Читать онлайн Сиди и смотри бесплатно
«Хочется, чтобы все это оказалось художественным вымыслом, настолько реальны и осязаемы описанные события».
Станислав Секретов, критик
«Книга написана без всякой дистанции, без времени на осмысление, как настоящая хроника».
Евгения Басова, писательница
«Одного упоминания таблички 200 на фуре-рефрижераторе достаточно, чтобы все стало понятно. И все, никаких лишних СЛОВ».
Екатерина Романова, психолог
«Мы все колесим по кругу в нескончаемом феврале. Так что текст не только реалистический, но и символический. Браво!»
Ольга Балла-Гертман, критик
© Андрей Бульбенко, 2023
© Марта Кайдановская, 2023
© Издание на русском языке, оформление. ООО «Издательский дом «Самокат», 2023
От соавтора
С Мартой мы виделись в мотеле «Передохни». (Она делала ударение на «о», хоть и вряд ли предполагалось именно так.) Помню первое появление ее семьи: серый джип у входа, горы сумок – и это скептическое:
– Та-ак. Мотель «Передохни»?..
Семья Кайдановских провела тут без малого неделю, ожидая передышки в бомбардировках РубиКоня. Передышек не было, и они решились ехать. Перед отъездом Марта вручила мне два конверта.
– Значит, так. Я вам, конечно, обязательно напишу или позвоню, когда уже будем там. Можно не тратить слов и не говорить вот это: «Марта… ну ты же обязательно… когда вы…»
– Хорошо, не буду.
– Не перебивайте! Короче. Я вам напишу… но. Если вдруг я через неделю НЕ пишу, – она сморщилась на этом «не», – если я НЕ звоню, НЕ сообщаю, что всё нормально и… То тогда вы открываете первый конверт. Через неделю, ясно?
– Ясно. Если ты НЕ пишешь.
– Да. Если я НЕ пишу.
– А если пишешь?
– А если пишу? Ну-у, тогда… Тогда я вам скажу, что делать. В смысле, напишу. Ждите инструкций.
– Окей. А второй конверт?
– А второй… – Марта почему-то оглянулась. – Второй – то же самое. Но только через месяц.
– В смысле? Мне ждать целый месяц, и если…
– Да.
– Всё будет нормально, – сказал я то, чего можно было и не говорить. – Тысячи людей спокойно выбираются, десятки тысяч… А то и сотни.
– Угу. Выбираются. Угу. Ну да, ну да, маловато у вас шансов узнать, что там, в этих моих конвертах.
– А что там, в этих твоих конвертах?
Марта снова оглянулась.
– Там я, – сказала она. И сделала шаг назад.
– Ты?
– Я. Ну, и не только. Я и всё моё. И все мы. Узнаете, короче. Или не узнаете. В общем, пока.
– Что «пока»?
– «Пока» – в смысле, пока. До свиданья. В смысле, пора мне. Ехать пора. Наши сидят, меня ждут. Так что… с вами была ваша Мартышка в этом нереальном захватывающем интерактивном… да? Всё, я ушел.
И она ушла.
Через неделю я вскрыл конверт с цифрой «1». То ли бумага была такого качества, то ли что, но он взял и лопнул прямо у меня в руках, и всё разлетелось шуршащим вихрем по подвалу. Минут десять я собирал мятые листки там и тут и еще потом находил их под трубами и за плинтусом. Всего собрал четырнадцать штук (не знаю, все ли нашел). Такое было впечатление, что они давно рвались на волю и конверт просто не выдержал их напора.
Это была какая-то смешная китайская инструкция со схемами и чертежами. Я не сразу понял, что дело не в ней, а в корявых записках, которыми были исписаны все листки с обратной стороны (а некоторые и с двух сторон). Марта просто пользовалась ими как блокнотом.
Пытаясь разложить их, я обнаружил, что они не пронумерованы. Вся рукопись Марты перетасовалась, как колода карт. Я пробовал восстановить порядок, ориентируясь по заголовкам инструкции, но запутался и плюнул на это дело. Записки громоздились на каждом листке эдаким слоеным пирогом – вперемешку с орнаментами и чьими-то рожицами; иногда они бесцеремонно выкарабкивались на печатные строки, и получалось что-то вроде палимпсеста.
Кроме записок, там еще были две карты памяти. Я чуть не выбросил их вместе с конвертом (они забились в уголки). Одну Марта, видно, добыла из видеорегистратора, другую – из своего телефона.
Всю ночь я читал ее записки, смотрел ее видео и думал, что же с ними делать.
И еще думал про тысячу и одну причину не написать мне. Например, потерять телефон – это ведь легко. Это ведь запросто. В давке на границе, где толпы беженцев. Или в машине. Или… или не потерять, а просто его украли. Или забыла. В смысле, забыла обо мне в этой своей новой жизни, к которой попробуй еще приспособься (не говоря о «привыкни»). Руби-Конь как бомбили, так и бомбят – но многим ведь удается выехать. Тысячам, десяткам тысяч. А то и сотням.
Так что шансы всё равно в пользу серого джипа и его пассажирки.
И, кроме того, у меня еще есть второй конверт. И с ним бонусные три недели.
А покамест займусь первым, решил я. Люди должны знать. Эту историю, совершенно обычную и рядовую для тех краев, где раньше стояли уютные дома, а теперь гуляет ветер, – ее должны знать люди, до сих пор живущие в уютных домах и никак, разумеется, в этом не виноватые. Просто они должны знать. Думаю, Марта и сама хотела этого, иначе зачем бы она вручила мне свои конверты?
