Читать онлайн Практическая мудрость бесплатно

1. Потребность в мудрости

ы испытываем все большее разочарование в институтах, от которых зависим. Мы уже не можем доверять им: они не оправдывают наших надежд и не дают того, что нам нужно.

Это относится к школам, где наших детей учат не так, как, по нашим представлениям, это следовало бы делать. К врачам, похоже, слишком занятым, чтобы уделять нам достаточно времени, проявлять внимание и заботу, в которых мы так нуждаемся. К банкам, которые не управляют нашими активами должным образом, и к рейтинговым агентствам, не способным дать точную оценку инвестиционных рисков. К судебной системе, для которой соответствие вынесенных решений общим нормам, кажется, куда более важно, чем осуществление правосудия. Это относится и к нашей работе, где мы выполняем планы, достигаем целей и управляем системами, но утрачиваем ощущение смысла – того главного, ради чего когда-то посвятили себя именно этой профессии.

Если бы неудовлетворенность испытывали только пациенты, клиенты и учащиеся, было бы легко обвинить медиков, юристов и учителей в отсутствии желания, опыта и знаний, достаточных для того, чтобы выполнять свою работу как следует. Но дело в том, что разочарование первых совершенно естественным образом дополняется недовольством вторых. Большинство докторов хотят заниматься врачебной практикой добросовестно – что называется, «как положено». Но они чувствуют себя беспомощными, когда потребности и желания их пациентов вступают в противоречие с изматывающими требованиями страховых компаний. Врачи вынуждены зарабатывать достаточно для оплаты страхования от врачебной ошибки; им приходится ограничивать прием одного пациента семью минутами; при всем том надо быть в курсе развития последних тенденций в своей области медицины.

Большинство учителей искренне стремятся давать детям основы знаний и в то же время открывать перед ними перспективы самообразования. Но это плохо сочетается с главной задачей школьника – правильно отвечать на вопросы стандартных тестов, не укладывается в предписанные методики преподавания и никак не вяжется с постоянно растущей горой бумажной работы.

В итоге удовлетворения не испытывает никто: ни профессионалы, ни их клиенты.

Как же исправить положение?

Обычно мы используем один из двух инструментов. Первый – создание набора правил и административных механизмов. Правила разъясняют, что и как делать; администрирование дает возможность контролировать исполнение. Второй способ – создание набора стимулов, которые складываются в систему вознаграждения за хорошую работу. Первый путь – тщательно простроенных правил, процедур и жесткого контроля над их исполнением – предполагает, что даже людям, стремящимся исполнять свои обязанности должным образом, следует разъяснять, как это делать. Второй же подразумевает, что никто не станет работать как следует, не имея для этого стимулов.

Правила и стимулы. Кнут и пряник. А нельзя ли как-нибудь по-другому?

Нет сомнений: продуманные правила и все более результативные способы стимулирования играют важную роль при попытках совершенствования любых институтов. Если, к примеру, сокращая стоимость медицинской помощи, вы хотите одновременно повысить ее качество, то глупо поощрять врачей за процедур. И если вы стремитесь удержать банки от глупых и рискованных операций с деньгами вкладчиков, то это просто сумасшествие – позволять банкирам в то же самое время заниматься какими угодно биржевыми спекуляциями с использованием заемных средств, пребывая в полной уверенности: в случае чего правительство поможет им выпутаться.

Однако, опираясь только на правила и стимулы, можно упустить из виду нечто весьма существенное. Книга, которую вы держите в руках, как раз о том, что представляет собой это «нечто», то, что Аристотель[1], будучи классическим философом, называл (он использовал термин – «фронезис»). Утрата этой составляющей делает самые продуманные правила, самый жесткий контроль и самые мощные стимулы недостаточными для решения проблем, с которыми мы сталкиваемся.

Термин «практическая мудрость» звучит для современного уха как оксюморон[2]. Мудрость для нас – нечто противоположное практичности, нечто из области абстракций, высоких материй – таких как «благо», «истина», «путь» и тому подобные вещи. Мы склонны думать, что мудрость – удел ученых мужей, эдаких гуру, раввинов и прочих наставников – седобородых волшебников вроде Дамблдора из книг про Гарри Поттера. Учитель Аристотеля, Платон, кстати, разделял такой взгляд и считал, что мудрость теоретична, абстрактна и даруется только избранным. Однако Аристотель с ним не согласился. Он полагал, что наша повседневная жизнь – социальная практика, если можно так выразиться, – постоянно требует выбора: до какой степени быть лояльным по отношению друг к другу; как оставаться справедливым; каким образом противостоять опасности, когда и в какой форме проявлять гнев. А верным этот выбор может быть лишь тогда, когда он определен практической мудростью.

