Читать онлайн За век до встречи бесплатно

За век до встречи

1

1983

Тот день и вместе с ним новая глава в жизни Элизабет Дин начались в безбожную рань в Веймуте, продолжились холодом и ветреной сыростью Ла-Манша и увенчались поездкой через весь Гернси, после которой Элизабет и родителям пришлось еще долго подниматься пешком по длинному каменистому склону, в конце которого виднелся мрачный каменный дом с серыми стенами и темными окнами. Дом был большим и высоким и стоял на заросшем хвойным лесом утесе. Его фасад выходил к морю. Позади дома не было даже сада.

Увидев дом вблизи, Элизабет подумала, – но не сказала вслух, – что в нем наверняка водятся привидения и что она ни за что не согласится провести в нем больше одной ночи.

– Это моя мама, ее зовут Арлетта, – сказал отчим. – А это – Элизабет или Лиззи, как мы ее обычно зовем.

– Когда она хорошо себя ведет, – добавила Элисон, мать Элизабет.

– Да, – подтвердил Джолион. – Когда она хорошо себя ведет. А когда плохо, тогда она снова превращается в Элизабет. – Он взъерошил падчерице волосы, сжал пальцами плечо, и девочка поморщилась. Опустив голову, она разглядывала пол, выложенный искусно подогнанными одна к другой коричневыми и красными плитками, но не квадратными, а в форме неправильных звезд. О том, что рано или поздно ей придется приехать в этот дом, Элизабет узнала еще две недели назад, в самый канун Рождества, когда раздался отравивший ей все праздники телефонный звонок. Две недели назад Элисон и ее бойфренд Джолион усадили девочку в гостиной и объяснили, что его мать, – женщина по имени Арлетта Лафолли, о существовании которой Элизабет даже не подозревала, – грохнулась с лестницы в своем доме на Богом забытом острове под названием Гернси и что-то себе сломала и что ее лечащий врач настойчиво рекомендовал, чтобы в ближайшее время с ней пожил кто-то из родственников.

Кто и за какими закрытыми дверями решил, что единственным выходом из положения будет как можно скорее отправиться на Гернси всей семьей, так и осталось неизвестным, но решение было принято, и уже в середине января Элизабет пришлось покинуть аккуратный кирпичный коттедж в пригороде Фарнема в Суррее (это был единственный дом, который она знала) и переехать на остров, чтобы прожить как минимум три месяца с совершенно незнакомой старухой. Так, во всяком случае, говорила ей мать.

– Элизабет, – сказал Джолион, – поздоровайся с Арлеттой.

Элизабет очень старалась не ежиться, но в доме с привидениями это было невероятно трудно – особенно когда мамин бойфренд крепко держит тебя за плечо и знакомит с кошмарно старой женщиной, чьи хрупкие косточки ни с того ни с сего решили испортить тебе жизнь. В конце концов она все-таки набралась храбрости и подняла взгляд на стоящую перед ней старуху, но не раньше, чем с некоторым удивлением заметила, что та обута в ярко-красные шелковые туфли, украшенные шелковыми же розами в тон. Отметила она и изящные лодыжки, обтянутые черными кружевными колготками, однако главным сюрпризом оказалась роскошная шуба из переливающегося норочьего меха, подол которой доставал Арлетте до середины голеней. Над плотно застегнутым воротником шубы Элизабет увидела лицо – округлое и пропорциональное, но какое-то маленькое. На этом лице выделялись совсем не старческие розовые губы и ясные серые глаза, прикрытые подкрашенными голубоватыми тенями ве́ками. На голове Арлетты была шапка-пирожок из такой же шоколадно-коричневой норки. В колеблющемся свете свечей тускло поблескивали небольшие бриллиантовые сережки. Во всяком случае, Элизабет решила, что это именно бриллианты: вряд ли кто-нибудь стал бы носить простые стекляшки с такой дорогой шубой.

Элизабет сглотнула.

– Здрасьте, – выдавила она пересохшим горлом.

Леди в норковой шубе наклонилась так, что ее лицо оказалось вровень с лицом девочки.

– Здравствуй, Элизабет. Я много о тебе слышала.

По выражению ее лица было невозможно понять, слышала ли она много хорошего или, наоборот, плохого, однако мгновение спустя ее черты смягчились, и Арлетта улыбнулась. Элизабет робко улыбнулась в ответ и сказала:

– Мне ужасно нравятся ваши туфли, мэм.

– Я вижу, у тебя прекрасный вкус, – заметила Арлетта. – А теперь входите и грейтесь. К вашему приезду я растопила камин.

Элизабет и ее мать переглянулись. Элисон уже встречалась с Арлеттой два года назад, когда она и Джолион только начали встречаться. Тогда она отозвалась о матери бойфренда как о женщине своеобразной, язвительной и не слишком приятной. «Такую лучше не злить», – добавила она, делясь с дочерью своими впечатлениями. Ей даже не пришло в голову, что когда-нибудь им с Элизабет, возможно, придется жить с Арлеттой в одном доме. Скорее всего, она и вовсе забыла, что когда-то описывала мать сожителя именно в таких выражениях, но Элизабет не забыла ничего. Она отлично помнила слова матери и заранее вооружилась решимостью выдержать все, что может обрушить на ее голову «своеобразная» леди, которую лучше не злить, но пара алых шелковых туфель в один миг заставила ее позабыть о своих страхах.

Да, алые шелковые туфли… Даже на ногах пожилой леди они смотрелись чрезвычайно нарядно. В свое время Элизабет пришлось долго ходить на самые разные внешкольные танцевальные занятия и кружки́, прежде чем мать купила ей первые по-настоящему красивые туфли. Теперь у нее были и узкие лодочки из кожи телесного цвета с шелковыми завязками для балета, и туфли на массивных, прочных каблуках для фламенко и джаза, но ни одной пары из красного шелка у Элизабет не было. Несомненно, подумала она сейчас, человек, способный купить такие великолепные туфли, просто обязан быть хотя бы наполовину приличным.

И она смело прошла за Арлеттой в комнату, куда вела высокая дверь с веерным витражным окном над притолокой.

– Здесь, конечно, немного сыровато, – сказала Арлетта. – К сожалению, я не заходила в эту комнату с… в общем, довольно долгое время. А открыть окно нельзя из-за холода снаружи.

Элизабет огляделась по сторонам и обняла себя за плечи, стараясь сдержать дрожь. Комната была с высокими потолками и почти пустая; отделанные деревянными панелями стены и немногочисленные предметы мебели с прямыми гранями и острыми углами тоже не создавали ощущения уюта. И мебель, и обшивка стен были выдержаны в коричневых тонах. Единственным ярким пятном был огонь в камине, возле которого они все и уселись на обитом декоративной тканью диванчике.

Пока взрослые говорили о только что совершенном ими путешествии, о том, что грузовое такси запаздывает, о погоде и о сломанной ноге Арлетты (по коридору она шла, опираясь на изящную резную тросточку и заметно прихрамывая), Элизабет поднялась с дивана и подошла к окну. Стекла в старинных свинцовых переплетах показались ей толстыми, словно иллюминаторы в подводной лодке капитана Немо. Серые от пыли тюлевые занавески выглядели так, словно их не стирали с тех пор, как был построен этот дом. За окном, куда ни посмотри, простиралось пустое, серое море, и Элизабет, украдкой вздохнув, вернулась к огню, чувствуя, как промозглая сырость и холод комнаты пробирают ее до костей, а запах дыма и давно не использовавшейся мебели впитываются не только в ее пальто, но и в кожу.

– Мы захватили тепловентиляторы, – сказал Джолион, потирая озябшие руки. – Когда грузовое такси наконец приедет, мы сразу включим их на полную мощность. – Его голос звучал почти весело, словно он хотел подбодрить Элизабет и ее мать, но им обеим было совершенно ясно, что два дешевых тепловентилятора вряд ли сумеют справиться с холодом и сыростью, давно ставшими хозяевами в доме, где было слишком много необитаемых комнат.

– А потом, – добавил Джолион с мужеством отчаяния, – я взгляну, что там с отоплением.

Арлетта бросила на сына взгляд, который показался Элизабет откровенно пренебрежительным.

– В этом нет необходимости, – заметила она. – В ближайшие несколько недель погода улучшится и станет не такой холодной: в конце концов, не зря же мимо Гернси протекает Гольфстрим. А отопление… Пока ты разберешься, что с ним не так, пока найдешь человека, который согласится прийти и починить его, причем за такую сумму, от которой у тебя глаза на лоб полезут, настанет лето и в доме снова станет тепло. Ну а пока можно топить камины, они есть почти в каждой комнате. Главное, одеваться как следует, держаться двух-трех комнат и, конечно, не забывать про напитки. Нужно согревать себя не только снаружи, но и изнутри.

Тебе хорошо говорить, подумала Элизабет, с завистью поглядев на роскошную шубу и меховую шапку Арлетты. Наверное, медведю на Северном полюсе холоднее, чем тебе.

Элизабет разместили в комнате на втором этаже, оклеенной выгоревшими обоями в зеленую и голубую вертикальную полоску («Ни дать ни взять – старая мужская пижама», – подумала она.). Три небольших окна в свинцовых переплетах выходили на море. Здесь было еще холоднее, чем внизу, и когда девочка выдыхала, пар клубился у нее перед самым лицом подобно бесплотному духу.

Ее кровать стояла у дальней от окон стены. Она была сделана из какого-то очень тяжелого, облицованного темным шпоном дерева и застелена не слишком дорогим на вид пуховым одеялом в голубом пододеяльнике. Поверх двух тонких как галеты подушек сидел облезлый кролик, связанный из голубой шерсти. Вид у него был такой, словно его бросили здесь умирать. Глядя на эту кровать, Элизабет невольно вспомнила, на чем она спала дома. В Фарнеме у нее была полуторная металлическая кровать, выкрашенная в белый цвет (порошковая покраска!), с завитушками и шишечками, отлитыми из прозрачного перспекса[1]. Элисон купила ей эту кровать на десятилетие: «Ведь ты стала больше почти в полтора раза!» Полуторным было и одеяло, заправленное в белоснежный, расшитый розовыми бутонами пододеяльник, а наволочка на подушке была отделана кружевами. Каждое утро, прежде чем отправиться в школу, Элизабет рассаживала на этой подушке всех своих игрушечных медвежат. Перед отъездом она попросила маму захватить с собой и кровать, если она, конечно, поместится в кузов грузового такси, но Элисон виновато улыбнулась и сказала:

– Прости, дорогая, но кровать придется оставить. Но не волнуйся, она никуда не денется. Когда мы вернемся, она будет на прежнем месте, и ты снова сможешь в ней спать. Не думаю, что за три месяца ты ее перерастешь.

И Элизабет пришлось смириться.

Поставив на пол свой рюкзачок, девочка с трудом расстегнула окоченевшими пальцами пряжку и нащупала внутри своего любимого медвежонка. Потянув игрушку за уши, Элизабет вытащила ее из недр рюкзачка, в который она перед отъездом уложила книги, блокноты и игры, надеясь скрасить с их помощью скуку утомительного восьмичасового пути. Уткнувшись лицом в мягкий коричневый плюш, Элизабет вдохнула исходящий от медвежонка сухой, сладковатый запах оставшегося где-то за тридевять земель дома и почувствовала, как у нее заныло сердце. Не отрывая лица от медвежьего живота, она оглядела холодную, по-спартански скудную обстановку комнаты, бросила взгляд на бесконечную, серую, как застывший бетон, равнину моря за окном, а потом решительно подошла к кровати, схватила уродливого вязаного кролика, открыла форточку и зашвырнула его как можно дальше в холодную, блеклую пустоту.

2

Только в середине февраля, – спустя почти пять недель после переезда и через десять дней после того, как было восстановлено отопление, – между Элизабет и Арлеттой состоялся первый по-настоящему содержательный разговор. Они столкнулись в прихожей, когда Элизабет махала на прощание рукой своей новой лучшей подруге Белле и ее матери, которые привезли ее в особняк на утесе после чаепития в своем доме в Сент-Питерс-Порте. Элизабет все еще улыбалась, когда, обернувшись, увидела Арлетту, которая стояла на нижней ступеньке лестницы, опираясь на трость. На сей раз, правда, она была не в шубе, а строгом черном платье с плиссированной юбкой, белым муслиновым воротничком и укороченными рукавами. Благодаря изящным лодыжкам и тонкой талии, Арлетта выглядела так, словно сошла со страницы модного журнала за пятьдесят пятый или даже пятидесятый год.

Спустившись с последней ступеньки с помощью трости, с которой она теперь не расставалась, Арлетта внимательно посмотрела на Элизабет.

– Кто это был? – спросила она.

Элизабет ответила не сразу. Ей хотелось убедиться, что адресованный ей вопрос не содержит никакого подвоха.

– Белла, – сказала она наконец.

– Белла?.. – переспросила Арлетта, слегка приподняв подведенную бровь. – Кто такая Белла?

– Моя лучшая подруга.

– Вот как? – Лицо пожилой леди слегка прояснилось. – У тебя есть лучшая подруга? Уже?

Элизабет с гордостью кивнула.

– Что ж, – заметила Арлетта, – в таком случае я могу за тебя не беспокоиться. Ты не пропадешь. Идем, – добавила она, снова поворачиваясь к лестнице. – Я только что приготовила какао, и мне хотелось бы выпить его вместе с тобой.

– О’кей, – приветливо сказала Элизабет и последовала за Арлеттой, которая медленно поднималась по ступенькам. На первом же лестничном пролете пожилая леди остановилась, чтобы перевести дух.

– Знаешь, – сказала она, – когда-то я ходила в ту же школу, что и ты сейчас. Кстати, совсем забыла – как она теперь называется?

– Школа Лурдской Богоматери.

– Ах да, верно!.. Не знаю только, при чем тут Лурдская Божья Матерь, но… Когда я там училась, она называлась Школой Святой Анны и состояла из одной-единственной комнаты, в которой помещались все ученики от четырехлеток до одиннадцатилетних. – Она мягко улыбнулась и снова двинулась вверх по лестнице. – Знаешь, сколько мне лет? – спросила Арлетта, снова останавливаясь на середине лестничного марша.

Элизабет кивнула.

– Знаю. Вам восемьдесят четыре.

Арлетта слегка нахмурилась.

– Кто тебе сказал?

– Джолион?.. – шепотом отозвалась Элизабет. Она не была уверена, что это – правильный ответ.

– Гм-м… – Арлетта наморщила нос и продолжила подниматься по ступенькам.

– А вам действительно восемьдесят четыре? – решилась спросить Элизабет, когда они медленно шли по коридору верхнего этажа.

– Да, – коротко ответила Арлетта, остановившись, но не обернувшись. – Да, мне уже восемьдесят четыре. Откровенно говоря, мне бы хотелось, чтобы ты думала, будто я несколько моложе, ну да ладно…

С этими словами она толкнула дверь своей комнаты и придержала за ручку, пропуская Элизабет вперед.

– Входи же, дорогая, – произнесла она с ноткой нетерпения в голосе.

Через порог Элизабет шагнула со странным чувством. До этого момента она была уверена, что никогда, никогда не попадет в эту комнату, а если и попадет, то когда-нибудь в будущем, скажем, после того, как Арлетта умрет от старости. Но что-то вдруг произошло – и вот она стоит, трепеща, на пороге таинственного нового мира.

И этот новый мир ни капли ее не разочаровал.

Комната Арлетты оказалась самой красивой из всех, в которых ей приходилось бывать.

В затейливой медной жаровне багрово светились и потрескивали угли. Резной камин в готическом стиле был снабжен боковыми скамьями, обтянутыми темно-красным бархатом. На каминной полке – на бежевой салфетке, кружевная кайма которой свисала красивыми фестонами, – стояли многочисленные фотографии в серебряных рамках, на которых были запечатлены молодые мужчины и женщины, какие-то военные и младенцы, а также пожилые люди со старомодными, чопорными прическами. Пол был застелен чем-то ворсистым, мягко пружинившим под ногой, на окнах висели розовые шелковые занавески с блестящей атласной каймой, с кистями внизу и складчатыми ламбрекенами наверху. Стены были оклеены обоями с изображением крупных, словно присыпанных серебристой сахарной пудрой красных роз, обвивавших шпалеры из тонкой зеленой сетки. Колпак торшера в углу был похож на старомодный кринолин из тонкого золотистого атласа, обшитый лентами и стеклярусом. То здесь, то там стояли кофейные столики, освещенные лампами с абажурами из стекла цвета персика или сливы. А еще в комнате было полным-полно вещей, описать которые можно было только словами, которых Элизабет пока не знала: шантильи, шени́ль, шанда́лы и шинц.

