Читать онлайн Минотавр бесплатно

Рабочие записи преподобного Минотавра Самуэля

Здравствуйте! Мое имя вряд ли вам что-то скажет. И все же представлюсь: меня зовут Самуэль Аф. И я Минотавр. Разочарую: у меня нет бычьей головы. Я дряхлый старик с больными ногами и спиной. У меня высокий холестерин и прыгающее давление. Но, несмотря на это, я все еще магистр фантазий и мастер иглы! Жрец церемонии великого скармливания. Я не хочу интриговать вас терминами или же запутывать в самом начале истории. Вы все узнаете в свое время. Иногда я буду знакомить вас с претендентами игры: постараюсь делать это максимально правдиво. Я использую термин «игра» по привычке: на самом-то деле великое скармливание игрой не является. Это, скорее, жертвоприношение… или таинство с элементами игры. Заранее прошу прощения за то, что буду использовать данное слово и понятие в своих повествованиях. Возможно, вы решите, что мои записи не имеют ничего общего с основной историей, что они только отвлекают вас от сюжета. В таком случае вы можете пропускать их или ознакомиться с ними в другое время, ибо, скорее всего, это повлечет за собой кое-какие последствия, но о том позже. Итак, уверяю вас: без моих записей многое в сей игре не будет доступно вашему пониманию.

Что же это за великое скармливание? Ну хорошо, поставим вопрос иначе. А много ли вы знаете игр – салки, прятки, жмурки?.. Нет-нет, тут речь вовсе не о детских забавах! Я говорю об игре, в которой цена победы, – ваша жизнь. Игра, в которой вас убивает ваш собственный страх. Игра для исправления. Игра как заслуженное наказание. Не готов открывать все карты, но вот что хотелось бы пояснить в самом начале.

Всех претендентов мы делим на героев и героинь. Их, в силу вековых традиций, именуют Тесеями и Ариаднами. И наши персонажи не станут исключением… Что ж, начнем странное и мистическое повествование!

Для начала я предлагаю ознакомиться с отрывком из дневника одного из прежних участников: претендентом, который успешно прошел первый этап. Его звали Виктор Путилин, а интересен он нам еще и по той причине, что является младшим братом нашего главного героя. Вот этот отрывок…

«…и мой воскресный вечер не отличается изысканностью или экстравагантностью: во всем сквозит треклятая обыденность. Все эти чертовы вечера похожи один на другой, как слащавые близнецы-уродцы похожи друг на друга. Уже к середине недели я начинаю заливаться. В среду это легкие коктейли под скучный сериал на прокуренном кожаном диване. В четверг какая-нибудь дрянь, забитая в папиросу, и такая же голая переблеванная дрянь в ванной. Экспериментальные смеси джина и коньяка на кухне и стук по батареям в четыре утра. В пятницу спорт-бар, никакой закуски и девочек, море дешевой паленой мешанины. Драка. Затем стриптиз-клуб. Дешевый мине́т в кабинке туалета. Дагестанская водка на лавочке в парке – до утра. В субботу я уже с обеда начинаю разговаривать с чертями и увлекательно планировать обычный воскресный вечер, а это ванна с теплой водой, початая бутылка виски и опасная бритва в дрожащей руке. И мысли, от которых хочется не просто вскрыть вены, а сразу отрезать себе голову или вырвать сердце.

Я включил смеситель и настроил погорячее: кровь точно не должна свернуться быстро. Впрочем, кому я говорю? Здесь никого нет… Девять лет не могу перепилить эти чертовы руки! Девять гребаных лет! Меня четыре раза увозили в реанимацию. Зашивали. Плевать, все равно сдохну: не сегодня, так завтра…

Эта телка в черном ходит за мной уже третью неделю. Следит. Вот бы узнать, мерещится она мне или существует на самом деле? Может, просто подойти к ней – и в лоб спросить?

Я всегда боялся сойти с ума. Некоторые боятся замкнутых пространств, пауков или высоты. Мне же казалось, что, если у меня когда-нибудь поедет крыша, я такого «экспромта» не вынесу. Впрочем, меня постоянно посещали смутные догадки, что это уже давно произошло. Я, типа, сбрендил, а друзья и коллеги просто улыбаются мне, делая вид, будто все хорошо, все окей! А сами собираются в курилке и смеются. Уроды.

Алкоголизм подразумевает виде́ния. Иногда это звуковые галлюцинации: чудится, будто меня кто-то зовет из темноты во дворе. А иногда появляются вполне реальные личности: мой директор или, к примеру, друг Вовка, с которым мы делим часть офиса. Реже приходят исторические или мифические персонажи – как правило, для этого следует заливать недели три, но на работе с этим сложно. Алкоголик всегда лжив и изворотлив. У него постоянно умирают дальние родственники в старинных русских селеньях как средней полосы, так и Крайнего Севера. По дороге на работу он спасает редкие виды растений и животных. Часто «топит» соседей. Теряет ключи. Застревает в лифте и сутками стоит в пробке. Не прочь съездить в командировку или спонтанно взять отгулы за свой счет. Это все обо мне. Я спился быстро. Люди вообще спиваются быстро. Особенно я, после того злосчастного визита… Да, я получил это письмо-приглашение. Сначала предположил, что ошиблись почтовым ящиком, но любопытство пересилило – так я и отправился на эту дурацкую встречу. Лучше б перерезал вены тогда, идиот!!

Но эта высокая – в черном балахоне – реально бесит. Впервые я заметил ее в баре «Лошадиный круп». Девица сидела за самым неприметным столиком в углу и пила воду. Ночью, в кабаке, где вкидываются голодные половозрелые мужики, она сидела и пила воду. И пристально смотрела на меня. Мне даже показалось, будто она не моргает. Тогда я снял какую-то деваху и повез ее к себе: захотелось банально оттопыриться, пока Светка живет у своей сучки-мамаши. Мы поссорились из-за стакана дешевого портвейна… Дура, и зачем я с ней живу? Наверное, сам дурак!

Тем временем девица в черном вышла за нами следом и села в подъехавшее такси: оно все время следовало за нами – я аж протрезвел! Но в тот – первый – раз такси свернуло в соседний двор прямо перед моим подъездом. Я вытер холодный пот со лба, и все же постоял еще немного на улице, озираясь. А ее и след простыл… Увы, расслабился я зря: появилась она уже на следующий день. Я сидел в офисе и слушал Вовкину болтовню. Голова гудела после вчерашнего. По-честному?.. Хотелось воды и яду. Коллега же увлеченно рассказывал про уик-энд: белый шум, просто белый шум!.. Когда же он заткнется, идиот? И вдруг я увидел ее. Дело в том, что стены в компании, где я еще пытаюсь работать переводчиком, стеклянные. Такая маркетинговая фишка службы управления персоналом.

Эта в черном… она шла по нашему коридору вдоль длинной стеклянной стены. Ее шаг был размашист и уверен. Я же наблюдал все происходящее, как в замедленном черно-белом кино. И только поравнявшись с моим столом, она повернула голову в мою сторону и растянула ярко-красные губы в хищной улыбке… Черный капюшон. Черные очки. Бледное лицо. И улыбка. Эта чертова улыбка… Сука, я тебя точно где-то видел! Ну конечно, они же показали мне ее фото… Там, на той самой встрече, куда я ездил после полученного приглашения. Ее фото…

Теперь, встречая ее где-либо, я начинал трястись, как вокзальная проститутка в ноябре. Меня бил озноб, выпить хотелось еще больше. Кто она, кто, кто? Моя личная психопатическая девочка для смерти. Моя!

Я выключил воду и убрал опасную бритву. Сделав несколько крупных глотков, согнул ноги и улегся поудобнее.

«Сейчас немного выпью и обязательно сделаю все, как полагается», – подумал я: в этот самый момент в дверь постучали.

– Убирайтесь, – крикнул я, – дома никого нет!

Но в дверь начали звонить и стучать еще настойчивее. Я неторопливо вылез из ванной и, обмотавшись полотенцем, вышел в прихожую. Сделав на ходу еще несколько глотков, щелкнул входным замком. Дверь медленно открылась. Из сумерек ночного подъезда в мою квартиру вошла она. Высокая бледная девушка в черном балахоне и солнцезащитных очках.

Я зашатался. Пальцы заходили ходуном. Губы затряслись от ужаса. А она хладнокровно улыбнулась и извлекла из сумочки длинный охотничий нож. Я размахнулся и ударил ее по горлу опасной бритвой: кровь хлынула на меня фонтаном. Она была у меня везде: в волосах, во рту, в глазах… Я вытер лицо рукой и осмотрелся. Девушка в черном валялась в луже крови у меня в ногах. Я закрыл дверь и, наклонившись к ней, стянул солнцезащитные очки. Немые, мертвые зрачки походили на глаза уродливых пластмассовых кукол моего детства. Такие строем стояли в «Детском мире», и точно так же смотрели в никуда. Я развернул ее голову и дважды резанул по щеке.

Теперь осталось понять… выиграл я… или…»

Тесей

В нос резко ударил запах подгоревшего кофе. Пока я погружался в просмотр новостной ленты и записи на ее страничке, напиток выкипел. Писать посты в «ВК» уже стало дурной привычкой. Да и она постоянно об этом просит. Может, нужна некая терапия? Неделя без соцсетей. Нет, начинать нужно с дня; день без соцсетей. Без ленты новостей и бизнес-аккаунта в интернете. Но как? Уехать в глухую деревню, зарыть голову в песок, уйти на дно Марианской впадины?.. Рука машинально тянется в карман, чтобы включить, просто полистать, просто посмотреть. Половина информации бессмысленна. Вторая половина еще бессмысленнее первой. Но все сидят, все тыкают в экранчик, все проворачивают землю большим пальцем сверху вниз, сверху вниз. И глупо улыбаются, пересылая друг другу тупые посты и картинки.

Пенясь упрямой шапкой, кофе пролился на индукционную поверхность, издав шипящий звук. Все к одному!

– Ты обещал сводить меня в парк, – сказала она; голос у нее был печальный и плаксивый, как у обидевшегося ребенка, которому не купили конфет.

«Она на двадцать девять лет моложе меня, – подумал я, – Очередной прыжок в последний вагон…. А ведь молодым нужно всего больше: больше внимания, больше денег, больше секса, больше… больше… больше… И нечего скулить, сам полез в это ярмо!»

– Так и что там с парком? – настаивала она.

– На этой неделе у меня важная встреча, нужно подготовиться, – ответил я, пытаясь каким-то образом реанимировать кофе.

– Ой, подумаешь, событие года! О чем ты там с утра читаешь? Опять в дрянь очередную погружаешься? Между прочим, ты обещал написать что-нибудь в мой блог. Ты это сделал?

Она по-прежнему безвольно смотрела в потолок. Я укрыл ее колени теплым пледом и, допив кофе, погладил по голове.

– Сейчас мы поедем в парк, там осень. Очень красиво, тебе понравится, – сказал я.

– Так неожиданно пришла осень, – прошептала она, – но я-то знаю, что ты все придумал! На дворе середина лета, а ты опять торопишь события!

В последнее время она снова стала хоть что-то говорить: это радовало, хотя, по правде, она еле-еле скрипела, словно у нее сильно простужено горло.

– Мне хочется, чтобы именно сегодня для нас с тобой наступила осень. На один день. Это же так романтично! Я продолжаю, как и обещал, делать записи на твоей странице в ВК, – уверил я, – вот сегодня с утра кое-что написал. Хочешь – прочту?

– Валяй, – выдавила она.

– «Мы так и не прогулялись с тобой по сухому, прозрачному, еще теплому осеннему городу, – прочитал я. – Он, конечно же, ждал нас, его аллеи, его тропинки, его дома… Я бы бесконечно водила тебя по тем местам, где ты никогда не был. Там, где теряется время, где высотки медленно тают, открывая простор необъятного неба, где под ногами шуршит вечность брусчатки прошлых веков… Москва в таких местах будто сбрасывает с себя шкуру монстра, становясь спокойной и ласковой. Мы пойдем кормить уток и белок. Тебе точно понравится! Там даже кирпичи в заборе настолько старые, что просто начинаешь уважительно к ним относиться… Сейчас деревья пестрят там всевозможными цветами и оттенками… Это место, куда забредают только влюбленные. Они держатся за руки, дышат осенью, и ни одно мгновение не проходит мимо них. Ни один лист не упадет без их внимания, не одна секунда не будет прожита зря…».