Например, в том, что касается гнева, центральным вопросом для Аристотеля были не общие рассуждения на тему того, хорошо это или плохо – гневаться, и не абстрактный вопрос о том, какова вообще природа добра. Главную проблему он видел в том, как конкретно поступать в конкретных обстоятельствах: на кого злиться, как долго, каким образом и с какой целью[3]. Мудрость, необходимая для ответа на подобные вопросы и последующих правильных действий, носит именно практический, а не теоретический характер. Она связана с нашей способностью осознать ситуацию; испытать в отношении нее соответствующие чувства или желания; определить, чтó в такой ситуации будет уместным, и поступить соответствующим образом.

Аристотель развил идею практической мудрости в своей классической работе «Никомахова этика». По Аристотелю, главное в этике – не формирование общих моральных правил и следование им. Этика занимается изучением конкретных взаимодействий между людьми: как быть хорошим другом, семьянином, врачом, солдатом, гражданином или государственным деятелем, а значит – как правильно поступать в конкретных обстоятельствах, по отношению к конкретному человеку в конкретное время. Вот что такое практическая мудрость. «Этика» Аристотеля не есть набор абстрактных рассуждений о благе или «правильном» поведении. Она рассматривает то, чему нужно научиться, чтобы преуспевать в делах и процветать; требует выработать в себе определенные черты характера – лояльность, самообладание, смелость, справедливость, великодушие, кротость, дружелюбие, правдивость (сегодня к этому списку следует добавить толерантность, прямоту, открытость, добросовестность и человечность). Аристотель называет эти черты характера («арете»), что обычно переводится как «добродетели». Но главная добродетель, лежащая в основе его этики, – практическая мудрость. Ни одна из перечисленных выше черт не может существовать без нее.

Почему «мудрость»? Почему «практическая»? Почему не просто набор правил, которым стоит следовать?

Большинство людей смогли убедиться на собственном опыте, что правила «работают» только до определенного момента. Правила не способны подсказать, как толковать то или иное событие и как увязать противоположности в каждом конкретном случае, – а ведь сталкиваться с этим приходится едва ли не ежедневно. Взять, к примеру, врача: он, конечно же, обучен тому, как по всем правилам лечить людей, но ему приходится постоянно решать и другие, не менее сложные вопросы. Как, например, найти баланс между уважением к праву пациента принимать решение и знанием, что больной вряд ли может объективно судить о том, что ему нужно? Как сделать выбор между сопереживанием пациенту и отстраненностью, необходимой для здравого взгляда на ситуацию? Как увязать желание уделять каждому больному больше времени, внимания и участия с необходимостью принимать ежедневно столько пациентов, чтобы можно было сохранять платежеспособность своего кабинета или клиники? Как, наконец, уравновесить желание сказать пациенту правду, какой бы тяжкой она ни была, со стремлением быть добрым?

Учителя, пытающиеся и учить, и побуждать к самообразованию, юристы, стремящиеся дать полезный совет и служить правосудию, – все они мучаются выбором не между «правильным» и «неправильным». Они постоянно выбирают между правильными вещами, которые тем не менее противоречат друг другу, между хорошим и лучшим, а иногда – между плохим и худшим. Хороший врач должен быть честным со своими пациентами – и добрым с ними, уметь вселять в больных надежду, что они вынесут самые сложные процедуры, самое тяжелое лечение. Но в процессе эти цели могут противоречить друг другу, и тогда врачу приходится решать – быть честным или добрым, а точнее – находить баланс между честностью и добротой, подходящий для конкретного пациента, который находится перед ним в эту минуту.

