Читать онлайн Дочь. Рассказы о войне бесплатно

Часть 1

Шура и Николай родились и провели детство и юность в коммунальной квартире в одном из Ленинградских так называемых колодцев недалеко от Летнего сада. В квартире было девять комнат, и в каждой было по сорванцу, а то и по двое. Но кроме Шуры из девочек в огромной квартире жила еще лишь одна – Алена. Она была старше Шуры на три года и снисходительно смотрела на мелкую девчонку. Но Шура не отчаивалась, ее в свою компанию с удовольствием приняли Коля и Назар, братья-погодки.

А еще в коммуналке жил Вася, он был ровесником Алены, но проходу не давал именно Шуре, хотя логичнее было бы приставать к ровеснице. Васька обзывал Шуру то очкариком, девочка была близорука и носила очки, то жирной, Шура действительно была полновата.

Мальчишки Коля и Назар всегда отчаянно бросались на защиту подружки, сжимая кулаки, даже готовы были драться, но хулиган Васька был намного сильнее мелких пацанов, и так больно бил щелбаном по голове каждого, что ребята хватались за разбитые лбы, но от своего не отступали. Шуру в обиду они не давали и защищали как могли.

Девчушка горько плакала после каждого случая, но никому не жаловалась. Постепенно она научилась не реагировать на выпады Васьки, хотя он все чаще и больнее ее задевал. А однажды Коля подрался с наглым подростком.

Ребята играли в закутке, Васька подкрался незаметно и гаркнул прямо в ухо Шуре:

– Ну что, попалась, очкастая жирнячка, – и, намотав длинную косу Шуры на руку, не обращая внимание на Колю, пытающегося защитить девочку, стал трепать ее, а потом толкнул. Она упала лицом вперед, больно ударившись и разбив очки. Коля тут же заехал обидчику кулаком в живот, но тот лишь засмеялся, взяв пацана за шиворот. Назар, как только Васька схватил Шуру, почуяв серьезную беду, рванул за бабушкой, поняв, что им двоим ни за что не справиться с оболтусом. Бабушка прибежала сразу же и, снимая на ходу фартук, отхлестала им Ваську!

– Сколько раз тебе говорила, паршивец! Не лезь к малышне! Матери все скажу сегодня, – приговаривала она.

Но Васькиной матери некогда было вникать, чем занимается ее старший сын и еще трое мал мала меньше. Работала она на заводе от зари до зари, чтобы прокормить их всех. Муж на том же заводе погиб, упав с высоты. Вот и не было у матери времени заниматься пацанами.

Услышав жалобы Колиной бабушки, Марфы Степановны, она молча схватила отцовский ремень и пару раз стеганула им Ваську по спине!

– Чтобы на метр к детям не приближался, – коротко рявкнула она.

Васька поутих ненадолго, но вскоре распоясался вновь.

Так ребятки тихо-тихо росли, превращаясь в подростков, а потом и в молодых людей. Шура не стала красивой или хотя бы привлекательной. Зрение стало еще хуже, и тяжелые очки с толстыми линзами не украшали ее лицо. Правда, она значительно похудела, став тонкой, как тростиночка, но все это было совершенно неважно для Кольки, он был влюблен в Шуру. Да и было за что.

Она была веселая, смешливая, очень добрая. Где была Шурочка, там всегда слышался ее заливистый смех. Когда она так хохотала, то все вокруг улыбались, даже если не слышали шутку. Много раз, не желая того, Шура срывала уроки. Прыснув слегка в кулачок, она вызывала тем самым приступ смеха у всего класса. И сама учительница еле сдерживалась, чтобы не засмеяться вместе со всеми.

– Краснова! – пытались строжиться учителя, – смотри у меня! Чтоб рот на замке держала!

Краснова пугалась, кивала головой, но, если ее душа просила радости и смеха, Шура не могла сдержаться.

