Читать онлайн Колдовское кружево бесплатно

Пролог

Всё было у Калины: и червонные серьги, и шёлковые ленты, и яркие понёвы, и кокошники разных цветов с бисерными нитками. Жила она в тереме старого купца как княжна, да и жених сыскался хороший, не абы какой, а ровня – друг батюшки, подающий надежды торговец, пока ещё перекупщик Кажимет. Он не боялся ходить на ладьях, переплывать море и говорить с иноземцами. Калина однажды спросила, каково оно – по–иному поворачивать язык.

– Да они не особо–то отличаются, – отмахнулся Кажимет. – Язык схожий, только звучит по–другому.

О большем он ей не рассказывал. Иногда полушутя обещал взять её с собой, но Калина прекрасно понимала, что это невозможно. Не зря говорилось, что молодица на ладье, хоть и заговорённой, омытой водой из капища, – к огромной беде.

Калина была довольна своей жизнью. До тех пор, пока они с матерью не поехали в деревню. Видите ли, ей захотелось погостить у сестры, а батюшка не стал спорить – всё же жена много лет сидела в тереме, не вылезала за городские стены. Вот и отправились они в Ближние Вьюнки. Там проживала Марьюнка, которую отдали за кмета.

Тётка – да и все деревенские – показались Калине до жути хмурыми и неприветливыми. Девки с завистью косились на яркие сарафаны, дорогие ленты и каменья, а молодцы чуть не сворачивали шеи. В первый же день многие подскочили к дому кмета, пытаясь заглянуть за ворота.

– Ишь какие любопытные, – фыркала Марьюнка. – Вы не пугайтесь, народ у нас жадный до сплетен, но не злой.

Ага, как же. Сожрут и не заметят. Видела Калина эти лица. У всех девок – белые да красные платки, а она приехала, словно княжна, в кокошнике да в каменьях. Но ничего, пусть смотрят и душат себя от зависти. Молодице положено рядиться дорого и богато, иначе женихов не будет.

За ворота Калина ходить не хотела. Сидела в избе, пила чаи, слушала, как брешет во дворе собака. Это там, в городе, она могла спроситься у матушки разрешения и пойти с подружками на ярмарку, попробовать карамельных леденцов, купить золотистые нити или шёлковый платок. А тут что? Да и нечистивцев наверняка полно – лес ведь совсем рядом.

– Что ж ты сидишь в доме–то? – допытывалась Марьюнка. – Погуляла бы с девками нашими, сходила бы на гадания. Сейчас, знаешь ли, время костров, во! Все молодицы милуются за поют.

– А у меня уже есть суженый, – хмуро отозвалась Калина. – Других не надобно.

– То, конечно, хорошо, – согласилась её мать. – Но ты бы и впрямь сходила, погуляла, а то ведь в городе–то не нагуляешься толком, особенно после свадьбы.

Калина тяжело вздохнула. Видимо, хотели поговорить наедине или собрались весь дом вычищать от незнамо чего. Пришлось надеть самое простое платье, обувь лёгкие лапти и выйти за ворота. Калина не привыкла перечить матери и уж тем более злить – её учили подчиняться и уважать родительскую волю. Раз уж так надо прогуляться, она прогуляется.

В Ближних Вьюнках догорало лето. Пахло поздними яблоками, колосьями и медовым сбитнем. Большинство молодиц гуляли с корзинами по перелеску, выискивая грибы. Калина осмотрелась и решила последовать их примеру. Вернулась домой, взяла корзинку и побежала к кустарникам. Стоило ей подойти, как девки мигом окружили с разных сторон.

– Ты, говорят, из города приехала? – начали допытываться.

– Да, – ответила Калина. – К тётке в гости.

– А отец у тебя кто?

– Купец, торгует тканями.

– А мать откуда?

– Тоже из города, – пожала плечами. – Их было двое: тётка влюбилась в кмета, мать – в купца.

– Ишь вы какие, – захохотали молодицы. – Богаааатые.

Калина уловила зависть в их голосах. Ничего, пусть любуются ею. С неё не убудет, а если какое зло сделают, она мигом матери пожалуется. Однажды Калину попытались обидеть на ярмарке. Прибежала домой заплаканная, рассказала всё нянюшке, та передала матери, мать – отцу, и тогда обидчика схватили и выпороли. На целого молодца управу нашла, и на этих найдёт, если что.

– А пошли с нами по грибы? – её подхватили под белы руки. – Вон там у речки таааакие белые растут!

Девки снова засмеялись. Калина пожала плечами и согласилась. Она ведь и так собиралась поискать разных лисичек, подберёзников, опеньков, а если белые на пути попадутся, то вообще прекрасно будет!

Молодицы рассыпались и начали заглядывать в траву да под кусты. Калина следовала их примеру, но ничего не находила, в то время как корзины других наполнялись. Теперь зависть начала грызть её. Она поджала губы и разозлилась на себя: неужели Калина окажется слабее девок из глуши?! А шиш! Насобирает и принесёт домой целую корзину!

С этой мыслью она пошла через перелесок, травянистый, но совершенно бесполезный. А вот в лесу уже было получше: то тут, то там прятались круглые коричневые шапочки. Калина выхватывала их, очищала от травы и срезала. Самые здоровые, размером с кулак, почти забились под землю и покрылись мхом. С виду не различишь. Приходилось заглядывать под каждый куст, обходить деревья, проверять мшистые камни. Всюду могли прятаться знакомые шапочки.

Сама того не заметив, Калина пришла к незнакомой избушке. Ворота её были открыты, а знакомая тропка внезапно сделалась невидимой. Выхода не было – пришлось зайти во двор и постучать в дверь.

«Уж не ведьма ли тут живёт?» – мелькнула страшная мысль, но назад дороги не было, причём буквально.

– Чего надобно? – на пороге показалась седая женщина. Высокая, статная, ничуть не сгорбленная и немного полноватая. Она поджала тонкие губы и взглянула на Калину с любопытством. – Что, в ученицы пришла проситься?

– Да нет, – она вздрогнула. – Я заблудилась просто…

– Заблудилась, – задумчиво произнесла незнакомка. – Ну–ну. Заходи, заблудшая, чаю попьём, пряников поедим. У меня как раз земляничный настоялся.

Внутри пахло травами и какими–то лекарствами, всюду висели охапки растений, из печки мелькали багряные глаза. Наверняка Домовой или ещё какая нечисть. Калина испуганно вжалась в стул и, кажется, пожалела, что не может стать невидимой.

– Да не бойся, – фыркнула хозяйка. – Не собираюсь я тебя есть.

– Есть? – она не поверила своим ушам. – Вы… ведьма?

Незнакомка рассмеялась, но не зло, а как–то по–доброму.

– Она самая, – хмыкнула. – Ягиня, которая Костяная. Живу тут который век и ищу ладную ученицу. Если лес тебя привёл, значит, можешь ею стать.

– Я не хочу становиться ведьмой, – печально вздохнула Калина. – Меня матушка ждёт. И жених. И отец.

– Во как, – усмехнулась та. – Ну ничего, пей чай, а на меня не обращай внимания.

Калина отхлебнула из чашки. Напиток был в меру сладким и отдавал спелой земляникой. Вкусно. Она повернулась, чтобы поблагодарить хозяйку, и замерла: та перебирала в руках колоду карт. Жуть какая! Нянюшка постоянно пугала Калину, рассказывая, что недобрые и страшные старухи затаивались в своих избах, как паучихи – в тёмных пыльных углах, и выплетали всякую злую ворожбу, и не без помощи гадальных карт.

Калина отвернулась. В ней боролись страх, отвращение и интерес. Когда шуршание карт затихло, она не выдержала и снова посмотрела на Ягиню. Та окинула расклад взглядом, а после убрала колоду вовсе.

– Будь по–твоему, девка, – неожиданно произнесла она. – Как закончишь есть, я отведу тебя к перелеску.

Калине не знала: радоваться ей или плакать. Она с волнением догрызла пряник, выпила чай и встала из–за стола. Ягиня тоже поднялась и повела её за ворота. Две пары глаз проводили их. Она чувствовала, как духи смотрели им в спины. Страх не позволял оборачиваться, скорее наоборот – гнал её прочь от ведьминой избушки.

Они шли по удивительной ровной тропке. Калина дрожала, но почти бежала, стараясь побыстрее прийти в деревню, пусть без корзины, зато живая. Стоило тропке вильнуть, как лесной мрак исчез – широкие дубы и ели будто бы растворились.

– Ну всё, – спокойно сказала ведьма. – Дальше перелесок, а за ним твоя деревня. Не заблудишься, теперь уж точно нет.

– Благодарствую! – произнесла Калина. Её учили, что на добро надо отвечать добром, даже если перед тобой находится ведьма.

– Успеешь ещё поблагодарить, – усмехнулась Ягиня. – Ступай.

К удивлению деревенских девок, она вернулась из смарагдовых дебрей целёхонькой. Заплаканная мать кинулась к Калине, прижала её к себе и пообещала больше не отпускать её одну. Слухи по Ближним Вьюнкам разносились быстро, поэтому о погибели молодицы в лесу уже знали все. Как же на неё смотрели, когда она шагала по дороге уставшая, но живая!

О, Калина пообещала себе, что никогда не забудет этих взглядов, а своё ощущение превосходства над другими обязательно передаст дочерям и сыновьям. Как ни крути, а девка должна сохранять гордость, даже если с ней случилось что–то мерзкое, точнее, особенно если с ней что–то случилось.

I. Неровные стежки

Не сиделось Василике в купеческом доме. Отец её давно разъезжал по заморским краям, торговал шелками, мехами, каменьями, а по возвращении рассказывал такое, что у неё поневоле загорались глаза. Даром что мачеха раз за разом повторяла, мол, здоровой девке пора замуж. Полная и вечно недовольная Калина не была ей родной матерью, поэтому особой теплоты к Василике не питала, но и делать из купеческой дочки посмешище не собиралась. Шутка ли – девке шёл семнадцатый год, а она до сих пор не была сосватана. Так ведь и дурные слухи про их семью могут пойти, и тогда никто не посмотрит на старших дочерей.

Калина мечтала выдать замуж двух своих, но добрым молодцам больше приглядывалась младшая Василика. Всё было при ней: и статное тело, и крепкая русая коса, и цветные сарафаны, и бисерные кокошники с разными каменьями, и даже заморские мази. Одной лишь головы не была, как говорила мачеха. Да, не хотела Василика замуж. То дёгтем перемазывалась, то целую седмицу не купалась, то просто сбегала со смотрин в дикий лес.

Ей настолько полюбилась непроглядная чаща, что она могла пропадать там целыми днями, являясь в дом под вечер. Другие люди того леса опасались, говорили, что там испокон веков живёт злая ведьма, а изба её сделана из крепких человеческих костей. Василика много раз проходила мимо того дома, самого обычного, деревянного и с трубой. Но заходить к Костяной Ягине она боялась. Мало ли, вдруг есть крупица правды в рассказах?

– Опять она за своё, ты погляди! – бурчала Калина на проходившую мимо Василику. – Вся в листьях и колючках, чтоб тебя, неугомонную, Ягиня сварила, раз замуж за Миклая не хочешь!

Видела Василика того Миклая, бородатого, пахнувшего дурной брагой и потом. Статный воин. И служил у самого князя. Жаль только, что её он совершенно не притягивал – не нравились ей могучие богатыри. Калина сыпала искрами, кричала, что отправит Василику в чёрную избу, где доживали свой век старые девы, прислуживая богам, что нажалуется отцу, и тот силком выдаст её замуж за первого встречного, а после приказала всем трём дочерям вышивать багряные цветы для полотенца. Калина собиралась преподнести его мужу – ценный дар, сделанный родными руками.

– И чтоб ни шагу из дома! – шикнула купчиха, гневно взглянув на Василику, и захлопнула тяжёлую дверь с жутким шумом.

Купеческая дочка тяжело вздохнула и взглянула на связку нитей. Вышивание не входило в число её любимых занятий, чего нельзя сказать о сёстрах – те радовались каждому ровному стежку и старательно выводили целые цветастые поляны, украшая полотенца, скатерти и даже собственные платья. У Василики всё было наоборот: её единственная работа – несчастные раскосые маки – смотрелись жутко. Иной раз казалось, будто цветы ехидно улыбались, мол, не дадимся в руки, заколем кривыми лепестками. На изнаночную сторону и вовсе было страшно взглянуть – столько узлов! Василика пыталась подвязывать нитки аккуратно, как делали сёстры, но получались огромные нитяные комки, мешающие друг другу.

– Как там твоё подвенечное платье, сестрёнка? – елейно усмехнулась Марва, считавшаяся лучшей рукодельницей в семье. – Не готово ли ещё?

– Пока нет, – ответила Василика. – Но я тружусь над ним.

Марва и Любава переглянулись и заливисто захохотали. У них самих сундуки с приданым давно были готовы. Каждая выткала по белому платью, украсила каменьями и готовилась, ожидая суженого. У Василики лежал латаный подол. Она страдала временами страдала над ним под суровым присмотром мачехи, которая качала головой и говорила, что не будет из Василики доброй и умелой хозяйки, если та не может сделать даже подвенечного платья.

– Кто ж с подола–то начинает, – сокрушалась Калина. – Совсем девка ума лишилась, хоть и молодая ещё.

Купчиха много раз угрожала ей чёрной сбой и обещала, что однажды утром приедут за Василикой служители богов и утащат её силком, если сама не согласится уйти.

– А что, разве под венец силком идти лучше? – отвечала она. – В чёрной избе хоть мужика обхаживать не надо.

Калина покраснела и с трудом сдержалась, чтобы не свернуть глупой девке голову. Ещё бы – кто же сравнивает замужество с прислуживанием богам?! Только страшные дурры, которым не повезло родиться бедными, бледными худощавыми, с редкими волосами и впалыми щёками.

