Читать онлайн Я, ангел бесплатно

Глава 1

Март необычайно радовал солнцем. Тепло лилось через холодный хрусталь небесной синевы, тревожило ещё пока голые ветви деревьев, грело счастливые лица людей. Я заметила прогуливающуюся по тропинке, подтаявшей проплешинами проталин, пару. Девушка, высокая, статная, щебечущая! Я не сразу узнала её, а ведь она дважды в неделю приходит в мой класс и учит меня истории. Я засмотрелась на неё! Сейчас эта строгая женщина казалась совсем другой, влюбленной! Пространство дышало безмолвием, блеск солнца словно слизывал серый тлен.

Я подняла глаза, и кровь заледенела в моих жилах. Я вдруг окунулась в глаза мужчины. Там не было жизни, только стальной, хищный блеск, только жажда крови. Я пыталась кричать, но мой голос уносил ветер, я билась о невидимую преграду, рвала до хрипоты горло, но девушка не слышала меня.

Она всё ещё улыбалась, когда луч солнца, пытаясь помочь, обнаружил стальной клинок, опустившийся на нежную кожу не защищённого шарфом горла. Острое лезвие словно отрезало её юную жизнь и вслед за своим хозяином отскочило подальше, чтобы издали любоваться страшным спектаклем, чтобы чётко видеть, как тёплая кровь смешалась с комковатым снегом, а в глазах жертвы медленно таяло непонимание. Я больше не пыталась кричать, моё тело парализовало от ужаса, язык онемел.

Картина, ярко вспыхнувшая в памяти, была так свежа, что я содрогнулась, словно вживую увидев хищный взгляд убийцы. Как будто всё произошло вчера. Хотя было это давно, очень давно…

В своих воспоминаниях я уже добралась до храма и стояла на самой нижней ступени перед белоснежной громадой, которая должна была внушать благоговение. Я пришла сюда в поисках утешения, потому что моя изломанная душа никак не могла принять показываемое мне будущее. Я никому бы не пожелала такого дара, как у меня. Многие назвали бы меня видящей или экстрасенсом, а я считаю, что просто проклята! Хотя люди называют меня ангелом. Но разве ангелу бывает так больно?!

Италия. Храм. Стоя перед внушающим трепет зданием, я испытала странное чувство. Не благоговение, скорее страх. Всегда относила себя к клану атеистов. А посему посещения церкви избегала. Считала, что это лишнее. Зачем лицемерить и идти в храм, заведомо относясь к вере со скепсисом? Примерно так рассуждала я обычно, если случалось оказаться рядом со святилищем. Возникала тяжесть на душе, неодолимое желание развернуться и уйти охватывало меня. Что и делала… Казалось ещё, что стоит переступить порог церкви – и на меня обрушится гром и молния. За богохульство. Такая фобия. Не сегодня.

Глядя на святилище с белоснежными стенами, я испытала притяжение. Как странно, стоит признать собственный страх, и он исчезает. Я решилась. Сделала шаг вперёд и… Натолкнулась на неожиданное препятствие. Прелестная девчушка лет пяти стояла передо мной, задрав голову, обрамлённую густой шапкой смолисто-чёрных волос. Огромные карие глаза на пухлом личике были полны восхищения:

– Тётя? Ты ангел? – спросила по-итальянски девочка. Я покачала головой, раздумывая, что ответить. Выскочившая из церкви молодая, немного полноватая итальянка с такими же большими карими глазами, как у девочки, схватила её за руку и повела обратно.

– Простите, синьорина! – извинилась на ходу женщина. Негромко выговаривая упрёки, потянула дитя прочь от меня, в лоно храма.

– Почему ты убежала? Зачем пристаёшь к тёте? – Итальянка говорила очень быстро, а девочка шла, упираясь, с неохотой, постоянно оглядывалась.

– Мама, эта тётя – ангел! – звонко сказал ребёнок и начал капризничать, вырываясь. Итальянка шустро схватила малышку в цепкие руки и скрылась за массивной дубовой дверью. Пустяковое на первый взгляд событие затронуло дремлющие струны души, и протяжной нотой отозвалась боль. Развернувшись, я пошла по направлению к гостинице, тоскливо размышляя о том, что мне не суждено попасть внутрь храма… Заходить следом за итальянками расхотелось. Большие тёмные глаза, наполненные трепетом, стояли перед мысленным взором. Настойчивый и требовательный вопрос во взгляде малышки вызвал острое, до дрожи, чувство одиночества. Одна… Во вселенной.

Поймав такси, я доехала до отеля. Зашла в номер, налила чашку чая, вышла на балкон. Всё механически, как робот. Стоя с чашкой в руках, смотрела, как закат прощально золотил стены и крыши домов чужого города. Одна. Чужая везде и всегда. Скупая слеза выкатилась из-под прищуренного века, за ней другая. Не плакала очень давно, поэтому слёзы удивили и даже напугали.

Девочка назвала меня ангелом. Часто, в детстве и во взрослой жизни, окружающие отмечали мою внешность, называя её ангельской. Говорили, что имя удивительно точно отражает мою личность.

Я родилась дождливым осенним вечером, 7 октября 1979 года в провинциальном городке Н. По рассказам мамы, увидев небесно-голубые глаза, нежную кожу и вьющиеся волосы цвета спелой пшеницы, родители не нашли ничего лучше, чем назвать девочку Ангелиной. Так начался жизненный путь Ангелины Владимировны Розановой. До одиннадцати лет моё детство было вполне рядовым. Советским. Обычным. Очень счастливым. Мой отец, Розанов Владимир Андреевич, работал на химическом предприятии начальником производства, мама, Розанова Ирина Сергеевна, трудилась в детской библиотеке. Отец был родом из города Н., мама, коренная москвичка, выйдя замуж, переехала жить в Н. Её детство и юность, прошедшие в Москве, надолго оставались для меня неизвестной историей. Мы жили тихо и счастливо в городе Н., и о Москве я услышала значительно позже.

Возможно, именно из-за маминой работы, едва научившись читать, я целыми днями начала пропадать в библиотеке. Здесь царила благоговейная тишина, пахло старыми книгами и загадочными тайнами.

Мои мама, и отец потеряли своих родителей ещё в юности. Может быть, этот печальный факт сблизил их. Папа учился в Москве, где родители и познакомились. После свадьбы отец увёз маму из столицы в провинциальный городок, там у него была доставшаяся по наследству квартира. Многочисленной родни я была лишена и не без зависти смотрела на ровесников, имеющих кучу разнообразных родственников. У меня же не было никого, кроме мамы и папы, да ещё тёти Лиды, маминой старшей сестры.

В реальности я видела тётю в глубочайшем детстве, то есть даже не помнила. Обитала единственная родственница в Москве, в той самой квартире, где они с моей мамой провели детство и юность вместе со своими родителями, когда те ещё были живы. Тётя Лида занималась бизнесом (это стало ясно из разговоров родителей). Каким именно, никогда не уточнялось, да и сами разговоры возникали так редко, что о существовании тёти я долго не вспоминала.

Я росла в обычной советской семье, правда, с неплохим достатком. Имелась машина, «жигули» шестой модели. В двухкомнатной квартире, находившейся в ветхом бараке послевоенной постройки, наше немногочисленное семейство купалось в идиллии и уюте. Атмосфера сказочности и таинственности окружала для меня барак. Вокруг возвышались новостройки, но милее этого уголка не было в мире.

Вокруг нашего дома был палисадник, одно из любимых мест для моих игр. Росли акация, сирень, черёмуха. Заботливой маминой рукой были посажены тюльпаны, хризантемы, нарциссы, розы. Там, в глубоком детстве, я часто играла в свои беспечные игры. Деревья вокруг превращались в сказочный сад, а я сама в заколдованную принцессу, ждущую принца… Наш ветхий барак в моём воображении становился настоящим королевским замком. Тихо и таинственно было вокруг, даже отдалённый шум проезжающих по шоссе машин не портил волшебной атмосферы, в которую я погружалась полностью.

Детский сад стал для меня настоящим испытанием. Ребёнку, не очень любящему общение, в саду было тяжело. Возненавидела это учреждение всей своей детской душой. Рвотный рефлекс, возникший от его запахов с первого дня посещения, так и остался навсегда. Ощущение того, что меня связали и заклеили рот скотчем, сопровождало меня, пока не подошло время идти в школу. Окружающие дети казались непроходимо глупыми, их игры раздражали. Воспитательницы, заставлявшие доедать завтраки, обеды и ужины, воспринимались гестаповскими надзирательницами. Из этого неприятного периода детства в сознании осталось лишь одно воспоминание.

Тихий час. Сижу за столом одна, все дети посапывают в своих кроватках. Передо мной огромная тарелка, полная огненно-красного борща.

– Ангелина, пока не пообедаешь, спать не пойдёшь! – слышу стальной голос воспитательницы. Начинаю плакать от безысходности, потому что есть не хочется и затолкать в себя гигантскую порцию не представляется возможным. Слёзы обильно стекают по щекам и капают в гущу борща. Кап-кап…

Впрочем, зачастую воспитатели жалели и отпускали меня спать, понимая, что от такого непутёвого ребёнка толку ждать не приходится.

Все праздники, включая Новый год, где заставляли учить нелепые стишки и изображать снежинку, вызывали глухую неприязнь. Бр-р-р… Детский сад оставил в душе сплошной негатив. Разум протестовал, а детская душа стала впадать в отчаяние, подозревая, что подобная судьба ждёт её и дальше…

На счастье, противовесом этому учреждению стала школа. Особенно сначала. Ощущение собственной взрослости заставляло горделиво приподнимать подбородок, невзирая на тяжёлый ранец за спиной. Но, в сущности, ничего для меня не изменилось. В школу нас перевели вместе со всей дошкольной группой. Поэтому я так и осталась белой вороной, непонятой и чужой. Но вместе со школой в мою жизнь вошли книги, и это была уже абсолютно другая история.

Раскрывая книгу, погружаясь в иной мир, я научилась жить среди ровесников, подменяя свою реальность вымышленной. Практически всё свободное время проводила на маминой работе, в читальном зале, маниакально поглощая книгу за книгой, впитывая тонны информации, порой ненужной. Очень скоро переросла детскую литературу и покинула столь полюбившееся место, сменив его на читальный зал при Дворце молодёжи. Там было намного больше интересной разнообразной литературы. Родители не могли нарадоваться такому увлечению, покупали книги, которые я проглатывала за один присест. Моё самообразование сказалось на ученическом процессе. Обучение давалось легко, я ускорилась многократно, оставив далеко позади негодующих и завидующих сверстников. Учителя поговаривали о переводе через класс. Тем острее становилось одиночество среди детей. Несмотря на отличную успеваемость, активисткой назвать меня было сложно, от всех мероприятий я благополучно отлынивала. В то время в стране уже чувствовался тревожный сквозняк назревающих перемен, но бравые речовки и прочая коммунистическая пропаганда ещё были в ходу. Ровесники по-прежнему казались удивительно глупыми, их ссоры – мелкими и пустыми… Печаль от одиночества разрасталась, только родители были самыми близкими и любимыми людьми. Мне было одиннадцать лет, когда пришла беда, перевернувшая жизнь.

Я отчётливо запомнила каждый миг того дня. Мы сели в машину, папа за руль, мама рядом с ним. Я, как обычно, позади отца. Машина вырулила на шоссе, набрала скорость. Родители молчали, кажется, перед поездкой поссорились… Раннее утро. Туман, сначала еле заметный, постепенно густел и вскоре плотной пеленой окутал машину. Сидя на заднем сиденье, я начала развлекаться. Фантазии, одна занятнее другой, сменяли друг друга. Я представляла, что из тумана выныривает зловещая фигура инопланетянина, пытающегося завладеть нашим автомобилем. Сменяя его, являлся доисторический птеродактиль, парящий в мареве над автомобилем…

– Фары включил? – услышала я напряжённый мамин голос.

– Разберусь как-нибудь, – зло ответил отец и…

Всё произошло очень быстро. Визг тормозов и мамин крик. Неведомая страшная сила подхватила нашу машину и закрутила, с размахом ударяя о землю. Меня швыряло и било, а потом… Стало темно. Тихо…

Звук ворвался позже. Громкие, режущие слух голоса, кричавшие в темноте: «Она жива! Вызывай скорую!» Потом вернулось осязание: меня тянули, теребили. Казалось, какой-то сумасшедший подхватил меня и закружил в странном подобии вальса. Тошнило, и хотелось крикнуть, чтобы нелепый танец прекратился… Кричать почему-то не получалось, как и вдохнуть полной грудью. Словно кто-то изнутри решил перекрыть кислород. Дышать становилось всё больнее. Каждый глоток воздуха оказывался короче предыдущего, и лишь одна мысль билась в голове. Дышать!

Меня долго везли куда-то на каталке, белые лампы на потолке сливались в длинную светящуюся полосу.

Вдох как короткий всхлип. Вокруг люди в белых халатах, голоса их острым буравчиком врезаются в барабанные перепонки. «Прошу, потише…» – в промежутках между всхлипами-вдохами попыталась сказать я, но, присмотревшись к людям, вяло удивилась. Лиц у них не было, просто гладкие заготовки. Глаза, рты и носы плавали отдельно в воздухе. Жуткое и диковинное зрелище вызвало скручивающий приступ тошноты.

Белоснежная операционная и мощные прожекторы. Маска на лице и слова медсестры: «Дыши, девочка, сейчас клубничкой запахнет». Послушно вдохнув (точнее, всхлипнув), слушая разговоры врачей о том, какие сапоги купила Люба, я мимолётно успела возмутиться. Клубникой не пахло, а воняло жжёной резиной. И… провалилась в темноту.

Качели взлетали всё выше, даря ощущение счастья и свободы. Выше! Выше! Шло время, а качели не останавливались, продолжая раскачиваться сильнее. Чувство счастья прошло, появился страх, потом ужас…

– Пить… Пи-и-и-ить. – С трудом поняла, что это мой голос. Почувствовала прикосновение марли, смоченной водой, к губам. Вцепилась в мокрый кусочек зубами, жадно высасывая влагу.

– Ещё, – выдохнула я.