Колька и Шура были не разлей вода, всюду вместе. А потому, как только им исполнилось по восемнадцать, тут же стали законными мужем и женой. Родители невесты отгородили им небольшое пространство в своей комнате, жить у жениха было совершенно негде. За несколько дней до свадьбы Шура впала в какое-то странное состояние. Лежала, уткнувшись лицом в подушку по много часов, ничего не ела, ни с кем не разговаривала, даже Кольку к себе близко не подпускала. Мама присаживалась рядом, гладила дочку по голове и говорила:

– Ничего милая, ничего. Я тоже боялась. Все боятся.

Но как-то мама, засомневавшись, задала дочери такой вопрос:

– Да любишь ли ты Николая? Может зря все это вы затеяли?

– Ой, как люблю я его, мамочка, – дочка бросилась в объятия матери и разрыдалась так, словно Колька ее бросил.

Мать, ничего не понимая, списала все на волнение Шуры перед свадьбой. Но свадьба прошла весело, задорно. Правда, ближе к концу праздника заявился Васька, уже сильно поддатый. Он сразу подошел к молодым и облапил невесту своими лапищами, затем полез целоваться, повторяя все время:

– Совет да любовь молодым!

Шура побледнела, потом покраснела, а Колька сжал кулаки и готов был ринуться в драку с наглецом, но взрослые мужики и Васькина мать подскочили и потихоньку вывели смутьяна на воздух. Только Шура так и не пришла в себя до самого конца свадьбы. Натянуто улыбалась, не хотела целоваться под крики: «Горько!» и сидела как мумия. Коля тоже выглядел встревоженным.

Для первой брачной ночи Шурины мама с папой предоставили молодым комнату, а сами ушли к Колиным родителям. До самого утра выпивали, тихонько пели, вспоминали былые времена, спорили, когда дети подарят им внуков, и кто будет первый мальчик или девочка.

Жизнь потекла своим чередом. Шурочка потихоньку пришла в себя, стала снова веселой и смешливой. Они с Колькой подолгу гуляли после работы, взявшись за руки, налаживали семейный быт, привыкали к друг другу в качестве супругов.

Месяца через два после свадьбы Шура заявилась домой раньше обычного ни жива, ни мертва. Кинулась на кровать и горько расплакалась. Коля в тот день остался работать сверхурочно, а когда пришел, то мать сообщила новость: Шура беременна.

– Сказала мне, а теперь лежит и плачет почему-то. Я ничего не понимаю.

Коля зашел в комнату, присел на кровать:

– Шур, – позвал он жену.

Она повернула к нему свое опухшее от слез лицо. Увидев мужа, она кинулась к нему на шею:

– Это я от счастья, Коль, от счастья! – зачастила она, – от счастья! – повторила еще раз твердо и очень грустно.

Коля обнял свою жену, прижал к себе:

– Как хорошо, родная моя! Я тоже очень счастлив! Наш с тобой ребенок! Шурка, даже не верится.

Через положенное время родилась замечательная девочка Иринка. Ребенок был богат на бабушек и дедушек, и еще имелась прабабушка, даже не очень старая, Марфа Степановна.

Девочку любили не только родные, но и вся коммуналка. Да что там говорить, даже хулиган Васька присмирел, больше не приставал к Шуре, тоже женился, и его жена была в положении, и он время от времени просил у Шуры подержать Ирочку, желая потренироваться.

Девочка была вылитая Шурочка. Тоже упитанная, веселая и смешливая. Она с самого раннего детства приковывала к себе внимание людей. Шура боялась, чтобы не испортилось зрение у дочери также, как и у нее, потому что девочка была просто полной копией своей мамы. Но слава Богу, обошлось.

К шестнадцати годам Иришка превратилась в милую, симпатичную девушку. И все, кто знал ее маму, понимали, что, если бы не Шурины очки с толстенными стеклами, была бы и она такой же красавицей. Отец души не чаял в дочери, баловал ее безмерно. Она отвечала ему тем же.