Для затруднений такого рода не существует общих решений на все случаи жизни. Хорошие правила могут оказаться полезным инструментом, когда мы пытаемся определиться с целями, но в них никогда не будет достаточно нюансов, чтобы руководствоваться ими в любой ситуации. Аристотель считал, что поиск баланса требует мудрости и что абстрактная, беспредметная мудрость тут не годится. Она должна быть практической, поскольку проблемы, с которыми мы сталкиваемся, связаны с повседневной деятельностью. Это не разбор гипотетических ситуаций в университетских курсах этики. Это реальные затруднения, разрешать которые необходимо каждому практику, чтобы хорошо делать свою работу. Практическая мудрость – не размышления о том, как должен действовать кто-то другой в какой-то возможной ситуации. Она касается того, что делать лично вам – прямо здесь и прямо сейчас, вот c этим именно персонажем. Человек, обладающий практической мудростью, не просто размышляет о том, что нужно делать, – он делает это.

Действовать мудро – значит руководствоваться настоящими, истинными целями и задачами, лежащими в основе каждой конкретной деятельности. Аристотель использовал для обозначения таких целей термин «» (предназначение, цель – «телос»). «Телос» преподавания заключается в обучении студентов; «телос» врачевания – в укреплении здоровья и облегчении страданий; «телос» юридической деятельности – в служении правосудию. У каждой профессии – от банковского дела до социальной работы – есть свой «телос», и настоящих успехов добиваются те, кто способен верно определить его и неотступно следовать ему.

Итак, хороший практик руководствуется в своей деятельности стремлением к «телосу». Но перевод общих целей в конкретные действия требует практической мудрости. Люди, обладающие такой мудростью, понимают, что у каждой социальной или деловой роли – друга, родителя, врача – есть «телос», и руководствуются именно им. Они стремятся поступать должным образом не ради денежного вознаграждения или из страха наказания, но потому, что этого требует предназначение по-настоящему хорошего учителя или врача.

Но одного стремления недостаточно. Недаром говорят, что благими намерениями вымощена дорога в ад. Трансформация целей в действия требует знаний и опыта. Ответ на вопрос «Что я должен делать?» почти всегда зависит от особенностей ситуации. Друзья, врачи, учителя и родители – все должны понимать, что думают и чувствуют другие люди, представлять последствия своих действий и улавливать разницу между возможным и идеальным. Практическая мудрость сродни умению, которое необходимо мастеру, чтобы построить лодку или дом, а джазовому музыканту – чтобы импровизировать. Но она не сводится к техническим или артистическим навыкам. Это, скорее, личный нравственный опыт, навык, дающий возможность понять, как взаимодействовать с окружающими в повседневной жизни.

Таким образом, практическая мудрость сочетает в себе стремление к цели и умение ее достичь. Умение без желания достичь истинной цели той или иной деятельности может привести к безжалостной манипуляции людьми, к преследованию не общих, а исключительно собственных интересов. Но и стремление, не подкрепленное умением, ведет к бесплодным порывам: мы видим, как зачастую те, кто «хочет как лучше», оставляют ситуацию в состоянии худшем, чем она была до их вмешательства.

Как же обрести практическую мудрость? Для этого не существует готовых рецептов, формул или набора техник. Навыки приходят с опытом, как и ответственное отношение к тем целям, которые ставит перед нами наша деятельность. Вот почему именно с опытом мы ассоциируем мудрость.

Но не всякий опыт работает на формирование практической мудрости и подпитывает ее развитие. Есть и такой, который разъедает ее. И вот тут Аристотель обращает наше внимание на критически важный момент: практическая мудрость и присущие ей черты характера должны культивироваться теми сообществами и институтами, в которых мы живем и трудимся. Он написал «Этику» не просто ради того, чтобы подчеркнуть важность практической мудрости для жизни общества, но призывая граждан и государственных деятелей Афин создавать институты, которые воодушевляли бы людей на овладение ею.

Столкнувшись с сегодняшними реалиями, Аристотель и нас призвал бы задуматься над тем, не препятствуют ли современные институты культивированию мудрости, добытой практиками. Не обесценивают ли ее, не отбивают ли охоту к ней? И если это так, то что необходимо сделать, чтобы восполнить ее дефицит?

Аристотелю было бы трудно представить сложность и размах современных институтов, но он бы сразу указал на ключевую проблему, которой и посвящена эта книга. Правила и стимулы, на которые опираются современные структуры – государственные, общественные и деловые – в погоне за эффективностью, прозрачностью, прибыльностью и высокой производительностью, не могут заменить практическую мудрость, не способны поощрять и культивировать ее. На самом деле часто случается так, что правила и стимулы ее буквально вытравливают.