– Нет, девочка, много нельзя… Ты после наркоза. – Ласковые пальцы осторожно вынули выцеженный досуха кусочек из губ. Я открыла глаза. Мир вокруг продолжал раскачиваться и кружиться. Тошнило.

Много позже, случайно прочитав историю болезни, узнала об остановке сердца во время операции, о сотрясении мозга, многочисленных внутренних травмах, кровоизлиянии в лёгкое, переломе позвоночника, тяжёлом шоковом состоянии. А тогда…

Я пробыла в реанимации неделю. Чётко осознавала, что происходит вокруг, но не было желания реагировать на внешние раздражители. Зачем? Желала лежать в тишине вечно. Не хотелось ни есть, ни пить, не было эмоций. Словно вместо меня на белоснежных больничных простынях лежало чужое тело, а я равнодушно наблюдала за всем происходящим со стороны. Тяжёлое шоковое состояние. Неизвестно, сколько ещё я пробыла бы овощем, если бы не уловка докторов. Встревоженные тем, что мой организм не реагирует практически ни на что, врачи решили применить всё тот же шок.

Как-то утром, открыв глаза, я увидела вокруг несколько мужчин-врачей. Доктора стояли молча, внимательно разглядывая меня.

– Какая милая девочка, – произнёс один из них.

– Да… – протянул другой, – когда вырастет, будет красавицей…

Равнодушно отвела глаза. Вдруг, инстинктивно опустив взгляд на своё тело, поняла, что лежу абсолютно голая перед мужчинами! Осознание пронзило током. Молниеносно натянув одеяло по самые глаза, испуганно уставилась на врачей. В душе вспыхнула красная лампочка стыда и ужаса, я ощутила, что заливаюсь жарким румянцем. Зажмурилась в страхе.

– А вы, Сергей Иванович, говорите, никаких эмоций нет. Нормальная девочка с хорошей реакцией, – будничным голосом произнёс один из них. – Думаю, психиатрическая помощь не требуется. Переводите в обычную палату, – добавил он. Потрепав меня по голове, направился к выходу.

С этого момента началось моё выздоровление. Проснулся интерес к жизни, появился аппетит, стала общаться с окружающими людьми. После реанимации обычная палата показалась раем, даже несмотря на то, что из-за травмы позвоночника я была прикована к кровати на ближайшие три месяца. Несмотря на всю начитанность, я была обычным ребёнком, не понимающим, насколько это серьёзно. К счастью, спинной мозг не был повреждён, садиться, принимать пищу я могла самостоятельно. Единственное ограничение – запрет вставать и ходить.

Первое, что заинтересовало меня после возвращения ниоткуда, – судьба родителей. Доктора лгали долгое время, говоря, что папа и мама живы, но пока не могут навестить меня… Я поверила. Наверное, больше потому, что хотелось в это верить. Ведь видела: на все мои расспросы о родителях взрослые отводили глаза и тон их голосов становился фальшивым. А сделала из этого один вывод: травмы родителей намного серьёзнее моих. Между тем молодой организм быстро восстанавливался. Прогнозы врачей были очень оптимистичны.

Однообразные серые будни не смогли убить надежду на лучшее. Я терпеливо ждала вестей от родителей, вера в то, что мы выздоровеем и будем, как прежде, счастливой семьёй, крепла вместе с организмом. Два месяца я была прикована к постели. Всё это время изо дня в день засыпала с мыслями о родителях и просыпалась с ними. В первые дни недоумевала, почему же они не идут навестить меня, потом глупо, по-детски обижалась. Затем, осознав, что родители травмированы больше меня, погрузилась в ожидание. Вера. Надежда. Скучные больничные стены, выкрашенные в унылый зелёный цвет панели… Тусклая лампа над головой. Ожидание. Но проходил день за днём, а родители не появлялись. Навещали лишь активисты из школы, соседка, тётя Жанна, иногда забегала. Все приходившие участливо спрашивали, есть ли ещё родные, кроме папы и мамы. Никого, кроме тёти Лиды, я вспомнить не смогла, но и она появилась нескоро. Жалость в глазах навещавших людей приводила в непонимание и ярость. В такие моменты я казалась себе ущербным существом.

Декабрьским солнечным днём в палату вошли двое: главный врач больницы Иван Робертович и какая-то женщина. В глазах главврача смешались жалость и решительность.

– Добрый день, Ангелина! Как ты себя чувствуешь? – ласково спросил Иван Робертович.

– Хорошо, – бодро сообщила я. Почему-то показалось, что сейчас услышу новости о родителях, надежда вспыхнула в душе с новой силой.

– Познакомься, это Ирина Олеговна, она из органов опеки. – Доктор вопросительно посмотрел на женщину.

– Ангелиночка, девочка моя. – Незнакомка присела на край кровати. Погладила меня по голове. Прикосновение чужого человека вызвало острую неприязнь. Слегка отдёрнув голову, я посмотрела на женщину с вызовом. Та убрала руку, осознав оплошность, и мягко заговорила:

– Милая… Ангелина. Дело вот в чём. Мы не хотели говорить раньше, ты была в тяжёлом состоянии, но сейчас время пришло. – Она помялась. – Ты ведь совсем уже взрослая, Ангелина… Тогда, в аварии, когда машина вылетела с шоссе и перевернулась, твои родители… Они…

– Что? – вскрикнула я, уже зная, что услышу в ответ, и отчаянно пытаясь оттянуть этот момент.

– Они погибли, Ангелина. Прими наши соболезнования… Ты должна быть сильной, девочка. Прости нас за то, что лгали тебе…

Я лежала, пытаясь осознать эти жестокие слова. Мамы и папы больше нет. Яркий солнечный свет, бивший в окно, померк. Стало темно, сумерки опустились среди белого дня. Скучные стены палаты окутались туманной дымкой. Мир рухнул. Не было больше нас. Осталась одна я. Одна в целом мире.

Плакала ли я? Нет. Горе ушло глубоко в душу, отравляя её изнутри. Казалось, в этот солнечный день я умерла сама. В один миг закончилось детство. Сразу после больницы, повзрослевшую, молчаливую, меня отправили в санаторий. Предполагалось, видимо, что свежий воздух, правильное питание и процедуры исцелят. Так и произошло, юный организм быстро окреп и восстановился. Ходить приходилось в специальном корсете, поддерживающем позвоночник. Но после трёх месяцев заточения на больничной койке возможность передвигаться самостоятельно казалась настоящим счастьем.

Физически я стремительно приходила в норму, морально… Замкнулась в себе. Тогда не было детских психологов, которые могли бы помочь. А если и были, кому нужна была круглая сирота? По ночам я мучилась от неприятных ощущений. Казалось, разламывались на части все внутренности, и при этом не было явной боли. Возможно, это болела израненная кровоточащая душа. Бессонница с тех пор стала постоянным спутником. Если всё же удавалось заснуть, являлся страшный сон. Густой туман, дорога. Визг тормозов и мамин крик… Просыпаясь по ночам от собственных воплей ужаса, долго потом не могла заснуть. Медсестры, дежурившие по ночам, возненавидели меня. Такого беспокойного ребёнка у них ещё не было. Наверное, им казалось, что я кричу по ночам специально, пытаясь как-то привлечь внимание. Лёгкие успокоительные, которые мне давали перед сном, помогали ненадолго, а более тяжёлые прописывать остерегались.

И дети, и взрослые, окружавшие меня на тот момент, смотрели с некоторым испугом и осторожностью. Чудачка… Кричит по ночам, а днём неразговорчива. Я же страдала ко всему прочему от недосыпа. Ночные кошмары привели к дневной вялости и сонливости.

После санатория был детский дом. Это заведение со страшным названием помню смутно. Вокруг были дети, воспитатели, но все они не замечали меня. Ни с кем не сходилась близко, да и сами ровесники держались на расстоянии. Все эти мальчишки и девчонки, каждый со своей искорёженной судьбой, вместе составляли некую стаю, противостоять которой было бы невозможно. На счастье, видя мою нелюдимость, дети предпочитали обходить стороной чудачку. Что полностью устраивало добровольную отшельницу. После санатория душа моя, словно гусеница, стала куколкой, затянулась от назойливых взглядов и затаилась.

Однажды я проснулась среди ночи. Что-то тянущее как магнит побудило встать с узкой кровати и подойти к окну. Отодвинув в сторону тяжёлую портьеру, увидела прямо над собой огромную круглую луну. Она освещала унылые окрестности вокруг детдома так ярко, что видно было каждый лист на дереве. Из глубины подсознания родилась фраза на незнакомом языке, и я точно знала, что обозначают эти слова: «Луна – твой помощник». Щемящее чувство нежности наполнило всё существо, как будто надо мной находилась не бездушная планета, а мамино лицо. Словно в тёплую ванну, погрузилась в лунный свет, ласковый, нежащий. Сколько времени простояла у окна? Пришла в себя уже под утро, нырнула под тонкое одеяло и уснула сладким сном. С той ночи кошмары об аварии надолго исчезли. Сны, если они появлялись, были ненавязчивые и наутро испарялись, как капля воды в пустыне. Лишь некоторые пробивались сквозь толщу сознания и оставались в памяти надолго.

Предрассветная сумрачная улица. Ни души вокруг. Лишь я иду, чутко прислушиваясь к звуку своих одиноких шагов. Свежесть обволакивает тело, становится зябко. Тревога, сначала неясная, постепенно нарастает. Оглядываюсь и вижу непонятное страшное существо, похожее на гигантское пугало, в развевающемся плаще. Странное создание приближается ко мне быстрыми широкими шагами. Понимаю, что надо бежать, разворачиваюсь, ускоряясь. Но силы неравны, бегу слишком медленно, и существо уже дышит в спину тяжёлым зловонием. Тоска охватывает меня, приходит понимание, что надо взлететь, иначе погибну. Подпрыгиваю на ходу, один раз, второй, выше! И… взлетаю над землёй, набирая скорость. Нечто остаётся далеко внизу, а я взмываю всё выше, дух захватывает от невероятной радости, от свободы!

Лечу, взмывая выше высоковольтных линий, хмурое предрассветное небо встречает неожиданно тепло. На душе становится легко оттого, что лечу! Нет границ, правил и запретов… Всё осталось далеко внизу. Набираю скорость, встречные потоки воздуха плотно обтекают тело. Свист воздуха в ушах становится яростнее, я чувствую, как начинает сводить скулы от холода, и…

Открыла глаза. Тонкое казённое одеяло сползло на пол, обнажив замёрзшие ноги. В комнате царила обычная утренняя казарменная суматоха. Девочки негромко переругивались между собой, одеваясь. Лёжа в тесной узкой постели, с бесконечной тоской поняла: я умерла и нахожусь в аду. Это утро в чужом месте, среди посторонних людей, и есть мой ад, и он будет бесконечен…

Неизвестно, чем кончилось бы дальнейшее пребывание в детдоме, если бы не отыскалась моя тётя, родная мамина сестра. Почему она вдруг после долгого отсутствия решила забрать меня к себе? Об этом история умалчивает. Но факт остаётся – родственница увезла меня в Москву. Когда тётя Лида забирала меня на чёрной иномарке, ребята молча провожали машину взглядами. Много лет прошло, но в память навсегда врезалась картина: весенний пасмурный день и большая толпа детей с глазами стариков. Столько в них боли и одиночества…

Глава 2

В Москве началась другая жизнь. Тётя Лида занималась делами своей фирмы, ей было некогда уделять внимание мне. Так в моей жизни появилась няня по имени Мила, благо доходы тётки позволяли. С большим удовольствием я бы оставалась одна. Одиночество давно стало лучшим другом. С няней мы быстро нашли консенсус. Она не пристаёт ко мне с нравоучениями, я, в свою очередь, предоставляю ей полную свободу.

Ко мне вернулось желание читать, совсем было исчезнувшее после автокатастрофы. Книги в это время стали своеобразным наркотиком. Читала всё подряд, с утра до поздней ночи. Открывая очередную обложку, я погружалась в другой мир, и жизнь эта захватывала намного больше, нежели реальная. Няня не могла докричаться до меня, зовя на обед или ужин. Возвращаясь на секунду-другую в наш мир, я видела её недоумённый взгляд. Но и тогда разум оставался в другой реальности, телесная оболочка между тем покорно шла обедать, ужинать… Так проходил день за днём… Летние каникулы длятся три месяца – целую вечность!

Утро начиналось так: в семь часов в комнате тёти Лиды раздавалось противное пиканье будильника. Работала она на себя, но вставала и уходила рано. Как назло, я сразу просыпалась, хотя, будь это в учебное время, ухом бы не повела. Спустя некоторое время раздавался грохот. Тётя Лида собиралась на работу, роняя по дороге различные предметы. Потом хлопала входная дверь. Аллилуйя! Начиналась свобода. Как правило, очередной томик валялся на полу, сбитый неосторожным движением с кровати во время сна. Я поднимала его, раскрывала недочитанную страницу и погружалась в иную реальность.

Часов в девять приходила Мила, открывая дверь ключом, который дала ей тётка. Потом завтрак, утренний туалет и снова свобода… После обеда я вновь была предоставлена сама себе. Заключительным этапом становился ужин, часов в семь вечера. Потом няня удалялась восвояси. Я же продолжала чтение, которое не надоедало. Напротив, затягивало всё глубже. Часов в десять хлопала входная дверь. Возвращалась тётя Лида. Это был знак. Спрятав книгу под подушку, я торопливо щёлкала выключателем настольной лампы и притворялась спящей. Тихо заглянув в комнату, тётя удалялась в гостиную. Оттуда был слышен невнятный разговор по домашнему телефону. Сотовой связи тогда ещё не изобрели. Я включала свет и продолжала чтение до тех пор, пока не засыпала с томиком в руках… Девяносто процентов свободного времени я проводила в постели, но это не было заточением, как в больнице. Наоборот, той свободой (или её иллюзией), которую так хотелось иметь во время нудных уроков или скучных перемен.

В выходные родственница обычно бывала дома. В один из таких дней за завтраком тётя Лида заметила мои красные воспалённые глаза. Вызвали знакомого доктора, который поставил диагноз: организм мой в порядке, а глаза красные из-за перегрузок.

