Читать онлайн Эхо Миштар. Север и юг бесплатно

Иллюстрации на обложке и в блоке Илоны Шавлоховой

Карта на форзаце Анны Лужецкой (Aaerynn)

Леттеринг названия Нади Совы

Пролог

Шимра – большая, шумная столица, неласковая к чужеземцам, жестокая к простакам, как гордая аристократка из древнего рода ишмы. И лишь у самых окраин она скорей похожа на мечтательницу, скромную и тихую, особенно весной, когда в каждом дворе гибкие ветви чийны покрываются нежно-лиловыми цветами, и плывёт в тёплом воздухе томный, приторный аромат… В это время своенравная и спесивая Шимра встречает с радостью любых гостей.

Даже таких, как я, Дёран, бродячий певец и сказитель.

И пусть глаза у меня уже прозрачные, как у слепца, но видят всё пока ещё ясно. Дом Алаойша я нахожу почти сразу – почти, потому что он отчего-то стал ярко-синим, а год назад был жёлтым, как листья молодой клиппы. Видно, Фог опять за эксперименты взялась… Была б у меня такая ученица, я б давно семиструнку об голову ей разбил! Или, что вероятней, себе – своя-то голова ближе.

Но то я. Алаойш – терпеливый змей.

Третья ступенька на крыльце всё так же поскрипывает. Люди привычные, вроде меня, приноровились её переступать, чтоб не тревожить зазря Ору, старую хозяйскую псину, уже глуховатую и совсем слабую, но по-прежнему считающую долгом своим встречать гостей хриплым лаем. Сорок четыре года – давно вышел отмеренный ей срок, и скоро даже искусство Алаойша не сможет продлевать собачью жизнь.

Киморты не всесильны… и не вечны, кто б что ни говорил.

Дверь, по обыкновению, не заперта. Но только я её толкаю, как меня едва не оглушает грозный окрик:

– Фогарта! Да чтоб тебя!.. Фог, немедленно спускайся!

Отступаю, поправляя за спиной чехол с семистрункой – и улыбаюсь. Что ж, даже терпеливых змеев довести можно.

– Учитель, честное-честное слово, я больше не буду ходить одна в твою лабораторию!

– Фогарта, спускайся!

– Ну кто же знал, что тот хронометр нельзя трогать!

Из подвала валит дым.

Тихонько посмеиваясь, перекидываю семиструнку вперёд, распускаю чехол, трогаю струны… Алаойш вслушивается недоверчиво, а потом откидывает бисерную занавесь к дверному косяку и манит меня рукою, не отрывая взгляда от лесенки в покои Фог. Взгляд у него тревожный.

– Вовремя ты, – шепчет, чтоб ученица не услышала. – Смотри ведь, натворила чего-то, а теперь меня пускать не хочет. А мне тут думай – то ли она ошпарилась, то ли с испугу ревёт. Дёран, поговори с ней? Тебя она слушает.

– Отчего ж не поговорить, – киваю. Обхожу комнату и заглядываю в подвал. Дым щиплет глаза. – А что взорвалось-то, Алиш? – шепчу.

Алаойш отвечает не сразу и нехотя.

– Камень памяти делал. В прошлый раз мирцита мало взял, теперь – много.

– Камень памяти, значит.

Не нравится мне этот голос.

Подхожу к старинному другу и, встав на цыпочки, заглядываю ему в лицо. И ох как надеюсь ошибиться! Да только и в прошлый раз заметно было, что всё быстрей выцветает листвяная зелень в его глазах. А нынче они бледны, что талая вода – только ободок по краю и чернеет.

– А скоро ли?..

Алаойш только плечами пожимает.

Значит, скоро.

Поднимаюсь по лестнице – и сажусь у двери Фог, положив семиструнку на колени. Тихо-тихо слышно, как всхлипывает девчонка у себя – верно, и впрямь сильно ошпарилась. Касаюсь струн – они отзываются песней: сперва как ручей в ночи, ненавязчиво, потом – громче и громче.

Фог перестаёт всхлипывать и ползком подбирается к двери.

– Дёран, ты? – шепчет в щёлку.

– А кто ж ещё. Пустишь?

– А-а…

Дверь становится тёплой, а потом вспыхивает – и рассыпается занавесью из бисерных низок. Отодвигаю шелестящий полог в сторону, но только успеваю перешагнуть порог, как бисер за моей спиной вновь спекается дверью. Фог сидит на полу и дует на обожжённые ладони; полы серой шёлковой хисты так разошлись, что видно даже нижние одеяния – и босую ступню; рыжеватое родимое пятно в форме цветка чийны – знак тяги к путешествиям, диагональный шрам от мизинца до пятки – память о первом эксперименте у Алаойша в лаборатории.

Подсаживаюсь ближе.

– Чего плачешь и прячешься? – спрашиваю, и семиструнка вторит серебряным звоном.

Фог молча откидывает волосы с лица и поворачивается ко мне. Кожа закопчённая – полбеды; беда, что и брови, и ресницы так опалены, что их едва видно.

– Вот я страшилище, да? – всхлипывает Фог и утыкается в расшитые рукава.

– Ну-ну, погоди плакать, – отвожу я ткань с её лица. – Нос распухнет – точно красавицей не будешь. Дай-ка гляну, нет ли у тебя ожога.

– Нет, – буркает Фог и отворачивается.

Обхожу её и снова сажусь – лицом к лицу.

– Так ты из-за бровей, что ли, плачешь? Фьють, ерунда какая!

– Да что бы понимал, Дёран! – вспыхивает мгновенно, что цветы эрисеи. – А как я к нему выйду?

– Беда-беда, – развожу руками. – Ты бы воды сперва добыла и умылась от копоти. А там посмотрим, чем тебе помочь можно. Ну же, что ты как маленькая! Так себя только глупые любовницы у богатых вельмож и ведут.

– Я киморт! – мгновенно вскидывается Фогарта и утирает лицо рукавом. – И учёная! Сейчас будет тебе вода.

Фог поднимается, всплёскивает руками – кисти рук словно размазываются лиловатым туманом, но только на миг – и воздух начинает сиять. Скоро уже можно различить очертания большой прозрачной чаши; наполняется она медленно, но верно – капельки и струйки воды текут в неё отовсюду: с потолка, из-под пола, собираются в воздухе… Когда воды становится достаточно, Фогарта плюхает чашу на пол, садится сама, по-мужски складывая ноги, и принимается старательно умываться.

Достаю из сумы шкатулку с краской и разным мылом, а оттуда – синий брусок.

– На-ка, попробуй этим.

Фог бурчит что-то в благодарность и взбивает из мыла пену.

Воздух начинает пахнуть весной в горах.

Не меньше года минуло с тех пор, как я гостил у Алаойша в прошлый раз, а Фог так и не поменялась ни на гран. И без того круглые ногти она стрижёт совсем коротко, а после стыдливо прячет руки; волосы завивает и подкрашивает листьями клиппы, но потом безжалостно убирает под заколку; хиста нарочито строгая и тусклая, но из-под неё виднеется краешек бирюзового нижнего платья. Так упрямство и честолюбие велят Фог быть учёной-кимортом, строгой и сухой, а сердце тянется к красоте. По мне, так это дело хорошее: вон, я ношу по десять разноцветных нижних одеяний, одно другого затейливее, и разве ж кто слово дурное сказал? То-то же.

Но у неё пока честолюбие сильней.

Семья Фог лишь два века назад получила от солнцеподобного Великого ишмы высочайшее право бывать при дворе и владеть землями, и слишком мало времени прошло, чтобы благородная кровь вымыла из облика вчерашних простолюдинов черты, привнесённые браками с иноземцами. Поэтому глаза у Фог не благородного миндалевидного разреза, а кругловатые, как у северян, да ещё вдобавок и слишком светлые; у неё крупные кисти и широкие запястья, более подобающие землепашцам; кожа её жадно впитывает солнце и быстро смуглеет.

Фог себе не нравится.

Раньше Алаойш посмеивался и говорил, что достаточно и того, что у неё высокий лоб и красивая улыбка, – значит, и ума, и сердечной чуткости дано вдоволь. А теперь он не смеётся, но частенько смотрит на Фог, когда та не замечает, – и просит иногда распустить волосы.

Фог не понимает, смущается по привычке и пеняет на свою нескладность.

– И как я теперь?

Отвечаю со всей честностью.

– Красавица. А брови… Дай-ка мы их тебе подкрасим. Да и ресницы заодно. Если все с умом сделать, то Алиш и не заметит.

– Правда? – выдыхает она и на коленках подползает ближе. Прозрачная чаша с мыльной водою покачивается на ковре, словно кувшинка на пруду. – Подкрась, Дёран. Я не умею.

– Иди к нам, в бродячие сказители, и научу, – улыбаюсь лукаво.

Фог смеётся.

– Мне и тут хорошо. А Алиш… Алаойш сердится?

– Нет, – говорю, а сам разбираю баночки с краской. – Он за тебя испугался, глупую. Вдруг ты обварилась или руки сожгла? Вы, киморты, себя лечить не умеете, и, если сразу к врачевателям не пойти – худо может быть… А ну-ка закрой глаза. И посиди смирно.

Стрелка часов не успевает сделать и трёх оборотов, а Фог уже крутится перед зеркалом, алея, как невеста на выданье. Чаша с мыльной водой, забытая на ковре, медленно прорастает лиловыми цветами – видно, много морт вложено в её создание.

– Хорошо? – оборачивается Фог, сияя.

Киваю важно:

– Хорошо. А теперь пойдём-ка к Алишу. Пусть готовит стол для дорогого гостя – целый Дёран-Сказитель приехал, праздновать надо! Тут уж не до беды в лаборатории, верно?

Фог смеётся.

Киморты – не изнеженные вельможи: они не нуждаются в слугах или в страже. Зачем, если к твоим услугам дыхание этого мира, всемогущая морт? Вот и Алаойш, не отвлекаясь от повести о моих странствиях и партии в на-джи, успевает воссоздать по памяти низкий стол и мягкие подушки-сиденья, переместить из подвала жаровни, посуду и приборы. Передвигая монетки из обсидиана и коралла по круглой доске для игры, я краем глаза наблюдаю за тем, как из кладовой выплывают яства, окутанные лиловатой дымкой морт. Фрукты в корзинах – крупные, шишковатые плоды чи с пряной мякотью, сочные кислые ригмы, нежнейшие розоватые айки – некоторые с женский кулак величиной; россыпь синих «ягод жизни» на фарфоровом блюде украшена желтыми листьями клиппы; холодное мясо уже разрезано на тонкие листы, а «морские пальцы» очищены от раковин. Специи и густые соусы Фог выносит сама, на большом деревянном блюде с множеством углублений.

Тенью пробирается в комнаты старая Ора; долго нюхает воздух, потом ложится подле Алаойша – выпрашивать лакомые куски. Он улыбается и зажигает лампы – вскоре всё вокруг залито тёплым янтарным светом.

– Вот теперь и гостя не стыдно за стол пригласить, – удовлетворенно оглядывает стол Алаойш и усмехается: – Как, Дёран, окажешь честь – отведаешь нашей скромной пищи?

Шутит. Знает ведь, что с дороги я голоден, как лис.

И вот уже скоро медные блюда поставлены на жаровни, и вода с пряностями кипит. Тонкими щипцами я поддеваю листы мяса и опускаю их в кипяток – поочередно во все три блюда – и лишь потом перекладываю к себе на тарелку. Следом наступает черед «морских пальцев», потом – овощей; мясо к тому времени успевает подостыть, и весьма кстати приходятся горячие соусы Фог.

Хорошая трапеза – не для торопливых.

Когда первый голод утолён, наступает время разговора.

– Как дела на севере? – первым начинает Алаойш, посматривая искоса на ученицу. После острой пищи она разрумянилась, и глаза у неё заблестели. – Всё так же воюют?

Фог едва прислушивается к разговорам о политике – они ей скучны – и вместо этого чешет Ору за вислым ухом. Старая псина то ли спит, то ли просто ленится откликаться и лишь изредка повиливает стриженым хвостом.

– Воюют, – подтверждаю. – Сыновья тамошнего ишмы, что называется в северных землях лоргой, никак не поделят власть. Но я слышал, что один из них собирается просить милости у Солнцеподобного. Думаю, что скоро он и одержит победу, а караваны Ишмирата зачастят в Лоргинариум.

– А на юге ты не бывал?

– Не в этот раз. Но слышал от друга моего Сэрима, что южные земли по-прежнему в запустении. Не скоро ещё зарастут шрамы, что оставила пятидневная бойня, когда киморт шёл на киморта, позабыв о воле морт…

Беседа течёт плавно и лениво, как равнинная река.

Постепенно мы переходим от политики к делам житейским. Алаойш рассказывает о последних своих исследованиях, не упоминая, впрочем, о камне памяти. Потом и Фогарта начинает хвастаться первой настоящей работой.

– …ну Дёран, ни за что не поверю, что ты не слышал об эхе Миштар!

Оглядываюсь на Алаойша – он незаметно прикладывает палец к губам и качает головой.

Молчи, Дёран.

– Нет, – лгу с улыбкой на устах. – Расскажи мне, красавица.

Фог хмурится и почесывает опаленную бровь. Краска немного смазывается.

– Ну, про мировое-то эхо ты наверняка слышал. Нет? – Фог потерянно вздыхает. – Тогда издалека начну. Знаешь те устройства для разговоров, что мастера делают и заставляют работать с помощью мирцита? «Дальние голоса»? Когда собирают такое устройство с железной раковиной, и она может как принимать звук, так и превращать его в невидимые и неслышимые волны, подобные в чём-то морт, и пересылать к другому устройству.

– Это знаю.

– Так вот, если «дальний голос» направить в небеса, а потом переключить устройство на приём, то вскоре волна вернётся назад. Это называют мировым эхом. И никто не может понять, от чего отражается звук. От облаков? Но ведь эхо возвращается даже в абсолютно ясную погоду… Может, есть невидимый купол над нами? Но ведь киморты поднимались в укреплённом дирижабле на высоту, что волна может достичь за это время… И купола там нет. Но есть нечто, отражающее звук… Понимаешь?

Оглядываюсь на Алаойша.

Он смотрит в сторону, и лицо у него белее белого.

– Понимаю.

– Так вот, теперь об эхе Миштар, – продолжает Фогарта, в волнении терзая рукава своей хисты. – Вообще многие сейчас уже думают, что «Миштар» – просто такое устоявшееся название, вроде как гора Анцу, дерево ригма или озеро Арирамар. Но на самом деле явление это названо при имени некоего учёного-киморта по имени Миштар. Неизвестно даже, мужчина это был – или женщина, дитя юга – или севера, потому что жил… или жила Миштар много-много лет назад. История не сохранила причину, по которой этот киморт решил пойти против воли морт. Может, то была любовь; может, любопытство. Но Миштар отважился переломить судьбу и начал исследовать природу спутников и превращения киморта в эстру. Он первый доказал, что спутник – лишь подобие личности, и при этом – божество, – хрипло произносит Фог и осекается. Взгляд её сам по себе притягивается к Алаойшу. – Божество, сотканное из памяти и силы трёхсотлетнего киморта. Именно поэтому киморт лишается своей личности и вынужден создавать другую – ведь то, что её составляло, уходит к его спутнику. Но смотри, Дёран. Ведь не только киморт, но и любой человек состоит не только из памяти и сил. Из чувств – тоже!

Растерянно касаюсь семиструнки, и она отзывается хрустальным вздохом.

Плохо.

Не могу сдержаться, а надо.

– Думаю, что так, Фог. Мы любим и ненавидим, мы боимся и желаем, испытываем отвращение и восторг, нежность и ярость, страсть и охлаждение, леность и воодушевление. Это всё и делает нас живыми.

– Вот! И Миштар тоже думал об этом, – кивает Фог. – Посмотри, какая сила заключена в чувствах! Из-за чувств юг превратился в Землю злых чудес, из-за чувств Аюс Счастливица была возвышена из кружевниц в младшие жены ишмы, а после его смерти заправляла Ишмиратом как своим домом. Чувства приводят в движение историю и пространство! В них заключена невероятная сила! И ведь не может быть так, что она испаряется в никуда, да? Может, чувства превращаются в волны? Как звук. В невидимые волны, которые разлетаются во все стороны, когда киморт становится эстрой. Ну, так решил Миштар. И ещё он предположил, что если бы нашлось что-то, способное отразить их… вроде неизвестной мембраны в небесах, которая отражает неслышимые волны преображённого звука… – Фог задыхается от восторга. Глаза у неё горят; лиловатая дымка морт окутывает запястья и шею, как диковинное украшение. – Словом, чувства вернулись бы к эстре! И он снова стал бы собой. Ведь даже если нет памяти – можно сотворить новую. Если нет силы – можно накопить! И лишь чувства, повторить которые нельзя, становятся препятствием на пути возвращения личности к киморту… к эстре то есть, – смущается Фог. – Это называется «эхо Миштар». И я хочу доказать, что оно существует! А Алаойш в меня не верит, – жалуется она.

Переглядываюсь со старым другом, и тот усмехается:

– Отчего же. Ты умная женщина, Фогарта Сой-рон. И у тебя почти триста лет впереди, чтобы доказать существование эха Миштар. У самого Миштара было всего двадцать четыре года… кхм, как говорят хроники.

За столом повисает тягостная, вязкая тишина.

Алаойш смотрит в свою чашу. А Фогарта – на него, уже почти не таясь, потому что мгновение искренности пьянит сильнее ойги. И взгляд Фог словно ласкает – и руки Алаойша, тонкие запястья сына старинного вельможного рода, две чёрные родинки под большим пальцем; и плотный шёлк его рабочей хисты с утянутыми шнурком рукавами; и плоский чёрный камень на витой цепочке в вырезе одеяния – на камешке выточено её, Фог, имя, но она не знает этого; и лицо его, не испорченное влиянием дурной иноземной крови – черты тонкие, резкие, нос ровный, без горбинки, уголки глаз приподняты к вискам, а линия ресниц словно вычерчена углём, и на щеке ещё одна родинка – поцелуй удачи, как говорят в Лоргинариуме.

Всем хорош Алаойш, да только совсем выцвели его глаза, совсем прозрачные стали.

Вздыхаю – и перекладываю семиструнку на колени.

– Не слышал я о твоём эхе Миштар, но слышал странную песню. О том, как однажды некий эстра сумел избавиться от своего спутника навсегда и потерял связь с дыханием мира, морт, но прожил долгую-долгую жизнь со своей любимой.

– Спой, – просит Фогарта, как жалуется.

– Спой, – деревянно кивает Алаойш.

Остаток вечера проходит в песнях и блаженном пьяном тумане домашней ойги на пряных травах.

От ночёвки под крышей я отказываюсь – не место мне в этом доме. Не сейчас.

Напоследок обнимаю Фог, как сестру, и шепчу ей:

– Будь сильной, хорошо? А если захочешь меня увидеть – назови любому сказителю моё имя, и я вскоре найду тебя. Светлого пути тебе, Фогарта! И Алиша береги.

– И тебе светлого пути, Дёран! – плачет, дурочка, сама не зная почему.

Фог с Орой остаются дома. Алаойш провожает меня до окраин Шимры.

В тени дерева чи, куда не попадает свет ни старшей, ни младшей луны, он останавливается и спрашивает:

– Ты ведь зашёл попрощаться, Дёран? Ты знал?

Лгать смысла нет.

– Чуял. Ведь сегодня, да, Алиш?

– Или завтра. – Он отворачивается. – Или через дюжину дней. Но скоро. Я тоже… чую. Ты спрашивал, отчего я не хотел брать Фог в жены? Вот потому и не хотел, – осекается он. – Пожалуй, скоро уйду. Далеко. Не хочу мучить её.

– Понимаю, – касаюсь его руки. – Светлого пути тебе, Алиш. Я постараюсь найти тебя потом.

– Не обещай невозможного, – просит он негромко. – Светлого пути!

После этого я иду, не оглядываясь. У сказителей нет дома; нам не о чем жалеть. Но Алаойш и Фог пока хранят этот дом, вместе.

Быть может, я смогу навестить их ещё раз.

1. Спутник

Алаойш Та-ци, Восточный Лоргинариум

Когда он очнулся, уже почти наступила ночь. Нечто подавляюще громадное нависало над ним, заслоняя и небо, и землю, и даже сами его мысли.

«Спутник», – возникло в пустоте слово, а затем пришло имя.

Это показалось правильным.

Теперь он не знал ничего, кроме одного: он – эстра, а спутника зовут Алаойш Та-ци.

Куда мне идти?

Спутник безмолвно простёр руку к западу, потом к востоку. Тени метнулись вслед за движением; эстра почувствовал, как в него по крупицам вливается знание – о сторонах света, о времени дня и ночи, о том, что смолистые деревья, подобные тем, что растут вокруг, бывают лишь в горных долинах Лоргинариума. Постепенно эстра осознавал, что ему следует подняться и вырезать ножом, заткнутым за пояс, длинный посох из тонкой и прямой ветви, а затем повязать на неё алую ленту – ту самую, что обёрнута сейчас вокруг его руки. А исполнив всё это, идти на восток.

С востока дул ветер и пахло дымом. А ещё – там дрожало лиловатое марево, невидимое глазу простого человека, и оно называлось морт.

Закончив вырезать посох, эстра ощутил мертвящую тяжесть. Спутник, заслоняющий небо и землю, выжидал.

– Я благодарю тебя. – Слова давались нелегко, точно их силой приходилось вытягивать из памяти. Но они были единственно верными и давали облегчение. – Я буду звать тебя снова.

Спутник взметнулся к небу потоком искр, но одна из них зависла над левым плечом эстры холодной звездой.

Тяжесть исчезла.

Дорога к человеческому жилью обещала быть долгой.

Сперва подлесок почти не мешал – редкие молодые побеги легко перешагнуть или обойти. Но вскоре заросли начали становиться гуще и гуще. Колючие лозы, усыпанные мелкими белыми цветами – поздняя весна в горах бывала долгой, – переплетались с кустарником и повисали на старых деревьях, временами образуя непроходимый заслон. Простое чёрное одеяние с широкой накидкой, перетянутой широким поясом, мало подходило для такого путешествия, и вскоре эстре пришлось остановиться, чтобы снять её и остаться в одной плотной рубахе. Под плотной рубахой оказалась другая, гораздо нежнее и тоньше, а ноги были замотаны до колен широкими полосами ткани. Эхо воспоминаний шептало, что выходить в таком виде к людям непристойно; здравый смысл говорил, что куда хуже изодрать шипами единственную накидку.

«Хиста. Это называется хиста».

Через некоторое время эстра понял, что о чём бы он ни задумался, в голове обязательно начнут всплывать обрывки разрозненных сведений об этом предмете, будь то одежда, какое-то растение или деревенские традиции. Что-то из тех полувоспоминаний-полуозарений казалось непререкаемой истиной, что-то предположением, а что-то – смутным откликом из сна. Когда на прогалине в лесу попалось дерево, под которым в изобилии лежали мелкие плоды в светло-коричневой скорлупе, странник вспомнил, что они на вкус пряные, немного смолистые и что ими можно хорошо утолить голод, но потом обязательно захочется пить.

Вот только эстра не мог понять, хорошим ли кажется их вкус или же отвратительным.

– Как будто знания во мне – не мои, – пробормотал он, переступая с ноги на ногу, и вдруг ясно осознал: чувство, которое он сейчас испытывает – беспокойство. – Это орехи дерева нум… они редко встречаются и считаются деликатесом… Но нравятся ли они мне?

Не иметь собственных пристрастий, желаний, не знать, какие эмоции вызывает в нём то или иное явление либо предмет, оказалось неприятно.

Посох был достаточно длинным, чтобы сбить с дерева несколько орехов: память подсказывала, что те, лежащие на земле, остались с позапрошлого года и хуже годятся в пищу. Скорлупа легко крошилась даже под пальцами и распространяла резкий хвойный запах. Ядрышко оказалось жёлто-зелёным и шершавым; эстра начистил для себя целую горсть и лишь потом осторожно прикусил одно из них.

Сильный и яркий вкус был совсем не таким, как в воспоминаниях.

Эстра почувствовал странное тепло в груди – и улыбнулся.

– Кажется, орехи мне всё-таки нравятся.

Вскоре окончательно стемнело. Звезда спутника над плечом постепенно разгоралась ярче и ярче – так, что можно было идти, не опасаясь запнуться за колючую лозу или провалиться в овраг. Чувство нехватки времени, непоправимого опоздания словно нарастало с этим светом и торопило скорей добраться до человеческого жилья. И эстра шёл ночь напролёт, а когда тёмное небо начало светлеть, лес наконец расступился.

Дальше лежала широкая полоса некошеного луга, обрамлявшая бескрайние сады с цветущим кустарником в полтора человеческих роста. А в самом сердце этих садов раскинулось большое поселение – на тысячу домов, не меньше.

Лиловая дымка морт клубилась над ним, горькая, как запах пожарища.

Издали казалось, что вокруг поселения нет ни ограждения, ни дозорных. Однако стоило эстре подойти ближе, как за первой линией цветущего кустарника стали видны опорные столбы. Они располагались через каждые двадцать шагов. Между ними тянулись полупрозрачные нити основы, по которым вилась серебристая паутинка. От неё исходил тихий и низкий гул. На шаг по ту и другую сторону от заграждающей сети трава не росла.

Звезда спутника над плечом предупреждающе дрогнула.

– Знаю, – пробормотал эстра, отламывая от куста тонкую зелёную веточку – сплошь в бледно-жёлтых цветах. – Опасная конструкция. Вот только интересно, для чего в обычном поселении нужна такая защита.

Отступив на шаг, эстра кинул веточку вперёд.

Едва коснувшись серебристых паутинок, она разом прилипла, всеми листьями, как если была бы железной, а паутина – магнитной… и начала стремительно чернеть. Эстра отсчитал три удара сердца до того, как ветка осыпалась на землю грязно-бурым порошком.

– Видно, придётся искать ворота.

Вспомнив, как выглядело поселение с холма, эстра направился к северу. Когда солнце показалось над краем леса, цветущие сады пересекла заросшая дорога – достаточно широкая, чтобы по ней проехала одна грузовая самоходная повозка. По центру, между колей, вилась тропа. По ту сторону ограды, справа от дороги, торчала сторожевая башенка на четырёх опорах.

