Читать онлайн Разряд!.. Ещё разряд! бесплатно

Разряд!.. Ещё разряд!

Об авторе

Константин Юрьевич Леушин, врач анестезиолог-реаниматолог с 20-летним стажем, уроженец Красного Лимана Донецкой области. В 1991 году окончил медицинское училище, работал фельдшером скорой помощи в Славянске. Учился в Днепропетровской медицинской академии. В 2002–2012 годах был врачом анестезиологом-реаниматологом Новоуренгойской муниципальной больницы Ямало-Ненецкого автономного округа. С 2012-го живет в Москве. Работает в отделении кардиохирургической реанимации и интенсивной терапии для больных с инфарктом миокарда. В составе сводного отряда Медицины катастроф оказывал медицинскую помощь раненым и больным на Донбассе. В этом сборнике автор делится воспоминаниями о начале своей медицинской карьеры фельдшером скорой, непростой учёбе в медвузе и откровенно рассказывает своим друзьям-коллегам и читателям о случаях из жизни и практики врача анестезиолога-реаниматолога. Все описанные ситуации реальны, изменены только имена и незначительные обстоятельства.

Предисловие

Есть у русской литературы одна особенность: ее уже пару-тройку веков очень любят делить на течения. Славянофилы, почвенники и западники, символисты, футуристы и пролетарские писатели, деревенщики и авторы производственных романов… Но почему-то никогда не говорили о таком интересном явлении, как литература врачей.

Были у нас врачи, ставшие профессиональными писателями (например, Чехов, Булгаков, Вересаев, Аксенов, Арканов), существовали и те, кто оставался верен своей миссии, но от книг которых тем не менее невозможно оторваться (Амосов, Углов). Они – медики-литераторы – явно не случайность, а тенденция.

И это, в общем-то, понятно. Нет, наверное, в мире ни одной такой профессии, представители которой постоянно, чуть ли не ежедневно, в той или иной степени сталкиваются со смертью. Больше того – в большинстве своем ее побеждают. Как можно выдержать такое напряжение, если хранить его в себе, а не выплескивать в мир? Как можно не сломаться, не зачерстветь, не выгореть, особенно если ты врач скорой помощи, хирург или анестезиолог-реаниматолог (пусть не обижаются врачи других специальностей!)?

А вы прочтите книгу Константина Леушина «Разряд 360» – и узнаете. Да, это воспоминания врача, но, кроме того, это настоящая литература! У автора запоминающийся стиль; яркий, хлесткий, его очень легко читать. Великолепный юмор, иногда на грани стеба (но никогда – за гранью). А еще Константину как мало кому удается передать напряжение, запредельную динамику происходящего: читаешь – и, ей-богу, дух перевести некогда, потому как не оторваться. Как автору при этом ухитряется еще и о жизни порассуждать (а «Разряд 360» – книга мудрая) – загадка!

В общем, читайте – не пожалеете. И многое поймете – и о мире, и о врачах, на плечах которых он зачастую держится, да и о себе тоже.

Татьяна Ленская, член Союза писателей СССР,

Союза российских писателей

Прикладная психотерапия

Дорогие коллеги – «практические врачи»! Вспомните, пожалуйста, посещали ли вы во время учёбы в мединституте или академии «Этику и деонтологию[1]», «Логику» и другие парамедицинские предметы. Я честно могу сказать, что да, посещал, но по остаточному принципу – и то чтобы получить зачёт. А между тем врачебная этика – деонтология и элементарная логика зачастую палочки-выручалочки в, казалось бы, безвыходных ситуациях, и ваш собственный опыт наверняка только подтверждает это.

Когда человек вызывает скорую? Да, конечно: внезапно заболел, резко оборвался привычный ход мыслей и дел, и вот он уже – почти на краю, и старуха с косой тянется, чтобы костлявой рукой толкнуть его в пропасть. Наверное, так ощущается страх смерти.

И главное при первом врачебном контакте – прогнать из сознания больного эту пресловутую старуху и незаметно отвести от пропасти, то есть как-то отвлечь от мысли, что всё, конец. Как это сделать, в учебниках, которые нормальные студенты после зачёта уже не открывают, ничего не написано. Не знаю, я ведь тоже был таким студентом, но с хорошей практикой, и первый урок деонтологии мне преподал старший фельдшер Шурик на первом же нашем дежурстве.

Дело было в известные нашим старшим коллегам 90-е, когда в сумке неотложки было больше пустых ячеек под ампулы, нежели самих ампул с препаратами первой помощи.

Ну, так вот, приехали на вызов – приступ сердцебиения, на снятой ЭКГ – пароксизм наджелудочковой тахикардии[2], не смертельно, но сердце у мужичка колотится ударов под 150, и сам он несколько ажитирован после чашечки крепкого кофе.

– Верапамил! – говорит мне старший Шурик.

Я ищу и не нахожу его среди оставшихся ампул, протираю очки – и всё равно… «Нет его», – говорю.

Шурик, не моргнув глазом, повторяет уверенно: «Верапамил 5 мг в вену!» и показывает на ампулы с физраствором – «Ну, вот же он, вводи медленно!». Я, конечно, как и все мы в 90-е, знал, кто такой Кашпировский, но у моего старшего фельдшера была другая фамилия, тем не менее эффект был достигнут «на конце иглы» физа: пароксизм прекратился и на отснятой следом ЭКГ был нормальный сердечный ритм. Я опять протёр очки, но ритм был синусовый!

Когда мне предстояло самостоятельное дежурство, Шурик меня предупредил, что под утро постоянно звонит какая-то бабка, которая мучается бессонницей. И вдобавок её кусают комары, «так ты не слушай её, сразу бросай трубку, иначе зае*** от нечего делать».

Надо сказать, что в 19 лет я легко переносил день – ночь – сутки прочь и в 5 утра уже не спал в ожидании вызова. Прозвенел телефон, и я услышал старческий голос: «Алло, это скорая? А вы доктор? Что мне делать, не могу заснуть, всю ночь комары кусают…». – «Да, это скорая. Скажите, пожалуйста, вы их видите?» – «Кого, сынок?» – «Ну, комаров этих…» – «Ой да, они сидят на стенах и на потолке и зудят, заразы! По ночам не сплю, газеты читаю». – «А какие газеты?» (Наш разговор начинал казаться мне забавным.) – «“Правду”, “Труд”, ну, там “Сельскую жизнь” иногда…» – «Очень хорошо! Вас как зовут?.. Ну, так вот, Марья Ивановна, слушайте меня внимательно: берёте газету, лучше “Правду”, складываете её вчетверо, затаиваете дыхание, подходите к стене и хлопаете комаров!» – «Ой, сынок, большое вам спасибо! Но они ещё, наверное, и на потолке… Когда я вверх смотрю, у меня голова кружится. Может, вы приедете, поможете?». Да, поехать можно, делать всё равно нечего, но как записать причину вызова: «деинсектизация»[3], что ли? Меня же самого после этого вызовут к врачу! И я переадресовал вызов: «Вы сперва прихлопните тех, которые на стенах, а после 8 часов позвоните насчёт тех, которые на потолке», короче – подготовил «подарок» приходящей смене. Но бабка больше не звонила. А чего ей, старой одинокой женщине, надо было? Правильно, поговорить с кем-нибудь.

Практикум по ЧМТ[4]

После окончания медучилища, сразу не поступив в мединститут, я работал фельдшером на скорой в Славяногорске. Так как рядом со Святыми горами была лишь одноэтажная больница с терапией и неврологией, то хирургию и травму мы госпитализировали в ЦРБ Славянска. Если состояние пациента было стабильным, то расстояние в 40 км по трассе Харьков – Ростов мы проезжали примерно за час двадцать. Если же больному требовалась срочная операция и его как можно скорее нужно было доставить в больницу, то летел наш уазик с мигалками по короткой дороге: через село Мая́ки, по горкам и оврагам, и через каких-то сорок минут мы уже сдавали больного в приёмном отделении.

Дело было поздней теплой осенью с мелким дождичком. Глубокой ночью поступил вызов: мужчина 40 лет, черепно-мозговая травма + алкогольное опьянение. К тому времени, покатавшись полгода по вызовам и периодически заглядывая в «Руководство врача Скорой помощи», я, несмотря на свои 19 лет, чувствовал себя достаточно уверенно и даже был рад, что дежурил сегодня без врачей-«пенсионэров». Приехав (или лучше – прибыв?) на место, я увидел следы застолья с битой посудой и здоровенного мужика лет сорока, в тельняшке, пьяного вусмерть и пытавшегося то ли поздороваться со мной, то ли меня прогнать.