– Зачем ты возишься со мной? – спросила она с трудом.

– Я обещал тебе все изменить, – ответил я, но потом уточнил: – Нет, не тебе, я себе обещал. Это и есть любовь, разве нет?

– Ты лжешь, – она задергала безвольной рукой и попыталась улыбнуться, но тут же заплакала.

– Ты всегда хотела от мужчин заботы, – я присел у ее ног на корточки и взял ее теплые пальчики в свои руки, – я хочу осуществить твою мечту. Слава богу, что есть кому возить тебя в коляске! Помнишь того дядьку в красной пижаме? Он почему-то переживал именно за это.

– Ты все придумываешь, Федор Путилин! Ночью ты кричал во сне. Скажи мне, ты вспоминаешь о своей бывшей? Все-таки двадцать лет прожили.

– Не говори ерунды. Ты здесь – и ты со мной. И это главное.

– Это потому, что я просто не могу встать и уйти от тебя, – она попыталась рассмеяться, – где вы на этот раз собираетесь со своими алкашами? – вздохнула она.

– Они мои друзья детства, – попытался оправдаться я, – и ты прекрасно знаешь, что я полечу в Омск. Я так делаю ежегодно, сколько можно это обсуждать?!

– То есть любимую свозить в парк у тебя времени нет, отделываешься короткой прозой на ее страничке в социальных сетях, а на своих алкашей из детства…

– Я прошу тебя не говорить так, – как можно спокойнее произнес я.

– Ой, можно подумать…

Я прибавил звук. По телевизору шли криминальные новости.

«…а теперь перейдем к самому ужасному происшествию минувшей недели, – говорила привлекательная ведущая, – в городе Омске найдена очередная жертва маньяка, которого местные журналисты прозвали Урфин. По данным следственного комитета, жертвами становятся и женщины, и мужчины разного возраста. Девушку двадцати лет на сей раз обнаружили в лесополосе на южной окраине города. Характерные признаки убийства заставляют утверждать, что это дело рук того же человека. Напомню: Урфином его прозвали за то, что он вырезает на щеке жертвы букву „У“, и у одной из жертв в кармане был найден игрушечный деревянный солдатик. Следствие по делу идет. Если кто-то обладает важными данными или готов поделиться информацией, прошу сообщить по указанным ниже телефонам следственного комитета по Омску и Омской области. Анонимность гарантирована».

Я побледнел и, обернувшись, просверлил свою девушку ледяным взглядом, отстраненно прошептав:

– У меня в Омске очень важная встреча с друзьями детства. Я очень надеюсь, что ты понимаешь это!

…

Нас было несколько пацанов. Настоящая банда!

Максим Гандельзальц: человек, разруливавший любые проблемы с помощью ведической философии. Андрей как-то сказал о нем: «Такое ощущение, что Макс влезает в мою башку и шурудит там».

Гандельзальц был умным мальчиком. Странно вообще, что он связался с нашей компанией. Его родителей накрывал пресловутый когнитивный диссонанс из-за общения с нами. Максим был искренен, с девочками особо не дружил, сторонился. «Если вам когда-нибудь захочется покоя, – любил говорить Макс, – исключите из своей жизни женщин. Запретите их себе как куриную шкурку: жирную, хрустящую, ароматную, натертую специями и чесноком. Такую вкусную, такую ядовито-холестериновую!». Андрюха Бражников считал его сумасшедшим. Особенно после того, как он еще в школе начал интересоваться радикальным исламом.

Серега Бриннер: кличка Литр. Это прозвище прилипло к нему после того, как он в свои пятнадцать на спор выпил литр разливного вина у той самой бочки, что стояла на углу. Спорил с взрослыми дядьками на флягу «Анапы». Выиграл. В тот вечер я впервые напился вусмерть – было настолько плохо, что содержимое желудка вместе с янтарным зельем выходило из меня даже через нос. Я стоял, согнувшись, у старого клена, меня тошнило… За горизонт заходило ласковое солнце с этикетки «чудного напитка», а я люто ненавидел и вино, и Литра, притащившего этот «выигрыш», и Анапу: заочно.

Андрей Бражников, он же Длинный. Звали его так, разумеется, из-за роста. Андрюху в округе боялись все, даже мы иногда побаивались. Он был крут на кулаках, легко ввязывался в драку. Смело бил парней гораздо старше себя. Девчонки сходили по нему с ума, а он дрался за них на пустыре за школой и водил в «свое место» в лесополосу.

Сашу Долгина мы звали Голова совсем не за ум, хотя он не был глупым или ограниченным. Он, человек с великолепным чувством юмора, очень рано начал лысеть. Собирался поступать в мореходку. Мне-то казалось, что моряком он уже родился: походка, осанка, юморок… Всегда улыбчив, всегда в хорошем настроении. Но на вечерах девчонки танцевали с ним скорее из жалости или по дружбе. Он не унывал, рассказывая невероятное количество выдуманных историй, и был душой компании.

Денис Фомчев, мой одноклассник. Долгое время сторонившийся компаний, он вдруг пошел в качалку. Вместе с растущими мышцами появлялся и авторитет. Собственную состоятельность пришлось однажды доказать: дать по зубам Витьку из десятого за то, что он передавал записку Юлечке. А Витек был серьезным пацаном, каратэ занимался: к нему просто подойти и заговорить-то было страшно…. По зубам Витьку он, конечно, не дал: не смог. Витька отлупил его, как грушу, и назвал «обработанным фруктом», после чего Фомчева стали звать Дыней. Однако Дыню после сей экзекуции зауважала вся школа.

Младший брат Головы – Юрзик. Производное от Юры и Мурзика (его пса, которого он постоянно таскал с собой). А младший брат Андрея – Култышка. Звали его Виталик, но он родился без мизинца. Был немного слащавым и похожим на девчонку; с нами не особо общался, побаивался. Но в обиду мы его не давали.

Моего брата звали Кекс. Однажды учитель иностранного по прозвищу Ондон Ондоныч спросил, готов ли он отвечать и сделано ли домашнее задание. Брат заявил, что не очень-то ему и нужен этот иняз. Ондоныч что-то ответил ему по-немецки. На перемене Женя Бауэр, здоровенный второгодник, долго и упорно переводил ответ педагога со словарем. К началу следующего урока он, вбегая в кабинет литературы, радостно провозгласил общественности перевод:

– «Ну ты и кекс!» – выкрикнул Женя и заржал.

Витя не любил это погоняло, но потом привык. Кстати, из-за него и меня стали звать Батоном. Тот же Ондоныч провозгласил это так: мол, если один брат хлебобулочный, то и второй должен, тем более что у меня после одного происшествия на левой щеке остались продольные коричневые полоски (года в четыре я упал на электрообогреватель и прожег щеку).

Гораздо позже, когда отец впервые сходил на родительское собрание вместо матери, он дал Ондонычу другое прозвище, моментально к нему прилипшее: из-за высокого роста, худобы и сутулости батя прозвал его Параграф.

Последним в нашей пацанской компании был Евгений Булгаков: его звали Децл. Джонни оказался самым низкорослым и щуплым на нашей улице, но самым задиристым и смелым, шустрым заводилой компании. Однажды он придумал схему, по которой один из нас подбегал к «джентльменам», так мы называли мужиков, которые гоношили на бутылку у продмага, и начинал откровенно приставать. Его целью было спровоцировать конфликт. Затем по сценарию из кустов подтягивался Длинный с Дыней. Они вставали треугольником, поочередно привлекая к себе внимание. Мужики начинали метаться между пацанами, теряя контроль за сеткой с воблой и пивом, стоявшей у них между ног. В сей сакраментальный момент Децл и подхватывал ее… Догнать Женьку было невозможно.

По традиции наша встреча всегда происходила раз в году в одном и том же месте. Это было омское северное кладбище. Без приглашения мы подтягивались в нашу аллею – за тот самый столик меж двух могил… Пацаны приносили с собой. Первую пили молча, потом начинался веселый галдеж: вспоминали непутевое детство и бандитскую юность.

Итак, мы росли в непростом районе серьезного сибирского города и учились выживать по-разному. А стали тем, кем стали, как позже пели наши земляки из группы «25:17»:

Я достал из морозилки бутылку, плеснул в стакан, взял смартфон и набрал указанный в сообщении номер. После долгих длинных гудков мне наконец ответил усталый мужской голос. Я выпил полстакана водки и, сжав губы, произнес в трубку:

– Мое имя Федор Путилин.

– И что? – глупо-сонно спросили меня.

– Я звоню вам по поводу репортажа.

– И что? – повторил человек

– Я знаю, кто убил эту девушку! Этих… девушек… и вообще всех этих людей!!

Ариадна

– Манюнь, проходи в гостиную, надевай тапочки. Или одевай. Не так важно, короче, – Лера смущенно покраснела, оценивая вызывающее платье подруги с оголенными плечами и спиной. Оно обволакивало стройную фигуру и почти стонало о чем-то тайном. Распущенные волосы, идеально подкрашенные глаза… Как всегда, она кричаще-восхитительна. От таких мужчины нередко прячут глаза в пол, боясь обжечь роговицу.

– Как думаешь, детка, я не слишком?.. – Мария Нагибина приблизилась к большому зеркалу в прихожей и слегка тряхнула головой.

– Ты восхитительна, бейба, – улыбнулась Валерия и прошла в комнату.

За большим круглым столом сидели женщина и мужчина лет сорока. Лера галантно представила подругу, а затем Анну Игоревну и Сергея Владимировича – маму и ее избранника, налила всем чаю и устроилась рядом с красавицей.

– Скажите, а как вы проводите свободное от учебы время? – спросил отчим.

– Хожу в рестораны, – деловито ответила Маша и лукаво улыбнулась.

– В семнадцать лет – и по ресторанам? – в голосе Анны Игоревны проскользнули страх и недоверие.

– Да, с богатыми армянами, – серьезно сказала Маша, широко улыбнувшись.

На следующий день они созвонились.

– Мать не пустила на ногти, сука. Буду по универу ходить с огрызками… Она так, типа, меня наказала! Отчим вообще прочел лекцию. Там и о том, что с такими, как ты, нельзя дружить… И что теперь всю квартиру нужно хлоркой два раза отмывать: после того, как ты к чему-то прикасалась… И что я стану такой же шалавой, если не перестану с тобой общаться… Почему они так злы к тебе, Нюрочка?

– Не бери в ядро, бери в цитоплазму, шире будешь, – пошленько усмехнулась Маша.

– Тебя плохо слышно, ты начала пропадать!

– Я включу громкую связь, Лерочка, – ответил голос в смартфоне, – буду краситься и с тобой общаться, хорошо, дорогая?

– Да, милая, как удобней.

– Я выспалась, как младенец, приняла душ, почистила перышки и теперь собираюсь на концерт. Завидуй мне молча!

– А я дома сижу. Я наказана за твой приход. Отчим сказал, что я шлюху в дом привела. Идиот начитанный! Ты знаешь, он каждый вечер пялится в какую-нибудь книгу. Придурок. Говорит мне на днях: «Любовь, Валерия, должна рождаться в сердце и вибрировать на уровне души». Ну не урод?

– Я красивая, успешная, поэтому он меня ненавидит. Скажем так, от слова вообще. Просто он не мужчина. Не понимаю, что твоя мама в нем нашла? Толстый нищий пингвин. Ну, знает он столицу Австралии, и что с того? Умным нужно быть по-житейски, а не в голове. Вот я умная, – сказала Маша.

– А с кем идешь на концерт?

– Да познакомилась сегодня с одним… Кажется, Александр, хотя я не запомнила его имени. Решила называть Сашей, мне так удобней. С виду ничего. Романтичный мальчик. Вроде не бедный. Намного старше меня, в папашки годится. Но это же не главное! Он из Москвы по каким-то делам здесь. Посмотрим.

