Читать онлайн Дорога к дому бесплатно

Я проснулся от какого-то странного ощущения безысходности, подавленности. Казалось, что я потерял что-то очень важное и никак не могу найти. Я пошевелил руками. Повернулся на бок. Провел ладонью по лицу, пытаясь стереть испарину. С удивлением посмотрел на ладонь. Она была выпачкана кровью. Старой свернувшейся бурой кровью. Мелким крошевом из моей плоти. Фибрин и тромбоциты. Система регенерации работала, наверное, неплохо. Она закупорила рану быстрее, чем я успел истечь кровью. Я сел на постели. Посмотрел на смятую, всю в рыжих пятнах подушку и пытался вспомнить, где так сильно поранился. Но не смог. Какие-то жуткие образы плыли перед глазами, похожие на ночной кошмар.

Тяжело встав, я добрался до ванной комнаты. Включил холодную воду и забрался под душ.Десять, девять, восемь, семь. Я мысленно отсчитывал секунды. Переохлаждаться было нельзя. Один, ноль Я выбрался из-под душа и растерся жестким вафельным полотенцем. Кожа покраснела, и на ней стали хорошо заметны белесые рубцы. Один на груди от левой ключицы и почти до тазобедренного сустава правой ноги. И один на спине. От левой лопатки и до ягодицы. Я подошел к зеркалу и посмотрел на свое отражение. Бр-р-р-р-р-р… Не брился, наверное, дня три-четыре. Я взял помазок, выдавил на него немного крема для бритья и намылил свою помятую физиономию. Поменял кассету в станке и тщательно выбрился. Рана на щеке, протянувшаяся узкой полосой от правого виска через подбородок и горло к ключице, почти не беспокоила. Она затянулась, и теперь ее выдавал только ярко-красный рубец, который через месяц станет таким же белесым, как и старые раны на груди.

В желудке было пусто. Жутко хотелось есть. Я прошел в спальню, надел старые вытертые джинсы и ковбойку. Добрался до кухни и открыл холодильник. Минуту спустя классический завтрак уже шкворчал на сковородке. Две сосиски, немного лука и три куриных яйца. И все это запить кофе с молоком. Я достал из пачки сигарету и сладко затянулся. Пустил облако сизого дыма в потолок и задумался. Наверное, я опять был там. Если бы такие раны я получил в этом мире, то вряд ли последствия были бы столь малозначительны.

Серый столбик пепла, нагоревший на сигарете, упал в тарелку с остатками завтрака. Ужасно болела голова. Я выдвинул ящик стола и нашарил начатую пачку цитрамона. Выдавил из бумажной упаковки две таблетки и, кривясь, разжевал их. Ужасный вкус. Запил лекарство остатками кофе и закурил снова.

Рано или поздно мне придется вернуться. И поэтому мне было страшно. Преодоление страха требовало некоторого времени. Нужно было просто собраться и немного подумать. Я долил воды в чайник и включил его в розетку. Он закипел быстро. Еще одна чашка кофе, и я иду. Я мысленно выругался. Слишком частые Перевоплощения отнимали уйму сил, и со временем я начинал понимать, что эти Перевоплощения не бесконечны. Настанет день, который поставит меня перед выбором. Выбором окончательным. Наверное, я боялся именно этого. Я просто не знал, какое из Перевоплощений будет последним.

Прошел, наверное, час. Я выкурил уже четыре сигареты, и маленькая семиметровая кухонька под завязку наполнилась сизым табачным дымом.

Я поднялся, подошел к окну и открыл форточку. Шестой этаж. Внизу плотным потоком неслись автомобили. В каждом из них сидели люди. У каждого из них была куча проблем. Они спешили решить их, и поэтому торопились.

У меня было тоже множество проблем: нужно было заплатить за квартиру, телефон. Кредиторы, у которых я когда-то занимал деньги, тоже стали беспокоить, сомневаясь в моей платежеспособности.

Наверное, два года назад я допустил ошибку, решив, что пройдя Врата, я сумею вернуться, когда захочу. Тогда я просто не знал, что тот шаг, который был сделан с такой легкостью, столь разительно изменит жизнь. К Перевоплощениям привыкаешь как к сильному наркотику. Отказаться от новых очень трудно. И сейчас я уже, наверное, не смогу сказать, кто я на самом деле и кем буду через час.

Все-таки через полтора. Я займу у этой весны за окном еще полчаса. Постою и посмотрю на бесконечную череду автомобилей. На остовы деревьев, которые через пару недель должны будут окутаться светло-зеленой дымкой молодой листвы.

Я взял из пачки последнюю сигарету и снова закурил. Прислонился к холодному стеклу горячим лбом, голова все еще болела. Стоял и ждал. Ждал, когда пузатый будильник на подоконнике наконец дотащит минутную стрелку до получасовой отметки.

Минута… десять секунд… пять… три… Я нажал на кнопку будильника за миг до того, как он взорвался бы звонкой неудержимой трелью, в который раз прогоняя меня в преисподнюю.

Нужно идти. Я оторвался от стекла. Выбросил в открытое окно раздавленный фильтр от сигареты, развернулся, и, глубоко засунув руки в карманы, затопал к двери в свой кабинет. Дверь открылась от легкого толчка плечом. Я вошел в полутемную небольшую комнату и, не включая свет, опустился в глубокое кресло перед системой входа. Пальцы привычно легли на кнопки управления. По монитору побежали виденные, наверное, уже несколько тысяч раз строки: параметры– норма, подключенные устройства – норма, загрузка системы – норма, соединение – норма.

– Поехали… – усмехнулся я, и замер в ожидании.

Система настраивала коридор, и высокий свист несущей частоты уже давно перестал раздражать меня. Полуметровый овал в рамочке из свитых в радужные жгутики искорок возник через пять секунд после настройки коридора. Его полупрозрачная голубовато-серая поверхность напоминала водную гладь. Сквозь нее просматривалось так же неясно размытое и преломленное дно, и также, как от невидимого сквозняка, бежала крупная ровная рябь.

– Ну что же… придется искупаться.

Я протянул руку и приложил ладонь к серо-голубой поверхности. От моего прикосновения быстро-быстро в стороны разбежались маленькие шустрые волны. Они отразились от радужной рамочки, вернулись снова и, смешиваясь и отражаясь вновь, превратились в маленькую кольчужку, состоящую из сотен подвижно, но бесконечно прочно спаянных колечек.

Несмотря на свою податливость, Врата были непреодолимы, если желающий пройти их не имел Ключа. У меня был Ключ. Маленькое золотое колечко на мизинце. Едва заметное – паутинка. Я ждал. Спустя некоторое время Врата признали меня своим, и колечки кольчуги-стены, начиная с того места, к которому был приложен Ключ, осыпались с тихим мелодичным звоном. Врата открылись. Я привстал с кресла, нагнулся и сделал шаг.

Привычно сдавило грудь. Заполоскало в глазах разноцветными полотнищами. Вдоль спины скатился ледяной ком озноба. Страх привычно собрался в основании шеи, протиснулся в глотку и попытался вырваться сдавленным стоном.

– Черт! Как больно!

При проходе мне всегда было больно. Я удирал из реального мира. Убегал. Спасался. Именно поэтому закрепилось в ощущениях это тягучее, липкое, где-то под ребрами, неутолимое чувство черного провала за спиной и невозможности обернуться, встретить его лицом и противостоять. Попытаться противостоять. Бороться и… И не победить.

Победа не всегда преодоление. Если для того, чтобы выстоять, нужно повернуться, и ты этого не можешь. Нет сил. То, может быть, стоит попробовать поменять точку отсчета? Изменить начало координат? Отступить от привычной шкалы ценностей? Если нечем дышать, то, может быть, стоит попробовать научиться обходиться без воздуха? Если нет сил идти, то, может быть, стоит попробовать взмахнуть… крыльями и взлететь?

Я привычно затаил дыхание. Паническое желание вдохнуть, придавленное волей, проходит. Я на самом деле не нуждаюсь сейчас в воздухе. Это мое тело. Тело человека желает провентилировать легкие. Или то, что осталось от человека. Как трудно осознать, кто я сейчас. Я закрыл глаза. Видеть здесь тоже непросто. И не видеть тоже. Закрыть глаза – не значит погрузиться во тьму. Это значит ограничить восприятие. Это значит принять для себя нечто привычное. Привычное из мира реального. «Закрыть глаза»– приказ. Я приказал. Приказал потому, что стало невыносимо… Стало невыносимо себя жаль. И за жалостью тоска. За тоской ярость. Это тоже неизбежные мои спутники прохода через Врата. Скоро будет легче. Я падаю в них, в этот омут, все глубже и уже не сопротивляюсь падению. Скоро будет легче. Это как молитва. Как заклинание. «Скоро будет легче…Скоро…»

Кому-то легко изначально. Каждый проходит Врата по-своему. Закрепляется первое впечатление. Первые ощущения прохода. Если новообращенный лезет в эту серую муть из чистого любопытства, сгорая от вожделения, от предощущения новых незабываемых ощущений, то он их и получает. Наркотическое опьянение, оргазм не идут ни в какое сравнение с тем, что испытывает новичок, проходя Врата. Кто-то от этих ощущений сходит с ума. Кто-то приспосабливается. Мне больно, и я уже привык, что мне больно. По крайней мере, я застрахован от сумасшествия. Если тебе больно, значит ты еще жив. Меня затрясло. Это смех. Дикий истерический смех. Такое бывает, когда идешь через грязную улицу в парадном костюме и в лаковых туфлях, боясь опоздать на званый ужин, и вдруг проваливаешься в зловонную лужу по щиколотку. Все! Ты опоздал! Ты грязен как черт и все, что ты себе придумал, летит в тартарары. И вдруг становится легко. Ты свободен от обязательств. Тебя перестают мучить угрызения совести. У тебя есть достойное оправдание. Есть причина не делать того, что ты не хочешь. Ты смеешься, и прохожие крутят пальцем у виска, проходя мимо. Сколько лиц у свободы? Свобода от обязательств. Свобода от общества. Свобода от совести. От чего на этот раз?

Мир снова взорвался сполохами. Замельтешил цветным зигзагом, выстроился в зыбкий, искрящийся серебром, широкий – не дотянуться до стен – коридор. Все! Я прошел. Мысленно утираю со лба пот. Немного напрягаюсь. Стены откликаются, тянутся ко мне, ломают в отражениях оскаленную дикой гримасой физиономию.

– Так, теперь в плюс.

Лица в отражениях мельчают, дробятся, их становится все больше, уже тысячи, десятки тысяч. Коридор постепенно превратился в пузырь, и не видно ни входа, не выхода.

– Теперь можно двигаться дальше.

Я расслабился. Набросил на мир тень. Он живет по своим законам. Если пропадает воздействие, разумеется, он вернется к первоначальному состоянию. Как, например, сейчас. Коридор вязко заколыхался и стал тем, чем был секунду спустя после того, как я, разорванный на электрические импульсы Вратами, собрался здесь воедино, отражениями в отражениях. Бесконечными, податливыми, чуткими. Я побаловался ими еще немного, вытягивая, скручивая в спирали, утаптывая в блин. Я отдыхал, но это не могло продолжаться вечно. Это словно застрять в чистилище. Словно войти в дверь и остаться в прихожей. Нужно было двигаться дальше. Сейчас мне необходимо заполучить тело. Тело могло дать только Зеркало. Какое, в общем, не важно. В этом мире было множество Зеркал. Больших и малых. Каждое имело свое название. Каждое имело свои особенности и свой характер. Мне необходимо было Зеркало, которое называлось Викендом. Кто и когда придумал ему такое странное название, не особенно волновало меня. У меня были свои проблемы, и мне нужно было решать их. Проблемы, которые я принес из мира реального и создал себе в мире этом,«не-реальном». А что реально? Что не реально? Кто мне скажет? Если боль настоящая? Если невозможно дышать от обиды? Если… Если… Если… Тогда, тысячу лет назад, я не знал, что однажды отразившись в нем и обретя тело, я буду вынужден прожить в «этом» реальном мире целую громадную, полную боли, радости и страха жизнь. Теперь я это знал, и поэтому спешил. Мне нужна была плоть. Новая, какая угодно, но плоть.

Движение далось легко, и колышащиеся, вытягивающиеся, смеющиеся рожи поползли назад, все быстрее и быстрее. Здесь поворот – это я помнил. Дорога, которой проходишь сотни раз, уже не нуждается в ориентирах, просто помнишь – это здесь.

Передо мной закружилась воронка, продавливая стену, вытягиваясь в новую кишку, отросток, создавая новый коридор из тех же самых отражений, лиц, улыбок и гримас.

Нужно спешить, и это я помнил тоже. Даже не помнил. Это вбито коваными гвоздями в саму мою суть. Нельзя смотреть в глаза отражениям. Нельзя заговаривать с ними. Нельзя прикасаться к ним. Нельзя. Каждое из них – ты сам. В радости, гневе, страхе. И единственное, что удерживает тебя здесь – это воля. Осознание себя самого как личности. Стоит расслабиться, заиграться, засмотреться – и ты развеешься в серебряную пыль, расколешься на кусочки и вывалишься, хрипя и блюя желчью, у себя в квартире перед мертвенно мерцающими Вратами.

Я влез в узкий проход нового ответвления и небольшим волевым усилием расширил его. Клаустрофобия – еще один бонус, которым приходится оплачивать собственное присутствие здесь. Привычка к огромным пространствам, возможность влиять на них, пусть и в ограниченной степени, приводит к тому, что забываешь о существовании малых объемов, тесных кабинок лифтов, крохотных кухонь, лестничных клеток, на которых невозможно развернуться, пронося гроб. Слава богу, мне не пришлось проверять это на практике, но те, кто не избежал столь печальной участи и хоронил близких, наверное, не станут врать.