– Значит, ходят здесь чаще, чем ездят, – прошептал эстра. Хотелось коснуться звезды над плечом, спросить совета, но воспоминание о тошнотворной тяжести чужой памяти и силы предостерегало от этого. К спутнику стоило обращаться только в крайнем случае. – А вот и ворота. Что ж, попробуем войти…

Стражем ворот оказалась женщина – старая северянка с толстой седой косой через плечо. У основания сторожевой вышки были привязаны две рыжие тонконогие собаки с вытянутыми мордами, как у ишмиратских ищеек. Видимо, женщина понадеялась на звериный нюх, позволила себе немного подремать – и пропустила появление чужака.

Эстры не пахнут.

– При такой сети на рубеже – такой страж, – негромко произнёс он. В груди медленно разгорался чудной зуд – любопытство, подсказала чужая память. И этот зуд, как солнце весной пробуждает цветы от зимнего сна, пробуждал новые и новые чувства. Эстра уже путался в них, не успевая вспоминать названия; он ощущал себя одновременно полным и неполным, как будто для осознания чего-то очень важного не хватало сущей мелочи. – Орра, госпожа!

Наречие лоргин легло на язык мягко и привычно, словно в иной, далекой жизни эстра говорил на нём так же свободно и легко, как на своём собственном. И это потянуло за собой пугающую до холодка мысль:

«А какое же наречие – моё родное?»

Но в то же мгновение северянка проснулась и заметила чужака.

Оцепенение её длилось не больше вздоха. Раз – и сорвался с крючка стреломёт, два – она взяла эстру на прицел, три – и науськанные свистом собаки разразились басовитым лаем.

– Кто такой? Назовись!

Эстра запрокинул лицо, чтоб лучше было видно прозрачные глаза, и предупреждающе поднял посох, обмотанный красной лентой. Для собак хватило одного взгляда – они сразу же притихли и забились под вышку.

– У меня пока нет имени.

Женщина напряглась, готовая в любую секунду спустить курок стреломёта. Целилась уверенно, привычно, однако страх сквозил в каждом ее движении.

– Красной тряпкой всяк палку обмотать может. А поди докажи, что эстра, а не мертвоходец, не изверженец… Или просто – не проходимец какой!

Сухие губы её дрожали, но руки были тверды.

– Хорошо, – произнес эстра через некоторое время. – Я докажу. Но потом, в отплату, расскажи мне, отчего вокруг столько страха.

Предчувствие дурного, неправильного навалилось горой на плечи.

Эстра длинно выдохнул и завел посох за спину, цепляя на оплетённый красной лентой конец звезду спутника. Обычная палка разом потяжелела, словно на неё навесили перемётную суму, наполненную камнями.

– Помоги мне, – прошептал эстра и шагнул вперед, к блестящим металлическим пластинам ворот. – Одолжи мне свою силу!

Из-под ногтей засочилась кровь – мучительно и медленно, как будто что-то выжимало её из сосудов. Руки почти сразу же свело судорогой. Капельки крови поползли по посоху вверх, вверх – пока не достигли тускло мерцающей звезды спутника.

И тогда эстра увидел – лиловые вены морт, пульсирующие внутри листового металла ворот, и багряные коробочки с мирцитом, питающие сложный механизм.

Понимать устройство вещей оказалось радостно.

– Ах вот как оно сделано. Хороший мастер живет в этом поселении, госпожа. Обязательно зайду увидеться с ним, – улыбнулся эстра и шагнул вперед, уже вплотную к воротам. – Откройся.

Он повел посохом, подцепляя линию морт и слегка оттягивая её в сторону – так, чтоб механизм проснулся, и створки врат пришли в движение. Оказавшись за стеной поселения, эстра отпустил линию, и всё вернулось на места: и тяжёлые ворота – в исходное положение, и пылающая звезда спутника – за плечо.

Северянка повесила стреломёт на крючок и сноровисто спустилась по лестнице. Собаки тут же принялись ластиться к ногам – боялись наказания за оплошность. Стукнув их походя по носам, женщина подошла к эстре и поклонилась.

– Орра, странник. Колесо Судьбы нам послало эстру, о котором мы просили. Я Огита, – коснулась она цветной вышивки над сердцем. Верно, это был знак её рода, но эстра, как ни пытался вспомнить, не смог собрать из осколков памяти ничего: может, раньше ему не приходилось встречать родичей этой женщины, а может, нужно было обратиться за знанием к спутнику. – Погоди, я позову свою сменщицу, а потом отведу тебя туда, где ты сможешь отдохнуть.

Оставив эстру наедине с собаками, Огита постучала в ближайший дом. На порог вышла молодая женщина в синем платье. Объяснив ей ситуацию, Огита кивнула на вышку, на собак – и, получив согласие, быстро вернулась.

– Иди за мной, странник, – попросила Огита, на ходу затягивая шнуровку на распущенном во сне вороте. Вблизи женщина оказалась не такой старой, как виделась издали: седые волосы сбивали с толку, но на самом деле она наверняка едва-едва успела выдать замуж старшую дочь. Лицо у Огиты было обветренным, с глубокими морщинами – на лбу и от уголков рта к крыльям носа. Двигалась она проворно, но иногда резко замирала или запиналась, словно от непривычной боли в спине или в ноге: так себя вели люди, лишь недавно получившие увечье и ещё не успевшие приспособиться к нему. – Есть хочешь?

Эстра прислушался к себе.

– Пожалуй, – кивнул он. – Но больше пить и спать. Так от чего вы прячетесь за столь искусно сделанной оградой? От хищников или контрабандистов такие опасные заслоны не ставят.

– Это поглядеть надо, от каких хищников, – хмыкнула Огита. – У нас… – она запнулась и, словно через силу, продолжила: – … мертвоходцы.

Кажется, слово должно было вызвать страх, но эстра ощутил только любопытство, причём куда более острое, чем при виде серебряной ограды на рубеже.

– Мертвоходцы? А откуда лезут?

– Из лесу, откуда ещё, – пожала плечами Огита, искоса глядя на эстру. – Тут воевали много. Да и торговцы часто пропадают, даже с охраной. Так что тел-то в избытке. Но раньше одного мертвоходца видели добро б за двадцать лет.

– А теперь? – с любопытством переспросил эстра. Волосы, выбившиеся из косы за время перехода по лесу, падали теперь на лицо.

«Остричь или увязать лентой? Что мне понравится больше? Интересно…»

– Да вот лет пять назад как попёрли – так и не остановишь их ничем, – ответила Огита, зябко скрещивая руки на груди. – С сотню уже было. Первый десяток много зла наделал. Четыре крайних дома сгнили, целый сад раймы погиб. И люди… в тех гнилых домах – целыми семьями, да и соседей кой-кого заразить успели. Поодиночке в лесу тридцать человек заразило, пятерых мастер спас, но остальные… – Лицо у неё стало бледное в просинь, а глаза – наоборот, почернели от расширенных зрачков. – Ну, мы им мучиться не позволили. Как поняли, что отсечением руки или ноги не отделаться – отсекли голову. А мертвецов в яме сожгли, всё по уму. Ну, потом мастер за дело взялся. Все вместе денег собрали, купили серебряной проволоки, мирциту, а мастер уж механизм собрал. Со всех сторон проход к поселению закрыли, а на ворота стражей посадили, чтоб мирных путников впускать. То четыре года назад было. С тех пор редко кого в лесу зацепят или по дороге к городу, чаще скотину какую неразумную на пастбище, за оградой, но то убыток небольшой, телят с козлятами и из города привезти можно. А мы привыкли уже, но за детей боязно.

Эстра, опираясь на посох, в задумчивости тронул звезду спутника. Ногти снова закровоточили, но взамен по жилам заструилось знание.

«Четыре дома сгнили! Здесь действительно хороший мастер, если сумел остановить такую сильную гниль. И тридцать человек убитыми… А поранили скольких? Огиту наверняка мертвоходцы задели, но лекарство она получила вовремя – и просто состарилась с виду, без вреда для тела. А другие люди?»

– Когда ты встретила мертвоходца?

– В том году, – неохотно откликнулась Огита. – С дочками в лесу ягоды собирали, отвлеклись. Он ка-а-ак плюнул, я собой-то Верду закрыла, а потом куртку сорвала – и бежать. Лес в том месте гнить начал, конечно, но мастер порошком гниль сжёг, огонь потом до траншеи дошел и сам загас. Меня серебром отпоили, а Верда напугалась только. Другим хуже бывало.

За разговором окраины, утопающие в садах, незаметно кончились. Огита вывела эстру на главную улицу, и там народу бродило побольше. Кто-то отворачивался, кто-то, наоборот, с любопытством тянул шею; позади скоро собрался хвост из ребятни, но ни шума, ни расспросов не было – изредка кто-то выкрикивал приветственное «Орра, странник!», чаще юноши в охотничьих одеждах или взрослые мужчины. Лиловая дымка морт над крышами дрожала, как летнее жаркое марево.

В поселении царил страх – и отчаянная надежда.

Ближе к центру во дворах стали попадаться колодцы – один на три-четыре дома, да и сами дома выглядели богаче и наряднее. Срубы – так на два-три этажа, крыши – так черепичные, а не дерновые. И везде, у каждого жилища, рос всё тот же высокий кустарник с бледно-жёлтыми цветами.

– Огита, а чем живёт ваше поселение? Торговля пушниной? И я почему-то не вижу огородов…

– Огороды на южной стороне, за домами, там же и скотный двор. А тут раймовые сады и пасеки. – Огита искоса бросила на эстру настороженный взгляд. – Сам, небось, теперь понимаешь, отчего мы так дружны. В одиночку раймовый сад не возделаешь, за ним пригляд нужен круглый год. Пчеловоды – чтобы пасеку в порядке содержать, ведь без пчёл ягод мало уродится. Садовники за кустами ухаживают, где надо – там опору ставят, или ветки обрезают, или мох-паразит подчищают… Работы много.

– Что же, целиком поселение в садоводах ходит?

– Отчего же, – пожала плечами Огита. – У кого к чему душа лежит, тот тем и занимается. Виноделы есть, а ещё купцы, которые не побоятся в город через леса поехать. А где купцы, там и охранники… О-хо-хо, к нам, в деревню, не суются давно, а вот по дороге напасть могут, – невесело усмехнулась она. – Во всём Лоргинариуме только в нашем поселении райму и смогли приручить. Прежде только лорга, говорят, вино из раймы делал – и сейчас делает, но наше всё равно лучше. У него вино едва прозрачное, а у нас – чистое солнце, – похвасталась Огита. Глаза у неё впервые с начала разговора заблестели азартно. – Семьдесят лет назад пришел бродячий мастер, нашему мастеру отец, да осел здесь. С собой он принёс три черенка раймы. Сорт был особый: за один год прижился, за десять – разрослось огромное поле. А как первый урожай ягод всей деревней сняли, как вино из него поспело – так с тех пор и не бедствовали. С тех пор кой-что мы растим, конечно, на огородах, и стадо в пятнадцать голов держим – на шерсть и молоко, и дичь бьём – благо леса тут изобильные и шесть семей охотников на всё поселение мяса добывают… Но остальное больше подводами в городе закупаем. Каши разные, соль, приправы с юга, ткани, меха – и не жалуемся.

– И неужели мирно живёте? Нет ни споров из-за раздела прибыли, ни богатых, ни бедных?

– Всякое бывает, все мы люди, – пожала плечами Огита. – Но трудные дела решаем сами, на сходке. Да и потом… Десять дней пути до ближнего города. Когда кругом одни звери да дикие земли – меняются люди, друг за друга держаться привыкают. Богаче иных у нас семья мастера, семья врачевателя, охотники и купцы. Да вот куда им деньги в лесу-то девать? То-то же.

– Интересно.

Огита тем временем поднялась на порог одного из домов и без стука распахнула дверь:

– Орра, Игим! Я привела эстру. – И оглянулась: – Проходи за мной, странник. Здесь ты будешь гостем.

Эстра взошел на крыльцо и переступил через порог, оглядываясь по сторонам. Дом был не из бедных: пол устилали ишмиратские цветные ковры, наслаиваясь один на другой, оконные стёкла казались прозрачней родниковой воды, и даже на глухой стене висела квадратная панель с мозаикой из чёрного и медового янтаря. На верхние этажи вела широкая лестница с резными перилами; напротив неё, под янтарной панелью, стояли застеленные шкурами лавки и длинный стол – одним концом он примыкал к выбеленному боку печи. Эстра с наслаждением вдохнул запах дома: свежего хлеба, тёплого дерева, дымка, сухих цветов, человеческого тела и пыли от ковров. Это было знакомо, уютно, но… чуждо?

«Мой дом пах иначе?»

– Орра, странник! – наконец показался на лестнице хозяин – высокий человек преклонных лет с чёрными глазами южанина и широкими скулами. В одежде тоже сквозили южные мотивы: коричневая вышивка по вороту жилета; широкий пояс, трижды обёрнутый вокруг талии; пышные штаны, как у всадников-арафи в пустыне. Левая рука хозяина была плотно замотана белой тряпицей, и повязка, похоже, до самого локтя уходила под рукав свободной рубахи. – Колесо Судьбы наконец-то обернулось удачей. Ты ведь не откажешь нам в небольшой просьбе… – хозяин запнулся, и голова у него дёрнулась, как будто он хотел оглянуться на что-то, но боялся себя выдать, – … по обычаю?

Звезда спутника синевато вспыхнула.

– Нет, – улыбнулся эстра. – Если и вы не откажете мне. А сперва я хочу пить, – с лёгким удивлением заключил он. – А ещё спать. Я шёл весь вечер и всю ночь с тех пор, как… С тех пор как оказался в лесах Лоргинариума.

– Понимаю, – протянул Игим, прищуривая чёрные глаза, и в задумчивости легонько потянул себя за прядь волос на виске – раз, другой, мерным поглаживающим движением. У эстры руки зачесались повторить – таким знакомым показался этот жест. – Я велю дочерям настелить тебе постель. Отдыхай, странник. Наша просьба может и подождать.

Слова звучали вежливо, улыбка Игима была радушной и искренней, но всё это отчего-то вызывало у эстры неприятное, липкое чувство. Он оглянулся на Огиту, но та быстро отступила, бормоча:

– Пойду расскажу людям. Пускай радуются. Да может, и у других будут просьбы? – и вышла из дома, прикрыв за собой дверь.

– Идём со мной, странник, – сказал Игим, кладя эстре руку на плечо. Пальцы оказались холодными и жёсткими, как камень, и это чувствовалось даже сквозь плотную ткань хисты. Эстра повернул голову и вздрогнул, неожиданно встретившись взглядом с хозяином дома. Игим был выше других жителей поселения – вровень с эстрой. – Я покажу тебе место, где можно омыть руки и ступни после долгой дороги. Эй, Нэла, Тольга! Готовьте для гостя ложе в лучшей комнате! – крикнул он, обернувшись к лестнице. Кто-то захихикал, и по полу простучали босые пятки. – Мои дочери, младшие, – пояснил Игим. – Красавицы. Хочешь, Тольга станцует тебе перед сном?

– Нет, – торопливо ответил эстра, чувствуя, что это «станцует перед сном» значит совершенно иное, чем должно бы. – Я просто хочу отдохнуть. И выпить воды. И омыть ступни после дороги, пожалуй, тоже, – добавил он, невзначай отступая в сторону так, чтобы рука Игима наконец соскользнула с плеча. – Ты щедрый хозяин, Игим.

– Так ведь и услуга будет щедрой, – усмехнулся он.

Нагретой воды в металлическом баке хватило с лихвой. Грязную одежду пришлось оставить в купальне, у скамьи. Раздеваясь, эстра обнаружил у себя на шее шнурок с плоским чёрным камнем, на котором с обратной стороны было начертано короткое слово. Прочитать его, к сожалению, не получилось – поперёк надписи тянулась свежая трещина, и часть знаков осыпалась.

«Похоже на имя какое-то… Саргата? Рогарта? Нет, не то. Может, название города?»

От попыток угадать резко и сильно разболелась голова. Звезда спутника над плечом опасно потяжелела, намекая, что это знание пока под запретом. Наскоро ополоснувшись, эстра завернулся в хозяйскую накидку и прошёл в заднюю комнату. Постель уже была готова – несколько толстых вязаных ковров, как в Ишмирате, уложенных друг на друга и укрытых мягкой тканью. Подсунув под голову заплечную суму, эстра натянул покрывало до плеч и закрыл глаза, пытаясь уснуть.

У дверного проема, закрытого плотной занавесью, кто-то тихонько перешёптывался и хихикал.

– …красивый, – долетело до слуха эстры восхищённое. – У Миргиты не такой был…

– …вечно тебе кусок послаще достаётся…

– А ну брысь! – прогремел низкий женский голос. – Вот ведь девки-переростки! С женихами своими балакайте, вон, они ждут не дождутся!

Через некоторое время звуки стихли. И, вслушиваясь в собственное дыхание, эстра незаметно уснул.

Дышалось в этом доме куда тяжелей, чем в лесу.

Эстра видел сон.

Что-то восхитительно живое, настоящее, родное кружилось перед внутренним взором: широкие серые рукава, край пронзительно-бирюзовой ткани, красноватая прядь, заправленная за ухо… И в такт этому суматошному танцу звенели ветряные колокольчики – стеклянные трубки на длинных шнурах. Эстра смеялся и хлопал в ладоши, а где-то рядом лаяла хрипло старая собака. А потом в лай начал вплетаться трусливый скулёж, стеклянный перезвон колокольчиков становился металлическим и резким – и всё более громким с каждым ударом, а на ноги наваливалась неимоверная тяжесть. Она наползала выше и выше, и, когда достигла груди – эстра очнулся.

За низким окном вечерело.

Ноги запутались в покрывалах.

На улице захлёбывались воем, кажется, все собаки разом, а детский голос раз за разом тоненько выкрикивал:

– Мертвоходец! У Гааны дом загнил! Мертвоходец!

Эстра, как был, в одной накидке и босой выскочил из дома – только посох успел прихватить у порога. Непредсказуемый северный ветер, холодный и сырой, налетал порывами и будто нарочно подталкивал в спину. Перепутавшиеся во сне волосы падали на лицо, а полы накидки то задирались неприлично, то оплетали колени силками.

– Мертвоходец! – завопили совсем близко, и эстра, перехватив посох, сиганул прямо через низкую изгородь, ориентируясь на приглушённый гомон множества голосов. В ступню что-то впилось, но эстра только дёрнул ногой и побежал дальше, за дом, откуда и доносились крики. По грядкам, затаптывая нежные ещё ростки ароматных трав, между цветущих кустов вездесущей раймы, мимо будки с жалобно поскуливающим псом…

Ветер пахнул в лицо терпким дымом от разгоревшихся просмолённых тряпок.

И – страхом.

Жгучим страхом несло от плотной толпы, вооружённой факелами на длинных палках – там, в глубине сада, за легкомысленно-солнечным облаком раймовых цветов. Люди сгрудились толпой вокруг чего-то настолько пугающего, что проще было трястись вместе, бок о бок, подбадривая друг друга глухой руганью и залихватскими выкриками, чем развернуться и убежать, а потом ждать удара в спину.

Эстра замедлил шаг и на ходу оправил задравшуюся накидку. Звезда спутника над плечом налилась ощутимой тяжестью – словно он уже заранее знал, что сейчас понадобится его мощь, и готовился.

– …жги, жги его! Не пускай к саду! Э-эй, мертвоходец тут, мертвоходец!

– У кого нож с собой есть? – крикнул эстра ещё издали. Звезда спутника задрожала в предвкушении подношения – и дрожь эта отдалась во всем теле противной лихорадочной слабостью.

– У меня, у меня есть! – пробасил кто-то. – А кто просит?

Поднырнув под тяжёлую раймовую ветвь, эстра выпрямился, стряхивая с волос масляно-жёлтые цветки:

– Я.

Кое-кто из ближних рядов стал оборачиваться на голос, но большей частью люди всё так же боялись отвести взгляд от мертвоходца – и пропустить момент, когда гнилая тварь бросится на факелы.

– Эстра! Эстра тут! – пронеслись шепотки.

– Хэй, там, лови нож, коли нужно! – крикнул кто-то, и в землю рядом с ногами эстры воткнулся тяжёлый нож с костяной рукоятью – из тех, что охотники с собой на удачу носят. – Не задел, не?

– Нет! Благодарствую! – откликнулся эстра, наклоняясь и вытаскивая нож. Лезвие было сплошь в жирной чёрной земле; даже полой накидки не удалось счистить всю грязь. – Как скажу – в стороны бегите. Всем слышно?

– Да-а! – нестройно откликнулись.

А эстра уселся на землю, подогнув под себя ноги, и принялся разрывать пальцами неглубокую ямку. Как она стала глубиной в пол-ладони – умял кулаком дно и стенки. Гул боязливых голосов словно просачивался под кожу, отравляя и тело, и разум.

– Хэй, он правей пошел, ну-ка его жги, жги!

Кто-то пронзительно заверещал – звук завибрировал в груди на вдохе, и это стало последней каплей. Эстра покрепче сжал нож и с усилием провел кончиком по запястью левой руки, держа её над ямкой. Кровь, отравленная чужим страхом, взбухла над порезом, как уродливый багровый шрам, и – спустя бесконечность тягучего времени – вытянулась вниз и потекла тоненьким ручейком, всё быстрее и быстрее наполняя неглубокую вмятину в земле.

– Алаойш… – прошептал эстра, чувствуя, как упавшие на лицо пряди волос щекочут губы. – Алаойш Та-ци… Спустись ко мне, научи, дай мне вспомнить…

Звезда над плечом дернулась раз, другой – и словно сорвалась с невидимого крючка, покатилась, покатилась по плечу, по запястью – и утонула в лужице крови, как в омуте.

Три удара сердца не происходило ничего. Воцарилось полное беззвучие, будто лопнули барабанные перепонки. Эстра видел, как поселяне разевают рты, шарахаясь от оборванного человекоподобного существа, но криков не слышал. Взметнулись ворохом опавшие лепестки раймы. Взгляд словно подёрнулся белёсой патиной… А потом кровь в ямке надулась пузырём – и разлетелась мириадами невесомых брызг, и среди них тёмным призраком воздвигся спутник, заслоняя собой для эстры и небо, и землю, и сам смысл бытия.

– Туда, – онемевшие губы едва шевелились. – Туда, – повел эстра рукой, указывая на мертвоходца, потерявшего всякий страх и наседающего уже прямо на пылающие факелы. – Убери его. Хэй, вы, в стороны!

Спутник склонился ниже, словно прислушиваясь, потом ещё ниже – и обрушился на эстру исполинской волной. Потекли со всех стороны лиловатые потоки морт, скапливаясь в одной точке. И этой точкой был он, эстра; и когда вокруг всё скрылось за плотной пеленой, когда невозможно стало дышать, потому что воздух покалывал лёгкие, словно электрическими разрядами, когда свело гортань, как от непрерывного надрывного крика, эстра вдруг осознал, что нужно делать. Он раскинул руки – и спутник повторил движение за ним; скомкал морт в маленький тугой шар, поместил в него мысль, наделил стремлением – и швырнул в мертвоходца.

– Я отпускаю тебя, – успел прошептать эстра, обхватывая себя руками. Бесполезный теперь нож валялся в ямке, измазанный землёй и кровью. – Отпускаю…

Спутник рассыпался мерцающими звёздочками.

Мертвоходец исчез без следа, и только белёсое пятно высохшей до трещин земли напоминало о том, что только что он был здесь.

Эстра почувствовал, как с уходом спутника потоки морт обращаются вспять – истекают из тела, как стремительно вытекает вода из кувшина с отколотым дном. Но что-то оставалось внутри. Та морт, что вошла в сосуды сквозь порез на запястье, загустела и осталась в крови, согревая тело изнутри. Энергии было совсем немного, и на простейшее преобразование не хватило бы. Но эстра осознавал, что это только начало. Со временем морт накопится больше – подобное тянется к подобному. И однажды он вновь сможет манипулировать ею спокойно, не взывая всякий раз к жадной до жизни звезде спутника.

…Морт утекала прочь – но не расплёскивалась равномерно по округе; она собиралась неподалёку тугим узлом, от которого тянулись в разные стороны тонкие-тонкие нити.

– Кто-нибудь, – отчётливо произнёс эстра в полной тишине. – Перевяжите мне руку и принесите воды. Хочу пить.

Сперва все стояли, не шевелясь, будто каждый думал, что на просьбу откликнется другой. А потом разом начали суетиться, как муравьи в разворошённой куче. Кто-то побежал к дому, кто-то начал собирать брошенные факелы, пока не случился пожар. На плечи эстре лёг тяжёлый плащ из небелёной шерсти, женский, судя по вышивке.

– А теперь-то что делать, эстра?

– Огита? – обернулся он на знакомый голос. Стражница стояла рядом, уперев руки в бока. – Спасибо за плащ. Уже выяснили, откуда мертвоходец проник?

Она хмуро свела брови, и морщины на лбу обозначились резче.

– И выяснять нечего. Это мать Гааны была. Второго дня отошла, к завтрашнему рассвету воссожение готовили. Все обряды провели, как надо… И откуда что взялось? Гнили на тех домах отродясь не было. Ветром, что ли, занесло?

Эстра сощурился, глядя на тугую спираль морт, закручивающуюся совсем близко, шагах в двухстах.

– Ветром разве что дым занесёт… Так чего у меня поселяне просить хотели, Огита? От мертвоходцев избавить? Навсегда не выйдет. Они являются по воле морт и по воле её исчезают.

– Так хоть скажи, чего морт сейчас хочет! Поселение наше извести, что ли? – в сердцах рявкнула Огита и сама испугалась. Низко склонила голову, повинилась скороговоркой: – Не держи зла, странник, все на одном колесе судьбы вертимся…

– Оставь, – поморщился эстра. – Не время. Я могу найти причину, из-за которой вас беспокоят мертвоходцы. Но это будет иметь свою цену. Высокую цену.

Огита побледнела. Поселяне, собиравшие кругом догоревшие факелы и потраченные гнилью жерди, которыми удерживали чудовище, нет-нет да и оглядывались на эстру. Двое мальчишек, явно братья с небольшой разницей в возрасте, и вовсе слушали разговор, не таясь.

