Читать онлайн Путь наверх. Королева бесплатно

Глава первая.

Призраки минувшего

Солнце уже садилось, но лес ещё хранил тепло прошедшего дня. Ветер утих. Неподвижно замерли клёны и дубы, тихо вздрагивали листочки бересклета. Опускаясь за кромку леса, солнце коснулось верхушек деревьев, добавило огня.

Из-под корней старой ели выбралась лисица, ещё рыжая, не начавшая линять. Дрогнули чуткие уши, прислушиваясь к лесным звукам. Солнечные лучи скользнули по спине зверька, позолотили пушистый мех. Лиса втянула изящными ноздрями вкусный осенний воздух и неторопливо побежала вперёд, бесшумно переступая изящными тонкими лапами.

Где-то в вершинах дремлющих сосен громко и бестолково затарахтели сороки, и лиса, спугнутая их трескотнёй, поспешила укрыться в чаще. Послышался топот копыт, приглушённый опавшей листвой.

Серый крапчатый конь вынес на поляну всадницу в длинной кольчуге. Она оглядела лес в сгущающихся сумерках, сомневаясь, верное ли направление выбрала? Потом увидела вдали серые зубцы скальных вершин, решительно кивнула, натянула поводья, и усталый конь устремился вперёд.

На челе молодого царя лежала печать угрюмой задумчивости, в противовес нетронутому никакими земными заботами, спокойному лику Бессмертного.

– Веда Майра пророчествует скорую гибель нашего мира, – говорил царь.

– От чьей руки? – уточнил Бессмертный.

– Норта, рождённого на Пике, где Кронос начал отсчёт времени. Он превосходит всех магов и равен бессмертным.

– Норт всего лишь человек, не бог, – спокойно поправил гостя хозяин.

Царь согласно кивнул в ответ и продолжал:

– Никто никогда не видел его лица. У него тысячи лиц. Норт Безликий или Норт Многоликий – так окрестила его молва. Веда Майра сказывает, что Норт плавит Кристалл Вселенной, и когда отшлифует последнюю грань, станет столь могущественным, что завладеет всем миром.

– Разумно ли верить бредням старой шаманки, давно выжившей из ума? – голос Бессмертного звучал ровно, без эмоций, и Царь вздрогнул, уловив эту пустоту безразличия.

– Перед походом в Белую Пустыню ты просил совета Пророчицы и верил в знак удач, – мягко напомнил он.

Бессмертный сделал неопределённый жест рукой.

– Старая шаманка переоценивает дерзость и мощь молодого мага. Глаз её уже не так зорок, как в былые дни.

– Веда Майра в прежней силе, и никогда прежде не ошибалась в пророчествах, – возразил Царь, – апокалипсису быть.

– Мир так стар и мал, что его делить нет смысла, – пожал плечами Бессмертный.

– Ты позволишь Норту Безликому быть хозяином мира? – Царь сделал попытку стронуть покой честолюбия собеседника.

– Я не верю в столь грозную силу юного мага, – не смутился тот.

– Но первый удар будет по Руане! – Царь схватился за последнее средство. – Руана стоит в подножии Ледяных Скал Безвременья!

– Королева не способна защитить свою страну? – удивился Бессмертный. – Или армия её малочисленна? Тогда дай свою армию в помощь и сам встань в её ряды за честь Короны!

– Если и мне примкнуть, то на кого престол оставлю? – хмуро отозвался гость. – Страна без правителя – входные ворота для смут и внешних врагов.

– Справедливо, – кивнул хозяин. – А царица что же?

– Ей рожать к новолунью, – ответствовал Царь, – не могу оставить страну на неё и уйти в поход.

– У тебя будет наследник? – спросил Бессмертный без интереса.

– Шестой, – последовал ответ, – боги благосклонны к нам.

Бессмертный равнодушно кивнул, коснулся тонкими пальцами бледного лба.

– Ты счастлив, богат. Имеешь всё, что желал: верную и любящую супружницу, здоровых сыновей, процветающую страну. Возвращайся к ним.

– Помоги ей, – тихо попросил Царь, – будь ей союзником.

Бессмертный смерил его проницательным взглядом.

– Тринадцать лет провёл я в ином мире и возвратился в этот, старый, пыльный, полный глупой суеты не для того, чтобы влезть в эту пустую возню. Покой и бесконечность – вот ценности. Остальное – тление и прах.

– Ты лукавишь! – запальчиво воскликнул Царь. – Ты вернулся потому, что ведал о рождении Норта и знаешь наперёд: грядёт великая битва за господство миром! Тебе ведомо это, и ты выжидаешь, наблюдаешь и копишь силы! Потому ты и здесь целых два года!

– О нет, – Бессмертный поморщился, – просто у меня осталась земная связь с этим миром, и мне необходимо иногда бывать в нём. Но вскоре она распадётся, и я вернусь к престолу Наитемнейшего навсегда. Засвидетельствуй моё почтение царице и сыновьям.

– Ты не поможешь? – бледнея, Царь поднялся из-за стола.

– Мне чужда эта суета, – спокойно отозвался Бессмертный, и спросил, больше из вежливости, нежели в дань старой дружбе: – Ты не останешься до утра?

Но Царь взглянул последний раз в его безмятежный лик, чуть заметно качнул головою, борясь с непрошеными мыслями и шагнул за порог. Тяжёлая дверь закрылась за ним.

Бессмертный проводил его равнодушным взглядом и, опустив голову на стиснутые руки, задумался. Ему вдруг перестало хватать воздуха, будто каменный потолок пошёл вниз и стал давить ему на плечи. Он тяжело вздохнул, встал и вышел из комнаты.

Он стоял у подножия скалы и смотрел на последние отблески заката, мерцающие среди деревьев, чувствовал терпкий запах осени. Визит лемурийского царя качнул, стронул его равновесие. Мнилось Бессмертному, обрёл он гармонию, к которой шёл так долго, но, несомненно, утратил бы её, решившись выполнить просьбу нежданного гостя. Отказав, он поступил правильно.

Прохладный воздух согнал хмарь с его чела. Солнце село. Бессмертный окинул спокойным взглядом сумеречный лес, кивнул, соглашаясь со своими мыслями, и зашагал обратно, к дому.

– Арий Конрад!

Окликнувший его голос был женским. Бессмертный обернулся. Ещё не стемнело, и он хорошо разглядел всадницу, подъхавшую к скале и осадившую коня так резко, что крапчатый жеребец взвился на дыбы. Юная, стройная, точёный профиль, белая кожа, полные огня глубокие чёрные глаза, золотой обруч, опоясывающий лоб, и две тёмные косы, переброшенные на грудь.

Лес качнулся перед его глазами. Крепкое равновесие, достигнутые гармония, покой и бесконечность вдруг стали зыбкими, как мираж. "Силы Ада! Как похожа!.." Он не успел произнести ни слова, она заговорила первая.

– Царь Лемурии готов дать своё войско, и, несомненно, просил тебя о помощи. Я с той же просьбой обращаюсь к тебе. Не ради общего мира, не ради величия Руаны и благополучие её народа. За честь Королевы.

Чёрные глаза её смотрели прямо и честно. Гордая посадка головы, брови вразлёт, и эти косы…

– Как твоё имя? – прохрипел Бессмертный. В горле внезапно пересохло, настолько, что он не мог говорить.

Она улыбнулась открытой лёгкой улыбкой.

– Ария.

Глава вторая.

Что стало летописью

Министр финансов Руаны торчал на кухне, где его никто не любил, потому что он воровал окорока и сыры, совал нос во все блюда и давал дурацкие советы поварихам. Однако сейчас он вёл себя тихо, в котлы не лез, судомоек за бока не щипал, сидел в углу на табурете, грыз оставшиеся от студня мослы и вспоминал события, вершившиеся пятнадцать лет назад.

Ясным осенним утром въехали они на территорию Руаны. Миновали безлюдную деревеньку, остановились у корчмы на окраине. Там у дверей сидели двое бородатых мужиков в рваных рубахах, в кандалах, а в зале, поглядывая за ними, жрал баранью ногу рябой детина в дорогом шлеме и латунной кольчуге.

Демира и Ливий прошли в комнату, поздоровались с хозяином. На худом измождённом лице его читался страх, но он улыбнулся путникам, предложил вина и хлеба.

– Эй, вы!

Они не сразу поняли, откуда донёсся этот выкрик. Из этой комнаты или из соседней, откуда слышались бряканье игральных костей и пьяная ругань.

– Эй, вы, двое! – громче выкрикнул рябой детина. – Кто такие?

– Странники, – нехотя отозвалась Демира. Она с болью в сердце переживала расставание с Арий Конрадом и меньше всего хотела сейчас ввязываться в потасовку.

– Я вижу, что странники, не слепой! – отозвался верзила, сыто рыгая и вытирая об штаны жирные пальцы. – Платите пошлину за проезд через деревню! – потребовал он. – Здесь моя земля!

Заплатить? Это он Ливию сказал?

Магрибский вор покосился на стоящий в ногах туго завязанный кожаный мешок, потом перевёл взгляд на детину, пожал плечами.

– А шиша на нос не хочешь? – спросил он. В голосе его не предвещалось ничего хорошего.

– Что-о? – рябая морда побагровела, пьяные глаза налились кровью. – Что ты сказал? – рявкнул детина, поднимаясь из-за стола. – Гай, Дилан, сюда!

На его зов из соседней комнаты вывалились два полупьяных бугая. Одинаково сдвинули брови, выпятили челюсти, играя желваками; преданным взглядом продажных собак посмотрели на начальника.

– Да, хозяин! – прорычали хором.

– Платить не хотят, – рябой показал пальцем на пришлых странников.

– Да как посмели?! – в один голос взревели холопы и бросились в драку.

Вот и представился Демире первый случай испытать в бою Меч, Разящий Без Промаха. Покуда Ливий с одним разбирался, уложила воительница и второго, и рябого детину. И ведь вроде бы пустынна была деревушка, а вмиг людьми заполнилась. Верзила ещё в агонии хрипел, Демира меч отирала от крови, оглянулась, а в зале уж люди.

– Кто он? – спросила, указав на рябого.

– Али Лей Хон, – ответил хозяин трактира, – наместник Пиара в нашей деревне.

– А они? – Демира кивнула в сторону сидящих у дверей пленников.

– Воины короля Вирджила Великого, – последовал ответ.

Демира оглядела замершую в молчании толпу. Почти нет мужчин, женщины всё, подростки, старики. Они смотрели на неё в ожидании, будто понимая, что наступил переломный момент и то, что свершится сейчас, навсегда изменит их жизнь. И Демира поняла, что с этой минуты всё, что она скажет или сделает, будет иметь вес, и не только в судьбе её.

Она быстрыми шагами пересекла зал, и, взмахнув мечом, разбила цепи на руках и ногах сидящих у дверей пленников.

– Вы, воины короля Вирджила, поедете со мной в Сенот, – произнесла она, – мы снимем осаду с города.

– Это невозможно, храбрая воительница, – подал голос кто-то из толпы, – слишком велика армия Пиара.

– Трусы говорят так! – гневно воскликнула Демира. – Армия Пиара грабит ваши дома, убивает ваших мужей и братьев, насилует ваших жён и дочерей! Я Демира, последнняя солнцепоклонница, познавшая потерю всех родных, стыд и горечь насилия и пыточный столб! Я вернула утраченную свободу и вкусила сладость мести! Я прошла по Белой Пустыне Яхтан с Последним из Ордена Сов, вошла в святилище Ангела Света Ормузда и получила Меч, что Разит Без Промаха. Собирайте войско! Я поведу вас и принесу победу вашему народу!

Один из пленников, что помоложе, крепкий, широкоплечий, голубоглазый мужчина, поднялся со скамьи, расправил затекшие руки.

– Моё имя Говард, я военачальник Вирджила Великого. Я верю тебе. Мы с Ханком пойдём за тобой, соберём войско и будем биться. Кто не трус, тот пойдёт с нами. Здесь есть ещё воины?

– Да! – отозвались три десятка пересохших от волнения глоток.

– Мы с вами!

– Я тоже!

– И я!

– Мы идём! – кричали отовсюду, и согласие простых людей звучало, как клятва верности смелым чужестранцам.

К вечеру собрали небольшой отряд. Демира оглядела своё войско: плохо одетые, вооружённые кухонными тесаками, вилами и ухватами.

– Нужен оружейник, – сказала воительница, – кузнецы в деревне есть?

Нашлись двое, взяли ещё двоих в подручные и всю ночь ковали мечи. Немного успели сделать, но и то подспорье отряду. К утру выступили в поход.

Медленно продвигались к Сеноту. Ночами входили в деревни, брали внезапностью, натиском, били врага, пополняли число своего воинства. Небольшой путь был пройден, три деревни всего, а уже дошёл слух до Пиара про армию дерзких, и теперь их встречали засадами.

Но солдатам Демиры всякий раз везло. То молочный туман наползал на деревню, то пылевая буря накрывала, то вдруг тучи затягивали безоблачное небо, и падал на землю град с голубиное яйцо. В войске ходили слухи о связи военачальницы с нечистой силой, о том, что Последний из Ордена Сов как-то сквозь расстояние помогает ей, но Говард быстро пресекал болтовню.

Воевода Вирджила Великого обладал острым умом, хваткой, рвением. В бою бесстрашен был, у карты – стратегом хитрым, а когда после плена отмылся и бороду обрезал, так ещё и оказался вполне недурён собою. Он во всём поддерживал решения Демиры, они много времени проводили в беседах, рассчитывали, думали. Дисциплина в армии держалась строгая.

Ливию Говард нравился, и хотелось ему, чтобы руанский военачальник вытеснил из сердца подруги образ Последнего из Сов.

Минул месяц, когда армия подошла к столице Руаны, Сеноту, и стала лагерем против армии осаждающих.

Демира тем же вечером вела переговоры с Пиаром. Со спокойным достоинством потребовала снять осаду с города. Пиар был пьян и настроен благодушно. Посмеялся над её ультиматумом, назвал её войско кучкой безумцев, и велел убираться прочь, и даже обещал не преследовать. А Сенот, заверил он, взят будет.

Демиру поджидал Говард, и в лагерь они возвращались вдвоём. Воительница молчала, погруженная в раздумья, верноподданный короля смотрел на неё, теснимый тяжёлыми предчувствиями.

– Скажи, – не выдержал он, – стоит ли корона Руаны того, что ты головой рискуешь?

– Верно, стоит, – улыбнулась Демира.

– Ты даже не за свой народ готова голову сложить, – хмуро заметил Говард.

– Это будет мой народ, – уверила она, – это уже мой народ.

Демира не знала тогда ещё, как наденет корону Руаны, ведь у этой красивой богатой страны был свой король. Но лекарь не посмел скрыть от владыки, что, вражеская стрела, ударившая его в бок при обороне городских ворот, отравлена, и счёт его жизни идёт на дни.

Дошла до государя молва о бесстрашной гордой воительнице, чьё войско стояло у стен города и намеревалось атаковать армию Пиара. Почтовый голубь ныне принёс послание с известием быть готовым и ждать сигнала, чтобы войска объединились и разгромили захватчиков.

Вирджил Великий и его первый министр Дан Лукас стояли на дозорной башне и смотрели на мерцающие огни костров в становище Демиры. Медленно действующий яд каждодневно подтачивал силы короля, но ещё не сломил. Крепок был этот дуб, не зря народ прозвал его Великим. Высокий рост, сила и стать, мудрый спокойный взгляд, чистый лоб, чело, достойное нести корону.

– Как можно довериться рабыне? – Дан Лукас перехватил взгляд короля, нацеленный на далёкие огни.

Вирджил Великий опустил подзорную трубу и медленно повернулся к министру.