Они подолгу шептались о чем-то каждый вечер и таинственно замолкали, когда на горизонте кто-то появлялся, даже если это была мать. А Шура почему-то очень беспокоилась, когда Коля уединялся так с дочерью, особенно, когда она оформилась в настоящую девушку. И однажды Шура сказала мужу:

– Коль, Ирка – взрослая уже.

– Взрослая! – с любовью повторил Николай.

Шура вздрогнула, сникла и продолжила:

– Ты бы прекратил с ней обниматься и шушукаться! – тихо проговорила Шура.

Коля с интересом посмотрел на жену:

– Шур, да ты что? Она ж моя дочь! – воскликнул он.

Шура вся сжалась:

– Коль, ну она стесняется, у нее уже грудь растет.

– Шура, ты сейчас глупость какую-то сказала. Да и не стесняется она меня! С чего ты взяла? Шура-а-а-а, – протянул муж, вмиг все поняв, – да ты ревнуешь ее ко мне?

Шура вздрогнула и опустила глаза.

– Что она мне доверяет, а не тебе! – продолжил муж, – что мне все свои секретики рассказывает? Да, Шурка? Так ведь? – и Николай сгреб жену в свои объятия, а жена прижалась к мужу и горько заплакала.

– Да, Коля, она совсем меня не любит. Ничего мне про себя не рассказывает. Спрошу: «Как дела?» А она улыбнется, поцелует, хихикнет, коротко бросит: «Хорошо!» И все на этом. А с тобой часами шепчется, – обижено выговаривала жена мужу всю накопившуюся боль от нескладывающихся отношений со взрослой дочерью.

– Ох ты, дуреха моя! – поцеловал Коля жену, – я поговорю с ней.

– Нет! Нет! – испуганно зачастила Шура. – Ни в коем случае. Оставим все, как есть. Но ты все-таки имей ввиду, взрослая она уже. Дела у нее женские начались, и лифчик я ей купила.

– Да ты что! – обрадовался отец, – так это же прекрасно. Растет наша красавица. Скоро внуков нянчить будем. Эх, Шурка, хорошо-то как. Пойду бабулю обрадую, что скоро она пра-пра-бабушкой станет.

– Ты что, малахольный! Какие внуки! Ирке еще десятый класс закончить надо.

С того самого разговора что-то словно переключилось у Николая в голове, и он, действительно, увидел, что его дочь уже взрослая девушка, а не та маленькая девчушка, с которой он шептался обо всем на свете, которую носил на шее, с которой катался на велосипеде каждое воскресенье! Ее фигура, действительно перестала быть угловатой и нескладной.

Николаю все чаще и чаще приходилось стряхивать с себя это наваждение, это странное пугающее его желание смотреть на девичью фигуру.

Отец стал избегать общения с дочерью, прикрываясь сильной усталостью.

– Пап, но ты и раньше много работал. Что случилось? – недоумевала дочь. – Пойдем на великах!

– Так старый становлюсь! – попытался отшутиться Николай.

– Пап, ну ты, конечно, не мой одноклассник, но и не дед Петро. Ему-то уже шестьдесят, наверное. А тебе, пап, всего-то тридцать пять!

Отец улыбался, но прежних отношений уже не было. Николай к своему леденящему сердце ужасу почувствовал какие-то странные, совсем не отцовские ощущения к своей взрослой дочери. Новые чувства совершенно не были похожи на те, что он испытывал раньше.

Коля вспомнил о своих пылких чувствах к жене. Новые эмоции, которые он испытывал к дочери, были очень похожи на те давние, которые были у него к Шуре. Это его пугало, это его сводило с ума.

Чем больше Ира тянулась к отцу, тем испуганнее он отказывал ей во внимании. Ира обижалась, выговаривала Коле свое недовольство, он отшучивался, но пропасть между дочерью и отцом росла. А между тем приближались последние школьные экзамены в жизни девушки и школьный бал.