– Слушай, бейба, я все хотела спросить… Помнишь Андрея? Ну, того парня… в прошлом году ты к нему переезжать собиралась. Вы гуляли с ним, за руки держались… Теперь какой-то романтичный Саша… Мне кажется, такие знакомства – это твои попытки выскочить замуж и свалить от матери. Или нет?

– Это попытки обустроить мое спокойное пространство. Личное. А кто будет тому способствовать, Саша, Леша или Вазген Арутюнович, значения не имеет, – нравоучительно ответила Маша. – Мужики созданы для того, чтобы платить. Вот пусть и платят.

– А мой отчим говорит, что за все придется заплатить и что бесплатный сыр…

– Пошел он козе в трещину, так ему и передай. Именно в такой лексике.

– Но ведь ты как-то планируешь свою жизнь? Или я о слишком глобальном сейчас интересуюсь? – Лера спрашивала с интересом, ожидая ответа подруги, которой ужасно завидовала.

– Я не верю в бога, я верю в свою внешность и женскую изворотливость, – уточнила Маша, – живу этим самым мгновением и стараюсь не помнить зла. Не позволяю обидеть себя и всегда держу голову высоко. Я знаю себе цену. Я живу здесь и сейчас. Чего и тебе желаю, девочка моя. Пока-пока!

Она отключилась и, поправив макияж, направилась в кухню. В этот момент на смартфон пришло сообщение: «Ваш друг в ВК опубликовал свою историю». Она дважды щелкнула пальцем и бегло прочла:

«Вчера пригласила в гости Машу. Я ею восхищаюсь, она мой кумир. Мы учимся вместе на одном курсе. Предки заочно запретили нам дружить. Мои родители: мама и этот утырок, отчим. И как она умудрилась родить ему ребенка? Я зову его „этот мальчик“. Я говорю ему на ухо: когда ты вырастешь, забудь, пожалуйста, как меня зовут. Потому что я в отношении тебя это уже давно сделала. Может, я псевдоинтеллектуалка? Тетя Оксана говорит, что в моем возрасте она носила растянутую одежду, не мыла голову и слушала Pink Floyd. Она утверждает, что была неформалкой. По мне, так она просто тупая свинья. Я жирная, это факт. Не то, что Маша. Она богиня. Она может сказать своей матери: не лезь в мою жизнь, сука! А я нет».

Маша улыбнулась и поставила «лайк».

– Неужели сложно налить себе суп и подогреть? Нормально поесть, а не хватать кусками? – произнесла укоризненно Надежда Петровна.

– Ты самый кислотный человек в моем окружении, – выкрикнула Маша в ответ.

– Пока тебе нет восемнадцати лет, я в ответе за твою прелестную шкурку, – Надежда Петровна тщательно терла кастрюлю и старалась на дочь не смотреть. Не хотела провоцировать очередной скандал. Она видела эти «выступления» не раз и не два. Она прекрасно знала, что Маша сейчас стоит, опершись на косяк двери у холодильника, и нагло-вызывающе-высокомерно смотрит на нее. Сейчас она не поскупится на эпитеты. Будет провоцировать, дергать, больно кусать. И если она не станет ей отвечать, очередной перепалки можно будет избежать. Но нужно постараться. Очень постараться.

– Знаешь, почему отец ушел от тебя к Лене? – тон Маша выбрала подходящий: начала почти шепотом, потихоньку повышая голос, придавая каждому слову вес и значимость постепенно.

– Не знала, расскажи мне, доченька, пожалуйста, – голос матери слегка задрожал: она старалась, очень старалась держаться, но эта малолетка знает, куда бить. Научилась делать людям больно. Тварь.

– Мужик, приходя с работы уставшим, хочет видеть дома желанную женщину. Объект своего поклонения. А не замызганную швабру с тряпкой у плиты. Ты вообще видела, как они из подъезда выходят? Лена идет, как ледокол «Ленин», а за ней следом папочка бежит и сумочку ее прелестную в зубках несет. Как дворняжка, только хвостом не виляет. А ты? Помню, ты как-то устроила стирку и не смогла отжать огромную простынь. Сидишь в ванной и плачешь, как Аленушка на картине Васнецова! А он вошел и сквозь зубы тебе бросил, мол, ничего: побольше поплачешь – поменьше поссышь. Даже помогать не стал. Даже не спросил, почему тебе плохо. Посмотри на свою кожу, ты же выглядишь на шестьдесят. Кто тебя захочет? С отцом надо было трахаться, а не уходить в зал и смотреть всю ночь телевизор. Ты думаешь, я маленькая была и не помню? Мужикам нужно это, а не делать мозги, мамочка.

– Ну ты-то в свои семнадцать уже знаешь, как и с кем нужно, да, доченька? – глаза Надежды Петровны пылали ненавистью. – Расскажи-ка, пожалуйста, во сколько ты сегодня ночью приперлась? В пять утра, кажется… Не иначе алгебру у подружки делала? Промежность от алгебры не болит?

– Нет, – Маша нагло расхохоталась в лицо матери, – слава богу, что у меня есть вагина. И внешность. Мужики толпами вьются вокруг. Я их меняю, как перчатки. И пользуюсь ими, как хочу.

– Ты разговариваешь зашоренными штампами из тупых соцсетей. Мне жаль тебя. У тебя нет будущего.

– А мне жаль тебя, – выкрикнула дочь, – хотя нет… мне тебя не жаль. Потому что ты неудачница. Ты, увы, замызганная лохушка.

– Дура. Как ты можешь спать с чужими мужчинами? Совершенно незнакомыми. Они дотрагиваются до твоей кожи. Пахнут… Как? Это же мерзко.

– Ну, смотри, – тон дочери стал деловым и нравоучительным, – если брать весь день, проведенный с тем или иным парнем в разрезе, то это занимает всего несколько процентов от общего объема времени. Ну, предположим, мы встречаемся в обед. Гуляем по набережной. Потом он ведет меня в кино или покататься на пароходике. Ближе к вечеру – рестик. Потом опять короткая романтическая прогулка с всякими моими хотелками и желалками. И только затем гостиничный номер. Как правило все проходит быстро.

Надежда Петровна отошла к окну, скрестила руки и тихо заплакала:

– А я помню, какая неповторимая детская непосредственность лучилась в твоих огромных глазах… Это было последнее семейное лето, мы все тогда отправились в Турцию! Ты сидела в оранжевом тазу с морской водой и возила по водной глади желтого резинового цыпленка… Папа называл тебя принцессой. Ха, «принцессой»! Что с тобой стало? В кого ты превратилась? Да ты просто дрянь! И как только земля носит…

– Короче, я спать, вечером идем с Сашей на концерт какой-то модной рэп-группы. Ходить на цыпочках, а лучше вообще свали из хаты, дай ребенку отдохнуть.

– Кто такой Саша?

– Да не все ли равно! Он ниже ростом, чем я люблю, и уж очень просто выглядит. На вид – бараний вес: килограммов шестьдесят или чуть больше. Смотрит на меня и слюни пускает. Сашенька-дурашенька.

– Он тебя любит?

– Да не все ли равно!

Рабочие записи преподобного Минотавра Самуэля

Итак, продолжим.

Далее, я предполагаю, следует поведать вот о чем: главным атрибутом на церемонии является священная игла. Я не знаю, как игла работала в стародавние времена. Я знаю, как она работает сейчас. Ее главная задача – проникнуть в определенную точку в теле человека и запустить некий механизм действия. Неминуемый процесс. Пробудить в сознании индивида его собственный страх; абсолютный ужас. Возможно, когда-то люди, наблюдавшие за претендентами, идущими в лабиринт собственного ума, могли увидеть корчившегося, катающегося по полу человека. Или он мог неподвижно сидеть в какой-нибудь задумчивой позе. Или… что, собственно, не важно. К примеру, в описанном в начале 1919 года случае говорится о человеке, который в начале второго этапа просто уснул. А когда встал, прошел на кухню и, взяв молоток для отбивки мяса, размозжил себе голову. Что при этом происходило у него в этой самой голове, было известно одному создателю. Но я великий магистр, и мне подвластны все процессы и тайны данного жертвоприношения. Я чувствовал и наблюдал их все. Я лично видел каждого претендента и его «комнату в лабиринте собственного ума». И поэтому могу дать разъяснение детально. Сейчас я попытаюсь объяснить, как это работает: представьте себе что-то, чего вы более всего боитесь. Добавьте все ваши навязчивые идеи и панические атаки. Умножьте на стрессы из вашего детства и триггеры, приобретенные в пору полового созревания. Игла, механически воздействуя на определенную точку в спинном мозге, активизирует все эти процессы. Мозг, как бы избирая все самое главное в этом направлении, формирует при этом ваш архетип страха. Мы называем это проще: «ваша комната». У каждого претендента она, безусловно, своя – и, конечно же, неповторима. В момент воздействия разум человека группируется и склеивает в одну мозаику все, что считает нужным. То, что мы наблюдаем в итоге, и будет является личной встречей каждого из претендентов со своим абсолютным ужасом. Со своим Минотавром. Вы спросите, почему этот вид страха я называю Минотавром? В свое время вы все узнаете…

Мне, в сущности, плевать, понимаете ли вы механизм образования «вашей комнаты», или нет. Главное, я попрошу запомнить следующее: путешествуя в лабиринт своего ума, вы, скорее всего, будете кем-то другим. Там случаются интереснейшие казусы. Женщины становятся мужчинами, взрослые – детьми. У некоторых, как у одной нашей героини, о которой я расскажу чуть позже, было раздвоение личности. И так далее. Страх, который руководит построением сценария для вас, иногда беспощадно выделывает лихие коленца. Сейчас я предоставлю вам ярчайший пример подобного преобразования. В той игре, что идет в данное время, подобрался довольно-таки интересный контингент. Четырнадцать претендентов, один лучше и интересней другого. Предполагаю, что этот сезон будет незабываем. А пока, для примера, я погружу вас в тонкости жертвоприношения. Но перейдем к конкретике!

Пара номер один.

Ариадна в этой паре, – Маргарита Полуэктова. Врач ультразвуковой диагностики в женской консультации. Двадцать девять лет. Врала своим пациенткам, что плод при исследовании не двигается. Сердцебиения нет. Признаки жизни отсутствуют. Уговаривала женщин на аборт по медицинским показаниям. По предварительным данным, убила около девятнадцати не родившихся младенцев, прекратив совершенно нормально протекающую беременность. Имя для игры – Ираида. Основной зафиксированный страх, – антиутопия. Еще в детстве она читала Оруэлла с Замятиным и тряслась под одеялом от накатывающего на нее ужаса. Самым страшным для нее было стать персонажем данного произведения. Плюс, она фанатеет от литературы: всегда много читала. В детстве пробовала перо; стихи и короткие рассказы. Даже мечтала поступать в Литературный, но скоропостижная смерть матери изменила ее взгляды. Мама умерла от страшнейшего кровотечения во время родов ее сестры. В медицинский она шла ради спасения всех женщин. А вышло наоборот.

Тесей в этой паре, – Сенник Минасьян. Тридцать девять лет. Тренер женской сборной по спортивной гимнастике. Педофил. Имя для игры – Барабас. Основной зафиксированный страх – змеи и скорпионы. Склонял юных спортсменок к сожительству. Запугивал, шантажировал, насиловал. Победителем первого этапа в этой паре стала Ариадна. Ираида подкараулила его во время принятия душа в спортивной школе. Итог – ножевое ранение в область печени. Смерть от потери крови.

Игла, анализируя ее подсознание, сформировала определенный вид страха для второго этапа игры, который мы назвали «Литературный заключенный». Когда Маргарита-Ираида погрузилась в состояние встречи со своим Минотавром, она поменяла пол и род занятий. В своем скармливании великому она увидела следующее:

«…в честь дня окончания великой смуты в лагере объявили выходной. По указанию протоирея (а сам он в лагере появлялся редко) шваль должна была сидеть по своим клоповникам и изучать свежую прессу.

