Читать онлайн Виноградники в цвете бесплатно

Художественное оформление: Редакция Eksmo Digital (RED)

В оформлении использована фотография:

© VikaValter / E+ / Getty Images Plus / GettyImages.ru

* * *

«Приди, возлюбленный мой, выйдем в поле, побудем в селах;

Поутру пойдем в виноградники, посмотрим, распустилась ли виноградная лоза, раскрылись ли почки, расцвели ли гранатовые яблони»…

Глава 1

В тот день ничего не предвещало перемен. День как день. Как тысячи других дней, когда ничего не происходит. И до этого дня я считала себя вполне состоявшейся женщиной и была довольна своей жизнью. В принципе. Вот только ночью мне опять приснился кошмар. И приснился Он.

Я не люблю Его имя. К тому же, я всегда называла Его на «вы» и обращалась к Нему по имени – отчеству. Мне так нравилось. Но прошло уже десять лет и за все это время я стала называть Его сокращенно: Он. И все. Коротко и ясно. К тому же, я очень редко о Нем говорю. И думаю.

И вдруг Он приснился. В этом кошмаре… Мне снилось, что я склонилась над ванной и рассматриваю ее дно. А на дне – ребенок. Крошечный. Как кукла. Я присмотрелась еще внимательнее, и вдруг поняла – это и в самом деле кукла. Пластмассовая. Лысая головка с закрытыми глазками, две ручки и одна ножка. Я начинаю судорожно искать еще одну ножку, и вдруг падаю, а в ноге раздается адская боль. Это я сломала ногу. И когда я заплакала, вошел Он. И спросил: «Почему ты сломала именно ногу»? Я сказала: «Может, я иду не той дорогой»? И проснулась. Нога не болела. Просто старый перелом. Хотя след остался на всю жизнь. Я всегда гордилась своими тонкими, как говорил Он, утонченными лодыжками, и вот теперь, вместо пары, имею лишь одну такую. Обидно.

* * *

«Скажи мне, ты, которого любит душа моя: где пасешь ты? где отдыхаешь в полдень? к чему мне быть скиталицею возле стад товарищей твоих»?

* * *

Я давно перестала обращать внимание на сны. То есть, мне просто некогда.

По дороге я уговаривала себя успокоиться и не принимать этот сон близко к сердцу. Это просто кошмар. И все же позвонила Ирке и выпалила:

– Мне приснился Он.

Голос у меня сорвался, и Ирка сразу все поняла.

– И что?

– Как-то боязно. К чему бы?

– Ни к чему. Прошлое иногда возвращается. Это память. Деятельность мозга. Забей.

– Ир, да я давно забила, десять лет назад, а все равно как-то не по себе.

– Бывает.

– Ир, я сбита с толку. Не знаю, что мне теперь делать. Забывать снова? Я-то думала, что уже все забыла!

– Забудь, – твердо сказала Ирка. – Забудь снова.

– Черт, я всю жизнь только и делаю, что забываю свою жизнь. Ир, я вдруг поняла сегодня, как устала…

Ирка вздохнула.

– Может быть, все изменится. Ты выходишь на новую работу. Новые впечатления… И все такое…

– Ага. Я поэтому и ушла с прежней работы. Ир, может, мне уехать?

– Куда? – испугалась Ирка.

– Далеко. Очень. В Ирландию. Или в Шотландию. Надо было сразу уезжать. Ведь именно Он меня здесь и держит! Оборвать эту связь к чертовой матери!

– Заткнись, – рявкнула Ирка. – На работу опоздаешь.

– Вот. А летом, во время отпуска, я уеду. Поедешь со мной? – не обратила я внимания на Иркин выпад.

– Казакова!..

– Нет, правда!

– В Шотландии водятся приведения. Избавишься от одного и приобретешь сразу десяток, – хмыкнула Ирка.

– Там мужчины носят килт. И играют на волынках. Или можно в Ирландию. Там не носят килт? На волынках не играют? Хотя, мне все равно. Меня это не раздражает… Так ты поедешь со мной?

– Боюсь, что я с тобой не поеду. Я буду напоминать тебе о прошлом, – тихо сказала Ирка и отключилась.

* * *

* * *

Но Он уже вернулся. Как болезнь. Потому что жизнь без Него – это сплошной рецидив. Просто я научилась жить без Него и не обращать внимания на последствия этой болезни.

…Но этот сон… как я могу забыть его?.. А меня ведь до сих пор преследует запах крови и легкая дурнота… Я сказала вслух:

– Это не трагедия. Так бывает.

И заревела. Я думала, что разучилась реветь. Даже просто плакать… Не знаю, сколько прошло времени… Меня оно сейчас мало интересовало… … Постепенно слезы закончились. Я пару раз всхлипнула и нервно закурила сигарету. И даже обратила внимание на часы. Жизнь возвращалась на круги своя… Потом еще некоторое время я сидела и глубоко, ровно дышала. Вдох – выдох, вдох – выдох…

…Звонок телефона привел меня в сознание. Это была, конечно же, Ирка. Я услышала ее растревоженный голос:

– Что, все так серьезно?

Мне стало стыдно. Своей трагедией я основательно травила Ирке жизнь. Надо с этим завязывать.

– Прости, Ир. Нервы. Все уже в порядке.

– Точно? – с сомнением протянула Ирка.

– Не хватало еще, чтобы я из-за кошмаров переживала.

– Вот тут ты права.

– Ладно, вечером поговорим. Иначе я на работу опоздаю.

Я убрала телефон и посмотрела в зеркало. Ну и видок у меня! Перед лекцией мне непременно нужно посетить дамскую комнату и навести марафет. Я покачала головой и тронула машину. Истеричка. Десять лет прошло… Я не умерла тогда и сейчас выживу. У меня особая тяга к жизни. Просто забыть. Просто не вспоминать. А этот сон и истерика – просто разрядка организма.

* * *

* * *

День как день, думала я. Как тысячи других дней. Прошлое – прошлому. Я живу настоящим. А впереди меня ждет будущее. Только я не знала, что это будущее сейчас столкнется с моим настоящим. Нос к носу. Глаза в глаза. А глаза у него серо-голубые, какой-то непонятной формы, но очень красивые, по-мужски красивые… Бац!.. Это мое испытание. Мое чистилище. Мое прощение. Моя Песнь песней…

Глава 2

Мы познакомились с ним банально, как в кино. Или как в нудной рекламе. Даже обидно, честное слово! Я шла на шпильках и тащила в руках кучу бумаг. Словом, всякие там журналы, тетради, блокнот… А он налетел на меня… Я покачнулась на своих шпильках, будь они не ладны, и, чтобы не шлепнуться, решила вернуть себе равновесие. Ага. Расправила руки, как крылья, и все рассыпала, все свои бумаги…

А если бы не эти мои шпильки, как бы все получилось, а? Я бы устояла на ногах, он бы извинился и прошел мимо, и я бы продолжала видеть во сне кошмары… Хотя, нет. Нет! Он бы все равно, в знак извинения, пригласил бы меня на чашечку кофе…

Словом, он сел и начал собирать все мое имущество. Я тоже села на корточки, и тоже стала собирать, бумаг у меня была целая туча. Нет, целое грозовое облако. Я даже не взглянула, кто это меня чуть с ног не сшиб. Он, кажется, тоже… И тут… Снова, как в кино, мы как-то одновременно взглянули друг на друга… У него были такие глаза, такая улыбка, меня как током дернуло… И все, что я успела собрать, я опять уронила, потому что у меня даже руки задрожали… И я вдруг отчетливо подумала: «Какая, к черту, Ирландия? Вот она – жизнь. И я хочу жить»…

Шекспир писал: «Весь мир – театр и люди в нем – актеры». Джим Моррисон говорил: «Мир – это фильм, снятый людьми». Герман в «Пиковой даме» Чайковского, пел: «Что наша жизнь? Игра…»…

Все наши истории банальны. Если подумать.

Я посмотрела на него и в моей голове поплыли строки:

Люди банальны даже в экстремальных ситуациях. Кто-то паникует, кто-то теряет способность мыслить, кто-то страдает и худеет, кто-то волнуется и ест, а я вспоминаю стихи… Да, в этом я оригинальна…

Действительно, глаза его – весь горизонт. Оказывается, это возможно.

Я раньше читала об этом и в кино смотрела, но никогда не верила, что так бывает: вот посмотрела на человека – и все, просто голова кругом пошла, словно вмиг опьянела. Нет, это определенно не любовь с первого взгляда, что-то другое, потому что вдруг полюбить нельзя.

Может, откроет рот человек и станет заикаться. Или крыть матом, например. Или у него просто дурно пахнет изо рта. Какая уж тут любовь. Словом, что там бывает с первого взгляда, я не знаю. Наверно, это что-то физическое. Притяжение. Потому что я увидела в тот момент в его глазах… не знаю, что? Интерес? Искру? Туман? Желание? Это самое притяжение, которое я почувствовала, или все вместе взятое.

Мы собирали мои чертовы бумаги, наши руки постоянно соприкасались, (избитая фраза, что поделать), я нервничала, потому что от него шли то ли флюиды, то ли он обладал океаном харизматического обаяния, то ли излучал какие-то электрические потоки, (я абсолютно не разбираюсь в физике); а тут он еще возьми и заговори, черт его дери! От его голоса я просто сошла с ума. Он был низкий и я вся завибрировала от этих звуков.

– Я виноват и с меня чашка кофе, идет? Вы с какого курса?

– С пятого.

– Я тоже. Ну, до встречи.

Мы уже собрали мои бумаги, он помог мне подняться и я чуть не растаяла. Я видела, физически ощущала, что он торопился, но и уходить не хотел. Но он, все же, ушел, добив меня напоследок своей обворожительной улыбкой. Я изловчилась, выхватила телефон и шепотом сказала Ирке:

– Ирландия точно отменяется. Я уже все забыла и не хочу об этом говорить.

– Та-ак, – протянула Ирка с заметным облегчением. – Что еще случилось?

– Вечером, все вечером.

Я убрала телефон, глубоко вздохнула, длинно выдохнула и двинула в аудиторию.

Я шла и думала, что весь ужас моего положения заключается в том, что я, конечно, с пятого курса, но не студентка, а преподаватель современного русского языка, а он студент второго курса и ему, значит, где-то двадцать лет. Двадцать один. А мне уже все двадцать семь! И это тоже, в сущности, банальность. Этим сейчас никого не удивишь… Если только саму себя… Хотя… Вот ведь судьба – шутница… Она никогда не предлагала мне легких дорог, я всегда шла путанными тропками… Вот и сейчас – новая тропинка, но куда она меня приведет?.. И стоит ли туда идти?..

Нет, надо же такому случиться, что не успела я устроиться сюда на работу, мне тут же подсунули этот второй курс! Вот почему мне не работалось в педагогическом колледже? Я считала, что недостаточно там развиваюсь и мне захотелось большего, захотелось более благодарных слушателей. А еще мне захотелось поменять свою жизнь хоть самую малость…

И я направилась в гуманитарный институт! И вот, не успела прийти, как, похоже, влюбилась в молоденького студента. Ну, или, по крайней мере, очень увлеклась. Это же отвратительно! Я всегда это осуждала. Но что я, в конце концов, не устою перед красивым юнцом?

Может, это потому, что у меня нет детей. Сына. Взрослого сына. Тогда бы я всех двадцатилетних парней считала ровесниками моего сына и ничего бы во мне не ёкало. Но я никогда не была матерью. Нет, только не думать сейчас о материнстве! Нет.

И вообще, пора вспомнить, что у меня есть Петраков. Сегодня же вечером отправлюсь к нему жить, пока он не сопротивляется…

Ну, вот, я пришла. Я глубоко вздохнула и вошла в аудиторию. Да, целый концертный зал, это тебе не педколледж. Я кашлянула и громким учительским тоном завела:

– Здравствуйте… Меня зовут Эльга Сергеевна и я буду у вас вести современный русский язык. Уверена, что филологи – это почти философы, а философам это пригодится, поскольку безграмотный философ – это уже не философ, а непонятый гений, то есть, откровенно говоря, попросту неудачник. – Смешки студентов подействовали на меня самым благоприятным образом. – Итак, мои дорогие, мы с вами начнем с транскрибирования устной речи, уже страшно, не правда ли? – опять смешки. Я расслабилась. Обвела более пристальным взглядом ряды и застыла. На меня смотрел он, этот мальчик, о которого я споткнулась, образно и буквально выражаясь. Черт! Он что же, еще и на моем потоке? Эля, ты пропала! Он смотрел на меня, не отрываясь, и я не могла отвести от него взгляда. Гипнотизирует он меня, что ли? Наконец, я оторвалась от его созерцания. – Итак, начнем…

Я продолжала что-то говорить, а сама думала совсем о другом. Я думала об этом мальчишке. Интересно, а что он сейчас думает? Наверное, разочарован, думал завести легкий романчик со своей однокурсницей, а она оказалась взрослой теткой. Вот такой вот пердюмонокль! Или ему это все равно? Или наоборот, я стала ему более интересна? Одно дело завести роман со студенткой, раз плюнуть, а тут надо соблазнить препода, какой азарт!

Ну, что ж, если так, то я тебе, мальчик, не по зубам! Да, легко сказать. Я ходила и чувствовала на себе его взгляд, а по телу моему пробегала истома. Все-таки повезет какой-нибудь девице. Парень хорош собой, как молодой бог. Да, истинно учительское, литературное сравнение. Молодой, высокий, красивый, стройный… Стоп, Казакова, окстись. Сегодня же к Петракову, на вечер активного секса. Может, у меня какой-нибудь кризис? Или, наоборот, расцвет сексуальности?

Я опять невольно на парня. Он продолжал смотреть на меня. Нет, не без отрыва. Урывками, что-то черкая в тетради. Что он делает? Да он, похоже, рисует меня. Я покраснела. Ну, кто меня еще рисовал? Петраков? Не смешите меня! Никто меня никогда не рисовал.

– Сегодня я хотела бы выяснить, знакомы ли вы в общих чертах с транскрипцией. В принципе, это простая фонетика и это немного проходят в школах, при изучении букв и звуков. – Я посмотрела на него. – Вот вы, как вас зовут?

– Максим Севастьянов.

– Не могли бы вы что-нибудь нам затранскрибировать?

– Мог бы.

Он что, издевается? Тоже мне, нашелся остряк!

– Ну, прошу вас к доске, мистер Мог Бы.

В аудитории раздались смешки. Да, Максим Севастьянов, не на такую напали. Последнее слово всегда остается за мной! Не думайте, что потеряла от вас разум и силу воли. Что же это такое, в самом-то деле, а? Нельзя уж молодой женщине увлечься парнем, так это что, повод вообразить себя Казановой? Сопляк!

Севастьянов стоял у доски.

– Что-нибудь свое затранскрибировать, Эльга Сергеевна, или ваше?

– А вы тоже пишете стихи, Севастьянов?

Смешки студентов просто вдохновляли меня на новые подвиги.

– Тогда что-нибудь из Пушкина, – кивнул Севастьянов.

Ах, вот как, мистер Остряк?

– Давайте из Ницше, вам это будет ближе.

– Нет, я предпочитаю Шопенгауэра.

Ага, ты из той породы юнцов, которых нельзя переговорить и переспорить? Думаешь, самый умный?

– Странно, конечно, в вашем возрасте предпочтение отдается Фрейду.

– Фрейда я прочитал еще в подростковом периоде.

– И вам не понравилось?

– Это смотря в каком смысле. Как чтиво – понравилось, как теория – нет.

– Вот он, студент филологического факультета. Очень интересно. Чем же не понравилась теория Фрейда?

– Да он просто псих, Эльга Сергеевна.

– Почему же?

– Женоненавистник.

– Как и Ницше, я думаю.

– Фрейд унизил роль матери. И вообще, по его теории можно снимать триллеры с элементами эротики. Например, «Блудная мать». «Блудная мать-2». «Возвращение блудной матери». «Блудная мать возвращается снова». «Неотвратимость блудной матери».

Студенты в аудитории покатывались со смеху, а я окинула Севастьянова совсем не учительским взглядом. Интересный, однако, парень.

– Так, ладно, предположим, я с вами соглашусь, Севастьянов. Но значит ли это, что вам по душе теория Шопенгауэра?

– Какая из теорий?

– К примеру та, где затрагивается роль материнства и отношения полов.

– Я не согласен с тем, что мужчина видит в женщине исключительно будущую мать своего ребенка.

– Это когда у полов конфетно-буфетный период, а потом?

– Это смотря какая женщина.

– То есть, судя по вашему ответу, есть женщины-любовницы и женщины-матери, так?

– Если вы о теории Шопенгауэра, Эльга Сергеевна, то мужчина изначально видит в женщине будущую мать.

– По-моему, логично.

– У меня своя теория, Эльга Сергеевна.

– Интересно узнать. Не хотите поделиться?

– Я думаю, что мужчина любит женщину по совсем другим причинам, у каждого мужчины свои причины, интересы, пристрастия и предпочтения в выборе женщины. Но если мужчина не хочет от этой женщины детей, то конфетно-буфетный период заканчивается и они расстаются.

– Что ж. Вполне логично.

Судя по теории Севастьянова, меня никто никогда не любил.

– Все это красивые предположения. Дети должны появляться не от любви. Дети – это ответственность.

– Не согласен. Ответственность должна быть в отношениях сразу.

– Ах, вот так… Что ж…

Я непроизвольно кивнула. Странно, что у такой девицы, как я, воспитанной в строгих правилах, все отношения были безответственными…

– Интересный предмет философия, – протянула я, продолжая разглядывать Севастьянова. – Это искусство ездить по ушам и оставаться безнаказанным за свое поведение, нужно только правильно выбрать себе мотивацию, да, девушки?

Я оглядела аудиторию. Девчонки хохотали, парни хлопали в ладоши, кто-то засвистел, ну полное торжество разума!

– А ведь не все хотят детей, Севастьянов. Это какая из теорий?

– Я таких не знаю.

– Не знаете. А они есть.

– А вы будете вести у нас лекции по философии, Эльга Сергеевна? – спросил какой-то студент.

– Только на вечернем кружке. И только для девочек.

И тут я засмеялась вместе со студентами. Вместо транскрипции устроить невесть что! Бедлам, да и только. Цирк в огнях! А все из-за этого Севастьянова! Решил переплюнуть меня? Ха.

– Хорошо, мои дорогие, пофилософствовали и хватит. Займемся, все-таки, транскрипцией. – Я посмотрела на Севастьянова. Что же ты отмалчиваешься? – Ну, давайте, напишите что-нибудь. Свое или Пушкина.