Я двигался вперед размеренно и неторопливо. Словно стайер, решивший вдруг вместо преодоления обычной марафонской дистанции обогнуть земной шар.

Стены коридора рваным, расшитым блестками полотном текли назад. Нужно было совершить еще пару поворотов, пробить еще две дыры, и я сделал это на полном автомате, за исключением того, что не стал протискиваться в воронку сразу после того, как она открывала свой жадный зев. Если ее закрутить быстрее, то проход будет шире, и можно не касаться этих смеющихся рож, пролезая внутрь.

Серебро и чернь, лазурь и индиго коридора постепенно менялись на золотые краски, стены мутнели, и я облегченно вздохнул, когда они перестали демонстрировать мои отражения. Это явные признаки того, что я не ошибся. Викенд был золотым, или, по крайней мере, я воспринимал его в красках именно так. Золото и серый бархат. Пространство вокруг узнаваемо изменилось, я повис в центре золотой сферы, медленно кружившейся, текущей, живой. Расчерченной сотнями тонких радиальных линий, изломанных разновысокими частыми зубцами, разрывами, узлами – сростами. Я всмотрелся в них. Никого из тех, кого я знал, в Зеркале не было. Но сейчас это не важно. Нужно подключаться к тем, кто есть. Не до изысков. Я метнулся вперед, впечатываясь в стену. Она мягко приняла меня. Потянула в сторону, разматывая в такую же, как сотни других, шепчущую радиальную нить. В вязкую тишину стали пробиваться звуки, пока неясные, едва различимые отдельные слова, простые, ничего не значащие фразы, белый шум: «А у нас тепло… лето… и купаться хочется – жуть»,– шелестел чей-то высокий, то ли детский, то ли женский голос.

– А у нас мороз в двадцать градусов, холодно. На улицу носа не высунешь, – басисто отвечал с задумчивыми паузами мужской.

– Ой! Новенький! Кто ты? – пропели два высоких голоска в унисон.

Это вопрос ко мне. Новенький, надо же. Да, я получил Ключ, когда вы все еще под стол пешком… Поднявшееся откуда-то из глубины веселое возбуждение пропало разом. Навалилась грусть. Нужно было назвать себя, и от того, что я произнесу, в этот раз зависит то, кем я стану. Но мне уже все равно. Или почти все равно. Старый фокус самый верный. Цедя фразу, произнес привычное:«Мы одной крови…» Произнес и замер. Необходимо дождаться завершения полного оборота сферы. За это время Двеллерами Зеркала будет расшифрован посыл и сформирована личина. Данные о ней будут переданы в нить, которой я, по сути, сейчас и являюсь. Я видел, как это выглядит со стороны. Очень похоже на наглядную демонстрацию амплитудно-частотной модуляции. Изломы, разрывы, зубцы меняют порядок, рисунок. Он приобретает что-то новое, но неуловимо узнаваемое остается. Приобретая опыт, по рисунку модуляции можно не только идентифицировать Гостя, но и определить его суть. Кто он на самом деле: просто Гость, Метаморф, Оборотень. Я не пытался это делать сейчас. Не было никакого желания выяснять «ху из ху» на этом Зеркале. Я ждал собственного метаморфоза и знал, что его признаки распознаю сразу. Личина – не просто оболочка. Она изначально принадлежит какому-то из уже существующих либо вновь создаваемых миров. Приобретая новую плоть, я неизбежно окажусь в той реальности, частью которой она является. У кого-то все происходит очень быстро. Без перехода, словно шагаешь в открывшуюся внезапно дверь. У меня всегда с какими-то странными вывертами. Мой переход – это, как правило, трансформация. Зеркало начнет изменяться само, приобретая признаки нового мира, метаморфоз плоти начнется чуточку позже.

Баммм… – этот звук указывает на завершение оборота сферы Зеркала. Словно тебя предупреждают: заказанное блюдо готово. Хорошо. Отведаем. Я напрягся. Предощущение боли в который раз стягивает все существо судорогой. Нельзя сопротивляться – будет тяжелей. Открыться. Распахнуться настежь. Принять воздействие. Вот так. Началось…

Дно сферы стало вспучиваться, вдавливаясь внутрь, образуя некое подобие земной тверди. Свод поднялся, растаял, наливаясь голубизной, подернулся легкими перистыми облаками. Я вывалился из переставшей быть осязаемой стены и аморфным, еще не обретшим формы комом стал проваливаться вниз, падать на все убегающую от меня, расширяющуюся, обрастающую лесами, горами, реками и болотами Землю, все-таки Землю.

– А-а-а-а-а… – Я уже мог кричать от страха, мог неосознанно размахивать чем-то, напоминающим конечности, пытаясь остановить падение, мог погибнуть и, не завершив метаморфоз, вернуться к Зеркалу, мог шлепнуться в болото под плотным сводом вечнозеленых древних растений. Что, собственно, и сделал. Падение с высоты, как мне показалось, нескольких сотен метров, даже в грязь, не может пройти бесследно. Гулкий удар в брюхо – и дыхание остановилось, клацнули челюсти, и в глазах рассыпался целый фейерверк разноцветных искр, боль полоснула кипятком по внутренностям и навалилась сторожкой, чуткой тишиной бессознательного состояния.

Сколько времени пришлось проваляться трупом, я не знал. Возможность чувствовать приходила постепенно. Я лежал, как я понял, в топкой теплой жиже. Какая-то мерзость ползала по спине и щекотала почти незащищенные стыки шкуры и огромных костяных пластин, напоминающих короткие римские мечи. Я попытался вспомнить, как проходил коридор и наконец добрался до Зеркала. Интересные ощущения. Я усмехнулся. Мне определенно нравилось быть кем-то больше, чем быть самим собой. В коридоре ты не имеешь ни имени, ни звания, ни тела. Ты похож на чистый разум, который может видеть, воспринимать и осознавать, но не имеет возможности влиять на тот мир, в котором он находится. Стены коридора проницаемы для обычного волевого усилия, и не составляет труда изменить направление и двигаться по любому из цепочек отражений. Да. Коридор скорее похож на гибкий, изменчивый, живой лабиринт, состоящий из кусочков разбитого стекла. Они блестящи и ярки. В них бьется пойманное случайными лучиками солнце. Ты двигаешься внутри этой вселенной и над нею. Ты не можешь быть везде одновременно. Но ты можешь за долю секунды переместиться туда, куда тебе будет угодно. Главное, чтобы ты знал, где ты хочешь оказаться в следующую секунду.

На этот раз все прошло не столь просто и буднично, как это обычно бывает. Было по-настоящему больно. Обрастать новой броней оказалось совсем нелегко. Легко меняли тела Метаморфы. Они обладали почти неограниченным ресурсом Перевоплощений, но их тела были неустойчивы. От малейшего воздействия Метаморфы теряли свою телесность, которую и телесностью-то, в общем, нельзя было назвать, скорее, они обладали возможностью всего-навсего казаться, но не быть. Я не был Метаморфом. У меня ограниченный запас Перевоплощений, и каждое последующее давалось мне все тяжелей.

Зуд на спине становился невыносимым. Какие-то мелкие твари с острыми как иглы зубами пытались добраться до плоти, отчаянно кусая стыки панциря и пластин. «Еще не хватало в самом начале Перевоплощения быть съеденным какими-то дилетантами из новообращенных», – подумал я и тяжело заворочался в грязи. Это помогло. Дважды перевернувшись с боку на бок, я, похоже, передавил этихползучек. «Да и черт с ними»– пронеслось в голове,– «ничего страшного». Пока им легко перевоплощаться, попробуют еще раз.

Я открыл глаза. Папоротники. Невероятных размеров, с толстенными стволами, выстреливались из болотной жижи и перли с несгибаемой настойчивостью, как секвойи, вверх к солнцу. Им тоже очень хотелось жить. В воздухе было много углекислоты, и им было из чего синтезировать крахмал. Жаркий и влажный климат был как нельзя более для них благоприятен, но, когда слишком много желающих жить рядом, неизбежно вспыхивает война. Если не за клочок земли или воздуха, то за лучик солнца. Энергия. Без нее невозможен ни синтез крахмала, ни синтез белка, ни полеты в космос.

Хвощи были не так высоки, но их ветвистые метелки более темного цвета достаточно ловко ловили остатки света, который протискивался сквозь кроны папоротников и совсем угасал, достигнув коричневого болотистого дна доисторических джунглей. Внизу были сумерки. Сумерки зеленого цвета, которые очень походили на те, которые я видел, когда я был красавцем-афалиной, океанским дельфином, и жрал всякую водоплавающую гадость.

Засосало под ложечкой. Сколько же я лежу здесь? Час? Два? Пять? Земля вращалась довольно быстро, и я пока не привык еще к новому времени. Голод становился все более ощутимым. Пасть наполнилась тягучей слюной. Мое огромное тело весом в шестнадцать с половиной тонн просило энергии. Энергии, которую высасывали из жаркого солнышка наверху папоротники-переростки. Я с тоской вспомнил о сосиске, которую недоел, уходя в Веб. Опять новая диета. Это было хуже всего. Я с трудом привыкал к рациону, которым должны были питаться зверюги, в которых нас с неумолимым упорством запихивали эти психопаты – Двеллеры.

Перед тем как отразиться в Зеркале, ты сам выбираешь себе личину. Но не всегда удается удержать ее. Часто энергетика Двеллеров, сформированная каким-то жутким предубеждением, превращает тебя в монстра, которым ты вовсе не собирался становиться. Но так происходит. Законы этого мира столь же неумолимы и значимы, как законы любого из миров.

«Сволочи»,– озлобленно подумал я.– «Вам бы побывать в моей шкуре хотя бы разок, вы бы потом не смеялись над тем, что мы, Оборотни, глотаем обычную картошку после возвращения почти не прожевывая». Я ругал Двеллеров, хотя не видел еще ни одного из них. Может быть, их не было вовсе. О них ходили легенды, много легенд, но никто мне еще не сказал, кто они – Двеллеры – и откуда они берутся. Они управляли Зеркалами, и их психогенные поля, многократно усиленные необычными свойствами Сети, включали механизм Перевоплощений. Разумеется, если он вообще был. У меня он был.

В сеть попадаешь весь, до последней запятой, до самого мелкого штриха в хромосомах, до мозолей на пятке и родинки на носу. Сюда нельзя попасть наполовину. Способы формирования личины весьма схожи с обыкновенной биохимической генетикой и биологией, но только усиленной и ускоренной возможностями сети в миллионы раз. Нет необходимости возиться с пробирками и колбами, дожидаться деления клеток и образования необходимого генотипа. Все гораздо проще и одновременно сложней. Любой, кто приходит сюда, приносит то, что заложила в него природа, и отступить уже невозможно. Ты тот, кто ты есть, и другого выбора не существует. Моя генная, можно назвать и так, структура оказалась открытой, перепрограммируемой, доступной к воздействию психогенных полей, и именно поэтому, пройдя Врата в первый раз, я уже не мог отказаться от того, чтобы пройти их снова. Хотя многие считают, что в большей степени важно не то, что у тебя в клеточных ядрах, а в сердце. Условное понятие души здесь приобретает вполне материальный смысл. Есть некоторые закономерности, которые связывают типы метаморфоза с психологическим рисунком Гостя. Однолюбы всегда Оборотни, и по-другому не может быть. Хотя, обратной зависимости нет. Не всякий Оборотень – однолюб. А Гости… А Гости– они просто Гости. Каждый новообращенный был им до первого метаморфоза. Если он происходит вообще. Гости, по сути, не могут, не умеют, не имеют возможности принимать личину. Это их плюс, это их минус. Они защищены от всего того страшного, тяжелого, больного, что несет с собой способность к трансформации, но они и лишены непередаваемых, прекрасных ощущений, которые испытывает Оборотень, принимая личину, исследуя новый удивительный, бесконечно прекрасный мир.

Есть еще Метаморфы. Они не перестраиваются полностью. Их реакция на воздействие Зеркал почти мгновенна. Они принимают предложенную личину сразу, но глубинного Перевоплощения не достигают. Меняется только оболочка, и поэтому Метаморфы могут принять не всякую личину. Метаморф может стать водоплавающим организмом, но никогда не научится дышать жабрами. Может стать птицей, но полет будет для него мучением. Этот мир наш. По-настоящему в нем живем только мы. Платим за это, и платим дорого.

Может быть, я завидую метаморфам, но все-таки не люблю их. Для них Веб всего лишь игра. Взаимное влияние психики и физиологии Метаморфа и Веба исчезающе мало. Миры не оказывают сколь бы то ни было сильного воздействия на Метаморфа, и сам Метаморф, как бы сильно он ни хотел, не в состоянии оказывать значительное влияние на них. Метаморфы– те же Гости. Туристы. Они приходят и уходят. Легко расставаясь с телами, легко превращаясь и трансформируясь. Исчезая так же быстро, как и появились. Я не Метаморф. Я – Оборотень, и каждое мое Перевоплощение, каждая новая личина меняет не только мою психику, но и физиологию, и влияние личины на то, что возвращается в реальный мир более чем значимо.

Я вспомнил выпачканную кровью подушку и внутренне содрогнулся. И тем неменее от человека в нас все-таки кое-что оставалось, так или иначе мы не целиком копируем милых зверюшек, в которых трансформируемся.

«Милых»– от этой мысли моя пасть скривилась, обнажив частокол тупых зубов, в гримасе, которую бы только идиот назвал улыбкой. Но это была улыбка. Я улыбался. Мне почему-то было весело. Я попытался встать на свои толстенные ноги. Получилось не сразу. Они дрожали и никак не хотели удерживать мое тело. Через несколько минут борьбы с весом я все-таки привстал на колени и потом с уханьем укрепился на всех четырех огромных лапищах. Все-таки это было грандиозно. Шея, хоть и была не очень толстой и содержала просто невероятное количество позвонков, не давала разглядеть себя со всех сторон.

