Читать онлайн Человек, который вышел за сигаретами бесплатно

Пролог

Луна, пошатываясь, плелась через ночь: то ли пьяна, то ли сердце болит, то ли зажмурилась, чтоб не смотреть вниз на подсвеченную электричеством человечью суету. Наконец, добралась до высоченной трубы на крыше дворца и спряталась за ней – пересидеть. Она частенько притормаживала здесь. Пнув деревянным башмаком подвернувшуюся не кстати кошку, Луна устроилась на краю, свесила уставшие босые ноги. Жарко. Она шевелила пальцами, сношенные сабо стояли рядом.

Луна хотела спать, но ночь была в самом разгаре, надо было двигать дальше. Вот посидит чуть-чуть и пойдет. Вот сейчас… Еще чуточку отдохнет… На последнем этаже, чуть ниже ее желтых круглых пяток хлопнуло окно. Кто-то запел. Хлопок был едва слышным, пение тоже, вряд ли кто-то кроме нее был способен это услышать. Да и некому. Дворец давно превратился в музей, и по ночам в нем не оставалась никого, люди полагались на электронные замки и камеры наблюдения.

Соскользнув с крыши, Луна зависла, глянула любопытным глазом сквозь стекло. В спальне первого браганского герцога Алфонсу в кресле у незажженного камина сидел мужчина. Он тихонько, почти шепотом, напевал себе под нос: «I’m singing in the rain…»1 – видать, настроение у него было отличное. Рядом с креслом на полу стояла откупоренная бутылка портвейна. В руке сидящего был бокал, до краев наполненный темно-бордовой, почти черной влагой. Второй точно такой же бокал оставался за стеклом вычурного шкафчика XVIII века. На шелковое покрывало герцогской кровати была брошена кожаная куртка. Человек устроился с комфортом.

Дверь приоткрылась…

В начале было слово…

Гонзу Лейтор получил письмо. Электронное. Сказать, что это его удивило – ничего не сказать. За три года, что он прожил на маленьком острове посреди Атлантики, он ни разу не получал писем. Ни бумажных, ни электронных. Счета на оплату коммунальных услуг и рекламные рассылки не в счет. Письмо не было адресовано ни Гонсалу Араужу Гимарайнш да Кошта (это имя он носил нынче и считал его последним), ни Гонзу Лейтору, то есть Читателю (это прозвище ему дали друзья-пенсионеры за привычку читать газеты, сидя на открытой террасе кафе). За свою жизнь он скопил целую коллекцию имен: с какими-то провел достаточно времени, другие порхнули над головой мушками-однодневками, запоминать их не имело смысла. Но имя, что он видел сейчас на экране своего ноута, сквозь пар, поднимавшийся над кружкой утреннего кофе, не использовалось никогда. Знать его мог только один человек. И электронный адрес, куда пришло это письмо, тоже.

«Уважаемый сеньор Энрике Барбоза, мы имеем честь пригласить Вас на Рождественский ужин в ресторан «Белгравия» гранд-отеля «Пикадилли». Столик забронирован на имя Амалии Монтана. С уважением, директор Мигуэль Перейра Андраде». Дальше – адрес отеля, дата и время ужина. Отель находился в Гимарайнше, одном из самых старых городов на континенте, городе, с которого собственно и начиналась Португалия как государство. Город, название которого ему показалось забавным иметь посреди своей многочленной, как сколопендра, фамилии. Дата сегодняшняя, двадцать четвертое декабря, время – двадцать один, ноль-ноль.

Он быстро удалил письмо, а за ним и сам почтовый ящик. Выключил ноут. Подумал и вытащил из телефона симку, швырнул ее в помойное ведро. Порылся в тумбочке, сунул пару-тройку пластиковых карт в кошелек, пачку купюр туда же, паспорт в карман, кое-какие шмотки в сумку. Вышел на улицу и двинул в сторону таксистского бара «Солар». По дороге бросил в урну смартфон.

– Здорово, Гонзу. Как дела? Все нормально? Что-то ты выглядишь не очень…

На стоянке у бара стояло три желтых машины. Удачно, что одна из них принадлежала Педру, закадычному приятелю. Только тот, пожалуй, мог разглядеть в его глазах скрытое, старательно упрятанное вглубь, беспокойство.

– Да тетка, понимаешь, расхворалась. Помнишь ее? Ты мне еще машину давал, когда она с лестницы навернулась.

– Ну как же, Гонзу, такая солидная мадам… Разве ее забудешь. И что с ней? Опять откуда-нибудь рухнула?

– Не знаю. Но у нее любой чих – уже смертельная болезнь и повод для нового завещания. Хотя завещать она может только своего кота и пятнадцать альбомов с семейными фотографиями. Но надо ехать. У нее кроме меня никого уже нет. Дай мне свой мобильник, мой чего-то сдох, я билет закажу.

– Ага, бери.

Пошурудив в чужом телефоне, Гонзу заказал билет до Порту. Вылет был через три часа. В самый раз.

– Педру, отвези меня в аэропорт.

– Бу сдел, шеф.

***

Через три часа Гонсалу Араужу Гимарайнш да Кошта сидел в самолете, болтавшемся в легкой турбулентности над океаном. Закрыв глаза, прислонив лысину к пластиковой стенке салона, успешно делал вид, что спит. Надо было собрать информацию в кучку, разложить ее по ранжиру и сделать выводы.