Севастьянов выглядел каким-то растерянным. Еще бы! Будешь знать, как красоваться перед взрослыми тетеньками! Он написал на доске: «Любви все возрасты покорны». Каков наглец! Надеюсь, это без подвоха?

– В каком смысле? – вдруг брякнула я.

– Во всех, – удивился Севастьянов, потом смутился, схватил тряпку, стер с доски и снова начал что-то писать.

Надо же! Понял, что называется, с полуслова. Севастьянов закончил писать, отошел в сторону, а я вслух озвучила:

– Христос любил сыр и ел много сыра.

Аудитория взорвалась от смеха. Я склонила голову набок, взглянула на Севастьянова уже с уважением. Потом сказала студентам:

– Зря смеетесь, дорогие мои. Это цитата из книги «Тайная жизнь Сальвадора Дали, написанная им самим». Кстати, очень советую. Вам тоже понравилось, Севастьянов?

– Как чтиво.

– Вы вредный человек, Севастьянов. Все-то вам не нравится.

– Что поделать, Эльга Сергеевна.

– А что же на этот раз вам не понравилось?

Севастьянов пожал плечами.

– Не спорю, Дали – гений. Но гениальность – это болезнь.

– Вы так думаете?

– Ну, возможно, Дали и в самом деле играл в гениальность, как он утверждал. Но, либо он был превосходный актер с даром перевоплощения, либо просто был больным человеком, который считал, что он великий актер.

– А вы заговорили его фразами. Помните, была там одна такая: «Я знал, что она знает, что я знаю, что она знает, что я ее не люблю»?

Тут я опомнилась. Вообще-то, у меня лекция, а я тут стою и рассуждаю с Севастьяновым о прочитанных книгах.

– Что ж, Севастьянов. Все верно. Ни одной ошибки. Вы знакомы с транскрипцией?

– В общих чертах.

– Знаете знаки? Крышечка, ер, ерь?

– Это просто.

– Что ж. Садитесь, Севастьянов. Ну, а для тех, кто знаком с транскрипцией совсем в общих чертах, я начну лекцию…

Проводив взглядом Севастьянова, я завела теорию…

…Когда прозвенел звонок, я громко сказала:

– Запомните задание для практического занятия: каждый из вас должен затранскрибировать какое-нибудь стихотворение. Хотя бы в общих чертах. Хотя бы четверостишье. Стихи транскрибировать легче. Все. Вы свободны.

Я села за стол и стала готовить лекцию для следующей группы. Некоторые студенты сразу покинули аудиторию, другие плавно огибали мой стол, забрасывая меня вопросами.

– Вы практикантка?

– Практикующий педагог.

– А что это значит?

– Значит, институт я уже закончила.

– Вы были отличницей?

– Нет, на это времени не хватало, – соврала я. У меня комплекс «зубрилы».

– А вы любите отличников?

– Смотря каких. – (Терпеть не могу! Любых).

– А очкариков? – Это спросил парень в очках. Я улыбнулась.

– Очень. Правда. – Что да, то да. Комплекс великой любви. Мой идеальный мужчина носил очки.

– А почему?

– Что? – вздрогнула я, выпадая из размышлений. Что-то меня заносит.

– Почему вы любите очкариков? – продолжал донимать меня такой же очкарик.

– Вам лучше знать, вы же философ. – Вот привязался!

– И в чем же здесь философия?

Да нет никакой философии, к чертовой матери! Одна пустая болтовня! Но я мило улыбнулась и ответила:

– Философия комплексов.

– Значит, если человеку что-то нравится или, наоборот, что-то не нравится, это комплекс?

– По-моему, логично. Толстым нравятся худые и наоборот. Кудрявым нравятся прямые волосы и наоборот. – Боже, какой бред! Хотя… что-то в этом есть.

– А почему вы пошли преподавать русский, а не философию?

– У каждого своя философия.

– А истина?

– Тем более.

Вот сейчас моя истина заключается в том, чтобы ты от меня отвязался!

– А вы замужем? – спросила какая-то девчонка. Ох, уж этот извечный женский вопрос!

– Практически.

– А теоретически? – Голос был не просто знакомым. Он резанул мне по сердцу.

– А теоретически мы не расписаны, – сказала я и посмотрела на Севастьянова.

– Эльга Сергеевна! Пришел вас поздравить с почином! – в аудиторию вошел декан.

Студенты дружно высыпали, Севастьянов тоже, напоследок метнув мрачный взгляд в спину декана.

– Эльга Сергеевна! У вас успех! Вы очаровали всех студентов! Признаюсь, я немного постоял под дверью, не сочтите за наглость. Просто ваш диалог с Севастьяновым заинтересовал меня. А потом! Просто триумф! Кстати, вы знакомы с философией?

– В общих чертах.

– Великолепно! Замечательно! Только не позволяйте студентам общаться с вами на равных. Не забывайте, вы – педагог, а то они примут вас за подружку и сядут вам на шею, ножки свесят, несладко вам тогда придется!

– Как-нибудь освоюсь, Юрий Тимурович.

– Конечно, конечно, не сомневаюсь, Эльга Сергеевна. Кстати, вы не собираетесь замуж?

Я взглянула на Пашкова. Какого черта ему надо? Что еще за вопросы?

– Пока нет. А что, это как-то влияет на мою работу?

– Ни в коем разе. Просто студенты, боюсь, в вас влюбятся, все без исключения. У них сейчас возраст такой. Все пламенные, ух!

– Вы предлагаете выйти мне замуж?

Пашков порозовел и деланно рассмеялся.

– Ну что вы, Эльга Сергеевна, просто хотел сказать, еще раз, не забывайте держать со студентами дистанцию. Тем более, вы еще молоды. Примут за подружку, беды не оберетесь. А у нас еще сессии.

– Хорошо, Юрий Тимурович. Буду ставить студентов коленями на горох.

Пашков опять неестественно рассмеялся.

– Зачем же так строго, Эльга Сергеевна.

Пашков еще немного, для приличия, похихикал, и направился к двери…

– Юрий Тимурович! – окликнула я.

– А? – растерялся Пашков.

– Вы зачем приходили?

– Что? А… Проверка! – загадочно ответил Пашков и вышел.

Не намекал ли Пашков на что-нибудь конкретное? Например, на нашу словесную дуэль с Севастьяновым? Надеюсь, все мои интересы к Максиму недосягаемы для посторонних глаз, иначе, действительно, будет некрасиво! А может, Пашков ко мне просто и банально клеился? Надо же, подслушивал под дверью! Подумать только! А что, Пашков мужик достаточно привлекательный, ему всего сорок, так что, вполне возможно, он, действительно, ко мне клеился. Это плохо. Если Пашков начнет уделять мне внимание, он заметит, что я уделяю внимание Максиму Севастьянову. Ну и что? Максим не пятиклассник, почему мне нельзя им увлечься? Мне всего-то двадцать семь, какое дело декану до моих пристрастий? К тому же, увлечение мое ровным счетом ничего не значит. Я не собираюсь соблазнять Севастьянова, у меня есть Петраков и баста. Мало ли кем я еще могу увлечься, это все ерунда. Ну, переклинило слегка, подумаешь, забуду!

Я решила на все плюнуть, убеждать саму себя – пустая трата времени, – и пойти выпить кофе. У меня как раз была свободная пара.

В столовой сидел Севастьянов. Он увидел меня, встал из-за стола и сказал:

– Эльга Сергеевна. Вы не забыли? С меня кофе.

Я подошла к столу и села.

– Не забыла, Севастьянов. Несите кофе.

Глава 3

– У всех пары, а вы в столовой, Севастьянов. Прогуливаете?

– У наших сейчас физкультура…

– А у вас освобождение?

– Так точно.

Севастьянов закашлялся. Вроде бы и кофе-то не поперхнулся.

– А что с вами? Что-то серьезное?

Максим посмотрел на меня внимательно, наверное, проверял, интересно мне это или так, дежурный вопрос. А мне было интересно. Очень. Севастьянов сидел передо мной в футболке и я видела его сильные руки. Такая мускулатура от рождения не дается. Не то, что бы передо мной сидел какой-то там «качек», но и явно не «томный юноша со взором горящим». Максим передернул плечами. Видно было, что ему неприятен этот разговор, но он ответил:

– Повреждение правого плечевого сустава, полученное в Суворовском училище.

Ого! Мой интерес к Максиму резко подскочил.

– Вы мечтали стать офицером?

– Конкретно, нет. Хотел избавиться от комплекса.

– Что это за комплекс?

– Комплекс богатого мальчика.

Беседа становилась все интереснее. Я просто не могла остановиться и перестать задавать вопросы, хоть Севастьянов и не горел желанием на них отвечать. А мальчик-то не простой! Хоть я это еще на лекции поняла. Но, мальчик, назвался груздем – отвечай на вопросы.

– А как травму получили?

– В драке.

– За честь мундира?

Максим посмотрел на меня и рассмеялся.

– За честь мундира, так точно. – И опять закашлялся. Военные – они всегда военные.

– Так Суворовское вы не закончили?

– Нет. Был исключен за драку с первого же курса.

– Да что вы? – искренне пожалела я Максима.

– Там с этим строго, – пожал он плечами. – Так что за моими плечами только кадетская школа.

– Уже неплохо, – ободряюще улыбнулась я. – А сюда подались как? От безнадеги?

– Так точно, – усмехнулся Севастьянов.

– Как же вы избавились от комплекса, Севастьянов?

– Никак. Просто плюнул на все, уехал от родителей и открыл свой ресторан.

– Да вы что?

Какой интересный мальчик! Так бы и говорила с ним, не переставая!

– А что еще оставалось делать? Написал бизнес-план, взял кредит, и без фактической помощи влиятельных родителей, открыл свое дело… совсем недавно. 5 сентября открылся. Год назад только все начал. – Севастьянов вздохнул. – Конечно, фамилия сыграла дело. Отец, наверняка, постарался… Прежде чем давать солидный кредит, проверяют досконально.

– И кто же ваши родители? Нефтяные магнаты?

– Когда-то мои родители были простыми людьми. Мама – экономист, а отец бурил, как вы верно догадались, эти самые скважины.

Ого! Вот это пердюмонокль! Я, наконец, заткнулась. Максим усмехнулся.

– Значит, вы у нас бизнесмен, Севастьянов?

– Наполовину. Мне еще кредит платить.

– И зачем вам институт?

– Ну, как же без образования?

– Боитесь, что скажут, мол, Севастьянов тупой, как пень, а деньги на дело отец дал?

Я прикусила язык, да поздно. Главное – не сдаваться. Я пристально и серьезно посмотрела на Максима. Он не обиделся. Совсем. И я поняла, что сформулировала его мысль идентично.

– В этом мире все жестко, Эльга Сергеевна.

О, да ты еще не избавился от комплекса, Максим Севастьянов! Как я это понимаю!

– А почему вы выбрали именно факультет философии?

– А что еще? Мехмат? Биохим?

– Экономика.

– Это скучно. Я выбрал самый интересный факультет. Извините.

– Не извиняйтесь. Я сама выбрала этот факультет по такому же принципу.

Мы рассмеялись.

– Точные науки и языки требуют более тщательного изучения и времени, – все же пояснил Севастьянов. – А уж русский с литературой, философию и психологию знать не сложно. Любой технарь сможет справиться.

– Да, а вот ядерную физику из ста процентов гуманитариев вряд ли поймет и один процент, – улыбнулась я. – И кто еще в курсе, что вы сын богатого папы? – вдруг вырвалось у меня.

– Немногие. Но многие знают, что я, как бы это сказать, не беден… И я вам все это рассказываю, чтобы другие на рассказали. Знаете, как бывает… Один рассказал, другой повторил, третий додумал, четвертый придумал…

Бедный мальчик! Никогда бы не подумала, что можно страдать из-за того, что у тебя богатые родители! Богатые тоже плачут… Но ведь Севастьянов – бюджетник. Надо будет узнать, не похлопотал ли за него папа, купив, к примеру, компьютеры для всего института? Нет, просто интересно.

– Я, конечно, поступил сам, отец ничего не знал, меня взяли на бюджетное, но до сих пор я не знаю, не прикупил ли отец чего для института?

Мне стало так стыдно, что словами не описать! Ведь и так ясно, что Севастьянов совсем не дурак, далеко не дурак, и, откровенно говоря, очень умный малый. Зачем мне нужно знать о кознях его отца? В институте есть преподаватели и журналы, а это скажет гораздо больше. Мне ничего не хотелось проверять и вынюхивать. Зачем? К чему?

– А что у вас за ресторан, Максим, может, я знаю?

– Ресторан «Черепаха».

– Черепаха, черепаха, да, что-то слышала… Да! Знакомые говорили! Помню… Мол, тебе грустно? Тогда пойдем в «Черепаху». Да! Точно! Что у вас за ресторан такой? Там грустно?

– Там грустят.

– Это разные вещи?

– Безусловно.

– Ну, конечно! Я же разговариваю с философом!

– Эльга Сергеевна, я очень хочу, чтобы вы пришли в мой ресторан.

– Зачем? Погрустить?

– Нет, нельзя сказать, что это ресторан только для того, чтобы там сидеть и грустить. Вы должны увидеть. Вам понравится, я уверен. Насколько я вас понимаю, вы тот человек, которому мой ресторан придется по душе. Да.

– Что ж. Вы меня заинтриговали, Максим. Я хочу в ваш ресторан. Но я так занята, правда… Может, какое – нибудь определенное число?

– Хэллоуин.

– Горящие свечи в тыквах и все такое?

– Да.

– Обещаю. Я приду. Уж к Хэллоуину я разберусь со всеми своими делами.

– Ловлю вас на слове.

– Послушайте, а почему такое название странное, «Черепаха»? Что-то связанное с грустью? Грустная черепаха…

Я рассмеялась. Максим пожал плечами.

– Ну, что-то вроде того.

– А конкретно?

– Черепаха – логотип моего ресторана и слоган звучит так: «Не торопись, дай время грусти. Подумай, пойми, прости и иди дальше».

Максим внимательно смотрел на меня. Я улыбалась и пожирала его глазами, так это говорится, да? Все, Казакова, у тебя окончательно поехала крыша. Ты втюхалась в Севастьянова по самые уши. Так это и называется любовью с первого взгляда? И что теперь с этим делать? А Максим достал из кармана джинсов визитку и протянул мне.

– Это вам, Эльга Сергеевна, чтобы не забыли про Хэллоуин.

Такое забудешь, как же! Я посмотрела на визитку. На белом прямоугольнике была нарисована бледно – зеленая черепаха, под ней слоган, написанный буквами поярче, тоже зеленого цвета. А сверху шли прописные буквы бледно-голубого цвета: «От заката до рассвета грустите вместе с нами, если вам грустно». Я улыбнулась.

– Как мило! А кто оформлял визитки?

– Мои художества, – смутился Максим.

– А вы рисуете?

– Ну, немного.

– Суть мало меняет… Значит, вы все придумали сами? Ресторан, концепцию, слоган, логотип, визитки, сами оформляли интерьер?

– Интерьером занимался мой друг, дизайнер.

– Но идеи были ваши, конечно же.

Максим пожал плечами и усмехнулся. Не парень, а один большой талант. Что он еще умеет?

– А почему вы не назвали свой ресторан «Тоска зеленая»?

– Такой уже есть, по крайней мере, был, в Америке, ресторан для русских.

– Ясно.

Да уж, повезет какой-нибудь девушке. Не парень, а мечта. Интересно, какие у него недостатки?

– А почему именно грусть?

– А что еще? Бурная радость? В рестораны ходят, чтобы повеселиться, а так… что-то новое… тем более, в условиях конкуренции выгодно. – Максим пожал плечами. – И вообще, грусть, в умеренных количествах, полезна… В «Черепахе» только медленная, немного грустная музыка, никто не орет, не напивается и не дерется. Тихо, спокойно, мне нравится… И… Нет, я ничего больше не буду рассказывать. Сами увидите.

Я улыбнулась и кивнула головой.

– А как же вы успеваете учиться? Да еще на дневном?

– Я учился на вечернем, – Севастьянов смутился, растерялся, но быстро взял себя в руки. – Хочется получить диплом поскорее.

– Не боитесь запускать бизнес?

– В принципе, там все уже идет и без меня. У меня есть управляющий, я ему доверяю. А на проверки времени хватит.

Да, конечно, доверяй, но проверяй. В этом мире все жестко.

– Что ж… – Я убрала его визитку. – Приду к вам на Хэллоуин.

Прозвенел звонок. Нужно было идти в аудиторию. Я и пошла. Но все не переставала думать о Максиме. А вечером, после работы, я позвонила Ирке. Она у меня работает психологом, так что мне повезло. В том смысле, что поговорить Ирка любит.

– Ир, мне сегодня как-то не по себе, – говорила я с подругой по телефону. – Может, увидимся? Мне так многое нужно тебе рассказать! Может, закатимся в «Черепаху»? Это ресторан такой, – бросила я удочку.

– Закатимся в «Черепаху»? Казакова! Какого черта! Что там у тебя случилось?

– Ну, Ир, я же говорю, в двух словах не описать!

– А мне не до «Черепах», Казакова! Хочешь поговорить, приезжай ко мне домой. И иди нафиг со своими черепахами, блин!

И она психолог, видали, да? Ведьма на помеле она, а не психолог! Со своими клиентами сюсю-мусю, а подруга звонит, так пошла нафиг! Ладно. На Ирку обижаться глупо. Она за день такое наслушается, что впору ее пожалеть, бедненькую. Вот и срывается на подругах.

Поеду к ней, выслушаю, пожалею. А когда Ирка успокоится, выложу ей свои терзания. Я люблю Ирку. Но после того, как она стала работать психологом, пожалеть вначале нужно ее.

И кстати, у нее дома уютно. Включим грустную музыку и обойдемся без «Черепахи»… Я усмехнулась. Что бы я делала без Ирки? Вон, как старательно она игнорирует мое прошлое… Хотя, оно ей просто до отвращения надоело, я понимаю…

Глава 4

– Ну, Казакова, выкладывай, что у тебя случилось? – как ни в чем не бывало спросила Ирка. Будто сегодня утром я не предлагала ей бежать со мной в Ирландию.

Кто знает, выжила бы я, если б не Ирка. Она и сейчас вселят в меня жизнь всем своим цветущим видом, скептическим выражением лица и легким цинизмом в глазах. Умники – они все циники.

