Читать онлайн Жюль Верн ест носорога / Jules Verne Eats a Rhinoceros бесплатно

1. Таинственный остров

(Какое-то время, пока гаснет свет в зале, мы слышим Оффенбаховский канкан из «Орфея в аду». Когда музыка смолкает, мы слышим шум океана и крики чаек и видим НЕЛЛИ, молодую женщину, которая сидит в круге света, окруженная темнотой. Из темноты раздается голос ДОКТОРА. Возможно, он в гондоле, но мы его не видим).

ДОКТОР. Кто вы?

НЕЛЛИ. Не знаю.

ДОКТОР. Как вас зовут?

НЕЛЛИ. Не помню.

ДОКТОР. Где вы родились?

НЕЛЛИ. Точно не скажу.

ДОКТОР. Откуда вы пришли?

НЕЛЛИ. Не знаю.

ДОКТОР. Почему вы здесь?

НЕЛЛИ. Не помню.

ДОКТОР. Как вы сюда попали?

НЕЛЛИ. Точно не скажу. В голове все путается. Я вижу только туман.

ДОКТОР. Можете вы хоть что-нибудь вспомнить?

(Короткая пауза. НЕЛЛИ думает).

НЕЛЛИ. Жюль Верн.

ДОКТОР. Жюль Верн?

НЕЛЛИ. Да. Жюль Верн.

ДОКТОР. Вы помните Жюля Верна?

НЕЛЛИ. Думаю, да?

ДОКТОР. Вы помните Жюля Верна, автора приключенческих историй?

НЕЛЛИ. Да.

ДОКТОР. То есть вы встречались с Жюле Верном?

НЕЛЛИ. Думаю, да.

ДОКТОР. Где вы встречались с Жюлем Верном?

НЕЛЛИ. Не знаю. Во Франции?

ДОКТОР. То есть вы приехали из Франции?

НЕЛЛИ. Жюль Верн живет во Франции.

ДОКТОР. Вы были во Франции с Жюлем Верном?

НЕЛЛИ. Не знаю. Думаю, да. Или хотела быть.

ДОКТОР. Что вы помните о Жюле Верне.

НЕЛЛИ. Носорог.

ДОКТОР. Вы помните Жюля Верна и носорога?

НЕЛЛИ. Да.

ДОКТОР. И что вы о них помните?

НЕЛЛИ. Что я о них помню?

ДОКТОР. Что Жюль Верн делает с носорогом?

НЕЛЛИ. Он его ест.

ДОКТОР. Жюль Верн ест носорога?

НЕЛЛИ. Да.

ДОКТОР. Это вы помните? Жюль Верн ест носорога?

НЕЛЛИ. Да. Вернее, нет, не совсем. Я не знаю, видела ли я на самом деле, как Жюль Верн ест носорога. Но я знаю, это была не капуста.

ДОКТОР. Не капуста.

НЕЛЛИ. Да. Определенно не капуста. Мы собирались посмотреть на слона.

ДОКТОР. Вы собирались посмотреть на слона?

НЕЛЛИ. Да.

ДОКТОР. Значит, Жюль Верн ел носорога.

НЕЛЛИ. Да.

ДОКТОР. И точно не капусту.

НЕЛЛИ. Определенно, не капусту.

ДОКТОР. И вы собирались посмотреть на слона?

НЕЛЛИ. Да.

(Короткая пауза).

ДОКТОР. Моя дорогая, я думаю, что в сложившихся экстраординарных обстоятельствах наилучший вариант – взять вас в небольшое путешествие.

НЕЛЛИ. Путешествие?

ДОКТОР. Небольшое. Через водную гладь.

НЕЛЛИ. Путешествие через водную гладь?

ДОКТОР. На остров.

НЕЛЛИ. Таинственный остров?

ДОКТОР. Полагаю, можно сказать и так, если хотите. На этом острове довольно таинственные обитатели. Загадочные. Но также там есть люди, которые помогут вам понять, кто вы, откуда и почему оказались на острове. Вам хочется туда попасть?

НЕЛЛИ. Я вам скажу, когда окажусь там.

(На короткий момент оглушающе громко звучит канкан Оффенбаха, и свет, падающий на НЕЛЛИ, гаснет).

2. Маньяк подробностей

(Когда зажигается свет, звучит канкан Оффенбаха, и на сцену со всех сторон стекаются люди. Вроде бы мы во французском ресторане. Официант, мрачный тип со зловещего вида усами, расставляет тарелки и раскладывает вилки-ложки на столе справа, тогда как ДЖОЗЕФ ПУЛИТЦЕР, УИЛЬЯМ РЭНДОЛЬФ ХЕРСТ и МАКГОНИГЛ усаживаются за письменным столом справа, он служит и обеденным столом, а ДЖОН РИС ПЕНДРАГОН развлекает трех СМЕЮЩИХСЯ СЕСТЕР. Они направляются к столу у авансцены слева, который в следующей картине станет баром «О’Шонесси». В этой картине сесть ощущение, что все немного стилизовано, как в бульварной французской комедии. Разве что РИС и МАКГОНИГЛ на протяжение всей пьесы сохраняют реалистичную манеру. Это люди, которых НЕЛЛИ знает и любит больше других. ПУЛИТЦЕР и ХЕРСТ, конечно же, важничают, хотя в последующих сценах становятся более приземленными. СМЕЮЩИЕСЯ СЕСТРЫ выглядят так, будто вышли из какого-то фарса, как и официант, который очень ловко управляется и с тарелками, и со столовыми приборами. Он поспевает везде, дабы убедиться, что все довольны и ни в чем не нуждаются. Внимание зрителей в этой картине будет приковано к столу справа, но официант и сидящие за двумя другими столами не выходят из образа, ведут молчаливые разговоры, смеются. После того, как все заняли свои места, появляется ЖЮЛЬ ВЕРН, загримированный под великого французского писателя, борода и все такое, пожимает руки ПУЛИТЦЕРУ и ХЕРСТУ, обменивается с ними несколькими фразами, которые мы не слышим, флиртует со СМЕЮЩИМИСЯ СЕСТРАМИ, дружески кладет руку на плечо РИСА, направляется к столу справа, который накрывал официант. Музыка звучит громче, официант идет в глубину сцены за НЕЛЛИ, которая сидит там, потрясенная всем этим шумом и суетой и сопровождает ее к столу справа. Музыка обрывается аккурат перед тем, как МСЬЕ ВЕРН произносит первую фразу).

ЖЮЛЬ ВЕРН. Увидеться с вами – для меня такая радость. Надеюсь, ваш вояж через океан не доставил вам неудобств.

НЕЛЛИ (позволяет официанту усадить ее, еще не в своей тарелке). Должна сказать вам, сама возможность взять у вас интервью для меня великая честь.

ЖЮЛЬ ВЕРН (пересаживается к ней поближе). Благодарю. У меня те же ощущения, только сегодня меня немного крепит. Умоляю простить меня за то, что опоздал, если я действительно опоздал, в смысле, не прибыл вовремя, и такое со мной бывает часто, поскольку я верю, как однажды сказал Бальзак, что часы – инструмент дьявола. Все хорошо, Немо. (Официант кивает и уходит в тени). Мрачный тип, правда? Выглядит так, будто съел младенца. Я работал над последним романом, о приключениях молодого американского журналиста, который пытается облететь мир за восемьдесят дней, а как только погружаюсь в работу, такое ощущение, будто спускаешься в водолазном колоколе под воду на двадцать тысяч лье. Все кажется нереальным, но я должен продолжать каким бы странным и неведомым ни казался регион, куда ведет меня безумие, даже если это центр Земли. Меня называли маньяком подробностей, и в этом есть доля правды. Но, с другой стороны, творчество – всегда форма безумия, вы со мной в этом согласны?