Он что-то неразборчиво мычал, так как с самого утра душевно сидел с друзьями и угощал их разносолами. По мере выпитого, слово за слово, они, видимо, все больше не сходились во мнениях насчет результатов прошедших выборов и прогнозов экономического развития, и, исчерпав аргументы за и против, друзья надавали хозяину квартиры в бубен и поспешили откланяться до приезда ментов.

Бубен этот, надо сказать, распух, глаза заплыли, зрачков не было видно, и продуктивному контакту пациент был уже недоступен. Пострадавшего надо было срочно везти в Славянск к нейрохирургу – и как можно скорее, пока гематома не сдавила разбухший в политических дебатах мозг. Чтобы полёт над Мая́ками прошёл успешно, перед погрузкой бесчувственного тела в скорую я, в соответствии с «Руководством по ЧМТ» и рекомендациями самого Лихтермана, вколол ему удвоенную дозу реланиума[5]. Затем с помощью водителя Алексея Иваныча уложил пострадавшего на носилки и загрузил в салон скорой. Сам сел рядом, руку на пульс больного – и: «Гони, Иваныч, через Мая́ки!»

Мы буквально взлетали на горки и падали в овраги. Я был уверен, что долетим-доедем, и постепенно меня начал одолевать сон. Устав держать руку на пульсе больного, я перешел к нейромониторингу[6], т. е. с интервалом минут в пять своей пяткой слегка придавливал ему кисть руки. Пострадавший на этот стимул отвечал что-то вроде «нн… на… ххх!», дергал конечностями и опять засыпал. Засыпал и я – на следующие пять минут, а потом стимул повторялся.

Пока действовал реланиум, все были довольны: больной спал, устав от политических баталий, фельдшер дремал, сидя рядом на жердочке, водитель мчал на всех парах, на ходу щёлкая семечки. В какой-то момент биологические часы прервали цепочку нейромониторинга: мозг фельдшера – его пятка – рука больного – пораженный мозг, и все, кроме водителя, отключились на некоторое время.

Первым проснулся мозг фельдшера, и его пятка начала суммировать пропущенные стимулы: в режиме точка-тире-точка давить на ладонь пострадавшего – проснись, проснись! Однако рефлекторная дуга была резистентна к стимулам, и вместо отдавленной левой ладони правая, здоровая рука очухавшегося от реланиума вмиг протрезвевшего мужика широким замахом чуть было не достала эскулапа: «Ты чё, ох***л! Ё***, я тебя, бл***!»

Уазик начало кидать из стороны в сторону в соответствии с замахами потерпевшего от нейромониторинга. В замкнутом пространстве салона скорой деваться было некуда. Понятно, что в такой ситуации мгновенно проснулся не только мозг начинающего светила медицины, но и рефлекс выживания. Спасло меня то, что в молодые годы я был тонким и звонким – мне удалось спрятаться в нишу от кислородного баллона. Мужик ещё постучал в окно к водителю, подёргал ручку двери, но выходить на ходу под тёплый осенний дождичек, видимо, не решился. Наверное, подумал: «Никого ж рядом нет, может, приснилось? Кстати, а куда меня везут? Домой, наверное. Щас бы пивка…»

Он опять заснул на носилках. Нейромониторинг я решил не возобновлять. Хорошо, что всё обошлось. Но водителю тоже пришлось попереживать: он же не знал, почему вдруг затих его фельдшер… Забирал одного больного, а мог бы привезти двух – и кто знает, кому первому потребовалась бы нейрохирургия!

Кашi – яблуки, мальчик – девочка

Я не открою ничего нового, если скажу, что рождение ребёнка – это всеобъемлющее счастье для родителей, братиков-сестричек, бабушек-дедушек и всей родни. Особенно, когда всё по плану: через 9 месяцев – и уже всё, и все подготовлены к появлению на свет маленького, всеми любимого человека. Вспомните, как это было у вас, мои дорогие читатели, и мне незачем будет расписывать всю эту радость.

Но, как известно некоторым родителям (и мне в их числе), не все дети с самого своего зачатия одинаково послушны, а некоторые непоседы вообще не высиживают все положенные 9 месяцев у мамы в животике – всё сучат ножками и норовят побыстрее выбраться на свет божий.

На этот случай есть врачи-акушеры, неонатологи («микропедиатры») и моя братия – анестезиологи, если самой маме нужно будет помочь родить безболезненно. Так и происходит день и ночь в роддомах и перинатальных центрах нашей необъятной родины.

Случаи же несвоевременных родов «в поле», воспетые классиками и запечатлённые на полотнах художников, оставим для школьного курса русской литературы. Это я к чему? Это я к тому, что те из моих коллег, которым в реальной жизни приходилось принимать роды «в полевых условиях», рассказывали мне про это отнюдь не высоким литературным слогом, потому что как, например, обеспечить стерильность в поезде, в котором вы с друзьями едете на рыбалку и, понятное дело, за рюмкой чая уже спорите, где будет лучше клёв, а рядом, в следующем купе, по паровозному свистку женщина начинает рожать? К тому же у неё оказывается поперечное положение плода, и необходим акушерский поворот за ножку.

Конечно, на первом полустанке уже ожидает скорая, но до него ещё стучать и стучать по рельсам, не превышая скорости следования пассажирского поезда. Я, разумеется, допускаю, некоторый перебор в рассказах моих коллег, но понять их могу, потому что сам тоже, сразу после медучилища работая фельдшером скорой, «родил» ребёнка – то ли мальчика, то ли девочку. Короче, слушайте.

Акушерство и гинекологию у нас в медухе вела Никитична – пожилой врач акушер-гинеколог, которая всем беременным советовала придерживаться «дiэти» – кушать «кашi та яблуки», потому что «у них вiтамiни, не буде проблем зi стiльцем, а через девъять мicяцiв ваша дитина як з гармати (то есть как из пушки) вилетить». На случай же экстренных родов или кесарева у Никитичны тоже был алгоритм: «насамперед (первым делом, значит) – викликаю Любов Михайлiвну» (опытную акушерку), и если у роженицы кровопотеря, то – «вiдразу (сразу) кальцiю хлорiд внутрiшньовенно!».

Конечно же, с лёгкой руки моего друга Вовы Петровича, нашего преподавателя по акушерству, мы прозвали ее Кашей! Забавно и весело было дежурить с Вовой в приёмном отделении роддома и ждать поступления рожениц по скорой. Смех смехом, а к родовспоможению мы подготовились основательно: два раза побывали на плановых родах и один раз, по дежурству, листая «Неонатологию», дождались экстренных: ребёнок как из пушки не вылетел, но родился розовеньким и сразу закричал на 9 баллов по шкале Апгар[7].

Мне этого было явно недостаточно, хотелось экстрима, и, возможно, поэтому я начал читать «Реанимацию новорожденных».

Про чеховское ружьё, наверное, все в курсе? Хотя сам Антон Палыч, выстрела, похоже, так и не дождался…

Дорогие коллеги, те, кому сейчас от пятидесяти, вспомните, как вы поступали в мединституты-академии! Ведь правда – быть врачом тогда было престижно и, может быть, поэтому большинству из нас так трудно было поступить в мед? К тому же (что сейчас скрывать?) во многие вузы можно было попасть только по льготам или по знакомству с солидной доплатой.

Убедившись в этом на своём горьком опыте, я устроился фельдшером на скорую, не теряя надежды на следующий год поступить во что бы то ни стало. Но для этого надо было найти медвуз, где за поступление не надо было бы давать взятку. В 90-х ещё не было интернета и социальных сетей с отзывами абитуриентов – и для того чтобы поехать посмотреть, как выглядит та или иная потенциальная alma mater, и почувствовать, какая там обстановка, я попросил своего старшего фельдшера Шурика отдежурить за меня неделю: по двое суток подряд с перерывом на сутки. Мол, потом я отдежурю за него.

Шурик был умным, и сам тоже вполне мог бы попросить за него подежурить, чтобы решить с поступлением, но в свои 25 он для себя уже всё решил: женился и успокоился. Но моё стремление ему было понятно, и здоровья работать по двое суток «за себя и за того парня» тогда хватало – он всегда шёл мне навстречу. Спасибо, Саша!

Ну, так вот, пока коллега работал по 48 часов подряд, я съездил в славный город Полтаву и, обедая там в столовке, стилизованной под украинскую хату, понял, что, кроме галушек, мне здесь, увы, ничего не светит. Денег было в обрез, поэтому вояжи по Незалежной в поисках «лiкарськой академii» пришлось пока отложить и вернуться к гонкам на уазике.