Три года он провел на тихом острове, честно стараясь врасти в него, превратиться в такого же пенсионера, как его новые приятели: читать газеты, пить пиво из малюсеньких бутылочек, обсуждать футбольные матчи и реформу здравоохранения, играть в лото, сплетничать, сидя на солнышке. Получалось не очень. Он предпочитал бегать по пляжику, плавать в маленькой бухточке. Купил мотоцикл и объехал весь остров. Познакомился с владелицей маленького турагентства в столице, и теперь проводил выходные с Кармой, сорокалетней, еще очень красивой женщиной. Они катались на мотоцикле, посещали немногочисленные выставки или спектакли в единственном театре, ужинали то в одном городке, то в другом, возвращались ночевать в Фуншал, в ее маленькую квартирку в современном многоэтажном доме. Он стал рядовым обывателем. И тихо радовался.

А теперь это письмо… Это чертово письмо в этом чертовой почтовом ящике…

Когда он решил бросить бизнес, выйти, так сказать, на пенсию, он оставил всю сеть своему лучшему агенту. Можно сказать – в наследство. Он звал его Чико. Что это за человек – пол, возраст, внешность – он не знал. Общались только в вирте. Даже в какой стране Чико базировался, нужно было вычислять, если бы такая необходимость возникла. И сам Гонсалу был таким же слепым пятном для своего агента. Известен был только ник. Для Чико он был Рики. Немного мультяшно, ну и что. Для каждого агента у него был свой ник. Он как паук сидел в центре сети, дергал за тонкие виртуальные нити. Он знал всех агентов. Каждый агент знал только его. Теперь в центре сети сидел Чико.

И вот спустя три с лишним года Чико назначил ему встречу. Не совсем так. Чико просил о помощи. Письмо нужно было понимать так: Гонсалу, он же Энрике Барбоза, должен явиться в отель «Пикадилли» сегодня к девяти вечера и найти человека по имени Мигуэль Перейра Андраде, то есть Чико. Самые важные слова в письме – «Амалия Монтана». Это не имя. Это код. Код, который знали только они: Рики и его агент. И раньше им не приходилось использовать его никогда. «Амалия» – просьба о помощи, «Монтана» – уровень опасности красный, самый высокий. Именно поэтому он выбросил свой недешовый мобильник в первую попавшуюся урну. Именно поэтому он не взял с собой ноут. Чтобы его нельзя было отследить через интернет.

Белгравия

Вон он, отель «Пикадилли». Стоит только повернуть голову влево, выйдя с железнодорожной станции, как увидишь белую многоэтажную башню. Пройди метров пятьсот, сначала мимо маленького домика старого вокзала, нынче заброшенного, потом вдоль стеклянного фасада конторы по прокату машин, а дальше вдоль высокой насыпи с рельсами и семафорами, перейди дорогу на перекрестке с круговым движением, и вот ты у ворот роскошного пятизвездочного отеля. Входи, не бойся!

Гонзу не вошел. Прошел мимо. Еще метрах в трехстах дальше стояла вторая башня. Чуть пониже, с чуть более облезлой штукатуркой. Более старая и менее звездная гостиница «Гимарайнш». Именно туда он зашел, снял номер и поднялся на свой шестой этаж. Было восемь вечера. У него есть полчаса. Может, минут сорок. Душ: включить максимальный напор, постоять под горячей водой, чтоб жгучие иголочки искололи, истыкали все тело. Открыть окно, постоять голышом на сквозняке, остудить распаренную кожу. Он пошуровал в мини-баре, вытащил маленькую, в четверть литра, бутылочку Сандемана и пачку чипсов. Пил из горлышка, идти в ванную, теперь уже за стаканом, было лень. Чипсы, выпав из криво разорванной упаковки, рассыпались по подоконнику. Внизу под окном был задний двор гостиницы, пара человек разгружала белый фургон, наверное, сюда выходила кухня ресторана. За невзрачным сетчатым забором, общим для обеих гостиниц, и роскошного «Пикадилли», и простачка «Гимарайнша», была какая-то заброшка. Заросшее высокой травой и кустами пространство, небольшая пестрая свалка, к которой вела тропинка от прорехи в заборе, как раз в той точке, где территории обоих отелей соприкасались. По правой стороне было длинной серое, уже почти почернелое от времени здание, склады или фабрика. Заброшено все это дело было, явно, давно, лет тридцать назад. Фасад строения выходил на ведущую к центру города улицу. С высоты шестого этажа было видно, что и на другой стороне улицы была старая халупа. Тоже, что-то вроде фабрики: мало окошек, но много ворот. Но это здание потихоньку обрастало строительными лесами, дождалось реконструкции. Что тут будет? Торговый центр? Офисный? Или лофт с концертным залом и музеем какой-нибудь ерунды, типа старых печатных прессов?

Пора. Гонзу облачился в серый элегантный костюм, французский галстук, английские туфли. Сшитая по индивидуальным меркам рубашка из тончайшего египетского хлопка, соответствовала костюму. Даже носки, скрывавшиеся между туфлями и штанинами, даже никому не видные трусы на нем были соответствующими, их высокая цена на девяносто девять процентов складывалась из весомого имени производителя. Одеваясь, он вспомнил свою давнюю напарницу по боевой молодости, полной красивых афер. «Если изображаешь королеву, то должна быть королевой до трусов! Что значит, никто не видит? Нижнее белье отражается в лице и осанке. Если на тебе плебейские подштаники, то ты и ходишь, как плебей, Руди». Тогда его звали Руди. На безымянный палец левой руки – простое платиновое кольцо с черным ониксом. Стандартный лук для рождественской вечеринки в ресторане «Белгравия». Интересно, что бы сказал таксист Педру или другой его приятель, хозяин безымянной забегаловки Луиш, если бы увидел его сейчас? «Куда это ты вырядился таким павлином, а, Гонзу?» Хотя, вряд ли им пришло бы в голову, что костюмчик сшит на заказ и частично вручную в одном из известнейших ателье Милана, галстук из лионского шелка от Баленсиага стоит как паровоз, а крокодил, превратившийся в туфли, действительно вывелся в свое время из яйца, а не был синтезирован на китайском заводе.