НЕЛЛИ. Не знаю. Я – репортер. Мы ничего не должны выдумывать.

ЖЮЛЬ ВЕРН. Чушь. Репортеры всегда выдумывают, и это вполне объяснимо. В нынешние времена реальности так нравится имитировать фантазию, что зачастую просто невозможно их разделить. Если вы хотите понять истинную природу реальности, сходите в театр и посмотрите фарс. Фарс, по моему жизненному опыту, наиболее реалистичная форма искусства, уступающая, разумеется, только моим романам. Фарс – это сон безумного часового механизма, и нет ничего более реального, чем сны, за исключением грецких орехов и, случается, белок. Я обожаю белок. Особенно, с майонезом.

НЕЛЛИ. Но, мсье Верн, если пьеса схожа с безумным часовым механизмом, а часы – инструмент дьявола, не следует ли из этого, что театр – инструмент дьявола.

ЖЮЛЬ ВЕРН. Само собой. Иначе почему туда ходят? Театр – это место, куда мы идем с радостью, чтобы встретить дьявола. И пока этот мрачный тип никак не принесет нам ужин, вы можете начать ваше интервью.

НЕЛЛИ. Ничего, если я буду записывать?

ЖЮЛЬ ВЕРН. Я был бы изумлен, если бы обошлись без этого. Сам я пишу даже во сне. Хотите грецких орехов?

НЕЛЛИ. Может, позже. Скажите, вы всегда хотели стать писателем?

ЖЮЛЬ ВЕРН. Нет. В молодости я мечтал о том, чтобы открыть Семейный музей, который наполнялся бы чучелами семей. Но, увы, время рушит наши надежды и искажает мечты до неузнаваемости. И теперь моя мечта – написать сто книг до того, как я покину этот мир.

НЕЛЛИ. Почему так?

ЖЮЛЬ ВЕРН. Потому что такая у меня мечта. Каждому нужна мечта. Вы выглядите молодой женщиной с мечтой, пусть даже вы еще понятия не имеете, какая она. Написание романов – благородное занятие, очень похоже на журналистику, за исключением того, что вымысла меньше.

НЕЛЛИ. Но почему сто книг?

ЖЮЛЬ ВЕРН. Человек подсознательно стремится к круглым числам, как к круглым грудям. Большинство целей глупы и лишены направленности, хотя о грудях такого не скажешь: соски направление обозначают. Но человек продолжает работать, хотя бы для того, чтобы создать иллюзию значимости. В моей последней книге Филеас Фогг, с корзинкой грецких орехов, прибывает к героине на шаре, заполненном горячим воздухом, даме, чтобы засвидетельствовать свою любовь. Он входит в окно, умоляя ее облететь мир вместе с ним. А тем временем капитан Немо в своей подлодке прокладывает путь по клоаке Парижа. Он появляется из ватерклозета и требует, чтобы она отправилась с ним к Лунным горам, а может, в Дюссельдорф, чтобы заняться производством обручей для бочек и выпечкой сырных блинчиков. Но ее истинная любовь – Бальзак, благородный молодой человек из Огайо, борющий за спасение животных из зоопарка, которых намерены переработать в колбасу. В конце концов, их всех увозят в Гибралтар берберские обезьяны. Я назову мой роман «Таинственный остров».

НЕЛЛИ. Звучит завораживающе, мсье Верн, но, если ощущение, что будет сложно следить за сюжетом.

ЖЮЛЬ ВЕРН. Ерунда. Все, что я пишу, ясно, как божий день. Есть здесь какаду? Позвольте мне ответить на этот вопрос ответом на совершенно другой вопрос: можно ли приложением электричества к анусу добиться успеха в оживлении чучела бобра?

НЕЛЛИ. Понятия не имею.

ЖЮЛЬ ВЕРН. Разумеется, не имеете. Вы – американка. Но пустая голова – отличное место для старта. Моя близкая подруга, Сара Бернар, хозяйка восхитительного чучела бобра, который в свое время был подарен императору Наполеону Сакагавеей. Скажите мне, мисс Блай, если это ваша настоящая фамилия, вам доводилось есть носорога?

НЕЛЛИ. Нет. Насколько я знаю, нет.

ЖЮЛЬ ВЕРН. Хотели бы попробовать?

НЕЛЛИ. Не думаю. Пусть я и голодна.

ЖЮЛЬ ВЕРН. Знаете, почему вы голодны, мисс Блай? Потому что здесь нет еды. Вы примчались в Париж, рискую жизнью, здравомыслием и девственностью, чтобы взять интервью у меня, Жюля Верна, самого знаменитого автора приключенческих историй, по ходу вашего путешествия вокруг света, но в этом городе нет еды, потому что нас окружили немцы. И тем не менее я, Жюль Верн сумел организовать грандиозный пир в вашу честь. Нет ничего важнее правильного питания. Неудачно подобранная диета – это катастрофа для толстой кишки. Возблагодарим Бога за общественные туалеты в Париже. Даже совокупление не может сравниться в удовольствии с успешным опорожнением кишечника. Разумеется, невозможно опорожнять кишечник во время совокупления.

НЕЛЛИ. Чувствуется, вы досконально изучили этот аспект.

ЖЮЛЬ ВЕРН. Секрет счастья – слабительные! Слабительные, которые производятся во Франции, это наше все! Мы встречаем слабительные, и они – это мы! И мой самый большой страх состоит в том, что моя прямая кишка потеряет способность сокращаться. Прошу извинить меня, мисс Блай. Мы, французы, так подвержены страстям. Позволите говорить с вами открыто?

НЕЛЛИ. Я буду только счастлива.

ЖЮЛЬ ВЕРН. Когда человеческий зад не справляется должным образом с большой нуждой, запор не может считаться достойной альтернативой. То, что не уходит, как положено, вниз, поднимается наверх, в голову, замещает мозги. Но из-за нынешнего кризиса стало практически невозможно добывать именно те продукты, благодаря которым мой кишечник работал, как положено. Теперь люди едят и животных из зоопарка, поэтому нам пришлось спрятать моего друга, нашего маленького шимпанзе, Альфонса.

НЕЛЛИ. Вы спасли вашего друга, потому что любите его.

ЖЮЛЬ ВЕРН. И от этого чувство голода только усиливается. В моей книге молодой человек из Огайо, для того, чтобы войти в спальню возлюбленной, вынужден замаскироваться под шимпанзе. «Нелли, – кричит призрак ее умершего отца, – почему у тебя в спальне шимпанзе?» Она отвечает: «Я его люблю, папа». Отец возмущен: «Но он срет на ковер». Девушка говорит: «Так же делала и мама, но ты ее любил, так?» Нет, нехорошо. Не могу думать, когда у меня запор. Кишечник не работает, как должно, с тысяча восемьсот тридцать седьмого года. Но главное, вы должны помнить следующее: на этом острове вас ждет множество странных и ставящих в тупик событий, но, чтобы ни случилось, если попадаешь на развилку, всегда иди посмотреть на слона! Вы меня понимаете?

НЕЛЛИ. Отнюдь.

ЖЮЛЬ ВЕРН. Тогда вы готовы отправиться в путь. О, хорошо, а вот и наше главное блюдо. (Появляется официант с подносом, на котором большая сковорода, закрытая высокой крышкой). Мы готовимся, дорогая моя, отбыть в лучшее путешествие нашей жизни Перед вами… (Официант снимает крышку, открываю приготовленную голову носорога). Носорог!