Несмотря на принудительность Перевоплощения, я почти себе нравился. Буро-зеленое, выпачканное в грязи, закованное в практически непробиваемые латы тело. Огромные, похожие на мечи костяные пластины. Длинный могучий хвост, гораздо более гибкий и сильный, чем шея, утыканный трехметровыми саблями-шипами. Я пошевелил хвостом. Он дернулся из стороны в сторону, поднимая волны бурой жижи. Класс!!! Мне нравился мой хвост. Я приподнял зад, благо ноги в крестце были более сильными и высокими, и махнул из стороны в сторону своим смертоносным оружием. Он со свистом срезал несколько толстых стволов, и они рухнули, подняв вокруг маленькие грязевые фонтанчики. Здорово!!! Я нравился себе все больше. Если бы не дрожь в коленях, которая должна была скоро пройти, я бы, наверное, немедленно побежал искать Врата, для того чтобы покрасоваться перед теми, кто еще топчется у входа и не решается сделать последний шаг. Помахал бы хвостом. Поерошил бы колючую щетинку на спине. Продемонстрировал бы все прелести Перевоплощения, но я увлекся. Мой желудок травоядного все настоятельнее требовал клетчатки с малой толикой крахмала.

Я посмотрел по сторонам. Вершинка одного из упавших папоротников, который я мастерски срезал хвостом, показалась мне весьма аппетитной. «Бред… сосиска в тысячу раз лучше»,– подумал я, но потянулся к светло-зеленым стрелочкам листьев и захрумкал ими с превеликим удовольствием. «А ничего»,– пронеслось в голове. – «Кажется, с голоду я здесь не умру…» В голове?… На моей зубастой роже, наверное, снова появилась гримаса, которую с некоторым натягом можно было принять за улыбку. Я даже толком не знал, где у меня то, что думает. У моей породы было три нервных узла – мозга. Один в небольшой, но весьма уютной черепной коробке, второй поближе к крестцу, и третий в огромных полостях костей таза. Для того, чтобы таскать на себе такое орудие как мой хвост, у меня должна была быть задница весьма солидных размеров. Ну а где же прятать самое ценное, как не в самом защищенном месте? Думать задом? Мне и это понравилось тоже. Пока я думал тем, чему положено думать, голова не спеша объела одно деревце, затем другое и затем, смачно рыгнув, потянулась к третьему. «Э-э-э-э, братец. Это уже перебор. Пора и на разведку. Обжираться будем потом».

Я пошевелил хвостом, поприседал на лапах, плюхаясь каждый раз пузом в грязь. Снова осмотрел себя со всех сторон и, довольный, стал проламываться сквозь чащу к тому месту, которое, как мне казалось, было более открытым. Мне захотелось погреться на солнышке. Я топал по трясине, и она ухала под ногами, чавкала и клокотала. Через сотню шагов болото превратилось в некоторое подобие заливного луга и потом исчезло совсем. «Урра!!! Камешки»,– с радостью подумал я и еще бодрее зашагал к красным гранитным обломкам, выпертыми из болота отрыжкой мамочки-земли, у которой в этом виртуальном времени, наверное, еще не все было в порядке с пищеварением.

Я вышел на осыпь, состоящую из небольших камней. Выветривание и перепады температур сделали свое дело. За несколько сотен лет пара-тройка менее устойчивых скал все-таки превратилась в удобное лежбище для подобных мне тварей. Я подошел к гряде. Окинул ее орлиным взором и стратегически оценил диспозицию. Гряда поднималась довольно круто вверх и превращалась в скалы высотой в двести-триста метров. Никакой хищник не в состоянии лазать по таким узким уступам. Отроги гряды, постепенно снижаясь, уходили влево и вправо, охватывая полукольцом заболоченный участок с такими вкусными папоротниками. «Класс!!!»– подумал я. Солнышко как раз жарило вовсю, и погреться без риска встретиться с каким-нибудь еще не изученным видом фантома или оборотня мне все-таки удастся.

Я поелозил пузом по осыпи, выбивая в каменной подстилке удобное лежбище, и с удовольствием растянулся, спрятав голову за мощную грудь, прикрытую от нападения сверху первым, не самым большим, но от этого не менее опасным мечом-пластиной. Глаза закрылись сами собой. Солнышко пропекало меня как маковую булочку. Его лучи светили слева, а отраженное от скал тепло грело правый бок.

Я давно не отдыхал так, даже будучи человеком. Человек – существо неорганизованное. Оно все время куда-то спешит. Постоянно хочет доказать своим собратьям, что оно чего-то да стоит, и наживает в конце концов язву или тромбы в сердечных артериях. А я был стегозавром, и мне было очень даже хорошо. Лень тоже может приносить удовольствие, и я ленился вовсю. Солнышко уже клонилось к горизонту, и почти живые папоротники повернулись в его сторону, тоскливо опустив ветки, готовясь ко сну, чтобы с первыми его лучами снова хватать и глотать его энергию. «Работайте-работайте»,– лениво подумал я.– «А я завтра сожру то, что вы успели насинтезировать за свою недолгую жизнь».

Я проснулся от того, что стало слишком прохладно. Солнце спряталось за горизонт, и луна, неестественно огромная и яркая, повисла в небе, освещая низину как засиженная мухами ртутная лампа. Я сомкнул пластины на спине для того, чтобы уменьшить площадь излучения и сохранить накопленное тепло. Как это ни прискорбно, но эти шестнадцать с половиной тонн живого веса не умели регулировать температуру менее хлопотным образом. Я был холоднокровным, и это было, пожалуй, единственным неудобством, которое я ощущал. Через пару часов это неудобство переросло в проблему. Мне стало отчаянно холодно. «Я так, пожалуй, тут еще и вымру самым бессовестным образом»– эту невеселую мысль принес с собой порыв влажного ветра, прилетевший с горного пика, еще не покрытого снежной шапкой, но макушкой своей уже упиравшегося в температурную отметку образования льда. Ну зачем Админам понадобился такой натурализм? Вставать не хотелось жутко. Камни под животом еще сохранили тепло полуденного солнца и не очень настойчиво, но все-таки отгоняли оцепенение.

«Так, надо устроить пробежечку»,– я с трудом вспоминал строчки из книг о динозаврах, которые когда-то читал, и не смог вспомнить, поможет пробежка рептилии поднять температуру тела или угробит ее совсем, но решил попробовать.

Снимая оцепенение, пошевелил хвостом, шеей, привстал на лапы, сделал шаг, другой, третий и заковылял вдоль гряды просто для того, чтобы двигаться куда-нибудь. Кажется, это возымело некоторый эффект, и кровушка, которая, казалось, уже превратилась в тягучий липкий клейстер, потихоньку становилась более приспособленной для протаскивания по сосудам извлеченного из воздуха кислорода. Через полчаса я, кажется, обрел способность связно мыслить и адекватно реагировать на раздражители. Мне было если не хорошо, то, в общем, неплохо даже в такую прохладную ночь.

Я резво топал вдоль гряды, выискивая не очень крутой перевальчик, для того чтобы посмотреть, что за ней. Мне нравился этот мир, и я готов был жить в нем без забот и печалей, одиноко и гордо, наслаждаясь всеми его прелестями, но Веб не позволил бы сделать мне этого. Неумолимые его законы сейчас вели меня, и я знал, что не могу не следовать им. Я должен был отыскать в этой бесконечной вселенной Зеркало. Единственное в своем роде, оно не имело названия, и его так и называли «Безымянное Зеркало». Зеркало или подтвердило бы мой облик и оставило право жить в этом мире отпущенный мне срок, или отторгло бы меня, и тогда мне пришлось бы перевоплотиться снова или умереть.

Я где-то слышал, что маловероятен, но возможен еще один исход для Оборотней, когда они находят Безымянное Зеркало. Случается так, что оно показывает их истинную суть, делает самодостаточным и тем самым освобождает от влияния этого мира и дает право покинуть его. Просто уйти в любой момент, какой пожелаешь. Я не знал, насколько вероятен такой исход. Может быть, это были просто слухи, легенды, которыми этот мир был нашпигован, как жареная индейка под рождество гречневой кашей.

Я старался не думать об этом. Мои Перевоплощения кончаются. Скоро уже не достанет сил для того, чтобы принять новую личину в очередной раз. Но этот круг непреодолим. Как бы ни хотел новообращенный или старый битый в боях Оборотень, рано или поздно он должен предстать перед Безымянным Зеркалом и взглянуть на свое отражение.

Я не знал, где оно находится. Я слышал о нем. Просто слышал. Кто-то сказал мне о том, что оно существует, и единственный способ вырваться из заколдованного круга – это увидеть свою истинную суть. Свою настоящую личину. Без примесей, которые неизбежно появляются, когда твой образ при каждом Перевоплощении формируется Двеллерами, которые в своем просто гигантском самомнении никогда не сознаются даже самим себе в том, что телесность, которой они награждают, на самом деле – всего лишь их мнение, но не ты сам.

Надо было продержаться до утра, до нового тепла, которое принесет солнце, и, похоже, мне это удалось. Я прошел уже, наверное, километров двенадцать, несмотря на свою весьма солидную упитанность, когда на востоке из-за горизонта высунулся краешек солнышка. Спустя десять минут оно выкатилось наполовину. Я остановился и блаженно развернулся к теплым лучам боком. Настроил свою систему терморегуляции, то есть поставил пластины так, чтобы солнечные лучи падали на них под минимальным углом. Эх, их бы еще в черный цвет покрасить. Светлый цвет костяшек отражал добрую половину благостных лучиков. Сколько добра пропадает. Внутри мечей-пластин по тонким капиллярам циркулировала кровь. Несмотря на свою грозность, они были не мертвыми панцирными наростами, а живыми кусочками моей необычной плоти.

Кровь, прогретая солнечным теплом, разбегалась по телу, веселая и живая. Я повеселел вместе с нею и, похоже, ожил совсем. В сорока-пятидесяти метрах виднелась расщелина, которая, по моему мнению, должна была рассечь гряду надвое. Если я со своими габаритами сумею в ней не застрять на радость трупным ящерам, то, пожалуй, через пару часов смогу посмотреть, что же день грядущий нам готовит.

Я почти бежал. Это была крейсерская иноходь стегозавра. По грациозности она не уступала крокодильей, но, тем не менее, была весьма экономичной и поглощала расстояния с удивительной легкостью. Совсем скоро я добрался до расщелины и с удовольствием отметил, что она вполне подойдет для пешего марша. С крутых ее боков вниз скатилось много гравия, и ручьи, которые протекали по дну в сильные ливни, превратили извилистое русло во вполне пристойную беговую дорожку. «Если русло окажется слишком узким»,– подумал я,– «то мне будет просто не развернуться. Я застряну и погибну от голода и жажды. Но должно же мне когда-нибудь начать везти». Шумно вздохнув и мысленно скрестив пальцы на удачу, я резво затопал вперед к своей неясной цели.

# # #

Вустер потянулся всем своим громадным телом, расправил костяные пластины и хрипло зарычал, заклокотал тяжелыми связками в гортани, утробно и звучно. Эхо отразило звуки и, раздробив на куски, вернуло обратно. Он солидно потоптался на месте, повернул голову на бок, кося глазом, ударил хвостом по земле. Это называется пригласить на завтрак. Самочки стегозавров имеют меньшие размеры, и поэтому им тяжелее добывать себе пищу. Разумеется, они в состоянии обеспечить себя пропитанием, но вот самые вкусные веточки, наполненные сахарозой и крахмалистыми соединениями, находятся всегда на самой верхушке. Массы их тела не хватает для того, чтобы наклонить или сломать ствол древовидного папоротника. Вустер, преисполненный достоинства, продефилировал к топкому бережку заболоченного озерца и,хакнув, навалился на толстый, в поперечных стяжках ствол. Он затрещал, но ломаться не хотел. Дамочки не стали ждать повторного приглашения и весело засеменили к предложенному рациону. Вустер, распластавшись на стволе и не давая ему разогнуться, терпеливо ждал, когда его подруги насытятся и дадут детенышам покусать наиболее нежные, на самой вершинке, веточки. Они даже еще не набрали насыщенный темно-зеленый цвет, имеют более светлый оттенок и содержат не столь большое количество клетчатки. Для детских желудков в самый раз. Вустер терпеливо ждал, когда малышня, рыча, дурачась и отпихивая другдруга, доберется до предложенного завтрака.

Наевшись, они сползли всеми четырьмя лапами на землю и забились под теплые животы матерей. Вустер опустил согнутый ствол, и он со свистом выстрелил обгрызенную макушку в небеса. Все накормлены. Пить они соберутся только через пару часов. А сейчас полуденная сиеста. Слишком жаркое солнце, чтобы двигаться. Лучше плюхнуться на живот и замереть в блаженной сытости и покое.

Однако Вустер спать не собирался. Полузабытый запах беспокоил его. Он заполз на высокий валун, поднял морду, насколько мог, вверх и потянул воздух ноздрями. Затем спустился на землю снова и осторожно стал приближаться к расщелине. Если и существовала какая-то вероятность угрозы, то она могла исходить только оттуда. Это был единственный проход в лощину.

Огромная тень метнулась навстречу настолько стремительно, что Вустер среагировать не успел.Удар пришелся на одну из костяных пластин. Она была не самой прочной и сломалась у основания, не причинив противнику ощутимого вреда. Торчащие кромки поранили грубую кожу охотника, но эти раны были более чем безопасны. Они затянутся за три-пять дней, и от них не останется и следа, но только в том случае, если хищник останется жив.