– Вы отдадите мне то, о чём я попрошу, – спокойно произнес эстра. Тугая спираль морт сместилась к югу и медленно поплыла в сторону раймовых садов. – Чем бы это ни оказалось. И позволите мне уйти. Если вы откажетесь сейчас, то я возьму за изгнание мертвоходца плату одеждой и едой, а затем покину ваше поселение, не дожидаясь утра.

Один из мужчин замер и выронил охапку факелов, но, кажется, даже не заметил этого. Эстра незаметно окинул его взглядом. Обычный северянин, зеленоглазый и светловолосый, только по рукавам вились традиционные узоры пустынной трёхцветной вышивки.

– Надо подумать. – Огита отступила на шаг. – Плата и впрямь большая. Созовём сходку, вместе обдумаем, тогда и тебе скажем.

– Думайте до вечера, – разрешил эстра. – Если решите принять условия, то принесите тогда мне список – кто в дом Гааны входил за последние два дня. Особо отметьте тех, кто хотел войти, но его не пустили. Про каждого напишите, кто его мать с отцом.

– Список? – удивилась Огита. – Что ж, если сходка решит – будет тебе список. Грамотных у нас хватает, почитай, каждый четвёртый. Сама и напишу, коли надо будет. А ты до тех пор где будешь, странник?

– Пока что у Игима в доме, – ответил эстра, поднимаясь на ноги и отряхивая одежду от грязи. – Если кто-то со мной наедине поговорить захочет, пусть туда идёт. Спасибо за плащ, Огита.

– Возьми себе, – качнула она головой. – Кабы не ты, кто знает, скольких бы сейчас гнилью зацепило. А с домом-то Гааны что делать? Мы уж посмотрели, там вся комната, где мать-покойница лежала, сплошь в черноте.

– Что обычно, – пожал плечами эстра. – Жечь.

Тут наконец вернулась девчонка, убегавшая за питьём, и принесла чашу с подогретой водой. В ней плавали жёлтые лепестки раймы, источавшие слабый медовый аромат. Эстра прислонил посох к деревцу и залпом выпил воду, из-под опущенных ресниц поглядывая на поселян.

Мужчина с южной вышивкой на одежде уже исчез – сбежал, пока Огита говорила про сходку. Факелы он так и не собрал.

Чашу эстра вернул девчонке.

– Спасибо, милая. Как твоё имя?

– Верда, – опустила она глаза и вспыхнула. Эстра улыбнулся – красавица; пышная русая коса с отливом в рыжий, ровная светлая кожа, тонкий стан… – Я Огиты и Рилама дочь.

– Отведёшь меня к Игиму? – спросил эстра. – Что-то я дорогу потерял.

– Отведу! – обрадовалась девчонка и засмущалась от своей радости ещё больше. – Здесь через сад срезать можно.

– Да мне бы лучше кругом, по дороге, – усмехнулся эстра и напоказ пошевелил пальцами босой ноги. – И так рассадил уже ступню, промыть и перевязать бы, пока заразы не нахватал.

– Ох, так иди к нам! Я и промою, и перевяжу, и… – с жаром предложила она и осеклась. – Ты не подумай, что мне надо чего. Интересно просто. Я-то эстру в первый раз вижу, – совсем тихо созналась.

Он засмеялся:

– Тогда мы с тобой похожи. Для меня тоже многое как впервые.

Оказалось, что жила Верда близко. Это через ограду её двора пришлось перелезть, когда понадобилось срезать путь. Дом был хоть и большим, но не так богато обставленным, как у Игима. Никаких ковров и мозаики, зато ставни резные, печь расписанная, и видно, что многое сделано своими руками, а не куплено в городе по случаю. Девчонка сразу метнулась в хозяйственный угол, принесла таз, деловито опрокинула туда ведро воды, достала из шкатулки огонь-камень и бросила на дно. Пока вода грелась, Верда сбегала за мазью и тканью для перевязки.

– Присядь на лавку, – приказала строго. – Сейчас я поближе таз подвину, и лечить тебя будем.

Эстру смех разобрал от этой серьёзности, но пришлось послушаться.

– Смотрю, ты в доме за хозяйку?

– Давно уже, – гордо ответила девчонка. – Как сестёр замуж выдали, я главная стала. Мне пятнадцатый год идёт, но мать говорит, что замуж рано. А я бы пошла! Илга, старшая наша, за городского вышла, и теперь живёт далеко. Но такие гостинцы шлёт! А у нас тут лес и лес кругом, – вздохнула она с сожалением. – Матери-то с отцом хорошо, они охотиться любят. Бывало, на три-четыре дня в лес уходят. А я урок свой по саду сделаю, ну, жуков там оберу или порыхлю, где главный садовник скажет, потом дома приберусь, еду приготовлю, в огороде похозяйствую. А дальше что?

– С подружками поиграть или с поклонниками? – предположил эстра, поддразнивая девчонку, но она помрачнела, точно шутка попала аккурат по больному месту.

– А что с ними играть? – Верда с натугой подвинула таз и быстро, чтоб не обжечься, вытащила огонь-камень. На воздухе он тут же потемнел и остыл. – Скучно. Я лучше книгу почитаю, меня Огита научила. У нас целых три книги есть, а одна даже с картинками.

«Врёшь ведь, – подумал эстра. – Не скучно тебе. Боишься кого-то… Знать бы кого».

– Книжки – дело хорошее. Если любишь читать, то тебе действительно в город прямая дорога. Станешь женой писаря – сто книжек прочитаешь, а то и больше, – улыбнулся он. – Что, можно ли теперь ноги в таз опускать?

– Опускай, – разрешила Верда. – Вода нагрелась.

– Уже сам чувствую, как нагрелась… ох… – Порез на ступне защипало. – А огонь-камень у тебя откуда? Мастер сделал?

Заправив косу за воротник, чтоб не свешивалась в таз, девчонка села на пол и принялась осторожно обмывать ноги эстры – сперва здоровую, потом раненую.

– От старого ещё. Он тогда всем сделал по камню, в каждый дом. Читать многих учил, за так, – мать мою, например, – Верда вздохнула. – Жаль, что он ушёл.

– Ушёл? – насторожился эстра. Что-то в словах девчонки вызывало тревогу, смутное напоминание о неприятном событии. – Как это – ушёл? Разве не умер?

– Игим говорит, что умер, – ответила Верда, не поднимая взгляда. Руки её под водой замерли. – Что, мол, зверь его загрыз в лесу. Но люди шепчутся, что старый мастер ушёл в тот день с полной котомкой, будто собирался идти в город, а у ворот попрощался со стражниками, как в последний раз. Я это знаю, потому что тогда мой отец, Рилам, на вышке сидел. Он мне и рассказал.

– Понимаю. А часто ли сменяются часовые? – спросил эстра. Что-то не давало ему покоя, словно жужжала надоедливая муха над головой – не отмахнёшься, не прогонишь. – Ограда оградой, но всё же поселение нужно охранять не только от мертвоходцев. А люди чего только не придумают, чтобы богатому соседу досадить, уж ограду-то наверняка перескочить смогут. Не такая она и высокая – можно, к примеру, стремянку принести.

– Люди? – Верда задумалась. – Нет, людей мы не боимся. Конечно, сады любой пожечь может, для этого и через забор лезть не надо. Ну да кому польза с того будет? Вон, мама рассказывала, что только раз на её памяти всем поселением пришлось обороняться от хадаров.

– Хадаров?

– От лихих людей из леса. В хадары обычно погорельцы из заразных поселений идут, когда денег на киморта нет, и дома приходится жечь.

– Ах, так это разбойники просто, – кивнул эстра. Девочка принялась осторожно вытирать его ступни мягкой тканью, стараясь не задевать рану. – Значит, хадары на вас не зарятся… А скажи, Верда, ограда четыре года назад появилась, я запомнил правильно?

– Да.

Она отвинтила крышку с банки, и в нос ударил резкий, терпкий запах мази, немного похожий на загнившую траву. У эстры сами собой поджались пальцы на ногах, как будто тело знало – сейчас произойдет что-то неприятное.

– Мертвоходцы намного раньше появились?

– Да они всегда были, только не так много, – сказала Верда и, щедро зачерпнув лекарство пальцем, смазала рану. Эстра выдохнул прерывисто – сначала защипало так, что казалось, будто кожа плавится, но постепенно жжение превратилось в лёгкий холодок, от которого ступня онемела. – А если подумать… Лет семь назад полезли из леса, точно их кто-то на веревочке тянул.

От этих слов у эстры в груди появился тугой комок. Чувство неправильности, искусственности стало невыносимым. Лиловатый дым морт, такой густой, что его можно было ощутить за целый день пути; ворота, вроде бы работающие на мирците, и смертельно опасная ограда; старый мастер, который то ли умер, то ли просто ушёл, и Игим, знающий об эстрах и кимортах слишком много; наконец, завистливые шепотки бесстыдных девиц и загадочная Миргита…

«…у Миргиты не такой был…»

Это ведь о нём говорили, о страннике-эстре, его между собой делили младшие дочери Игима.

«Куда же тогда делась старшая?»

– Спасибо, Верда, – вслух произнес эстра, когда девчонка как следует перевязала его ногу. – Вот ты меня выручила! Скажи ещё напоследок – не для дела, а любопытства ради. Кто такая Миргита?

– Игима старшая дочь. Такая красавица, – завистливо вздохнула Верда и потеребила косу. – Её муж – врачевателя сын.

Эстра засмеялся:

– Вот уж не подумал бы, что Игима уже впору дедом звать. Или ещё не впору?

Верда хихикнула в ладошку:

– Впору. Да не просто дедом, а трижды дедом – у Миргиты дочка и два сына.

– Взрослые?

– Дочке уже двенадцатый год идёт, а мальчишки – малявочки, позапрошлой весной родились.

Подозрение, побудившее затребовать дорогую плату за услугу, окрепло и стало уверенностью.

«Теперь нужно только обойти поселение и взглянуть на потоки морт, чтоб окончательно убедиться. И заранее собрать котомку, – подумал эстра. – Кто знает – может, и убегать придётся».

– Вот и славно. Ну, что ж, благодарю тебя, Верда. А не хочешь ли со мной погулять по округе? Заодно и подскажешь, кто где живёт.

– Хочу! – горячо согласилась девчонка и от полноты чувств едва не расплескала воду из таза. – Ой, погодите только, я уберу тут всё, быстро-быстро! А ты будешь гнездо мертвоходцев искать, да?

– Не гнездо, – покачал головой эстра. – Источник. Но сперва мы вернёмся в дом к мастеру. Не бродить же мне до вечера в одной нижней рубахе?

Щеки у Верды вспыхнули.

У Игима пришлось задержаться. Оказалось, что накидку эстры девушки зачем-то утащили стирать, верхнюю рубаху тоже, сандалии из тонкой кожи на толстой подошве из коры дерева хан отдавать и вовсе отказались – якобы от долгой ходьбы по лесу ремешки изорвались и пришли в негодность. Сам эстра не помнил, чтобы такое было, но спорить не стал и позволил обрядить себя в шерстяные штаны с курткой, по северному обычаю, и в высокие сапоги. Лукавые сестры, хихикая, шнуровали одежду, переглядываясь, и так и норовили коснуться рукой будто бы невзначай его ключиц или бедра… Он чувствовал себя дорогой куклой, которую отдали на потеху избалованным детям.

– Вот и всё, – опустила взгляд старшая сестра и толкнула в бок младшую, чтоб и та поклонилась. – Осталось только волосы в косу заплести. Помочь тебе, странник? – и она протянула руку, словно хотела то ли погладить его по щеке, то ли обнять.

Эстра усмехнулся.

«Не ждёте отказа, верно?»

– Не нужно. Верда, ну-ка дай нож, – обернулся он к девчонке, хмуро поджидающей его у порога. Та встрепенулась, полезла за пояс и достала костяное лезвие на деревянной ручке – таким лечебные травы срезают. – О, хорошо, острый! Подойдёт.

И, скрутив волосы в жгут, эстра обрезал их одним движением. В глазах старшей сестры появилась злая обида – но лишь на мгновение.

– Что же ты так, странник, – грустно улыбнулась девица. – Такую красоту испортил. Сказал бы – мы бы тебя лучше постригли.

«Поиграли бы вдоволь», – поправил про себя эстра.

– Не до того, времени мало, а дел много, – сказал он вслух и, скомкав волосы, оглянулся на очаг. Жар шёл, но огня не было; эстра быстро положил волосяной жгут на рдеющие угли и прикрыл заслонку. Вспыхнуло пламя, горько потянуло палёным. – Вот, теперь гораздо удобнее. Пойдём, Верда, покажешь мне поселение, как обещала.

Поздней весной в северных землях день долгий. Слушая вполуха сбивчивый рассказ девчонки, эстра размышлял о том, что случилось с тех пор, как он пробудился в лесу, без памяти и цели, без чувств и желаний. Кажется, прошло совсем немного времени, но в скудной почве его души укоренились первые ростки чего-то настоящего – предпочтений и неприязни, стремлений и страха. И чем дальше, тем их становилось больше.

– …а здесь главный садовник живёт.

Эстра сощурился и посмотрел, куда указывала Верда. Сам дом не сильно отличался от других в поселении – аккуратный, в два этажа, с обширным подворьем. Облака морт текли над ним, не касаясь.

«Не здесь», – подумал эстра и прикрыл глаза.

Цветущая райма пахла нестерпимо сладко.

Постепенно небо темнело на востоке, а на западе пылало, как раскалённый кузнечный горн. Алый, оранжевый, бело-золотой… Ручейки морт вспухали напряжёнными венами и тянулись к окраинам поселения, расходясь от невидимого центра, который эстра видел даже сквозь сомкнутые веки.

– А это чей дом, Верда?

– Врачевателя. Он в саду земляные орехи растит – вкусные! Правда, они не скоро поспеют, к осени.

Напоследок, уже в сумерках, эстра прогулялся до ворот. Касаться их не стал, но взглянул повнимательнее на ёмкости с мирцитом.

– Так и знал, – пробормотал эстра, машинально поднимая ворот куртки – к вечеру стало прохладно. – Так и знал, что его слишком мало.

– Что ты говоришь? – встрепенулась Верда, и глаза у неё испуганно заблестели. – Чего мало? Это плохо? Так ты сыскал свой источник, от которого мертвоходцы питаются, или нет?

Эстра сощурился, глядя, как бледно-лиловый туман морт льнет к сосудам с мирцитом.

– Сыскал. Осталось узнать, как его зовут.

– Кого? – непонятливо насупилась Верда.

Отвечать эстра не стал.

У дома Игима уже собралась целая толпа. Большей частью те, кто не побоялся дать отпор мертвоходцу. Огита, потрясая свитком, до хрипоты спорила с тем самым испуганным северянином, зеленоглазым и светловолосым, у которого рубаха была вышита такими же узорами, как у жителей пустыни. Мастер Игим сидел на пороге дома, раскурив длинную трубку, и безмолвно наблюдал за всеми издали. Рядом с ним сидела и грызла хрустящий хлебец девчушка в красном сарафане и меховой курточке.

– О чем спорите, добрые люди? – громко спросил эстра, подойдя ближе. Толпа расступилась, пропуская его.

– О списке, – подбоченилась Огита. – Я говорю, что надо Рейну вписать, а Монор – что она, мол, весь день дома просидела и никак в дом Гааны попасть не могла. А меня глаза обманывают, что ли? Наши-то дома рядышком стоят, со двора всё видно.

– Ну-ка, дайте взглянуть на список. Это те, кто в дом заходил, с родителями? – спросил эстра, забирая свиток. Писали на нём углём, видно, чтобы потом оттереть и заново использовать, поэтому слова были неразборчивые. – Да отойдите, свет загораживаете… А Рейна, которую вписывать не надо, кто такая будет?

– Дочь моя, – скрестил на груди руки Монор, неприветливо глядя на эстру. – А что?

– Ничего, – улыбнулся эстра в ответ, но северянина, кажется, приветливость только сильней разозлила. – А ты сам-то кто будешь?

– Младший врачеватель.

– Врачевателя сын?

– Врачевание – дело семейное, – сердито ответил Монор и отвернулся, не желая больше разговаривать.

Эстра свернул свиток, чувствуя, что дальше будет только тяжелее.

«Надо было всё же котомку собрать заранее».

– Ну что ж… Игим! – окликнул он мастера. – Подойди ближе. И внучку свою приведи. Это ведь твоя внучка на пороге сидит? Рейна?

– Да, – просто сказал мастер, тяжело поднимаясь на ноги. Трубка у него погасла, но он даже не заметил. – Но не о ней речь. Скажи лучше, ты нашёл средство от мертвоходцев?

– Нашёл. Но прежде, чем я говорить буду, вы скажите, что сходка решила. Принимаете мои условия?

Монор сплюнул на землю.

– А куда деваться? Завтра, вон, будем дом Гааны жечь, кому ж охота следующим быть.

– Ты гонор-то попридержи, – посоветовала Огита и подтвердила: – Сходка решила – условия принять. Рассказывай теперь, как мертвоходцев отвадить.

Эстра усмехнулся и поймал взгляд Игима.

– Очень просто. Надо всего лишь устранить то, за чем они приходят.

Воцарилась мёртвая тишина, и в этой тишине отчётливо было слышно, как стукнулась о порог трубка Игима, выпавшая из ослабевших пальцев.

– Устранить?

– Вывести из поселения, – уточнил эстра, любуясь на перекошенное лицо мастера. Зрелище это почему-то одновременно и злило, и было приятным. – А ты что подумал, Игим? Что я предложу твоё сокровище здесь казнить? О чём ты сам думал, когда позволил своей дочери залезть в постель к киморту? Или забыл о том, кем был твой отец?

Мастер притянул к себе Рейну, поглаживая её по голове – механически, не осознавая, что делает.

– Не твоё дело, эстра.

– А твоим оно быть перестало, когда ты решил от кимортов спрятать то, что им принадлежит, – негромко произнёс эстра, но слова его услышал каждый.

Шепотки, вопросы, недоумённые восклицания – всё это становилось громче и громче, и уже даже не было слышно, как оправдывается Игим и что выговаривает отчаянно Монор красивой черноволосой женщине, прячущей лицо в ладонях.

– Что-то ты загадками объясняешься, странник, – перекрыл чей-то зычный голос прочие звуки. – Ну-ка, сознавайся, что у вас с мастером за спор.

– Спор о том, что всех здесь касается, без исключения, – в тон ему ответил эстра. – А Игим, видно, давно ждал, что за его сокровищем явятся, раз и не думает отпираться. Вы думаете, почему мертвоходцы семь лет назад в ваше поселение зачастили? – Голоса как отрезало. – Да только потому, что Рейне исполнилось четыре года – вышел срок, дремлющее наследие пробудилось. В четыре года такие дети перестают быть людьми.

– Она не обязательно должна была кимортом становиться, – хрипло прошептал Игим в полной тишине. Всхлипнула черноволосая женщина, утыкаясь в плечо Монору. – Я не стал кимортом, потому что моя мать простым человеком была, и дочери мои над морт власти не имеют, так кто же знал, что Рейна… – и он осекся, встретившись взглядом с эстрой.

– Не знал? Неужто? А может, ты наоборот надеялся, что дитя кимортом будет? Нелегко, верно, такой богатый раймовый сад в порядке содержать. Если что-то с помощью морт создано, то без морт оно исчезнет – так же и сады вокруг, да? А твоих игрушек с мирцитом надолго не хватает, да и дороги они.

Глаза у Игима сделались злыми. Он тяжело выдохнул, комкая рубашку на груди.

– Не тебе судить, странник без дома, без родного очага.

– Зато твоим соседям, Игим, судить – в самый раз. Слушайте, добрые люди! Рейна, которую Монор в список вносить запрещал, не его дочь. Она дитя Миргиты и странника-киморта, который гостил у вас двенадцать лет назад. Было ведь такое?

– Было-было! – кто-то крикнул. – Сады занедужили, вот и пришлось киморта звать, серебром платить.

– А он у нас до самой зимы прожил!

– И постель ему в доме у мастера стелили!

Все опять загалдели и утихли лишь тогда, когда Огита прикрикнула. Тогда эстра продолжил:

– Что ж, рождение ребёнка – благо, а рождение киморта – вдвойне. А то, что Монор настолько любит свою жену, что чужую дочь взялся как родную воспитывать, – и вовсе подражания достойно. Плохо лишь то, что девочку вовремя кимортам не отдали. Ты, Игим, – обернулся он, – конечно, хороший мастер. Может, лучший в этих землях. Кто бы ещё сумел такую ограду придумать, что тянула бы излишки морт из девочки, чтобы ей было не до свершения чудес? Да только морт всё равно слишком много, и она будит покойников в округе, превращая их в мертвоходцев. И знаешь что, Игим? Дальше будет только хуже. И однажды настанет момент, когда твоя Рейна сама сбежит к тем, кто ей ближе кровных родственников. Хорошо, если попутно она всё поселение с лица земли не сотрёт. Бывало и такое.

Последние слова эстры потонули в криках.

– Игим, странник правду говорит?

– Больно складно выходит!

– То-то они девчушку никогда одну играть не пускали!

– Ух, бесстыжая…

– Что ж ты, Миргита, дочку-то кимортам не отослала? Авось та выучилась бы – и к нам вернулась!

– Так это из-за неё мой сын погиб? Пустите меня, я ей накостыляю! Огита, уйди с дороги, старая кобыла!

– И я, и я видела, как Рейна в дом к Гаане ходила, а когда родичи её не впустили – на пороге разревелась! И ревела, пока Игим её не забрал!

– А ты, Миргита…

– Ты, Монор…

– Да что б вы понимали! – вызверилась вдруг Миргита – заплаканная, бледная как полотно. – Я, может, до позапрошлой весны думала, что у меня и других детей не будет! Кто бы из вас единственного ребенка отдал в чужие руки? Ну, кто? Давайте, бабы, выходите вперёд, говорите! Ты, Огита, свою Верду бы вон тому страннику отдала бы? Отдала бы, зная, что не увидишь её больше, а если и увидишь, то будет она чужим человеком и любить тебя будет не больше, чем любую другую старуху? А то и вовсе возвращаться не захочет?

Миргита кричала надрывно, и люди постепенно умолкали. Кто-то – пристыженный, кто-то – испуганный, в ком-то играло любопытство… А потом женщина захрипела, словно голос в ней закончился, и испуганный Монор притянул её к себе, крепко обнимая. Глаза у него говорили, что будь его воля, то эстра сейчас бы мёртвый в овраге валялся, а не стоял здесь.

– Вот и разобрались, – вздохнул эстра, отворачиваясь. – Вы, люди добрые, помните, что мне сходка обещала? Отдать то, что попрошу, что бы это ни было, и отпустить меня из поселения беспрепятственно. Так вот, я прошу для себя Рейну.

– Да забирай! – крикнула измождённая женщина, стоявшая рядом с Огитой. – Мертвоходцы с ней уйдут?

– Уйдут. Обещаю. Всё станет как прежде, – твердо сказал эстра, обводя толпу взглядом. Мало кто решался встретиться с ним глазами – боялись. – А девочку я доведу до города и отдам кимортам. Любой с радостью возьмет её в обучение, да и она сама там счастливей будет… Верно, Рейна?

Девочка вывернулась из крепких объятий Игима, одёрнула меховую жилетку и подбежала к эстре.

– Я тебя видела, да? – произнесла она по-взрослому грустно, заглядывая ему в глаза. – И чувствовала – тебя? Утром. И потом ещё днём. Да?

– Да, – улыбнулся эстра и положил ей руку на голову. – Меня – и морт. Киморт тянется к киморту, киморт должен взрослеть среди кимортов, иначе будет плохо. Нельзя спорить с волей морт. Куда она зовет тебя, Рейна?

Девочка обняла его за пояс, утыкаясь лицом в живот.

– Далеко. Не знаю куда, но далеко отсюда.

Эстра взглянул на Игима:

– Ну что, мастер? Будешь спорить – или позволишь сделать то, что для всех станет благом?

Игим не ответил. Он по-прежнему сидел на пороге, теребя рубаху на груди, и словно и не слышал ничего.

– Он не будет спорить, – громко сказала Огита.

Ужинать эстру позвали в дом садовника. Рейна вертелась рядом и уходить с матерью отказывалась; поселяне смотрели на неё сердито, точно это девочка была виновата во всех их бедах, а не Игим. Эстра быстро устал от боязливых шепотков и косых взглядов, велел постелить себе и девочке в одной комнате и лег спать. Но заснул лишь под утро; в голове крутились дурные мысли.

Эстра думал о том, каким был отец Игима – киморт-южанин, бродяга, отчего-то осевший в маленьком поселении далеко в лесах Лоргинариума; об избалованных девицах, всегда получавших то, чего им хотелось, и о старшей, самой красивой сестре, пожелавшей однажды себе на беду странника-киморта; о девочке, не понимавшей, почему со всех сторон к ней тянутся страшные лиловые облака, которые не видит больше никто, даже папа с мамой, и почему с каждым годом тоскливее становится в родном доме; об Огите, изуродованной дыханием мертвоходца, и о других, кому повезло ещё меньше…

– А киморты добрые? – тихо спросила Рейна со своего места.

Ей тоже не спалось.

– Киморты разные, – ответил эстра, отворачиваясь к стенке. – Как люди. Точно как люди…

Утром их провожали всем поселением – за исключением, пожалуй, Игима и семьи врачевателя. Кроме еды в суму эстре затолкали одеяло из тонкой плотной шерсти, две фляги с лучшим раймовым вином, дали сменную одежду и тёплый меховой плащ.

Для Рейны не приготовили ничего.

Уже у самых ворот сквозь толпу провожавших протолкалась Верда, пунцовая от смущения, и вручила свежий, горячий хлеб, пахнущий мёдом и орехами.

– Спасибо. Сама пекла?

– Мы с матерью… – Верда потупилась. – Я бы хотела с тобой в город пойти.

– Захочешь по-настоящему – дойдёшь и сама, – улыбнулся ей эстра. – Когда подвода поедет, напросись с ней. Сперва посмотри на город. Вдруг тебе не понравится?

– Понравится! – с жаром ответила Верда и смутилась ещё больше. – Ну, прощай, странник. А как тебя зовут-то?