Василика, тяжело вздыхая, сплетала багровые нитки и втайне надеялась, что однажды отправится в лес и исчезнет, не услышит больше упрёков мачехи и насмешек сестёр, не будет наряжаться на смотрины и поражаться жутким сальным молодцам, которые выглядели не красивее лохматых лешачат. Она мечтала о невозможном – славной воле, когда не надо колоть руки иголкой и мучиться над вышиванием целыми вечерами. Но девкам нельзя было даже допускать подобных мыслей. Все знали, что главное в жизни – тёплая изба и храпящий мужик под боком. Какой – не важно.

Василика смотрела, как ладно выходили у сестёр зелёные листочки, и неохотно завидовала. Наверняка мачеха похвалит их за хороший труд, а её снова начнёт бранить и повторять одни и те же слова.

Поначалу, когда отец только женился, Калина была доброй и относилась к падчерице с теплотой, стараясь не обделять её лаской. И леденцы дарила, и ткани хорошие выбирала, и следила, чтобы все девки сытно ели и оставались румяными – словом, заботилась. Когда у Василики пряжа вываливалась с рук вместе с шитьём, а на смотрины она приходила в жутких одеяниях, Калина заподозрила неладное и забила тревогу. Конечно, мачеха пыталась мягко говорить с Василикой, намекая, что девке стоило бы выйти замуж, но та слушала, а сама бежала в лес и бродила среди узких троп и кустарников. Оттого мачеха злилась на неё, надеясь, что чем сильнее наругает, тем лучше постарается безрукая падчерица в следующий раз.

Василика возилась с нитками, а сама думала, как там её верный конь Яшень, достаточно ли овса ему давали, ласково ли гладили рыжую гриву. Когда отец привёз дочерям подарки, в доме все пировали. Красавице Марве достался смарагдовый кокошник, пышнотелой Любаве – жемчужные бусы, а младшей Василике купец подарил славного жеребца, как та и просила. Помнится, Калину чуть не хватил удар. Купчиха кричала на мужа, напоминая, что потакать прихотям глупой девки не следовало и что Василика до сих пор отказывается ходить на смотрины.

– Глаза б мои не видели, как она по лесам скачет! – причитала Калина.

– Так ведь и так не видят, матушка, – отвечала падчерица. – Или вы следом за мной скачете?

– Ах ты ж бесстыдница! – пуще прежнего завопила мачеха. – А ну бегом в свою комнату, и чтобы не выходила до вечера!

Василика правда не понимала, почему Калина не выдаст замуж двух старших, тем более, что им давно пора было. Отчего–то мачеха прицепилась к ней, как репей – к подолу, и не отставала.

Она тяжело вздыхала, перебирая воспоминания и стараясь хоть как–то отвлечься от опостылевшего шитья. Чёрная изба уже не казалась такой пугающей. Почему бы Василике и впрямь не податься в божьи служки? Поддерживала бы святое пламя, ворожила на птичьих костях, предсказывая судьбу князьям, их жёнам и детям – и никто не посмел бы сказать ей слова поперёк. Дев из чёрных изб уважали, иной раз приглашали на пиры, хоть и болтали за спиной дурное, поговаривая, будто у них под подолом вместо белых ног – копыта, а снизу торчат хвосты. Интересно – правда или пустые слухи?

Василика взглянула на догоравший огарок и усмехнулась от шальной мысли. Не сбежать ли ей вместе с Яшенем на вечерок? Мачеха подумает, что она вышивает или спит, а в конюшню не сразу заглянет. Если её и хватятся, то очень не скоро.

Спутавшиеся в очередной раз нити вылетели из рук вместе с тканью. Василика быстро переоделась, потушила огарок и тихонько, как мышь, пробралась во внутренний двор. Измотанные слуги смотрели третий сон, петухи молчали, дожидаясь рассвета – только Трёхликая Богиня–Мать со своими многочисленными детьми глядела на Василику и словно улыбалась.

Огненный Яшень радостно заржал, увидев хозяйку. Пришлось нехотя шикнуть на коня – иначе всех перебудит, и тогда Калина начнёт кричать и хвататься за сердце. Василика взяла Яшеня под уздцы и вывела из конюшни, ступая тихо–тихо, без лишних шорохов. Когда ворота остались позади, она облегчённо выдохнула, вскочила в мягкое седло и натянула поводья. Конь громко заржал и понёс её далеко–далеко. Не успела она мигнуть, как батюшкин терем вместе с рядом других купеческих домиков скрылся в ночной мгле.

Калина давно собиралась перебраться в город вместе с дочерьми, чтобы быть поближе к людям и подальше – от жути и навей, но всё время находились другие дела. Чутьё подсказывало Василике, что недолго ей осталось – однажды мачеха вспыхнет и прикажет собрать всё добро в сундуки, приготовить несколько саней, схватит падчерицу за косу, посадит рядом с собой, чтобы наверняка не сбежала, – и поедут они в новый дом.

Яшень пересёк перелесок и побежал по знакомым тропкам. Любопытные лешачата тут же запрыгали вокруг. Поначалу они пытались пугать Василику, но вскоре подружились с ней. Она приносила детям Лешего пироги, мёд, варенье – всё, что можно было легко утащить из купеческой кухни. За это лешачата полюбили её и пускали в самую глубь чащи, где не ездили одинокие всадники. Все знали, что лесной царь обожал путать маленькие тропки и переплетать их так, чтобы добрый человек не выбрался из его владений живым.

Но Василику то не пугало – напротив: что–то скреблось в её сердце и взывало к смарагдовым духам, как будто вся её душа хотела вечность блуждать между широких деревьев и заклинать их: весной – зеленить, летом наполнять теплом, осенью – собирать хрустящие листья, а зимой – морозить и укрывать мягким снегом. Калина от такого наверняка затряслась и упала бы, потому Василика не могла сказать мачехе правду.

Ни один из молодцев не приглядывался ей, ведь сердце её уже давно было отдано змеиным тропкам, шелестящим кронам, толстым древесным жилам и пляшущим лешачатам. Иногда она даже завидовала Костяной Ягине. Её изба стояла среди необъятных дубов и статных клёнов. Если не всмотреться в кустарники, можно и не заметить ворот, старых, почти заросших и наверняка скрипевших, хотя Василика ни разу не видела, чтобы они открывались или закрывались, как будто и не жил никто в том доме.

Яшень навострил уши. Ведьмина изба тоже внушала ему неподдельный ужас. Лешачата затихли и поползли в разные стороны. Боялись. Василика тоже инстинктивно задрожала и повернула коня. Страшно. Перед глазами замелькали кошмарные видения, как будто за воротами валялись груды человеческих костей, а когтистая Ягиня сидела на стуле и доедала чужую ногу, сверкая нелюдскими глазами. Недаром говорили, что ей минул четвёртый век. Князья менялись, умирая, простые люди – так же, а костяная ведьма жила и подпитывалась горячей кровью. В самый голод она съедала животных, но чаще всего хватала любопытных людей, которые забрались в глубокий лес. Интересно, почему ведьма пускала её, Василику? Могла ведь выскочить из–за ворот и схватить, но нет, видимо, не приходилась ей по вкусу молодая девка. Может, она предпочитала охотиться и любила, когда добрый человек кричал и вырывался, а не сам шёл в морщинистые руки?

Яшень погнал подальше от колдовского края. Лешачата проводили Василику любопытными взглядами. Наверняка расстроились, что она не принесла им снеди. Что поделать, не всякий раз получилось что–то утащить. Однажды её увидела кухарка. Пришлось признаться, что купеческой дочке захотелось поесть вишнёвого варенья прямиком посреди ночи, а будить слуг было несподручно. Та вроде бы поверила, но посмотрела косо. С тех пор Василика проявляла осторожность. Мало ли, вдруг кто расскажет мачехе, а та заподозрит неладное.

Ночной воздух приятно холодил. В лесу было особенно свежо, намного лучше, чем в людной деревушке или городке. Трактиры стояли полупустые – не всякому хотелось сидеть в четырёх стенах, вдыхать жаркий воздух и есть жирную похлёбку. Другое дело – цветочно–травяные ковры. Иногда Василика видела возле опушки лекарок и колдуний, которые выискивали нужное при нарастающей луне. И сейчас две женщины бродили неподалёку. Она видела их силуэты, но не стала подходить близко. Василика надеялась, что они тоже не обратят на неё внимания. Поговаривали, будто у лекарок и колдуний были птичьи глаза вместо человеческих, потому они умели собирать и выплетать венки даже в непроглядной тьме. Так благословила их Трёхликая Богиня–Пряха, питавшая особую любовь к разным ведающим.

Яшень понёс Василику к дому. Они враз проскочили цветочный ковёр, пшенично–горькое поле, где колоски сплетались с полынью, и подъехали к самому краю родной деревни. Домики чернели, не было видно ни одного огонька. Все давно уже спали.ю а петухи только–только открывали глаза, чтобы прокричать первый раз и рассказать всем о том, что скоро начнёт подниматься солнце. Василика спрыгнула на землю, взяла коня за поводья и тихонько повела сквозь скрипучие ворота. Они прошмыгнули во внутренний двор. Хорошо, что Яшень понимал её. Он научился бесшумно переступать и не фырчать лишний раз. Василика отвела его в стойло, сняла седло, насыпала овса и проверила, хватает ли воды в ведре. После она проскользнула в дом, пользуясь ходом для слуг, разделась и легла в похолодевшую постель.

Ей это было не впервой. Обычно Калина не замечала или не хотела замечать, реже – слышала от слуг и с криками запирала Василику в комнате, заставляя трудиться над подвенечным платьем и пришивать к подолу бусины, багряные кружева, а ещё – новый кусок ткани. Она работала медленно, отчасти и потому, что не получалось. Чутьё шептало Василике, что Калина не выдаст её замуж, пока та не сошьёт платья. Не станет же мачеха позориться и идти к швее. Так поступали только самые неумелые рукодельницы. Потом их высмеивали настолько сильно, что страшно было выйти из дому. Поэтому каждая молодая девка знала: плохонькое, но собственное платье лучше, чем цветастое и кружевное, но сделанное чужими руками. Хотя говорили, что столичные белоручки прикасались к шитью лишь ради удовольствия, а сами держали в доме умелых рукодельниц, которые могли и подол подшить, и каменья нитками скрепить, и кокошник подправить.

Но в их далёкой Радогощи было принято по–другому. Иначе Калина не стала бы суетиться и следить за всеми тремя девками, чтобы каждая могла в любой миг нарядиться, показаться жениху и ждать сватов после удачных смотрин. Василика застонала, вспомнив, что к подвенечному платью нужен был ещё и каравай, румяный, пышный и солёный. Всякая невеста должна была преподнести его дорогим гостям и подождать, пока те насытятся, а заодно и поймут, что девка – та ещё умелица. И зачем оно, если у них всё равно готовят слуги? Спросить бы у Калины, да только она снова схватится за сердце и назовёт Василику непутёвой. А может, мачеха и сама не знала? Делала, как заведено, чтобы люди не засмеяли, и только. В Радогощи, да и других деревнях, чтили старые обряды и с уважением относились к тем, кто выполнял их.

Василика тяжело вздохнула и зарылась в тонкое летнее одеяло, свернувшись комом. Яркая луна светила за окном и словно бы подмигивала ей, мол, знаю я, девка, твою тайну, но не боись, никому не расскажу. Оставалось верить, что Калина не узнает и подумает, будто падчерица просидела за багряными цветами весь вечер, пока не погас тонкий огарок на расписном блюдце.

С этой мыслью Василика провалилась в глубокий сон. Ей виделся лес, дикий, непроглядный, с вывернутыми корнями и мшистыми пнями, на которых росли грибы. Завывал летний прохладный ветер, шелестели кроны и скрипели огромные дубы, зовя её. Они просили Василику забираться поглубже, куда ещё не ступали люди, и она шла, перескакивая по тропинкам и проскальзывая между столбов. Вдруг возник тонкий огонёк. Он поманил Василику. Пришлось быстро побежать, нагибаясь и уклоняясь от еловых лап. Вверху ухнул филин, сорвавшийся с ветки. Птица взглянула на Василику и вдруг превратилась в жуткую седую ведьму. Она хрипло захохотала и попыталась протянуть пятнистые руки к испуганной девке. От страха, пробравшего всё тело, Василика подскочила в постели и открыла глаза.

Солнечные лучи ярко освещали комнату. Позднее утро было в самом разгаре. Вставать не хотелось. Наверняка за дверью её уже поджидала мачеха или сёстры. Снова будут крики. Василика сладно потянулась на мягких подушках и отбросила одеяло. Она быстро сменила нательную рубаху на плате с алыми кружевами, бросила в рот засахаренную клюкву и надкусила. Брызнул кислый сок. Василика сморщилась и тут же улыбнулась. Славные ягоды, ъоть и подсохшие с прошлого дня.

Она вышла из опочевальни и прикрыла дверь. Стоило спуститься по лестнице, как к ней тут же подскочила Любава.

– А, вот и наша расчудесная лесавка проснулась! – медово проворковала сестра и мигом схватила Василику за руку. – Пойдём же, матушка давно хочет с тобой поговорить.

Ей стало не по себе. Если Любава обращалась с ней так – значит, жди беды. Калина наверняка в гневе, запрёт её в комнате или прикажет выйти на смотрины к сыновьям кметов. Последних купчиха считала самыми недостойными. Бедные деревенские старшины жили чуть лучше простых людей. То была не ровня богатым купцам, которые ходили по княжеским теремам и плавали на расписных ладьях, видя заморские чудеса. Но с мачехи станется. Она давно грозилась, мол, не сошьёшь подвенечного платья сама – схожу к швее, а после силком потащу к сватам и отправлю в ближайший кметов дом, чтобы знала дурная девка, что потеряла из–за собственной глупости.

Василика тряслась всем телом и надеялась, что мачеха посадит её за шитье. Меньшее зло, в конце концов. Калина, вопреки обыкновению, спокойно сидела за столом и жевала медовый пряник. Не топтала ногами, не краснела от гнева, не пыталась схватить нерадивую падчерицу за косу. Осмотрев Василику, она вздохнула и покачала головой.