– Садись. – Арлетта жестом показала на небольшой стульчик с резными завитками на ножках и позолоченной спинке, и Элизабет со всеми предосторожностями опустилась на синее бархатное сиденье, подсунув ладони под себя. Арлетта налила какао из серебряного чайника в тонкую розовую чашку с золотыми розами. В ее комнате был и небольшой кухонный уголок, в котором помещались газовая плитка, компактный холодильник, электрический мармит, посудный шкафчик и несколько буфетных полок, уставленных старинным фарфором и бокалами для соков и десертов. Рядом со стулом, на который уселась Элизабет, стоял на бронзовых ножках зеленый кожаный шар, раскрывавшийся вдоль экватора. Внутри, в мягких гнездах, разместилось с полдюжины изящных графинчиков и сверкало целое созвездие рюмок и фужеров из ограненного хрусталя, а на небольшом возвышении покоились серебряные щипцы.

Возле кровати Арлетты (на четырех столбах и с пологом!) Элизабет увидела огромных размеров кресло со скамеечкой для ног, развернутое в сторону телевизора с «усатой» антенной наверху.

Иными словами, комната вмещала буквально все, что могло понадобиться ее обитательнице для того, чтобы согреться, развлечься, перекусить, выспаться и побаловать себя глоточком джина. Неудивительно, что и Элизабет, и ее родители видели Арлетту довольно редко. Неудивительно, что ее почти не заботило состояние других комнат. Здесь, в своем роскошном будуаре с отличным видом из окна, она могла пребывать в тепле и комфорте столько, сколько позволял запас продуктов, спиртного и угля для жаровни.

– Знаешь, – проговорила Арлетта, передавая Элизабет чашку с золотыми розами, – за последние десять лет ты – первый человек, который навестил меня в моей комнате.

Элизабет посмотрела на нее, но ничего не сказала.

– Да, – кивнула Арлетта, – я живу в этом доме одна с тех самых пор, как умер отец Джолиона. Совершенно одна, – повторила она. – Сама по себе.

Элизабет показалось, что она должна сказать что-нибудь сочувственное, но пока она подыскивала слова, лицо Арлетты дрогнуло, и пожилая леди широко улыбнулась.

– И это просто замечательно! – Она вдруг осеклась, улыбка исчезла с ее лица. – Как бы там ни было, – продолжила она мгновение спустя, – я рада, что теперь ты тоже живешь здесь, хотя без этой сладкой парочки я могла бы спокойно обойтись. – Арлетта бросила взгляд на дверь, слегка пожала плечами и едва заметно вздрогнула от отвращения, которое вполне могло быть и непритворным. – Не в обиду будь сказано…

Элизабет сочла нужным улыбнуться, чтобы показать: она нисколько не обижается.

– Откровенно сказать, я вовсе не хотела иметь ребенка, – продолжала Арлетта самым светским тоном, и Элизабет, не сумев скрыть своего удивления, вскинула на нее глаза.

– Джолион… он появился на свет почти случайно. В мое время еще не было столько противозачаточных средств. Я, впрочем, была не глупа и прекрасно знала все способы, чтобы избежать неприятностей. Я измеряла себе температуру, вела графики и таблицы, но…

Элизабет слегка поджала губы. Она не понимала, о каких графиках и таблицах идет речь, но продолжала молчать, сосредоточившись на том, чтобы удержать широкую сверху и узкую снизу чашку на крохотном блюдце.

– Мы все так поступали, – рассказывала Арлетта. – В те годы, я имею в виду. Все девушки. Мы были молоды, мы получали от жизни огромное удовольствие, и никто из нас не хотел тратить драгоценное время на то, чтобы нянчиться с ребенком. Ведь дети – такая обуза! Я успешно решала эту проблему в течение целых восьми лет, а это, должна тебе сказать, серьезное достижение. А потом – бац! Ребенок! Буквально за два дня до моего тридцать четвертого дня рождения! Ну, раз уж он оказался у меня внутри, тут уж я ничего не могла поделать. Мне оставалось только надеяться, что у меня будет девочка, но… – Она вздохнула, непроизвольно прижав кончики пальцев к основанию шеи. – В общем, это оказалась не девочка. Это был он. Джолион. – Она снова содрогнулась. – Правда, мой покойный муж, мистер Лафолли, был в восторге. Как же, сын!.. Продолжатель рода, носитель фамилии!.. Что касается меня, то я в ту пору думала только о том, что́ мне делать с… в общем, как мне справиться с, так сказать, продуктами физиологии. Разумеется, у меня была няня, но она работала только днем, так что после семи вечера я могла рассчитывать только на себя. Уф-ф!.. – Арлетта усмехнулась и медленно поднесла к губам свою чашку. Ее руки совершенно не дрожали, и Элизабет даже подумала, что она совсем не похожа на восьмидесятичетырехлетнюю старуху. Скорее – на крепкую пятидесятилетнюю женщину, которая лишь немного поблекла от постоянного сидения в четырех стенах.

– В общем, должна признаться честно: ты очень заинтересовала меня, заинтересовала с того самого момента, когда я узнала, что Джолион встречается с молодой вдовой, у которой есть ребенок. И не просто ребенок, а маленькая девочка! Откровенно говоря, мне не верилось, что Джолион сможет стать для девочки нормальным отцом. Да и для мальчика, если на то пошло… С ним вообще довольно трудно – с самого начала он жил только ради самого себя. Этот его крайний эгоизм… Похоже, Джолион все-таки пошел в меня. – Арлетта сухо усмехнулась. – Но, как ни странно, он очень к тебе привязался, и меня разобрало любопытство. И вот ты здесь, в моем доме… Должна признаться, что ты понравилась мне чуть не с той самой минуты, когда я тебя увидела. – Она улыбнулась и окинула Элизабет внимательным взглядом. В ее глазах плясали какие-то непонятные искорки. – Можно я буду звать тебя Бетти? Ты не против?

– Бетти?

– Да. Когда я была молодой, всех Элизабет называли Бетти. Или Бет. Сокращенно. Но чаще – Бетти… – Она покачала головой. – Мне почему-то кажется, что имя Бетти очень тебе подходит.

Бетти?.. Элизабет попыталась мысленно примерить новое имя к себе и в конце концов пришла к выводу, что оно ей, пожалуй, нравится. Оно казалось более веселым, чем официальное Элизабет, и в то же время было куда лучше, чем Лиззи (в ее представлениях так могли звать только совсем маленьких, шести-восьмилетних девчонок, а ей уже исполнилось десять).

– Хотела задать тебе еще один вопрос… – Арлетта поднялась на ноги и двинулась куда-то в угол комнаты. – Как ты относишься к старым фотографиям? Тебе нравится их рассматривать?

Элизабет кивнула. Она действительно очень любила старые фото.

– Я почему-то так и подумала. – Арлетта привстала на цыпочки и сняла с полки несколько переплетенных в кожу альбомов. – Вот здесь я храню свои старые снимки. Взгляни…

Элизабет послушно раскрыла первый альбом, а Арлетта тем временем поставила на патефон большую черную пластинку и осторожно опустила на нее иглу. Раздалось негромкое шипение, потом зазвучало фортепиано, в жаровне стрельнул уголек, а от раскрытого альбома поднялся легкий запах сухого старого картона. В воздухе витал густой аромат восковых свечей, а на горле Арлетты таинственно поблескивала старинная брошь в форме раскинувшей крылья бабочки, и Элизабет вдруг почувствовала, как ее наполняет нечто незнакомое и необычное, такое, с чем она еще никогда не сталкивалась. И это было очень приятно, хотя голова у нее слегка кружилась, а мускулы непроизвольно подергивались, точно наэлектризованные. Так произошло ее первое знакомство с роскошью, или, точнее, с тем, что в разные годы называли «шик», «глянец», «гламур» и другими подобными словами.

Дом, в котором Элизабет жила в Суррее, был современным и совсем обыкновенным. Ее мать ходила на работу в джинсах и блузках поло. И даже по праздникам, когда Элисон и Джолион отправлялись в хороший ресторан, она просто меняла джинсы на брюки, а на шею надевала золотую цепочку. Косметикой Элисон почти не пользовалась, делала перманент (как она говорила – для экономии времени), слушала по вечерам «Радио-1» и обожала футбол. Элисон была красива, но никто бы не назвал ее шикарной женщиной. И до сегодняшнего дня Элизабет тоже не представляла, что такое настоящая роскошь. Она восхищалась платьями Одри Хепберн в фильме «Моя прекрасная леди», любила бывать в ювелирном отделе универмага в Гилфорде и притворяться, будто выбирает бриллиантовое колье или еще что-то в этом роде, но то, с чем она столкнулась сейчас, было другим. В этой комнате, где таяли короткие январские сумерки и звучали аккорды Третьей симфонии Чайковского, Элизабет медленно переворачивала листы старого фотоальбома, словно страницы жизни пожилой леди, и сама не заметила, как погрузилась в ностальгию по временам, которых никогда не видела.

В этой комнате Элизабет Дин превратилась в Бетти.

3

1987

Бетти стояла на паромном причале. Пар, вырывавшийся у нее изо рта при каждом вздохе, обволакивал голову и, разорванный в клочья холодным ветром, улетал в море, словно торопясь вернуться назад: так ищет дорогу домой потерявшаяся кошка.

Бетти была одета не по погоде легко. Как и многие пятнадцатилетние девчонки, она была куда больше озабочена своей внешностью, нежели соображениями здоровья, к тому же Бетти знала, что дальше им предстоит ехать на поезде, который идет в Лондон. Там рядом с ней могли оказаться Самые Настоящие Лондонцы, и ей очень не хотелось выглядеть в их глазах как человек, который живет со старой-престарой женщиной в старом-престаром доме, стоящем на вершине утеса на берегу затерянного в море островка – такого крошечного, что там даже нет шоссейных дорог. Именно по этой причине Бетти была одета в толстые черные колготки, очень короткую джинсовую юбочку, голубые замшевые мокасины и темно-синий, поношенный и растянутый свитер из овечьей шерсти с V-образным вырезом. Под свитером на ней была отделанная кружевом кофточка без рукавов. Коротко подстриженные волосы Бетти были выкрашены в иссиня-черный цвет, а губы она накрасила темно-красной помадой и подвела более темным лайнером оттенка запекшейся крови. Как ей казалось, – нет, она была совершенно в этом уверена! – она просто ни капельки не походила на девчонку, которая приехала с Гернси.

А Бетти иногда и впрямь забывала, что на острове она была чем-то вроде самой большой рыбы в крошечном пруду. На Гернси они с Беллой правили словно две некоронованные королевы. Они были самыми модными, самыми красивыми, самыми известными и пользовались бешеным успехом. Можно было без преувеличения сказать, что повседневная жизнь всех пятнадцатилетних подростков на Гернси вращалась вокруг них двоих. И Бетти совершенно искренне верила, что она – особенная. На всем острове больше ни у кого не было таких шелковистых волос, таких больших дымчато-карих глаз и таких длинных и стройных ног, какие можно увидеть разве что на изображающих идеальных женщин рисунках в журналах с выкройками модных платьев. Одевалась она тоже не как все: ее гардероб выглядел (а по местным меркам и был) стильным, оригинальным и даже экстравагантным, поскольку свои наряды Бетти либо отыскивала в самых дальних уголках благотворительных лавок, либо потихоньку от Арлетты вынимала из ее многочисленных шкафов. Неудивительно, что на острове Бетти была чем-то вроде знаменитости.

Но здесь, в нескольких десятках миль от Гернси, все это не имело значения. Здесь Бетти была самой обычной девчонкой. Довольно симпатичной, правда, но ненамного симпатичнее большинства.

Сегодня они с матерью приехали в Англию в первый раз за последние пять лет. Да, целых пять лет прошло с тех пор, как туманным январским утром их семья снялась с насиженного места и отправилась на Гернси. Поначалу они планировали прожить у Арлетты не больше трех месяцев, но три месяца как-то незаметно превратились в шесть, шесть месяцев стали годом, а потом… потом мать Бетти обнаружила, что на острове ей очень нравится. Сама Бетти тоже чувствовала себя в местной школе очень неплохо и уже не стремилась вернуться в Суррей. Через полтора года после их отъезда какой-то «придурок, у которого денег куры не клюют» (так охарактеризовал его Джолион), позарился на их фарнемский дом, а поскольку он давал хорошую цену, дом был продан, и они остались на острове. Бетти это решение нисколько не огорчило. Напротив, она была в полном восторге. С тех самых пор, когда она впервые перешагнула порог спальни Арлетты, ей было совершенно ясно: она хотела бы жить только здесь. Транспортная компания доставила из Англии остававшиеся в Фарнеме вещи, в том числе – белую кровать с украшениями из прозрачного перспекса, и Бетти окончательно поселилась в старом доме на краю утеса.

На это Рождество Бетти и ее мать решили навестить свою вторую бабушку, мать Элисон, которая по-прежнему жила в Суррее. Они собирались провести у нее два дня, а по пути заехать в Лондон, чтобы купить рождественские подарки. К тому времени, когда Бетти вступила в подростковый возраст, единственной точкой соприкосновения между ней и матерью оказался шопинг, поэтому, шагая вдоль Оксфорд-стрит по направлению к магазинам модной одежды, она и Элисон крепко держали друг друга за руки, но уже не как мать и дочь, а, скорее, как подруги и единомышленницы.

Было почти пять часов. Хмурое декабрьское небо казалось темным, словно уже наступила глубокая ночь, но улица впереди была залита манящим мигающим светом рождественских гирлянд, которыми были украшены фасады домов и витрины магазинов. До поезда, который должен был увезти их к бабушке в Суррей, оставалось еще более часа.

Бетти давно мечтала об этой поездке в Лондон, но сейчас ей казалось, будто что-то глубоко внутри мешает ей в полной мере насладиться видом оживленной торговой улицы и монотонно вспыхивающих реклам с названиями самых известных торговых марок. Это что-то словно толкало ее вперед, и она чуть не силком тащила мать за собой, не задержав шага даже возле сказочного замка «Либерти»[2]. Бетти приходилось нелегко: Элисон то и дело останавливалась, чтобы полюбоваться роскошно убранной витриной, повосхищаться афишей музыкального шоу или порассуждать о какой-то мелочи, которую она забыла купить, но Бетти ее почти не слушала. Она шла все вперед и вперед, словно ее влекла к себе какая-то невидимая цель.

– Ну идем же!.. – почти канючила она, ненадолго остановившись и обернувшись на мать. – Идем скорее!

– Что стряслось? – спрашивала Элисон. – Куда ты так летишь?

– Я не знаю, – отвечала Бетти и нервно озиралась, чувствуя, как одна за другой летят драгоценные минуты. – Нам сюда! Идем!

Куда – сюда? Этого она и сама не знала. Ей было ясно только одно: день летит к концу, надвигается ночь, оставшийся до поезда час стремительно тает, а ей очень нужно успеть… Словно огромный магнит притягивал ее к себе, и Бетти, не оглядываясь по сторонам, мчалась по Карнаби-стрит мимо чванливых бутиков и мрачных пабов, ввинчивалась в толпы туристов, зевак и пятнадцатилетних девчонок, которые были такими же, как она: приехавшими ниоткуда, но до краев полными идеями о собственной исключительности, – девчонок, воспитанных провинциальными матерями и занудными отцами; девчонок, уже пообедавших в салат-баре «Гарфанкел» и прячущих билеты на шоу в Уэст-Энде в сумках-«бананках», вышедших из моды лет пять назад. Для них приезд в Лондон был величайшим событием в жизни, но Бетти все, что она видела вокруг, казалось подделкой. Или, на худой конец, театральной постановкой. За пластиковым фасадом улицы, увешанной Юнион-Джеками и плакатами «битлов», ей чудилось что-то мишурно-фальшивое, почти болезненное. Вся эта суета, бурление жизни, неверный неоновый свет – все это просто скарлатина, которую только глупец способен принять за здоровый румянец, думала она, втайне гордясь пришедшим ей на ум сравнением. И в то же время ей очень хотелось прикоснуться, попробовать на вкус то, что она считала столичной жизнью, пока еще есть время, пока не истекли последние минуты, оставшиеся до поезда, который на целых два дня унесет ее в крошечный домик в Суррее.