В таком наряде его даже Карма не видела. Карма… Он ей даже не сказал, не позвонил. Даже не вспомнил о ней. Хорошо, что они не договаривались встречать рождество вместе. Она сегодня будет с кучей своих родственников сидеть за столом у какого-то дяди или двоюродного деда, запомнить всех этих сеньоров и сеньор, бесконечных Викторов, Антониу, Зе, Диегу, Мадален, Сидалий или Марий он был не в состоянии. Как Карма сама в них не путалась? Еще не поздно снять телефонную трубку с аппарата, стоящего на тумбочке у кровати, поздравить ее. Он посмотрел на черный телефон. Покачался с носка на пятки: нет, он не будет ей звонить. Если все сложится хорошо, она даже не узнает, что он куда-то уезжал.

Без двадцати девять пожилой лысый сеньор в дорогом итальянском костюме сидел у барной стойки в холле отеля «Пикадилли» над бокалом скотча. Справа от него – стойка рецепции, слева – стеклянная стена, и в ней широкий проход в ресторан. Оттуда звучала негромкая музыка в стиле сороковых или пятидесятых, одинаково сладкие мужские и женские голоса выпевали про рождество и счастье. Потихоньку в проем начали втягиваться первые приглашенные. Рассеянно скользя взглядом по их фигурам, Гонзу пытался вычислить, кто из этих мужчин может оказаться сеньором Мигуэлем Перейра Андраде. Кто из них может оказаться Чико.

Ровно в двадцать один час по висевшим над стойкой рецепции часам, когда сладкие песни сменились фортепианным регтаймом, он подошел ко входу в ресторан и сказал улыбчивой азиатке-администратору, что его столик забронирован на имя Амалии Монтана, и попросил проводить его. Та провела его к столику возле самой сцены. На сцене, расположился за белым, слегка нависающим над столиком, роялем тапер – молодой чернокожий в розовом, как девичьи мечты, фраке. За столиком никого не было. Накрыт он был на троих. Первый сюрприз.

– Вы уверены, что это именно тот столик? – Гонзу удивленно поднял правую бровь.

– Да, конечно, – не переставая улыбаться четко очерченными губами, девушка раскрыла папочку, что держала в руках. – Вот, столик номер сорок восемь на имя Амалии Монтана. Взгляните сами.

– Благодарю вас, я подойду чуть позже, – кивнув провожатой, он вернулся в холл.

Значит, Чико придет не один. Интересно. Он прошелся пару раз по просторному холлу, поглядывая через стеклянную стену в ресторан, столик возле сцены оставался пуст. Часы показывали десять минут десятого. Подошел к администратору за стойкой. Молодой симпатичный парень в форменной бордовой жилетке, надетой на пеструю гавайскую рубашку – из коротких рукавов выглядывали мощные бицепсы, полностью покрытые синими и красными татуировками. Он непрерывно улыбался, разговаривал то с посетителями, то со стоящей рядом с ним девушкой в такой же жилетке и одновременно пританцовывал, вставив в одно ухо наушник. Человек-праздник. Если бы он начал еще и жонглировать, это бы вряд ли кого-нибудь удивило.

– Подскажите, пожалуйста, сеньор Мигуэль Перейра Андраде в каком номере остановился?

– Минутку, – не переставая двигаться в такт звучащей лишь для него музыки, парень пощелкал по клавиатуре, – В триста восемнадцатом. Но его нет. Он вышел за сигаретами. Просил, если его будут спрашивать, так и сказать. Говорит, хочет купить сигареты «Кавалинью», только их курит. Такая привычка. Кавалинью, кавалинью… Никогда про такие не слышал. У нас тут за углом старая табачная фабрика Кавалинью, так она закрылась еще до моего рождения. Может переехала куда? Вы такие сигареты знаете, сеньор?

– Кавалинью? Нет. Я не курю.

– Не курите? Везет вам, сеньор. А я вот все бросить пытаюсь. Линда, а ты куришь? – он отвернулся к рецепционистке.

Из ресторана доносилась музыка, звон посуды, смех и громкий говор, рождественский вечер раскручивался. Огромное количество столов и столиков заполнилось. Зал сверкал в ярком свете украшенных хрустальными подвесками люстр. Сверкали дамы постбальзаковского возраста, увешанные стразами. Их оттеняли массивные кавалеры в дорогих тканях, темных или светлых. «Наши люди, дом престарелых вывезли на праздник», – думал Гонзу, проходя к своему столику. Он уселся и попросил официанта принести бокал Лафройга.

– Нет? Жаль. Тогда любой скотч.

Только он сделал первый глоток, рядом со столиком остановилась женщина в шелковом платье, почти в пол. Платье было красным, кричаще-красным, как мулета торреадора. Вопиющее платье. Глубокое декольте, едва скрывавшее высокую грудь. Открытые до плеч красивые руки. На одном плече висела объемная черная сумка. С такой только на рынок ходить. Она совершенно не вязалась с этим платьем, с этой красивой статной дамой.

– Добрый вечер, – сказала она по-английски, и он расслышал восточно-европейский, может быть, балканский, акцент, излишнюю мягкость в звуках. – Сеньор Энрике Барбоза? Я не ошиблась? Мое имя Амалия Монтана.