– Догулялась, нерадивая, – фыркнула Калина. – Хватит с меня твоих выходок, сил уже нет ум вбивать в дурную голову. Седлай своего коня и поезжай прямиком к Костяной Ягине. А если сама не поедешь, попрошу слуг спровадить аж до избы. И чтоб духу твоего в доме не было! – вскричала мачеха. – Ешь с лесавками, покрывайся мшистой кожей и вой на болотах вместе с водяницами, но к добрым людям не вздумай соваться! Увижу тебя в Радогощи или других деревнях, выдам за первого встречного и не пожалею, так и знай.

– Не жилось тебе спокойно при всём готовом, дорогая сестрица, – любовно пропела Марва. – Сама не живёшь и нам не даёшь. Что тут поделаешь, а?

В глазах старшей мелькали искры злобы. Василика знала, что сёстры никак не могли найти себе пригожих женихов, потому как все лучшие засматривались на неё, младшую, а других отказывались вести под венец и надевать им на голову венок Лады. За обычных или простых ни Марва, ни Любава не желали идти – всё мечтали стать богатыми купчихами или помощницами при боярынях, но никак не кметками и уж тем более не чумазыми бабами, которые серели и худели от постоянного труда.

– И поеду! – она скрестила руки. – Всяко лучше, чем выставлять себя, как скотину на торги!

– Собирайся, – холодно сказала Калина. – И помни: увижу где – схвачу за косу и потащу под венец! Будешь трудиться, не разгибая спины, раз не захотела жить в тепле, покое и при каменьях.

Василика сама собирала котомку, думая, что может пригодиться, а что стоило оставить. Взяла немного мёда, варенья, мешочек пшеницы, хлеб, несколько пирогов, стальной нож и пару монист из жемчуга и яшмы. Мало ли, какой будет дорога. Да и примет ли её Костяная Ягиня? А если примет, то как поступит – сразу съест или подумает?

Василика не знала, что может понравиться ведьме, потому и выбрала два мониста. Вдруг ей приглянутся каменья? А может, придётся по вкусу травяной мёд или вишнёвое варенье? Она надеялась, что ведьма примет гостинцы и с добром отнесётся к гостье. А дальше–то что? Жить при ней, служить, трудиться? Стирать одежду в речке, убирать избу, готовить и следить, чтобы всё было вкусно и сытно, иначе Ягиня рассердится и отужинает ею? Всякое лезло в голову, но Василика решила: чем скорее постучит в заросшие зеленью ворота, тем быстрее узнает. Чего тревожиться заранее? Может, там вообще стояла давно заброшенная изба, в которой никто не жил много лет?

Василика прошла в конюшню, проверила, сыт ли её верный Яшень. Конь радостно заржал. Видимо, надеялся на прогулку.

– В лес мы с тобой отправимся, – она провела по гриве. – Туда, откуда можем не вернуться.

Яшень спокойно смотрел на неё. Вряд ли он понимал сказанное. Василика надела на него седло, нацепила поводья, прикрепила увесистую котомку и вывела коня под любопытные взгляды слуг. Конечно, громкая весть уже разлетелась по дому и обросла домыслами.

– Бедное дитятко, – качала головой толстая кухарка.

– И вовсе не бедное! – отозвалась её помощница. – Девка сама напросилась.

– Родная мать так не поступила бы, – запричитала та в ответ. – Оно и видно – мачеха мачехой!

– Не ту жалеешь, – скривила губы чернавка. – Бедная Калина с ней намучилась. Неудивительно, что насытилась по уши.

– Э, дуры бабы, – махнул рукой конюший. – Калина то специально затеяла, чтобы падчерица хлебнула горькой жизни и вернулась просить прощения. Кто ж в здравом уме к лесной ведьме поскачет?! К вечеру нагуляется, вернётся – и упадёт в ноги.

Василика поджала губы, делая вид, что ничего не слышит. Вернётся, как же! Ждите и готовьте женихов! Она обернулась и вздохнула, увидев провожающие взгляды. Мачеха смотрела с ледяным спокойствием, сёстры улыбались, дворовые слуги провожали с любопытством, думая, что девка в скором времени прискачет назад и попросится обратно в тёплый дом.

Василика вышла за ворота и мигом вскочила в седло. Яшень побежал по знакомой дороге, не понимая, что уже не вернётся в тёплую конюшню. Но то было к лучшему. Она сама не знала, чего ожидать и втайне хотела, чтобы изба и впрямь оказалась пустой, ныльной, но с печью. С беспорядком Василика уж как–нибудь справилась бы, главное – постучать в ворота и подождать.

Уже знакомые лешачата выскочили у опушки и побежали рядом с конём, наперебой хохоча. Некоторые прикидывались скотиной, изображая звуки мычанья, блеянья или кудахтанье. Любили они так развлекаться и играть с простыми людьми.

– Не к вам я сегодня, – сказала Василика. – Мне к ведьме надо.

Лешачата затихли, переглядываясь между собой, затем пожали плечами и проводили Яшеня прямиком к тому месту, где должны стоять ворота. Только самих ворот там не оказалось – лишь кустарник. Василика протёрла глаза, осмотрелась: вроде бы всё та же поляна, вон дуб с большими жёлудями, вон знакомый клён – а ворот не было!

– Чудеса, – выдохнула она и натянула поводья.

Василика прошла по кругу, но вход так и не появился. Она решила ещё раз внимательно осмотреть кустарники, раздвинуть ветви и убедиться, что не ошиблась. Руки сразу же зацепились об острые колючки. Острая боль пронзила пальцы. Пришлось отдёрнуть руку с оханьем, но оно того стоило – обернувшись, Василика увидела знакомые ворота! Они торчали из–под еловых веток, как будто всё время стояли на том же месте.

Яшень навострил уши. Коня пугали незнакомые запахи и лесная тишина, словно где–то сбоку притаилось лихо и вот–вот нападёт со всеми своими лапами. Сердце Василики тоже учащённо билось. Может, она находилась на грани смерти. А может, что–то в ней ломалось и откалывалось, как ненужные куски камня при лепке. Пересилив себя, Василика дрожащей рукой постучала в ворота. Громко и решительно, чтобы точно услышали.

Поначалу ничего не происходило. Василика онемела от страха, не зная, что будет дальше. Она замерла перед дверью, вслушиваясь в каждый шорох. Наконец послышались шаги, и заговорённые ворота со скрипом отворились. Перед ней оказалась седая женщина, хмурая и бледная настолько, что могла бы сойти за мертвеца. Она искоса посмотрела на Василику и сказала:

– О, ну вот и ты, красна девица. А я всё думала, когда ты явишься.

– Я?! – та не поверила собственным ушам. – Вы меня ждали?

– Аж целый месяц назад, между прочим, – фыркнула Костяная Ягиня. – Карты показали, что явишься, да и ты сама тут всё разхезжала, ходила вокруг да около. Ну проходи, раз пришла. Чего на пороге стоять?

Она впустила Василику и заперла ворота. Внутри находился самый обычный двор. С одной стороны гуляли куры, с другой – брехал цепной пёс, а посередине стояла чёрная изба, не хуже и не лучше радовищецких. Василика даже немного разочаровалась. Никаких человеческих останков, кипящих котлов с разными варевами и звёздами, капель крови, кусков мяса – в общем, ничего необычного.

– Лошадку привяжи, – сказала Ягиня. – И пойдём в дом.

Василика привязала поводья к крепкой дубовой ветке. Яшень недоверчиво покосился на неё и заржал. Видимо, просил не оставлять в жутком месте, но выбора не было. Она вздохнула, потрепала коня по морде и пошла вслед за ведьмой.

Внутри было всё то же. Висели охапки трав у потолка, сушилась какая–то одежда у печи, на подоконнике лежала колода карт, на стуле спал жирный чёрный кот, а на столе стояли глиняные кружки со сбитнем. Ягиня жестом приказала садиться, затем села сама и немного отхлебнула, с удовольствием внюхиваясь в тёплый дымок.

– С черникой, – довольно улыбнулась она. – Сама делала.

– Б–благодарю, – сказала Василика. – А у меня там угощение есть. Ну, в котомке…

– С угощением потом разберёмся, – ведьма махнула рукой. – Думаешь, не вижу, что тебя трясёт, словно лист берёзы на ветру? Бродила возле меня от отчаяния, пришла – из–за него тоже, и что теперь?

– Что? – она растерянно сглотнула. – Вы… отобедаете мной?

Костяная Ягиня расхохоталась, разбудив кота.

– Отобедаю! – повернула голову. – Ты слышал, Сметанник, что нам тут предлагают!

Тот устало зевнул и принялся вылизываться, зубами выдирая колтуны из мягкой шерсти.

– А.. что тогда?

Страх совсем затуманил ум Василики. Она не знала, чего ожидать от ведьмы. Неожиданное гостеприимство пугало её. Да, В=колдуньи и ведуньи умели ворожить на картах, предсказывать будущее, но чтобы дикие и лесные угощали людей сбитнем?… Особенно, если то была Костяная Ягиня со страшной силой. Ею пугали в Радогощи с колыбели и всякий знал, что она зналась с навьим миром, была вхожа к потусторонним тварям и уже давно потеряла всё человеческое.

Женщина, которая сидела напротив Василики, ничем не отличалась от самой простой травницы, разве что в глазах отплясывали огоньки.

– Пламя и кости, девочка, – вздохнула ведьма. – Ягиня – агни, агнем когда–то звался огонь, но то было давно, когда твоя прабабка лежала в колыбели и шептала что–то на младенческом.

– И? – спросила она с интересом.

– А то, что мои кости поизносились, а пламя потихоньку меркнет, – продолжила Ягиня. – Ещё лет десять назад карты подсказали, что придёт на смену девица, вот ты и пришла. Назад уже не повернёшь, если захочешь.

– Не захочу, – Василика с улыбкой выпила половину кружки и удивилась вкусу. Такого сбитня не подавали даже на пирах, куда её возил отец. Сладкий, отдающий пряностями, травами и цветочным запахом. – Ни на что не захочу!

– Посмотрим, – усмехнулась ведьма.

Она не стала признаваться, что девка была не первой. К ней приходили другие, стучали в ворота. Одни просились сами, другие растерянно хлопали ресницами, как эта, третьи пятились назад и нарочно ворожили на убывающую луну, тем самым приводя к себе Смерть. Всех сгубило колдовское ремесло на полпути, но Василика о том даже не догадывалась.

«Жаль будет эту, – подумала про себя Ягиня. – Красивая ведь. Таких ладных ещё не бывало. Впрочем, посмотрим, может, она выдержит».

II. Волчья тропка

1.

Духи Нави вовсю наслаждались летом. Ягодный сок стекал по их коже, черничные капли попадали в рот. Хищные глаза горели жутким блеском. Они манили, звали Василику за собой.

– Потанцуй с нами, дивная молодица, – нашептывали нечистые, пряча нечеловеческие лица под костяными масками. – Всего один танец, милая. Забудь о бедах и пляши!

Служители Нави сами причудливо двигались у костра и напевали что–то дикое. Кто–то отбивал рваный ритм, со стороны разливалась музыка свирели. Отчего–то Василике казалось, что за чудными масками прятались не лица чудовищ, напротив – духи виделись ей ослепляющее красивыми, настолько, что нельзя было сопротивляться.

Пламя костра разгоралось всё сильнее, хотя никто не подкидывал туда дров. Тени в масках то сливались в хоровод, то расцеплялись, то разделялись на пары и кружили друг друга, перепрыгивая через пляшущие огоньки. Кто–то и вовсе отбился, спрятавшись в кусты. Нет, они не миловались – только жадно ели сладкие ягоды, срывая их с веток зубами, и с удовольствием вкушали сок. Даже эта дикая пляска не могла унять их голода – лишь кровь, человеческая кровь. Василика чувствовала кожей их жажду. Давно в лес не забредало случайных путников, давно не было свежей живой воды, давно огонь человеческих душ не оказывался в их лапах.

Будь их воля, они бы подскочили к Василике и закружили вокруг неё, вбирая в себя давно позабытое тепло, но заговорённые ворота не пускали их. Костяная Ягиня ещё на рассвете лет позаботилась о жилище и создала такую крепость, которая будет не по силам служителям Нави. Даже Леший – и тот вынужден был считаться с ведьмой. Василика была её, она принадлежала ей и никому другому.

Ученица должна была впитать силу своей учительницы и стать новой хранительницей лесов, позволить старой Ягине уйти в тишине и покое. Теперь Василику терзал страх. Она смотрела на духов Нави и не представляла: как у неё хватит воли приказывать им? Говорить с ними жёстко и требовательно, слушая в ответ насмешки? Жители той стороны смотрели на Василику с интересом, голодом, пренебрежением и ненавистью. Они хотели и ненавидели её, желали жаркой плоти и души.

– Не смотри на них, – проворчал Домовой. – Каждое лето резвятся, дым коромыслом стоит.

– Зачем служить тем, кто желает крови? – Василика нахмурилась. Если раньше лес казался ей убежищем, то теперь всё было наоборот. Она видела его истинное лицо, и оно ей не очень нравилось.

– Мы не служим Нави, – дух покачал головой. – Мы охраняем грань. Не поняла ещё?

Костяная Ягиня за завтраком говорила что–то про грань миров. Василика попыталась припомнить. Да, ведьма рассказывала ей о главном – великой границе. Деревянная изба стояла на пересечении Нави и Яви. Правь же не касалась этого мира – туда уходили лучшие из людей. Навь же принимала худших и несчастных – тем, кому не повезло оказаться в глухом лесу или чем–то обидеть одного из духов. В Нави всегда царили голод и смерть, оттого её служители всегда ходили бледными и жаждали напиться огня, того самого, который исходил от каждой человеческой души.