Свернув с Карнаби-стрит, Бетти зашагала по кривым и темным переулкам, освещенным только мигающими вывесками над безымянными магазинчиками и лавками.

– Господи, да куда ты меня тащишь?! – воскликнула Элисон, чуть не со страхом глядя на средних лет женщину, сидевшую на высоком табурете перед входом в какой-то бар. Несмотря на холод, женщина была одета лишь в тесный топ из золотистой ткани и обтягивающие красные шортики – живая реклама «Шоу Живых Девушек» или, попросту, стриптиза.

– Как бы нам не заблудиться и не опоздать на вокзал. Ты хоть знаешь, где мы? – с беспокойством добавила она.

– Я думаю… я думаю, что мы в Сохо! – возвестила Бетти, и голос ее зазвенел от восторга. Сохо. Сохо! Вот что тянуло, звало ее к себе, вот что вело ее по кривым и темным боковым улочкам и безымянным переулкам. Сохо. Настоящий Центр Вселенной. Клуб «Сотня». Клуб «Слякоть». Клуб «Блиц». Секс, наркотики, рок-н-ролл… Любимым фильмом Бетти давно стал «Отчаянно ищу Сьюзен». Она полюбила его за мрачные декорации, за отражающиеся в маслянистых лужах огни реклам, за таинственные и пугающие переулки, парки и дворы, за полуподвальные пивнушки и притоны, за бродяг в отрепьях, каждый из которых хранил какую-то тайну.

Обернувшись к матери, Бетти ободряюще улыбнулась. А потом запрокинула голову и посмотрела на пыльные, темные окна старого городского дома с узким фасадом.

– Мне бы очень хотелось здесь жить! – мечтательно проговорила она. – А тебе?

– Нет уж, спасибо, – недовольно откликнулась Элисон, ежась от порывов холодного ветра.

Бетти продолжала жадно всматриваться в темноту за оконными стеклами.

– Интересно, кто живет здесь сейчас, – сказала она.

– Французская модель, – отозвалась мать, бросив взгляд на табличку возле дверного звонка.

– Правда?!. – Бетти мигом представила себе высокую темноволосую женщину с немного лошадиным лицом, которая нервно вышагивает по холодной квартире. На женщине тяжелый парчовый халат, в одной руке зажата крепкая французская сигарета, в другой – трубка телефона, по которому она разговаривает с бойфрендом, и ее голос звучит отрывисто и резко.

– Ты ведь знаешь, что́ это означает?

Бетти неуверенно пожала плечами. Она уже предчувствовала, что мать вот-вот укажет ей на еще один пробел в ее знаниях о большом мире.

– «Французская модель», – пояснила Элисон, – это эвфемизм, обозначающий проститутку. В этом доме какая-нибудь бедная девушка занимается сексом с богатым, уродливым стариком. За деньги.

Бетти снова пожала плечами и состроила независимую гримасу. «Ну и что тут такого особенного?» – говорила она всем своим видом, хотя при одной мысли о чем-то подобном ее начинало подташнивать. И в то же время даже в этом ей мерещился какой-то особенный городской шик. Мрачный, извращенный столичный шик. Да уж, думала Бетти, если ты решила за деньги переспать со стариком, то где это и сделать, как не здесь, не в Сохо?..

– Идем скорее обратно, – поторопила мать. – Уже почти шесть. Нам пора на вокзал. Бабушка, наверное, нас уже заждалась.

Не без труда Бетти оторвала взгляд от темных окон закопченного городского особняка и выбросила из головы все мысли и фантазии о норовистых французских моделях и ночной жизни Сохо. Нехотя повернувшись, она последовала за матерью, чтобы ехать в Суррей.

4

1988

– …А как ты его праздновала?.. – спросила Бетти Арлетту, методично перетряхивавшую шкатулки для украшений в поисках броши с искусственными рубинами, которая, как она утверждала, будет особенно хорошо смотреться с праздничным платьем внучки. Бетти не очень хотелось надевать брошь с поддельными камнями, но она знала, что у Арлетты прекрасный вкус. Раз она говорит, что брошь прекрасно подойдет к ее новому платью без бретель – к платью из черной тафты, которое Бетти купила на прошлой неделе у мисс Селфридж, – значит, она действительно подойдет. В любом случае ей следовало, по крайней мере, примерить брошь и посмотреть, как это будет выглядеть.

– Праздновала – что?

– Свое шестнадцатилетие.

– Никак, – ответила Арлетта.

– Совсем-совсем никак?

– Совсем. Началась война. Многие молодые люди ушли на фронт, и никто уже не устраивал ни праздников, ни вечеринок.

– А какой она была, эта война?

– Страшной. Жестокой. Настоящий кошмар.

– Ты тогда потеряла своего отца?

– Да, на этой войне я потеряла отца. – Арлетта немного подумала и фыркнула. – Моего дорогого папочку.

– А что ты делала потом? – снова спросила Бетти. – После войны?..

Арлетта снова фыркнула.

– Ничего, – сказала она. – Я осталась на острове, чтобы заботиться о маме. Сначала я некоторое время работала в магазине готового платья в Сент-Питерс-Порте, а потом встретила мистера Лафолли.

Бетти вздохнула. Ей казалось – в молодости Арлетта потратила зря уйму времени.

– Разве тебе никогда не хотелось уехать? Уехать в какое-нибудь другое место? Ну, может, не навсегда, а на время… Ты могла бы отправиться путешествовать или хотя бы просто съездить в Лондон. Это ведь так интересно! Новые знакомства, приключения и всякое такое…

Арлетта покачала головой. На мгновение ее лицо словно окаменело.

– Нет, – коротко сказала она. – Только не в Лондон. Ужасное место. Жуткое. Да и зачем мне туда ехать? В конце концов, я – коренная гернсийка; здесь я родилась, здесь и умру, а Лондон обойдется без меня.

Арлетта нашла брошь и протянула Бетти. Брошь имела форму бабочки, крылья которой были сплошь усеяны мелкими камнями, игравшими и переливавшимися всеми оттенками красного – от рубиново-алого до бледно-розового.

– Какая прелесть! – воскликнула Бетти, едва удержавшись, чтобы не захлопать в ладоши. – Да! Да! Это именно то, что надо! Спасибо, Арлетта!

– Не за что, Бетти. Не за что. – Арлетта несильно сжала руки Бетти в ладонях, а потом осторожно приколола брошь к платью. – Какая скверная ткань, – пробормотала она себе под нос. – Настоящее убожество. И тем не менее… – Она слегка отступила назад, чтобы полюбоваться результатом. – Ну вот, теперь ты выглядишь просто прелестно. Только красивая и свежая шестнадцатилетняя девушка способна заставить столь дешевую ткань выглядеть нормально. А теперь ступай… Отправляйся на свой праздник и веселись, как положено веселиться в шестнадцать.

Бетти была уверена, что шестнадцатилетие – это замечательное событие. Замечательное, неповторимое, радостное, а значит, она может позволить себе все, что захочет. Захочет – будет танцевать в яхт-клубе, сняв туфли, захочет – будет прыгать, дурачиться и смеяться сколько душе угодно. Но лучше всего сидеть на коленях у своей лучшей подруги и бросать многозначительные взгляды на высокого, широкоплечего парня со светлыми волосами и ровным загаром, какой можно приобрести только на Сент-Люсии[3] (его звали Дилан Вуд, и Бетти была влюблена в него почти целый год), – а потом пойти танцевать с Адамом, приятным, хотя и немного прыщеватым парнишкой, который весь последний год был влюблен в нее. А надоест танцевать – можно потихоньку выскользнуть из клуба, с одноклассницей, с которой Бетти никогда не общалась по-настоящему, но которая вдруг стала казаться ей самой близкой подругой, чтобы выкурить по сигаретке и понаблюдать за одноклассниками, которые маячили в зале в толпе взрослых, – понаблюдать, пока возмущенный распорядитель не загонит обеих обратно под крышу. Шестнадцатилетие, думала Бетти, это блеск, веселье, дискотека, зеркальные шары и огни цветомузыки. И конечно, мурашки, которые бегут по коже, когда за две минуты до полуночи толпа из трех десятков шестнадцатилетних юношей и девушек принимается хлопать тебя по плечу и поздравлять, пока ты набираешь в легкие как можно больше воздуха, чтобы задуть все шестнадцать свечей на огромном шоколадном торте, и пока из колонок приятным фоном льется музыка из «Шестнадцати свечей»[4]. А через пять минут после полуночи, когда заранее предупрежденный диджей поставит «Танцующую королеву», ты должна распустить волосы и кружиться, кружиться прямо под зеркальным шаром, пока твои друзья, собравшись в круг, изо всех сил хлопают в ладоши и поют «…только лишь шестнадцать» в том месте, где АББА поет «…только лишь семнадцать».

И конечно, шестнадцатилетие не может считаться удачным, если где-то между полуночью и часом ночи молодой парень по имени Дилан Вуд, в которого ты была влюблена почти целый год, не уведет тебя на нависающую над морем террасу, где вы будете стоять, завороженные сказочным морским пейзажем, который словно по волшебству перенесся сюда откуда-то со Средиземноморья с его яхтами, пальмами и чуть слышной музыкой, летящей откуда-то издалека на крыльях слабого теплого бриза. Эти несколько минут должны, конечно, включать и небольшую беседу: например, он скажет: «Я весь вечер наблюдал за тобой», а потом добавит: «Ты всегда была красивой, но сегодня… даже не знаю… это что-то особенное. Как будто ты в один миг стала прекраснее всех на свете!» И, быть может, он даже добавит: «Как тебе кажется, мне все еще можно тебя поцеловать?»

В идеале, в этот момент окружающий мир должен перестать для тебя существовать, все звуки должны стихнуть и превратиться в еле слышный гул. А потом Дилан Вуд прижмет ладонь к твоей щеке и легко, словно бабочка крылом, коснется твоих губ, так что ты даже не сразу поймешь, было это или не было, но уже через мгновение его поцелуй станет более настойчивым, и у тебя уже не останется сомнений в том, что Дилан Вуд действительно целует тебя при свете жемчужного полумесяца, что его рука лежит у тебя на затылке, а бедро слегка раздвигает твои колени, и тогда ты наконец осозна́ешь, что тебе на самом деле шестнадцать и что ты, наконец, живешь настоящей, полной жизнью, в которой есть все.

Но уже на следующий день радость прошедшего праздника разлетелась на тысячу осколков, словно выскользнувшая из рук драгоценная ваза. Бетти поняла это, как только проснулась. На часах было восемь утра, и ее губы все еще слегка побаливали от поцелуев, но сердце уже сжималось от боли и отчаяния, которое она испытала, когда после первого же на удивление горячего поцелуя Дилан улыбнулся и сказал:

– И как, черт побери, мне возвращаться в Лондон после этого?

– Что? – тупо переспросила она, не в силах постичь смысл его слов.

– Это просто непостижимо, – продолжал он, продолжая обнимать ее за спину и глядя ей в глаза. – Шесть лет я проторчал на этом дурацком острове, и вот теперь, когда я наконец-то нашел здесь что-то по-настоящему хорошее, мы уезжаем.

– Ты уезжаешь? Уезжаешь в Лондон? – прошептала Бетти.

– Да. – Он кивнул. – Разве ты не в курсе? Я думал, об этом уже все знают. Я думал…

– Нет, я не знала. А когда… когда ты уезжаешь?

– В пятницу, – сказал Дилан. – Мы уезжаем в пятницу.

– О, нет! – негромко ахнула Бетти. – Нет!..

Он рассмеялся, словно и предстоящий отъезд, и их несостоявшаяся любовь казались ему забавными. Но Бетти не видела в этом ничего смешного.

Ничего-ничегошеньки.

Выбравшись из постели, Бетти раздвинула занавески. Низкое небо нависало, казалось, над самым островом и было угрюмым и серым. Наступившее лето было совсем не похоже на лето; оно даже не выглядело как лето. Шестнадцатилетие обернулось катастрофой – и лето тоже не задалось.

Праздничное платье Бетти кое-как висело на ручке шкафа на погнутых проволочных плечиках. Еще недавно оно хранилось между листами оберточной бумаги в специальном пластиковом мешке на «молнии», словно хрупкая бабочка в коконе, но теперь это было просто платье, с которым не было никакой необходимости обращаться как-то особенно бережно.

Бетти вздохнула и выпустила из рук занавески. Плюхнувшись обратно на постель, она молча разглядывала потолок и пыталась разобраться в своих чувствах. Чем дольше она лежала, тем сильнее ей казалось, будто стены комнаты сдвигаются, грозя ее раздавить. И не только стены… Бетти явственно ощущала, как берега острова сдавливают ее грудь словно корсет – мешают дышать, мешают жить и быть свободной. Она подумала о Дилане, но воображение ее предало: Бетти словно наяву увидела, как он едет по Лондону на красном двухэтажном автобусе, направляясь в шикарный ночной клуб, о которых на Гернси много говорили, но которых никто никогда не видел. Потом она подумала о себе – не человеке, а крошечном муравьишке, у которого нет никаких планов на будущее и никаких перспектив тоже нет. Единственное, что Бетти знала о своем будущем, – это то, что скоро она окончит школу и что на следующей неделе ей надо идти на собеседование, чтобы наняться в «Бутс», где можно было немного подработать во время каникул.

Нет, быть шестнадцатилетней ей определенно не нравилось. Вот если бы ей исполнилось девятнадцать!.. Тогда она без колебаний бросила бы этот жалкий островок и отправилась туда, где ничто не помешает ей самой строить свою жизнь.

Тут жалость к самой себе с такой силой сдавила ей сердце, что Бетти не удержалась и уронила на одеяло несколько слезинок.

Снизу донесся какой-то шум, и она резко вскинула голову. На первом этаже кто-то громко кричал.

– Элисон! Элисон! Скорее! – Она узнала голос отчима.

– Что? В чем дело? – откликнулась откуда-то из другой части дома мать.

– Скорее звони в «Скорую!» С мамой плохо!

– О боже!.. Сейчас!..

Выскочив на площадку лестницы, Бетти перевесилась через перила.

– Что случилось? – крикнула она.

– Я не знаю, – прокричала в ответ Элисон. – Кажется, с Арлеттой плохо!

Бетти с размаху опустилась на верхнюю ступеньку и некоторое время сидела неподвижно, прислушиваясь к доносящемуся снизу шуму и суете: Элисон звонила в «Скорую», хлопали, открываясь и закрываясь двери, в панике метался по дому Джолион.

Спустя примерно полминуты Бетти нашла наконец в себе силы подняться на ноги. Голова ее все еще была полна обрывочных мыслей о Дилане, а щеки – мокры от слез, однако она совершенно точно знала: то, что происходит сейчас, изменит ее жизнь раз и навсегда.

И не обязательно – к лучшему.

Похоже, именно сейчас, в эти самые секунды, где-то совсем рядом рождалось на свет ее кривобокое, уродливое будущее.

И поделать с этим Бетти ничего не могла.

Она глубоко вздохнула и медленно сошла вниз.

5

1993

Звук несся по коридорам, эхом отражаясь от стен и огибая углы, нарушая плотную, густую тишину ночи. Вот он пробился сквозь дверь, и Бетти подпрыгнула на постели: глаза выпучены, волосы стоят дыбом. В комнате было холодно, поэтому она спала в большом сером свитере, натянутом поверх старинной фланелевой ночнушки Арлетты, и в серо-желтых вязаных носках, без которых ее ноги могли бы превратиться в две ледышки, стоило ей спустить их на пол.

– Иду!.. – прохрипела она и, откашлявшись, крикнула громче: – Уже иду!!

Прежде чем выйти из комнаты, Бетти убедилась, что небо за окном уже не такое непроглядно-черное, что часы показывают половину пятого и что накануне вечером она выкурила слишком много сигарет. Кое-как заправив волосы за уши и цепляясь ногами за ковровую дорожку, Бетти прошаркала по коридору к спальне Арлетты. Разбудивший ее шум сделался громче – кто-то выл и стонал, словно безутешная вдова на воинских похоронах.