Она села напротив. Подскочил официант, раскрыл пред ней меню.

– Спасибо. Налейте мне воды. Нет, пока больше ничего не нужно. Мы сделаем заказ чуть позже.

Поставив свой скоч на стол, он спросил:

– Чико?

Она едва заметно кивнула:

– Да, Рики, это я.

– А-а, – его взгляд переместился на пустой третий стул, – А Мигуэль Перейра Андраде?

– Это мой брат. Собственно, все дело в нем. Я… Давай лучше его подождем. Тогда и поговорим. Я поем? С утра некогда было.

Она принялась жадно уплетать стоявшие на столе закуски. Снова подлетел официант, разлил по бокалам вино, принял заказ и умчался. Гонзу видел, что как только она утолила первый голод, сразу наружу выскочило беспокойство: она начала ерзать, то и дело посматривая на вход в ресторан. Для этого ей приходилось поворачивать голову влево. Она делала это по два раза в минуту. И с каждым разом ее голубые глаза становились все испуганнее. Через двадцать минут она была уже на взводе. Он положил руку на тыльную сторону ее ладони. Ладошка чуть дрогнула пойманной рыбкой.

– Он вышел. Парень на рецепции сказал, что он вышел за сигаретами.

Чико подскочила:

– Когда? Когда он тебе сказал? Когда он вышел?

– Когда я спросил, было десять минут десятого. Сейчас примерно половина. Полчаса – не опоздание. Почему ты психуешь?

Она оперлась локтями о столешницу, придвинулась к нему, теперь ее глаза были совсем рядом:

– Потому, что он вышел за сигаретами.

И повторила по слогам:

– За-си-га-ре-та-ми. Он не курит. Это сигнал опасности. Почему ты мне сразу не сказал? Хотя, откуда тебе знать, извини. Надо сматываться отсюда, Рики. Он ушел, потому что почуял, что они его отследили.

Спрашивать сейчас, кто такие «они», не имело смысла. Так же, как и «почему».

– Где ты остановился? В этом отеле?

– Нет, в «Гимарайнше». Выйдешь и направо метров триста. Шестьсот тринадцатый номер.

Она кивнула:

– Ага, я приду минут через пятнадцать после тебя. Я постучу…

– Не надо. Я заказал номер на двоих, – он взял ее за запястье и положил на раскрытую ладошку белую пластиковую карточку, ключ от своего номера.

Она быстро сжала ладонь, подхватила свой несуразный баул и пошла к выходу из ресторана. Он смотрел ей вслед. Высокая статная женщина, наверное, на полголовы выше него. Русые волосы стянуты в замысловатый тяжелый узел на затылке. Кажется, он должен перевешивать ее голову назад. Может быть, поэтому у нее такая прямая спина? Сколько ей? Тридцать пять? Тридцать восемь? Она напомнила ему ту, другую женщину, из давно ушедшей молодости. Ту, что сделала из него, двадцатилетнего щенка, жулика и карманника, профессионального афериста, мошенника высшей пробы. Ту, что была значительно старше его и на порядок умнее. Ту, которую он бросил спустя двадцать лет ради, как она говорила, «железа». Бросил ради Его Величества Безнала и виртуальных финансовых потоков, от которых, если умело бросить камушек, всегда можно отделить тонкий ручеек, текущий в твой собственный карман. Со спины Чико была так на нее похожа, что у него защемило сердце: «Моя Агнесс… Жива ли ты еще, моя Агнесс?»

Не до воспоминаний, надо идти вперед. Теперь он уже не Руди, и даже не Гонсалу. Теперь он Рики. Не думал, что выплывет это имя. Что виртуальный ник обретет плоть. Не думал, что придется им стать. Не думал, а пришлось.

Бросив на стол пару купюр чаевых, он вышел из ресторана через другую дверь, сразу на улицу. Пошел в сторону своей гостиницы, но лстановился, развернулся и вышел на улицу, ведущую в центр города. «Тут за углом была старая табачная фабрика…» Так сказал пляшущий человечек за стойкой? Пойти посмотреть.

Длинное, в целый квартал одноэтажное здание из серого камня, сплошь покрытого черными потеками и очагами плесени. Бесконечный ряд квадратных окон с решетками, зашитых еще и металлическими, тоже давно почерневшими, листами. Высокие, наглухо закрытые ворота. Над ними в камне выбита надпись: «Fabrica do Cavalinho»2.

Казаки-разбойники

Он еще не успел снять свой роскошный прикид, только скинул пиджак, бросил его на широкий подоконник, смахнув оттуда на пол крошки чипсов. Замок на двери щелкнул. Вошла Чико. Теперь она была совсем другой. Без макияжа, волосы собраны в длинный хвост на затылке, вся в черном: брюки, куртка, даже кроссовки – все черное. И тот же баул на плече.

– Проходи. Рассказывай.

– Да… Н-нет. Сначала ты. Что сказали тебе на рецепции? Ну про то, что вышел за сигаретами. Точно скажи. Все слова. Это очень важно.

Она по-прежнему психовала, это было заметно. Лицо бледное, какое-то заострившееся… Глаза бегали, руки… Сняла свою курточку-непродувашку, мяла ее в ладонях, не положила, сама не села, так и стоит посреди комнаты. Только сумку на пол бросила, под ноги. Еще немного, и она закричит, забьется в истерике. Плохо. Он протянул ей малек коньяка из мини-бара:

– Оттухни чуток.

