Читать онлайн Записки ракетчика бесплатно

Будильник

Итоговая проверка… Эти слова с дрожью в голосе произносят не только юные лейтенанты, но и старые капитаны, и седые полковники. А уж о последствиях итоговых проверок и говорить не приходится. И это не только известные фразы, что итоговые проверки заканчиваются «парадом победителей и награждением руководителей», или «поощрением непричастных и наказанием невиновных».

В том далеком 1973 году я, тогда еще молодой лейтенант, впервые ощутил последствия итоговой проверки.

Наша батарея ее провалила. Не зря говорят, что в Ракетных войсках оружие коллективное. Оплошность молодого сержанта привела к невыполнению учебно-боевой задачи всей батареей. Мы успешно сдали зачеты по общевойсковым предметам и специальным дисциплинам, получили хорошую оценку за состояние вооружения. Но изменить общую оценку было невозможно.

Конечно, больше всех был обескуражен наш комбат, молодой майор Леонид Георгиевич Глазачев. Он постарел и осунулся. Глаза, всегда с искоркой, потускнели, а вместо веселой улыбки на лице была страшная тоска. Не знаю почему, но ко мне он относился с особым доверием и уважением.

И когда мы в субботу после обеда возвращались домой, он с надеждой сказал, что может быть в понедельник будет перепроверка. Я знал, что этого делать не положено, но тоже поверил в эту возможность.

И когда Георгич, как мы его за глаза называли, сказал, что завтра надо выйти на службу и провести тренировку расчета, я, конечно, не возражал. «Выезжаем, как всегда, в восемь утра», – сказал комбат, пожимая руку возле дома.

Известие о том, что в воскресенье я еду на службу не было чем-то неожиданным для моей жены. Дочь офицера, она не понаслышке и не один год знала о тех самых ненормированных рабочих днях, которые сливаются в месяцы без выходных.

Мы только собирались ужинать, как раздался стук в дверь. На пороге стоял комбат. Увидев меня в спортивном костюме и домашних тапочках, он с удивлением сказал: «Володя, собирайся быстрее, мы опаздываем, я подожду на улице». «Может быть что-то случилось?» – спросила жена. Я молча переоделся и, сказав как обычно: «Когда вернусь – не знаю» – вышел на улицу.

«Дай закурить, а то спать хочется», – сказал комбат. Он не курил, и эта просьба меня удивила. Закурили и молча пошли к автопарку, откуда должны были ехать на площадку.

– Леонид Георгиевич, что-то случилось? – спросил я.

– Да нет, все нормально. Сейчас приедем, проведем тренировку по расчетам, потом в составе всей батареи, потом еще раз проверим технику, – был ответ.

– Так ведь приедем к программе «Время», потом вечерняя поверка и отбой, да и технику проверять лучше днем, а не ночью, – с удивлением произнес я.

Комбат остановился, посмотрел на меня с удивлением и сказал:

– Какой отбой?

– Так время двадцать часов – ответил я по-военному.

Еще более удивленным взглядом посмотрел на меня комбат. Он явно не мог чего-то понять. -Ты говоришь, двадцать часов?

– Двадцать ноль три – посмотрев на часы сказал я,

– Мы только поужинать собрались.

– Так сегодня еще суббота? – спросил Георгиевич.

– Ну да – ответил я, и улыбнулся, – Конечно суббота, а завтра воскресенье.

Он тоже улыбнулся, впервые за последние три или четыре дня.

И повернул к дому.

Все оказалось, как всегда, просто. Семья комбата отдыхала у родителей. Он приехал домой, пообедал, завел будильник на семь тридцать и лег отдохнуть. А эта железяка, как и положено, позвонила, только не в семь тридцать утра в воскресенье, а в семь тридцать вечера в субботу. Вот только летнее солнце освещало дома не с востока, а с запада, но на это Георгич не обратил внимания.

– Ты только мужикам завтра не рассказывай, я сам – попросил комбат, – А то смеяться будут.

Смеялась тогда вся батарея, без злобы, по-доброму. Все понимали, что только огромное чувство ответственности, переживание неудачи и большая любовь к армии могли способствовать тому, что человек перепутал утро и вечер.

В следующем году на итоговой проверке 4 батарея выполнила учебно-боевую задачу на «отлично».

Жареная картошка

Так получилось, что во время службы в Раквере я работал только в двух стартовых батареях.

Начинал в 1972 году в четвертой, оператором машины подготовки. В 1973 году перешел начальником двигательного отделения в первую. В 1974 году ушел заместителем командира батареи снова в четвертую, а в 1975 назначен командиром первой стартовой батареи. Естественно, офицеров этих подразделений я знал прекрасно.

В четвертой батарее я сменил замечательного человека капитана Валентина Александровича Иванова.

С первого дня нашей совместной службы он старался учить меня, как говорят, «военному делу настоящим образом». Рассказывал, как проводить занятия, как обслуживать технику, как разговаривать с офицерами, прапорщиками и солдатами. У него, единственного кроме комбата и нас, двухгодичников, было высшее образование. Правда, закончил он ВУЗ заочно, но это не имело значения.

Его образованность была видна, как говорят, невооруженным глазом. Он правильно говорил по-русски, умел быстро найти неисправность практически на любом агрегате, отлично знал все системы ракеты. Он не кичился своими знаниями, никогда не говорил фраз типа «чему тебя учили» или «какой ты бестолковый».

Молодые офицеры тянулись к нему, старались чаще спрашивать его совета. При этом он никогда не выказывал какого-то превосходства и всегда был подчеркнуто вежлив. При этом требовательность его ко всем военнослужащим доходила, порой, до абсолюта.

Когда комбат уходил в отпуск, Валентин исполнял его обязанности. По этому поводу, однажды на солдатском КВН показали рисунок: шесть белых полос, одна черная и ещё пять белых, и задали вопрос, что это такое. Оказалось, что это календарь, а черная полоса – когда комбат ушел в отпуск и за него остался Валя Иванов. Это действительно было время, когда никому никаких поблажек не допускалось. Даже мой начальник, Владимир Петрович Ласковенко, не мог себе позволить малейшие нарушения дисциплины.

При этом, особенно для солдат, Валентин Александрович добивался всего, что можно. Если ночное КЗ – должен быть доппаек, если, не дай Бог, зимой кому-то достались истертые портянки, драные валенки или рваное белье, начвещ полка и кладовщик имели бледный вид. Иванов был членом парткома полка и мог вытащить туда за некачественное исполнение своих обязанностей любого офицера-члена партии. А если офицер был беспартийный, то мог получить «нахлобучку» на офицерском собрании.

Строгий характер не мешал ему быть очень веселым и жизнерадостным человеком. Он любил пошутить и посмеяться. А иногда его шутки были очень оригинальными.

Еженедельно в пятницу весь личный состав батареи после утреннего развода отправлялся на обслуживание техники. По науке это называлось «Проводить еженедельный регламент технического обслуживания». Для меня это было одной из возможностей глубже изучить технику, которой в стартовой батарее было очень много.

По штату в батарее было девять офицеров, пять прапорщиков и сорок девять сержантов и солдат. И практически на каждых трех солдат было две единицы техники. И вся она постоянно должна была ездить, вырабатывать электроэнергию или сжатый воздух, что-то поднимать, перетаскивать и выполнять еще много разных операций.

Отношение к обслуживанию техники было очень серьезное. В то же время, некоторые солдаты и сержанты, пользуясь сложностью проконтролировать каждого, могли позволить себе вольности.

В лесу, который окружал стартовые площадки, было много грибов и ягод. И однажды произошел такой случай. Два солдата, которые увольнялись осенью, заранее принесли на старт картошку, репчатый лук, соль и хлеб. После прибытия на старт они втихаря, чтобы никто не видел, пошли в лес, набрали грибов, почистили и сварили их на костре. Одновременно почистили и нарезали картошку.

Должна была получиться великолепная еда: жареная картошка с грибами. А в качестве масла для жарки использовали одну из смазок, которая состояла из очищеннолго животного жира. Эта смазка ничем не пахла и была абсолютно безопасна для употребления в пищу. Стоила эта смазка очень дорого, но, как говорится, для армии ничего не жалко. Про эту смазку знали все, но углядеть, что в банках, которые были на многих агрегатах, не хватало двух-трех ложек, было невозможно.

Приготовление жареной с грибами картошки уже подходило к концу, когда невдалеке от незадачливых «кулинаров» появился Иванов. Он обнаружил, что этих солдат нет на месте и решил их найти. Те, кто уходил в лес, обычно обеспечивали себя многосторонней защитой. Стоило кому-нибудь из офицеров направиться в их сторону, подавался сигнал. Для этого, кто-то из молодых солдат громко кричал своему товарищу, чтобы тот быстро принес ключ или что-то ещё. Срочно всё, что готовили в лесу, пряталось и солдаты убегали.

А тут Валентин Александрович зашел в лес так, что его никто не заметил. Картошка осталась на костре. Валя подошел, взял ложку и попробовал жареху. Минут пять, помешивая, довел блюдо до готовности и с удовольствием съел. Затушил костер заранее приготовленной «кулинарами» водой, оставил посуду на месте и пошел на старт.

Было время окончания регламентных работ. Личный состав построился на старте. Иванов заслушал доклады об окончании работ, приведении техники в исходное положение и готовности личного состава следовать на обед. Отметив отдельные недостатки по проведению обслуживания, капитан Иванов приказал вести личный состав в казарму. Но перед тем, как дать команду «шагом марш» Валентин Александрович, как бы невзначай, сказал: «А картошка была чуть недосоленой».

Тревога

1973 год. Жаркое эстонское лето. Я, уже «опытный» лейтенант-двухгодичник, виртуозно и безошибочно работал на КЗ (комплексное занятие по подготовке учебной ракеты к пуску) по подготовке системы управления ракеты к пуску. Естественно, работал один за двух номеров расчета.

Завсегдатай «дежурный по парку», знающий, по причине частого назначения в наряд, почти всех водителей дивизиона. Редко бывающий в общежитии «на зимних квартирах» (так называли иногда наши «военные» дома для офицеров на окраине города Раквере).

А что там делать, особенно в выходные? Болтаться по городу, который можно за полчаса обойти и с севера на юг, и с востока на запад? Денег на ресторан у меня не было, надо было отсылать большую часть «денежного довольствия» семье. А в полку кормили по летной норме, да и поиграть в футбол с солдатами можно.

Нет, конечно, после дежурства я ехал в «общагу», покупал несколько бутылок пива. А после принятия душа (в баню я ходить не любил) пил пиво и отсыпался до понедельника. Потом пара нарядов, через день, а там снова на дежурство. Отношения с офицерами батареи были отличные, хотя оставаться в армии я ещё не думал.

В начале лета я попросил командира батареи майора Глазачева Леонида Георгиевича ставить меня в наряд и на дежурство почаще. На август, планировался приезд Тани с Виталиком. Конечно, хотелось, чтобы в августе выходные были посвободнее.

В те годы, мы дежурили по неделе, с пятницы до пятницы. Конечно, месяц без дежурства, это невозможно. Но два дежурства в месяц, это нормально.

Недели, как правило, были похожи одна на другую. Один тренаж с ракетой, одно КЗ, через неделю ночное. Раз в месяц стрельбы. Солдаты из автомата, офицеры из пистолета.

Вот тогда я научился стрелять из автомата, но не полюбил пистолет. В понедельник и пятницу с утра два часа политзанятия.

В четверг регламент (обслуживание техники), в пятницу после политзанятий опять шли «на старт» (там мы называли боевую позицию, где располагались сооружения с техникой, хранилища компонентов топлива и ракет). Осматривали технику, чистили и обустраивали сооружения, дороги. А после обеда развод дежурных сил и смена боевого дежурства. Потом подведение итогов за неделю в батарее, совещание офицеров полка в клубе и отъезд домой.

Все проверочные КЗ проходили по плану. Если приезжали проверяющие из дивизии или вышестоящих штабов, мы знали об этом заранее и «внезапность» составляла только несколько часов.

Так, как обычно, с политзанятий, и началась одна из пятниц. Я, как и некоторые офицеры, в общежитии дежурных сил писал конспект по марксистско-ленинской подготовке. Летом сидеть в душной комнате – не большое удовольствие. Но «бродить по территории» было нельзя. Политработники следили, чтобы во время политзанятий все сидели по классам. Не дай Бог, во время политзанятий тебя поймают на территории. На комсомольском собрание, на совещании офицеров пропесочивали так, чтобы знал, как нарушать распорядок дня и не заниматься политподготовкой.