(Тут же звучит канкан Оффенбаха, свет, падающий на стол справа меркнет, с слева слышится очаровательный, но очень громкий смех трех молодых женщин).

3. Джон Рис Пендрагон в баре «О’Шонесси»

(Свет зажигается в нью-йоркском баре «О’Шонесси». Конец января 1922 г. Остальные растворяются в тенях, оставляя ДЖОНА РИСА ПЕНДРАГОНА, знаменитого репортера, ему 52 года, и трех красивых хористок, которых ему удается смешить, особо и не напрягаясь. Его друг МАКГОНИГЛ, ветеран газетного дела, ему 73 года, и он мрачен, направляется по авансцене к РИСУ и молодых женщинам).

РИС. Вот я и говорю ей: «Ваше Величество, вы можете снимать все, что хотите, но я еще не достал мою сигару».

(Молодые женщины хохочут).

ПЕРВАЯ СМЕЮЩАЯСЯ СЕСТРА. Ох, ты ужасный.

ВТОРАЯ СМЕЮЩАЯСЯ СЕСТРА. Ты ужасный, ужасный человек.

РИС. И однако, вы здесь, сидите со мной в баре «О’Шонесси», заходитесь смехом. А что я такого сделал? Опять забыл надеть штаны?

(Вновь взрыв смеха. Молодые женщины не глупые, просто им нравится радоваться жизни, и вроде бы серьезные реплики РИСА в них эту радость поддерживают. Он никогда не пытается смешить).

ТРЕТЬЯ СМЕЮЩАЯСЯ СЕСТРА. Мы смеемся, потому что ты – такой ужасный.

РИС. Я – газетчик. Мне платят, чтобы я был ужасным. Кто-то добавил в ваши напитки веселящего газа?

ПЕРВАЯ СМЕЮЩАЯСЯ СЕСТРА. Начав смеяться, мы уже не можем остановиться.

ВТОРАЯ СМЕЮЩАЯСЯ СЕСТРА. Поэтому нас называют Смеющимися сестрами.

ТРЕТЬЯ СМЕЮЩАЯСЯ СЕСТРА. Это наша игра.

ПЕРВАЯ СМЕЮЩАЯСЯ СЕСТРА. Только сейчас мы не играем.

ВТОРАЯ СМЕЮЩАЯСЯ СЕСТРА. Мы превратили это в нашу игру, потому что такие мы на самом деле.

ТРЕТЬЯ СМЕЮЩАЯСЯ СЕСТРА. Наша игра также наша жизнь.

ПЕРВАЯ СМЕЮЩАЯСЯ СЕСТРА. Это парадокс.

ВТОРАЯ СМЕЮЩАЯСЯ СЕСТРА. Разве ты нас не помнишь?

ТРЕТЬЯ СМЕЮЩАЯСЯ СЕСТРА. Мы уже встречались.

ПЕРВАЯ СМЕЮЩАЯСЯ СЕСТРА. В номере отеля в Толедо.

РИС. Я бывал в Толедо?

ВТОРАЯ СМЕЮЩАЯСЯ СЕСТРА. Мы там тогда выступали.

ТРЕТЬЯ СМЕЮЩАЯСЯ СЕСТРА. В водевиле.

ПЕРВАЯ СМЕЮЩАЯСЯ СЕСТРА. Перед братьями Маркс.

РИС. Как я понимаю, все остались довольны.

(Опять смех).

ВТОРАЯ СМЕЮЩАЯСЯ СЕСТРА. Мы смеемся даже на похоронах.

ТРЕТЬЯ СМЕЮЩАЯСЯ СЕСТРА. Ничего не можем с собой поделать.

ПЕРВАЯ СМЕЮЩАЯСЯ СЕСТРА. Такими мы уродились.

ВТОРАЯ СМЕЮЩАЯСЯ СЕСТРА. Все равно, что иметь шесть пальцев.

(Смех).

МАКГОНИГЛ (кладет руку на плечо РИСА, как ранее ЖЮЛЬ ВЕРН). Рис…

РИС. И вот и точный, как часы, мой давний друг Макгонигл, который выглядит, помятым дядюшкой Ангела смерти. Мак, позволь представить тебе Смеющихся сестре. Они всегда рады братьям Маркс.

МАКГОНИГЛ. Приятно с вами познакомиться.

ТРЕТЬЯ СМЕЮЩАЯСЯ СЕСТРА. На самом деле шести пальцев у нас нет.

ПЕРВАЯ СМЕЮЩАЯСЯ СЕСТРА. Это метафора.

РИС. Надеюсь, ты не собираешься куда-нибудь меня увести, Мак, потому что я никуда не пойду, пока не выпью больше, чем следует.

МАКГОНИГЛ. Я только что услышал кое-что интересное.

РИС. Это твоя вина. Тебе давным-давно следовало проткнуть барабанные перепонки. Да и мне тоже. Ты больше не играешь на этой чертовой трубе, так? Девушки, вам бы послушать, как этот человек играет на трубе. От этих звуков молоко сворачивается в материнской груди.

(Взрыв смеха).

МАКГОНИГЛ. Это плохие новости.

РИС. Мне приходится иметь дело только с плохими новостями. Других на мою долю не выпадает. Знаешь, в чем наша проблема, Мак? Мы с тобой провели так много лет, пытаюсь нарисовать карту наших впечатлений, что теперь путаем эту карту с тем местом, которое мы исследуем. Потому что, по нашему разумению, если мы рисуем действительно великую карту, не имеет значения, есть у нее сходство с местом, которое мы собираемся описать, или нет. Но раньше было не так. Я думаю, что было не так. Ты согласен? Вы понимаете, о чем я говорю?

ВТОРАЯ СМЕЮЩАЯСЯ СЕСТРА. Не имею ни малейшего понятия.

РИС. Что ж, ты счастливая.

МАКГОНИГЛ. Рис…

РИС. Что бы это ни было, я не хочу этого слышать. Но ты все равно собираешься сказать, так? Ничего не можешь с собой поделать? Все равно, что иметь шесть пальцев. Ладно. Кто умер? Надеюсь, Уильям Рэндольф Херст.

МАКГОНИГЛ. Нелли Блай.

(Пауза. РИС замирает, не донеся стакан до рта, потом лицо его каменеет, превращается в маску. Молодые женщины, глядя на него, перестают смеяться. РИС ставит стакан на стол).

РИС. А люди удивляются, почему я принципиально отказываюсь ходить в церковь.

МАКГОНИГЛ. Сказали, что от пневмонии. Ее врач не думал, что с ней что-то серьезное.

РИС. Врач убивает репортера. Это не новости. Капуста – не новости. Носорог – новости.

ТРЕТЬЯ СМЕЮЩАЯСЯ СЕСТРА. Что?

МАКГОНИГЛ. Я знаю, как вы были близки.

ПЕРВАЯ СМЕЮЩАЯСЯ СЕСТРА. Умерла твоя близкая подруга?

МАКГОНИГЛ. И моя тоже. Собственно, я был отчаянно влюблен в нее. Как и все.

ВТОРАЯ СМЕЮЩАЯСЯ СЕСТРА. А как это связано с носорогом?

МАКГОНИГЛ. Херст хочет, чтобы ты написал некролог.

РИС. Хочет, значит?

МАКГОНИГЛ. Да.

РИС. До того, как я засуну печатный станок ему в зад или после?