Иной раз кто–то пытался нарушить заведённый порядок. Люди норовили обмануть духов, те – передурить «пылающих». Находились те, кто нарушал равновесие и заставлял грань пошатываться, отчего в лесу происходили необъяснимые вещи – посреди поляны мог выскочить обозлённый дух, громко выругаться и исчезнуть, иногда появлялись люди, желавшие встретиться с Лешим и продаться им. Но глупцы врали. Костяная Ягиня повидала немало юношей и девушек, пытавшихся провести лесного господаря и подсунуть ему вместо крови земляничный сок. Тогда господарь приходил в ярость. Он мог сделать людей своими слугами, превратив их в лесавок и лешачат, а мог и скормить их духам Нави. Бывало разное: то одно, то другое.

И всё же красиво! Василика взглянула на статного юношу в маске лошади. Дух подмигнул ей, отпил вина из серебряного кубка и поманил к себе рукой. В сердце заклокотала маленькая искорка. Ноги сами понесли Василику к воротам. Сгинет – и пусть, зато хотя бы вкусит неведомого счастья и побудет в любви и радости хоть минуту.

– Э, а ну стой! – крикнул Домовой и тут же схватил девку за подол. – Топай в избу, а то сгинешь!

За спиной возникла сама хозяйка. Она взглянула на духа и тихо прошептала:

– Не вмешивайся.

Тот отпустил Василику и пополз внутрь избы, не посмев ослушаться. Девку испытывали. Не мог слабовольный человек познать ведьмовскую силу, иначе последняя возьмёт над ним верх и прорежутся в рёбрах огненные корни. Сгубит неугасимый огонь душу – и поминай только. Лишь сильный волей мог совладать с колдовством и заставить его шипеть на кончиках пальцев.

А духи отплясывали и звонко хохотали. Пахло вином, травами, цветами и ягодным соком. Василике до жути захотелось зарыться носом в вывернутый овчинный тулуп, ощутить молодецкий запах и крепко–накрепко обнять навьего слугу. Сроду она не встречала такого красивого: всё в нём было таким правильным, нежным и тонким, что Василика аж покраснела. В самом деле – чего ей стоило выйти за ворота и прикоснуться к этим длинным пальцам и румяной щеке? Заправить непослушную прядь ему за ухо, а после выпить вина из того же кубка… О, она поймала себя на мысли, что уже отпирает ворота. Руки делали всё сами, словно зачарованные.

Сердце Василики трепетало от предвкушения. Она уже представляла, как будет перепрыгивать через пламя, как острые огненные языки обожгут пятки, как польётся в рот сок спелых ягод и она останется в Нави.

В Нави?

– Потанцуй, милая!

– Танцуй!

– Попляшши!

– Подари нам себя!

– Отдай! Отдай! Отдай!

Разорвалось багряное монисто. Крупные бусины раскатились по земле. Василика посмотрела на них одурманенным взглядом и принялась запирать почти открытые ворота. Весёлый хохот сменился шипением. Все духи полетели к ней, пытались пробиться когтистыми лапами сквозь щель. Горел костёр, пожирая сорванные маски, а чудовище скреблись и выли. Но не достать им было молодой девицы. Кажется, кто–то жадно подхватил бусины, которые выкатились за ворота, но остальные продолжали царапать дубовый заслон, пока во дворе не появилась Ягиня и не выплела тонкое, как обережное кружево, заклинание. Властители ночи стихли и расползлись по лесу. Василику села на землю и закрыла лицо руками. Слишком горько, слишком страшно. Её тело трясло, а глаза не видели ничего, кроме чёрной земли. Ужас сковал её.

– Задубела ты, голубушка, – покачала головой ведьма. – Всполох! А ну согрей красную девку!

Маленький световой шар выкатился из–за угла и подобрался к Василике. То был верный друг и слуга Костяной Ягини. Маленький Всполох помогал Домовому поддерживать огонь в печи, отгонять злых духов, а ещё он умел указывать правильный путь и выводил к людям из нечистого леса. Ягиня брала его с собой, когда отправлялась на ту сторону, глубже в непроходимые дебри. Василика не спрашивала её, а ведьма не рассказывала, но чутьё говорило: не для добрых дел она ходила туда. Может, ворожила, может, приносила жертву Морене. Кому же ещё? Властительница мрака и смерти требовала крови в обмен на колдовскую силу, и всё ей было мало. Она могла дать знания, травы, знаки для страшных заклятий в обмен на щедрое угощение и верную службу.

– Кому ты служишь? – едва слышно спросила Василика. – Кому служим мы?

Прошло четыре седмицы, и она уже не радовалась как прежде. Напротив – начала понимать, почему простые люди держались подальше от леса, ездили окольными путями и предпочитали пережидать проливные дожди под открытым небом.

– Мы храним грань, – призналась ведьма. – В остальном особой разницы нет, главное – не обижать богов. Ты можешь не поклоняться Морене, но не вздумай посыпать домовины солью и вредить ей. Ты можешь презирать Перуна, но смей плевать в землю во время ливней. И не гляди на меня волком, девка, – она скривила сухие губы. – Ты пришла за силой и ты её получишь. У твоей мачехи не будет над тобой власти.

Василика вспомнила отблески костра и усмешки служителей Нави. Ей не придётся бояться людей, ведь есть силы куда страшнее и опаснее. Зря молодицы лили слёзы, идя под венец, – им стоило сильнее горевать и выть всякий раз, когда их мужья и дети отправлялись в лес.

Василика усмехнулась. До чего же нелепое сравнение! В Радогощи её засмеяли бы, вздумай она сказать подобное вслух. Все знали, что добрые девки становились невестами, после – жёнами и старыми матерями, прятали волосы под грубой тканью, пели тоскливые песни по вечерам и плакали, пока догорал маленький огарок на старом блюдце. Женская доля отравляла и губила каждую лебедицу, каждую голубку, превращая её в сварливую и крикливую ворону. Почему–то те, кто избежал подобной участи, презирались. Василика не понимала. Видимо, не зря Калина называла её глупой.

Она поднесла к губам ложку жирной ухи и улыбнулась. Вспомнились боги. Мокошь, Лада, Велес, Перун, Морана, Крышень, Сварог, Радогощь, Дажьбог, Чернобог, Ярило, Яровит, Карачун. Их имена гремели в ночи, ими запугивали маленьких детей, а волхвы несли их славу в большие города. Василика была пару раз в капище, смотрела, как ярко пылал огонь, как склонялись над ним жрецы, как молодые и старые девы прислуживали им. То капище было посвящено Перуну и стояло на окраине соседней деревне, неподалёку от родной Радогощи. Говорили, что у богов были свои сыновья и дочери, в разы сильнее обычных людей, но Василика не запомнила их имён. Калина считала, что купеческим дочерям не стоило много знать. Мачеха повторяла, что хитрые и умные девки быстро умирают, а то и вовсе превращаются в лесавок из–за своих злодеяний.

– Прогуляешься со мной завтра? – неожиданно подал голос Всполох. – Засиделся я в доме, а хозяйка далеко не отпускает одного.

– А со мной отпустит? – хмыкнула Василика. – Меня ведь тоже при себе держит.

– Отпущу, – за спиной появилась Ягиня с охапкой трав в руках. – Не всё ж мне с тобой возиться, как с малым дитём. Пора и самой за работу браться.

Пусть так, но с трудом верилось, что ведьма по доброй воле выпустит её. Да, Василика помогала старухе собирать травы, приносила домой охапки цветов, корзины ягод, иной раз даже сговорилась с лесавкой, чтобы та помогла добыть вкусного мяса. Неведомо откуда, но та принесла окорок в обмен на свежий хлеб и яйца. Скорее всего, утащила у кого–то, кто оказался рядом и не уследил за вещами. По крайней мере, Василике хотелось в это верить, хоть она и знала, насколько кровожадными были дочери Лещего. Они любили проглатывать человеческие жизни и смотреть, как тёплое тело вздыхает в последний раз, падая в объятия Смерти.

Перед глазами снова возник горячий костёр, костяные маски и цветастые платки. Так веселились люди в самую долгую ночь, пытаясь слиться со служителями Нави, чтобы те не тронули их дома. Но чтобы духи? Хитро: любой человек подумает, будто перед ним находятся люди, подойдёт к огню, захмелеет и начнёт отплясывать, отдавая себя в руки нечистых. Никто не станет задавать вопросов, если перед глазами – море выпивки, вкусные пироги и ладные девки. Даром, что за спиной точно так же отплясывают деревья и радуются новой жертве. Лес обожал кровь и страх. Пылающие ягодами кусты, целебные травы, зайцы и дикие яблони – лишь одна его сторона, вторая – шумные духи, заострённые ножи и капли людской крови.

Василика иной раз думала о побеге. Скорее всего, Ягиня не стала бы её удерживать, а изба её стояла не так уж и далеко от знакомой опушки. Во дворе по–прежнему ел овёс Яшень и временами поглядывал на свою хозяйку. Но куда бежать–то? К Калине, которая сама прогнала её? Мачеха рассмеётся ей в лицо и скажет, чтобы готовилась к свадьбе. Иначе быть не могло. Нет, не пойдёт Василика назад – она продолжит слушаться ведьму, гулять со Всполохом и становиться дикой, как те лесавки.

2.

Не так уж и много времени прошло с тех пор, как сгинула Вьюнка. Кривоногая, без переднего зуба, она не была похожа на обычную девку. Ягиня не удивлялась – к ней в ученицы всегда просились уродины, которые могли остаться старыми девами до самой смерти. Василика стала исключением, и было в ней что–то такое, вынуждавшее верить, будто девка и впрямь справится, не уйдёт с духом Нави, не отдастся Лешему, ускользнёт от цепких рук Мораны и станет ведьмой не хуже её самой.

– Зря ты её жалеешь, – прошептал Всполох. – У нас осталось несколько седмиц, а то и меньше.

– Ты о чём? – насторожилась ведьма.

Огненный дух не ответил – лишь взглянул на багряного воина, сидевшего за столом. Светоч хлебал щи и хмурился. О чём думал предвестник рассвета, оставалось тайной. Они с братьями всегда останавливались в ведьминой избушке, перекусывали, отдыхали и отправлялись дальше. Светоч – рассветный всадник, Месяц – вечерний, Мрак – ночной, хотя глаза у него сверкали так, что Ягине становилось страшно.

Когда появлялись гости, ведьма отправляла Василику подальше. Рано ей было встречаться с вестниками. Не каждый мог выдержать их сияние, нечеловеческое и притягивающее. От Светоча за версту несло мёдом, росой и костром. Багряный гость отдыхал час, переводил дух, а после запрыгивал на медного коня и уносился сквозь ворота в человеческий мир, неся зарю.

– Чем поделишься, гость дорогой? – спросила она. – Есть ли у тебя какие вести?

Светоч нахмурился. Обычно он не любил говорить, да и Ягиня его не спрашивала, предпочитая не лезть. Он отхлебнул сбитня, провел рукой по непослушным кудрям и поджал тонкие губы.

– Мои слуги говорили, что у тебя появилась ученица, – сказал он.

– Да, – кивнула Ягиня. – Твои слуги сказали правду, но ей ещё рано видеться с тобой и твоими братьями.

– Мрак так не считает, – невесело усмехнулся Светоч. – Мои слуги дружны с его слугами, и те нашептали, будто Мрак видел твою ученицу на окраине леса, и она показалась ему удивительно красивой.

Ягиня сцепилась пальцами в полотенце и злобно заскрежетала зубами. Всадник ночи любил Жизнь и всё, что дышало ей. Ходили слухи, что в разгульные ночи Мрак губил невинных девиц, которые задерживались возле леса и отставали от остальных. Красота лихого юноши притягивала их, заставляла отдаваться ему без остатка, а после… Досуха выпитые и мёртвые тела сжигали. То делали или лесавки, или люди, зачастую родственники умершей.

– Я ведь говорил, – обиженно произнёс Всполох. – Не зря чёрные волки спрашивали меня про… неё.

Дух запнулся и вовремя вспомнил, что нельзя было произносить имени Василики. Никто не должен был знать, как зовут ученицу ведьмы, иначе обретёт над ней большую власть.

– Вот что, – решительно сказала Ягиня. – Ты, Всполох, отныне всегда будешь подле неё. Пока рядом огонь, ни один слуга тени не посмеет сунуться. А тебя, Светоч, благодарствую. Ты поведал мне страшное, но бояться ещё рано.

Багряный молодец не ответил – он доел щи, встал и отправился во двор. Там его ждал верный конь. Скоро в городе начнётся день, защебечут птицы, выйдут люди на улицы, а в лесу проснутся дочери и сыновья Лешего. И Василика вернётся.

– Ты не сможешь прятать её вечно, – хмуро произнёс Светоч прежде, чем исчезнуть.

Ягиня тяжело вздохнула. Ей не хотелось признавать его правоту. Она резала, пугала и вынуждала ещё больше напрягать девку, заставлять её запоминать и познавать слишком много, чтобы защитить саму себя. А самое скверное – ведьма не могла сказать ей правду. Ей ли не знать девичье сердце? Василика наверняка захочет познать миг наслаждения и сбежит с лихим посланником ночи. Шутка ли – сам Мрак заинтересовался ею. Это льстило. Ни одна девка не могла противостоять его чарам. Нет, пусть лучше будет в неведении. Как наберётся ума, тогда Ягиня и расскажет.

Отчего–то вспомнилось, как она сама чудом выживала при древней Кислице. Её наставница родилась, когда на земле ещё не было княжеств, а старшины племён спевались с хмурыми конунгами и кровь лилась рекой. Иной раз страшно было ступить к опушке – всё казалось липким, а в воздухе стоял запах железа и палёной кожи. Но время Кислицы утекло, и на её место пришла Ягиня. Ей повезло застать княжества, увидеть расписные каменные домики в городах, познать вкус вина, которым угощали духи Нави, и договариваться с лесавками и лешачатами, чтобы те таскали ей живых куриц.

Война удивительно давно не приходила в эти земли, потому простые люди жили ладно, тихо и временами богато. Летом девки бегали за ягодами к опушке, плели венки в костровую ночь, искали чар–траву, гадали на женихов и рассказывали слухи о ней самой. Осенью же, когда наставал месяц Велеса, народ целыми толпами ходил за грибами, не забывая приносить лесу нужную жертву, а потом все готовились к долгой зиме и просили пощады у злой Мораны.