– Раб тот, Лукас, чей разум рождён в неволе, а она рождена свободной, – возразил он.

– Она связана с нечистым, с Последним из Ордена Сов! – министр выбросил более весомый аргумент. – Она ведьма!

– Ведьма или нет, Лукас, но она освободила полстраны моей и собрала армию, готовую умереть за честь Руанской короны, – спокойно напомнил король, – тогда как лучшие мои воины уже год сидят под защитой этих стен, боясь нос высунуть наружу.

– Она мечтает занять королевский трон! – Дан Лукас понизил голос до шёпота.

– Та, что способна принести великую победу, достойна трона! – ещё спокойнее ответил государь.

Министр в ужасе отшатнулся, и во взгляде его читалась жалость, ибо король не здоров, повредился рассудком от долгой осады и неизвестности. А как иначе объяснить? Король готов отдать свой трон рабыне!

Да. Завтрашний день предвещал великие события. Но ночь не уступала дню.

Лунный свет скользнул в прореху войлока, пробежал по стенам шатра и лёг на колени военачальнице. В лагере ещё не спали. Слышались обрывки разговоров, бряцанье оружия, кто-то негромко пел, кто-то сдержанно смеялся. Демира смотрела на лежавший на её ладони медный зуб, что она нашла тогда в песках, после боя с легионом Света.

«Зарой его в землю, там, где много места. Тогда, когда тебе будет по-настоящему трудно. Ибо только единожды можно сотворить это чудо», – в памяти встал неизгладимый образ Арий Конрада. Демира тяжело вздохнула.

По-настоящему трудно будет завтра. Её войско столь мало против армии Пиара, что он и времени не стал тратить, чтобы отогнать их от стен Сенота. На что надеялась она, приведя сюда людей, числом в десяток, а то и дюжиной раз меньшее той армады, с которой должно сразиться? Демира колебалась ещё, когда полог шатра поднялся, и вошёл Говард.

– Мы разбросали камни, пришло время собирать, – сказал он, – завтра решающая битва. Последняя моя битва, – добавил, глядя в глаза Демире.

– Последняя? – растерянно отозвалась она, ещё во власти своих дум. – Зачем говоришь так? – встряхнулась, поняв смысл его слов. – Беду накличешь!

– Каждый зверь предчувствует свою погибель, – спокойно проговорил Говард, – а человек умнее зверя. Завтра я умру в бою.

– Верно, спятил ты! – разозлилась Демира. – Устал от сражений! Пойди, отдохни!

– Демира! – воевода опустился перед нею на колени и взял в свои ладони её руки. – Я люблю тебя, Демира! – спокойно и просто признался он. – И зная о том, что ты отказала Последнему из Сов…

– Что? – она побледнела, вырвала из его рук свои, и встала. – Что тебе наплёл Ливий?! Встань!

Говард поднялся и смотрел на неё свободно и прямо.

– Я прошу тебя о великой милости: быть моей в эту ночь, – закончил он, – я люблю тебя, и завтра умру за твою корону, но сегодня…

В голосе его было столько уверенности и силы, что Демиру бросило в дрожь.

– Что тебе пригрезилось, Говард?! – вскричала она. – О какой погибели ты говоришь?! Ты, сильный и храбрый воин…

– Время пришло, моя королева, – ответил он, принимая неумолимость грядущего, – завтра я встречу последний свой рассвет. А нынче ночью прошу тебя остаться со мной. Я люблю тебя, Демира. Такой любовью, за которую не страшно и не жалко умереть.

– Ты нагрезил себе эту любовь! – нахмурилась воительница. – Нет такой любви! Ни друг, ни враг её в лицо не знали!

Его взгляд пересёкся с её – горячим, гневным, и Говард опустил голову.

– Прости меня, – тихо сказал он, – и забудь мои пустые речи.

И Демира вдруг ясно осознала, что не будет возврата к прошлому никогда, и путь её другой. Цель была так близка, вот они, стены осаждённого Сенота. Вот тот, кто рука об руку идёт с ней. Вот тот, кто жизнь готов отдать за Королеву. Тот, кто любит её, и кого могла бы любить она, если бы захотела.

Она поняла вдруг, как устала от войн, она слышала, как кровоточит истерзанное сердце. Как хочется быть слабой, под защитой крепких, сильных рук! И не задавать вопроса: что дороже – любовь или бессмертие? Он пришёл просить у неё, как великой милости, древнего обряда – обладать женщиной накануне битвы. А завтра готов умереть за неё. Разве величию Арий Конрада доступны такие грани?

Демира выбежала из шатра. Она знала, что лагерь ещё не спит, и её солдаты увидят, что она сделает сейчас, но не смутилась, не побоялась уронить себя. Она догнала Говарда, схватила за плечи, развернула и поцеловала сильным, отчаянным поцелуем. Он подхватил её в объятия, отвечая на её поцелуй так же отчаянно, яростно, поднял её на руки и понёс в шатёр.

Потом они лежали молча, ничего не говорили друг другу. Демира, потрясённая глубиной и силой его чувства, и своим порывом, прижалась лицом к его груди, слушала его дыхание. Боль пронзала её душу, как пронзает спину нож, ибо сейчас только, приняв любовь другого мужчины и принадлежа ему, она прощалась с Арий Конрадом навсегда. Оставалась между ними ещё духовная связь, чувствовала Демира незримый оберег его силы через расстояние и время, но теперь этой связи пришёл конец. Последняя память хранилась у неё, последнее средство – древний медный зуб, и воительница поднялась с ложа.

– Я вернусь вскоре, – сказала она Говарду, – и до рассвета буду с тобой. Жди меня, – она оделась, шагнула из шатра, но придержала полог, оглянулась.

Руанский воевода смотрел на неё, и взгляд его светился тихой радостью, успокоением. Тягостное предчувствие сжало сердце, она упрямо мотнула головой, отгоняя его, и вышла.

Демира далеко ушла от лагеря. Пустынная равнина простиралась на мили вперёд – места хватит. Она зарыла в землю медный зуб и села поодаль в ожидании.

Земля спала. Дымка облаков укрывала стены осаждённого Сенота. Демира смотрела сонным взглядом в еле зримые в тумане очертания смотровых башен. Ничего не происходило. Облака скрыли лунный диск, тьмы покрывало окутало степь. Незаметно для себя она стала отплывать в дремоту.

Лёгкий металлический скрежет пробудил её. Демира встрепенулась, протёрла глаза и посмотрела туда, где зарыла медный зуб. Там земля поднялась горбом, будто изнутри её прорастал огромный цветок, потом треснула, и наружу показались твёрдые, будто каменные, серые гребни.

Земля задрожала. Мерный гул, нарастая, пошёл из неё, и Демира вскочила на ноги и побежала прочь отсюда. Сильный удар бросил её вперёд, она упала лицом в траву, комья влажной глины посыпались сверху. На миг всё стихло, а потом страшной силы рёв оглушил её. Держась за ушибленный бок, воительница тяжело поднялась и обернулась.

– Боги всесильные! – вырвалось у неё.

Огромный серо-жёлтый дракон стоял там, опершись на мощные передние лапы, нетерпеливо возил по земле длинным тяжёлым хвостом. Маленькие злобные глазки, не мигая, смотрели на Демиру.

Рука военачальницы скользнула к бедру, вытащила из ножен меч.

«Приказывай, госпожа! Слушаю тебя и повинуюсь тебе», – услышала Демира внутри себя, в своём сознании. Она отбросила страх и взглянула в жёлтые глаза дракона.

«Я – твой раб. Приказывай».

Или грезится ей это? Нет, не грезится. Дракон не выказывал враждебности, а, замерев, ждал. Последний дар Арий Конрада. «Только тогда, когда тебе будет по-настоящему трудно». Сейчас или никогда. Больше такого шанса не будет.

Демира решилась.

– Дай забраться к тебе на спину, – потребовала она.

«Повинуюсь, госпожа».

Дракон подогнул лапы и лёг на брюхо. Не веря, с нею ли это происходит? – Демира, хватаясь за костяные выросты, вскарабкалась по хвосту на его спину. Встала, выпрямившись меж двух больших твёрдых гребней. Крепкие, будто камень, они надёжно укроют её от вражеских стрел. Пора. Эта ночь решит исход битвы.

Услышав рёв дракона, её солдаты уже бежали к пустырю, уже занесли для броска копья, уже обнажили мечи, но поражённые, остановились, увидев на спине огромного зверя свою военачальницу. Дракон стоял смирно, низко опустив голову, две слабые струйки дыма вырывались из его чёрных ноздрей. Зверь готов был к атаке, сдерживал нетерпение, лишь кончик тяжёлого хвоста вздрагивал, стучал по земле да чешуйчатые пальцы сильных лап сжимались, скребли по гравию.

– Стройтесь в колонну! – приказала Демира. – Идём в атаку!

– Войско, стройся! – эхом отозвался на её приказ Говард, и задрожала земля от конского топота, и железный звон доспехов пронёсся над степью.

Демира пересеклась взглядом с воеводой. Он смотрел на неё так, как смотрят на статую божества, на ожившего идола, и вновь тяжёлое предчувствие стеснило её грудь. Арий Конрад не так смотрел на неё. Он смотрел по-другому, иначе.

Говард улыбнулся, покойно, свободно, принимая события так, как им должно свершиться. Демира отогнала тяготу непрошеных мыслей и обратила взор свой к войску.

Колонна стояла, готовая к бою. Стрелки во главе её, пехота ближнего боя составляла середину, а конница замыкала. Как мала была её армия супротив войска Пиара! Но каждый был уверен в победе и ждал только её слова. Неосознанно, не замечая, что, как Арий Конрад тогда, в пустыне, она так же точно медленно подняла руку и резко опустила её, крикнув:

– Вперёд! За честь Короны!

И с победным кличем помчалась на врага пехота. И застонала степь под топотом конницы.

А в стане Пиара не успели даже взять оборону. Дракон изрыгнул фонтан пламени, и солдаты вспыхнули, как соломинки, вмиг сгорели, обратившись кучками пепла.

Ряды распались. Уцелевшие в панике разбегались, но бежать было некуда. Под стенами Сенота осаждённые бросали им на головы булыжники, лили смолу и кипяток, а с другой стороны, ведомое огромным драконом, войско Демиры встречало их ударами мечей.

Осада была прорвана. Две трети войска Пиара пало, остальные бежали, и солдаты Демиры не преследовали их. Воительница искала Говарда в огне и дыму, но не видела его. Всё смешалось, лица, люди… Горло саднило от гари, дымовая завеса закрывала обзор.

Её солдаты с победным кличем бежали к крепости. Защитники города приветствовали их ликующими криками. Открылись тяжёлые, обитые железом городские ворота, и армия Демиры ступила в город. Дракон расправил крылья, взмахнул ими, взмыл в небо и легко перенёс свою хозяйку через городскую стену.

Главная улица Сенота была пуста. Только-только рассвело, туманная дымка стлалась над столицей, лучи солнца позолотили шпили смотровых башен, заиграли в цветных мозаичных окнах королевского замка. Горожане взобрались на крыши домов, выглядывали из распахнутых окон верхних этажей, с балконов, дети залезли на деревья. Они кричали в восторге, кидали вверх шапки, рукоплескали своей освободительнице, бросали на дорогу цветы, зерно и монеты.

Дракон, тяжело ступая по вымощенной булыжником улице, спокойно нёс свою владычицу, и лишь раз остановился и изрыгнул из пасти грозный рёв, когда какой-то озорник-мальчишка швырнул ему в голову зелёную редьку. Горожане замерли в ужасе, а проказник от страха свалился с дерева, прямо под ноги зверю и громко заревел.

Демира проворно спустилась на землю и подошла к мальчишке. Увидев хозяйку дракона – воительницу с огромным мечом, мальчишка ещё больше перепугался и заревел ещё громче. Демира присела и тронула его за плечо.

– Иди сюда, негодник, – велела она, – хочешь прокатиться на драконе?

Мальчишка оказался не робкого десятка. Прокатиться на драконе! Вот обзавидуются друзья! Вся столица увидит, как он едет, стоя рядом с освободительницей Руаны на драконьей спине!

Слёзы тут же высохли. Но убедиться не мешало. Проказник поднял голову, вытер грязным кулачишком под носом и осторожно спросил:

– А не брешешь?

– Собака брешет, – ответила Демира, – руку давай.

Мальчишка осторожно вложил замурзанную ручонку в крепкую ладонь воительницы. Демира подвела его к дракону.

– Вставай ему на хвост и иди.

Зверь мотал тяжёлым хвостом по булыжникам туда-сюда, взметая пыль и пугая горожан, но присмирел, когда подошла хозяйка, прижал брюхо к земле и ждал. Мальчишка робко поставил на драконий хвост ногу и тут же отдёрнул. Демира засмеялась, подхватила его под мышки и затащила к зверю на спину.

Через полгорода, под приветственные крики и рукоплескания, осыпаемые цветами, прошествовали они, и вышли к дворцовой площади. Королевская свита встречала Демиру, и король Вирджил Великий шёл первым.

Воительница ссадила мальчишку на землю и спустилась со спины дракона. Послала ему мысленный сигнал: «Ты свободен», и огромный зверь расправил крылья и легко взмыл в осеннее небо.

Вирджил Великий в тяжёлом багровом плаще, с мечом на роскошно отделанной каменьями перевязи, король и воин, шагнул навстречу Демире, но не успел сказать слов благодарности.

Воительница встретилась взглядом с королём и показала в сторону распахнутых городских ворот, откуда ветер доносил запах гари с пожарищ сражения.

– Твоя победа, король Руаны.

– Нет, – чуть качнул головой Вирждил Великий, – твоя победа.

Полон мудрого достоинства был взгляд короля, и Демира видела, что он не стар ещё, очень высок ростом (как Арий Конрад!) статный, сильный, мужчина в расцвете. Она освободила его страну от врагов, она вела армию за честь Короны, она дарила ему победу, а он не желал принимать её дар.

– Демира! – к ней подбежал Ливий.

Лицо его было перемазано копотью, руки окровавлены, рыжая борода спуталась. На плече висел грязный кожаный мешок.

– Говард убит, Демира! – сказал он.

Воительница обернулась, не веря в услышанное.

– Как? – сразу подсевшим голосом спросила она.

– В схватке с Пиаром, – коротко пояснил Ливий.

– Нет-нет! – голос Демиры обрёл прежнюю звучность. – Быть того не может! Ты ошибся. Он где-то здесь среди воинов! Пойди, отыщи его!

– Он убит, Демира, – Ливий опустил голову, – прости за дурную весть. Убит. Я сам видел.

Перед воительницей разом встала прошедшая ночь и, как наяву, она услышала: «Каждый зверь предчувствует свою погибель, а человек умнее зверя. Завтра я умру в бою».

Горечь потери свалилась на неё тяжёлой ношей, сразу стало трудно дышать, ослабели ноги. И следом, как всегда бывало, пришла ослепляющая ярость, жажда мести. Бледная от гнева Демира шагнула к Ливию, грубо встряхнула его.

– Где Пиар? – прорычала она. – Вы дали ему уйти, трусы?

– Зря ты так говоришь, – тихо ответил Ливий, отстранил её руки, открыл свой мешок и вытащил из него за волосы окровавленную голову.

– Кто тебя просил его убивать?! – обессиленно вздохнула Демира. – Он пленник короля! Его нужно было живым королю доставить!

– Говард был моим военачальником, – промолвил Вирджил Великий, – месть справедлива.

– Говард лучшим воином моим был, – стиснув зубы, ответила Демира, а разум кричал в злом бессилии: «Он мог мужем твоим быть, отцом детей твоих!»