Она вылила в рот сразу все содержимое крохотной бутылочки, зажмурилась. И словно оттаяла: бросила куртку на кровать, присела на край, закрыла лицо руками. Когда отняла ладони, он увидел, что лицо ее отмякло, глаза успокоились. Она даже улыбнулась, чуть кривовато. Рики положил руку ей на плечо:

– Жива?

– Угу.

– Ну значит так. Парнишка в холле «Пикадилли» сказал, что сеньор Мигуель вышел за сигаретами, хотел купить какие-то особые. Сам парень про такие и не слыхал. Называются «Кавалинью». Иди сюда.

Он потянул ее к окну.

– Смотри. Видишь, внизу за забором заброшка? Это фабрика Кавалинью. Я сходил, проверил. Видимо, это тот ключ, что он, твой братец, оставил. Верно?

Чико кивнула:

– Да, похоже. Может он там спрятался. Надо пойти.

Она схватила свою курточку. Но Рики придержал ее за руку:

– Твоя очередь рассказывать.

– Хорошо. Сначала главное: когда я уходила из ресторана, возле рецепции стоял мужик. У него волосы такие… крашеные, наверное. Такой блондик с персиковым отливом. Лица я не видела, побоялась подойти заглянуть. Побоялась, потому что услышала: «Мигуэль Перейра», подумала, что это за ним пришли. И еще мне кажется, этого Персика я уже где-то видела, может в аэропорту, не помню. Может, это и не он был, мало ли. Но он там у стойки с девушкой разговаривал. Не с парнем. Значит, она ему про сигареты могла и не сказать, только номер комнаты дала. Пусть сидит, ждет – не дождется. Брат не вернется.

Чико широко улыбнулась. Радостно. Даже глаза засверкали. Видимо, представила, как этот Персик часами сидит в холле «Пикадилли», укрывшись за газетой, ждет. Как в шпионском боевике. Или, открыв отмычкой дверь в номер, начинает там перерывать все в поисках… В поисках чего? Не отвлекайся, девочка, ты еще ничего не рассказала. Рики снова сжал ее плечо, возвращая к теме.

– После твоего ухода, Рики, я переформатировала сеть. Я разбила людей на тройки: шеф и два его агента. Тройки между собой не общались, шефы замыкались на меня. Такая сотовая структура, очень удобно. Мы хорошо работали. И, как видишь, долго. А потом… В смысле, сейчас… пару месяцев назад… Он…

Ей нужно было назвать имя брата, и она не знала, какое выбрать. Настоящее назвала бы вряд ли. Но какой ник выдернуть, как лотерейный билет? Рики пришел на помощь:

– Пусть будет Мигуэль, Мики. У нас получается забавная мультяшная компания.

Чико кивнула:

– Да. Пусть. Мики вляпался. Решил тряхнуть некий исследовательский институт в Орегоне. Что-то связанное с генетической историей человечества и его перспективами развития. Широкое финансирование: и бюджет, и фонды разные. И в софт обычно влезть несложно. Ну ты сам знаешь, с такого дерева легко стрясти пару корзин золотых яблок. Но в этот раз посыпались неприятности. Они даже сделать ничего не успели. Стоило только одному из агентов Мики поснифить трафик этого долбанного института, как на него, на агента, вышли. Кто? Знать бы. Его убрали, Рики! Когда такое было?! Они нашли этого бедолагу и убрали. Убили! А потом и второго из тройки Мики. Вот тогда братец струхнул не на шутку. Да и я тоже. Я остановила все дела, всем шефам ушел приказ: «Стоп!» Вся сеть застыла. А Мики сдрыснул. Неважно, где он тогда находился, важно, что он вызвал меня сюда, в Гимарайнш. Он был очень напуган, мой братишка. Я тоже. Я привыкла заботиться о нем. И он привык к моей заботе. Еще в детстве, если что-то случалось, он бежал не к отцу с матерью – ко мне. Я спасу. А сейчас я не знала, как его защитить. И вызвала тебя. А теперь он исчез. Вышел за сигаретами. И как нам его искать? Да еще этот Персик. Он, явно, идет за ним. Хорошо, если не за мной. Вот так.

Она больше не улыбалась. Подъема, вызванного глотком виски, хватило ненадолго. Лицо казалось серым, в уголках глаз проступили морщинки, складки у рта стали глубже.

Рики похлопал женщину по плечу:

– Не кисни раньше времени. Думаю, нам надо наведаться на старую табачную фабрику. Как удачно, что она прямо у нас под окнами. А еще более удачно, что вон там, – подойдя к окну, он поманил гостью к себе, – видишь? Дыра в заборе. Прямо для нас приготовлена.

***

На заднем дворе гостиницы было уже темно. Только под козырьком служебного входа горела лампа. Прореха в металлической сетке едва угадывалась с шестого этажа, но тропка в зеленой траве, подсвеченная мертвенным белым светом, была видна.

– Готова? Тогда пошли.

Скользнули парой черных теней сквозь дыру, мимо потерявшей пестроту помойной кучи. Вышли к бесконечной черной стене. Рики включил зажатый в кулаке маленький, но яркий фонарик – луч пометался, высветив одну за другой запертые двери. Одну, вторую, третью… Стоп! Створка была чуть приоткрыта. Буквально на сантиметр.

– Подожди, – Чико отодвинула напарника, протянула руку, вытащила что-то зажатое в двери, – посвети-ка.

Она повертела в пальцах синенький цветочек фиалки, бросила под ноги:

– Нам не сюда.

Забрала у Рики фонарик. Пошла дальше вдоль стены, скребя каменную черноту иглой света. Остановилась:

– Здесь.