Пожалуй, смешаю ее записки с видеороликами, приправлю китайской инструкцией (как же без нее) и подам этот винегрет от лица самой Марты – чтобы именно оно было на виду, а не моя бородатая физиономия. Порядок возьму тот, который вышел сам собой, когда все листки сложились в стопку. Думаю, трех недель мне как раз и хватит. За это время Марта, может, вспомнит и напишет.
Или не вспомнит и не напишет. И тогда первый конверт сомкнется со вторым.
Или так, или эдак.
Главное – не слишком сильно хотеть узнать, что же там во втором.
А. Бульбенко,
мотель «Передохни»,
69 февраля …2 года
Листок первый,
про банку со шпротами и про то, как впихнуть туда трио
– Какого лешего? Вот ты мне скажи, какого, а?
– Чего?
– Того! Говорили тебе как человеку!
(Не говорили как человеку, а орали как человеку. Это если быть точным.)
– А?
– Бэ! Какого ты сюда свернул? Вот какого? Почему не слушаешь никогда и нико…
– Бня-бня-бня-бня! – вдруг забнякал деда. Это он бабушку так кривляет. – Бня-бня-бня! Э-те-те-те-те! Вот помело дурное! Так и мелет, так и мелет!
– Рот свой закрой!
– Может, хватит вам уже? – подключились все. – Да не трогай ты их… Ба, ты забыла, что деда у нас глухой и не слышит? Ну сколько можно? Э-те-те!
Это они, конечно, одновременно. Мама, папа и Антонпалыч. И бабушка. И дед.
– Торчим теперь в пробке из-за тебя!
– Если б хоть обратно…
– Э-те-те-те!
– Глухой он, ага. На мозги глухой…
– Прекратите! Повеситься с вами…
– Бня-бня-бня-бня!
– Так он же специально! Ему говоришь, а он специально!
– А нельзя сделать, чтобы у него тоже был навигатор?
Хочу эодору. Нормальную такую. Не как у меня, а нормальную. Совсем нормальную, чтобы если вдруг показать… хотя нет. Эодору не показывают кому попало. На то она и эодора.
Но если всё-таки вдруг показать, как Ада мне тогда показала… правда, она не поняла ничего. И у меня тоже тупая моя эодора, просто тупая, и всё…
Но бывают же люди, у которых она не тупая?
Или нет?
– …Тышка! Мартышка!
О. Начинается.
– В астрал ушла?
– Папина доця!
– Если Мартышка – папина доця, то папа у нее кто? Мартыш!
– Эй, Марта, ау! Ты с нами или ты где?
Посмотреть на них на всех вот так.
Или даже вот так. Чтобы сразу всё поняли. Хотя что они поймут…
– Тебе что, плохо? Укачало?
– Ее укачало!!!
– Дедааа! Мартыху укачало, она ща навэкает!
– Не слышишь, нет? Из-за дурости твоей ребенку плохо!
– Мартышке плохо!
– Только не на меня, не на меня-а-а!
Вот дурдом.
Что характерно, версия про «укачало» даже не проверяется. Никаких сомнений в своей правоте, вот просто никаких.
Уж лучше мокрое место, чем так.
– Потерпи, Мартышк. Я всё понимаю. – Папин эксклюзив – попытка погладить меня по головке. Незабываемые ощущения гарантированы. – Ну что ты дергаешься, ну что? Ну пробка, да. Все нервные. Дед твой опять не услышал и свернул… куда свернул, туда и свернул, в общем. Ну так и что теперь, всем лечь и самоубиться?
А это вариант, думаю. Или даже говорю.
– Так она еще и говоря-ащая! – тянет Антонпалыч. – Наша Мартышка говорящая!
Зар-раза. И без нее сдохнуть тянет, а она варежку разевает, иди сюда, наглота, мурло малое, иди-иди, а ну в глаза смотри мне…
– Так, успокоились обе! Март, не стыдно? Ты же старшая!
– А вам не стыдно?
Еще и чавкают. Чипсы с креветками, между прочим. Хоть бы мне предложили.
– Так мы тебе кричим-кричим, а ты зависла, не слышишь…
– Мартыха в астрале!
– На, бери и выходи к нам. Колы хошь?
Не нужны мне их чипсы. И кола не нужна… хотя пару глотков можно. Организм нуждается в жидкости.
– Э, ты щас всё выпьешь! Ма, она щас всё выпьет! Ба, она щас всё выпьет!
– Да тихо ты, говядина! Сиди и… и читай своего Людвига.
– Не надо ей читать на ходу! Укачает ребенка…
– На каком таком «на ходу»? – без улыбки говорит папа. – Вы где-то заметили какой-то ход? Вот в этой пробке, где всё стоит мертвым грузом?
Интересно, что на это бабушка ответит.
Она вообще любит что-то отвечать папе. Что-нибудь такое, чтобы сразу было всё ясно. Но получается наоборот: всем всё ясно про нее, а не про папу.
Надо же, ничего не ответила. Молчит. Тупо устала, наверно. И я устала. И все устали, кроме этой вот, которая никогда не устает, совсем никогда, термоядерные батарейки потому что у нее. В том самом месте, где мозги, и это, увы, не голова. Ну дайте, дайте человеку уже уткнуться в своего Людвига, чтобы хоть немного была тишина…
О. Наконец-то. Хвала тебе, Ян Экхольм. Тупая у тебя сказка про тупого Людвига[1], но в данный момент я тебе благодарна. Даже что-то тупое приносит пользу, когда делается громоотводом чего-то такого же тупого. (Ай, Марта, ай-яй-яй, Мартышка, будешь вот так о сестре – и будет тебе от внутреннего голоса атата. От того, который совесть.) Ладно-ладно: хороший Антонпалыч, умный, прекрасный и ни разу не тупой. Шумноват, но в целом не худший из вариантов.