– Иду, иду, иду… – Бетти нажала ручку и распахнула дверь. – Что случилось? – спросила она, стараясь справиться с раздражением и отыскать в своей душе́ терпение и сострадание, которые, похоже, продолжали спать, тогда как сама она вынуждена была бодрствовать. – Что случилось, Арлетта?.. – повторила она мягче и, включив стоявшую на ночном столике лампу, присела на край кровати.

– Я ничего не вижу! – отозвалась Арлетта, натягивая одеяло до самого подбородка. Ее глаза, отражавшие свет лампы, бешено метались из стороны с сторону. – Я не вижу, куда иду!

Бетти взяла ее за руки и почувствовала, как болтается на костях сухая старческая кожа.

– А куда ты идешь? – спросила она.

– Я шла в церковь и вдруг… перестала видеть! Помоги мне! Помоги, иначе у меня будут неприятности.

– Какие неприятности, Арлетта?

– Серьезные неприятности. Папа… Он разрешил мне пойти в церковь одной. В первый раз в жизни! И даже подарил мне двухпенсовик[5] для коллекции, а я его потеряла. Помоги мне! Помоги мне его отыскать. Я уронила его где-то здесь, но в темноте не могу найти! – Она захлопала ладонями по одеялу, и Бетти, подавив зевок, сделала то же самое, делая вид, будто тоже принимает участие в поисках.

– Я дам тебе другую монетку, – проговорила она немного погодя. – Ты только подожди немного, ладно?

Поднявшись, она отошла на другой конец спальни и достала из стоявшей на туалетном столике вазы двухпенсовую монету. Вернувшись к кровати, она вложила ее в ладонь старой леди.

– Вот тебе два пенса, – сказала она. – Возьми.

Паническое выражение как по волшебству исчезло с лица Арлетты.

– Теперь я снова вижу… – проговорила она и даже попыталась улыбнуться. – Должно быть, случилось что-то вроде солнечного затмения, потому что сначала было очень светло, а потом вдруг стало темно… а сейчас опять светло. Да, это было солнечное затмение. Когда луна заслоняет солнце… – Она поднесла монету поближе к глазам и стала внимательно ее рассматривать.

– Я обязательно верну тебе долг, – сказала она. – В следующий раз, когда мы снова увидимся. Где ты живешь?

– Рядом, – ответила Бетти. – В соседнем доме.

Арлетта прищурилась.

– Ты мальчик или девочка?

– Я – девочка. – Бетти улыбнулась. – Я – твоя внучка, и меня зовут Бет. Бетти.

Арлетта рассмеялась.

– Моя внучка! – проговорила она. – Как здорово! Нет, это действительно здорово! Мне хотелось, чтобы у меня была девочка. Я не хотела мальчика. Я вообще не хотела иметь детей, но в особенности мне не хотелось, чтобы у меня был сын. – Она содрогнулась. – Эти мальчишки с их, гм-м… Я даже закрывала глаза, когда меняла ему пеленки, представляешь?! – Арлетта ухмыльнулась и бросила на Бетти неожиданно острый взгляд. – А у тебя есть сын?

Бетти покачала головой и подавила еще один зевок.

На заднем дворе соседнего дома, где жили сектанты-ньюэйджеры[6], проснулись и закудахтали куры. Вставшее солнце понемногу рассеивало царивший в спальне ледяной мрак. Вчерашняя водка с лимоном все еще плескалась в желудке Бетти. Во рту словно эскадрон ночевал, и она невольно поморщилась, испытав легкий приступ тошноты.

– Нет, – сказала она. – У меня нет детей. Мне всего двадцать один год, и я…

– О да, ты права! – произнесла Арлетта. Кажется, ее снова начало клонить в сон. – Несомненно. Ты еще слишком молода для всего этого. А пока ты молода, ты должна развлекаться и жить в свое удовольствие. Как, ты говоришь, тебя зовут?

– Элизабет, – терпеливо ответила Бетти.

– Как нашу королеву. Она ведь все еще царствует?..

Бетти кивнула.

– Я буду звать тебя Бетти, – объявила Арлетта. – Потому что ты очень похожа на Бетти Гейбл. Или ее звали Бетти Грейбл?.. В мое время всех Элизабет звали Бетти. Кстати, где, ты сказала, ты живешь?

– По соседству, – сказала Бетти. – Я живу по соседству.

Дыхание Арлетты замедлилось, стало более равномерным и глубоким. Тонкие морщинистые веки задрожали и опустились. Бетти выждала еще немного и, убедившись, что Арлетта крепко спит, вышла в коридор.

Дом постепенно просыпался. Час был еще очень ранний, но Бетти чувствовала себя слишком взбудораженной, чтобы снова лечь спать, к тому же после вчерашнего ее мучила жажда. Спустившись вниз, она прошла по пустому коридору на кухню.

Кухонный стол был завален мусором, оставшимся после вчерашней вечеринки. Пивные банки, набитые окурками, пластиковые лоточки из-под овощного карри с рисом, полные пепельницы, кольца от банок, смятые конфетные обертки, грязные вилки и ножи… Посреди стола красовалась забытая кем-то бейсболка, а на полу валялась полупустая пачка «Мальборо лайтс».

Застонав, Бетти налила себе стакан воды.

Наверху, на свободной кровати в комнате Бетти, спала Белла. Остальные гости набились в кемпер Митча и отчалили где-то около половины второго: хриплый смех и громкая музыка (последний альбом «Нирваны») еще долго были слышны в ночной тишине. К счастью, Арлетта даже не подозревала, что творится в ее доме почти каждый день. После удара, случившегося с ней пять лет назад, на следующий день после шестнадцатилетия Бетти, она оказалась прикована к постели и совсем не вставала. Время от времени Бетти вывозила ее в инвалидном кресле на веранду – подышать свежим воздухом и полюбоваться солнцем, однако в последнее время Арлетта почти не просила ее об этом. С каждым днем она все глубже погружалась в собственные мысли и воспоминания, скитаясь по туманным дорогам прошлого, которое почти полностью заменило ей настоящее.

У нее была, разумеется, платная сиделка – женщина по имени Сандра, которая переворачивала ее с боку на бок, убирала за ней, купала, делала уколы и давала лекарства. И конечно, речь уже не раз заходила о том, чтобы поместить Арлетту в дом престарелых, где ей будет обеспечен нормальный уход. В прошлом году, после того как центральное отопление отказалось работать пятую зиму подряд, Элисон все же настояла на том, чтобы переехать в «нормальный» дом. Теперь она и Джолион жили в небольшой двухкомнатной квартирке, всеми окнами смотревшей на гавань Сент-Питерс-Порта: новенькой, чистой, оборудованной всеми современными удобствами. Мать умоляла Бетти перебраться к ним, но той не хватало совести бросить Арлетту на попечение чужих людей. И она осталась. Правда, мать и Джолион приезжали в особняк на утесе чуть не каждый день, но Арлетта их больше не узнавала.

После школы Бетти решила получить диплом в области изящных искусств, благо это можно было сделать и на Гернси. Но и поступив в колледж, она продолжала жить в большом, холодном доме с девяносточетырехлетней выжившей из ума женщиной, вместо того, чтобы снять в городе квартиру на паях с кем-нибудь из подруг. Это решение Бетти приняла совершенно осознанно и добровольно: ее не смущали ни семьдесят с лишним лет разницы в возрасте, ни раздражительность Арлетты, ни ее мизантропия, ни то, что окружающий мир та видела исключительно в серых тонах. Объяснялось это просто: за прошедшие годы Бетти полюбила свою бабушку, хотя она и была ей не родной.

В доме на Гернси Арлетта прожила семьдесят лет, здесь она родила единственного сына, здесь состарилась, и Бетти считала, что будет только правильно, если она здесь и умрет, окруженная знакомыми и любимыми вещами. Правда, вскоре после уложившего ее в постель удара дала о себе знать болезнь Альцгеймера, но Бетти было на это наплевать. Больше того, потеря памяти в какой-то мере смягчила колючий характер Арлетты, сделав общение с ней более приятным.

Бросив в кружку две ложки растворимого кофе, Бетти поставила на плиту чайник и некоторое время смотрела, как он сначала зашипел, а потом яростно забурлил.

– С добрым утречком! – хрипло сказали у нее за спиной, и Бетти обернулась. В кухню вошла Белла. Ее длинные каштановые волосы были распущены, почти полностью скрывая узкое, как у эльфа, лицо. Одета она была в точности так же, как и вчера: в едва державшиеся на костлявых бедрах мешковатые джинсы, коротко обрезанную пеструю футболку, толстовку с капюшоном и полосатые носки. Между футболкой и поясом джинсов белел плоский живот. Тушь вокруг глаз размазалась, на губе темнела корочка подживающей лихорадки, но, несмотря на это, Белла оставалась одной из самых красивых девчонок, которых Бетти когда-либо видела.

– Ты уже встала?.. Что так рано? Кошмары замучили? – сипло осведомилась Белла, пряча замерзшие руки в рукава толстовки.

Бетти кивнула и сразу же зевнула.

– Кофе будешь? – спросила она, кивком показывая на свою кружку.

– Угу.

Они вышли на заднее крыльцо, сели на ступеньки и, держа кру́жки с кофе на коленях, молча смотрели, как над садами внизу встает новый день.

– Я буду очень скучать по нашим местам, – сказала наконец Белла.

– Я буду скучать по тебе еще больше, – ответила Бетти и глубоко вздохнула, стараясь сдержать подступившие к глазам слезы. Все уезжали. Большинство ее друзей разъехалось еще три года назад, чтобы получить образование в том или ином престижном учебном заведении. Впоследствии кое-кто вернулся, чтобы сэкономить деньги, помочь удержать на плаву семейный бизнес или просто перезарядить батарейки и определиться с планами на будущее, но сейчас «возвращенцы» снова начали разъезжаться. В их числе была и Белла. Она собиралась в Бристоль, чтобы работать там помощником зоотехника в городском зоопарке. Ей обещали пять тысяч в год, бесплатное жилье и субсидии на питание. Ехать надо было уже в будущем месяце. Если бы не Арлетта, Бетти, наверное, отправилась бы с ней, но увы: учитывая нынешнее положение дел, она не могла позволить себе провести вне дома даже одну ночь, не говоря уже о том, чтобы покинуть остров. И теперь, когда уезжала ее лучшая подруга, она чувствовала себя последней сливой на дереве – перезревшей, с начавшей лопаться кожицей.

– Я буду приезжать, – пообещала Белла. – Каждый раз, когда у меня будет отпуск. А когда… – Она не договорила, но обе понимали, что означает это «когда». Когда она умрет…

Арлетта была самой старой жительницей на острове, в этом году ей исполнилось девяносто пять. Насколько было известно Бетти, рекорд долгожительства на Гернси составлял сто одиннадцать лет, и эта фантастическая цифра наполняла ее душу самым настоящим ужасом. Ей вовсе не хотелось жертвовать своей молодостью ради женщины, которая нередко принимала ее за юношу.

– Как она, кстати? – деликатно осведомилась Белла. – Ну, вообще?..

– Довольно неплохо. – Бетти постаралась улыбнуться, но не преуспела. – Все довольно неплохо, – повторила она упавшим голосом. – Я… я справляюсь. Другого выхода все равно нет.

– Не переживай, твое время обязательно придет, – сказала Белла, дружески пожимая ее колено. – Когда-нибудь ты уедешь на Большую Землю и задашь там всем шороху. Я серьезно… Покорить Лондон для такой, как ты, – раз плюнуть!

Солнце поднялось над горизонтом, и небо на востоке окрасилось розовым. Ночной холод отступал, сдаваясь натиску жаркого июльского утра.

– Знаешь, – снова сказала Белла, – я думаю, никто тебя не осудит, если ты уедешь сейчас. Ведь это будет, в общем-то, только естественно.

Бетти покачала головой.

– Я не могу это объяснить… – сказала она. – А если бы и могла, никто меня все равно бы не понял. Я имею в виду – не понял по-настоящему. Понимаешь, я должна остаться с ней до самого конца. Бросить ее я не могу.

Порой Бетти бывало очень трудно не испытывать острого разочарования по поводу того, что Арлетта живет и живет и, похоже, вовсе не собирается умирать. Она ну никак не могла взять в толк, почему ее бабушка все еще жива, хотя тот же Фредди Меркьюри откинул коньки в сорок пять. На ее взгляд, в том, что Арлетта продолжает коптить небо, не было никакого особенного смысла. Напротив, Бетти видела в этом немало проблем, не последняя из которых заключалась в том, что ей приходилось оплачивать услуги сиделки и текущий ремонт дома из своих собственных скромных сбережений, которые таяли с угрожающей быстротой. Она уже продала бо́льшую часть своих украшений. Давно отправились в комиссионный магазин и несколько предметов старинной мебели, антикварный мотоцикл мистера Лафолли и веджвудский чайный сервиз 1825 года. Иными словами, продолжая заботиться об Арлетте, Бетти не получала от этого никакой финансовой выгоды. Дом, как ей было достоверно известно, был завещан отчиму – Арлетта сама сказала ей об этом. «Мне кажется, Джолион должен получить хоть какую-то компенсацию за сомнительное удовольствие быть моим сыном», – пояснила она с печальным вздохом. Нет, после смерти Арлетты должны были остаться кое-какие украшения и старинные безделушки, но Бетти об этом почти не думала. В конце концов, она оставалась в доме не ради денег. Бетти просто не могла никуда уехать, покуда Арлетта в ней нуждалась, а нуждаться в ней она будет до тех пор, пока не настанет конец.

Белла снова сжала ее колено.

– Святая мать Тереза, – сказала она и, душераздирающе зевнув, выдохнула через рот. – Пойду-ка я посплю еще немного. Разбуди меня в одиннадцать, если я до этого сама не встану. Мы сегодня обедаем у тети Джилл, а я обещала маме, что не стану опаздывать.

С этими словами она поднялась со ступенек и вернулась в дом – худая, бледная фигура, двигавшаяся неуверенной поступью человека, страдающего типичным утренним недомоганием. Бетти услышала, как в кухне подруга поставила пустую кружку на кухонный стол, потом наступила тишина. Откинувшись назад, она прислонилась спиной к столбику перил и стала смотреть, как солнце, словно оранжевый воздушный шар, поднимается все выше. Когда оно поднялось настолько высоко, что небо из малиново-розового сделалось голубым, Бетти тоже отправилась досыпать.

Но прежде чем уйти в спальню, она ненадолго заглянула к Арлетте. Старая женщина лежала в той же позе, в какой Бетти оставила ее больше часа назад: руки вытянуты по швам, черты лица спокойны и неподвижны. Только натужное дыхание свидетельствовало о том, что она еще жива, а не умерла и не уложена здесь для последнего прощания.

Бетти уже собиралась уйти, когда за ее спиной зашуршали простыни. Обернувшись, она увидела, что Арлетта глядит на нее и улыбается.

– Это ты, Бетти? – спросила она негромко.

– Да, это я.

Не переставая улыбаться, Арлетта смежила глаза.

– Я очень люблю тебя, Бетти, – прошептала она едва слышно. – Очень-очень… – И Арлетта снова погрузилась в сон.

От этих слов у Бетти сладко заныло сердце. Непроизвольно прижав ладонь к груди, она прошептала в ответ:

– Я тоже тебя люблю, Арлетта…

6

1995

Это завещание, содержащее мою последнюю волю, написано мною, Арлеттой Франсуаз Лафолли, проживающей на острове Гернси (Великобритания), Сент-Питерс-Порт, Лориерс-маунт, усадьба «Лавры», 22 сентября 1988 г.

Пребывая в здравом уме и твердой памяти, я назначаю своими душеприказчиками и исполнителями моей последней воли Джолиона Адама Лафолли, проживающего на острове Гернси (Великобритания), Сент-Питерс-Порт, Лориерс-маунт, усадьба «Лавры», и Элисон Кэтрин Дин, также проживающую на острове Гернси (Великобритания), Сент-Питерс-Порт, Лориерс-маунт, усадьба «Лавры». В случае, если один или оба упомянутых выше лица окажутся не в состоянии или не пожелают выступать от моего имени, соответствующие полномочия по распоряжению моим имуществом должны быть переданы Элизабет Джейн Дин, проживающей на острове Гернси (Великобритания), Сент-Питерс-Порт, Лориерс-маунт, усадьба «Лавры».