– Надо больше гулять на улице, на время перестать читать книги, смотреть телевизор. Поменьше утомлять зрение, – вынес вердикт врач, снимая с рук медицинские перчатки.

С этого дня закончилась моя свобода и началось мучение. Именно так воспринимался мной запрет на чтение книг. Выходя на улицу с Милой, я бесцельно слонялась по детским площадкам, паркам. Безуспешно пыталась развлечь меня няня. Всё было скучно, уныло в реальном мире.

В один из таких серых дней Мила встретила в парке свою подругу, разговорилась с ней, ненадолго выпустив меня из-под бдительной опеки. Привычно тоскуя, я сидела на скамейке, глядя на уток, плавающих в пруду. Внимание привлёк красивый яркий воздушный змей, запутавшийся высоко в кроне старого дерева. Две девочки, одна лет пяти, другая моя ровесница, стояли внизу. Они отчаянно спорили и безуспешно дёргали за верёвку, пытаясь снять игрушку. Даже не осознав, что делаю, я вскочила и неожиданно ловко и быстро вскарабкалась по веткам. Отцепила змея, спустилась вниз и эффектно вручила трофей изумлённым девочкам. Помедлив, старшая улыбнулась и протянула руку:

– Спасибо. Меня Оксана зовут.

– Ангелина. – Улыбнувшись в ответ, я пожала её худенькую ладошку.

– Хочешь поиграть с нами? – шепеляво спросила маленькая девочка, вызвав своим вопросом бурю восторга в моей душе.

Запыхавшаяся няня нашла меня в другом конце парка, хохочущую в окружении новых знакомых. Оксана была моей ровесницей, а маленькая девочка соседской дочкой, за которой Оксана присматривала. Так у меня появилась подруга. Поразительное совпадение: родом она тоже оказалась из города Н. После смерти бабушки они с мамой переехали в Москву, в бабушкину квартиру. Отец Оксаны умер давно, ещё до её рождения, и горестное событие сблизило нас ещё больше. На вопрос о родителях я коротко ответила, что круглая сирота, и больше не слышала от неё разговоров на эту тему.

В жизни не было у меня такой подруги, понимающей с полуслова, вторящей моим мыслям и фантазиям. Благодарное сердце моё, изголодавшееся от одиночества, чутко отвечало ей собачьей верностью и нежностью. Единение душ… Нам никогда не было скучно вместе. Ксанка, как вскоре я стала называть её, тоже любила читать книги. Вдвоём мы обошли множество библиотек. Няня осталась работать дальше в качестве домработницы.

Остаток лета мы с Ксанкой наслаждались обществом друг друга. Бывали и бурные споры, особенно по поводу прочитанных книг. Даже поссорившись, мы мирились через несколько минут, потому что начинали скучать. Это было самое счастливое и короткое лето за все прожитые годы. Появился Друг, самый близкий человек на свете, которому можно доверять как себе… Каникулы пролетели, как сладкий сон. Я упросила тётю Лиду перевести меня в ту же школу, тот же класс, где училась Ксанка. Мы стали неразлучны. В школе сидели за одной партой. После уроков шли обычно к ней домой, болтали, сочиняли разные истории. Домой я добиралась к вечеру, когда возвращалась с работы Ксанкина мама. Быстро поужинав, делала уроки, смотрела без особого интереса телевизор и ложилась спать.

– Ангелина, – сказала как-то вечером тётя Лида, – хочу поговорить с тобой… Ты уже достаточно взрослая, поймёшь… Ты знаешь, мне тридцать семь лет, а замужем я ещё не была. Сначала учёба, потом карьера, затем своей фирмой занялась… Всё бегу, бегу… А ведь я женщина. Скоро будет сорок лет. Хочется пожить. Ангелина, ты мне как родная дочь, – словно решившись, выдохнула она. – Я выхожу замуж. Не беспокойся, ничего не изменится, просто с нами станет жить мой муж. Будет у нас настоящая семья: папа, мама, дочь…

Острой иглой укололи прозвучавшие слова. Нет. Больше никогда не будет у меня семьи. Нет папы. Нет мамы. А ты, тётка, хоть и родная по крови, но бесконечно чужая и далёкая…

Было немного странно. Никогда не видела тётю Лиду с мужчиной. И вдруг она собралась замуж. Сказать было нечего, да и не хотелось. Какая разница? Появится ещё один посторонний человек рядом.

Так в нашей невесёлой жизни оказался дядя Гена. Подкачанный, поджарый красавец брюнет, новоиспечённый муж тёти Лиды. Я по-прежнему пропадала целыми днями то у Ксанки дома, то на улице. Ничего не изменилось поначалу.

Было что-то неприятное в этом красавце. Когда тётки не было дома (а это происходило практически каждый день), дядя Гена подходил ко мне вплотную, интересовался делами. Будто невзначай поглаживал по плечу или по спине. Прикосновения эти были неприятны, словно что-то скользкое, липкое касалось меня. Не понимая ещё, что происходит, я лишь напряжённо улыбалась и отстранялась. Но ощущение мерзости оставалось надолго.

Удивительные события стали происходить со мной. Вместе с половой зрелостью в мою жизнь вошли видения. Я смотрела на людей и видела картинки, видения того, что произойдёт с человеком через некоторое время. Самое пугающее в этом было то, что чаще всего видения были о смерти. Началось с того, что, сидя на уроке истории и глядя на учительницу, я как будто провалилась в иное измерение. Я – сторонний наблюдатель, оператор, в руках видеокамера. Бесстрастно и молча фиксирую всё происходящее.

Мартовский солнечный день. Голые деревья, ясное, удивительно чистое, синее небо, какое бывает только в этом весеннем месяце… Появилась учительница истории, непохожая на себя. Я с трудом узнала её. Весёлая, раскованная, с распущенными длинными волосами, она шла рука об руку с высоким мужчиной, что-то оживлённо рассказывая спутнику. Но звука не было. Всё произошло беззвучно и быстро. Мужчина остановился, огляделся вокруг. В глазах его сверкнул хищный блеск, азарт, голод… Дрожь пробрала от этого взгляда.

В следующую секунду в руках его ярко блеснул нож, пуская весёлых солнечных зайчиков. Молниеносным движением мужчина перерезал горло учительнице, при этом ловко отскочив, чтобы не испачкаться в крови. Я увидела, словно в замедленной съёмке, как женщина упала на осевший наст. Кровь обильно хлынула из перерезанной артерии, мгновенно пропитав снег до земли. Мужчина склонился над жертвой, с наслаждением заглядывая ей в глаза, в которых медленно гасли непонимание и боль…

Сидя за партой, я растерянно хлопала глазами. Живая и здоровая, очень строгая учительница стояла у доски, упоительно повествуя о давно минувших годах. Что это было, сон? Если я и уснула, то это осталось не замеченным окружающими. Раздавшийся в самый разгар размышлений звонок на перемену начисто выбил из головы все лишние мысли. Уроки, весёлые перемены с Ксанкой… Видение забылось без следа. А вспомнилось через несколько дней, когда я увидела в холле школы портрет учительницы истории с траурной лентой наискосок. На переменах сарафанное радио донесло, что женщину зарезал маньяк в лесу. Дрожь охватила меня. Что это было за видение? С ума схожу? Глубоко внутрь убрала мысли об этом, постаравшись стереть воспоминания, не сказав ни единому человеку, даже Ксанке.

Но прошло время, и появились видения о других людях. Это происходило спонтанно, я как будто оказывалась сторонним наблюдателем, бесстрастным фиксатором события на камеру. Картинки, как стала называть их про себя, были о разных людях. Мне казалось, что, проваливаясь в видение, я пребывала в нём от минуты до часа. В реальности же проходила пара секунд. Получается, время в том, другом измерении растягивалось… Каждый раз, выныривая из картинки, я ощущала дрожь, словно облитая ледяной водой. То был не трепет от страха. Непонятное упоение стало овладевать мной, казалось, что я всесильна…

Впрочем, это детское упоение иллюзией власти над миром быстро прошло. Очень скоро видения начали доставлять мучительные угрызения совести. Почти все картинки были именно о смерти. Ничем помочь этим людям я не могла… Ксанке я так ничего не рассказала, стала отдаляться от неё, становясь молчаливой, как прежде.

Со временем видения стали приходить всё реже, а потом и вовсе исчезли, заставив меня облегчённо вздохнуть. К сожалению, к этому времени мы с Ксанкой уже не общались, как прежде. Я даже не успела заметить, как быстро она повзрослела, превратившись в красивую девушку, и окружали её теперь другие подруги. Яркие, раскрашенные, как индейцы, готовящиеся к войне, вульгарно хохочущие, они внушали мне отвращение. Настали девяностые, время бескультурья, в нём не было места белым воронам…

Мне снился сон. Майский день. Улица, залитая ярким солнечным светом. Я шла, нежась под весенними лучами. Девушка в коротком белом платьице выбежала на аллею прямо передо мной. В смеющейся красотке я узнала Ксанку. Позвав по имени, я пыталась догнать её, но осознала, что невидима для неё. Внезапно появился дядя Гена. Подхватив её на руки, закружил, счастливо смеясь. Ксанка вскинула голову и заливисто расхохоталась. Остановившись, я остолбенело наблюдала за парочкой.

Небо стремительно затянулось тучами, мир погрузился в сумрак. Пара исчезла из поля зрения. Я обернулась, чтобы бежать домой: вот-вот хлынет ливень. Вскрикнула. Прямо передо мной в куче пыли, поднятой ветром, сидела Ксанка. Подол её белого платья был обильно вымазан кровью и грязью. Она со стоном протянула окровавленную руку…

Я проснулась, чувствуя, как мелкий озноб колотит тело. Перед глазами таял сон: Ксанка, в крови и грязи. Укутавшись в одеяло, я сомкнула веки. Услышала осторожный стук.

– Ангелина, доброе утро. – Дверь приоткрылась, на пороге стоял дядя Гена. – Ты опоздаешь в школу. Вставай…

Он закрыл дверь. С трудом удержавшись от крика ужаса, я вскочила на ноги. Сон был так ярок, что, казалось, сейчас будет его продолжение. Голова закружилась, повело в сторону. Поплелась в ванную комнату. Чистить зубы, умываться. В последнее время тётка стала позже выходить на работу, а иногда и вовсе позволяла себе выходной среди недели. Они сидели вдвоём в гостиной за круглым столом, завтракали.

– Доброе утро. – Я обессиленно опустилась на стул.

– Доброе. – Едва взглянув на меня, тётя воскликнула: – Что с тобой? Заболела? – Она быстро протянула руку, прикоснувшись к моему лбу.

Через несколько минут я сидела на своей кровати с градусником под мышкой. Температура оказалась в районе тридцати девяти. Вызвали врача. Меня уложили в кровать. Тётя Лида, сославшись на неотложные дела, ушла. А дядя Гена, как обычно, остался дома. С тех пор как он поселился в тёткиной квартире, он не работал (если вообще до этого знал, что это такое). Излюбленным его занятием было валяться на диване и пить коньяк, закусывая его шоколадом или лимоном.

Ближе к вечеру зашла Ксанка. Искренне обрадовалась ей. Присутствие дяди Гены в соседней комнате держало меня в напряжении весь день.

– Привет! – вихрем ворвалась в комнату Ксанка. Энергия юности светилась на её накрашенном лице. – Ну ты как?

– Нормально, – прошептала я. Вдобавок ко всему пропал голос.

Дядя Гена, маячивший за её спиной, заговорщицки подмигнул:

– Не буду мешать, секретничайте.

Закрыл дверь. Мы облегчённо вздохнули. Слушая весёлую Ксанкину болтовню, я размышляла, стоит ли рассказывать ей про злополучный сон. Что-то удержало меня, возможно, боязнь быть осмеянной…

– Везё-ёт, – завистливо вздохнула подруга. – Я позавчера на улице мороженое ела, а было минус тридцать… И ничего… Может быть, покашляешь на меня?

– Не сходи с ума, – отмахнулась я. – Да и кашлять неохота…

Мы посмеялись, поболтали ещё немного, и Ксанка засобиралась домой.

– Зайду завтра или послезавтра, – пообещала подруга и громко спросила: – Дядь Ген, закроете дверь за мной?

– Конечно, Ксюшенька… А хочешь, я тебя провожу, темно уже.

Я внутренне содрогнулась от патоки, льющейся из голоса тёткиного мужа. Бр-р-р.

Голоса в коридоре стали тише. Потом хлопнула входная дверь. Мыслей не было, голова болела глухо и нудно. Укутавшись плотнее, я закрыла глаза…

Болезнь затянулась на две недели. После выздоровления я пришла в школу. Всё вокруг казалось чужим, даже Ксанка была какая-то другая. Изменилась я или она, скорее всего, мы обе…

– Розанова, Гришко, сегодня вы дежурите по классу, – заполняя журнал, бесстрастно напомнила классный руководитель, учительница географии. Переглянувшись, мы вздохнули. Дежурство было самым неприятным делом в школе.

– Повезло тебе, – хмыкнула Ксанка, – только выздоровела и сразу полы драить…

Оставшись после уроков, мы с подругой начали уборку. Пока я намывала доску, она быстро помыла полы. Весело обсуждая географичку, мы по очереди высказывались в её адрес, соревнуясь в остроумии. Учительница славилась на всю школу свирепым нравом и вызывала у учеников тихий ужас в сочетании со смирением.

Вдруг Ксанка взяла ведро с грязной водой и налила щедрую порцию на стул географички.

– Зачем? – непонимающе глядя на неё, спросила я.

– Не бойся, всё будет хоккей. – Оксана хихикнула, долила ещё грязной воды, размазала рукой. – До утра высохнет. – Она поставила стул поближе к батарее парового отопления. Мы забыли об этом происшествии через пару минут. Пошли гулять, по дороге засели на наших любимых качелях. Домой я добралась уже в сумерках.

Утро в школе было обычным, смурным и неинтересным. Однокашники сидели смирненько, уставившись глазами в тетради: каждый боялся, что его вызовут к доске. Географичка, она же по совместительству классный руководитель, сидела, кровожадно водя ручкой по журналу. Класс замер. И вдруг… С диким криком учительница вскочила со стула, лихорадочно ощупывая сиденье. На серой юбке сзади расползлось огромное мокрое пятно. Стул просох только сверху, поролоновая начинка его так и осталась пропитанной грязной водой… Скандал. Естественно, подозрение сразу пало на дежурных.