А Людвиг тупой. Тут уж никакой внутренний голос ничего не поделает с этим фактом. Сам-то Людвиг, может, и не очень тупой, но конец у него точно тупее некуда: про эту дружбу лис с курами. От такого конца просто за километр воняет ванилькой для деточек, которые должны верить в светлую победу, блин, добра над злом. Книжный сиропчик, которого нахлебаешься – и потом вдвое больней будет, когда шарахнут тебя тем, какое оно всё на самом деле…
– О, вроде тронулись, – бормочет ма.
– Ага, – говорю. – Тронулись. Эт точно.
И ржу. Про себя, понятное дело. Хоть и реально смешно: ползем как в замедленной съемке. Или как бешеный таракан: перебежечками по полметра. И время тоже перебежечками: уснуло, очнулось, двинуло вперед, снова уснуло, снова очнулось. И эта мегаупаковища ваты, которую бабушка сунула в машину, падает в сотый раз на маму, зашвыривается обратно, снова падает, снова зашвыривается… Полосатое время. Зебровремя.
Прикольный был бы хэштег: #зебровремя. Это когда по-тараканьи, как сейчас. А когда наглухо в пробке – тогда какое время? #глуховремя? #мертвовремя? Или вообще #безвремя? Такое ощущение, что его вообще выключают, когда пробка. И пространство тоже выключают.
#вакуумпробки #чернаядырапробки
– Ну куда ты рулишь? Ну куда?
О божечки.
– Э-те-те-те! Вон там уже едут, ты не видишь? В левом ряду! А мы тут ползем!
– Так что теперь, ехать туда прямо по костям? Ну что ж ты де…
– Просто дедушка решил нас убить, – припечатывает Антонпалыч, когда все перестали орать. – Чтобы мы были мокрое место…
Если зажать уши, то бабулина ругань как из старых наушников. Чуть криповая, чуть смешная. Остальных почти и не слышно, кроме, разумеется, Антонпалыча, ее голосина всегда гвоздем в черепе. Долго с зажатыми не посидишь, деда дергает всё время, в левый ряд хочет, а колени у папы как забор. Попробуй посиди не держась на бешеном заборе, который хочет в левый ряд. Забор, правда, сам держит тебя своими лапищами – там, где девочек не держат вообще-то. Особенно когда они, скажем так, немного меняются…
Всё. Руки затекли. Хоть и хорошо с зажатыми ушами, но…
– Чего ты на меня орешь? – вдруг вызверился дед в окно. – Мурло дурное! Ты в другом ряду, я тебя не тро…
– Ты что? – заорала на него вся машина. – Он просто сказал «привет»! Поприветствовал тебя, глухая тетеря! Он сказал «привет», алё! А ты взял и обидел человека!
– Те-те-те-те! А можно еще громче? А то я плохо слышу! – с сарказмом причитал дед.
– Извините! – высунулась в окно ма. Почти подвиг: между ней и окном целый азкабан из сумок. – Он плохо слышит! Извините его, ладно?
Э, ну дайте же посмотреть. Ма, ну дай посмотреть, кто там такой приветливый. Малая, башку убери, а?
– …Везунчики! – донеслось из окна. – Бог путешествий любит вас! Доброго пути!
– И вам! – крикнула ма, и мы тоже заорали: «И вя-а-ам!»
Приветливая машина отползла – мы ее обогнали, – но я успела рассмотреть. В окнах такие же азкабаны сумок, как у нас, и вперемешку с ними головы, детские и взрослые. На нас смотрят. Жаль, не успела понять, кто там за азкабанами, девочки или пацаны, и долго пялилась на лобовое стекло с наклейкой «ДЕТИ». Прямо возле наклейки – несколько дырочек, и от них паутинки трещин, будто на стекло заползли пауки-призраки.
Спереди, видно, родители. Не старые, вроде моих, и головы забинтованы. В аварию попали?
От какой аварии бывают дырочки на стекле?
– Такая же банка со шпротами, как у нас! – хихикал деда. Это он любит: только что ругался, и уже хи-хи. – Битком набито! И сумки там, и детвора, и что хошь! Я думал, только вы так умеете.
– Ты лучше на дорогу смотри, а не думай!
– Мартышк, ты сейчас без ноги оставишь меня, – сказал папа, и я отлипла от маминого окна. Бедный папа, который мое кресло-забор. И бедная я. #бедныемы
– Шпроты, – ржет мелкая. – Я маленькая шпрота, а ты большая жирная шпротина. – (Под нос мне суется папин кулак. Скорая семейная помощь, ага.) – Ма, а как будут мальки шпротов? Шпротята?
– Шпротюганы, – говорю сама себе.
– То сложные подростки шпротов!
– Тогда шпротивные шпротивни… па-ап! Почему мне кулак, не ей? «Потому что ты старше», да?
– А у них всё то же самое, – громко говорит ма. Как бы на своей волне. – Тоже горы сумок, тоже спиногрызов полное авто, тоже… («Ну как не стыдно так про детей?» – «А ты меня не учи, мамуль. Сосредоточься на папе») …тоже всё вот такое вот…
#воттакоевот
– Целый дом в машине, – подключился папа. («Избавь меня от своего хамства…» – «Мамуль, отдохни немного, ладно?») – С востока едут. Только что читал в сводке – опять не выпускают, бьют прицельно по машинам. Видела, да? На стекле?