Почему боги решили, что ей не быть с тем, кто любит её, но быть вдали от того, кого любит она? Почему даже теперь, не веря, не надеясь, зная, понимая всё, она ждёт, что вот-вот, как тогда, в Агропе, послышится топот копыт, и чёрный конь примчит на площадь? Почему, зачем ей этот ад, такой безупречный, совершенный, как вырваться из него, как дальше жить?

– Мы похороним его с почестями, – сказал король, – его и всех павших. Следуй за мной, – велел он и пошёл к замку.

Демира повиновалась. Войско её осталось на площади, в ожидании, а она проследовала за королём. Ей некогда было разглядывать богатое убранство комнат, да и другое занимало душу. Что ей эта роскошь, когда голо и пусто внутри?

Король вывел её по мраморной лестнице в просторный зал, а оттуда на балкон. С него просматривалась вся площадь, улица, поле и лес за крепостной стеной.

Солнце взошло и поднималось всё выше, позолотило фасад замка, крышу и хлынуло ярким потоком в окна. Король и Демира окунулись в купель света, их лица в рассветной дымке казались прекрасными, неземными ликами. В это первое мирное утро Руаны они виделись горожанам ангелами, сошедшими с прозрачного ноябрьского неба.

Народ, запрудивший площадь, замер, ослеплённый. Исхудавшие люди, с серыми от бессонницы лицами, узрев свою спасительницу, очарованы были строгой её красотой и наполняющей её глубокой, внутренней силой.

Она смотрела в толпу, на них, на всех: на измученных матерей с младенцами на руках, на босоногую ребятню, облепившую стайкой воробьёв высокие створки распахнутых ворот площади; на стариков, опирающихся о посохи высохшими руками. Она – эта прекрасная грозная воительница – собрала под свои знамёна отчаявшихся и утративших веру, повела их за собой и вернула руанцам мир и свободу. Ничто больше не грозило этим бедным людям, так долго живущим в страхе – ни голод, ни плен, ни смерть. Ничто.

Лишь миг потребовался горожанам осознать это, а потом толпа колыхнулась, будто море, и восторженный крик рванулся из тысяч глоток, приветствуя победительницу. В лицах, посветлевших, обновлённых, радость была, и обветренные губы повторяли, как молитву, её имя. Король Вирджил Великий простёр вперёд руку, и указывая Демире на ликующих на площади людей, промолвил:

– Твой народ.

Потом указал на остывающее после битвы поле, и лес за крепостной стеной.

– Твои владения, – сказал король.

Демира не успела возразить. Король поднял руку, призывая к молчанию, и шум восторга утих, на площади воцарилась тишина.

– Народ мой! – проговорил государь. – Вот перед вами та, что собрала войско под знамёна Руаны, повела его за собой и вернула свободу стране вашей! Вот ваша Королева!

Рёв ликования ураганом поднялся над площадью, взлетел в поднебесье. Демира стремительно обернулась, взглянула в глаза королю.

– Такова моя воля, – ответил ей Вирджил Великий, – корона Руаны теперь твоя, – и вновь обратил свой взор к народу.

– Та, что вернула свободу стране, достойна высшей награды – править страной той! – произнёс государь, и слова его потонули в радостных криках вольных, счастливых людей.

И Демира улыбалась, ощущая всё нарастающую в груди гулкую, отупляющую пустоту. Вот и всё, её цель достигнута. Король Руаны перед лицом своего народа признал её королевой. Её ждёт коронация и присяга в верности жителям этой богатой страны. И руанцы, она не сомневалась, будут верны ей и пойдут за ней до конца. Всё, о чём грезила она столько лет, сбылось. Но почему нет радости в сердце, а только тяжесть и пустота?

Тот, кого любила она, прошёл мимо, оставив в стороне, как досадную помеху на пути к своей цели. Тот, кто любил её, погиб на пути к её цели. Теперь рядом тот, кого не любит она, кто не любит её, но цель у них единая – Руана. Она будет Королевой Короля. А могла бы быть жрицей Аримана, но она выбрала Королевство. И назад пути нет.

Глава третья.

Трон

Король ещё что-то говорил ей, а она, погружённая в свои мысли, не слышала. Люд на площади ликовал, кричал здравицы, славил её имя. Под восторженный гул они вернулись в зал, король кивком пригласил её следовать за собой, провёл её по коридору, открыл боковую дверь и вошёл в комнату.

Воительница зашла следом, осмотрелась. В комнате находилась ниша, закрытая тяжёлым бархатным пологом. Король откинул занавес, и Демира увидела пожилую женщину в белом чепце, склонившуюся над детской колыбелькой. Знаком государь приказал няньке выйти.

В белизне кружев и атласных лент спал черноволосый годовалый младенец. Длинные ресницы покойно лежали на пухленьких, чуть тронутых пушком розовых щёчках. Маленькая ручка со складочкой на запястье своенравно выбралась из-под покрывала и лежала ладошкой вверх. Ребёнок улыбался во сне.

Демира не знала, что у Руаны есть наследник, супруги у государя не было. Выходило, что дитя было незаконнорожденным, но принятым королём.

– Твоя преемница, – прервал ход её домыслов Вирджил Великий.

Воительница обернулась, метнула пронзительный взгляд на его спокойное лицо, потом снова обратила его к маленькой принцессе.

– Как у тебя всё просто, король, – медленно проговорила она, – «твой народ, твоё королевство, твоя преемница…»

– Ты же к этому шла, – напомнил король, расстёгивая пуговицы камзола.

Демира не смогла подавить вздох разочарования. Как же просто всё! Мир так стар и мал, что его делить нет смысла. Вирджил Великий провозгласил её королевой, и ему немедленно нужно закрепить все права на неё. Здесь и сейчас.

Она опустила полог и отошла от колыбельки.

Демира знала, что у этой страны есть король, а значит, просто королевой ей не быть, а только королевой короля. Вот плата за королевство. Что ж, значит, нужно платить. Она никогда не ходила в должниках.

Вирджил Великий сбросил камзол, рубаху и подошёл к ней. Демира увидела окровавленную повязку у него на боку, пониже рёбер. Король отогнул край материи, закрывающей рану, и в нос воительнице ударил тяжёлый запах гниющей плоти. Рана была ужасна, воспалившаяся, мокрая, и Демира сразу поняла, что нанесло её.

– Отравленная стрела? – спросила она.

Король кивнул.

– Мои дни на исходе, и править Руаной тебе. Прошу тебя: вырасти девочку. И если сердце твоё не отзовётся к ней материнской любовью, воспитай её воином, подобным тебе, не знающим страха, безжалостным к врагам.

– Это твоя дочь? – спросила Демира.

– Она подкидыш, – ответил король, – её подбросили к дверям замка третьего дня, и это знамение. Черноволосая девочка в королевских покоях, а потом пришла ты, – он протянул руку и коснулся её косы, – черноволосая женщина со своим войском, и освободила страну.

– Я исполню твою волю, – кивнула воительница, – как имя девочки?

– Ария, – ответил государь, и Демира невольно вздрогнула, и это не укрылось от взгляда Вирджила Великого, – Ария, – повторил он, внимательно глядя на неё, – это значит «избранная». А теперь слушай, – король надел рубаху, камзол, сел на скамью в комнате и указал Демире место рядом с собою.

Он рассказал ей о природных богатствах страны, о том, как ведутся меновая и торговля, о традициях и быте, о тех, кто служит при дворе.

– Остерегайся первого министра Дана Лукаса, – предупредил король, – он отомстит тебе за утраченную власть.

Днём обряжали и хоронили павших. Город простился с героями, и Демира простилась с человеком, отдавшим жизнь за её корону. Говард, лучший военачальник короля. Ещё один, кто любил её и ушёл в вечность. Боги, пусть он будет последним, пусть закончится этот чёрный, страшный счёт! Демира наклонилась, коснулась губами его холодного лба и закрыла его лицо покрывалом.

Она видела столько смертей, что давно разучилась оплакивать ушедших. Ещё один человек, ещё одна боль. Пролиться бы слезам, ей стало бы легче, но в груди точно застыл тяжёлый, холодный камень, мешая вдохнуть. Ливий молча протянул её зажжёный факел, и Демира подожгла погребальный костёр. Он положил на плечо ей руку, притянул к себе, и они долго стояли и смотрели на огонь. С героями, снявшими осаду с Сенота, с военачальником Говардом, сгорали прошлые страницы их жизни. Впереди была новая жизнь, совсем другая.

А вечером был пир в честь победителей. И Демира, наконец, смогла скинуть усталость и напряжение многих дней. Сброшены были и доспехи, пропылённые, окровавленные, и светло-зелёное платье, затканное серебром и расшитое белым жемчугом, что преподнёс ей король, такой красивой её сделало, что вновь и вновь звучало «ура» под сводами замка, во славу её – Королевы.

Всю ночь играла музыка и слышна была дробь башмаков, отплясывающих под волынку на площадях. Прямо на улицах стояли столы, и всё, что оставалось в осаждённом городе, все запасы снеди лежали на блюдах. Призрак голода больше не грозил Сеноту.

Любовь кипела в осеннем вечере, напоенном запахом последних цветов, превращала в весну позднюю осень. Горожанки бросались в хмельные объятия воинов, поцелуями исцеляли их раны. И наверху этого праздника жизни была она, воительница Демира, даровавшая руанцам мир и свободу.

Она тоже смеялась, и поднимала кубки и танцевала под звон тимпанов. И ей верилось, хотелось верить – она счастлива. Ведь это – её праздник.

Назад пути не было, а будущее рисовалось как сквозь туманную дымку. Что там, меж зубцов короны? Как это – быть королевой?

Демира ушла задолго до окончания пиршества. Перевалило за полночь, но веселье было в самом разгаре. Она старалась уйти незаметно, чтобы не обидеть своим отсутствием людей. Король – она приметила – ушёл ещё раньше. Рана сильно тяготила его, он слабел, и не хотел, чтобы народ видел его таким.

Воительница вошла в богатые сумрачные покои дворца. Тишина окружала её, лишь свет лампады бросал жёлтые тени на каменные стены и выложенный белой глиняной плиткой пол.

Демира поднялась в отведённую ей комнату, зажгла свечу в лампе, подошла к узкому, забранному кованой решёткой окну и распахнула ставни. Холодный ветер плеснул ей в лицо, она глубоко вздохнула, вынула заколки из волос, свободно тряхнула головой. Расшнуровала корсаж платья, и тяжёлые юбки скользнули к ногам. Она переступила через них, осталась в одной нижней рубашке, подняла руки, расправляя упавшую на плечи волну тёмных волос.

Она не чувствовала вины. Ни перед памятью Говарда, ни перед своей любовью к Арий Конраду, ни перед правом остаться честной к себе.

Король провозгласил её королевой. Теперь нужно, чтобы её признал народ. А народ способен признать лишь королеву короля.

Демира одёрнула подол тонкотканной нижней рубашки, взяла лампаду. Никто не увидит её раздетой в коридоре. Все празднуют. Ей же нужно отдать долг.

Она миновала длинный коридор и поднялась по лестнице в опочивальню короля. Не медлила перед дверью, открыла её и вошла в комнату. Подошла к большой кровати под алым балдахином, откинула кисейный полог. Король Вирджил Великий спал, лицо его было спокойно. Белая рубашка закрывала его раненое тело.

Демира присела на край кровати, легко перебросила стройные ноги на тонкие, ласкающие негой простыни.

– Имя тебе – Искушение, – тихо сказал Вирджил Великий и открыл глаза.

Их ясный взор не был затуманен сном, болью или вином. Он ждал её. Он знал, что она придёт.

– Мой король, – насмешливо произнесла Демира и коснулась ладонью его широкой груди.

Впервые она увидела, как сурово сжатые губы этого мужчины тронула мягкая, почти нежная улыбка.

– Над тобой нет королей, Демира, – напомнил он, – всё, что ты делаешь, ты делаешь по велению своего разума и сердца.

– Не думаю, что мне придётся жалеть об этом, – воительница протянула руку, расстегнула ворот его рубахи.

– Халиф на час, – спокойно произнёс Вирджил Великий, – день убьёт меня.

– Такова воля богов, – согласно кивнула Демира.

– Ты пахнешь соблазном и мёдом, – грубая мужская ладонь коснулась её лба, спустилась к щеке, отодвигая прядь густых волос, легла на плечо, скользнула по нему, сбрасывая вниз короткий рукав рубашки.

– И к чёрту вечность! Какой в ней прок? – пробормотала Демира, потянулась вперёд и задула стоявшую в изголовье кровати свечу.

Её разбудило чувство тревоги. Предчаяние подкравшейся беды будто подбросило, заставило открыть глаза и подняться, сесть на постели. Вирджил Великий лежал рядом с нею. Чело его было спокойно, как у спящих, но он не спал. Ровное дыхание не вздымало могучую грудь короля, не вздрагивали в полёте сновидений опущенные веки. Тело неподвижно застыло на кровати, и тонкая струйка крови спускалась из уголка плотно сжатых губ на подбородок. Государь был мёртв.

Тело его ещё не успело остыть, и кровь не подсохла, но напрасно Демира тщилась вернуть ему жизнь. Не зажечь было боле эту угасшую лампаду.

Гоня прочь от себя паутину липкого страха, она встала и надела свою смятую нижнюю рубашку. Сначала Говард. Ночь с нею, и смерть в бою. Теперь король. Яд стрелы убил его, но смерть пришла за ним не вчера, не завтра, а на рассвете, после ночи с нею. А те, что были прежде, до Говарда, до Короля, кого не забыть, о ком говорит безжалостная память!

Всем, кто осмеливался любить Демиру, она приносила погибель. Удел её – одиночество. И корона.

Демира в последний раз посмотрела на спокойное лицо короля, взяла богато затканное покрывало и закрыла его обнажённое тело. Наклонилась и чуть коснулась губами его чела, прощаясь. «Я буду достойна Короны!» – поклялась она над одром смерти.

Отворила дверь, и, выходя, споткнулась о чьё-то грузное тело у порога, и едва не упала. То был Ливий. Мертвецки пьяный, в одной рубахе и без штанов, он храпел на весь дом. Демира толкнула его в бок.

– Ливий! Проснись, Ливий! Король Вирджил Великий умер!

Диво, но вор сразу же открыл глаза.

– Король умер? – осипшим голосом спросил он, глядя на воительницу красными глазами. – Ты что, насмерть его затрахала?

– Оповести людей, – приказала Демира, и это был первый её королевский приказ.

Ливий тяжело поднялся на ноги. Шатаясь, какое-то время тупо смотрел на Демиру, потом ткнул пальцем ей в грудь и сказал:

– Теперь на троне только ты.

Горестная весть быстро разошлась по столице, и пошла дальше, по городам и деревням Руаны. Победное ликование сменилось скорбным плачем. Тихо, пусто было на улицах города. Столица погрузилась в траур. И будто в единстве с людским горем, небо над городом затянуло тучами, и полил холодный дождь. Боги оплакивали короля.

Но настоящая гроза разразилась, когда в тронный зал потянулись вереницы людей, чтобы проститься с правителем. В тёмных одеждах, медленно ступая, склонив голову, шли горожане к богато разобранному смертному ложу короля. Несли осенние цветы, клали к одру, весь пол подле был усыпан лепестками. Сдержанный плач плыл вверх, под тёмные своды замка. Вирждил Великий был мудрым и справедливым правителем, его любили, его слушали, ему верили. Смерть его стала подлинным горем для его народа.

Подле королевского одра неустанно находились главный министр Дан Лукас, вельможи, старейшины и уважаемые люди города. Когда Демира, так же облачённая в глубокий траур, вошла в тронный зал, Дан Лукас поднялся и, указывая на неё, произнёс:

– Вот убийца короля!

Поток людей остановился. Зал замер, тишина наполнила его. Все присутствовавшие здесь повернулись и посмотрели на неё. Демира должна была ответить на брошенное ей обвинение, и она чётко проговорила, глядя в бледное лицо Дана Лукаса:

– Я не убивала короля!