Около одиннадцати часов я вышел из общежития, вместе с другими офицерами «перекурил» в небольшой беседке со скамейками возле учебного корпуса и пошел к казарме. Мы, несколько офицеров, только вошли в казарму, как громко зазвонили все «тревожные» звонки и дневальные громко закричали «Батарея, к бою, занять боевые посты».

Что надо делать по этому сигналу, я знал отлично. Я не входил в состав дежурной смены, поэтому побежал в секретку за чемоданом с документами. Получение чемодана (а весил он килограмм десять) заняло несколько секунд. А вот на какую ракету брать документы, никто не знал. Секретчик, сержант срочной службы, сказал нам, что остальные документы он привезет.

Вместе ещё с одним лейтенантом мы бежали на «старт». Тяжелый чемодан я, как и мой товарищ, тащил, перекладывая из одной руки в другую. Особо не переговариваясь, мы, тем не менее, обменялись парой фраз о том, что ни проверяющих не было, ни учений не планировалось. Мы пробежали через проходную между жилым городком и боевой позицией.

«Старт» четвертой батареи, в которой я служил, находился, примерно метрах в семистах от проходной. Метров через сто нас обогнала колонна техники первой батареи. На подножке головной машины стоял капитан Дербышев, начальник отделения заправки первой батареи.

«Значит будем готовить к пуску боевую ракету», – подумал я, но эта мысль меня нисколько не удивила. Я, советский офицер, ракетчик. А раз поступил боевой приказ, значит его надо выполнить.

Конечно, мы знали последствия ядерной войны. Но ни тогда, ни потом, я не сомневался в необходимости выполнить «ПРИКАЗ». И будучи «простым лейтенантом», и много позже, командуя дивизионом и полком, я твердо знал, что «боевой приказ на пуск ракеты» я выполню, чего бы мне это не стоило. И эта твердая уверенность была привита мне командирами, преподавателями в академии, всем укладом армейской жизни, которая захватила меня с первых дней службы и до самого увольнения.

Мне приходилось, во время проверки аппаратуры на полигоне или на регламенте, видеть, как загорается транспарант «Боевой режим» на аппаратуре. Я не скажу, что у меня была дрожь в руках. Но, даже понимая, что это всего лишь проверка аппаратуры, я как, наверное, и другие номера расчета, которые работали рядом, испытывал невольный трепет при срабатывания этого транспаранта. Но чувство ответственности и безусловной необходимости выполнить приказ никогда меня не покидало.

Пробежал метров через сто, когда меня обогнала ещё одна колонна заправочной техники. А ещё через несколько десятков метров я уперся в хвост этой колонны. Почему она остановилась? Не снижая скорости, я продолжал бежать, когда увидел впереди начальника штаба дивизиона майора Бескина. Он стоял перед колонной, и что-то объяснял капитану. Я подбежал. Майор остановил и меня. Тут же подбежала ещё группа офицеров и солдат. Задние напирали, оббегали нас с другой стороны дороги и по взмахам руки Бескина тоже останавливались.

Все оказалось просто. Начальник штаба дивизиона, будучи командиром дежурных сил дивизиона, не правильно понял принятый сигнал и отдал приказ к боевым действиям во все батареи. Через несколько минут в батареи пришла отмена, но машина уже закрутилась. Из автопарка успели вывести свои подразделения три батареи. Через проходную в боевую зону проехали уже только две колонны заправочной техники. На склады спец топлив прибыла только колонна под руководством Дербышева.

Начальнику штаба, получившему доклады от соответствующих служб о действиях подразделений по тревоге, пришлось лично останавливать колонны техники и людей. Он не вдавался в подробности, просто поставил задачу командирам подразделений на возвращение людей в подразделения, а техники на стоянку.

Людей развернуть было просто, и уже через полчаса весь личный состав пеших колонн сдал оружие. Чемоданы с секретной литературой мы не спеша донесли до секретки и сдали.

Сложнее оказалось с техникой. Пришлось вышедшие из парка колонны разводить по соответствующим стартам, а затем, последовательно, по одному подразделению, возвращать в парк.

До обеда ни о каких занятиях никто и думать не мог. Солдаты сидели по классам и, под руководством сержантов проводили, так называемые, словесные тренажи. Офицеры группами, в соответствии с должностями, обсуждали произошедшее. Но ни один не высказал сомнения в правильности своих действий. А все, услышав приказ, строго выполняли свои обязанности.

Наверное, в тот день я серьезно задумался о том, что служба в Ракетных войсках стратегического назначения – это то, чем мне надо заниматься всю жизнь.

Гонтин

«Учись, студент. Вот когда будешь знать и уметь все, что твои подчиненные, тогда я тебя буду учить», – сказал на заре моей службы Владимир Петрович Ласковенко. Так звали начальника электроогневого (или третьего) отделения четвертой стартовой батареи, где начиналась моя служба в Ракетных войсках стратегического назначения (РВСН). Старшие товарищи называли его Володя или Ласка. А подчиненные за глаза говорили «наш незабвенный начальник».

Тридцатипятилетний капитан, ВУ (вечный узник, все умеет, взводным умрешь, вроде учился, выпить умею, «бычий глаз», велосипедное училище… и еще много расшифровок букв на значке о среднем образовании), невысокий, спортивного сложения, разведенный холостяк, в знании своего дела ему не было равных не только в полку, но и в дивизии. Он был прекрасный рассказчик, историй знал массу. И, частенько, свои байки он от души сдабривал, как теперь говорят «непарламентскими» выражениями.

Я перечитал всего Станюковича с рассказами, в которых говорилось, в том числе, о флотских мастерах крепкого словца. Но в книжках, понятно, этих выражений не печатали. Поэтому, когда я услышал несколько баек Владимира Петровича, я сразу понял: пожалуй, он мог бы посоревноваться с ними. Некоторые молодые лейтенанты, учились и этому «мастерству». И кое-кто, через несколько лет достиг в этом «больших успехов». Увы, это было все, чего они достигли. А вот сравниться с ним в мастерстве военном, на моей памяти, не удалось никому.

Сержанты и солдаты нашего отделения старались изучать свою специальность до тонкостей. И не только потому, что так требовал Устав и другие «Руководящие документы». Если через полгода службы молодой солдат или сержант не мог получить твердую четверку за содержание своей техники и практическую работу на комплексном занятии, для всего отделения начинались тяжелые дни. Владимир Петрович, когда заступал на дежурство, с зарядки и до отбоя тренировал всех до седьмого пота.

Особенно доставалось сержантам и старослужащим. Сержантам на низкую организацию самоподготовки и других занятий, за неумение воспитать и научить. А старослужащие, особенно те, кому предстояло уволиться в ближайший срок, страдали еще больше.

Аргументация была проста: раз вы «деды» (так они себя называли) не можете научить молодых работать, значит и не уволитесь до тех пор, пока не научите. Боеготовность снижена быть не может. Поэтому никакого кино в воскресенье, никакого телевизора вечером, только обучение.

Конечно, иногда методы обучения были, мягко говоря, далеко не безобидными. Были случаи, когда «деды» отбирали у молодых солдат масло, белый хлеб. Да и без рукоприкладства не обходилось. Естественно, все случаи, о которых становилось известно, были предметом серьезного разбирательства. А виновные всегда получали по заслугам.

Записывать было нельзя, секретно, поэтому заучивали на память, как стихи. И вот увольняемые, раз за разом заставляли молодых солдат повторять свои обязанности по подготовке ракеты к пуску. Чаще всего, такая работа давала хорошие результаты за месяц – полтора.

Сложнее было с обслуживанием техники. Большинство машин и агрегатов были выпуска 1960 года, за 12 лет прошли через многие, не всегда хорошие, руки. Но, как говорится, голь на выдумки хитра. Многое делали своими руками. А уж все, что касалось планового обслуживания, выполняли строго по инструкции и в полном объеме. Поэтому машины и агрегаты всегда работали надежно, а внешний вид никак не отражал их реального возраста.

Как правило, раз в год полк подвергался итоговой проверке. Чаще всего приезжали для этого комиссии Командующего Армией, из Смоленска. Реже бывали комиссии главнокомандующего РВСН. Вот про одну такую проверку и пойдет рассказ.

Рядовой Темник, лейтенант Терехов, младший сержант Гонтин. Ефрейтор Белоконь. Старший электромеханик-дизелист. Имел допуск к работе за офицера в машине подготовки. На первых КЗ учил меня работать.

За несколько недель нам стало известно о предстоящей проверке. И все время было посвящено подготовке.

На плановых комплексных занятиях по подготовке ракеты к пуску отрабатывались практические вопросы, а все остальное время мы готовили технику.

В моем подчинении было четыре подвижных дизельных электростанции, три спец. машины на базе ЗИЛ157 и еще несколько небольших агрегатов. Соответственно, каждый агрегат обслуживал один человек. Только четыре дизельных электростанции обслуживали младший сержант Гонтин, ефрейтор Белоконь и рядовой Темник.

Начальника расчета ДЭС (дизельных электростанций) Гонтина я запомнил очень хорошо.

Высокого роста, широкоплечий красавец, всегда опрятно одетый, как все «большие» люди, чуть медлительный. Он говорил с легким южным акцентом, и даже редкая улыбка была с каким-то стеснением. Но когда его подчиненные, Белоконь и Темник, получали замечания от меня, или, не дай Бог, от Ласковенко, он готов был их разорвать.

Поставив обоих по стойке «смирно» он, неспешно прохаживаясь по дизельной, задавал простые вопросы: «Я тебе рассказывал, как надо?» «Я тебе показывал, как надо?», «Я тебе время давал на устранение?», «Почему опять замечание?». И не давая виновнику ответить опять спрашивал: «Ну и что тебе еще надо?», «Ну, и когда это будет исправлено?», «Почему у меня нет, а у тебя снова замечание?». «Вольно, иди устраняй, да доложить не забудь. А будут вопросы – спроси.»

И вместе с подчиненными шел к своей ДЭС, и все что-то подтягивал, подстукивал, протирал, доливал, вытирал. Его станция, как и резервная, всегда блестели и никогда не давали сбоев. Агрегаты его подчиненных тоже всегда работали надежно, но такого лоска во внешнем виде, как станции Гонтина, у них не было. Да и его рабочая форма, несмотря на то, что работал с топливом, маслами и смазками, всегда была чистой.

И вот настал день проверки состояния техники. Комбат построил батарею на старте (так называли стартовую позицию, на которой ракету готовили к пуску), доложил проверяющему и после краткого инструктажа приказал разойтись по сооружениям.

Я построил расчет в сооружении ДЭС и, встретив поверяющего подполковника доложил о готовности расчета и техники к проверке. Сначала подполковник проверил станции Белоконь и Темника. Существенных замечаний не было, хотя на некоторые теоретические вопросы ответы были не всегда хорошими. Но, если подчиненные затруднялись ответить, Гонтин спрашивал разрешения и отвечал сам.

Подполковник с интересом смотрел на него, чуть улыбался, но ничего не говорил.

Сделали перерыв, подполковник предложил перекурить, но Гонтин сказал: «Спасибо, мы не курим, разрешите остаться?» Подполковник снова улыбнулся, и предложил мне. Мы сели на скамейку в небольшой курилке, и он спросил: «А сержант действительно не курит?». «Нет, -ответил я, – а подчиненным со старшими по званию курить не разрешает». Подполковник снова улыбнулся.

Перекурили и пошли к ДЭС Гонтина. Он стоял возле станции, и когда проверяющий подошел, сделал несколько шагов вперед и доложил: «Товарищ подполковник, представляю станцию к проверке, начальник дизельного расчете младший сержант Гонтин».

Такую подготовку агрегата к проверке можно было представлять на показном занятии. Станция была вычищена до блеска, люки открыты, а рядом стояли два стола. На одном были по линейке разложены все инструменты, от самых маленьких до огромных ключей, отверток, молотков, различных приборов и приспособлений. Это была моя техника, но такого я, почти за год работы, не видел. На другом столе были разложены Инструкции, журналы, формуляры и паспорта. Это впечатляло.

Подполковник сначала проверил документацию на агрегат. Ни одного вопроса, на который бы Гонтин не ответил, не было. На просьбу показать формуляр или паспорт на любую комплектующую деталь, Гонтин, мгновенно открывал папку с документами на той странице, где эта бумага была подшита или прикреплена.