Работа под влиянием стимулов – вовсе не то же самое, что работа ради достижения «телоса» деятельности. Хороший врач стремится назначить необходимое лечение и знает, как адаптировать его к конкретному пациенту с конкретным набором проблем, историей и жизненными обстоятельствами. Если платить врачу за каждую оказанную услугу, у него появится соблазн назначать пациентам излишние процедуры. Если же, напротив, выплачивать врачу бонусы за то, что он обходится минимумом назначений, он и лечить будет по минимуму. Так, увы, можно приучить врача принимать те решения, к которым его подталкивают стимулы. Мы же стремимся к тому, чтобы врачи, опираясь на добрую волю и опыт, назначали необходимое количество процедур – и поступали так именно потому, что это , а не потому, что им это выгодно. Но так врачи будут действовать только в том случае, если они понимают и принимают истинные цели («телос») медицины и знают, как данных целей достичь. Стимулы, даже самые мощные, мало помогают в этом; более того, нередко они смещают фокус, а иногда и подменяют собой настоящую цель.

Даже от банкиров мы хотим, чтобы они поступали должным образом, – просто потому, что, поступая должным образом, они работают в интересах вкладчиков, которые держат свои деньги на депозитах, и заемщиков, доверивших банкам обслуживание своих ипотечных кредитов. Наша уверенность в банках зиждется на нашем доверии к банкирам. Если бы мы согласились с тем, что единственная цель банковской деятельности – делать деньги, у нас не было бы оснований упрекать банкиров в жадности. Мы называли бы их не «жадными», а «эффективными».

Нам действительно нужны правила, чтобы регулировать поведение людей, не обладающих мудростью. Одна из причин недавнего финансового кризиса заключается именно в том, что слишком мягкие и неточно прописанные правила позволили ловким дельцам полностью выйти из-под контроля. С другой стороны, хотя жесткие правила и нормы необходимы, они все же являются лишь бледными суррогатами мудрости. Аристотель сказал бы: правила нужны нам, чтобы защититься от катастроф. В то же время опора на одни только правила гарантированно порождает посредственность, и тогда по-настоящему мотивированные люди оказываются вне закона, становятся нарушителями правил, вынужденными ради достижения совершенства вести едва ли не партизанскую войну. А мудрость оказывается невостребованной.

Эта книга – о том, что нам пора на практике становиться мудрыми, о важности общественно-политических, законодательных, юридических и социальных изменений, без которых мы не сумеем этого достичь. Мы можем заимствовать некоторые фундаментальные идеи у Аристотеля. Но мы должны пойти гораздо дальше, если намерены понять, насколько актуальна практическая мудрость сегодня и какие испытания ждут ее адептов.

Нам нужно осмыслить: что, собственно, представляет собой практическая мудрость в современном контексте, зачем она нам нужна и что потребуется от нас для ее обретения.

Мы должны с помощью представлений современной психологии осознать, что практическая мудрость – не привилегия волшебников и мудрецов. Она доступна каждому из нас. Мы «рождены, чтобы стать мудрыми». И эту нашу способность можно тренировать.

Нам предстоит понять, как стремление усовершенствовать здравоохранение, образование и защиту прав граждан, опираясь исключительно на строгие правила, жесткие нормы и разнообразные стимулы, ведет к вымыванию мудрости, накопленной специалистами-практиками. Той мудрости, без которой улучшить ситуацию в перечисленных выше сферах просто невозможно и с которой реформаторы, прикрываясь благими намерениями, зачастую ведут своего рода необъявленную войну.

Мы должны точно понять, что вытеснение практической мудрости не является неизбежным. Ему вполне можно сопротивляться. Существует множество «коварных нарушителей правил», пытающихся найти пути применения практической мудрости в своих организациях, активно этому препятствующих. Становится все больше тех, кто пытается изменить положение дел, реформировать деятельность институтов – как в области подготовки специалистов, так и в плане самого стиля их работы, – с тем чтобы культивировать и поддерживать практическую мудрость, а не разрушать ее.

И наконец, опять-таки опираясь на исследования в области психологии, мы должны осознать: культивирование мудрости есть не только благо для общества, но, как утверждал Аристотель, ключ к нашему собственному счастью. Быть мудрыми – не просто наш долг. Это наше стремление, реализация которого даст нам возможность процветать и жить достойно.