Двадцать первого июня 1941 года мать и отец, нарядившись по случаю окончания дочерью школы, взявшись под руку, в сопровождении Иришки-красавицы, отправились в школу на торжественную часть – получение аттестатов.

Сердце Николая готово было выскочить из груди. Он глядел на дочь и понимал, что любит ее больше жизни, и готов отдать за нее эту самую жизнь. Но что-то и омрачало Николая, он каждый раз с неудовольствием замечал, что к отцовской любви снова и снова все сильнее примешивается еще какое-то странное чувство, от которого Коле становилось очень стыдно.

Иришка была великолепна. Получив аттестат зрелости, девушка произнесла такую яркую и эмоциональную речь, что прослезились все: и взрослые, и ребята.

Директор поблагодарил Ирину, пожал ей руку и сказал, что никогда больше не будет у него такого выпуска. Другие будут, а такого нет. Как же он был прав!

Дочка подскочила к родителям. Отец с гордостью открыл ее документ об образовании, в нем красовались только пятерки.

– Какая же ты у нас умница! – похвалила мама Иришу.

А она расцеловала обоих, прижалась к отцу, потом к маме, и убежала. А у Николая еще долго горела огнем щека от поцелуя родной дочери, словно это был долгожданный и желанный поцелуй от тайной возлюбленной.

Шура, словно бы все понимая, тревожно смотрела на мужа, но ничего не спрашивала. Николай чувствал, как горят щеки, как стыд заливает огнем все тело, не оставляя свободной ни одной живой клетки.

– Шур, – позвал он, – а знаешь, давай уедем куда-нибудь вдвоем? А? Возьмем отпуск и махнем!

–А Ира, а бабуля? – жена удивилась неожиданному предложению мужа.

–Шура, я хочу только с тобой! – Коля крепко обнял жену и с удовлетворением отметил, что ему это приятно, не стыдно и не отвратительно. Любовь заполнила все его сердце теплом.

«Конечно, это же моя жена!» – радостно констатировал он. «А с Иришкой какое-то наваждение ужасное! Устал я! Точно, надо ехать отдыхать, и все пройдет!»

Часть 2

Но никакого отдыха не состоялось. 22 июня 1941 года отменило отдых, отменило все планы, отменило всю жизнь, приведя с собой горе, слезы, голод, болезни и смерть.

Коля и Вася, давно забыв прежние обиды, будучи добрыми соседями много лет, отправились в военкомат. Николай все время думал: «Оно может и к лучшему! Разобьем фашистов! Вернусь домой, а оно глядишь, и само все на место встанет! Иришку замуж отдадим, внуков нам нарожает!»

Мужчины ушли на фронт через день на долгих четыре года. Начались тяжелые военные будни. Поступление в институт отложилось на неопределенный срок, и Ира пошла работать на завод рядом с матерью. Работать приходилось много, очень уставали, а когда город был взят в блокаду, то постепенно становилось все голоднее и голоднее.

Шура чувствовала себя совсем плохо, обострились хронические заболевания. Светилась от счастья только в те редкие дни, когда от Коли приходили письма. Читали их всей коммуналкой также, как и письма других мужчин.

Марфа Степановна оставалась дома за старшую, все женщины и взрослые дети уходили на завод. Народу в квартире было немного, всего-то восемь человек. В том числе Васькина жена и их два сына. Старший сын Валерка, на год младше Иришки, и младший Петька. Мать пацанов, Васина жена, тоже работала на заводе. Вот и оставалась Марфа Степановна с Петей и Леночкой, пятилетней девчушкой.

На общем квартирном совете решили – кушать вместе, вскладчину. Так было проще. Марфа Степановна с ребятами готовила нехитрую еду. Сначала продуктов хватало, и ели достаточно неплохо. Не как в мирное время, конечно, но каша и похлебка были всегда. Крупы в коммуналке у каждой хозяйки было много, ее тратили очень экономно, а вот с хлебом была беда.