– Когда смерть пришла за ним, ты была рядом! – новое обличение было ещё тяжеловеснее предыдущего.

Демире нужно было защищаться. Народ ждал её ответа, и от того, что она скажет, зависело, станет ли он её народом. Она говорила теперь с ними, хотя взгляд её по-прежнему был устремлён в тусклые серые глаза первого министра:

– Яд отравленной стрелы убил Вирджила Великого, – сказала Демира, – лекарь короля знал.

– После ночи с тобой! – напомнил Дан Лукас. – Ты отняла последние дни жизни короля!

Подняв вверх руку, призывая тем жестом к тишине и требуя к себе внимания, в спор вступил один из старейшин.

– Тяжёлое обвинение требует серьёзных доказательств, – изрёк он.

– Какие ещё доказательства?! – воскликнул Дан Лукас и тут же осёкся, напомнив себе, что находится у одра смерти. – Она провела ночь с королём, и жизнь оставила его тело, – твёрдо и спокойно сказал он.

Молча стояли в тронном зале люди, ожидая решения старейшин.

– Древний обычай решит спор, – молвил заросший седой бородой звездочёт, – бросьте жребий.

По его знаку была принесена из храма Деметры Чаша Равновесия, и опущены на дно её два каменных шарика – молочно-белый и угольно-чёрный, не отличимые на ощупь друг от друга.

– Согласно законам Руаны и памяти предков, первым жребий тянет обвиняемый, – произнёс старец.

Демира опустила в золотую чашу руку, а когда вынула её и разжала пальцы – чёрный шарик лежал на её ладони.

– Душа, как ночь, черна! – холодно усмехнулся Дан Лукас. – Ведьма, связанная с Последним из Ордена Сов!

Жребий Демиры значил, что для битвы ей будет дан деревянный меч.

– В руке правого деревянный меч крепче железного! – одёрнул старейшина первого министра. – Грянет битва!

Местом Ристалища Справедливости была выбрана городская площадь, которую кольцом окружил народ. Люди забрались на крыши домов, запрудили балконы, выглядывали из окон. Тягостное молчание нависло над ареной. Исход поединка решал, кто будет править Руаной.

Вот вышли поединщики. Дан Лукас в алом плаще, роскошным кожаным поясом затянут, расшитым агатами, яшмой и золотыми пластинками. Древний меч, решающий споры, спускался с этой богатой перевязи, тяжёлый, грубый железный меч с медной рукоятью.

И Демира в старой истёртой кожаной юбке, в рубахе с отрезанными рукавами, простой, крашеной луковой шелухой, вылинявшей на солнце, с оторванными у ворота завязками. Ни перевязи, ни даже сапог. Босая, ибо так требует обычай. В руке держит нелепую игрушку войны – строганный из дуба и отполированный меч с руанскими письменами на рукояти.

Дан Лукас высок ростом, алый плащ придаёт ему сходство с палачом, должным изобличить и казнить убийцу короля. Холодная решимость в серой стали глаз. Серые глаза, красный плащ. Снова.

Тишина парализует сознание. Цепенеют в тягостном напряжении сжатые в комок мускулы. Ветер утих, замерли деревья. Не слышно птиц.

Первый старейшина бросает наземь белый платок – сигнал к началу битвы.

Демире не хотелось сражаться. Дух войны отпустил её разум, не благословлял руку. Каждый день своей жизни она была готова умереть в битве, и смерть её не страшила. Но сейчас на кону стояла её честь, и она вступила в бой.

Дан Лукас хорошо владел оружием. Точны и быстры были его удары, и вот-вот должен был перерубить железный меч деревяшку, которой защищалась его противница.

Она сделала один всего выпад, просто по привычке, удары накрепко были впечатаны в её сознание, рука работала, как всегда, взяла и ударила, забыв, что в ней деревяшка. Каково же было Демире, когда она увидела, что от удара её противник рухнул навзничь. Деревянный меч насквозь прошёл у него под ключицей.

Единый, лёгкий, как ветер в листве, прошелестел в толпе людской вздох.

– Колдовство! – прохрипел первый министр, попытался встать и не смог.

– Разрешён спор! – молвил первый старейшина. – Ты невиновна! Рука твоя правдой мысли дерево меча в сталь обратила! Жизнь министра в твоей власти. Ты вправе покарать его за клевету.

Толпа заметно волновалась. Откуда-то с крыши донёсся одинокий выкрик: «Убей его!» И вот уже вся площадь подхватила призыв. Толпе не свойственно думать.

Демира взглянула на Дана Лукаса. Гримаса ненависти искажала его лицо. Враг. Оставленный в живых будет вдвойне опасен, вынашивая в своём сердце план мести. И зная об этом, она шагнула к первому старейшине и почтительно протянула ему замаранный кровью древний руанский Меч Правосудия.

Чётко прозвучал в разом притихшей толпе её негромкий голос:

– Я не убийца! Пусть уходит из города!

Бывшего министра подняли на ноги, перевязали его рану, повесили на плечо котомку с буханкой хлеба и бурдюком воды и вывели за городские ворота.

Одиннадцать дён спустя, в час Быка, Демира была коронована на престол в главном тронном зале королевского замка в Сеноте.

Красная ковровая дорожка простиралась к трону, и два ряда лучших воинов в блестящих доспехах живым коридором стояли по обе её стороны. Под троекратный трубный клич и колокольный звон распахнулись тяжёлые двери, и в зал ступила она, Демира, та, что станет Королевой.

Величественная, богато одетая, в тяжёлом алом, расшитом золотом платье с длинным шлейфом. Он стлался живой волною за нею, будто река крови текла. Пройден такой путь, и вот они, последние шаги к трону – тяжёлому, каменному, похожему на жертвенник. Последние мгновения её вольной жизни. Она примет корону Руаны, а с нею всё бремя власти и отречение от иллюзий.

Демира шла, гордо вскинув голову, смотрела прямо, слёзы застилали ей глаза, как тогда, на костре, когда она смотрела на солнце.

Вот и всё. Она, последняя из рода Солнцепоклонников, пришла к своему королевству и откроет новую страницу истории.

Отзвучали колокола и трубы. Демира подошла к трону. Повернулась, оглядела пёструю толпу гостей, заполняющую тронный зал, приложила руку к сердцу и низко поклонилась, оказывая почтение своему народу. Голос её не дрогнул, был ясно слышен, полон силы, когда она говорила слова древней клятвы в верности жителям этой страны.

Она смолкла, и многоголосым эхом отозвался люд, принимая её: «Да будет так!»

Главный старейшина в золотом плаще и вплетёнными в седую бороду золотыми нитями, подошёл к ней и протянул руку, помогая взойти на трон. Подошёл второй старейшина и подал знаки королевской власти – алмазный скипетр и золотую державу. Демира приняла в правую руку скипетр, а в левую – державу.

Девять юных сестёр в белых одеждах под низкие звуки волынок запели руанский гимн, и голоса их, подобные голосам ангелов, высоко поднялись под мозаичные своды тронного зала.

Первый старейшина взял с красной бархатной подушки тяжёлую золотую корону, будто каплями крови, усыпанную тёмными рубинами, встал позади трона и поднял её высоко над головой Демиры.

Звуки гимна смолкли. В полной волнения тишине главный старейшина объявил о свершении коронации, трижды провозгласил Демиру королевой и возложил на неё корону.

Демира почувствовала её ледяную тяжесть, мигнула, и, будто плотину прорвало – слёзы потекли по щекам. Звон обнажившихся мечей заполонил тронный зал, армия салютовала Королеве и трижды прокричала клятву ей в верности.

А в этот же миг в святилище Аримана, сокрытом в чёрных базальтовых скалах горы Кулаберг, коленопреклонённый Арий Конрад отбросил на плечо чёрный плащ, закрывающий по ритуалу его обнажённое тело, и поднёс к губам Золотую Чашу Бессмертия.

Глава четвёртая.

Встреча

– Ты нисколько не изменился, Курт, нисколько! – министр финансов Руаны отстранился от Бессмертного, ещё раз оглядел его с головы до ног, восхищённо присвистнул и снова сгрёб в медвежьи объятия. – Такие сукины сыны… то есть, я хотел сказать, баловни судьбы, почти не меняются, – сообщил он, отпуская, наконец, гостя.

– Ты тоже, Ливий, почти не изменился, – улыбка чуть тронула бледные губы Арий Конрада, – разве что подраскормила тебя королева.

– А хорошего человека должно быть много! – министр финансов удовлетворённо похлопал себя по пузу, обтянутому дорогим бархатным камзолом. – Силушка-то никуда не делась! Гляди-ка, – он достал из кармана подкову, крякнул и, натужно разведя руки в стороны, разогнул её.

– Да ты нарочно её носишь, – поддел его магистр, – небось, свинцовая да крашеная?

– Сам ты свинцовый да крашеный! – обиделся Ливий. – На, сам посмотри! – и сунул подкову гостю под нос.

– Ой, уймись, шумный ты какой, – Арий Конрад нарочито сморщил нос, отвёл его руку в сторону.

– Ну, расскажи! – потребовал Ливий. – Как ты живёшь? Ты что, и впрямь, Бессмертный теперь? – он взял под локоток старого товарища и повёл по дорожке, усыпанной крупным прозрачным песком, к замку.

– Мало тебе интереса будет в моей жизни, – отозвался Арий Конрад, – чертоги Аримана, древние знания, покой и бесконечность…

– Со скуки сдохнуть! – немедленно отреагировал министр. – А! – вспомнил он. – Ты ж теперь никогда не сдохнешь! Вечная тоска! Хорошо, что ты приехал, – сменил нить разговора, – я так рад тебя видеть!

– Кабы не девчонка просила, – пояснил Бессмертный, – знаешь, чего мне стоило? Тринадцать лет! Другая жизнь! Кристальная ясность ума, ничем не запятнанная, никаких сторонних помыслов! А теперь как мне вернуть утраченный покой и равновесие?

– Да полно тебе! – отмахнулся Ливий. – Демира ни на миг о тебе не забывала!

– И потому-то Вирджил Великий скакал на ней чаще, чем на лошади? – ядовито усмехнулся магистр. – Или чернокосую девочку они иным путём сотворили?

Они поднялись по белым ступеням бокового крыльца и прошли в покои министра. Миновали коридор и вошли в просторную, богато обставленную комнату, где уже был сервирован к ужину стол. Ливий кивнул, предлагая гостю садиться, налил ему и себе вина.

– Ну, давай, Курт! За здравие! За встречу! – серебряные кубки издали мелодичный звон, соприкоснувшись, и старинные друзья осушили их до дна.

Ливий отрезал добрый кусок окорока, положил его гостю на тарелку и вернулся к прерванному разговору.

– Девчонка, – он с сожалением покачал головой, – огонь! Край света! Ты думаешь, будто Королева послала её к тебе? Нет, Курт. Она слышала разговор Демиры с Арефой и знала, что Арефа после заедет к тебе. И знала, о чём он тебя попросит. Королева не хотела, чтобы Арефа просил тебя, он сам так решил. И Ария, чтобы ты не отказал, поехала к тебе сама.

– Ария… – протянул магистр раздумчиво, – надо же, Ария…

– Сущий огонь, – кивнул Ливий, наливая ещё вина, – оставил же король Вирджил наследие! Мы с Демирой уж дни считаем, когда выдадим замуж эту бесноватую!

– Она прекрасная наездница, – Арий Конрад уже овладел собой и вновь закрылся непроницаемой маской, – за время пути я не видел, чтобы она чем-то выдала свою усталость. Так похожа на Демиру…

– Ага, – министр финансов сделал добрый глоток из кубка, – чё ей похожей не быть, ежли Демира воспитала её? А ты что подумал? – упредил готовый сорваться с уст товарища вопрос. – Что она дочь Демиры и покойного короля? Нет, Курт, она приёмыш, Демира не родила её, но воспитала. Вот и научила на свою голову. Одни хлопоты с этой девкой. Скорее бы уж замуж выдать.

– Так Демира не нуждается в моей помощи? – уточнил Бессмертный. – Она так уверена в своих силах? Или мнит, что армия её солдат остановит Норта Безликого?

– Ты что, Демиру плохо знаешь? – удивился Ливий. – Упрямая, гордая! Она решилась заключить союз с верховным жрецом бога Сета Чёрным Велором и сама выступит в поход против Норта Безликого! Соберёт отряд и пойдёт с Велором к Ледяным Скалам Безвременья.

– В поход против Норта Безликого? – Арий Конрад отставил кубок с вином и оглядел министра проницательным взглядом. – И ты пойдёшь?

– Пойду, а чё, – не смутился Ливий.

– Вы безумны в гордыне своей?

– Да не больше, чем, когда попёрлись с тобой в Белую Пустыню, – парировал бывший вор.

– Тогда было иначе! – живо возразил магистр. – Тогда мы лишь выполняли предначертанное! Тогда звёзды освещали нам дорогу, и ветер был попутным! Парад планет в тот год сулил нам удачу!

– И в этот год Луна и Солнце встанут в ряд, нужно лишь дождаться того дня, и удача будет нам попутчицей, – уверил его Ливий, – а тогда мы были пешками в твоей игре, не более. Но, что есть, то есть – рассчитался тогда ты с нами по совести.

– Нет, вы не понимаете! – Арий Конрад взял кубок с вином, и Ливий заметил лёгкую дрожь в его руке и не поверил тому, что видит. – Теперь всё иначе! Я должен поговорить с Демирой!

– Поговоришь. Вернётся с празднества, и поговоришь. Ныне на целую неделю раньше празднуем Осенины, – пояснил министр, – не весь урожай ещё сняли, но жители окраин в смятении. В деревне, что стоит в самом подножии Ледяных Скал, весь месяц неспокойно. То среди дня затянет небо хмарью и ровно ночь настаёт. Воздух тревогой заражён. То будто хохот зловещий с вершин скал слышится. А то было ввечеру, подул ледяной ветер, и иней покрыл крыши домов и деревья. Собаки будто взбесились, выли и рвались с цепи, коровы истошно мычали в стойлах, а после дойки всё молоко скисло.

– И Демира пойдёт войной на Норта, потому что дерзкий мальчишка сквасил молоко у её коров? – Арий Конрад коротко рассмеялся. – Провокацией посчитала и оскорблением? Да пусть благодарит Безликого, что так пошутил.

– Вот и поблагодарит за всё, – пообещал Ливий, – да так, что впредь шутить не повадно будет. Город празднует Осенины, а Демира только с утра на празднестве была, раздала народу хлеб, мёд и вино, а теперь проводит смотр армии за городом, втихаря, чтобы до похода слухи не поползли. Однако пора бы и вернуться ей. Я за ней послал. Давай покуда ещё выпьем. Небось, вздрогнуло ретивое, а, Курт? Аль там камень у тебя гранитный? Признай, из-за неё с тех миров воротился?

– Пьян ты уже, Ливий, не соображаешь, что говоришь, – равнодушно отозвался Арий Конрад.

– Да с чего бы? – фыркнул министр. – Ты же здесь ради неё, не лукавь! Вот и выпей-ка ещё лучше.

Королева Руаны стояла перед большим зеркалом в оправе из слоновой кости и, нахмурив брови, рассматривала своё отражение. Вокруг неё суетился камердинер, шнуруя корсет тяжёлого, роскошно расшитого золотом и жемчугом платья.

– Туже затягивай, Парис! – велела Демира. – Я перед этим Арий Конрадом Бессмертным при полном параде предстать должна!

– Вам бы лучше отдохнуть после смотра воинов, моя королева, – робко возразил камердинер.

– Делай, что велено! – отрезала государыня, и слуга, покорно вздохнув, туже затянул шёлковую шнуровку.