Главная цель нашей книги – напомнить о давно известных достоинствах практической мудрости, которые ныне часто забывают; понять, почему Аристотель характеризует ее как главную добродетель, позволяющую процветать как отдельным людям, так и обществу в целом. Сегодня об этом почти не говорят в учебных заведениях, изредка упоминают в книгах о счастье или искусстве достойной жизни, и никогда – в публичных дебатах о том, как совершенствовать и реформировать наше здравоохранение и образование, правовые и финансовые институты. Мы хотим сделать практическую мудрость предметом широкого публичного обсуждения, потому что она играет важнейшую роль в том, чтобы наша профессиональная деятельность и наша жизнь приносили пользу и удовлетворение.

Слишком часто мы ставим тем, кто обеспечивает наше здоровье, образование, безопасность, жесткий диагноз: эти люди не заботятся о результатах своей работы; они достойны порицания за то, что их интересуют только деньги, статус, власть. Но если жадность, поиск выгоды и жажда славы – это все, что греет людей, то у нас, похоже, есть только два способа заставить их работать: создать либо правила, соблюдение которых вынудит их трудиться производительнее, либо стимулы для лучшей работы. Не случайно поэтому основные меры по выходу из недавнего финансового кризиса[4] были сфокусированы на усилении регулирования с целью предотвратить ненадлежащее поведение и на создании стимулов, побуждающих банкиров и брокеров в большей степени учитывать интересы общества.

Естественно также, что мы рассчитываем улучшить преподавание, требуя от учителей следования заданным образовательным программам, привязанным к стандартизированным тестам, но в то же время наказывая или вознаграждая их за успеваемость их подопечных. И мы вправе рассчитывать на более качественное и менее дорогостоящее медицинское обслуживание, если платим врачам за результаты лечения пациентов, а не за собственно медицинские процедуры.

Правила и стимулы – неизбежный и необходимый элемент нашей социальной и политической жизни: банковский кризис был бы гораздо менее серьезным, если бы правила, введенные после Великой депрессии[5], не были в 1970-е годы отменены, а ныне существующие как следует исполнялись[6]. Однако, при всей важности правил и стимулов, в дебатах, сосредоточенных только на том, как сочетать эти два механизма, упускается нечто весьма важное: добросовестная работа, на которую большинство специалистов настроены и которой ожидают от них их клиенты, требует практической мудрости. Правила и стимулы могут подстегнуть тех, кто не слишком озабочен качеством своего труда, – хотя и не сделают этих людей умнее и лучше. Но сосредоточив свое внимание на тех, кто добросовестно работать не намерен (именно их призваны активизировать как правила, так и стимулы), мы упускаем из виду других, которые хотят и могут работать как следует, стремятся делать нужные и правильные вещи, но кому не хватает практической мудрости, чтобы сделать их хорошо. Правила и стимулы не дадут этим людям той нравственной силы и доброй воли, в которых они на самом деле нуждаются. Более того, правила способны свести на нет любое умение, а стимулы – изменить стремления до неузнаваемости.

Аристотель называл людей, наделенных практической мудростью, («фровнэма» – нравственными, духовными). Наши бабушки и дедушки назвали бы их добропорядочными. Эта книга – размышление о том, что такое практическая мудрость и почему мы нуждаемся в ней. О том, как ее культивировать и что ей угрожает. О том, как мы можем возродить ее, способствовать ее развитию и тем самым исправить и усовершенствовать те институты и структуры, которые сегодня доставляют нам столько неприятностей.

И еще о том, почему практическая мудрость – это ключ к счастью.

юк (мы не знаем его фамилии) работает уборщиком в крупной клинической больнице. В интервью социологам, изучавшим, как люди организуют свою работу, Люк рассказал об инциденте в палате юного пациента, находившегося в коматозном состоянии. Люку пришлось сделать уборку дважды: отец пациента, который практически не смыкал глаз в течение нескольких месяцев, сидя у постели сына, не заметил, что уборка уже сделана, и набросился на уборщика. В ответ на это Люк, извинившись, повторил уборку. Снисходительно и любезно.

.

. Исходя из должностной инструкции, Люк мог бы работать на обувной фабрике или в морге, но не в больнице. Для него было бы проще объяснить, что он уже убрал в комнате, либо, если, например, отец пациента не успокаивается, обратиться за поддержкой к своему начальству. Можно было вовсе проигнорировать претензии отца пациента и заниматься дальше своими делами. Наконец, Люк мог бы и сам вспылить!