1. Свой дом (усадьба «Лавры») со всей обстановкой я завещаю моему сыну Джолиону Адаму Лафолли.

2. Свой автомобиль «Эм-джи миджет» я также завещаю моему сыну Джолиону Адаму Лафолли.

3. Всю одежду, включая мою норковую шубу, которая в момент написания сего завещания находится на верхней полке среднего гардероба в моей спальне, а также все ювелирные украшения, личные вещи, фотографии, книги, домашние принадлежности и утварь я завещаю приемной дочери моего сына Элизабет Джейн Дин, проживающей на острове Гернси (Великобритания), Сент-Питерс-Порт, Лориерс-маунт, усадьба «Лавры». Указанной Элизабет Джейн Дин я завещаю также одну тысячу фунтов, каковая сумма должна быть выплачена ей наличными немедленно по моей кончине. Кроме того, каждый год в день ее рождения Элизабет Джейн Дин должно выплачиваться по сто фунтов на устройство праздничных вечеринок, шампанское и модную одежду.

4. Все остальное мое имущество, включая открытые на мое имя текущие, сберегательные и пенсионные счета, а также облигации и другие ценные бумаги я завещаю Кларе Татьяне Каперс (Кларе Татьяне Джонс), проживавшей до определенного времени по адресу Лондон, Сохо, Сент-Эннз-корт, 12. Если к моменту вступления завещания в законную силу мисс Каперс (Джонс) скончается, указанные средства должны быть переданы ее детям. Если ее дети также умрут, указанные средства должны быть переданы ее внукам. В случае, если мисс Каперс (Джонс) скончается, не имея прямых наследников, все указанные средства должны быть переданы Элизабет Джейн Дин. Кроме того, если в течение одного календарного года со дня моей кончины моим душеприказчикам не удастся установить местонахождение мисс Каперс, указанные денежные средства и ценные бумаги также должны быть переданы Элизабет Джейн Дин.

Я завещаю похоронить мое тело на участке, зарезервированном для меня на кладбище церкви Святой Агнессы рядом с моим покойным мужем. К моменту написания этого завещания мой сын, Джолион Адам Лафолли, уже осведомлен о всех необходимых деталях похоронного ритуала и поминок. Я лично передала ему соответствующие письменные инструкции и перечислила необходимую для покрытия всех издержек сумму. К упомянутым инструкциям я хотела бы добавить только одно: пусть на моих похоронах играет джаз и будут танцы.

Подписано мною собственноручно.

Арлетта Лафолли.

Закончив чтение завещания, адвокат посмотрел сначала на Джолиона, потом на Элисон и, наконец, на Бетти.

– Клара Каперс?.. – проговорил Джолион, растерянно качая головой, отчего дряблая кожа у него на шее закачалась из стороны в сторону. – Хотел бы я знать, кто она такая… – Он посмотрел на Элисон, но та только пожала плечами. Джолион перевел взгляд на Бетти. Бетти состроила недоуменную гримасу, и он снова повернулся к адвокату.

– Значит, вы не знаете эту женщину? – спросил адвокат.

– Впервые слышу, – раздраженно отозвался Джолион и протянул руку. Адвокат передал ему экземпляр завещания, и Джолион перечитал его по меньшей мере трижды.

– Сент-Эннз-корт?.. – пробормотал он.

– Это в Сохо, – подсказала Бетти.

– В Сохо?.. Что за… – Джолион провел рукой по своим редеющим волосам и озадаченно моргнул. – Что за бред?!

– О какой, собственно, сумме идет речь? – вмешалась Элисон.

Он пожал плечами.

– Точно не скажу. В любом случае, по нынешним временам сумма не слишком большая: тысяч десять-пятнадцать. Ничего особенного, конечно… С другой стороны, лишних денег не бывает. Дело, впрочем, не в деньгах. Хотелось бы мне знать, кто такая эта Клара? Лично я никогда о ней не слышал. Это вы помогали маме составить завещание? – обратился Джолион к адвокату. – Она не сказала, что это за женщина?

Адвокат опустил взгляд и сделал отрицательное движение головой.

– Нет, – сказал он. – Ваша мать только назвала ее по имени, вот и все. О том, кем ей приходится мисс Клара Каперс, она ничего не сказала, а я не стал спрашивать.

– Но ведь мама никогда не бывала в Лондоне! Как она может знать кого-то, кто там живет или жил несколько лет назад?

Элисон и Бетти покачали головами.

– То есть теперь мы обязаны разыскивать эту Клару Каперс? – снова спросил Джолион. – Что говорит по этому поводу закон? Что, если мы просто подождем, пока пройдет год, чтобы деньги попали к Бетти?

– По закону вы должны ее разыскать или, по крайней мере, попытаться, – объяснил адвокат. – В завещании прямо указано, что это одна из обязанностей душеприказчиков миссис Лафолли. Если выяснится, что вы не предприняли никаких действий, чтобы установить местонахождение Клары Каперс, она будет иметь полное право подать против вас судебный иск.

– Хорошо, допустим, так гласит закон, – недовольно заявил Джолион. – Но как мы будем ее искать, если мы не знаем, кто она такая?

– Можно попробовать послать письмо по адресу, который бабушка указала в завещании, – вставила Бетти.

Адвокат посмотрел на нее с сомнением.

– В разговоре со мной миссис Лафолли упомянула, что когда-то давно писала по этому адресу, но ей ответили, что в доме никто не живет. В свое время он был переоборудован под офисное здание маркетингового агентства. Или рекламного… Как мне помнится, миссис Лафолли говорила, что последние жильцы переселились оттуда еще в тридцатых годах, так что писать по указанному в завещании адресу, скорее всего, бесполезно. Возможно, следы тех, кто там когда-то жил, сохранились в муниципальных архивах, но даже это маловероятно. Слишком много времени прошло с тех пор…

– По крайней мере, с этого можно начать, – не сдавалась Бетти. – С поиска в архивах, я имею в виду… Быть может, записи все-таки сохранились. Даже если мы не найдем саму Клару, мы узнаем, кто жил в этом доме в одно время с ней и где эти люди теперь. Если нам посчастливится, и они еще живы, они смогут пролить свет на то, кто такая мисс Каперс и где нам искать ее или ее родственников, – взволнованно заключила она.

В контору адвоката Бетти шла с тяжелым сердцем, но сейчас она чувствовала, как сердце ее забилось в предвкушении чего-то очень интересного и захватывающего. Таинственная наследница в Сохо!.. Воображение Бетти заработало на полную мощность, рисуя один за другим самые фантастические сценарии. Она живо представила, как шагает, словно частный сыщик, по улицам Лондона в черном Арлеттином макинтоше от Живанши и кожаных туфлях на низком каблуке, как работает с микрофильмами в библиотеке, как звонит по телефону незнакомым людям и задает вопросы, каждый из которых приближает ее к цели. Бетти хорошо знала Арлетту и прекрасно понимала, чего хотела бабушка. А хотела она, чтобы Бетти нашла таинственную наследницу. Это было ясно как дважды два.

– Я… я готова сама этим заняться, – сказала она, слегка задыхаясь от волнения.

Все остальные повернулись к ней.

– Мне это совсем не трудно, – торопливо добавила Бетти. – Я буду даже рада туда поехать.

– Куда поехать? – спросила Элисон.

– В Лондон, – ответила Бетти. – Я поеду в Лондон и найду Клару.

– Тебе вовсе незачем ехать в Лондон, – поспешно сказала мать. – Ведь можно просто дать объявление в газетах, не так ли?..

– Пожалуй, да, – согласился адвокат. – Соответствующего объявления в средствах массовой информации будет достаточно, чтобы возложенные на вас обязательства душеприказчиков миссис Лафолли были полностью выполнены.

– Вот видишь? – сказала Элисон. – Вовсе не нужно никуда ехать.

Бетти уставилась на нее. Неужели она не понимает?

– Возможно, – сказала она. – Но я хочу поехать!

– Но зачем?.. Зачем тебе нужно искать эту женщину? Ведь если ты ее найдешь, денег ты не получишь.

– Мне не нужны деньги. – Эти слова сорвались с языка Бетти быстрее, чем она успела их как следует обдумать, и Джолион, Элисон и адвокат удивленно уставились на нее. – Мне не нужны деньги, – повторила она твердо. – Честное слово!

– Но ведь это десять тысяч, Лиззи! – возразила мать. – А может быть, и больше. Они бы тебе очень пригодились. Ты могла бы, к примеру, положить их в банк под хорошие проценты, чтобы накопить на квартиру, или потратить на что-нибудь другое. Например, на кругосветное путешествие или на свадьбу.

– На свадьбу? – насмешливо уточнила Бетти.

– Ну, не обязательно на свадьбу, – пожала плечами Элисон. – Но на что-нибудь такое, что принесет тебе пользу. На что-нибудь необходимое и важное.

– Арлетта уже дала мне все необходимое, – возразила Бетти. – Самоуважение. Уверенность в себе. Ее деньги мне не нужны. – Она шумно выдохнула, осознав, насколько напыщенным получилось ее заявление. Смущение Бетти еще усиливал тот факт, что ее слова были правдой лишь наполовину. Получить десять тысяч фунтов было бы, конечно, очень неплохо, но куда соблазнительнее выглядела перспектива покинуть Гернси с тысячей фунтов в кармане и горячим желанием отыскать в Лондоне таинственную Клару Каперс. И это был не просто предлог, воспользовавшись которым Бетти могла бы уехать с острова. Ей уже исполнилось двадцать два, и все амбиции и честолюбивые желания, которые она когда-то лелеяла в своем сердце (а Бетти, к слову сказать, вовсе не была уверена, что подобные желания у нее вообще когда-либо имелись), давно угасли, растворились, уступив место ответственности, которую в последние несколько лет она испытывала по отношению к Арлетте.

Особенно тяжелым был последний год. К этому времени Арлетта превратилась в наводящий ужас мешок с костями. Она больше не говорила Бетти, как она ее любит, не смешила внезапными и непредсказуемыми высказываниями на разные темы. Белла уехала в Бристоль, сиделка уволилась, лето выдалось отвратительное, и Бетти осталась один на один с необходимостью вскакивать среди ночи и нестись к бабушке в спальню, с непрекращающимся дождем за окнами и с ощущением полной безысходности и тоски. Порой Бетти действительно казалось, что Арлетта никогда не умрет и что ей придется провести наедине с этим живым трупом еще лет десять или даже больше. Но двенадцать дней назад, проснувшись утром и поглядев на будильник, который показывал четверть десятого (по ее меркам, это было очень поздно), она мгновенно поняла, что Арлетты больше нет.

Через минуту она уже была в бабушкиной комнате. Коснувшись холодной, сухой, как бумага, кожи ее сложенных на груди рук, Бетти неожиданно заплакала. Она не знала, были ли это слезы печали или облегчения, но в любом случае они были искренними.

Прошло почти полчаса, прежде чем Бетти сняла телефонную трубку, чтобы позвонить матери. Это время она потратила на то, чтобы привести Арлетту в порядок. Она тщательно расчесала ее поредевшие волосы, сняла памперс, который в эту ночь остался совершенно сухим, расправила ворот ночной рубашки, а подол натянула на ноги, насколько хватало его длины. Затем она вытерла блестящую слюну, засохшую в уголках рта Арлетты, нанесла на губы немного розовой помады, а бледные щеки слегка подкрасила светло-коралловой пудрой. Когда со всем этим было покончено, Бетти уселась в кресло, скрестив ноги и обняв колени руками, и некоторое время смотрела на мертвую Арлетту, пытаясь запомнить, вобрать в себя все, что отличало ее при жизни: резкий характер, остроту ума, врожденную утонченность и не слишком удобное для окружающих стремление жить по-своему. Казалось, будто эти свойства ее души все еще витают в воздухе спальни, и Бетти несколько раз глубоко вдохнула, словно спеша наполнить ими свое сердце, пока они не рассеялись без следа. Неотрывно глядя на неподвижное тело на кровати, она размышляла о том, почему она когда-то полюбила эту женщину, и вспоминала обо всем, что́ дало ей тесное общение с Арлеттой. О том, от чего ей пришлось отказаться в последние годы, пока Арлетта была прикована к постели, Бетти старалась не думать. Да это, по большому счету, и не имело значения. Оглядываясь на последние несколько самых трудных лет, она вдруг поймала себя на том, что вспоминает о них с улыбкой. Больше того, теперь Бетти точно знала, что вела себя совершенно правильно и что мотивы ее были самыми бескорыстными, а еще она знала, что теперь – именно теперь! – настало время сбросить связывавшие ее путы, чтобы наконец-то начать новую, взрослую жизнь.

Раньше она была к этому просто не готова. Раньше она бы просто не справилась, но теперь Бетти не сомневалась в своих силах. И вперед ее вели не грезы, не амбиции, точнее – не одни только амбиции. У нее появилась задача, появилась цель, появилась raison d’être[7]. Десять тысяч фунтов, размышляла Бетти, это, конечно, не пустяк, но дело не в деньгах. Главное, что теперь, когда Арлетта умерла, она, по крайней мере, будет знать: в том, чтобы просыпаться по утрам, есть какой-то смысл.

Достав шубу из холщового чехла, Бетти развернула ее и, держа на вытянутых руках, слегка встряхнула. Шуба была роскошная. Похоже, на ее изготовление пошло куда больше норочьих шкурок, чем было необходимо, однако, несмотря на это, шуба была удивительно легкой. Бетти надела ее на себя и залюбовалась красивыми складками широкого подола, который доставал ей до середины голеней. Потом она повернулась к Арлеттиному ростовому зеркалу и невольно рассмеялась. В зеркале отразилась хрупкая девочка-подросток, завернутая в каскады блестящего шоколадно-коричневого меха. Отыскав в одном из шкафов туфли Арлетты, Бетти скинула свои полотняные тенниски и всунула ноги в узкие лодочки из натуральной кожи с крохотными золотыми пряжками. Ну вот, так-то лучше, подумала она. В туфлях Бетти стала дюйма на три выше ростом, и огромная шуба выглядела на ней несколько более убедительно.

На туалетном столике лежали изящные серьги Арлетты – золотые, с ювелирным хрусталем. Бетти нацепила их рядом со своими простенькими серебряными обручами и, слегка взбив кончиками пальцев волосы, попыталась уложить их в подобие модной прически. Увы, несмотря на все усилия, она по-прежнему выглядела ребенком, для смеха напялившим мамину шубу и туфли. Это было чертовски несправедливо, и Бетти некоторое время разрывалась между желанием скинуть с себя противную «взрослую» шубу и… расхохотаться. Потом она подумала, что, как бы там ни было, теперь это меховое чудо принадлежит ей. Эта вещь досталась ей по наследству. Шуба Арлетты стала теперь шубой Бетти.

Шуба, однако, оказалась не единственной вещью, которую Арлетта оставила ей на верхней полке среднего гардероба. Там же лежала и небольшая книга, бережно завернутая в бумагу. Развернув ее, Бетти увидела, что это «Поллианна»[8] – очень старое издание, на обложке которого была изображена светловолосая девочка лет одиннадцати в капоре и желтом клетчатом платье, которая шла по солнечному лугу с корзиной белых цветов в руках. Раскрыв книгу на титульном листе, Бетти увидела надпись:

Маленькой мисс Каперс.

Надеюсь, ты вырастешь веселой и счастливой девочкой.

Твоя навсегда,

Арлетта Лафолли.

Каперс?.. Бетти во все глаза уставилась на страницу.

Клара Каперс.

Женщина из завещания?

На мгновение у Бетти занялось дыхание. У нее в руках было первое свидетельство того, что упомянутая в завещании Клара Каперс-Джонс действительно существовала и что Арлетта помнила о ней всегда, а не только когда составляла завещание. Еще несколько минут Бетти разглядывала надпись, словно пытаясь прочесть между строк что-то такое, что могло бы стать ключом к дальнейшим поискам – что-то, что могло пролить свет на отношения, существовавшие между Арлеттой и таинственной Кларой, но так ничего и не высмотрела.