– Никак. У эстр имен не бывает.

– А у тебя будет, – неожиданно упрямо сказала она. – Когда тебя в следующий раз спросят про имя, скажи, что тебя зовут… тебя зовут… Алар!

– Алар? «Желанный», значит? – расхохотался эстра, и Верда закрыла пунцовеющие щеки руками. – Где ж ты такое имя вычитала?

– В книге было, – пробормотала она пристыженно. – Про любовь. Я… очень красивое имя, да? – и Верда с вызовом поглядела на эстру.

Он смягчился.

– Да. Красивое. Прощай, Верда, и спасибо за имя.

– Прощай, – эхом откликнулась она.

Когда ворота захлопнулись, Алар накинул на голову капюшон и покрепче сжал руку Рейны.

Путь до города предстоял долгий.

2. Южный ветер

Фогарта Сой-рон, Шимра, столица Ишмирата

Фог сдалась на четвёртый день, когда умерла Ора.

До этого ещё можно было обманывать себя, уговаривать, что Алаойш просто сорвался в путешествие, не сказав ни слова ученице, как уже случалось раньше. Или что из дворца пришел вызов по делу величайшей секретности. Или что Дёран, лёгкая душа, зазвал старого приятеля в пьяный дом, а ласковые хозяйки не хотят отпускать сладкоречивого сказителя и красавца киморта слишком быстро…

– Тише, Ора. Тише. Скоро всё закончится, – прошептала Фог, поглаживая обессилевшую собаку по голове.

За какие-то несколько часов Ора отощала так, словно не ела целое десятидневье. Шкура присохла к рёбрам, шерсть выцвела и свалялась клоками, а умные жёлтые глаза густо затянуло белёсой мутью. Сначала собака ходила кругами по дому, натыкаясь на углы, не понимая, что творится с ней, а потом легла в закутке, неловко вывернув шею, и стала тихонечко поскуливать. Фог пыталась сделать хоть что-то, влить в неё жизнь, заменить силу учителя своей, но не выходило.

– Тише…

Ора сунулась в ладонь сухим шершавым носом – и лизнула её. Фог зажмурилась, чувствуя, как перехватывает горло, точно железным обручем.

«Плохо, совсем плохо. Если он её больше держать не может, значит, либо сам при смерти, либо… либо… сброс».

Почему-то это пугало даже больше вероятной гибели.

«…наверно, я слишком верю в то, что он не может умереть».

Фог хотелось вскочить и побежать куда-то – безразлично куда, лишь бы на месте не сидеть, лишь бы занять руки делом, в лаборатории ли, в кабинете, лишь бы не чувствовать, как с последним вздохом старой собаки уходит и отчаянная надежда.

Дышать Ора перестала к вечеру.

Ещё некоторое время Фогарта сидела неподвижно: долгое и мучительное ожидание вытянуло силы. Потом медленно поднялась на ноги – в мышцы тут же словно впились тысячи тонких иголочек, ступни обожгло холодом. Ора, превратившаяся в туго обтянутый шкурой скелет, лежала в углу, и побелевшие глаза влажно блестели. Фог отвернулась и вслепую махнула рукой, щедро черпая морт из текущих сквозь дом потоков. Знакомая схема «мысль-стремление-энергия» казалась сейчас невыносимо сложной. Фогарта уже тысячу раз избавлялась от неудачных результатов эксперимента, от мусора во дворе после осенних бурь, но сделать то же самое с Орой, ещё недавно живой, тёплой, ласковой, было выше её сил.

– Я смогу.

Она сжала зубы почти до хруста и наконец вложила в морт нужную мысль и стремление.

Иссохшее собачье тельце вспыхнуло бездымным фиолетовым пламенем и рассыпалось мелкой золой. Давя всхлипы в груди, Фог шевельнула пальцами, сворачивая из края хисты круглый сосуд и придавая ему с помощью морт стеклянную твердость и прозрачность, а затем перенесла туда прах Оры и запечатала наглухо.

– Вот и всё, – прошептала Фогарта, вешая сосуд с прахом к себе на пояс. – Я развею тебя где-нибудь над лугом. Тебе бы понравилось.

Потом она спустилась в купальню и села на край бассейна, опустив ноги в тёплую воду. Небрежно подоткнутая хиста намокла, но Фог было всё равно. Хотелось опрокинуться в бассейн, нырнуть на самое дно и пролежать там несколько часов, дыша только морт, но время поджимало.

Если Алаойш не умер, а действительно достиг точки сброса, то оставалось всего восемь дней на то, чтобы отыскать его по следу спутника – так гласили записи таинственного киморта по имени Миштар.

В лабораторию Фог так и пошла – босая, в намокшей хисте, небрежно подоткнутой под пояс. В доме пахло чем-то горьким – то ли увядшими цветами чийны, то ли дымом.

«Я должна справиться. Должна».

В собственные силы не очень-то верилось. В последние месяцы у Фог всё шло наперекосяк. Морт не желала сворачиваться на ладонях послушными упругими жгутами, а утекала сквозь пальцы, как песок; приборы на мирците барахлили; злополучный хронометр вообще взорвался, стоило прикоснуться к нему. Алаойш, правда, только посмеивался и говорил:

– Ты просто научилась удерживать в себе куда больше морт, чем можешь контролировать, только и всего. Упражняйся чаще и будь осторожна.

Сейчас Фог надеялась на правоту учителя, как никогда прежде.

На втором ярусе лаборатории всё осталось таким же, как и в день исчезновения учителя. Покоились на подставках под стеклянными колпаками незавершённые механизмы – заказы на починку от мастеров Шимры. Заполошно тикал восстановленный немалыми трудами хронометр, и золотистые песчинки быстро-быстро летели по изогнутой трубке от одного сосуда к другому, но уже вхолостую – вряд ли хозяин вернулся бы, чтоб завершить эксперимент. Вдоль стены, в укреплённом шкафу, стояли наглухо запаянные коробки с мирцитом, заряженным и готовым к отправке на ярмарки.

Нужный механизм лежал в нижнем ящике, под рабочим столом. Фог аккуратно извлекла детали, завёрнутые в промасленную ткань, и начала собирать – скупыми движениями, выдающими давнюю привычку. Простые заказы на поиск людей всегда доставались не мастеру, а ученице – почитай с самого начала. Но никогда Фогарта не думала, что однажды ей придется искать самого Алаойша.

Закрепив на подставке штатив, она осторожно закрепила на штанге маятник и движущий механизм. Затем вставила на положенное место капсулу с мирцитом-пустышкой, проверила ограничители, выставила масштаб на линейке штатива – и только потом положила под маятником карту на медном листе с инкрустацией на месте естественных очагов морт и крупных городов. Стрелка вживлённого в край компаса тут же начала мелко подрагивать, откликаясь на энергию Фог.

«Сейчас».

Морт начала тоненькой струйкой вливаться в капсулу-пустышку, впитывая из дрожащих ладоней Фог образ Алаойша. Зажужжал, вращаясь быстрей и быстрей, движущий механизм, и маятник начал раскачиваться, выписывая ровные восьмёрки. Невидимый их центр постепенно смещался по карте.

«Север… это совершенно точно север».

Но тут, словно дойдя до невидимой границы, маятник резко дёрнулся в обратную сторону – к югу – и повис неподвижно.

– Дура безрукая, – забормотала Фог, по привычке глотая крепкие северные ругательства, хотя отчитать за них её теперь было некому. – Мало морт.

В следующий раз маятник раскачался слишком сильно, и сработали ограничители. Лиловатый туман прыснул в стороны, вхолостую рассеиваясь над картой. Фог с досады пнула стол, отбила палец и похромала вверх по лестнице – остужать ушиб в холодной воде и прикладывать лечебную мазь. Подумав, не стала сразу возвращаться в лабораторию и сперва заварила сбор из степных трав и цветов, для бодрости и успокоения. Напиток немного горчил, цедить его приходилось мелкими глоточками, зато и ненужное волнение ушло.

За ночь Фог сделала ещё с два десятка попыток найти Алаойша, но что-то по-прежнему мешало. Маятник, доходя до условной точки, вдруг шарахался в сторону, точно его кто-то щелчком отводил. Такое случалось, если объект поиска бывал окутан плотной, искусственно сконцентрированной морт – это под силу киморту, не желающему, чтоб его нашли, но не новоиспечённому эстре. Четыре раза маятник указывал на север, дважды – на восток, один раз его занесло к югу, и каждую отметку Фогарта аккуратно перенесла на карту. Однако чаще всего он начинал очерчивать ровные, бессмысленные круги – или срабатывали ограничители.

Промаявшись почти до утра, Фог наконец отправилась спать – голова после бессонной ночи стала точно свинцовая.

– Завтра… завтра пойду за помощью в цех, к кимортам, – пообещала Фог неизвестно кому, закутавшись в тонкое одеяло. – Они меня не оставят. Не оставят…

Утром стало полегче – дышалось свободней и верилось в чудо.

Фог ещё раз попробовала сладить со строптивым механизмом, не слишком надеясь на успех. Сперва маятник сонно покружил над северными землями, едва ли не залезая в вечномёрзлые болота, а потом запоздало сработали ограничители. Капсула-пустышка лопнула, а мирцитовый сердечник взорвался облаком ржавой пыли.

– Хорошо, что не в глаза, – пробормотала Фог, отряхивая хисту. – Хороша была бы, слепая спасительница. Значит, так или иначе придётся просить помощи. Вопрос – у кого.

Кимортов в столице было, пожалуй, столько же, сколько во всём остальном Ишмирате. Две сотни, не меньше, и почти у каждого свой дом и дело. Некоторые числились приписанными к цеху, особенно молодые, и выполняли ту работу, которую им поручали старшие, в свою очередь принимавшие заказы от представителей гильдий или даже двора. Ещё около сотни кимортов находились в Шимре проездом, предпочитая вольную жизнь странников, не связанную никакими обязательствами ни перед ишмой, ни перед старшими… Кажется, обращайся к любому – помогут не по доброте, так за плату.

Беда была в том, что Фогарта пока не окончила ученичества.

Алаойш исчез в самое неприятное время. Она уже научилась обращаться с морт и выполнять несложные заказы, взялась за первое самостоятельное исследование, но в цехе наставник представить её не успел. И, значит, после смерти или сброса Алаойша Фогарту бы передали другому учителю, а тот вряд ли отпустил бы её раньше, чем через пять-шесть лет.

«Значит, надо обращаться к тому, кто не выдаст – и сразу бежать».

Само появление Фог в цехе никого бы не насторожило: Алаойш нередко посылал воспитанницу с мелкими поручениями. Но имена тех, с кем его связывала дружба, а не прохладные деловые отношения, можно было по пальцам пересчитать. А уж тех, кто спокойно принял бы известие о сбросе…

– У меня только один шанс, – пробормотала Фогарта, сжимая сквозь складки хисты сосуд с прахом Оры. – Если я ошибусь… Если ошибусь, то не смогу найти его никогда.

После сброса, поговаривали, иногда и лицо менялось до неузнаваемости.

Стараясь не думать о дурном, чтобы не отчаяться раньше времени, Фог наскоро причесалась, уложила в сундук смену платья, сгребла туда же с полки все собственноручно собранные механизмы, две коробки мирцита, набор капсул-пустышек и два слитка, золотой и серебряный, те, что должны были пойти на опыты как материал. Отдельно и очень аккуратно упаковала деньги, отложенные за последние шесть лет с простых заказов, подарки Дёрана – пахучее мыло и масла со всех уголков света. И наконец – величайшую драгоценность, копии дневников киморта по имени Миштар.

– Ну вот, – нервно улыбнулась Фог отражению в зеркале, поправляя суму на плече. – Теперь у меня разве что на лбу не написано, что я сбежать собираюсь. А, отобьюсь!

Подумав, она прихватила из лаборатории два готовых механизма, которые Алаойш так и не успел отправить в цех. Если прийти и не сразу кинуться к его друзьям, а сперва отнести к старшим исполненные заказы, то в цехе наверняка решат, что наставник просто переложил на неё часть своей работы, а в сундуке тоже механизмы на продажу. Такое не одобряли, но помалкивали, особенно если заказы шли не от двора самого ишмы, а от горожан.

…На пороге привычно и протяжно скрипнула проваленная ступенька. Фог плотно прикрыла за собой дверь и влила немного морт в спящие охранные контуры. Вот и всё – теперь можно было не бояться, что шустрые столичные воришки разнесут дом по камешку, пока хозяева отсутствуют.

– Надеюсь, мы вернёмся сюда вдвоём, – прошептала Фог, проводя ладонью по ярко-синей штукатурке. Вдруг стало смешно – вспомнилось, как хохотал Алаойш, когда незадачливая ученица решила освежить дом снаружи, но не сумела вложить правильное стремление в морт, и вместо того, чтоб почистить, перекрасила стены под цвет весеннего неба – да так надёжно, что двое друзей наставника, гостивших в тот вечер, не смогли вернуть прежний цвет.

Отвернувшись, она вздёрнула подбородок, оправила строгую чёрную хисту и вышла на дорогу, ведя за собой, как на невидимом поводке, парящий в воздухе сундук.

«Пусть воля морт будет со мной».

У своенравной Шимры есть один вечный закон – никогда и ничему не удивляться. Охотник ли, дичащийся городов, или торговец с юга, или мальчишка-подмастерье, только что прибывший из далёкого поселения, или наивная невеста-иноземка, привезённая в столицу женихом, – словом, новички ещё могут проводить изумлённым взглядом особенно затейливую самоходную машину или засмотреться на сияющий в ночи разноцветным пламенем дом какого-нибудь киморта-зазнайки. Но истинный шимри, родившийся и выросший в этом шумном городе, себе никогда такого не позволит. А если и натолкнётся случайно на какую-нибудь диковинку вроде летучего сундука, то не восхитится, а прикрикнет возмущённо:

– Эй, куда прёшь, не видишь, что ли? Или глаз нету?

Фог только и успевала раскланиваться на все стороны и бесконечно извиняться. Конечно, будь на её месте солидный киморт или вельможа с вереницей слуг, никто бы не посмел высказать недовольство. А люди, сбитые с ног процессией Светлейшего ишмы, и вовсе, говорят, похвалялись этим и выдавали синяки за знак благоволения удачи.

Впрочем, проехать или пройти через центр города и никого не задеть само по себе было бы уже небольшим чудом.

Близились летние праздники, а значит, и ярмарки. Не такие шумные, как осенью, но все же многолюдные. Торговцы и странники, мастера и просто зеваки стекались в Шимру из отдалённых провинций, из Лоргинариума и даже из Земли злых чудес прибывали караваны. Хозяева постоялых дворов довольно жмурились, пересчитывая тройную выручку. А на центральных улицах и близ торговых рядов было не протолкнуться – многие спешили осмотреть город до начала ярмарки или договориться о выгодном местечке для своего прилавка. Чтобы добраться до цеха кимортов, понадобилось бы пересечь бурлящие улицы торговых кварталов – или идти кругом, огибая их по широкой дуге.

А Фог спешила – толкалась, спотыкалась, терпела ругань и неприязненные взгляды. И когда шумные ряды закончились и толпы вдруг поредели – даже сама себе не поверила:

– Наконец-то!

Она проверила сундук, нащупала кошель в сумке – не украли, не срезали? – и только потом нырнула в видимую лишь кимортам арку среди колючих аргастовых лоз. Так «свои» могли срезать дорогу с чёрного хода; посетителям же, любого сословия и ранга, приходилось сперва миновать длинный лабиринт, ведущий к парадному крыльцу.

Цех кимортов по размерам не уступал, пожалуй, и дворцу ишмы. Правда, отделан был не так богато – ни золота, ни серебра, ни драгоценных камней, словом, ничего, что может накапливать в себе морт. Стены и перекрытия – белое, тонкое дерево, крыша – полупрозрачная розоватая черепица. Всё на взгляд невозможно хрупкое, невесомо-лёгкое, однако же на деле способное выдержать одновременный залп из сотни пушек. Постоянно в цехе находилось около тридцати кимортов, и обязательно – четверо старших.

Заказы надлежало отдавать именно им.

При мысли об этом у Фог по спине вновь пробежал холодок. Старшие сами были уже близки к сбросу – и наверняка они знали об истинном возрасте Алаойша, в отличие от непутёвой ученицы. А значит, и её незамысловатые планы могли раскрыть с той же лёгкостью, с какой диктовали цену на заряженный мирцит торговым гильдиям.

– Фогарта?

На секунду в груди всё смёрзлось в ледяной комок. Голос Фог узнала, но его обладательница не относилась к тем из друзей учителя, к кому можно было без сомнений обратиться за помощью. Дуэса часто заходила в гости, но никогда не оставалась надолго. Алаойш принимал её радушно – впрочем, как почти всех, – но никогда не приглашал остаться на ночь, даже когда беседа затягивалась допоздна. И, больше того, иногда, игнорируя долг хозяина дома, отправлял вместо себя ученицу провожать гостью.

В детстве Фогарте очень нравилась эта дивная красавица с жёлтыми, как мёд, глазами… Но то было в детстве.

– Приветствую вас, Дуэса Шин-раг. Да будут долгими ваши дни!

– Ну, зачем же так холодно и формально, – засмеялась Дуэса, слегка откидывая голову назад, так, что чёрные как смоль волосы расплескались по золотистой хисте тяжёлой волной. И тут же посерьёзнела: – Фогарта, девочка моя, что с твоими глазами? Ты плакала?

И взгляд у неё стал таким тёплым, таким добрым и тревожным, что Фог сама не поняла, как прошептала:

– Да.

Морт вокруг Дуэсы была странного оттенка – не лиловатая лёгкая дымка, а нежно-розовая, как облака на рассвете, и очень плотная. Фог почудился сладкий запах леденцов, и захотелось облизнуть пересохшие губы.

– Аше-аше, бедная девочка, – тихо сказала Дуэса и шагнула вперёд, укрывая плечи Фогарты широким рукавом – как птица защищает птенцов. – Кажется, я знаю, что за беда случилась. Идём со мной. Мы поговорим, но не здесь. У старших слишком острый слух.

Фог кивнула. В голове у неё слегка звенело, как после целой пиалы ойги, было душно и томно. Чужая морт тыкалась в щёки, в шею, обвивалась вокруг пояса и щиколоток, а рука Дуэсы на плечах казалась горячей даже сквозь плотный шёлк.

«Теперь ясно, почему Алаойш её избегал».

Сундук занесло на повороте, и треск ломающихся веток привёл Фог в чувство.

– Ой, простите! Сейчас, подхвачу его, – смущённо пробормотала она, натягивая невидимый поводок. – Наверно, морт мало вложила. У меня то перебор, то недобор в последнее время, хоть в лепёшку расшибись.

– Пока не надо расшибаться, – ответила Дуэса без улыбки, и её красивое лицо стало немного пугающим. – Алаойш огорчится. Ты ему очень дорога… Вот, пришли, – и она указала на небольшую беседку из некрашеного дерева чуть поодаль от цеха, в тени старых, рассохшихся от возраста эрисей. – Там и поговорить можем. Алаойш ведь?..

Выглядела она так, словно ответа ей не требовалось.

– Да, – всё же кивнула Фог.

Горло опять как невидимой рукой сжало.

– И давно?

– Несколько дней назад. Я сначала думала, что он в цех ушёл. Или с Дёраном гуляет, они вдвоём иногда на целое десятидневье пропадали, а потом он приходил и от похмелья лечился, – ответила Фогарта и вспыхнула, сообразив, что в запале сказала лишнего. – Но потом Ора умерла, и я догадалась.

– Ора?

– Собака. Алаойш её уже двадцатый год от смерти удерживал, лечил.

Дуэса дождалась, пока Фогарта сядет на деревянный пол в беседке, пока сундук вплывёт и станет в угол, а потом повела рукой – и проёмы затянуло розоватой пеленой. Сразу стало намного более душно, и появился тот же леденцовый привкус на языке.

– Это от чужих ушей, – пояснила Дуэса и нахмурилась. У неё было странное выражение лица: брови насуплены, в глазах тревога, а уголки губ дёргаются, словно вот-вот появится улыбка. – Значит, всё же сброс. Давно пора, ему триста лет ещё в позапрошлом году исполнилось. Он только своей волей и держался… Ты теперь одна осталась? Хочешь ко мне в ученицы попроситься? У меня нет никого – я хоть завтра тебя взять могу. Хочешь?

– Нет! – Фог вскочила, едва не запутавшись в полах одеяния. – То есть… Дуэса Шин-раг, я безмерно польщена вашим предложением… Правда, спасибо огромное! – всё-таки не выдержала она и сбилась с размеренных, предписанных этикетом фраз. – Но я не могу. Мне надо найти его, быстрее, пока не истекло время… Ещё восемь дней. Пожалуйста, помогите мне!

Дуэса замерла, вглядываясь в неё. Морт, окутавшая беседку, сгустилась и потемнела.

– Ты любишь его?

Фог опустила взгляд и вспыхнула.

– Да.

Лгать Дуэсе было невозможно, даже сама мысль об этом казалась невыносимой; на языке таял приторно-сладкий вкус леденцов, а след от прикосновения белой руки горел, как ожог.

– Ты готова на всё ради него?

– Да!

– Бедная девочка, – лицо Дуэсы исказилось. Она шагнула, заключая Фогарту в крепкие объятия, обволакивая золотистым шёлком, душными потоками морт, щекоча скулу прохладными прядями волос, и выдохнула на ухо: – Бедная девочка, прости меня…

– За что?

Онемевшие губы едва шевелились. Грудь кололо, как от нехватки воздуха высоко в горах.

– За всё, – шепнула Дуэса и отстранилась, глядя на Фог потемневшими глазами. – Конечно, я помогу тебе. Чего ты хочешь?

– Помогите мне найти его! – Фогарта дрожащими руками распахнула сундук, достала карту и маятник, потянулась к сумке за капсулой-пустышкой. – Я… не могу рассчитать силу, и поиск прерывается каждый раз. Найдите учителя, пожалуйста! Вы ведь учёная и киморт, вам это легче лёгкого сделать, да?

– Конечно, – медово улыбнулась она. – Оставь маятник здесь и выйди на воздух. Я вижу, что тебе дурно. Это от волнения, наверно. Ночь не спала, плакала о нём?

– Не плакала, – склонила голову Фог и добавила тихо: – Я думала вчера, что сойду с ума. Спасибо вам, Дуэса.

Ресницы у неё дрогнули.

– Не благодари пока, милое дитя. Кто знает – возможно, скоро ты станешь меня проклинать. Мир переменчив, и люди переменчивы.

– Никогда! Клянусь, я… я всегда буду вам благодарна!

Дуэса собирала маятник почти не глядя, словно делала это тысячу раз. Но перед тем, как зарядить капсулу, она сжала её в руке и закрыла глаза.

– Выйди, прошу тебя. Это ненадолго. Ты ещё сама не представляешь, сколько в тебе силы. Твоя морт сбивает тонкую настройку, одна я справлюсь быстрее.

– Хорошо, – подчинилась Фог без возражений. Дуэса водила ладонью над картой, изредка касаясь мирцитовых инкрустаций кончиками длинных ногтей. – Я пойду и умоюсь. Лицо щиплет.

Дуэса улыбнулась

– О, это от соли.

Снаружи действительно стало полегче. Наскоро ополоснув лицо, Фог легла на траву и закатала хисту до колен. Хотелось ещё скинуть сандалии, но Дуэса могла выйти в любой момент. Подсохшие стебельки царапали шею и затылок; облака в небе летели с ужасающей скоростью и словно бы необычайно низко, казалось, ещё немного – и они зацепят шпили цеха. Ветер перебирал ветви эрисей, настолько старых, что они уже даже не цвели по весне.

«Алаойш был куда старше этих деревьев, – вдруг подумала Фогарта, щурясь на солнце, мелькающее в разрывах облаков. – Интересно, он цвёл… любил? Дуэса такая красивая, но она ему не нравилась. Или он любил кого-то другого и был верен той, единственной? А ей не говорил, потому что знал, что скоро будет сброс… Получается, если так, то для меня хорошо, что он стал эстрой, потому что теперь он может полюбить меня?»

Фог села так резко, что в висках застучали молоточки.

– Нет, – хрипло прошептала она. – Мне не нужен чужой эстра и его любовь. Я хочу вернуть Алаойша. Я его верну.

Морт вокруг беседки рассеялась.

– Готово, – прозвучал негромкий голос Дуэсы. Она стояла на ступенях, бледная, с потемневшими глазами. – Иди сюда, я покажу тебе на карте.

Чувствуя, как разгораются щёки, Фог одёрнула хисту, вскочила и побежала к ступеням. Дуэса отступила, пропуская её внутрь.

– Он на юге, Фогарта. Где-то на Земле злых чудес, – произнесла Дуэса ровно, избегая взгляда глаза в глаза. – Ничего удивительного, ведь морт всегда притягивает эстру туда, где он нужен…

– Так вот почему у меня поиск не получался, – выдохнула с облегчением Фог. – Там же хаотические скопления морт, любые манипуляции затруднены… Ой, простите, я вас перебила, кажется…

– Ничего, – улыбнулась Дуэса и успокаивающе погладила её по руке. – Ты хорошо держишься. Времени, увы, уже почти не осталось – впрочем, я знаю, как помочь тебе. На закате от Серебряного Шпиля отлетает грузовой дирижабль. Капитан – мой хороший друг по имени Сидше Джай-рон. Подойдёшь к нему и скажешь, что ты от меня. Ах, и это кольцо покажешь, – добавила Дуэса, медленно снимая с пальца перстень с голубым камнем. – Сидше отвезёт тебя до города Шуду. А оттуда – девять дней пути до того места, на которое указал маятник.

Дуэса поскребла ногтем по карте, делая отметку. Фог сощурилась, всматриваясь.

– Что здесь?

– Пустоши, – пожала плечами красавица. – Но рядом есть город. Смотри – вот тут.

– Дабур? – нахмурилась Фог. Название было знакомым. Совсем недавно Дёран говорил что-то о Дабуре – вспомнить бы что… Нечто плохое – это точно.

– Да. Попробуй поспрашивать там. На юге мы бываем редко, потому что морт там словно сошла с ума. Значит, появление одного из нас, даже эстры, не останется незамеченным. А я пока попробую помочь тебе отсюда. Скажу старшим, что вы вдвоём с Алаойшем отправились в путешествие. И заказы твои раздам – это же они у тебя в сундуке, да?