Нас вызвали в кабинет завуча.

Ксанка молчала, как партизан на допросе. Не знаю, что нашло на меня в тот момент. Сделав шаг вперёд, выговорила немеющим языком:

– Я… Это сделала я…

Гробовая тишина повисла в кабинете. Только непонятно откуда взявшаяся посреди зимы муха сонно жужжала в тиши. Немного удивлённо посмотрев на Ксанку, я сжалась, как от удара. Не было слов, которых я ждала от неё: «Нет, это сделала я!» Проступок совершила она, а в итоге виноватой оказалась я. Самое смешное, сама взявшая на себя вину… Поделом.

Затем был ещё более постыдный и грандиозный скандал с вызовом в школу тёти Лиды и прочими последствиями. Географичка настаивала на моём исключении из школы, спасло от этого лишь то печальное обстоятельство, что я была круглой сиротой…

Так и не спросила Ксанку, почему она промолчала тогда. А сама она лишь непонимающе пожала плечами: «Ну ты чего, Ангелин, надо было молчать до конца. Хотя да, ты же сирота, ничего не будет. Меня бы точно исключили».

Всё осталось как прежде. Мы общались, продолжали дружить. Без обид. Лишь иногда, во время безмолвия на уроке, мне вспоминалась та гнетущая тишина, повисшая в кабинете завуча. И то, как Ксанка молча отвела в сторону глаза. Так просто: «Ты же сирота, тебе ничего не будет…» Мучительный стыд, ярко заливший моё лицо. Не за себя, за единственного друга…

Проходил день за днём, на уроках я всё реже отвлекалась, к тому же нас с Ксанкой рассадили. Близился конец учебного года, экзамены… После школы я бежала домой. Вокруг Ксанки были вульгарные раскрашенные девицы, которые смотрели на меня насмешливо. Моими друзьями снова становились любимые книги. Они не предадут. Ксанка же, стоя в окружении крутых девчонок, улыбалась и махала рукой. Глядя с издёвкой, как мне казалось.

Глава 3

Наше время.

В середине сентября 2011 года, незадолго до дня рождения, я почувствовала острую ностальгию по России. Впервые за тринадцать лет мне захотелось посетить родные места. Причём не столько Москву, сколько родной город Н. Навестить могилы отца и матери, Ксанки, увидеть домик, в котором прошло детство, сонные провинциальные улочки, по которым так часто гуляли с мамой.

Сборы, как обычно, были недолгими. Через несколько часов полёта под крылом самолёта показались огни большого города… Я прилетела из Италии ранним утром. Москва встретила серым рассветом и моросящим дождём. Я была спокойна, пока приземлялся самолёт, пока такси мчало по окутанному серой дымкой городу. Лишь выйдя из машины во дворе тёткиного дома, почувствовала дрожь во всём теле. Руки тряслись, пока доставала приготовленные заранее ключи, которые много лет ютились в закоулках моих чемоданов и лишь чудом не потерялись. Сердце бешено колотилось, когда ключ с трудом поворачивался в замочной скважине.

Переступая порог, я испугалась, что сердце не выдержит и разорвётся, столь бурный поток воспоминаний захлестнул меня. Занесла чемоданы и прошла в гостиную. Трёхкомнатная квартира тёти выглядела так, будто я вышла погулять вчера днём. Даже пыли почти не было заметно. Лишь затхлый, давно не проветриваемый воздух напоминал о моих тринадцати годах добровольного скитания по миру… Казалось, сейчас откроется дверь и в квартиру легко войдёт тётя Лида. Нет, с грустью напомнила я себе. Лишь теперь заметила слой пыли, покрывающий комод, на котором стояли три фотографии в траурных рамках: мамы, папы и тёти Лиды. Взяв фото мамы в руки, почувствовала, как запершило в горле.

– Вот я и вернулась. – Голос прозвучал глухо. – Поживу здесь, если не прогоните.

Слегка усмехнулась своим словам и в тот же момент подпрыгнула от грохота, раздавшегося в прихожей. На трясущихся ногах выскочила на шум. Трусиха, это всего лишь упал неловко поставленный чемодан.

Этим же утром поехала в автосалон, купила машину. Зачастую, путешествуя из страны в страну, я брала автомобиль в аренду, но… Что-то в глубине сознания подсказывало, что останусь здесь надолго, если не навсегда. Недалеко от автосалона находился салон связи, приобрела сим-карту с российским номером. Оформив покупки, заехала за вещами в тётину квартиру, не медля ни минуты, отправилась в город Н. Пребывала в лихорадочном возбуждённом состоянии. Меня тянуло в родной город с неистовой силой. Ехала я не очень быстро. Давала знать о себе усталость. Чем ближе становился Н., тем больше воспоминаний штурмовало мой утомлённый мозг.

Были они фрагментарные, обрывистые, как из глубокого детства, так и более осознанные, но все были пропитаны единым чувством тревоги. Всё естество напряглось в ожидании непонятной беды. Приехав в город, без труда отыскала лучшую гостиницу. Остановив машину на парковке гостиницы, некоторое время сидела, выжидая, пока стихнет оглушительный грохот сердца. Всё. Вот я и дома, повторяла про себя, но ностальгии не было, лишь неудержимое желание развернуться и умчаться прочь.

Пересилив взбунтовавшиеся эмоции, вышла из машины и направилась ко входу в гостиницу. Приветливая девушка за стойкой оглядела меня с ног до головы. С лёгкой неприязнью я отметила про себя, что совсем забыла об этой российской привычке: встречать по одёжке… Сняла номер, поднялась на третий этаж на лифте. Номер приятно удивил. Двуспальная кровать аккуратно, без единой морщинки, застелена покрывалом, на стене большой плазменный телевизор, в ванной набор полотенец, мебель современная. Чисто, уютно.

Выглянула из окна. Прямо напротив красовался городской парк, разросшиеся деревья радовали глаз пышными кронами, украшенными ярким осенним узором. В детстве часто я гуляла по дорожкам парка вместе с родителями. Теперь юные деревца стали могучими, их кроны разрослись.

Спустившись в ресторан, поужинала. От нервного возбуждения кусок не лез в горло. Расплатившись, с облегчением вышла из кондиционированной прохлады ресторана в городской шум. Вечерело. В парке было многолюдно: люди наслаждались тёплым сентябрьским вечером на прогулке. Как никогда остро почувствовав одиночество, я заспешила вглубь парка, где было значительно меньше людей. Присела на лавочку. Голуби, мирно воркуя, бродили вокруг, изредка устраивая переполох из-за брошенных людьми семечек.

Глядя на парочки, на детей, важно вышагивающих рядом с родителями, на румяных малышей в колясках, я испытывала щемящую душу грусть. В памяти всплывали образы из далёкого детства, когда я, маленькая девочка, шла, держась за руки родителей.

Отец. Высокий статный мужчина. После аварии его образ помутнел и поблёк, приходилось напрягать память, чтобы оживить родные черты. Мама же, напротив, стояла перед глазами. Красивая и яркая.

Что я помнила о них? Человек склонен идеализировать образы близких, ушедших раньше времени. Смутно помнилось, как по вечерам отец приходил усталый и молчаливый, садился у телевизора. В выходные мы были все вместе, ходили в кино, кафе-мороженое, зимой на каток, летом на речку. Большую часть времени я проводила с мамой, а чуть повзрослев, с книгами… Возможно, поэтому в памяти почти не осталось воспоминаний о папе, даже сам образ его был безликим, словно память услужливо подсунула идеального героя из некогда прочитанной книги. Сейчас, глядя на проходящие мимо счастливые семьи, на весёлые лица детей, я вдруг осознала, что и образ мамы поблёк, истёрся, стал отстранённо-книжным, не пробуждая той теплоты, что раньше. Пыталась вызвать в памяти мамину улыбку, но всплывала лишь небесная голубизна полных грусти глаз. Почему ты всегда грустила, мама? Утомлённая воспоминаниями, я вернулась в гостиницу разбитая, растянулась на кровати и прикрыла веки.

В последние лет пять мне часто снился один и тот же сон. Всегда накануне дня рождения. Просыпаясь утром, я отчётливо помнила каждую деталь ночного видения.

Я шла по длинному безмолвному коридору, ряд безликих одинаковых дверей уходил в непроглядную темноту. Вереница входов казалась бесконечной. Тусклый свет ламп на потолке не позволял разглядеть больше. Я видела свои босые ноги. Безотчётный страх охватил всё моё существо. Стук сердца становился всё сильнее и вот уже, кажется, загрохотал на весь коридор.

Одна из дверей, ничем не примечательная, с ощутимым скрипом открылась. Я не видела, что за ней, но чётко понимала, что мне необходимо войти. Сердце замерло от страха, но, собрав волю в кулак, я сделала шаг за дверь.

Я оказалась в комнате с белоснежными стенами и потолком. Такое ощущение, что сами стены источали пронзительный свет. Я утопала в мягчайшем белом кресле из непонятного материала, нежного, как человеческая кожа. Кресло слегка колыхалось и как будто массировало, убаюкивая меня. Напротив, я увидела мужчину. Лицо его было подвижным, ежесекундно менялось. Это страшное и одновременно завораживающее зрелище приковывало взгляд, гипнотизировало. Через некоторое время черты зафиксировались. Я увидела красивого незнакомого человека, чем-то напоминающего Алена Делона в молодости.

На этом месте сон обычно обрывался. Просыпаясь в обильном холодном поту, я долго не могла прийти в себя. Видение врезалось в память до мелочей. Казалось, в конце его ответы на важные вопросы. Пока в сознании оседали лишь непонятные обрывки.

Перед приездом в Россию сон стал являться почти каждую ночь, сея в душе сумятицу. Впору идти к психологу, думала я, проснувшись в своём номере после очередного повторяющегося сна. Свет фонаря с улицы падал на стену, оставляя причудливый узор. Я пошла в ванную комнату. Набрала пригоршню ледяной воды, плеснула в лицо. Кожу обожгло холодом. Из зеркала на меня смотрела измученная бледная женщина с тёмными кругами под глазами. Что не так с тобой, Ангелина? Может быть, гложет изнутри какая-то болезнь? Всегда боялась сойти с ума. Более того, мне часто казалось, что я уже не в себе, особенно после картинок-предзнаменований. Я могла бы изменить судьбу человека или даже спасти его от смерти. Но… Либо человек шарахался в сторону с диким взглядом, либо меня охватывал ступор, паралич языка. После очередной сбывшейся картинки меня начинала мучить совесть.

Вернувшись в комнату, я включила телевизор. Под успокаивающий монолог ведущего телепрограммы закрыла глаза. После недолгой борьбы охотно погрузилась в пучину сна…

Проснулась поздно, около одиннадцати часов утра. Долго валялась в постели, решая, чем бы заняться сегодня. Не было определённой цели, когда как угорелая мчалась сюда. Поэтому сейчас находилась в некоторой растерянности. С чего начать? Так и не решив, встала, попила в номере чай, привела себя в порядок и отправилась на пешую прогулку. Город обнищал, это было заметно по ухабам на дорогах, даже на центральной улице. Хрущёвки уныло и безрадостно смотрели тусклыми стёклами окон. Дыхание осени чувствовалось по неповторимым ароматам созревших яблок в парке и на аллеях города.

Погружаясь в атмосферу детства, я вспоминала этот давно забытый запах. Слёзы зарождались глубоко в душе, но глаза оставались сухими. Душа погрузилась в гнетущую осеннюю печаль… И всё же люблю осень со всей её сыростью, грязью и холодами. За её красоту, непредсказуемость, за лёгкую грусть, которая остаётся в душе долгой протяжной прощальной нотой. Каждая осень прекрасна своей неповторимой красотой…

Воздух прогрелся, стал сухим и шершавым, как в июле. Скинув плащ, я перекинула его через руку, пошла в одном платье из тонкой итальянской шерсти. Вскоре вышла к окраине города. Увидев раскинутые шатры передвижного цирка, охваченная любопытством, решила зайти. Купила билет, прошла вглубь. Цирк представлял из себя несколько шатров, расставленных полукругом. Внимание привлёк самый маленький из них, с надписью: «Гадания цыганки Розы». Непонятно, чего захотелось больше: погадать на будущее или просто очутиться в спасительной прохладе шатра, – но я сделала шаг навстречу гадалке. Входя в шатёр, невольно поёжилась. Так разителен был переход от жары в сумрачный холод. Решительно сделала шаг вперёд. Из прохладного таинственного полумрака на меня внимательно смотрела черноволосая полная женщина примерно моих лет.

– Проходи, красавица, – нараспев протянула она с типичной цыганской интонацией. – Всю жизнь твою расскажу, что ждёт тебя, будет ли в любви счастье.

– Здравствуйте. – Испытывая непонятную робость, я села напротив неё. Опасливо покосившись на хрустальный шар, внушительно стоящий на столе, я целомудренно сложила руки на коленях.

– Сейчас скажу, что тебя тревожит. – Профессионально перетасовав колоду, женщина быстро разложила видавшие виды карты на столе.

– На сердце у тебя великая печаль, – начала она и внезапно нахмурилась. – Послушай, подожди. – Вскочив с места, цыганка стремительно выдернула откуда-то из-под полы мобильный телефон и встревоженно затарахтела что-то на непонятном языке. Лицо её выражало тревогу и напряжение. Сердце моё замерло. Что же такого ужасного увидела цыганка? Договорив, она отключила телефон и посмотрела на меня.

– Что там? – сдавленным шёпотом спросила я. Во рту стало сухо и противно.

– Извини, подруга. Забыла утюжок для волос выключить. Мужу звонила, он разнорабочий, сейчас свободен. Иначе, сама понимаешь, быть большой беде. – В подтверждение своих слов она тряхнула распущенными густыми волосами, чёрными как смола. Я молчала, ошарашенно глядя на неё. Какой утюжок?! Потом мне стало очень смешно. Мы дружно хохотали, едва не падая от смеха, до слёз. Успокоившись, она посмотрела на карты.

– Ну что там, я не забыла утюжок выключить? – повеселевшим голосом пошутила я. Но женщина стала очень серьёзной.