Когда я приехал на родную скорую, осунувшийся Шурик только и спросил: «Ну, как там?» и сдал полупустую сумку неотложки – похоже, укатали сивку крутые горки. Теперь настала моя очередь дежурить, да ещё в паре с терапевтом Май Ванной, которая после моей поездки «у Полтаву», стала называть меня не иначе как Кóнстантином Юровичем. Ну да ладно, разбиралась бы лучше в «аритмiях серця та лiкувала високий артерiальний тиск» не одним только дибазолом— цены б ей не было.

Откатались мы в первые сутки по полной, и утром впересменку с самим собой я принимал контрастный душ, когда в дверь постучала испуганная Май Ванна и сообщила: «Кóнстантин Юрович, вам термiново на вызов – пологи! А я пiшла до дому!» (Да валите! И как можно термiновей, очень вы мне там нужны со своим стетоскопом!)

Быстро обтеревшись полотенцем, вновь свежий и бодрый, несмотря на бессонную ночь, я сказал водителю: «Погнали, Иваныч, там, похоже, роды начинаются!». – «Куда погнали, Кóнстантин Юр…» – «Вот только без этого, ладно, Алексей Иваныч? Давай, пока я на вызове, заправляй полный бак: в Славянск в роддом поедем!» (Если успеем, конечно.)

Поднявшись в квартиру, я понял, что надо не успевать, а уже поспевать за стремительными схватками молодой роженицы. Пока мой водитель гонял на заправку, я успел собрать анамнез: 18 лет, первая беременность, вела здоровый образ жизни: прогулки на свежем воздухе, режим и здоровый сон, соблюдала диету – ела каши и фрукты. (Яблоки? Да, конечно, врач Нина Никитична в поликлинике посоветовала.) Срок? 8 месяцев, сегодня с утра начались схватки. (Ой, опять!)

Набираю магнезию[8]. «Болючий укол, но потерпи, сейчас схватка пройдёт, поедем в роддом».

Её супруг и отец будущего ребёнка, судя по всему – лет на пять-семь старше, спрашивает меня: «Не рано ей рожать? Всего 8 месяцев…» – «Да, рановато… (Но некритично: сурфактант – фосфолипидный слой, покрывающий и защищающий альвеолы лёгких изнутри – у ребёночка уже почти сформирован, значит, сам дышать сможет.) Сейчас о супруге вашей надо думать!»

Между тем схватки у моей первой роженицы достаточно болезненные и после укола магнезии стихают минут на 20, затем снова возобновляются. Она немного истерит, а будущий отец от стремительно надвигающегося счастья входит в ступор. Однозначно – надо побыстрей в роддом! На всякий случай – у меня в скорой акушерский чемодан, там есть всё для принятия родов в дороге… не дай бог!

Как вдруг:

– Ой, мне в туалет надо! Не успела…

Я знаю: это у неё лопнул плодный пузырь. Так и есть! Ну, всё, сейчас рожать начнёт! Сам между тем выглядываю в окно и вижу, что Алексей Иваныч подъехал с заправки. Молодец, успел вовремя! Поэтому кричу ошарашенному счастливцу:

– Давай бери её на руки и за мной в скорую! Ты что, жену до сих пор ни разу на руках не носил?! Давай быстро, иначе здесь родит!

В скорой: «Иваныч, гони быстрей, мы уже рожаем!»

Начало ноября, на трассе Харьков – Ростов гололёд, машину заносит на обгонах и из-за воя сирены и визга протекторов непонятно, кто кричит «Ма-а-а-ма!»: роженица или новоявленный фельдшер-акушер. Отец будущего ребёнка сидит рядом и, похоже, пребывает в ступоре. При очередных схватках показывается головка ребёночка, и я понимаю, что придётся принять роды прямо здесь и сейчас. (Никитична! Чтоб вы были здоровы со своими кашами та яблуками! Помочь мне некому, и ваша акушерка Любов Михайлiвна даже на ковре-самолёте нас не догонит!).

Несмотря на то что я от страха всё же придерживал головку ребёночка, препятствуя его появлению на свет, на очередном вираже он таки «вылетел как из пушки», но почему-то сразу не закричал и безжизненно повис у меня на руках. Вам бы, Нина Никитична, своим студентам больше про принятия родов надо было рассказывать, а не про то, как готовить каши! После акушерской обработки я начал понимать, что с новорожденным что-то не так, к тому же сама мамочка начала спрашивать: «Кто у меня родился?»

– Мальчик! – Кожа восьмимесячного новорожденного была в родовой смазке, и, как мне показалось, в паху, между ножек, была складочка с двумя привесками по бокам.

– А почему он не кричит? Он жив? Жив?.. Не молчите…

Я ещё раз потормошил ребенка и похлопал его по попке – он не подавал признаков жизни. Я открыл окно к водителю и крикнул: «Тормози, Иваныч!»

Наша скорая стала на обочине, сирена оборвалась. Я набрал в 2 мл шприц преднизолон[9], кокарбоксилазу и глюкозу с аскорбинкой (как прописано в «Реанимации новорожденных»). Но чтобы живительная смесь полностью попала в организм ребёночка, надо перекрыть обратный ток крови к матери, то есть наложить зажим на пуповину. Я вспомнил, что это необходимо было сделать в первую очередь! Ведь для того, чтобы плод стал ребёнком, надо прервать его кровоснабжение от матери через пуповину, тогда к нему прекратит поступать кислород и накопится углекислота, которая возбудит дыхательный центр в продолговатом мозге – и произойдёт первый вдох. Далее, по версии эскулапов XVII века Уильяма Харви и Натаниэля Гаймора, одновременно с закрытием артериального протока и овального окна[10] ребёнок начнёт дышать собственными лёгкими.

Тем не менее в прошлом, ХХ веке, прописанная живительная смесь в таких случаях тоже была не лишней.

Закончив инъекцию, я обработал пуповину между двух зажимов и стерильными ножницами отсёк её, то есть прервал кровоснабжение плода от матери, затем запеленал ребёночка и, передав его ничего не понимающему отцу, сказал водителю: «Не гони так, Иваныч, спешить уже некуда, все разобьёмся…» – и отвернулся, глядя в окно. Всё, приехали…

Никаких чувств я уже не испытывал – наверное, после бессонной ночи и всего пережитого тоже впал в ступор. На некоторое время в салоне скорой наступила тишина. Но Алексей Иваныч, видимо, единственный из нас не потерял надежду: он выжимал из уазика последние лошадиные силы, гнал на предельной скорости по гололёду, с воем сирены обгонял машины и вылетал на встречку, не думая о последствиях.

В таких случаях пишут: я не помню, сколько это продолжалось, но на очередном вираже пронзительный крик маленького человека заглушил сирену и вывел всех нас из ступора.

Он закричал, засучил ножками и через пару минут был уже розовенький! Я опомнился и с некоторым опозданием всё же сказал мамочке: «Поздравляю! У вас родился сын!». Но ребёнка снова пришлось вручить счастливому отцу, потому что с самой молодой мамочкой что-то происходило. «Ой, я опять рожаю!» (Хватит одного, милая!) – «Это детское место отходит. Всё нормально, уже подъезжаем». (Не кровани только напоследок!)

И вот так, дорогие коллеги, даже не успев поставить роженице вену на случай кровопотери, я благополучно передал в приёмном отделении роддома Славянска здоровую мать и живое дитя. Я наконец начал осознавать что самостоятельно принял роды. Стал заполнять сопроводок – и всё не мог закончить: мешали слёзы – то ли радости, то ли усталости. Акушерка роддома помогла мне собраться: «Какой пол ребёнка?» – «Мальчик». – «Какой же мальчик, когда это девочка? Ты куда смотрел? Лет-то тебе сколько, а, доктор?» – «Лет?.. Девятнадцать… и я ещё не доктор. Были стремительные роды. Ребёнок родился недоношенным, кожа была вся в складках и родовой смазке, может, это и девочка… хотя родился мальчик». – «Езжай домой отдыхать, акушер юный!»

Позже я звонил в славянский роддом, спрашивал: как там ребёнок, которого восьмимесячным привезли по скорой из Славяногорска? Мне отвечали, что девочка по своему гестационному[11] возрасту две недели была в кувезе, а потом её с мамой выписали. Вроде бы всё у них в порядке.

С тех пор прошло уже 30 лет. Каждый раз, приезжая домой в отпуск, я хочу узнать, как сложилась судьба этой девочки: всё ли у неё в порядке, здорова ли, счастлива? Наверное, уже у самой есть дети. Но, честное слово, боюсь: вдруг что-то у неё не так? Ведь мы живы надеждой, и я очень хочу верить, что помог родиться счастливому человеку.

Крутой чел

В жизни каждого из нас, независимо от его статуса и социальной ответственности, несомненно, встречались яркие личности, которые появлялись неожиданно и были буквально глотком свежего воздуха. Так же неожиданно и по разным причинам они исчезали, успев нас мотивировать и предопределить наши дальнейшие поступки.