Что она станет делать, когда дни станут короче и Мрак начнёт задерживаться в избе, искать глазами Василику и хитро улыбаться? Сгубит девку, не иначе. Значит, времени у них и впрямь было мало. Слишком мало, чтобы подготовить новую ведьму, но достаточно, чтобы Василика впитала силу и смогла совладать с детьми Нави.

– Что ты задумала? – спросил Всполох.

– Жуть, – усмехнулась ведьма. – Тебе не понравится, так что лучше не спрашивай.

Пришлось вспоминать все хитрости, с которыми она в своё время справлялась. Кислица испытывала её много раз: заставляла плясать с духами Нави, говорить с лесавками, Лешим, принимать Светоча, Месяца и Мрака, ходить меж людей и помогать слабым, чувствуя под носом коварство и злобу, а потом… Потом Кислица отправила Ягиню туда, откуда не возвращались простые люди, чтобы та прошла посвящение, напилась мёртвой и живой воды, откушала с тем, кому служили лесные Нави, познала вкус Смерти и вернулась, представ перед ведьмой уже не ученицей.

Кислица не готовила её к путешествию. Она вообще не отличалась болтливостью. Если бы не Всполох, Ягиня ничего толком не поняла бы. Отчасти ведьма была благодарна наставнице за бережливость. Не каждая девка могла понять и перенести подобное. Два десятка девиц стучалось в её ворота – и все истаяли к следующей весне. Некоторые завывали в глубинах чащи и блуждали бледными тенями, не зная покоя.

А сколько же учениц приняла Кислица? Оставалось гадать. В отличие от Ягини, та сразу брала быка за рога: рассказывала о ворожбе на крови, заставляла собирать травы на убывающую луну, отлавливать животину и приносить жертвы богам и духам Нави в обмен на силу и милость.

Ягиня усмехнулась. Дочь купца наверняка рухнет на пол, когда узнает, чем ей предстоит заниматься. Одно дело – сборы трав, другое – вырезание знаков лезвием ножа, призывы пламени и попытки вогнать лезвие в трепыхающееся тело. У Ягини получилось в третий раз, когда Кислица заставила её зарезать ворона и вырезать знак Мораны на чёрной земле. Кажется, на том месте до сих пор ничего не растёт, кроме чертополоха. Зато она смогла пройти в Навье царство и переродиться.

Тело пробрала дрожь от одного воспоминания. Словами не описать, каково, когда тебя собирают по костям, скрепляют их живыми и мёртвыми водами, заставляют кровь течь по–иному и привязывают дух к лесу. То был тяжёлый обряд, который продлился целую вечность. Возможно, боги щадили девок, когда убивали их, не давали стать ученицами и испытать жуткую боль.

Ягиня заварила себе зелёного чаю, чтобы успокоить сердце. Такое благословение было хуже смерти. Позволить Мраку забрать Василику? Нет уж, раз пришла – пусть идёт до конца. Никто не заставлял её стучать в ворота.

– Стереги её, Всполох, – сказала ведьма. – Не подпускай чёрного всадника ближе, чем надо.

– Слушаюсь, – отозвался пламенный дух.

3.

Маковые лучи ползли по небу мучительно долго. Ведьма приказала Василике гулять по заднему двору до рассвета. Она скучающе сидела возле старой бани и думала о том, что сруб стал совсем негодным, стоило бы поменять или поворожить. Интересно, сколько лет самой избе? С виду не дашь и десятка, а там кто знает. Если верить слухам, то она стояла тут давно, когда ещё Калина была совсем ребёнком. А когда появилась, и вовсе никто не скажет.

– Скучаешь, девка? – выскочил Банник из–за угла. – Пошли ко мне, попаримся как следует.

– А как же анчутки? – фыркнула Василика. – Не они ли целую ночь веселятся в твоих владениях?

– Они, – кивнул дух. – Но сейчас светает, оттого анчутки давно расползлись по округе и заснули. В бане пусто. Прикажешь растопить?

– Не хозяйка я тебе, чтобы приказывать, – она покачала головой. – Не надо, потом как–нибудь.

Сердце её тосковало по веселью. Как славно прыгали духи Нави, как чудно кружились платки, как отплясывали неживые девки и молодцы, то и дело поправляя костяные маски! А запах спелых ягод? Она слышала его. Пусть Ягиня и говорила, что служители Нави хотели напиться её крови. Василика понимала это, но тоска по живому скреблась под рёбрами. Раньше ей казалось, что сила ведьм – самая желанная, не зря им в ноги падали князья. Теперь она думала иначе. Ягиня заставляла её толочь травы, прогуливаться вокруг избы и не дальше. Ведьма под страхом жуткой смерти запретила ей ступать глубже в чащу. Василика догадывалась, что там прятались дивные чудовища. Поскорее бы Ягиня научила её бороться с ними!

Всё, что приходилось делать, было простым и понятным. Пара–тройка заговоров, и только. Василика умела отгонять полынью нечисть, заваривать разные настои, смешивать ягоды с сухоцветами и отравлять мышей, которые норовили забраться в мешок с мукой. Разве ж то было настоящим колдовством? Василика знала не больше обычной травницы или знахарки. Такие и в Радогощи водились.

– Чего грустишь, молодица? – Всполох взглянул на неё. – Сегодня с тобой глубоко в лес пойдём. Хозяйка наказала к алатырь–камню сходить помолиться.

– Кому? – спросила Василика.

– А кому ты молишься? – отозвался дух. – Тому и молись, главное – силой от чудо–камня напитаться.

Про алатырь–камень ей рассказывали в далёком детстве. Кормилица говорила, будто чудо–камень стоял на одиноком острове, прямиком посреди океана, исписанный золотыми письменами. Костяная Ягиня посмеялась, когда узнала об этом. Алатырь–камень был верным и вечным стражем, разделявшим чащу и мир Нави. За избушкой ведьмы начиналась грань, где резвились лешачата и злые духи, а за гранью – алатырь–камень. Сам по себе он служил огромным оберегом. Никто не знал, кто и когда поставил его.

Ягиня рассказывала, будто сама Трёхликая Богиня–Пряха спустилась с небес и сплела письмена на огромном камне, а сам камень наделила жуткой силой. С тех пор он сторожил Навье царство. На нём были все колдовские знаки. Каждый мог оборонить или проклясть, обернуть человека в птицу, рыбу, а то и вовсе умертвить.

А что же находилось за алатырь–камнем? Ягиня ей не рассказывала, но Всполох однажды проболтался, что с той стороны журчали две тонкие речушки – одна с живой водой, другая с мёртвой. Первая действовала на духов Нави, как жгучая отрава, вторая будто бы оборачивалась чёрными змеями и разъедала людей изнутри.

Пока Василика представляла, что находилось за гранью, на небе совсем уже рассвело, а незнакомый всадник в багряных одеждах покинул ведьмин дом и уехал.

– Пойдём в дом, – сказал Всполох. – Теперь уже можно.

Она вздохнула. Ягиня повторяла, что она ещё не готова принимать подобных гостей, не окрепла ещё, не набралась колдовской силы.

– Ручеёк ты, – усмехнулась ведьма. – А надо, чтоб было море.

– О чём ты? – не поняла её Василика.

– О силе, – Ягиня покачала головой. – Ты, конечно, чуть сильнее обычной девки, но маловато будет. В долгий день, когда Дажьбог будет в разы сильнее Мораны, разожжём с тобой костёр. Пламя всегда питает, запомни это.

Самый долгий день? Наверняка речь шла о русальной неделе, когда женщины скорбели о молодости, а девки вплетали в косы ивовые ветви, жгли свечи, пускали венки по реке и пели.

Удивительно, как быстро пролетало время! В начале багряно–зелёного червня Василика ушла из купеческого дома. Ей казалось, что прошло всего пара седмиц, но никак не целый месяц.

– Наблюдай за луной, – посоветовал Всполох. – Так проще понимать, когда какое время.

Василика тяжело вздохнула. Ягиня дала ей мясной похлёбки и наказала есть побольше, потому как дорога будет тяжёлой. Она кивнула, хоть и не ощущала особого голода. Ведьма никогда не жалела еды, повторяя, что их труд требует сытости и нет лучшего способа восполнить потерянные силы, чем мясные щи и свежий хлеб. А после – сразу в баню, распариться, натереть кожу докрасна и смыть всю грязь.

– Ну всё, – Ягиня убрала опустевшую миску. – Домовой натаскает воды, а вы со Всполохом ступайте к алатырь–камню. Я бы тебя проводила, девка, но нельзя. Сама должна справиться, иначе лада не будет.

Василика вышла за ворота. Лешачата больше не бегали вокруг неё, не просили пахучих яств – лишь смотрели смарагдовыми очами из–за кустов. Кто–то куда–то крался, кто–то выл вдали, лесавки прыгали по толстым веткам и осматривались, ища добычу. Духи Нави, кажется, дремали. Не любили они высовываться днём, когда солнечные лучи пробивались сквозь густые кроны. Но лес и без того пьянил.

Василика обошла избу и побежала, перепрыгивая через кочки. Жаль, что она не могла обернуться зверем – так хотелось пуститься в жуткий бег, завыть, зарычать, чтобы аж шерсть вздыбилась.

– Чуешь ты его, – усмехнулся Всполох. – Алатырь–камень зовёт тебя.

Василика не поняла его слов, да и не хотела. Внутри разливалось неведомое тепло. Ладони заискрились, а в глазах заплясала зелень. Она чувствовала, как переговаривались деревья, как танцевали за кустарниками лешачата, как незнакомая мавка тащила мёртвого путника, предвкушая пир, как журчала речка вдали, рассказывая о голодных русалках.

Василика бежала по узкой тропке, Всполох катился рядом. Вся её душа стремилась туда, в чёрную глубь, где не было ни одного солнечного лучика – лишь чужие глаза светились огоньками и предвкушали жаркий пир.

– Всего один танец, – повторила Василика знакомые слова. – Всего одна пляска и одна душа.

Её закружило по ветру. Зашумело, загудело вокруг, и из ниоткуда появилась чёрная тень. Она почти слилась с Василикой в одно целое, как вдруг Всполох с шипением прыгнул прямиком в ураган из листьев и темноты.

– Мраааак! – закричал дух. – Не твой час, не твоя девка! Убирррайсссся!

Тень превратилась в клыкастую пасть и бросилась на Всполоха. Одурманенная Василика замерла, не зная, что делать. Пламенный дух неистово зашипел и рассеял тьму. Слуга Нави сделал круг–другой и с воем растаял. Ветер улёгся. Всё затихло, как будто ничего и не было.

– Что это? – прошептала ошеломлённая Василика.

– Тварь, – фыркнул Всполох. – Не обращай внимания, молодица. В Навьем царстве всякого хватает.

– И как его побороть? – она нахмурилась. – Я должна знать, что делать в следующий раз.

– Побороть – никак, – грустно сказал дух. – А вот прогнать можно, не зря же хозяйка отправила меня с тобой.

Остальная часть пути прошла в тишине. Василика не бежала – ступала ровно. Клыкастая тень всё ещё находилась перед её глазами. Стыд вгрызался в душу. Надо же, считала себя умной, а не сделала ничего! Не будь рядом Всполоха, она бы сгинула. Нет, такое никуда не годилось, и Василика пообещала себе, что после возвращения потребует ведьму обучать её, не жалея. Иначе как справиться с духами Нави? Что она будет делать, если Всполоха не окажется рядом? Не нравилось ей, что Костяная Ягиня щадила её, жуть как не нравилось, особенно теперь.

Пламя в груди отплясывало и требовало выхода. Василика сама не заметила, как дикая и ранее незнакомая сила потекла по телу, словно бурный ручей, забилась в рёбрах и едва–едва не взорвалась. Всполох украдкой усмехнулся: не зря ведьма отпустила девку к алатырь–камню, ой не зря.

III. Плен трав

1.

– Плясать – не переплясать тебе, молодица.

– Пляши!

– Пляши!

– Пляши и пей!

Голоса сплетались в одно. Чем дальше ступала Василика, тем сильнее вилась по округе дурман–трава. Сейчас заросли касались пояса и нашёптывали о хмельном веселье. Хмурый Всполох то и дело скалился, напоминая, что не стоило забываться, особенно когда ты идёшь по тонкой и колющей грани.

Шаг в сторону – смерть.

А травы пели и цеплялись за платье. Они звали Василику к костру, просили принять нечеловеческую руку, выпить сладкого вина и не всматриваться в костяную маску. Её нутро ощущало незнакомую жажду и жгучую ненависть к живым. Отчасти она не понимала, отчасти – разделяла ту злобу.

Правда открылась Василике у алатырь–камня. Стоило протянуть руки и дотронуться до солнечных строк, выведенных богами, как видения врезались в её душу и сам лес заговорил со своей новой дочерью.

Когда–то давно не было на свете ни изб, ни княжеств, а огромные деревья заполняли земли и внушали людям жуткий страх. Племена, наполнявшие чащу, боялись древних духов. Они поклонялись Нави и приносили жертвы. Очень скоро люди поняли: чем щедрее подати, тем благосклоннее духи.

Лес помогал одним племенам захватывать других, проливалась кровь, ели и пили жители Нави вместе с людьми, наслаждаясь злорадством, горестным плачем, скорбью и смертями. Их питало всё тёмное, как будто каждого вскармливала сама Морана.

Но ничто не могло унять голод духов Нави. Они всегда хотели большего. Незримые для одних, они появлялись перед другими, стравливали родных братьев, заставляли спеваться с чужаками, и тогда проливалось ещё больше крови, люди приносили много жертв, и каждое племя стремилось получить благосклонность огромной непроглядной чащи.