– Не надо при детях. («А что такого? Что я, при детях не имею права сделать замечание?» – «Мам, да мы вообще не про тебя…»)
#ненадопридетях
Я отвернулась к окну. Теперь меня как бы нет, так что уже не при детях. (Палыч не в счет, оно всё равно везде лезет.)
Взрослые ругались, ругались, а я опять закрыла уши (руки отдохнули и уже можно). Они ругались, а я смотрела в окно. Там была обочина со снегом и всяким буэ.
И мы не ехали вдоль нее, а ползли. Нас обогнал пешком какой-то дядька, вот взял и прошел мимо нас, будто мы не двигаемся, а тупо стоим, и всё. #гонкиспешеходом Это даже как-то унизительно, а, дядь, ну нельзя же так…
#нунельзяжетак
И тут я их увидела.
То есть ее. И уже в ней – их. Целых три штуки.
И мелкое тоже увидело, ах ты ж. Оно ведь всегда туда же, куда и я, пялится. Бдит.
– МАЩЕНКИ!!! – вонзилось мне в ухо. – ЩЕНКИМА!!! Па! Ма! Щенки!
Потому что там и правда была целая будка со щенками. Целое трио щенков. Мордатых, совсем масих и таких, что аж противно. Не от них противно, а не знаю. Противно, что они вот такие – и тут, в этом во всем.
– Ну чего орать, Тоньк, ну что ты там опять нафантази… уии! Утибозимой! – мама вышла из астрала. – Ой, Март, Мартышк, ты видела? Ты видела?!
– Мартышки всё видят, – хотела сказать я. Но не сказалось почему-то, а завизжалось, как у Тоньки, вот нервы дурацкие, хотя это не нервы, это просто такие цуцики, что я не могу, потому как нельзя, ну нельзя такими быть, не виновата же я, что они такие. И даже бабушка припечатала:
– Маленькие все хорошенькие.
И тут мы остановились.
И я подумала, что именно поэтому мы остановились. Потому что щенки. Целое трио.
Прямо на обочине.
И начала открывать дверь и выходить туда к ним.
И малая увидела, что я выхожу, и тоже полезла через папу.
И именно в этот момент дед газанул.
Он не сильно газанул, по-тараканьи, и я почти не выпала – папа удержал, проявил реакцию, – но всё равно я орала, и папа орал, и все орали, и громче всех Антонпалыч, как всегда:
– КУДАЛЕЗЕШЬСУМАСОШЛАПОЧЕМУПОЕХАЛИЭЭЭ!!!..
Почему?
Вот почему у меня семья психов?
Почему у всех нормальные, а у меня такое? Почему только подумаешь, что они нормальные и делают что-то нормальное, – так сразу кувалдой по рогам: НЕТ!!! ПСИХИ!!! А ты губу раскатала, да? Расслабилась? Поверила, что впервые в жизни будет не психованно, а как у людей? Поверила, что деда остановил, чтобы щенки, и прямо сейчас ты прямо к ним, и потом они к тебе, и, может быть…
– …Ну подумай, Мартышк! Ну хоть чуть-чуть, ну нельзя же быть такой!
– …И не надо к ним лезть! Просто сиди и смотри.
– …Ну какое «остановил»?! Не видишь, сплошняком идет? Все поехали – и мы поехали, все встали – и мы встали. Как все, так и мы. По-другому не выйдет, Мартышк, неужели не…
– …Какое «возьмем с собой»?! Ты думаешь вообще? Куда? Вот сюда вот, прям вот сюда, вот в это вот всё – еще и щенки?! И так мы на голове друг у друга, плюс сто сумок на горбу – и еще эти, да? Чтоб они тут нам всё это самое?
– …Только о себе и думаешь! А о животных ты подумала? Как они в тесноте, в духоте этой?
– …Тонька, не вой, получишь у меня!
– …Ох, расшумелся молодняк! А ты чего молчишь, мать? А? Давай как всегда: э-те-те-те! А? Щенки? Какие щенки?..
Опять стоим. Будка уже где-то там, за километр или за десять. А мы тут.
Метр на метр на полтора, и в них шесть человек… то есть пять с половиной, потому что это горластое на человека не тянет. И сумки. Стопицот фиглионов сумок.
Стоим. И всё четко, да. Всё правильно и четко получается у этих… всё как всегда.
#всёкаквсегда
Потому что – ну да, куда мы их возьмем?
И – да, как бы мы остановились?
И – да, надо было соображать. Не тупить надо было.
#надобыло
И стоим. Молчим. Все устали ругаться, все молчат. Папа в своих сводках. Палыч дрыхнет. Бабуля дрыхнет. Время дрыхнет.
#времядрыхнет
Опа. Поехали.
Да?
Да. Опять по-тараканьи, опять по полметра?
Нет. Вроде едем более-менее.
Точно едем. И даже ускоряемся.
Уже совсем нормально едем. Не по-пробочному, а нормально.
Как там, интересно, эти щенки оказались? До ближайшего жилья фигдесят километров, а тут будка. И щенки. Мордатые такие. Не лезьте, не лезьте к нам в машину, не надо, а то вас бабушка это самое, и мама, и… Ну куда вы сквозь стекло? А? Оно твердое всё-таки, и не надо, не надо делать вид, что вы…
Вот как это: с утра до щенков ехали сто лет, а от щенков до вечера долетели за одну секунду?
Странная штука – время. #странноевремя То оно зебра, то вообще кончается, то несется, как поезд «Синкансэн». Или застревает навсегда на феврале. Какое уже сегодня февраля? Тридцать третье?.. Или даже кто-то вырезает из него куски. Хопа – и вырезал сколько-то там часов.
Вот бы вырезать так всё это. Хопа – и уже мир, и все живы, и ура-ура.