О чём может мечтать на дежурстве вечером поздней осени 19-летний фельдшер скорой – прошлым летом неудачливый абитуриент донецкого меда? Все друзья которого сразу после медучилища уже поступили: кто в питерскую военмедакадемию, кто в харьковский фармацевтический, да в тот же ДонМИ на педфак… Он пока только фельдшер и не может себе позволить отвлекаться на мечтания, потому что в ожидании вызова решает задачи по физике из учебника Гольдфарба, которые задала ему репетитор Галина Трофимовна Забрудская. 100-процентное поступление в вуз было гарантировано всем её абитуриентам. Она была талантливым учителем! К тому же в Советском Союзе педагоги, как правило, были достаточно строги и требовательны – и, надо сказать, это чаще всего приводило к хорошему результату. Два поколения учеников Галины Трофимовны могут это подтвердить!

Мой батя и два дядьки рассказывали, что не боялся Касторку (так её звали школьники первого поколения) только дворовый лохматый пёс Джек, которого они запускали в подъезд, когда Галина Трофимовна, не дожидаясь, пока жизнь строго накажет братьев Леушиных и моего деда вызовут к директору, сама приходила посмотреть, чему учат в семье этих «трёх танкистов».

Так что хотя мелкий осенний дождик и навевал, как ему и положено, тоску, цель будущего эскулапа, то есть меня, была ясна и определённа: чтобы вырваться из этого скучного городишки, на следующий год надо обязательно поступить! Иными словами: «Товарищи учёные! Вольт – Ампер – Ом! Паскаль, Ньютон с биномами… Главный академик Иоффе! Я не пью коньяк и даже кофе. Ну, помогите же стать студентом меда!».

В это время врач-терапевт нашей смены Майя Ивановна, коротая время дежурства в горизонтальном положении на кушетке, во сне, наверное, услышала мою мольбу и проснулась одновременно с телефонным звонком.

– Константин Юрович! Вызов в госпиталь! Ножевое!

Поясню молодым коллегам, что в 1990-е годы в медицине происходило то же, что и в стране под названием СССР в эпоху её распада. То есть для того чтобы прооперировать проникающее ножевое ранение брюшной полости с пересечением ворот печени, сопровождающееся острым массивным кровотечением, пострадавшего надо было из военного госпиталя Славяногорска отправлять на операцию в Славянскую горбольницу, потому что военврачи по ночам не дежурили, а вместо этого подрабатывали в том же Славянске.

Итак, ногу в стремя, Май Ванну – в дальний угол салона, и вот уже наш уазик через КПП въезжает на территорию воинской части и по кровавым следам с сумкой «неотложки» в руках я врываюсь в нестерильную операционную.

На полу на носилках лежит в луже крови мужичонка: бледный, что больничная простыня, со слабым пульсом на сонной артерии и почти уже не дышащий. Рядом с пострадавшим вижу незнакомого доктора, который особо не суетится «под клиентом», но толково руководит всем процессом, – похоже, это анестезиолог. И очень хорошо, что я уже не один, и терапевт Май Ванна здесь совсем не нужна – ехала бы домой к внукам…

Открываю сумку «неотложки».

– Обезболивать будем? У меня есть промедол!

– Давайте, коллега, пока ещё не поздно! Скажите, пожалуйста, в скорой есть инфузионные растворы и вазопрессоры[12]?

– Да, конечно!

– Очень хорошо! Вену поставили? Пульс на сонной есть? АД не определяется? Так его и нет… Девочки, всем спасибо! Поехали, коллега! Я подышу… (ручным мехом Николая Ивановича Пирогова – ИВЛ времён Крымской войны).

И так всю дорогу этот высокий и худой как жердь неопределённого возраста чел в колпачке имел вид спокойный и невозмутимый. Правой рукой методично дышал, пальцами левой контролировал пульс на сонной артерии, а в процессе ресусцитации[13] поинтересовался:

– Какая клиника сегодня принимает ножевую травму?

«Склифософского или Джанелидзе? Ты чё, в Питере, дядя?!..»

Я вошёл в раж и, измазавшись в крови, с помощью салфеток и бинтов зажимал раненому фонтанирующую кровью пробоину в области правого подреберья, переставлял капельницы (вернее – струйницы) с физраствором и полиглюкином[14] (не взыщите: 90-е!), после одобрения: «Да, коллега, вводите!» – через венозный катетер вводил что-то ещё и ёще, но больному, как тому лосю, было всё х***вей и х***вей…

Май Ванна, сжавшись в углу, тоже участвовала в процессе:

– Дывысь, шоб чемодан не впав! (Смотри, чтобы не опрокинулся чемодан и не разбились ампулы! Как потом списывать будем?)

Вспомнив бабушку Майю Ивановну, которой впору было бы внукам сказки на ночь рассказывать, а не рассекать с командой ночного дозора по донецкой степи, хочу поблагодарить своих коллег, которые в процессе реанимации садятся за компьютер описывать тяжесть состояния больного, фиксируют на диктофон мат-перемат Леушина со товарищи, по минутам списывают наркотики и псхихотропы и впоследствии не имеют вопросов со стороны администрации лечебного учреждения. Наверное, доживи Майя Ивановна до сегодняшних дней, она вполне комфортно чувствовала бы себя в нашей оптимизированной медицине.

В приёмном отделении Славянской ЦРБ нас встретил хирург, сразу понявший, что прогноз – неблагоприятный.

– ЧТО вы мне привезли?! – И тут же закурил.

Но ночной дозор продолжал сердечно-лёгочную реанимацию в приёмном отделении: анестезиолог правой рукой дышал мехом, а левой пытался выбить сигарету из пачки, фельдшер не унимался и, стоя на коленях, качал больного, Майя Ивановна писала сопроводок.

Наконец – фельдшер: «Куб адреналина – и всё!» Анестезиолог: «Вы уверены, коллега?» Хирург: «Ребят, да тут давно уже всё!» Анестезиолог: «Мой коллега пока так не считает!»

Хирург чиркнул зажигалкой. Анестезиолог помотал головой.

– Сейчас перекурим, подожди немного…

Фельдшер: «Пульса на сонной нет, зрачки широкие без фотореакции. Всё, прекращаем реанимацию!» Анестезиолог: «Вы уверены, коллега?» Фельдшер: «Да».

Анестезиолог – хирургу: «Вопросы есть?» – «Вопросов нет!». Фельдшер: «Тело оставляем, сами возвращаемся! Майя Ивановна, вы всё списали?»

По дороге домой Майя Ивановна ехала в кабине с водителем: там было «тэпло» и «не палыли» (не курили). Мы с новым коллегой наконец познакомились – в том же салоне со ставшим скользким полом.

Виктор Ильич (так звали анестезиолога) первым пошёл на контакт и рассказал, что приехал работать в Славяногорский госпиталь из ленинградской Военно-медицинской академии, потому что устал от большого города и хотел бы спокойно доработать до пенсии и умереть на родине.

Вид у него в 47 лет и впрямь был несвежий.

– Родом я из здешних мест. Подростком получил травму и ослеп на один глаз, от чего сильно комплексовал. Тоже, как и ты, окончил Артемовское медучилище. Когда узнал, что в Ленинграде делают операции по восстановлению зрения, оставил записку сел на поезд и уехал в Питер, просто сбежал из дому. Полгода проработал фельдшером, потом поступил в мединститут. По окончании не знал, по какой специальности идти в интернатуру. Но повезло, получил распределение в Военно-медицинскую академию на кафедру анестезиологии-реаниматологии. И там уж отвёл душу: работал под руководством (он стал перечислять корифеев, кого – уже не помню), написал несколько статей. Оперировать глаз времени всё не было, так на всю жизнь и остался одноглазым (про себя я потом так его и называл). А сейчас – устал, хочу спокойно пожить на родине. Правда, мои (жена и дочки) не хотят переезжать.

– Я вот тоже думаю…

– Да, я заметил, знания и хватка у вас есть (иными словами: достал меня вопросами и качал до тех пор, пока сам чуть не помер). Вам, коллега, поступать надо обязательно!

Потом я напросился к нему в операционную. Виктор Ильич, не моргнув правым глазом (потому что левый отсутствовал), дал добро. И, читая в электричке «Руководство по анестезиологии» Бунатяна и «Руководство по реаниматологии» Дарбиняна, я стал один-два раза в неделю приезжать в госпиталь на операции. Помню, что работал В. И. незаметно для хирургов: солдат заснул – проснулся – экстубировался – поехал в палату. Ничего особенного, несмотря на четырёх-пятичасовую резекцию желудка по Бильрот-2. После операции в ординаторской мой первый учитель по анестезиологии закидывал на стол ногу на ногу – прямо на стопку историй болезни и закуривал беломорину. Чёрт одноглазый!