Подполковник приступил к осмотру станции. И опять ни одного замечания. Мы знали, что самым ответственным местом был щеточно-коллекторный узел (ЩКУ). Стоило только неправильно его обслужить, как, либо угольные щетки быстро истирались, либо на медных шинах появлялись царапины, что было недопустимо.

Подполковник проверил все и приказал открыть ЩКУ. Гонтин, не оборачиваясь, протянул руку к столу с инструментами, взял ключ, именно тот, что нужно, открутил два болта и снял крышку. Проверяющий внимательно осмотрел все элементы, достал одну щетку, осмотрел, вставил на место. Взял щуп для изменения величины зазора, проверил что-то, заслонив от нас место проверки спиной. Затем, повернувшись к Гонтину попросил: «Чистую тряпочку дайте пожалуйста, проверю коллектор».

Гонтин мельком глянул на стол и, не найдя ничего подходящего, достал из кармана брюк аккуратно сложенный, выглаженный белый носовой платок и протянул подполковнику. Тот, с выражением искреннего удивления, молча взял платок, слегка прикоснулся к щеткам коллектора и мельком, так, на всякий случай, посмотрел на чистую ткань. Он и так не сомневался, что она была белоснежной, как и пару секунд назад. Вернув платок хозяину, он слез с подножки, сел на стул у стола с документами и стал писать в журнале о результатах осмотра. Мы стояли невдалеке.

Судя по времени письма, запись была короткой. Закрыв журнал, он повернулся и спросил у меня:

– Вы давно служите?

– Меньше года, товарищ подполковник.

– А дизелисты?

– Гонтин и Белоконь, почти полтора года, Темник год.

– Хорошие у Вас ребята, товарищ Терехов.

Затем подошел к каждому, пожал руку, поблагодарил и пошел на старт, разрешив мне остаться. Я тоже сказал каждому спасибо, разрешил отдохнуть минут десять, а затем привести агрегаты и документацию в исходное положение. Сам пошел к Ласковенко, доложил о результатах проверки. Другие расчеты тоже отчитались хорошо.

В установленное время батарея построилась на старте. Комбат доложил подполковнику, а он был старший из проверяющих, об окончании проверки и приведении техники в исходное положение.

Комбат майор Глазачев и автор с подчиненными

Подполковник дал время для доклада результатов проверки каждому инструктору, а затем стал докладывать сам. Он подробно рассказал о хороших результатах проверки ДЭС, отметил высокую теоретическую и практическую подготовку расчета.

А затем рассказал о проверке станции Гонтина. Он рекомендовал провести на его станции показное занятие о порядке содержания и обслуживания агрегата. Отдельно отметил высокую личную подготовку Гонтина, сказал, что будет персонально о нем докладывать руководителю проверяющих и рекомендовал комбату ходатайствовать о поощрении начальника расчета.

А когда мы пошли на обед, я по дороге рассказал о носовом платке. Комбат посмеялся, но обещал Гонтина поощрить.

Первая квартира

1973 год был богат на разные хорошие события. И одним из таких событий было получение моей первой квартиры. Дома для офицеров нашего полка располагались на окраине небольшого эстонского городка Раквере. До Таллина было около восьмидесяти километров и туда ходили комфортабельные Икарусы. А еще это был самый маленький город в Союзе, где был свой драматический театр.

Как только я написал рапорт, с просьбой оставить меня «в кадрах Вооруженных Сил», мне сразу дали двухкомнатную квартиру. Это было летом, примерно в конце июня. Я жил в общежитии и у меня гостили Таня с Виталиком. У лейтенанта, даже женатого и с ребенком, вещей было немного.

Эстония, г. Раквере, ул. Леннуки (Авиационная) 8 1973 год.

И в тот же день мы переехали, точнее перешли, в СОБСТВЕННУЮ квартиру. Она была в соседнем с общежитием доме №8 по улице Леннуки. Полутораспальную кровать с панцирной сеткой, матрас, подушки и белье тоже дали в общежитии. Стол и пару стульев «с инвентарными номерами», как говорили в кино, привез из полка. Но все это были мелочи, по сравнению с тем, что у нас была СВОЯ квартира. Тане надо было еще год учиться, поэтому прожили мы до конца августа, а потом она с Виталиком уехала. А я решил, что главная моя неслужебная задача – сделать ремонт. Почему-то мне запомнилось, что начал я ремонт в своей первой квартире первого сентября 1973 года.

Когда я получил назначение начальником двигательного отделения первой стартовой батареи, командир батареи майор Косарев Александр Михайлович сразу взял меня под особый контроль. Не по службе, тут все было понятно, а в личном плане. На первом же совещании офицеров Александр Михайлович сказал: «Если, не дай Бог, узнаю, что водишь баб или мужики у тебя собираются пьянствовать, „бледный вид“, это ничто, по сравнению с тем, что с тобой будет». Он был опытным во всех отношениях человеком.

Я не знаю вопроса, на который он бы не мог дать толковый, правильный и понятный ответ. И контролировал он меня систематически, чаще всего внезапно. Уже в первый визит, осмотрев квартиру, он сел за стол и составил план ремонта. Конечно, там не было ни дат начала и окончания работ, ни ответственных за выполнение и контроль, но сами работы были расписаны в нужном порядке и очень подробно.

Проще всего оказалось снять старые обои. Там, где не отрывалось, немного воды на стену, и все готово. А вот с побелкой потолков было сложнее. Но один из старших товарищей дал на время пылесос, Александр Михайлович рассказал, как сделать «побелочный раствор» из зубного порошка и к концу октября побелка была закончена. Да, времени уходило, вроде бы, много.

Но надо учесть, что не реже одного раза в месяц я заступал на дежурство с пятницы до пятницы. Да и освоение новой должности оказалось делом далеко не легким. И часто, вместо выходного в субботу и воскресенье надо было ехать в полк и учиться. Но спешить было некуда. Таня с Виталиком могли приехать не раньше июля. После побелки потолка наиболее долгими были работы по подготовке пола к покраске. Дощатые полы, естественно, были покрашены, но щели между досками, в некоторых местах, были шириной до одного сантиметра. Александр Михайлович, увидев это, предложил два варианта ремонта: первый – заделать щели рейками, второй – зашпаклевать.

Он сразу отверг первый вариант: долго, сложно и ненадежно. А вот рецепт замазки, которую он мне предложил для шпаклевки пола, был простой и дешевый. Сейчас сложно вспомнить точно, но это, по-моему, было так: сварить хозяйственное мыло, столярный клей и развести этим «варевом» цемент. А для усиления можно было вставить в щели кусочки тонкой тряпки. Как оказалось, замазка держалась с 1973 года до 1978, когда меня перевели в Выру.

Особую гордость у меня вызвала отделка кухни. Стены я покрасил разноцветными горизонтальными полосками. Проходили полоски не только по стенам, но и по встроенному напольному шкафу для посуды. В этом шкафу, у наружной стены, было небольшое отверстие с решеткой, выходящее на улицу. Этот отсек был «холодильником».

К середине весны я закончил ремонт и покраску оконных рам и поклеил обои в комнатах. Были, также, покрашены двери. А розетки в комнатах были заделаны так, что на обоях были видны только два отверстия.

Наиболее сложным оказался ремонт ванной комнаты. Говорить о кафельной плитке не приходилось. И не потому, что это было дорого. Плитку было «не достать». Поэтому ванная комната у всех была покрашена масляной краской. Проще всего, как мне казалось, покрасить потолок и стены в ванной с помощью пылесоса.

Это сейчас, во-первых, можно купить различные домашние бытовые приборы: и электрические распылители, и валики, и много чего еще. Зато те пылесосы имели выход воздуха и в комплект входили насадки на банки, с помощью которых можно было распылять краску. Правда, для этого краску надо было разводить. И краска ложилась на стену ровным слоем. Пришлось опять брать пылесос и разводить краску. Я в тот момент только начал красить стены в ванной.

Несколько слов про материалы. Краску, обои, кисти, зубной порошок и все остальное, что было нужно, я покупал. Единственное, что я, с разрешения комбата, мог привезти, было пара литров бензина и несколько килограмм цемента. И, естественно, ремонт в квартире я делал сам.

Для покраски стен я в полуторалитровой банке развел белую краску бензином, перелил немного в поллитровую баночку, подсоединил к банке распылитель, вставил шланг от пылесоса и приступил к покраске. Для защиты лица, правда, пришлось надевать противогаз. Но проблем со старыми противогазами не было. Краска закончилась, и я подумал, что, если подсоединить распылитель к полуторалитровой банке, все будет нормально.

Но, как только я поднял распылитель, банка сорвалась, ударилась о пылесос и разбилась. Все это происходило в маленьком коридорчике у входной двери. Я быстро вытер чужой пылесос, собрал осколки стекла и совком собрал с пола основную часть краски. Понятно, что использовать эту краску было нельзя. Оставшуюся на полу краску я кисточкой растер по полу. Площадь коридорчика была около двух квадратных метров. Я подумал, что этот слой краски будет как черновая покраска. Хорошо, что щели в полу в коридорчике я уже заделал.

Только я собрался открыть новую банку с краской, как раздался звонок. Дверь у меня была открыта, и я из комнаты крикнул: «Не заперто, входите», – и пошел ко входу. У открытой двери, на лестничной площадке, стоял Косарев и с удивлением смотрел на белый пол. Я не мог подойти к нему по свежевыкрашенному белой краской полу. Наверное, это меня спасло. Сейчас не вспомнить, какие конкретно слова он говорил. На громкий его голос вышел сосед из квартиры напротив, капитан Фурс, тоже офицер из нашей батареи. Косарев и ему показал на белый пол и продолжил воспитательную беседу. Затем махнул рукой, хлопнул дверью и ушел.

В понедельник, после развода комбат собрал офицеров в канцелярии. Он с присущим ему юмором рассказал, как «вот этот молодой лейтенант открыл новую страницу в ремонте» и что «зарплата у него, наверное, больше, чем у комбата», и что, «вместо того, чтобы ребенку или молодой жене что-то купить, он…» и еще много чего.

Под хохот товарищей я пытался объяснить, что это банка разбилась, но только усугубил положение. В общем, очередная рабочая неделя началась весело. Через несколько дней он опять зашел ко мне и увидел, как я шпаклюю пол. Ужасный запах замазки, сваренной по его рецепту, комбата не смутил. «Высохнет и запах пройдет,» -сказал Александр Михайлович и похвалил за хорошее качество.

Было 1 мая. Праздник праздником, но ремонт надо было заканчивать. Я шпаклевал пол в комнате, громко играл магнитофон, когда раздался звонок в дверь. Я, как обычно, крикнул, что открыто, а когда поднял глаза, увидел в комнате Таню. Она не сообщила, что приедет. И когда узнала, что я через два дня заступаю дежурить, конечно очень расстроилась. Ремонт на два дня был отложен. В пятницу я уехал в полк, а Таня уехала в Одессу.

Через неделю, сменившись с дежурства, я снова принялся за ремонт. Остались мелочи. Закончить шпаклевку и покрасить пол в комнате и коридорчике. И к пятнице почти все было готово. А в субботу, 18 мая 1974 года, я уезжал в отпуск. Уже одетый, я выставил чемодан в коридор. Аккуратно, держа кисть рукой в перчатке, докрасил небольшой кусочек пола в коридорчике, поставил банку с краской на тумбочку, снял перчатку и закрыл дверь на ключ.

Ремонт, длившийся почти девять месяцев, закончился, а отпуск, всего в один месяц, начинался.

Тренажер

Уже через несколько дней, после того, как я пришел в первую батарею, комбат предупредил: «На каждом тренаже будешь участвовать в транспортировке ракеты на старт и стыковке со столом». Дело в том, что учебные ракеты стояли в четвертой «двойке» и до первого старта их приходилось транспортировать машиной. Расстояние примерно 750 метров вроде небольшое, но, во- первых, туда надо было добежать, а во-вторых на пути транспортировки приходилось делать два левых и два правых поворота. А учитывая габариты тележки с ракетой это было весьма непросто. И только водитель ехал, а комбат все время бежал метрах в пяти впереди машины, показывая водителю, как надо ехать.

А при поворотах приходилось двигаться спиной вперед, чтобы видеть, как идет машина и тележка с ракетой. Надо сказать, что методику транспортировки ракеты я освоил с первого раза.

После поворота на старт машину отцепляли и далее тележку с ракетой двигали все свободные солдаты и сержанты согласно боевого расчета. Сначала тележку катили вдоль установщика на расстояние метров десять от «стола». «Стол» -так на ракетном жаргоне называли пусковое устройство, на которое устанавливали ракету.