Хотя нет. Неизвестно, что там, в этом вырезанном. Могут быть сюрпризы. Так хоть наблюдаешь, видишь всё и можешь что-то изменить.
Или нет?
Хотя вот этот тупой приют, куда мы на ночь приехали, точно бы вырезать. Опять сегодня спать на полу, опять в куртке и опять с этой под боком, потому что матрацев и так не хватает. Опять, опять, всё опять. А пока следи за ней тут, на этой тупой парковке. Потому что мама-папа пошли договариваться, а деда пошел приставать к водителям насчет новостей, а бабушка пошла…
– Смотри! Мартых, смотри! Это они! Это они, Мартых!
Орет и тычет пальцем.
Кто «они»? Чего орать-то? Еще и бежит куда-то на край света, прямо под машины… стоять, зараза, я тебе сестра или кто?
А там… а там эти повизгивают. И хлоп дверьми, и голоса, и среди них приветливый, тот самый:
– Драсьте! А ты кто? Кого-кого ваш деда оскорбил?! Меня-а?! Ну что ты такое рассказываешь! Ага, ага, подобрали. Что мы их, бросим, что ли? Кто-то выкинул, да, вывез прямо с конурой, уж спасибо, что не утопил. Сейчас многие животных выбрасывают, потому что… Ну, как-то влезли. Не знаю как. Ну да, получается, теперь наши. Понятия не имею, пропустят с ними через Руби-Конь, не пропустят… Конечно, можно погладить. Наши их уже гладили-перегладили, затискали совсем…
– Мартых! Давай сюда! Давай гладить! Они такие! Такиииие! Иииии!
Да иди ты.
Идите вы все. В сортир по дерьмотрубам и еще дальше. И не трогайте меня. Орите, психуйте, цапайтесь, гладьте своих щенков или давите их катком, если хотите, валяйте из них щенячьи фрикадельки, жрите их сырыми, только отвалите от меня все, вообще все! Выключите меня, невидимой сделайте или удалите нафиг, потому что не хочу я с вами, не могу я, когда такое, когда вот так вот стыдно и…
Или все-таки погладить?
Листок второй,
про девушку в белом и про всеобщий бонжур
#нетуда
Когда деда сворачивает не туда, черти чокаются в аду.
Или нет, не чокаются. Не чокаются, а тупо скучают. Кивнут друг дружке – ага, наш человек, – зевнут раз-другой и включат пробку.
– Ма-а-а! Ну ма-а-а! Меня щас стошни-ит!
Просто не туда – это еще не ад. Ну свернули, ну поорали, ну убедили деда, что мы хоть и дурной молодняк, но проще под нас прогнуться, и всё. И рулим обратно.
А тут – торчи в этом «не туда», пока сам не занетудеешь до печенок.
– Тоньк! Меня тоже стошнит… от тебя. Все терпят, и ты терпи. Читай своего Людвига.
Если обычная пробка – уже ад, то пробка не туда… О-о. Это вам ад не простой, это ад двойной. С хреном, имбирем и перцем чили. И с мускусом, потому что мы все воняем, а открыть окно нельзя: деточки простудятся.
Ну, то есть бабушка так подумает и заведется.
– Клавдия Семённа, давайте все-таки откроем, а?
– Нет, он опять! А о детях ты подумал? О детях, не о себе? У Тонечки вечером сопли были…
– Э-те-те-те! – включился деда. – Так и мелет, так и мелет!
– Заткнись! Пора уже, молодые люди, знаете ли, учиться думать не только о себе…
– Хватит! – подпрыгнула мама с Палычем на руках. – Хватит! Начинается!
#начинается
Взять вот так просто и выйти. Вот просто взять и выйти отсюда. Даже смешно: открыла дверцу, вышла – и всё. И так зависли в этой пробке, будто мы глючное видео, и провисим в ней еще фиг знает сколько. И опять к кому-то не доедет скорая, и опять кто-то не родится, и опять, и опять…
Или просто нас всех тут накроют, как передавали в новостях. И будет большое мокрое место. Люди выходят, кстати, разминаются, всё время вижу кого-то на обочине. А нам почему нельзя?
И тут что-то во мне коротнуло, и я сама не поняла, как это получилось… но да, я вышла. Вышла, и всё. И следующая секунда была уже не душной машинной, папиноколенной, а белой и дикой от снега, простора и воздуха, который, во-первых, есть, во-вторых, в нем можно тонуть, захлебываться, плавать в нем как в океане…
– Куда!.. Кто разрешил?.. Ма, я тоже хочу!..Быстро назад!.. Пусть и в самом деле… У меня она так себя не ведет!.. Бня-бня-бня… – долетало оттуда, из духоты. Долетало и несло болотом, и я отплыла, чтобы меня не всосало обратно.
Вокруг были поле и небо. И пробка. Всё бесконечное. Где-то бахало – еле слышно, совсем не так, как у нас, – будто кто-то из-под земли стучится. Далеко и осторожно.
Мелькнула душная фигура с косичками. Я и не подумала бежать за ней (хоть колени и дрогнули – дурацкий рефлекс сестры-сторожа). Пусть другие бегут. Те, кому это надо.
Потом и другие душные нарисовались где-то на краю зрения (не буду смотреть на них, обойдутся). Одна («Тоньк, стой сейчас же»), другая («а воздух ничо так»), третья («почему ты позволяешь себе, милая моя»)… Когда подковыляла четвертая и сгребла больно, как всегда («свинё-оночек… стропти-ивенький»), я вырвалась и пошла вперед.
