Аустерлиц

Загадочное название вело меня на поле давней битвы. Наверное, так и задумывал автор. Понимая, что тематика книги будет связана с более современными временами, я подумала хотя бы о городке с этим названием. Каково же было мое изумление, когда нам так представили человека. Я даже посчитала это неким розыгрышем от автора или детским прозвищем. Пришлось воспользоваться дополнительными источниками информации, из которых и выяснилось, что фамилия не только существует, но ее также носили актеры, больше известные под псевдонимом Астер (Фред и его сестра Адель). Теперь я задумалась уже над другим вопросом, случайно ли это совпадение, поскольку мать нашего романного героя тоже была актрисой и даже носила похожее имя: Агата. Но продвинуться в решении этого вопроса мне не удалось, и я вернулась к истокам, т.е. к роману.
Я не могу сказать, что его тяжело читать. Лица, которые это подмечали. видимо, имели ввиду особенность построения фразы автором:
Боян бо вещий, аще кому хотяше песнь творити, то растекашется мыслию по древуКак некоторые авторы говорят о своих романах, им самим интересно их писать, потому что они не знают, что их герои дальше вытворят и чем это закончится. В этом романе автор, может, и знал все наперед за своего героя, но вот куда заведет его мысль и чем закончится начатая фраза, явно не знал. Это выливалось в длинные предложения, полные определений, которые все не кончались и не кончались, переходя от описаний к действию и опять к описанию уже этого действия. Меня это не утомляло, скорее, вызывало ощущение плавного покачивания на волнах в безбрежном море (хотя роман автора вполне конечен и не является преувеличенно длинным, следует отдать ему должное). А вот других, возможно, такая манера слегка усыпляла и заставляла забыть начало. Ответственный читатель шел перечитывать все предложение, но с тем же результатом. В итоге он терялся и бросал книгу. Но мы - изрядно натренированные читатели, и по таким мелочам не паникуем. Как и по поводу того, что большая часть книги (все  первая половина уж точно) была посвящена архитектурным пассажам. Увы, без специальных познаний и без багажа хотя бы туристических познаний европейских путешествий, мне было сложно оценить прелести вокзалов. Жаль, что по этой части мне практически нечего сказать. Разве что подметить манеру автора, рассказывать об этом, как мы повествуем друзьям о проведенном отпуске. Только мы, обычно, рассказываем о природных красотах тех мест, в которых побывали, и сопровождаем рассказы фотографиями, а урбанистический герой автора повествует о городах, но также не забывает иллюстрировать происходящее. причем, не как это принято, отдельным вкладками с массой фотографий: дедушки-прадедушки, фамильный домик, друзья по университету и пр., а вкрапляя их в свое безостановочное повествование, прямо посередине фразы. Причем большинство  иллюстраций (исключая, разве что, самые первые, с пугающим и заглядывающим в душу взглядом огромных глаз) достаточно безлики, и подчеркивают лишь интересы автора. Очень редко встретишь там людей, изредка красивые здания, а часто даже просто такие вещи, которые большинство людей и фотографировать не станет. Старые замурзанные дворы, какая-то дверь, выданная справка, рядовой предмет обстановки, а то и просто мох на стене. Даже не всегда эти вещи были значимы для героя. Но они отражали его странствия, то, на что падал его взгляд или задерживалась его мысль.