Ходила шутка, что эстонцы с близ лежащих хуторов, услышав команды «от стола» или «к столу» говорили, что русские даже пьянствуют по команде. Простая, на первый взгляд, операция по стыковке тележки со столом была очень ответственной. Были случаи, когда при неправильном её проведении и отсутствии контроля повреждалась техника и получали травмы люди.

Суть этой операции была в том, что «ползуны тележки должны направляться в соответствующие ловители пускового устройства так, чтобы разница расстояний между концом ползуна и ловителем справа и слева была не более 50 миллиметров». Вот эти самые «миллиметры» и представляли сложность. Передняя ось тележки была поворотной, а около задней ось находился ручной тормоз. Длинный кронштейн передней оси назывался «водило», но чаще всего на жаргоне его называли «дышло». На «дышле» и на «тормозе» работали очень опытные, специально подготовленные солдаты.

Конечно, мне не раз приходилось видеть, как стыкуют «тележку» со «столом». Казалось бы, чего проще. Тем более, что на бетонном покрытии стартовой позиции всегда была разметка белой краской. После того, как ракету привезли на старт, комбат сказал: «Терехов. Пристыковать тележку к пусковому устройству». Я, как положено, повторил команду, ответил: «Есть», – и продолжил, – «Расчет, слушай мою команду…». Далее я подавал команды, по которым тележку подгоняли к столу, не попадали в ловители, снова отгоняли, снова подгоняли, опять не попадали, снова отгоняли.

Так продолжалось около часа. Ни о каких временных нормативах, естественно, речи не шло. Взмокшие солдаты, я думаю, кляли меня последними словами, когда комбат скомандовал: «Стой». Он все это время вместе с начальником стартового отделения капитаном Толей Пахомовым сидел на обвалованной «четверке». Редкая для эстонской осени солнечная погода их явно радовала, и они о чем-то спокойно беседовали. Косарев подошел ко мне и сказал: «Да, с первого раза ничего не получилось, вон солдаты уже все мокрые».

Он повернулся к сидевшему на «четверке» Пахомову и сказал: «Пахом, -так иногда называли Пахомова другие офицеры, – покажи, как надо». То, что было потом, было, с одной стороны показателем мастерства, а с другой стороны – фарсом. Человек, который занимается этим около десяти лет, должен в совершенстве владеть своей специальностью. Но то, как показать свое мастерство: с достоинством и уважением, или с явной издевкой, много говорит о человеке.

Толя Пахомов был человек очень самолюбивый. Если он что-то должен был показать или рассказать новичку, он всегда обставлял это так, чтобы показать свое непререкаемое превосходство. И впоследствии, будучи командиром первой батареи, мне было сложно с ним работать. За год службы в дивизионе я немного узнал всех офицеров, и Пахомов был одним из тех, кто явно недолюбливал молодых офицеров, а особенно двухгодичников.

Толик встал с травы и не подходя ближе скомандовал: «Внимание! Слушай мою команду…» Далее он отогнал тележку метров на десять и, подавая соответствующие команды, пристыковал её к столу.

«Лейтенант, можешь не проверять, зазора нет», -с издевкой сказал он мне. Надо сказать, что на меня это не подействовало. Я подошел к ловителям справа и слева. Да, зазора не было. Но как он это сделал, я все равно не понял. Была пятница, тренаж закончили. Я, под контролем комбата, отогнал тележку в четвертую «двойку», получив за эту работу похвалу от Косарева. Но вопрос, как управлять расчетом при стыковке, не давал мне покоя.

В субботу, прямо с утра я пошел по магазинам. Надо было посмотреть обои и еще кое-что для ремонта. Заодно, зашел в магазин игрушек. Бегло осмотревшись, я сразу обратил внимание на одну машинку. Её вид сразу навел меня на мысль, что она похожа на тележку с ракетой.

Идея использовать её, как тренажер, практически не переделывая, родилась сразу. Кабина с колесами будет служить передней осью, а полуприцеп с задней осью будет как тележка. Дома я впаял в хвостовую часть полуприцепа два небольших гвоздя, а на стене карандашом нарисовал небольшие круги – это был аналог ловителей.

Всю субботу и воскресенье, забыв про ремонт, я тренировался: подавал нужные команды и двигал по этим командам машинку-тележку. Несложные, вроде, операции позволили понять принципы движения тележки с большим расстоянием между поворотной передней осью и не поворотной задней. Не знаю, по какой причине, но очередной тренаж с ракетой был уже в понедельник.

По команде «Батарея, к бою, занять боевые посты» я сразу побежал к четвертой «двойке». Комбат приехал на машине и без слов согласился, что показывать водителю маршрут до старта буду я. Дорога не заняла много времени. А на старте я пристыковал тележку с первого раза за несколько десятков секунд. Комбат удивился, а Пахомов, убедившись, что зазора нет, небрежно сказал: «Случайность, бывает».

Не спрашивая разрешения у комбата, я отогнал тележку, произвольно поворачивая «дышло». А через полминуты тележка опять была пристыкована к столу. Комбат проверил правильность стыковки и теперь сам отогнал тележку и поставил её под углом градусов сорок пять к разметке. «А ну ка, еще раз, сможешь?» – спросил он у меня с надеждой в голосе. «Так точно, смогу», – ответил я, и весело крикнул, – Расчет, слушай мою команду». И снова тележка была пристыкована быстро.

Удивлению офицеров не было предела. И тогда я рассказал комбату про свой «тренажер». «А Вы заходите вечером, я покажу», – сказал я, завершая рассказ. Вечером все офицеры батареи зашли ко мне. Проходя мимо магазина, кто-то предложил Косареву «взять по маленькой», но комбат был непреклонен. «На квартире у Терехова никаких пьянок. Вот Татьяна его приедет, пригласит, тогда и выпьем», – сказал Александр Михайлович. Он был непреклонен.

Посмотрели «тренажер», посмеялись. И только когда все уходили, я заметил, что Пахом ко мне в дом заходить не стал. А «тренажер», через год, сын использовал по назначению.

Майор Макаров

Если-бы в молодости, читай от лейтенанта до подполковника включительно, можно было предположить, что хоть раз в неделю надо отражать на бумаге произошедшие события… Это было так же невозможно, как уйти из дома, когда дети уже проснулись или вернуться домой, когда они еще не спят.

А сейчас просыпаешься и засыпаешь, когда хочешь, и день планируешь по своему усмотрению, а не привязываясь к распорядку дня, Плану боевой подготовки и…

Но сейчас, думая про те далекие годы, вспоминаются только наиболее яркие люди и моменты. Одним из таких людей был майор Макаров. Сам он, когда представлял говорил «моёр Мокаров».

Он «окал», и всем это нравилось, его не передразнивали, а говорили «моёр Мокаров» очень уважительно.

В нашем полку пообедать в солдатской столовой – это нормально, сытно и вкусно. И я, лейтенант Терехов, это подтверждаю

Он был заместителем командира первого дивизиона в 304 гвардейском ракетном Краснознаменном полку. Полк дислоцировался в районе города Раквере, в Эстонской ССР, а офицеры жили на окраине этого небольшого городка.

Когда я в 1972 году начинал службу лейтенантом, я видел его только на разводе утром и вечером. А вот через год, когда стал начальником отделения, надо было сдавать на допуск к боевому дежурству «за комбата», наши встречи участились.

Старший лейтенант Терехов – заместитель командира 4 сбатр

Владимир Иванович, так его звали, был интересным человеком. Высокого роста, худощавый, подтянутый, всегда очень опрятный, настоящий русский офицер. Он любил военную форму и умел её носить. Ему было далеко за сорок, перспектив по службе никаких, но это его не беспокоило.

Он занимался своей работой и делал это не «из – под палки», а по убеждению, своевременно и тщательно. А обязанностей у него было больше чем достаточно. Учебно-материальную базу надо было совершенствовать постоянно. Организация боевой подготовки всегда была сложным вопросом. Старую технику надо было постоянно обслуживать, а, значит, людей надо было учить.

А еще была спортивно-массовая работа. И, самое главное, поддержание внутреннего порядка и дисциплина в дивизионе, что тоже лежало на его плечах. На словах, вроде, немного. Но, чем более высокие должности в войсках занимаешь, тем больше понимаешь, как все это сложно и ответственно.

И Владимир Иванович все это успевал. Ни на одном подведении итогов полка в его адрес кроме благодарности мы ничего не слышали. И он, соответственно, работал с нами так, чтобы мы, молодежь, чувствовали ответственность и не расслаблялись.

Никогда не повышая голоса на подчиненных он, тем не менее, мог так указать на недостатки, что было стыдно, как это можно было такое допустить. А подведение итогов занятий превращались в «театр одного актера». Он так в лицах рассказывал о том или ином этапе занятий или учений, что мы поражались, как можно было все это увидеть, обязательно записать и прокомментировать. А если было надо, то приводились временные характеристики этапов учений, с обязательным указанием требований документов и реальных результатов. А если, не дай Бог, недостатки повторялись на нескольких занятиях, он мог остановить занятия и повторить неудавшиеся моменты несколько раз, до тех пор, пока не получалось правильно.

Особой гордостью Владимира Ивановича и предметом его особой заботы был автопарк. Огромная территория, боксы с техникой, которая в любое время года должна была по тревоге своевременно выехать «на старт», так мы называли стартовую позицию ракет. Он приходил в автопарк каждый день. Но не затем, чтобы просто отбыть номер.

Каждый его приход в «парк» имел конкретную цель. И сопровождал его не только начальник авто службы дивизиона капитан Дударь. Он обязательно брал с собой того офицера, чьи боксы и технику хотел посмотреть. Естественно, мы узнавали об этом заранее. И эти его походы в автопарк тоже заканчивались разбором. И никогда это не было «разносом» или руганью. Указывались недостатки, определялись сроки и порядок их устранения, а, если требовалось, то и помощь.

И работа с Владимиром Ивановичем была интересной, поучительной и полезной. Он передавал свой богатый опыт, никогда об это не говоря напрямую.

И еще одна особенность, которой он придерживался всегда. Распорядок дня он соблюдал неукоснительно. Конечно, на учениях не всегда можно было пообедать с 14 до 15. Но в обычные дни он никогда не позволял себе задержать нас с обедом или после работы. Только исключительные события могли заставить его нарушить это правило. А когда случались проверки, что было не редко, он не сваливал вину на нас, подчиненных, а старался защитить, помогал, прикрывал.

Летом 1975 года нас проверяла комиссия Командующего армией. И один эпизод мне запомнился особенно ярко. Было время обеда, и основная часть офицеров сидела в столовой. Я сидел недалеко от стола, где обедал Владимир Иванович. Он, не спеша, с аппетитом съел закуску и начал есть первое, когда в столовую влетел запыхавшийся начальник автослужбы дивизиона капитан Дударь.

Он подбежал к столу, где сидел Макаров, и торопливо начал что-то негромко ему говорить. Макаров, не меняя выражения лица и, продолжая есть первое, слушал. Затем остановил ложку на полпути ко рту и негромко сказал: «У меня обед». Дударь стал говорить громче, коверкая слова, чем привлек внимание офицеров, сидевших рядом: «Товарищ майор, так они (проверяющие) уже по парку ходют, везде лазиют и Вас спрашивают».

Я никогда не забуду этого момента. Лицо Владимира Ивановича продолжало оставаться таким, будто сейчас для него не было ничего важнее, чем отличный, наваристый, сдобренный сметаной борщ. «Товарищ майор, и в ПТО заходили, и за боксами хозвзвода лазили», -продолжал капитан. А за боксами хозвзвода иногда можно было найти мусор, который недобросовестные водители туда уносили, на 30 метров ближе, чем до мусорного бака.

«У меня обед», – гладя в тарелку с борщом, чуть громче сказал Макаров.

«Товарищ майор, – Дударь не унимался, – так накопают недостатков, потом не отмоемся, они же из Москвы приехали, и Вас ждут, сказали, чтоб приходили».

Макаров закончил есть первое, положил ложку, отодвинул тарелку и чуть громче, чтобы закончить разговор, особенно «ОКАЯ» сказал: «Не хрен было из Москвы ехать, чтоб в обеденный перерыв по парку лазить. А недостатки я и без них все знаю. У меня обед».

Последние слова он сказал под одобрительный смех сидевших рядом офицеров.

Я не знаю, какими лично для Макарова были последствия этого случая, по должности не положено было. Но на подведении итогов наш автопарк был отмечен в лучшую сторону. А я для себя еще раз сделал вывод: «Война-войной, а ОБЕД – ПО РАСПОРЯДКУ».