– Ох, Дуэса, спасибо вам! – Фог поклонилась так низко, что едва не стукнулась лбом об пол. – Я вас никогда не забуду, обещаю! Почему вы всё это делаете?

Уголки губ у Дуэсы дёрнулись.

– Наверно, потому что я тоже люблю Алаойша. Не так, как ты.

– Тогда вы меня понимаете, – улыбнулась Фогарта так, как в последний раз улыбалась только с учителем. – Вы удивительная. Простите, что я не верила вам!

Дуэса опустила взгляд.

– Беги уже, девочка моя. До Серебряного Шпиля ещё добраться надо, да и капитана ты наверняка не сразу найдёшь. Что ж, удачи тебе!

Фог вновь поклонилась и принялась собираться. В душе у неё словно птицы пели, и оттого всё получалось легко. Даже сундук слушался малейшей мысли и больше не таранил ни углы, ни кусты… Только одно вызывало смутное, невнятное беспокойство.

Леденцовая сладость исчезла, а на языке был привкус меди и соли. И Дуэса больше не улыбалась.

Дирижабль покорил Фог с первого взгляда.

Он был огромным – наверное, с Торговую палату величиной, а может, и больше. Баллон, обшитый тонкими листами металла, переливался на солнце всеми оттенками синего и голубого. Гондолу словно только вчера выкрасили в белый – ни пятнышка, ни потёртости, ни даже царапинки на трапе. Матово-серебристые лопасти замерли в обманчиво безопасной неподвижности, но легко представлялось, как они с пугающе-низким звуком взрезают упругий воздух, направляя колоссальный механизм в согласии с желанием капитана.

Но прекрасней всего были потоки морт.

Сердце дирижабля – двигатель; пока он спал, и потоки энергии медленно текли по проводящим серебряным жилам, опутывающим и баллон, и гондолу, и рулевой механизм, и лопасти, и выпуклые линзы навигаторов… Морт скапливалась в мирцитовых капсулах ключевых узлов, мерно пульсировала, и казалось, что весь дирижабль – это фантасмагорическое существо, дышащее, мыслящее, живое.

– Госпоже нравится «Штерра»?

– Нравится. Так его зовут? Дирижабль? – порывисто оглянулась Фог. В двух шагах позади неё стоял, сложив руки на груди, мужчина в возрасте полудня, облачённый в широкие брюки, на южный манер стянутые у щиколоток, и в короткую хисту с разрезами по бокам – наряд не степенного горожанина, но путешественника.

– Её, – лукаво уточнил незнакомец и склонил голову набок. – У «Штерры» душа капризной танцовщицы.

– Она ревнует к женщинам на борту?

– Иногда, особенно к таким красавицам, как госпожа. Впрочем, в нынешний рейс мы пассажиров не берём… Но я могу шепнуть словечко кому-нибудь из друзей. Куда желает отправиться госпожа?

– Мне нужно встретиться с капитаном Сидше Джай-роном для короткого разговора о некоторых общих знакомых, – склонила голову Фогарта, начиная понимать, кто этот скользкий мужчина, посматривающий на дирижабль как на ветреную, но бесконечно драгоценную любовницу.

Кольцо Дуэсы тускло сверкнуло в ржавеющих солнечных лучах – и снова скрылось под ниспадающим рукавом, но незнакомец успел разглядеть достаточно.

– Что ж, это другое дело. Я, капитан Сидше Джай-рон, прошу не отказать мне в любезности обсудить общих знакомых за пиалой травяного чая. Как ваше имя, госпожа?

– Фогарта Сой-рон, – сказала она. И, поколебавшись, добавила: – Киморт-учёная.

– Вижу, что киморт, – улыбнулся капитан, искоса глянув на парящий над брусчаткой сундук. – Прошу, следуйте за мной.

Вопреки ожиданиям, отправился он не к дирижаблю, а к питейному дому. Фог поморщилась, предвкушая погружение в отвратительную мешанину запахов и звуков, но внутри оказалось на удивление тихо, чисто и безлюдно. Молодой хозяин, продолжая составлять сухой букет из ягод и листьев, кивнул капитану, точно давнему приятелю, а Фогарту не удостоил и взгляда. Сидше невозмутимо проследовал в самый тёмный угол зала, к низкому столику с жаровней. Там на углях томился латунный чайник. Капитан любезно указал Фог на подушки и сам сел напротив.

– Выпейте сперва чаю, – улыбаясь, предложил Сидше. – И отведайте цукатов. Думаю, вам это пойдёт на пользу. Я могу на глаз отличить сытого человека от того, у кого во рту и крошки с утра не было. Вы же в лучшем случае позавтракали, а солнце теперь склонилось к горизонту.

– Благодарю за угощение.

Фог покраснела и опустила взгляд. Капитан некоторое время наблюдал за ней молча, время от времени приглаживая и без того безупречную причёску. Вот уж кто был истинным, чистокровным ишмиратцем – на бесчисленное множество поколений назад. Он даже немного напоминал драгоценных фарфоровых кукол: тёмные раскосые глаза без возраста, бледная в синеву кожа, обветренная от работы на свежем воздухе, чёрные, блестящие как зеркало волосы, сами собой распадающиеся на прямой пробор. Кончики их были подстрижены в ровную линию и на пол-ладони не доставали до плеч.

– Итак, вам нужно на юг, – заговорил наконец Сидше. – В какой город?

– В Шуду.

Раскрывать сразу все карты не хотелось.

– Я направляюсь дальше, в оазис Кашим, но перед этим обязательно остановлюсь в Шуду. Путь займет семь-двенадцать дней – зависит от ветра. Вам подходит такой срок?

– У меня нет выбора, – созналась Фог и прикусила кислый цукат, чтобы не сболтнуть лишнего. – По некоторым причинам я не могу обратиться в цех за переносом.

– Деньги или другое?

– Другое.

– Надеюсь, я не беру на борт преступницу или девицу, бегущую от ненавистного брака со знатным вельможей?

– Нет!

Фог сама не поняла, какое предположение оскорбило её больше. А черноглазый капитан рассмеялся:

– Что ж, уже хорошо. Вы знаете, что означает это кольцо?

– Нет… то есть знаю, что если я покажу его вам, то вы возьмете меня на борт. Так сказала Дуэса Шин-раг.

– Шин-раг в пустыне назвали бы огненной змеёй, – загадочно вздохнул Сидше. – И были бы правы. Кольцо всего лишь означает, что вам можно доверять. Предположим, я беру вас на борт, Фогарта. Чем вы готовы заплатить?

Она задумалась. В словах капитана чудился подвох, но вот какой именно? В полумраке душной комнаты, отделанной тёмно-красными и чёрными панелями, в густом запахе специй и чего-то сладковато-лекарственного, после двух пиал крепкого травяного чая в голове слегка помутилось.

– У меня есть ишмиратские монеты. Ещё золото и серебро, в слитках. И несколько драгоценных камней, но их я хочу оставить для приборов, однако если вы…

– Мне не нужны ни металлы, ни камни, – покачал головой Сидше и наконец сам пригубил из пиалы чай, ставший уже густо-коричневым. – Я достаточно богат. Кроме того, все ваши ценности вряд ли окупят и полусотенную часть моего груза, коим мне придётся рискнуть, взяв на борт чужака. Что ещё вы можете предложить, Фогарта?

– Сложный вопрос, – нахмурилась она. Капитан вызывал странное чувство – лукавый, но одновременно надёжный, чем-то похожий на старинные головоломки: их невозможно разгадать, но сами попытки раскрыть секрет доставляют удовольствие. – Я киморт и могу предложить услуги киморта. Опыта у меня немного, но я наверняка сумею с ходу разобраться почти в любом несложном механизме… Дирижабль – несложный механизм.

– Значит, услуга, – произнёс нараспев Сидше и прикрыл глаза. – Мне это подойдёт. Природу услуги мы оговорим после перелёта. Могу только обещать, что она не будет ни оскорбительной, ни обременительной для вас. К слову, Фогарта, знаете, сколько бы дали за вас на невольничьем рынке?

Он вдруг перегнулся через столик и коснулся её щеки пальцами, слегка влажными и горячими из-за пиалы. И не просто коснулся – провел вдоль скулы, к виску, затем к губам, словно лаская.

– Киморты не продаются, – ответила Фог, чувствуя себя стеклянной статуэткой.

– Продав на рынке юную красавицу-киморта, я получу сумму, дважды превосходящую по стоимости товары на моём дирижабле, – по-прежнему не открывая глаза, сказал Сидше. – Есть способы и пленить киморта, и удержать. Вам не страшно, Фогарта?

Фог заставила себя глубоко вздохнуть, чтобы унять сумасшедшее сердцебиение.

– Я осведомлена об этих способах. Учитель считал, что я должна испытать на себе действие некоторых веществ, чтобы потом узнавать их даже по запаху… Не знаю, что подмешано в мой чай, но это не то, чего мне стоит бояться.

Сидше наконец отвел руку и засмеялся, и смеялся так долго, что даже хозяин питейного дома оглянулся с любопытством.

– В чай заварены ягоды одного пустынного кустарника, развязывающие язык даже лжецам. Отдаю должное вашей наблюдательности, госпожа, и спрашиваю снова: хотите ли вы лететь со мною на «Штерре» даже теперь, после всего, что было сказано и выпито?

Она ни секунды не колебалась.

– Да.

– А если я скажу, что спать придется в моей каюте? – спокойно предположил Сидше, склоняя голову к плечу. – На «Штерре» нет места для пассажиров.

– Тогда я попрошу прощения за то, что мне придется стеснить вас, – смиренно поклонилась Фог. – Но не беспокойтесь, я киморт, а мы можем спать не только на полу, но даже на стене или на потолке.

Капитан поднялся.

– Тогда добро пожаловать на «Штерру». Надеюсь, что вы подружитесь с ней.

Через час, на закате, в питейном доме появились трое рослых, жилистых мужчин, одетых почти так же, как капитан. Поклонившись и выслушав короткий приказ Сидше, они попытались приподнять сундук, чтобы отнести его на дирижабль. Фог, задремавшая было, тут же вскочила:

– Нет-нет, не надо! Вы не сможете, там же сплошной металл, да ещё и сам сундук укреплённый!

– Они потомственные носильщики, – усмехнулся Сидше, удерживая Фог за локоть. – Не торопитесь, госпожа. Пусть попробуют.

Фог было жутковато смотреть, как тужатся носильщики, как вздуваются жилы на мощных шеях и на ногах, как краснеют от натуги лица… А капитан, кажется, наблюдал не за своими подчинёнными, а только за ней.

– В чём секрет? – спросил он тихо, наклонившись к ней. – Дело не в одной тяжести.

– Он прикручен потоками морт к полу, – так же тихо созналась Фог. – Чтобы не украли и не открыли. Не то чтобы там были какие-то особые ценности, просто больше у меня ничего нет. Вообще.

Капитан снова развеселился, но спустя несколько минут всё же попросил Фог поднять сундук. Носильщики, взмокшие от усилий, ни единым взглядом не дали понять, что они сердятся или недовольны.

«Наверно, Сидше не в первый раз их так испытывает».

Подняться по трапу на «Штерру» капитан помог ей сам. В двух шагах позади него следовали носильщики, а последним плыл сундук. Заведя Фог в небольшое помещение прямо рядом с выходом, капитан хлопнул в ладоши, созывая команду. Откликнулись шесть человек; дождавшись, пока все соберутся вместе, Сидше громко произнёс, положив руку на плечо Фогарте:

– Эта госпожа киморт – моя личная гостья. Она путешествует с нами до Шуду. Будьте почтительны и молчаливы. А теперь ступайте и готовьтесь к взлёту.

После этого капитан поводил её по дирижаблю, показав, где располагается отсек с двигателем, провёл к каютам экипажа и его собственной, продемонстрировал склад и настрого запретил ходить в помещения для товара, занимающие большую часть гондолы, а затем сопроводил к навигаторской. В основном её занимали приборы – и огромное, укреплённое стекло, через которое было видно площадь и заходящее солнце.

– Вечером потоки воздуха наиболее благоприятны, – пояснил он негромко. – В полёте «Штеррой» управляют два пилота, но за взлёт и посадку всегда отвечаю только я или старший пилот. Вы можете уйти в мою каюту и пока прилечь – а можете остаться тут и посмотреть. Вид очень красивый.

– Я останусь, – ответила Фог. Голова у неё по-прежнему кружилась от странного травяного чая.

– Хорошо, – довольно кивнул Сидше. – Присядьте вон там.

Затем в навигаторскую вошёл старший пилот – мужчина с выбритой головой и подрисованными краской бровями, по возрасту вполне годящийся капитану в отцы. Не обращая внимания на Фог, он занял своё место. Сидше потянул за рычаг, и по гондоле разнёсся пронзительный звон. Дирижабль загудел, его охватила мелкая дрожь, словно живое существо…

…а потом взлетел.

Фог смотрела за стекло и едва могла дышать. А «Штерра» всё поднималась и поднималась, сперва вдоль шпиля, а затем свободно, очень долго, пока город внизу не превратился в подобие сшитого из цветных обрезков платка. Мягко сиял в наступающих сумерках цех кимортов – тем тёплым молочно-розоватым светом, само воспоминание о котором вызывает чувство покоя и уюта.

– Нравится? – спросил вполголоса Сидше, остановившись за плечом у Фог. Она вздрогнула – подошёл капитан совершенно беззвучно, и было неясно, когда его успел сменить за приборами второй пилот.

– Очень красиво. Я никогда не уезжала из Шимры, – призналась шёпотом Фог.

Капитан улыбнулся, легонько приглаживая волосы, выбившиеся из безупречной причёски.

– А теперь вы улетаете – тайком, на дирижабле контрабандиста и рабовладельца. Вам по-прежнему не страшно?

Фог закрыла глаза, вспоминая Алаойша, и зябко обхватила себя руками.

– Нет. Ни капли.

– Юность беспечна, – осуждающе цокнул языком капитан. – А теперь вернёмся в каюту. Расскажете мне честно, зачем убегаете из Шимры, – понизил он голос и ненавязчиво обнял её за талию. – В конце концов, я рискую грузом, не так ли?

– Вы ничем не рискуете, – поспешила заверить его Фог. – Меня никто не будет искать… Ой!

Она сама сообразила, что сказала не то, но было уже поздно.

– Очень удобно, – пугающе задумчивым голосом протянул Сидше. – Вы искушаете меня, Фогарта, а ведь я человек слабый. Знаете, как говорят на юге? Молчаливость – сестра ума и мать долгой жизни.

Фог бросило в холод. Ощущение беспомощности, подспудно дремлющее в груди, ожило, и сердце стало биться гулко и болезненно.

«Я справлюсь?»

Как совладать с порогом морт, как вернуть память Алаойшу, если даже капитан-контрабандист вертит ею как пожелает, безо всяких зелий легко заставляя говорить то, о чём она хотела умолчать?

«Не могу не справиться».

– Вы что-то побледнели.

– А вам весело.

– Вы спрашиваете?

– Нет.

– Чудесно, – коротко хохотнул он и слегка подтолкнул её вперёд. – Прошу. Располагайтесь, где и как вам угодно.

В каюте Фог сразу отошла в сторону, присела на свой сундук, по-мужски подогнув под себя ноги, и только потом огляделась. Жилище Сидше было на удивление скромным для удачливого контрабандиста – ни украшений, ни трофеев; по стенам – тонкие тёмно-синие гобелены с серым орнаментом, едва прикрывающие обшивку, на полу – в три слоя ковры с коротким ворсом. К одной из стен крепился винтами ящик, с потолка свисал дешёвый шар-светлячок с мирцитовой капсулой, иллюминатор наполовину прикрывала шторка, а ложе представляло собой два тонких одеяла и продолговатый валик-подголовник.

– Что у вас в сундуке, Фогарта?

– А что у вас вон в том ящике?

– Разные бумаги, – ничуть не смутился Сидше и уселся на пол напротив неё, глядя снизу вверх. Фог только сейчас заметила, что глаза у него слегка подведены по верхнему веку. – Одежда. Книги. Чуть-чуть того, чуть-чуть этого.

– Разные механизмы, – тщательно подражая его тону, ответила Фог. – Одежда. Специи. Набор для умывания… Чуть-чуть того, чуть-чуть этого.

– Набор для побега, для путешествия или для поисков?

– Для поисков.

– Человека или вещи?

Капитан был мягок, но настойчив, как морской прибой, обтачивающий даже гранитные скалы.

– Человека, – осторожно сказала Фог. – Больше не спрашивайте, хорошо?

Сидше улыбнулся и в который раз за вечер пригладил волосы.

– Пока не буду. К слову, искать его вы собираетесь случайно не на Кашимском невольничьем рынке?

Фогарта нахмурилась, вспоминая карту. Оазис, упомянутый капитаном, находился к юго-западу от Шуду, в глубине пустыни, а город Дабур – строго к западу, ближе к горной гряде. Могли ли эстру, оказавшегося сразу после сброса в Земле злых чудес, схватить работорговцы? В Ишмирате или Лоргинариуме это даже звучало немыслимо, но после того, как Сидше рассказал о торговле «юными красавицами» из кимортов, она ни в чём не была уверена.

Сердце точно ледяная рука стиснула. Фог зажмурилась и потрясла головой, отгоняя ненужные мысли.

«Нельзя бояться. Главное – очертить круг поисков, а уже там можно расспросить людей об эстре-бродяге. Алаойш не из тех, кто проходит, не оставив следов. Его будут помнить долго».

– Нет. Не там. А зачем вам лететь в Кашим?

– За прилавком присмотреть, а то что-то мне письма управителя не нравятся, – недобро усмехнулся Сидше. – Люди от денег портятся. Не глядите так сердито, красавица, в Кашиме не только рабами торгуют. Туда всё редкое, всё запретное везут. Не желаете взглянуть одним глазком?

– Не желаю, – терпеливо улыбнулась Фог. Она уже начала привыкать к лукавым манерам капитана; это немного походило на ученичество у Алаойша. Только теперь вместо хитрых, постоянно удивляющих трюков с морт были слова. – Я тороплюсь.

– Сильно?

– На дирижабле успею.

– Ой-ой, не загадывайте, – нарочито серьёзно покачал головой Сидше. – Лучше скажите, вам цукатов довольно было? Или не откажетесь разделить со мною трапезу, а потом скоротать время… скажем, за игрой в на-джи?

– Поужинать я не против, – честно созналась Фог. – Но потом хотела бы почитать кое-какие записи. Мне нужно для дела.

– Ну что ж, сыграть и в другой раз можно, – пожал плечами Сидше, ничуть не огорчаясь. – Пойду принесу что-нибудь. А вы бы спустились пока на ковёр, красавица. Или брезгуете рядом со мною сидеть?

Фог глубоко вздохнула, понимая, что её цепляют на крючок, как ту рыбку, но всё равно слезла с надёжного сундука.

Ковры у Сидше оказались очень мягкими.

За ужином приходилось следить за каждым словом – и действием. Вспомнив, как с помощью морт распознавать состав незнакомых препаратов, Фог сперва тщательно изучила жаркое, затем – тонкие чёрствые лепёшки, крупно нарезанную ригму и травяной настой в чайнике. Оказалось, что два куска мяса из тех, что лежали ближе к её краю блюда, и часть фруктов были напитаны незнакомыми снадобьями. В первом случае Фогарта с горем пополам распознала снотворное, рискнув и капнув немного мясного сока на язык. А вот отраву в ригме, как ни терзала тонкие ломтики силой морт, не определила.

Сидше довольно жмурился и улыбался, неторопливо кроша лепёшку.

– Что там? – наконец сдалась Фогарта, чувствуя себя зверюшкой в балагане.

– Любовное зелье, пробуждающее страсть, – с удовольствием пояснил Сидше. – Не сильное. Но действует забавно.

– А в мясе – снотворное.

– Рассказать, какое именно?

В редких снадобьях он разбирался, как оказалось, не хуже Алаойша. А то и лучше – если учесть, что над морт власти не имел, зато мог различать тончайшие оттенки вкуса и запаха, помнил, какие яды темнеют от солёной воды, какие – шипят от вина, какие можно вывести без вреда для тела и через час, а какие лучше и не нюхать… Фог слушала как заворожённая и думать забыла о том, чтобы почитать перед сном записи об эхе Миштар.

Потом Сидше отвёл её в умывальную комнату и отправился в обход по дирижаблю. Наскоро ополоснув лицо и руки, Фогарта вернулась в каюту. Веки смыкались сами по себе; капитан же не сказал ни слова о том, когда вернётся. Засыпать же на ковре в углу после будоражащего воображение ужина не хотелось совершенно.

– Да уж, – пробормотала она, раскрывая сундук. – Правда, что ли, на потолке себе постелить?

В багаже отыскался и утеплённый плащ, который сошёл за одеяло, и запасная хиста, чтоб свернуть её и положить под голову.

Приспособить механизм прилипания «неподъёмного» сундука к полу для сна на потолке оказалось минутным делом. Поворочавшись немного, Фогарта убедилась, что морт держит крепко и ночью на капитана не свалится ничего – и никто – и только тогда укрылась с головой. Неяркое сияние от шарика-светлячка спать не мешало, а тихий, едва различимый гул, исходящий от дирижабля, ещё и убаюкивал.

Что именно Сидше подумал о дремлющей на потолке гостье, Фог так и не узнала.

Но снился ей почему-то мягкий, искренний смех.

«…Затея с камнем памяти неудачна, стоит уже это признать.

Полтора года ушло у меня на то, чтобы создать бледное подобие сего легендарного предмета, но он совершенно бесполезен. Вновь приживлённые воспоминания вызывают у эстры не больше чувств, чем у любого другого чужака. Даже я, кажется, чувствую к дочери Д. больше любви и сострадания, чем он сам.

Не понимаю, говорит Д., почему я должен быть рядом с нею. Разве она не может заработать себе на хлеб? Я хочу странствовать, не держи меня.

Я спрашиваю: ты помнишь её?

Д. отвечает: да, и что с того?

Что сказать ему на это, я не знаю и не могу удерживать его боле.

Он сказал, что уйдёт через три дня, и оставил камень на столе в лаборатории. Может, что-то не так с расчётами и воспоминания недостаточно живые, но, сдается мне, дело не в этом. Сама по себе память – картина, вырванный из книги лист. Если задуматься, то заключение в камень воспоминаний ничем не отличается от подробных дневников. Да и я, читая среди ученических тетрадей заметки на полях о своей любви к Н., уже не чувствую того жаркого томления… Желания истёрлись о время и превратились в выцветшие буквы.

Или то перемены во мне?

А как сильно эстра отличается от киморта, которым был? Так же, как я теперь от того неискушённого ребёнка, жившего почти триста лет назад? Или ещё сильнее?

Право, я впадаю в отчаяние и всё больше думаю о том, что эта ноша непосильна.

Д., уходя, обнял меня и сказал, что, когда настанет мой срок, мне тоже станет всё равно…»

Фог захлопнула тетрадь, чувствуя, что щёки уже мокры от слёз.

– Чем занимается красавица? – вкрадчиво поинтересовался Сидше, не отвлекаясь от кипы бумаг на низком столике.

– Перевожу с мёртвого языка. Один из северных диалектов, лоргин, – украдкой вытерла она лицо краем хисты. – Ничего важного, просто упражнение.

– Ах, понимаю, – со скучающей интонацией ответил он. – Ну, если ничего важного, не согласитесь ли вы прогуляться немного и познакомиться с нашим мастером?

– У вас и мастер есть? – удивилась Фог и тихо шмыгнула носом.

Возвращаться к дневникам Миштар – Миштара? – пока не хотелось.

– Есть. Скверный, правда, да тут уж выбирать не приходится – на какого денег хватило, такого и купил, – пожал плечами Сидше. – Он мне вчера сказал, что дирижабль что-то дрожать стал, да и я сам чувствую. Тут надо, по уму, приземляться и смотреть, где неполадки, но время терять не хочется. Остановка у нас завтра будет, а сейчас бы хоть издалека взглянуть…

– Вы желаете, чтобы я проверила исправность систем дирижабля? – в лоб спросила Фогарта. – Проходимость каналов, цельность капсул, погрешность утечки морт?

– Киморту виднее, что проверять, – улыбнулся в рукав Сидше.

– Я посмотрю, – со вздохом согласилась Фог.

Перейти из жилого отсека гондолы в технический можно было только по шаткой трубе, рассчитанной то ли на горбуна, то ли на карлика. Вибрация здесь чувствовалась отчётливей. Тонкие стенки слабо защищали от холода, и Фог куталась в хисту, остро жалея, что не догадалась накинуть сверху что-нибудь потеплее.

– Она только выглядит ненадёжной, – заметил Сидше, постучав по стенке пальцами. – Но и обручи, и поперечные полосы из металла, и обшивка – всё очень прочное.

– Я же говорила, что не боюсь!

– А разве я спрашивал об этом?

Фог не увидела – по голосу угадала улыбку и залилась румянцем.

– А давно проводили полный осмотр дирижабля? – громко спросила она, чтобы замять неловкость.

– У кимортов – ни разу. А вольный мастер мою «Штерру» обследовал… – Сидше задумался, – … пожалуй, два с половиной года назад уже.

«Плохо», – подумала Фог, а вслух продолжила:

– А капсулы целиком уже заменяли или только подзаряжали?

– Не меняли, – покачал он головой. – А следовало бы?

– Пока не знаю, – созналась Фог. – Посмотреть надо. Если оболочку для капсулы делают из плохого сплава, то морт со временем начинает подтекать. А если утечки есть, то и баланс нарушается. Значит, и дрожь может появиться. А долго вы на «Штерре» летаете? Давно её собрали?

– Двадцать два года уже. Считай, с первого большого дела и купил. В долги тогда влез – ой, вспомнить страшно, – засмеялся Сидше и, прокрутив рычаг, распахнул люк: – Прошу, красавица. Ступайте первой.

В техническом отсеке оказалось ненамного теплее, чем в трубе-переходе.

– Обогрева здесь нет?

– Он тут без надобности – зачем из капсул энергию зря оттягивать? Машинам холод на пользу, а мастер с техником и приодеться могут.