– Почему обязательно должно что-нибудь случиться? – обиделась я, забывая моментом свою прошлую жизнь и окончательно утверждаясь в настоящем. – Что я, не могу повидать любимую подругу?

– Можешь. Но ты ведь предлагала закатиться в «Черепаху».

– И что? Нельзя?

– Казакова! – Прикрикнула Ирка. – Надоела ты мне! Или рассказывай, что случилось, или иди нафиг! Не трави душу!

– Что, трудный день? – начала я подлизываться к Ирке. Пусть успокоится. Она и так человек резкий, если ее не успокоить, будет весь вечер на меня орать, а мне это надо?

– У меня каждый день трудный, Казакова!

– Кто тебя так разозлил? Расскажи.

– Ой, Казакова, ты себе не представляешь…

Все, Ирку понесло! Я всегда с интересом слушала, как Ирка вываливает мне свои новости. Если собрать все ее истории, получится душераздирающий роман.

– Нет, ты представляешь? – тормошила меня подруга. – Приходит сегодня мужик, тянет его под поезд броситься. Анна Каренина, блин! Никаких проблем, как и у Карениной, впрочем, нет. Только этот мужик пьет много. Вот если ему бросить пить, то про поезд он даже думать забудет. Ты когда-нибудь пробовала уговорить алкоголика не пить? Легче было бы внушить Карениной пить почаще, тогда бы ей было плевать на Каренина, на Вронского, на общество и прочую фигню.

У, это надолго! Ирка не любит Толстого, ненавидит «баб а ля Каренина», говорить она будет много, но все не по делу. Я вполуха слушала Ирку, потягивала пиво и ждала, когда подруга выговорится, а то я напьюсь и разговора не будет. Да, Остапа понесло! И еще неизвестно, кто кого нес. Остап – Ирку. Или Ирка – Остапа. Ну, так, образно выражаясь.

– Ладно, Казакова, валяй, что там у тебя случилось? – Милостиво кивнула Ирка минут через сорок.

– Ир, я, кажется, втюхалась в своего студента! – выпалила я и замерла.

Ирка внимательно посмотрела на меня и в глазах ее заплескалась радость.

– Так. Стоило ожидать чего-то подобного. Тем более, – от тебя. Ты, значит, что сделала? Втюхалась! Что за слово? Казакова, ты преподаватель русского языка! Позор. Но я вижу положительную динамику.

– Какую? Обозначь.

Ирка хмыкнула и потерла руки.

– Тебе нужен любовник. Обязателен. Главное, как раз, в него не втюхаться. Оно тебе надо, а? Нет. Тебе нужны красивые слова, благородные порывы и вообще – традиционность соблазнения. Пора уже завязывать со сложностями. А еще тебе нужен секс. Много – много потрясающего секса, чтобы не думала об ерунде.

– Ирка! Я сейчас уйду и ты никогда не узнаешь, какой это прекрасный мальчик!

– Так! Мне это не нравится. Что за мальчик? Зачем тебе мальчик, Казакова? Тебе, конечно, давно пора иметь мальчика, но не любовника. Тебе давно надо было родить мальчика. И тогда бы ты не прибегала ко мне с глупостями! Ты понимаешь?

Ирка сверлила меня взглядом. Ей плевать на мои чувства из прошлого. И на мои сны из настоящего. И она права, конечно. Я старательно отогнала от себя видение пластмассовой куклы с одной ножкой и вздохнула. (Какой, все – таки, символичный сон)…

– Ир, ты же знаешь, я столько лет с Петраковым, но я не могу от него забеременеть. Наверное, это все из-за того, что у меня тогда случилось…

– И я о том же. Хватит страдать. Идите с Петраковым на обследование, лечитесь и плодитесь. Вот, мы одумались, и у нас не получается! – фыркнула Ирка. Легко ей говорить, она три года назад родила себе сокровище, дочку Лизу, в просторечии – Лизуна, – и теперь всех призывает делать то же самое.

– Ир, Петраков не хочет детей, какое обследование, какое лечение, о чем ты говоришь, мамаша! Вот поэтому муж от тебя и ушел! Ты зануда!

– Не зануда, а психолог. Ни один мужик не выдержит общения с женой-психологом! Я же все мыслишки Емельянова насквозь вижу! – Ирка потрясла кулаком. – Знаешь, что я тебе скажу, Казакова, гнилые пошли мужики. Вот ты столько лет с Петраковым – и ничего. Держись за него, дура! Срочно за него замуж выходи! А она мне про любовь какую-то говорит! Знаем, проходили! Ты вот до сих пор не очухалась как следует! Бред все это, Казакова! Заводи себе любовника, трахайся до слабости в коленках, но Петракова не бросай!

А сама-то? Столько лет с Емельяновым, а вместе не живут! Может, Ирка хочет жить с Емельяновым, но помалкивает? А на других перекладывает собственные мысли? Все равно психологи – живые люди, у каждого из них – свое мнение и тайные помыслы, которые они перекладывают на пациентов. Вот Ирка скрытничает, а когда начинает давать советы – открывается. Так ли это? Кто знает! Но думаю, что так.

И кто Ирке мешает жить с ее Емельяновым? Она сама? Ее мысли, разложенные по полочкам?.. Я заерзала от нетерпения. Я хотела поговорить с Иркой не о Петракове и уж тем более не о детях, что она затевает? Ох, эти мне психологи! Отвечать – то придется.

– И что у нас за жизнь с Петраковым? Мы даже вместе не живем. У него были другие, у меня были другие, и за него ты мне предлагаешь выйти замуж? Тоже мне, нашла принца! И Петраков не хочет детей, Ир! Раз уж ты заговорила о детях, наплевав на все, – Пашка тоже не хотел детей и Он, Он не хотел! А я хочу любить мужчину, который, черт возьми, захочет от меня детей! – крикнула я.

– А твой юный мальчик захочет? – изогнула бровь Ирка, не замечая моего настроения. Инквизитор!

– В данном вопросе это не важно. Я же не собираюсь с ним жить!

Бедный Иркин муж! Мне всегда было его жалко. Он так и не развелся с Иркой и, можно сказать, они продолжают вести совместный образ жизни. Просто Емельянов почти все время живет у мамы, а Ирка допускает его к себе, когда ей захочется. А хочется Ирке от Емельянова только денег и секса.

Вообще, моя подруга хорошо устроилась. Муж, свекровь и сама Иркина мама воспитывают Лизуна, а Ирка почти все время живет себе одна, без всяких забот и хлопот, а еще рассуждает, что детей рожать надо. А если бы я родила, кто бы сидел с моим сокровищем? Петраков, что ли? У нас с Петраковым родителей нет. Может, поэтому мы и не расстаемся. В некотором роде мы с Петраковым уже стали родственниками, вот и держимся друг за друга.

– А что за принца нашла себе ты, Казакова? – продолжала давить на меня Ирка.

– Только помолчи и послушай. – Я заулыбалась. – Он бывший суворовец…

– Бывших суворовцев не бывает, – тут же оборвала меня Ирка. – Бывают паршивые суворовцы.

– Ир, его исключили за драку. За честь мундира.

Ирка хрюкнула.

– У него травма! Травма правого плечевого сустава!

– А ты проверь. А то уже уши развесила!

– Если бы что-то там было паршиво, в этой истории, он бы вообще не стал об этом упоминать, зачем лишний раз врать? И чего ты на него набросилась? Можешь ты меня немного послушать, в конце концов?!

– Давай, валяй, – Ирка закурила и сделала вид, что внимает мне.

– Ну, Ир, ему двадцать, наверное…

– А ты говоришь – мальчик! – Заорала Ирка.

И как она психологом работает? Гнать таких в шею надо! На каждом шагу перебивает! Я-то ее, между прочим, выслушала. Я эту сагу про ненависть к Карениной дословно выучила.(«Общество все сплошь гнилое и таким оно было всегда. Вот ей бы на работу устроиться, самой ребенка воспитывать, а еще стирать и полоскать в проруби, ей было бы плевать на общество. Она бы приходила к Вронскому и отдыхала душой и телом. И на Вронского бы ей тоже было плевать. Пришла, отдохнула и опять – белье полоскать. Бла-бла-бла»… Любовники и любовницы у тех, кому время свободное девать некуда, или те, которые живут на работе, бла-бла-бла…) Я, конечно, с Иркой согласна, но сколько уже можно соглашаться?..

– Но ведь я на семь лет его старше и он мой студент! – выдала я Ирке главные свои терзания.

– Подумаешь! Он что, пятиклассник? Да и тебе не сорок лет. Молодая, красивая, умная баба, просто дура.

Может, Ирку давно уже уволили, а она молчит?

– И что мне делать?

– Продолжать жить с Петраковым.

– Ир!

– Не перебивай меня, Казакова, что за дрянная привычка! – прикрикнула Ирка. – Повторю еще раз. Продолжай жить с Петраковым, а твой принц пусть будет твоим любовником. Всех делов-то!

Бедный Емельянов! Я бы на его месте давно бы придушила Ирку, честное слово! Хотя, может, пообщавшись с женой, Емельянов приходит в бешенство и у них с Иркой случается бешеный секс?

– Ир, а Емельянов что, такой хороший любовник? – спросила я.

– Что? – растерялась Ирка. – Мы, вроде, про твоих мужиков говорим.

– Нет, ты скажи, Емельянов хороший любовник?

Ирка зарделась, как маков цвет. Да, легче с ненавистью трахнуть бабу, чем убивать ее и садиться в тюрьму. Да Ирку разве прибьешь? Она дама крупная, крепкая. Глядя на довольную Ирку, я вдруг подумала, что Емельянов – то умный мужик, честное слово! Живет с мамой, которая его кормит, поит, холит и лелеет. И дочку их, Лизуна, воспитывает тоже мама, кто же еще? Живет, словом, в свое удовольствие, интрижки, может, на стороне заводит, а Ирка думает, что это она Емельянова в ежовых рукавицах держит. Вот тебе и психолог. Молодец, Емельянов! И наследники есть, и есть, где жить, и женат, чтобы другие бабы в ЗАГС не тянули… Я почувствовала уважение к Емельянову. Хотя, они с Иркой стоят друг друга.

– Ладно, Ир, можешь не отвечать. Вижу, с сексом у вас все в порядке.

– Ну, не жалуюсь, – хихикнула Ирка. – Странная ты, Казакова, ей богу! Перебеситься не можешь. Проблему из ничего делаешь. Как обычно. Ты без этого не можешь. Кстати, а в чем проблема – то?

– Ну, даже если я последую твоему совету… как вот так можно? И с ним, и с Петраковым?

– Классно можно! – Ирка потерла руки. – Сексу будет хоть отбавляй, сплошной кайф, все в шоколаде и ребенка, глядишь, заведешь. Перебесишься, образумишься, все будет хорошо!

– То есть, я останусь с Петраковым, да?

– Это уж сама разберешься. С Петраковым тебе оставаться или с твоим принцем. А может, и принц сам исчезнет, вообще без проблем!

– Так вот в этом-то и проблема! Если он потом исчезнет, я впаду в депрессию до конца жизни! Он моложе меня и когда увидит, как я старею, он меня бросит, а я этого не хочу.

– Дура ты, Казакова. А дураки старению плохо поддаются. Ты в зеркало на себя посмотри. Это во-первых…

– Нет, Ир, подожди. Значит, ты считаешь, что разница в возрасте – это не проблема? – обрадовалась я.

– Не ори, Казакова, – Ирка поморщилась. – Когда ты начнешь стареть, твой Ромео тоже песком посыплется.

– Семь лет разницы! – жарко зашептала я.

– Да не ори ты! И не перебивай! Семь лет – это фигня. Просто запомни, мужики всегда выглядят моложе женщин, у них проблем меньше. Будешь потом ходить со своим Ромео под ручку и завидовать сама себе. Ты, Казакова, порешь горячку. Ты еще не с принцем, а уже планируешь прожить с ним до глубокой старости? Ты что от меня хотела, Казакова? Нервы мне потрепать?

– Ир, а как… ну, мне что, соблазнить его?

– Принца-то? – Ирка захохотала. Я бы даже точнее выразилась: заржала. – Не советую, Казакова. Работа дороже.

– А если он будет соблазнять?

– Ну, так соблазняйся на здоровье! У вас сейчас у обоих пик половой активности. Трахайся на здоровье! Только не на работе. Постарайся, чтобы об этом никто не знал, а там разберешься, что к чему. Словом, Казакова, никаких проблем у тебя на данный момент нет. Все, сеанс окончен. Ты мне про своего принца расскажи. Имя-то у него есть?

– Максим. Севастьянов. У него есть свой бизнес.

– Что? Он же твой студент!

– Суворовец, студент, бизнесмен, просто красавец, умен, талантлив…

– Не может быть, – отрезала Ирка. – Это мечта девственницы. Не бывает людей без недостатков. Спустись с небес на грешную землю. Может, у твоего принца член маленький или импотенция.

Вот такая вот у меня подруга! Ну, как она дожила почти до тридцати лет и ее никто не убил? А Ирка опять закурила, с наслаждением затянулась и протянула:

– Хотя, не думаю. Ты говорила, он богат? Значит, и член можно побольше приклепать, и импотенцию вылечить. Ищи недостатки, Казакова. Чем идеальнее мужчина, тем опаснее с ним связываться. Может, он гомик?

– Все, Ир, я пойду.

– Может, у него вместо руки протез? – сладострастно продолжала Ирка. – Или вместо ноги. Какая там у него травма была, я забыла.

– Ага, Ир, Праворукий Левоног!

– А ты не юродствуй, Казакова, не юродствуй.

– А кто, блин, юродствует?

– Кстати, а что там за черепаха?

– Это название такое. Его ресторан. Я хотела посмотреть. Он недавно открылся.

– А он не приглашал?

– Приглашал. Просто очень хочется. Пойдем, сходим, а? Возьми Емельянова, посидим.

– Сходим, Казакова, обязательно, я позвоню, когда буду свободна. А нафига тебе Емельянов?

– Так, за компанию.

– Хрен ему, а не ресторан. Кстати, надо ему позвонить. Пусть-ка припирается. А ты позвони Петракову. Ты потрахайся, полегчает.

Мне полегчало гораздо раньше, когда я ушла от Ирки. Феерическая женщина! И ведь люблю же я ее! И с Емельяновым у них все в порядке, похоже. А еще Ирка всегда права. Ну, почти. Я села в машину, вздохнула, выудила из недр сумки телефон и позвонила Петракову.

– У аппарата, – ответил Петраков. Ему бы все поидиотничать. А раньше мне это нравилось.

– Лева, ты ко мне, или я к тебе? – с придыханием спросила я.

– А че случилось? Потрахаться захотелось, Казакова?

Я уронила телефон. Просто триллер какой-то! Они, оказывается, с Иркой одинаково разговаривают. Я представила, как в постели меня ждет Ирка: высокая, крупная, черные волосы каре, черные и циничные глаза, крупная родинка над губой, с дамской сигаретой в пухлых, маленьких пальцах, и все мои желания прошли. Вообще все. Я подняла мобильный с коврика для ног.

– Лева, жду тебя завтра.

– Ладно, приеду, раз уж тебе так приспичило. Могу и сегодня. Давай сегодня, вдруг завтра не смогу?

Я подумала, что вполне успею прийти в себя, пока Петраков ко мне едет. Выпью вина, приму ванну.

– Ну, хорошо…

Петраков довольно хрюкнул в трубку.

– Ну, жди, бэйба.

И вот к нему я, значит, по убеждению Ирки, должна бежать, роняя тапки?

И когда приехал Петраков, ничего у меня не получилось. То есть, все было и Петраков был доволен, но я – нет. Мне все время хотелось чего-то большего, мне бы хотелось поярче чувств, а все было, как обычно. Даже хуже. Как-то слишком быстро. Ну, хоть и на этом спасибо… Самое главное, что потом я сразу уснула. Сон был крепкий, без сновидений, и мне не виделись пластмассовые куклы…

Глава 5

Еле дождалась четверга! Сегодня практическая лекция у философского курса. И сегодня я увижу Севастьянова. Нельзя сказать, что я все дни напролет о нем думала, но с Петраковым у меня как-то не клеилось, а ведь раньше все было нормально. То есть, все было, как и раньше, но меня это уже не удовлетворяло. Хотелось страстей. Одно радовало: я не видела сны. Или не помнила их…

Сегодня я ехала в институт в паршивом настроении. К тому же, когда захотелось покурить, я обнаружила, что забыла сигареты. Я оставила машину на стоянке и зашла в магазин. Когда я расплачивалась у кассы, меня окликнули:

– Эльга Сергеевна!

Я обернулась. Это была Сусанна, преподаватель психологии.

– Здравствуйте, Сусанна Андреевна.

– Ой, какая я вам Андреевна, в самом деле, просто Сусанна.

– Тогда просто Эльга.

– Интересное у вас имя.

И это мне говорит женщина по имени Сусанна!

– Эльга, Эльга, а как сокращенно?

– Эля.

– Да что вы говорите? Ну и выдумщики были ваши родители. Как и мои. – И она звонко рассмеялась.

К сожалению, мои родители тут ни при чем. Имя мне дала бабушка. Потом она мне объясняла: «Это чтобы у тебя судьба была ни на чью не похожа». Бабушка постаралась. Ей это удалось.

Сусанна мне нравилась. Маленькая брюнеточка с черными раскосыми глазами, веселая, искренняя, еще моложе меня, – кажется, ей двадцать шесть.

– Ну что, Эльга, двигаем в институт? О, кстати, что это у тебя с ногой? – Перешла она на «ты».

Меня слегка замутило.

– Что? – выдавила я из себя.

– Ну, ты в туфлях, – правильно, тепло еще, – тараторила Сусанна. – Смотрю, а лодыжки у тебя разные. Одна тонкая, другая какая-то…

– Перелом, – ответила я, преодолевая тошноту.

Сусанна взглянула на меня.

– Я дура, да? – вдруг спросила она. – Лезу, куда не надо. Прости.

Я улыбнулась. Мне стало легче.

– Все спрашивают. Я привыкла. Это давняя история. Быльем поросла.

– Пешком? – тут же сменила тему Сусанна. – На автобусе? На такси? На вертолете? – Сусанна рассмеялась.

– Я на машине.

– О, у тебя машина? Вот почему ты в туфлях рассекаешь, я все же в ботинки уже влезла. Мужняя? – Не останавливалась Сусанна. Феноменальная болтунья! Но тошнота отступила.

– Своя.