Командир полка

Моим первым командиром полка был полковник Щемелев Василий Васильевич. Я, молодой лейтенант, был от него так далеко, что лично общались мы всего пару раз. Первый раз это было, когда он пришел в автопарк, где я был дежурным по парку. Я доложил, что во время моего дежурства «происшествий не было». «Не «не было», товарищ Терехов, а «не случилось», – поправил командир. Он пошел в парк, я, естественно, пошел сопровождать. Дойдя до входа на территорию группы регламента, он повернулся, сказал, чтобы я продолжал «нести службу» и дальше пошел один.

Лейтенант Терехов – дежурный по парку

Почему надо «нести службу» и «куда её нести» я не понимал, да и сейчас мне не совсем понятны такие выражения. Василий Васильевич был человеком немного хмурым, немногословным. Осенью и зимой можно было иногда видеть его перед штабом полка в наброшенной шинели, курящим трубку. Мы, пацаны-лейтенанты, сразу это увидели и понакупали себе трубок, благо в Эстонии, где я начинал службу, сделать это было несложно. Но для трубок нужен был специальный табак, который стоил дороже сигарет. Курили мы чаще всего «Приму». Дешево и сердито. Сигареты с фильтром покупали по праздникам. Правда ребята из Ленинграда привозили мне несколько раз табак «Капитанский». Трубки у лейтенантов, в том числе и у меня, не пошли. Пока набьешь, пока раскуришь, уже куда-нибудь надо бежать.

Лейтенанту всегда надо было куда-нибудь бежать. И куда делась та, первая, трубка, сейчас уже и не вспомнить. На совещаниях Щемелев выступал немного. «Выступал» – неправильное слово «двухгодичника», но сказать «докладывал» я тогда тоже не мог. Это ему докладывали, а он слушал, поправлял и давал указания, так я тогда думал. Конечно, теперь, «с высоты обучения и преподавания» я бы написал «докладывал», это по-военному правильно.

Это у меня был первый год службы, а Щемелев командовал полком ПЯТЬ!!! лет (с 07.12.1968 по 31.10.1973). Тогда я этого не знал, а сейчас понимаю, как это непросто. Но что знает лейтенант про службу командира полка? Командуй, и все. Командуй, это да, а вот про «все» я понял только на собственной шкуре. Я решил остаться «в кадрах Вооруженных Сил» и рапорт мне в полку подписывал именно Василий Васильевич Щемелев. К сожалению, я не знаю, куда он ушел, а жаль.

На совещании, которое проводил командир дивизии генерал-майор Орехов, нам представили нового командира полка подполковника Абаева Ришата Ахметовича. Не надо долго думать, чтобы понять, что к нему сразу приклеился «псевдоним» «Абай» или «Бабай». От Василия Васильевича он отличался разительно. Высокий, худощавый, спортивного сложения, всегда подтянутый, идеально выглаженная форма сидела, «как влитая».

И уже с первой недели мы поняли, что «жизнь изменилась». Естественно, за несколько дней Абаев обошел все казармы, все сооружения и побывал на всех стартах на КЗ (комплексное занятие с установкой ракеты 8К63 на «стол»). А через пару недель кардинально изменил порядок проведения совещаний. На первом же совещании, которое началось в 17.30 в пятницу он определил порядок и время доклада заместителей. Начальник штаба и главный инженер полка в отведенное время уложились.

Командир 304-го гвардейского ракетного Краснознаменного полка полковник Ришат Ахметович Абаев

А замполит начал «лить воду». Но когда установленное время вышло Абаев, который лично следил за временем, поднялся и коротко сказал: «Достаточно Иван Петрович, садитесь».

Я не помню, как звали замполита, но обратился к нему Абаев по имени-отчеству. Замполит попытался что-то сказать, но Абаев ещё раз сказал: «Спасибо, достаточно» и продолжил говорить сам.

Он начал с того, что определил время проведений полковых совещаний: еженедельно в понедельник и в пятницу с 17.30 до 18 часов. И ещё предупредил, что на совещаниях должно присутствовать сто процентов офицеров и прапорщиков. Отсутствовать могли только те, кто заступил в наряд, нес боевое дежурство на КП, был болен или в отпуске. Других причин не было, отпускать мог только он лично. Уже на следующем совещании мы поняли, что это такое. Когда кто-то из командиров подразделений доложил, что «такой-то» выходной, Абаев сказал, что выходных он никому не давал и приказал взять машину и привезти отсутствующего. Конечно, совещание не переносилось, но отсутствующего приводили к Абаеву и он, естественно, уже в нерабочее время, доводил все, что было на совещании.

Командиры быстро привыкли и уже через пару-тройку совещаний отсутствующих не было. У меня, когда я был заместителем командира четвертой стартовой батареи (как обычно говорили «зампотехом») и оставался за комбата, был прапорщик, пьяница, которого приходилось пару раз привозить на командирской машине, но не к Абаеву, а сразу на гауптвахту. Мы не только уважали Ришата Ахметовича, а просто любили его. Он никогда не бросал слов на ветер, не задерживал офицеров после 18, если не было учений, всегда здоровался за руку.

На одном из первых совещаний он сказал, что по традициям русской армии обращаться надо по имени-отчеству, а по званию – только в строю. А тех из нас, молодых лейтенантов, которых он хотел отметить особо, он называл по имени. И это было лучше всякого поощрения. Хотя на поощрения он не скупился, а вот наказывал сам крайне редко.

Первый раз он вызвал меня в кабинет, когда я готовился сдавать на допуск к несению боевого дежурства в качестве начальника дежурного боевого расчета пуска (НДБР). Мне казалось, что главное – выучить боевой график, запомнить команды, контролируемые операции, опасные моменты и вперед.

Я, конечно, знал, что есть еще «Боевой устав РВСН», видел его и даже «пролистывал». А когда услышал первый вопрос командира, понял, что влип. Вопрос был простой: обязанности НДБР. Я начал «плести», что по сигналу «тревога» я должен прибыть в казарму, поднять личный состав… и т. д. Абаев сразу остановил меня, взял «Боевой устав» и спросил, читал ли я этот документ. А когда я «ляпнул», что просматривал,

Абаев, не ругая меня за «бестолковость» прочитал небольшую лекцию про боевые документы, главным из которых был именно «Боевой устав». Он, конечно, знал, что я бывший двухгодичник, и потратил несколько десятков минут на то, чтобы я на всю жизнь запомнил, что такое боевые документы и как их ранжировать по степени важности, не забывая, что неважных быть не может. В течении недели я штудировал «Боевой устав» и до сих пор помню, что НДБР «обязан твердо знать боевые документы и порядок действий личного состава при получении приказов (сигналов)».

Конечно, на следующий раз я пришел во всеоружии. Но Абаев был не один. Рядом сидели главный инженер полка и инженеры по всем четырем отделениям. На вопрос «обязанности НДБР» я отбарабанил без запинки все четыре пункта. Абаев спросил и присутствующих, какое их мнение по допуску меня к боевому дежурству. Все они были на КЗ, где я работал за НДБР и однозначно сказали, что допустить можно. Абаев достал заранее подготовленный проект приказа и при мне подписал его. Затем поздравил, поблагодарил за хорошую подготовку и приказал доложить комбату номер приказа.

Через год совместной службы Абаев повысил меня с начальника двигательного отделения до заместителя командира батареи. И он уже не просто контролировал меня. Мы встречались очень часто, и не только по службе. Ришат Ахметович, как командир, был настолько разносторонним, что мы не уставали поражаться.

У него не было мелочей. Если субботник у домов офицеров, то он в первом ряду, организовал инструмент, буфет на улице, чтобы детишкам конфеты и пирожные, а нам пиво. А потом футбол. И я играл против него, а когда, случайно, завалил подножкой, он даже удивился, ведь я был по габаритам меньше его. И самодеятельность в полку была. И жен собирал перед Новым годом, чтобы убедить, что «гулять надо вместе», а если кто переберет, тихонько домой патруль отведет и ему докладывать не будут. А Дедов Морозов и Снегурочек назначал несколько, чтобы всех детей порадовать, а на совещании нам запрещал их угощать, под хохот зала показывая, как иногда детишек поздравляют.

Но однажды в пятницу, совещанию пора начаться, а руководства полка нет. И офицеры стояли перед клубом. Потом пришли замполит и начальник штаба, но в клуб никто не пошел. А около 18 часов открылись въездные ворота, въехала командирская машина и остановилась около клуба. Вышел Абаев. Он был подавлен, лицо зеленое, смотреть страшно.

Мы уже знали, что на втором дивизионе что-то случилось. В мирное время солдаты гибнут только в одном случае – когда хотят показать свою «удаль». Так было и в этот раз. Один решил похвастаться, разогнал машину, а затормозить вовремя не смог… Его товарищ, стоявший у стены, погиб.

Абаев подошел к клубу и тихо сказал: «Все, он умер». Все молчали, глядя на командира. Мы даже не представляли себе, как он будет докладывать командиру дивизии, как сообщит родным… Через одиннадцать лет я сам оказался в таком положении…

Это очень страшно.

Несколько раз мне довелось ездить на машине с командиром. Однажды, после ночного КЗ я не стал ждать до полудня, а пришел в автопарк часам к 10 утра. На чем-нибудь всегда можно было уехать. А тут подходит Ришат Ахметович с начальником штаба полка. «Терехов, а ты что так поздно?» -спросил Абаев. Я объяснил, что ночное КЗ закончилось около трех часов, разрешил офицерам приехать к обеду, а сам решил пораньше. Сели в машину и поехали.

Абаев разговаривал с начальником штаба, потом повернулся ко мне испросил: «А как КЗ прошло?». Я сказал, что плохо. Некоторые вопросы отработаны не полностью, время подготовки к пуску только на тройку выполнили, нарушение формы одежды, и много других недостатков. Вот сейчас и займусь подведением и буду думать, как недостатки устранять.

Абаев чуть повернул голову от меня к начальнику штаба и сказал: «А молодец комбат, не стал нам лапшу на уши вешать, что все отлично. И к подведению готовится, пока батарея отдыхает». И спросил теперь уже у меня, нужна ли его помощь. Я отказался, но сказал, если понадобится, я сам попрошу. Да и заместитель командира дивизиона у нас очень грамотный офицер и педагог хороший. Он всегда готов помочь. С тем за разными разговорами о службе доехали до полка.

Жаль, служба в полку с этим замечательным человеком закончилась. Он в конце октября 1975 года ушел на повышение, начальником штаба дивизии. Вроде недалеко, но видели мы его очень редко. Встретил я Абаева уже в Академии, в 1988 году. Он тоже был назначен преподавателем, правда на другую кафедру. Увидев меня, не удивился. Поговорили, я рассказал о своей службе, он – о своей. И сказал, в конце разговора: «Я знал, что ты хорошо по службе пойдешь, скоро полковником станешь, молодец». Слышать это было приятно. Мы встречались часто, а когда удавалось посидеть с ним в нашем коллективе за рюмкой, я с удовольствием рассказывал, как хорошо было служить под его началом. Несколько лет назад я случайно узнал, что его не стало. Светлая память этому замечательному человеку.

Первое КЗ

Комплексное занятие (сокращенно КЗ) – одно из моих самых любимых мероприятий в боевой подготовке. Изучение теории, тренажи по отработке отдельных элементов в учебном корпусе – это тоже было интересно. Но «крутить КЗ» – так это называлось на нашем жаргоне – я, как и многие другие, любил больше всего. В любое время суток и года, в жару, мороз и проливной дождь мы учились готовить ракету к пуску.

«Кормилица», как мы называли ракету Р—12, 8К63 так она называлась во всех боевых документах, сокращенно «шестьдесят третья». Эта ракета конструктора Михаила Кузьмича Янгеля была первой, на которой я начал службу в армии. Это была отличная машина. Простая и надежная, она держала под прицелом пол Европы. И даже главный недостаток – готовность к пуску в мирное время 3 часа 15 минут – не умалял её достоинств в наших глазах.

Коллективное оружие, когда действительно «один за всех и все за одного», когда оплошность любого номера расчета грозила в лучшем случае двойкой для всей батареи, а в худшем – выводом из строя техники и гибелью личного состава. Мы любили её. Даже офицеры, изучавшие в училищах более современную технику, быстро свыкались с тем, что многое надо делать своими руками.