Еще одна дверь. Такая же, как предыдущие. На взгляд, ее не открывали последние полвека. Рики потянул створку за повисшую на одном гвозде ручку, проржавелую, шершавую. Что-то упало на землю. Луч зажатого в женской руке фонаря метнулся следом, высветил смятый желтый цветочек: пять лепестков, длинное жало пестика, такие растут повсюду на кустах. Он забыл, как они называются: гибискус, вроде. Его подруга Карма – большой знаток ботаники – постоянно рассказывала что-то о нарциссах, астерискусе или лаванде. Он слушал, кивал с полуулыбкой, но не запоминал. Пустое.

Дверь открылась беззвучно, несмотря на свою толщину и визуальную тяжесть. Рики тронул мощную старую петлю, растер в пальцах, поднес к носу: ясно – машинное масло. Но как Чико угадала, что им нужна именно эта дверь? Или она знала? Знала? Знак? Цветочек? Вспомнилась детская игра. Где и когда он играл в нее? Неважно. «Я садовником родился, не на шутку рассердился, все цветы мне надоели, кроме… – едва слышным эхом прозвучал в голове детский голос. Кроме гибискуса? Или как там его.

Они вошли, тщательно закрыв за собой дверь. Если кто-то идет следом, незачем приглашать его к игре. Забрав у Чико фонарик, он подкрутил его – луч стал менее ярким, но более рассеянным. Окна здесь отсутствовали, и, если бы не это крохотное светило, мрак в нешироком затхлом коридоре был бы полным. Идти можно было как вправо, так и влево. Разделиться не получится: одному придется остаться в абсолютной темноте. Но раз Чико нашла вход, пусть определит и маршрут. «Ей виднее», – подумал Рики и мысленно усмехнулся этому неприложимому к окружающей тьме слову. Трудно предполагать, что они первыми посетили заброшку. Конечно, сюда наведывались «следопыты», скорее всего подростки – предаться радостям бытия подальше от надзирающего ока взрослых. Стены коридора были расписаны неизвестными художниками, предпочитавшими творить с помощью баллончика краски. Луч фонарика выхватывал нечитаемые «руны», какие-то вампирские рожи или просто геометрические фигуры, наложенные друг на друга, переплетенные то ли в конвульсиях, то ли в совокуплении.

– Туда, – Чико махнула влево.

Коридор вывел их в гараж. Кроме как гаражом, этот зал не мог быть ничем. Тут были выездные ворота, запертые, Рики проверил, и пара колымаг, на спущенных колесах. Рыжий микроавтобус и зеленый грузовичок-фургончик, оба годов шестидесятых прошлого века, с некогда милыми харизматичными мордахами, а ныне без лобовых стекол, с битыми фарами, замусоренными, покоцанными сидениями. Чико сразу метнулась к микрику, открыв дверцу: «Свети, давай!» – стала шурудить в бардачке, разгребать пивные банки, чипсовую упаковку и, бог весть, какой еще хлам. Рики не задавался вопросом: что она ищет, и уж тем более не собирался спрашивать об этом прямо сейчас. Что-то едва слышно щелкнуло. На самой грани слуха. Но он услышал, и сжал плечо напарницы. Она подняла глаза. Он приложил палец к губам. Шелест. Где-то в коридоре, из которого они вышли сюда. Крыса? Возможно. Человечьи шаги? Пожалуй. Кто-то идет, стараясь не издавать не звука. Но мусор под ногами не дает ступать абсолютно беззвучно. Фонарик потушен. Две фигуры шмыгнули под ржавое брюхо древней машинюшки. Застыли, почти не дыша.

В проеме заплясал свет, потянул черные изломанные тени, закружил их, бросил на стены. Кто стоял за фонарем не разглядишь, особенно если смотреть, лежа щекой на бетонном полу, да еще прямо из-за колеса микрика. Неизвестный постоял на пороге, прислушиваясь, обошел гараж – шаги прохрустели в сторону фургончика, клацнула дверца, что-то просыпалось на пол, потом звук приблизился, свет языком потянулся к микроавтобусу. Еще немного и он нырнет под него, выхватив два человеческих силуэта.

Остановился. Свет метнулся вверх, наверно, тот, с фонарем, заинтересовался содержимым салона. Качнулся борт – пришелец влез в салон, завозился там. Выпрыгнул, снова уронив световой круг себе под ноги. Прямо перед носом Рики прочно уперлись в пол два желтых тимберлендовских ботинка. К правому прилип лепесток давешнего гибискуса, сорванного Чико с входной двери. Крохотная золотая монетка на замшевом боку башмака. Этот пришелец шел за ними. Или параллельно? Как и они, искал Мики? Возможно, это Персик, которому девчонка из гостиницы сказала про сигареты «Кавалинью».

Потеряв интерес к гаражу, Персик, если это был он, двинулся по коридору обратно. Затаившиеся под автомобильным брюхом выдохнули. Но вылезать, а тем более убираться с фабрики не спешили. Мало ли, вдруг пришелец еще там, снаружи, поджидает в темноте. Выбравшись, наконец из-под микроавтобуса, они сели прямо на замусоренный пол, прислонившись спинами к сдутому колесу.

– Посмотри. Под колесом лежала, – шепотом сказал Чико, протягивая маленькую бумажку.

Рики включил фонарик, наведя свет на ладонь женщины – визитная карточка. Темно-синяя картонка с белым силуэтом кирпичной арки и надписью: «Rés Vés Restaurante»3, дальше адрес и телефон для заказа столиков. Карточка была новой и чистой, никак не скажешь, что она валялась тут годами.

– Это все, что ты нашла?

– Не совсем. Есть еще кое-что. В бардачке было.