– Хорошо живешь! – воскликнула Сусанна, впрочем, совсем без зависти.

Мы сели в машину.

– Значит, ты замужем. Как с мужем-то? Вроде как замужем, а сама себе машины покупаешь, – спросила Сусанна, когда мы уже отъехали со стоянки.

– Мы с Петраковым вместе много лет, но не расписаны, мы даже не живем вместе. То я у него, то он у меня. Так что я вполне самостоятельна. А на машину накопила, потому что деньги тратить не на кого.

Вообще-то эта машина – наследство моего отца. Но я никому не рассказываю. Начнут расспрашивать. А я не хочу говорить об отце. И вообще о детстве и юности.

– Жалеешь? – спросила Сусанна, видимо, имея в виду непутевость моего спутника жизни.

– О чем? Есть мужик, и ладно.

– Нет, неладно это. Не то. Хочешь, карты раскину?

Я чуть не въехала в баннер.

– Что?

– Тебе секрет открою, знаю, никому не растреплешь, – зашептала Сусанна на цыганский манер. – Салон у меня есть, магии, я там хозяйка.

Я резко затормозила.

– Убить нас хочешь? – перенимая речь Сусанны, вскрикнула я. – Говори все толком, никуда не поеду! Салон у тебя есть? А машины у тебя нет?

– И машина будет, и квартира, полная чаша, и муж с сыном, тебе помочь хочу.

– Слушай, Сусанна, хватит так говорить.

– Как? Цыганка я. Так и говорю.

– Сусанна, ты сейчас вылетишь из моей машины.

– Цыгане тебе не нравятся?

– Мне не нравится, что ты карты мне раскинуть хочешь, – снова заговорила я на цыганский манер. – Видела меня в институте, беду чуяла?

Сусанна звонко рассмеялась.

– Смешная ты. Хорошая. Просто предлагаю. Не хочешь – не надо. Поехали.

– Не поеду. В столб врежусь.

– Не судьба это, не бойся.

– Слушай, Сусанна, прекращай это, – жалобно попросила я. – Зачем же ты в институте работаешь?

– А где же еще? Мужа хочу себе найти умного. Да и салон у меня пока маленький, квартиру я под салон снимаю. И вообще, я свои цыганские корни скрываю. Поехали.

Я осторожно тронула машину.

– Неужели ты чистокровная цыганка? – спросила я, не отрывая взгляд от дороги.

– Прабабка моя цыганкой была, бабку мою многому научила, а бабка – меня, вот так. Я поэтому и на психолога выучилась. Чтобы салон процветал, психологию обязательно знать нужно.

– Значит, ты седьмой воды на киселе цыганка, а притворяешься чистокровной, – выдохнула я. – Впечатление производишь?

– Так помогает же! – Сусанна расхохоталась. – Только не вру я. Много чего умею, приходи в салон, поколдую.

– Я подумаю.

– Знаю, придешь ты. – Сусанна протянула мне свою визитку. – Захочешь, звони.

– Хорошо. От вас, цыган, все равно не отвяжешься, – развеселилась я, убирая визитку в бардачок. – А почему именно я? Такая дура на вид? Или другим ты тоже свои визитки раздаешь, чтобы салон процветал?

– Потому что своя ты, в доску. И шутки твои не обидные.

Я закурила.

– Что за проблемы у тебя, Эльга? По лицу вижу.

– Нет, просто… в «Черепахе» вчера была, – брякнула я. Проверю цыганку.

– Правда? – оживилась Сусанна. – А ты знаешь, что этот ресторан принадлежит студенту Севастьянову? Такой хороший парень! Очень умный.

– Нравится тебе?

– Да, хороший юноша. Повезет кому-то. Но ему же молоденькую надо… если ты про это спрашиваешь.

– Не про это! – испугалась я. – Просто…

– Я люблю, чтобы мужчина старше был, надежнее так. И черноволосых я люблю, гены сказываются.

– Никакая ты не цыганка, просто актриса.

– Вот и приехали, блин! – Сусанна открыла дверцу. – Счастливо тебе!

– И тебе тоже.

И ведь как назло, у пятого курса лекция была первой. Вернее, не лекция, а практическое занятие. Я опоздала в аудиторию на пять минут, причем сделала это специально. Я открыла дверь, вошла… и сразу увидела Севастьянова. Сердце забилось где-то в горле. Но надо успокоиться.

– Здравствуйте… Ну, мои дорогие, хочу начать с проверки ваших транскрипций. Тетради на стол. А я просмотрю и скажу оценки.

И я стала просматривать тетради. Меня всегда очень интересовало, что именно будут транскрибировать студенты. Тогда они раскрываются и я могу судить, кто из них кто. Поэтому я всегда даю свободу выбора, а не определенные тексты. Я и транскрипцию проверяю, и как бы знакомлюсь с самим человеком. И с каждым новым текстом я еще больше узнаю человека. Недаром есть слова: «Скажи мне, что ты любишь и я скажу, кто ты».

– Рыжова? (Лермонтов. Среднестатистическая девушка. Либо это было первое, что попалось под руку). Хорошо. Хлевченко? (Пушкин. Традиционно. И всегда, опять же, под рукою). Это неуд… Крылов? (Маяковский. Вероятно, боевой, прямой, самоуверенный). Хорошо. Гусева? (Ахматова. Романтичная, любит то, что красиво. Утонченная, словом, барышня). Удовлетворительно. Сервинцева? (Цветаева. Истеричная, несдержанная). Неуд. Касьянова? (Есенин. Романтичная, нежная, мечтательная, но и страстная, душа нараспашку). Хорошо. Севастьянов…

Я быстро побежала глазами по строчкам.

Ни одной ошибки.

Я выронила тетрадь из рук и покраснела. Песня песней Соломона… Оригинальный, неоднозначный, образованный, интересный мальчик. И наглый. Если бы он просто написал несколько строк, но по порядку, как это и есть у Соломона, но, похоже, Севастьянов специально выбирал строки, как бы обращаясь ко мне.

И самое невероятное – это точное попадание в цель. В мою Ахиллесову пяту. В мое прошлое. С расчетом на будущее…

Неужели Севастьянов тоже любит Соломона? Или просто это был выбор, чтобы сразить меня наповал? Второе вероятнее. И сражена ли я? О, да, сражена.

Я посмотрела на Севастьянова. Я уже успела внушить себе за несколько дней, что он – это просто моя блажь. И вдруг такой сокрушительный разгром!

– Севастьянов, – повторила я для аудитории, – Отлично.

А вообще мне никогда не транскрибировали что-либо из Библии. Студенты транскрибировали Маяковского, Есенина, Ахматову, и это те, которые старались мне понравиться, потому как я проговорилась, что люблю Маяковского, Есенина и Ахматову… Попадался и гимн России, и частушки, и песня «Зайка моя»… но Севастьянов…

– Отлично, Севастьянов, – снова сказала я. – Так понимаю, с транскрипцией у вас проблем нет. Но что за избирательность? Вы перепутали всего Соломона.

– Это как посмотреть… Я старался выбрать самые красивые строки, – сказал он своим низким голосом, от которого завибрировали все мои внутренности.

(Второй вариант).

Я еле смогла отвести взгляд от Севастьянова. Он меня точно гипнотизировал. Наглец! Мне слабо вывести его на чистую воду. А может, Севастьянов на самом деле выбирал самые красивые строки, а я влюбилась и ищу повод, чтобы поверить, что и он в меня влюблен. Это, к сожалению, очень похоже на истину. Но помечтать – то можно. К тому же, определенно точно, Севастьянову я нравлюсь. Значит, шанс у меня есть. Только вот какой этот шанс?.. Надеюсь, шанс забыть прошлое…

И все оставшиеся сорок минут я томилась на медленном огне, ерзала, бросала из-под ресниц взгляды, и еле дождалась звонка.

– Тетради на стол. До понедельника, – с облегчением воскликнула я сразу после звонка.

– Эльга Сергеевна! – моментально подскочил ко мне очкарик Крылов. – А многих поэтов вы знаете?

– Достаточно, а что?

– А есть такие, которых не знаете?

– Крылов, все на свете знать нельзя. К тому же, это вредно для здоровья.

– Я запомню это, Эльга Сергеевна!

И пока я разговаривала с Крыловым, Максим Севастьянов исчез. Вот что ты за человек, Крылов!

Две следующие лекции я думала о Севастьянове. И совсем без восторга. Дура ты, Казакова! Навоображала себе! Ну, написал Севастьянов красивое стихотворение, но ты-то тут при чем?

На большой перемене зашла Сусанна и мы пошли с ней пить кофе.

– Что случилось, красавица? Лица на тебе нет, – завела Сусанна, но тут зазвонил мой мобильный.

– Алло, – сказала я, не посмотрев на дисплей.

– Я знаю, какой недостаток у твоего принца Севастьянова, – прокричала Ирка. – Если он еще и не женат, то будь уверена, Казакова, какая-нибудь девица у него имеется. Хороший мужик одиноким не бывает. Это точно.

– В прошлый раз ты говорила, что у него протезы, – огрызнулась я.

– Так ведь это не страшно, – фыркнула Ирка. – Подумаешь, железная нога. Или рука. Какая там у него травма, я забыла. А вот девица – это кранты.

– Спасибо, Ир, ты так мила, – прошипела я.

– Короче, Казакова, живи с Левой, трахайся с юношей и не парься! – Ирка бросила трубку. Подруга, называется!

– Кто это? – спросила Сусанна.

– Подруга Ирка. Она тоже психолог.

– Плохой психолог? – сморщила нос Сусанна.

– Может, и хороший, не знаю, она моя подруга.

Сусанна рассмеялась. На этот раз она не предлагала раскидывать карты. А я вдруг подумала, что хочу сделать Сусанне подарок. И даже знаю, какой. Я знаю один замечательный кукольный магазин и я знаю, что найду там куклу-цыганку. Вот, правда, этот магазин расположен на Кутузовском проспекте… Но нельзя же всю жизнь игнорировать этот чертов проспект! Чертов проспект – к черту, – я решительно кивнула головой. Поеду в этот магазин и куплю Сусанне куклу. Она будет в восторге.

А мне… Мне надо привыкать спокойно ездить по этому чертовому проспекту. Жизнь-то продолжается!.. А еще мне нужно понять, что я не окончательно спятила и не боюсь кукол…

…А когда на следующей неделе Севастьянов не пришел на общую лекцию, я позвонила Петракову.

(Жизнь продолжается).

– Лева, ты все еще хочешь быть со мной?

– Конечно, котик, о чем речь!

– Тогда давай жить вместе, надоело набегами.

– Как скажешь, зайчик.

Сегодня у Петракова было прекрасное настроение. Он всегда называл меня всеми животными подряд, если у него было прекрасное настроение. В остальные дни Петраков предпочитал острить.

– Сегодня же приезжай ко мне с чемоданами, – нервно выкрикнула я.

Пора взрослой женщине жить взрослой жизнью. Не питать себя иллюзиями, а жить в реальности. И моя реальность – Петраков. Муж, быт и все фривольные мысли усвистят из моей головы.

– Нет, лисенок, лучше уж ты ко мне!

Ага, лучше уж вы к нам! Хотя… так, наверное, лучше. Не так ответственно. Для меня. Захочу, опять соберу чемодан – и домой! Отлично.

– Ты поможешь мне?

– Мышка, сегодня у мишутки болит спинка. Может, котеночек сам справится?

– Ладно, котеночек справится! – рявкнула я.

– Ну, не сердись, киска. Да что, блин, случилось, Казакова?

И вот с ним я собираюсь жить! А что? Не самый плохой вариант. Проверенный, простой, и очень любит животных.

Глава 6

Я ехала по Кутузовскому проспекту. Вечер. Темно. Огни. Рекламы. Все так же. Но уже изменилось. Богаче. Современней. Проспект приобрел другую форму. Изменилось время – изменилась форма. «Жизнь – форма времени».

Я перестроилась в правый ряд. Ехать медленно и аккуратно. Дышать глубоко. Не думать о Нем. Тебе нужна кукла – цыганка. Тебе же нужно, в конце концов, просто привыкнуть проезжать этот проспект. Проспект как проспект.

А еще мне нужно посмотреть на кукол. Надеюсь, мой кошмар рассеется. Не хватало еще бояться кукол… Но… Что я затеяла? Зачем? Почему сейчас?.. А может, как раз и надо сделать это сейчас. Провести черту… И я поехала дальше, ни разу не затормозив. Надо жить. Надо жить. Перестать бояться и жить.

«На ложе моем ночью искала я того, которого любит душа моя, искала его и не нашла его.

Встану же я, пойду по городу, по улицам и площадям, и буду искать того, которого любит душа моя; искала я его, и не нашла его»…

В магазин я зашла с опаской, прошла вглубь, осмотрелась по сторонам и затряслась, как в ознобе… Все-таки, это ужасно! Как-будто я не в магазине игрушек, а в кунст-камере. Правда, кукла, которая приснилась мне в кошмаре, была из советских времен. И она была старая. А тут куклы были современные. Но все – равно – куклы! Я покачнулась, чтобы не упасть, ухватилась за одну из полок… Полка накренилась, игрушки посыпались на меня, а я закричала.

Подбежала продавец, затем администратор, а я замолчала. Стало ужасно стыдно.

– С вами все в порядке?

– Да. Простите… Просто я испугалась… Я вам полку сломала?

– Не беспокойтесь, слабые крепления, игрушки-то невесомые. Вы что-то хотели купить?

– Я видела, у вас тут продавалась кукла-цыганка. Мне бы хотелось ее приобрести.

– Ах, кукла-цыганка! Конечно! Сейчас принесу! Проходите на кассу!

Покупку я сделала быстро. Вот и все! Обычная кукла… Правда, до машины я бежала, а не шла, и бросила куклу в багажник… Да, я идиотка… Я захлопнула крышку багажника и задышала ровнее. Ненавижу кукол! Я потрясла руками и даже сорвала с ближайшего деревца чахлый осенний листик, вытерла пальцы.

Нужно пройтись. Успокоиться. Это совсем не страшно, оказаться как бы в прошлом. И я пошла… Вот тут нужно свернуть. Подальше от дороги. Вздохну свежим воздухом… Ладно, кого я обманываю?..

Не смотря на легкую дурноту, очень тянуло пройтись дальше. Я прошлась. Вот эта арка. Я прошла арку. Дворик. Тянуло, так тянуло туда…

Вот этот дом. В окнах горит свет. Интересно, может быть так, что Он там? Я прислушалась, играет ли музыка? Раздаются ли голоса? Нет, я ничего не слышала. Было тихо. Окна были закрыты.

Я стояла и смотрела на окна. Не может быть, чтобы Он был там. Прошло столько лет… столько лет без Него…

Я опять почувствовала дурноту и быстро пошла обратно к машине. К черту. Забыть.

В машине я включила радио. Положила руки на руль. На руки – голову. И сидела так некоторое время, слушая музыку.

Сейчас я чувствовала себя человеком из стихотворения Бродского, когда он писал:

Когда-то я испытала конец самой себя, когда думала, что умираю. Но я не умерла. А сейчас я снова вернулась как бы в прошлое. Я была вписана в это время, но чувствовала себя в нем чужой, как инородное тело.

Кого я обманываю? Иногда я приезжаю на этот чертов Кутузовский проспект, ставлю машину у арки и сижу вот так, – руки на руле, голова на руках, и слушаю радио…

Я была на этом самом месте. На этом проспекте. По которому мы ходили с Ним. Рядом. Или взявшись за руки. И этого уже нет…

Вдруг я увидела, как по проспекту идет мужчина. Длинное черное пальто нараспашку… Это было чисто инстинктивно – выбежать и догнать этого мужчину в пальто…

Это был не Он.

Я долго извинялась.

Добежала до машины и рванула с места. Уже не тошнило.

Кутузовский проспект не такой уж большой. Вернее, от арки до метро Кутузовская не так уж далеко. Дальше воспоминания заканчиваются.

Я быстро и уже уверенно вела машину. Перестроилась в левый ряд… Дарить Сусанне куклу-цыганку почему-то расхотелось. С какой стати? В смысле, по какому поводу? Просто так? Лучше подарю ей эту куклу на Новый год. Осень быстро закончится. Все быстро заканчивается… Но кукла останется в багажнике. Я ненавижу кукол…

В детстве я мечтала о плюшевых мишках и зайчиках, но бабушка была непреклонна. Пара пупсов и чемоданчик Айболита. Это все, на что хватило бабушку. Потому что бабушка хотела сделать меня взрослой как можно скорее. Ни одной плюшевой игрушки у меня не было. Бабушка учила меня делать уборку и готовить еду. Мне в самом деле было не до игрушек…

Неужели бы я могла пойти с Ним? Я думала, я уже никогда не пошла бы за Ним… А вот оно как, оказывается, – увидела знакомый силуэт, – и рванула, ни о чем не думая… Кого я обманываю?..

Как же хочется любить этого молодого мальчика, Максима, так любить, так сильно, так, чтобы забыть Его!..

С Петраковым уже ничего не получится. В смысле, страсти уже не будет. У нас уже готовая история, как остывший домашний пирог. Да, пирог, да, домашний, но… Просто запасной вариант для меня. Мне так надоело одиночество! Я так хотела научиться жить вдвоем… Не получается… Не хочется… И еще этот мальчик… Этот замечательный мальчик, к которому так неудержимо тянет… Как хочется его любить! Почему я не могу его любить? Любить так, чтобы уже воспоминания о Нем не причиняли мне боль.

Все, больше я по Кутузовскому проспекту ездить не буду. Если только по необходимости. Если мне так плохо здесь, зачем себя мучить?

И я больше не буду ставить машину под арку и сидеть, слушая радио. Зачем я вообще это делала? Чтобы ощутить себя частью прошлого?

И снова эти мысли о Нем. Меня мучила мысль: могла бы я снова вернуться к Нему? И если бы могла, то зачем?..

Я хотела любить Максима и ни о чем не думать. Имею я право быть счастливой?

Люби меня, мальчик, люби, ты даже не представляешь, как я к тебе тянусь…

Где-то по пути к дому моя машина заглохла. Я усмехнулась.

Глава 7

Стоило только переехать к Петракову, начать жить с ним семейной жизнью, уставать и спать без сновидений, отдохнуть морально, как на лекциях вновь объявился Севастьянов. И снова разбередил мне сердце всем своим видом. И вообще фактом своего существования. Нет, это хорошо, что я живу у Петракова. Это держит в узде.