Я начал службу с низшей должности – старший оператор наземной кабельной сети. Мое рабочее место, а точнее боевой пост при подготовке ракеты к пуску, находился в машине подготовки. За три года службы в стартовой батарее, как мы говорили «на старте» я освоил несколько специальностей.

И вот я – командир стартовой батареи, комбат. Двадцатипятилетний старший лейтенант на майорской должности, я был благодарен своим учителям, товарищам, семье, судьбе и бесконечно счастлив.

Заботы о личном составе, казарме и технике, организация учебного процесса, партийные и комсомольские собрания, все это утомляло очень сильно. А отдыхал я на КЗ. Нет, конечно, не физически. Отдыхал душой. Работу комбата на старте при подготовке ракеты к пуску, я знал хорошо. Но, до назначения комбатом я был только НДБР – начальником дежурного боевого расчета. И вот первое КЗ, на котором я – уже штатный комбат.

Для оказания помощи и контроля на старт прибыл зам. командира дивизиона майор Макаров. Он говорил «окая» «моёр Мокаров», а мы «за глаза» так его и называли. Сам в прошлом откомандовавший батареей более 6 лет, он был не только хорошим проверяющим, но и отличным учителем. Не уходя со старта, он ни разу не вмешался в мои действия, а только делал пометки в блокноте.

Время летело быстро. Уже на первом часе работы мы перекрыли несколько нормативов и сэкономили несколько минут. Все шло как нельзя лучше. Вот уже закончилось прицеливание, началась имитация заправки. Доклады о ходе работ поступали своевременно. Вот и финал.

Проверив исходное положение перед пуском на старте, я бегу в «тройку», сооружение, где стоит машина подготовки и находится пуль пуска. Быстрый взгляд на транспаранты, команда оператору «ключ на Пуск, вык. МА» и мы выскакиваем из машины. Ступеньки и узкая дверь в пульт пуска, включена громкая связь с командным пунктом дивизиона.

– Пятьсот пятый! Докладывает командир первой стартовой батареи старший лейтенант Терехов. Ракета прицелена по азимуту…, полетное время… введено, исходное проверено, к пуску готов! – отбарабанил я как из пулемета.

– Терехов, посчитай до десяти. – прозвучал как гром среди ясного неба голос командира дивизиона подполковника Панова Виталия Андреевича.

– Раз, два, три… – торопливо начал я.

– Отставить! Медленнее и четче!

Я ничего не понимал. Что там командир дивизиона? Я за секунды борюсь, а он… Но я привык выполнять приказы и неспешно начал:

– Один, два, три… – четко выговаривая каждое слово.

– Вот, теперь докладывай, четко и внятно, – прозвучало из динамика. Я повторил доклад.

– Первая – пуск, – услышал в ответ.

– Есть пуск.

– Оператор, внимание, Пуск два…

И после доклада о загорании штатных транспарантов я останавливаю секундомер. Докладываю командиру дивизиона о времени, затраченном на подготовку к пуску и прошу:

– Только Вы 40 секунд отнимите, товарищ подполковник, я первый раз…

– Ты как азбукой Морзе из пулемета протараторил, а я азбуку Морзе расшифровывать не должен. По времени все равно «отлично». Разбор проведет майор Макаров. Да, поздравляю с первым самостоятельным КЗ

– Спасибо, товарищ подполковник.

– Спасибо своим подчиненным скажи, они тебя не подвели, – ответил Панов и выключил связь.

Взрыв

«Никакая срочность работ

не может служить основанием

для нарушения

правил и мер безопасности».

Не зря говорят, что «все инструкции по правилам и мерам безопасности написаны кровью». Любой офицер, который служил в полку, расскажет вам десятки случаев, которые могли или окончились травмами, а иногда и гибелью личного состава. Иногда причиной травм было незнание этих правил, но чаще всего-только личная недисциплинированность. Причем, иногда такую недисциплинированность проявляли те, кто должен был стоять на страже соблюдения этих правил.

Солдаты, порой, поражали своей «изобретательностью». Как, казалось бы, можно состыковать два разъема типа «папа», на которые подавалось напряжение 380 вольт? Ещё как можно! И разъединить потом очень сложно, я такое видел собственными лейтенантскими глазами. А как обучали молодых солдат в отделении «заправки компонентами топлива». Наливали в ведро из нержавейки или в стеклянную банку окислитель и совали туда палец. Главное в этом «фокусе» было быстро сунуть и ещё быстрее вытащить палец. Пот на пальце создавал при соприкосновении с окислителем паровую пленку. И палец, чаще всего, оставался неповрежденным. Неправильные команды офицеров тоже способствовали травмам. Летом 1977 года я был в отпуске, когда на обычном «регламенте» начальник третьего отделения приказал солдату отнести десятилитровое ведро с бензином Б-70 «в убежище». Почему бензин был в ведре? Почему «в убежище»? Не знаю. А в убежище не включался свет и солдат «решил посветить спичками». Как он остался жив и «только» получил ожоги лица и рук? И опять нет ответа. Капитан получил выговор, а мне задержали на три месяца присвоение звания «капитан». Я это, естественно, пережил, а солдат уехал домой искалеченным.

Я хорошо помню лето 1976 года. «Уже» полгода я командовал первой стартовой батареей. Все шло, как нельзя, хорошо. Мы провели полугодовой регламент, проверочные комплексные занятия командира дивизиона и готовились к комплексному занятию с заправкой КРТ (компоненты ракетного топлива). Таких занятий каждая стартовая батарея проводила обычно два в году. Серьезность этого мероприятия меня не смущала. В августе 1975 года, будучи заместителем командира четвертой батареи, я самостоятельно проводил такое КЗ. Комбат Глазачев Леонид Георгиевич тогда болел. А еще раньше, будучи начальником двигательного отделения, я тоже работал на двух КЗ с заправкой. В общем, молодой и «задорный» я ничего не боялся. Да и офицеры у меня были толковые и грамотные. Правда, начальник двигательного отделения был двухгодичник, но дело свое он знал, да и подстраховать было кому.

Конечно, летом работать было немного сложнее, чем зимой. Практически три часа в защитном костюме. Мы называли его эМВэКэШа, хотя на самом деле так называлась прорезиненная ткань, из которой он был сделан. В костюм входили брюки на плечевых лямках, типа подтяжек, и куртка с капюшоном. Низ штанин, рукава, капюшон и горловая часть куртки, кроме специальных «шпеньков», которые играли роль пуговиц, фиксировались хлястиками. Даже прямое попадание на костюм компонентов топлива, особенно окислителя, защищало от поражения. В жару, которая частенько бывала эстонским летом, одежда под костюмом мгновенно становилась мокрой. Поэтому и офицеры, и солдаты под этот костюм обычно надевали летнее бельё. А для того, чтобы немного охладиться, многие обливались водой из ОНМ (обмывочно-нейтрализационная машина 8Т311, в обиходе «обмывщик», в стартовой батарее таких машин две). Причем обливание сверху, как правило, результата не давало. Вода высыхала мгновенно. Поэтому мы снимали капюшон и просили залить воду прямо под него. Конечно, вода попадала и в резиновые сапоги, зато становилось намного прохладнее. А из сапог воду, если надо, выливали очень просто: лег на травку, чуть поднял ноги и все вылилось в брюки, а из них, через неплотно затянутые хлястики, на землю.

Это занимало несколько секунд. За время КЗ так обливались раза три-четыре.

Ещё одной обязательной процедурой было «окуривание». Эта операция нужна была для проверки противогазов. Они были персонально закреплены за каждым, от комбата до последнего по списку солдата.

Защитный костюм из ткани МВКШ.1 – хлястик капюшона, 2-капюшон, 3-горловой клапан, 4-нагрудный клапан, 5-шпенек, 6-горловой хлястик, 7-пояс, 8 – хлястик рукава, 9-рукав, 10-подрукавник, 11-подтяжки, 12-хлястик штанины

В специальной палатке начальник химической службы полка разливал мерзко пахнущую жидкость – хлорпикрин. Все надевали противогазы и входили в эту палатку на несколько секунд. Были такие, кто пытался схитрить, вынимая из противогаза клапан. Дышать на воздухе, конечно, было легче, но из палатки такие «хитрецы» выскакивали мгновенно. Сразу получали «втык» от всех начальников по очереди, от сержанта до комбата, устраняли недостаток и опять заходили в палатку уже под контролем. После первого же КЗ с заправкой, когда видели, как парит окислитель, повторить «фокус» с клапаном ни у кого желания не возникало.

Конечно, особенно тщательно готовили технику, особенно в отделении заправки КРТ. Одной из операций по проверке систем и агрегатов был «барботаж» в переводе с латыни – перемешивание. К цистерне окислителя 8г131 специальными гибкими металлорукавами из нержавейки присоединялся агрегат 8г113 (заправщик окислителя, он же заправщик азотной кислоты, в обиходе ЗАК). А из него окислитель по другим металлорукавам (в обиходе, шланг СРГС) опять попадал в цистерну окислителя. Таким образом проверялись все элементы наземной системы заправки.

Для КЗ с заправкой использовали специальные ракеты 8К63Д (в обиходе «Дэшная ракета»). Её системы, естественно, тоже проверяли, только не мы, стартовики, а специалисты ГР (группа регламента). Они подавали в топливные системы горючего и окислителя воздух под давлением. И если давление падало, искали и устраняли повреждение.

Вот такое мероприятие (барботаж) и был назначен в моей батарее в один из дней. Защита и противогазы личного состава были проверены, инструктаж проведен, руководил работой начальник отделения заправки капитан Витя Дербышев. Старшие товарищи называли его просто «Дербаш», но я себе такого общения позволить не мог. Он, как, впрочем, и все другие офицеры батареи, был старше меня. Опытный офицер, он понимал всю важность и ответственность этого мероприятия. Даже манометры в ЗАКе, по указанию инженера полка, были проверены в полковой лаборатории на две недели раньше срока. Как оказалось, зря.

Я с моим заместителем Валей Степановым, осматривали технику в сооружениях на старте. В семнадцать часов начиналось совещание, которое проводил командир полка. Около часов шестнадцати Валя предложил дойти до складов спец топлив, где и работал Дербышев. «Посмотрим, как они технику приводят в исходное, и пойдем на совещание», -предложил он.

Как оказалось, просто «посмотреть» не получилось. Почему Дербышев задержал проверку, сейчас и не вспомнить. Наверно, причина была в том, что к нему назначили нового сержанта, старшего механика ЗАК. И тренировка «в сухую» была далеко не лишней. Мы уже походили, когда я обратил внимание, что сам Дербышев был не одет в защиту, а стоял возле ЗАКа в брюках навыпуск и рубашке. Я не успел даже крикнуть, как Дербышев махнул рукой.

То, что случилось дальше, происходило, как в замедленном кино. Резко взревел двигатель ЗАКа, что говорило о начале перекачки окислителя. И тут же раздался взрыв, и кабина ЗАКа наполнилась ядовито желтым дымом – парами окислителя. Из кабины ЗАКа на бетон вывалился, одетый в защиту и противогаз, человек. Облако дыма увеличивалось. Дербашев быстро надел противогаз и прыгнул в кабину. Там оставался ещё один человек. Двигатель ЗАКа заглох, водитель обмывщика заливал кабину струей воды.

Мы подбежали к лежащему человеку и оттащили его на несколько десятков метров в сторону. Из второго обмывщика облили водой и сняли поврежденный противогаз. Маска была рваная, а стекла разбиты. Глаза молодого младшего сержанта, а это был он, были закрыты. Вода привела его в чувство, он что-то невнятно бормотал. Поднесли нашатырь, он мотнул головой и наконец сказал: «Что-то взорвалось». Это мы и сами видели. С сержанта сняли защиту, посадили в машину и Валя Степанов повез его в санчасть.

ЗАК стали поливать оба обмывщика. Дербышев, вместе со «старым» сержантом, крутили какие-то вентили, выскакивали из кабины ЗАКа к цистерне, потом возвращались назад. Наконец, парение окислителя почти прекратилось. Виктор и «старый» сержант, все мокрые, вышли из ЗАКа и отошли на несколько шагов. Первое, что спросил Дербышев, было, что с «молодым». Я рассказал, что вроде все нормально, только глаза не открывает. Заглянув в кабину ЗАКа, я увидел, что несколько манометров были повреждены, без стекол и стрелочных механизмов. Дербышев, подумав немного, сказал, что взорвались именно манометры. Почему-непонятно. А потом из трубок поврежденных манометров, начал «хлестать» окислитель, поскольку насос работал на максимальных оборотах. А когда остановили насос, окислитель потек и из него, сквозь прокладки. И только когда перекрыли все магистрали и залили все большим количеством воды, парение прекратилось. «Старый» механик ЗАКа, вытерев кровь с поврежденного стеклами лица, подтвердил версию Дербышева. Но причина взрыва манометров была непонятна.