МАКГОНИГЛ. Вероятно, до, иначе тебе не успеть к сдаче номера.

ТРЕТЬЯ СМЕЮЩАЯСЯ СЕСТРА. Кто такая Нелли Блай?

МАКГОНИГЛ. Очень хорошая журналистка. Замечательная личность. Она была знаменитой.

ВТОРАЯ СМЕЮЩАЯСЯ СЕСТРА. Правда? И когда?

РИС. Судя по всему, до твоего рождения.

МАКГОНИГЛ. Нелли это бы понравилось. Ее некролог, написанный тобой.

РИС. Я всегда полагал, что она напишет мой.

МАКГОНИГЛ. Да. Я тоже.

(Пауза).

ТРЕТЬЯ СМЕЮЩАЯСЯ СЕСТРА. Наш дедушка умер в прошлом году. Но он был старый.

ВТОРАЯ СМЕЮЩАЯСЯ СЕСТРА. Ему было, как минимум, больше пятидесяти.

ПЕРВАЯ СМЕЮЩАЯСЯ СЕСТРА. Нам очень жаль, что с твоей подругой так вышло.

МАКГОНИГЛ. Я думал о нашей первой встрече. В старой редакции «Уорлда». Должно быть, тридцать пять лет тому назад. (Свет начинает меркнуть в баре «О’Шонесси»). В тысяча восемьсот восемьдесят шестом? Или в восемьдесят седьмом? Я сидел за тем столом у батареи, рядом с дверью в кабинет мистера Пулитцера. Мы называли его «Восьмым кругом ада». Она была такая симпатичная, миниатюрная. Чертовски умная. И упрямая. Если она что-то задумывала…

(Бар уходит в тени, свет падает на двери в глубине сцены и…)

4. Мир мистера Пулитцера

(Центральная дверь открывается, и НЕЛЛИ БЛАЙ, ей 22 года, резко и довольно грубо выставляют в коридор. МАКГОНИГЛ направляется к своему столу у батареи в редакции «Нью-Йорк уорлд», рядом с кабинетом ПУЛИТЦЕРА. 1887 г. МАКГОНИГЛУ 38 лет, но он такой же всклоченный. Вероятно, был таким и в двенадцать).

НЕЛЛИ. Но подождите, сэр, пожалуйста. (Делает шаг к двери, из которой ее только что выставили). Если вы только дадите мне шанс… (Дверь захлопывается ей в лицо. НЕЛЛИ в ярости). Глупые мужчины! Глупые, глупые мужчины!!!

МАКГОНИГЛ. Не смотри на меня. Я раньше был мужчиной, но теперь я – театральный критик.

НЕЛЛИ (негодует). Всегда смотрят свысока. Господи, я это ненавижу!

МАКГОНИГЛ. Расслабься, детка.

НЕЛЛИ. Не могу я расслабиться! Я в Нью-Йорке четыре месяца, обиваю пороги всех газет, и никто не дает мне работу. Деньги закончились, из еды остались два крекера и финик. Я наконец-то сумела пробиться в этот высокий кабинет, но результат тот же. «Сожалею, мисс Блай. Я уверен, вы были отличным репортером в Питтсбурге, но это Нью-Йорк. Здесь более высокие стандарты». Высокие стандарты, как же! Я каждый день читаю нью-йоркские газеты. По большей части пишет их для придурков семейство обезьян. «Мы не нанимаем женщин, мисс Блай. Из женщин хороших репортеров не получается. Они брезгливые, ненадежные, неточные, рассеянные и эмоциональные. Я кажусь вам эмоциональной?

МАКГОНИГЛ. Разве что чуть-чуть, но есть такое.

НЕЛЛИ. Только потому, что я три дня не ела, меня выкинули из пансиона, и на меня смотрел свысока и оскорблял каждый самодовольный кретин в Нью-Йорке. Станешь тут эмоциональной.

МАКГОНИГЛ. Тебе действительно надо успокоиться и перестать кричать мне в ухо, иначе мистер Пулитцер уволит меня, и я окажусь рядом с тобой на улице, где мы оба будем умирать от голода. Мистер Пулитцер ненавидит шум. У него гиперчувствительность к шуму. Он громких звуков у него изо рта идет пена. Так что ты не получишь работу, устраивая истерику.

НЕЛЛИ. Я не устраиваю истерику. Я просто в бешенстве. Это так несправедливо. Я – хороший репортер. Мистеру Пулитцеру не нужны хорошие репортеры?

МАКГОНИГЛ. Ему нужны люди, которые не шумят.

НЕЛЛИ. Пожалуйста, я в отчаянии. Неужели вы не можете мне помочь?

МАКГОНИГЛ. Я не нанимаю на работу. Я бегаю за пожарными автомобилями и засыпаю в театре. Наймом занимается Кокрилл.

НЕЛЛИ. Не получается у меня попасть к Кокриллу.

МАКГОНИГЛ. Счастливая девушка. Однажды в Сент-Луисе он застрелил мужчину, который нарушил его дневной сон.

НЕЛЛИ. Я – не счастливая девушка, я – голодная девушка. И не уйду из этой редакции, не получив работу.

МАКГОНИГЛ. Я только могу предложить тебе сэндвич с солониной.

НЕЛЛИ. Не хочу я сэндвич с солониной.

МАКГОНИГЛ. Тогда ничем помочь не могу.

НЕЛЛИ. Пожалуй, я готова разделить с вами сэндвич с солониной. (Протягивает руку). Я – Нелли Блай. В Питтсбурге я – знаменитость.

МАКГОНИГЛ (пожимает ей руку). Извини, в Питтсбурге бываю не так часто, как мне хотелось бы, но я рад нашему знакомству. (Задерживает ее руку в своей чуть дольше необходимого, смотрит на нее).

НЕЛЛИ. Сэндвич с солониной.

МАКГОНИГЛ. Что?

НЕЛЛИ. Мы собирались разделить сэндвич с солониной.

МАКГОНИГЛ. Сэндвич с солониной.

(С неохотой отпускает ее руку, выдвигает средний ящик стола и достает большой сэндвич с солониной).

НЕЛЛИ. Вы?..

МАКГОНИГЛ (достает длинный, похоже, острый нож). Я что? (НЕЛЛИ видит нож и инстинктивно отступает на шаг). Не бойтесь. Он используется лишь для вскрытия писем от безумных бывших жен. Но я точно перережу им горло, если меня вновь пошлют рецензировать оперу. (Разрезает сэндвич пополам). Я – Макгонигл. Знаменитость в баре «О’Шонесси». Хотя, уже нет. Меня туда не пускают с тех пор, как я швырнул пепельницу в зеркало. Не понимаю, чего они так обиделись. Пепельница до зеркала не долетела. По пути наткнулась на голову О’Шонесси. При ударе возникло ощущение, что прозвонил Биг-Бен. Все, кто там был, посмотрели на часы. Но в этом городе люди так долго помнят обиду. Что удивительно, потому что все остальное забывается мгновенно. (Дает НЕЛЛИ половину сэндвича и указывает на стул у стола). Держи. И присядь.

НЕЛЛИ (садится). Благодарю вас, мистер Макгонигл.

МАКГОНИГЛ. Просто Макгонигл. Или Мак. Мистер здесь только один – мистер Пулитцер.

НЕЛЛИ. О, выглядит съедобным. (Начинает есть сэндвич). И как мне получить здесь работу?

МАКГОНИГЛ. На самом деле нет тебя желания здесь работать, поверьте мне.