– Как много смерти вокруг тебя, подруга, – заговорила она, со странным выражением взглянув на меня. – И в прошлом, и в будущем. Смерть кружит вокруг тебя, косит людей, а тебя не трогает. Кто ты? – внезапно, быстрым движением руки сметая карты со стола, вскрикнула она. – Уходи! И денег не надо! – Женщина вскочила и попятилась от меня, глядя со страхом.

– Послушайте, Роза, я заплачу вам много денег, скажите, что там такое ужасное? – Растерянно и с любопытством уставившись на неё, я попыталась подойти ближе. Но женщина повела себя крайне неадекватно.

– Уходи! – взвизгнула она, шарахнувшись в сторону, как от прокажённой. – Рядом с тобой беда, ты приносишь смерть!

– Пожалуйста! Я оставлю номер телефона, когда успокоитесь, позвоните мне, очень прошу. Деньгами не обижу. – Торопливо достав из сумочки визитку и кошелёк, я выложила на стол несколько крупных купюр. Вспомнила, что номер телефона поменялся, достала ручку, написала новый…

Потом попятилась задом к выходу. Женщина странная, вдруг кинется на спину. Гадалка, глядя на меня бешеными глазами, что-то бормотала себе под нос. Я вышла из шатра на улицу. Голова кружилась. «Она сумасшедшая, а ты просто идиотка!» Обругав себя, я проворно двинулась по направлению к гостинице. Почти добежала до своего очередного временного пристанища.

В номере было прохладно, работал кондиционер. Глядя из окна на шуршащие желтеющие кроны деревьев, думала о том, что очередная осень уходит в никуда. Столько лет прожито бесцельно. Трель телефонного звонка вывела меня из задумчивости. Номер был незнакомый. Помедлив, ответила:

– Слушаю.

– Ангелина Владимировна, это Роза. Гадалка. Я подумала и решила вам позвонить. Думаю, вам надо обо всём знать. Не из-за денег, а… Хотя да, чёрт побери, деньги очень нужны! Вы так хорошо заплатили и сказали, что ещё дадите…

– Да, Роза, я дам вам в два раза больше. В три, если хотите. – Я приободрилась, чувствуя себя везунчиком в казино, которому выпал крупный выигрыш. – Что такого вы увидели, разложив карты? Прошу, расскажите.

– Не так быстро. – В голосе женщины послышался смешок. – Встретимся завтра, часов в пять у входа в сквер имени Жукова, я там вчера с мужем была, гуляли по городу. Вы на машине? Посидим, не спеша поговорим, всё вам расскажу: что было, что будет. – В интонации её вновь прорезались цыганские нотки. – Вы деньги не забудьте взять.

Попрощавшись, я нажала на кнопку «отбой». В голове вертелся пронзительный крик: «Рядом с тобой беда, ты приносишь смерть!» Завтра всё прояснится, ободрила себя. Хотя… Как это наивно и глупо: верить гадалке! Женское любопытство – страшная вещь, ненамного ужаснее грабителя на улице тёмной ночью. Остаток дня прошёл в бесцельном переключении каналов телевизора и листании модного глянцевого журнала.

Проснулась, как от толчка. Сообразив, где нахожусь, встала и подошла к окну, выходящему на балкон. На улице беспросветной стеной лил дождь. Блестя в тусклом свете фонаря, падающие капли тревожно стучали по перилам балкона, навевая на душу острое чувство тоски. Именно в такие, на долгие часы, ночные дожди жизнь замирала вокруг. Не хотелось двигаться, думать о чём-либо, желала лишь уснуть долгим сном, но парадокс: не спалось. Накинув халат, я вышла на балкон освежиться. Меня обдало каплями ледяного дождя. Поёживаясь, тем не менее я не ушла в номер, а осмотрелась. Внизу, недалеко от входа в парк, стояла тёмная фигура с капюшоном на голове. Пелена дождя и темнота скрывали лицо человека, но мне явственно почудилось, что он наблюдает за мной. «Сходишь с ума», – подумалось, но как-то отрешённо. Странным образом непонятная фигура подействовала гипнотически. Время остановилось, и я погрузилась в далёкие воспоминания.

Оксана. Наши отношения становились всё прохладнее. Ей стали интересны весёлые компании, где можно было выпить и развлечься. Пару раз приглашала и меня. Мне среди них было тяжко и неуютно, так чувствует себя, пожалуй, заплутавший турист, оказавшийся в окружении крокодилов. А потом произошёл случай, положивший логический и окончательный конец нашей дружбе.

Очередным летом меня отправили в санаторий. Было там скучно, лишь скудная библиотека да прогулки в окрестностях неописуемой красоты спасали ситуацию. Вернувшись из ссылки, первым делом побежала навестить подругу. Время и расстояние сделали встречу долгожданной. В девушке, открывшей мне дверь, сложно было узнать Ксанку. Из угловатого подростка она превратилась в молодую красивую девушку. С высветленными добела волосами, модной причёской и раскрашенным лицом.

– Здорово! – Она ухмыльнулась как-то похабно и обняла меня. – Ну заходи, что ли. Гостьей будешь…

Из комнаты тянулся шлейф дыма от сигарет, громкая музыка лилась из новенького магнитофона, оглушая меня и старого Ксанкиного кота… По привычке я сняла в прихожей кроссовки. Войдя в комнату, невольно закашлялась: клубы табачного дыма заполняли её. На столе стояли бутылки с дешёвым портвейном, чайные чашки вместо пепельниц… На диване, фривольно развалившись, сидели два парня, оценивающе оглядывая меня с ног до головы. Оксана была явно навеселе. Об этом говорил хмельной взгляд, беспричинный смех, то и дело охватывающий её. Она достала из пачки сигарету, закурила, уверенно затягиваясь.

– В санатории парилась? – Отойдя к окну, Ксанка вскарабкалась на подоконник, села, вытянув ноги, обтянутые лосинами, не замечая похотливых взглядов парней, направленных на неё. – Пионерка ты наша. – Она хохотнула, красиво выпустив струю дыма.

– Да. – Я стояла посреди комнаты, невольно сутулясь от смущения. – Ты… куришь? – задала от неловкости, в сущности, идиотский вопрос. Как будто и так не видно…

– Давно уже, – скучным тоном ответила Ксанка. – Да ты садись, в ногах правды нет. Вячик, подвинься, пусть дама присядет.

Она производила сейчас впечатление атаманши, этакого главаря ОПГ. В памяти всплыл Доцент из известного фильма…

Один из парней, с мощной бычьей шеей и неприятным, уже испитым (хотя молодым) лицом, тут же послушно подвинулся, освобождая рядом с собой место. Приглашающе похлопал по дивану ладонью:

– Прошу, мадам…

– Нет. Мне домой надо, – не шелохнувшись, ответила я. – Зашла узнать, как дела у тебя, дома тётка ждёт, сказала, на дачу ехать надо.

И хотя это было откровенное враньё – никто меня не ждал дома, от отчаяния оно прозвучало уверенно и даже резко. Соскочив с подоконника, Ксанка вихрем подлетела ко мне, подталкивая к другой комнате.

– Надо поговорить, идём, – тихо зашипела она.

В спальной комнате царил полумрак, плотные шторы были задёрнуты наполовину. Зато воздух был не в пример чище, и я вздохнула с облегчением.

– Ангелиночка, выручи меня, пожалуйста, – дыша в лицо запахом гадкого портвейна, зашептала она. – Очень надо… Посиди с нами, разбавь компашку. А то я одна, а их двое, сама видишь.

– Мама где? – с тоской понимая, какая между нами пролегла пропасть, зачем-то спросила я.

– А, она на даче ещё пару дней проторчит, – небрежно махнула рукой Ксанка. – Посиди с нами?

– Не могу… Домой надо, – угрюмо ответила я. – Да и не люблю я компании, знаешь же…

– Да знаю я, – умоляюще зашептала Ксанка, как дракон, обдавая меня запахом перегара и табака. Поморщившись, я деликатно отодвинулась от неё, но Ксанка даже не обратила на это внимания.

– Подруга, ну выручи, хочу я этого Вячика, помоги…

– Что значит «хочу»? – недоумённо посмотрела я. – Ты что, уже…

– Ой. Да ты же пионерка. – Картинно закатив глаза, она шлёпнула себя ладонью по лбу. – Ну да, да… Всё ты правильно поняла. Был у меня мужик один, денег подкидывал. Мы с ним спали. Да всё равно бы это случилось, рано или поздно… И тебе пора уже. До пенсии в девочках ходить будешь? – Оксана, внезапно протрезвев, посмотрела на меня с нескрываемой ненавистью. – Чистюля, – процедила сквозь зубы, как сплюнула.

– Нет, я пока не хочу, – промямлила я, попятившись к выходу, но Ксана схватила за руку, удерживая.

– Ангелина, успокойся, не хочешь – не надо, – торопливо заговорила она. – Не будет ничего такого, обещаю… Только посиди с нами немного, а потом я этого Романа отправлю. Типа чтобы тебя проводил. Вы уйдёте, а мы останемся… Выручи… Ангелин. – Она грустно опустила голову вниз. Понимая, что совершаю ошибку, я обречённо согласилась:

– Ладно, только ненадолго. И не забывай, мне никто из них не интересен! Посижу немного ради тебя. – Шагнула к двери, открыла её, впуская в комнату отвратительную вонь.

– Спасибо, ты мой ангел! Всё будет супер, обещаю! – радостно улыбнулась Ксанка, подталкивая меня в спину. Мы вышли из комнаты в шум и смрад. Скрепя сердце я продолжила общение с ребятами…

Предчувствуя, что ничего хорошего далее не предвидится, сидела, тоскливо поглядывая на дверь. Оксана же развеселилась, громко хохотала, рассказывала весёлые остроумные истории, вызывающие оглушительную реакцию со стороны парней, много курила, отходя к окну. Не знаю, зачем надо было уходить к окну. Дымом пропиталось всё вокруг.

Портвейн был отвратительный, кислый и вонючий, сделав небольшой глоток (для того, чтобы отстали и перестали уговаривать), я едва отдышалась, с трудом сдерживая позывы к рвоте. Я сидела среди гогочущих ребят, рассказывающих бесконечные пошлые анекдоты и тупые истории про таких же неумных знакомых, с тоской мечтая о своей маленькой комнате с уютной лампой и раскрытой книгой на столе. Не пила, хотя изрядно захмелевшие парни пичкали чуть ли не силой. Слушая сальности, не понимала, отчего так мерзко. От вонючей кислятины в бокале или от самой компании. Решив, что с меня довольно, встала с дивана.

– Опаньки, а ты куда? – воззрился Вячик. Бугры мышц перекатывались под футболкой, мощная шея блестела от пота, и был он так отвратителен, что меня едва не стошнило прямо на него.

– Мне домой надо. – Я попыталась сделать шаг к выходу. Но меня тут же схватили мёртвой хваткой две пары рук и повалили на диван. Бесцеремонные кисти жадно ощупывали грудь, тискали бёдра. Расстегнули молнию на джинсах…

– Оксана! – отчаянно взвизгнула я, извиваясь, пытаясь вырваться. Ответом было молчание. Бросив взгляд на Оксану, я онемела. Она отошла к окну и курила, равнодушно глядя на нашу возню прищуренными глазами.

– Пора, Ангелина, хватит пионеркой быть… Ты не бойся, они мальчики ласковые, не больно будет. – Она приглушённо расхохоталась, запрокидывая голову.

– Угу, – промычал один из ублюдков, пытаясь поцеловать меня в шею. – Я очень ласковый, тебе понравится…

Эти слова придали сил. Изловчившись, неимоверным усилием я вывернулась из цепких лап подонков. Лягнула между ног Романа, тут же скорчившегося от боли. Молниеносно схватив со стола бутылку с вином, со всей силой опустила её на голову Вячика. Мощный торс парня обмяк. Покрепче сжав в руке оставшееся от бутылки отбитое горло, вскочила на ноги. Вытянув руку с «розочкой», в сторону замершей у окна Ксанки, медленно попятилась к входной двери.

– Только попробуйте подойти, скоты, – сдавленным шёпотом проговорила я. Кассета в магнитофоне закончилась, и в наступившей тишине Роман, переставший корчиться, произнёс:

– Да ладно, ты чего, мы же пошутили. Да нужна ты нам. Ну, Ксюха, подруга у тебя… Надо было предупреждать, что она шизанутая. – Он смирно сел на диване, залитом портвейном, и вытянул руки вверх, будто сдаваясь в плен. Оксана молчала.

Я продолжала пятиться, пока не упёрлась спиной во входную дверь. Нащупывая свободной рукой головку защёлки замка, бросила прощальный взгляд на протрезвевшую компанию. Вячик продолжал лежать неподвижно, возвышаясь на диване грудой бесполезных мышц, второй подонок опустил руки и скрестил их на груди. Во взгляде его бушевала злоба. В память навсегда врезалось странное выражение глаз Ксанки и длинный столбик пепла, наросший на её сигарете. В глазах теперь уже бывшей подруги теплилась жалость. Сожаление по поводу произошедшего? Или оттого, что со мной ничего не получилось сотворить?

Забыв о лифте, я слетела по лестнице с шестого этажа и лишь внизу обнаружила, что стою без обуви, в разодранной, мокрой от вина блузке, с «розочкой» в руках. Отбросив отбитое горлышко в сторону, плюнула на свой внешний вид и побежала домой, собирая по дороге многочисленные недоумённые взгляды. Добежала до тётиного дома под аккомпанемент своего тяжёлого дыхания да гулкого стука рвущегося наружу сердца.

Забежав в квартиру, я заперла дверь и прислонилась к ней спиной, пытаясь отдышаться. В кухонном проёме появился дядя Гена с рюмкой коньяка в руке. Удивлённо уставился на меня. Пробежав в ванную комнату, я закрылась, включила воду. Тошнота подкатила к горлу. Вцепилась в края раковины, и меня начало натужно выворачивать. Внутренности мои стремились вывернуться наизнанку…

Села на стульчак, обхватив голову руками. Одна мысль билась в черепной коробке, которая горела огнём. За что она так со мной? Ответа не было. Я сидела, обхватив себя руками, и мелкая дрожь сотрясала тело. Голова же пылала. Чувство унижения и страха постепенно переросло в ярость. Ненависть густой чёрной волной наполняла душу, мешая дышать. Всеми фибрами души я ненавидела и обоих подонков, и Оксану. Представила, как огненный сгусток, сконцентрировавший в себе ярость и злость, вырвался из меня прочь. Стало легче… Деликатный стук в дверь вывел меня из состояния транса.