Мелкая виднелась где-то уже совсем далеко. Чуть ближе – бредущая за ней мама. За поворотом, где пробка выгнулась змеей, был какой-то пешеходный движ: люди повыползали, как мы, и что-то делали такое, чего обычно не делают на дорогах.
Диверсанты? – вспомнились бабушкины страхи. Ходят по машинам, выдергивают людей?
И папа тоже что-то такое в своих сводках…
Ноги сами остановились. Потом сами пошли вперед. Упустила мелкую – так уже давай, иди, не очкуй. Вон их сколько: два, три, четыре… Может, за папой лучше? И за дедом? А тот диверсант какой-то странный: весь в белом, как невеста. Стоп, так это и есть девушка в белом – не невеста, конечно, потому что откуда тут невесты? Рояль в кустах, невеста в поле… Но раз девушка и раз в белом, то, может, она нормальная, хоть именно ее-то и могли выдернуть из машины, чтобы…
О. Наша малая уже назад бежит. Ткнулась в маму, что-то крикнула – ветер проглотил – и гонит дальше, ко мне:
– Абба! – слышу вперемешку с ветром. – Ам абба! Там свадьба! – разобрала я, когда совсем рядом уже были малиновый от бега морденштерн и психованные глаза. – Реально! Свадьба! Не веришь, да? – орал морденштерн, хоть я еще ничего не говорила. – Идем, докажу!
И хватает меня липкой лапой.
– Так, – говорю. – Нагонялась? Холодного воздуха наглоталась? У кого вчера сопли были? Хватит гонять. – Держу ее, как скала. Выходит так себе, но надо. – Стоишь, остываешь. Ясно?
Ясно ей, как же. Вырвалась и погнала еще быстрей. Ладно, пусть мама это самое… хоть она с ней не справляется. На первом месте тут бабушка, на втором я, на третьем папа, и только на почетном предпоследнем мама. Ну а деда – он и есть деда.
– Пойду гляну, что там, – оборачиваюсь, кричу двум силуэтам, идущим за мной. Довольно далеким, кстати сказать, силуэтам – вряд ли им слышно.
Ну, так уже и будет. Кто не слышал, я не виновата.
И пошла к этой свадьбе, которая в пробке посреди поля.
– Лямур мусье монпансье! Ля пари траляля тирири! Узнаёшь язык, Мартышк?
– Здрасьте, – говорю. Невесте, которая заглядывает в машины и спрашивает о чем-то, и жениху. Он тоже при параде: галстук с гербом, костюм в полоску.
И правда свадьба. Прямо здесь.
Может, мы в дороге немножко того?
– Ты знаешь французский? – вдруг тычет в меня пальцем жених. – Парле ву франсе?
– Не-а, – мотаю головой. – Не парле.
– А ты парле? – тычет он в маму. (Мама у нас неплохо сохранилась, поэтому про нее думают, что она только вчера с выпускного.)
– Что? Здравствуйте, тут к вам мои дочки…
– Парле, говорю? По-французски умеешь?
– Что по-французски?!
– А, – махнул рукой жених и отвернулся.
– Ма! Ты же училась по французскому! – встревает мелкая. – И меня учила: Тырдам Депари – столица французской богоматери…
– Тонь! – мама оглянулась по сторонам. Я закатила глаза. – Тонь, пойдем в машину. Марта…
– Но ты же училась, ма!
– Учила… в школе. Думаешь, я помню что-то? Пойдем!
– …Тогда, может, просто постоите? Для массовки? Ну блин же, – невеста отскочила от ближней машины. – Никто не хочет, никто! Миш, никто не хочет, чтобы их снимали! Думают про нас, что мы эти, не знаю! И что делать, Миш?
Она почти плакала. И она была нельзя сказать что красивая – с красными глазами и вообще красная, обветрилась, что ли. И платье у нее с розанами, а это, честно говоря, немножко фу. Хотя дело вообще не в этом…
– А что у вас тут? Свадьба в чистом поле? Надо кричать «горько»? – нас догнала бабушка, вся такая Леди Сарказм. В пяти метрах прибуксовал папа (он не любит людей).
– Да! – невеста побежала к ней. – Здравствуйте, и… надо кричать «горько», да, только можно на камеру? И по-французски. Вы умеете по-французски?
– Я умею! Я! – подпрыгнула малая. – И мама!
Бабушкины глаза были уже как у настоящей Королевы Сарказма.
– Это у вас кино? Я так и подума…
– Нет, не кино. То есть да, кино. Почти. Миш, объясни им! Так вы можете, да? А я других поспрашиваю. – Невеста побежала к нашему папе, поскользнувшись на снегу. – Здра-авствуйте!..
– Короче, надо просто в кадре говорить по-французски, – подошел жених Миша. – Ну или я не знаю. Типа по-французски. Они всё равно не понимают.
– Кто не понимает? Кому надо, молодой человек?
– Ну, ее родители. Она вам не рассказала, что ли? Вот тоже, – Миша помотал головой. – Вы ее извините, она сейчас из-за всей этой, короче, ситуации…
– Какой ситуации?
– Ну, это, – Миша беспомощно посмотрел на невесту, которая держала за руки моего папу. – Короче, у нее родители. На востоке. Они и болеют, и… там сейчас сами знаете. Короче, они не поехали. Вот. А у нас вчера был самолет в Брюссель. Понимаете?
– Нет.
– А сегодня свадьба. Уже там. А мы им сказали, что улетели. По Руби-Коню всё время фигачат, вы в курсе? И тут тоже эта красота, – Миша кивнул на пробку. – Думали, успеем, но не успели. Не срослось. А им сказали, что как раз прекратили обстрелы и мы улетели. Вчера. А сегодня свадьба.