Я тоже хотел таким быть. Сейчас, имея 20 лет стажа в анестезиологии и реанимации и «синдром выгорания», мысленно задаю ему вопросы: «Что ж в госпиталь хирургов-то не вызвал? Надо было больного с ранением воротной вены, истекающего кровью, 40 минут трясти в скорой?! Чего не заинтубировал, центральную вену не поставил, а, дядя? Приехал спокойно доработать и умереть на родине, а тут вдруг “война в Крыму, всё в дыму” и фельдшер в теме! Просто исполнил ритуальный танец: сопроводил больного в последний путь – и всё?»

И благодарю – тоже мысленно: «Пока мой коллега уверен, что у больного, несмотря на всё, есть шанс на выживание, – надо продолжать реанимацию!» Иногда работает. А уж «Спасибо, коллега!» помогает всегда – независимо от возраста и статуса. А как профессиональную ответственность повышает…

От сессии до сессии… пьют чай студенты весело!

Известно, что от сессии до сессии живут студенты весело. Если, конечно, они настоящие студенты (например – как мы с братом): науку схватывают на лету, живут в общаге, на занятия ходят нерегулярно, прогуливают или просыпают лекции, потому что где-то крутятся (подрабатывают по ночам или торгуют) – и в результате имеют неотработанные «нб» («не был») и, как следствие, недопуск к сессии.

За разрешением отработать всем разгильдяям надо было идти в деканат, объяснять причину пропусков, или предъявлять справки о болезни с синими печатями либо о донорстве (в пределах одного объёма циркулирующей крови, разумеется), или так расстараться, чтобы о тебе позвонили на кафедру и при пересдаче ты мог сказать преподу, от кого ты… И твои проблемы решены!

По мере возможности каждый студент, если, конечно, он настоящий студент, выбирал свой вариант. Не в обиду коллегам замечу, что хорошие мальчики и девочки, живущие в нынешнем Днепре дома, с родителями, без вечной проблемы, где взять бабло, нами, оторвами, студентами не считались. Ну да ладно: короче, слушайте.

Невероятное события произошли в то время, когда уже были сданы два главных предмета первого курса: анатомия и «гиста» (гистология), я перешёл на второй курс, т. е. задержался в мединституте, хотя его почему-то переименовали в ДГМА. Как известно, со второго курса студенчество только начинается: уже необязательно зубрить, можно и погулять, и подработать. И начались мои дежурства в реанимации хирургического профиля, но с элементами психиатрии. Помню, как после замеров АД[15] аппаратом Рива-Роччи и ЦВД[16] аппаратом Вальдмана, выполнения инъекций и подключения капельниц, я не мог найти одного больного, прооперированного по поводу прободной язвы желудка, у которого на третий день после операции развился синдром отмены с делирием, и он всё ждал, что вместо ватки, смоченной спиртом для укола, ему наконец принесут хоть немного выпить – только лишь для того, чтобы поправить здоровье. Потеряв надежду на добрых докторов, он спрятался за дверью с металлическим судном, решив, наверное, подкараулить старшую медсестру со склянками заветного лекарства, но дождался профессора Е. И. Калигуненко с врачебным обходом! Елена Ивановна получила легкий сотряс, больного седатировали и мягко зафиксировали в койке, а вечером мы уже принимали пострадавших в ДТП.

В другой раз на дежурстве перепуганный медбрат, вдруг потеряв субординацию, начал громко звать врача-реаниматолога, но почему-то по фамилии: «Рыбалкин!». Охреневший Андрей Александрович выбежал из ординаторской и увидел, как подоспевший раньше него хирург обнял матрасом и зажал в углу здоровенного голого мужика после панкреонекроза[17], с дренажами в животе и с разбитыми бутылками-звёздочками от капельниц в руках.

Матрас был толстый, и разбитое стекло оставалось в поролоне, пока в шприц набиралась спасительная «галка» (галоперидол[18]).

После таких дежурств в серое время года, следуя на учёбу под моросящим дождиком, я держался до последнего, но ноги сами поворачивали налево, в общагу, – и я отрубался на две пропущенные лекции, именуемые студентами всех днепровских вузов «лентами». «Нб» – допуски – отработки, потом снова «нб», а по мере их накопления – ненавязчивые просьбы нормальных преподов немного помочь с ремонтом или переездом в другую квартиру, как правило – заканчивающиеся застольем и заверением, что с «патанатомией, если вы, к примеру, знаете, что такое “литопедион”[19], у вас проблем не будет, а биохимические формулы цикла Кребса[20] просто понять нужно – и они сами запомнятся».

Да, на других кафедрах проблемы были, но они как-то решались. Замдекана, добрый микробиолог Владимир Николаевич, спрашивал меня уже как своего, немного шепелявя:

– Тебе кто «нб» поставил? Д`цент Мякушкин? (Нормальная физиология.) Катя, выпиши Леушину допуск, ему (плохой) Мякушкин опять «нб» влепил!

А ведь я опоздал всего-то на пять минут и просто попытался открыть дверь: я ж не знал, что он уже запер её на ключ… После нескольких энергичных попыток проникнуть в аудиторию я чуть было не выломал эту преграду между собой и знаниями, и Мякушкин выгнал меня с практических занятий до конца семестра, а увидев на лекции, начал задавать вопросы на засыпку. Я, как мог, выкручивался, но на его последний вопрос: «Леушин, что это вы там шепчете? Я ведь по губам хорошо читаю!» – так и не ответил.

И биохимия мне никак не давалась. После ночных дежурств в реанимации цепочки цикла Кребса никак между собой не соединялись и мой аэробный гликолиз[21] всё сбивался на анаэробный[22] путь с двумя АТФ вместо ожидаемых 36, что, как известно, приводит к недостатку кислорода, вызывающему учащенное дыхание…

Преподаватель по биохимии – ничего так себе женщина – похоже, уже готова была сама отдаться, так я её достал своим быстрым циклом превращения холестерина в тестостерон!

Итак, второй семестр второго курса. Началась общая хирургия с базой в ЖД больнице и кафедрой на 2-й Рабочей: добираться из центра – не ближний свет.

Я как-то не сразу понял, что препод по общей хирургии не такой «академичный», как другие кафедралы: худой уставший старик с обвислыми седыми усами, страдающий язвой желудка, закончив 3–4-часовую операцию, занимался с нами на 4-й, последней ленте. Фамилия его была хорошо знакома нашему старшему поколению – Хрущёв. Сначала он выпивал но-шпу от желудка и, тут же закуривая, спрашивал про дезинфекцию рук хирурга по Спасокукоцкому[23] – Кочергину[24] (наверное, памятуя своих однокашников). Под действием анальгетиков и спазмолитиков он терял нить разговора, и дальше шли размышления на вольные темы с уклоном в абдоминальную[25] хирургию. Меня спасало то, что некурящие мальчики и девочки, невольно вдыхая табачный дым и постигая хирургию в теории, задавали деду вопросы и – главное – заслоняли кресло, на котором спал я, уставший от ночной практики в реанимации-анестезиологии Больницы скорой помощи.

Потом я, набрав ночных дежурств, вообще забил на общую хирургию и не приезжал несколько раз подряд. А что? Система ведь отлажена: пропуск – «нб» – допуск (украл – выпил – в тюрьму!). Я ж настоящий студент, джентльмен удачи!

На всякий случай утроил свою кровопотерю (из одной донорской справки на цветном ксероксе сделал ещё две – методист Катя в деканате как-то даже обратила на меня внимание, но я постарался включить «бледного астеника»). Всё нормально, в режиме стресс-нормы, сдам всё на последнем занятии! И тут началась череда непредвиденных событий.

На последнее занятие Хрущёв не явился сам, устал или заболел – уже не помню, это неважно. Доброжелатели из хороших мальчиков и девочек передали мне, что он всё закроет на зачёте 7 июня. Я на время успокоился. Но про 7 июня я сначала забыл, а потом, вспомнив 6-го, забил, потому что случилось то, о чём в 90-е пел вездесущий Шуфутинский: «Две погасшие свечи снова вспыхнули в ночи, и шальная искра вновь в душе зажгла любовь» – и я поехал на свидание в другой город, как всегда – без билетов.

Вернулся, а мне и говорят: Хрущёв нам (т. е. хорошим студентам) зачёт поставил автоматом (видать, дед и впрямь уработался), а тебе просил передать, что не поставит: мол, пусть идёт на кафедру. Хорошенькое дело! Зачем же тогда мне отрабатывать, если зачёта всё равно не будет?