. Их реальные действия – это зачастую работа, которую они сами на себя взвалили в стремлении к достижению общей цели лечебного учреждения: проявление заботы о пациентах. Еще один уборщик, Майк, рассказал психологам, что как-то раз прекратил протирать шваброй пол в коридоре, поскольку г-н Джонс, выздоравливающий после серьезной операции, встал с постели и прохаживался по этому коридору. Чарлэйн вспомнила, как однажды проигнорировала указания своего начальника и не стала пылесосить диван для посетителей, потому что на нем дремали родственники кого-то из больных. Эти уборщики в своей работе преследовали общую цель больницы – заботу о пациентах. Они ведь не просто убирают, они убирают в больнице! Они понимали, что их работа важна для учреждения, цель которого – забота о здоровье пациентов и их благополучии. Поэтому, когда Люк столкнулся с рассерженным отцом юноши и должен был решить, как ему поступить, он не заглядывал в должностную инструкцию, где изложен круг его обязанностей, – ведь там ничего не говорится о подобных ситуациях. Он руководствовался общей целью деятельности больницы. И эту цель Люк определил для себя сам.

и способность того, как, с точки зрения морали и нравственности, следует поступать в конкретных обстоятельствах. Основа практической мудрости – размышление и различение нюансов. Судья Форер, излагая ход своих рассуждений по поводу дела Майкла, говорит: «Хороший судья, публично защищая свои решения, должен применять это постоянно, как, например, в случае с Майклом, когда закон требовал, чтобы судья объяснил, почему отходит от рекомендованного наказания».

отца и сына в нелегкий момент их жизни? А справедливость может подождать до лучших времен». Люк постарался понять, как ему действовать: спокойно объяснить отцу, что разделяет его боль и понимает его? А может, предложить сесть и обсудить проблему? Люк решил не подливать масла в огонь. С практической точки зрения самый лучший выход из этой ситуации – еще раз убрать комнату. Пусть отец думает, что совершил нечто полезное для своего сына. Люк проявил умение реагировать великодушно и красиво.

. «Человек, обладающий практической мудростью, – утверждал Аристотель, – должен принять к сведению частности». Конкретные факты являются отправными точками для нашего познания цели действий, и потому, чтобы рассудить и сделать правильный выбор, надо иметь представление о конкретных фактах[10].

3. Поиск компромисса: почему мудрость практична

аша жизнь определяется правилами. Административные нормативные акты предписывают, как строить отношения и исполнять свои обязанности, работая в весьма сложных организациях, доминирующих в нашем современном мире. Нормы морали определяют, что значит вести себя этично. Далее следуют правила, вытекающие из законов, которые издает правительство, и кодексы – уголовный и гражданский, – устанавливающие наказание за нарушение этих законов.

Мы не можем жить без таких правил. Опора на них, а не на свободную волю человека, имеет глубокие корни. Еще создавая конституцию Американской республики, ее отцы-основатели понимали, что у них нет возможности полагаться на мудрость человека и его добродетели. «Что такое государство как таковое, если не величайшее из всех отражений человеческой природы? – вопрошает Джеймс Мэдисон в «Федералисте»[15]. – Если бы люди были ангелами, не потребовалось бы никаких государств и правительств». Джон Адамс в конституции штата Массачусетс 1780 года тоже выступает за «верховенство законов, а не людей»[16]. Действительно, располагая тщательно проработанными законами вкупе с конституционной системой сдержек и противовесов, мы меньше зависим от того, чтобы наши публичные политики были поистине государственными деятелями, а граждане – сплошь исполненными мудрости. Система мудрых законов позволяет свести к минимуму потребность в мудрых людях.

Член Верховного суда США Бенджамин Кардозо[17] считал идеальной правовой системой такую, которая была бы «одновременно гибкой и подробной, учитывающей все детали, позволяющей предусмотреть справедливые и подобающие правила для любой возможной ситуации»[18]. Проблема тут только одна: правила без мудрости не работают. «Как бы ни были важны законы морали, идеал недостижим, – заключает Кардозо. – Жизнь слишком сложна, и человеческих сил для этого недостаточно». Возникновение законов повлекло за собой необходимость появления судей и судебных решений. Так же обстоит дело и с законами морали, которым мы следуем, – с той лишь разницей, что судьями в этом случае должны быть мы все.