Полное отсутствие обогрева на другой половине гондолы показалось Фог странным. Обычно приборы, основанные на силе морт, строились по принципу строгой симметрии. Чтоб в одной части капсул было ровно столько же, сколько и в другой, и чтоб работали они от одного двигателя. Отступление от схемы грозило разными бедами – от нарушения баланса и до возникновения резонанса, когда мирцитовые «жилы» просто-напросто разрывало от перепадов энергии.

– Вот мы и на месте, – вкрадчиво произнёс тем временем Сидше. – Госпожа Фогарта, это наш мастер, Калум. К сожалению, он нем – какие-то изверги вырезали ему на базаре язык перед продажей. Наверно, не стерпели потока хулы, ведь Калум у нас человек горячего нрава. Правда ведь? – засмеялся он, похлопав мастера по плечу.

Калум оказался настоящим южным великаном.

Кожа его была цвета жжёного сахара. Худой и немного сутулый, он возвышался бы над любой толпой на целых две головы. Мышцы словно иссушило дыхание пустыни, и они даже на вид стали жёсткими и прочными, как шёлковые жгуты. На правой руке у Калума не хватало безымянного пальца. На левой – мизинца. Проследив за взглядом Фогарты, Сидше охотно пояснил:

– Говорят, золотые кольца не снимались, вот ему пальцы перед торгами и укоротили. Зря, конечно, жадность не одного торговца сгубила. Руки мастера – главное его достояние после головы.

«Значит, его не продать хотели, а погубить. Мстили?» – подумала Фог, но вслух спросить не отважилась – тёмно-карие глаза у Калума и без того пылали, как уголья. Вместо этого она отвесила глубокий, почтительный поклон:

– Рада знакомству с вами, мастер Калум. Я киморт, путешествую к югу, – осторожно представилась она, не называя имени. – Капитан Сидше сказал, что в благодарность за его… – чуть не сказала «услуги», но вовремя поправилась: – … за его доброту я могла бы осмотреть двигатель, проводящие жилы и капсулы. С вашего позволения, разумеется, мастер.

Взгляд Калума немного смягчился. Дождавшись разрешающего кивка Сидше, мастер повёл Фог к двигателю. Сам капитан за ними не пошёл – остался в маленькой проходной комнатке прямо за переходом, в которой было чуть потеплее.

Рядом с механизмом Фогарта почувствовала себя увереннее. Даже руки зачесались – поскорее прикоснуться к холодному металлу, послушному каждому вздоху морт.

– Вы давно на корабле?

Калум показал на пальцах: «семнадцать». Лет ли, месяцев ли – не уточнил.

– Двигатель не перебирали? Капсулы не заменяли? – Получая каждый раз отрицательный ответ, Фогарта всё больше хмурилась. – А дрожание давно началось?

«Пять», – показал Калум.

– Пять дней назад? – Он покачал головой. – Месяцев? Гм… А на какой высоте обычно летаете? Понятно… А вы не поднимались выше обычного за некоторое время до того, как началась тряска?

Калум надолго задумался, вспоминая. Потом, частью объясняясь на пальцах, частью – беззвучно шевеля губами, он рассказал, что примерно полгода назад дирижабль едва не попал в сильную грозу и капитан дал приказ пересечь её поверху. Попадания молний в корпус тогда удалось избежать, но «Штерра» едва дотянула до города – двигатель работал с натугой, а энергии поступало в три раза меньше, чем обычно.

Позже, на земле, всё пришло в норму само собой.

Всерьёз заинтересовавшись, Фогарта едва ли не пальцами ощупала каждую деталь, чуть не лишившись при этом руки, но источник неполадок так и не нашла. Мирцит в «сердечной» капсуле уже порядком истощился, но его бы хватило ещё на месяц-другой бесперебойной работы. Никаких сточенных, прокручивающихся шестерней тоже не обнаружилось. Фог испугалась поначалу, что дело в самом баллоне, а не в технике, но потом заметила, что в проводящей жиле, которая тянулась к жилой части гондолы, давление почему-то куда меньше.

– Нет, одними глазами тут толком ничего не рассмотришь, – досадливо признала она, отряхивая пыль с коленей. – Окулюс нужен. Подождите здесь, я мигом!

В этот раз Фог даже и не заметила, как преодолела шаткую, тесную трубу-переход. Нужный прибор отыскался на самом дне сундука – две линзы в медной оправе, между которыми находилась сгущённая морт, наделённая особым стремлением – отсекать некоторые участки спектра. Линзы можно было сводить ближе или разводить, чтобы изменять масштаб. Крепилась на голове вся конструкция с помощью кожаных ремней.

Когда Сидше увидел Фогарту с таким «украшением», то подавился цукатом и закашлялся.

– Ну-ка, ну-ка, вот теперь взглянем, – промурлыкала она, влетая в отсек с двигателем. – Вот, другое дело ведь! Мастер Калум, посмотрите сюда! Вот здесь, – Фог постучала ногтем по металлической жиле, – энергия почему-то скапливается. Если обратить внимание на вектор потока, то можно заметить, что он здесь неправильный. Должно идти так… – Она чиркнула ногтем вдоль невидимой прямой линии. – Потом от распределяющей капсулы – в ту и в ту стороны, под прямым углом. А поток здесь закручивается и начинает течь обратно. Да ещё эта спайка мне не нравится… Думаю, тут была капсула, которую потом удалили. Наверняка от неё отходила жила, предназначенная для обогрева технических отсеков, но и её тоже убрали, и потоки сместились. Некоторое время это было незаметно, потому что морт подтекала из места неудачной спайки. Понимаете? Та энергия, что раньше шла на обогрев, теперь просто сочилась в пространство. Но когда потребовались все ресурсы двигателя… Во время грозы, когда капитан приказал подниматься выше… Словом, наверно, тогда и скорость увеличили, так? Морт стало слишком много, а ведь она обладает своей волей. В слабом месте конструкции, к тому же несущем отпечаток мастера или киморта, она скапливается, густеет. Отсюда и завихрения в потоках, и дрожь. Наверняка ещё несколько таких же «сгустков» есть – на местах, где раньше капсулы были. Кто вам, интересно, умудрился дирижабль «улучшить»? Руки…

«…руки бы ему оторвать», – подумала Фог, но вовремя прикусила язык.

– Вольный мастер, – хмуро пояснил Сидше, не отходя от дверей. – Два с половиной года назад. Сказал, что нерабочие капсулы удалил и заодно, для баланса, отопление убрал. То, что он сделал, опасно?

– Если опять в грозу попадёте и придётся на полной скорости удирать – ничего хорошего не выйдет, – призналась Фог, отстёгивая окулюс. – Тот мастер, наверно, хотел подзаработать, вот и снял исправные капсулы, чтобы продать их потом втридорога. У вас очень хорошие механизмы на дирижабле – ясно, что их киморт делал, а не простой человек. Сплавы все качественные, ни одна из видимых капсул в замене не нуждается – а ведь двадцать два года прошло! Обычно-то через пять-шесть лет часть заменять приходится, у нас дома половина заказов была на замену.

– Плохо, – вздохнул Сидше. – Ремонт дорого встанет?

– Гм, – задумалась Фогарта. – Если бы я делала, то взяла бы за полную переделку пару чистых сапфиров – вот такого размера, как у вас на цепочке, капитан. Это за работу. А за материалы – сорок две серебряные монеты за типовые капсулы. Если под заказ – то восемьдесят пять. Я навскидку говорю, – спохватилась она. – Точно скажу, когда подсчитаю, сколько именно капсул нужно.

– Что ж, значит, будем в оазисе мастера искать. Или киморта, – подытожил Сидше невесело. – Как ты это проглядел, Калум? Впрочем, с тобой я после поговорю. Ступайте за мной, красавица – самое время для обеда.

Перед тем как выйти, Фог снова раскланялась с мастером, заметив, что Сидше это не понравилось. За обедом она спросила, почему он так насмешливо обращается с Калумом.

– Не жалейте его, прекрасная госпожа, – усмехнулся капитан, ягоду за ягодой отщипывая от тяжёлой грозди. – Вы знаете, за что его продали как раба? Он снасильничал дочь своего учителя, когда ходил в подмастерьях.

Фог бросило в холод.

– Интересно, – только и смогла произнести она, чувствуя озноб. – А много у вас на корабле свободных?

– Оба пилота и телохранитель, – ни на секунду не задумался Сидше. – Телохранитель – вообще человек особый, я в своё время его мать нашёл и выкупил из рабства. С тех пор вернее человека нет. Пилотов я тоже из больших долгов выручил и всему обучил… А прочим не верьте – облик обманчив.

– Значит, остальные как Калум?

– Да.

– И каково вам путешествовать с людьми, которые вас ненавидят?

Фог правда не хотела этого говорить – само вырвалось. Но Сидше только рассмеялся:

– Нескучно, красавица. Нескучно.

Через два дня дирижабль достиг цепи озёр. Стоянку устроили в пятичасовом переходе от города, между холмов. Капитан уверял, что это импровизация, но Фогарта не верила – слишком сноровисто работала команда, используя вместо причальной мачты оголённое до самой вершины дерево. Полностью опускать на землю «Штерру» не стали – закрепили тросы и сбросили две верёвочные лестницы. Сидше велел носильщикам доставить вниз несколько плотно увязанных тюков, а затем вместе с телохранителем, голубоглазым северянином-исполином, отправился к опушке леса, милостиво разрешив Фог погулять по округе часок-другой.

– Только далеко не уходите, красавица, – зубоскалил он. – А то вдруг «Штерру» ветром унесёт, а вас тут позабудут?

Фогарта это запомнила; впрочем, углубляться в южные леса ей и не хотелось.

Первым делом она развеяла прах Оры с холма над лугом – и наконец отпустила её из своего сердца. Потом пришлось вспомнить и о насущных нуждах. Фог отыскала неподалёку от места стоянки заводь почище, искупалась и постирала кое-что из одежды. Затем расстелила на берегу одеяло, спустила с дирижабля маятник и снова взялась за поиски Алаойша.

Получалось из рук вон плохо.

Сначала маятник, как намагниченный, тянулся к одной и той же точке на севере, между Восточным и Южным Лоргинариумом, но потом начинал с жутким скрипом сползать к югу – к Дабуру. Это повторялось из раза в раз, словно его вела чья-то рука. Фог решила перебрать механизм или вовсе сложить новый, как только появится минутка, и принялась изучать уже готовые пометки на карте, чтобы выявить хоть какую-то общую закономерность.

Тогда-то и явился Сидше.

– Прекрасная госпожа отдыхает?

– Работает, – весело откликнулась Фогарта, не отвлекаясь от карты. – И сушит волосы.

– И платье, – расхохотался капитан, потянув за краешек ярко-малинового шёлка, трепещущего на низко склонённой ветке. – Все киморты так охочи до чистоты?

– По-разному бывает. Мне просто вода нравится, так бы и плавала. Учитель шутил, что у меня в предках или рыбы, или пираты, – улыбнулась Фог.

Сидше присел рядом и бесцеремонно разворошил её вещи, продолжая зубоскалить:

– Пираты? Что ж, очень может быть. Ах, эти грозные очи! Даже мой верный телохранитель спросил, нет ли у вас, красавица, северной крови. О, что это? Какой занятный цвет!

Капитан вытащил со дна сумки продолговатый ярко-зелёный брусок и осторожно принюхался к нему. Смешно выгнул одну бровь, фыркнул, ковырнул ногтем восковатую поверхность, снимая длинную стружку…

– Это мыло, – охотно объяснила Фогарта. – Мне подарил его Дёран, друг учителя – и мой друг тоже, впрочем. Он часто приносит разные интересные штуки из путешествий. Учителю обычно дарит… дарил книги или механизмы, а вот меня баловал разными сластями – и запахами. Я ведь почти нигде не бывала, а он говорит – для того, чтобы чужой край узнать, нужно почувствовать его вкус и аромат. Вот это мыло смешано с маслом каких-то восточных плодов, их Дёран тоже в тот раз притащил, целую сумку. Они круглые, в зелёной кожуре, а внутри у них дольки. А на вкус мякоть кислая, немного щипучая и свежая. Алаойш из этих зелёных шариков пристрастился сок отжимать и холодный напиток делать, тогда такое лето жаркое было!

– Я видел схожие плоды в оазисах, только оранжевые и сладкие, – мечтательно улыбнулся Сидше и спросил: – Можно это мыло опробовать? Я люблю редкости.

– Можно, – щедро разрешила Фог и снова уткнулась в маятник, остро жалея о том, что забыла двойную линзу на дирижабле. – Но предупреждаю, оно холодит немного… Ой, что это вы делаете?! – пискнула она до позорного по-детски.

Сидше смешно выгнул брови:

– Как – что? Раздеваюсь. Кто же купается в хисте, красавица?

Разоблачался капитан так непринуждённо, словно был один – и не глядела на него, пунцовея от смущения, Фог, не стерёг безмолвно чуть в отдалении, за деревьями, телохранитель… Соскользнула с плеч синяя хиста, за ней – рубашка тонкого полотна, размотался будто сам собою пояс и завязки у щиколоток, и вот Сидше уже остался нагим – фарфорово-белое тело в ярком полуденном солнце и в узорчатой, изменчивой тени древесных крон.

Фогарта смотрела во все глаза. По-юношески поджарая фигура, сильные ноги, шрам вдоль поясницы, и другой – от шеи и до лопаток, и татуировка – рой мотыльков, спиралью обвивающий грудь, спину, спускаясь по животу ниже и ниже…

Сидше стоял вполоборота, перебрасывая мыло из руки в руку, и улыбался, как восточная кукла.

– Я налюбовалась, – серьёзно сказала Фог, чувствуя, что ещё немного – и от её щёк можно будет солому на растопку поджигать. – Можете идти купаться.

– Вы раните моё самолюбие, прекрасная госпожа, – делано вздохнул Сидше и шагнул в озерцо, разом погрузившись в воду до колен.

Краем глаза наблюдая, как он плещется в озере, взбивая из зелёного мыла густую пену, Фогарта думала о том, где и при каких обстоятельствах можно получить шрам между лопаток…

…и выжил ли тот, кто когда-то ударил Сидше в доверчиво подставленную спину.

Следующая остановка была через три дня, а последняя – ещё через два, в степи, у самых границ пустынных земель. Фог спускалась из дирижабля совсем ненадолго, только чтоб искупаться и размять ноги, и дни напролет просиживала за переводом дневников Миштара или за обследованием проводящих жил. Опасных сгустков морт оказалось куда больше, чем она предположила сначала. Кое-где жилы, кажется, нарочно кто-то повредил. Калум, получивший от капитана хороший нагоняй, зверем смотрел на Фог и изображал не только немого, но и глухого и слабоумного одновременно.

На починку маятника, как назло, времени совсем не оставалось.

– Далеко осталось до Шуду?

– Как сказать, – прищурился Сидше. Сегодня он сам сел за штурвал вместо первого пилота. – Если ветер сохранится такой же благоприятный, то два – два с половиной дня лёту.

– Понятно, – обрадовалась Фог. – Кольцо Дуэсы, наверное, вам отдать надо, да?

– В Шуду и отдашь, когда одну услугу мне окажешь, – отмахнулся капитан. По лицу его пробежала тень. – Не нравятся мне те облака. Март, сходи к телескопу. Рассмотришь их хорошенько и мне доложишь. Да и к Калуму загляни, узнай, что барометр показывает.

Светловолосый телохранитель молча поклонился и вышел, а Фогарта уставилась на тучи поверх плеча Сидше.

– Что-то не похоже на грозу. Цвет не тот… Хотя я не очень-то разбираюсь в атмосферных явлениях, – призналась она.

– Дело не в том, как выглядят облака, а в том, откуда они пришли. Эти, судя по ветру, родились в степи. Погода в здешних местах чаще ясная, а если и появляются тучи, то они наползают или с севера, из края озёр. Или с гор – с запада. Впрочем, позабудьте об этом, красавица, – улыбнулся вдруг Сидше беспечно, не отводя взгляда от горизонта. – Моё дело – доставить вас до города, ваше – расплатиться со мною, вот на том и остановимся. Чирре, бери выше, – бросил он пилоту.

– Сколько?

– Да триста для начала…

Фогарта поняла, что сейчас капитану не до неё, и покинула рубку.

С самого утра голова была какая-то тяжёлая, а теперь, после короткого и странного разговора – и вовсе разболелась. Не вышло ни отвлечься переводом, ни подремать. В конце концов не осталось иного выхода, как выпить лекарство – порошок бурого цвета, давным-давно привезённый Дёраном откуда-то с востока. Действовало оно постепенно, и в ожидании эффекта Фогарта начала разбирать маятник.

Замена цепочки, капсулы, ограничители – всё это было в полном порядке. Фог принялась неторопливо раскручивать движущий механизм, то и дело подменяя металлические инструменты силой морт. Детали аккуратно ложились на белый платок. Дирижабль немного потряхивало – Фогарта решила, что от скоростного подъёма, и поэтому шестерёнки и капсулы то и дело норовили разбежаться.

А потом она заметила, что каждый раз детали убегают в одну и ту же сторону – к карте.

– Странно, – пробормотала Фог, переворачивая тонкий металлический лист. – Вроде бы обычная карта. Может, одна из встроенных капсул намагнитилась?

Пришлось снова доставать окулюс из сундука.

Поначалу, при маленьком увеличении, карта по-прежнему выглядела исправной. Но затем Фог перевернула её и, развесив по комнате побольше светильников, подкрутила окулюс.

На оборотной стороне начал проступать тончайший узор.

По невесомой паутине, туго натянутой на металлическую пластину, сочилась морт – до того жидкая, что даже цвет сменился с фиолетового на бледно-розовый. Вооружившись стальной иглой, Фогарта аккуратно поддела одну из нитей. Та сразу же лопнула с неприятным, дребезжащим звуком.

– Ничего не понимаю, – нахмурилась Фог, разглядывая нить через окулюс. – Это что… волос человеческий?

Напитанные морт волосы располагались на карте хаотически. И Фогарта только-только начала их распутывать, когда дирижабль тряхнуло так сильно, что это уже никак не получалось игнорировать. За иллюминатором было темным-темно, как ночью.

– Капитан, что случилось? – выпалила она, влетая в рубку. – Могу я… – и осеклась.

Красивые, похожие на горы взбитых сливок облака на горизонте превратились в жуткие, вздыбленные горы чёрно-фиолетового цвета. Нижний край был прошит молниями, как обрывистый берег – древесными корнями. Вниз от него тянулся хобот-воронка – почти до самой земли, казавшейся отсюда штопаной шалью, небрежно сброшенной какой-нибудь богиней.

Сидше уступил место первому пилоту и наблюдал теперь за приближающейся грозой со странным спокойствием.

– Это не обычная туча, – негромко сказал он, а потом коротко приказал: – Госпожа, подайте вашу руку. Ту, на которой кольцо Дуэсы.

Но Фог уже и сама поняла.

– Сейчас, – хрипло выдохнула она, снова надвигая окулюс на левый глаз. – Тут есть источник света поярче? Или поближе…

Вместо ответа Сидше сорвал с потолка шар-светлячок и поднёс его к руке Фогарты.

– Видите что-нибудь?

Грудь стиснуло, словно легкие превратились в кусок льда.

– Вижу.

Камень в первый раз показался с виду ярко-голубым, потом – переливался радугой в лучах закатного солнца; но теперь он стал гнилостно-розовым, как открытая язва, и Фог мерещился почему-то приторный запах леденцов.

– Снять можете? – Сидше сунул руку за отворот хисты.

Фог повертела кольцо.

– Туго. Странно, только недавно оно едва ли не падало, а сейчас – как приросло.

Молния прошила тучу совсем близко, на мгновение ослепив.

– Ну что ж, – сказал капитан, переждав удар грома. – Придется рубить.

За отворотом хисты у него оказался нож.

Фогарте стало дурно.

– Ну уж нет! Что за… что за… – Она не могла даже нужное слово подобрать, а потом вдруг рассердилась, как никогда в жизни. Разом на всех – на капитана с его ножом, на притворщицу Дуэсу, на законы морт, на свою собственную глупость. – Что за дилетантство! Дремучее невежество! Сидше, какой же вы дурак! – вырвалось у неё, и сразу стало легче. – Только бы травить, пугать, смущать и резать! – Фог взмахнула левой рукой, скручивая всю доступную морт в тугой жгут, потянула ещё и ещё. – Я сейчас сама аккуратно… потихоньку… – Морт сгущалась и сгущалась, пока не обрела форму и плотность кристалла, а Фог всё продолжала её нагнетать. – …потихоньку раздавлю его, к пёсьей матери! А, чтоб тебя! – всхлипнула она и из последних сил шарахнула сгустком морт по камню. – За что? Что я тебе сделала-то?

Камень брызнул в стороны цветными осколками. Фог молча плюхнулась на колени и сгребла крошку на ладонь.

Сидше рассмеялся.

– Что ж, можно и так, – кивнул он и убрал нож. – Март, возьми осколки и кольцо, выбросишь через люк для мусора. Понял?

– Слушаюсь.

– Фогарта, вы успокоились? – Сидше наклонился и положил ей руку на плечо, несильно стискивая пальцы.

– Нет. – Грудь ходуном ходила, так что дышать было почти больно. – Гроза не развеется. Даже если кольцо её притянуло, теперь она уже существует сама по себе. Ваш дирижабль выдержит?

– «Штерра»? Не думаю. Но ничего страшного. Просто уйдём выше, как и хотели. Чирре, ещё пятьсот. Курс прежний.

Натужно скрипя, словно рассохшаяся повозка, «Штерра» стала набирать высоту. Фогарта, так и не сумев подняться, отползла в сторону и прислонилась к стенке. Звуки доносились как из кувшина, гулко и невнятно. Сидше говорил что-то о гребне грозы, через который будто бы надо перевалить, и тогда худшее останется позади. Бледный и взмокший от напряжения Чирре называл страшные цифры: две тысячи, две с половиной, три… На четырёх с половиной тысячах бурлящая серость за бортом схлынула, и глаза резанул солнечный свет, такой яркий и холодный, что выступили слёзы.

– …ещё триста, – приказал Сидше, прищуриваясь.

Первый пилот сгорбился и заговорил, впервые за всё время:

– Нельзя. Ветер, вы же видите.

– Если пойдём на этой высоте – рухнем обратно в облака, – покачал головой Сидше. – Дай сигнал Калуму, пусть увеличит мощность.

– Исполняю.

– Нельзя, – вмешалась Фог, преодолевая дурноту. Всеми позабытый светильник катался по полу из угла в угол, как детская погремушка. – Не выдержит система. В проводящих жилах – сгустки морт, и если увеличить напор, то либо жила разорвётся, либо двигатель остановится, и…

– Придется рискнуть, – мягко перебил её Сидше. – А сейчас, госпожа, прошу вас помолчать. Пока я капитан «Штерры», и я принимаю решения.

Фогарта согнула ноги и уткнулась в колени лбом.

Под сомкнутыми плотно, до боли, веками плясали разноцветные круги – и, сплетаясь, складывались в слова. Цепкая память киморта, хранившая всё, от первых образов детства до запутанных схем грандиозных механизмов, обернулась теперь изысканной ловушкой. Переведённые утром отрывки из дневника проносились перед мысленным взглядом и отравляли кровь ядом безнадёжности.

«…решительно против меня, точно сама воля морт противится этому желанию.

Попытки найти Д. ни к чему не привели. Дочь его, избежавшая нашего проклятия, не понимает меня и просит отступиться от отца. Да, он был прав – то уже не беспомощная девица, а взрослая женщина, искусный мастер, жена и мать… Ей незачем бежать за Д., ибо у неё своя жизнь.

А я, погрязая глубже и глубже в трясине бессмысленного бунта, затеянного первым воеводой лорги, постепенно разуверяюсь в своих силах – и намерениях. Стоит мне всерьёз обратиться к какой-либо теории, то либо на моём пути возникают неодолимые препятствия, либо теория оказывается мертворождённой химерой грёз.

И вот сейчас – снова.

Только окрепло моё решение следовать за Д. всюду, куда он только ни отправится, чтобы вернуть его прежнего, как лорга обратился ко мне за помощью. И я разбираюсь с последствиями бунта, пытаясь затянуть раны на истерзанной земле. А Д. утекает из моих ладоней, словно песок сквозь пальцы. Друзья рассказывают, как видели его в северных городах, в сомнительном обществе бродячего лекаря и молодого книжника из Митвы… Прежде он никогда не интересовался врачеванием или историей, а теперь его словно подменили.

И думаю всё чаще: не гонюсь ли я за тенью? И не пытается ли морт уберечь меня от бесцельной траты драгоценных лет, оставшихся до порога, и уделить время своим детям, покуда я их ещё помню?..»

Погрузившись в воспоминания, Фог словно выстыла, изнутри и снаружи. И пальцы, коснувшиеся её плеча, показались обжигающе горячими.

– Очнитесь, красавица. Сейчас нельзя на полу сидеть.

– Почему?

Она едва разлепила обветренные губы. Уши ныли от ставшего уже привычным шума – чего-то среднего между свистом и треском.

– Швырять нас будет, как пёрышко по волнам, – с недобрым весельем ответил Сидше, скорее угадав вопрос, чем услышав, и отступил. – Возвращайтесь в каюту и ступайте в угол, на мою постель. Под ковром найдёте ремень – он вделан в стену. Обвяжетесь и сядете на мягкое – может, без ушибов обойдётся.

– Ах, это, – улыбнулась Фог слабо. – Для этого мне не нужно идти в каюту. Прикреплю себя тут к полу морт, как во время сна, и никакая качка не сдвинет. А что случилось?

– Ветер, – коротко ответил капитан.

– Да вроде бы ничего такого…

Она не успела договорить – под ложечкой вдруг засосало, и дирижабль ухнул вниз, а потом дёрнулся вправо. Голову мотнуло, и Фог едва успела сгустить клубы морт, чтобы смягчить удар. Сидше – и тот не устоял на ногах, но упал как-то по-хитрому, перекатившись, и почти сразу поднялся.

– Я же говорил! – крикнул он зло. Глаза блестели от азарта. – А, ладно. Поступайте как знаете.

Встав за спиной у пилота, капитан взялся за свисающий с потолка гибкий ремень, на котором раньше крепился шар-светлячок, и посмотрел на приборы. Фог со своего места ничего не видела, но по выражению лица догадалась, что дело плохо.