Шура все норовила подкормить Иру. Потихоньку подсовывала ей свои кусочки или незаметно подливала из своей тарелки. Шура очень переживала, что дочка осунулась, очень похудела, хотя и до войны была стройной. Но если раньше это было красиво, то теперь ее стройность превратилась в жуткую болезненную худобу. Ирина стала просто прозрачной, темные круги под глазами делали ее похожей на смертельно больную. Да она и была больной. Хотя, что там говорить, все были больны.

Шуру все сильнее и все чаще мучили головные боли. Она надрывно кашляла почти все время. С каждым днем ей становилось все хуже и хуже. Женщина перестала ходить на работу, еле-еле передвигалась по квартире, чем могла помогала Марфе Степановне.

И вот однажды она не смогла подняться утром с кровати, совсем ослабла от недоедания и от болезни. То, что Шура чем-то серьезно болела, было абсолютно ясно. Марфа Степановна кормила ее из ложечки, но Шура тяжело дышала, давилась едой, кашель душил ее, изредка давая передышку.

– Видно конец мой пришел, – как-то сообщила она обессилевшей тоже старушке, – я сегодня все расскажу Ире, она должна знать.

– Делай, как знаешь, – прошелестела Марфа Степановна, – только для чего ты тогда молчала столько лет? А теперь расскажешь! Сама уйдешь, а после тебя хоть потоп? А ты подумала об Ире? А о Коле?

– Ради них и делаю. Если бы жива осталась, и, если бы не война, никогда бы не открылась. А так два родных человека…Будут вместе, если Коля придет живой, пусть живут. А вдруг и Васька с войны вернется? Пусть он хоть о ней позаботится. Мала еще Ирочка моя! – Шура посмотрела на бабушку долгим взглядом, – а ты сама на ладан дышишь. Не сегодня-завтра тоже уйдешь, – говорить Шуре было все труднее, из горла раздавался только сип. Марфа Степановна еле разбирала, что она ей шептала:

– Скажу ей, пусть сама решает, что с этой правдой делать.

Марфа Степановна покачала головой:

– Эх, ты, Шура! Шура! Мученица ты моя бедная! Грешницы мы с тобой. И я старая. И ты…– старушка помолчала и добавила, – я препятствовать не стану. Рассказывай, все подтвержу, – Марфа Степановна вытерла слезы, – эх, всю жизнь тебе каково было! Какой груз носила! И я вместе с тобой.

Бабуля крепко обняла Шуру, погладила ее по лицу. Шура схватила бабушкину руку и стала целовать быстро-быстро, шепча:

– Спасибо тебе, бабуля, что помогла мне тогда, что тайну мою сохранила, поддерживала меня. Сколько раз я прибегала к тебе! Как трудно мне было носить это в себе!

– Помогла, видела я, Шура, что любила ты моего внука! Было бы по-другому, никогда бы я не пошла на это.

– Я и сейчас люблю его, – прошептала Шура, слезы текли из ее глаз беспрестанно. – Только конец нашей любви пришел, недолго мне осталось. Маму с папой вижу, здесь они, ждут меня, и Колины родители тоже здесь. Говорила я уже с ними. Не увижу я больше любовь всей моей жизни, – помолчав немного, Шура поцеловала бабулю и сказала, – а теперь иди, оставь меня, одна хочу побыть. Есть время у меня до вечера, Ира придет с работы, и все скажу ей.

Бабуля тяжело поднялась, хотя весила не более сорока килограмм, и вышла из комнаты. После такого напряженного разговора Шура очень устала, она тяжело дышала, но кашель на время затих. Умирающая перенеслась в те далекие годы, когда случилось то, что не оставляло ее в покое всю жизнь.