Вообще, надо сказать, что наш рассказчик, лицо в книге вторичное. Он лишь должен был познакомить нас с Аустерлицем, и мы смогли узнать историю жизни уже главного героя. Он жил в семье священника, жил неплохо, но не ощущал себя родным, на своем месте. И дело здесь не в каком-то несоответствующем отношении, а, скорее, в подсознательному чувстве. Не имел он и близких друзей в школе (кроме одного приятеля), да и приемных родителей потерял довольно рано, тогда и узнал про тайну своего усыновления. Но, кроме своего настоящего имени, больше не смог узнать ничего. Все следы его происхождения терялись во мраке прошлого. Став взрослым, он пытался забыть эту потерю, но, как дерево без корней, только чах от этого. Он имел прекрасное образование, сохранил теплые отношения к учителю, но боялся привязываться к людям, заводить близких друзей, не говоря уж о создании семьи. Он проводил время в бесконечных странствиях, порою и сам не знал, где он окажется в следующий момент. Он пытался объяснить это себе страстью к истории, к архитектуре и прочим наукам. Но по сути своей он подсознательно искал потерянное. Много времени прошло, прежде чем он это осознал, вернее, посмотрел в глаза той проблеме, которую до этого загонял в самый дальний угол своего сознания. Ведь у него была редкая фамилия, он имел шансы разузнать хоть что-то. И, когда он, наконец, занялся поисками, он очень быстро обрел искомое. Ему еще повезло, будучи эвакуированным из Праги в Англию маленьким еврейским мальчиком, он практически не имел шансов найти кого-то из своих родных, но он встретил свою няню, в той же квартире, где и жил раньше. И вот из сознания стали всплывать полузабытые образы, легкие толчки воскрешали в памяти слова незнакомого языка, предметы, чувства, картинки из прошлого. Он не смог, не сможет, ибо он еще в поиске, найти никого из родных, но он наконец-то обрел самого себя, избавился от вечного страха однажды раствориться в ничто, придя из ниоткуда.

Встретились два одиночества, не под небом Аустерлица, а в Антверпене - и давай один слушать, а другой, тот самый Аустерлиц, рассказывать.О том, что его имя именно Жак Аустерлиц, он узнал в старшей школе: оказалось, в Англию он попал из Чехии в раннем детстве, по воле матери, спасавшей сына от жизни в гетто, и считал приютившую его пару своими родителями.Мать в Праге, отец в Париже, ребенок в Лондоне: каждый потерялся во времени. Потерянные воспоминания иногда дают о себе знать: и родной язык, на котором немного говорил полвека назад, не забыт, и полустершиеся флешбеки, возникающие в определенных местах пространства-времени.Аустерлиц - как любимые им старые вокзалы: купол - настоящее - есть, а рельсов - детства - нет. Вернее, есть, но подмененное. Наверное, он потому и увлекся внутренним смыслом архитектуры, что у самого фундамента нет.И вот, страдая уже некоей формой психического расстройства, под конец жизни, Аустерлиц восполняет пробел в своей биографии и излагает это в формате экскурсии рассказчику.Форма повествования - на любителя: "Это было так, сказала Вера, сказал Аустерлиц." Все идёт сплошным потоком и, кажется, что одним предложением. Кроме того, текст разбавлен фотографиями и планами описываемых зданий: неприглаженные, мутные, захватанные, без композиций - чисто любительские и оттого очень реальные.

"Аустерлиц" можно сравнить с "Замком" Кафки - очень уж герой в своих бесплодных поисках и внутренней отчужденности напоминает господина К., книгу также можно сравнить с поисками утраченного времени любимого мной Пруста - те же мимолетные подробности, оживляющее прошлое, умение так описать момент, что он начинает существовать здесь и сейчас. По стройности и четкости, по строгости языка - Зебальд истинный немец и здесь на ум приходят Гессе и Музиль с их идеальным слогом.
Но, несмотря на лестные сходства, "Аустерлиц" другой и сам по себе. И я не побоюсь назвать его пока что лучшим произведением 21-го века. Это те самые выси, где обитают только гении - Манн, Музиль, Гессе, Хаксли... Вот он для меня, единственный из века 21-ого, встал в их ряду.Вообще это чувство, - когда ты нашел свою книгу, когда ты понимаешь, что это невероятно хорошо и когда это совершенно неожиданно - прямо дух захватывает. Обидно, что у автора роман не один, а на русский ничего больше не переведено. Думала читать на английском его "Кольца Сатурна". Хотя, конечно, на чужом языке и при этом не на языке оригинала впечатление будет смазано.

Вот уж воистину роман, читать который не обязательно. Его необходимо было написать. Читать - вовсе нет. Это не военная летопись, не душераздирающая история семьи, даже не поучительный философский роман, предостерегающий от чрезмерной любви к собственной нации. Здесь описан процесс самокопаний и самоидентификации Зебальда - вовсе не итог, а лишь процесс. Под маской Аустерлиц, неуловимого, ускользающего, скрыто, с одной стороны, целое поколение, а с другой стороны - один-единственный человек.