Проходило время, сменялись люди. Устав от постоянной резни и крови, великий воин Яромир объединил племена и воззвал к богам. Он отказался от старого порядка, поскольку не хотел поклоняться тем, кто забирал много крови, а давал слишком мало. Может, Яромир понял, что жители Нави никогда не хотели, чтобы люди жили мирно и спокойно?

Прошло много седмиц прежде, чем Яромир стал первым князем и выжег добрую часть колдовского леса, загнав злых духов к самой грани. Он запретил им показываться честным людям, а на страже поставил великую ведьму Черноброву, ученицу волхвов.

С тех пор прошёл не один век. Духи Нави шипели. Не раз пытались они достать князя Яромира, но тот окружил себя защитой. Ничего не осталось от былого величия Навьего царства. Некоторые даже умерли от голода и тоски по старым временам. Другие же сделались хитрее, научились заманивать людей в чащу сладкими речами, проникать в самое сердце и ударять по дорогому и сокровенному.

Василика тяжело задышала и рухнула на траву. Письмена на необъятном алатырь–камнем всё ещё переливались золотом. За ним чернел лес, но не тот, по которому привыкли ходить люди. То было Навье царство, где пировали мёртвые. Живой не мог ступить на те земли. Даже Всполох подрагивал, страшась иного мира.

Колдовская сила растекалась с кровью. Василике казалось, будто в её сердце врастают корни деревьев, а кожа зеленеет. Вот–вот – и станет лесавкой, будет охотиться на людей и забудет батюшку, мачеху, сестёр. И правильно.

– Родина ведьмы – лес, семья её – духи, кровь её – зелень, – шептал алатырь–камень.

Голова кипела. Неведомые знаки приобретали смысл, и вот уже Василика могла различить среди них знакомые: одни берегли кров, другие отпугивали духов, третьи призывали на помощь кровь и когти, четвёртые помогали залечивать раны и бороться с самой Смертью.

Всё в одночасье переменилось. Василика смотрела на вьющиеся строки и осознавала, насколько мелочными были её мечты, да и она сама. А Радогощь? Там все только и думали о том, чтобы набить животы, похвастать перед другими новым монистом или богатым женихом. Всё бы ничего, да в этих пустых хлопотах терялась человеческая суть.

Всего одно её касанье – и Василика стала иной. Потеряли вкус румяные пироги, горячий сбитень, окорок, лишились блеска мониста из дорогих каменьев, дорогие платья и кокошники сравнялись с грубыми льняными тряпками.

– Идём домой, Василика, – сказал Всполох твёрже обычного.

Она не стала спорить – медленно поплелась за духом. Глаза слипались от усталости. Спутанные мысли едва не доводили до безумия. Слишком много всего вылезало, скреблось, выло и разрывало тяжёлую голову.

Хорошо, что лес провожал их молча. А может, она просто не замечала нечисти? Чутьё подсказывало: не будь рядом с ней провожатого, какая–нибудь лесавка непременно выскочила поперёк тропы и попыталась заманить тёплую душу в своё логово. Ослабленная ведьма – лакомый кусочек. Но дети Лешего и духи Нави до ужаса боялись огня, оттого не могли подойти близко.

Василика в полубреду добралась до знакомых ворот. Если бы не Всполох, она бы их не различила и приняла за камень. Огненный дух заставил её доползти до спальни и рухнуть прямиком в кровать. Её душа закружилась и полетела далеко–далеко, позабыв земные печали. Пожалуй, это был самый крепкий и глубокий сон за последние три седмицы. Василика не просыпалась от кошмаров, не вскакивала посреди ночи, думая, что не закончила проклятое шитьё, не сдирала костяную маску с чарующего незнакомца – она летала дико и свободно среди звёздной тишины. Нарушало последнюю только слова:

«Родина ведьмы – лес, семья её – духи, кровь её – зелень».

Сказанное стелилось печатью на душу, и внутри как будто пробивались древесные корни со скрипом и плачем. Василика смотрела на это словно со стороны, холодно, отчуждённо и не чувствуя боли. Впервые за долгое время её не терзали ни сомнения, ни страхи, ни тоска по купеческому дому.

Так умирало человеческое и рождалось иное – ведьминское.

2.

– Не рано ли ты её отправила к алатырь–камню? – встревоженно спросил Домовой.

– Нет у нас времени, – нахмурилась Ягиня. – Если каждую девку по несколько лет обхаживать, то столько потратишь, что и не успеется ничего.

– Других обхаживала, – дух покачал головой.

– То были другие, – фыркнула ведьма. – Другие времена, другие девки, да я помоложе была.

Карты говорили: времени непростительно мало и стоило бы обучить Василику как можно скорее. Понятное дело, что они не успеют, и придётся девке самой что–то познавать, испытывать на собственной коже. Лучше будет, если она пройдёт через самое трудное вместе с наставницей, а дальше пойдёт, как нож по маслу, уж Ягиня–то знала.

Василика помогала ей и, сама того не ведая, укрепляла свою силу, а теперь, после алатырь–камня, душа её должна была раскрыться, впустить колдовское и впитать знания. Теперь пришло время ворожбы, злой, лютой, забирающей жизни и дарующей жуткое. Пути назад не было. Духи Нави должны страшиться их, обходить околицами и ни в коем разе не подманивать к себе. И Ягиня постарается от всей души.

Мясные пироги остывали на столе. Когда–то она их любила. Но со временем вкус к яствам потерялся, да и лес стал каким–то блеклым. Кровь уже не бурлила в теле, не было прежней страсти и жажды жизни. Но старикам оно и ни к чему. Ягине казалось, что она прожила слишком долго и пора бы знать честь, но смерть не спешила к ней в гости. Причиной тому была Василика.

Ведьмы не оставляли своих учениц в полном неведении. Пусть сердце Костяной билось всё медленнее, а душу сильнее терзали скука и тоска по неизведанному, Ягиня никак не могла оставить девку. Василика должна была впитать и силу, и знания, хотя бы треть, а лучше – половину.

Ведьма молила богов о том, чтобы девка проявила расторопность. Жить на свете стало почти невозможно. Опротивела изба, бремя давило на плечи, а сил становилось меньше и меньше. Знал бы кто, как старая Ягиня хотела бы укутаться в одеяло, крепко заснуть и не проснуться следующим утром, но… О, сколько забот!

Ведьма допила пряный сбитень и покачала головой, мол, раньше вкус был насыщенней, а теперь совсем другое. Она взглянула на полати, где спала Василика, и улыбнулась мимо воли. Сколько жизни было внутри девки, сколько силы, и ведьминской, и молодецкой! Лишь бы прожила свой век не зря, не наделала много глупостей (совсем без них никак нельзя – молодица же!) и оставила какой–то след, будь то серебристая пряжа или ладная ученица.

– Скажи Баннику, – обратилась она к Всполоху, – пусть растопит старые брёвна и поддаст пару. Скоро девка проснётся, надо будет отправить в мыльню.

Дух кивнул и укатился за дверь. Нельзя было начинать тяжёлые дела с плохого – сперва пусть сила забурлит внутри Василики, загорится смарагдовое пламя в зеницах, и девка окунётся с головой в ворожбу, будет слушать и запоминать всё сказанное, а руки сами возьмутся за обрядовый нож.

Не успела Ягиня дожевать пирог, как из–за двери появилась знакомая тень. Чёрные руки тянулись к печи и знаками грозили ведьме. Ей, Костяной, грозили, надо же! Она усмехнулась и, не сказав ни слова, обмакнула кончик вороньего пера в стоявшие рядом чернила и вывела на куске бумаги три треугольника. Защитный знак засиял золотом и взвился дымом. В стороне раздалось злобное шипенье. Чёрные руки как будто обожглись и уползли, скрывшись с глаз.

– А ты что думал, – прошипела Ягиня, – средь бела дня пакостить?! Нет уж, Мрак, не выйдет. Не пришло твоё время.

– Что случилось? – на шум прикатился Всполох.

– А, – ведьма махнула рукой. – Дух ночи посреди дня безобразничает.

Чёрный всадник останавливался в её избе поздним вечером. Его глаза светились лихим пламенем, а чёрные руки сгребали со стола всю снедь. Мрак всегда ел жадно, а после вскакивал на верного коня и уносился. Среди всех братьев он один отличался лихим нравом. Однажды чуть не отрубил лапу Домовому за то, что тот косо взглянул на него.

Ягиня знала, что беды не миновать, раз уж молодица приглянулась Мраку. Она чувствовала, как кровь вот–вот прольётся в избе, зашипит, а потом иссохнет, и не останется ничего от страшного злодеяния. То уже было предначертано, ей, ведьме, оставалось лишь подготовить девку. Василика могла отбросить Мрака за ворота, накинуться на него соколицей и прогнать прочь, наказав нести службу и не останавливаться в избе.

Но то будет нескоро. Познавать ей ещё и познавать. Забудет молодица о молодцах, румяных булках и мёде – другие заботы окружат её, и в них пролетят годы. Когда привыкаешь ходить по грани, якшаться с жителями Нави и ставить охранные знаки, то смотришь на живых совсем иначе. Вечные ссоры князей, слухи и самое простое людское коварству уже не кажутся чем–то страшным, а завывания молодых девок и вовсе выглядят смешно.

Хотела бы Ягиня снова прочувствовать свою семнадцатую весну, вспомнить ворчливую Кислицу и то, как старуха оттаскивала её за косы от перелеска, повторяя, что ведьмам молодцы ни к чему. Поначалу было тоскливо, но с каждым годом ворожба увлекала сильнее и сильнее. Она помнила, как Кислица отпустила её в деревню на русальную неделю, а Ягиня стояла с венком и понимала: слишком много пустоты в молодецких забавах. Ягодное вино совсем не пьянило, хмельные парни не казались чем–то красивым, не под стать духам Нави.

Рутинная жизнь нагоняла тоску. Так было, пока в Радогощь не пришла война. Степняки налетели ночью, выжгли избы и землянки дотла, увели мужиков и девок в плен. Кому–то повезло спрятаться. Тогда люди побежали за помощью к Кислице. Ведьма – не ведьма, а всё же своя, не чужачка. Кислица не отвернулась, вылечила раны, помогла кое–как обустроить общий сруб, договорилась с водяником, чтобы тот двигал жернова на мельнице без подати хотя бы ближайшие несколько седмиц. Знала ведьма, что забудут её добро, но ничего не взяла, да и Ягине посоветовала не просить, если сами не настаивают.

– Ты возьмёшь, – говорила Кислица, – а потом с тебя возьмут в семь раз больше, и не люди, и не булками да пирогами.

Вскоре всё забылось, стёрлось по весне, пришли новые люди, сделали свежие срубы, наставили изб и землянок, кто–то даже начал мечтать о каменных домах, но его быстро засмеяли, мол, где же это видано, чтобы вместо досок – камень.

Теперь в городах строили много бело–красных домов, лепили из глины украшения. Так поступали богатые купцы, желавшие встретить старость в тепле и достатке. Оно и правильно, ведь каменный дом не разваливался десятилетиями. Изба Ягини держалась на ворожбе. Сруб–то был заговорённый. Кислица говорила, что древесные доски приносили духи Нави из того леса, который стоял за алатырь–камнем. Правда, брехня – неясно, только изба стояла давно и не портилась от снега, проливных дождей и жуткой летней жары.

Ягиня вздохнула и принялась перебирать травы. Вереск и полынь наверняка понадобятся. Придётся перетолочь, сделать отвар, а остатком окурить избу, чтобы отогнать непрошенного гостя. Пусть ругается Мрак, сколько хочет. Вечно ему не нравилось отдыхать у Ягини из–за неприятных запахов, мол, за версту несло обережной защитой и полевой горечью. Теперь–то будет ругаться ещё больше. Сам виноват. Не она же заставляла его красться к молодице.

– Распоялся, – пробормотала ведьма. – Вечно всё не как у братьев.

Светоч, Месяц и Мрак скакали по всему свету, не зная снов. Боги наказали им останавливаться для отдыха только у ведьм, обитавших возле грани. Каждый из братьев мог немного отдохнуть и поесть, а потом отправляться в путь и скакать дальше. Но если багряный Светоч и бледный Месяц покорно выполняли волю богов, то Мрак вечно норовил вытворить что–то лихое, а после ускакать со злым хохотом.

– Паршивец, – фыркнула Ягиня, вспомнив дикий взгляд чёрного всадника. – Но ничего, и на тебя найду управу.

– Найди уж, хозяюшка, – зашевелился рядом Всполох. – А то спасу от него, окаянного, не будет.

3.

Запах цветов разливался повсюду и пьянил. Синие колокольчики, ландыши, лютики, нежные первоцветы разных оттенков, от жёлтого до небесного, и над этим всем склонялись, ветви весенних яблонь. Василика нежилась под солнцем, то и дело убирая с волос белые лепестки. Совсем рядом жужжали пчёлы – они тоже радовались и встречали первое тепло.

Сила Мораны растаяла, утекла с талым снегом, и на отогретой земле проросли травы, а вместе с ними – огромные ковры цветов. Сердце Василики радовалось вместе с растениями. Тёплый ветер шевелил траву, рассказывая о том, что совсем скоро начнётся жаркая пора и наступит певучее лето. Даже лесавки – и те вылезли из–за деревьев и начали выплетать венки, один другого краше. Маленький лешачонок тряхнул землисто–зелёными кудрями и подскочил к Василике, вложил ей в руки огромный травяно–жёлтый венок и отскочил, подмигнув. Она улыбнулась. Да, жители леса наконец–то приняли её за свою.

Василика села посреди поляны. Стоило ей надеть венок, как из–под земли выросли огромные чёрные лапы, схватили её и поволокли глубоко вниз. Она с криком полетела в пустоту, в стороне послышался злобный хохот. Тело затрясло, страх врезался в душу.

Неподдельный ужас вытолкнул её из кошмара. Василика осмотрела руки, потрогала лицо и, наконец, выдохнула. То был всего лишь сон. Ягиня возилась возле печи, замешивая тесто. Всполох вертелся рядом.

– Василика очнулась! – воскликнул дух.