Огромный тиранозавр наступил своей двупалой лапищей на основание шеи Вустера и давил, и давил. Воздуха уже не хватало. Тиранозавр понимал, что атаковать стегозавра со спины, и тем более сзади – погибель. Он пытался зайти спереди. Там, где на длинной шее, почти не защищенной пластинами, находилась голова с пастью, полной зубов, но совершенно бесполезных, поскольку они были предназначены для дробления пищи растительного характера.

Вустер мотал головой из стороны в сторону, увертываясь от страшных челюстей тиранозавра. Первый и второй раз тиранозавр промахнулся, пытаясь откусить стегозавру голову. Это единственная возможность добыть ходячий бронепоезд, и хищный ящер это знал. Но Вустер был силен. Он немного устал, но имел еще достаточно сил для того, чтобы поединок, который начался столь внезапно, не закончился столь быстро на радость этой тупой груде мышц.

Вустер приподнял свой могучий зад и сильно взмахнул хвостом. Булава, утыканная двумя рядами четырехметровых бивней и весившая добрых семь тонн, всей своей инерцией рванула его грудь из-под когтистой лапы.

Тиранозавр оступился. Неловко подпрыгнул и снова попытался атаковать голову Вустера. Но он уже был начеку. Поворачиваясь на задних лапах как в турели зенитного орудия, он не давал хищнику подобраться к своей самой уязвимой части – голове. Тиранозавр издал громоподобный рокочущий звук. Похоже, его стала раздражать эта затянувшаяся эпопея с добыванием ростбифа на завтрак. Ростбиф был чрезмерно упрям и никак не хотел к нему в желудок.

Вустер использовал эту маленькую заминку и ударил хвостом по ногам нападавшего. Удар не был очень сильным, поскольку сильного замаха не получилось. Он был произведен в горизонтальной плоскости и хвост – великолепное оружие самообороны – не набрал достаточной скорости, чтобы стать абсолютно поражающим. Но даже такого удара хватило для того, чтобы тиранозавр свалился на траву с порванным сухожилием на одной из своих ног. Он дико завыл. Ударил по земле не менее огромным хвостом и неуклюже поднялся. Времени, которое хищник потратил на то, чтобы встать на ноги, хватило Вустеру для того, чтобы изготовиться для второго, уже смертельного, удара.

Он приподнял крестец. Отвел хвост в сторону, приподняв его, и по нисходящей, используя для ускорения движения вес самого хвоста, потянул его в сторону и вниз. Буквально половины секунды хватило для того, чтобы разогнать семитонную шипастую палицу до скорости курьерского поезда.

Хищник, почуяв неладное, попытался подпрыгнуть и уйти из-под удара, несущего гибель, но порванное сухожилие на левой ноге не давало сделать это более или менее эффективно. Его отчаянный рев и хруст рвущейся шкуры слились воедино. Огромный, сияющий белизной бивень вошел в брюшину тиранозавра по самое основание. Хищник сделал отчаянное движение и вырвал бивень из своего тела. Открылась огромная рана, из которой, булькая и дымясь, полилась на каменистую осыпь почти черная венозная кровь. У хищника этим страшным ударом была разорвана печень. Рана смертельна. Он будет жить, может быть, час. Может быть, пять, может быть, сутки, но он умрет.

Запах свежей крови почувствовали мелкие трупные ящеры. Поджарые, стремительные, трусливые, чем-то напоминающие гиен, они уже собрались стайкой и ждали начала пира.

Тиранозавр, шумно дыша, отступая, сделал несколько шагов. Потом развернулся и, прихрамывая, пошел в сторону от своего оказавшегося слишком упрямым завтрака по вытоптанной травоядными ящерами тропе, и за ним цепочкой потянулись трупоеды, зная, что если не через час, так через пять, этот ужасный гигант свалится, и у него не будет сил для того, чтобы противостоять их маленькому хорошо организованному войску.

Вустер выпрямился. Приподнялся на задние лапы и вытянул голову вверх, как только смог. Спину саднило. Сломанный меч-пластина все-таки был живой частью его плоти. Струйки крови текли из слома, из рваной раны, оставленной когтистой лапой нападавшего, и сворачивались в неопрятные бурые комки. Он с тревогой смотрел вслед убегавшему тиранозавру и наконец горько выдохнул– оборотень.

Страшный хищник не смог пройти больше километра, и с небольшого возвышения Вустеру было хорошо видно, как он, свалившись на бок, дернулся несколько раз и затих. Трупные ящеры яростно рвали его на куски, подвывая и отпихивая другдруга. Оборотни почти не реагируют на укусы трупных ящеров. Их нервная система более развита, и они умирают раньше фантомов, пораженные болевым шоком.

Вустер с содроганием вспомнил битву, в которой участвовал три с половиной года назад. Его маленькое войско, состоящее из четырех самок гарема и двух подростков-сыновей, отбивало нападение трех тиранозавров. Потери были велики. Из самочек в живых осталась только Салли. Остальные погибли. Двое нападавших получили смертельные раны, один бежал. Этот последний, наверное, был Фантомом. Погибшие были Оборотнями.

Вустер жил в этом мире очень долго. Настолько долго, что уже почти не помнил своего последнего Перевоплощения. Того Перевоплощения, которое поставило его перед выбором. Выбором окончательным, страшным. Он должен был найти Зеркало и нашел его. Но он не знал, что оно потребует от него. Он назначил своему прежнему миру цену, которая оказалась ниже цены испытаний, через которые нужно было пройти. Теперь он Двеллер. Двеллер Зеркала Саурон и хранитель Пути.

Этот мир был прост, но жесток, и принятые правила не оставляли проигравшему шансов на реванш, но почему-то Оборотней ему было жаль. Наверное, потому, что каждый из них имел пусть и небольшой, но все-таки шанс вернуться в свой мир и привыкнуть к нему заново, и научится заново любить его. Наверное, так. Он грустно покачал головой. Затем издал низкий рокочущий звук, и из-за скалы вышли три самки и четверо малышей. Теперь им не угрожала опасность, и можно было спокойно пообгрызать упавшие от слишком размашистых движений Вустера папоротники.

Салли, маленькая и изящная молодая самочка, подошла к нему. Смущенно моргнув глазами, она положила голову ему на шею и потерлась горлом, почти незащищенным броней. Высшая степень доверия. Она лизнула кровь, сочившуюся из раны на спине. Потом еще и еще. Кровотечение приостановилось. Салли зализывала раны Вустеру не в первый раз, и он уже не пытался отстранить ее. Превосходная дезинфекция. Слюна травоядных ящеров содержала достаточное количество веществ, способствовавших заживлению ран и препятствовавших развитию бактерий. За несколько дней раны должны зарубцеваться, и через пару недель от них не должно остаться следа. Новые пластины отрастают медленно, но их достаточно много, и Вустер не особенно беспокоился о том, что потерял часть своей активной броневой защиты.

Он повернулся к Салли и благодарно рыкнул. Салли, опустив головку, скромно отошла на некоторое расстояние и принялась мирно обгладывать зеленый куст еще не успевшего разрастись хвоща.

Какой-то новый запах заставил Вустера насторожиться. Этот запах был необычен. Он давно не видел по эту сторону гряды самцов. Последний поединок за обладание гаремом был давно, и ему вовсе не улыбалось после битвы с тиранозавром драться еще и с новым претендентом на главу его маленькой семьи. Он не чувствовал себя отдохнувшим, и на спине его все еще сочилась кровью рана от когтей хищника.

Несмотря на то, что поединки такого рода, как правило, не заканчивались смертью одного из участников, но даже ритуальный поединок Вустер бы сейчас не выиграл. Именно поэтому он и забеспокоился. Втянул воздух и взъерошил частокол мечей на спине.

Он слез с уступа и припал животом к земле. Рептилии плохо слышат, но превосходно чувствуют колебания почвы. Вустер слушал и услышал, как гарцующей походкой через расщелину топает на эту сторону гряды самец, большой, здоровый и сильный.

Вустер пошевелил хвостом. Этот звук заставил насторожиться его семейство, и они напряженно уставились на него, готовые в секунду спрятаться за скалу, из-за которой появились полчаса назад.

Вустер ударил хвостом по земле. Коротко и требовательно. Как будто бы отдал приказ. Этот приказ был немедленно расшифрован и с удивительной быстротой выполнен. Полянка с сочными растениями через несколько мгновений была пуста. Вустер ждал чужака, встав почти задом к месту его предполагаемого появления, повернув голову назад и припав, готовый к активной обороне.

# # #

Я топал по расщелине, веселый и живой. Был почти полдень, и солнце жарило прямо в спину, поэтому прохлады ущелья не чувствовалось. До конца расщелины оставалось около сорока метров. Я прошел еще метров тридцать, и та часть сознания, которая еще принадлежала милому стегозаврику, начала беспокоиться. Я был связан с нею неразрывно, и поэтому начал беспокоиться тоже.

Я остановился. Прислушался. Никаких звуков, которые говорили о надвигающейся опасности, не было. Час или полтора назад я слышал приглушенные скальной грядой звуки, похожие на звуки, которые издают два огромных животных, пытающихся танцевать польку-бабочку

Я остановился за двадцать метров до выхода из расщелины и задумался. Тревожное состояние не проходило. Что могло породить его, я не знал. Возможно, запах. Я втянул воздух. Да, именно он. Терпкий запах самца и… запах крови. Возможно, он ранен, или ранен кто-то другой. Но запах животного был очень похож на запах моего собственного тела, и поэтому я решил двигаться дальше.

Не спеша пройдя оставшиеся двадцать метров, я высунул голову за срез скальной гряды. Осмотрелся. Ничего подозрительного. Сделал шаг. Потом еще.

Я вышел на небольшой лужок, похожий на тот, с которого я ушел в поисках приключений сутки назад. «Травка ничего себе»,– удовлетворенно отметил я про себя, осматривая стройные ряды древовидных папоротников. Таких я еще не видел. Они были не столь высоки, но имели гораздо больше листьев, и, соответственно, удельный вес питательного у них был больше. Так, чем поживиться здесь все-таки есть. Пожалуй, следует остановиться на денек-другой. Осмотреть окрестности. Выяснить, в конце концов, кто здесь так пахнет.

Мне не удалось закончить мысль. Из-за большого гранитного валуна, пятясь и в угрожающем жесте приподняв страшный шипастый хвост, вышел стегозавр. «О-о-о-о-о… Братишка!»– почти обрадовался я.– «Но ни капли гостеприимства у тебя, дружок».

Я прокашлялся и издал горлом низкий клокочущий звук, который, по моему мнению, выражал крайнюю степень миролюбия. Может, все-таки хвостом повернуться?А то ведь этот родственничек отсечет мою буйную головушку, и достанется мое благородное тело трупоедам. Но я сдержался и не стал принимать боевую стойку. Просто присел, почти касаясь животом крупного скального гравия. «А он ничего. Молодец. Наверное,баальшой начальник. Стоит познакомиться»,– подумалось мне.

Я развернулся чуть бочком на всякий случай. Вдруг моему новому товарищу захочется все-таки огреть меня своей булавой. Так безопаснее. Как краб, с трудом, но все же не поворачиваясь полностью головой в сторону огромного самца, я начал приближаться. Шаг, два, три – ничего.

Стегозавр замер, приподняв в воздух хвост и покачивая четырехметровыми, сияющими на солнце бивнями. С одного бивня, выпачканного свернувшейся, почти черной кровью, свисали клочья чьей-то грубой шкуры. «Да-а-а-а… Силен, бродяга.. У меня поменьше будет», – невольно подумалось мне. Я рыкнул еще пару раз и остановился в десяти метрах от собрата, готовый со всех ног дать стрекача.

Драться не хотелось совершенно. Родственничек поигрался своей сабелькой еще несколько минут и, не наблюдая с моей стороны никакой агрессии, опустил ее на землю. Ну да– я, наверное, даже улыбнулся – такой хвостик игрушка не из легких, тонн на шесть тянет, и даже такой силач, как этот, не сможет удерживать его в угрожающей позе довольно долго.

Стегозавр опустил хвост. Немного помедлил и начал поворачиваться боком. Он повернулся ровно настолько, чтобы не только чувствовать мой запах и слышать по колебаниям почвы мои движения, но и увидеть собственными глазами того, кто приперся с дипломатической миссией и как самый заправский полномочный посол ждал аудиенции. Похоже, он удивлен. Я рассматривал его неожиданно умную физиономию и ждал продолжения.

Стегозавр постоял в такой позе еще несколько минут, потом тяжело вздохнул и развернулся ко мне мордой. Сделал шаг навстречу. Вытянул шею, вдыхая мой запах и стараясь, видимо, запомнить его. Нервозности в его поведении не чувствовалось.

«Старый вояка», – с уважением подумал я. – «Вон как его». На спине стегозавра не хватало четырех пластин, и его некогда сплошной костяной гребень был похож на огромную челюсть, по которой хорошо прошлись несколько раз тяжеленным кулаком.

Я не двигался. Стегозавр подошел совсем близко и коснулся носом моей шеи. Я начинал волноваться, но все-таки сдерживал свои порывы и ждал, что же этот великий воин сделает в следующую секунду. Он старательно обнюхал меня. Повертел из стороны в сторону треугольной головой. Заглянул в мои полуприкрытые веками глаза и, сделав навстречу еще шаг, положил мне на голову незащищенное даже утолщениями кожи горло.

«Э-э-э-э, братец, вот теперь мы подружимся»,– подставлять даже под небольшие шипы на голове свое самое уязвимое место может только тот, кто абсолютно доверяет тебе. Похоже, я правильно расценил его жест. Аккуратно вытащив свою голову из-под его треугольной башки, я сделал тоже самое. Положил свое голое горлышко ему на голову. Стоит ему меня боднуть, и я отправлюсь к праотцам – это было рискованно, но стоило того, чтобы попробовать.