N вошел (как вы понимаете, это и есть наша полуфиналистка) и, убедившись, что воды в алюминиевом баке нет, приблизился к своему топчану. Его «коллеги» увлеченно что-то обсуждали, собравшись в кучку. Барак, где последние четыре года обитал N, был не большим, всего на двести мест. После очередной зачистки в нем осталось трое заключенных. Он стал четвертым. Остальных в январе выгнали на улицу в исподнем. Босые, сонные литераторы вышли на холод и замерзли. Вертухаи стояли в ватниках и дубленках, переминаясь в унтах с ноги на ногу. Заключенные падали один за другим, как кегли. Так «культурная» власть экономила патроны.

На стене колыхалась свежая стенгазета. Он подошел и начал читать:

«Министерство политического здравоохранения. Литературное отделение.

Открытие, сделанное на основании трудов профессора М. показало, что могилы поэтов Серебряного века обязательно следует раскапывать. Следует раскапывать и могилы более поздних литераторов прошлого. Все это вполне полезно исследовать. Ни в коем случае нельзя считать это кощунством. При извлечении останков, по мнению профессора, следует удалить у умершего голову и попытаться аккуратно доставить ее в лабораторию Литературного института. Далее нужно произвести трепанацию черепа в районе гипофиза, где, по мнению автора гениального метода, и можно найти следы оставшихся «пленочек». А проще сказать, запись тех мыслей, слов или убеждений, появившихся в голове человека в последнюю минуту его земной жизни. По мнению ученого, именно этот участок тела отвечает за выработку некоего вещества, способствующего запоминанию. Его обнаружили в головном мозге во время фаз быстрого сна человека. В свое время его даже именовали частицей бога. Вот эту частицу бога в виде слайдов и исследовал ученый.

Сначала опыты проводили на простых людях, но опыты эти не дали значимого результата. Из ста удаленных голов лаборатория извлекла несколько молитв и дюжину матов. Но! Ошеломительное открытие ждало нас при исследовании пленочек из головы поэта Есенина. Раскрутив запись его содержимого, мы прочли следующее:

После этого, правда, произошел казус. При раскопках могилы Гоголя головы обнаружено не было, а потом из захоронения пропало его правое бедро. По слухам, впоследствии его распилили и как оберег продали на одном из столичных рынков. Бедро Гоголя, как показало дополнительное следствие, помогает от сглаза, порчи и ночного литературного шмона. Говорят, на черном рынке пользуется большой популярностью.

Открытие повлекло за собой нечто более значимое: мы поняли это, когда начали читать пленочки из головы Достоевского и Толстого. Вот где ужас! За последнюю секунду жизни писатель Толстой надумал на четыре тетрадные страницы. В тексте много воды, но суть я определю в следующем тезисе…».

Дальше читать стало скучно. Он прошел к топчану и растянулся, не сняв обувь. Редко выдавались подобные деньки! А тут еще и национальный праздник. День филолога. Большое дело. Теперь и воды свежей принесут – и, может, даже капусты квашеной. Правда, тухлой или перемороженной. И еще сельди. Она в руках будет разваливаться от соли и старости. А мы будем ее жрать и улыбаться.

Люди в бараке о чем-то азартно спорили.

– Об чем базар? – вмешался в разговор маленький старичок, чью грудь и спину украшали татуировки. На плечах красовались раскрытые книги, а надпись на пояснице гласила: НЕ ЗАБУДУ МАНДЕЛЬШТАМА

На груди в профиль – Гумилев, Пастернак и Блок. На спине в одном кресле сидели Пушкин и Гоголь.

Все замолчали. Законника побаивались. Говорили, у него есть связи. Проверять это, впрочем, никто не хотел.

– Что замолчал?

– Прости В, – строго сказал N, – прости, если ребята потревожили твой отдых, но ты же не литературный. Ты блатной. Зачем ты в нашем бараке, В?

– Хочешь сказать, что я к куму бегаю или еще хуже… к преподобным?

– Не утрируй, блатной, – выкрикнул с своего места U, – все знают, что ты не ишачишь на власти.

U попал в лагерь сравнительно недавно. Если ты «литературный», значит, должен умирать вместе с такими же. U взяли за Ахматову. Взяли прямо на улице. Подкатил «веселый патруль». Улыбающийся майор попросил прочесть стихи. U начал смутно копаться в подсознании – и вот единственное, что смог выудить:

– Не… а, – сладострастно вывел майор. Глухой удар прикладом в лоб и коронная фраза, произносимая на Аннушкиных неделях.

– Это, сука, не Ахматова.

– Ты зачем им Маяковского начал читать? – N первым пошел на контакт с молодым зеком.

– Люблю Маяковского, – сквозь разбитые губы шептал тогда U, да и сам понимаешь, там нужно было что-то читать. Если бы ничего не сказал, могли бы и на месте пристрелить, как антикультурный элемент. А так…

– А так что? Легче?

– Так я, братишка, жив пока.

– А ты загремел за что? – вдруг вмешался в беседу законник, обращаясь к сидящему в углу долговязому мужчине с треснутым пенсне.

– Я книги менял на спирт, – уныло прошептал Q.

– Вот ты конченый, – констатировал В.

– Меня соседи сдали. Они «Огонек» выписывали, а я нет. У меня же от деда библиотека огромная осталась. И это позволяло мне многое. Вы же знаете, что к тем, у кого библиотеки, не приходили! А они, твари, за этот «Огонек» зацепились. Ну и пацаненок их начал с дружками следить за мной. А я Грибоедова и Тургенева на литр спирта выменял, в переулке на Старом Арбате. Ну вы же должны знать это место! Там еще…

– Да знаем, очень некультурное по нынешним меркам место. В незапамятные времена художники и литераторы там собирались. Бомонд. Теперь помойка городская, отхожее местечко. И веселые патрули там постоянно. Идиотом нужно быть, чтоб туда сунуться.

– А вы по какой статье? Нет, не вообще. А именно по последней ходке?

– Я за стихи собственного сочинения, – совершенно спокойно ответил законник.

– Это круто, – добавил N, – в наше время – это самая тяжелая статья. Не прочтете?

– Вот… последнее, – В подскочил с нар и встал в позу.

Все зааплодировали

– Да, – замотал седой головой Q, – это уже на двадцатку тянет в наше время.

– Сразу вспоминается то стихотворение, с которого все и началось, – тихо сказал U. – Оно как будто про нас всех и написано.

– Кто его сейчас помнит, – брезгливо парировал В, уходя в свой полумрак за занавеской.

– Я хорошо помню, – ответил N.

Все пристально посмотрели на него. N прикрыл глаза. Наступила мертвая тишина.

– Хорошее, – с завистью пробубнил из своего укрытия поэт-законник В, – мне такое не написать.

– За такое сразу кедрач лобзиками валить, – рассмеялся U, – если не пулю в лоб! Хотя, не… Скорее, на сквозняк. Пули дорогие.

– А мы поживем еще, – N открыл глаза и попытался улыбнуться.

– Но ты же понимаешь: все, что ты сейчас выложил, это просто иллюзия, – сказал U. – Ни я, и уж тем более ты… Никто из нас не выйдет отсюда живым. Мы здесь сдохнем. Слышишь меня, поэт? А еще обещают кинуть на район литлагерей химическую бомбу, знаешь про такое? Не хотят с нами возиться. Ап – и все, в дамках!

– Да, – тихо прошептал N и вдруг спросил: – Какое у тебя последнее воспоминание о воле? Чем ты занимался там… на свободе?

– Знаете, как пахнет в заброшенных ветках метро? Там в лицо дует радиоактивный ветер, поэтому под кислородным респиратором слюна становится густой и кислой. А ведь там наверняка чем-то пахнет, – ответил Q и громко откашлялся. – Как-то на зачистке я встретил высокого худого мужчину в старомодном раритетном сюртуке и высокой шляпе. Говорят, так ходили в тех районах еще до культурной революции. Он тянул за собой небольшую тележку с железными обручами, на которой громоздился старинный патефон. Это местный наркодилер Гофман. Он где-то достает старомодные вещества, а потом выменивает их на пластинки и чистую воду. Воду, кстати, он меняет только на приличную еду. Косит под придурка, поэтому патруль его не шмонает. Его контингент – малолетки, бездомные поэты, художники богемного подземелья. Задерживать его нет никакого смысла. Идем дальше: мой напарник стреляет в выползшего из помойной кучи тощего пса. Промахивается. Тот подбегает к моим ногам и жалобно смотрит в глаза. Его безволосая шкура покрыта свежими радиоактивными язвами. Он высок, его голова массивна, а грудь довольна широка… Из пасти исходит фиолетовое свечение и что-то капает.

«Он недавно кого-то жрал», – предостерегает напарник, на сей раз попадая несчастному аккурат между глаз.

Я отворачиваюсь от брызг крови, перемешанных с мозгами. К горлу подступает гадливая сладость, она же тошнота. Какое же я все-таки дерьмо!

– На будущее: попадай с первого раза, – злюсь я, вытирая ошметки с защитного стекла на шлеме.

– Мир без души насквозь пропах смертью, в этой клоаке каждый хочет жить, – грустно констатировал законник. – И я не исключение. Хотя иногда я с ужасом задумываюсь о том, что происходит: со мной, с миром, со всеми нами. Как мы дожили до этого? Как эта, загаженная кислотой, радиацией и литературой земля, еще носит нас? В какой-то миг мы просто упустили что-то важное, нужное… Перестали любить, понимать, слышать… Попросту превратились в дерьмо! Но все же это дерьмо упорото хочет жить. Несмотря ни на что. А зачем? – он покачал ногами и начал речитативом читать:

В это время в барак вошел вертухай, неторопливо покрутился на месте, щурясь в непривычных для глаз сумерках, и лениво процедил сквозь зубы:

– N, тебя вызывают к протоирею на шестой этаж. Воспользуешься в административном здании служебным лифтом. Тебе разрешено. Понял меня?

– Любезнейший, – обратился к нему законник, – не подскажете, почему на улице так тихо? Нет музыки? В День филолога по утрам из ретранслятора орет музыка.

– N, к следователю, – буркнул вертухай и, с трудом подбирая слова, добавил: – А праздник отменили… там… впрочем, вам уже должно быть все равно.

– Понял, – устало ответил заключенный и, поднявшись с нар, заложил руки за спину и вышел из барака.

В воздухе чувствовался явный привкус металла и гари. Что-то произошло. Что-то очень-очень нехорошее.

– Что-то случилось? – неловко спросил у вертухая заключенный.

– Все, что нужно, уже давно случилось, – отбрехался тот и лениво ткнул его автоматным дулом между лопаток.

Он поднялся на шестой этаж и вышел из лифта в холл, где располагались аптека и кабинет протоиерея. Стены казались какими-то странными: местами просто обшарпанные, местами – выщербленные; кое-где виднелись отверстия от пуль. На одной из них масляной краской кто-то написал: «Мир без души насквозь пропах смертью, в этой клоаке каждый хочет жить» … дежавю! Окно аптеки было заколочено досками крест-накрест. Свет в этой части холла постоянно моргал. Вместо двери кабинета литературного следователя, напротив аптеки, зияла огромная дыра. Заключенный осторожно подошел к ней и выглянул наружу. По всему периметру здания администрации литлага стояли патрули в белых костюмах химзащиты и противогазах. Не было там ни деревьев, ни травы, ни земли, ни неба. Серость опустошенной, мертвой холодной пустыни смотрела на N мертвыми глазницами. Он обернулся от шороха сзади. В углу, у лифта, стояла девочка с льняными волосами и шевелила окровавленными губами. Из глаз ее текли слезы. В трясущейся руке она держала голубой воздушный шарик. «Дочь протоиерея» – подумал N, вдохнув отравленный воздух, закрыл глаза и закричал что есть силы. Надвигающаяся немая химическая ночь проглотила его крик, а следом и его самого».

Как следует из данного примера, абсолютный ужас поглотил нашу претендентку! Встреча со своим Минотавром оказалась фатальной. Игла и собственный мозг создали для нее мир абсолютного антиутопического абсурда с литературными элементами: она потеряла рассудок, когда вернулась назад. При погружении в «свою комнату» были учтены все нюансы и детали, а ее абсолютный страх сделал свое дело. Как результат, она свела счеты с жизнью, выпрыгнув из собственного окна: шестнадцатый этаж – смертельный номер… Великое божество насытилось ее вибрациями и выплюнуло обратно. Так Ариадна первой пары выбыла из игры.