– О, – ведьма подняла голову. – Долго же ты спала, молодица. Полтора дня в кровати пролежала.

– Что со мной было? – она погладила собственную голову. Перед глазами как будто бы стоял туман, а внутри и того хуже – тихий вихрь вертелся, переворачивая всё.

– Что, что, – буркнула Ягиня. – То же, что и со всеми ведающими случается в самом начале пути.

Шёпот алатырь–камня рассказал ей о многом. Василика широко раскрыла глаза и поняла, что видит намного больше, чем раньше. Она чувствовала страх Всполоха, слышала хихиканье Домового, едва различимый топот возле ворот и видела… нити. Серебристые нити тянулись отовсюду. Целый клубок плясал внутри Ягини, становясь пламенем, такой же, но чуть меньше, был у Всполоха, а в лесу… Василика взглянула в окно и ахнула: весь лес был источником серебристо–смарагдового пламени! Сколько нитей, сколько жизни! Лишь духи Нави выглядели пустыми, без единого огонька внутри.

– Есть будешь? – спросила Ягиня.

В животе заурчало, но в горло не лез даже хлеб. Василика не понимала, как можно было думать о еде, когда вокруг творилось… такое? Бурлящее пламя напоминало кипящий котелок. Это была сама Жизнь, чистый исток. И он звал её, просил прижаться к ближайшему дереву и слиться воедино, чтобы сердце Василики запело вместе с ветром и зелёными листьями, чтобы вся её душа заплясала и закипела, переливаясь на солнце, как огромный смарагд.

Василика спрыгнула с печи, вышла во двор и ахнула. Хвойный лес дышал силой и вместе с тем жаждал тепла и людской крови. Она чувствовала голод жителей Нави, холодное дыхание мавок и лешачат, слышала шипение неупокоённых духов и даже вой на далёких болотах. Травы и кроны перешёптывались между собой, рассказывая разные истории.

И как она раньше не замечала? Василика чувствовала Жизнь, смаковала её всей душой и удивлялась переливчатому пению птиц. Таких хрупких, лёгких и лишённых страха. Они не опасались Лешего, коварных русалок и неведомых чудищ. Их беспечности можно было бы позавидовать.

Ах, как захотелось заплясать, запеть, пустить по реке цветочный венок и подмигнуть какому–нибудь молодцу, обещая скорую встречу, а потом не явиться. Лес вскружил Василике голову. Ещё немного – и пустится в хоровод, обнимет зелёных лесавок и отдастся им нежити на радость. Впрочем, в детях Лешего не было огней Жизни – вместо пламени внутри мелькали землистые тени, оттого и глаза их сверкали злобно. Рождённые от нежити, лишённые пламени, они жаждали тепла и хотели пожирать его днями напролёт. Дай им несколько капель крови – и они откроют неведомые тропы, проведут сквозь зелёный полумрак, овраги и кочки к нужному месту, но никак иначе. Нечисть обожала кровь, горячую, сладкую, как только что сваренный сбитень.

Василика хмыкнула и покачала головой, а затем вернулась в избу. Не получит родня лесного хозяина сегодня доброй поживы. Да и ей ничего не надо было от мавок.

– Погадай мне, – вдруг попросила она Ягиню. – Ты ведь можешь?

– Дурное дело, – фыркнула ведьма. – Ты сейчас на распутье находишься. Там столько дорог, что и карт не хватит.

– Даже на любовь? – усмехнулась она.

– Даже на любовь, – Ягиня кивнула. – Лучше сходи в баню, попарься, а потом берись за дело, раз кушать не хочешь. Надо воды наносить и сделать несколько отваров. Рук не хватает.

Василика не стала спорить. Наверняка старая ведьма видела и знала больше. Может, и глаза её глядели по–другому, не как у людей и не как у неё самой? Она видела душу Василика и могла сказать, чего ей и впрямь не хватает. Если отправляла купаться – значит, не зря, хоть Василике не очень хотелось идти в натопленную паркую мыльню.

В предбаннике она скинула посеревшее платье и похвалила Банника, который додумался приготовить чистые одежду и полотенце. Лохматый дух захихикал и исчез. Василика улыбнулась и прошла в комнату, где стояли бочонки с тёплой водой. Неподалёку лежал травяной веник. Эх, будет славно! Что–что, а мыться ей нравилось, хоть и часто не было сил для подготовки. Если в купеческом доме обо всём заботились чернавки, то здесь приходилось таскать вёдра самой. Иногда этим занимался Домовой, но у духа находились и другие дела.

Василика взяла деревянный ковш, зачерпнула воды и вылила на тело. Вместе с потоком уходили пот и грязь, кожа очищалась, сперва белела, затем румянилась. Василика по–девичьи засмеялась и начала обливаться водой всё больше, не забывая промывать русые волосы. Эх, хорошо, славно! Не водица то была, а настоящее море целебных огоньков. Жар гнал прочь все страхи и сомнения, очищал не только тело, но и душу, и Василике становилось удивительно легко.

Она убрала ковш в сторону, схватила травяной веник и принялась бить себя, прогоняя остатки черноты. И правильно: прочь треклятую тьму, нечего ей хозяйствовать в душе молодицы, и не простой, а ведьмы. Василика вдохнула запах хвои, можжевельника и полыни. Чудный веник! Не зря провозилась, собирая травы.

– О, совсем другое дело, – усмехнулась Ягиня, когда Василика вышла из мыльни румяная, чистая и с улыбкой аж до ушей. – Теперь, молодица, кушай и берись за работу. Дел мнооого.

– Благодарю, – она с удовольствием схватила щи и начала хлебать. Пустой живот требовал сытной пищи.

– Да ты вся светишься! – хохотнул Всполох. – Прям ярче меня!

Блаженство, окутавшее Василику с головы до ног, не уходило. Жар пульсировал в крови, вынуждал искриться силой и переливаться сиянием. Она с аппетитом доела и принялась за работу. Ягиня с усмешкой наблюдала и подсказывала. Ведьма могла бы собой гордиться – её ученица с довольным урчанием таскала вёдра, а после смешивала травы и делала это так ладно, что даже Всполох поневоле залюбовался.

Работа кипела. Отвары варились, настаивались, заговоры начитывались, а ведь надо было ещё между делом озаботиться ужином и непременно угостить Домового и Всполоха. Всё давалось Василике необычайно легко. Закончив подметать избу и убедившись, что пряные зелья стоят в углу, она прошмыгнула во двор, взяла заскучавшего Яшеня и повела коня за ворота.

Ягиня не была против. Ведьма позволяла ей вольно кататься по перелеску, а если Василика привозила с собой травы или снедь, то и вовсе радовалась. Вот и сейчас ей захотелось поскакать на коне, посидеть на тихой поляне и взглянуть издалека на Радогощь.

В избе дни пролетали незаметно. Очень быстро русальная седмица сменилась месяцем липнем, когда травы, ягоды, грибы и впрямь липли к рукам, сами просились в туес, а деревенские дети бегали почти голышом и боялись только одного – злой Полудницы с острым серпом в руках. Василика проскакала по перелеску, сделала круг–другой, выехала к окраине и привязала поводья к толстой ветке. Яшень остался в стороне, а она уселась на зелёной траве, начав расплетать косу и напевать:

– Ой ли–лю, ой ли–лю, я тебя, родной, люблю, – она улыбнулась и взглянула на верного коня. – В гриву травы заплетаю, вечным другом нарекаю.

И в самом деле: не петь же ей о добрых молодцах из Радогощи? Василика видела в них побратимов, с которыми можно было пить сбитень, рисовать похабщину на земле, обкидываться снегом, но никак не миловаться у костра. А между тем душа её девичья жаждала чего–то подобного, но признаваться в том Василика не могла. Что Ягиня, что Калина – обе смотрели на молодиц снисходительно. Первая и вовсе посоветовала пить мятные чаи, чтобы унять жар в груди.

Отчего–то вспомнился молодец, что снился ей едва ли не каждую седмицу. В нём не было ничего красивого, а от чёрных ладоней веяло кровью и пеплом, но глаза парня горели таким пламенем, что сопротивляться она не могла. Такие воины не приезжали в Радогощь – они состояли на службе у князя, рубили головы, сжигали деревни, насиловали девок, а в свободное время пили вино. Эти молодцы казались Василике хуже духов Нави, ведь последние губили людей из–за голода, заложенного природой, но никак не по собственной прихоти.

Служители Нави… Она улыбнулась, вспомнив их красоту. Статные лица, пышные кудри, добрые взгляды. Если не знать, то легко обманешься. Однажды ей удалось поплясать с ними, совсем немного. Василика схватила нечеловеческую руку и запрыгала вдоль костра, всматриваясь в костяную маску. То была жуткая тяга. К живым людям так не тянуло, как к ним. Ягиня вместе со Всполохом оттаскивали её чуть ли не за косы. Ведьма грозила ей страшной карой, обещая выпороть так, что она не встанет ещё пару седмиц и пролежит добрую часть лета на животе. Духи шипели, не желая отпускать добычу, но Костяная вырвала из их лап Василику и утащила в избу, рассыпая проклятия.

– А бывает ли оно вообще? – она грустно взглянула на Яшеня. – Калина отца не особо жаловала, да и девки наши миловались с молодцами только для того, чтобы потом перед друг дружкой хвастать.

Молодицы выли от горя, уходя в дома женихов, и то тоже казалось слишком странным. Разве могла девка, идя за милого, заливаться слезами и обнимать порог родительского дома? И зачем тогда идти, если можно было оставаться?

Василика усмехнулась. Калина сейчас побагровела бы и назвала её глупой. Ягиня на подобные вопросы лишь качала головой и повторяла, что люди слишком простые и не видящие дальше собственных кошельков. В чём–то ведьма была права. Василика вплела в густую косу еловые ветки. Вышло странно: мягкие волосы плохо смотрелись вместе с колючей хвоей, но переплетать не хотелось.

– Ладно, дружочек, – она спрятала гребень в карман платья. – Надо возвращаться, а то дел ещё много.

Не зря ведьма оживила Василику, придала ей целую гору сил. Ягиня надеялась, что она будет трудиться до глубокой ночи. Костяная была справедливой: сперва позволяла ученице отдохнуть, очиститься, впустить в тело силу, напитаться ею, подкрепиться, а после браться за дела и работать, пока луна не начнёт клониться к низу и пока силы не покинут Василику.

Ведьма не позволяла ей ни подолгу лежать на полатях, ни ходить с потухшим взглядом и поражать всех усталостью. Ягиня всегда твердила, что им, ведающим, надо в первую очередь думать о себе, а после – обо всём остальном. И у Василики каждый день начинался с умывания, прогулки и вкусного завтрака. Конечно, не купеческая жизнь, но лучше, чем любая изба доброго молодца, пусть и приходилось таскать вёдра воды из колодца, покупать мясо иной раз или охотиться, ставить силки. А всё же – свобода, не неволя, которой пугали с младенчества.

Яшень сделал круг–другой по поляне, а после пересёк знакомые ворота. Ягиня уже поджидала её у порога.

– Всё никак не нагуляешься, – она покачала головой. – Лучше возьми ведро воды и пойди вычисти предбанник, а то там скоро всё зарастёт паутиной.

– Да, – кивнула Василика. – Что–нибудь ещё?

– Потом поможешь мне со снадобьями, – ведьма зевнула. – Надо девкам из твоей деревни по отвару сделать. Просили, представляешь, – и тут же хохотнула, – чтоб кожа белее была! Вечно им в родительских избах не сидится, беспокойные.

Василика кивнула и пошла к колодцу. Повезло, что он находился прямиком во дворе, не надо было бегать к речке через овраг, слушать дивные песни русалок и завидовать их красоте. Что неживые девки, что неживые парни – все отличались ладными станами, чудными лицами. Жаль, внутри них чернела пустота. Василика видела и ощущала её точно так же, как летнее тепло, и сама о том жалела. Было бы славно восхищаться неживыми, а не ужасаться мраку.

– Тоскует наша молодица, – вздохнул Всполох. – Некому сгубить её молодость, вот и тоскует.

– А тебе бы всё хохотать и слухи разносить, – покачала головой Ягиня. – Лучше девке помоги, раз заняться нечем.

– Не переживай, Василика, – дух подлетел к ней. – Вдруг я молодцем обернусь, и мы вместе как запляшем и замилуемся!…

– Тьфу на тебя трижды, – послышался ворчливый голос ведьмы. – Кому сказала, не смущай девку зря!

Василика улыбнулась. Она даже пожалела, что видела в нём младшего брата, но никак не молодца и уж тем более не доброго. Впрочем, духом он был полезнее, особенно когда помог подогреть воду и убрать грязь. За наведением порядка время пролетело быстро, и они не заметили, когда во дворе потемнело и солнце спряталось, уступив место луне. За воротами послышался топот копыт. Всполох быстро затолкнул Василику в баню и приказал на высовываться.

– Хозяйка сказала, – прошипел дух. – Нельзя тебе в избе быть, пока Мрак там.

– Сама же отвадила, – Василика уселась на лавку. – А чем он опасен–то, Мрак этот?

Она слышала, что Мрак, Светоч и Месяц иногда останавливались у Ягини, но не понимала, почему ведьма прятала от них Василику. Неужели её гости были хуже духов Нави?

– Сгубит, – съёжился Всполох. – Так, что шутить потом не захочется.

IV. Костяной дом и ягодное вино

Я чуть не умер, но потом не умер,

Горело небо, океан горел

Мельница

1.

Сколько времени Холмогорское княжество не знало бед? В последний раз собратья Врана пировали, когда он ещё был маленьким птенцом и только учился летать. Теперь же он пересекал леса и людские города, пугая народ своим появлением.

Его следовало бы назвать одним из вороньих царей, но у них никогда не было вожака – его собратья жили по–своему и не мешали другим. Врану повезло родиться удивительно выносливым и сильным. За это его любили ведьмы, колдуны и жители Нави. Только он мог пересекать грань миров и передавать послания живых и мёртвых. У иных не хватало сил – уж слишком сдавливал Навий мир. Он и сам порой едва уносил крылья оттуда.