Демира выпрямилась, повернулась, оглядывая себя сбоку.

– Вы прекрасны, ваше величество! – камердинер почтительно поклонился.

Королева тяжело передохнула, отёрла дрожащими руками бисеринки пота с висков. Горящий взгляд выдавал сильное волнение.

– Вам нехорошо, моя королева! – камердинер бросился к ней. – Это из-за тугого корсета!

– Нет, – срывающимся голосом отозвалась Демира, – это осколки прошлого режут мне сердце.

Она плохо помнила миг той первой встречи. Как прошла в тронный зал, как начищенный паркет пола будто ушёл из-под ног, когда увидела эту высокую статную фигуру и устремлённые на неё серые льдинки глаз.

Миг только морок владел ею. После достало сил церемонно кивнуть на приветствие Бессмертного, сесть на трон и протянуть руку для поцелуя. Арий Конрад задержал в своей ладони её руку чуть дольше, чем полагалось по этикету. Близко, так близко она увидела его спокойное чистое лицо, серые глаза, смотревшие на неё проницательно, испытующе, но без холода, лёд в них истаял. А потом он поднёс к своим губам её руку, и она ощутила ту забытую, из далёкого прошлого прохладу и нежность, и будто протрезвела.

Минувшее с разочарованиями и болью рухнувших надежд невозвратно! И власти над будущим не имеет! Теперь всё иначе!

Арий Конрад смотрел на неё и видел перед собой Королеву. Чужую королеву чужой страны из чужого мира. Спокойная, уверенная в своей власти, одетая с немыслимой роскошью. Где та Демира, которую он так тщился забыть эти годы? Где живой огонь чёрных глаз, дерзкая улыбка, вольно раскрылённые плечи?

Нет, Демира не изменилась внешне, время будто свой бег остановило. Она такой же осталась, как пятнадцать лет назад была, но и другой. Наделив её силой и знаниями, Арий Конрад невольно передал ей долгую молодость. Она, как и прежде, была красива, но огонь в её глазах потух, взгляд стал равнодушным и пустым. И будто бремя власти придавило её, привязало к земле, не было той лёгкости, того духа свободы, что он помнил. Драгоценные камни на платье своей тяжестью будто бы легли и на душу её, заслонили блеском, закрыли от вольной жизни.

– Просить прощения хочу за Арию, – голос королевы звучал ровно, – дитя неопытное и своевольное, в неведении своём лишь время отняла у вас, магистр, – и говорила она с ним, как подобало по этикету. Как королева с гостем. Прошлое минуло безвозвратно.

– Впустую потраченного времени мне всегда было жаль, – согласился Арий Конрад.

– Бессмертные ценят время? – удивилась королева.

– Каждый миг драгоценен, – ответил магистр.

– И встреча со мной? – в голосе Демиры не было кокетства, он звучал спокойно и ровно. – Она ведь тоже миг в безумном беге времени.

– О да, – Арий Конрад был искренен в своём ответе, – отрадно видеть, что вы достигли своей цели. Вы королева, вы на троне. Вы счастливы?

– Да, счастлива, магистр. Руана процветает. Торговля шкурами, шелками и коврами идёт успешно. В минувший жнивень большой караван с серебром отбыл в Лемурию. На море пшеницею, мёдом и пряностями торгуем. Пятнадцатое лето, как урожай богатый. Склады полны. Страна не знает горя.

– Я слышал, соседство Норта вам досаждает? – напрямую спросил Арий Конрад.

– Покуда нет, – не смутилась Демира, – но усмотрев угрозу, пойдём войной на Норта. Возьму в союзники Чёрного Велора, верховного жреца бога Сета.

– Достанет ли Велору сил супротив Норта? – в голосе Бессмертного скользнуло лёгкое презрение.

– Достанет, – спокойно отозвалась королева, – я верю в его силу. Кроме того, я думаю над предложением супружества от Чёрного Велора.

Облачко удивления скользнуло по бесстрастному лицу магистра.

– Супружества? – чуть изменившимся голосом переспросил он. – Удачи в выборе! Не ошибитесь, королева.

– Не ошибусь, – уверила его Демира, – чем заполняете вы ваши дни, магистр?

– Я постигаю тайны вечности, – ответил Арий Конрад, – а вы? Чем скрашен ваш досуг?

– Выращиваю розы. Шлифую камни. Вот, в ожерелье алмазы моей огранки.

– А прежде не манило вас искусство ювелира, – напомнил он.

– Теперь люблю, – сказала Демира, – оно тонко, изящно, размеренно, спокойно. Хотите прогуляться, Арий Конрад? Я покажу вам свой розарий.

Магистр не успел ответить. В тронную вошёл Ливий и с церемонным поклоном доложил:

– Посол Киммерии. Что передать? Что королева занята?

– Нет-нет, – возразила Демира, – просите, – и, повернувшись к Арий Конраду, улыбнулась краешками губ, – увидимся за утренней трапезой, магистр.

Арий Конрад встал и молча вышел из тронной.

На анфиладе его ждал Ливий. Взял Бессмертного за руку и повлёк по коридору.

– Как прошла аудиенция? – спросил он.

Арий Конрад настолько был погружён в свои мысли, что не расслышал вопроса, и Ливию пришлось повторить его.

Магистр повернулся и посмотрел в его широко растопыренные добродушные голубые глаза. Его лицо было совсем белым, как манжеты на дорогом камзоле министра, а взгляд настолько тяжёл и угрюм, что Ливий вздрогнул.

– Убери от меня свои глаза, – попросил он, – вина выпьешь?

– Пожалуй, – кивнул Бессмертный.

В покоях министра, потягивая вино, Арий Конрад раскрыл то, что терзало его душу.

– Я не чувствую её, Ливий. Так не должно быть.

– Чего ты не чувствуешь? – не понял тот.

– Той силы, что наделил когда-то Демиру, я не чувствую, – пояснил Арий Конрад, – когда мы шли к Белой Пустыне, я слышал её силу, как зверь чует зверя. Теперь не слышу. И мне странно и досадно это осознание. Как могла она растратить, утерять такой дар? Как могла променять его на эту государственную рутину, на блеск камней? Алмазы гранит!

– Утратила она давно всю силу и забыла знания, – махнул рукою министр, – не было раза с коронации, чтобы я за ней замечал подобные деяния. До того ли ей? Легко ли страною править, такой, как Руана?

– Алмазы гранить находит время! – ядовито заметил Арий Конрад.

– На то и женщина, – ответил Ливий, – а ты что думал? Что блеск острой стали её всю жизнь занимать будет? Ты посмотри, какой она красивой стала! К лицу ей и корона, и дорогих камней сияние!

– И пустота во взгляде! – добавил магистр. – Будто кукла разряженная! Я помню, Ливий, ветер в её волосах! Помню льющийся из глаз живой огонь! Помню улыбку свободной женщины с горящим сердцем! Всё то, что столько лет хотел забыть! – Арий Конрад залпом допил вино и со стуком поставил кубок на подлокотник кресла. – Что теперь, Ливий? Во взгляде пусто, а в волосах глупый жемчуг! На мёртвый камень сменила Демира вольный ветер! Купилась на корону! Власти захотела! В такой Демире я красоты не вижу! – заключил он.

– А может, стоило бы присмотреться? – улыбнулся Ливий. – Другие мужики нос не воротят! Ей, знаешь, сколько было предложений руки и сердца?

– Те жалкие глупцы хотят заполучить корону, – зло усмехнулся Арий Конрад, – как женщина, Демира не нужна им.

– Ты что же, считаешь, нельзя любить Демиру, как женщину? – обиделся министр Руаны.

– Такую глупую разряженную куклу – нет! – отрезал магистр.

– Однако струны сердца твоего она задеть сумела, – заметил Ливий, – белее извести лицо твоё! Весь изозлился! Не по нраву тебе Демиру видеть в роскоши и королевой! Ты ожидал чего? Что все пятнадцать вёсен она лить слёзы станет? Греметь оружием и совершать обряды? В страданиях любви пройдёт вся жизнь её? А Демира научилась жить! И будет счастлива, решившись заключить союз с Велором!

– И на здоровье! – пожелал Арий Конрад, налил себе вина и выпил полный кубок.

Глава пятая.

Подсмотренная тайна

Магистра наполняло отвращение ко всей этой роскоши, богатой зале замка, праздному безделью, пустой трате времени. Он сожалел, что приехал, поддавшись живому свету чёрных глаз Арии, досадовал на себя, что не устоял и сидел теперь тут, вместо того, чтобы постигать новые таинства бесконечности.

Ему хотелось тем же вечером покинуть замок, но какая-то часть сознания настойчиво требовала остаться. Арий Конрад привык доверять своему чутью, но сейчас он искренне недоумевал, что побуждает его провести здесь ночь. Он не видел никаких тайн, которые должны были приоткрыться, не ожидал важного, должного свершиться вскоре события.

И всё-таки остался.

Он бесцельно бродил по коридорам замка, сжигая время, которое всегда так ценил. Демира не звала его, и он не искал её общества. Пропасть стояла между ними.

Арий Конрад не знал, чем заполнен её вечер. Может быть, она играет в шахматы с кем-то из придворных, зевая от скуки? Или ведёт счёт государственной казне, обдумывая предстоящую меновую сделку с Киммерией? Или просто лежит на софе, пьёт вечерний чай, треплет за ушами ленивую домашнюю кошку?

Ему встретилась Ария, маленькая принцесса, в изумрудном пышном платье, в сиянии драгоценностей, надменная и равнодушная. Она одарила его церемонным поклоном и неторопливо прошествовала мимо. Та Ария, которая два дня скакала рядом, суровая и решительная, не знающая усталости, будто рождённая в седле. Дитя Огня и Стали.

Горькое разочарование обжигало его. Увидев Арию, он ожидал увидеть прежнюю Демиру – грозную воительницу, вольную странницу. Он не ждал увидеть Королеву. «Зачем я здесь?» – в сотый раз спрашивал себя Арий Конрад. «Узнаешь вскоре», – в сотый раз отвечало его сознание.

Ночью он не мог уснуть. И постель была удобной, и комната просторной, и жарко не было, приоткрытые ставни пропускали прохладный воздух с улицы.

Сонная тишина стояла повсюду. Мирные грёзы окутали столицу Руаны. Город Благоденствия спал. Лишь к Арий Конраду не шёл сон. Хотелось приблизить утро, но ночь казалась бесконечной.

Магистр встал с постели, оделся, набросил на плечи плащ и вышел в коридор. Спустился по лестнице, миновал холл и ступил в сад, провожаемый равнодушным взглядом недремлющих стражей замка.

Прохлада и аромат прелой листвы наполняли старый сад. Арий Конрад не спеша бродил по чистым песчаным дорожкам, любуясь спящими деревьями, красными бусинами ягод шиповника, последними осенними цветами.

С рассветом он покинет этот город, вернётся в свой привычный мир и вряд ли ещё когда-нибудь увидит королеву. Эта мысль не опечалила его, не внесла сожаления.

Тьма стала редеть. Небо на востоке будто таяло, светлело, приобретая серый, а потом и розовый оттенок. Наступало утро.

Расцвеченные красным и жёлтым, резные листья шиповника покрыли капельки росы, пожелтевшая трава стала влажной. Арий Конрад подошёл к кусту, взял в ладонь упругую красную ягоду. Когда он отпустил тугую ветвь, она обдала его брызгами. В редеющих сумерках запахи осени становились полнее, ярче.

…Даль прошлого, вересковая пустошь, бутон шиповника в его волосах. «Добрый знак», – сказала тогда Демира. Много времени минуло с той поры. Розы и шипы. Вечность было так. И будет.

Пора было возвращаться. Арий Конрад отошёл довольно далеко от замка. Он в последний раз оглядел просыпающийся старый сад. Не скоро, должно, доведётся любоваться красотами этого мира.

Он повернулся, чтобы идти назад, и остановился, пораженный.

В воздухе слышалось зло. Оно шло от противоположной к замку стороны, ширилось, множилось, и было таким сильным и ярким, что непроизвольно волосы шевельнулись на затылке Арий Конрада.

Он не помнил, когда в последний раз сталкивался с такой грозной силой. Она ураганна была, сокрушительна, и велика настолько, что могла сравниться с его силой, а быть может, и превзойти её в поединке.

Зло приближалось. Магистр хотел видеть, что породило это зло. Он шагнул за куст шиповника и сделался невидим для всех, кто имеет око.

Незримое покрывало надёжно спрятало его. Арий Конрад стоял неподвижно, замерев в ожидании. В чистом утреннем воздухе послышался приближающийся топот копыт, и он увидел Демиру.

Её конь шёл рысью, она сидела в седле, выпрямившись, и глядя перед собой застывшим, тяжёлым взглядом. Брюки из сыромятной кожи, высокие сапоги и простая серая льняная рубаха – вот во что была одета королева Руаны. Как в те далёкие дни, волосы её были заплетены в две косы и переброшены на грудь. И чёрный меч, тот самый Меч, Разящий Без Промаха, закалённый в пламени Ада, чуть постукивал о её стремя.

И это огромное, столь сильное Зло исходило от Демиры, от тяжёлого взгляда её черных глаз.

Она почти поравнялась с тем местом, где стоял невидимый Арий Конрад, когда, будто почувствовав что-то, резко осадила коня и медленно повернулась, всматриваясь и вслушиваясь. Она не видела магистра, но стояла так близко, смотрела прямо на него, холодным пустым взглядом призрака, взглядом, проникающим в самое дно души, взглядом, от которого застывало сердце.

Миг она смотрела так, не видя его, а потом, будто занавес отдёрнулся – зло исчезло и словно никогда прежде не появлялось в тишине этого утра. Демира дёрнула поводья и поскакала вперёд.

Арий Конрад застыл в оцепенении, забыв снять покров невидимости. Источником зла оказалась Демира. Мощная чёрная энергия шла от неё. Значит, пятнадцать лет не прошли даром! И королева Руаны не только вела меновые сделки и гранила алмазы, но и практиковалась в магии! И сила её теперь была столь велика, что – нет, этой мысли Арий Конрад даже допустить не мог! – она могла превзойти его!

Сознание подчинялось ему с трудом. Оно будто растекалось, и он никак не мог собрать его, чтобы понять, насколько же недооценил Демиру. Ничем не выдала она себя, и, если бы не эта прогулка, он никогда бы не узнал, какой силой она владеет.

Прошлое властно нахлынуло на него. Как страшился он не суметь заполучить Книгу Бессмертия! Как избегал близости с Демирой и как желал этой близости! Были мгновения, когда он ненавидел её, как препятствие к Цели. Были мгновения, когда Цель отступала на второй план перед сиянием её чёрных глаз.

Арий Конрад гордился одержанной над собой победой, гордился, что не поддался велению плоти и сумел достичь желаемого. Его воля казалась ему сильнейшей из того, что дано человеку. Никто – он был уверен в этом – на его месте не устоял бы перед Демирой. Он смог устоять.

Но теперь он понимал и другое. Заслуга его Бессмертия – это заслуга и Демиры. Это она молча ушла с его дороги и не стала помехой. Только теперь Арий Конрад понял, как слеп и тщеславен был в своей гордыне. Что стоило Демире соблазнить его, когда человеческие чувства уже почти одержали в нём верх? Она могла бы сделать это с лёгкостью, если бы хотела, и никогда бы он не стал Великим Арий Конрадом, Бессмертным. Нет, не он устоял перед искушением. Демира отпустила его.

Вспомнилось ему, как умывался в ручье, забывший во хмелю прошлую ночь. Вспомнил её обещание: «Я не стану помехой на твоём пути. А ты… Ты помни о клятве». Сколько силы и мудрости заключалось в её словах! Во имя его Бессмертия она заставила замолчать своё сердце. Сколько любви!