Тесей

Собирались мы на кладбище из-за двух наших друзей. Одним из поводов был мой брат. Когда закончилась хулиганская юность, Кекс пошел учиться на факультет иностранных языков: одной из его специализаций стал тот самый, не нужный ему когда-то, немецкий. Это парадокс! Если бы кто-то из знавших нас прежде сказал нам, что мы выучимся и станем так называемыми порядочными людьми, я бы вряд ли отнесся к подобным утверждениям всерьез. Но брат учился в инязе. Я поступил в университет. Литр осваивал физику и математику: брал нахрапом политехнический. Юрзик выучился на повара и махнул в Европу повышать квалификацию у какого-то модного шефа и блогера. Култышка на филфаке. Женька в торгово-экономическом… Исключением был Длинный, сильно запивший после первой Чечни. Институтов он не освоил, зато стал приличным электрогазосварщиком. Голова ушел в мореходку и далее в подводный флот. Дыня – в сельхозинститут: должно быть, агроном – это звучит гордо… Из всех парней сильно закладывал только Андрей Бражников. Через некоторое время запил и Витя. К алкоголю его пристрастила девушка: Света пила, на ровне с мужчинами. Мы спасали Витю постоянно, выводили из продолжительных запоев… Когда я видел человека, ходящего под себя от невозможности подняться с постели, употреблять алкоголь мне не хотелось совсем. Это были мерзкие вечера с тазиками и тряпками. Драгоценный Витя мог ползти на карачках по коридору и мочиться на ходу. Его трясло и бросало в стороны. Истерики граничили с припадками ярости. Пил он неделями, закрываясь от всех. Света, само собой, составляла ему компанию. Мы с отцом приезжали, вызывали слесаря, вскрывали замок, вызывали платную бригаду скорой помощи. Витю прокапывали, старательно реанимируя. Затем кто-то из нас брал над ним «шефство». Я подолгу ночевал в пропитой квартире, устраиваясь в большом кресле напротив лежбища «голубков». Не спал: караулил, чтобы Света не сбежала за бутылкой, о которой молил Витя.

В юности Кекс таким не был. Я смотрел на его тревожное лицо и вспоминал: всегда веселый, разговорчивый, неунывающий паренек с невероятными затеями… что с ним стало!

– Пацаны, – Витя бежал долго и быстро, поэтому держался теперь за левый бок, – там у магазина в кустах тетка голая. Она бухая, побежали, покажу!

– Да это Кристины мамка, – дал разъяснение Длинный, – Анка- пулеметчица.

Пацаны дружно рассмеялись.

– Тетя Аня? – Удивленно переспросил Макс.

– Что она, что дочь ее, шалавы! Ты, Витек, как будто вчера родился. Она же специально напивается и там ложится. Ну, чтобы того…

Пацаны рассмеялись.

– Чего еще, того? – Глупо переспросил Кекс, отдышавшись окончательно.

– Мужика ей хочется, болезнь у нее там какая-то. Типа бешенства матки. Вот и делает вид, будто она пьяная сильно. А мужики по очереди ее того…

– Пацаны, – Витька округлил глаза от посетившей его идеи и приподнял палец вверх, – пацаны, айда Анку-пулеметчицу… того…

Через несколько минут мы всей толпой сидели вокруг нее. Кристинина мама, с которой я изредка здоровался, пробегая мимо, лежала прямо перед нами в чем мать родила. Пацаны разглядывали ее обвисшую грудь и небрежно торчащие волосы из промежности. Тишина стояла гробовая.

– Юрзик, иди-ка сюда, – приказал Длинный, – сейчас мы из тебя мужика делать будем.

– Может, не надо… – прошептал Юра и попятился назад. Кекс остановил его бегство и улыбнувшись прошептал ему на ухо: – Давай, давай.

Юрка нерешительно стянул штаны. Андрей начал давать ему ценные указания.

Тетя Аня так и лежала без движения, иногда приоткрывая левый глаз и постанывая. Мы совсем уже собрались уходить, как вдруг Литр предложил:

– А давайте оставим ей метку.

– Что за метка такая? – спросил я.

– Ну, типа, видя эту метку, будем знать об нашей тайне в этих кустах. А остальным это знать и не положено. Метка будет означать нашу победу, понятно? Да и потом… ну попадет она в ад, допустим. А черти местные увидят нашу метку, и будут знать чья она. Наша!

– Что же это будет за метка? – поинтересовался Юрзик.

Литр достал из кармана небольшой «складничок» и резанул ее пару раз по щеке. Голая женщина вскрикнула и, резко сев, схватилась за лицо рукой. Сквозь пальцы проступала кровь.

– Ах вы твари малолетние, – заорала она, – туда-сюда можно, а резать-то зачем?

Нас как ветром сдуло, мы бежали что есть сил. Уже позже, расходясь по домам, я спросил Серегу:

– Что ты ей вырезал на щеке?

– Это заглавная буква нашего района, нашей улицы. Уральская… короче, букву я вырезал надлежащую, понял?

– Обязательно резать нужно было? И почему на лице?

– Только на лице, братан, – усмехнувшись ответил Литр, – она встанет у зеркала в любое время и вспомнит о том, кто она по жизни и чья. Понял?

Время шло, я доучивался: оставалось пройти практику и получить диплом. И я по работе уехал на юг. Отец обещал присматривать за братом. Да и я звонил то ему, то Светлане, ежедневно справляясь о делах. Брат согласился на кодировку и вроде бы перестал выпивать. Я обещал увезти его на море, отдохнуть и развеяться. Но в один из ноябрьских вечеров я не смог до него дозвониться. Ближе к полуночи он взял трубку – разговаривал со мной в игривой манере: до боли, увы, знакомой.

– Ты сорвался… – тяжело вздохнул я.

– Да я выпил одну бутылочку пива, – лениво оправдывался Витя, – отвалите от меня со своими придирками. Тоже мне госнаркоконтроль! Мы со Светиком взрослые рациональные люди: меру знаем. И вообще я перенервничал после посещения этого нравоучителя в красной пижаме.

– Кого? – переспросил я.

– Да, не важно… ездил на один конченный аттракцион. С иглами и мультиками.

– Вить, ладно Длинный бухает, потому что воевал. Но ты-то с какой радости так обливаешься?

– Хватит читать мне мораль, – крикнул он и отъединился.

Следующей же ночью мне приснился сон, будто я не могу удержать брата. Я держал его за руку над черной ледяной пропастью. Мои окаменевшие ото льда пальцы постоянно разжимались. Его ладонь соскальзывала, он улетал в сумрачное безмолвие. Улетал и улыбался, как прежде.

Через два дня мне позвонила Света, редко звонившая сама. Она говорила о чем-то несущественном: об оторванном от стены обогревателе, о двенадцати пустых пузырьках корвалола на кухне и странной позе, в которой его нашли. О его странной поездке в некий загородный клуб, о какой-то игле в позвоночнике. О том, что последние три дня он постоянно что-то перечитывал и плакал. Говорил, за ним должны прийти.

– Что случилось? – сухо спросил я.

– Витя умер, – произнесла она, – я на два дня уехала к маме, закрыла его снаружи. Мы поссорились. Глупая ссора из-за стакана красного дешевого вина. А сегодня приехала, а он лежит. Не дышит. Здесь радиатор электрический от стены оторван и куча бутыльков. А он лежит: одна нога на полу, другая в колене согнута. И руки на груди… Умер. Лежит.

– Светка, что ты несешь, сука пьяная? – орал я в трубку.

– Умер… Витя умер… Нет больше Кекса… – шептала она.

На похоронах у Светы пошла носом кровь. Я подошел и вытер ее указательным пальцем, затем развернулся к брату и написал на его левой щеке ту самую заглавную букву нашей улицы. Написал кровью.

– Пусть в аду знают, с кем имеют дело, – подтвердил мои действия Литр, – пусть знают, кто он и чей! Что наш, «уральский»…

– Пусть знают, – согласился я.

– А тебе я это вырежу на лице, – выкрикнул Литр Свете, – после того, как Витю похороним. Ходи теперь и оглядывайся!

Во второй могиле лежал Денис. В сущности, их судьбы были похожи. Дело за малым: Дыня увлекался наркотиками, из-за чего его психика расстраивалась; он мог часами сидеть у окна, разговаривая с облаками или безудержно смеяться без причины. Став достаточно «мясным», он теперь иногда захаживал в качалку, но без особого трепета и фанатизма. Сначала он увлекся марихуаной, затем начал подрабатывать дилером, реализуя какие-то таблетки прямо на парах в институте. Закидывался сам и приобщал однокурсников. Но серьезные проблемы начались после того, как он повстречал ту самую Юлю, из-за которой когда-то дрался в школе. Она пыталась познать дзен-буддизм с помощью психостимулирующих веществ. Расширяли сознание на пару в ее комнате в общежитии. Варили «крокодила», потом у нее чернели руки, она отключалась, и он вызывал неотложку… Врачи – уставшие циничные люди в серых халатах – брезгливо искали у нее вены.

– Я раньше думал, что врачи скорой помощи – ангелы, спасающие чью-то жизнь, – повторял и повторял Дыня, – а вы мудаки какие-то. Мудаки, мудаки какие-то вы! Мудаки не могут никого спасти. Мудаки не ангелы!

После очередной дозы Юлю не откачали. Тогда он съел целую упаковку своего «зелья» и, открыв шкаф, взял отцовский галстук.

Несколько лет назад из-за его выходок родители развелись. Мать обвинила во всем отца: «Ты безвольное существо без стрежня. И он вырос таким же дерьмом».

Оставила только его вещи и книги: когда-то он выменивал их на собранную макулатуру. Мать забрала новую мебель, ковры, холодильник, телевизор и пылесос: уехала к какому-то военному. «Бывший» долго звонил ей, умоляя вернуться, грозил повеситься, ругался и плакал. Запил. Однажды не вышел на работу. В цеху, где слесарил, спохватились: поехали к нему домой, а он висит в зале… Повесился на собственном галстуке.

Денис позвонил маме: та сухо поинтересовалась, как у него дела, обедал ли он и не болит ли в правом подреберье. Сын ответил, что все нормально, что не болит, а потом

сказал, что папа умер, повесился. Она положила трубку и больше никогда не появлялась в его жизни.

В тот день Денис посмотрел на свои, чернеющие от «дорог», руки. Подошел к старому трельяжу, взял тот самый галстук, привязал его к дверной ручке… Сел у двери и надел на шею импровизированную петлю. В голове поплыли картинки из детства:

– Значит, план такой, – озорные глазки Евгения Булгакова метались из стороны в сторону. – Длинный, как самый представительный из нас, едет на диспетчерскую. Ловит там тачку с понтом, чтобы вернуться сюда, на Уральскую. На район! Понял?

– Зачем мне тачка, я с «диспера» пешком на район дойду минут за тридцать, – непонимающе возмутился Андрей.

– Да ты дослушай, бестолочь, – вмешался Денис, – Джонни-малыш дело говорит. Вечер-то обещает быть томным. Сегодня «дискач» в парке. Телочек требуется покатать. Алкоголь и травка быстро впитаются в мозговую корку. А понтов нет!

– На чем ты их катать собрался, на своем волосатом мотороллере? – Пацаны рассмеялись, когда Длинный задал этот вопрос.

– Ты на такси сюда приедешь, мы таксисту по шее дадим, а сами на его машине кататься поедем, понял?

– А он прямо присядет на лавочку в парке и ждать будет, пока мы накатаемся?! – Выкрикнул Длинный. – Тоже мне, великий комбинатор! Позвонит этот водила в ментовку, и поедем мы с тобой на малолетку строем ходить да скворечники сколачивать.

– Так мы его в сады СИБНИИСХОЗа увезем. Там свяжем и бросим. Потом вернемся, конечно, еще раз напомним, что не нужно нервничать по пустякам, и тем более куда-то сообщать, – сказал Децл.

– План что надо! – Подтвердил Макс. – Я за!

– И я.

– И я.

– Я в деле!

– Я согласен, – сказал Дэн, – только тачку ловить поеду я. У Длинного ума не хватит найти приличную. А на баклажановой «пятерке» телок катать стремно.