В ее руках оказался карманный блокнотик с парой волнистых попугайчиков на обложке. Вот блокнот был мятым и потертым, его явно таскали в джинсах. Знаете, такой характерный изгиб, приобретенный в заднем кармане. Подсветив, Рики пролистал книжицу: страницы торопливо исписаны, буквы – кириллица. Болгарский? Пару раз бросилось в глаза уже знакомое: «Rés Vés».

– Что тут? Переведешь?

Возможно, темный заброшенный гараж – не самое подходящее место для чтения, но ему казалось, что время терять незачем, не сидеть же во мраке просто так.

– Сначала сама посмотрю, – она явно не хотела пересказывать все написанное.

Минут через десять она закрыла блокнотик. Держа в левой руке, задумчиво похлопала им по губам, вздохнула, откинула голову, опершись затылком о ржавый диск колеса. Собиралась с мыслями. Рики не торопил ее. Думает, какой информацией поделиться, какую придержать? С одной стороны, правильно: она – босс, а он лишь пенсионер. С другой: она попросила у него помощи, и пытается использовать его в темную? Это его не устраивало.

Но начала она совсем с другого. Голос ее был рваным: то говорила спокойно, то начинала частить, будто стараясь побыстрее проскочить неприятный момент – как горная река – и несколько печальным:

– Знаешь, Рики, я бы ни за что сюда не приехала, если бы не этот маленький паршивец. Если бы не пришлось его спасать. Любая другая причина, и я осталась бы дома, хоть провались все. Из квартиры бы не вышла. Я и не выхожу. Уже пять лет. Ни в магазин, ни в театр, ни в кино. Агорафобия. Слышал? Боязнь выйти из зоны комфорта. А для меня эта зона – моя квартира. И все, дальше, за окном, за дверью – ничего нет. Поэтому я и написала тебе. Больше некому. А в одиночку мне никак.

Она повернула к нему голову, рассеянный свет фонарика заплясал в ее глазах, на мгновение они полыхнули синим огнем газовой конфорки.

– И очень хорошо, что ты такой… – «старый», – услышал он, – надежный. С тобой я справлюсь.

Она помолчала, непрестанно крутя в пальцах книжечку с попугаями на обложке, и продолжила уже более деловым тоном:

– Мики кое-что нашел. Первый агент сбросил ему информацию, а дальше он сам покопался. Успел между двумя смертями. Но информацию мне не передал, побоялся, что отследят канал. Поэтому набросал в этом идиотском блокнотике. Почерк у него, как у курицы, в темноте я не все разобрала. Но главное вот что: этот идиотский институт не только сам денежки получал, но и много чего финансировал. Денежные потоки у него весьма интересные. Ну с научными проектами – понятно. Закупка всякого-разного барахла со всего мира – тоже. Но! Вот скажи, где исследовательский центр и где прачечная? Есть связь? Воот! Орегонцы постоянно финансировали какую-то идиотскую сеть прачечных в Румынии на Украине. Еще сеть автомоек в Казахстане, дешевых столовок в Уганде, ну и еще кое-где в третьем мире.

– Автомойки в Казахстане? Там разве не степи? Верблюды…

– Подожди, Рики, это не самое смешное.

– Да?

– Самое смешное, что все эти сети называются…

Не успела договорить, Рики перебил ее:

– Реш Веш.

– Вооот! – она нервно хохотнула и слегка хлопнула его блокнотом по коленке.

Но он не разделил ее веселости:

– Во что же вы вляпались, Чико? Сеть прачечных, говоришь… Столовки в Уганде… Это может быть что угодно: биолаборатории, разделка человечьих тушек на органы, запрещенные виды оружия. Пентагон, ЦРУ, Ми 6, еще какие-то подобные структуры. Вот они и не парились, не сдавали вас полиции, сами зачистили.

Он потер лицо ладонями, мотнул головой, словно стряхивая усталость, тревогу или сомнения.

– Ну и какая из сетей здесь? Ресторанная?

– Нет, Рики. Здесь не сеть, – она надавила на «не», – здесь, в Гимарайнше единственный ресторан «Реш Веш». И…

Он опять перебил ее:

– И твой братец думает, что это центр управления. Вопрос только: управляют чем и кто. Тебе это хочется узнать? Уверена, Чико?

Она покачала головой, опустив веки:

– Нет. Не хочется. Что я буду делать с этой инфой. Я что, Сноуден? Ассанж? Пошло оно все… Куда подальше. Мне надо вытащить брата. Спрятать его, что ли? Где? Как? Я не знаю…

– Самый надежный способ спрятать – похоронить. Согласна? Мертвых не ищут.

Женщину передернуло.

Не дожидаясь ответа, поднялся:

– Пошли уже. Вряд ли этот придурок в желтых ботинках по сю пору сидит в засаде.

«Желтые ботинки…» – что-то коротнуло в мозгу.

– Постой-ка, Чико. Ты как двери выбирала? Синенький цветочек, желтенький цветочек. Это что, код?

– Ну да, – она тоже встала, отряхиваясь, – детский еще. Во дворе бегали, в казаки-разбойники играли. Там стрелочки надо мелом рисовать: где казакам разбойников искать. Можно правильное направление дать, а можно ложное. Вот мы с… – легкая, едва заметная заминочка, чуть не проговорилась, – с Мики желтым мелом правильные стрелки ставили.

Ночь нежна

Они выходят во двор фабрики – небо подмигивает множеством люминисцентных глаз. Фонарик выключен. Не стоит привлекать лишние взгляды. Не те, что с неба, те, что могут оказаться здесь, на земле.