Но сегодня, не смотря на все мои томления, лекцию я провела исправно. Лекция была последней, поэтому после звонка студенты рванули из аудитории, не задерживаясь у моего стола. Я тоже как-то растерялась от этого бегства, словно тараканьи бега! Словом, я упустила Севастьянова. Ладно. К черту. Что сегодня приготовить на ужин? Чтобы вкусно и быстро, потому что я устала. Я теперь стала уставать. Так много чувств, и все впустую. Ладно, про ужин подумаю по дороге домой. Тем более, времени на это будет предостаточно. Мне придется ехать на метро, потому что моя машина находится в ремонте…

А сейчас быстренько проверю тетради своих студентов. Очередная транскрипция. Как всегда, – Маяковский, Есенин, Ахматова, – это мои любимчики; Пушкин, Лермонтов, ба, Некрасов! Вот и Фет! Тютчев. Тоже хорошо. Какие умнички у меня студенты! Ого! Гомер! «Одиссея». Гекзаметр. Это кто же такой остряк? Ну, конечно, Крылов! Люблю я этого очкарика! Он, видимо, старается произвести на меня впечатление. А вот и тетрадь Севастьянова. Снова строчки из Соломона.

Неужели Севастьянов так любит Соломона? Верится с трудом. Не тот он человек. Не кисейная барышня. Тогда что это? Я еще раз прочитала транскрипцию Севастьянова. Ни одной ошибки. Читается просто безупречно, на едином дыхании. Не транскрипция, а песня. Ну да, ну да – песня песней.

Когда дверь аудитории открылась, я вздрогнула. Это было такое неожиданное вторжение. Словно кто-то в душу ворвался, а не в аудиторию. Даже не постучали. Хотя я бы тоже испугалась… Это был Севастьянов.

– Извините, Эльга Сергеевна. Забыл постучать. Привычка… – Он запнулся. Смутился. А я улыбнулась. В моей душе расцвели розы, но только без шипов. Звучит пошло, но это так. Мне так почудилось. Мне так подумалось. Именно «расцвели розы». И именно без шипов.

– Я забыла отметить ваше отсутствие. В следующий раз, если будет возможность, предупредите меня.

Номер моего телефона знает староста группы. И, наверняка, Севастьянов это тоже знает.

– Хорошо. – Максим подошел к моему столу. Увидел свою тетрадь. Я посмотрела ему в лицо… и поплыла…

– Я тоже люблю Соломона, Максим. Спасибо. Я давно его не читала и получила большое наслаждение. Эстетическое наслаждение, понимаете? Это так завораживает…

– Я понимаю…

Мы помолчали. Наконец, я опомнилась.

– Вы что-то хотели, Максим?

– Да. Вот это.

Он положил мне на стол картонный прямоугольник зеленого цвета. Посередине была изображена тыква с горящей внутри свечой. Полукругом под тыквой, «дрожащими» буквами «тыквенного» цвета было написано: «Приходи грустить в Хэллоуин. Время собирать тыквы»… Я рассмеялась.

– Как мило! Максим! Вы – чудесник!

– Вам понравилось?

– Ну, конечно! Хэллоуин – таинственный день и просто отличная декорация!

– Так вы придете?

– А у меня есть выбор?

– У вас есть время.

– Время собирать тыквы?

Мы рассмеялись.

– Когда это будет?

– Через пару недель.

Как быстро пролетело время! Уже октябрь на исходе, а я и не заметила…

– Я приду. Мне очень этого хочется!

Да, Казакова, давно тебе так не хотелось чего-то конкретного!

– Спасибо, – сказал Максим.

– За что?

Уж не знаю, чтобы он ответил, но тут в аудиторию влетела наша библиотекарь и запричитала:

– Эльга Сергеевна! Вы помните, что хотели помочь чинить библиотечные книги? Я все приготовила, жду вас, жду…

– Совсем из головы вон! – я вскочила. Конечно! Все эти дни мои мысли были явно не о книжках, тем более умных и гуманных. – А у меня машина сломалась…

– Да? – Глаза библиотекарши сузились на Севастьянове. – Максим! Я знаю, у вас есть машина! Вы ведь нам поможете?

– Что нужно делать?

– Нужно перетащить книги в машину, отвести их Эльге Сергеевне домой и она их починит. Потом книги нужно доставить в нашу библиотеку, а уж я сама там с ними разберусь. Книг много, сегодня все преподаватели книги разобрали, осталась только Эльга Сергеевна.

– Без проблем. Пойдемте за книгами.

– Максим, а мы вас не обременяем? – Смутилась я. – Может, у вас дела, Максим?

– Нет, до пятницы я совершенно свободен! – процитировал он Винни Пуха.

Я хихикнула.

– До пятницы? – брови библиотекарши поползли вверх. – Но так надолго мы вас не задержим!

Теперь хихикнул Максим.

– Тогда тем более. Эльга Сергеевна, идите на улицу, вот вам ключи от моей машины. Она припаркована напротив университета. Щелкните брелком сигнализации…

– Я разберусь.

– Простите…

Я молча прошла мимо.

У Максима был джип. Я люблю эти машины, хотя сама предпочитаю ездить на небольших моделях. Я села за руль, а Максим таскал стопки книг, перевязанные бечевкой и складывал их в багажник. Несколько стопок пришлось положить на заднее сидение, так как в багажнике уже не осталось места. Максим закинул последнюю стопку книг, сел рядом со мной и спросил:

– Хотите вести сами?

– А вы разрешите?

– А почему нет? Я все равно не знаю ваш адрес.

– Я вам скажу.

– Так кто поведет?

– Лучше вы. Я боюсь. Мало ли что…

– Нет уж. Тогда поведете вы. Чего вы боитесь?

– Ладно, вы сами этого захотели. – И я осторожно тронула машину.

Доехали мы без приключений. И припарковалась я без потерь.

– Ну как? – спросил с усмешкой Максим, когда я заглушила мотор.

– Мне понравилось. Но ездить я все равно буду на своей букашке. Значит, так! – Я хлопнула ладонью по колену. – Я поднимаюсь к себе, а вы подтягиваете книги. За это время я успею сделать вам кофе и бутерброды. Идет?

– Конечно!

– Отлично. Квартира 115.

Пока Максим таскал книги, я успела не только приготовить кофе и горячие бутерброды. Я успела обтереться в ванной «рукавичкой» и сменить платье на шелковый, уютный халатик. Правда, халат у меня короткий, но я ненавижу ходить дома в «уличной» одежде. Дома я хочу расслабиться. Хотя… Не слишком ли откровенно? Вдруг Максим не так меня поймет? Ох, не хотелось бы… Надо бы что-нибудь надеть другое. Надо будет купить такую одежду, чтобы как бы домашняя, и гостей принять в ней не стыдно… Пока я металась по квартире, Максим перетащил ко мне все стопки книг.

– Эльга Сергеевна, все! Я заслужил кофе?

– Конечно, Максим, проходите на кухню. – Я замешкалась на пороге, потуже затянула пояс на халате. Еще потуже. Закашлялась. Распустила немного пояс на халате. Максим увидел мои манипуляции с поясом и улыбнулся.

– Вы потрясающе выглядите.

Я покраснела.

– Пойдемте пить кофе.

…Максим с аппетитом съел мои бутерброды.

– Так вкусно, Эльга Сергеевна! – воскликнул он. – Я, конечно, кручусь в ресторанном бизнесе и ем ресторанную еду, но у вас, честное слово, вкуснее. Так по-домашнему. Не в одном ресторане так не сумеют. Ресторан – это ресторан.

– Спасибо.

– Не думайте, что это лесть.

– Я так не думаю, – кивнула я.

Я умею готовить. Я это знаю. И на это умение готовить у меня есть свои причины. Или не мои. Но так сложились обстоятельства. Мое детство, можно сказать, прошло на кухне.

Кофе мы выпили молча.

– С меня теперь глинтвейн. Вы любите глинтвейн? – спросил Максим.

– Да, люблю, – ответила я, замирая. Интересная, все-таки, ситуация. Напротив меня, на моей кухне, сидит Севастьянов и обещает мне глинтвейн. Я встала. – Что ж, спасибо вам, Максим. Вам, наверное, пора. Да и мне пора. Книги чинить, – я усмехнулась и пожала плечами.

– Я никуда не тороплюсь. Я вам помогу. – Тут же отозвался Максим. Пионер! Герой!

– Ах да, вы же до пятницы совершенно свободны! – хихикнула я.

– Да, так точно, – Максим улыбнулся. – Эльга Сергеевна, разрешите вам помочь?

– Зачем?

– Просто. Так много книг. А вы одна. Вы с ними долго провозитесь.

– Но до пятницы-то я управлюсь! – я расхохоталась. На душе было легко. И с Максимом было так просто!

– Отлично! – Севастьянов встал из-за стола. – Идемте лечить книжки!

Когда я взглянула на часы, то поняла, что прошло от силы минут сорок. И не понятно, то ли это время пролетело мгновенно, то ли напротив, длилось целую вечность.

Мы с Максимом сидели на полу, между нами была стопка книг. А еще нам пела музыка. Я, как и Севастьянов, тоже люблю немного печальную музыку. Она навевает интересные мысли. Но сейчас и без музыки все было довольно интересно. По крайней мере, для меня. Это уж точно!

За окнами уже стемнело, все же осень. А в моей квартире было сумрачно. Когда мы только пришли, было еще светло. И вот сейчас погода как никогда играла нам на руку и создавала интимную обстановку. В комнате на стене горел один только ночник, и все. Да на кухне горела настольная лампа, я забыла ее выключить. А кухня у меня темная. В том смысле, что ее окно загораживает яблоня. Зимой это не проблема. А вот осенью – да, недостаток. Еще вечер не наступает, я зажигаю ночник. Собственно, для этого я его и приобрела. Да, а весной и летом, хоть освещения тоже маловато, – зато какая красота! Летом, когда смотришь в окно, кажется, что ты не в Москве живешь, а в деревне. Прямо перед окном – ветки с яблоками. А весной, когда распускаются цветы – просто рай. Да, да. Однажды я вечером выглянула в окно – и там эти крупные, белые цветы перед глазами. И я подумала: «Если бы рай был, он бы выглядел именно так»…

О, что-то я отвлеклась. Говорю же, это музыка. Она так на меня действует. И сумрак. И ночник на стене. И Севастьянов напротив. Нас разделяет всего лишь какая-то стопка книг. Но наши руки постоянно соприкасаются.

– Вы не устали, Эльга Сергеевна? – спросил Севастьянов.

– Ну, не знаю, – я пожала плечами.

– Может, я сделаю глинтвейн? Я все равно обещал. Так почему же не сейчас? У вас есть фрукты?

– Посмотрите на кухне. Должны быть.

И я продолжала чинить книги. Не хотелось, чтобы этот вечер заканчивался. Так это говорится? Да нет. В нем нет ничего особенного. Подумаешь, мне помогает студент! Но… хотелось, как это тоже говорится, чтобы этот вечер длился подольше… Как хорошо, что Петраков поленился и, чего греха таить, испугался переезжать ко мне. Сейчас бы я тогда чинила книги с Петраковым. Это в лучшем случае. А то бы совсем одна. А так – у меня есть своя норка. Что хочу тут, то и делаю. Отдыхаю. Наслаждаюсь. Общаюсь с красивыми студентами. Я хмыкнула. Дура я, дура! Но хорошо, черт побери! И не хочется к Петракову. Потому что там – не дом. А мой дом – здесь. Где есть темная кухня и яблоня перед окном.

И вот когда я так размечталась, по – новому полюбила свой дом, – зазвонил телефон. Я не сомневалась, что это Петраков. И даже знала причину звонка. Петраков не нашел ужин. Телефон заливался в сумке. А сумку я бросила в прихожей. А подниматься не хотелось.

– Эльга Сергеевна, где у вас телефон? Я вам принесу?

Не отказываться же. А то мало ли, что подумает?

– В сумке. В прихожей.

Когда Севастьянов протягивал мне телефон, он все еще звонил. И наверняка, Максим умеет читать. Три ха – ха! А на дисплее высвечивалось: «Петраков». Я взяла телефон.

– Да!

– Балда! – рявкнул обиженный, голодный, брошенный Петраков.

– Не кричи.

– Хочу – и кричу, – в рифму ответил покинутый Петраков. Мне даже стало его жалко. – Ты где, Казакова? Офигела? На часы смотришь? Или тебе объяснить, что на часах стрелки обозначают?

– Спасибо, но я в курсе, – не выдержав, съязвила я.

– И сколько сейчас на часах, заюньчик? – О, это что-то новенькое. Что такое, а, вероятнее всего, кто такой этот «заюньчик»? Зайка? Ну, блин, Петраков! Поэт животных!

– Сейчас около девяти вечера, – послушно отрапортовала я.

– Вот! И я о том же! Где ужин, Казакова?

– Тебя только это волнует? – возмутилась я. – Тебя не волнует, где я?

– У себя, наверное, или у Ирки. Мне что, ездить, искать тебя? – фыркнул Петраков. Интересно, то ли так доверяет мне, то ли просто пофигист? Первое, все-таки, предпочтительнее. – Казакова!

– Да?

– Балда! – снова пошел по кругу Петраков. Стало смешно. И опять его жалко.

– Ну, не сердись, а? – протянула я. – Тут срочное дело, до моего дома было ближе.

– И что за дело?

– Книги библиотечные чиню. Хочешь, приезжай, поможешь, а? Я тебе бутерброды сделаю.

– Благодарю покорно! Я уж лучше останусь дома, яичницу пожарю.

– Хочешь, я все брошу и приеду к тебе?

– Не надо. У тебя машина в ремонте.

– Такси возьму.

– Не трать деньги.

– А чего же ты тогда сердишься, котик? – Я невольно улыбнулась.

Не знаю, как другие мужчины, но Петракову только предложи, – он откажется. Поэтому я и звала его к себе. Я просто знала, что он не приедет…

– Эля, ты сама захотела жить вместе со мной и я не понимаю, почему нельзя было предупредить?

– Но, мишутка, – начала я подлизываться к обиженному Петракову. – Так сложились обстоятельства! Кира Васильевна, наша библиотекарша, прижала меня, так сказать, к ногтю, в самом конце рабочего дня! А я совсем забыла об этих книжках! Ну, не сердись!

– И как ты перла эти книги? На себе? – заинтересовался Петраков. О, это снова что-то новенькое! Это что, ревность? Может, Петраков уже созрел для семейной жизни? А я – нет?

– Мишутка, я взяла такси!

– Тратишь деньги на ерунду! – рассердился Петраков.

– А что было делать, котичек? – Оп! Какое я слово придумала! – Ты пойми, я в институте работаю недавно, надо выслуживаться. Вспомни армию, коть. На любой работе существует дедовщина. Я должна это пройти! А на следующий год уже я буду кого-то заставлять чинить эти паршивые библиотечные книжки! Ну, пойми!

– Да все я понимаю, Казакова, – буркнул Петраков. – Просто в следующий раз предупреждай!

– Да, да, лисенок. Ты уже не сердишься?

– Нет, – буркнул «лисенок».

– Ну и хорошо!

– Отвезти тебя завтра на работу? – подобрел Петраков. Хотелось ответить, что нет, не стоит волноваться, меня подвезет Сусанна… Но вранье ни к чему хорошему не приводит. Да и Петракова обижать не хочется. Он так мил! Надо же! Предложил подвезти до работы! Жили себе столько лет отдельно друг от друга, и ничего! Никаких «где ты, черт возьми», «подвезти ли тебя до работы»… а тут… мужчины – странные существа. Дай им малейший повод усомниться в собственной значимости – и они на многое, оказывается, способны!

– Да, спасибо!

– Ну, жди, – и Петраков бросил трубку.

Я аккуратно, будто это хрустальная вещь, положила телефон на диван. Интересно, Севастьянов что-то понял из нашего разговора? Услышал что-нибудь? Хоть я и говорила тихо, а он был на кухне. Хотя… Ну, услышал и услышал. Он же должен понимать, что я не девочка. Когда женщина почти в тридцать лет одна – это непорядок. А если Севастьянов думает, что мне меньше – это замечательно, конечно, но разве сногсшибательная женщина бывает одна? Ну, бывает… Но хорошо, когда не одна. Пусть ревнует.

Севастьянов зашел в комнату, держа в руках бокалы.

– Я уже приготовил глинтвейн. Вот, оцените. – Он протянул мне бокал.

– Спасибо. – Я сделала глоток. – Чудесно! В самом деле! Сто лет не пила глинтвейна. И лет двести – хорошего глинтвейна! Откуда вы так хорошо умеете его делать?

– Ничего удивительного, паспорт я получил в четырнадцать лет, подрабатывал барменом. Отсюда и мой бизнес. Обсмотрелся, поднабрался, – он усмехнулся, – смекнул, – и вот, пожалуйста, свой бизнес готов! Я там и живу, в ресторане.

– Что вы говорите, Максим!

– Да, у меня там огромный кабинет. Просто квартира. Когда я решил основать ресторан, то сразу подумал, что у меня в нем и будет квартира. Два в одном.

– И что, так и будете жить всю жизнь в ресторане? – вырвалось у меня. – Наверно, музыка постоянно слышна, как бы хороша она не была, но иногда ведь хочется побыть в одиночестве.

– У меня в кабинет – квартире, так ее зовут мои служащие, очень хорошая изоляция стен.

– Но ведь все равно – ресторан… – не удержалась я.

– У меня почти готов дом, – невинно сказал Севастьянов.

– О! – растерялась я. – Вы взяли кредит на дом? Сейчас? Или тогда?

– Нет. Этот дом – наследство. Остался от моей бабушки. Матери моей мамы. Моя мама уехала с папой на Север, а бабушка осталась в Москве. Там, где раньше располагался ее дом – уже достаточно престижный район. Так вот получилось. – Севастьянов не очень весело улыбнулся. – Так что я – просто мальчик – мажор. Мажорный такой мажор. Даже бабушкин дом у меня расположен, как теперь оказалось, в престижном районе.

– И замечательно! – воскликнула я. – Это же здорово! Не думаю, что в то время дом вашей бабушки располагался в престижном месте, так?

– Да, так, – нехотя признался Максим.

– Вот это и здорово! По крайней мере, вы не на пресловутой Рублевке живете!

– О, да! Не на Рублевке! – рассмеялся Максим.

– Просто сейчас ценится земля, просто земля. Чтобы рядом лес, речка, свежий воздух, а не московский смог.