Аристотель, наблюдая в Афинах IV века до н. э. за плотниками, сапожниками, кузнецами и кормчими, отмечал, что их работа не регулировалась правилами и не предполагала жестко заданных процедур. Материалы, с которыми они работали, были весьма разнообразны, и каждая практическая задача порождала новые проблемы. Аристотель считал, что решения, которые принимают ремесленники, работая в сфере материального, дают ключ к умению делать нравственный выбор, действуя в социуме. В частности, он был просто очарован тем, как каменщики на острове Лесбос использовали линейки. Обычно прямая линейка использовалась, чтобы измерять материалы перед резкой. Но когда нужно было вырезать из каменного массива колонны цилиндрической формы, линейка оказывалась бесполезной – с ее помощью невозможно было измерить длину окружности. Невозможно – если не согнуть линейку. Именно так и поступали каменщики, делая из проволоки гибкий измерительный инструмент – предшественник сегодняшней рулетки. С точки зрения Аристотеля, знание того, что нужно сделать с прямой линейкой, чтобы измерить окружность, и есть образчик настоящей практической мудрости.

Английская система общего права, на которой основана и американская правовая система, зиждется на такого рода гибкости. Она отвергает позицию, при которой намерение подсудимого и обстоятельства нарушения закона не имеют значения. Пустил ли человек стрелу в другого человека сознательно, или он стрелял в оленя, а стрела попала в человека, срикошетив от камня? В староевропейских судебных системах это не имело значения. Если вред был нанесен один и тот же, преступление считалось одним и тем же, и наказание, соответственно, назначалось одинаковое[19]. Английское общее право, а позднее и американская судебная система изменили положение вещей и провозгласили, что виновность в совершении преступления должна быть доказана неопровержимо[20]. И намерения, и мотивы преступления имеют значение, как и обстоятельства его совершения. Именно их приняла во внимание судья Форер, вынося решение по делу Майка, и нам нужны именно такие судьи. Наш здравый смысл выступает в защиту такого общего права.

Даже ребенок, разбивший фарфоровую тарелку, знает, что его намерения (которые могут находиться в спектре от «она сама соскользнула» или «я думал, она не бьется» до «я ненавижу эту еду» или «я хотел попасть Джонни в голову») имеют значение, – и они действительно иметь значение, когда родители выбирают наказание. И ребенок подсознательно чувствует то, что знаем мы все: как бы ни были важны законы и правила, они всегда требуют интерпретации при применении.

Иногда мы изменяем правила, чтобы от необходимости поступать так, как нужно. Особенно мастерски этим владеют адвокаты. Но каменщики Лесбоса сгибали линейку не затем, чтобы смошенничать или обмануть. Они поступали так, чтобы сделать дело как следует. Об этом и говорил Аристотель: чтобы работать и жить должным образом, мы должны знать, как, где и когда можно и нужно отойти от правил и «согнуть линейку».

Выбор сбалансированного решения

Любой, кто воспитывал ребенка, жил в семье, дружил, руководил людьми на рабочем месте или обслуживал клиентов, знает, что правила и принципы эффективны отнюдь не всегда. Жить без них невозможно, но не проходит и дня, чтобы мы не нарушали их, не делали бы исключения, не искали бы компромисс там, где они вступают в противоречие друг с другом. Нам удается справляться с этическими проблемами и затруднениями, то и дело встречающимися в повседневной жизни, поскольку наш выбор почти всегда подразумевает интерпретацию правил, поиск компромисса между конфликтующими принципами и намерениями, между лучшим и худшим.

Мы пытаемся балансировать. Аристотель называл такой баланс «средним» (), но не в смысле среднего арифметического, а подразумевая правильное взвешивание конкретных обстоятельств. И вычисляется это «среднее» не сложением и делением, но приданием правилам гибкости – так, как это делали каменщики Лесбоса.

Некоторые из наших повседневных компромиссов столь привычны, что мы не всегда воспринимаем их как выбор, не говоря уже об их этической подоплеке. Когда друг или подруга спрашивают нас: «Как я выгляжу?», мы ищем нечто среднее между стремлением «быть честным» и «быть добрым». Когда мы разуверяем в чем-то друга, будучи обеспокоены его благополучием, мы ищем баланс между лояльностью и заботой о нем. Забота о ребенке требует, чтобы мы указывали ему на ошибки – как иначе он научится поступать правильно? Но разве на ошибки и нужно указывать? Да, мы пытаемся удержать его от действий, способных причинить вред. И все же нам следует избегать чрезмерной опеки. Ребенку нужна свобода, чтобы, совершая ошибки, учиться быть ответственным и самостоятельным.