Тепло, воздух едва колышется легкими вздохами. Откуда-то с улицы доносится едва слышно: «Тихая ночь, святая ночь…» – по всему городу динамики сладостно распевают рождественские гимны. Сейчас хорошо бы сидеть с Кармой где-нибудь у океана, слушать его невнятный ропот, греть в ладонях тяжелый хрусталь с солнечной каплей скотча. Или нет, лучше подняться на маленькую крепостцу над гаванью, там дизайнерская контора одной из подруг Кармы, Нини. Та дала им ключ от лифта, и иногда ночами они с Кармой поднимались сюда, валялись на лежаках, закошенных под округлую местную гальку, только огромную, в человеческий рост. Это была визитная карточка Нини – мебель в виде белых или черных камней. Парѝть над темным провалом океана, пить красное вино с немудрящей закуской, выуженной из хозяйского холодильника, болтать обо всем на свете, смеяться вместе. Когда он вернется, обязательно затащит туда свою подругу.

– Послушай, Рики…

Она остановилась так резко, что он, шедший позади, налетел на нее, споткнувшись, схватился за ее плечи. Чико ощутимо вздрогнула и высвободилась из его рук. Отошла на пару шагов:

– Давай прямо сейчас в этот «Реш Веш» метнемся. Посмотрим, что там.

– Нет. Бессмысленно. Там или рождественские посиделки, или закрыто. В первом случае мы ничего не найдем, во втором даже не зайдем. Чем отключим сигнализацию? Пальцем? Забыла, что у нас ничего нет, даже смартфона простенького. Мы же как голые. И вообще, с информацией надо переспать. Так что пошли ко мне.

Она вздохнула:

– Да, ты прав. Голые… Очень верно сказано. Я себя безрукой чувствую. Как из дома вышла, так и… Вот уж точно: без клавы как без рук.

В номере он опять предложил ей коньяку, но Чико отказалась:

– Я, вообще-то, не пью. Стараюсь не пить. Потом башка раскалывается, – покрутила ладонями, будто держала в них что-то круглое: мяч, тыкву или собственную голову, скривила рот ироничной ухмылкой, – у меня с ней не очень…

– Ну тогда в душ сходи, расслабься.

Она психовала, Рики чувствовал. С самого момента встречи эта женщина была на взводе. Старалась упрятать поглубже, укрыть внутри себя, как в сейфе, чтобы не заметно. Но выдавал голос: отрывистые короткие фразы, то глубокое звучание, то срыв чуть ли не до визга. Выдавали руки: крутить бумажный блокнот, сжимать кулаки, потирать пальцы, почесывать ногтями ладонь, отряхивать несуществующий сор. Беспокойство за брата? Страх за собственную жизнь? Не то… В смысле, не все. Еще что-то… Что она сказала там, в темноте табачной фабрики? Агорафобия. Фобия, психоз. Она – психопатка. Чико, его лучший агент, человек которому он подарил свою сеть – психопатка, не выходившая из квартиры пять лет. Сейчас она уже еле держится, того и гляди, сорвется. Сорвется – завопит, забьется в истерике, понесется, не разбирая дороги, охваченная нерассуждающим ужасом, превратится в слепое испуганное животное.

Может уйти? Ему-то что? Зачем? Он не обязан пасти чокнутых баб и их засранцев-братцев. Да и что сделаешь, если даже залезть в сеть нет никакой возможности. Если виртуальные просторы, где ему как рыбе в океане всегда было комфортно, перегорожены тралом. Если любой вход превратился в гильотину. Только сунь нос – отхватят вместе с головой. Пока не поздно, бросить эту дамочку. Собрать манатки и вернуться домой: Рождество, Карма, уже привычный размеренный покой. И забыть к чёрту это долбанное приключение: Амалия Монтана, казаки-разбойники.

Не забудется.

Будет свербеть в мозгу, выкручивать ржавым коловоротом: свалил, бросил, струсил. И, сколько там ему еще осталось, жить, чувствуя идущий от самого себя запашок гнили, дерьма.

Нет уж! В задницу такую жизнь.

Сыграем, как в стары годы, когда еще ничего не было, ни мобилок, ни интернета. Только мозги и руки. Ну и ноги, конечно, вдруг улепётывать придется.

***

Чико стоит под душем. Вода горячими иголочками тычет кожу, разогревая ее. Кожа розовеет, пар поднимается под потолок, зеркало над раковиной превращается в белое заснеженное поле.

Нет, это не поле. Это двор, их двор, просторный, ограниченный блочными пятиэтажками и рядом гаражей. Девчонка в ярко-красном комбинезоне и такой же красной шапке с помпоном бежит по снегу, волоча за собой санки. В санках пятилетний малыш. Он похож на холмик: и куртка ему великовата, на вырост, и завязанная под подбородком ушанка тоже. Она сползает ему на глаза. Когда девочка оборачивается, она видит только румяные щечки, они круглыми яблоками выкатываются из-под прихваченного инеем серого меха шапки. Девочка пробегает по диагонали белую пустоту двора, разворачивается с ходу – санки опрокидываются, малыш кулем валится в снег. Он лежит на спине, не шевелясь. Открыв рот, ловит языком пухлые снежные хлопья. Девочка падает рядом:

– Давай делать снежных ангелов!

Дети двигают руками – у них вырастают снежные крылья. Они летят где-то далеко внизу, маленькие крылатые фигурки в белом снежном небе двора. Чико видит их с огромной высоты ушедшего времени. Правда, ту девочку еще никто не додумался назвать этим мультяшным именем.

Чико стоит под душем. Вода стекает по телу, брызги бьют в клеенчатую занавеску, струйки шуршат.