Замерев на несколько секунд, этот огромный, битый в боях самец осторожно высвободился из-под меня и не спеша затопал к рощице, изредка оглядываясь и как будто бы приглашая следовать за собой. Так, это, надо полагать, званый ужин. Ну что же. Все как в высших домах. Знакомство, обмен верительными грамотами, а теперь фуршет– мне стало смешно – а девочки будут? Я решил принять приглашение и резво пополз за хозяином этого великолепного луга. Он прошел метров сто и свернул за скальный уступ. Я следовал за ним.

То, что я увидел, умилило меня до глубины души. За уступом на каменной, прогретой солнечными лучами осыпи, спрятав за своими могучими спинами четырех малышей, возлежали три прекрасные дамы. Мне захотелось прокашляться и, понизив голос до бархатного баритона, задать самой симпатичной из них вопрос, который повторяется в миллионах вариаций на миллионах самых разных планет:«Мадам, что вы делаете сегодня вечером?»Но из этого ничего не получилось. Как оказалось, мое горло не способно было понизить рык до бархатного баритона. То, что вырвалось из глотки, скорее походило на кашель, немножко нервный и смущенный.

Я остановился. Хозяин не встал между мною и своим семейством, видимо, совсем не опасаясь за то, что я предприму какие-либо агрессивные действия. Ну что же, это было совсем неплохо. Можно было констатировать, что требования ООН по незапрещению посещений дипломатами секретных объектов были выполнены полностью. «А он соображулистый малый»,– подумалось мне. – «Как же мне его назвать?»

– Зови меня Вустер – раздалось в ответ.

Если бы я в этот момент завтракал, то, наверное, погиб бы преждевременной смертью, поперхнувшись каким-нибудь листом папоротника. Моему изумлению не было предела.

– У тебя не должно быть имени… – Это был даже не вопрос. Скорее утверждение. – У Фантомов не бывает имен. Они не могут назвать себя сами.

– У меня есть имя, но я Фантом. Меня нет в реальном мире. Зови меня Вустер.

Вустер прикрыл глаза. Устало вздохнул. Казалось, этот короткий диалог уже утомил его. Наверное, Вустер нечасто говорит на языке людей, и у него не осталось сил на то, чтобы его продолжить. Он опустил голову на гальку и, казалось, уснул. Я терпеливо ждал, когда он отдохнет и сможет продолжить беседу. Минуту или две спустя Вустер очнулся, приподнял голову и посмотрел мне в глаза.

– Я знаю, что ты ищешь и, наверное, я смогу помочь тебе.

Если бы мои глаза могли стать еще больше, то глазные яблоки выпали бы из орбит.

– Ты ищешь Безымянное Зеркало. Я слышал о нем, и я смогу указать тебе дорогу.

Такой удачи просто не могло быть. Сердце заколотилось вдвое быстрее.

– Вустер, дорогой, веди!!!

Вустер посмотрел на меня долгим странным глубоким взглядом. Мне почему-то стало нехорошо. Возникло ощущение, что я уже труп. Неужели за всю историю Сети не было ни одного положительного исхода?

– Хорошо. Я покажу тебе Путь.

Вустер смотрел пристально, колюче, холодно прямо в душу.

– Когда-то я тоже пытался пройти этой дорогой и не смог. Может быть, тебе повезет больше.

Самочки заволновались. Если бы мы смогли посмотреть на себя со стороны, то, наверное, волновались бы не меньше их. Два огромных самца-стегозавра уперлись друг в друга взглядами и замерли как каменные изваяния, почти не дыша.

Салли подошла чуть ближе остальных и ласково промурлыкала что-то. У меня бы так не получилось, это точно. Вустер повернулся к ней и издал низкий ободряющий рык. Салли опустила головку, развернулась и отошла на прежнее расстояние. Она легла на каменистую осыпь и не спускала глаз со своего любимого.

Насколько все-таки абсолютны образы Фантомов в Сети. Я восторгался Салли. Такая преданность. Столь яркая и красивая любовь. Наверное, поэтому Вустер не захотел пройти путь до конца. Здесь был мир, о котором он мечтал, который был ему понятен. Хотя, может быть, я и ошибался. Не знаю.

– Пошли.

Это Вустер. Он спешил увести меня от своего маленького гарема. Через пару дней должен был начаться период гона, и тогда самочек было бы невозможно контролировать. Вустер знал это и постарался сделать так, чтобы у него было со мной как можно меньше проблем. Вустер неторопливой иноходью пошел вдоль скальной гряды, сквозь которую я пролез через тот самый разлом. Мне ничего не оставалось делать, как следовать за ним. Мы шли недолго. Может быть, час. Может быть, два. Вустер подвел меня к небольшой пещере, и отошел в сторону.

– Дальше ты пойдешь один.

Он развернулся и, более не сказав ни слова, пошел прочь. Я остался стоять на маленькой песчаной площадке перед черным, как омут лесного озера, зевом пещеры. Выбор был сделан еще там, в том мире. Нужно было идти, и я затаив дыхание шагнул внутрь. Ничего страшного не произошло. Я прошел метров сорок и остановился. Кромешная темнота окутывала меня плотно, как старое ватное одеяло. Не видно было ни искорки, ни лучика. Я боялся налететь на какой-нибудь сталактит или свалиться в колодец. Нужно было подождать, пока глаза привыкнут к темноте, и я смогу хоть что-нибудь различать.

Прошло несколько минут. Тьма вокруг из черной стала серой. Потолка не было видно, но свисающие с него сталактиты я видел вполне отчетливо. Пещеру можно считать молодой. Ей не было и миллиона лет. Сталактиты еще не сомкнулись с наростами на полу в сплошные колонны. Песчаная дорожка, по которой я шел, была хорошо различима,и я решился двигаться дальше. Поворот, еще один, еще. Становилось светлее. Стены приобрели голубоватый оттенок. «Похоже на лазурь»,– подумалось мне.

Я двигался неспеша. Твердо и уверенно. Страха не было. Он остался там, у входа в пещеру. Наверное, так шествуют на гильотину приговоренные к смерти. Ничего не происходило, и мне начало казаться, что я смогу таким образом пройти гряду насквозь. Я пошел быстрее. Еще быстрее. Спустя еще десять минут я почти бежал. Зло. Потом я стал рычать. Эхо копировало мой рык десятикратно, и он яростно метался между потолком и стенами. Вустер просто обманул меня. Завел в эту проклятую пещеру и оставил подыхать без воды и пищи. Какая же он все-таки гадина. Я бы мог уйти, просто уйти. Уйти дальше, не причинив ему никакого вреда.

Я остановился, тяжело дыша. Эмоции – слишком расточительная трата душевных сил. Нельзя поддаваться панике. Нужно просто остановиться, просто немного подумать, принять решение и следовать ему до конца. Следовать. Я усмехнулся. Как непросто двигаться к намеченной цели. Почему-то дорога к ней никогда не бывает прямой. Я не сказал легкой. Я не искал легкой дороги и прекрасно понимал, что мне не суждено прожить жизнь, как это удается избранным. Запланированная от горшка до пышных похорон, размеренная и достойная жизнь. Возможно, я завидовал тем, кому удавалось выстроить события таким образом, чтобы они привели к этому результату. Но я не они и, наверное, моя зависть – это всего лишь шаг назад. Крохотный шаг назад на заранее подготовленные оборонительные рубежи. Траншея, пулеметное гнездо, в котором чувствуешь себя в относительной, но все же безопасности. Здесь можно передохнуть, съесть паек, выкурить сигарету, но через несколько минут три зеленые ракеты поднимут тебя в атаку, и ты снова побежишь по рваному минами полю, моля всех богов, которых знаешь, о том, чтобы та сволочь, которая целится тебе в грудь, промахнулась.

Так было и на этот раз. Я был в большой обиде на Вустера. Какие-то крохи морали оставались, и мне казалось, что он поступил несправедливо. Не заслужил я такого к себе отношения. Хотя. Я, наверное, смогу найти дорогу назад. Мой запах остался на всем пути следования. Но что же я буду делать дальше? Я снова найду Вустера и задам ему те же вопросы? И что он ответит мне? Приведет опять к зеву пещеры и скажет: «То, что ты ищешь – там…» Может быть, я плохо ищу? Может быть, я недостаточно долго блуждаю в этих лабиринтах? Может быть, недостаточно измотан и слаб? Может быть, Вустер соврал мне? Он вовсе не хотел показать мне дорогу к Безымянному Зеркалу, а просто избавился от соперника? Я гораздо моложе его, и если встанет вопрос о том, кто останется главой гарема, то мои шансы все-таки несколько выше. Хммм… Забавная теория. Но вот хочу ли я этого? Остаться здесь, пусть даже и в образе весьма уважаемом и достойном. Это не какой-то там червь или болотная змея. Я все-таки достаточно силен для того, чтобы жить здесь безбедно. Говорят, что древние ящеры практически не старели и жили долго, очень долго. Может быть, действительно стоит попробовать? Прикончить Вустера, а затем… Затем жрать каждый день папоротники?! Нет! Пардон! Это может нравится день, два, год, но всю жизнь – увольте!

Я поднялся на ноги и уже неторопливо, без паники и злобы, стал протискиваться сквозь сталактиты дальше. Куда-то должна была привести узкая полоска песка под ногами.

Света становилось все больше. Он исходил с потолка и стен. Оплывшие, словно прогоревшие свечи, наросты тоже светились, словно в состав породы входили радиоактивные вещества. Хотя, может быть, было именно так? Кто его знает? Я осторожно пробирался дальше и вскоре замер на краю бездонного круглого, словно выкопанного профессиональными буровиками, колодца. Дорожка кончилась.

Я осторожно заглянул вниз. Стены поблескивали полированным стеклянным глянцем, уходили вертикально на немыслимую глубину. Вода, доходившая почти до среза породы, была настолько прозрачна, что ее присутствие я заметил не сразу. Лишь по столь же прозрачной кальциевой наледи, которая немного преломляла призрачный свет стенок. Этот колодец вполне мог претендовать на роль Безымянного Зеркала, которое я разыскивал, но я не привык верить в простые решения, и поэтому обошел по приступку сие сооружение, протиснулся между двумя обломками, наверное, свалившимися с потолка. За ними я обнаружил некое подобие тропы, ухоженное значительно меньше, чем песчаная дорожка, по которой я сюда пришел, но все же пригодное для передвижения. Теперь осторожнее я стал пробираться дальше, по-видимому, все глубже внутрь горы.

Свечение постепенно сходило на нет. Тьма обступала со всех сторон, и после очередного поворота я понял, что не вижу уже ничего, однако некоторое свободное пространство впереди угадывалось. Я двинулся вперед наощупь. Уткнувшись носом в какую-либо преграду, я поворачивал в ту сторону, в которую мог двигаться. Если ход разветвлялся, то выбирал левую сторону. Почему? Статистика говорит, что девяносто процентов посетителей незнакомых помещений поворачивают вправо и начинают двигаться вдоль стены. Я тешил себя исключительностью принадлежности к оставшимся оригиналам, хотя куда здесь двигаться было, по-моему, все равно. Преимуществ ни одной из сторон я не разглядел, равно как и недостатков, хотя, то ли глаза стали привыкать к темноте, то ли я снова набрел на породу, содержащую светящиеся элементы, но кое-что мне уже удавалось различать. Вон горох пещерного жемчуга в нише, заросшей прозрачными кристаллами кальция. Вон розовый наплыв, похожий на голову спрятавшегося в камне монстра. Снова появились сосульки сталагмитов, кое-где сросшиеся со своими братьями на полу. Розовое свечение постепенно сменялось на лазурь, и, свернув за очередную стену из сросшихся колонн, я опять вышел к колодцу. Шумно вздохнув, я присел на зад.

Вряд ли это могло быть простым совпадением. Жизнь учила меня не искать легких путей, но есть такая штука как предопределенность, общий поток времени. События в рамках этого потока могут быть самыми разными, но привести они должны к единому или все-таки похожему результату. Я был уверен на двести процентов, что если я найду третью дорожку и пройду по ней до конца, она снова закончится на краю этой ямы. И к тому же, если это должно быть здесь, то никак иначе, чем этот долбаный колодец, оно выглядеть не может. Это единственное, что может вызывать некоторые ассоциации с тем, что я ищу.

Я приподнялся, пошевелил во рту языком и смачно плюнул остатками травы в свободное от кальциевой пленки окно. Плотный шарик жвачки канул, словно провалился в пустоту.

Таааак. Вечер перестает быть томным. Я приподнялся и щелкнул хвостом по округлому окатышу на краю колодца. Стрелок из меня на самом деле получился бы неплохой. Камнем я попал в тоже отверстие в кальциевой пленке, и он точно также провалился вниз, не издав ни шороха, ни звука. Похоже, что вода, стоявшая здесь не одну сотню тысяч лет, по каким-то причинам вдруг ушла, оставив на прежнем уровне пленку кристаллического кальция.

Ну и что? Я тупо смотрел в колодец и не очень понимал, что мне делать дальше.Звать Золотую Рыбку? Читать заклинания? Сплясать танец призыва души из преисподней? Так я побрякушек учения Вуду с собой не захватил.

Я потоптался на краю, затем, свесив голову вниз, осторожно пошел по периметру, силясь что-либо разглядеть в его глубине. Ни-че-го. Только бесконечно нежное голубое свечение, затухающее где-то на глубине полутора сотен метров.

«А если просто прыгнуть?»– Мысль показалась совершенно глупой. Разбиться насмерть и заново начинать Перевоплощения только ради того, чтобы проверить, есть ли у этого колодца дно? Колодцев без дна не бывает, и я, бесспорно, превращусь в равномерно перемешанный коктейль из костей и мышц, как только его достигну.

Я снова свесил голову вниз и гулко рыкнул. Эхо свалилось в глубину и осталось там, не вернув назад ни шороха.