Но жизнь была бы скучна, если бы у меня в Днепропетровске не было дяди Левы! Ох уж эти вездесущие еврейские родственники… Сейчас я вас с ними познакомлю: короче говоря, троюродная сестра нашей мамы, тетя Галя, прожив одинокую жизнь в Тюмени, приехала в Днепропетровск к другой моей тете, самой любимой, – Вале, и они придумали выдать вышеупомянутую бездетную тетю Галю за друга детства моего дяди Толи – вдовца дядю Леву. Дядя Лева оказался маленьким, сутуленьким, но очень подвижным и смышлёным доброжелательным евреем, который, ко всем его достоинствам, не занимался ростовщичеством – т. е. ежемесячно занимал нам с братом на двоих 10 гривен до зарплаты, потому как на стипендию настоящие студенты не рассчитывали. Во время наших визитов с единственной целью занять денег он сначала кормил нас ужином, обстоятельно спрашивая, как дела, в который раз рассказывал, как ему оперировали грыжу во 2-й Рабочей больнице, и приговаривал за чаем: «Я там всех знаю, если надо помочь – обращайся».

Разговор обычно начинал утомлять, и надо было решаться. Дядя Лева, вы хороший, но у меня другие проблемы: дайте же наконец денег до зарплаты! Дальше по протоколу: «Это тебе или Серёже? (Либо Косте – смотря кто пришёл за деньгами.) А Серёжа (или Костя) не обидится, если я сейчас тебе дам денег?» Боже, какой же вы, дядя Лева, наивный! У нас же чёткий график, кто в этом месяце к вам идет за деньгами, а кто в следующем! Если мы с братом уже последний сухарь пополам ломаем, так кто на кого обидится? Давайте, вытаскивайте побыстрей десятку – и я поехал, утомили уже, честное слово! При этом он никогда не спрашивал, когда отдадим. Давал в долг, как будто просто помогал бедным родственникам. Спасибо, дядя Лёва, и здоровья вам сегодня, на 9-м десятке!

Но вернемся к неотработанным «нб» по хирургии. Всё лето после второго курса я ждал, что меня вызовут в деканат, спросят про несданный зачёт по общей хирургии, а после просто отчислят. Как же можно переходить с курса на курс без зачёта?

Рис.0 Разряд!.. Ещё разряд!

Фото из открытого источника

Каникулы я проработал в реанимации медбратом. Во всей 6-й общаге на 1-й Победе кроме нас с братом жили ещё в 2–3 комнатах. Особенно жизнь кипела где-то на 11–12 этаже: вечером там под шансон кто-то кому-то обещал: «А я сяду в кабриолет и уеду куда-нибудь, если вспомнишь меня – забудь, а вернёшься – меня здесь нет…», потом летели вниз и разбивались бутылки, а теплой летней ночью из раскрытого окна раздавались протяжные женские стоны. Мой брат Серега, студент строительного интитута, днем чертил несданный сопромат[26] или ЖБК[27], через ночь разгружал самолеты с сигаретами из Лиссабона, а в перерывах перманентно знакомился с нашим новым соседом – Русланом, которому дали разбитую комнату напротив нашей, и он каждый день занимался ремонтом. Я тоже работал по летнему графику – сутки через сутки. Днем отсыпался, а ночью также знакомился с соседом, который мог до утра не переставая травить байки и анекдоты вне зависимости от количества выпитого. И было непонятно, от чего иногда вдруг так хочется отлить – от пива или от очередного случая из практики (Руслан тоже поработал в психонаркологии).

Через неделю нам, постоянным клиентам Нагорного рынка, на заказ «как всегда» сперва выставляли по две бутылки «Черниговского», потом ещё по две, потом… мы уже не считали, и только под утро я расплачивался как заправский ветреный поэт, вдохновенно подписываясь от его имени.

Так лето красное и пролетело. И что дальше? На третий курс без зачёта? Вы серьёзно? Так не бывает! К счастью, меня в который раз спасло то, что опять очень вовремя «две погасшие свечи снова вспыхнули в ночи», и утром 1 сентября, дабы избежать позора отчисления на академической линейке, я снова уехал в другой город, как всегда – без билета, отдохнуть душой и телом после летней пахоты в реанимации. Тем более что меня, оказывается, там снова ждали. Как хорошо, что тогда не было смартфонов и всяческих мессенджеров – и каждая встреча была непредсказуема!

Возвращался рано утром 4-го – и на привокзальной площади почему-то первым подошёл 7-й трамвай вместо 1-го. Но, поскольку он тоже шел до Нагорки, я сел в него. Дремал недолго, проснулся от того, что трамвай резко затормозил и упала моя сумка.

– Вот блин, трамваи водить не умеют! Почему не едем?

– Там человек на рельсах, переехали по ходу!

– Так, где? Да, похоже на то: кровопотеря, травматическая ампутация правой ноги и левого предплечья. Мужики, давайте снимайте ремни, сейчас жгуты наложим! И в скорую звоните, срочно! Сознания нет, один зрачок шире другого и на фонарик не реагирует, пульс на сонной артерии слабый и редкий. Диагноз ясен: эпидуральная гематома[28], кровопотеря и травматический шок!

Сдал «скорикам» и поехал в другом трамвае. Женщина рядом взяла и пересела, бабка почему-то подозрительно смотрит. Е-моё, я ж без перчаток был и руки не вытер! Короче, граждáне, освобождайте свои кошельки, снимайте кольца, серьги и часики!

В общаге я привел себя в порядок. Надо сказать, что ситуация на рельсах привела меня в стресс-норму – и я бодро пошёл в мединститут. Важно было по реакции хороших мальчиков и девочек на моё появление понять: отчислен ли? У меня отлегло от сердца, когда один из мальчиков радостно воскрикнул: «Костя, а ты знаешь, сколько тебе “нб” поставили?» А девочки защебетали: «Как теперь будешь отрабатывать?»

Я готов был обнять хороших мальчиков и расцеловать хороших девочек!

На третьем курсе общая хирургия продолжилась, но вёл её уже не Хрущёв. Несмотря на всю абсурдность ситуации, я размышлял, как всё-таки сдать этот злополучный зачёт за второй курс. Узнал, что Хрущёв по субботам является на обходы в свою ж/д больницу.

Я пару раз собирался к нему приехать, покаяться и сдать этот зачёт. Но каждый раз в субботу утром я садился в троллейбус маршрута «Б», проезжал несколько остановок и понимал, что, наверное, надо было сесть в «А», но сил после вечера пятницы хватало только на то, чтобы ехать в одном троллейбусе – и то без пересадок.

После нескольких безуспешных попыток я понял, что маршрут «А» для меня закрыт, и – в омут с головой! – начал жить как нормальный студент. Наш новый друг Руслан с моим Серёгой играли на гитаре – и мы начали ходить в гости к девушкам, умницам и красавицам, к тому же настоящим студенткам. Наконец, уже под конец первого семестра третьего курса, на практике в ж/д больнице я увидел своего бывшего преподавателя по хирургии и не сразу узнал его.

Видимо, и впрямь язва доконала: Хрущёв похудел, осунулся и, увидев меня, уже не вспыхнул праведным гневом. Поняв, что в таком состоянии он будет готов к контакту, я подошёл к нему и поздоровался:

– Здравствуйте, Иван Владимирович! Как ваше здоровье? Вы у нас вели хирургию, помните?

Бедный Хрущёв уже, наверное, забыл, кто я такой, поэтому спокойно ответил:

– Приезжайте ко мне на следующей неделе, мы с вами обо всём переговорим.

– Мне бы зачёт… (Только не спрашивайте, за какой курс!)

– Принесите допуск с деканата!

Какой, на хрен (прости Господи!), допуск за неотработанные «нб» второго курса, если я сейчас на третьем? Что мне в деканате на это скажут? Тут даже добрый замдекана Владимир Иванович со своими диплококками[29] не поможет! Ладно, приеду с новыми знаниями, а вместо допуска в знак благодарности привезу лекарство, так сказать – «от чистого сердца». Так что зовите своего лепшего друга доцента Тымчука, накрывайте стол и ждите, за мной не заржавеет!

Я таки запомнил, где маршрут «А», где «Б». Подготовился основательно: в очередной раз пролистал учебник «Хирургические болезни», купил три снаряда: бутылку шампанского, бутылку беленькой и бутылку коньяка. Всё, поехали!

Захожу на следующей неделе: стук-стук, можно? Только осторожно, потому что мой Хрущёв сидит скрючившись и смотрит куда-то в сторону, а на столе вместо пепельницы открытый «Алмагель» с анестезином[30]. Значит – обострение язвенной болезни.