НЕЛЛИ. Но оно есть. И очень сильное. Я всегда мечтала работать именно здесь. Газета мистера Пулитцера «Уорлд» – лучшая газета в Нью-Йорке.

МАКГОНИГЛ. Тогда почему ты пришла сюда в последнюю очередь?

НЕЛЛИ (рот набит сэндвичем. Она хочет казаться воспитанной дамой, но слишком для этого голодна, вот и ест, как оголодавший солдат). Я пришла сюда прежде всего. Потом пошла в «Герольд». Вернулась сюда. Пошла в «Сан». Вернулась сюда. Пошла в «Трибюн».

МАКГОНИГЛ. Вернулась сюда.

НЕЛЛИ. Я была везде. Даже пошла в «Таймс».

МАКГОНИГЛ (садится, тоже ест). Да ух, ты действительно в отчаянии.

НЕЛЛИ. Господи, это невероятно.

МАКГОНИГЛ. Что? Кто-то получил прибавку?

НЕЛЛИ. Вероятно, это самый потрясающий сэндвич в истории западной цивилизации. Я побывала здесь семь раз. И впервые мне удалось подняться на такой высокий этаж. Некоторые из тех, кто работает ниже, не испытывают никакого уважения к женщине.

МАКГОНИГЛ. Для меня твои слова – просто шок.

НЕЛЛИ. Боже, какой сэндвич. Я вся перемазалась в горчице.

МАКГОНИГЛ. Тебе к лицу. Хочешь чем-то запить?

НЕЛЛИ (с полным ртом). Я не могу злоупотреблять вашим гостеприимством.

МАКГОНИГЛ (поднимается, идет к окну). Я держу рутбир за окном. (Поднимает раму, берет с наружного карниза две коричневые бутылки). Пошли отсюда, чертовы летающие крысы! (Опускает раму, возвращается к столу). Прошу извинить за мой французский. В последнее время пребываю в состоянии войны с голубями. Они используют мою шляпу, как мишень. (Открывает бутылки, одну протягивает НЕЛЛИ). Не хочу критиковать даму, но если ты не сбросишь скорость, то перекроешь себе дыхательное горло. Это не последний в мире сэндвич с солониной.

НЕЛЛИ. Для меня, возможно, если я не получу сегодня работу. Я – репортер от Бога, Мак. Я бы показала себя во всей красе, если бы кто-нибудь дал мне шанс. (Пьет рутбир). Этот рутбир божественный. Какой удивительный город Нью-Йорк. Здешняя еда компенсирует все остальное. Пожалуйста, разве вы не можете мне помочь? Вы же хороший человек. Если бы вы вошли в эту дверь и поговорили с тем, кто принимает решения… Я не хочу сказать, что вы здесь никто…

МАКГОНИГЛ. Я здесь никто. Последний представитель не играющего никакой роли шотландского рода. Славимся только тем, что едим сэндвичи с солониной и ненавидим голубей.

НЕЛЛИ. Я хотела только одного – стать репортером. И это мое призвание. Мне нужен только человек с унцией мозгов в голове и толикой воображения, который даст мне шанс.

МАКГОНИГЛ. Я думаю, мы давным-давно убили всех этих людей. (Смотрит на нее. Не может не таращиться).

НЕЛЛИ. Что? У меня на носу горчица.

МАКГОНИГЛ. Нет. Если на то пошло, да, но не в этом дело. Ты должна быть осторожна, детка, когда пускаешь в ход эти большие глаза. Здесь это опасно.

НЕЛЛИ. Это большое преимущество, выглядеть такой невинной. Я могу задавать вопросы, которых не задаст никто. И люди скажут мне правду, потому что я им нравлюсь, и они не чувствуют во мне угрозы. И я могу идти напролом и писать правду, потому что никто даже представить себе не может, что девушка с таким невинным личиком может быть вульгарной или безвкусной. Мне даже убийство может сойти с рук.

МАКГОНИГЛ. Будем надеяться, что до этого не дойдет.

НЕЛЛИ (пуская в ход свои большие глаза). О, мистер Макгонигл, помогите мне. Пожалуйста.

МАКГОНИГЛ (глядя ей в глаза, слабея). Черт! Вообще-то не следует мне этого делать.

НЕЛЛИ. Делать что? Что вам не следует делать?

МАКГОНИГЛ. Я хочу, чтобы ты знала, что эту штуковину я достаю только по исключительным случаям.

НЕЛЛИ (немного нервничая). Достаете что?

МАКГОНИГЛ (наклоняется). Заткни уши.

НЕЛЛИ. Заткнуть уши?

МАКГОНИГЛ (выдвигает нижний ящик). Просто заткни уши, а не то пожалеешь, поверь мне.

НЕЛЛИ. Почему я должна затыкать уши?

МАКГОНИГЛ (шарит в нижнем ящике). Хочешь мы стать репортером или нет?

НЕЛЛИ. Больше всего на свете.

МАКГОНИГЛ (достает из ящика старую трубу). Тогда перестань задавать глупые вопросы и заткни уши.

НЕЛЛИ. Я никогда не задаю глупые вопросы. Это труба? Ладно, это был глупый вопрос. Но я не понимаю, как труба поможет мне стать… (МАКГОНИГЛ дует в трубу, извлекая из нее очень громкий, резкий, отвратительный звук, от которого вибрируют стены. НЕЛЛИ затыкает уши). О-о-о-о-о!

МАКГОНИГЛ. Говорил я – заткни уши, или нет?

НЕЛЛИ. Но зачем издавать этот жуткий… (МАКГОНИГЛ вновь подносит трубу ко рту и дует. Этот звук, вероятно, заставляют слушать музыкантов в нижних кругах ада). Перестаньте! У меня лопнут бара… (МАКГОНИГЛ дует в третий раз).

МАКГОНИГЛ. Все. Этого достаточно.

(Ловко убирает трубу в нижний ящик и задвигает его в тот самый момент, когда ДЖОЗЕФ ПУЛИТЦЕР выбегает из центральной двери).

ПУЛИТЦЕР (в дикой ярости). Что это за чертов шум? Почему? Откуда? Кто издавал этот богомерзкий гребаный звук?

МАКГОНИГЛ (спокойно ест сэндвич). Должно быть, с улицы, мистер Пулитцер.

ПУЛИТЦЕР. Нет, не с улицы. Кто-то пытался обрушить эти стены мне на голову! (Замечает НЕЛЛИ). Прошу извинить за грубость. Кто эта женщина? Микгуникл, ты опять приводишь сюда женщин? Я же говорил, что больше не хочу видеть девиц легкого поведения, выходящих из чулана для швабр.

НЕЛЛИ. Я – не девица легкого поведения, сэр. Я – репортер.

ПУЛИТЦЕР. Ты – не репортер. Ты – девушка. Я знаю, как выглядят девушки. Бывал в Сент-Луисе и, поверь мне, девушки там замечательные. И ты тоже девушка приметная. Может, не легкого поведения. Может, школьница. Теперь ты приводишь сюда школьниц? Хочешь, чтобы меня арестовали? Таков твой коварный план?

МАКГОНИГЛ. Она – не школьница. Она – репортер из Питтсбурга.

ПУЛИТЦЕР. Питтсбурга? Ты привозишь школьниц из Питтсбурга? Это болезнь, Микгуникл. Ничего хорошего из этого не выйдет.

НЕЛЛИ. Мистер Пулитцер, меня зовут Нелли Блай, и я пришла насчет работы.