– Верно. Все так, Эльга Сергеевна. Дом бабушки расположен в прекрасном местечке, где рядом лес и речка. Раньше там было село. А теперь вот понастроили домов.

– А как же дом вашей бабушки?

– Стоит, что ему будет! Построен на века. Сейчас скоро завершится ремонт. Провели трубы, отопление, соответственно, газ. Поставили ванну. Джакузи. Газовую плиту. Вот…

– Понимаю… – Я улыбнулась. – Вам так повезло в жизни, Максим. А вы этого стесняетесь!

– Не то, чтобы стесняюсь, просто не хочу становиться снобом. Вы же понимаете, что мало кто верит, как мне повезло.

– Комплексовать из-за богатства так же плохо, как озлобиться от бедности.

Мы допили глинтвейн. Я вновь глянула на часы. Было уже начало одиннадцатого.

– Вам не пора, Максим? – проявила я вежливость. Или как это назвать?.. Не знаю. Но как-то нехорошо, что мой студент сидит здесь допоздна. Во всех смыслах.

– Я никуда не тороплюсь. Но вы, наверное, уже устали и хотите спать? Или я вам надоел?

– Ни то, ни другое. Просто поздно.

– А вы рано ложитесь спать?

– Вообще я сова. Превращенная в жаворонка. Ложусь поздно, встаю рано. Отсыпаюсь в выходные, – улыбнулась я.

– Тут мы с вами похожи, – тоже улыбнулся Максим. – Только у меня выходных нет. И отсыпаюсь я, когда придется.

– Что ж. Посидим до одиннадцати – и хватит. – Решила я. Во – первых, мне завтра на работу. И во – вторых все прочее.

И мы продолжили чинить книги.

– А вы живете одна, Эльга Сергеевна? Может, вы кого – то ждете? Или вас кто-то ждет? Вам звонил муж?

– Это тот, который практический, а теоретически мы не расписаны? – усмехнулась я. Максим смутился. – Да, это звонил он. Но все в порядке. Это мой дом. И сегодня я остаюсь здесь.

– Простите.

– За что? – пожала я плечами. – Все в порядке. Спасибо зарядке. И не стоит волноваться.

– Может, я лезу не в свое дело?

Конечно, мальчик. Но я тоже хороша. Я первая начала интересоваться твоей жизнью.

– Что вы, Максим, – педагогично ответила я. – Вполне понятно, когда собеседники, знакомясь, узнают подробности друг о друге. Это естественно. Интересно. Ничего стыдного.

– Это хорошо.

– А вас что-то смущает?

– Просто я хотел спросить…

– Спросите.

– Может, это будет бестактный вопрос.

– Тем он интереснее.

– Это не интерес, а… не знаю, как выразить мысль…

– Хоть и философ?

– Да, так точно.

Я вздохнула.

– Ну, спросите уже, Максим.

– А… ваши родители… они где?

– Маму я не знаю. Она родила меня поздно. В сорок лет. Она умерла после родов. Осложнение… и все такое… ей вообще не советовали рожать, отговаривали, но…

– Боже мой! Эльга Сергеевна! Простите! Я дурак! Кретин!

– Успокойтесь, Максим. Я совсем не знаю маму, понимаете? Совсем.

Максим Севастьянов смотрел на меня своими прекрасными, страдающими глазами. Не глаза – а весь горизонт! Как будто это ему сейчас больно, а не мне. Я взяла Максима за руку.

– Я это пережила, Максим, – тихо сказала я. – И казнила себя, и ненавидела, и считала, что я – причина смерти матери. Но потом поняла: мама очень меня хотела. Она знала, чем может закончиться ее беременность, но она все же родила меня. Пожертвовала своей жизнью ради меня. Значит, она меня любила. И хотела, чтобы я жила и не винила себя ни за что… Это мне бабушка рассказывала. И папа рассказывал.

– Боже мой, Эльга Сергеевна! – Он сжал мою руку. – Все равно это так печально. А я-то, дурак, переживаю, что у меня богатые родители и бабушка мне дом завещала. Я свинья!

– Да успокойтесь же вы, в конце концов, Максим! Право, не стоит так переживать. Много лет прошло. Очень много. И много воды утекло. Я все пережила. Бабушка умерла, когда я была в восьмом классе. А папа умер, когда мне исполнилось восемнадцать. Он жил с другой женщиной. Долго. Почти всю жизнь. Почти сразу после смерти моей мамы. Меня воспитывала бабушка. А у папы так и не появилось других детей… У меня было тяжелое детство. То есть, его, как такового, и не было вовсе. Игрушек у меня тоже, практически, не было. Бабушка готовила меня ко взрослой жизни. Я самодостаточная единица, Максим. Я с четырнадцати лет живу сама по себе. Я привыкла. Другой жизни у меня не было, так что я не знаю, о чем горевать. Честно.

Мы потом еще долго молчали. Максим не выпускал мою руку из своей. И мне было так хорошо, что он держит мою руку. Не смотря на то, что прошло много лет, мне очень печально все это вспоминать. Я всю жизнь считаю себя сиротой, потому что не знала мамы. А папа жил с другой женщиной. А меня воспитывала бабушка. Как-то она не сдержалась и сказала, что отец выбрал себе женщину, которая не может иметь детей. Смешно. Глупо. Странно. Но два одиночества нашли друг друга. Отец боялся детей. А женщина боялась, что никому не нужна без детородной функции… А когда бабушка умерла, я стала жить самостоятельно. Отец, правда, приходил ко мне каждый вечер, приносил продукты, звонил каждое утро, платил за квартиру… но я все равно была одна. И вообще… О, мальчик, как же много ты обо мне не знаешь… Но мне нравится, как ты держишь мою руку и мне нравится, что у тебя такие крепкие руки… Красивые, по-мужски красивые руки…

– Эльга Сергеевна… простите… вы, наверное, всю жизнь ощущаете себя сиротой, а я надавил вам на эту больную мозоль… простите…

– Если вы еще раз попросите у меня прощения, Максим, я очень на вас рассержусь… Хотя вы правы… я всю жизнь считаю себя сиротой… О… Это все ваш глинтвейн, будь он не ладен!

Я вырвала свою руку из ладони Макса, и пошла в ванную. Села на край ванны и стала смотреть в зеркало. Зачем Севастьянов стал меня расспрашивать о жизни? Он не знал, что я давно все постаралась забыть. Не вспоминать. Не тревожить. Зачем?.. Помимо воли наплывали воспоминания…

Я никогда не звала бабушку мамой. Потому что бабушка всегда называла себя бабушкой. Тем самым она всегда оставляла место для мамы… А иногда я обращалась к бабушке диковинным, как она выражалась, образом: «Ма, ба»…

А еще я вспоминала Его… После бабушки Он стал для меня всем… Почему-то вспомнилось, как у Него выступали бисеринки пота над губой. А я их слизывала… Зачем? Зачем это вспоминать? Почему сейчас?

Я встала, потрясла головой, решительно покинула ванную и, войдя в комнату, не глядя на Максима, легла на диван, отвернувшись к стене.

– Я устала, Максим. И вы тоже, я знаю. Езжайте домой, – сказала я в стену.

– Хорошо.

Я слышала шаги. И то, как закрылась входная дверь. Я хотела встать и закрыть ее на замок. Но сил не было. И я уснула.

Глава 8

Я проснулась утром от звонка будильника. Открыла глаза. Что за чертовщина?.. Играет тихо музыка… включен на стене ночник… А рядом со мной на диване спит Максим Севастьянов. В одних джинсах. Без рубашки. Сначала я полюбовалась его телом. Конечно, в двадцать лет сложно быть некрасивым… Но и далеко не каждый в двадцать лет выглядит так, как Максим… Потом подумала: а где же его рубашка? Я вчера отправила его домой и легла спать. Все. Что же произошло потом?

Тут будильник зазвонил снова, Севастьянов вздрогнул, открыл глаза. Его зрачок постепенно сфокусировался на мне. Могу поспорить, что он удивился не меньше меня, честное слово! Севастьянов спрыгнул с дивана, перескочив через меня, как через спортивного козла.

– Эльга Сергеевна! Не подумайте ничего дурного! Вы вчера были в таком состоянии, я в этом виноват, задавал вам такие вопросы и, когда я ушел, постоял около двери и послушал… послушал, когда вы закроете дверь. А вы все не закрывали… и в квартире была тишина. Ну, как я мог вас оставить одну, за незапертой дверью? Я зашел, чтобы попросить вас закрыть за мной дверь… а вы спали… и… еще сказали, во сне, сказали… – Севастьянов смутился.

– Ну? Что я сказала?

– Сказали: «Станция Александровский сад. Просьба освободить вагоны». И я решил остаться.

Я вздрогнула. Тряхнула головой, отгоняя видение. Севастьянов развел руками.

– Я закрыл дверь. И остался. Я починил все книги, пока вы спали. Вот только когда книг не осталось, я очень спать захотел. В другую комнату идти не решился. Мало ли, что там. Вы меня туда не приглашали, дверь закрыта. Я попробовал спать, сидя в кресле, но, простите бога ради, у меня плечо это проклятое болит, если долго сидеть в неудобном положении… ну, вот я и прилег рядом… простите, пожалуйста.

– А рубашка? – ошарашено спросила я.

– Немного запачкал ее в клею. Отстирал и в ванной повесил просушиться.

Я рассмеялась. Я смеялась долго. Никогда еще мое утро не начиналось так непредсказуемо и… черт возьми, весело. Целый пердюмонокль! Юный «нелюбовник» в моей кровати, утром, без рубашки… О, а ведь скоро должен приехать Петраков, чтобы отвезти меня на работу. И что он подумает, увидев такую дивную картину? Я, конечно, все объясню, разъясню, но… Я бы тоже, увидев у Петракова утром в постели девушку в одном нижнем белье, что бы подумала, а? Вот то-то и оно!

Когда я успокоилась, Севастьянов стоял, вытянувшись в струнку, у дивана, уже в высохшей рубашке, с ключами от машины в руке. Я осмотрела комнату. На полу – ровные стопки книг, аккуратно перетянутые веревками. Севастьянов, и в самом деле, все починил, пока я спала. А книг было много. Значит, он не врал, что прилег ко мне под бочок лишь утром.

– Вот что, Максим, – сказала я, улыбаясь. – Что случилось, то случилось, и вряд ли мои соседи подглядывают за мной в глазок. Время еще терпит. Мы успеем выпить кофе. Хотя бы этим я смогу вас отблагодарить за то, что книжная эпопея так быстро закончилась, едва начавшись. Я пока в ванную, а вы включите чайник, хорошо?

– Вы правда не сердитесь?

– Я не привыкла повторять два раза, Максим.

– Но вы же преподаватель! Можете повторять и трижды, и четырежды…

Я рассмеялась и ушла в ванную. Быстро привела себя в порядок, оделась и вышла. На кухне уже был готов кофе.

– Спасибо, Максим. На этот раз за кофе.

Мы выпили кофе быстро, молча, не присаживаясь за стол. Потом Севастьянов начал быстро перетаскивать стопки книг обратно к себе в машину. Вот Кира Васильевна удивится! Давала дня на два, а я за один вечер все переделала! Опасная, кстати, расторопность. Как бы потом не стали мне все подряд спихивать со словами: «Ах, у вас все так быстро получается!» Только этого мне не хватало! Не надо было сегодня книги назад везти. Да что теперь делать? Не заставлять же Севастьянова опять таскать все назад? И вот, когда мы вместе с Максимом вышли из моей квартиры и он нес в руках последние две стопки книг… навстречу вышел Петраков, собственной персоной.

– Ну, здравствуй, зайка, – угрожающе протянул он. – А это кто?

Я нервно захихикала. Мне на самом деле было смешно. Но не могла же я просто взять и расхохотаться?.. Так, что делать?.. Врать, что мы с Севастьяновым не знакомы? А стопки книг у Максима в руках? Я же вчера чинила книги! Что подумает Петраков? Что Максим чинил мне книги! Ночью! Боже! Это катастрофа! Он уйдет от меня! То есть я от него! Я же теперь живу у Петракова! А я не могу его терять! Он – мой фактический муж. А Севастьянов? А что Севастьянов? Студент. Ничего лишнего. Просто мои фантазии. И все это пронеслось в моей голове за пару секунд. Я перестала прихихикивать, включила все свои актерские способности, которые есть у всех без исключения, особенно в экстремальных ситуациях, и мило улыбнулась хмурому Петракову.

– О, это Кира Васильевна подсуетилась. Я позвонила ей утром и сказала, что все книги починила, а она возьми, и отправь ко мне Максима, нашего студента, чтобы он книги на машине отвез, пока моя в ремонте, представляешь?

– И сколько было книг? – Петраков мрачно оглядел две стопки книг в руках у Севастьянова.

– О, только четыре стопки, милый, сущая ерунда! – лихо соврала я, подсчитывая в уме, сколько было стопок.

– И ты все эти книги починила одна, без чьей – либо помощи? – ухмыльнулся Петраков.

– А на что ты намекаешь? – Я уперла руки в бока. – На то, что я безрукая и не смогу справиться с починкой книг?

– Их ведь много, – протянул Петраков.

И это только надводная часть айсберга, милый, – подумала я, но вслух сказала:

– А мой рабочий день заканчивается к пяти вечера. У меня была уйма времени! А вот если бы я приехала вчера к тебе, то, конечно, ничего бы не успела.

Лицо Петракова разгладилось. Севастьянов, все это время топтавшийся рядом, не отпуская из рук стопки книг, вдруг ожил:

– Разрешите обратиться, Эльга Сергеевна!

Я кивнула головой, закусив губу. В богатом мальчике снова проснулся офицер.

– Эльга Сергеевна, разрешите идти? – Максим кашлянул. – Разрешите ехать?

– Разрешаю! – кивнула я, понимая, что его попытка реабилитироваться потерпела крах. Видимо, в таких вот экстремальных ситуациях, Севастьянов превращается в военного, что не удивительно, после Суворовского.

– Есть, – бросил по – военному Севастьянов, даже рукой дернул, да к пустой голове руку-то с книгами не прикладывают! Севастьянов припустил к машине. Закинул книги на заднее сидение и, в мгновение ока, – был таков. Я не выдержала и расхохоталась. Настроение было, ни смотря ни на что, прекрасное.

– Что это было? – опять мрачно спросил Петраков.

– Мой студент, Севастьянов.

– А почему он разговаривает, как военный?

– Поступил после кадетской школы, – пожала я плечами.

– А почему же дальше не пошел, офицером? Облажался? – съязвил Петраков. Меня это больно задело, но я сдержалась и спокойно ответила:

– У него серьезная травма плечевого сустава.

– И откуда ты все так хорошо про него знаешь? – прищурил глаза мой Петраков. Ревнует! И я его понимаю. Хорошо хоть я не сказала, что у Севастьянова травма правого плечевого сустава! Это были бы поистине исчерпывающие сведения, – а это просто так не бывает.

– И какое плечо болит? – как-то гадко поинтересовался снова Петраков.

– Откуда я знаю? – возмутилась я.

– Странно, все равно, что именно убого вызвали тебе помогать, – снова съязвил мой «муж». Мне снова стало очень обидно за Севастьянова.

– Ну почему же сразу убогого?

– А какого еще, Казакова? Служил у нас в армии один такой парень, заработал себе такую травму, так потом писарем до окончания службы сидел. И ты говоришь, этого инвалида прислали к тебе книжки таскать? А здорового не нашлось?

– Да причем тут я? Это Кира Васильевна! Ее забота. Я сказала, что у меня машина в ремонте, вот она и прислала студента «на колесах»! – выпалила я, но за Севастьянова забеспокоилась.

– Ладно, поехали, – сказал Петраков, припуская к машине. – Хотя, может, тебя бы этот убогий довез?

– Да? – рассердилась я. – А тебе – лень?

Мы сели в машину и Петраков надавил на педаль газа.

– При чем тут лень?

– А что? Ты ревнуешь?

Петраков отмолчался.

– Ты ревнуешь! – восхитилась я. – Как это мило!

– Просто мне не нравится, когда с утра рядом с тобой крутятся какие-то молодчики, да еще травмированные!

– Перестань!

– Слушай, а что ты вообще знаешь об этом твоем студенте?

– Да ничего особенного. Я его досье не изучала. Так кто-то что-то сказал, да еще кто-то что-то добавил. А что?

– Да я вот все думаю про его травму.

– Да это не он больной, а ты, Петраков! Чего ты к нему привязался? Мальчика попросили, вот он и постарался! – Я снова страшно рассердилась. Лучше бы Петраков дал мне затрещину, а потом попросил прощения и заткнулся. Нет же! Сидит, под шкуру мне лезет!

– Не в этом дело, Казакова. Понимаешь, плечевой сустав можно вылечить.

– Болтами, что ли, прикрутить? – пошутила я.

– Представь себе, – да! – рявкнул Петраков. Я заткнулась.

– Но… все равно… я не понимаю…

– Конечно, не понимаешь! Был у нас такой в армии. В драке получил травму позвоночника. У него было защемление нерва. Так его комиссовали и инвалидность потом ему дали.

– А при чем тут мой студент?

– Может, врет парень про плечевой сустав? Может, у него защемление нерва…

– И что?

– А то. Книжки пару раз вниз стащил и будет потом загибаться. Как бы потом тебя виноватой не сделали. Мол, угробила парнишку!

– Да не я, а Кира Васильевна.

– Вот – вот, в следующий раз будешь думать, прежде чем на помощь чью – либо соглашаться.

– А что я должна была сделать, по-твоему? – снова рассердилась я. Вот чего Петраков добивается, а?

– У тебя есть я. Могла бы меня попросить!

– Что? Книги чинить? Ха!

– Для того, чтобы книги чинить, можно и инвалида привлечь. Но я бы помог их тебе дотащить, понимаешь?

– Но я Киру Васильевну ни о чем не просила! Это была ее инициатива!

– Ты могла бы отказаться! Ты же знала, что я за тобой заеду.

– Да Кира Васильевна меня и слушать не стала. Она сказала, что приедет Севастьянов и бросила трубку.

– Вот это-то и странно, – протянул Петраков.

– Да что тут странного, черт возьми! – я просто теряла терпение! Я так вру, а мне не верят! Мог бы и Севастьянов что-нибудь умное приврать, а то взял и уехал, а я тут одна отдуваюсь! И бедная Кира Васильевна, на которую я свесила так много собак.

– Да странно, что всю эту беготню из – за пары стопок книг устроили с утра пораньше! – рявкнул Петраков.