Разумеется, роман непростой. Человеку, не закаленному постмодернизмом, есть где заплутать. То бесконечные абзацы не дают вдохнуть, то стройная капель запятых бьёт в одну точку, подобно средневековой китайской пытке. А вот сами ужасы холокоста описаны очень сдержанно, отстраненно. Я бы даже сказала, буднично. На фоне того, что наше поколение знает о холокосте - жути здесь автор не нагоняет. Жути нагоняют снимки. Полагаю, что фотоаппарат в данном случае куда более полноценный рассказчик, чем безымянный автор. Кстати, на этих фотографиях нет ни изображений жертв нацизма, ни прочих свидетельств зверств, происходивших в этих местах. Просто здания, схемы, пейзажи. Но жуть редкостная. Возможено, это старая плёнка или ещё какие-то "эффекты", но мне думается, что причина куда более метафизическая.
Подытожим. Вероятно, в первую очередь этот роман об одиночестве. О том, что самому умному, думающему и самодостаточному человеку хочется ощущать себя частью пресловутого общества, знать о своих корнях. О том, что по-настоящему счастливым человек может быть только в том случае, если у него есть осязаемый тыл. Даже если сам человек этого не осознаёт.

Этот роман повествует о маленьком мальчике по имени Жак Аустерлиц, отправленном в Англию в 1939 году и помещенном к приемным родителям. Эта пара быстро избавила мальчика от воспоминаний, связанных с его прошлым, а главное, с его происхождением. Став взрослым историком архитектуры, он обнаруживает, что сталкивается со своим тревожным прошлым. Несмотря на то, что игнорирует более ранние подсказки о своем происхождении, призывая его раскрыть правду о том, кто и откуда он родом. Не менее важно понять, почему он пережил стирание воспоминаний из-за своих приемных родителей.Эта книга была первоначально опубликована в 2001 году, а затем опубликована в 2002 году. Фирменный стиль письма Зебальда сосредоточен на темах воспоминаний и потери памяти. Такие темы основаны на личном и межличностном опыте. Подход Зебальда очень сентиментален, вызывая у читателей ностальгические чувства. Он ясно дает понять, что прошлое лежит в основе того, кто мы есть, формируя наши сложные характеры, к лучшему или к худшему.Зебальд воплощает в Аустерлице универсальный человеческий поиск идентичности, борьбу за навязывание когерентности памяти, борьбу, осложненную защитой ума от травмы. По пути этот роман о многих богатствах волшебным образом останавливается на самых разных предметах-железнодорожной архитектуре, военных укреплениях; вставках, растениях и животных; созвездиях; произведениях искусства; странном содержимом музея ветеринарной школы; маленьком цирке; и трех столицах, которые нависают над книгой, Лондоне, Париже и Праге–на службе ее поразительного видения.Зебальд с неуловимой быстротой и уверенностью извлекает из деталей и последовательностей повседневной жизни, их обстоятельств и встреч, из кажущейся случайности и ее необоснованного исчисления измерение мечты и ощущение глубины времени, которые делают его книги, одну за другой, незаменимыми. Он пробуждает одновременно мелочность и необъятность индивидуального существования, безутешную печаль истории и сверкающую красоту момента и его основы памяти. Эксцентричная архитектура Зебальда выводит человека за пределы ограниченной временем Вселенной и раскрывает нашу жизнь и историю в целом как ряд точек на пространственно-временной сетке, которые не дают никаких откровений о тайне жизни и не раскрывают никакой закономерности, никакого смысла. Какой смысл может иметь Холокост? На менее философской ноте Аустерлиц и вообще, как я понимаю,, творчество Зебальда - это если не Элегия, то призыв к европейской цивилизации, которая самосожглась во Второй мировой войне, сожгла дотла три тысячи лет истории в нацистском горниле войны. Особенно нравится цитата, которую я поставила в заголовок рецензии.