Знал бы кто, какой там тяжёлый воздух! Врана сдавливало, а снизу скребли когтями жители нижнего мира. Они чуяли тепло и жаждали его. Потому Вран не мог ни остановиться, ни снизиться – оставалось только сопротивляться и лететь дальше.

Мало кто из его собратьев бывал в Нави, мало кто забирался так глубоко, поэтому Врана любили и даже наделяли колдовской силой, вливая ему в кровь необычайную мощь. Ворожба помогала ему легко проноситься мимо мёртвых тварей и приземляться прямиком посреди костяного дворца. Белоснежного, острого. Вран осмотрел башню из человеческих черепов и заметил, что она стала немного выше. Видимо, к её хозяину снова присылали неупокоённых. Там, в Яви, их убивали, превращая в заложных покойников. Навий колдун охотно принимал их и обращал в прах.

Иногда последнего называли царём, но то было неверно. В мире Нави не могло быть царя – никто не мог властвовать над самой Смертью. Никто не знал, как давно и почему среди мёртвых поселился живой колдун, что он сделал, как поборол саму Смерть или договорился с Мораной. То была загадка. Вран же видел, что он спокойно жил в доме из людских костей, иногда пил отвары с живой или мёртвой водой и писал письма знакомым ведьмам.

Колдун жил в мире Нави так давно, что его прозвали Бессмертным, а за худобу и костяной дом – Кощеем. Впрочем, вид у него всё ещё был вполне человеческий. Бледный, худой, но по–прежнему отдающий пламенем Жизни.

– Принёс? – Кощей отряхнул смольную мантию и хмуро взглянул на Врана. Тот потянул лапу вверх, позволяя стянуть письмо, а вместе с ним и склянку с колдовским отваром.

Колдун развернул бумагу и принялся внимательно читать. Вран не узнал, что было в письме – Кощей сразу же бросил его в пламя свечи, стоявшей рядом, схватил склянку, залпом выпил прозрачный отвар, который отдавал полынью, и выдохнул.

– Во дела, – покачал он головой. – Иной раз жалею, что от живых отстранился.

Вран ничего не ответил. Кощей мог сколько угодно жаловаться на собственную участь или ворчать – его всё равно никто не слышал уже много столетий. Вран не помнил, останавливались ли во дворце живые, хотя ходили слухи, что временами к Кощею приходили ведьмы, самые могущественные из них, которые могли спокойно пересечь грань и погостить в мире Нави седмицу–другую. Но мало кто верил в подобное, ведь все знали, что с того света не возвращаются. Только самые выносливые вороны могли пересекать границу и недолго оставаться среди мёртвых.

– Передашь ведьме моё согласие, – сказал Кощей. – И смотри, не перепутай, а то все перья поотрываю.

– Не поотрываешь, – фыркнул Вран. – Но я тебя понял, всё передам.

Он не без удовольствия покинул костяной дворец. Хмурый Кощей никогда не нравился Врану, как и весь Навий мир, где вечно кто–то выл, стонал и плакал. Конечно, были и те, кто обретал заслуженный покой, и тогда души их покидали эту мучильню, устремляясь далеко вверх. Отчасти этим занимался Кощей. Может, то и было главным условием? Смерть не трогала его, а он помогал и ей, и богам, и душам. Не самый благодарный труд, хоть и благородный.

Интересно, что заставило его отречься от Жизни? Тут тоже оставалось полагаться на слухи. Старшие ещё в детстве рассказывали Врану, что Кощей Бессмертный когда–то давно был юношей, полным надежд и веры в лучшее, а после повидал войну, кровь, море предательств и коварства, поседел раньше времени и возненавидел даже воздух, которым дышал, потому как всё вокруг казалось ему отравленным, полным человеческой хитрости и двуличия. Тогда Кощей чуть ли не плюнул богам в лицо, презрел их и их мир и сам вошёл в царство Смерти, но Смерть не знала, что с ним делать: боги не пускали его в высший мир, а для Навьего царства он был слишком чистым. Вот и пришлось договариваться, и с тех пор сидел Кощей в костяном дворце, хмурился, писал о всяком знакомым ведьмам, иногда посылал подарки и ничуть не менялся со временем.

Многие ворожеи были ему благодарны, ведь только он мог доставать мёртвую воду – ценную вещь, нужную для разных колдовских дел. Вран не мог много унести с собой, поэтому приходилось ведьмам довольствоваться небольшими склянками, но и то было им в радость.

Вран летел через мрачный лес. Внизу просили и шипели Нави. Те, что посильнее, принимали облики прекрасных юношей и дев. Они предлагали ворону сладости, кровь, воду и много отдыха. Иной раз приходилось поднимать голову, чтобы увидеть серость вместо ясного неба. В мире мёртвых не светило солнце – вечнозелёные кроны плотно окутывал молочный туман, не давая увидеть, что творилось в вышине. Вран знал, что последней не было – лишь бескрайняя пустота.

Удивительно, как Кощей не сошёл с ума, прожив наверняка не один век в одиночестве, среди тварей и мрака. Видимо, он видел худшее. Его могли убить собственные друзья или полюбовница. А может, и то, и другое – не зря ведь поседел в молодости. Если судить по его виду… Вран сказал бы, что Кощей увидел всю черноту мира и испытал её на себе. Незавидная участь.

Он поёжился от одной мысли и полетел как можно быстрее. Всё же Навий мир казался Врану слишком безумным и жутким – чего только стоили лики, вырезанные на стволах деревьев! Они изображали мучения, вынуждая милосердного путника остановиться. Но стоило замереть и засмотреться, как из ниоткуда наверняка появились бы лапы и схватили живого. Вран видел это однажды, потому прекрасно знал: не стоило обращать внимания ни на них, ни на остальных тварей.

Чем раньше он доберётся до живых, тем лучше. Там и передохнёт, и отоспится, и восстановит силы.

2.

Лихое пламя отплясывало в глазах Мрака. Ягиня внимательно наблюдала за гостем. Чёрный всадник оставил коня во дворе и с усмешкой попросил её подать хорошего вина и мяса. Пришлось посылать Домового в погреб. Сама она спускалась бы долго, годы всё же были не те.

– Отчего не позовёшь свою помощницу? – Мрак наклонил голову вбок и начал перебирать угольные кудри.

– Занята она, – сказала ведьма, подавая молодцу кусок запечённой курицы.

– И чем же? – он хищно облизнулся.

– Не твоего ума дело, – Ягиня осмотрела его и от всей души пожелала, чтобы Мрак прочувствовал её негодование. Возможно, ей удалось. По крайней мере, Мрак замолчал и начал жевать мясо.

Вестник Ночи отличался непослушанием. Поговаривали, будто в его душе поселилась нечисть, она же и заставляла Мрака творить зло. Если Светоч и Месяц помогали окружающим и выполняли волю богов, не жалуясь, то чёрный всадник постоянно приносил беспокойство и погибель. Оттого и слухи по свету пошли, будто цвет Смерти – смольный.

Обычно Мрак задерживался в доме. Дремал на полатях, спорил со Всполохом или просил Ягиню отварить свежего сбитня, но в этот раз он быстро доел курицу, поблагодарил хозяйку и хотел было шутливо поцеловать её в лоб.

– Прокляну, – шикнула Ягиня.

Мрак рассмеялся и с усмешкой вышел во двор. Ведьма проследила за тем, чтобы он взял своего коня и ускакал за ворота. Хорошо, что не стал подходить близко к бане. Видимо, проникся её негодованием и решил не спорить.

– Поезжай–поезжай, – сказала она ему вслед.

Она не сказала вслух, но понадеялась, что вестник Ночи понял её намёк. Не видать Мраку Василики, как собственных ушей, пусть другим девкам голову морочит, лишь бы её не трогал. У её молодицы и без того забот по самую макушку.

– Я всё вычистила! – нашлась она тут же, выскочив из бани вместе со Всполохом.

– Легко на помине, – хмыкнула ведьма. – Ну пойдём, время отвары заговаривать.

Василика побежала в избу. Всполох взглянул на Ягиню и кивнул, мол, всё хорошо. Девка не спрашивала – значит, пламенный дух уже проболтался или сама додумалась. Не стала бы она так долго в бане возиться, если бы не поняла, что ведьма нарочно хотела её спровадить.

Всё шло так ладно и гладко, что казалось подозрительным. Василика бегала из одной комнаты в другую, не задавала лишних вопросов, не вредничала и не просилась прогуляться ещё раз. Да и Мрак слишком быстро унёсся, даже в окошко бани не заглянул, хотя мог бы.

– Фу, – поморщилась ведьма, – заговором за версту несёт.

– Каким–таким заговором? – нашёлся Всполох.

– Сам знаешь каким, – Ягиня взглянула на духа. – Глаз с молодицы не спускай.

Василика читала заговоры и заклинала отвары. Всполох присматривал за ней. Конь во дворе ел остатки овса, куры притихли в углу. Ягиня, убедившись, что всё шло своим чередом, выдохнула. Над головой послышалось знакомое карканье.

– Один ускакал, другой явился, ну конечно, – она покачала головой и сказала нарочито громко: – Здравствуй, Вран Воронович, лет сто пятьдесят тебя не видела!

– Врррёшь, каррга, – гаркнул тот, приземлившись на крышу старого сарая.

– Хоть бы поблагодарил, – Ягиня сразу нахмурилась. – Принёс?

Вран показал ей лапу с привязанной маленькой склянкой. Да, пожадничал Кощей. А может, просто поленился, не захотел лишний раз спускаться к мёртвой реке и таскать вёдра.

С Бессмертным Навьим жителем ведьма дружила давно. Их познакомила умершая Кислица, хоть Ягиня ни разу не видела его. Она не ходила по ту сторону и не собиралась, но иногда получала записки от старого знакомца. Верный помощник всех колдунов и ведьм Вран Воронович приносил их с давних лет. Он летал в Навье царство ещё птенцом. Поговаривали, что Вран раньше не был таким смелым, а после нахлебался колдовских отваров, окреп и благодаря им жил долго, летал быстро и даже грубил разным ворожеям.

Про Кощея Ягиня слышала много, знала же мало. Слухи ходили разные. Кислица говорила, что и Жизнь, и Смерть отвергли его, хотя если припомнить… Да, Кощей сам отказался от Жизни, когда прошёл через всевозможные ужасы и испытания, увидел, как тела погибших друзей становились голыми костьми, как их затаптывали те, перед кем надо было преклонять колени, как его полюбовница скакала нагишом перед его же собратом… Страшно было представить, каким стало его лицо, искажённое этой тяжестью! Не каждый мог выдержать подобное, и Кощей не стал исключением – дух его сломался, и Бессмертный (а тогда ещё человек) изо всех своих сил проклял богов.

– Если такая справедливость, то я буду вне её! – Ягиня слышала его крик так, словно бы это случилось совсем недавно. Отрывки воспоминаний изредка появлялись в снах, когда она думала о Кощее и искренне сочувствовала ему.

Никто не заслуживал подобной участи.

А самое паршивое, что ей, ведьме, то было на руку, ведь только Кощей мог доставать мёртвую воду и только он, Бессмертный, мог уберечь Василику от Мрака, если самой Ягини не станет.

Карты говорили о недобром, потому ведьма спешила дать ученице самое главное, рассказать о важном. Остальное можно было додумать, в конце концов, рядом с Василикой останется Всполох, а ещё Домовой и, собственно, Кощей. Тревожно было оставлять молодицу среди них, но что она могла поделать? Кислица ведь тоже ушла, оставив Ягиню посреди леса и духов Нави. Ей было проще – в спину не дышал Мрак. Вообще всадники быстро приняли новую хозяйку. Месяц – удивительное дело – подарил серебряное покрывало, что грело в самые лютые морозы. Поэтому Ягиня всегда подавала ему вкусное, прятала пригоревшую кашу и ставила на стол мясную похлёбку со свежими лепёшками.

– Ох! – воскликнула она. – Вот ведь память–то! Совсем забыла сказать!

Она не рассказала Светочу и Месяцу о том, что после её ухода изба опустеет. Наверняка разозлятся, затаят обиду, но что ей делать? Не заставлять же Всполоха принимать гостей? Да и Домовой не станет выполнять её работу.

Задумавшись о будущем, Костяная Ягиня совсем забыла про Василику. Ведьма вышла во двор, чтобы проверить, насколько хорошо хранят дом обережные знаки, не стёрлись ли они ещё, ведь чертила она их… Давно, уже и не вспомнить. Года два или три назад? Стоило бы проверить.

Если защита ослабеет, лесная нечисть нагрянет в дом. Не зря ведь нежити бродили вдоль ворот, даже скреблись, пытаясь сделать подкоп, но ничего у них не выходило. Ведьмина изба была крепостью и держалась на заговорах и вычерченных знаках. Последние сплетались в колдовской круг, золотились, горели огнём и прогоняли незваных гостей прочь.

– Беда, хозяюшка! – к ногам прикатился Всполох. – Беда нагрянула, горе горькое!

– Говори, – она нахмурилась.

– Ускакала Василика с этим, – дух скривился, – Ворвался в избу, чёрный, страшный, одни глаза горят! Ухватил – и на коня! Я даже пошевелиться не успел!

И права ведь была, сотню раз права! Беда не покидала дом – она притаилась змеёй и выжидала, пока Ягиня отвлечётся. Слишком быстро ускакал Мрак, слишком покладистым был. И не зря.

3.

Молодцы часто обижали девок. О том Василике рассказывала кормилица давным–давно. Поэтому она не злилась на Ягиню и сидела в предбаннике, ожидая, пока ведьма спровадит гостя. О том, что чёрный всадник не уехал, а лишь притаился возле ворот, Василика поняла только тогда, когда тот схватил её за руку, вывел во двор и посадил в седло. Всё случилось тихо и быстро, даже конь не заржал, а после поехал бесшумно. Один лишь Всполох вскрикнул и покатился шаром прочь.