– Ангелина, что случилось? С тобой всё в порядке? – услышала я голос дяди Гены. Захотелось завыть в голос от боли, терзающей душу, но, собрав волю в кулак, твёрдо и спокойно ответила:

– Да. Всё хорошо, живот прихватило.

Открыв вентиль крана, я набрала пригоршню холодной воды, плеснула в лицо и…

Очнулась на балконе. Резкий порыв ветра обдал ледяными каплями, выдернув из омута воспоминаний. Я поморгала, приходя в себя. Дождь закончился. Сизый рассвет наваливался на сонный городок. Таинственная фигура исчезла. Да полноте, «а был ли мальчик?» Уснула я, что ли, стоя? Поёживаясь от сырости, зашла в номер. Спать.

Глава 4

Я проснулась далеко за полдень. Хотя сновидений ночью не было, наутро чувствовала себя разбитой и не выспавшейся. Долго валялась в постели. События предыдущей ночи прозвучали тревожным звоночком. Я лунатик? Уснула, стоя на балконе! Сон-воспоминание был ярок, как будто всё произошло вчера. Даже физически осязаемое горлышко от разбитой бутылки в руке и смердящее дыхание Вячика у своего лица… Невольно передёрнувшись от отвращения, я погрузилась в воспоминания.

Примерно полгода я избегала Оксану. Уговорила тётю Лиду перевести меня в другую, более престижную школу. Точнее, гимназию. Тётя была этому очень рада. Близилось время окончания школы, и надо было налегать на учёбу. Гимназия была элитной. Сплошная золотая молодёжь, дети новых русских.

Бывшая лучшая подруга подкарауливала меня во дворе несколько раз. Что-то несла про то, что её якобы заставили. Когда я видела её, на меня накатывало омерзение. Ускоряя шаг, я вырывала руку, которую пыталась схватить «подруга». Ксанкины горячие монологи улетали в пустоту. Настойчивый и наглый напор только раздражал. Разговора не получалось. Радовало лишь то, что она не приводила с собой дружков, неизвестно, чем бы это закончилось…

После нескольких попыток поговорить Ксанка пропала. Мне не хотелось знать, что с ней. Боль, причинённая ею, была сильна. Тем не менее чувство ненависти быстро уступило место прощению. Я простила Ксанку, так мне казалось. Запрятав подальше в самый укромный уголок души воспоминания о нашей дружбе, постаралась забыть об этом человеке. Усиленное и успешное занятие учёбой очень помогло. Без особого труда по всем позициям я выбилась в отличницы. В новой школе была отстранённой от ребят, молчаливой, не подпуская никого близко.

Дружба… Что заставило Ксанку так поступить со мной? В первые дни после случившегося этот вопрос преследовал меня. Ведь было время, когда ближе неё у меня никого не было. Единство наших мыслей и взглядов поражало. После долгих размышлений я пришла к выводу, что надо было бежать прочь от этого человека сразу после того, как она предала в первый раз. Когда постыдную гнетущую тишину в кабинете завуча нарушало лишь унылое жужжание сонной мухи. Но… Простила, вернее, закрыла глаза на тот факт, что это было не что иное, как предательство. Прощать нельзя. Уйди и забудь предавшего навсегда. Как бы велика ни была вера в то, что человек исправится, это, к сожалению, нереально. А если решил всё же остаться рядом с таким, будь готов к следующему предательству, ибо оно не заставит себя долго ждать. И будет намного подлее и страшнее…

Ясным зимним днём, возвращаясь домой из школы, предвкушала, как войду в тёплую уютную квартиру, разогрею вчерашний борщ. Утолив голод, сделав домашнее задание, засяду в кресле с книгой… Мысли мои были чисты и безмятежны, как снег, искрящийся под холодным февральским солнцем.

– Ангелина, здравствуй! Какая ты стала, совсем взрослая! – Навстречу шла баба Зина. С трудом узнала в ней Оксанкину соседку. Нрав у неё был свирепый, неоднократно выгоняла нас раньше из Ксанкиного двора, где мы устраивали посиделки.

– Здравствуйте, – вежливо ответила я, гадая, к чему такие разительные перемены в поведении злобной мегеры. Она внезапно обняла, прижала к огромной груди, вызвав у меня приступ паники. После столь горячего проявления радости женщина отпустила меня. Вытирая слёзы, набежавшие то ли от холодного ветра, то ли от жалости, поведала:

– Оксаночка заболела очень. Видела её вчера, из машины выносили на руках. Ходить не может… Болеет, совсем плоха. Ты бы зашла, проведала. Не знаю, какая кошка между вами пробежала, но нельзя бросать подругу в таком состоянии.

– Я зайду. Обязательно проведаю, – пробормотала я и сделала шаг в сторону. – Вы извините, мне идти надо.

Ускоряя шаги, обдумывала новость. Мысль о том, что Оксана заболела, саднила мозг. И хотя я пыталась убедить себя, что всё наладится и она выздоровеет, предчувствие неминуемой беды чёрной тучей вползало в душу. Зная, что надо навестить пусть бывшую, но всё же подругу, никак не могла убедить себя сделать это. Несколько раз доходила до её дома и… разворачивалась и уходила. Неведомая, но крайне властная сила уводила прочь от ставшего мерзким места.

Всё же в начале апреля неимоверным усилием воли заставила себя подняться на шестой этаж к квартире, которая таила столь неприятные воспоминания. Шла пешком, глупо пытаясь оттянуть время. На улице звенела и пахла весна, а на душе у меня вьюжил февральский буран. Каждый шаг приближал к Оксанкиной двери, к той печальной истории конца дружбы. Казалось, к ногам привязали пудовые гири… Добравшись до Ксанкиной квартиры, помедлила. Нехотя нажала на кнопку звонка. Дверь открылась почти сразу, словно меня ждали. Мама Ксанки, похудевшая, осунувшаяся, увидев меня, обрадовалась:

– Ангелина! Какая же ты красавица! – Она заулыбалась. – Проходи… Как давно ты не заходила, – приветливо проговорила она. Всё как прежде. Лишь залёгшие под глазами круги и тонкая сетка морщин выдавали постигшую её беду. Проходя в комнату, я вспомнила: в последний раз была здесь, когда меня пытались изнасиловать. Мысль была не к месту, я невольно поморщилась.

– Лекарствами пахнет, ты уж извини, – поняла это по-своему мама Ксаны. Уходя на кухню, добавила вполголоса:

– Постарайся не травмировать её…

Старая обида нахлынула с новой силой. Едва не задохнувшись от возмущения, я вошла в комнату и… окаменела. Гостиная напоминала больничную палату. Было очень чисто, пахло лекарствами. Безлико. Так бывает, когда тяжёлая болезнь занимает главное место в жизни семьи. Но не обстановка превратила меня в соляной столп, а то, что лежало на цветастом постельном белье. То, что когда-то в недавнем прошлом было красивой молодой девушкой, а теперь превратилось в живой скелет. Лишь зелёные, ставшие громадными, в половину лица, глаза отдалённо напомнили Ксанку. Тщедушное высохшее тельце стало маленьким, скулы ввалились. Оксана смотрела прямо на меня, но, казалось, не видела. Молчание становилось невыносимым. Кашлянув, я нерешительно произнесла внезапно охрипшим голосом:

– Ксан, привет…

– Ангелина, это ты! – подслеповато щурясь, улыбнулась она иссохшим ртом.

– Да.

Снова повисло неловкое молчание. О чём говорить, я не знала, мысли проносились с сумасшедшей скоростью, оставляя лёгкий шлейф пыли… Идя в эту обитель скорби, я и предположить не могла, что увижу подругу в таком состоянии.

– Включи свет, не видно ничего, – болезненно щурясь в мою сторону и приподнимая голову, попросила Ксана.

– Но ведь… – начала я фразу. Вовремя осеклась, прикусив язык и мысленно обругав себя последними словами. «Но ведь светит яркое солнце» – вот что чуть не ляпнула я. Она слепнет, молнией блеснула догадка.

Покорно щёлкнув выключателем, я встала на самое освещённое место, чтобы Оксана всё видела.

– Хорошенькая, – отводя глаза, без выражения сказала она. – А знаешь, я сегодня самостоятельно села.

В её словах сквозила гордость. Я поняла, что дела совсем плохи, если такая малость кажется достижением.

– Молодец. – Я отчаянно пыталась найти тему для разговора с некогда близкой подругой. Рассказывать о себе было неловко. Вроде как хвастаться тем, что у тебя всё хорошо. Расспрашивать о ней – ещё более болезненная тема.

– А помнишь Вячика? Ромку? – внезапно спросила она, уставившись неподвижным взглядом в белый потолок. Слова застряли в горле, и я смогла лишь кивнуть, забыв о том, что Ксанка не смотрит…

– Погибли они. Оба. Через пару месяцев после того… Ну, ты помнишь. – Она перевела на меня глаза, полные слёз. – Разбились на мотоцикле. Я не стала тогда тебе говорить. Зачем… Знаешь, я ведь любила Вячика… Вот такая дурная, безумная любовь была. Половину головы ему снесло, под КамАЗ влетели. – Словно давясь словами, она вдруг сильно закашлялась. К ней мгновенно метнулась мама с кувшином в руке. Оксану начало тошнить в подставленную ёмкость, страшно, казалось, остатки её тщедушного тельца сейчас перельются в посудину… Побледневшая мама смотрела мимо меня остановившимся взглядом и бормотала:

– Так её ещё никогда не рвало.

Я попятилась к выходу. Как в прошлый раз, спиной, не отрывая взгляда от душераздирающей картины. Мама Оксаны посмотрела на меня с ненавистью.

– Это всё из-за тебя! Так её ещё никогда не рвало! – с гневом и отчаянием выкрикнула она.

Крик подстегнул меня: выскочив в прихожую, торопливо обулась и выскочила из квартиры. Закрывая дверь, услышала тихий Оксанкин голос:

– Мама, при чём здесь Ангелина?

Лицо горело, пока я пулей неслась домой. Несколько дней после посещения больной подруги на душе было тяжело и муторно. Но… Весна и юность брали своё, жизнь только начиналась, и я уверила себя, что всё придёт в норму. Ксанка обязательно выздоровеет. На пороге был май. Самый сладкий весенний месяц сочной зеленью и яркими красками расцвечивал унылые улицы, повеселевшие после долгой зимы. Решила верить только в лучшее.

…Я прибиралась в квартире, напевая под нос незатейливую песенку очередных «поющих трусов». Был погожий майский день, светило солнце, распускались трепетно-нежные листья на деревьях. Хотелось петь и радоваться жизни. Скоро окончание школы и, несомненно, большое светлое будущее…

Звонок в дверь заливистой трелью прервал мой шедевральный сольный концерт. Не посмотрев в глазок, открыла дверь и остолбенела. На пороге стояли три бывшие одноклассницы, из Ксанкиной школы. Причин ходить в гости ко мне у них не было. Мы стояли и выжидающе смотрели друг на друга. Молчание, становящееся неприличным, прервала одна из девочек, Люда Мясницкая.

– Привет, Ангелина. Ты давно видела Оксану? – спросила она.Ксанка! Что-то наплела про меня? Догадки, одна гадостнее другой, мелькали в голове. Вслух же промямлила:

– Э-э-э, не так давно… В начале апреля, кажется. А что?

Девочки переглянулись между собой. Глядя на меня странными глазами, полными жалости, Люда произнесла:

– Оксана умерла.

– Мама её передала, чтобы ты пришла попрощаться, – тихо и чётко произнесла другая девочка, Света. Но фразы уже не проходили в сознание. Я оглохла от этих негромких слов, ослепла на несколько секунд. Не помню, как закрыла дверь, вошла обратно в комнату. Запнулась о ведро, по полу растеклась огромная лужа. Шлёпая босыми ногами по воде, стала собираться, бестолково тыкаясь по углам и не понимая, что ищу. С трудом нашла юбку, кофточку, натянула в прихожей плащ… В голове была абсолютная пустота.

Возле Ксанкиного тела, лежащего на табуретках, я пыталась убедить себя, что это сон, кошмар, сейчас проснусь и всё закончится. Но пробуждения не было.

Глядя на обезображенное болезнью и смертью лицо, я поняла, что вместе с Ксанкой умерла какая-то часть моей души. Сидя рядом с телом, чувствовала себя маленьким беспомощным зёрнышком, попавшим в безжалостные жернова. Все мы зёрна, а смерть перемалывает наши жизни в муку. Слёз почти не было. Как будто всё внутри покрылось коркой льда. Пыталась выловить в чертах Ксанки родное, близкое и тёплое, но холод сковал мысли и эмоции. Я молчала, мысленно пытаясь попросить прощения у Ксанки. За что? Не знаю. Но чувство вины начинало подтачивать меня изнутри. Оксану похоронили в родном городе Н., на том же кладбище, где были похоронены и мои родители. Мама Ксанки, измученная болезнью и смертью дочери, вскоре продала квартиру и уехала жить в деревню…

Я была на похоронах. Мы с тётей Лидой поехали на машине. Дядя Гена, сокрушённо качая головой, отказался:

– Не могу, Ангелин, извини. Покойников боюсь, – и остался дома с неизменной бутылкой коньяка.

Впервые увидев место, где были похоронены родители, я не испытала ничего. Внутри застыл кусок льда. Не заплакала, не потеряла сознание, молча и спокойно смотрела на отретушированные фотографии родных людей. Только сильно мёрзла, несмотря на жаркое майское солнце.

Примерно через неделю после похорон Ксанки я проснулась посреди ночи от странной ноющей боли. В полудрёме показалось, что это болит зуб, но, открыв глаза, поняла, что эта надсадная боль не во рту. Она перекатывалась по всему телу подобно ртути, ноющая, тянущая.