– Мощность падает? – прокричала она, но Сидше не ответил.

Дирижабль снова тряхнуло, да так, что послышался скрежет. Тощего рыжего Чирре мотнуло в кресле, как щепку.

– Двести пятьдесят вниз. Уходим на юго-юго-восток, угол… – Снова что-то грохотнуло, и Фог пропустила окончание фразы, но первый пилот прекрасно всё расслышал. На некоторое время движение выровнялось – а потом капсулы с мирцитом, впаянные в стены, разом мигнули и потускнели.

«Двигатель», – пронеслось в голове у Фог, и горло мгновенно пересохло.

– …сносит на запад! Расхождение с намеченным курсом – двенадцать градусов!

– …восходящие потоки…

– …Калум передаёт – основная капсула распаялась!

Слова Марта, только-только вернувшегося из технического отсека, стали последней каплей.

Фог не выдержала.

– А ну стоять!

Сидше с места не сдвинулся – только знак подал Марту, и северянин перехватил Фогарту в дверях. Хватка у него оказалась как тиски – ещё чуть-чуть, и рёбра треснут.

– Пустите!

– Куда? – рявкнул капитан, впервые повышая голос не для того, чтоб перекричать грохот, а от злости.

– Вас спасать! – заорала Фог, словно заразившись злостью. Кровь уже кипела.

– А знаешь как?

– Да! Дирижабль – простой механизм! Спаять капсулу на ходу, потом…

– Эдер, курс на тебе, – перебил её капитан, хлопнув по плечу старшего пилота. – Ну, красавица, бегом!

Никогда Фог не было так страшно.

Дирижабль, оставшийся без направляющей силы, мотало, как лодку в бурю. В горле ком стоял – от перепадов высоты началась тошнота. Бежать по коридору, налетая на стены, было ещё терпимо, но вот по трубе… Обшивка скрипела и скрежетала, снаружи трещало что-то – то ли электрические разряды, то ли размотавшиеся тросы, хлещущие по гондоле. Сидше крепко держал Фог за талию одной рукой, умудряясь сохранять равновесие и без помощи морт, и упрямо тащился вперёд, цепляясь за скобы и выступы на стене. А ледяной воздух обжигал горло на каждом вдохе – система отопления окончательно отказала.

Калум трясся в углу, вцепившись в ремни, позеленевший от холода и ужаса.

– Действуй! – прикрикнул Сидше и подтолкнул Фогарту в спину, прямо к остывающему двигателю.

Мирцитовая крошка хрустела под ногами.

«Алаойш объяснял мне, что делать, – набатом звучало в голове. – Объяснял. Я даже паяла мелкие капсулы. Осталось только вспомнить и…»

…и собрать все силы, надеясь, что их будет достаточно, – это Фог боялась даже мысленно произнести.

Основа любой манипуляции морт предельно проста. Сначала – сконцентрировать энергию; затем поместить в неё мысль; затем наделить стремлением, вектором развития. Все три действия может совершить лишь киморт, никакой мастер, даже обладающий самыми совершенными механизмами и приспособлениями, никогда не сумеет ни зачерпнуть морт из пространства, ни сотворить из неё нечто иное.

Но и у силы киморта есть границы.

Каждый следующий раз можно единовременно зачерпнуть больше морт, чем в предыдущий – от использования к использованию незримый «черпак» растягивается, растёт. Чтобы вложить мысль, нужно точно представлять себе результат – нельзя собрать из осколков кувшин, не зная, как он выглядел целым. А стремление… Со стремлением сложней всего. Киморт редко сам контролирует процесс от и до – только если дело касается простейших действий, однако он должен безукоризненно задать направление развития.

Фог прежде никогда не нуждалась в таком количестве морт разом, дирижабли раньше видела только на схемах, и единственное, что представляла себе ясно и чётко, – стремление.

«Значит, буду собирать энергию частями».

Намертво прилепив себя к полу, чтобы не отвлекаться на качку, Фогарта начала неторопливо стягивать энергию к себе и уплотнять её. Когда пальцы начало саднить от напряжения – остановилась, чтоб отдохнуть.

– Много времени прошло?

Собственный голос показался ей слишком низким для девушки.

– Четыре минуты, – крикнул Сидше.

Фог прикрыла глаза.

Ей чудилось, что позади уже часы работы.

Набрать вторую порцию было легче и одновременно сложнее. Легче – потому что освежился в памяти навык работы с большим количеством морт; сложнее – потому что навалилась усталость, как после подъёма на главную причальную мачту Шимры, задевающую шпилем облака.

Третий заход, четвёртый, пятый… После шестого Сидше спросил, всё ли в порядке, и пожаловался, что стало трудно дышать. Морт в техническом отсеке скопилось так много, что, кажется, брось шёлковый платок – и он в воздухе повиснет, увязнув в плотных потоках.

Тогда Фогарта села на пол и прижала ладони к сердечной проводящей жиле, закрыла глаза и попыталась прочувствовать весь дирижабль одновременно – и целиком. Не только двигатель и системы, но каждый изъян конструкции, каждое движение людей на борту, каждый порыв ветра или клочок тумана, лижущий обшивку. И, когда расслышала, наконец, за грохотом, скрежетом и свистом заполошный стук сердца Чирре, испуганного мальчишки, верящего в целом мире только своему капитану, – отпустила мысль, отпечатывая её в морт.

«Будь целым».

Взвилась в воздух мирцитовая стружка; потянулись друг к другу края капсулы, смыкаясь, точно отяжелевшие веки; потекла по проводящим жилам густая, наполненная стремлением морт, растворяя застарелые пробки, выпрямляя пути. На месте пустых гнёзд из-под мирцитовых капсул прямо из стены прорастали металлические цветы фантасмагорических форм, отдалённо похожие на природные розетки кристаллов. Когда наконец заработал двигатель, Фогарта отстранилась, наблюдая точно сквозь пелену, как мерно выплёскивается энергия в жилы.

Дирижабль постепенно выравнивал ход.

– Фогарта?

– Мне плохо, – прошептала она, даже не уверенная, что её услышат. – Слишком потратилась, надорвалась. Хочу пить и… и… тепла.

Кажется, Фог цеплялась за чьи-то руки и одежды. Ей мерещился голос Алаойша и запах, а потом накатывали воспоминания – предательство Дуэсы, кольцо, усмешка на губах Сидше и его опасная откровенность. Губы смочил горьковатый и тёплый травяной настой с едва заметным солёным привкусом. Фог пила жадно и недовольно ворчала, когда чашку отнимали, чтоб наполнить вновь. У Сидше были жёсткие колени и настойчивые горячие руки; он пытался укрыть её одеялом, не отпуская от себя, а Фог начинала плакать, сама толком не понимая отчего.

– Пожалуйста, – расслышала она, точно со стороны, собственный голос. – Пожалуйста, отвези меня на юг. Я знаю, что ты не собирался, иначе не рассказал бы столько… не показал. Клянусь, я никому не расскажу о тебе, только пожалуйста… прошу, отвези меня к учителю!

Сидше гладил её по волосам – и соглашался.

Фогарта очнулась только через сутки, всё ещё чувствуя себя разбитой и больной. Дирижабль прекрасно держался в воздухе и, по словам капитана, стал даже быстрее, чем раньше. Команда при встрече кланялась Фогарте, но заговаривать никто не спешил. Да и сам Сидше был поразительно скуп на слова, исполняя, тем не менее, любое желание гостьи. Свою каюту он полностью отдал ей на откуп, предпочитая ночевать где-то в другом месте.

Только однажды, уже перед самой посадкой, произошла короткая и странная беседа. Фог тогда пыталась собрать из разлетевшихся частей маятник, но получалось не очень.

– Вы по-прежнему намерены идти в Шуду, а затем в Дабур? – спросил Сидше. Никаких «красавица» или «прелестная госпожа», никаких полуулыбок. Он словно размышлял напряжённо о чём-то перед тем, как принять нелёгкое решение.

– Да, – растерянно кивнула Фог. – Знаю, что туда меня хотела отправить Дуэса, если я выживу после пробуждения кольца, и наверняка с дурными намерениями, но… Кстати, вряд ли она хотела убить нас – просто задержать или отвлечь.

– И я думаю так, – кивнул Сидше, присаживаясь рядом с ней на ковёр. Густо подведённые глаза казались стеклянными. – И всё же почему именно Дабур?

Фогарта запнулась.

– Тот, кого я ищу, может быть где угодно. А маятник уже не поможет в поисках, время вышло. Так почему бы не начать с юга? К тому же… – она сомневалась, стоит ли говорить это, но потом решилась: – К тому же меня тянет туда. В Дабур. Ещё с первой секунды, как я заметила название на карте. Сейчас мне кажется, что это воля морт. Словом, загляну туда, а уже потом буду думать, куда отправляться дальше.

– Понимаю, – кивнул Сидше, а затем поднялся и вышел, а вернулся лишь к ужину, с подносом в руках.

Фог тогда привычно изучила пищу с помощью морт, отложила на край наполненные снотворным фрукты и спокойно поела.

Капитан наблюдал за её трапезой с улыбкой.

Прощались они через несколько дней; Фогарта до последнего не верила, что Сидше так просто отпустит столь дорогую добычу, но он отпустил. И даже дал два полезных совета: подсказал, где купить хорошую одежду в дорогу, и познакомил с караванщиком, отправляющимся в Дабур с несколькими купцами и странниками через несколько дней.

– А как же плата? – растерялась Фог.

– Потом сочтёмся, – пообещал Сидше, погладив её по щеке, и засмеялся: – Хорошо ведь киморта в должниках иметь, да? Вот увидимся, и я что-нибудь попрошу.

– А когда?

– Когда судьба позволит, – уклончиво ответил он.

«Это за дирижабль», – догадалась Фог, а на прощание поклонилась – глубоко, как учителю.

Сидше махнул рукой и поднялся по трапу обратно на борт «Штерры».

Фогарта запрокинула голову.

Солнце пылало, точно кипящая сталь – слепяще-белое посреди блёклого неба. Бормотал на разные голоса южный базар, темнели глиняные крыши вдали, яркими пятнами плыли в жарком мареве купола походных шатров.

Пустыня пахла солью, высохшей землёй и немного – дымом.

Ветер дул с юга.

3. Червь

Алаойш Та-ци, на пути в Южный Лоргинариум

Рейна оказалась на удивление неприхотливой спутницей.

Она мало говорила, не жаловалась на пресную еду или холодный ночлег, не плакала, скучая по родителям, и даже не оглядывалась назад. И, пожалуй, поэтому Алар всё отчётливей ощущал вину перед ней, хотя и не спешил себе в этом сознаваться.

– Ты не голодна? Скоро привал сделаем.

– Хорошо. Алар, ты меня научишь огонь разводить? По-нашему?

Это была первая просьба Рейны за четыре дня пути, и в первую секунду эстра оторопел.

– По-нашему – то есть через морт? – переспросил он осторожно. Рейна дёрнула острым подбородком и отвернулась. – Ну что ж, попробуем. Много я тебе показать не смогу, но что-то простое – почему нет?

Она со свистом втянула воздух и кивнула, и Алар осознал, что всё то время, пока не прозвучал ответ, с губ её не слетело ни вздоха.

«Значит, на самом деле не так уж она спокойна. Боится. Конечно, дитя ведь ещё».

– Можем сейчас пройти подольше, а потом сразу остановиться на ночлег, – предложил эстра. – Всё равно к ночи гроза будет.

Рейна глянула из-под капюшона – карие глаза впервые блеснули любопытно, как у нормального ребёнка.

– А как ты про грозу узнаёшь? По всем приметам тишь, небо ясное.

– Морт подсказала, – заговорщически подмигнул Алар, чувствуя странное облегчение оттого, что Рейна разговорилась. – Взгляни на горизонт. Видишь, какой поток идёт? Перед грозовым фронтом всегда следует облако морт. Только разреженное, на просвет не лиловое, а розоватое и голубоватое, в небе его легко потерять.

– А как его с простым облаком не спутать? – Рейна откинула капюшон и теперь уже, не скрываясь, глазела на эстру. – Научишь?

– Сама научишься, – засмеялся он. – Это надо чувствовать, как тепло или холод. А теперь посмотри вон на тот пик…

Наезженная колея давно осталась позади. Она огибала горы с юга, уводя к границе Восточного Лоргинариума. Алар как чувствовал, что туда идти не стоит – не с маленькой девочкой точно. А заросшие охотничьи тропы уводили вверх, туда, где лес редел, а воздух становился холоднее и пах смолой. Воспоминания спутника подсказывали, что за тремя перевалами – крупный город, где наверняка есть цех кимортов.

Морт звала туда.

– Странное тут что-то, – сказала вдруг Рейна, когда Алар закончил объяснения. И насупилась – по-старушечьи наморщила лоб и закусила губу.

– А что такое? – заинтересовался эстра. Ему тоже уже как час было неспокойно, но он пока списывал это на грозу. – Чувствуешь или видишь?

– Чувствую, – подумав, сказала Рейна и пожаловалась: – В спине что-то щекочется.

Алар нахмурился. Возможно, загвоздка действительно была в грозе, и девочка просто ощущала издалека разреженные потоки морт. Но равновероятно поблизости мог вертеться кто-то вроде мертвоходца – или иной твари, похуже.

– Ну-ка дай руку, – приказал Алар наконец, решив повременить с воззванием к спутнику. Одно дело – зачерпывать морт по мелочи, на определённую цель, и совсем другое – нырять наугад в бездну чужих знаний и сил. – Иди со мной рядом и хорошо смотри по сторонам. Если что-то необычное заметишь – сразу мне говори, хоть бы это и мелочь была. Ясно?

– Ясно, – понятливо кивнула Рейна.

– Доберёмся до того перевала и на ночлег устроимся. Сегодня через верх не пойдём – гроза может накрыть в пути, – подытожил Алар.

Легко сказать – трудно сделать.

Горные тропы – тяжкое испытание даже для тех, кто хорошо их знает, а уж тем, кто ориентируется по наитию, и вовсе не стоит ждать ничего хорошего. До перевала, казалось, рукой было подать, но путь то завивался в петли, то поворачивал назад, а сойти с него Алар не решался. И так уже дважды пришлось звать спутника: один раз – чтоб перебраться через широкую расселину, а другой – чтобы посмотреть с высоты на окрестности. Алаойшу Та-ци, кем бы он ни был раньше, перевал показался знакомым – видно, случалось путешествовать здесь раньше.

Через час пути Рейна заметила в стороне от тропы ключ, бьющий из-под камня. Какой-то добрый человек углубил ямку, в которую стекала вода, и выложил по дну гладкой речной галькой. Место было хорошее, доброе, отмеченное радостью многих путников и тихим спокойствием, и Алар решил остановиться ненадолго – пополнить флягу и отдохнуть. От хлеба, преподнесённого Вердой на дорогу, оставалось ещё несколько ломтей, и этого хватило, чтобы утолить первый голод.

– Вечером похлёбку можно сварить, – рассудительно заметила Рейна, осмотрев припасы. – Зерно есть, мясо сушёное есть, а травок в лесу наберём.

– Ты в травах разбираешься? – заинтересовался Алар. От его ломтя хлеба осталась одна корочка, сладкая-сладкая от мёда. – Я, пожалуй, сразу так только дерево нум вспомню, да ещё дикий лут, он и у нас встречается.

Эстра осёкся. Случайные слова всколыхнули что-то в душе – не воспоминание, но тень воспоминания. Пологий холм, жаркое летнее солнце, кисловатый вкус слабого вина – и неловкие детские руки, раскапывающие рыхлую землю вокруг голубоватых, остро пахнущих стрелок пряной травы.

– Лут ещё поди найди, он на припёке растёт, – вздохнула Рейна, теребя край рукава. – Ну, да у нас тут, почитай, каждый второй корешок съедобный, труднее отраву сыскать. Ой, ты тут посиди, а я кругом схожу накопаю!

Эстра усмехнулся – Рейна собиралась отлучиться не только за корешками, но отпроситься почему-то стеснялась.

– Ну беги. Только далеко не уходи – может, ядовитых растений в Лоргинариуме и немного, зато хищников предостаточно.

В то время как Рейна бродила по окрестностям, Алар умылся, привёл себя в порядок и, раз уж осталось время, вырезал ножом несколько полос плотной коры. Собственной морт пока хватало только на самые-самые простые действия, но с каждым разом её оседало в крови всё больше. Теперь эстра мог сам, не прибегая к спутнику, зажечь сухую траву, залатать прореху на плаще или на рубахе. Вечером он хотел попробовать спаять края полос из коры, чтобы получился ковш или котёл: такая посудина, наполненная водой, вполне выдержала бы огонь – для приготовления похлёбки этого должно было хватить.

После небольшого отдыха путники двинулись дальше. В узкую тропку вскоре влилась ещё одна, бегущая с юга, и идти стало удобнее. Кое-где у обрывов даже попадались вбитые в склон вешки с обозначением опасных мест. Розовато-прозрачное мельтешение морт на горизонте сменилось сперва облачной полосой, а затем – чередой быстро приближающихся туч. Через два с половиной часа, задолго до вечера, Алар понял, что, если он не хочет намокнуть, искать ночлег надо прямо сейчас.

– Тут где-то землянка должна быть, – сказала Рейна, посмотрев на очередную вешку. – Смотри, тут три камня подле неё сложены, как домик! Мне отец такую штуку в лесу показывал. Наши, из поселения, тоже на тропах пометки ставят, чтоб путникам легче было.

– Землянка, говоришь, – задумчиво пробормотал Алар, вглядываясь в быстро темнеющее небо и опасные сполохи вдалеке. – Что ж, поищем. Я такого не помню, но тебе видней – ты здесь выросла, – ободрил он Рейну. – Куда идти, по-твоему?

– Не знаю, – растерялась девочка. – Я только знак вспомнила, а где землянка может быть – кто её разберёт.

Алар огляделся, особенно пристально следя за морт. Плотнее всего она собиралась чуть вдали, там, где густо росли хвойники – этакая небольшая рощица на пологом-пологом склоне.

– Давай туда заглянем, – предложил эстра, подмигнув Рейне. – А ты смотри и запоминай – морт частенько собирается вокруг человечьего жилья. А ещё вокруг тех мест, которых касались киморты.

Он оказался прав.

Вход в землянку нашли сразу, хотя трудно было назвать достойным жилищем десяток-другой брёвен, врытых в склон для укрепления стен и потолка. Над входом располагался навес из хвороста и дёрна, проросший травой насквозь. Зато внутри обнаружился выложенный камнями очаг и небольшой запас дров, сыроватых, но вполне пригодных для костра. Пока оставалось время до грозы, Алар наломал веток на лежанку и притащил из рощи две большие рогатины – поставить крест-накрест на входе, от зверей. Умница Рейна тоже без дела не сидела – принесла ещё хвороста про запас, так чтобы хватило на всю ночь.

– А здесь места много, – с приятным удивлением удостоверился Алар, осмотрев землянку повнимательней. – Пожалуй, человек шесть разместятся.

– А то и десять, – поддакнула Рейна, отскабливая кисловато пахнущие клубеньки от земли. – Если потеснее лягут. Так ты покажешь, как костёр делать?

– Покажу, – улыбнулся Алар.

Где-то вдалеке громыхнула гроза.

… Конечно, с первого раза обуздать морт и заставить её делать то, что хочется, у Рейны не вышло.

Но Алар был терпелив – так, словно где-то в крови таилось знание, как правильно объяснять и где ошибки могут поджидать молодого киморта. Решив не тратить время зря, он сперва смастерил котелок, поставил вариться похлёбку и только потом начал урок. Небо к тому времени так плотно обложило тучами, что стало темно, как ночью.

– Нет, смотри сюда. И всё время помни, – терпеливо повторял он. – Манипуляции с морт – это энергия, мысль и стремление. Представь, что сама по себе она текучая, словно вода. Своей силой ты сгоняешь её в одно место – да, так, это ты уже умеешь… Потом придаёшь ей твёрдость, вложив мысль. А стремление – изменение формы. Вот представь, что ты – это зима, которая сперва замораживает воду-морт, а потом стремлением вырезает изо льда что нужно. Поняла?

– Поняла, – сосредоточенно кивнула Рейна – как и в первый, и во второй, и в десятый раз. Неудачи, похоже, не слишком её пугали.

– Тогда смотри, что именно я делаю, чтобы вложить мысль. Эй, опять отвлеклась?

Рейна наморщила лоб и повернулась к входу, заложенному двумя рогатинами.

– Идёт кто-то. Мне кажется, я голоса слышала.

– Голоса? – Алар встал, чувствуя, как тяжелеет звезда спутника над плечом. – Так, урок закончен, Рейна. Надо гасить костёр. Жаль, что я не догадался завесить чем-нибудь вход в пещеру… Впрочем, уже поздно об этом думать. С дороги вроде бы нас увидеть не должны.

Морт накрыла костёр плотным облаком; языки пламени затрепетали, прижимаясь к земле, а затем погасли совсем. Колючие лозы по обеим сторонам от входа поползли друг к другу, переплетаясь густо, как нити на ткацком станке. Алар машинально сжал кулаки, размазывая по ладони липкую, быстро сохнущую кровь. Горячая пульсация под ногтями постепенно унималась, и чувство, будто их кто-то медленно вытягивает щипцами, выцветало, отступая на второй план. Спутник бледной звездой вспорхнул за плечо, готовый, если понадобится, снова вырасти до громады, заслоняющей целый мир.

Однако Рейна ничего не заметила.

– А если увидят, плохо будет? – удивилась она. – Пусть подходят, здесь места на всех хватит. Гроза скоро, как живого человека без крыши над головой оставить?

– Что, хадаров тоже к очагу пригласим? – шёпотом переспросил Алан. – Вздыхаешь? Сначала узнаем, кого занесло в горы в такую непогоду, а потом думать будем, пускать или нет. Пойми, я теперь за тебя отвечаю как за собственную ученицу, пока до ближайшего цеха не доведу.

Он осёкся. Голоса послышались совсем близко – или это ватная предгрозовая тишина сыграла дурную шутку, искажая впечатление. В тревожный говор вплетались и другие звуки: металлическое позвякивание, хруст веток под ногами, шорох осыпающихся камней, звериное фырканье, скрип… Алар прикинул на слух, что в приближающемся караване должно быть не меньше десяти человек, два или три вьючных животных и нечто вроде телеги. Ни следа киморта или эстры; однако морт откликалась на что-то, и даже Рейна чувствовала перемены.

– Сильнее чешется, – пожаловалась она шёпотом. – Как будто та пакость ближе стала.

– Да уж, на «пакость» это похоже больше, чем на грозу, – пробормотал Алар. – Рейна, встань подальше от входа, вон к той стене. И молчи, говорить буду я. Надеюсь, не придётся.

– Ой ли, – усомнилась Рейна. – Сюда ведь идут, верно, знают про землянку.

Сначала мужской гортанный голос прокричал что-то; наречие было Алару незнакомо, но он догадался, что каравану приказали сворачивать с тропы. Звуки стали громче, приблизились… А потом что-то хрустнуло вдруг, и поднялся испуганный гомон, и сквозь него эстра с трудом различил надрывный, протяжный стон, какой, бывает, вырывается сквозь зубы от сильной боли. Кто-то запричитал, а совсем рядом со спрятанным входом послышались шаги. Не обнаружив землянку на привычном месте, неизвестный принялся тыкать в склон палкой, цедя сквозь зубы ругательства. Алар понял, что спрятаться не вышло, и громко произнёс на лорги:

– Кто бы ты ни был, остановись и назови себя!

С той стороны произошла заминка. А потом тот же гортанный голос, что повелел свернуть с тропы, ответил:

– Сперва ты назови своё имя, род и поселение!

– У эстр нет ни имени, ни рода, ни дома, – спокойно ответил Алар, надеясь, что Рейна промолчит. – У нас есть только воля морт.

Он ожидал чего угодно – новых вопросов, подозрений, угроз, но не счастливого смеха и возгласа:

– Аю-Насмешник благословил нас встречей с тобой, эстра! Я, Тарри-Трещотка, за весь свой род прошу у тебя приюта. С нами раненая женщина.

Алар помедлил прежде, чем ответить.

– Со мной киморт-дитя, ещё ничему не обученное, – осторожно сказал он, надеясь, что этот Тарри поймёт правильно. В конце концов, почти каждый слышал в детстве сказки о детях-кимортах, которые от испуга или со злости могли натворить много злых чудес.

К счастью, Тарри понял.

– Клянусь, мы не тронем её! Прошу не за себя, за сестру свою, она вот-вот на Дальний Путь ступит. Впусти!

Алар зажмурился, касаясь кончиками пальцев звезды спутника. Колючие лозы зашевелились снова, освобождая проход. Облако морт рассеялось, и дрова в очаге занялись – сперва неохотно, но потом запылали так же ярко, как и перед появлением странников. Тарри – молодой, смуглый, черноволосый, в алой рубахе – заглянул в землянку, просиял счастливой улыбкой и побежал звать своих.

– Кто это? – успела полюбопытствовать Рейна, прячась за спиной у Алара. Страха в голосе девочки не было ни на гран – наоборот, ожидание чуда и приключений. – Почему они говорят так странно?

Эстра прислушался к шёпоту спутника.

– Это кьярчи, бродяги. Говорят, в незапамятные времена они пришли с юга, но так и не нашли себе места по вкусу в срединных землях, вот и продолжили странствовать. Живут семьями или таборами по две-три семьи. Талантливых людей среди них много, но честных мало.

Рейна нахмурилась:

– Они как хадары?

– Нет, – улыбнулся Алар. – Кьярчи редко убивают. Но они почитают Аю-Насмешника, бога колдовства, лжи и жестокой шутки. Правда, он ещё покровительствует художникам, певцам, сказителям и прочим искусникам, но и за красивый обман может наградить последователей удачей.

– А какого бога почитаешь ты? – спросила вдруг девочка и смутилась. За этим стояло что-то очень личное, но у Алара не было времени расспрашивать.

– Я следую воле морт, – ответил он без улыбки. – Как и ты. Поймёшь позже, а пока не думай об этом.