ПУЛИТЦЕР. Работы? Нет тут никакой работы, тем более для школьниц легкого поведения из Питтсбурга. Это ясно? Ты думаешь, я родился на конюшне? Нет в Питтсбурге репортеров. И тем более женского пола. Тебе должно быть стыдно. Ты сама чуть больше венского шницеля.

НЕЛЛИ. Я – прекрасный репортер, сэр.

МАКГОНИГЛ. В Питтсбурге она – знаменитость.

ПУЛИТЦЕР. Нет в Питтсбурге знаменитостей.

НЕЛЛИ. Я – знаменитость. Могу показать вам мои вырезки.

ПУЛИТЦЕР. Не хочу я смотреть на твои вырезки, мисс. Я счастливый семьянин.

НЕЛЛИ. Я стану знаменитой везде, если вы дадите мне шанс. Это такая честь работать у вас, сыр. Вы для меня бог.

ПУЛИТЦЕР (протягивает палец к ее носу). Это что?

НЕЛЛИ. Это ваш палец.

ПУЛИТЦЕР. Я знаю, что это мой палец. У тебя на носу горчица.

НЕЛЛИ. Сожалею.

ПУЛИТЦЕР. Тебе и надо сожалеть. У тебя все лицо в горчице. (Принюхивается). Ты пришла в мою редакцию с горчицей и солониной на лице и хочешь поговорить со мной о какой-то чертовой работе? Этому учат репортеров в Питтсбурге? Размазывать приправу по лицу? Ты думаешь, я здесь для того, чтобы раздавать работу школьницам легкого поведения из Питтсбурга с лицами, измазанными солониной? И что, по-твоему, у меня здесь за заведение? Помойный дом? И откуда взялся этот чертов шум? И почему прекратился, едва я вышел из кабинета? Словно здесь место, куда слоны приходят, чтобы пропердеться.

МАКГОНИГЛ. Думаю, однажды вы посылали меня в такое место. А может, путаю с Вихокеном.

ПУЛИТЦЕР. Раз ты упомянул о Виховене, Микгуникл, позволь спросить, что за дрек ты положил мне на стол этим утром? Ты считаешь, я издаю тупую, глупую газету? Да? Ты думаешь, мы пишем для обитателей зоопарка? Ты думаешь, я наслаждаюсь мусором, который вы все кладете мне на стол? Вот что я тебе скажу, и, пожалуйста, слушай внимательно, потому что я не просто сотрясаю воздух. То, что ты написал хуже, чем ложь. Это скучно. Поправь, пожалуйста. Это должна быть почти правда, но при этом менее скучная. Сможешь ты это сделать? Твоих способностей на это хватит? И выясни, кто издавал этот отвратительный шум. Прошу прощения за мой язык, мисс Флай. Я по натуре человек терпеливый и светский, я против смертной казни, но людей, которые издают такой шум, нужно отводить в ледяной дом и расстреливать.

НЕЛЛИ. Блай.

ПУЛИТЦЕР. Я в этом уверен. Абсолютно.

НЕЛЛИ. Блай. Не Флай. Меня зовут Нелли Блай. И если вы дадите мне шанс…

ПУЛИТЦЕР. Да, конечно, но мне, прошу извинить, без разницы. Сама видишь, не можем мы взять в редакцию женщину… Из-за всей это ругани. Здесь ругаются ужасно, те люди, с которыми я вынужден работать, и если в редакции появится женщина, ей придется постоянно затыкать уши руками. Она просто не сможет писать.

НЕЛЛИ. Ругательства меня не смущают, мистер Пулитцер. Я их наслушалась. В Питтсбурге такого хватает.

ПУЛИТЦЕР. И я могу понять, почему, но это Нью-Йорк. Мы все делаем лучше. М в моей редакции ругаются, как нигде больше. Так, Микгуникл?

МАКГОНИГЛ. Макгонигл.

ПУЛИТЦЕР. Мне нравится репортер, который знает, как ругаться. Те, кто напивается и матерится, пишут самые лучшие истории, потому что они не скучные. Разумеется, потом мне приходится их увольнять, потому что рано или поздно они начинают мочиться из окна и называть жену мэра коровой, но я всегда нанимаю их снова, потому что мало кто в мире может писать вразумительные тексты, а сзади она действительно выглядит, как корова. Но человеку, пишущему такой мусор, который я получаю от тебя, Микгуникл, самое место в обезьяннике.

НЕЛЛИ. Я умею писать, мистер Пулитцер. Я получила несколько премий за мой шестимесячный цикл статей о Мексике.

ПУЛИТЦЕР. Меня не очень интересует Мексика, и совершенно не интересует Питтсбург. Мне без разницы, что они там тебе дали… Может, премию только за то, что ты не переехала в Кливленд, не знаю. Мне очень жаль, мисс Блай, девушка ты славная, даже с горчицей на лице, но работы для тебя здесь нет.

НЕЛЛИ. Но у меня столько великих идей!

ПУЛИТЦЕР. Нет у нас времени для идей. Нам нужно выпускать газету.

НЕЛЛИ. Газету с активной позицией! Смелую и благородную газету! Такая у меня мечта!

ПУЛИТЦЕР. Да, если что-то делается неправильно, мы так и пишем, если это не скучно, а если получается скучно, тогда мы это печатаем после некрологов.

НЕЛЛИ. Обещаю вам, мистер Пулитцер, если вы дадите мне шанс поработать в вашей газете, ни одна моя статья не будет печататься после некрологов.

ПУЛИТЦЕР. Здесь нет ничего личного, дорогая. Ты, похоже, интеллигентная девушка, и, возможно знаешь, как писать на английском, раз в Питтсбурге тебе позволили шесть месяцев писать о Мексике, где никаких новостей нет, поскольку там ничего не происходит, вот и выдумывать о мексиканцах можно, что угодно, но что мне делать с такой красоткой, как ты? Если произойдет кровавое убийство, смогу я послать тебя туда? Ты увидишь мозги убитого, расплесканные здесь, расплесканные там, сползающие по обоям, как слизни, и тут же грохнешься в обморок.

НЕЛЛИ. Я не грохнусь. Никогда со мной такого не случалось.

ПУЛИТЦЕР. А со мной случалось, и, позволь тебе сказать, я ударился головой о пианино и поимел шишку размером с баклажан. Ну что, что мне делать с женщиной?

МАКГОНИГЛ. Могу предложить пару вариантов.

ПУЛИТЦЕР. Ты не может предложить ничего интересного с президентства Джеймса Бьюкенена. Не понимаю, почему я держу тебя здесь. Ты знаешь, почему я держу тебя здесь?

МАКГОНИГЛ. Может, из-за сэндвичей с солониной?

ПУЛИТЦЕР. Да. Где ты берешь эти чертовы сэндвичи? Никогда не ел более вкусных. Но теперь ты понимаешь, почему я не могу нанять тебя, дорогая?

НЕЛЛИ. Нет. Совершенно не понимаю. Я могу сделать все, что делает мужчина.

ПУЛИТЦЕР. Ты можешь писать стоя? Нет, прошу извинить, это вульгарный личный вопрос, но люди обязательно будут задавать такие вопросы, если ты начнешь работать здесь, а я всегда буду волноваться, что ты попадешь в лапы таких отвратительных личностей, как Микгуникл, которые знают, что можно делать с женщиной Ты даже не женщина. Ты выглядишь ребенком.

НЕЛЛИ. Я смогу постоять за себя.

ПУЛИТЦЕР. Может, в Питтсбурге, но не здесь. Ты хочешь освещать бунт? Что случится с тобой во время бунта, такой пигалицей? А если я пошлю тебя в Таммани-Холл? Кто-нибудь будет с тобой говорить? Она выпустят тебе в лицо струю табачного дыма и рассмеются.