Рядом, на «моем» кресле, сидит его коллега доцент Тымчук и, не отвечая на моё «Здрасьте!», сразу спрашивает: «Зачем пришёл?» – «Я бы хотел отработать пропущенные занятия!» – «Допуск с деканата есть?» – «Мы с Иваном Владимировичем обо всём договорились. Но если он себя плохо чувствует, может, вы у меня примете?». И для подтверждения слегка встряхнул сумку – раздался легкий перезвон. «Уходите!» Что-о-о? Может, они плохо слышат? Я встряхнул сумку сильнее. «Приходите с допуском!» Да е-моё, что же это такое?! Я чуть не разбил бутылки в сумке. «Допуск с деканата!» – прохрипел дед Хрущёв. Всё ясно – вам сейчас нельзя. Я вышел.

Наверное, не надо рассказывать, где разорвались снаряды? Наша общага на 1-й Победе, к счастью, не пострадала.

Скоро я понял, что совершил первую врачебную ошибку, и не только по общей хирургии, но и по пропедевтике[31] хирургических болезней зачёта не заслуживаю. Предлагать алкоголь язвеннику в стадии обострения – всё равно что больному с острым инфарктом в кардиогенном шоке дать прикурить. Между тем болезнь моего преподавателя прогрессировала, он уже лежал на койке в хирургическом отделении. Я, грешным делом, стал думать, как в случае отрицательной динамики облегчить ему уход в мир иной. Ведь неспроста так мучается. Видимо, слишком много настоящих студентов повидал на своём веку. Наверное, надо прийти с передачкой (творожок сладкий или кефирчик для стула), напомнить о своём несданном прошлогоднем зачёте и дать возможность… Короче, перед неотвратимым exitus letalis помочь снять грех с души (простите, православные, что хотел заменить собой священнослужителя!).

Тем временем старому хирургу стало ещё хуже, о чём мне сообщили хорошие мальчики и девочки: «Костя, ты знаешь, что Хрущёв уже в реанимации?» Так, всё, надо решаться! Я купил нежирный творог и однопроцентный кефир. В реанимацию не пускают? А я работаю медбратом в реанимации (не спрашивают ведь, в какой больнице!), сейчас как раз на практике.

Хрущёв лежал в двухместной палате, с катетером в подключичной вене и капельницей, на моё появление не отреагировал – наверное, ему было уже всё равно или не узнал меня в маске. На второй койке расположился с газеткой его друг-хранитель доцент Тымчук.

– Здравствуйте, Иван Владимирович, как ваше здоровье?

– Ничего, спасибо.

Я вижу – совсем ничего ему бедному уже не светит. Допмин[32], что ли, капается в подклюк?

– Помните, я хотел вам сдать, но вы попали в больницу?

– А, это снова вы… Принесите допуск с деканата!

– Но я сейчас на третьем, а зачёт за второй, творог нежирный и кефир одно…

– Допуск с деканата… – прохрипел дед.

– Уходите, не мучайте его! – хлопнул газеткой Тымчук.

Видимо, мой Хрущёв, как и его всем известный тезка, хотел умереть коммунистом. Я отпустил ситуацию, а зашедший настоящий медбрат этой реанимации прибавил допмин в капельнице.

Прошёл Новый год. Начался второй семестр третьего курса, несданный зачёт за второй курс спрятал от декана, наверное, Николай Чудотворец (я его сам просил!). В апреле было тепло, и, несмотря на прошедшую Пасху, хорошие мальчики и девочки принесли очень неблагую весть: «Костя, тебе Хрущев зачёт так и не поставил? А ты знаешь, что уже некому? Он умер!»

Как же так? Умереть, не завершив дела земные? Как ему теперь там, на небесах, а? Мне-то, мне что теперь делать?

Я понял, что ситуация вышла за пределы понимания: заканчивается второй семестр третьего курса, а у меня нет зачёта за второй семестр второго курса. Впереди экзамен по общей хирургии. Непонятно, почему на кафедре до сих пор не видят несданный зачёт, но это непременно обнаружится перед экзаменом – и что тогда? Сейчас я понимаю, что хорошие мальчики и девочки хоть и не были мне друзьями (напротив, при случае желали мне «всего хорошего»), но декану меня не слили. Респект!

Итак, диспозиция: Хрущёва (ни того, ни другого) уже нет в живых. Зачёт ставить некому. Идти в деканат можно уже только с вещами. Единственный выход – это самому себе поставить зачёт. И я был уже почти готов к этому, как вдруг… К операции я привлёк своего проверенного кореша Саню – мы работали в одной реанимации, он учился курсом старше, был опытней во всех отношениях и предложил взять в разработку двух девушек-медсестер, которые кроме работы в больнице ещё и подрабатывали лаборантками на этой злополучной кафедре хирургии. Девушки, кажется, были сестрами, поскольку походили друг на друга милыми лицами, длинными ногами и узкими талиями, обе с длинными волосами. Саня явно увлёкся своей идеей.

– Костик, давай только сразу договоримся: моя светленькая, твоя – чёрненькая, лады? Тогда тащи две бутылки шампанского, и всё будет в ажуре! Повод? Друг не сдал зачёт по хирургии, давайте же выпьем за любовь и дружбу и сами ему поставим, хороший ведь парень, а?! Где ключи от сейфа с журналами за второй курс?

– Сань, ты уже выпил, что ли?

– Нет, правда: они сегодня как раз дежурят в химии (терапии). Если ключи не отдадут, может, сами отдадутся? Попытка – не пытка. Пойдём, хоть на чай напросимся…

Короче, на чай мы напросились, но к делу без шампанского (на работе ведь!) так и не приступили. А на следующий день утром я поехал на работу, и вдруг навстречу – мой дядя Лева.

– Здрасьте, дядя Лева!

– Здравствуй, Костя! Как дела, почему не заходишь? (Так с деньгами сейчас нормально, зачем мне ваши еврейские разговоры с подтекстом?) Помощь не нужна? Мне ведь там грыжу оперировали, я всех на кафедре знаю!

– Дядя Лева, тут такое дело, надо зачёт сдать…

– Знаешь, Костя, приходи ко мне завтра вечером, проговорим.

За ужином дядя Лева сообщил: в субботу на кафедре будет женщина – Галина Васильевна, скажешь, что ты от меня, она решит твои проблемы.

Приезжаю на кафедру и – прямо с порога:

– Здравствуйте! (Эта, что ли, очкастая мымра – Галина Васильевна? Бейджиков тогда ещё не было.) Я Леушин!

– ???

– Я от Льва Иосифовича!

– ???

– Вы ему грыжу оперировали. Мне бы зачёт поста…

– Я по звонку не принимаю!

Быть не может, дядя за ужином под столом сам показывал, где вы его порезали! Я быстро прикинул, что очкастая могла и забыть, и повторил негромко, но уверенно, глядя ей в стекла -14–16 диоптрий:

– Да, конечно, но я от Льва Иосифовича!

Наверное, ей никто не звонил – и она попросту охренела от уверенности этого интеллигентного, с мягким нажимом настоящего студента, за которого даже и не звонят, потому что его дядю оперировал сам профессор, а доценты отслеживали анализы и помнят дорогого пациента Льва Иосифовича, а она просто не в теме.

– Что у вас? (Видимо, она все-таки вспомнила, как пальпировала моего дядю в паховой области!). Сперва отработка. Берите тесты!

И тут мымра ушла протирать очки, а я увидел одну из сестёр-лаборанток, у которых мы с Саней пили только чай! (Реально – я западаю на брюнеток.)

– Привет!

– Привет! Какой билет?

– Ответы есть? Давай (Мы ещё на чай придём!).

– Быстрее! (Не то что «не спеши, милый!»)

– Так, готово, не проверяй! Давай ещё два билета – сразу с ответами, разумеется!

– За один раз можно сдать только один «нб»! Разрешила? Ну, ты крутой! (Ещё бы: мой дядя здесь грыжу оперировал, сейчас скажу мымре – пусть зачёт ставит!)

Когда было всё написано и всё-таки проверено прекрасной брюнеткой, пришла эта преподаватель в очках -14-16 и сказала:

– Написал? Ну, иди, ставь себе там (в журнале).

Я взял и обвел сразу три «нб»!

– А зачёт?

– Ну, и зачёт, раз всё отработано!

С ума сошли, что ли, уважаемая Галина Васильевна? Там же подпись преподавателя должна быть!

Но рядом стояла очень красивая девушка – и я расписался за ушедшего в мир иной хорошего хирурга и принципиального преподавателя. Девушка смотрела на меня большими глазами: такое в её лаборантской практике было впервые. Впрочем, в жизни настоящего студента тоже.