Я сел в машину и поехал в санчасть. «Молодой» сидел с открытыми глазами, лицо было измазано зеленкой, но толком объяснить ничего не мог. «Товарищ старший лейтенант, -дрожащим голосом сказал он, – я все делал правильно, я не виноват, я не знаю, что взорвалось». Я успокоил его как мог. Доктор сказал, что держать его в санчасти не обязательно, но лучше пусть полежит несколько дней, успокоится.

Когда я вошел в клуб, совещание уже началось. Я доложил командиру полка, что случилось. Не буду описывать все, что я услышал потом. Слава Богу, все были живы и относительно здоровы. В этот же день выяснили и причину взрыва. Когда на ЗАК принесли новые манометры, оказалось, что резьба была смазана, а для удаления смазки применяли спирт. А то, что после этого надо было промыть резьбы дистиллированной водой, начальник полковой лаборатории своего помощника не предупредил. Вот как только окислитель попал на остатки спирта и произошел взрыв.

Служить в отделении заправки «молодой» младший сержант категорически отказался. Его не остановило даже то, что всем заправщикам был положен отпуск. Его забрали в подразделение охраны. А на КЗ с заправкой нам поставили только тройку, хотя по времени мы все сделали на отлично. Вот так нам «помог» «барботаж».

Веники

Вся моя жизнь связана с армией. Когда я родился, мой отец уже был офицером. В семь лет, а примерно с этого возраста я себя помню, я отличал солдата от сержанта, а офицера от сверхсрочника. Я знал, что такое взвод, полк, штаб, полеты и много других военных слов. В институте я уже сам носил солдатский ремень и пилотку и «стоял в наряде». Правда это было немного не по-настоящему.

А с 1972 года началась настоящая служба, которую я полюбил, которой гордился и горжусь до сих пор. И слова «на боевое дежурство по защите нашей Родины, Союза Советских Социалистических Республик заступить» всегда вызывали во мне трепет и готовность выполнить приказ.

А Приказ мог быть только один – провести боевой пуск ракет по объектам противника. Не какого-то там «вероятного», а вполне реального, объекты которого можно увидеть на карте Европы. Да, я прекрасно понимал, что «потом» уже не будет. Но это не имело для меня никакого значения. Приказ должен быть выполнен беспрекословно, точно и в срок. И это правильно, и по- другому быть не может.

Читатель, наверное, подумает: как связаны «веники» с этой патетикой? Сейчас мы до этого дойдем.

Комплекс с ракетой 8к63, на котором начиналась моя служба, в полной мере подтверждал правильность понятия «ракетное оружие – оружие коллективное». Да, время подготовки ракеты к пуску из состояния повседневной жизнедеятельности составляло три часа пятнадцать минут. Но нас, офицеров стартовых батарей, это нисколько не смущало. А минимальная «пятиминутная» готовность к пуску позволяла надеяться, что пуск мы проведем.

Была масса анекдотов про наши комплексы, например, когда американский президент звонил Брежневу, «что, мол, все», а наш генсек отвечал, что у него «еще Смоленская армия есть».

Четыре комбата: старший лейтенант Терехов, старший лейтенант Каримов, майор Глазачев, майор Хотимич

И мы служили не за страх. А солдаты были самые разные. Я бы покривил душой, если бы сказал, что «дедовщины» у нас не было. Увы… Но я точно знаю, что, если случались между солдатами трения на национальной почве, мы этого, во-первых, старались не допустить, а, во-вторых, пресекали на корню самым жестким образом.

Поэтому спали рядом армяне и азербайджанцы, грузины и белорусы, русские и узбеки, и еще солдаты многих национальностей. Да у некоторых были трудности с языком и образованность солдат была самой разной. Были даже такие, кто в армии впервые увидел наволочки и простыни.

Но, если солдат попал служить в стартовую батарею, то мы любому находили место, где он мог освоить специальность и приносил пользу. А когда за маленький успех человека похвалишь, он стремится в другой раз сделать свою работу еще лучше.

Осенью 1974 года ко мне во второе отделение первой стартовой батареи пришел небольшого роста солдат. До армии он жил в небольшом татарском селе, по-русски говорил плохо, но понимал все очень хорошо.

Командир батареи майор Александр Михайлович Косарев, определяя этого солдата ко мне, сразу сказал, каким номером расчета он сможет работать. Уже через месяц солдат освоил несложные действия и старательно выполнял любую работу, которой на старте всегда было немало. Фамилия этого солдата была Салахов.

Через некоторое время меня перевели с повышением в четвертую батарею. Но всегда, когда мы встречались, он улыбался и лихо прикладывал руку к пилотке. А через год я снова вернулся в первую батарею, уже комбатом. Многие солдаты мне были знакомы. Естественно, я узнал и Салахова.

Он служил уже второй год и на КЗ работал мастерски. Его по-прежнему, можно было увидеть в посудомойке солдатской столовой, драящим пол «палубным способом» в казарме, метущим территорию осенью и на многих других местах, куда солдаты второго года службы старались не попадать. Так прошли зима, весна и лето 1976 года. Подходила к концу и служба Салахова.

В то время перед увольнением в запас, или, как говорили солдаты, «перед дембелем» в полку, дивизионе и в стартовых батареях создавались группы солдат, которые выполняли различные работы по благоустройству столовых, казарм, учебных классов и других объектов. Солдаты и сержанты, которым до увольнения оставался месяц-два по своим специальностям, как правило, были подготовлены отлично. Поэтому вместо занятий они ремонтировали все, что было нужно или создавали новые объекты. Это называлось «дембельский аккорд».

В зависимости от того, кто был инициатором создания таких бригад, были уровень поощрения. Командир полка мог уволить сразу после окончания работ и сдачи объекта, с торжественным построением, оглашением приказа о поощрении, вручении подарков и документов об увольнении. Поэтому мы старались подбирать в такие бригады наиболее дисциплинированных солдат. Хотя иногда случалось и по-другому. Недисциплинированный солдат оказывался прекрасным каменщиком или художником, сварщиком или плиточником. Но с этим приходилось мириться.

Так было и осенью 1976 года. В соответствие с Приказом Министра обороны увольнение проходило в период с октября по декабрь. Как правило командиры батарей, учитывая прохождение службы и заслуги солдат и сержантов заранее ориентировали личный состав по датам увольнения в запас. Это называлось «распределение по партиям», а солдаты называли проще «по пачкам».

Конечно, главным при определении порядка увольнения была подготовка качественной замены номеров расчета. Поэтому, как правило, после работ на «дембельском аккорде» увольняемые обучали свою «замену». Поскольку вечером в классы пройти было нельзя, увольняемые рисовали нужные картинки, проводили словесные тренажи, заставляли на память учить уставы, наставления и другие документы.

О чем же я задумался?

Прошел октябрь и половина ноября. У меня в батарее осталось четыре увольняемых. Трое были систематическими нарушителями дисциплины, отсидевшими неоднократно на «губе», так в просторечии называли гауптвахту, исключенными из комсомола. Они знали, что уволятся позже всех, но вели себя тихо и дисциплину не нарушали. Я предупредил, что малейшее нарушение – и они отправятся в дисциплинарный батальон, а не на гауптвахту. А четвертым был Салахов.

Не знаю по какой причине, но и начальник отделения, и я про него попросту забыли. Он не попадался на глаза, работал «как молодой» и до поры о себе не напоминал, наверное, по причине природной скромности.

В тот день я пришел на вечернюю поверку личного состава. А после построения и команды «Отбой» Салахов подошел ко мне сам. Обратившись, как положено, он спросил: «Товарищ старший лейтенант, а можете и мне дать «дембельский аккорд?»

Это было для меня, как холодный душ. Его можно было уволить, замена готова, ничего его не держало. Я сказал, что подумаю и утром ему сообщу. Пока шел в общежитие, а я был на дежурстве, думал, что можно ему поручить. Случайно, возле учебного корпуса, где располагался дежурный по дивизиону, мне на глаза попался солдат. Он веником убирал с дорожки опавшие листья. Веник был весь истертый, как иногда говорили «в две хворостинки». Я терпеть не мог, если видел солдата с таким веником. Видно его начальникам было все равно, как и чем солдаты подметают дорожки.

Идея пришла сама собой. Наутро я подозвал Салахова и спросил, умеет ли он вязать веники. Он удивился, но сказал, что умеет. Я не стал долго думать и сказал: «Сто веников сделаешь, и сразу уволю». Количество его нисколько не смутило. «Вы только мне разрешите на старт уходить с Елькиным», – попросил солдат. Елькин был механиком моей «боевой двойки» и ходил на старт самостоятельно, подметал территорию возле хранилища до прихода НДБР. Я согласился.

К семнадцати тридцати, перед уходом со старта, я подошел к деревянному домику, возле которого увидел Салахова. Возле него лежала гора веток, топор и куски проволоки. К сучку стоящего рядом дерева была привязана веревка с небольшим кольцом на нижнем конце. Солдат собирал нужное количество веток, обвязывал их веревочной петлей и ногой, вставленной в нижнее кольцо, эту петлю затягивал. Куском проволоки связывал веник, делал еще одну петлю и опять связывал это место проволокой. Таким образом получался очень крепко связанный отличный веник.

Я никогда не видел, чтобы для вязки веников использовали такое приспособление. Это было очень просто, надежно и быстро. На вопрос, сколько уже готово, Салахов пригласил в домик, где лежала гора готовых веников. «Уже шестьдесят пять», -с гордостью сказал солдат. Я был поражен. Естественно пересчитывать эту гору я не стал.

С утра, сразу после развода, пошел в строевую часть и попросил подготовить документы к увольнению. Затем зашел к замполиту полка и спросил, можно ли солдату оформить грамоту от командира полка. На вопрос, кому и за что, я рассказал про Салахова, его службу и «дембельский аккорд». «Да для него в селе эта грамота будет как самая большая награда, он же героем для своих сельчан будет», – убеждал я замполита. Замполит ко мне хорошо относился и сказал, что к обеду все будет готово.

А перед обедом на старте ко мне подошел Салахов и доложил, что все готово, можно считать. Я, для вида, зашел в домик. Куча веников была огромной. «Ну что ж, пойдем на обед, а потом будешь переодеваться, сегодня поедешь домой», сказал я солдату, и мы вдвоем пошли к казарме. На вечернем построении я вручил солдату грамоту и документы, поблагодарил и просил от меня передать благодарность родителям. Вот так.

В моей памяти, увы, осталась только фамилия солдата, а жаль. Понятно, что его родственники вряд ли прочитают этот рассказ. Но хорошо бы написать и имя, и отчество. Человек заслужил такую память.

А вениками мы пользовались до следующей осени, почти год. Спасибо тебе, солдат Салахов.

1977 год

Отпуск. Это замечательное мероприятие ежегодно случалось с каждым офицером и прапорщиком. Отменить его не мог никто. Только чрезвычайные обстоятельства могли повлиять на время отпуска.

Естественно, все мероприятия в армии планируются заранее. Только внезапные проверки нельзя было предугадать. Однако, в те времена понятие «внезапная» было достаточно условным. Проверки, как правило, вносились в планы боевой подготовки дивизии, армии и Главного штаба РВСН. А уж какими путями узнавали о них нижестоящие командиры, можно только догадываться.

Было и еще одно обстоятельство, влиявшее на время проведения отпуска.

«Солнце жарит и палит, едет в отпуск замполит. Слякоть, дождь и непогода, едет в отпуск зам комвзвода».

Это крылатое выражение я узнал еще в детстве. Услышать его можно было от каждого офицера, я услышал это от своего отца. А когда сам начал служить, понял, что это действительно так.

Мой первый отпуск пришелся на позднюю осень 1973 года. А в 1974 году я поехал в отпуск в январе. Молодой начальник двигательного отделения 1 батареи, я только сдал на допуск к самостоятельной работе, заступил на дежурство и сразу после смены ушел в отпуск. Так было принято.