Наконец Бетти отложила книгу и поплотнее запахнула воротник шубы, зарывшись лицом в прохладный, гладкий мех. От шубы едва заметно пахло деревом старого гардероба, пудрой и немного – старыми духами. Этот запах неотступно следовал за Бетти с тех самых пор, когда она переехала в бабушкин дом, но особенно отчетливо она ощущала его, когда долгими вечерами сидела за туалетным столиком Арлетты, примеряя ее ожерелья, кутаясь в ее шали и кроличьи палантины или водя пробками от духов по своим худеньким запястьям. Так пахла прошлая жизнь Бетти, которую она одновременно обожала и ненавидела, – жизнь, в которой не было ничего, кроме долга и несбывшихся желаний.

В последний раз полюбовавшись на себя в зеркале, Бетти решительно выпрямилась и сказала громко, обращаясь к пустой комнате:

– Не волнуйся, Арлетта, я найду ее, найду ради тебя. Где бы она ни была, я отыщу ее и отдам ей твой последний подарок. Я обещаю…

7

Бетти еще раз сверила адрес на конверте с номером на двери. Позади нее на стене паба висела табличка с названием улицы: Бервик-стрит. Над кнопкой звонка на двери перед ней была приклеена бумажка, на которой толстым черным фломастером было написано: «Квартира Д». Она определенно не ошиблась, это было то самое место. Так почему же ей никто не открывает?..

Бетти снова надавила кнопку звонка и стала ждать. Ответа по-прежнему не было, и она огляделась. Рыночная площадь перед домом понемногу пустела. Повсюду валялись старые газеты, капустные листья, рваные обертки и подгнившие фрукты. Перед закрытием цены снижались, и продавцы буквально набрасывались на каждого запоздавшего покупателя, наперебой крича что-то насчет «пятидесяти пенни за фунт, если возьмешь все». Небо было густо-синим, как чернила, а в неподвижном воздухе сильно пахло прокисшим пивом, погребом и мочой.

Бетти стояла перед дверью дома уже больше четверти часа. Ее рюкзак, прислоненный к стене, выглядел таким же поникшим и усталым, как и она сама: прошедший день был очень, очень длинным, и Бетти основательно вымоталась, однако гораздо сильнее усталости от долгого путешествия она ощущала груз лет, которые потребовались ей, чтобы попасть наконец на эту площадь.

Увы, молодая женщина по имени Марни Али, с которой Бетти только накануне вечером разговаривала по телефону и которая клятвенно обещала встретить ее здесь ровно в шесть с ключом от квартиры, куда-то исчезла.

Роскошная квартира-студия в центре Сохо неподалеку от знаменитого рынка на Бервик-стрит!

400 фунтов в месяц плюс оплата коммунальных счетов!

Объявление было без фотографий. Слова «Неподалеку от…» должны были означать «близко» или «в нескольких десятках метров», на деле же оказалось, что квартира находилась на самом краю шумной и достаточно вонючей рыночной площади. Черт!.. Бетти поплотнее закуталась в шубу, стараясь унять дрожь.

Она согласилась снять первую же квартиру, которую ей предложили в лондонском агентстве. Бетти обратилась туда на следующий день после похорон Арлетты. Договор ей прислали факсом на адрес офиса матери.

– Четыреста фунтов в месяц! – воскликнула Элисон. – Это довольно много, тем более за какую-то студию!

– Да, – нехотя согласилась Бетти. – Но ведь она находится не где-нибудь, а в Сохо. Понимаешь, в Сохо?!

– Понимаю, – кивнула мать. – Но мне кажется, даже в Сохо можно найти что-нибудь подешевле.

– Нет, – отрезала Бетти, выхватывая у матери факс. – Меня это устраивает. Это именно то, что надо. Здесь написано, что квартира была недавно отремонтирована и что в нее можно вселиться уже в среду. Я не хочу больше ждать, мама, я и так уже потратила много лет впустую. Мне нужна эта квартира.

– Ну хорошо, – вздохнула Элисон. – В конце концов, ты уже взрослая и можешь сама решать… И все равно это слишком дорого! Подумать только, четыреста фунтов в месяц, плюс счета!.. Когда я жила в Лондоне, я снимала крошечную комнатку на конечной станции линии Пиккадилли. Это было очень дешево, да и доехать оттуда до Сохо можно было за двадцать две минуты.

– Ты не понимаешь, мама! Если я буду жить где-то на окраине, мне придется каждый вечер садиться в метро и покидать Сохо. А я не хочу покидать Сохо даже на несколько часов! Я хочу там жить!

Элисон вздохнула еще раз.

– Ну допустим, – сказала она. – Но имей в виду – Арлеттиных денег тебе хватит максимум на два с половиной месяца. Что ты будешь делать, когда они закончатся?

– Найду работу, – уверенно ответила Бетти. – Я буду сама зарабатывать; эти деньги нужны мне только на первое время.

– Работу? В Лондоне? С дипломом художественного училища? Без опыта работы? О господи!.. – Элисон зажала уши руками, словно не желая слышать глупости, которые с умным видом изрекает ее дочь.

– Я уверена, со мной все будет в порядке. – Бетти скрестила руки на груди.

– А я уверена, что на какое бы место ты ни устраивалась, на него найдется не меньше десятка претендентов, у которых опыта будет побольше, чем у тебя.

– Знаю! – отрезала Бетти. – Но ведь эти люди будут не такими, как я, правда же?..

Следующие несколько секунд она молча смотрела на мать, потрясенная своими собственными словами. Бетти никогда не испытывала неуверенности в себе – особенно с тех пор, как переехала на Гернси, где к ней всегда относились по-особому: сначала Белла, а потом и Арлетта. За годы, проведенные на крошечном клочке земли посреди Ла-Манша, Бетти привыкла чувствовать себя не такой, как все. Она жила в особняке на высоком утесе, она была хороша собой, она одевалась, как никто на острове, и к тому же на протяжении многих лет ухаживая за старой женщиной, которая по-настоящему не была ей даже родственницей, часто чувствовала себя почти святой. На Гернси все знали, кто такая Бетти Дин. Как тут было не возгордиться?

Именно поэтому Бетти ни секунды не сомневалась, что она и Сохо идеально подходят друг другу. Они были, так сказать, родственными душами, созданными для нерушимого, крепкого союза. О том, как примет ее Сохо, Бетти даже не задумывалась. Какие могут быть проблемы, если они предназначены друг для друга? Конечно, она сумеет очень быстро вписаться в жизнь легендарного квартала, который, вне всякого сомнения, встретит ее с распростертыми объятиями. Она рождена для того, чтобы жить в Сохо – и нигде больше.

Вот только эта девица – Марни – этого, похоже, совершенно не заметила. Ведь если бы она это поняла, почувствовала, она была бы сейчас здесь, чтобы дружески приветствовать Бетти и отворить перед нею дверь в новую жизнь. Так должно было быть. В реальности же Марни не явилась, и Бетти пришлось почти полчаса торчать перед запертой дверью, одной, в сгущающейся темноте. С каждой минутой ей все больше становилось не по себе, и в конце концов, – несколько раз глубоко вздохнув, чтобы сдержать подступающие слезы, – Бетти огляделась по сторонам в поисках телефона-автомата. Почти сразу она увидела слева от себя телефонную будку, но та находилась слишком далеко от подъезда дома. А что, если эта Марни появится как раз тогда, когда Бетти будет накручивать телефонный диск? Она же может снова уйти – и что тогда ей делать? Ночевать на ступеньках? Искать гостиницу? Возвращаться на Гернси?

Бетти еще раз огляделась в надежде, что ее осенит какая-нибудь гениальная идея, и вдруг заметила сравнительно молодого – лет под тридцать – мужчину, который, стоя за переносным прилавком в нескольких шагах от нее, складывал в картонные ящики старые виниловые пластинки.

– Прошу прощения… – неуверенно начала она, подходя к нему.

– В чем дело? – отозвался мужчина с легким раздражением в голосе.

– Не могли бы вы мне помочь… Мне нужно позвонить, но я боюсь пропустить человека, с которым у меня назначена встреча. – Она показала на дверь дома. – Вы ведь побудете здесь еще какое-то время?..

– Что-что?.. – Мужчина посмотрел на нее так, словно она заговорила с ним по-китайски.

Бетти тяжело вздохнула. Похоже, вежливость и внятные формулировки не возымели на этого парня никакого действия.

– Мне нужно позвонить, – сказала она коротко. – Если, пока меня не будет, в этот дом придет женщина, скажите ей, что я – вон там… Будьте так добры, – закончила Бетти, немного подумав, и, не дожидаясь ответа, забросила на плечи свой рюкзачок и зашагала к телефонной будке.

В будке было грязно, сыро и воняло мочой, а стены были сплошь покрыты граффити, по большей части – непристойными. Набирая номер Марни, Бетти разглядывала визитки, прилепленные рядом с аппаратом кусочками жвачки. Азиатские шалуньи. Африканские королевы. Зрелые красотки. Гадкие школьницы. Кнуты, наручники, каблуки, чулки, латекс и так далее… Платные сексуальные услуги были представлены здесь во всем разнообразии.

– Алло, здравствуйте, – сказала Бетти, когда трубку на другом конце взял какой-то мужчина с отчетливым пакистанским акцентом. – Будьте добры, позовите Марни.

– Ее нет дома. А кто спрашивает?

– Меня зовут Бетти Дин. Я должна была встретиться с ней у дома на… – Она не договорила. За стеклом будки появилось улыбающееся женское лицо – очень смуглое, с крупными чертами, полными губами и чуть раскосыми глазами с насурьмленными веками. Блестящие черные волосы выбивались из-под кремовой шерстяной шапочки женщины, в проколотой ноздре поблескивал серебряный «гвоздик», а в ушах болтались большие серьги-обручи. Под мышкой она держала черную папку.

Губы женщины дрогнули и изогнулись в виноватой улыбке.

– О, прошу прощения. Кажется, все в порядке, – сказала Бетти в трубку и дала отбой.

– Господи, извините меня, ладно? – сказала Марни. – Я уже собиралась к вам, когда мне позвонили по неотложному делу, и мне пришлось срочно уехать. Один из наших жильцов обнаружил в квартире крысу! – Последнее слово она произнесла, заговорщически понизив голос. – Наверное, я не должна была бы вам это говорить, ну да ладно… Впрочем, вы можете не беспокоиться – ваша квартира на втором этаже, а та была в полуподвале. И не здесь, а в Паддингтоне. Ненавижу квартиры в цокольных этажах! Никогда, никогда не живите в полуподвале, в особенности – в Лондоне. В таких квартирах обычно очень сыро и мало света.

– И крысы, – с улыбкой подсказала Бетти.

– Да, и крысы… – согласилась Марни и хихикнула. – Ладно, давайте к нашим делам…

– А кто вам сказал, что я здесь? – перебила Бетти. – Тот мужчина на площади?

– Угу. – Марни улыбнулась. – Он сказал, что меня ждет какая-то очень сердитая девица в огромной шубе, и показал на эту телефонную будку.

– Вот как? – проговорила Бетти, снова закидывая рюкзак на плечо. – По-моему, это он сердитый, а не я. Или если не сердитый, то, по крайней мере, мрачный и неразговорчивый. Очень нелюбезный субъект.

Шагая вслед за Марни к дверям дома, Бетти нарочно смотрела в сторону, чтобы не встречаться взглядом с «нелюбезным субъектом». Это, однако, не помогло.

– Значит, она вас все-таки нашла? – спросил он небрежно.

Бетти нехотя повернулась к нему и кивнула, чувствуя, как пылают щеки и шея.

– Да, спасибо, – ответила она, стараясь, чтобы ее голос прозвучал достаточно сухо.

– Идемте, – сказала Марни, отпирая дверь и придерживая ее для Бетти. – Уже поздно, а вам еще надо устроиться на новом месте.

Бетти кивнула и вслед за ней вошла в вестибюль первого этажа. Миновав висевший на стене платный телефон-автомат с раскуроченным нутром, из которого, словно кишки, торчали разноцветные провода, она стала подниматься по узкой лестнице, стараясь держаться, насколько возможно, подальше от выкрашенных белой краской стен, на которых отчетливо виднелись пятна и потеки плесени.

– Ну вот! – воскликнула Марни, когда они поднялись на верхнюю площадку. – Вот ваша квартира.

С этими словами она отперла замок и распахнула дверь.

По совести говоря, у Бетти имелось довольно смутное представление о том, что́ она ожидает здесь увидеть. Ее мысли не простирались дальше слов рекламного объявления «недавно отремонтированная квартира в Сохо». Ей и в голову не приходило, что «недавно отремонтированная» может означать «выкрашенная дешевой белой краской поверх бугристой штукатурки», что обещанное «пробковое покрытие» местами отстает от пола, что «старые венецианские жалюзи» с пятнами ржавчины просто протерты мокрой тряпкой, что «замененная система освещения» представляет собой просто новые лампочки, ввинченные взамен перегоревших в голые пыльные патроны, и что «покрывала с индейским рисунком» будут вместо химчистки просто прокручены в стиральной машине и – изрядно севшие – снова уложены на место. И уж конечно, все фантазии о «квартире в Сохо» не подготовили Бетти к тому, что гостиная в ней будет представлять собой низкий и узкий пенал с прилепленным к одной стене кухонным рабочим столом и крошечным окном в другой и что на диване нельзя будет даже толком вытянуться, не упершись ногами в гладильную доску. Нет, подумала она сейчас, никакая это не квартира. Это просто кое-как обставленный мебелью кусок коридора.

Марни, однако, продолжала широко улыбаться, всем своим видом показывая, как она рада за клиентку. С такой улыбкой, как казалось Бетти, можно было бы демонстрировать президентский люкс в «Савое» или «Ритце».

– А вот здесь вы сможете готовить! – с торжествующим видом объявила Марни, указывая на три привинченные к стене полки, на которых кое-как поместились древняя микроволновка и двухконфорочная газовая плитка. – Холодильник здесь, – добавила она, отворяя дверцу крошечного, рыжего от ржавчины агрегата, в который могло поместиться разве что два пакета молока и коробка яиц. – Тут можно хранить одежду. Очень удобно, очень много места, – продолжала Марни, широко распахивая дверцы стенного шкафа (одна из них при этом едва не отвалилась). – Должна, впрочем, сказать, – проговорила она, состроив задумчивую гримасу, – что наши клиенты, которые снимают квартиры в этом районе, как правило, почти не готовят. Зачем возиться, если позавтракать и поужинать можно в любом из здешних ресторанчиков?

К этому времени у Бетти появилось отчетливое ощущение, что Марни очень плохо представляет, с кем она имеет дело, да и квартиру она, похоже, видела только на фотографиях. Будь Марни хоть чуточку повнимательнее, она бы сразу поняла, что Бетти только сегодня приехала в Лондон из самой что ни на есть глубинки, что в потертом рюкзачке уместились все ее вещи и что, даже если она согласилась платить за этот гроб такие большие деньги, это вовсе не означает, что она может позволить себе каждый день завтракать и ужинать в ресторане.

– А сами вы где живете? – спросила Бетти.

– В Пиннере, – ответила Марни таким тоном, словно этот «Пиннер», где бы он ни находился, был самым что ни на есть престижным городским районом. – Это в Миддлсексе, – добавила она. – В пригороде. Туда можно добраться по фиолетовой ветке. Я живу там с родителями.

Бетти удовлетворенно кивнула. Похоже, Марни знала о шикарной жизни в Сохо не больше, чем она сама.

Потом Марни показала ей закуток, который гордо именовался «спальней», и небольшие антресоли в гостиной, куда можно было забраться по приставной деревянной лестнице. В отгороженном занавеской пространстве под антресолями стоял дешевенький комод и напольная вешалка на колесиках. Самым лучшим помещением во всей квартире оказалась, как ни странно, ванная комната, на которую, похоже, была потрачена бо́льшая часть выделенных на ремонт денег. Новенькая, современная сантехника так и сверкала, пол и стены были аккуратно выложены плиткой, ванна поражала белизной.

– Ну вот и готово, – сказала Марни полчаса спустя, когда они заполнили и подписали все необходимые документы и выпили чаю, и Бетти вручила ей чек с оплатой за два месяца. – Не буду мешать. Устраивайтесь поудобнее, а если что понадобится – сразу звоните. У моего босса есть мобильный телефон, так что он на связи всю неделю, двадцать четыре часа в сутки. Вот его номер… Ну, все. Да, с новосельем вас!..