– Тоже мне, эстет, – пробубнил Андрей, – еще вчера небось наяривал под «Агату Кристи», а сейчас телок катать собрался! Как хотите, я не против. Но с таксистом базарить буду я.

Диспетчерской называлась конечная остановка автобусов. Здесь частенько дежурили таксисты. Денис присмотрелся: из предложенного ассортимента ему понравилась старенькая, но приличная иномарка. «Мерин» был огромным, как пароход; за рулем скучал какой-то мужичок.

– Что же ты, дядя, на такой тачке – и тоскуешь?

– Я не тоскую, а таксую, – поправил он и открыл пассажирскую дверь, – куда требуется доставка?

– До поселка подкинешь, до Уральской?

– О, туда не поеду, – он замахал головой и добавил, – дурной район, плохие люди. У меня там сестра с племянником сняли квартиру. Так его разули прямо зимой. Сняли новые дутые сапоги и пуховик. Местные же и сняли. Что за народ там живет? Скоты. Ублюдки. Нелюди.

– Что же мне пешком идти, вечер уже, темно… Да я и заплачу хорошо, – сказал Дыня и протянул ему несколько купюр.

– Тебя прямо на саму Уральскую или куда дальше?

– На саму, на саму, дядя. Поехали, не пожалеешь!

Дыня поправил на шее галстук и, вооружившись лезвием от канцелярского ножа, старательно вырезал на своей щеке букву «У».

– Чтоб знали чей я! – прошептал он.

Из дома его выносил Длинный. Позвонили соседи, сказали, что Денис Фомчев давно не появлялся в ограде. Андрей вошел в его дом, в частном секторе на Уральской: дверь оказалась открыта. Денис сидел у порога с петлей на шее.

Судмедэксперт спросит Андрея, показывая на резаную рану на щеке:

– А это что, полюбопытствуйте?

– То, что надо, – огрызнется Длинный и ударит его по лицу. Сильно и без сожаления.

Ариадна

Казалось бы, ничто не предвещало беды. Вчера после концерта мы долго общались с Сашей. Он что-то рассказывал о работе, о своем процветающем бизнесе в столице… О том, что двадцать лет прожил с какой-то дурой…, нёс прекрасную чушь, одним словом. Потом еще много чего интересного – о звездах и планетах. Хороший, романтичный, состоятельный мужчина. Немного староват для меня, ему далеко за сорок. Потом проводил меня домой. Нежно поцеловал руку. А я вся такая не целованная… типа! Даже самой страшно стало.

Уже в подъезде позвонила Марина: почему это не удивило меня, даже не знаю. В последний раз мы общались месяцев восемь назад на закрытом показе нижнего белья, где папики выбирали себе эскортниц на выходные. Это я притащила ее туда. Думали, модельный бизнес, но им оказался бордель. Марина плюнула распорядителю в морду и уехала на такси. Поступок! После этого мы не общались.

По телефону же она смеялась и приглашала приехать к ней срочно:

– Манюня, я, наконец, сдала эту гребаную сессию. Отмечаю. Конечно, не одна! В компании с «Князем Голицыным» -брют. Мы тебя ждем.

Я осторожно выглянула из подъезда. Убедившись, что Саша ушел, вызвала такси и помчалась на другой конец города. Зачем?

Дверь мне открыл молодой пьяненький парень: помог снять туфли и провел в прокуренную кухню, где сидели еще четверо ребят и Марина. Она по-деловому поправила прическу и спросила:

– Ну как, пойдет?

Они зацокали языками и масляно заулыбались.

– Развлекайтесь, ребята, – сказала Марина и ушла. На прощание я посмотрела в ее глаза. Там был восторг женской мести.

– Твоя подруга сказала, что ты все можешь, – один из них подошел сзади и обнял меня за плечи. – Иди, помойся, а мы тебе винишка нальем.

– Да я ее и так, грязную, чпокну, – хохмил второй.

Третий забрал у меня сумку и телефон. Четвертый начал раздеваться прямо при всех на кухне. Они постоянно ржали.

Я вырвалась и закрылась на балконе. Они разбили стекло. Один из них схватил меня за волосы и выволок через оконную раму. Они притащили меня в спальню и бросили на кровать.

– Это вписка детка, – один из них потел и постоянно шептал это мне на ухо, – вписка, вписка, детка.

Его пот постоянно капал мне на лицо. Одна капля скатилась к уголку губ. Странно, что она такая сладкая.

Потом я сидела в такси и плакала, звонила маме: она долго не брала трубку. Я уверена, мама просто не хочет меня слышать. Но после десятого гудка что-то щелкнуло:

– Ты где? У тебя что-то случилось?

– Мамочка, я так тебя люблю, – прошептала я.

– Мне приснились твои похороны, – ответила она и рассмеялась в ответ, – там, во сне, когда привезли твой гроб, я попросила не открывать крышку. Не было желания смотреть на тебя. Почему-то во сне мне казалось, что дочь лежит с широко раскрытыми глазами и нагло смотрит вверх. Вызывающе нагло просверливая крышку своими красивыми, сухими от смерти глазами. Мне казалось это мерзким. Но открыть уговорили – и я, выпив немного водки, решилась подойти. Ты лежала как куколка в этом деревянном ящике, обитом красным бархатом и «украшенным» белой уродливой тесьмой. Твои длинные волосы аккуратно убрали под белую косынку. Глаза закрыты. Руки мирно лежат на груди. Казалось, ты просто уснула. Я подошла к изголовью и большими пальцами задрала закрытые веки вверх. Наклонившись к твоему лицу, я всмотрелась в туманные зрачки. «Посмотри на меня доченька», – прошептала я и насильно открыла твой рот. Набрав побольше слюны, я плюнула в пространство между разомкнутыми зубами и устало рассмеялась. Глаза у меня загорелись ненавистью. Я отскочила от гроба и, схватив тяжелую крышку, бросила ее сверху, наспех прикрыв гроб. Выхватив у одного из нанятых рабочих ящик с инструментами, я схватила молоток и начала прибивать крышку к основанию. Длинные гвозди сухо входили в древесину… Бум, бум, бум. Все присутствующие смотрели на происходящее в оцепенении. Я била, точно попадая по шляпкам, не промахиваясь и не совершая ошибок. Бум, бум, бум… Молоток поднимался и опускался. Вдруг я начала громко петь. Колотила по гвоздям и громко выкрикивала слова знакомой с детства песни: «Самый сказочный и небывалый, – орала я сквозь град слез, – самый волшебный… цветок».

– Что ты несешь, мама? – мой голос стал холодным и бесчувственным. – Меня только что изнасиловали.

– Мы прокляты с тобой, девочка моя, – Надежда истерически расхохоталась и добавила: – Моя молодость тому подтверждение. Я ничем не лучше тебя. Сильно не отличаюсь. Взять, к примеру, твоего папашу… Никогда не забуду тот вечер. Все как будто было предопределено. Запрограммировано. Петр только пришел из армии. Заскочил за какими-то делами. Встал на пороге. Вылупился на меня. Мать ушла в ночное. А он вернулся, якобы что-то забыл. До сих пор не могу понять, зачем я его впустила? Молодая была. Дурочка несмышленая. Потом это вино в голову дало. Диванчик в прихожей. Монотонное поскрипывание. Я же губу закусила и пошевелиться боялась. А он, как увидел, что я девочкой была, немного расстроился. «Лучше б это был не я», – бросил через плечо и ушел, накинув бушлат на плечи.

Мать узнала, заставила жениться. А зачем? Вся наша с ним жизнь была вот такой же. Как на том самом диванчике в прихожей. Я с закусившимися удилами – и он, сам себе приятный. Потом тупой дежурный вопрос: «Ну как тебе?» Вот бы бог такое спросил хоть у одного человека на земле: «Ну как тебе?» – «Хорошо, милый, ты великолепен», – врала я и отворачивалась к стене. Так, наверное, у всех, считала я. Чем я-то лучше или хуже? Он копеечку в дом несет. Дочь любит. Наверное, любит. Зовут как отца… может. это судьба! Дура малолетняя. А после того, как тебя родила, отношения только ухудшились. Я вся разорвалась, плод крепенький был, больше четырех килограмм. А муж на третий уж день мне в затылок задышал, идиот! Я тогда впервые отпрянула, сделав вид, будто к ребенку надо скорей. Встала и ушла в детскую. Наутро приперлась его мама и, густо намазывая масло на белый хлеб, нравоучительно выговаривала моей матери на кухне:

– Петеньке уже надо, а ваша от него шарахается!

– Так вся заштопанная, – причитала мать, – пусть хоть заживет немного.

– Ничего, не убудет, – спорила свекровь, – а если дырочку ушили, так ему и слаще будет. Петеньке моему.

Сука старая. В тот же вечер он получил, что хотел. Позже меня забавляла его реакция. Молча стягивал трусики и небрежно бросал их у кровати. Сначала я всегда закрывала глаза и стонала, притворяясь, будто мне очень приятно. А потом стало любопытно посмотреть в его глаза. И я посмотрела. Он отвернул голову влево и больше никогда не смотрел мне в лицо. Никогда. Однажды сквозь его стоны и прерывистое дыхание я услышала тоненький скрип. Повернув голову к двери, я увидела тебя.

– Подожди, ребенок смотрит, – прошептала я и попыталась вылезти из-под него.

– Пускай смотрит, – он вдавил меня в подушку и начал двигаться еще интенсивнее, – в жизни пригодится. Может, не будет таким же бревном, как мамаша.

– Зачем ты все это мне рассказываешь? – сквозь злые слезы зашипела я.

– Я такая же тварь, как и ты, – ответила мать, – тварь, тварь, тварь, тварь!

Я отключилась, вытерла слезы, зашла на свою страницу и написала в истории следующее:

«Я ненавижу людей, не верю обещаниям, мечтаю стать нужной и даже незаменимой. Из меня вполне бы вышел сносный диктатор. Будь у меня небольшое государство и усы. Я бы жила, вдыхая аромат осени и мужчин, которые нас не любят. Мужчин, которые потеют во время секса, я бы расстреливала. Мужчин, которые трахают девочек на вписках, я бы кастрировала. Вот такой распорядок дня королевы-диктатора. А вечером… вечером я бы умирала для этого безумного мира. Потому что этот мир – самое дурацкое, что можно было придумать, изготовить и запатентовать за шесть дней. Я не хочу верить, я не хочу надеяться, я не хочу любить. Я просто хочу быть счастливой. Оставьте меня в покое. Это моя новая религия, адептов попрошу не беспокоить. Я хочу перестать думать. Я хочу перестать верить. Я хочу перестать лгать. Лгать прежде всего само́й себе, что мне уютно, что мне хорошо, что я живая. Мне плохо!»

Тесей

Я прекрасно помнил эту букву на щеке, и потому позвонил. В аэропорту Омска меня никто не встречал, и я налегке отправился в РОВД. Встреча на кладбище должна была состояться завтра. Я нервничал.

«Кто же это мог быть… Андрей? Серега? Юрка? Виталя? Сашка? Женя? Кто из них этот злосчастный Урфин? – думал я.

Ну конечно, ненормальный у нас на Уральской только один!

Андрей Бражников был парнем высоким, спортивным. Широкие скулы, упрямый ежик волос. Голубые глаза, лучезарная искренняя улыбка. Девчонки сходили с ума, а он выбрал Олю: маленькую, щуплую, с огромными пушистыми ресницами и веснушками на носу, с черными короткими волосами: ну точно тифом переболела! «У твоей телки сиськи-то есть?» – как всегда, грубо подтрунивали пацаны.

Итак, он приходил из школы, а она к тому времени приезжала. Они брали зеленое клетчатое одеяло и шли в лесополосу (там Длинный смастерил шалаш). Потом подолгу лежали, смотря на просветы между палками и листвой в потолке. Потом снова секс. И так практически ежедневно Пацаны завидовали ему смертельно, провожая немыми взглядами в спину: особенно когда он бросил Олю и начал водить в шалаш всех своих знакомых девочек. И наших заодно. Сначала привел туда Наташу, девушку Децла. Потом девушку моего брата, Елену Сперанскую. Из-за фамилии и отчаянного нрава ее звали Пиранья. За подобные дела парни неоднократно порывались разобраться с Длинным, но так называемая мужская дружба была сильнее женской привязанности. Тем более, по утверждению самого Андрюхи следовало то, что, если девочка идет с ним в шалаш, значит она только на это и годная. С такой не нужно дружить, тратя на ухаживание время и средства. «Я, – говорил Длинный, – может быть, ваши шкуры спасаю от дешевой и непоправимой ошибки молодости!»