Он забыл о времени, стоял, погружённый в размышления. Воспоминания не отпускали его.

Как же тогда он не понял всей её жертвенности, глубины и силы такой любви? Сколько дано ему было, а он, ослеплённый тщеславием, не принял! Сколько мужчин готовы были бросить всё к ногам Демиры, но только ему одному она могла отдать то, о чём грезили они. Сколько ночей, проведённых в молитвах в глухих подземельях, старался он забыть запах ветра в её волосах! И верил, что забыл, но нет, наяву помнил, точно вчера всё было!

Нужно было возвращаться в замок. Магистр снял с себя покров невидимости и зашагал по песчаной дорожке с полной сумятицей в мыслях. Он боялся увидеться с Королевой, боялся каких-то перемен, которым суждено быть, это он знал точно!

Теперь так, как мнилось, уже не будет. Будет всё иначе. О нет, Демира и сейчас не станет ему помехой на Пути. Ныне он желал сблизиться с нею, но ещё не осознавал это отчётливо, мысли путались. Он понимал только, что должен держать маску холодного равнодушия, и это легко удалось ему, ведь он носил её столетиями.

Арий Конрад вошёл в замок с заднего крыльца и прошёл в трапезную, будто бы со стороны комнаты, где провёл ночь.

– Ну, наконец-то! – воскликнул Ливий, увидев магистра. – Уже два раза за тобой посылали! Ну и горазд же ты спать!

Арий Конрад прошёл в комнату и сел за стол напротив королевы. Бросил на неё быстрый взгляд. Она смотрела на него, и в её глазах читалась отрешённая невозмутимость. Движения рук были покойны и неторопливы, покуда она разливала чай.

Рукава голубого утреннего платья до локтя открывали её руки, и Арий Конрад смотрел на них, вспоминая, какими они были тогда, исхудавшими, тёмными от солнца, израненными, крепко сжимающими в ладонях Меч Ормузда.

Демира, ослепительная в своей зловещей демонической красоте, в лучах рассвета, и Демира за утренним чаем были схожи между собой, как дикая рысь и домашняя кошка.

– Как спалось, магистр? – бесстрастным тоном поинтересовалась она.

Её глаза смотрели испытующе, она силилась дознаться, был ли он на той тропинке на рассвете. Она же почувствовала силу, заставившую её остановиться! Видел ли Арий Конрад её такой? Боле всего королева Руаны хотела сберечь свои знания в тайне.

Почему? Арий Конрад терзался догадками. Почему она не хочет открыться ему, тому, от кого получила дар посвящённых? Она знает то, что неподвластно его разуму? Она желает превзойти его по силе и доказать своё превосходство? Никогда ещё Демира не волновала магистра так, как сейчас. Он мучился неразрешёнными вопросами, она же спокойно пила свой чай.

Он прощался с нею, будто пребывая в мороке. Очертания замка, убранство комнат, люди перестали существовать. Он видел перед собою лишь её чёрные глаза, полные влажного мерцания, словно звёзды, отражающиеся в глубине колодца.

Он продолжал их видеть, когда мчал над лесами и полями верхом на Инзаре, когда вступил в чертоги скал, бывшие его домом в этом земном мире, и не мог уйти от их сияния даже, когда ночью служил мессу на чёрной горе Кулаберг.

Три дни спустя, покидая святилище Аримана, Арий Конрад слышал громовой глас Князя Тьмы: «Ты волен в своём выборе, сын мой!» и в спину еле слышное, похожее на вздох, на шёпот змеи: «Сбывается древнее пророчество!»

И он, будучи Бессмертным уже, не осмелился возразить, ибо никогда ещё искушение не было так сильно, как сейчас.

Остаток дня он провёл в молитвах в подземном святилище богини смерти Гекаты. Арий Конрад чувствовал себя точно после долгой болезни, уставшим, утратившим силу. К вечеру равновесие будто вернулось к нему. Он вышел на воздух, долго стоял у входа в свою скалу, смотрел на звёзды, необычайно яркие в чистом осеннем небе.

– Мессир! – робко окликнул его негромкий женский голос.

Магистр обернулся. Гаркана, конечно. Опять в полумаске, несмотря на сгущающийся сумрак. Стыдится своего шрама. Стоит тут, видимо, давно уже, наблюдает за ним, успела замёрзнуть, зябко поводит плечами.

– Пойди сюда, Гаркана, – позвал Арий Конрад, притянул её к себе, обнял худенькие плечи девушки, согревая. Она тихо вздохнула, нерешительно придвинулась к нему ближе, подчиняясь.

– Посмотри вверх, Гаркана, – магистр показал ей направление, – вон туда, где созвездие Быка. Вот Семь Сестёр, ты видишь?

– Да, мессир, – девушка послушно смотрела на звёздное скопление.

– Чуть влево… но ты не сможешь увидеть, твоему взору недоступно… там сейчас нарождается новая звезда. И скоро она взойдёт на небосклон, и мы будем приветствовать рождение её.

– Это… её звезда? – безжизненно прозвучал девичий голос.

– Да, Гаркана, то зарождается на небе новая звезда. Звезда Демиры.

– Вы любите её, мессир? – она не спросила, простонала.

– И всегда любил, – просто сознался Арий Конрад.

Развернул Гаркану к себе, посмотрел ей в глаза. Она опустила голову, но магистр приподнял её за подбородок, заставляя смотреть на себя, и снял с её лица маску. Девушка вскрикнула и закрыла шрам на щеке ладонью.

– Ты красива, Гаркана, – Арий Конрад осторожно отнял ладонь от её лица и провёл по кривому шраму кончиком пальца, – и это не портит тебя, и не отвращает меня от тебя. Но я не могу любить тебя.

– Можешь! – отчаянно выкрикнула она, давясь рыданиями, рванулась, но он держал её крепко. – Ты не желаешь!

– Нет, дитя, я не могу, – вздохнул Арий Конрад, привлекая девушку к себе и гладя по волосам, – я думал, что смогу забыть Демиру, но нет, не смог. А ты уезжай, Гаркана. Я многому научил тебя. У тебя впереди вся жизнь.

– Ещё не минуло два года, – всхлипнула она, – у меня есть ещё месяц. Позволь мне остаться!

– Зачем, дитя неразумное? Терзаться иллюзиями? Я не смогу полюбить тебя. Я люблю тебя иначе, не так, как ты хочешь, – спокойно признался магистр.

– Всё равно! Быть подле тебя – истинное блаженство!

– Глупое дитя, – вздохнул Арий Конрад, – мне жаль тебя. Теперь, когда я сам так терзаюсь, я не хочу никому причинять страданий. Тебе лучше покинуть мой дом.

– Я останусь! – решительно заявила она, подняла голову и вытерла слёзы.

Магистр наклонился и поцеловал её в изуродованную шрамом щёку нежным братским поцелуем.

– Твоя воля, – согласился он, – а сейчас иди спать.

– Да, мессир, – Гаркана привыкла повиноваться, покорно пошла в свою келью.

Арий Конрад проводил её взглядом, вздохнул и вновь обратил свой взор к небу, туда, где нарождалась новая звезда, холодная и бесстрастная. Звезда Демиры.

Гаркана вернулась в свою маленькую, тесную келью, зажгла лучину в светце. Села на жёсткое ложе, расплела косы, расправила лёгкую волну тёплых рыжих волос. Достала из-под кровати маленький, обитый железом сундучок, покопалась там, нашла отполированное медное зеркальце. Подсела поближе к лучине, всматриваясь в своё отражение.

В полумраке уродливый шрам на щеке был почти незаметен, и если не поворачиваться этой стороной… Нет, к чему тешить себя несбыточными мечтами? Мессир не войдёт в её комнату, не сядет рядом, не будет смотреть взглядом, полным кипящего серебра. Тот взгляд не для неё, и с нею он будет говорить ровно и насмешливо, или участливо, или покровительственно, но голос его не дрогнет в волнении. Всё, о чём молит она богов, принадлежит не ей, а Руанской королеве, гордой и прекрасной Демире.

Но… или Бессмертный не объяснился ей, или Королева не приняла его любовь, иначе почему он вернулся в таком душевном смятении? Ещё ничто не решено, и у неё есть месяц. Целый месяц. Всего месяц. Нужно успеть.

Гаркана приподняла волосы, перебросила пряди вперёд, закрывая щёку. Нет, не спрячешь, не скроешь. Это навсегда. Он сказал: «Это не отвращает меня от тебя», но не потому, что он любит её, а потому, что жалеет. А жалость – не любовь.

Девушка с глубокой нежностью и благодарностью оглядела тесную комнатку, где провела ночи почти двух лет. Она всё любила здесь. Простую аскетичную обстановку ради неё Арий Конрад разнообразил, раскрасил синим и жёлтым деревянные ставни маленького оконца, медвежью шкуру постелил на пол для тепла, принёс изящный серебряный кувшин для воды. Это другая келья была, не та, в которой оправлялась от ран Демира.

Гаркана, однажды увидев ту келью, очарована была восьмигранным мозаичным окошком и игрой разноцветных бликов солнечного света на полу, спросила, можно ли ей жить здесь, но мессир не позволил. Он сказал, что это её комната, Демиры, и она будет ждать свою хозяйку, его гостью. Гаркана тогда уже знала историю Руанской королевы, и как сплетались их пути с магистром, но мало времени ещё жила в его скале, и слова его не ранили её, не отозвались болью в душе. Теперь же, по истечении двух лет, острое копьё жгучей ревности пронзало её сердце при мысли о могущественной сопернице.

Глава шестая.

Закона супротив

Гаркана была лекаркой. Жила сторонённо от деревни, в лесной избушке, где жила и мать Гарканы, и бабка, и прабабка, и все они были лекарки.

Матери она не помнила. Мать задрал вепрь, когда Гаркана только ходить училась. Бабка её вырастила и научила всему, что умела. От матери к дочери передавали лекарские секреты женщины её рода. Жили отшельницами, собирали травы, варили зелья, готовили мази, врачевали страждущих, кормились тем, что приносили с благодарностью исцелённые.

Потом бабка ушла по лунному лучу к точке невозврата, и Гаркана осталась в избушке одна. Изредка ходила в деревню, где её принимали с неизменным радушием.

Ей хорошо жилось в лесу, она слушала природу, понимала и любила её. Язык зверей и птиц ей был сродни, она определяла смену погоды по звёздам и шёпоту ветра в травах, с радостью встречала каждый новый день. Со временем Гаркане предстояло найти мужчину и родить от него дочь, чтобы передать ей свои знания, но это случится не скоро, и пока что её радовал лес, одиночество, её ремесло.

Так зимы сменяли лета, покуда в деревню не пришёл мор.

Лихоманка хватала людей одного за другим и валила в три дня. Распухало горло, больной не мог ни есть, ни пить, метался в горячке и умирал в беспамятстве. Гаркана измучилась в поисках лекарства, меняла травы, варила зелья, ничто не помогало. Люди гибли, а оставшиеся в живых на коленях умоляли о помощи. Лекарка перебралась в деревню, почти не спала, постоянно находясь подле больных, но не знала средства облегчить их страдания. Использовав всё, что умела, она обратилась к последнему средству – спросить совета у Веды Майры.

Веда Майра пророчествовала уже много лет. Она жила в пещере у Голубого Озера, и была так стара, что помнила династии всех королей за два столетия. Весь день занял путь, и к исходу дня Гаркана отыскала пророчицу.

Старая шаманка сидела у своего жилища, смотрела выцветшими глазами на спускающееся к водной глади закатное солнце. Ветер трепал седые космы, схваченные цветной повязкой на лбу. Глубокие морщины избороздили суровое лицо. Привычная к холоду и лишениям, она была боса, одета в старую, выцветшую залатанную юбку и рубаху из грубой холстины. Изношенный шерстяной платок покрывал её плечи, не согревая от ветра. Холодное лето выдалось в тот год.

Старуха обернулась к Гаркане и произнесла её имя, прежде чем девушка приветствовала её.

– Перемога-трава спасёт твоих соплеменников, – хриплым каркающим голосом произнесла Веда, – торопись, ибо собрать её можно только в полнолунье, а сейчас как раз полнолунье. Не успеешь, придётся ждать ещё месяц. Ты-то дождёшься, а твои сородичи – нет.

– Где растёт та трава, бабушка? – спросила Гаркана.

– На Змеиной Поляне, – ответствовала Веда Майра, – но ты не бойся, змеи не тронут тебя, уйдут в норы, и ты соберёшь траву. У неё маленькие белые цветы с сильным мятным запахом, ты её не спутаешь.

– Спасибо, бабушка! – Гаркана поклонилась старухе до земли, после достала из висевшего на плече мешка большую краюху хлеба и толстую вязаную шаль и положила Веде на колени.

– И тебе благодарствую, милая, – отозвалась шаманка, – не ошибись, когда будешь выбирать среди двух зол одно, – посоветовала она.

– Среди двух зол? Что это значит? – смятение охватило душу юной лекарки.

Но старуха не ответила ей, прикрыла глаза, погружаясь не то в дрёму, не то в свои мысли. Гаркана постояла подле неё, дожидаясь ответа, да так и не дождалась и не решилась более тревожить пророчицу. Повесила на плечо котомку, перебросила в правую руку посох и пошла обратно.

Не близок путь был к Змеиной поляне, всю ночь шла Гаркана, истомилась. Под утро забралась под корни старой ели, уютно устроилась на подстилке из сухих иголок, съела кусок хлеба, запила водой и уснула. К полудню поднялась и опять пошла. К ночи добралась она до места.

Лихая слава шла о Змеиной поляне. Будто бы ведьмы собираются там в Осенины, Солнцеворот и Вальпургиеву ночь на свои шабаши, приносят в жертву младенцев, пьют кровь и отдаются бесам на каменных алтарях. А днём на запах крови сползаются ядовитые змеи и греются на солнце.

С трепетом ступила лекарка на ведьмино место. Плоские чёрные камни, поросшие мхом, окаймляли его полукругом, и повсюду росли мелкие белые цветики, разливая окрест сильный пряный запах. Полная луна светила в небе, и лишь редкое уханье филина да тоскливый волчий вой в отдаленье нарушали тишину ночи. Гаркана сняла с плеча свой мешок, развязала его, наклонилась и принялась торопливо рвать траву.

Веда Майра не обманула: змеи не пугали, не тревожили девушку, сокрылись в норы. И она нарвала уже полмешка перемоги-травы, когда услышала конский топот и хотела бежать прочь, да не успела. Отряд солдат выехал на поляну.

Быстрые выносливые кони, кресты и серпы на алых щитах и плащах, чёрные мечи – слуги инквизиции Кроноса, воплощённый закон, холодные сердца, не ведающие милосердия к отступникам. Каждый год гонение на ведьм усиливалось, по всем площадям пылали костры, и надо же было оказаться Гаркане в месте ведьминских шабашей в полнолуние!

– Стой, женщина! – властно приказал предводитель отряда, на дыбы подняв коня и отрезав путь испуганной девушке. – Что ты делаешь в этом проклятом месте в глухую полночь? – он указал железным жезлом на её мешок. – Что там у тебя?

– Трава… – пролепетала Гаркана, – перемога.

– Ведьма собирала траву для своих зелий в проклятом месте, – удовлетворённо ухмыльнулся начальник, – схватить ведьму!

Она пустилась было бежать, но солдаты быстро нагнали, сбили с ног, связали спереди руки и забросили на спину коня.

– Возьмите ведьмин мешок, – велел главный, – это улика для суда Инквизиции.

– Пустите, неразумные! – кричала Гаркана. – Я не ведьма! Я лекарка! Моя деревня гибнет в моровом поветрии! Трава – это лекарство!