– Понимаете, мои родители болеют, – подошла невеста. – И если они поймут, что мы обманули, что мы еще тут… Они и так в подвале, не выйти, ничего, вчера как раз по детскому садику рядом прилет был…
– А почему вы их там оставили? – нахмурилась бабушка, и Миша с невестой стали вдвоем объяснять ей про родителей, что те больные и могут не доехать.
– И просто, чтобы не переживали, понимаете? Типа мы уже в Бельгии и всё хорошо. Но нужны французы.
– Бельгийцы, – поправил жених.
– Какая разница?.. Нужны бельгийцы, да, иначе могут не поверить. Мои по-французски всё равно не это самое, так что…
– Вуаля, медам, месье, – к нам подошел папа. – Кескёсе? Жёнёманжпа сисьжур!
– Это как раз не надо, ладно? – замахала руками невеста. – Это они знают… Миш! Вот один француз у нас есть. И… может, вы тоже? – заглянула она в бабушкины глаза. В королевско-саркастические.
Хотя они уже были, наверно, просто обалдевшие, и всё.
– И я! И мы! И мы! – запрыгал Антонпалыч, ухватив меня за руку. Я выдернула, но потом тоже сказала «и мы».
– И я, – подошла мама.
Все стояли вокруг бабушки и смотрели на нее.
– Э-э-эм… а вы что, снимать будете? – спросила бабушка. – На камеру?
– На телефон, – умоляюще сказала невеста. – Просто чтоб по вайберу…
– Салют, жевузем, мадам, – повернулся папа к бабушке, сняв воображаемую шляпу. – Же ес ля мурло де ля эколь…
– Ля эколь де ля уколь! – завизжал Палыч и прыгнул на папу. – Жульен буль-буль! Миау!
– Ну? – невеста глянула на Мишу.
– Не знаю, – кривился тот. – Халтура, конечно. Сама решай.
Невеста выдохнула и достала телефон.
– Готовы? – спросила она. – Или еще порепетируем?
– Вот-вот может всё поехать, – сказал Миша, кивнув на пробку. – Так что лучше по-быстрому.
Невеста выдохнула опять и стала тыкать в экран. Все замерли, как в фотку превратились.
Телефон зудел противным вайберным бззз. Потом хрюкнул и гнусаво спросил «аоивагвекваква?»
– Ма? – Некрасивое лицо невесты вдруг куда-то делось, а вместо него возникло красивое и счастливое. – Ма, тут плохая связь, ма! Представляешь? Это, наверно, из-за наших событий, ма! По всей Европе последствия!
– Ква-ква? – спросил телефон. Связь и правда была не очень.
– Не слышу, ма! Представляешь, мы тут в пробке, ма! Мы едем из Брюсселя, да, в нашу церковь, и тут пробка! Плохо слышно, ма! А это… это мсье Жене! Это наш друг, ма! Он привет тебе передает!
– Бонжур, мадам, – папа галантно поклонился телефону. Тот отозвался – «ква-ква».
– Ты нас видишь-слышишь, ма? Мы подружились тут с одной семьей! С одной семьей подружились, ма! – (Ква-ква!) – Это мадам Жене, она тоже привет тебе передает (бабушка величественно махнула рукой). Мы с Мишей по-французски не очень, ты знаешь, потому больше на мигах… Ты слышишь, ма?
– Ква-ква!
– Э-э-э…
(«Говорите друг с другом! – зашипел Миша. – По-французски! Делаем фон, фон делаем, фон…»)
– Мамуль де ля жабо, – сказал папа бабушке. – Эмву ле шампань?
– Уи, этплю де канкань! – ответила мама, потому что бабушка отвернулась и стала рыться в сумочке. – Шампань пармезань мерло-бухло ди пьянь!
– О, сьест требьен! Уи?
– Уииии… – мама старалась не ржать. («Нормуль-нормуль, смейтесь, это как раз гуд», – шипел Миша.) – Нормуль жюльен шампурель де шампиньон…
– Ма, тебе слышно, ма? Мы тут свадебный обед обсуждаем! А? Что?
– Ква!
– Плохая связь, ма! У вас всё нормально?
Тут меня что-то толкнуло к телефону. Я глянула туда и увидела лицо какой-то мумии в очках, а сзади бомжатник: подстилки, сумки, облезлая стена с трубами. Я уже в курсе была, что это убежище, а раньше не знаю, что подумала бы.
Мумия печально смотрела на меня, и я улыбнулась ей во все щеки:
– Салююююуу! (Постаралась изобразить киношную Амели.)
– Это… это Марта, – отрекомендовала меня невеста. (Я уронила челюсть. Потом дошло: папа сказал.) – Тоже из той семьи. А это сестра Марты. (Телефон повернули не к Антонпалычу, а к маме. Гы.) У вас всё нормально, спрашиваю?
– Ква-ква-ква-ква…
– Тронулись! – долетело откуда-то из-за поворота. – Тронулись! Народ, по местам!
– Всё, – невеста быстренько ткнула в «завершить». Типа оборвалось, да. – Огромное вам преогромное… – Она прижала руки к сердцу, как в кино. И лицо у нее было всё еще то, которое для мамы. Вокруг кричали:
– Тронулись! Тронулись! Все тронулись!
– Тронули-и-ись! – завизжала малая. – По места-ам!
– Так, всё. Давайте в темпе, – засуетился Миша. – Мы вам так… Вы нас так… – бормотал он отходящему папе. – Короче, не буду задерживать. Давай, давай, уже вон едут…
– Это он невесте, – объяснила мне Тонька на бегу. Будто и так не понятно.