– Да что б тебя! – Рявкнул я, и, к собственному изумлению, бросился всем телом на мертвенно мерцающую кальциевую пленку. Она приняла удар, побежала сеткой трещин и рассыпалась в белое крошево, лишив меня опоры. Стыдно пискнув, я полетел вниз. Внутренности подперло к горлу, и они все норовили вытолкнуть наружу то, чем я позавтракал утром, но я стоически этому противился. Отчаянно и совершенно безрезультатно я размахивал лапами в надежде уцепиться за гладкие, как стекло, стенки колодца. Пытался даже, растопырив все лапы, зафиксироваться, но колодец оказался всего на несколько сантиметров шире, и эти попытки оказались тщетны. Наконец, когда, как мне показалось, что уже прошли все реальные сроки, отмеряющие глубину любых возможных сооружений, в живот ударила со всего размаху практически невидимая водная гладь.

Вы когда-нибудь пробовали прыгать хотя бы с семиметровой вышки для прыжков в воду? Нет? И не советую. От искр, которые летят из глаз, можно прикуривать, а я, похоже, свалился с высоты,на порядок превышающей самую высокую вышку для прыжков.

Всепожирающее бледно-желтое пламя, в красных прожилках, медленно, словно в кино, затопило сознание, ввинтилось в мозг острой нестерпимой болью, расползлось в стороны, рассыпалось на алые сгустки и потекло кругами, неторопливо сворачиваясь в спираль, делясь, расслаиваясь, натыкаясь друг на друга, раздуваясь от середины и, в конце концов, обозначая уже привычное – огромных размеров сферу. Лютая стужа серебра и синих красок. Ледяные иглы, преломляющие случайные блики света. Тихий шорох осыпающихся снежинок.

Саурон! Чтоб ему было пусто! Я его узнал. Он не мог быть Безымянным Зеркалом. Я бывал в нем сотни раз. Я жил в нем. Я принимал на нем личины. Вустер либо не понял моего вопроса, либо решил избавиться от меня более гуманным способом. Но Бог ему судья. Сейчас я смотрел на Саурон. Он плыл вокруг, не замечая меня – песчинку, снесенную ветром со скального уступа, неотъемлемую часть этих миров, и столь же незначительную.

Аристотель врал! Двигая камни, может быть, и можно перемещать звезды, но он не сказал главного – звездам наплевать, что кто-то пытается это сделать! Они звезды!

Я таращился на Саурон и люто его ненавидел. За его безразличие, за его степенность и неторопливость. Он машина. Виртуальный механизм, который призван лишь исполнять желания тех, кто его создал. Нельзя проникаться неуважением и ненавистью к творениям человеческих рук.

А как же быть с атомной бомбой? Ее тоже создавали чьи-то добрые натруженные руки. А наркотики? Они спасают от страшной боли. Но они же убивают своей сладостью. Вопрос дозировки? Как же тогда дозировать тебя, Саурон? Кто ты? Милость или казнь?

Он, словно услышав призыв, уже потянулся ко мне, вспух одной из стенок, выплюнул длинный змеистый отросток и легко, словно сомневаясь, делать это или нет, коснулся меня. Потянул в нить, сплетая, скручивая, связывая в узел с теми, кто уже был обращен.

Короткий сполох перед глазами, и мозг затопили звуки.

– А я кока-колу люблю…

– Ха! Пойло для лохов! Вот текила – это да! Я ее каждый день пью.

– А как ее пьют, ты знаешь?

Воткнуло мое сознание фразу, даже не позаботившись спросить у меня на то разрешения.

– Ха! Как пьют?! Ну не из горла же… Из стакана, блин…

Бред. Не хочу отвечать. Не могу. Не буду. У каждого свои миры. Пусть в них они пьют текилу стаканами. Большими, гранеными. Пусть закусывают блинами с икрой. Пусть «шаторез» называют бормотухой, если им так нравится. Пусть. У меня свой Путь.

– Бамм… – Сфера завершила круг, и серебро и синь меняются на бесконечно свежее небо, которое постепенно наливается ярким белым светом. Теплым светом, солнечным. Жарким. Нестерпимо жарким светом. В ноги ткнулись обглоданные колесами повозок камни. Я проморгался и прищурившись посмотрел вдаль.

Дорога казалось бесконечной. Вымощенная сто или более лет тому назад, с выбитыми за долгие годы колеями, она тянулась из ниоткуда в никуда. Виляла по склонам, выныривала из осыпей и снова уходила в ущелья.

Солнце палило неимоверно. Во рту сразу стало сухо. Я утерся рваным рукавом хламиды, которую трудно было даже назвать одеждой, и нашарил на поясе кожаную флягу с водой. Тряхнул ее. Литр, не больше. Всего на день пути. Я бережно вытащил пробку, сделал глоток и столь же осторожно вернул флягу на место. Поправил в потрепанных заплечных ножнах привычный самурайский меч. В дороге без оружия нельзя. Либо когти и зубы, либо… либо АКМ, черт побери! Но когда ни того, ни другого, сгодится и хороший клинок, если уметь им пользоваться, разумеется.

Куда идти, было, в общем, все равно. Наверное, вперед. Я встряхнулся и зашагал походным шагом, чуть сворачивая ступни внутрь. Так нагрузка распределяется на стопу равномерно, и поэтому ноги устают меньше. Если еще немного разворачивать корпус при выбросе ноги вперед, то длина шага увеличивается почти на десять сантиметров. Таким образом можно пройти за день до шестидесяти километров, если, конечно, хватит сил… И воды. Вот с водой у меня напряженка. Серпантины, по которым я иду, выше долины, но до точки образования льда еще не меньше двух тысяч метров. Вон она вода. Белыми шапками укутавшая пики. Но попробуй до нее доберись. Пока только то, что есть во фляге. Я коснулся бедра, рефлекторно проверяя ее наличие. Успокоенно кивнул – на месте. Зашагал, приободренный, дальше.

Так прошел день. К вечеру стало прохладно. С вершин потянуло промозглой ледяной сыростью. Столь сильные перепады температур обычны для этого климата. Я не сумел разыскать ни топлива, ни воды, ни пищи. Мне не встретилось ни одного живого существа по дороге, за исключением пары грифов, которые накручивали круги где-то в невероятной выси, выслеживая свою добычу.

Продрогший насквозь, я забился в щель между скальным массивом и огромным валуном, чтобы спрятаться от ветра, и попытался заснуть.

Что такое сон в горах, когда на тебе из одежды дырявый мешок на плечах и короткие штаны до колен из редкой, грубой работы ткани, нужно рассказывать отдельно, обстоятельно и с глазу на глаз. Мышцы потеряли пластичность настолько, что утром я выковыривал себя из этой щели, словно устрицу из раковины. Ободрав локти и щеку о шершавую поверхность камня, я все-таки вывалился кулем на тропу – ноги не держали – и позволил восходящему солнцу прогреть мои телеса до тех пор, пока они себя не осознают и не позволят совершать более целенаправленные движения. Остатки снов, обрывки образов и звуков путались в голове, не давая полностью очнуться. Я вспомнил, что мне приснились грифы. Те, которых я видел в небе. Они ходили по тропе, цокая когтями о камни, и, как мне показалось, что-то искали. Странно. Их добычей я пока себя не ощущал.

Солнце наконец вывалилось из-за скал и затопило мощеную проплешину, на которой я лежал благодатным теплом. Кровь постепенно приобрела способность протискиваться сквозь сосуды.

Я попытался шевельнуть ногами. На удивление, они слушались. Пошатываясь, встал и сделал несколько медленных приседаний. Рои мурашек носились от пяток до горла, вызывая неутолимое желание расцарапать кожу до крови. Сцепив зубы, я ждал, когда тело придет в норму. Наконец я справился с оцепенением и, стремясь застать больше прохладного времени, бодро двинулся вперед.

Мы играли в перегонки с солнцем и, похоже, я проигрывал. Оно поднялось почти в зенит. Зной снова окутал каменную пустыню. Воздух струился, словно живой, над гранитными валунами. Стал густым, тяжелым.

Волосы, мокрые от пота, прилипли ко лбу. На одежде, на спине и груди выступила соль. Я не удержался, открыл флягу и сделал два глотка. Вода была противно теплой. Шершавый, распухший во рту язык даже ее не почувствовал. Но больше пить было нельзя. Колодцы попадались не слишком часто.

Решив немного передохнуть, я спрятался в тень большого камня. Опытные путешественники останавливаться в таких случаях не рекомендуют. Потом подняться будет еще труднее, но зной становился совершенно невыносимым.

Я посмотрел в небо. В раскаленном голубом мареве сияла начищенная до жуткого блеска круглая сковородка солнца. Я прикрыл глаза ладонью и попытался разглядеть в вышине своих попутчиков. Грифы. Вчера их было всего двое. Теперь…

– Раз, два, три… пять,– на душе стало гадко. Похоже, они чувствуют мое состояние и позвали дружков на предполагаемую пирушку.

Я сложил из пальцев срамную комбинацию и ткнул ею в небо.

– Хрен вам… Буду идти, пока смогу. А упаду – оставлю каплю сил на то, чтобы кого-нибудь из вас придушить. Обязательно!

Посидев в тени еще минуту, я все-таки встал и пошел дальше, вразвалочку, подволакивая ноги словно раненый.

Полдень. Солнце стало бесконечно жарким, и даже грифы, похоже, устали парить в безоблачном небе. Они уселись где-то далеко на скалах, наверняка предполагая, что добыча от них не уйдет. Рано или поздно она брякнется лбом об эту проклятую брусчатку, и у нее не хватит сил, чтобы отмахнуться от ударов клювов.

Я уже почти ничего не соображал. Пить хотелось неимоверно. Я не знал, что может существовать такая жажда. Губы обветрились, покрылись коричневыми корками. Сквозь их изломы проступали бисеринки густой алой крови. Они моментально высыхали и превращались в новые чешуйки – наросты, которые ломались от малейшего движения губ, и в трещинах снова проступала кровь. Язык распух до колоссальных размеров. Внутри рта он уже не помещался, и его кончик вываливался наружу. Слюны не было, и я старательно отгонял мучительные позывы сглотнуть плотный комок в горле.

Перед глазами поплыли миражи. То ли галлюцинации, то ли действительно какие-то странные явления природы, происходящие в столь горячем воздухе.

Отслоившись от горной гряды в небесах, повис белоснежный город, утопающий в зелени. Мне показалось, что я слышу шум, который заполняет его улицы. Слышу крики глашатаев на высоких башнях. Бряцание оружия и скрип повозок.

Кто-то говорил, что мираж (мираж – та же галлюцинация) от галлюцинации отличить просто – нужно нажать на глазное яблоко, для того чтобы сместился оптический фокус восприятия. Если изображение двоится, то сомнений в его реальности быть не должно. Если нет, то все что ты видишь – плод твоего воображения. Я остановился, посмотрел прямо на струящееся, колыхающееся изображение города, висящего в небе, и с силой надавил на левый глаз. Скалы помутнели, раскололись на два неясных контура, прихватив с собой и веселую картинку в небе. Значит, мираж настоящий. А что мне с того? Можно предположить, что в расслоенном разницей температур воздухе образовался зеркальный слой, в котором отражается реальное поселение. Так бывает, когда едешь в авто по раскаленному асфальту. Лужи в жаркий день – тоже мираж. Но даже если он существует на самом деле, то до него мне все равно не добраться. Он может быть в сотнях километров отсюда. Я двигаюсь сейчас со скоростью раненой улитки.

Я остановился. Вытащил из-за пояса флягу и трясущимися от изнеможения пальцами вытащил пробку. Воду придется выпить всю. Иначе я просто упаду в обморок и до следующего дня просто недоживу. Вода скользнула в пищевод, омыла сухой как наждак язык, немного утолив боль, вернула каплю бодрости и сил. Я встряхнулся и зашагал дальше. Слишком горячий воздух приходилось цедить сквозь зубы, для того чтобы не пропустить его в легкие слишком быстро, иначе он обжигал гортань, и я заходился тяжелым кашлем, который отнимал последнюю влагу.

Полтора часа бодрого пешего марша на подпитке из двух глотков пропахшей кожей воды я все-таки выдержал. Дальше дела пошли хуже. Движения стали замедленными, словно во сне. Сердце бухало в висках, выбивая в глазах красные бисеринки – признак малокровия. Да и откуда ей быть в избытке, если я давно уже ощущал себя лежалым черносливом, потерявшим от своего былого великолепия добрую половину массы.

Какой же все-таки гад всунул меня в этот мир? Неужели нельзя было придумать речушку, скажем, вон там на осыпи? Лужу, на худой конец! Ах, у вас здесь суглинков нет, почвы водопроницаемы! А мне что прикажете делать? Подыхать?

Я двигался, похожий на зомби, в полшаге от выбитой в каменной брусчатке колеи, матерился тихо, изощренно, отчаянно и тешил себя надеждой, что прольется дождь, что я найду ручей, колодец, что вдруг из-за поворота наконец выкатит какая-нибудь колымага, и возница не даст мне подохнуть на этой дороге.

# # #

– Как мне это надоело! – Гремлин повернулся в седле, пошарил под попоной и вытащил из-под нее плоскую стеклянную бутыль темного стекла. Опрокинул ее донышком вверх над губами, вытянутыми в трубочку. На язык упала тяжела жгучая капля. Одна. Вторая. Грем тряхнул бутылку раз, другой– тщетно.

– Дьявол! – Ругнулся Грем и сразмаху швырнул бутылку о скалы.

Она брызнула блестками в стороны, лишь горлышко, крутанувшись, подскочило вверх и, перелетев через тропу, тихо тренькая, исчезло в пропасти. Грем проводил его взглядом и горестно опустил голову. Патрули выматывали до полного изнеможения. Ему,человеку порывистому, общительному,сторожкая тишина и безлюдье горных троп были не по душе.