Зебальд нетороплив и монументален. Он не спешит, его текст также основателен и устойчив как стены европейских крепостей. По камушку, по кирпичику возводит он фундамент романа, крепкий и непоколебимый. И в то же время несколько шаблонный, по не единожды проверенной другими писателями схеме: есть рассказчик от первого лица, прочно ассоциируемый с автором, который в путешествии по Европе встречает некоего странноватого человека по имени Жак Аустерлиц (в честь Оффенбаха, кстати). У того, в свою очередь, есть собственная история, о которой нам и поведают в виде то ли романа, то ли энциклопедии архитектуры. При этом автор-рассказчик постарается как можно меньше проявлять себя, пытаясь превратиться в безликого и почти отсутствующего слушателя и ретранслятора. Отсюда эти многочисленные "сказал он, сказал он" по тексту, а не более стандартные и привычные "он рассказал мне, что", и чехарда местоимений "я-ты-он".Я всё ещё не могу решить, понравилась ли мне книга. В целом вроде бы да, главное, что прочитала я её не без удовольствия. Но в послевкусии осталось слишком много недосказанности и белых пятен. Рассказ в рассказе не завершён где-то на треть, ниточки продолжают виться и, скорей всего, никуда не приведут. Но и точки ещё нет - не поставлена. Рассказчик вроде как старался остаться за кадром, но, тем не менее, его много, и при этом он никто. Слишком много его как сознания и подсознания, в любой паузе в рассказе Аустерлица он прорывается потоком собственных мыслей и ассоциаций. Слишком мало его как конкретного человека из плоти и крови. Не за что уцепиться, чтобы составить законченный образ, что мы о нём знаем? Главный герой более реален, но также не завершен, однако он и должен быть таким - человек без прошлого, оторванный от корней, семьи, родины.К визуальной части такое же двойственное отношение, эдакий корпускулярно-волновой дуализм. Фотографии играют определенную роль, но вот помогают они или мешают? Не могу решить. Во время чтения я всё время отгоняла от себя вопрос о том, что было первично: текст или изображение. И каковы истории каждого из снимков? Откуда они, кто их сделал на самом деле, где и когда? Понимаю, что книга станет настоящим сокровищем для любителей истории европейской архитектуры и урбанистики. Но очень тяжело проникнуться описаниями - подробнейшими! - тех мест, которые вряд ли удастся посетить. В этом плане часть фотографий даёт некоторое представление об описываемых крепостях, мостах и вокзалах, но этого недостаточно.Есть пара незначительных триггеров, которые сработали точно в цель. Во-первых, короткий пассаж про язык как город. Или город как язык, если будет угодно.
Если представить себе, что язык — это древний город с замысловатым переплетением улиц, закоулков, площадей, с домами, история которых уходит в седую старину, с кварталами, очищенными от ветхих построек, с отремонтированными зданиями и новостройками, с современными районами, разросшимися на окраинах, то я сам был подобен человеку, который долго отсутствовал и теперь никак не мог разобраться в этом причудливом конгломерате, не понимая, для чего нужна остановка и что такое двор, перекресток, бульвар или мост.Во-вторых, язык как основа сознания и самосознания.
Помню только новую одежду, от которой я очень страдал, помню необъяснимое исчезновение зеленого рюкзачка, и почему-то мне кажется, что я еще помню, как умирал мой родной язык, как он день ото дня становился все тише и тише, как постепенно я переставал ощущать его шевеление, хотя мне думается, что все же он довольно долго еще был во мне, то скребся, то постукивал, как некое существо, которое заперли и которое всякий раз, когда на него обращают внимание, замирает от ужаса и молчит.Для текста, переполненного архитектурой и историей, это действительно незначительные моменты, но именно тогда мы с автором вошли в резонанс.