НЕЛЛИ. Тогда я выпущу табачный дым им в лицо и отвечу смехом на смех. Мистер Пулитцер, я могу курить сигару, могу рыгать, плеваться, лгать, и, если вы хотите, чтобы я писала стоя, уверена, я этому быстро научусь. Мое тело, возможно, кажется вам хрупким, но воля у меня сильная, как у любого мужчины, и мой основополагающий принцип – энергия приложенная и направленная должным образом, обязательно принесет нужный результат.

ПУЛИТЦЕР. Микгуникл, знаешь, что? Мне нравится эта штучка. Эта маленькая девочка производит впечатление. Ты можешь многому у нее научиться. А теперь дай ей доллар и покажи, где дверь. Прощай, милая. Очень сожалею, но ничем помочь тебе не могу. (Поворачивается и направляется к двери своего кабинета).

НЕЛЛИ (забегает между ПУЛИТЦЕРОМ и дверью в заднике). Мистер Пулитцер, подождите…

ПУЛИТЦЕР. Нет, нет, тебе следует вернуться в Питтсбург. Здесь не место для такой милой девушки, как ты, даже если ты умеешь плеваться и рыгать.

НЕЛЛИ. Дайте мне только одно задание. Если я не принесу статью, которую вы сможете использовать, увольте меня.

ПУЛИТЦЕР. Нет мне нужды увольнять тебя, потому что я не собираюсь тебя нанимать. Это первый и последний раз, когда я говорю с тобой. Если я заговорю с тобой снова, ты меня не услышишь, потому что меня здесь не будет. Я выразился достаточно ясно?

НЕЛЛИ (блокируя дверь телом, упирается руками в дверную раму). Мистер Пулитцер, вы знаете, сколько мужчин отказывало мне только потому, что я – женщина?

ПУЛИТЦЕР. Так ты действительно женщина. Чего ты ожидала? Ты представляла себе, что они у тебя в долгу? Потому что никто здесь ничего тебе не должен. Ты думаешь, я не знаю, каково это, когда тебе отказывает чурбан? Когда я впервые попал в этот безумный бизнес, никто не желал принимать бедного иммигранта всерьез. Они смеялись над тем, как я говорю. Можешь ты себе такое представить?

МАКГОНИГЛ. В это трудно поверить.

ПУЛИТЦЕР. И у меня ничего не было, как и у тебя, и, возможно, я говорил не так, как все, но я был чертовски упрям, не отступался, и теперь мне принадлежит самая большая газета в Нью-Йорке.

НЕЛЛИ. И все эти глупые люди, которые смотрели на вас свысока, и смеялись над вами, и отказывали вам, и снова и снова захлопывали дверь вам в лицо… Теперь они наверняка сожалеют об этом.

ПУЛИТЦЕР. Я надеюсь, эти сучьи дети сожалеют. Каждый день моей жизни я работаю для того, чтобы заставить их сожалеть еще больше.

НЕЛЛИ. Тогда подумайте, как будете сожалеть вы, если откажете мне, я стану самым знаменитым репортером в мире?

ПУЛИТЦЕР. Дорогая моя, наглости тебе не занимать.

НЕЛЛИ. Пусть так, но в любом случае, таланта у меня больше, чем у любого, кого вы встречали в своей жизни.

ПУЛИТЦЕР. Не то, чтобы я не хотел тебе помочь. Я просто не знаю, что с тобой делать.

НЕЛЛИ. Отправьте меня во Францию взять интервью у Жюля Верна.

ПУЛИТЦЕР. Жюля Верна? Не отправлю я тебя во Францию, чтобы поговорить с Жюлем Верном. Кто-нибудь во Франции может поговорить с Жюлем Верном и прислать мне текст. Я потрачу деньги ради чего? Чтобы ты побывала во Франции?

НЕЛЛИ. Но это будет отличная история!

ПУЛИТЦЕР. Какая история? Нет у тебя истории. У тебя есть идея, что тебе хочется поехать во Францию и встретиться с Жюлем Верном. Послушай, что я тебе говорю, и это важно. Если Нелли Блай отправится во Францию, чтобы поговорить с Жюлем Верном, это не история. Если Нелли Блай отправится во Францию и даст Жюлю Верну крепкого пинка, возможно, это история.

НЕЛЛИ. Вы хотите, чтобы я дала Жюлю Верну крепкого пинка?

ПУЛИТЦЕР. Слушай внимательно то, что я говорю, и запоминай. Если Жюль Верн ест капусту, это не история. То, что Жюль Верн ест капусту. Ясно?

НЕЛЛИ. Да.

ПУЛИТЦЕР. Но если Жюль Верн ест носорога, это история. Ты понимаешь, о чем я толкую? Человек ест носорога – это история. Человек ест капусту – не так, чтобы очень. Великий человек или нет. Франция или нет. В этом все дело. Никто не становится историей, если что-то не случается.

НЕЛЛИ. Вот что я предлагаю. Отправьте меня во Францию, и я вернусь с семьей иммигрантов и напишу серию статей о том, каково это, быть иммигрантом, плыть на корабле, по самым дешевым билетам, какие люди вокруг, что они едят, как к ним относятся, какие у них надежды и мечты, что происходит, когда они прибывают в Америку…

ПУЛИТЦЕР. Забудь Францию. Не отправлю я тебя во Францию. Ты думаешь, что я набит деньгами? Микгуникл, скажи этой девушке, что я не набит деньгами.

МАКГОНИГЛ. Он не набит деньгами.

НЕЛЛИ. Хорошо. Отправьте меня куда угодно. Я поеду куда угодно и сделаю все, чтобы написать историю. За историей я отправлюсь на Луну. Я готова поехать в Бруклин.

ПУЛИТЦЕР. В Бруклине никаких историй нет.

НЕЛЛИ. В Бруклине есть миллион историй. Мне просто нужно найти одну, в которой мужчина ест носорога, а не капусту.

ПУЛИТЦЕР. Знаешь, ты просто безумная девушка. Мне надо отправить тебя в дурдом.

НЕЛЛИ. Отлично. Я отправлюсь в дурдом.

МАКГОНИГЛ. Любому, кто хочет работать здесь, самое место в дурдоме.

НИЛЛИ. Я напишу историю о том, какого быть женщиной в дурдоме.

ПУЛИТЦЕР. Но ты не сможешь попасть в дурдом, если ты не безумна.

НЕЛЛИ. Вы только что сказали, что я безумна.

ПУЛИТЦЕР. Не в том смысле, что у тебя не все в порядке с головой. Просто ведешь себя, как безумная.

НЕЛЛИ. Вы уверены?

ПУЛИТЦЕР. Да, я уверен. Уверен в чем?

НЕЛЛИ. Вы уверены, что человек должен быть безумен, чтобы попасть в дурдом? Вам известно, какая там жизнь?

ПУЛИТЦЕР. Да как человек может знать, безумен он или нет?

НЕЛЛИ. А как они узнают, что я не безумна?

ПУЛИТЦЕР. Потому что тебе туда не попасть.

НЕЛЛИ. Но я могу притвориться безумной. Тогда меня возьмут туда, и я поживу среди пациенток какое-то время, скажем, неделю или чуть дольше. Потом Макгонигл придет и вытащит меня оттуда. «Две недели в дурдоме». Цикл статей Нелли Блай. Храброй девушки-репортера, которая смогла проникнуть в дурдом, чтобы рассказать всем о тамошней жизни. Это не капуста. Это носорог.