– У-у-у-у!– Тоскливо завыл Грем, и эхо подхватило его голос и понесло от скалы к скале. Утащило в ущелье и оставило там. Лошадь повернула голову, скосила лиловый глаз на всадника и сочувственно всхрапнула.

– Много ты понимаешь… – Презрительно вытянул губы Грем. Лошадь отвернулась.

– Нет! – Настаивал Грем. Остановил лошадь и поводом развернул так, чтобы видеть ее морду.

– Ты думаешь, только тебе тяжело?

Лошадь поскребла зубами удила. Мотнула головой.

– Да откуда тебе знать?! – Рявкнул Грем. – Я тоже устал! Мне тоже эти горы вот уже где! – Грем рубанул ребром ладони себя по горлу. – Во-о-о-от они у меня где!

Он ослабил повод, и лошадь, опустив голову, принялась вынюхивать камни в поисках случайно пробившегося зеленого ростка.

– За то, что ты меня возишь, я тебя кормлю, пою, от дождя и мороза укрываю. Нет ты скажи! – Снова потянул повод Гремлин. – Скажи мне прямо! Плохо тебе живется?!

Лошадь недоуменно молчала, лишь смаргивала осторожно, когда мелкая мошкара слишком настойчиво забивалась в глаза.

– Чего молчишь? А-а-а, да пошла ты… – Разобиделся Гремлин.

Соскочил с седла и пошел пешком вдоль тропы. Брошенное хозяином животное привычно потянулась следом. Грем ускорил шаги, но лошадь не отставала. Грем, набычившись, развернулся и заорал что есть мочи.

– Нучто тебе от меня надо? А? Что?

Лошадь мотнула мордой и преданно уставилась в глаза хозяину.

– Стыдно? – Рявкнул Грем.

Лошадь опустила голову. Чутко застригла ушами, заперебирала копытами. Кто-то приближался, но Гремлин расценил поведение своего боевого товарища иначе.

– Так–то вот!

Он лихо вскочил в седло и сжал пятками бока лошади. Она встала на дыбы, но не сдвинулась с места. Сильно потянула удила и снова опустила голову к тропе. Теперь забеспокоился и всадник.

– Что? Что там такое?

Гремлин рванул из чересседельника меч, воткнул его в ножны. Отцепил щит и перекинул за спину. Поскольку лошадь идти отказывалась, спешился и двинулся по тропе пешком до ближайшего поворота. Перекинул на ходу из-за спины щит. Вытащил из ножен оружие. Кто бы там ни был, лучше быть готовым к самому худшему.

Но, в природной нетерпеливости, дожидаться появления чужака он не стал. Вышел навстречу и пропустил неожиданную атаку. Незнакомец, словно ожидавший Грема, ринулся вперед, готовый в замахе разрубить зазевавшегося вояку надвое.

Удар пришелся на левый наплечник. Он был сделан из обычной меди и не выдержал. Рассеченный узким клинком с начертанными на нем какими-то древними рунами, он не смог достойно защитить руку, удерживающую щит. Из косой раны брызнула кровь. Но все-таки наплечник сделал рану не столь значительной, и Грем еще мог владеть щитом. Он парировал удар и отскочил на полшага. Вскинул щит и отбил нападение снова. Враг был силен и необычен. Странные доспехи. Странное оружие. Таких Грем еще не видел. Его короткий римский меч, такой удобный в бою на короткой дистанции, на той дистанции, которую ему предложил этот страшный воин, мало что значил.

Жутко оскаленная кожаная маска закрывала его лицо. Высокий треугольный кожаный шлем, простеганный железной проволокой, был гораздо легче бронзового колпака Грема, но защищал его голову от ударов меча не менее эффективно. Короткая кольчужная мантия, свитая из блестящих колечек величиной с булавочную головку и поэтому похожая на маленький водопад, защищала его шею. Широкие прямоугольные наплечники, не стеснявшие движений. Прочный кожаный панцирь с нашитыми пластинами защищал грудь и живот. Фехтовал он тоже необычно, и поэтому был опасен вдвойне. Его движения были мягки и вкрадчивы, атаки стремительны и молниеносны. Удары точны и беспощадны. И у него не было щита. Щитов не имели только одиночки. Вечные странники, доверившие жизнь судьбе и полагавшиеся только на свое мастерство. Даже нанявшись к какому-нибудь правителю в войско для того, чтобы заработать себе на хлеб, такие воины не вставали в строй. Они терпеть не могли ходить фалангами, повинуясь окрикам командиров подразделений. Они дрались мелкими группами, чаще подвое, но иногда и в одиночку, почти в тылу врага. Никогда не отступали, никогда не сдавались. В своей ледяной непостижимой храбрости, какой-то абсолютной самоотверженности, причиняли противнику просто страшный урон. Гремлин вспомнил о том, что когда-то давным-давно он служил наемником у одного из византийских военачальников. В армии этого правителя были воины с севера. Голубоглазые великаны с длинными светлыми волосами, стянутыми на лбу кожаным ремешком. Россы – они называли себя Берсерками – ходили в бой обнаженными по пояс. Смерть и разрушение сеяли они вокруг. Мало кто решался вступить с ними в единоборство. Доспехами и стилем фехтования противник Гремлина походил на воинов из-за Великой Стены, которая тянулась от Нижних Пределов к подножию гор Вершины Мира и уходила к самому краю Земли, к Геркулесовым Столпам. Наверное, он был Берсерком Великой Поднебесной Империи, огромной, как океан, и древней, как сама земля, оградившей себя от внешнего мира Великой Стеной.

Воин был Мастером. Не просто хорошим фехтовальщиком, а именно Мастером. Великим Мастером, и Гремлин это чувствовал. Берсерк дрался без злобы. Создавалось впечатление, что он решил просто позабавиться. Грем допустил как минимум четыре ошибки, и, воспользуйся Мастер хотя бы одной из них, Гремлин давно бы уже валялся в пыли, разрубленный надвое острым, как лезвие бритвы, мечом.

– Ну что же, – подумал легионер. – Тем хуже для него. Слишком высокое самомнение обойдется ему дорого.

Грем пригнулся, прикрыл щитом грудь и горло. Сделал стремительный шаг вперед. Коротко выдохнув – к-к-кха… – выбросил руку с зажатым в ней мечом, целясь в стыки панциря и наплечников.

Удар не достиг цели. Странный воин легко повернулся на левой ноге вокруг своей оси. Клинок его легкого узкого двуручного меча с рукояткой, перетянутой кожаными ремешками, описав широкую дугу, опустился на бронзовый шлем Грема. Грем, почувствовав опасность, за миг до удара успел наклонить голову, и поразительно острая сталь лишь отсекла его ярко-алый султан из крашеного конского волоса, не причинив никакого вреда.

Грем опешил: «Замешкайся я на секунду, и у меня бы уже не было головы. Действительно опасная техника».

Воин описал полный круг вращения, сверкнул клинком и, ухватив его за рукоять двумя руками, выставил перед собой. Затем мягко переступил. Отвел меч к правому плечу, поставив его почти вертикально. Он выставил вперед левую ногу и, как будто нащупывая дорогу, стал по дуге приближаться к Грему.

Грем решился атаковать первым. Он громко крикнул. Метнулся навстречу Странному Воину. Ударил его щитом в грудь. Противник легко откинулся назад. Мягко кувырнулся через голову и встал на ноги в метре от Грема как ни в чем не бывало. Гремлин снова ринулся в атаку. Выбора у него не было. Единственно правильный способ ведения боя со столь сильным противником – постоянное нападение с максимальным использованием щита. Гремлин старался войти с Мастером в плотный контакт, сократить дистанцию, на которой катана, самурайский меч, терял свои преимущества. Грем подбадривал себя криками. Делал странные, по его мнению, трудно предсказуемые движения, пытался отвлечь внимание противника взмахами красного плаща, но тщетно. Его противник был невозмутим. Он уходил от ударов изящно и мягко, и, казалось бы, безошибочные атаки Гремлина позволяли едва коснуться кожаных доспехов Мастера.

Грем начал выдыхаться и был уже не столь активен. Он сделал несколько шагов назад и встал чуть полуприсев, выставив вперед левую ногу, защищенную бронзовым наколенником и прочными щитками, привязанными к голени кожаными ремешками. Спрятался за большой круглый щит и, готовый молниеносно контратаковать, приготовился к глухой обороне. Ему нужно было восстановить дыхание, иначе дальше вести поединок с той активностью, которая просто позволяла ему пока оставаться в живых, он бы просто не смог.

Мастер не спешил атаковать. Он крутанул несколько раз мечом и, поворачиваясь то одним, то другим боком, подходил ближе и ближе. Наконец за полшага до дистанции, на которой Грем был досягаем, Мастер вдруг присел, выставил вперед левую ногу, перенес на нее тяжесть своего тела и нанес, казалось, абсолютно не парируемый удар под нижний срез щита. Меч двигался настолько быстро, что образовал сплошную зеркальную поверхность, в которой Гремлин на долю секунды увидал отражение белого пушистого облачка, которое с нескрываемым интересом поглядывало с небес на странные танцы мужчин. Серебристый клинок звонко ударился о щит и отсек добрый кусок бронзовой полосы, пущенной по его краю оружейным мастером. Если бы не кожаная юбка до колен с нашитыми на нее кусками металла, то через секунду Грем уже лежал бы поверженный, с разрубленными ногами.

– Черт!!! – Выругался Гремлин. – Он пробивает любую оборону. Его бы в гладиаторы.

Он быстро переместился назад и, в момент завершения приема, атаковал сам. Прихватив край плаща, широко махнул правой рукой. Плащ взметнулся алым крылом, на секунду скрыв от восточного воина приготовления Грема к атаке. Легионер атаковал, как и раньше, другого он пока ничего придумать не смог. Он ринулся вперед, выставив щит. Мастер, похоже, разгадал его намерения и легко ушел с линии атаки, пропустив Гремлина вперед.

«Господи, даруй долгую жизнь тому, кто ковал мой панцирь»,– мелькнуло в голове у Грема, когда катана обрушилась на его доспехи сзади. – «Сколько работы будет портному, если я останусь жив. Такой меч, наверное, делает просто ужасные прорехи в одежде».

От столь достойного удара плащ Гремлина действительно пострадал. Гремлин не поспешил развернуться, поскольку знал, что это будет стоить ему головы. Он сделал несколько шагов вперед настолько быстро, насколько смог, и только потом развернулся через левое плечо, поскольку в этом случае на линии атаки первым появлялся щит, спасая от возможного нападения.

Берсерк, как ни странно, оказался совсем рядом. Он повел меч по широкой дуге, разворачиваясь всем телом и готовясь к рубящему удару сверху. Грем был удивлен. Использование контратакующего приема при нападении на противника, который абсолютно готов к любым неожиданностям – ошибка, причем грубейшая ошибка. Это могло стоить Мастеру жизни. Он, описывая полный круг вращения, на миг повернулся к своему противнику спиной.

– К-к-кха… – Времени для замаха не было. Грем метнул руку вперед и рванул меч снизу вверх, рассекая не защищенную броней спину от ягодицы до плеча наискось, благо меч легионера был обоюдоострым. Отскочил. Прикрылся щитом и ждал еще миг, пока воин из Поднебесной завершит свою атаку.

Противник, казалось, не заметил столь страшной раны. Он отступил на полшага. Сменил позицию. Перехватил меч каким-то непостижимо стремительным образом в правую руку так, как обычно берут кинжал – клинком вниз – и тот засверкал бликами отраженного на стали солнца. Такой атаки Грем не видел никогда. Казалось, что у противника не одна, а десять рук. Не один, а сотня мечей. Странный воин наступал, спрятав себя в неприступный кокон из атакующих разящих ударов.

Сверкающий вихрь надвигался, и противопоставить ему что-либо Грем не мог. Он отбивал выпад за выпадом, с каждым разом убеждаясь в том, что какой-нибудь из них все-таки достигнет цели. Грем отступал. Шаг за шагом, к узкой расщелине в скале для того, чтобы стеснить врага. Не дать ему возможности использовать свою удивительную технику. Бликов становилось все меньше. Похоже, что Мастер начал уставать. Он потерял много крови. Все-таки римский меч – превосходное оружие на короткой дистанции. Раны, которые он наносит, смертельны. Отточенный, как бритва, клинок рассек не только слабые на спине доспехи противника, но и вонзившись глубоко, поранил правую почку, позвоночник, рассек мышцы спины.

Грем, отразив еще один удар, снова отступил. Спрятался в тень скалы. При столь ярком солнце, в черной тени он стал почти невидим. Странный Воин вдруг на секунду замер. Грем услышал его тяжелое клокочущее дыхание– похоже, что задето еще и легкое.

Мастер пошатнулся и упал на одно колено. Попытался встать. Это у него получилось, он даже смог принять боевую позицию. Но простояв в ней секунду, вдруг упал навзничь, раскинув руки, и остался лежать. Ремешки маски порвались, и она, отлетев в сторону, открыла лицо молодого мужчины, совершенно не восточного типа. Широко открытые, зеленые с золотым глаза смотрели в небо. На губах застыла улыбка. Из угла рта, пузырясь, толчками текла струйка крови. Сердце еще билось, но Мастер уже не дышал. Минуту спустя перестало биться и сердце. Грем подошел к распростертому телу и накрыл ладонью его глаза.

Выпрямился, постоял еще минуту, разглядывая небеса. Отдавать тело воина падальщикам было не в его правилах. Пусть он и враг, но враг достойный. Гремлин бросил щит на землю. Стащил на край дороги несколько валунов и спрятал под ними тело. Положил сверху на импровизированную могилу меч и положил на рукоять шлем. Теперь все.