Боль не имела конкретной локации, была нигде и везде одновременно. Очищающие слёзы обильно покатились из глаз. Я прорыдала до утра, вспоминая Оксанку, мучаясь от тяжкой душевной рези…

Это было мутное и странное время. Я жила словно во сне, механически передвигаясь, выполняя всё необходимое. В голове царила пустота. Похожее состояние отрешённости от жизни было, когда узнала о смерти родителей. Однако после смерти Ксанки было тяжелее, может быть потому, что я стала взрослее, осознала всю глубину и безвозвратность потери. К горю примешивалось чувство вины. Где были мои способности, почему не смогла предвидеть, уберечь её от беды? Отнеслась ко всему так легкомысленно, даже увидев подругу умирающей…

В прострации проходил день за днём. Вскоре я успешно закончила школу. Но дальнейшая жизнь не вызывала ровно никакого интереса. Надо было думать о поступлении в вуз. Тётя Лида настаивала на экономическом образовании. Я и к этому отнеслась с философским равнодушием. Пусть будет экономика…

Однажды я вернулась с занятий раньше обычного. Дядя Гена сидел один, как обычно в обнимку с полупустой бутылкой коньяка. Вторая, уже опустошённая, валялась на полу.

– Дочка пришла, – обращаясь к бутылке, сообщил он. – Посиди со мной, дочь…

Я подошла, села напротив. Стало интересно, с чего он так напился. Употреблял тётин муж каждый день, но всегда в меру, пьяным его ни разу не видела. Дядя Гена сидел, щурился блестящими глазами и курил. Мне показалось, что он плакал до моего прихода.

– Ангелина… Я виноват очень, – заговорил он, окутывая меня клубами дыма. – Я с Оксаной… Оксану… Так хотелось её, аж скулы сводило. Да и сама она не прочь была, кокетничала, глазки строила. А как до дела дошло, сопротивляться начала, кричала, что девственница, что не хочет. Не поверил… Она же здоровая девка была по сравнению с тобой. Не смог сдержаться, с ума меня свела. А потом стыдно было очень… Да и страшно. Малолетка же. Деньги давал сначала, а потом узнал, что она со всеми подряд стала спать. Порвал все отношения. – Он опустил голову на руки, затрясся всем телом. – Прости, Оксаночка… Не смог ничего с собой поделать, – сквозь рыдания глухо проговорил он.

Я сидела молча, пытаясь утихомирить разбушевавшиеся мысли. Потом встала, ушла в свою комнату, закрыла дверь на защёлку. Сидя в кресле в сгущающихся сумерках, пыталась переварить услышанное. В душе закипала ненависть к дяде Гене. Сейчас мне казалось, что во всём произошедшем с Оксаной, со мной, даже в её болезни виноват только он. Если бы не лишил её девственности, не было бы той мерзости, в которой она погрязла потом. Ярость разрасталась во мне, заполняя всё существо, мешая дышать. Единственная мысль не давала покоя: не хочу больше его видеть.

Ненависть сжигала меня изнутри, как в тот день, после предательства Ксанки. Как тогда, я приоткрыла душу, выпустила чёрный сгусток наружу. Вздохнула глубоко, всей грудью.

И вдруг увидела перед собой ярко освещённую комнату. На табурете стоял человек. Камера приблизило его лицо, и я невольно содрогнулась, потому что это измученное и похудевшее лицо дяди Гены. Перед ним покачивалась петля из толстой верёвки, привязанной к крюку от люстры. С грохотом упал стул. Задёргалось в агонии тело. Босые ноги раскачивались над полом.

Я пришла в себя. Дрожь пробрала до костей. Не хотелось бы снова стать провидицей, знать, когда окружающие меня люди умрут. И дядя Гена… Как бы ни была велика злость на него, но как жить дальше с таким знанием?

Я не могла больше находиться рядом с дядей Геной, каждый день видеть человека, повинного в смерти бывшей подруги. Поступив в институт на экономический факультет, переехала от тётки в общежитие.

Через год дядя Гена повесился. Хоронили его в закрытом гробу: так захотела тётя Лида. Мне не разрешила взглянуть на него.

– Молодая ты. Кошмары замучают, – коротко сказала она, взглянув на меня сухими бесслёзными глазами. Она не плакала. Со стороны казалось, что она воспринимает всё очень спокойно, только лицо похудело, черты его заострились.

Глава 5

Глава 6

Глава 7

Мне снова снился тот же сон. Коридор, уходящий в бесконечность, дверь, белоснежная комната.

– Не пытайся помешать мне, девочка моя, – я услышала удивительно знакомый голос, который звучал внутри моей черепной коробки…

Проснулась с ощущением, что вместе со сном улетучилось что-то важное. Лёжа рядом со спокойно спящим Егором, пыталась вспомнить, но, погладив его по плечу, почувствовала, как чутко отозвалось его тело…

Сладкая истома накрыла наши тела. Удивительно, как за один день Егор стал так близок и нужен мне. Сейчас в целом мире был важен лишь мужчина, лежащий рядом.

– Ангел мой, – сквозь полудрёму услышала его голос.

– М-м-м? – не открывая глаз, отозвалась я.

– Я подумал… Мы совсем ничего друг о друге не знаем. Давай немного поговорим.

– Это должна была сказать я, нет? – Тихо засмеялась. – Мне так хорошо сейчас. Расскажу всё… Что ты хочешь знать?

– Да… Плохой из тебя разведчик, – тоже рассмеялся он. – Хочу знать о тебе всё… Сейчас знаю лишь, что ты загадочная миллионерша, целыми днями валяешься в номере гостиницы и балдеешь. – Почувствовав его губы на своих, охотно ответила на поцелуй.

– Ты прав. – Сонливость пропала, сев в постели, я прикрылась одеялом. – Мне по наследству от тёти досталось всё её состояние. С девятнадцати лет путешествую, занимаюсь чем захочется, не знаю ни в чём нужды. Приумножать её состояние у меня нет ни малейшего желания, да оно и не убавляется.

– Мистика. – Егор снова засмеялся. – Я-то дурак, своё заработал тяжёлым трудом.

– Это потому, что ты хочешь больше.

– Ангел мой, а ты не хочешь?

– Я – нет… Мне достаточно того, что есть.

– Ты потрясающая. – Он крепко прижал меня к себе. – На самом деле я встретил ангела!

– Скорее, ведьму. Не очень люблю об этом вспоминать. Когда меня обижали в детстве, я являлась к этому человеку во сне и творила с ним ужасные вещи… Потом эти дети наяву шарахались от меня, – закончила я. – Так что не советую меня огорчать, иначе прилечу во сне на метле и побью ею.

– Ангел… У тебя есть… человек, с которым ты состоишь в отношениях? – спросил Егор как бы, между прочим, но я почувствовала, как напряглось его тело в ожидании ответа, и поняла, как важен для него этот вопрос.

– Нет. – Я посмотрела прямо в его глаза, физически ощущая, как затягивает в их глубину. – Я до тебя вообще не жила. А у тебя?

– И у меня никого нет. И не было. Не будет. Ты одна. – Его лицо приблизилось, и наши губы слились, унося в страну экстаза.

– Не успел спросить. У тебя что-то произошло? Ты плакала днём… И голос…

– Забудь. Ничего серьёзного. – Я вдруг расхотела рассказывать Егору о смерти гадалки. Так не хотелось прерывать эту красивую сказку. – Машина сломалась, не завелась.

– Такие пустяки? Я решил, умер кто-то… Надо посмотреть твою ласточку, напомни. Пора, девять утра. – Взглянув на часы, Егор поднялся с кровати. Я залюбовалась мускулистым торсом.

– Сегодня раньше девяти не смогу освободиться, но завтра постараюсь пробыть с тобой весь день, – одеваясь, произнёс Егор. – Как ты смотришь на то, чтобы провести его вдвоём?

– Положительно смотрю, – замурлыкала я, кутаясь в одеяло.

– Отлично. До вечера. Я позвоню.

Он поцеловал меня на прощание. Поцелуй вышел долгим. Егор ушёл, оставив едва уловимый запах дорогого одеколона и сигарет. Я парила в облаках счастья. Оно омрачалось тенью воспоминания о вчерашней смерти. Не смогла уберечь человека, а быть может, сама явилась источником бед. Надо собираться, уезжать в Москву. Не сегодня и не завтра, решила я. Да и машина сломалась… Я не заметила, как уснула. Бурная ночь дала о себе знать.

Проснулась в полдень, отдохнувшая, посвежевшая. После завтрака в ресторанчике пошла гулять в парк. Я шла по узкой дорожке, углубляясь всё дальше, стараясь найти место, где будет меньше людей. Вышагивала, погрузившись в воспоминания о тех временах, когда я с родителями гуляла по этим местам, когда деревья и кусты были большими, а я маленькой. Сухие листья шуршали под ногами, издавая неповторимый аромат тихо умирающего лета. Посмотрела вперёд, и… сердце оборвалось.

Она стояла в конце парковой дорожки и смотрела на меня. В том же плаще, с такой же причёской, как только что в моих воспоминаниях. Мама… Стояла довольно далеко, но я могла бы поклясться, что это она: её лицо, фигура, милый родной облик, который не спутать с другим. Время остановилось. Ватная тишина окутала всё вокруг. Исчезли немногочисленные люди. Остались лишь мы. Я на одном краю дороги и мама на другом. Её губы задвигались, и издалека послышались негромкие слова:

– Твой отец хочет…

– Что? – спросила я, и… меня схватили и дёрнули за руку. Это было настолько неожиданно и грубо, что показалось, будто меня с размаху ударили тяжёлым предметом. Мрак…

– Девушка, очнитесь!

Я открыла глаза. Надо мной нависла обрюзгшая немолодая женщина. Я догадалась, что лежу на земле.

– Что случилось? – Я села, огляделась.

– Понятия не имею! Я сидела на лавочке, вон там. – Женщина выпрямилась, ткнула толстым пальцем за мою спину. – Увидела, как вы стоите и смотрите на даму, кстати, очень похожую на вас. Я ещё подумала: «Никак, близняшки…» Тут непонятно откуда взялась девчонка, подбежала к вам и вцепилась в руку. Лет десяти-одиннадцати девка. Вы и повалились, как тот куль! А девчонка бешеная, как ветер умчалась. Загипнотизировали вас, что ли? – забеспокоилась толстуха, помогая мне подняться и подавая сумку. – Вы кошелёк проверьте, не зря так девка сиганула, вытащила кошелёк. Или телефон…

Я поблагодарила женщину и поспешила в гостиницу. Гулять расхотелось. Вообще, находиться в городе Н. хотелось всё меньше. Самое интересное в этом происшествии было то, что толстуха видела мой призрак, следовательно, это не была галлюцинация. Откуда взялась девочка и кто это? Почему я потеряла сознание от простого рывка, как от тяжелейшего удара по голове, так что до сих пор ощущение слабости и коленки трясутся? Что хотела сказать мама? Снова вопросы без ответа. Стало страшно оттого, что казавшееся надёжным и нерушимым бытие стало вдруг зыбким, как колеблющийся в пустыне мираж. Стало страшно завернуть за угол и увидеть что-то ещё более сюрреалистическое. Стало страшно за свой рассудок…

После прогулки в парке вернулась в номер. Решение уехать постепенно крепло. Перед гибелью родители поссорились. Может быть, мама пыталась передать какую-либо информацию от папы? При этой мысли истерический смешок вырвался у меня. Один призрак пытается передать слова другого?

Мысли мои постепенно перетекли к одному из самых болезненных вопросов. К смерти тёти Лиды. После её гибели я старательно избегала воспоминаний о том дне. Думаю, таким нехитрым способом мой организм оберегал рассудок от помешательства. Сейчас проснулась от спячки, и меня удивляло, как столько лет я могла не вспоминать о трагедии. Лишь ночные кошмары напоминали о том дне, но и они появлялись нечасто, исчезая с наступлением утра.

В последние дни перед самоубийством тётя Лида была не в себе. Это в один голос твердили соседи. Почему мне не рассказывали об её неадекватных поступках, так и осталось без ответа. В числе её непонятных действий было в том числе стояние на подоконнике часами. Пока я была в институте, она взбиралась на подоконник, вставала, широко раскинув руки, и застывала подобно изваянию.       Долгое время память моя заботливо избегала воспоминаний о последних словах покойной тёти. Теперь всё всплыло так отчётливо, словно произошло вчера. Её обвинения в том, что я ведьма, убила дядю Гену и прочее, можно бы было отнести к бреду свихнувшегося рассудка. Но признание в том, что она была любовницей моего папы, не было бессмыслицей. Последняя ночь перед автокатастрофой, полная упрёков и обвинений между родителями, очень хорошо вписалась в признание тёти Лиды. Как и частые командировки отца незадолго до случившегося… И беспричинные, как мне казалось, слёзы мамы, постоянно сидящей в задумчивости. Как моё чувство одиночества. Родителям было не до меня. Получается, отец хотел бросить нас с мамой и уехать к своей любовнице, маминой сестре. Пытаясь представить их вместе, папу и тётю Лиду, я поразилась нелогичности выбора. Они были такие разные, две сестры. Мама – высокая, стройная и красивая блондинка, и тётя Лида – маленькая, коренастая, обычная шатенка. Скорее всего, дело здесь было не в красоте или уме. В любви, это я начала осознавать чётко…

Одна женщина, которую он боготворил, была рядом. Но холодностью, неприступностью убила любовь. Другая, тётя Лида, тёплая, ласковая. Она отдавала всю себя без остатка. Потому и решил уйти к ней. От ледяного сердца к любящему… Но что стало с мамой, почему она так отстранилась от отца?

Тётя Лида почти не уделяла мне внимания, потому что всегда была занята бизнесом. При этом она на бегу умудрялась замечать любые изменения в моём состоянии, настроении, желания тоже прочитывались ею безошибочно. Возможно, всё дело было в том, что она была замечательным психологом. Или всё было значительно глубже, её интерес ко мне был тщательно замаскирован под деланное равнодушие…

Мы никогда не разговаривали с тётей о маме. Вопрос о родителях был под молчаливым запретом как с моей, так и с тёткиной стороны. Лишь однажды, перед моим выпускным, тётя немного разговорилась. В этот день она вызвала своего парикмахера на дом. Мастер, блондинистая девица в модных джинсах, жуя жвачку, стала творить мне причёску на выпускной. Через некоторое время она закончила, и я встала со стула. Вошедшая тётя Лида, увидев меня, попятилась назад.