Наверное, нужно начать с того, что роман Зебальда оказался для меня практически гипертекстом, поскольку читала я его на бумажном носителе, принадлежащем моей подруге. В книге были подчеркнуты некоторые отдельные места, а по мере вхождения в текст встречались стикеры с какими-то короткими и незамысловатыми фразами вроде: "послушать И.С. Баха" или "посмотреть "Белую ленту""(хотя о ней ничего в содержании нет, оттого вдвойне интереснее). Несмотря на то, что роману "Аустерлиц" не занимать в многослойности, здесь и рассказ в рассказе, и нелинейное повествование с флешбэками, и дополнительный слой, который представляет собой изображения, являющиеся частью текста, мне отчего-то было в кайф вырастить еще один сверхслой, которой представлял собой ход мыслей и даже некую последовательность действий, на которую натолкнула мою подругу эта книга по итогу прочтения. И как вывод, к которому нужно подвести основную мысль данного абзаца, чтение "Аустерлица" Зебальда оказалось для меня одним из самых приятных занятий прошедшего апреля.Хотела ли бы я встретить такого Аустерлица, который бы на протяжении жизни возникал, как маяк, сопровождающий мое странствие, и рассказывающий мне свою историю и историю своих исканий, которые тонко вплетены как в узор общечеловеческой Истории, так и в клубок нашей повседневности? Да, хотела, ведь из этого можно было бы сделать сильную документальную работу (если говорить о каком-то проке, не все же ради интеллектуальных разговоров и приятной услады моим ушам), оттого и сам роман Зебальда кажется порой неигровым, но ты себя на этой мысли ловишь и убеждаешь, что это поистине отточенное мастерство и талантливо скроенный вымысел (хотя ничто не похоже на жизнь так, как сама жизнь, оставляем здесь место подсмотренному материалу из действительности). В книге много размышлений о ходе времени, об искусстве в целом и архитектуре в частности (иногда не все кристально просто и понятно, но я и Эйзенштейна читала с поблажкой себе, что я и не обязана понимать его полет сверхинтеллектуализма и эрудированности в тех областях, что мне чужды (с архитектурой я на большое - Вы)), о семье и корнях, о взаимоотношениях и близости/родстве людей, о природе вещей и материй, но проще всего сказать - эта книга обо всем. Читать или не читать - дело каждого, но для меня "Аустерлиц" Зебальда оказался чем-то близким и родным, совпадающим с моим внутренним устройством и, возможно, максимально или даже идеально вписывающимся в систему моих ценностей и взглядов.

Уже сейчас этот "новаторский" (новаторский ради новаторскости самой по себе) стиль -когда текст идет сплошняком, диалоги, без тире или кавычек и т.д., смешон, смешон в своей напыщенной этой "новой" форме -претензией на заумность, обеспеченной нудностью и серостью репрезентации..
..Тем не менее, (видимо) ради хоть какой-то полезности Зебальд временами подкидывает какую-нибудь малоизвестную или странную информацию, типа:
"Юным барышням, когда их представляли потенциальному жениху, капали на сетчатку несколько капель дистиллированной жидкости, произведенной из белладонны, вследствие чего глаза у них сияли преданным, неестественным блеском, а сами они при этом ничего не видели".. или:
"Вплоть до конца мая 1944 года, когда война уже была давно проиграна, в Каунас продолжали идти с запада составы с заключенными" (как же "проиграна"? -Каунас ещё был немецкий и до окончания войны ещё год, зачем передергивать, Винфрид?))
-и на том спасибо..
есть и экзотические места:
"Германия была для меня совершенно неведомой землей, ещё более далекой, чем какой-нибудь Афганистан или Парагвай" -неужели?
Потому:
Степень парлептипности 0,051. Степень густоты (крови) 0,049.

«Мне чудилось тогда, будто все мгновения моей жизни собрались воедино в одном пространстве, словно все события будущего уже свершилось и только ждут того, чтобы мы наконец добрались до них, подобно тому как мы, получив приглашение, добираемся до нужного дома, стараясь поспеть к условленному часу»⠀
Монументальный, неспешный, почти сплошным (без абзацев и глав) потоком льющийся роман. И читать его нужно, по-моему, медленно и не отрываясь, не обращая внимания на смену дня и ночи, на периоды принятия пищи.., только отвлекаясь от страниц и задумываясь над прочитанным. Перед нами плотный интертекстуальный модернистский документально-художественный роман о времени и безвременье, о памяти и беспамятстве... О Европе в период Холокоста, который для кого-то прошёл как незамеченный дождь за окном...