Позже мы стали специально знакомить наших девушек с Андреем и по-настоящему ухаживали только за теми, кто отказывал ему.

С Чеченской Длинный пришел уставшим, сильно повзрослевшим. Сколько мы ни просили рассказать нам что-либо о той войне, он всегда либо отшучивался, либо замолкал. Достоверно известно, что он участвовал в штурме Площади Минутка в Грозном. Большего из него не вытащишь и клещами.

Позже он стал много выпивать, выкуривая при этом две пачки папирос в день. Работать идти не торопился. Завел нелепый роман с двумя проститутками: приводил их по очереди домой. Они орали по ночам, не давая спать родителям. Отец, глядя на то, как деградирует сынок, тоже присел на стакан. Я пробовал беседовать с ним, но авторитетом для него я не являлся.

А потом Длинный загремел в психиатрическую лечебницу. Шлялся как-то у городской елки, искал, с кем и что выпить. Подошел мужчина, предложил испить у него дома армянского коньяку. Андрей охотно согласился. Придя в квартиру, мужчина предложил Длинному напитки из бара, а сам отправился в туалетную комнату. Андрей выпил стакан какого-то сладкого пойла и недовольно поморщился.

– А где у тебя конина? – Спросил он и пошел исследовать холодильник на кухне.

– Андрюшенька, поди сюда, сладкий, – позвал его мужчина.

Длинный вошел в туалет и вздохнул: мужик сидел на унитазе в полной боевой готовности. На нем была кожаная упряжь. Левой рукой он помахивал небольшой плетью.

– На кухне в левом отсеке есть дверца, – прошептал он и облизал распухшие губы сизым языком, – возьми презервативы и коньяк. Жду тебя, Малыш!

– Хорошо, – спокойно ответил Длинный и отправился на кухню. Достав бутылку, он сделал несколько глотков и приятно потянулся. Пошарив же по шкафам, вооружился ножом.

– Ну где же ты, Андрюшенька. Мы с моим малышом заждались тебя, детка…

– Я иду, любимый, – заверил Длинный и, сделав еще два глотка, отправился в туалетную комнату.

Он сам вызвал милицию. Сам все рассказал. Союз ветеранов боевых действий заступился за пацана. Назначили судебно-психиатрическую экспертизу. Положили в стационар на лечение.

– Значит вы предполагаете, что друг вашего детства Андрей Бражников является серийным убийцей? – Спросил меня следователь по этому делу: высокий седовласый мужчина с упрямой челкой, серыми глазами и напряженными чертами лица. К себе обращаться он попросил просто: капитан. Звали его Владимир Федорович Калугин.

– Этот маньяк точно из нашей банды. Если бы я ознакомился с материалами дела подробнее, я бы…

– Это невозможно, – спокойно отрезал он и закурил в форточку.

– Почему журналюги прозвали его Урфином?

– Ну, типа как у Волкова, помнишь детство? Еще у первой жертвы в кармане был игрушечный деревянный солдатик. Конечно это не повторялось, но журналюгам хватило.

– Урфин Джюс и его деревянные солдаты, – согласился я, – а Урфин, потому что «У».

– По идее всю вашу бригаду нужно брать в разработку, а тебя прямо сейчас посадить в «обезьянник», – сказал он. – Почему ты назвал ее банда? Не команда, не бригада, а именно банда?

Я тоже попросил сигарету, хотя и зарекся более года назад не курить, но выходило плохо. Руки у меня заходили ходуном:

– Это началось в самый обыкновенный день. До этого мы, конечно, шалили. Так, знаешь, по-пацански: гоп-стоп на зеленом острове перед дискотеками. Развод телок на даче, пока родители в городе зарабатывают нам на образование. Раз погреб с солениями вынесли у тети Нюры. По мелочи, короче. Капитан, кто в девяностые в Омске рос по-другому?

– Мы у себя в Чкаловском тоже бузили, – капитан утвердительно замотал головой и улыбнулся, – на «Космосе» знаешь как кости хрустели, боже ты мой! Я лично у одного лоха часы снимал. Потом батя меня порол, как сидорову козу.

– Так вот и мы. А после того вечера все изменилось. Вот ты спрашиваешь: почему именно банда? В тот вечер Денис уехал на диспетчерскую. Поймал там одного лоха на мерсе и привез его на Уральскую. Тот не успел опомниться, как мы ввалились толпой в его машину и «ласково» попросили следовать в сады СИБНИИСХОЗа.

– Это где опытные огороды сельхозинститута? – Уточнил капитан и быстро что-то черкнул в блокноте.

– Да, Володя, именно туда. Ведь мы же на ты, как я понял.

– Да, Федя, валяй на ты! Люди с богом на ты говорят, а мы-то с тобой чем лучше? Что было дальше?

– Мы прибыли в сады. Освещения там никакого нет, темно. Литр с Длинным взяли таксиста за шкварку и утащили в канаву. Потом пришли… довольные, раскрасневшиеся. У Андрея были сбиты кулаки.

– Как пациент? – Спросил довольный Децл, – скорее жив, чем мертв?

– Желание сотрудничать с органами внутренних дел отсутствует напрочь, – смеялся Длинный, потирая руки, – пусть там отдохнет немного.

– Вы его связали? – Спросил я.

– На хрен он нужен, еще веревку на него тратить, – ответил Литр, – дали по клюву и на покой.

– Я пойду и свяжу его, – зло выкрикнул я, вырвал из рук Децла веревку и выскочил из машины.

– Да не надо, Батон! – Крикнул Серега мне в спину, – плюнь ты на него. Поехали, нас уже девочки заждались.

– Федь, ну серьезно, прекращай перестраховщика из себя строить, – добавил Андрей, – никуда этот лох из канавы не денется.

Я включил карманный фонарик, и аккуратно спустился. Никакого движения здесь не наблюдалось. Водитель смирно лежал на спине и смотрел в ночное небо. Я подошел вплотную и присев, начал связывать ему руки.

– Ты прости нас, братан, – как будто извинялся я за всех, – но мы пару часиков покатаемся на твоем автомобиле. А ты полежи тут смирно, хорошо?

Вдруг я остановился. Потрогал его ледяные руки и обомлел. Он был мертв. Я посветил в лицо, заглянул в мертвые глаза и заорал что есть силы, выронив фонарик. На крик прибежали все, кто был в машине.

– Я не убивал его, не трогал, – Андрея колотило от испуга так, что грех было ему не поверить. Литр вообще присел на край канавы и заплакал.

– Что будем делать, пацаны? – Спросил Дыня, нервно закурив.

– Это получается, что я его… я убил? – Скулил Андрей, кусая сбитые пальцы.

– Он сам умер. У него сердце было больное или еще что-нибудь. Диабет там или язва желудка. Сам! – Высказывал свои предположения Сергей.

– Нужно что-то с машиной делать, пацаны, – сказал я и начал вытаскивать труп на дорогу. Мы уложили его в багажник и поехали на самую окраину садов. Туда, где начинаются…

– Лесополосы, – прервал меня капитан и пристально посмотрел мне в глаза.

– Да, – подтвердил я, – и закопали его там. А машину увезли за дачные поселки в поле и сожгли. Она горела так долго и так красиво… Так долго…

– Действительно банда! – Следователь покачал головой.

– Да, но вот что самое ужасное, – добавил я, – через несколько дней мы собрались у Сереги в гараже. Пили дешевое пиво, курили и молчали. А потом Андрей произнес эту фразу. «А знаете, пацаны, мне все это реально понравилось!»

– Что именно? – уточнил очевидное следователь.

– Адреналин. Чувство «божественности» момента. Приключение.

– Значит все-таки Андрей Бражников? А вы не припомните, таксисту на щеке они вырезали букву «У»?

– Нет. Не уверен. Не помню.

– Привлечь бы тебя за эти подвиги детства, да боюсь срок давности прошел. Да и заявления о пропаже того таксиста мы не найдем. И было ли оно? Ладно! Сейчас важнее всего поймать Урфина. Я предложу тебе одно дельце, – очень заинтересованно произнес Калугин, – мы пока не будем браться за всю вашу компанию детства. Но вот о чем я тебя попрошу: встреться, пожалуйста, с каждым из них и потолкуй. Попробуй понять, что происходит в их жизни. В душу не лезь, наводящих вопросов не задавай. Так, потихонечку пощупай за яйца. Понял? А потом сразу ко мне. И если что, звони сразу.

– Поговорить-то можно, – ответил я, – отчего ж не поговорить! Тем более завтра на кладбище все и встречаемся.

Рабочие записи преподобного Минотавра Самуэля

Погружаться в воспоминания – это как закидывать удочку. Никогда не знаешь, да и никто не скажет, что придется выудить из сей бездны. Иногда это пыльца. Та, что осталась от раздавленных бабочек. Они олицетворяют то, чего так и не случилось. Какие-то детские мечты. Но ничего не осталось от них. Ни засушенных крылышек между стеклышками, ни запаха лета. Только пыльца на пальцах. Следы от несостоявшегося…

Это не относится к нашим претендентам: все они отбираются самым тщательным образом. Нет, они, бесспорно, такие же живые люди. И у них, безусловно, существовали мечты и чаяния. Было детство и была мечта. Но что-то сломалось, переключилось – и они стряхнули пыльцу со своих ладоней, получив возможность стать претендентами игры. Стать пищей для нашего господина.

В игру иногда попадали и попадают довольно странные персонажи, но всегда весьма заслуженные. Во второй паре оказались именно такие. Итак…

Давид Сарианиди. Пятьдесят шесть лет. Устраивал «психологические перформансы с молодежью». Во всяком случае, он это называл именно так. На самом же деле банально построил у себя на даче несколько вольеров и содержал там похищенных людей. Ставил над ними психологические эксперименты: заставлял обнаженными бегать на четвереньках, запрещал говорить. Потом скармливал своим собакам. В хозяйстве у него было с дюжину кавказских и среднеазиатских овчарок. Доберманы, ротвейлеры, ирландские волкодавы. Несколько хаски и один премиленький померанский шпиц. Его он бережно носил на руках, подкармливая мелко нарезанной человечиной. Основной выявленный для игры страх – темнота, ночь и все что с ней связано. Имя для игры – Кинолог.

Его Ариадной стала Зулейха Сокурова. Популярный бизнес-коуч тридцати лет от роду. Ужасная недотрога и аккуратистка. Один только носовой платок она меняла в день раз тридцать. Сокурова собирала у себя на тренингах множество народу и читала лекции о том, что такое настоящее, истинное счастье. Избавиться от престарелых родителей, чтобы освободить жилплощадь, сдать ноющих и мельтешащих перед глазами детей в интернат – все ради собственной «гармонии». Выявленный страх – боязнь принять неверное решение. Имя для игры – Мразь. Ее внутренний мир был по-настоящему парадоксален: все окружающие должны сами понимать, что следует делать правильно для твоего счастья. И тем более чего делать не следует! Если они этого не понимают или не делают, их следует уничтожать, как болезнетворные бактерии. Все, что я думаю или делаю, – истина. Есть два мнения: одно неправильное, другое – мое. Я есть центр вселенной. Я никогда не сомневаюсь. Я – причина и я – действие.

Она заколола своего Тесея игры в шею прямо на даче. Всех его собак отравила. Дом и вольеры сожгла. Действительно деятельная особа!

Игла, проецируя ее встречу с минотавром, сформировала комнату, которую мы назвали Чистый Источник. Пройдя первый круг, она, как и все, осуществила «визит к своему собственному минотавру». Погрузившись в определенное состояние, она стала молодым неопытным неуклюжим пареньком – студентом, ищущим смысл жизни. И в «своей комнате» увидела следующее…

«Ты только запомни, нет… неправильно сказал, – усатый мужчина почесал коротко стриженый затылок и задумался, – ты пойми! Ты здесь, на этой ночной набережной, очутился неспроста. В жизни вообще все неспроста. Это как задача по математике. Решил, пошел дальше… Ты – вот, и я – вот, и вот – есть дело, которое нужно состряпать. И тогда выйдет решение. Понял?! Ну или можешь булыжником его по башке… делов-то! Так даже скорей будет.