За несколько дней до свадьбы Васька подкараулил Шуру около ванной. Вечером она зашла умыться, а он юркнул вслед за ней, запер дверь на щеколду, закрыл ей рот рукой и проорал шепотом:

– Не отдам тебя никому! Тем более Кольке этому! – Вася впился в губы Шуры!

Коля никогда так ее не целовал. Шура почувствовала, как тысячи разрядов пробежали по ее телу, но она начала яростно отбиваться от него. Колотила по спине, царапалась, пробовала кричать, но он был уже настоящим мужчиной и очень сильным, он всегда был здоровым и крепким.

Васька продолжал целовать Шуру, надо было бы кричать, но сил не было, она вся вдруг разомлела под его пальцами. Коля не мог так умело использовать пальцы. Шура понимала, что она ненавидит Ваську лютой ненавистью, что она любит Колю, но Васька стал шептать такие слова, стал так гладить тело, что Шура словно провалилась в какое-то забытье.

– Я люблю тебя, – приговаривал он, – давно. Наверное, тебе лет десять было, а мне тринадцать… но ты же знаешь, что я тебя люблю! Ведь знаешь! Не ходи за него, стань моей, прошу тебя. Останови все! Стань моей! Любимая моя! Милая моя! Шурик мой, никому тебя не отдам. Никому!

Шура словно бы потеряла саму себя. Она раздвоилась, и одна часть орала внутри нее: «Что ты делаешь? Прекрати это немедленно! Ори, кусайся, не позволяй ему ничего!» А вторая часть ничего не говорила, но она была сильнее, потому что она управляла ее телом. Она сделала его мягким и податливым, она открывала каждый миллиметр кожи навстречу Васькиным пальцам. Он не насиловал. Нет! Он был нежен и осторожен. Тот Васька, который омерзительно и грубо обзывал ее, строил рожи, толкал и больно таскал за косу, нежно и невесомо исследовал сейчас каждый уголок ее тела, постепенно добираясь до самых тайных мест…

Следующим вечером Васька подкараулил ее снова, но в этот раз Шура прижала к себе полотенце, опустила глаза, и твердо сказала:

– Вася, я не люблю тебя и никогда не любила. Прошу тебя дай мне выйти замуж за Колю, мы с тобой никогда не будем вместе. То, что произошло вчера было моей ошибкой…и твоей тоже.

Она прямо взглянула на Ваську. В этот момент, Шура увидела перемену воочию, в глазах Васьки будто бы мелькнул язык пламени, исчез вчерашний нежный любовник, на поверхность снова вышел злой и жестокий мужик. Он больно схватил Шуру за руку, притянул к себе близко-близко и прошипел в лицо:

– Ты моя! Ты знаешь это, и он узнает через пару дней и выгонит тебя. Ты – шалава, он не станет жить с тобой, и вот тогда ты приползешь ко мне. Недолго осталось…

Он грубо отшвырнул от себя Шуру и ушел.

Часть 3

Ира, вернувшись с работы, вошла в комнату, как всегда бледная, изможденная и, конечно, голодная, но она весело взглянула на мать и пропела:

– Сейчас я тебя кормить буду, мамочка! Ты посмотри, что я принесла, – и она достала невиданное чудо: вяленую рыбу. – Мы сейчас ее размочим кипяточком и будем наслаждаться, – Ира заговорщицки подмигнула матери и шепотом продолжила, – никому не дадим. Ну если только бабуле. Да, мамочка? Сейчас, сейчас, – и Ира хотела выйти, видимо на кухню за кипятком, но мать жестом ее остановила:

– Погоди, Ирочка. Времени совсем нет. Подойди ко мне, доченька!

Ира, встревоженная, подошла к матери, наклонилась, чтобы лучше слышать совсем слабый голос угасающей женщины:

– Доченька моя любимая! Послушай меня, только прошу, не перебивай. Я умираю, но не могу унести эту тайну с собой, – мать помедлила, собираясь с силами, – Коля не отец тебе! – выдохнула она и закашлялась.