– Боже, – пробормотала она, – я думала, что будет похоже, но, чтобы так!

Она убежала в свою комнату, а через минуту вернулась, неся в руках старинный фотоальбом в кожаном переплёте. Парикмахерша, получив свой гонорар, давно ушла, а мы сидели с тётей голова к голове и разглядывали фотографии. На одном снимке я увидела маму на её выпускном. Юная, воздушная и… так похожая на меня… Нет, я на неё. Мы сидели рядом с тётей Лидой, и я вдруг ощутила острое желание обнять её, прижаться. Испытала чувство из далёкого детства, когда рядом была мама. Щемящее чувство нежности.

– Как же ты похожа на маму, – вдруг взволнованным хриплым голосом сказала тётя, разрушив чары. Посмотрела на меня взглядом, полным ненависти (так показалось). Обниматься пропала охота. – В твою маму были влюблены все. И ты, будешь сердца разбивать, – будничным тоном произнесла она, унося альбом и словно отгораживаясь стеной. – Бездушная кукла.

Едва слышные слова повергли меня в недоумение.

Бездушная кукла… Но мама, нежная, ласковая, не могла быть бесчувственной. Хватит, решила я. Бесконечным копанием в воспоминаниях не добиться ничего, кроме чувства вины. Пойду прогуляюсь, даже если в парке опять случится чертовщина. Не спеша, привела себя в порядок и вышла из номера. Пустынный коридор гостиницы напомнил безликий переход из ночного кошмара. В очередной раз покрываясь липким потом, осадила себя. Сколько можно, так и до больницы недалеко. Успокоив себя, решительно зашагала на улицу. Погода располагала к прогулке, на душе значительно повеселело от яркого солнечного света и прозрачного воздуха, который хотелось пить, как вкусную родниковую воду.

Я прогуливалась по аллеям, наслаждаясь теплом и красотой парка, одновременно краем глаза, не переставая зорко наблюдать за обстановкой. Присела на лавку, глядя на манящее бездонной синевой небо.

– Дивная погода сегодня, – вдруг услышала я рядом негромкий тенорок. С удивлением обнаружила, что на лавочке появился сосед. Невысокий худой старичок в плаще и шляпе. Аккуратная узкая бородка придавала его лицу интеллигентный вид, а необычайно яркие голубые глаза светились умом и проницательностью.

– Молодая леди в печали? – продолжил старик.

– Почему вы так решили? Всё в порядке. – Улыбнулась, но с некоторой натяжкой.

– Потому что мне семьдесят пять лет, милая барышня, – тонко прищурился дедуля. – Даже если бы вы сейчас беззаботно хохотали, ваш взгляд выдал бы то, что вы в беспокойстве. Простите, я, возможно, назойлив и докучаю вам…

– Нет, совсем вы не назойливы. – Мне вдруг захотелось раскрыться перед этим незнакомым человеком. – Вы как относитесь к мистике? – Вопрос вылетел стихийно, заставив меня покраснеть. Спросила о том, что мучило меня, хотя собиралась сказать совсем другое. Поговорить о славной погоде, к примеру.

– К мистике? – Его смеющиеся глаза посерьёзнели. – Это достаточно обширное понятие.

– К вещим снам, к дару предвидения, например, – нетерпеливо проговорила я.

– Это не мистика. Игры подсознания, ничего таинственного в этом нет. Вот ведьмы, летающие по ночам, – это мистика…

Я вздрогнула, внимательно посмотрела на незнакомца. Случайная фраза?

– Расскажу вам одну историю, – задумчиво чертя на сырой земле остриём длинного чёрного зонта-трости, заговорил старик. – Мне тогда семнадцать лет было, юнец… На дачу поехали с родителями. Я, как обычно, пошёл на рыбалку. Стою с удочкой. Дождик начал накрапывать. Как сейчас. – Он поднял глаза на безоблачное синее небо. «Какой дождь!» – едва не вскрикнула я, вовремя взяв себя в руки. Старичок между тем продолжал: – Река не широкая, но откуда-то туман появился, видимость плохая. И вдруг поднимаю глаза и вижу: на другом берегу парнишка с удочкой стоит. Махнул ему рукой, он мне в ответ. Я присмотрелся, а у него моё лицо! Я вскрикнул от ужаса. И вдруг – бах! Молния! Прямо в него! Я отпрянул от неожиданности в сторону, и вот тут… Бах! Молния ударила в то место, где я только что стоял! Песок расплавился, вздыбился причудливым фонтаном, удочка превратилась в столбик пепла. Убежал домой, да в постель со страху. Утром пошёл умываться, а виски седые… Вот это мистика, я считаю…

Я сидела, представляя ощущения человека, который увидел своё лицо в ком-то другом.

– На самом деле, Ангелина, я здесь для того, чтобы помочь вам… А главное – не дать Хаосу завладеть миром. – Я вздрогнула и застыла, боясь пошевелиться. Старик продолжил: – Не могу раскрыть вам всего, что знаю, к сожалению. Сейчас пойдёт дождь, и врата закроются. Времени нет. Молю вас лишь об одном, Ангелина: не забывайте о том, что вы прежде всего человек. Не предавайте человечество! Вам будут пытаться внушить, что вы не самостоятельны, но выбор за вами. Только он определит будущее мира. – Старик произнёс тираду одним духом и проворно вскочил с лавочки, словно собираясь взлететь в небо…

– Подождите. Кто вы? Откуда вы меня знаете? – схватила я его за рукав.

– Мне пора. – Дед тоскливо посмотрел на небо и деликатно высвободился. – Сейчас пойдёт дождь.

В подтверждение его слов свирепый ветер поднял вихри опавшей листвы. Небо заволокло тучами. Крупные капли дождя обожгли кожу на моей руке. Невольно отдёрнув её, я посмотрела на небо, не веря, что вот так, внезапно, за несколько секунд, может налететь непогода… А когда опустила взгляд, старичка и в помине не было. Дождь уже хлестал вовсю, смывая начерченные острым кончиком зонта на земле дверь и кресло с вопросительным знаком вместо человека… Это был странный дождь, совсем не осенний. Мощный, напористый, подобный летнему ливню.

Добежала до гостиницы, промокнув насквозь, проклиная по дороге всю мистику вместе взятую! Уже в номере, стаскивая с себя влажную одежду, решила поговорить с Егором. Мне не было ясно ничего, кроме того, что надо ехать в Москву. Казалось, что возвращение в город Н. поможет найти ответы на волнующие вопросы… Ошиблась, кроме новых дилемм, эта поездка не дала ничего. Хотя… Она дала мне нечто намного более важное: встречу с Егором.

Вечером Егор пришёл поздно, в одиннадцать часов. Я ждала его, хотелось знать, что будет с нами, желает ли он дальнейшего развития наших отношений. Разговор вышел непростой, но с радостным (для меня) исходом. Мы пришли к выводу, что я поеду в Москву, поживу в тёткиной квартире, а Егор приедет позже, закончив дела в городе Н. Вопрос о нашем будущем остался висеть в воздухе, но торопить события не имело смысла. Пусть всё идёт своим чередом, решила я. Утром оба встали рано. Вовремя вспомнила про машину.

– Давай ключи, я посмотрю, – предложил Егор. – Немного времени есть. Хотел весь день провести с тобой, но сегодня важная встреча. Да и ты решила ехать.

Он ушёл ненадолго, а вернувшись, обнял меня с порога.

– Глупенькая… Всё в порядке с твоим агрегатом. Ты на скорость её поставила, а потом забыла, наверное. Вот она и не завелась.

Я поцеловала его в порыве благодарности. Проводив, стала собирать нехитрый скарб. На скорость машину я не ставила, во всяком случае сознательно… Через некоторое время, управившись со всеми делами, решила прогуляться напоследок в парк. Он притягивал и в то же время отталкивал меня. Такое ощущение, что в этом заурядном месте что-то очень загадочное. Например, портал в иное измерение. Всё это были лишь догадки, предположения, и проверять их не хотелось. Пройтись по парку решила на прощание, загадочные и не совсем понятные события последних дней потрепали нервы. Прогулка напоследок и – в Москву…

Я вышла на улицу, вдохнула терпкий воздух, пахнущий дымом. Надела тренч. Временами дул холодный северный ветер. Голова и плечи изнывали от жары, в то время как ноги и тело замерзали. Неспешно прогуливаясь по аллейкам, я поймала себя на том, что высматриваю странных людей (наверное, в надежде встретить таинственного старичка). С грустью подумала, что больше никогда не появлюсь здесь. Этот город был, есть и останется слишком чужим для меня, а потому покинуть его навсегда – это лишь логическое завершение моего путешествия длиной в жизнь. Устав от ходьбы, присела на скамейку, стараясь выкинуть из головы все лишние мысли, пытаясь запомнить лишь это чистое синее небо, солнечный образ такого родного и одновременно незнакомого города…

Тоска сжала сердце при мысли о том, сколько близких людей потеряно навсегда, непрошеные слёзы обильно увлажнили глаза. Сморгнув, увидела перед собой очаровательное создание лет трёх-четырёх. Белокурая девочка стояла, держа в руках голубой шарик, и изучающе смотрела на меня ясными, в цвет шарика, глазами. Увидев, что я заметила её, очаровашка подошла ближе.

– Почему ты плачешь, тётя? – спросило дитя, сочувственно заглядывая в глаза.

– Я не плачу… От ветра глаза слезятся, – растерявшись, ответила я.

– А я не плачу от ветла, – не проговаривая букву «р», поведала малышка. – Я плачу, только когда мама лугает и если больно.

– А за что она тебя ругает? – Я обрадовалась возможности перевести разговор со своей персоны.

– Если иглушки не убилаю, – насупилась девочка и подошла совсем близко. Доверчиво вложила свою крохотную ладошку в мою руку. Я вздрогнула от этого прикосновения. Ладонь была ледяная.

– Да ты замёрзла совсем… Где же твоя мама? Надо отвести тебя к ней! – Я вскочила со скамейки, оглядываясь вокруг. Парк был безлюден. Я искала взглядом непутёвую мамашу, потому что заметила, как одета девочка. Невзирая на холодный ветер, она была в лёгком воздушном голубом платье и сандалиях.

– Мама там, – махнула рукой с шариком в сторону выхода из парка девочка, – сколо плидёт… А ты пока поиглаешь со мной?

– Ты замёрзла, какие игры! – рассердилась я, снимая с себя тренч.

– Я не замёлзла… А ты такая большая и такая глупая. Давай поиглаем? – настойчиво предложил ребёнок. Я попыталась укутать девочку в свою одежду, но она проворно вырвалась и легко, как лань, поскакала к деревьям.

– Не догонишь, не догонишь! – Девочка показала большой нос двумя руками, весело хохоча, забежала за толстый ствол старого дуба и спряталась за ним. Я бросилась догонять малышку, но запуталась в полах снятого тренчкота и едва не упала. Справившись с непослушной одеждой, побежала вслед за ребёнком. Не дойдя пары шагов до дуба, остановилась.

– Девочка! Выходи, я тебя нашла.

Чувствуя себя крайне глупо, в полной тишине подошла к дереву.

– Ага! Попалась! – ликующе воскликнула я, заглядывая за толстый ствол, и…

Замерла. За деревом было пусто. Не было маленькой девочки. На сырой земле не было отпечатков её крохотных сандалий. Лишь запутавшийся в кроне могучего дуба голубой шарик говорил о том, что это не была галлюцинация. Или не говорил ни о чём… Я огляделась вокруг. Остальные деревья были слишком тонкими для того, чтобы спрятаться за них. Да я видела, что малышка забежала именно сюда, ошибки быть не могло. Для очистки совести обошла всё вокруг. Мои ботильоны оставляли на рыхлой сырой земле глубокие отпечатки, но нигде не было видно детских следов. В задумчивости я вернулась к скамейке, взяла позабытую сумочку и побрела в гостиницу. Всё, хватит с меня мистики, потусторонних порталов, ясноглазых старичков и испарившихся девочек, решила я. Отдала ключи девушке за стойкой, погрузила чемодан в багажник. Кроме загадочного исчезновения девочки за деревом, было в этой истории ещё что-то странное. Непонятность засела иглой в извилинах мозга.

Да что, собственно говоря, произошло? Девочка… А была ли девочка? Вот в чём вопрос. С тех пор как я вернулась в Россию, слишком много непонятных и загадочных событий стало происходить вокруг. Что, если это плод моего больного воображения? Вопросы мучили меня в течение всей дороги от Н. до Москвы. Вдобавок в многочасовой пробке при заезде в столицу, в этом, современном аду… Оказавшись рядом с домом, я чувствовала себя как выжатый лимон. Вынула чемодан из багажника, подкатила его ко входу, потом в лифт. Аллилуйя! Тётушкина полутёмная прихожая показалась вратами в рай…

Пройдя в гостиную, без сил опустилась на диван, скинула обувь. Почувствовала, какой неприятный спёртый воздух в квартире, заставила себя встать, открыть балконную дверь. Холод, ворвавшийся с улицы, заставил вспомнить, что на улице осень… Я вернулась к дивану. Решила немного отдохнуть и потом пойти в магазин. Адски хотелось есть. Снова натягивая обувь, ругала себя за несобранность.

Взяв в руки сумочку, вдруг застыла на месте, глядя на мамину фотографию. Подошла к ней, взяла старый фотоальбом, лежащий тут же. Открыла. На второй странице красовалась мамина фотография в детстве. Мама в платьице, с шариком в руке, с косичками и бантами. Не было сомнений, сегодняшняя девочка просто копия моей мамы в детстве! Удивительно… Потрясённая, я сидела, разглядывая фото. Невзначай, а возможно, подсознательно ковырнула ногтем край старого чёрно-белого фото. Карточка легко отошла, обнажая другой снимок, искусно спрятанный под детской фотографией. Я обомлела. На снимке была мама, молодая и очень счастливая, с незнакомым красивым мужчиной под руку.