⠀

⠀
⠀Винфрид Георг Зебальд, «АУСТЕРЛИЦ», «Новое издательство», 2019.
⠀Жанровая принадлежность размыта, здесь словно прислушиваешься к монологам и диалогам двух людей, автора и Аустерлица, которые встречаются и расходятся, обсуждают архитектуру и кучу разных вещей..., погружаются в воспоминания и рефлексируют над прожитым. Во второй половине 60-х годов в Антверпене автор сталкивается с 30-летним Жаком Аустерлицем, историком архитектуры, который походя объясняет строение купола антверпенского Центрального вокзала. И на протяжении предстоящих 30 лет, вплоть до 1990-х, они будут вновь и вновь пересекаться, Аустерлиц станет тем источником вдохновения для писателя, переводящего на бумагу его слова и мысли, его путешествия по глубинам памяти, а местом действия станут три столицы — Париж, Прага и Лондон.
⠀
⠀За всеми этими прогулками, разговорами историка архитектуры, пытающегося увидеть связь времён в сооружениях рук человеческих, постепенно проявляется история мальчика, который из Праги был вывезен в уэльскую деревушку и стал сыном священника ("чешский Киндертранспорт", операция по вывозу детей и подростков из Германии, Австрии, Чехословакии, Польши и вольного города Данцига в Великобританию в 1938-39 гг.). Лишь в зрелом возрасте он узнает о своём происхождении и прошлом, о матери, оперной певице с ангажементом в Пражской опере, об отце-социалисте, которого война застала в Париже... Вся книга как невероятное откровение для человека, который раскрыл для себя великую трагедию произошедшего с его родителями и в целом с Европой...
⠀
⠀«...мне всё больше кажется, что время вообще отсутствует как таковое и что в действительности существуют лишь различные пространства, которые входят одно в другое в соответствии с какой-нибудь высшей стереометрией и межу которыми живые и мёртвые, смотря по состоянию духа, свободно перемещаются...»⠀
⠀Роман как поиск ориентиров и опоры для понимания себя, своего происхождения, места в мире, ведь между главным героем, который прожил в уэльской деревушке и мимо которого прошла великая человеческая трагедия, и автором, который воспитывался дедом в альпийской деревушке, а отец которого служил в Вермахте и попал во французский плен, есть прямые параллели. Происходит своеобразная реконструкция памяти, когда Аустерлиц вспоминает то, чего ему никто не рассказывал. А позже, найдя в Праге подругу родителей, жившую с ними по соседству, герой начинает восстанавливать прошлое своих родителей, происходит экзистенциальный кризис, он уничтожает все свои исследовательские работы и теряет способность даже говорить...
⠀
⠀Зебальд великолепно соединил с виду абсолютно разрозненные и кажущиеся второстепенными исследовательские данные из разных сфер человеческого бытования с канвой личного пути героя, его самоосознания, разочарования и исцеления, при этом время самого романа нестабильно, скачкообразно, смешаны герой и повествователь, главный и второстепенные лица, вклинивающиеся своей прямой речью в текст. Таким образом, сам роман становится над временем и предметами/местами/событиями, его наполняющими, а блоки текста соединены лишь фотографиями, создающими эффект документальности и реальности происходящего.
⠀Этот роман точно войдёт в коллекцию лучших и будет перечитан и обдуман не раз... А напоследок строки из Арсения Тарковского, очень подходящие, по-моему:
⠀
. . .
Предчувствиям не верю, и примет
Я не боюсь. Ни клеветы, ни яда
Я не бегу. На свете смерти нет:
Бессмертны все. Бессмертно всё. Не надо
Бояться смерти ни в семнадцать лет,
Ни в семьдесят. Есть только явь и свет,
Ни тьмы, ни смерти нет на этом свете.
Мы все уже на берегу морском,
И я из тех, кто выбирает сети,
Когда идëт бессмертье косяком.