И она ушла. Бетти смотрела в окно, как она шагает через площадь легкой, пружинистой походкой счастливой и беззаботной молодой женщины, которая еще ни разу не спросила себя, в чем заключается смысл ее жизни. Наконец ее кремовая шапочка затерялась в толпе внизу, и Бетти уже собиралась отойти от окна, когда ее взгляд упал на торговца пластинками, который складывал лоток и убирал последние коробки с дисками в небольшой белый фургон. Одновременно он о чем-то разговаривал с другим продавцом: Бетти видела, как он улыбается, и даже слышала его смех. Теперь, с безопасного расстояния, она могла рассмотреть его получше. У него были длинные светло-русые волосы, остриженные ступенями в стиле современных поп-исполнителей, а одет он был в поношенные армейские брюки, мешковатый свитер и кожаную куртку. Атлетично сложенный, с красивым, мужественным профилем, он выглядел лет на двадцать восемь, как она и подумала с самого начала.

Неожиданно он поднял голову и посмотрел в ее сторону, и Бетти, сдавленно ойкнув, упала на колени возле подоконника и пригнулась.

– Черт! – с досадой прошептала она. – Черт!..

Кое-как развернувшись, Бетти села на пол и прислонилась к стене, чувствуя, как от стыда пылают щеки и уши.

– О господи!.. – пробормотала она и вздохнула.

Но какое-то время спустя, – впервые с тех пор, как она позвонила в звонок у входной двери и поняла, что никто не собирается ее впускать, – Бетти почувствовала, как в груди у нее проснулось и стало нарастать радостное волнение. И пусть квартира оказалась совсем не такой, какой она ее представляла (как правило, воображение Бетти рисовало длинную анфиладу полутемных, обставленных антикварной мебелью комнат с высокими потолками, по которым хорошо прохаживаться с интересным и немного мрачным лицом и курить через мундштук «Голуаз»), зато она была чистой и теплой, а главное – она находилась в Сохо. В самом центре Сохо, если точнее. Одно это стоило того, чтобы поступиться кое-какими необязательными, созданными воображением деталями, – ведь ее мечта все-таки сбылась.

Она была в Сохо!

Больше не таясь, Бетти выпрямилась во весь рост и снова повернулась к окну. Глядя на ставшее совсем черным небо, на котором не видно было ни одной звезды, она вдруг прямо и недвусмысленно ощутила, как со всех сторон обступает ее новая реальность.

Да, она была в Сохо, как давно хотела.

И это было самое лучшее место, чтобы начать новую жизнь.

8

1919

Арлетта поправила шляпку – модный «колокол» из серого твида, привезенный на заказ из Парижа специально для этой поездки, – и, убедившись, что он сидит чуточку набекрень, как требовала современная мода, нажала пальцем в перчатке фарфоровую кнопку звонка. Мгновение спустя высокая красная дверь отворилась, и на пороге появилась нервная и худая горничная в кружевной наколке.

– Добрый вечер, мисс. Что вам угодно?

– Мне нужна миссис Миллер. Мое имя Арлетта де ла Мер.

– Ах да, разумеется. Проходите. Хозяева вас ждут.

Она открыла дверь пошире и провела Арлетту в просторный вестибюль, из которого вели наверх две резные лестницы из красного дерева. Центр вестибюля занимала широкая приземистая жардиньерка с мраморной столешницей, на которой стояла ваза с неправдоподобно большими белыми лилиями. Следом за горничной Арлетта прошла в небольшую комнату в глубине дома, освещенную торшером на резной деревянной ножке, покрытой черным лаком. Кроме торшера, в комнате стояли два мягких стула с подлокотниками и высокими спинками, обитые бледно-зеленым бархатом с рисунком в виде листьев шалфея. Единственное окно выходило на длинную лужайку, ограниченную с одной стороны небольшой рощей, а с другой – высокой каменной стеной, заплетенной кроваво-красным девичьим виноградом.

Горничная подала Арлетте чай с ликером и ушла.

Усевшись в кресло, Арлетта с наслаждением вытянула усталые ноги. Пальцы на ногах, стиснутые слишком узкими туфлями, болели, и она подумала, что ей не следовало надевать в дорогу обувь на каблуке, пусть и на небольшом. Мать ей так и сказала, когда утром провожала ее в порту, но Арлетта считала, что серый полотняный костюм с узкой талией и широкими, почти квадратными плечами делает ее похожей на мужчину, поэтому к нему просто необходимо надеть что-то, что смягчало бы общее впечатление. Она еще ни разу не бывала в Лондоне, и ей меньше всего хотелось выглядеть мужеподобной в свой первый приезд в столицу, тем более что она ехала не в город вообще, а к лучшей подруге матери Летиции Миллер.

Спустя несколько минут из коридора донесся негромкий смех, потом дверь в комнату отворилась, и внутрь вошла Летиция Миллер. У нее были бледно-желтые, как нарцисс, локоны и неправдоподобно синие глаза в обрамлении темных ресниц, и Арлетта подумала, что она все еще очень красива, хотя Летиции уже исполнилось сорок.

– Наконец-то, наконец-то ты приехала, дорогая! – воскликнула Летиция, крепко обнимая гостью. – Я ужасно рада тебя видеть. Сначала эта проклятая война, потом эпидемия испанки… Как хорошо, что все это уже позади и что мы снова можем жить нормальной жизнью и путешествовать!

Не выпуская Арлеттиных рук, она слегка отстранила гостью и окинула ее таким ласковым взглядом, что Арлетта невольно смутилась.

– Когда я видела тебя в последний раз, – сказала Летиция, – ты была еще совсем ребенком. Сколько тебе тогда было? Двенадцать? Тринадцать?.. А посмотри-ка на себя сейчас! Настоящая взрослая женщина, да какая красавица! Ну да ладно, расскажи лучше, как ты доехала? Как прошла переправа, не слишком качало? На пароме подавали чай? Хотя что это я – ты, наверное, ужасно устала, а я тут лезу к тебе с глупыми вопросами!

Арлетта сложила руки на коленях и вежливо улыбнулась.

– Я действительно немного устала. Мне пришлось встать в четыре утра, чтобы попасть на паром.

– Как бы там ни было, ты до нас доехала, и я очень рада. Устраивайся, чувствуй себя как дома, отдыхай и набирайся сил. Может быть, ты хочешь выпить чего-нибудь для настроения? Как насчет «Американо»?

Арлетта снова улыбнулась. Она не знала, что такое «Американо», но догадалась, что это, должно быть, какой-нибудь модный коктейль.

– Почему бы нет? – сказала она. – С удовольствием.

Летиция поднялась на ноги, чтобы открыть стоявший у стены небольшой шкафчик, и Арлетта невольно залюбовалась ее плавными движениями и почти по-мальчишески тонким телом, стройность которого еще больше подчеркивало изысканное платье. Невозможно было поверить, что Летиция – ровесница Арлеттиной матери, которая была коренастой, крепко сбитой женщиной с начинавшими круглиться плечами. Собственно говоря, такой фигуры не было ни у кого из женщин, с которыми Арлетте приходилось встречаться на острове. Светло-желтые волосы Летиции, собранные на затылке в узел, падали на плечи мягкими, как у ребенка, локонами, а на ногах не было даже домашних туфель. Арлетта еще никогда не видела, чтобы люди ходили дома босиком. Как зачарованная, она смотрела на проступающие под кожей ног Летиции тонкие косточки и сухожилия и с замиранием сердца думала о том, как это необычно и ново.

В последующие несколько минут она была занята тем, что прислушивалась к звону стекла, шипению пузырьков в бокалах, глухому постукиванию льда и звучному, хорошо поставленному голосу Летиции, которая без умолку болтала о каких-то людях, имен которых Арлетта ни разу не слышала, о пьесах, которые ей непременно нужно было посмотреть, о модных ресторанах, куда она хотела бы сводить гостью в самое ближайшее время. В ответ Арлетта только кивала и изредка говорила «да-да», изо всех сил стараясь выглядеть искушенной молодой леди, за которую подруга матери, очевидно, ее принимала.

Наконец Летиция протянула ей бокал с «Американо». Арлетте уже давно хотелось пить – во рту у нее было сухо, как в пустыне, поэтому она осушила бокал чуть не залпом и почти сразу опьянела. Мысли стали расплываться, тревога и неловкость отступили, и она почувствовала себя очень уютно. Казалось, она наконец попала туда, где не может случиться ничего дурного, да и Летиция тоже представлялась ей человеком, у которого не бывает никаких неприятностей, а раз так, думала Арлетта, то пока она остается в этой комнате в обществе этой женщины, у нее тоже все будет хорошо.

Из коридора снова послышался смех и чьи-то легкие шаги.

– Лилиан! – позвала Летиция, обернувшись к приоткрытой двери. – Это ты?

– Да, мама. Что ты хотела?.. – ответил из коридора женский или, точнее, девичий голос, звучавший достаточно мягко, несмотря на отчетливые нотки раздражения.

– Зайди-ка сюда. Я хочу тебя кое с кем познакомить.

Арлетта услышала недовольный вздох, потом снова раздались шаги.

– Познакомься, Лилиан, это Арлетта де ла Мер, Доллина девочка.

Дверь отворилась шире, и на пороге появилась миниатюрная, тоненькая девушка с такими же, как у матери, большими синими глазами и золотисто-желтыми волосами, заплетенными в длинную косу. Выглядела она прелестно, а платье на ней было такое, что Арлетта почувствовала себя большим, неуклюжим, неряшливо одетым мужчиной. Платье с низкой талией выглядело изумительно; пошитое из желтовато-розового шифона, оно было отделано белым кружевом и украшено мелким жемчугом и атласными розетками.

– Добрый вечер, – с улыбкой сказала девушка и решительным шагом пересекла комнату, чтобы обменяться с Арлеттой рукопожатием, хотя, по словам Летиции, ей было только семнадцать. – Мне очень приятно с вами познакомиться. Мама много рассказывала о вашей маме и о том, как в детстве вы жили на крошечном островке посреди Ла-Манша. Надеюсь, вы остановитесь у нас?

– Да, – сказала Арлетта, мысленно проклиная свой слегка заплетающийся язык. Ей было немного не по себе в присутствии этой семнадцатилетней девчонки, которая держалась на удивление уверенно. – Я поживу у вас, пока не отыщу подходящую квартиру. Но сначала мне нужно будет найти какую-нибудь работу.

– Ну, с этим можешь не торопиться, мы тебя не прогоним, – вмешалась Летиция. – Живи у нас сколько захочешь. Лично мне будет только приятно, что в доме появилась еще одна молодая девушка, поскольку мальчишек у нас больше чем достаточно.

Арлетта помнила, что, кроме Лилиан, у Летиции было трое сыновей в возрасте от пяти до шестнадцати. Старшие учились в закрытой частной школе, а младший, по-видимому, был уже в постели.

– Надеюсь, вы придете на мой день рождения? – сказала Лилиан. – Мама устраивает для меня бал-маскарад, он состоится в субботу вечером.

– А когда твой день рождения? – спросила Арлетта.

– Вообще-то, завтра. Мне исполнится восемнадцать.

– Какое совпадение! Мой день рождения как раз в субботу, но мне исполнится двадцать один.

– О-о, похоже, у вас передо мной преимущество! – Мелодраматическим жестом, явно заимствованным из репертуара матери, Лилиан прижала к щеке изящную, узкую ладонь и вздохнула. – Двадцать один… Вы уже совсем взрослая. Как это здорово – быть двадцатиоднолетней! Знаете что, давайте отпразднуем наши дни рождения вместе? Хотите?

– Честно говоря, – призналась Арлетта, – моя мама уже устроила для меня праздничную вечеринку. Это было в прошлые выходные перед моим отъездом с острова, так что…

– В любом случае мы все равно поднимем бокалы за ваше здоровье, – сказала Лилиан. – А теперь я вынуждена вас покинуть – мне нужно спешить на вечеринку к подруге. Можно мне взять твои серьги? Те красивые «капельки»?.. – повернулась она к Летиции. – Ну пожалуйста!..

Очаровательно наморщив нос, Летиция посмотрела на свою очаровательную дочь и улыбнулась.

– Ладно, возьми, только смотри, не потеряй, иначе папа будет сердиться.

Лилиан улыбнулась и подмигнула Арлетте.

– Кручу, как хочу, – произнесла она громким театральным шепотом и, грациозно повернувшись, выплыла из комнаты.

– Она права, – со вздохом сказала Летиция, когда Лилиан исчезла из виду. – Ей всего семнадцать, но ведет она себя так, словно ей двадцать семь! Когда я была в ее возрасте, я и подумать не могла, чтобы пойти к кому-то на вечеринку без сопровождения, но теперь совсем другое время. И мне, как матери, остается только уступать… – Она снова вздохнула. – Уступать и надеяться, что я воспитала ее правильно и что Лилиан не сделает ничего такого, что может бросить тень на меня и на ее отца. Ну а теперь… – Летиция с негромким хлопком соединила ладони перед собой. – Теперь можно и поужинать. Ты, наверное, умираешь с голоду? Кажется, сегодня Сьюзен приготовила свое фирменное блюдо: отбивные из баранины с мятным желе. Идем, я покажу тебе твою комнату, чтобы ты могла немного перевести дух и привести себя в порядок. Когда будешь готова, спускайся в столовую. Полчаса тебе хватит?..

Комната, куда отвела Арлетту Летиция, была небольшой, но очень уютной и выходила на тихую, обсаженную деревьями улочку. Поставив чемодан на пол, Арлетта некоторое время смотрела в окно, раздвинув плотные занавески. Особняк Летиции Миллер находился в Кенсингтоне, неподалеку от Холланд-парка. Сама Летиция была лучшей подругой матери Арлетты; они вместе росли на Гернси и учились в одном классе. После школы Летиция очень скоро вышла замуж за приезжего и покинула остров, когда ее муж получил повышение по службе и был переведен в лондонское отделение фирмы. «Летти просто уникальный человек! Другой такой нет, – говорила о ней Долли де ла Мер, и в ее глазах вспыхивали огоньки, которые, как давно заметила Арлетта, появлялись в тех случаях, когда речь шла о ком-то, кого она считала в чем-то лучше себя. – Уж она-то научит тебя видеть прекрасное».

Раньше Арлетта никогда не уезжала из дома, но в последнее время жизнь на острове круто переменилась. Отгремевшая на континенте война добралась и до Гернси и вырвала его живую душу: почти тысяча мужчин-островитян не вернулись с фронта. В их числе был и отец Арлетты. До войны остров процветал, становясь с каждым годом все богаче, теперь же горе повисло над ним, словно темная туча. Чуть не в каждом доме оплакивали погибшего мужа, отца, брата или сына. Немало Арлеттиных друзей сложили головы на полях сражений, и она на протяжении многих месяцев чувствовала себя одинокой и чужой. Она стала беспокойной и буквально не находила себе места, и мать это заметила. Однажды, когда Арлетта стояла у окна, пристально всматриваясь в свинцовые морские волны, которые одна за другой убегали вдаль, подгоняемые крепким северным ветром, она взяла ее за руки и сказала:

– Поезжай. Поезжай сейчас. Я здесь справлюсь и без тебя.

Так Арлетта и поступила. Погожим сентябрьским днем она отправилась в путь, имея довольно смутное представление о том, что она будет делать и чем заниматься, когда доберется до Лондона, и все же ее сердце полнилось ожиданием. Главное, не торопиться, говорила она себе. Если двигаться вперед постепенно, по шажочку, рано или поздно ей станет ясно, кто она такая и зачем она здесь.

Именно так Арлетта решила действовать сейчас. Не спешить. Сначала нужно принять ванну. Потом поужинать отбивными из баранины и мятным желе. Ну а потом… потом жизнь так или иначе наладится и двинется вперед – неведомая, загадочная, но невероятно увлекательная, полная пока еще туманных обещаний.

9

1995

– Квартира просто прекрасная, мама, прекрасная!.. – кричала Бетти в телефонную трубку, стараясь, чтобы в ее голосе звучало как можно больше искреннего воодушевления. – Просто роскошная! И ванная комната очень большая и современная.