ПУЛИТЦЕР. Возможно, маленький носорог, но опасно.

НЕЛЛИ. Разумеется, опасно. Это носорог. А без опасности была бы капуста.

ПУЛИТЦЕР. Нет. Я не могу подвергать женщину опасности. Но мужчину я бы отправил.

НЕЛЛИ. Вы говорите мне, что не можете нанять женщину, поскольку она не способна выполнять опасные задания? Я добровольно вызываюсь выполнить опасное задание, и вы не посылаете меня, потому что я – женщина?

ПУЛИТЦЕР. Вижу, ты меня понимаешь.

НЕЛЛИ. Но это безумие.

ПУЛИТЦЕР. Нет, это не безумие. Безумие – это сумасшествие, и сумасшедших мы отправляем в дурдом, и я не собираюсь отправлять туда женщину.

НЕЛЛИ. Но вы видите, сколь это несправедливо. Вы всегда за униженных и оскорбленных. Поэтому я так люблю вашу газету. Вы всегда горой стоите за маленького человека, за угнетаемых. И вот здесь я – представительница самой большой угнетаемой части населения. Я – женщина. И я могу сделать эту работу лучше, чем любой мужчина. Вы боитесь дать мне шанс? Если вы пошлете мужчину, это будет капуста. Может, большая капуста, но все равно капуста. Если вы пошлете женщину, это будет носорог. А если вы пошлете молодую женщину, которая выглядит такой невинной, как я, это будет огромный носорог.

(Пауза. ПУЛИТЦЕР смотрит на нее).

ПУЛИТЦЕР. Десять дней.

НЕЛЛИ. Десять дней?

ПУЛИТЦЕР. Десять дней в дурдоме. Отличный заголовок, как музыка. Две недели совсем не звучит, а десять дней – это мелодия. В заголовке должна слышаться музыка. Заголовок должен цеплять, да, но в нем должна быть музыка, мелодия, как в истории.

НЕЛЛИ. Так я могу это сделать? Вы разрешаете?

ПУЛИТЦЕР. Не обещаю, что опубликую.

НЕЛЛИ (бросается на него, чтобы крепко обнять). Спасибо, мистер Пулитцер! Огромное вам спасибо!

ПУЛИТЦЕР (высвобождаясь). Пожалуйста, Пожалуйста. Ты помнешь мне сигару.

НЕЛЛИ. Я никогда этого не забуду.

ПУЛИТЦЕР. Конечно, ты забудешь. Люди забывают все. Мы лезем из кожи вон, чтобы сделать газету, а на следующий день миссис Вонюкович с четвертого этажа заворачивает в нее рыбу. Но если сначала кто-то газету прочитал, это что-то да значит. Человеческое общение душ или что-то такое. Я не знаю, что именно. Но я предупреждаю тебя, мисси, когда мы придем, чтобы вытащить тебя из дурдому, тебе лучше не быть мертвой, а не то я тебя уволю.

НЕЛЛИ. Договорились.

(Протягивает руку, и они обмениваются рукопожатием).

МАКГОНИГЛ. Могу я пойти с ней? Мне пора в отпуск.

ПУЛИТЦЕР. Нет. Ты будешь работать с мисс Блай, обеспечишь ей попадание в дурдом и вытащишь ее оттуда через десять дней. Но сначала ты перепишешь на правильном английском эту отвратительную белиберду, которую кто-то счел историей, и найдешь человека, который издавал этот мерзкий шум. Когда я доберусь до этого сукиного сына, он пожалеет, что родился на свет, и я отвечаю за свои слова. И вот что, мисс Блай, когда будешь сидеть посреди комнаты, полной психов, повторяй про себя: капуста – нет истории, носорог – история. Усекла?

НЕЛЛИ. Да.

ПУЛИТЦЕР. Я в ужасе от того, что, возможно, так оно и есть. А теперь я возвращаюсь в кабинет, чтобы передумать, поэтому сматывайся отсюда и окажись где-то еще, когда я вернусь. И если я услышу сегодня этот чертов звук, из кабинета я выйду с крупнокалиберным карабином, с каким охотятся на слонов.

(Возвращается в кабинет и захлопывает дверь).

НЕЛЛИ. Макгонигл, я тебя люблю.

МАКГОНИГЛ. Не верю своему счастью.

(Затемнение).

5. Десять дней в дурдоме

(Тут же душераздирающий крик ПЕРВОЙ БЕЗУМНОЙ ЖЕНЩИНЫ, гул голосов в темноте, крики обезьян, рычание пантер, трубные крики слонов, щебетание экзотических птиц, и на все накладывается).

ПЕРВАЯ БЕЗУМНАЯ ЖЕНЩИНА. А-А-А-А-А-А-А-А-А-А-А! А-А-А-А-А-А-А-А-А-А-А!

ГОЛОС УЛИЧНОГО ТОРГОВЦА ГАЗЕТАМИ. ЭКСТРЕННЫЙ ВЫПУСК! ЭКСТРЕННЫЙ ВЫПУСК! ЧИТАТЬ ВСЕМ! ДЕСЯТЬ ДНЕЙ В ДУРДОМЕ! ОТ НЕЛЛИ БЛАЙ.

ВТОРАЯ БЕЗУМНАЯ ЖЕНЩИНА. Что означает коровье мычание? Скажи папе, что означает коровье мычание.

РИС. Встретимся в «Дельмонико». Горчицу не заказывай.

ПЕРВАЯ БЕЗУМНАЯ ЖЕНЩИНА. А-А-А-А-А-А-А-А-А-А-А!

ТРЕТЬЯ БЕЗУМНАЯ ЖЕНЩИНА. Я побывала в Лунных горах с братьями Монгольфье. Там богиня любви и смерти, в одних лишь панталонах, поет свои скорбные псалмы.

ПЕРВАЯ БЕЗУМНАЯ ЖЕНЩИНА. А-А-А-А-А-А-А-А-А-А-А!

ТОРГОВЕЦ ГАЗЕТАМИ. ТЕПЕРЬ МЫ В СОЛНЕЧНОЙ ИСПАНИИ!

(Свет падает на ЖЮЛЯ ВЕРНА, который лихорадочно пишет за столом справа, тогда как НЕЛЛИ БЛАЙ, растерянная и недоумевающая, стоит посреди всего этого безумия. Мы видим ТРЕХ БЕЗУМНЫХ ЖЕНЩИН в непосредственной близости от нее).

ЖЮЛЬ ВЕРН. Пометка на будущее. В моей последней главе, давайте назовем ее «Похищенные берберскими обезьянами», эпизоды накладываются друг на друга крайне хаотично.

ТЕОДОР РУЗВЕЛЬТ (пробегает по сцене в пробковом шлеме, держа в руке маленький меч). В АТА-А-А-А-А-А-АКУ!

ВТОРАЯ БЕЗУМНАЯ ЖЕНЩИНА (хватает НЕЛЛИ за руку). У меня в супе плавает глаз.

ТОРГОВЕЦ ГАЗЕТАМИ (голос за сценой). КРАСИВАЯ, УМНАЯ, СМЕЛАЯ МОЛОДАЯ ЖУРНАЛИСТКА ИМИТИРУЕТ БЕЗУМИЕ, ЧТОБЫ ПОПАСТЬ В ДУРДОМ!

ЖЮЛЬ ВЕРН. Некоторые происходят одновременно. Некоторые повторяются в обратной последовательности.

ТЕОДОР РУЗВЕЛЬТ (бежит через сцену в противоположном направлении