Тарри-Трещотка вернулся, и не один. Двое мужчин внесли в землянку носилки, на которых лежала бледная в прозелень девица – тоже черноволосая, с резкими скулами и горбинкой на носу. Следом вошли три женщины, одна из которых была уже высохшей и выцветшей от старости, а другая могла бы приходиться Тарри матерью. Снаружи кто-то стреноживал вьючных животных, кто-то разгружал телегу – ещё человека четыре, судя по репликам. Алар хмурился, понимая, что на всех в землянке места не хватит.

– Мужчины будут в телеге спать, у нас полог есть, – словно отвечая на его мысли, сказал Тарри. – Ну как, поможешь нам, эстра? У нас есть чем отплатить, не бойся, не обманем.

– А ну – цыц, вперёд старших не лезь! Воистину – Трещотка, язык твой не укротить, – прикрикнул на него один из мужчин – тот, у кого в бороде уже появились седые волоски. – Я Ромар. Со мной будешь говорить, эстра. Возьмёшься лечить нашу женщину?

Алар сел рядом с носилками, принюхиваясь. Пахло не только кровью и кислым потом, но и ещё чем-то резким, неприятным… На раненой явно были следы прикосновения испорченной, дурной морт. Рейна, тоже почуяв что-то, поёжилась.

– Как её зовут? Кто она вам по крови? – наконец решился он и начал задавать обычные вопросы. – Как, когда и кем она была ранена?

Ромар с облегчением выдохнул, понимая, что теперь эстра не откажется от лечения.

– Тайра Леворукая, дочь моей сестры, – произнёс он быстро. – Она родилась в одну ночь с Тарри.

– Достаточно. Значит, он ей самый близкий родич? – подытожил Алар. – Хорошо, пусть тогда остаётся в землянке, он-то мне и расскажет подробности. Остальным выйти, всем, кроме матери. Мне нужна вода, чистые тряпки… Лекарства у вас есть?

– Травы мы всегда с собой возим. Каких надо?

– Нет, я не о травах говорю, Ромар, – вздохнул Алар и откинул покрывало. Женщина на носилках застонала. – Нормальные лекарства, из аптеки. Обеззараживающие, сбивающие жар?

– Нету, откуда их взять, – ворчливо отозвался предводитель кьярчи.

– Плохо, – подытожил эстра. – Ступайте, Ромар. Придётся кипятить воду. Много воды…

Гроза громыхнула прямо над головой.

Отправив Рейну в дальний угол землянки, к матери Тайры, успокаивать бедную женщину, не мешаясь при этом ни у кого под ногами, Алар наконец приступил к осмотру. С внутренней стороны всё покрывало испятнали тёмно-красные отметины, но самое страшное заключалось не в этом. Нижняя часть туловища раненой была чудовищно раздута; пояс кьярчи успели разрезать, но сами брючины – нет, и теперь швы впивались в посиневшую кожу. Чуть выше колена кровь пропитывала ткань так сильно, что становилась похожа на запёкшуюся корочку на окороке.

Тарри, установив котелок с водой над очагом, плюхнулся рядом с эстрой на колени и затараторил:

– Мы вышли к перевалу, добрались до середины, остановились на ночлег, а там есть одно хорошее место, большая пещера, хоть и открытая всем ветрам, но зато от зверья отгородиться легко – развёл у входа костёр, и по сторонам можно не смотреть. И я в тот день шёл замыкающим, а Тайра первой, и она забежала вперёд, чтоб узнать, не занята ли пещера, и вдруг закричала. Ромар оставил повозку на нашу вайну, ну, на знахарку, старшую в роду, а сам с мужчинами побежал на крик. Тайра выбралась из пещеры и свалилась замертво, и нога у неё была рассечена, как острым клинком, но я клянусь благосклонностью Аю-Насмешника, что это сделал не человек! Я видел огромную змею из стекла, которая уползала из пещеры!

– Кто-то ещё её видел? – спросил Алар, формируя из морт тонкое лезвие и заводя его под ткань. Срезать брюки обычным кинжалом, не потревожив рану, было уже невозможно.

– Никто не видел, – замотал головой Тарри, сам такой же бледный, как и его сестра. – Только вайна говорит, что слышала свист, от которого спину аж защекотало.

– Приведёшь мне потом вайну, я с ней поговорю, – деловито распорядился Алар. – Куда! Потом, я сказал, потом.

Эстра повёл лезвием из морт, вскрывая одновременно обе брючины сверху донизу. Тайра глухо застонала, выгнулась, заскребла ногтями по носилкам – пришлось позвать её мать, чтоб держала за плечи.

Рана, не прикрытая тканью, отчего-то выглядела менее жутко. Наверно, потому что уже не была похожа даже на исковерканную человеческую плоть – синеватые мраморные разводы по натянутой туго, как на барабане, коже, жёлтая густая пена вдоль всего разреза, сеточка лопнувших капилляров в нижней части живота, там, где кончалась зона поражения… Если бы не кисловато-железистый запах нечистой крови, то это выглядело бы в точности как лопнувший от перезрелости фрукт.

Тарри начало мутить. Мать, постаревшая за минуту на десять лет, беззвучно разрыдалась, продолжая удерживать Тайру на месте. И только Рейна по-прежнему сидела у очага и была хоть и бледна, но спокойна.

Алар не почувствовал ничего.

«Я уже имел дело с подобными ранами, – понял он вдруг, чувствуя, как пульсирует звезда спутника, дрожа от нетерпения. – Точнее, не я. Он. Алаойш Та-ци».

Тарри прокалил нож, ополоснул его кипятком, отдал Алару и отполз подальше, чтобы не видеть.

– Закройте глаза, – негромко обратился эстра к матери Тайры. – Всё будет хорошо. Я обещаю.

То же лезвие из морт сперва вгрызлось в утоптанный пол, вырезая идеальной ровности полукруглую ямку, а затем прошлось вдоль только-только поджившей царапины на ладони. Из ранки тут же засочилась кровь – обильно, словно её кто-то выжимал из жил. Тонкие алые ниточки потянулись к неповреждённой руке, оплетая кожу плотной блестящей паутиной.

«Откликнись, спутник мой, Алаойш, не для меня – для неё».

Звезда вспыхнула ярко – и скатилась по руке в лужицу крови.

И Алар вспомнил.

Это было давно, больше семидесяти лет назад. Он тогда жил не в столице – далеко, далеко к югу, почти у границы с Землёй злых чудес. Тогда жителей города тоже стали находить чудовищно изувеченными, но страшнее было другое…

– Тарри, – хрипло произнёс Алар. Кисти рук были так густо омыты кровью, что казались затянутыми в узкие перчатки из багряного шёлка. – Беги наружу, скажи, чтоб развели костёр. Такой большой, какой смогут. Я вылечу твою сестру. Но хищник ещё вернётся. Этой ночью, за всеми нами.

– Хищник?

Тарри трясло.

– Да. Червь Шалпана. Так назвали эту тварь в честь киморта-первооткрывателя… Тот киморт умер, к слову. Ну, Тарри, иди же!

Когда молодой кьярчи выскочил под открытое небо, Алар перевёл дыхание – и позволил тени спутника закутать окровавленные руки.

Предстояло ещё очень много нудной и грязной работы.

– Подойди ближе, Рейна. Тебе полезно на это посмотреть, – услышал он свой голос, словно доносящийся со стороны.

Девочка прерывисто вздохнула и подползла на четвереньках, немного подвернув юбки. Глаза были чёрными из-за расширенных зрачков, но страха или отвращения она по-прежнему не показывала.

– А почему пена жёлтая?

– Кровь нечистая, гной идёт, – механически ответил Алар. Лоб у Рейны покрылся мелкими бисеринками пота.

«Значит, боится, но в руках себя держит. Повезло мне с ней».

Память, как в издёвку, подкинула образ: другая девочка, светлоглазая и рыжеватая, накладывает заплату из морт на место содранного клока кожи и сосредоточенно щурится. В груди кольнуло тупой иглой, и тень спутника стала вдруг убийственно тяжёлой.

«Нельзя вспоминать, – Алар облизнул губы, пытаясь справиться с дурнотой, но из-за вони в землянке стало только хуже. – Нельзя».

Но что-то настойчиво царапалось изнутри; уже не воспоминание, а нерассуждающая звериная тоска, тяга к дому, где «домом» было не место в пространстве и даже не отрезок времени, а… а…

«…человек?»

Тайра, ещё минуту назад выгибавшаяся дугой, обмякла и стала дышать реже и глуше. Алар, опомнившись, потянул на себя морт, сгущая её вокруг пальцев, и начал осторожно втирать в рану, едва-едва касаясь пылающей кожи.

«Сначала – выгнать отраву».

Яд в крови Тайры представлялся ему илистой взвесью в воде, небрежно зачерпнутой ковшом у самого дна. Проще всего было бы процедить жидкость через фильтр; и морт, повинуясь мысли, начала сгущаться, образуя две широкие пластины. Стремлением Алар изменил их, сделав непроницаемыми для яда – и для продуктов разложения.

«И отвод. Нужно обязательно создать отвод».

Это было странное ощущение: руки помнили навык, а разум туманила пелена неведения. Интуиция подсказывала, как правильно действовать, но эстра чувствовал себя учеником, таким же, как Рейна, только наставником его был спутник.

Отшлифованные стремлением пластины морт начали расходиться в противоположные стороны от раны, медленно, но верно выдавливая отраву из тела. Алар подумал, что, если бы Тайра была в сознании, то кричала бы от боли, и забытьё стало избавлением от страданий. Жёлтая пена, тёмные сгустки, омертвелые частицы тканей – всё это, смешавшись в отвратительную жижу, выступало на поверхности кожи, и оставалось только стереть грязь чистой тряпицей. Микроскопические проколы, нанесённые морт, затягивались мгновенно, стоило пластине продвинуться немного вперёд.

– Жуть какая, – пробормотала Рейна и, сглотнув, отползла подальше. Но взгляда так и не отвела.

Алар улыбнулся.

Достигнув затылка и кончиков пальцев, пластины развеялись туманными облачками.

– Рейна, брось грязные тряпки в огонь. Только руками не бери.

– А чем? – растерялась девочка. – Морт?

– Если сможешь. А нет – так возьми палку, вон сколько там хвороста.

Пока Рейна металась по землянке – то к куче дров, то к лежанке Тайры, то к костру, – Алар отдыхал. Под веками от напряжения уже плыли цветные пятна, но работа пока была сделана только наполовину.

Быстрая, жёсткая чистка принесла не только пользу, но и вред. Теперь, когда омертвевшие участки были удалены, открытая рана стала обширней; вместо кожи её покрывала тонкая плёнка морт. Собравшись с силами, Алар начал наращивать толщину, мысленно удерживая образ здоровой, неповреждённой ткани, когда вдруг послышался оклик: тебе не обязательно в точности знать, как ты это делаешь, но представь ясно, что именно хочешь получить.

Это снова были воспоминания, тень прошлой жизни, не больше; но слова прозвучали так живо и реально, что Алара точно ледяной водой окатило – это был его голос, его собственные речи, но обращённые к кому-то другому. Вместе с силой спутника по каплям просачивались и образы, раскалывающие устойчивый мир на две изломанные части – до сброса и после.

Как ты следуешь воле морт, так и она повинуется твоей воле. Ты понимаешь это?

Да, учитель.

Тяжесть спутника стала невыносимой; прежде чем в глазах померкло, Алар успел прошептать:

– Я тебя отпускаю. Спасибо, Алаойш.

Забытьё было неполным. Он чувствовал жар, идущий от костра, холод воды, которой Рейна пыталась привести его в сознание, слышал отрывистую скороговорку Тарри и женские причитания. Но тело словно превратилось в куклу, вырезанную из дерева. Царапина на ладони продолжала кровоточить, пока кто-то не промыл и не перевязал её. Алару до тошноты хотелось поддаться слабости и уснуть, но воспоминание об опасности снова и снова возвращало его к полубодрствованию.

– …червь Шалпана. Они разожгли костёр, Рейна?

Расслышав невнятный шёпот, девчонка взвизгнула – и вдруг кинулась Алару на грудь, по-детски тычась носом в шею и всхлипывая.

– Не умирай, пожалуйста, не надо, – различил он с трудом. – Ты ведь не помрёшь, нет?

– Пока – нет, – хрипло ответил Алар и тронул девочку за плечо. – Ну, вставай, умница, нельзя сейчас время терять. Всё хорошо, правда, я просто взял от спутника не по чину. То, что нельзя брать. Вот воды глотну, и…

Договорить Алар не успел. Тарри, который до того подпирал стену, восхищённо таращась на эстру, вдруг заполошно подорвался с места, схватил ковшик с водой, ринулся вперёд – да зацепился за торчащую из груды хвороста ветку и рухнул как подкошенный, заодно окатив и Алара, и Рейну. Девчонка от неожиданности ойкнула.

– Да-а, – протянул Алар, разбирая пальцами, как расчёской, намокшие волосы, и чихнул. – Ну, зато взбодрился. Что там с костром?

Тарри виновато глянул исподлобья и поднялся, вертя ковшик в руках.

– А не горит ничего. Дождь пошёл. Наши в повозку забрались, под полог. С двух сторон, у входов, жаровни разложили и сидят.

Наверное, лицо в этот момент у Алара стало страшное, потому что Рейна быстро вскочила на ноги и вытянулась, как страж-новичок перед командиром на первом обходе.

– Плохо, да? – тихо спросила она.

– Пока не знаю, – качнул головой эстра. – Жаровни… Может и помочь. А ты из землянки чтоб ни ногой, поняла? Даже если снаружи будут кричать так, словно заживо кого-то жрут.

– Даже если тебя жрут?

– А я кричать не буду, – усмехнулся Алар и повёл рукой, на пробу собирая морт. После каждого воззвания к спутнику зачерпнуть получалось ещё чуть-чуть побольше, и сейчас доступного объёма должно было хватить не только на поджигание сухого мха. – Тарри!

– Я! – подскочил кьярчи.

– Следи за Рейной. И не давай костру погаснуть, – коротко приказал эстра и оглянулся на лежанку. Тайра была укрыта меховым одеялом до самого подбородка; она всё ещё не очнулась, но лицо её разгладилось и порозовело, а потому смотреть, как зажила рана, Алар не стал. – Что до твоей сестры, то жить она будет и уже к утру встанет на ноги. Но не обещаю, что у неё не останется шрама, долечить толком я не успел. Тайра может вскоре проснуться – держи наготове воду, дашь сестре напиться, но следи, чтобы она мелкими глотками пила, не захлёбывалась.

– Всё сделаю, – пообещал Тарри и поманил Рейну к себе. Она, пусть и нехотя, отступила от эстры. – А, это… Огонь-то зачем поддерживать? Твой червь его боится?

Алар помедлил. Объяснения грозили затянуться надолго, а делать что-то с тварью надо было прямо сейчас, но…

«…но как я устал уже, знал бы кто…»

– Червь Шалпана – порождение морт, – уступил он наконец желанию хоть немного потянуть время и набраться сил. – Существо это обитает в подземных озёрах, на огромной глубине. Внешне оно больше напоминает змею со слегка расплющенным хвостом – такая форма тела помогает ему передвигаться в воде. Шкура его очень прочна, а кромка хвоста острее бритвы, и вдоль неё спрятаны под чешуйками ядовитые железы. Способность передвигаться по суше червю Шалпана даёт морт, – Алар запнулся, размышляя, как бы укоротить пространное объяснение, почерпнутое из памяти спутника. – В общем, размножаются черви Шалпана только на суше, делением пополам, а морт они получают из живых существ. А чем разумнее существо, тем больше вокруг него морт, – совсем тихо сказал он. Рейна и Тарри слушали, затаив дыхание, и, кажется, боялись даже пошевелиться. – Там, глубоко в подземных озёрах, черви Шалпана веками добирают нужное её количество. Но если такая тварь попадает на поверхность и не погибает в первые же часы, а получает нужное питание, то горя приносит много. Очень давно в городе Хашту, что далеко-далеко к югу, черви Шалпана уничтожили около шести сотен человек, в том числе и двух кимортов. Киморт же по имени Алаойш Та-ци вместе с учёным-странником спасся; всего он тогда отловил три десятка червей. Он же и выяснил их слабое место.

– Огонь? – сипло спросила Рейна, и языки пламени, подпитываемые морт, взметнулись к самому потолку.

– Огонь, – подтвердил Алар. – У червей Шалпана нет глаз, и «видят» они всем телом, ориентируясь на тепло. Но под землёй огня нет, и поэтому здесь, наверху, он их и пугает, и слепит. Поэтому следите, чтоб костёр не погас – и не давайте себя съесть, – мрачно пошутил он. – Иначе вскоре вместо одного червя мы получим двух.

Алар запалил от костра одну палку потолще и окружил её разреженным облаком морт – от влаги и ветров. Рейна наблюдала за его действиями молча и лишь тогда, когда он ступил через порог, под мелкий пока ещё дождь, окликнула осипшим голосом:

– Эстра, постой. Ты сказал, что эти самые черви ищут морт. Ну, что чем гуще, тем лучше… Значит, ты для них – лучшая еда?

– Деликатес, – усмехнулся Алар, чувствуя, как его начинает колотить озноб. – И именно поэтому я смогу увести червя подальше отсюда.

«Надеюсь, что смогу», – шепнул здравый смысл.

– Куда увести? Эй, погоди! – рванулась Рейна к выходу, но Тарри ловко сгрёб её в охапку, приговаривая:

– А сама-то куда, сама-то? С червём решила одна управиться? А сумеешь? А эстру-то своего не погубишь? – тараторил он, не давая девочке опомниться. – Ему ж кроме себя тогда и тебя защищать придётся, не? А сестру мою ты без защиты бросишь? Какой ты тогда киморт?

– У тебя спросить забыла, что мне делать, – буркнула Рейна, но всё же вырываться прекратила. Только бросила на Алара долгий, тревожный взгляд: – Возвращайся, хорошо?

Отвечать эстра не стал – махнул рукой и поспешил отойти подальше от землянки, на ходу плотнее укутывая факел морт. Дождь мало-помалу усиливался; рубашка напитывалась водой и липла к телу. За шелестом капель, скатывающихся с жёстких листьев, разбивающихся о камни, барабанящих по туго натянутому пологу, не различить было ни прощальных слов Рейны, ни увещевающего бормотания Тарри, ни уж тем более почти бесшумного скольжения червя над землёй. Алар, оскальзываясь на мокрой траве, добежал до повозки кьярчи, убедился, что все пока целы, велел женщинам перебраться в землянку, а мужчинам – развести огонь в жаровнях поярче и обнажить оружие.

Неприятное тянущее ощущение нарастало; червь Шалпана кружил неподалёку, но к кострам приближаться боялся.

«Это ненадолго, – лихорадочно размышлял Алар. – Он уже попробовал крови, пометил добычу… И скоро голод пересилит инстинкты».

Небо расколол трезубец молнии – кажется, прямо над головой, – и тут же прогрохотал гром. Алар зажмурился, ослеплённый и оглушённый на мгновение, и эта временная беспомощность человеческих чувств обострила чувства эстры. Потоки морт засияли во всём многоцветии – так, как их видят и ощущают трёхсотлетние киморты на пике могущества, – и среди видимой беспорядочности потоков оголился, как валун во время отлива, сгусток хищной силы.

«Червь, – пронеслось у Алара в голове. – И он… испуган?»

План действий выстроился в одну секунду – грубый и не слишком надёжный, но зато простой и не требующий больших затрат морт даже для эстры.

Поудобнее перехватив еле тлеющий факел, Алар начал пробираться к тропе. Дождь лепил сплошным потоком, раскисшая глина расползалась под ногами, но впереди уже маячили каменные столпы, отмечающие развилку.

«Ещё немного… Нужно только правильно рассчитать силу».

Гибкие ветви кустарника справа от тропы вдруг разошлись, и Алар сдёрнул с факела полог морт, вслепую отмахиваясь от твари. Вспыхнуло рыжеватое пламя, зашипели от влаги угли, а хлёсткие лозы словно срезало невидимой бритвой. В мельтешении струй дождя сверкнуло на мгновение серебристо-прозрачное вытянутое тело. Алар притушил факел, чтобы самому не слепнуть, и со всех ног кинулся к каменным столбам. Червь почти тут же заскользил следом, держась немного в стороне, но теперь его передвижения можно было заметить по колышущимся ветвям и раздающейся в стороны траве.

«Ещё немного».

Алар зачерпнул столько морт, сколько сумел, и швырнул в небо – гибкой сетью, невидимой паутиной, торопливо меняя её свойства. Тонкие щупальца взметнулись к облакам, где грохотали электрические разряды, частые ячеи сети растянулись полукругом над самой землёй, теряясь в буйстве стихии. Окончательно погасший факел Алар завёл за спину – и застыл, выжидая.

– Ну же, – прошептал он хрипло. Дождь заливал лицо, и мокрые пряди волос липли к скулам. – Ну же, я здесь, никуда не бегу.

Червь сперва замедлил передвижение, а затем и вовсе остановился. Алар до рези в глазах вглядывался в заросли, чтобы вовремя отреагировать на бросок, но тварь словно испытывала человеческое терпение на прочность. Щупальца морт колыхались уже под самыми облаками, готовые к последнему преображению, застывшая в нестабильном состоянии между энергией и материей сеть трепетала… Выругавшись, эстра отшвырнул обгорелую палку в темноту, чтоб не мешалась – и тут червь атаковал.

Гибкие колючие ветви кустарника резко свернулись вокруг гибкого тела – взметнулись вырванные с корнем и разрезанные кромкой хвоста лозы. Мгновенно кокон преобразованной морт плотно облепил червя, а щупальца под облаками изменили проводимость.

– Ну же! – заорал Алар в голос, обращаясь то ли к грозовому небу, то ли к самой воле морт.

Напряжение росло – секунду, две, три… И в тот же миг, когда червь порвал древесные путы, с облаков скатилась-стекла грандиозная вспышка. Алар не успел зажмуриться и едва не ослеп, а когда проморгался и сумел заново разжечь факел, то разглядел у тропы что-то похожее на обгорелое бревно длиной в два или три человеческих роста и толщиной в локоть.

– Получилось, – выдохнул Алар и пошатнулся. Тропа под ногами раскачивалась, как гамак в каюте дирижабля: попробуй-ка сделать шаг и не свалиться. – Всё-таки получилось!

Как он добрался до землянки, что рассказал Рейне и Тарри, когда закончился дождь – ничего из этого Алар не запомнил. Сперва обращение к спутнику, переплетённое с запретными воспоминаниями, а затем филигранные преобразования морт выжали его досуха. И в переносном смысле, и в прямом – выныривая из беспокойного сна, Алар мучился от жажды и от озноба. Иногда сквозь забытьё мерещился образ Рейны с ковшом воды, но чаще – высокой девушки с рыжеватыми волосами и светлыми, как зимнее небо, глазами. Потом стало тепло, и лихорадочные видения сменились тишиной и темнотой.

Когда он наконец очнулся, уже вечерело. Колючие лозы над входом были заботливо раздвинуты в стороны и подвязаны травой. Потрескивали дрова в очаге, булькала вода, и разливался в воздухе чудесный аромат запечённого мяса и густой похлёбки с диким лутом.

– Надеюсь, вы не червя на обед пустили, – невольно улыбнулся Алар и попытался сесть. Всё тело до сих пор ломило, но слабость уже прошла.

Почти сразу же на плечи ему легли жёсткие горячие ладони.

– Лежи-лежи, эстра, рано ещё вставать! – Низкий, хрипловатый женский голос был ему незнаком. – А если надо тебе что, так скажи, я поднесу. Что захочешь, то и поднесу, ей-ей!

– Благодарю покорно, но приносить мне ничего не надо, – отказался Алар и посмотрел на заботливую сиделку, сразу узнав её. – Тайра, верно?

– Верно, эстра, – подтвердила она и, отстранившись, отвесила глубокий поклон. – Спасибо тебе.

Теперь, когда болезнь отступила, молодая женщина преобразилась. Исчезла землистая бледность, вернулись краски жизни – расцвёл на скулах румянец, губы порозовели, тёмно-зелёные глаза стали глубокими, как омуты. И лицом, и манерами Тайра напоминала своего брата, но казалась жёстче и взрослее.

– Ты – старшая сестра? – полюбопытствовал Алар, и она кивнула:

– Да. Все спрашивают, глядя на Тарри. Да только не в годах дело – меня вайна в ученицы взяла ещё с малолетства.

– Стало быть, ты лекарскому делу обучена?

– И всякому другому, – приложила руку к груди Тайра, словно принося клятву. – И уж точно определить могу, ступил человек на Дальний Путь или нет. Я там, почитай, одной ногой уже была. И если б не ты – до утра не дожила бы. Злой яд у этой подземной твари.

– Бывает и позлее, – усмехнулся Алар и окончательно откинул одеяло, с лёгким удивлением обнаружив новую одежду. – А за это мне кого благодарить надо?

– Трещотку, – улыбнулась Тайра в ответ. – Ты с ним фигурой похож, разве что он ростом поменьше будет. Ай, ты куда собрался, эстра? Не помочь тебе? Рейну не кликнуть? Али ещё кого?

– Нет, – покачнул он головой и, подумав, добавил: – Можешь звать меня Аларом, если хочешь.

Она рассмеялась:

– Смотри-ка, а сперва нашим сказал, что у эстр ни имени, ни дома нет!

– Обычно и нет, – без улыбки ответил Алар. – Но это имя мне подарили, а от подарков не отказываются… и перед чужаками ими не разбрасываются.

– Вот как, – задумчиво протянула Тайра и принялась неторопливо прибирать постель. – Ты тут, покуда спал, звал во сне кого-то. И имя-то тоже ненашенское. Алаёш какой-то…

– Алаойш, – поправил её Алар. – Так звали моего спутника когда-то.

– А кто такой «Фогарта»? Тоже имя? Или прозвание для твари какой-нибудь, вроде червя шалпанского?

В глазах на мгновение помутилось.

– Не знаю. И не спрашивай, Тайра. Какая разница, кто что в лихорадке бормочет. Я пойду, по округе прогуляюсь.

– Ступай, но кричи, если понадоблюсь, – согласилась она и подсела к очагу, чтоб размешать похлёбку. И, когда Алар уже переступил порог землянки, прошептала еле слышно: – Да не бормотал, звал. Есть разница-то.

Вход для пользователей

Меню