– Тонь! Март! Не бегите! Дедушка вас подхватит! – кричала бабушка сзади, но мы все равно бежали.
– Тронулись! Все тронулись! – орали из машин, а мы бежали, бежали, специально плюхая ногами в сугробы, потому что когда еще?..
Листок третий,
про полный вперед и про дядьку с кружавчиками
Деда – он и есть деда. Почему он всегда едет не туда? Именно поэтому! И потому еще, что плохо слышит; и потому, что про повороты говорит папа. Если б мама – дед, может, и слушался бы ее, потому что она у него «доця ма-аленькая, ушастенькая». Но мама не копенгаген в дорогах и в картах, по картам у нас папа. А слушаться папу – это, знаете ли… Всему есть свой предел.
Правда, мама с папой наловчились хитрить: когда надо повернуть, папа шепчет маме на ушко, а мама потом громко объявляет деду. Но тот не ведется, потому как знает про маму и повороты и понимает, откуда ветер дует.
– Ну развернись, ну люди просят, ну какого лешего, – нудит бабушка. Повороты – то единственное, где она заодно с папой. – Дорога пустая, слава богу, взял бы да развернулся, и никаких претен…
– Э-те-те-те, – кривляет ее дед. – Вот помело дурное! Вот дурное! Я тут срежу, говорят тебе!
– Паш, он тут срежет? – вопрошает бабушка.
– Не-ет! – хором кричат папа с мамой, и Антонпалыч присоединяется с опозданием: «Ни-и-ть!»
– Вот дурное!.. И еще эта подвякивает. Подучили. Никто никогда мной не командовал, вы поняли меня или нет? Вы поняли меня? – бурчит деда, делая полный вперед. Начинает по-крупному трясти. – Поняли или нет?
– Тише! Ну куда ты гонишь? Ой-й-й, – киношно стонет бабушка на очередном ухабе. – Ну что ты делаешь? Ну что за человек?
– Бня-бня-бня-бня! Давай тогда сама за руль! Давай-давай!
Хотя у нас и не водит никто, кроме него. В этом-то всё и дело.
Он гонит, а мы молчим. То грызлись, грызлись, потом поняли опытным путем, что проще помолчать, пока деда остынет и пожалеет машину. Он любит ее как родную и чуть не плачет, когда видит свежие царапины.
Дорога лесная, покоцанная и совсем пустая. Плохой признак: все правильные забиты пробками. Пробками, где стоят даже скорые…
– Не вздумай останавливаться! – вдруг включилась бабушка. – Не вздумай, говорят тебе!
Было непонятно, зачем и почему останавливаться. Но зато очень даже понятно, что теперь-то наш деда обязательно остановится.
– Не вздумай! Мы не знаем, кто это. Не знаем, понимаешь ты или нет?
– Э-те-те-те!
Я вытянулась по-страусиному, чтобы посмотреть вперед на дорогу, и увидела какого-то дядьку. Тот голосовал.
– Обязательно остановись, папуль! – крикнула мама. – Давай, давай, нельзя проезжать мимо! Это хороший человек, папуль, по глазам видно, причем издалека!
– А?.. Ну вот, доця маленькая дело говорит. Хорошо, что не в тебя пошла, не в твое помело кровь. Э-те-те-те! – дразнится деда, притормаживая у дядьки. – Расшумелась! А вдруг беда у человека?
– Я ему не открою! Я не открою ему! – визжит бабушка. – По селам мародеры, диверсанты! Не смей открывать окн…
– Добрый день, – слышим в открытое окно. Бабушка отодвинулась от него, как могла. – Извините, что остановил.
Голос какой-то мягкий-мягкий, как в кино, а лица мне не видно.
– Топливо? – каменно говорит бабушка. – Нет у нас топлива.
– Что, сынок, на нуле? – заулыбался деда. – Ты не слушай, не слушай ее. И вообще баб не слушай! А так-то – сам понимаешь. Есть-то оно есть, но…
– Конечно, понимаю, – подхватил мягкий голос. – И, конечно, ни на что не рассчитываю и не надеюсь. Только на вашу доброту.
– А что, совсем плохо дело?
Дядька, видно, кивнул, потому что деда сказал:
– Иэээх! Нельзя бросать человека в лесу. Плохая примета. С утреца полный бак залил, как чувствовал. Иэх! Пойдем.
Натянул кепку и вышел.
Бабушка что-то бубнила сквозь зубы, мама с папой переглядывались, Антонпалыч громко спросил: «А что, дедушка отдаст ему всё наше топливо?» – и никто не шикнул на нее.
Потом бабушка тоже вышла. Молча.
Раз она – значит, никто не запретит и другим. Спросив на всякий случай: «Можно, да?», – я открыла дверь и спрыгнула на дорогу прямо с папы.
Лес гудел на ветру.
Этот ветер будто нагонял сумерки; будто не было здесь никакой машины и никакого деда с бабушкой – хотя вот же они, стоят, ругаются, как всегда. Правда, слов не разобрать за ветром.
Я почти привыкла к нему. Он дул всё это время с северо-востока – холодный упрямый ветер, не пускавший весну. Тот, из-за которого сегодня сорок первое февраля. Но в лесу он будто стал сильнее. Будто вооружился до зубов верхушками деревьев, хоть и не бил напрямик, а только хвастал и угрожал. Тогда, в той дурацкой истории с пианино, он просто подталкивал меня и гудел мне музыку; а теперь…
Э, а где дядька с топливом?
Я так удивилась, что спросила это, кажется, вслух.
– Нету, – хохотнул деда. – Был, и нету. Ах ты ж свынёночек мой, мотылёк зелёненький…