– Заткните ведьме рот! – потребовал начальник. – Дабы своими речами не ввела в заблуждение и не обольстила ваш разум!

Грубые руки запихали в рот Гаркане грязную тряпку, конь пошёл вскачь, она почувствовала тошноту, голова закружилась, и беспамятство овладело ею.

Худо было в пути бедняжке, полдня трясли на крупе коня, лишь единожды отвязали, да самый молоденький солдат, сжалившись над измученной пленницей, дал глотнуть воды. Но начальник отряда одёрнул его: « Не сметь потакать ведьминым хитростям! И умирающей прикинется, чтобы разжалобить! У ведьмы девять жизней, ей только костёр и страшен!»

И опять кинули поперёк седла, как мешок с просом, и опять пустили вскачь коня. К вечеру привезли полонянку в Кронийскую темницу, бросили в сырую камеру на кучу соломы, даже руки не развязали, но дали воды и хлеба, и оставили так под замком.

Гаркана была так измотана дорогой, что не смогла поесть, горло сжало, она попила воды, упала на солому и проспала до рассвета каменным сном.

Утренняя сырость наползла в темницу холодной змеёй, липкими поцелуями полезла под одежду, ознобом сотрясая тело. Пленница встала, потянулась. Тёплый шерстяной платок, накрест опоясывающий грудь и закрывающий плечи, не спасал от холода. Ломило руки, стянутые в запястьях жёсткими верёвками.

Гаркана вынула из-за пазухи вчерашний кусок хлеба и съела его, выпила воды и умылась. Тяжёлый дурманящий запах каких-то цветов она ощутила ещё вчера, едва переступила порог камеры, но сейчас он стал ещё сильнее и резче.

Гаркана встала на кучу прелой соломы, на которой спала; ухватилась связанными руками за камень стены, подтянулась на цыпочках к маленькому, забранному решёткой окну, чуть-чуть смогла заглянуть. Болотистая пустошь простиралась за тюремной башней, вся покрытая пурпурно-лиловым ковром – в разгаре было цветение багульника. Чужими, нелепыми казались нарядные цветы, источающие сильный аромат за серым мшелым камнем темницы.

Мешок солдаты забрали, там было и зеркальце и гребень, и пленница довольствовалась тем, что тонкими пальцами разобрала на пряди спутанные волосы, заплела спереди несколько косичек, как носили лекарки её рода. И едва села обратно на солому, как за ней пришли двое солдат.

– Встань, ведьма, и следуй за мной! – велел ей высокий мрачный мужчина и копьём показал на дверь. – Суд Инквизиции Кроноса допросит тебя.

– Руки развяжи! – потребовала Гаркана, поднимаясь с соломы.

Она устала бояться за истекшую ночь. Она ни в чём не виновата, люди мрут от поветрия, драгоценное время стремительно уходит, она по тупоумию этих безмозглых солдат в тюрьме и не будет покорно молчать, будто жертвенная овечка.

– Может, тебе ещё свинины и вина подать, и ванну мраморную наполнить? – гоготнул солдат, грубо хватая её за плечо. – Пошла, сказал!

– Шакал трусливый! – крикнула Гаркана и попыталась лягнуть солдата, да не достала. – У тебя мякина в голове вместо мозгов!

– Топай, ведьма, и рот на замке держи! – тюремщик схватил её за шиворот и выволок из камеры в узкий тёмный коридор. – Пошла вперёд! – остриё копья упёрлось ей в спину.

Ярость охватила Гаркану. Впервые человек, слабое, хрупкое, болезное существо, жизнь которого она столько раз держала в руках, не сострадание вызвал в ней, а жгучую ненависть. Не страшась жала копья, девушка обернулась, и, сверкая глазами, процедила:

– Чтоб черви завелись в твоём животе и сожрали твои кишки! – впервые она, милосердная к немощам человеческим, призванная творить добро, пожелала зла ближнему своему.

– Что-о? – взревел солдат, багровея, и сильный удар в грудь отбросил Гаркану, так, что она едва не упала. – А ну пошла, ведьма!

– Она прокляла тебя, Первак! – подал голос второй тюремщик. – Скажи об этом Инквизитору! Ведьма послала проклятие солдату! Пусть впишут это в протокол обвинения!

– Инквизитор разрежет её на кусочки и зажарит на решётке! – рявкнул Первак, подталкивая в спину идущую по коридору пленницу. – Ведьма выть будет в агонии, как волчица, на луну, и ничто не спасёт ведьму!

– Да будет так! – поддакнул второй солдат.

– Подавится твой Инквизитор! – Гаркану трясло от злости, и страха она не чувствовала.

Подталкиваемая тычками в спину, она прошла длинный коридор, спустилась по лестнице вниз.

– Красивая ведьма, – заметил солдат, – давай её перед костром, а?

– Это когда ещё костёр будет, – резонно замечал Первак, – а то другие, может, в карауле стоять будут, не мы. Да и то, какая она будет тогда, там, может, и глядеть противно, как пройдёт руки Инквизитора, чё от неё останется.

– Ума если хватит признаться, целее будет, – согласился с ним второй солдат, – слышь, ведьма? Сознайся во всём, меньше терзать тебя будут.

– Я не ведьма! – закричала Гаркана.

– Как на уголья босыми ногами поставят, небось, сознается, – удовлетворённо заметил Первак.

– Тебе головешку в зад! –не полезла за словом в карман пленница.

Солдаты подвели её к тяжёлой, обитой железом двери, потянули на себя, открывая, и Гаркана вступила в большую комнату. Она увидела перед собою судейский стол, покрытый красной материей, книги и чернильницу на столе, и тех, что призваны были вершить суд Инквизиции.

В центре, в каменном кресле сидел сам Инквизитор – Торвальд Лоренцо, средних лет мужчина с бледным лицом, чёрными волосами, забранными назад у висков, и синими, холодными, как ледышки, глазами. Инквизитор был красив, но мрачен и бесстрастен настолько, что сам казался изваянием, высеченным из камня. Должно, из камня было и его сердце.

Гаркана слыхала, не знает он жалости к отступникам Кроноса, никого не щадит, ни прекрасных юношей, ни нежных дев, всех приговором ведёт на костёр. Он являлся воплощением закона, но невиновных, случалось такое, отпускал на волю, и далеко шла слава о справедливости и милосердии Инквизитора.

Он сидел неестественно прямо, высоко держал голову, лицо застыло непроницаемой маской, губы были плотно сжаты и, хотя в зале не было жарко, мелкие капельки пота покрывали его виски. Гаркана с первого взгляда, брошенного на него, поняла, что у Инквизитора болит голова.

По правую руку его сидел Юстинус Мор – неприятный, стареющий, худой мужчина с нездоровым жёлтым лицом и бесцветными глазами навыкате – дохтур и помощник Инвизитора. По левую руку сидела толстая рябая женщина с равнодушным взглядом – лекарка Познана, она осматривала женщин на предмет невинности или беременности.

Сбоку стоял маленький стол, и подле него на низком табурете разместился писарь с грязными, спадающими на лоб волосами и прыщавым носом. Все служители Инквизиции были облачены в алые мантии с нашитыми на них золотыми крестами и серпами – знаками Кроноса.

Один угол комнаты закрывала красная ширма, там стоял стол, где Познана осматривала женщин. Другой угол отвели под пыточный, там так же стоял стол с въевшимися в него навек пятнами крови мучеников, висели на стене плети и щипцы. Топилась печь, в ней стояла жаровня с угольями, и металлические прутья калились на углях. У стены на скамье скучали в безделье палач и его подручный в красных балахонах.

Пленницу подвели к судейскому столу.

– Утра доброго тебе, женщина, – молвил Торвальд Лоренцо, так же прямо держа голову и глядя, будто бы сквозь Гаркану.

Точно маска говорила с ней, только лишь губы чуть шевельнулись, лицо было неподвижно.

– И тебе доброго утра, Инквизитор, – ответствовала Гаркана, – оно для тебя столь же доброе, как и для меня, так ведь? – и тут же получила тычок в спину от солдата.

– Поймана на Змеиной Поляне в полночь, собирала траву, – прочёл на память протокол обвинения Инквизитор, – этого достаточно, чтобы причислить тебя к ведьминскому клану, женщина, и отправить на костёр, – он в упор посмотрел на девушку, ожидая, какой эффект окажут его слова.

Гаркана стояла перед ним прямо, свободно расправив плечи. Невысокая, золотисто-рыжие волосы заплетены спереди в косички, спускаются по спине волной. Светлая кожа, чуть тронутая первым летним солнцем, россыпь веснушек на нежных щеках и маленьком носике, румяные губы. Глаза, большие, серо-зелёные, как лесная река, смотрят на Инквизитора честно и прямо. Страха в них нет.

– Твоя воля, – кивнула она, – только я не ведьма. Я лекарка.

– Храбрая ведьма, – невесело усмехнулся Юстинус Мор, – посмотрим, при ней ли останется её храбрость, когда на костёр поведут?

– Это не храбрость, это безрассудство, – спокойно поправил его вершитель правосудия, и, не поворачивая головы, сделал знак писарю, и тот послушно макнул перо в чернильницу и придвинул к себе пергаментный лист.

– Назови своё имя, женщина, – Инквизитор прижмурил глаза от ударившего в висок приступа боли и судорожно вздохнул.

– Вели развязать мне руки, – попросила Гаркана, – посмотри! – она подняла стянутые верёвками кисти вверх и показала багровые синяки на запястьях. – Мне больно! Я со вчерашнего дня так связана! Где твоё милосердие?!

– Ведьма тщится разжалобить Инквизитора! – вскинулся Юстинус Мор. – Ведьма хитра и коварна!

Ледяные глаза Торвальда Лоренцо на миг прикрылись, судорога скользнула по щеке. Боль нарастала, ударяла в висок и разливалась волной огня. Но самообладание не изменяло ему. Он приподнял руку и чуть шевельнул пальцами в сторону солдат.

– Развяжите обвиняемую.

– Но, Справедливейший! – возмутился Юстинус Мор.

– Ей некуда бежать, – проронил Инвизитор.

Солдат нехотя развязал Гаркане руки, она с наслаждением потёрла опухшие запястья, потрясла кистями. Инквизитор возобновил допрос:

– Итак, женщина, назови своё имя.

– Гаркана, – ответила она, внимательно глядя на него, и, видя, как он страдает, как не нужен ему этот суд, как хочется ему вернуться в свою комнату, снять душное облачение, закрыть ставни, лечь в кровать и положить на пылающий лоб смоченное холодной водой полотенце.

Писарь, отбросив падающую на глаза прядь сальных волос, старательно записал её ответ.

– Родители твои кто, Гаркана?

– Мать Добряной звали, лекарка была. Отца я не знала. Бабка сказывала, из торговцев был, караван через нашу деревню шёл, так и встретился с моей матерью.

Инквизитор опустил веки, делая знак писарю, и тот заскрипел пером по пергаменту.

– Бабка твоя, стало быть, тоже была лекарка? – новый приступ боли был так силён, что он поднял руку, прижал её ко лбу и судорожно отёр пот с висков.

– Бабка Видана, тоже лекарка была, – ответила Гаркана, – и бабкина бабка, и все женщины моего рода.

– Потомственная ведьма! – припечатал Юстинус Мор.

Инквизитор поднял руку, призывая его к молчанию.

– Сколько тебе лет, Гаркана? – продолжил он допрос.

– Два десятка один, – отвечала она.

– Где ты живёшь?

– В лесу, Справедливейший, подле деревни Туры.

– Есть ли у тебя муж, Гаркана? – последовал новый вопрос.

Боль в голове поползла с правого виска на лоб, сжимая череп раскалённым обручем.

Лекарка продолжала смотреть на него, ясно читая страдание на его лице и зная, что видит эту муку Железного Инквизитора только она одна.

– У меня нет мужа, – ответила она, – я девушка, мужчины я не знаю.

– Познана, – Торвальд Лоренцо чуть повернул голову в сторону, и перед его глазами тут же взорвались красные сполохи, разнося в клочья сознание. Он вцепился рукою в край покрова на столе, стиснул зубы и тяжело выдохнул, – проверь, так ли это, Познана, – приказал Инквизитор.

Гаркана была вынуждена последовать с лекаркой за ширму, где вытерпела унизительный и грубый осмотр.

– Она девственна, – подтвердила Познана.

– А по годам ей давно женой и матерью быть полагается! – встрял Юстинус Мор. – Всем известно, что ведьмы хранят себя в телесной чистоте, чтобы потом, в назначенный час, отдаться бесу!

– Девственность – ещё не есть причастность к ведьмовству, – бесстрастно напомнил Инквизитор, – пойди сюда, Гаркана, суд Инквизиции осмотрит твоё тело на наличие ведьминских знаков.

– Я не буду стоять голая перед полдюжиной мужчин! – отозвалась из-за ширмы рассерженная девушка.

– Отказ твой будет означать сокрытие на твоём теле ведьминых знаков, отказ сотрудничества с судом Инквизиции, признает тебя ведьмой и станет твоим приговором к сожжению на костре, – равнодушно сообщил Торвальд Лоренцо.

Гаркана молчала.

– Пойди сюда, женщина! – поддакнул Юстинус Мор. – Или твой отказ впишут в протокол, закроют твоё дело и сожгут тебя, как ведьму!

– Подлые жалкие трусы! – буркнула лекарка из-за ширмы.

– Что ты там бормочешь, женщина? – повысил голос Юстинус. – Ты недовольна законом Кроноса?

Ширма колыхнулась, и бледная от гнева обнажённая Гаркана вышла в комнату и подошла к судейскому столу.

Инквизитор Торвальд Лоренцо перевидал столько прекрасных женских тел, что давно не вёл им счёта. Не трогали они его своей красой, и, находя ведьмин знак, он хладнокровно бросал на костры их живую трепетную плоть. Но когда Гаркана, обнажённая и беззащитная, но сильная в чистоте своей наготы и своей правды, подошла и встала перед ним, глядя гордо и презрительно, неведомое чувство овладело Инквизитором, и даже будто боль в голове поутихла, смываемая его мощной волною.

Она была изящна, будто алебастровая статуя, так дивно сложена, что даже палачи, зевающие от скуки на своей скамье, застыли с разинутыми ртами, как зачарованные, глядя на пленницу.

Узкая, стройная спина, длинные красивые руки с тонкими запястиями, маленькие, круглые и крепкие груди поднимались в такт её частому дыханию, тонкая талия спускалась к крутому изгибу бедра, и мягкая линия живота вела взор вниз, на холмик рыжего пуха, прячущего под собою её девичью невинность. Её тело столь красиво было, что, казалось, сияние разлилось от него по комнате.

Юстинус Мор вышел из-за стола и бесцеремонно рассматривал Гаркану, обходя то спереди, то сзади, требуя, чтобы подняла вверх руки, отвела со спины волосы. Его белёсые глаза подёрнулись масляной плёнкой похоти, дыхание участилось, он то и дело облизывал мокрые губы.

Он походил на змею, свивающуюся кольцами в ритуальном танце перед тем, как проглотить обезьяну. Гаркана не удостоила его даже взглядом. Она смотрела в упор на Инквизитора, главного своего врага, эту хладную статую, измученную болью, этого беспощадного слугу Кроноса, от решения которого сейчас зависела её жизнь.

Будто под гипнозом её серо-зелёных глаз вершитель Закона медленно поднялся из-за стола и подошёл к ней.

Он встал совсем близко, она слышала лёгкий запах виноградного уксуса, что шёл от него, должно быть, Инквизитор натирал им виски в стремлении погасить мучительную боль в голове.

Гаркана была гораздо ниже его ростом, и, опустив вниз взгляд, Торвальд Лоренцо увидел золотые капельки солнца на её хрупких белых плечах – рыжие веснушки. Они чуть брызнули и на грудь, нежную, чистую, которой не касались покуда грубые мужские руки.