– Покойся с миром,– произнес он то, что обычно произносили в таких случаях, и прислушался к собственным ощущениям. Горячка боя отпустила, и теперь ему было жаль этого воина. Он его жалел и немного завидовал. Веб не мог породить столь совершенного Фантома. Мастер, наверняка, был Оборотнем. У Оборотней всегда оставался еще один шанс. У Грема его уже не было. Он не смог преодолеть пути. Пройти через десять смертей-жизней и вернуться в реальный мир, чтобы снова попытаться полюбить его. Теперь он Двеллер. Двеллер Зеркала Махаон и хранитель Пути. Одного из его Волоков. Второго Волока пути бесконечно-конечного кольца Перевоплощений.

Грем протяжно свистнул, и из-за скальной гряды, цокая подковами, вышла гнедая поджарая тонконогая лошадь. Он легко вскочил в седло, посмотрел в последний раз на могилу Странного Воина и дал коню шпоры.

# # #

Ноги перестали слушаться. В глазах плыли красные круги. В груди гулким набатом колотилось сердце. Кровь, теряющая свою текучесть, уже не могла донести кислород до каждой клеточки моего измученного тела. Я упал на колени. Немного отдышавшись, пополз вперед. Нужно было двигаться. Как угодно, но двигаться. Идти, ползти. На коленях, локтях– как угодно, но двигаться. Потеря ритмики движения – смерть. Однажды остановившись, я уже не смогу сделать шага. Нужно было дождаться, когда это проклятое солнце наконец скроется за горизонтом, и тогда будет легче. Но оно, похоже, не собиралось покидать эти раскаленные небеса. Как приколоченное, оно торчало в небе, едва перевалив за отметку зенита.

Я закашлялся. Мучительно. Тонкая пыль с дороги, поднятая моими движениями, забила горло.

– Ну еще шаг. Еще, – я упрашивал себя. Умолял. Материл последними словами. Нужно было идти. Идти вперед.

Я не знаю, прошел ли я более ста метров по этой трижды проклятой дороге, но настал миг, когда я понял, что больше двигаться просто не могу. Я упал лицом вниз. Вспомнил, что вверху, в вышине, все кружатся и кружатся грифы, дожидаясь моей смерти.

Первое за что они возьмутся – это глаза.Я представил себя распростертым на брусчатке, с кровавыми пустыми глазницами, и мне стало по-настоящему дурно. Я упал ничком. Закрыл лицо ладонями.

«Что угодно. Но только не это»,– наверное, это была последняя сознательная мысль. Я провалился в вязкое, не спасающее от мук беспамятство. Я грезил. Мне снилась вода. Много воды. Целые океаны прекрасной, пресной, прохладной воды. Реки и озера. Ручейки и омуты. Струйки родников и недопитый сто лет назад стакан газировки в городском парке.

Вода. Живая, прохладная вода. Она струится по моим губам. Подбородку. Глазам. Вода. Кто-то перевернул меня на спину и льет тонкой струйкой воду на мое лицо.

Пи-и-и-ить… Струйка, капля за каплей, стала наполнять черную щель с вывалившимся языком. Я мучительно сглотнул. Ледяной комочек побежал по пищеводу и не достиг желудка, моментально рассосанный на миллионы молекул в которых – жизнь. Струйка продолжала литься. Я сглотнул второй раз. Третий. Затем открыл глаза.

Пропыленный тусклый бронзовый шлем, сдвинутый на затылок, с остатками отсеченного острым, как бритва, лезвием султана из крашенного конского волоса. Панцирь весь в царапинах. Разбитый наплечник из простой меди. Запекшаяся кровь на левом плече. Алый плащ, грязный и рваный. Поджарая гнедая лошадь немного в стороне, переминающаяся с ноги на ногу, горячая, ждущая своего всадника.

Легионер. Да, он очень похож на легионера. Я начал понемногу оживать. Он перестал лить воду мне в рот. Заткнул свою флягу круглой пробкой и сдвинул на поясе за спину. В этом пекле самое страшное – остаться без воды, и он понимал это прекрасно. Вода должна всегда находиться рядом. Лошади нельзя доверить столь драгоценный груз. Она может убежать, испуганная клекотом ястреба. Упасть в пропасть, оступившись на острых камнях. Без воды – смерть. Легионер ждал, когда я наберусь сил и смогу произнести хотя бы слово.

Я прохрипел:«Ты кто?»

– Я – Грем, Двеллер Зеркала Махаон, хранитель второго Волока Пути.

Я даже не удивился тому, что у Фантома есть имя, и что передо мной стоит самый странный в этом мире Фантом – Двеллер. Двеллер, о которых в Сети ходит столько легенд, и которых никто никогда не видел. Я видел Двеллера, и я понял, почему я его видел. Понял, почему на этой дурной дороге, вымощенной столетним камнем, мне повстречался Двеллер, Фантом, который когда-то был Оборотнем, и имел пусть и единственный, но все-таки шанс вернуться в тот мир, из которого он пришел, но решивший, что здесь ему будет все-таки лучше.

Вустер не обманул меня. Он действительно привел меня к Зеркалу. Но оно не имело воплощения: ни реального, ни виртуального. Это Зеркало – моя душа, и для того чтобы понять свою истинную суть, увидеть личину, с которой я был рожден, нужно пройти путь. Этот путь. Путь, который идет через все Перевоплощения. Мои Перевоплощения. Пока я знал только это. Наверное, было что-то еще, самое главное, но, может быть, я пойму это позже. Может быть.

– Кто ты? – Спросил Грем.

Говорить было трудно, но я сумел выдавить из себя имя. Имя, которое я носил в этом Перевоплощении.

– Я – Пилигрим.

– Я слышал о тебе. Ты принял личину на моем Зеркале. Ты пришел из северных стран, в которых даже на равнинах с неба падает снег.

Я согласно кивнул. Теперь я знал, кто закрепил мою личину Пилигрима. Но я не был в обиде на Гремлина. Я выбрал новую телесность сам, и мнение Двеллера Зеркала совпало с моим.

– Я знаю, что ты ищешь Путь.

Странно, что он сказал Путь. Путь, а не Зеркало. Да и какая разница. Я шел правильной дорогой, и мне нужно было идти. Идти вперед. Дальше.

– Тебе будет непросто.

Я знал, что мне будет непросто. Отторжение плоти Оборотни переносят очень болезненно. Перевоплощения не бесконечны, и генная память, забитая прошлыми, однажды откажется принять новую личину. Какое-то из Перевоплощений должно стать последним. Я это понимал. И я понимал, что начал поиски Зеркала вовремя. Ресурс Перевоплощений истощался. Если бы я принял новую личину еще несколько раз, у меня уже не хватило бы сил для того, чтобы преодолеть Путь. А хватит ли у меня их сейчас? Этого я тоже не знал.

– Ты покажешь, куда идти дальше?

Я сумел сесть. Голова все еще кружилась, но мысли уже не путались, и прошла дрожь в руках.

Похоже, что я снова начал жить. Я не представлял себе, чтобы произошло, не попадись мне навстречу Грем. Двеллер Грем. Я бы умер. И мне пришлось бы начать все сначала. Или я бы не смог вернуться в свой мир? Этого я тоже не знал.

– Ты сможешь влезть на лошадь? – Грем заглянул мне в глаза.

– Я попробую, – я засунул за пояс катану. Сдвинул ее за спину, как ее носят Ночные Воины, и попытался встать. В глазах стало темно. Разноцветные искорки замелькали вокруг. Я пошатнулся. Грем придержал меня.

– В часе ходьбы отсюда родник. Ты сможешь напиться и наполнить флягу. Врата, ведущие к Третьему Волоку, недалеко. Я довезу тебя.

Грем помог мне подняться на лошадь и усесться на ее круп за седлом. Гнедая зафыркала, заперебирала тонкими ногами. Всадник был чужим. Грем придержал ее за повод. Погладил шею. Она успокоилась. Грем вскочил в седло. Лошадь, немного присев от тяжести двух седоков, все-таки выправилась и, повинуясь твердой руке Грема, легкой рысью поскакала вперед.

– Кто тебя так? – Прошипел я ему в ухо, разглядывая рану на левом плече.

Хранитель промолчал. Только неопределенно покачал головой. Мне казалось странным, что Гремлин, по всему человек веселый и легко идущий на контакт, не хочет говорить о только что состоявшейся битве или поединке. Если он победил, то этим не зазорно похвалиться.

– Патрулирование – не всегда безопасно,– наконец, выдавил из себя Гремлин и снова замолчал.

Я решил не беспокоить его больше, да и времени на разговоры по душам уже не было.

Родник действительно был недалеко. Скрытый в скалах, он тонкой струйкой стекал по куску гранита и пропадал в расщелине. Рядом не росло ни кустика. Сам бы я никогда не нашел эту узенькую струйку жизни. Я слез с лошади. Долго умывался и пил. Наконец наполнил свою флягу доверху и снова влез на лошадь позади Гремлина. Гремлин по-прежнему молчал. О чем-то думал. Наверное, я не первый, кого он провожает дальше. Может быть, он вспоминал о том, как сам пытался пройти Путь, и как у него не хватило сил завершить его. Может быть.

Лошадь шла спокойно и размеренно. Цок-цок-цок. Солнце наконец опустилось к горизонту и стало прохладнее. Сумерки накрыли этот странный мир. Небо из ярко-голубого стало синим. Грифы давно потеряли ко мне интерес и кружили где-то далеко-далеко едва различимыми точками. Наверное кто-то другой шел по этой дороге. Фантом? Оборотень, который ищет свой Путь?

Через полчаса Грем остановил лошадь. Слез с нее сам и помог спуститься мне. Площадка, усыпанная острыми обломками гранита, преградила путь.

– Дальше пойдешь один. Лошадь не сможет везти нас. Слишком острые камни,– Грем почему-то не смотрел мне в глаза. Он проговорил это в полголоса, опустив лицо, как будто прощался со мной навсегда. Наверное, мы действительно больше не встретимся. И, может быть, это к лучшему.

Он вскочил в седло. Резко потянув повод, развернул лошадь и хлопнул ее по крупу плашмя мечом. Гнедая, храпнув, поднялась на дыбы и рванула вперед, унося седока прочь. Все дальше и дальше. Скоро он исчез за поворотом.

Я осмотрелся. Дорога, по которой мы ехали с Гремлином на гнедой, была той же, вымощенной несколько столетий назад. С выбоинами от окованных металлом колес бесконечных телег и колесниц, которые когда-то, видимо, проезжали здесь не столь редко, как теперь.

Оползень, вызванный либо сильными перепадами температур, либо подвижками гор, уничтожил часть дороги, и теперь мне нужно было пробираться дальше самому. За осыпью можно было разглядеть остатки мостильного камня, каким-то чудом державшемся на почти вертикальной скале.

Куда же идти? Гремлин сказал, что я должен идти дальше один. Но куда?

Я посмотрел вверх.Осыпь образовалась из разрушенной части скалы. Наверное, более слабой, пронизанной трещинами и поэтому осыпавшейся несколько десятков лет назад. Она шла влево и вверх метров двадцать, двадцать пять. Дальше возвышался базальтовый массив. Темный и гладкий, как стекло. Ни единой трещины, в которую можно было бы всунуть катану, сделав таким образом ступеньку. Ни кустика, за который можно было бы ухватиться.

Я задрал голову, оценивая высоту массива. Метров сто пятьдесят. Даже если бы у меня был полный комплект альпинистского снаряжения, и тогда бы подъем занял не менее десяти часов.

Справа пропасть.

Я подошел к краю дороги и посмотрел вниз. В глубине ущелья клубился туман. Сквозь него можно было различить извилистое русло ручья. Я лег на брусчатку и высунулся за край дороги, насколько смог. Этот участок дороги, похоже, был вырублен вручную в сплошном скальном массиве. Спуститься в ущелье глубиной почти в километр по столь отвесной стене не представлялось возможным. Лишь в тридцати метрах внизу я обнаружил несколько слабых деревьев, которые могли служить ступеньками. Ниже не было ничего, похожего хотя бы на штормовой трап.

Оставалось идти, пробираясь через обломки скал дальше. Там, за осыпью, по крайней мере, я разглядел десяток камней, приклеившихся к скальной стене шириной всего лишь в ладонь, но по ним, наверное, можно было добраться до поворота и, возможно, там будет нормальная дорога и Врата, которые я ищу.

Выбора не было. Я посмотрел на свои рваные сандалии и скорбно пожелал им покоиться с миром. Они не проживут даже ста метров столь острых камней, а осыпь была шириной метров двести, двести пятьдесят.

– Э-э-эх… Грехи наши тяжкие… – Я встал на ноги и, приблизившись к первым обломкам скал, начал понемногу пробираться через это кладбище сандалий.

Сандалии оказались на удивление живучими. Они продержались на целых десять метров дольше, чем я предполагал. Куски сыромятной свиной кожи, прикрученные ремешками к моим ступням, изорванные в клочья, почили в бозе.

Я присел на уступ и, отвязав их, выбросил в пропасть. Дальше придется пробираться босиком. Стараясь чрезмерно не экспериментировать с крепостью моих мозолей, я пополз, каждый раз тщательно выбирая место, куда поставить руку или ступню.

# # #

Ночь. Какая красивая здесь ночь. Я сидел на краю осыпи, с обмотанными тряпьем кровоточащими ногами, и смотрел в небо. Все-таки я трижды наступил на острые кромки и теперь ждал, когда же кровь перестанет сочиться из ран.

Луны не было, но звезды светили столь яростно, что их света было, пожалуй, достаточно для того, чтобы читать крупный газетный шрифт. Млечный путь почти не имел иссиня-черных провалов, и сплошным серебряным потоком лился через небеса. Южный крест, состоящий из шести великолепных звезд, величаво плыл над землей.