– Какое утро? Уже почти десять! Кира Васильевна на работе с восьми!

– А ты почему приезжаешь так поздно, как профессор? – снова заподозрил меня Петраков.

– Да мне сегодня ко второй паре, дурья твоя башка! – крикнула я.

– А чего ты кричишь?

– А чего ты ко мне примотался, Петраков?

– Да вот думаю, не помогал ли тебе этот молодчик ночью книжки чинить, а?

– С ума сошел, Петраков! – взвыла я. Получилось натурально. В самом деле, ничего и не было, чего ревновать? Мне нравится Севастьянов? Ну и что? А может, Петракову нравится Пенелопа Круз и он представляет, как занимается с ней любовью. В этом случае я тоже должна ревновать Петракова к этой самой Пенелопе Круз? Так, что ли?

– Просто мне это не нравится.

– Раньше ты так меня не ревновал!

– Раньше мы жили отдельно.

– Просто в разных квартирах. Но ведь мы все – равно были вместе! – не согласилась я.

– Может быть. Но сейчас совсем иная ситуация. Пойми, Эля. Если уж мы решили жить вместе…

– Я решила! – перебила я Петракова. Думала, он смутится. Как же, я предложила, не он! Да как бы не так! Петраков кивнул и продолжил:

– Ты решила, что мы живем вместе, – Ну, Петраков! Молодец! Пять за сообразительность! – и вот, проходит немного времени, и ты не приходишь домой. А утром я вижу рядом с тобой какого-то молодчика!

– Послушай, если бы я знала, что эту ночь проведу с каким-то молодчиком, как ты выражаешься, я бы сказала, чтобы ты за мной не заезжал! – искренне возмутилась я.

– Ага, а вдруг ты не знала, а ночь провела? И вы утром проспали? Тогда как?

– Тогда это клиника и диагноз, Петраков, – буркнула я. – Если ты будешь так меня ревновать, без всякого повода, я от тебя уйду. Навсегда. Вообще. Понимаешь?

– То есть, ты мне угрожаешь?

– Ничуть. Но предупреждаю. Хватит делать предположения на пустом месте.

– Но мальчик-то симпатичный! Глазастенький, губастенький, – продолжал тянуть свое Петраков.

– Возможно. Но ты откуда об этом знаешь? Тебе нравятся мужчины? – подколола я Петракова, ненавидящего геев.

– Ты что, дура, Казакова, да? – заорал Петраков и стукнул кулаком по рулю.

– А почему сразу дура? Это ты ведь заметил, что мальчик симпатичный!

– Ну и что? Ты же ведь можешь замечать, какая женщина красива, какая нет, – но ты ведь после этого не лесбиянка!

– Что дозволено Юпитеру…

– Не надо умничать, Казакова! И не делай из меня дурака! Я просто буду пристально за тобой следить!

– Вот этого не надо, – холодно сказала я. – Уволь. Если не доверяешь мне, лучше давай сразу расстанемся.

– Ты этого хочешь?

– Нет. Но ты сам начал этого разговор. Я не хочу, чтобы за мной постоянно следили. Это просто бред! И я не желаю в этом участвовать!

Петраков резко остановил машину.

– Скажи, Эля, ты хочешь жить со мной?

– Да. Поехали. Я опоздаю.

Петраков тронул машину и покосился на меня, скорбно скривив губы.

– Мы будем жить с тобой дальше?

– Да, если ты перестанешь так глупо меня ревновать. Пойми, если бы я изменяла тебе с этим молодчиком, как ты выражаешься, я бы не настаивала жить с тобой вместе. Ты это понимаешь?

– Кто вас, женщин, вообще понимает? – буркнул Петраков.

Но тут, наконец, мы подъехали к институту. Я чмокнула недовольного Петракова в щечку и быстро вышла из машины.

– Ты сегодня домой, к нам? – спросил Петраков, делая ударение на «нам».

– Да, мишутка. Твоя зайка сегодня сбежит пораньше и приготовит восхитительный ужин! – Я приняла форму буквы зю, чтобы Петраков услышал мой ответ, сидя за рулем.

– А если опять наступит горячка с починкой книг или что-то в этом роде?

– Тогда зайка позвонит мишутке и попросит его не волноваться.

– Знаешь что, Казакова, если сегодня у тебя вновь случится какой-либо форс – мажор, я тебе не поверю.

– Опять угрозы? – изогнула я бровь.

– Нет. Я просто тебе не поверю.

– И что, бросишь меня?

– Вот этого я не знаю.

– Ладно, хватит, не хочу говорить в подобном тоне, согнувшись у твоей машины, это, по крайней мере, странно!

– За тобой вечером заехать?

– Нет, после работы я в магазин, за продуктами, надо же тебя задобрить!

– Тогда я заеду. Затаримся на неделю.

– Нет, затариваться на неделю будем в пятницу. Все. Я тебе позвоню.

– Ладно. И кстати, Казакова, узнай там про своего убогого. Не верю я в его выпадающий сустав. Что он, Железный Дровосек, что ли?

И не успела я возмутиться, Петраков перегнулся, захлопнул дверцу, и газанул. Я еле успела отскочить от машины, разогнувшись! Вот гад, а! А ревнивый-то какой! Оказывается! И мне это категорически не нравится! Что за ерунда получается, теперь я у Петракова на поводке? И вечерами он будет приезжать за мной? А если я захочу поехать к Ирке, он попрется со мной? Нет, с этим надо что-то делать. И я знаю, что. Мне тоже надо заподозрить Петракова. Устрою ему разбор полетов и запрещу следить за мной. Ему-то ведь точно не понравится, если я возьму его под колпак. Или переждать недельку? Может, сам угомонится? Захочет на рыбалку, например. Или к друзьям, в гараж.

Вот так, в раздумьях, и прошла первая пара. А на перемене ко мне зашла Кира Васильевна.

– Эльга Сергеевна! Огромное вам спасибо! Я даже не ожидала, что вы так быстро все сделаете! Думала, дня через два управитесь. А вы! За один вечер! Как вам это удалось? Муж помогал?

Совру, что да, тогда напрягать с добрыми делами будут не только меня, но и Петракова, а это же совсем абзац!

– Нет, что вы, мой муж – бука. Нет, вчера ко мне заехала подруга, она живет в Подмосковье и мы редко видимся. Вот так вот почти всю ночь сидели с ней и разговаривали, ну, заодно и книги чинили, одно другому не мешает. Поэтому так быстро.

– Да? – протянула Кира Васильевна. – Что ж подруга к вам на ночь глядя приехала? Муж-то не ругался?

Вот зараза! Тебе-то какое дело! Но не хамить ведь! Я мило улыбнулась.

– Так она в Москву по делам приезжала, а днем я на работе. Вот я и предложила ей у меня переночевать, в моей квартире, а утром она уехала.

– Так вы вчера оставили мужа одного? – склонив голову на бок, не одобрила меня Кира Васильевна.

– Да! И сегодня утром он заявил, что еще одно добровольное дело на работе – и он меня бросит! – выпалила я.

– Но при чем тут работа, милая, вы же не пришли к мужу из-за подруги! – выкрутилась Кира Васильевна. А на вид трогательная дамочка. А темперамент крокодила! Эта еще на меня партию книг повесит и не чихнет!

– Нет, муж сказал, что, если бы не эти книги, я бы вернулась домой и сказала бы подруге, что увидимся с ней как-нибудь в другой раз, – не осталась я в долгу.

Кира Васильевна сделала брови дугой.

– Мне кажется, книги тут ни при чем, милая, – сказала она тоном, не предвещающим ничего хорошего. – Утром мне книги привез Максим Севастьянов. Наверное, ваш муж приревновал к этому красивому мальчику?

Я уставилась на эту крокодилицу. Меня редко могут вывести из себя, но эта дама постаралась.

– Утром я позвонила Севастьянову и попросила отвезти книги в библиотеку, так как он все равно рано будет на занятиях, а мне ко второй паре, а я пока без колес, как вам известно. Муж за мной заехать не мог, спешное дело на работе, и видеть рядом со мной Севастьянова он тоже не мог и, кстати, рядом все равно была моя подруга, а она меня моложе года на четыре. Вот такой вот расклад. Я все понятно объяснила или будут еще какие-то вопросы?

– Но, милая моя, я просто переживаю за вас, – развела руками «ученая дама».

– Не стоит волноваться. За меня есть, кому беспокоиться. И кстати, Кира Васильевна, что вы знаете о нашем Пашкове? – вдруг перешла я на шепот.

– О Юрии Тимуровиче? – дама тоже понизила голос. – А что? Вы что-то знаете?

– Нет, но Пашков мог бы узнать, кто по институту сплетни собирает, – протянула я. – Вот вы откуда про меня такие сведения знаете? Я официально не замужем.

– Что вы говорите! – вспыхнула Кира Васильевна. – Я-то тут с какой стороны?

– Вот, вот, а вы знаете, кто у нас сплетни собирает? Может, предложить Пашкову найти дятла и наказать? Вы так многое знаете, могли бы помочь.

Мы обе сделали, так сказать, хорошую мину при плохой игре. Или, скорее, наоборот.

– Не думаю, Эльга Сергеевна, что Пашкову надо об этом знать. У него и так забот хватает.

– Может, вы и правы. Надо подождать некоторое время и, если сплетник не угомонится, тогда уже – к Пашкову. Да?

– Ну, вероятнее всего, – растерянно ответила библиотекарша и заспешила по своим делам. Вот так вот, и не таких обламывали. И не единого бранного слова! Все мило и литературно! С сиротой, да еще со мной и с тем, что мне еще потом выпало в жизни, играть нельзя… Но, что говорить, плести интриги, – дело, конечно, опасное…

В радужном настроении прошла еще одна пара. На перемене я отправилась выпить кофе. Впереди у меня была свободная пара. У Сусанны, кстати, тоже, и мы договорились, что она сейчас подойдет, составит мне компанию. Но вместо Сусанны за моим излюбленным столиком (последний столик в тенечке, под пальмой в кадке, «места для поцелуев»), сидел Максим Севастьянов. Он грустно мне улыбнулся. Ему-то чего грустить? Не его же «взяли с поличным», а меня! Я ответно улыбнулась Севастьянову, купила кофе и подсела к нему. Это, все-таки, и мой любимый столик тоже. И Севастьянов не предложил мне купить кофе. А зачем? За что? Если он каждый раз будет покупать мне кофе, то сплетен уж точно будет не обобраться! Да и вообще, тогда Севастьянов сделал галантный жест, мы только познакомились, а теперь что, просто так? Может, я вообще ему не нравлюсь. С чего я вообще взяла, что нравлюсь ему? Он просто дружелюбен. И вообще, о чем я думаю? Я посмотрела на Севастьянова. Он с интересом наблюдал за мной.

– Что? – невольно спросила я.

– О чем вы сейчас думали?

– Это так заметно? Мыслительный процесс отражается на моем лице в виде морщин на лбу?

Мы с Севастьяновым рассмеялись.

– Кофе я вам не покупаю для конспирации, – сказал Севастьянов, словно прочитав мои мысли.

– Да бросьте, – порозовела я. От стыда за свои меркантильные мысли.

– У вас все в порядке с мужем, Эльга Сергеевна?

– Мы не расписаны. – Зачем я это брякнула?

– Ну, разве это так меняет положение вещей? – Севастьянов задумчиво смотрел на меня. – Вы давно вместе?

– Достаточно. А вот жить вместе стали недавно. И, похоже, у нас это не получается. – Я ответила честно. Не рисуясь. Я и правда так думала.

– Почему же? – тревожно спросил Севастьянов. Ну, а ему-то чего тревожиться за мою семейную жизнь?

– Мой муж, Петраков, о… – я закашлялась. Как-то неудобно называть «своего мужа» по фамилии. – Лева… оказался ревнивым львом. – Я рассмеялась. Никогда не проводила параллели с его именем, и тут нате вам! Параллель очевидная! Даже удивительно!

– Я вам крепко насолил, да? – растерянно спросил Севастьянов. И выглядел он так, что жалеть хотелось его, а не Петракова.

– Нет, Максим. Вы ни в чем не виноваты. И может, это даже к лучшему, что Лева показал себя с такой стороны. Теперь я хорошо подумаю, стоит ли жить с этим человеком в одной квартире, да, хотя бы в одной квартире. А если он начнет меня ревновать ко всем подряд, следить и подозревать – это не жизнь. И мне такая не нужна. – Я пожала плечами. – Пока я в стадии раздумий. Там видно будет.

– Думайте больше.

– Что? – я просто открыла рот и обалдело уставилась на Севастьянова. Он поставил меня на место? Мол, размечталась, любительница малолеток, а на-ка, выкуси? Я постаралась, впрочем, тут же придать себе независимый вид. – Что, Максим? Вы как-то не совсем по-русски выражаетесь. Не ясно, – выкрутилась я.

– Понимаете, чтобы узнать и понять человека, нужно вместе с ним прожить не одну и не две недели. Не рвите быстро. Тем более, из-за такой глупости.

– Вот именно, глупость! – рассердилась я. – Так зачем же ревновать?

– Ну, он звонил вам вечером, волновался, а утром приезжает, – а тут я вам книжки таскаю. Я его понимаю.

– О, вы тоже из породы ревнивцев?

– А вы бы что подумали на его месте?

Вопрос повис в воздухе.

– Людям надо доверять, – наконец, выдавила я.

– А вот вы бы поверили? – спросил Севастьянов.

– Не знаю, – честно ответила я. – Но дала бы время на реабилитацию. И Петракову это время тоже дам. Не переживайте.

– Просто бывает, что люди расстаются из-за недоразумений. Это очень печально. – Севастьянов покачал головой.

– Вспоминаете собственный опыт? – догадалась я.

– Было дело, – согласился Севастьянов.

– И что? Не простили? – Ох, язык мой, враг мой.

– Не в этом дело. Не понял.

– А что хуже? Не простить? Или не понять?

– Не знаю. Наверное, не простить, потому что не понять.

– А ведь можно понять и простить.

– Да. Или понять и не простить.

– Философия! – пожала я плечами. – А что, собственно, было у вас?

Я смутилась своего вопроса. Севастьянов снова с интересом посмотрел на меня.

– Не понял и не простил, – ответил он.

Я так и знала! А вот из-за чего не понял? Но не спрашивать же об этом! Нужно же и меру знать, в конце концов! Я взглянула на Севастьянова, поймала его полуулыбку – полуусмешку, пожала плечами. Да, мне интересно! Но мне всегда и все интересно! Пусть не думает ничего лишнего!

– Это была измена? – все же ляпнула я и покраснела.

– Даже трудно это так назвать, – протянул Севастьянов, разглядывая мое лицо. – Я считаю, измена – это просто грубое слово. Но факт есть факт. Измена. А почему изменяют? Многое в жизни бывает и все можно понять. Но я не могу понять банальности. Когда просто – захотелось. Без любви и симпатии.

Мы молча допили кофе. Мне снова стало грустно. Зря я напридумывала себе про Севастьянова. Нравлюсь я ему, как же! Да не нужна я ему сто лет! Фантазерка! Сказочница! Вот про кого он сейчас переживает? Может, он тоже сейчас сидит и думает, – простить или не простить? Понять или не понять?

– Я чувствую свою вину, Эльга Сергеевна, – ожил Севастьянов. – Я вам все-таки насолил.

– Прекратите, Максим! А то получается как-то по-чеховски. Как в его рассказе «Смерть чиновника». Помните? «Ах, простите, извините, я вчера, совершенно случайно»… Цитата совсем не точная, но смысл…

– Да, я понимаю, – Севастьянов улыбнулся.

– Забудем, – предложила я.

– Забудем, – согласился он.

Мне стало совсем паршиво. Осталось только добавить, что мы останемся друзьями.

– Ну, мне пора, – Севастьянов встал. – У меня сейчас лекция.

– Да, конечно.

– До свидания, Эльга Сергеевна.

– До свидания, Максим.

Я осталась сидеть над пустой чашкой кофе.

Глава 9

Когда пришла Сусанна, я была совсем кислая.

– Что случилось, красавица? – прищурив глаза, спросила она.

– Так.

– Нет, что-то не так, не обманывай меня.

– Ах, да! Я же забыла про твое цыганское чутье!

– Шутка веселая, а глаза грустные.

Мы взяли с Сусанной кофе.

– Ну? – требовательно спросила она. Я вздохнула.

– Меня Петраков приревновал.

– И что в этом плохого?

– Теперь собирается меня стеречь, а я категорически против.

– И?

– Может, проучить его?

– Как?

– Пусть сам окажется в глупой ситуации, посмотрю, как будет выкручиваться. Тогда он перестанет меня ревновать. Я уверена.

– А может, дать ему время, чтобы сам успокоился? Он у тебя, небось, рыбалку любит и машину в гараже чинить?

– Ну?

– Захочет уйти, – а ты ему – сцену ревности. Пару раз хватит, чтобы твой Петраков с тебя контроль снял.

– Я и сама так подумала.

– А чего грустишь? – не поняла Сусанна.

– Просто грустно, и все. Вот, хотела сегодня с тобой куда-нибудь в ресторан сходить, пропустить бокальчик вина, так ведь Петраков не даст! Не отвыкла я от свободы. Тяжело жить вдвоем. Одной удобнее.

– Удобнее, конечно, – кивнула Сусанна. – Пока. А потом, когда будешь мечтать приходить в дом, где тебя ждут, будешь приходить в пустую квартиру, тогда как?

– Ну… нет, ты права, Сусанна, я понимаю, но…

– И никаких «но»! Привыкнешь. Потом понимать не будешь, как могла раньше одна жить и в пустой квартире находиться.

– Это по собственному опыту? – поинтересовалась я.

– Почти. Бабушка рассказывала. Она так все умела описывать, будто ты сама это пережила!

– Понятно.

– Тогда не грусти. Лучше подумай, что ты сегодня приготовишь своему Петракову на ужин?

И до звонка мы с Сусанной обсуждали мое семейное меню.

А потом, поздно вечером, когда Петраков вкусно поужинал, исполнил свои супружеские обязанности и довольный, заснул невинным, глубоким сном младенца, я вышла на лоджию, закурила и позвонила Ирке.

– Да! – рявкнула она в трубку. – Казакова, на часы глядела?

– Ага. Одиннадцать. А твои сломались?

– Та – ак! Это что-то новенькое! Че случилось, лапа моя?

И я все рассказала Ирке. Про книжки. Про то, как Севастьянов у меня остался на ночь. Про то, как его увидел Петраков. Про то, как Петраков ревновал и интересовался суставом Севастьянова. Про то, что Севастьянов сказал мне за чашкой кофе.