Саня, тут даже шампанского не надо. В следующий раз подежурь за меня в реанимации, на чай я сам пойду!

Концепция антиноцицептивного обезболивания

Предполагаю, мои дорогие читатели, что вас несколько удивило название нового рассказа? Что поделать, ведь я больше 20 лет анестезиолог и, в соответствии со своим профессиональным интересом, читаю литературу по специальности. Моим коллегам, анестезиологам-реаниматологам, бывшим врачам-интернам Днепропетровской и Запорожской медакадемий выпуска 90-х, наверное, попадалась монография с таким же названием за авторством профессоров Л. В. Новицкой-Усенко и Г. А. Шифрина – тогдашних завкафедрами анестезиологии и реаниматологии. Если кто не читал, постараюсь в двух словах, насколько сам понял, передать суть их коллективного труда. Будет несколько занудно, но необходимо для дальнейшего понимания.

Дело в том, что у нас в организме есть две системы, реагирующие на боль: ноцицептивная (собственно болевая) и антиноцицептивная, или противоболевая. Ноцицептивная система представлена болевыми рецепторами-ноцицепторами, реагирующими на механические воздействие или на химические вещества, создающие дефицит кислорода в тканях и нарушающие процесс окисления. Далее возбуждённый брадикинином или серотонином рецептор-ноцицептор посылает болевой сигнал через чувствительный ганглий в задний рог спинного мозга и оттуда по специфическим афферентным волокнам спинноталамического тракта в корковый, т. е. мозговой анализатор, прямиком в постцентральную извилину – сенсомоторную зону, где происходит формирование восприятия острой боли, и мы мгновенно отдёргиваем руку от горящей спички. Есть ещё неспецифический путь, который проецируется в различные области коры больших полушарий головного мозга, участвующие в организации эмоционального и вегетативного компонента боли.

Функция антиноцицептивной системы заключается в контроле над активностью ноцицептивной системы и предотвращении ее перевозбуждения. То есть чтобы человек не умер от боли, наш создатель, кроме таламуса – центра боли, сотворил ещё и гипоталамус, который тормозит ноцицептивные нейроны и выделяет эндогенные опиоиды и катехоламины. Чем их больше, тем наша жизнь радостней, а ведь давно известно, что положительные эмоции и здоровый смех способствуют выздоровлению от тяжёлых недугов.

И так в этой монографии все эти рецепторы-ноцицепторы, афференты-эфференты, центры боли и удовольствия, эндорфины-динорфины-энкефалины, а по-простому – пути входа – выхода – передачи особо нервных импульсов, расписаны, что при богатом воображении складывается интерактивная схема боли и радости, эйфории и депрессии, безысходности и необдуманных поступков – и начинаешь понимать тех, кто, несмотря на свой возраст, не перестаёт делать большие хорошие глупости и даже лазить в окна к любимым женщинам.

Но упомянутая медицинская монография – это всё же научный труд конца ХХ века, где прописаны методики анестезии в соответствии с операционной травмой и активацией ноцицептивной (ответственной за боль) системы. Там нет ссылок на доказательную медицину, не предполагается персонифицированный подход к пациенту, а применяемые сейчас off-lаbel методики (применение лекарства вне аннотации, то есть на усмотрение лечащего врача) вообще были запрещены до 2007 года. Авторитет авторов руководства исключал даже Кохрейновское исследование концепции обезболивания. Авторы сего научного труда, находясь в добром здравии, были похожи на одушевлённые монументы анестезиологии и реаниматологии, которым при жизни студенты возлагали цветы. Я не шучу: каждую сессию на экзамен, который принимали завкафедрами, мы приносили живые цветы: кто розы, кто тюльпаны, а некоторые, после недопусков и пересдач, торопились с красными гвоздиками. И лица у экзаменаторов соответствовали – после принятия очередного экзамена в душной аудитории они без эмоций слушали от старост потока: «Спасибо, благодарны, будем помнить» и, не глядя на нас, принимали букеты. Как сказал один наш преподаватель: вы же люди взрослые, прекрасно всё понимаете – мы не нужны вам, вы не нужны нам, давайте зачётки!

На 4-м курсе с кафедрой акушерства-гинекологии у меня всё сложилось: и учёба, и доверительные отношения с преподавателями. Настолько, что к некоторым из них я приводил на консультации влюблённые пары своих друзей и даже участвовал в планировании их семей.

Так что насчёт сдачи экзамена я тоже не переживал. Ведь акушерство и гинекология – специальность хирургическая, а значит, требует знания анестезиологии, поэтому на практике я больше был в операционных и держал лицевую маску. Но при сдаче экзамена, кроме теоретической части и практических навыков, была ещё игра «угадай, кто чем болеет». То есть студент тянет билет с номером палаты и койко-местом и идёт приставать к больной с опросом, потом листает историю болезни с заклеенным диагнозом и без листа назначений, но с листом температурным, результатами анализов, ЭКГ, рентгеном и прочим. Выставляет свой диагноз и прописывает лечение. Если всё совпадает с тем, что уже написано в истории болезни, значит, экзамен почти сдал и можешь идти с зачёткой возлагать свои цветы живым памятникам медицины.

1 Деонтология – учение о проблемах морали и нравственности.
2 Наджелудочковая тахикардия – группа тахикардий, источником которых становятся миокард предсердий, синусно-предсердный и предсердно-желудочковый узлы.
3 Деинсектизация – уничтожение насекомых и клещей.
4 ЧМТ – черепно-мозговая травма.
5 Реланиум – седативный препарат, обладающий противосудорожным эффектом.
6 Нейромониторинг включает в себя методы оценки состояния головного мозга: определение оксигенации, внутричерепного давления, церебрального кровотока, метаболизма и функции мозга.
7 Шкала Апгар – система быстрой оценки состояния новорожденного, предложенная в 1952 году американским анестезиологом Вирджинией Апгар.
8 Магнезии сульфат – лекарственный препарат, снижающий артериальное давление и расслабляющий гладкую мускулатуру внутренних органов.
9 Преднизолон – гормон коркового вещества надпочечников.
10 Овальное окно – особое отверстие в межпредсердной перегородке, которое в период внутриутробного развития ребенка соединяет левое и правое предсердия.
11 Гестационный возраст – срок, проведённый плодом в утробе матери.
12 Вазопрессоры – лекарственные вещества, поддерживающие тонус кровеносных сосудов и повышающие артериальное давление (норадреналин, мезатон, дофамин).
13 Ресусцитация – появление признаков жизни без восстановления сознания; термин, характеризующий начальный этап реанимации.
14 Полиглюкин – коллоидный раствор, используемый как кровезаменитель, в настоящее время практически не используется из-за побочных эффектов (аллергических реакций, возможного снижения свёртываемости крови).
15 АД – артериальное давление.
16 ЦВД – центральное венозное давление.
17 Панкреонекроз – деструктивное заболевание поджелудочной железы, являющееся осложнением острого панкреатита и приводящее к развитию полиорганной недостаточности.
18 Галоперидол – нейролептик, обладающий антипсихотическим действием.
19 Литопедион – мёртвый, окаменевший плод.
20 Цикл Кребса – сложная серия химических реакций, которые производят углекислый газ и аденозинтрифосфат (АТФ – соединение, богатое энергией). Происходит в клетках человеческого организма, которые используют кислород в процессе дыхания.
21 Анаэробный гликолиз – превращение глюкозы в пируват, происходящее в отсутствие кислорода, с образованием 2 молекул АТФ.
22 Аэробный гликолиз – превращение глюкозы в пируват, происходящее в присутствии кислорода, с образованием 36 молекул АТФ.
23 Спосокукоцкий С. И. (1870–1943) – русский хирург, учёный, создатель советской клинической школы.
24 Кочергин И. Г. (1903–1980) – советский врач, учёный, педагог, организатор здравоохранения.
25 Абдоминальная хирургия – хирургия брюшной полости.
26 Сопромат – сопротивление материалов, предмет в технических вузах.
27 ЖБК – железобетонные конструкции, предмет в технических вузах.
28 Эпидуральная гематома – скопление крови в результате травмы между костями черепа и твёрдой мозговой оболочкой.
29 Диплококки – округлые бактерии (кокки), обычно встречаются парами, иногда бывают в капсулах.
30 Алмагель с анестезином – антацидная, обволакивающая и обезболивающая суспензия белого цвета, применяется при язвенной болезни желудка.
31 Пропедевтика – сокращённое изложение, вводный курс в науку, предшествующий более глубокому и детальному изучению.
32 Допмин – лекарственный препарат, стимулирующий деятельность сердца и поддерживающий сосудистый тонус.
Читать далее