Ира вздрогнула, хотела что-то сказать, заплакала, но Шура жестом ее остановила. Прокашлявшись, продолжила:

– Не перебивай, сил мало. Дай договорить. Твой отец Василий. Прости, милая, так получилось. Спроси у бабушки, она все знает, – мать замолкла надолго.

Слезы градом катились из глаз Иры, но она не посмела ничего сказать матери.

– Живите дружно, – мать помедлила, – с …. Колей, благословляю, – мать встрепенулась снова, и ей даже удалось слегка приподняться на кровати, – живите дружно, – повторила она и добавила, – никто он тебе. Никто. Никто, – и мать стала повторять это слово, голос ее угасал, становясь все тише и тише, и затих совсем…

Ира отшатнулась, но тут же с криком «нет» упала на грудь только что усопшей навсегда Шуре….

Через несколько дней после смерти матери Ира решилась спросить у бабушки о том, что открыла ей мать перед самой смертью. Марфа Степановна долго собиралась с мыслями. Было видно, что ей непросто говорить об этом.

– В тот вечер Шура ко мне пришла…сама не своя. Попросилась у меня переночевать, легла и уснула, хотя рано еще было. Но через час примерно встала, горько заплакала и сквозь слезы рассказала, что отдалась Ваське в ванной комнате как блудница. Я не ругала ее, видела, что ей и так нелегко, но я чувствовала, что она любит моего внука, а не Ваську, обормота этого, потому пособницей я ей и стала. Виновата я перед Колей, сильно виновата… а через девять месяцев ты появилась на свет.

– Бабуля, но ведь я могу быть и папиной дочкой? – прошептала Ира.

– Нет, милая моя. Это вряд ли. У Васи над пупком, —Ира вздрогнула, – родимое пятно такое же, как у тебя, в форме листика клевера. Это Шура успела заметить, когда близость у них была, но засомневалась она, когда ты родилась, а потому попросила меня еще раз проверить. И я будто бы случайно опрокинула на Ваську ковш воды в кухне и заставила тут же рубаху снять. Снял он, ну я и увидела трилистник. Шура потому никогда тебя голенькой никому не показывала. И как-то так повезло, что ни Коля, ни дочь моя, ни зять, ни твои родители не видели Ваську голым. Повезло нам с Шурой.

Ира была почти без сознания. Она во второй раз пережила снова тот же ужас, что испытала, когда мама перед смертью открыла ей тайну!

– Бабулечка, милая, почему мама говорила такие страшные вещи? Слова благословления! Папа он мне, только папочка мой любимый и никто больше, – девушка обняла бабулю, – а Валерка и Петька братья мне теперь. Да? Как же сказать им? А я в Валерку влюблена…была. И он в меня! А мы брат с сестрой, оказывается.

Бабушка тревожно посмотрела на правнучку:

– Что ты, что ты милая! Нельзя вам!

Она обняла Иру и стала петь ей колыбельную, которую пела давным-давно, когда Иришка была еще совсем малышкой. Девушка потихоньку успокаивалась, но ее так и мучил вопрос, оставленный бабулей без ответа.

«Почему мама сказала такие странные слова про папу? Что она имела ввиду?»

Бабушка пообещала Ире, что сама скажет ее братьям правду. Оставлять все как есть было нельзя. Мальчишки восприняли новость как гром среди ясного неба! Валерка убежал в комнату, кинулся на кровать, бабуля вошла за ним, присела на краешек, погладила его по спине. Подошел Петя:

– Валерка, не плачь. Сестра она нам. Это лучше, чем жена. С женой-то ты поругаешься и разведешься, а с сестрой, даже если и подерешься, никогда не расстанешься. Потому как сестра, – потешно рассуждал малолетний Петя.