Главное в этом ежедневном поиске баланса – найти верное соотношение противоположностей. Нам то и дело приходится искать компромисс, интерпретировать принципы, цели и правила с учетом конкретного контекста. Иными словами, принимая важные решения, мы постоянно применяем практическую мудрость, доверяя себе – и другим – делать это. И нет причин для отказа от использования практической мудрости в гораздо более широком контексте.

Кто решает? Баланс между «спрашивать» и «отвечать»

Любой кодекс профессиональной этики ставит во главу угла интересы клиента. И это правильно: обслуживание пациентов, студентов, покупателей, заказчиков – первейший долг профессионала. Но во что следование данному принципу выливается на практике?

Когда молодой адвокат Уильям Саймон взялся за дело г-жи Джоунс, экономки старшего партнера некоей фирмы, он намеревался усердно защищать ее интересы. Джоунс имела собственный дом в пригороде Бостона, регулярно посещала церковь, будучи в свои шестьдесят пять лет уважаемым членом афроамериканского сообщества и представителем нижнего слоя среднего класса.

Ее автомобиль получил небольшое повреждение в результате несильного удара сзади – рядовое дорожное происшествие. Г-жа Джоунс остановилась, чтобы разобраться в ситуации, но виновница столкновения, белая женщина, скрылась с места происшествия, позвонила в полицию и сказала, что с места происшествия скрылась именно Джоунс.

Ни в чем не разобравшись, полиция позвонила г-же Джоунс. «Они отчитали ее как школьницу, – говорит Саймон. – Они обращались к ней, 65-летней женщине, по имени. А к заявительнице, которая была значительно моложе, более уважительно: г-жа Стрельски».

Стрельски в итоге отозвала свою претензию, но полиция настаивала на возбуждении дела против Джоунс за то, что она якобы покинула место происшествия[21]. Саймон же решил доказать, что г-жа Джоунс невиновна, а также выразить протест против унижения и несправедливости, которым она подверглась. Он собирался обвинить полицию в расизме на основании учиненного его доверительнице «унизительного перекрестного допроса». Но у Саймона не было судебного опыта, и он обратился к другу-юристу, эксперту по вопросам дорожных аварий.

Они встретились в углу зала судебных заседаний перед началом разбирательства. «Обвинить полицейских в расизме? – друг Саймона закатил глаза. Он знал, что полицейские и судья давным-давно знают друг друга, обмениваются информацией и у них полно общих интересов. – Если Джоунс проиграет – что маловероятно, но возможно, – она лишится водительских прав, будет оштрафована и даже, возможно, получит тюремный срок до шести месяцев. Не говоря уже о нервотрепке в ходе самого процесса».

Друг Саймона обсудил с прокурором возможность судебной сделки. При таком раскладе г-же Джоунс следовало заявить о применении (заявление об отказе оспаривать предъявленное обвинение). Тогда наказание ограничилось бы для нее шестью месяцами заключения условно, а с учетом того, что правонарушение являлось первым, судимость могла быть снята через год.

Но Саймона это не успокоило. «Она наняла меня, чтобы я защищал ее интересы. Признание вины лишит ее возможности защищаться и быть оправданной, – сказал он другу. – Я знаю, что у нее есть чувство собственного достоинства, она глубоко обижена этим обвинением и придает большое значение оправданию».

Тем не менее он рассказал о возможности сделки г-же Джоунс и ее духовнику, который находился там же, чтобы поддержать прихожанку и выступить в качестве свидетеля, дающего характеристику ответчику. Они говорили около десяти минут и в конечном счете обратились к Саймону за советом: «Вы же эксперт. За этим мы и обращаемся к адвокатам».

Саймон сказал г-же Джоунс, что не может принимать решение за нее. Потом он расписал на листе бумаги все «за» и «против», упомянув минусы в последнюю очередь, и, наконец, сказал: «Если вы примете их предложение, то, вероятно, у вас не будет никаких неприятных практических последствий, но и торжеством справедливости такой исход дела не станет». До этого момента Джоунс и священник, казалось, еще колебались, но последняя фраза возымела поистине драматический эффект. И они в один голос сказали: «Мы хотим справедливости».