– Я подобными делами никогда не интересовался и не брался за них, – испуганно отвечал его собеседник: высокий худой молодой человек с длинными руками-плетьми и нескладными – кривыми и тонкими – ногами.

На нем были серая шерстяная куртка, старые затертые джинсы и высокие резиновые сапоги болотного цвета. Еще с вечера к нему подошел его друг по училищу и загадочно прошептал на ухо: мол, ночью на пристани тебя будет ждать человек, он-то тебе все и разъяснит. Есть ребята, которым так разъяснил, что они в церковь ходить начали. А некоторые и перестали учиться после беседы с ним. И читать забросили, постоянно твердя о чем-то главном, о каком-то «исходном чистом жизненном источнике». Если интересуешься, он подождет тебя у шестого фонаря. Знаменитый нетрадиционный психолог с очень странным подходом к клиентуре.

Вот он и пришел.

– Ты пойми, – не унимался усатый мужик в ватнике на голое тело, старом трико и стоптанных клетчатых тапочках на босу ногу. Он отчаянно тряс перед носом собеседника газеткой «Правда», предварительно плотно свернутой в трубочку, и пытался что-то объяснить. Газетка пахла вяленой воблой невообразимо.

– Я не понимаю, собственно, ничего, – руки у парня тряслись, а язык заплетался от страха.

– Сейчас мы спустимся к пирсу: там я выберу для тебя его. Ты должен просто подойти к нему и заговорить. Хотя, можешь и молчать. Просто возьми этот ремешок и задуши человека. Он может начать что-то говорить тебе, угрожать, умолять… Но ты не слушай. Знай одно: чтобы пройти данный уровень, тебе просто необходимо задушить именно этого человека. И все! Ты же хочешь уяснить, что такое чистый источник жизни? Тогда делай, что говорю. А говорю я следующее: мы пойдем сейчас вниз, я укажу тебе на рыбака, а ты подойдешь к нему и того… придушишь. Вопросы есть?

– Но почему? – высокий парень явно не понимал условий игры.

Старик помялся и, поежившись от сырости, идущей с ночной реки, произнес:

– Представь, что ты идешь куда-то утром. Ну, к примеру, прогуливаешься с собакой. И вдруг видишь, что на пустынной улице лежит кошелек. Нет, небольшая сумка с деньгами. Почему с деньгами? Да пусть они валяются везде рядом с сумкой: так будет очевидно, что и в самой сумке тоже полно денег. Ты осторожно подходишь, оглядываешься по сторонам… Ты и удивлен, и обескуражен. Ведь так?

– Возможно, – более спокойно ответил парень, – я не бывал в подобных ситуациях.

– Ну так вот, – продолжил старик, – ты наклоняешься над этим богатством. И вот тут-то и начинается основная игра. Философская путаница. Весь твой опыт – против ума и совести! Предположим, ты точно знаешь, что этих денег брать не следует. Не нужно их трогать ни при каких обстоятельствах. Почему? Да потому что, предположим, тебе об этом когда-то рассказывала бабушка. О том, что чужое вообще брать нельзя, иначе свое потеряешь безвозвратно. И ты теперь стоишь перед этой расхлябанной бездной и крутишь это все у себя внутри. Бередишь себе голову. Взять или не взять? Отвечай! А я стану к твоим ответам новые задачи добавлять: попробуй, выкрутись.

– Это как?

– Ну, – он ткнул парня в плечо, – берешь деньги или как?

– Ну, беру, – уверенно ответил парнишка и даже улыбнулся. Руки перестали трястись.

– Хорошо, – язвительно улыбнулся он, – а вот тебе еще одна вводная. Рядом, в трех метрах, лежит женщина с пробитой головой.

– Как же так?

– А вот с высоты своего высокого роста ты ее сразу и не заметил. А нагнулся за сумочкой – и оба! Вот она, родненькая, лежит… ручонки раскинула. И стонет. Знать, жива еще. Что скажешь?

– Ну, я скорую вызову, конечно.

– Да я не о ней, я о деньгах. Деньги берешь или как? – При этом старик прищурился и очень пристально посмотрел на него.

– Беру, наверное, – парень смутился.

– Деньги-то ее, как я погляжу, – уточнил старик, – как же ты возьмешь ее деньги и будешь прямо с ними врача дожидаться, что ли?

– Да, это действительно мыслительная ловушка, но не для меня. Я деньги тогда подниму и вызову скорую помощь. Немного себе оставлю, а остальное отдам врачам. Скажу, что это ее сумка.

– Тогда вот тебе еще вводная, – почти выкрикнул старик, – ты начинаешь деньги из сумки ополовинивать, а тут люди на пустынную улицу выходят. Соседи этой женщины. И тычут в тебя пальчиком, говорят, мол, посмотрите, люди добрые, что делается. Женщина бедная лежит без дыхания, грабят ее… Да и кто грабит?! Ты, милый мой, в их глазах теперь и душегуб, и подонок. Что скажешь?

– Я убегу! Нет, а можно сначала?

– А в жизни так не бывает, – ответил старик, – ну предположим, что можно: что тогда будешь делать?

– Не пойду в ту сторону с собакой гулять! – Очень уверенно произнес парень.

– А она там умирает, – уныло сказал старик и потер голову морщинистой рукой, – лежит, стонет…

– Но ведь ее соседи пойдут по той дороге и вскоре найдут.

– А деньги? Из этого уравнения пропадают деньги! Потому что, если нет денег, значит нет и женщины. А нет той женщины, нет и тебя тем утром на той прогулке с той собакой. Или как ты думаешь-то?

– Ну, пусть тогда соседи заберут эти деньги себе! – парень как будто не понимал сказанного совсем.

– Не-е-ет, – протяжно произнес старик, – видимо, ты неправильно все понял. Деньги в этой задаче настоящие, а все участники – нет. Понял?

– Нет.

– Пойдешь ты в другую сторону, и вот там опять деньги лежат твои. Что, берешь или как?

– А деньги-то той женщины, или?..

– Ну, предположим, нет: так что, будешь брать?

– И трупов рядом нет?

– Нет. И в этот раз ты пошел с собакой действительно в безлюдное место. Здесь соседи не шарят. Будь спокоен.

– Ну, возьму.

– А на встречу та женщина бежит и орет: «Мамочки, деньги подотчетные потеряла, посадят меня!»

– Вот же сука, – выругался от отчаяния парень: глаза его забегали, пальцы на руках засуетились: мысленно сейчас он был там. Старик внимательно наблюдал за его движениями, а парень тем временем огляделся, нащупал в траве булыжник и занес его над головой воображаемой женщины.

– Так это ты ее… того? – уточнил старик.

– Что? – Глаза у парня перестали елозить, пальцы расслабились, – вы совсем меня запутали с этими деньгами!

– Деньги ты найдешь в любом случае, куда б ни пошел. А главное решение шарады – это брать их или пройти мимо. Если брать, то сразу же, как на ниточку, начинает накручиваться проблема за проблемой. Как бисер в бусах. Украшение становится все красивее и красивее, но при этом набирает вес. И с каждой горошиной ты решаешь какое-то исходное. С чем-то борешься. А если просто проходишь мимо, то задачи уходят. И ты проходишь данный уровень. Вот потому и говорю тебе: подойдешь и задушишь его, и все. И сразу тайну тебе поведаю. Понял?

– А если я не пойду? Если не буду этого делать? Что тогда?

– Ну ты же пришел сюда для понимания, ведь так?

– И что же, для этого необходимо кого-то умертвить? Но почему именно так?

– Я же тебе говорил, это простое уравнение. Для тебя в прошлой задаче – сумка с деньгами. А для меня это он, – старик достал из кармана телогрейки тонкий длинный ремень и быстро накинул его парню на шею.

– Что вы делаете? – непонимающе спросил он, отступая.

– Объясняю тебе, что такое чистый источник жизни, – пояснил старик, – Деньги брать будешь? – Добавил он, сильнее затягивая ремень.

– Вы с ума сошли? – захрипел парень и опустился от ужаса на колени: теперь он был доступной и податливой жертвой.

– Ничего ты, сосунок, не понял. Задачи моей не понял. Вот родился ты, и это первая задача, – старик все сильнее затягивал петлю, – прожил жизнь, решил задачу, прошел уровень и идешь далее. Потом эта твоя жизнь начинает распадаться на более мелкие задачки. Решил их, пошел далее. Понял? Так вот: берешь ты деньги или нет?

– Я не понимаю, – прохрипел парень.

– Вот тот рыбак, которого ты отказался придушить, не прошел из-за тебя свои уроки. Ты тоже не проходишь. А я? Как ты думаешь? Задушить тебя – это моя прихоть или очередная задача для уравнения? Задушу я тебя или нет? Ведь когда ты пришел, я четко поставил перед тобою задачу: пойди и задуши того, на кого я тебе укажу. Это задача – и это решение. Так вот, я в последний раз спрашиваю: ты деньги берешь или нет?

Парень начал терять сознание, как вдруг сквозь пелену слез, застилающих его выпученные глаза, увидел этот самый предмет. Недалеко от него, прямо на мокрой ночной набережной, лежала чертова сумочка с деньгами. Он протянул к ней ослабевшую руку и подтянул к себе. Потрогал пачки с купюрами одной рукой, а другой нащупал на мокрой мостовой большой булыжник. Размахнувшись, он стукнул старика по голове. Ремень на шее ослаб. Он снял его с шеи и, прижав к себе сумочку с деньгами, качаясь, пошел в сторону дома.

– Деньги брать буду, – шептал он себе под нос, – брать буду, брать буду».

После возвращения из лабиринта собственного ума, Ариадна второй пары несколько дней никуда не выходила, ни с кем не разговаривала и никому не звонила. В голове что-то переключилось: у нее началось расстройство импульсивного поведения, выражающееся в неодолимом болезненном влечении к поджогам, а еще в новой сильной увлеченности – наблюдении за огнем. И еще она начала раздавать личные сбережения. Очень быстро оставшись без средств к существованию, она облила собственную квартиру большим количеством бензина, а затем облилась сама: чиркнула спичкой и, превратившись в живой факел, распрощалась с этим миром, сгорев заживо. Великое божество, полакомившись ее вибрациями, вскоре выплюнуло их.

Тесей

Я иногда задумывался: почему мы были такими? Почему вели себя так, а не иначе: дрались, грабили? Неужели не было перед глазами какого-то идеала или образа для положительного подражания? Примера? На стенах моей комнаты висели портреты Брюса Ли и Арнольда. Шварценеггер был снят в боевом раскрасе с голым торсом и пулеметом в руках: кадр из фильма «Командо». У Длинного на двери красовалась Саманта Фокс во всей красе. У Головы с Юрзиком Сильвестр Сталлоне из «Рокки». Не было на наших стенах ни Юрия Алексеевича Гагарина – величайшего космонавта всех времен и народов, ни Цезаря Львовича Куникова – незабвенного героя «Малой земли», ни маршала Георгия Жукова, ни писателя Сент-Экзюпери… Икон в доме в те времена тоже никто не держал. Мы не боялись ни черта, ни бога: так отчего нам было становиться другими? Вот взять, к примеру Сашку…

Александр Долгин родился и вырос в непростой семье. Мать начала употреблять, когда Голове исполнилось девять. Работала на товарно-продуктовых складах заместителем заведующего базой. Целой базой, которая распределяла продуктовые запасы по торговым точкам и магазинам города и области. И это в восьмидесятые-то годы: повсюду повальный дефицит! Долгины жили очень хорошо. Красная и черная икра, крабовое мясо, сельдь атлантическая малосольная, салями, балык и прочая. Вследствие такого изобилия множественная родня, друзья и знакомые кормились у них по блату. Раиса Степановна брала деньги, а иногда ее просто благодарили бутылочкой хорошего красного сухого или пятизвездочным из Еревана. Так и пристрастилась.