Инквизитор уже и не помнил, когда последний раз был с женщиной. За рутиной дел далеко отступили плотские помыслы, но сейчас его природа так яростно напомнила о том, что он мужчина, что его даже в жар бросило, и в паху заломило от сильного желания. Но дух его был силён, и собою он владел в совершенстве, и ничем не выдал своего волнения.

– Я не вижу на её теле ведьминых отметин, – спокойно заметил Инвизитор.

– Я их тоже не вижу! – вынужден был признать Юстинус Мор. – Но взгляни, Справедливейший, разве невинной девушке так подобает стоять пред очами искушённых мужчин? Ни лица не закроет руками, ни капли краски на щеках, стоит себе спокойно, будто стыда не ведает!

– Потому как достоинство имеет! – хмуро пояснил Инквизитор. – Ибо человек она, не скотина!

– Ибо ведьма бесстыжая! – взвизгнул Юстинус, трясясь и брызгая слюной.

– Да что за закон у вас, что за суд?! – вскричала Гаркана. – Есть на теле родимые пятна – стало быть, ведьма! Нет родимых пятен на теле – всё равно, ведьма?!

– Закрой рот, Гаркана! – одёрнул её ледяной голос Торвальда Лоренцо. – Когда спрошу, тогда говорить будешь! Пойди, оденься, и допрос продолжим!

«Да чтоб башка твоя лопнула, как гнилая тыква!» едва не сорвалось с уст Гарканы.

Взглянула зло и пошла за ширму. Надела тонкую нижнюю рубашку, нижнюю юбку, платье своё, тканое из простого серого льна, обшитое по подолу и низу рукавов красным витым шнуром, завязала тёплый платок на груди, обулась в деревянные башмаки и вновь подошла к столу.

– Что делала ты прошлой полночью на Змеиной поляне, Гаркана? – спросил её Инквизитор. – Ты заблудилась, сбилась с дороги, вышла на неё случайно?

– Нет, я не заблудилась, Справедливейший, я шла туда намеренно, – отвечала она, – я траву-перемогу собирала. Мор напал на мою деревню, косит людей, и только трава-перемога спасение даст! Время уходит, мои сородичи гибнут, а я здесь, отвечаю на твои вопросы! Отпусти меня с миром, Справедливейший, – она шагнула и встала у самого стола напротив Инквизитора, сложила ладони вместе, прижала к груди, – век за тебя стану Кроноса молить и Деметру! – серо-зелёные глаза смотрели с мольбой.

– Ведьма для зелий своих траву рвала, к шабашу готовилась! – встрял Юстинус Мор. – И знала, куда идёт, шла намеренно. Что делать доброй лекарке на Змеиной поляне? А теперь закон обольстить хочет и уйти прочь!

Торвальд Лоренцо был бесстрастен.

– А известно ли тебе, Гаркана, что Змеиная поляна – проклятое место, худой славой полнится, как место ведьминских шабашей? – спросил он.

– Да, Справедливейший, – с трудом выговорила Гаркана. Она понимала, какой тяжестью ложится сейчас на её плечи это признание, но не смогла пойти против своей совести, не посмела солгать, – мне это известно, – проронила она и опустила голову.

Писарь скрипел пером по пергаменту, спешно записывая её признание.

– И зная о том, что Змеиная поляна – место шабашей ведьм, ты пошла туда ночью в полнолуние? – уточнил Инквизитор.

Голос его звучал безжизненно, был лишён всяких эмоций. Боль вернулась, монотонно била в правый висок, отдавая в бровь.

– Да, знала и пошла! – отчаянно выкрикнула Гаркана. – Там растёт перемога-трава, потому я и пошла! Я и на Кулаберг* бы пошла, если бы она росла там!

Юстинус Мор издал торжествующий вскрик и радостно потёр руки, Познана охнула, писарь сломал перо и прорвал пергамент. Торвальд Лоренцо подавил глухой стон и сжал пальцами пульсирующие болью виски.

– Что ты говоришь, безумная? – тихая печаль прозвучала в голосе Инквизитора. – Да ты, верно, больна? Ты больна, Гаркана? – он пытался вывести её из лабиринта, помочь, но она не слышала его, и в стремлении скорее обрести свободу отвечала честно, не понимая, что честность эта губит её.

– Я здорова! – горячо уверила она, увязая всё глубже в этом болоте.

– Ты ведьма, Гаркана? – страшный вопрос ударил её в лоб.

– Нет, Справедливейший, я не ведьма! – простонала она. – Я лекарка! Мне на роду врачевать страждущих предписано, и я делаю то, что должна делать!

– Сознайся, зачем ты пошла на Змеиную поляну, скажи правду, что делала там, признай, что ты ведьма, Гаркана, и избавишь себя от пыток! – слова давались Торвальду Лоренцо с трудом.

– Я не ведьма! – прокричала она громко и отчаянно, шагнула к столу, вцепилась руками в его края, перегнулась вперёд, близко вглядываясь в лицо Инквизитора.

Солдаты рванулись было к ней, хотели оттащить, но он жестом остановил их

– Признать себя ведьмой – значит, избавить себя от пыток, но приговорить к костру? – с горечью спросила Гаркана. – За что ты хочешь терзать меня, Инквизитор? В чём я должна признаться под пыткой? В том, чего не совершала? Что ты хочешь услышать от меня? Я сказала тебе всё! Что пошла на это худое место за травой, потому что она там растёт! А в чём моя вина, в том, что там, на Змеиной поляне растёт перемога? Ты за это меня пытать будешь? Может быть, я виновна и в том, что у тебя голова болит?

– Что ты плетёшь, безумная? – процедил Инквизитор. – Да ты точно ведьма!

– Я не ведьма! – рявкнула Гаркана. – И не пугай меня костром и пытками! Ты сам на костре горишь! Суд вершить с холодной головой положено, а твоя огнём пылает! Простых вещей не ведаешь, что, нанюхавшись багульника, будешь маяться такой головной болью, что топора палача рад просить будешь!

– Что она говорит? – побледнел Юстинус Мор. – Справедливейший, бесы глаголют устами этой рыжей ведьмы!

– Помолчи! – отрезал Торвальд Лоренцо. – Так ты считаешь, всему виной багульник, что пышно цветёт подле тюремных стен?

– Да, Справедливейший, – кивнула Гаркана, – я одну только ночь поспала здесь, и то голове не ладно. А ты здесь живёшь. Ведь зимою тебя боль не терзает, так, Инквизитор?

– Так, – кивнул он.

– Ты не живи здесь, найди другое жилище, – посоветовала лекарка, – и… если позволишь, я заберу сейчас твою боль.

– Что ты хочешь делать? – Инквизитор вдруг почувствовал, что силы его на исходе, самообладание оставляет его, и если Гаркана сейчас не поможет, он просто упадёт на каменный пол и станет кататься по нему, биясь головой и воя, как бешеный пёс.

– Не позволяй ей прикасаться к себе, Справедливейший! – прокричал Юстинус. – Ведьма околдует тебя! Пей полынь, как я тебе велел, и втирай в виски уксус!

– Это тебе полынь пить надо! – усмехнулась Гаркана. – Желчь у тебя разлилась, и печень на полживота выросла! Вон жёлтый весь уже, посмотри на себя! Пей полынь, она тебе кровь очистит, а то задохнёшься скоро от своего яда!

– Да как ты смеешь, ведьма?! – завопил посрамлённый дохтур. – Справедливейший, она…

– Замолчь, Юстинус! – лязгнул металлом голос Инквизитора. – Как ты сможешь мне помочь, Гаркана?

– Дай мне твою руку, – попросила она, – дай, не бойся меня, Инквизитор. Правую свою руку дай мне, – и протянула через стол маленькую ладошку с тонкими пальцами.

Торвальд Лоренцо, дивясь сам своей нерешительности, подал ей руку с большим серебряным кольцом-печатью на указательном пальце.

– Это сними, – велела Гаркана, указав на кольцо, – вон, ему дай, – она кивнула на Юстинуса, – он счастлив будет. Давно на него глаз свой жадный положил. Пусть покуда подержит.

– Я вырву тебе язык раскалёнными клещами, ведьма! – трясясь от бессильной ярости пообещал Юстинус Мор.

– Возьми, – Торвальд Лоренцо снял с пальца кольцо с печатью закона и протянул его своему помощнику.

Всё, что сказала Гаркана о Юстинусе, для него новостью не было. Удивительно, откуда это было известно ей, до сего дня его не знавшей.

– Дай мне руку, Инквизитор, – Гаркана взяла в свои ладони его большую сильную руку и принялась массировать кончиками пальцев, сильно надавливая и резко отпуская, – на наших ладонях написаны наши судьбы, – объяснила она, – и вся жизнь тут, и всё здоровье тут. Есть такие места на руке, они за голову отвечают. Посмотри, Инквизитор, вот здесь, и здесь, и здесь, – показала она, – запомни. И в следующий раз, когда боль придёт, ты возьми одну руку в другую и разминай пальцами, вот так.

Она действовала привычно, ловко, прикосновения её были сильными, но бережными, нежными, и боль стала таять, потекла прочь. Инквизитор расслабился и не сумел сдержать вырвавшийся из его груди вздох облегчения. Гаркана посмотрела на него и улыбнулась, и будто солнцем брызнула, заискрилась вся, глаза заблестели, ямочки обозначились на щеках в крапинках веснушек.

– Полегче тебе, Справедливейший? – спросила она и счастливо засмеялась.

А потом обошла стол и стала позади Инквизитора, потянула его за плечи к каменной спинке кресла, положила руки ему на голову. Сильно сжала виски, потёрла, опять сжала, помассировала кончиками пальцев, руки спустились вниз, к ушам, потёрли мочки, подавили хрящики повыше.

– Ухо, Инквизитор, похоже на младенца в утробе матери в самом начале беременности, – пояснила Гаркана, – и если вот здесь разминать, то тут как бы голова…

– Откуда невинная девушка может знать, как выглядит младенец в утробе? – заскрежетал зубами Юстинус. – Сторонись её, Справедливейший, ибо горе, горе тебе она принесёт!

– Замолчь, сказал! – рявкнул Торвальд Лоренцо. – Кого ты поучаешь? Забыл место своё?!

– Ну, вот, – Гаркана сняла руки с головы Инквизитора и отошла от стола, – найди себе другое жилище, и пей валерьяну и мяту, чтобы сон твой был спокоен и крепок. Ну что, ушла боль-то?

– Ушла! – вершитель Закона смотрел на неё, как на чудо. Лёд в его глазах расплавился, и в них сияло спокойное умиротворение. – Не знаю, как благодарить тебя, лекарка Гаркана.

– Гляди-ка! – она показала Инквизитору свои ладони. Руки покраснели и распухли. – Вот где твоя болезнь! Я забрала её. Теперь воду надо! Смыть прочь! Теперь ты мне помоги.

Торвальд Лоренцо легко встал, прошёл в пыточный угол, принёс оттуда кувшин с водой, полил на руки Гаркане, слушая, как она бормочет заговор, прося воду забрать прочь с собою болезнь.

Юстинус Мор, Познана, писарь, палачи – все молча наблюдали за ними, не вмешиваясь ни словом. Ведьма околдовала Инквизитора, сомнений в этом не было.

Кончив мыть руки, Гаркана без боязни прошла в пыточный угол и подержала их у печи, над огнём. Палачи, как флюгера по ветру, повернули за ней головы и с интересом смотрели, что она делает.

– Вот и всё, – улыбаясь, она подошла к Инквизитору и показала ему сухие и чистые руки, – теперь ты отпустишь меня, Справедливейший?

Торвальд Лоренцо взглянул на неё, и злая усмешка тронула его уста.

– Почему же теперь я должен отпустить тебя, лекарка Гаркана? – медленно проговорил он. – Откуда мне знать, что ты со мною сделала? Может быть, ты забрала сейчас мою жизнь, я отпущу тебя и после упаду замертво?

Серо-зелёные глаза распахнулись в изумлении.

– Что ты, Справедливейший! Моё врачевание во спасение, не во вред!

– А почему я должен верить тебе? – в голосе Инквизитора зазвенел металл. – Потому что за мгновения тебе удалось то, что неделями не удавалось моему врачевателю?

Гаркана побледнела.

– Так вот какова плата за доброе деяние! – прошептала она.

– Слишком много обвинений против тебя, лекарка, – холодно отчеканил Инквизитор, – нахождение в полночь полнолуния на Змеиной поляне, редкая красота и редкий ум для земной женщины, умение читать мысли и распознавать болезни, не осматривая больного, странное врачевание наложением рук – всё это боле похоже на колдовство! А твоё признание в том, что ты пошла бы по добровольно на Чёрную Гору Кулаберг более всего отягощает твои обвинения!

Юстинус Мор и Познана переглянулись и выдохнули в облегчении.

– Хвала Кроносу! – воскликнул Юстинус, истово сжимая в кулаке амулет с крестом и серпом. – Разум Справедливейшего при нём остался, не совладала с ним ведьма!

– Да вы что, ослепли все? – злые слёзы брызнули из глаз Гарканы. – Где, какую неземную красоту узрел ты в моём лице и теле, Инквизитор? Я обычная земная женщина, я не живу в каменной башне, где воздух отравлен цветущим багульником и болотным газом! Я на вольном ветру живу, в лесу, пью из родника, ем хлеб, плоды и травы, почти не вкушаю мяса, много хожу ногами, купаюсь в реке! В чём колдовство, в том, чтобы не пить вина, не жрать жирное мясо, не сношаться с грязными мужчинами, чтобы оставаться здоровой и красивой? Отпусти меня! – взмолилась она. – Ведь я забрала твою боль, я помогла тебе!

– Нет, лекарка, не так просто всё, – медленно проговорил Инквизитор, – ты расскажешь суду все свои секреты врачевания, все свои ведьминские уловки. Ты во всём сознаешься, это я тебе говорю, Инквизитор Кроноса Торвальд Лоренцо! А после, получишь по заслугам, ты, коварная ведьма!

– Шакал ты подлый! – Гаркана захлебнулась слезами. – Потому ещё горит твоя голова, как в огне, что прочих, невинных на костёр бросаешь!

– Увести! – Инквизитор махнул рукой солдатам. – В чистую камеру! Дать ей хорошую сухую постель и кормить хорошо! Чтоб здорова и крепка была, пока не окончим процесс!

– Подлый, подлый шакал! – успела ещё крикнуть Гаркана, когда солдаты уводили её из зала.

Торвальд Лоренцо подошёл к столу и обратился к членам суда:

– Сегодня её допрашивать больше не будем. Пусть посидит в камере, подумает, быть может, благоразумие подскажет ей самой во всём сознаться. Мне тоже нужно побыть одному, посмотреть за собой, что она сделала со мною, эта ведьма.

– Справедливейший… – начал Юстинус.

– Я позову тебя, если почувствую нездоровье, – кивнул Инквизитор и вышел.

Гаркану увели под самую крышу башни, в чистую и сухую камеру. Сквозь оконце, забранное толстой решёткой, проникали солнечные лучи, можно было дотянуться и смотреть на Кронию, град Кроноса, мрачный в своём каменном великолепии. Тёплый ветерок долетал в башню, пение птиц слышалось. Там, за этими стенами была вольница-волюшка, которую у Гарканы отняли. Она упала на кучу свежей соломы, застеленную тёплой войлочной попоной, и залилась слезами.

Разве может совладать сердце доброе с сердцем каменным? Разве способно тепло растопить гранитную твердь? Вот он, Железный Инквизитор, подлый, лживый, не знающий благодарности! Она исцелила его от мучительной боли, а он нарёк её ведьмою! Мир жесток, и места справедливости в нём нет.