– Мне это не нравится, Казакова, – сказала Ирка, на удивление, выслушав меня, ни разу не перебивая.

– Что именно-то, Ир? – осторожно спросила я.

– Все! Твой Максим Севастьянов мне не нравится!

– Почему? – искренне удивилась я.

– Мутный какой-то тип. Ты же ничего о нем не знаешь. Только то, о чем он тебе соизволил рассказать, да и то, правда ли, ложь ли?

– Ты конкретно о чем, Ир?

– Да вот о его травме. Петраков прав. Твой Севастьянов что, мутант? Плечо не может вылечить?

– Откуда я знаю! Может, просто не считает необходимым.

– Ты там проверь все же, Казакова, что за травма у твоего принца. Может, у него в самом деле протез?

– Прекрати, Ир! Еще тепло, у Макса машина, он ходит в одной футболке и его руки я отлично разглядела. Это не протезы, уверяю тебя!

– Да?

– Да! И ходит он, не прихрамывая!

– Но узнать все же нужно. Что там за травма у него такая?

– Вот, Ир, а ты недостатки в нем какие-то нелепые ищешь. Так вот же он – недостаток! Его травма.

– Тебе, значит, стали нравиться убогие?

– Не подражай Петракову!

– А ты тогда узнай, в чем дело. Может, у него протез вместо члена! Или одно яичко.

– Ир, не начинай!

– Ну, на худой конец, ой, прости, я не то имела в виду, – вдруг у парня одна почка.

– Ир, ну, не начинай, а!

– Ты сама позвонила, – парировала Ирка.

– Ир, да ты пойми, мне все равно, какая там у него травма! Пусть хоть одно яичко! Ясно одно, какая-то травма есть. Да и фиг бы с этим. Мне интересно другое. Нравлюсь ли я Севастьянову или я все это сама себе нафантазировала, а?

– А тебе что сказать?

– Правду!

– Не блажи. – Ирка чем-то захрустела. – То, что Севастьянов с тобой флиртовал, – это факт. Имеет место быть. Выложил тебе хоть и часть правды, но ведь выложил! А зачем ему о себе преподу рассказывать? Если только зачет получить? Но ведь он отлично учится. Потом, он сам вызвался тебе помочь с книгами, а ты ведь вежливо работала при этом кукушкой.

– Это как?

– Да так! О, сейчас десять, не поздно? О, уже одиннадцать, может, поздно! Так?

– Ну, как-то так.

– Вот! И потом, самое интересное, Севастьянов не ушел от тебя, а остался тебя стеречь. Просто рыцарь! А вот потом, после разговора за кофе, возможны вариации.

– Какие?

– Ну, например, ты права, и Севастьянов на время поссорился со своей подружкой. Может, приревновал ее. А тут появляется Петраков и Севастьянов понимает, что его подружка не виновата. Там тоже что-то подобное было, он ей не поверил и вот теперь, после, так сказать, наглядного примера, сокрушается. Ты там посмотри, может, у него девушка появится. Значит, старая зазноба, получившая индульгенцию. Это первый вариант. Второй. Возможно, Севастьянов хотел закрутить с тобой роман, но тут появляется твой фактический муж и Севастьянов шмыгает в кусты. И третий вариант – это два вышеперечисленных, соединенных воедино. Я ясно выражаюсь?

– Да ладно, я привыкла, я тебя поняла.

– Это главное.

– И что делать, Ир?

– Ничего. Жить с Петраковым.

– Я про Севастьянова.

– И с ним ничего делать не надо. Ты говоришь, он пригласил тебя на Хэллоуин?

– Ну…

– Загну, каралька выйдет…

– Что?

– Баранка! – рявкнула Ирка. – Короче, если твой Севастьянов напомнит тебе про Хэллоуин и девчонки у него не появится, то иди с ним в ресторан.

– Зачем?

– Ну, мать моя – женщина! – шумно вздохнула Ирка. – Он же тебе нравится. Вот и наслаждайся его обществом. Там видно будет.

– Ир, а если у него девчонка появится, а он все равно в ресторан пригласит?

– Ну и иди. У него девчонка, у тебя Петраков.

– А если не пригласит?

– Молчи.

– А если девчонки нет и не приглашает, Ир, тогда что?

– Ничего. Молчи. Значит, проехали.

– А может, что-то попросить помочь сделать…

– Зачем? Чтобы соблазнить?

– Ну… Может, он снова начнет флиртовать со мной, а там, глядишь…

– Что?

– Ну…

– Опять баранки гну! Ты с ним трахнуться, что ли, хочешь?

– Зачем ты так грубо, – обиделась я.

– Как есть! – рубанула Ирка.

– Ир, ты скажи, тогда как?

– А вот как будет, тогда позвони и покалякаем. Сейчас зачем зря трепаться?

– Да, ты права.

– Кстати, Казакова, а что, секс с Петраковым тебе не нравится?

– Да нет, нравится. Просто хочется чего-то феерического, что ли…

– Ну, дело поправимое. Ролевые игры, например.

– Это когда я переодеваюсь в медсестру, а он – типа раненый боец?

– Ну, типа того, – Ирка захохотала. – Ой, Казакова, блин, ты меня укатаешь!

– Ага, тебя укатаешь, – вздохнула я. – Нет, Ир, ну их на фиг, эти ролевые игры, не понимаю я их. Извращение какое-то.

– Почему? Измена без измены.

– Вот и я о том же.

– А тебе, значит, обязательно надо изменить в реале? – хохотнула Ирка.

– Да я не про то! Ну, оденется Петраков в военную форму, но ведь это все равно будет Петраков!

– А ты переодень его в суворовца, – снова захохотала Ирка. – Может, тогда твой Петраков и устроит феерию!

– Ты просто какая-то сексуально озабоченная! – фыркнула я.

– Я? Это я-то? – возмутилась Ирка. – Заметь, это не я тебе звоню на ночь глядя с рассказами про заезжего молодца! Делать тебе нечего! Похоже, Казакова, у тебя просто кризис среднего возраста.

– И что делать?

– Да сказала я уже тебе: ничего! Живи со своим Петраковым, а если с Севастьяновым роман закрутится, – крути на здоровье. Кстати, это действительно полезно для здоровья. Только шифруйся получше. В свете того, что ты мне нарассказывала о своем принце, твой Петраков смотрится выгоднее. Так что не пори горячку. Все у тебя нормально. И давай, покедова, мне спать пора.

– Ир! А ты знаешь, Севастьянов транскрибирует мне Песни Песней Соломона…

– И что? Это ты к чему? Как транскрибирует?

– Я учу студентов транскрипции, не забыла?

– А! Ну и что? Оригинальный, конечно, парень, а ты-то тут при чем?

– Ир, как ты не понимаешь, он же так соблазняет меня! И соблазняет откровенно! Я читаю и краснею. Так оригинально меня никто не добивался!

Я все подробно разъяснила Ирке. Она немного попыхтела в трубку.

– И как я должна отреагировать, блин, Казакова? Может, Севастьянов тебя соблазняет, а может, ему нравится Соломон. Откуда я знаю?

– Вот что ты за тетка злая! – обиделась я. Ирка довольно хрюкнула. – Меня Петраков теперь ревнует! – прошипела я, переводя тему. – Мне это не нравится.

– Ему тоже, надо думать. Да ты не переживай. Поревнует и успокоится. Ты, кстати, когда он на рыбалку соберется, с ним езжай.

– Зачем?

– Ему это не понравится и он даст тебе твою свободу в обмен на свою. Все, отбой, – и Ирка бросила трубку.

Когда я, наконец, легла, Петраков заворочался и недовольно спросил:

– С кем это ты так долго болтала?

Во! Поревнует и успокоится! Вон какой бдительный стал. Вроде бы крепко спал…

– Спи, Лева, я говорила с Иркой.

– О чем?

– О чем говорят женщины?

– О других мужчинах, – буркнул Петраков.

– Нет, о своих мужчинах.

– Что, жаловалась на меня?

– Мишутка, спи, иначе зайка сейчас рассердится и пойдет звонить Сусанне!

– О! А это кто такая? Почему не знаю?

– Ах, вот ты какой! А вдруг она тебе понравится? Не познакомлю! Она моложе меня.

– Что-то тебя на молоденьких переклинило, Казакова, у тебя, наверное, кризис среднего возраста.

– Не умничай! Кризис среднего возраста, насколько мне известно, наступает в тридцать лет. А мне двадцать семь, – фыркнула я.

– Скоро будет двадцать восемь, а там и до тридцатника недалеко, – напомнил Петраков. – И вообще… Кто сказал, что кризис среднего возраста наступает в тридцать? В тридцать наступает другой кризис. Возрастной рубеж и прочая фигня.

– Не умничай! – немного удивилась я. Хотя, чего удивляться? Ирка, кому хочешь, мозги прочистит. – И кто это у меня еще такой молоденький, как ты выражаешься?

– Да этот твой суворовец убогий. Мутант безрукий.

– Петраков, не городи огород! Этот суворовец вообще ни при чем.

– А Сусанна – это не его подружка? Он безрукий, а у нее имя страшное.

– Нормальное имя! – крикнула я.

– Так эта Сусанна – твоя студентка? Что она тебе помогала делать?

– Сусанна преподает психологию!

– О! Мало тебе этой своей чокнутой Ирки! Обзавелась психологами. А Сусанна, случайно, не психолог – сексопатолог?

– В институте это не проходят!

– А при чем тут институт? – хмыкнул Петраков.

– Я смотрю, ты весел и бодр, как морской лев!

– А ты рассердилась?

– Да! Зайка в бешенстве! – прошипела я. – Сейчас я устрою тебе кризис среднего возраста. Прямо сию минуту!

– Ну, так иди сюда!

Глава 10

В институте все шло гладко. С Севастьяновым мы больше не пересекались. То есть, он приходил на лекции, правда, пару раз пропустил, и транскрибировал уже не только Песню песней, а красивые стихи о любви и грусти. Авторов некоторых стихов я не знала, и он не указывал. Но я уже не думала, что Севастьянов сам пишет эти стихи, тем более, посвящает их мне. Что мне, двадцать лет, придумывать глупости и верить им? Пару раз я замечала, что Севастьянов как будто рисует в тетради. Быстрые движения, как мазки, – он явно не писал, а рисовал. Ну и что? Чем только мои студенты не занимались на лекциях! Аудитория-то ого-го! Если я начну делать замечания Севастьянову, придется делать замечания всем остальным, а это уже как в школе. Студенты – совсем не школьники. Главное, чтобы в аудитории было тихо. Мое дело – рассказать материал. Студентам – записать, понять, запомнить, а как они с этим справились – покажут экзамены. Не справились – до свидания. Так что тут все элементарно. Сама, помнится, будучи студенткой, читала на лекции по языкознанию «Ай гоу ту Хайфа» Кунина, стараясь не расхохотаться во все горло. А одна моя однокурсница, Маша Вяткина, даже вязала на лекциях шарф. Честно – честно. Машка была замужем и имела годовалого ребенка…

Поэтому я молчала и делала вид, что вообще не вижу, чем занимается Севастьянов. А после лекций он просто уходил и не делал никаких попыток заговорить со мной. А ведь скоро будет уже Хэллоуин! Забыл? Или просто не пригласит? А мне – прийти или нет? Ну и гад этот Севастьянов, хоть рядом с ним я никакой девушки не заметила. Хотя не факт, что она учится вместе с ним. Может, она вообще в другом ВУЗе учится. Или актриса. Откуда я знаю? У богатых свои причуды. Мы с Петраковым достаточно обеспечены, у нас по двухкомнатной квартире, у каждого хорошая машина, хорошая работа, но все равно, с той прибылью, которую, к примеру, имеет Севастьянов – нам далеко. У нас разные сферы общения. Так что тут дело темное.

И транскрипции Севастьянова выбивали меня из колеи.

Наглый, обворожительный мальчишка! Я уже готова признать свое поражение. Да, Севастьянов поразил меня.

Но Ирке я больше не досаждала, каждый вечер проводила с Петраковым и готовилась смириться с тем, что Севастьянов забыл меня. Поэтому пятница не предвещала никаких неожиданностей. Я уже собиралась домой и думала, что сделать на ужин, что-нибудь красивое, все-таки пятница, впереди два выходных, хочется романтики, и тут в аудиторию зашел Пашков.

– Уже уходите, Эльга Сергеевна?

– Да, тороплюсь к своему мужу.

– Вы, вроде бы, не замужем?

– Это формальности. Мы вместе много лет, хотя уже подумываем о свадьбе, – лихо соврала я. – Правда, я еще не дала согласия. Мой будущий муж ревнив, как лев. – Я пристально посмотрела на Пашкова. – А что вы хотели?

– Я? Видите ли, я давно должен был сказать вам, да закрутился с делами, сами понимаете…

– Понимаю.

– Вы в курсе, что Севастьянов перевелся с вечернего на дневное?

– Не понимаю, – потрясла я головой.

– Он перевелся в начале сентября. В индивидуальный журнал его вписали, но неужели никто вам об этом не сообщил?

– А зачем? – Я уже пришла в себя.

– Вообще, о переводе принято думать заранее, но Севастьянов хороший студент и я дал добро. Собственно, я хотел сказать, Эльга Сергеевна, вы уж последите за тем, как он посещает лекции.

– Зачем? – снова удивилась я.

– Будет пропускать, переведу обратно на вечернее, чтобы другим не повадно было. А то после Севастьянова ко мне другие с подобной просьбой идут, чтобы побыстрее развязать с учебой… В принципе, я вообще не должен был переводить Севастьянова, но, сами понимаете…

– Понимаю, – кивнула я головой. Вот тут как раз все ясно. Севастьянов заплатил Пашкову. – И я послежу. Я вас не выдам. Что же теперь, всех с вечернего переводить?

– Вы умница, Эльга Сергеевна! Спасибо! Я удаляюсь! Вы меня понимаете! Я это знал! К тому же, вечернее отделение платное, а нам нужны хорошие зарплаты. Кстати, я обязательно выпишу вам премию к Новому Году.

– Да что вы! Не нужно! – разыграла я смущение.

– Это за то, что вы прекрасно справляетесь со своей работой. Только за это! Ну, счастливых выходных! – Пашков кивнул мне и быстренько скрылся за дверью. Я рассмеялась. Уже собралась идти, зазвонил телефон. Это был Петраков.

– Это твой мишутка, зайчонок.

– И чем мишутка хочет обрадовать зайку? – ехидно спросила я. Дело запахло жареным. Никак мой мишутка собирает удочки. В принципе, не вижу в рыбалке ничего плохого и отношусь к ней нормально. Те, кто считает пристрастие своего спутника жизни к рыбалке недостатком, просто придиры, недовольные своим мужчиной. Или это мужик такой, для которого рыбалка – просто повод выпить, то есть, прямо говоря, нажраться.

С моим Петраковым все в порядке. Но надо же к чему-то придраться!

– Котенька, отпустишь мишутку на рыбалочку? – проворковал в трубку мой муженек.

Я расхохоталась.

– Что? Что, лисонька? – заволновался Петраков. – Что это за злобный смех из мультика? – Ах, он еще пытается острить! Ну, сейчас ему мало не покажется!

– И когда мой котик собирается рыбачить?

– Завтра с утречка, моя кисуленька.

– Я поеду с тобой.

– Ч-что? Ты что, Казакова, белены объелась? – вышел из роли мой благоверный. – Я еду не один.

– С рыбкой?

– С какой еще рыбкой? – не понял добродушный Петраков.

– С длинноногой, молодой, белокурой форелью – моделью? – я прибавила в голосе децибел.

– Да ты с ума сошла, Казакова! Рыбалка – не бабское дело!

– Ага, а с форелью, значит, ты встречаешься после рыбалки? – сердито крикнула я.

– Нет, ты точно рехнулась там, в своем институте! – тоже заорал Петраков. – Чего тебе в колледже не работалось? Все же было нормально! Ау! Казакова! Прием! У мишутки нет никакой форельки, и модельки, кстати, тоже, у мишутки только любимая зайка! Как принято?

– Плохо принято! – опять крикнула я. – Ты сказал не форель, а форелька. Форелька! Так ласково! Что это за форелька? Я ей ноги выдерну, волосы тоже повыдергиваю, а тебе наглую морду расцарапаю! – заверещала я. – Я тебе покажу, блин, форельку! Казанова недоделанный, блин! – Я, кажется, вошла в роль. Не перегнула ли палку?

– Зайка, успокойся, люблю только тебя.

– Меня и рыбалку! – истерично всхлипнула я. Нет, какая прелесть, чтобы спокойно уехать на рыбалку, Петраков уже два раза признался мне в любви! Да он сто лет это уже не говорит! Какая прелесть! Надо почаще ругаться!

– Ну, зайка, тебя я люблю больше, ты же знаешь! – блажил Петраков. А мне было очень и очень приятно.

– И с кем ты собираешься рыбачить, если не с форелькой? – сбавила я децибелы.

– С Ромкой, Витькой и Серегой.

– Ненавижу твоих дружков!

– Зайка!

– Все, мишутка, я решила – никаких друзей!

– Как? – очень натурально ахнул Петраков. Я чуть не расхохоталась, но все же сдержала себя.

– Так, мишутка. Зайка поедет с тобой на рыбалку.

– Ты? – все не мог поверить Петраков.

– Да, милый! Вместо Ромки, Витьки и Сереги ты поедешь рыбачить с зайкой! Это так романтично! Правда? Да? Эй, милый, ты почему молчишь? Ау! Ответь зайке!

– Опарышей копать тоже со мной пойдешь? – ожил Петраков обреченным голосом.

– Фу! Какая гадость! Ни за что! Меня сейчас стошнит! И вообще, это опасно! А возможность попадания трупного яда через этого… к рыбе, а?

– Заюшка, милая…

– Не спорь со мной! Этих копать тебе запрещаю!

– Ну, тогда червей.

– Замолчи! Замолчи немедленно! Ни-за-что!

– А на что рыбу ловить?

– На хлебные крошки, милый.

– Можно, конечно, на тесто, но это не серьезно! – Он что, правда, собрался ехать со мной? О, нет!

– Я не смогу есть рыбу, которую ловили на этих… фу!.. даже сказать противно… Меня до сих пор тошнит!

– Но ты же ешь рыбу, а не то, что ела она! – заорал Петраков. – Ты ведь ешь курицу! А курица тоже ест червяков!