А в начале 1976 года, через несколько месяцев после того, как стал командиром батареи, сразу ушел в отпуск как самый молодой комбат. У каждой категории должностных лиц был свой график отпусков. И каждый командир старался максимально точно выполнять этот график. Я, как молодой офицер, принимал это как должное. И когда сам стал комбатом, тоже планировал отпуска своих офицеров. Хотя на график отпусков влияло и то, когда в отпуск уходят офицеры других батарей. Командир дивизиона не мог допустить, чтобы в отпуск одновременно ушли, например, все 4 начальника стартового (или другого) отделения.

Штаб дивизиона собирал от комбатов предложения, анализировал их, а потом выдавал нам, комбатам, рекомендации по корректировке.

Как получилось, что в 1977 году мой отпуск был запланирован на июль, я не знаю. Тем не менее, когда я узнал об этом, я очень обрадовался. Отпуск летом, с детишками на море… Увы, мечты остались мечтами.

Я уже купил билеты на самолет, получив отпускные документы чуть раньше, написал в «отпускной тетрадке» задание всем офицерам, провел небольшое совещание перед вечерним разводом, как меня вызвали к командиру полка. «Отпускная тетрадка» так я назвал тетрадь, в которой перед отпуском ставил задачи каждому офицеру батареи. Кто из комбатов – Косарев или Глазачев, научили меня так делать, сейчас уже не помню. Но и впоследствии я так делал неоднократно. Как говорил один из знакомых замполитов «самая острая память – тупой карандаш». Это, пожалуй, единственное выражение политработников, которое стоит того, чтобы выполнять.

Командир полка подполковник Соколых пришел после Абаева. И завоевать хоть малейшую симпатию у подчиненных, как это ни прискорбно, ему не удалось.

Едва я зашел в кабинет и доложил, на меня обрушился такой поток негатива, как будто я – главный виновник всего плохого, что есть в полку. И о чем я, кроме своего благополучия, думаю, если мог позволить себе отпуск вообще, а перед показными занятиями и годовым регламентом, в частности. И как это я спланировал отпуск (а то, что это планировал командир дивизиона, неважно). А когда я сказал, сдуру, что у меня уже и билеты куплены, это было не просто каплей, а ушатом на голову. Тут я услышал, что и ПНШ по строевой, выдавший проездные, такой-же негодяй, как я, и что в Таллин я ездил незаконно. Дальше я понял, что надо молча выслушать все до конца, и даже разбавлять речь командира только тихим «виноват» не стоит.

Наконец Соколых замолчал, глядя на меня, как на врага народа. Я, не оправдываясь, сказал, что, если он разрешит, я готов вернуться из отпуска дней на десять раньше, чтобы успеть все, что еще не сделано, доработать.

Оказалось, что кроме меня командир полка, чуть позже, вызвал и командира дивизиона. Подполковник Панов Виталий Андреевич, толковый и опытный командир дивизиона, относился ко мне очень хорошо. Он, естественно, знал и про регламент, и про показные занятия, и про то, что все уже готово и волноваться не стоит. Когда он вошел в кабинет, я понял, что это из-за меня. Соколых приказал мне выйти.

Можно только представить, что он говорил Панову. Через несколько минут дверь кабинета открылась, и Панов сказал, чтобы я вошел. Командир полка, не меняя «грозного» выражения лица, сказал, что в отпуск он меня отпускает, но приехать надо на неделю раньше. Я сказал «есть» и, спросив разрешения, вышел. Дождавшись у входа в штаб Панова, я сказал, что, если надо, я могу сдать билеты и не ехать. Виталий Андреевич махнул рукой, вполголоса невнятно буркнул «пошел он…» и мы пошли к штабу дивизиона. Вечерний развод уже прошел. Перед штабом он сказал мне подождать. Я закурил, а Панов вошел в штаб. Через несколько минут он вышел, пригласил меня в свою машину, и мы поехали домой. По дороге говорили обо всем, кроме разговора с командиром полка. А на следующий день мы уже ехали в Таллин.

Показные занятия, о которых говорил командир полка, проводились в связи с проведением годового регламента на вооружении и технике: одного из важнейших мероприятий Плана Боевой подготовки. Перед каждым годовым регламентом в полку проводились показные занятия. Как правило их проводили на той батарее, которая начинала регламент. А в 1977 году это была моя, первая батарея.

Мне исключительно повезло. В 1976 году, будучи заместителем командира четвертой батареи я готовил и проводил такое мероприятие. И новый главный инженер полка майор Краснолуцкий Анатолий Валентинович это тоже учитывал. В 1976 году он был главным инженером нашего дивизиона. Мы тогда хорошо подготовились и провели показные занятия и регламент. И в 1977 году он не сомневался, что я, имея такой хороший опыт, смогу провести показные занятия.

Кроме того, у меня были очень опытные офицеры. Мой заместитель Валя Степанов, был на год старше меня. Да и начальники отделений были «палец в рот не клади». Только начальник двигательного отделения, двухгодичник, не имел опыта. Но он был толковым и работящим офицером.

Главным инженером дивизиона был майор Лев Исаевич Нови. Я до сих пор хорошо помню этого человека. Он прекрасно знал всю технику батареи, был очень интеллигентным человеком. Мы с ним сразу «сошлись», прекрасно ладили и никогда не было недопонимания. Он очень уважал меня, молодого комбата, и наши отношения иногда выходили за пределы «служебных».

Немногие комбаты могли сказать, что предлагали Льву Исаевичу «принять по сотке» после, например, работ на старте в субботу, в парково-хозяйственный день. «Запанибрата» мы, естественно, никогда не были, но мне было приятно, когда он называл меня «Володя» и рассказывал разные прибаутки про службу в авиации, откуда он, «по велению Партии» стал ракетчиком. А когда, через три года, мы случайно встретились в поезде, оба были этому очень рады и прекрасно отметили эту случайную встречу.

Сейчас, через много лет после увольнения, я вспоминаю, что не было ни одного офицера службы вооружения, которые бы были «арапами», крикунами или неуважительно относились к другим. Никогда, ни один зам. по вооружению не требовал «сократить время проведения работ», «экономить ГСМ и расходные материалы» и тому подобное. Естественно, если солдаты выбрасывали банки с остатками смазки или выливали на землю отработку, начальник этих солдат получал «по полной». Но все мероприятия по службе вооружения всегда были толково спланированы, подготовлены и проводились в срок.

Офицеры 23 гвардейской ордена Ленина Краснознамённой Орловско-Берлинской ракетной дивизии на сборах. В центре – командир дивизии генерал-майор Орехов Л. В.

Показные занятия мы начали готовить заранее. Уже в июне 1977 года было готово все оборудование регламентных постов. Поскольку на показных занятиях должны были присутствовать не только офицеры нашего полка, но и руководство других полков, их подготовку контролировали офицеры службы вооружения дивизии. А заместителем командира дивизии по вооружению, тогда мы обычно говорили «главный инженер дивизии», был полковник Ярулин. Сейчас, конечно, трудно вспомнить все подробности. Но я точно знаю, что замечания, которые я, наверняка, получил от полковника Ярулина, были сделаны так, как будто это были слова отца к сыну, по-доброму, как слова старшего и более опытного товарища.

Выру. Танк в 1 дивизионе. Третий слева полковник Ярулин Мулланур Газизович, пятый слева полковник Мороз Виталий Васильевич.

Так случилось, что через пять лет после этих показных занятий я принял дивизион, начальником подвижного командного пункта которого был старший лейтенант Газинур Мулланурович Ярулин. И я сразу спросил, не его ли отец был главным инженером дивизии в Валге. А получив утвердительный ответ, сказал, что у меня только хорошие воспоминания о нескольких встречах с этим человеком. А недавно Газинур Мулланурович прислал мне две фотографии с вопросом, не узнаю-ли я кого- нибудь. Конечно, я сразу узнал командира дивизии полковника Мороз Виталия Васильевича. А ещё я сказал, что третьего слева офицера я видел несколько раз, но кто это – не помню.

Я не лукавлю. Но если я видел человека всего несколько раз, да еще столько лет назад, узнать сразу невозможно. И то, что я его видел, как и то, что этот человек оставил отличное впечатление, это совершенно точно. Этим человеком был главный инженер дивизии полковник Ярулин.

Все три недели того отпуска прошли в ожидании раннего отъезда. Купить в июле билет на самолет из Одессы было весьма проблематично. Пришлось несколько раз вместо пляжа ездить в центр города, в кассу Аэрофлота. Опять ехал один. А когда приехал узнал плохую новость.

Буквально накануне по указанию начальника третьего отделения капитана Романова солдат нес «ведро бензина Б-70 в убежище»?! Там было темно, и «чтобы осветить пространство, солдат зажег спичку». Вспыхнувший бензин обжег солдату руки и лицо (как вообще остался жив?).

Больше всех меня «позорил» зам. командира дивизиона капитан Тарасов. Службу мы начинали вместе, в 1972 году.

У него я принял отделение, затем батарею. А тут, кроме «упоения властью» ничего не услышал. «Как ты мог уйти в отпуск… как мог допустить… почему… где твоя партийная совесть» и многое другое. А в заключении этой «воспитательной беседы» слова, которые меня не просто удивили, а поразили.

Мне должны были присвоить звание «старший лейтенант» еще в мае 1974 года. Но ПНШ полка по кадрам было лень писать представление одному, написал вместе со всеми, к августу. А в 1977 году документы на звание «капитан» к моему возвращению из отпуска еще не были отправлены. И вот этот «начальник» сказал, что «теперь капитана тебе ждать долго».

Я до этого молчал, что спорить с дураком. Но эта фраза меня возмутила. Когда Тарасов остановился после фразы про звание, я просто сказал: «Пошел ты на…» – вышел из кабинета и хлопнул дверью.

Хотя звание «капитан» мне и задержали до ноября, присвоению мы были очень рады. А потом был 1978 год: нас сняли с дежурства, мы сдавали технику, отправляли солдат в другие части…

А с Пановым, Нови и другими Офицерами и в Раквере, и в Выру служить было отлично. И показные занятия по регламенту я тоже проводил. И хорошие учителя такие, как полковник Ярулин и подполковник Краснолуцкий, запомнились на всю жизнь.

Регламент

Мне исключительно повезло. В конце июля 1972 года мы с моим институтским другом Славой Сагайдак из Одессы поехали в Смоленск, где находился, как я узнал позже, штаб Ракетной армии. Мы и предполагать не могли, куда занесет нас судьба.

Из Смоленска мы поехали в Ригу, где пробыли почти сутки. Затем приехали в небольшой городок, стоящий на границе Латвии, где он назывался Валка, и Эстонии, где имя ему было Валга. В Валге находился штаб 23-й гвардейской ракетной Орловско-Берлинской ордена Ленина Краснознаменной дивизии. Тут судьба нас развела. Слава поехал в Выру, а меня направили в Раквере, где дислоцировался 304 гвардейский Краснознаменный ракетный полк. Это сейчас можно найти в интернете все действительные наименования ракетных армий, дивизий и полков.

Тогда я знал только, что направляюсь в войсковую часть 14372. Много факторов повлияло на то, чтобы через год я понял, что хочу посвятить свою жизнь службе в армии. Но, главную роль тут сыграли, конечно, люди. Вокруг меня были такие хорошие люди, что я не представлял, как может быть по-другому. И продвижение по службе шло хорошо. Как иногда говорили, я был «дикорастущим лейтенантом».

Эстония, г. Выру, улица Кубия, д. 1. Наши 2 окна справа на 4 этаже

Когда весной 1978 года 304 полк сняли с боевого дежурства, командир дивизии генерал-майор Мороз Виталий Васильевич, который отлично меня знал, перевел меня в другой полк своей дивизии – в Выру. Мы с семьей уже привыкли к Эстонии, нам почти все нравилось. В конце июня 1978 года я приехал в полк. К этому времени многие офицеры из Раквере были переведены в Выру. Я представился командиру полка и его заместителям. Главным инженером полка был майор Краснолуцкий Анатолий Валентинович.

Я знал этого замечательного офицера еще с лейтенантских времен. Он учил меня, как начальника отделения, заместителя командира батареи и комбата. С улыбкой Анатолий Валентинович встретил меня на пороге своего кабинета. Мы несколько минут поговорили, а в конце разговора он подвел итог: «Давайте, Владимир Витальевич, сделаем все, как было у нас. Тут многие вопросы решаются из рук вон плохо, да и проверку Главкома они завалили. Надо поднимать полк.» То, что полк получил двойку на проверке Главкома, я знал. «Будем поднимать, Анатолий Валентинович,» -ответил я. Уже когда я уходил, Краснолуцкий сказал: «Да, кстати, у Вас идет регламент боезапаса, там сейчас Шлыков зашивается.»