– Я рада, что тебе нравится, – с сомнением отозвалась Элисон. – За такие-то деньги… А там не опасно?

– В каком смысле? – не поняла Бетти.

– Я имею в виду замки, дверные цепочки или что там есть еще… Они надежные?

– Очень надежные. И замки, и цепочка, и домофон… – По правде сказать, Бетти понятия не имела, есть ли на двери цепочка или засов. Замок… замок, по идее, должен был быть, поскольку Марни оставила ей ключи, но вот насколько он надежен, она просто не обратила внимания.

– А соседи? Какие у тебя соседи?

Соседи?..

– В Сохо не бывает соседей, ма.

– Ну а сам район? Он чистый? Безопасный?

Бетти вспомнила группу молодых людей возле паба напротив, которые, заметив ее в окне, закричали: «Привет, крошка! Спускайся скорее и дуй к нам!» Из распахнутой двери паба доносился мощный хеви-метал, от которого дрожали стекла. Улыбнувшись, Бетти сказала:

– Вполне безопасный.

Элисон протяжно вздохнула.

– Ну мама!.. – воскликнула Бетти.

– Извини. – Элисон снова вдохнула. – Я просто подумала… это же Сохо! Слишком резкий переход, если ты понимаешь, что я хочу сказать. Вот если бы прежде, чем переезжать, ты несколько недель пожила у моей мамы, ты бы попривыкла, а я бы меньше волновалась.

– Я двенадцать лет прожила со старухой, с меня хватит! Нет, я, конечно, люблю бабушку, но жить у нее не буду. Ни одного дня!

Элисон вздохнула в третий раз.

– Что ж, я тебя понимаю, – сказала она. – И все равно я волнуюсь.

– Но, мама, мне уже двадцать два! Все мои подруги живут вне дома чуть не с подросткового возраста, и только я…

– Вот именно, – воскликнула ее мать. – Вот именно! У них-то было время привыкнуть, сориентироваться, нащупать, так сказать, почву под ногами. В конце концов, студенческая жизнь – это не то же самое, что самостоятельная, взрослая жизнь, а ты еще не…

– Вообще-то, – перебила Бетти, – я уверена, что здесь я в большей безопасности, чем в Арлеттином особняке. Там я была совершенно одна в огромном доме на скале, поблизости – никого, и… Там со мной вообще могло случиться что угодно! Здесь я, по крайней мере, среди людей.

– Да-да, конечно, но… Но на острове все знали, что ты там, и все за тобой приглядывали, а в Лондоне тебя никто не знает. Ты будешь совершенно одна, и…

– Ну, не совсем одна… – Бетти сделала паузу, чтобы опустить в прорезь автомата еще двадцать пенсов. – Я уже познакомилась с человеком, который торгует на рынке пластинками. Его ларек стоит прямо под моими окнами, так что в случае чего я могу обратиться к нему за помощью. И девушка из агентства тоже знает, что я здесь. Видишь, я живу в Лондоне всего два дня, а у меня уже есть двое знакомых!

– Что ж, хорошо, если так, – сказала Элисон устало. – И все равно, будь осторожна, ладно? Если с тобой что-нибудь случится, я этого не переживу. Ведь ты у меня одна, и я тебя очень люблю.

– Я знаю, знаю… – Бетти понимала, что ее ответ прозвучал чересчур небрежно, но ничего другого она сейчас сказать не могла. В эти минуты ей меньше всего хотелось чувствовать себя маленькой девочкой, любимой маминой дочкой. – Слушай, у меня монетки кончаются. Я позвоню тебе завтра… или, может быть, послезавтра – мне нужно сделать кое-какие дела.

– Позвони мне завтра, – сказала ее мать. – Я буду ждать.

– Хорошо, я постараюсь, – ответила Бетти. – Передавай привет Джолиону, ну и остальным. Пока.

Она повесила трубку одновременно с сигналом, извещавшим о том, что оплаченные минуты разговора подошли к концу, и с облечением выдохнула. Об Элисон ей думать не хотелось. Пожалуй, она бы даже предпочла, чтобы в данный момент у нее вовсе не было матери. Бетти собиралась прожить ближайшие несколько дней так, словно она была совершенно одна на всем белом свете, – как человек, который никому и ничем не обязан и отвечает только за себя. С тех пор, как она покинула остров, прошло всего два дня, и она считала, что может позволить себе на какое-то время позабыть обо всем, что связывало ее с прошлым.

Наконец Бетти вышла из телефонной будки и с самым независимым видом сунула руки в карманы легкого пальто, которое она положила в рюкзак за считаные минуты до отъезда. В кошельке у нее лежало десять фунтов, которые она собиралась потратить на покупку самых необходимых продуктов: молока, полуфабрикатов для микроволновки, чая и овсянки.

Город обступал ее со всех сторон, словно декорация в компьютерной игре. Карты у нее не было – Бетти считала, что, если она будет полагаться на свое чувство направления, ей удастся быстрее познакомиться с лабиринтами окрестных улиц. Кроме того, думала она, небрежной походкой шагая вдоль тротуара, с картой в руках она будет выглядеть как туристка, а ей очень хотелось, чтобы ее принимали за местную жительницу. Не беда, что она здесь почти ничего не знает. Инстинкты не должны подвести! Инстинкты и внутренний компас, которые помогут ей узнать Сохо лучше, чем знают его большинство коренных лондонцев.

Подумав об этом, она гордо выпрямилась и выпятила грудь. Потом ей в голову пришла еще одна мысль, и Бетти полезла в сумочку – и выругалась про себя, обнаружив, что кисет с табаком остался в квартире. Между тем сигарета была ей сейчас совершенно необходима – с ней она чувствовала бы себя увереннее. Почему-то Бетти казалось, что у нее какая-то не такая походка, что она идет скособочившись и слегка подволакивая правую ногу. Вот опять!.. Сходя с тротуара, она оступилась и упала. К счастью, Бетти успела выставить руку, чтобы не удариться головой, но кожу на ладони она содрала.

– Черт тебя дери! – пробормотала она вполголоса. – Черт подери!.. – Кое-как поднявшись, она лизнула ободранное место, стараясь не смотреть по сторонам – вдруг кто-нибудь видел, как она грохнулась? Немного придя в себя, Бетти двинулась дальше: свернула налево, потом направо и снова направо. Она шла, мечтая о сигарете, мечтая о друге или о… о тарелке китайской лапши в каком-нибудь убогом, грязноватом кафе с поцарапанными пластиковыми столиками и сонным официантом, который стоит, скрестив на груди руки и устремив пустой взгляд в окно.

Подходящее кафе попалось ей очень скоро, и она, решительно толкнув дверь, вошла. Кафе называлось «Китайская лапша» – как видно, на что-нибудь более завлекательное у владельца не хватило фантазии. С другой стороны, что тут выдумывать, если в кафе действительно подают только китайскую лапшу?

Ну вот, подумала Бетти. Отсюда я и начну…

Когда примерно час спустя Бетти возвращалась домой, сворачивая наугад то в один, то в другой переулок, казавшийся знакомым (внутренний компас оказался не слишком надежным, но она решила не отчаиваться и все же попытаться найти обратную дорогу самостоятельно), небеса неожиданно разверзлись, и на Лондон обрушился холодный ливень. Острые, как вязальные спицы, струи воды с силой разбивались об асфальт и о кожаные мыски ее вишнево-красных туфель. Зонта у Бетти, естественно, не было – отправляясь в путь, она его не взяла, а где в Сохо можно купить зонтик, она понятия не имела. В прихожей дома Арлетты стояла отделанная желтой латунью слоновья нога, битком набитая зонтами самых разных цветов и размеров. Бетти привыкла к этому и не чувствовала необходимости иметь зонт при себе, поэтому сейчас дождь застал ее врасплох.

В течение следующего часа с небольшим внутренний компас старательно водил Бетти по всем улочкам и переулкам Сохо. Дождь все продолжался, он изменил город до неузнаваемости, превратив его в однообразное серое пространство, состоявшее из мокрого асфальта, мокрого кирпича и стекла, поэтому, когда Бетти совершенно неожиданно наткнулась на то, что с недавних пор называла «своей телефонной будкой», она рассмеялась вслух от радости и облегчения. Она все-таки добралась до дома, добралась сама, ни у кого не спрашивая дороги!

Отперев дверной замок, Бетти вошла в квартиру, которая показалась ей по-домашнему уютной.

До́ма, подумала она. Наконец-то я дома!

Первым делом Бетти наполнила ванну и пролежала в ней почти час, чувствуя, как согреваются озябшие руки и ноги. Свет ламп отражался от колеблющейся поверхности воды, и по потолку бежали зайчики, окна запотели от пара, и по стеклам сбега́ли струйки воды. От тепла Бетти совсем разомлела, наслаждаясь миром, покоем и одиночеством. Она, Бетти Дин, живет в Сохо. Она принимает ванну. Обычное дело. Что, черт побери, может быть естественнее?..

После ванны Бетти налила себе стакан сидра и, свернув три самокрутки и сунув в карман коробок спичек, вышла на площадку пожарной лестницы, куда вела небольшая дверь, расположенная прямо напротив ее квартиры. Дождь к этому времени прекратился, но небо стало совсем темным. Внизу, под самой лестницей, сидели на корточках два подсобных рабочих, которые курили и разговаривали друг с другом на языке, определить который Бетти затруднялась. Из открытой задней двери паба доносилось жестяное побрякивание кастрюль и сковородок и пахло соусом карри. Вот двое внизу чему-то рассмеялись и, побросав окурки, вернулись по своим рабочим местам, и Бетти бросила взгляд на заднюю стену дома, который стоял на краю рыночной площади чуть наискосок от нее. Выглядел он намного приличнее остальных: три этажа, аккуратная кирпичная кладка и шесть окон, одно из которых было чуть не в рост человека. Сквозь него Бетти разглядела часть комнаты, причудливую хрустальную люстру под потолком и какую-то абстрактную картину на стене. Почему-то это зрелище подействовало на нее благотворно. Должно быть, ей было приятно знать, что совсем рядом с пабами, рыночными ларьками и текстильными лавочками живет человек с хорошим вкусом.

Этой ночью Бетти спала плохо, часто просыпаясь и глядя на потолок, по которому бежали светлые пятна света. Не спала и улица за окном – до утра снаружи доносились шум шагов, голоса, урчание проезжающих автомобилей. Наутро Бетти чувствовала себя усталой и разбитой, но, раздвигая шторы, она не сдержала улыбки.

В конце концов, она приехала в Сохо не для того, чтобы спать.

Еще вчера Бетти решила сходить в библиотеку, поскольку в квартире не оказалось телефонного справочника, в котором можно было бы поискать Клару Каперс. Она, впрочем, не слишком рассчитывала на успех – Арлетта, несомненно, пыталась проделать что-то подобное, и тем не менее Бетти считала, что не должна пренебрегать ни малейшей возможностью отыскать следы таинственной наследницы.

Выйдя на улицу, Бетти увидела, что торговец пластинками устанавливает свой переносной прилавок прямо напротив ее подъезда. Сегодня он был в шляпе, похожей на ту, какую носят рыбаки, – из черного фетра, с каким-то маленьким жестяным значком или кокардой спереди на тулье. Свисавшие из-под шляпы слева и справа длинные, чуть вьющиеся пряди волос болтались из стороны в сторону при каждом движении и выглядели достаточно потешно. Они немного смягчали выражение сурового лица торговца, и Бетти почувствовала себя увереннее. Кроме того, ей казалось, что, поскольку сегодня она была не в шубе и к тому же зачесала волосы со лба наверх, собрав их на макушке, он вряд ли обратит на нее внимание. Ускорив шаг и стараясь глядеть только на мостовую, Бетти решительно двинулась вперед, хотя понятия не имела, где находится ближайшая библиотека.

– Доброе утро, – буркнул торговец, когда она проходила мимо.

Бетти едва не споткнулась. Остановившись, она повернулась в его сторону.

– А-а, это вы!.. Доброе утро.

– Ну, как вам на новом месте? Устроились?

Бетти ответила не сразу. Проявленное им дружеское участие было столь неожиданным, что она даже немного растерялась.

– У-у… устраиваюсь, – проговорила она наконец. – Вот, выскочила на минутку по делам.

Он кивнул с таким видом, что Бетти показалось – на этом их разговор и закончится, но торговец неожиданно заговорил вновь:

– Я знаю одного человека, который мог бы купить ваши меха. Если, конечно, вы хотите их продать.

– Продать?.. – растерянно переспросила Бетти.

– Ну да… Я имею в виду вашу шубу. Здесь, в городе, она не особенно нужна. Да и меха сейчас не очень-то носят…

– Вы правы, – поспешно согласилась Бетти. – Я, правда, об этом еще не думала, но… может быть. Может быть, я ее и продам.

– Моя сестра руководит агентством, которое поставляет реквизит для телевидения, театров и кино: старинную одежду, мебель и все такое. А такую шубу, как у вас, в наши дни найти довольно трудно.

– Ух ты! – восхитилась Бетти. – Отличная работа у вашей сестры!

– Это у нас семейное. Наш отец занимается антиквариатом, а мама – аукционер, так что торговля старой рухлядью у нас в крови. – Он улыбнулся, и Бетти заметила, что морщинки в уголках его прищуренных глаз раскрылись, словно хвост павлина, а складка между сурово сдвинутых бровей разгладилась. – В общем, – добавил торговец, погасив улыбку, из-за чего морщинки в уголках его глаз снова сделались глубже, а на лбу снова появилась складка, – подумайте. Офис моей сестры недалеко – нужно немного пройти вон по той улице. Если надумаете, дайте мне знать.

– Спасибо, обязательно. – Немного смущенная этим неожиданным разговором, Бетти повернулась, чтобы идти дальше, но снова остановилась, когда ей пришло в голову, что этот человек наверняка хорошо знает окрестности и может ей помочь. – Я ищу библиотеку, – сказала она. – Вы не знаете, здесь поблизости есть библиотека?

Мужчина удивленно приподнял бровь.

– Понятия не имею. Честно говоря, я не очень люблю читать. Тофф!.. – окликнул он торговца за соседним лотком. – Ты не знаешь, где-нибудь здесь есть библиотека?

– Есть, конечно, – отозвался Тофф и подробно рассказал Бетти, куда надо идти.

Следуя его указаниям, Бетти двинулась дальше и через несколько шагов оказалась перед подъездом того самого дома с красивой люстрой, задняя стена которого привлекла ее внимание вчера вечером. Фасад дома выходил на Питер-стрит, и она остановилась, чтобы рассмотреть его и с этой стороны. Окна в доме оказались заклеены изнутри матовой тонирующей пленкой, а дверь была выкрашена в пронзительный розовый цвет. К двери был прибит номер «9».

Растоптав кроссовкой окурок самокрутки, Бетти засунула руки в карманы. Внимательно разглядывая дом, она пыталась понять, нравится он ей или нет. Как ни странно, дом казался ей смутно знакомым; быть может, думала Бетти, она видела его в прошлом, много лет назад, когда приезжала в Лондон с матерью, но не исключено, что он приснился ей во сне как часть ее далекого будущего. Сказать наверняка Бетти не могла; она была уверена только в том, что никогда не видела ни эту ярко-розовую дверь с огромной девяткой, ни тонированных пленкой окон.

Слегка покачав головой, Бетти пошла дальше и вскоре отыскала библиотеку. В читальном зале она просмотрела с дюжину лондонских телефонных справочников за разные годы и выписала в блокнот номера семнадцати человек по имени «К. Каперс». Людей по имени «К. Джонс» Бетти не стала даже смотреть: их было столько, что обзвонить всех не было никакой возможности. Выйдя из библиотеки, Бетти купила в разных магазинах несколько шоколадных батончиков, табак и жевательную резинку, заплатив за них бумажными банкнотами, чтобы получить монетки для телефонных звонков.

Когда она вернулась домой, то увидела в вестибюле первого этажа какого-то человека в форменной куртке с логотипом телефонной компании, который что-то делал с висевшим на стене аппаратом.

– Здравствуйте, – поздоровалась она, но ремонтник не ответил. Он только быстро взглянул на нее и снова уставился на торчащие из телефона провода. – Вы собираетесь его чинить? – поинтересовалась Бетти.

– Нет, – отрывисто ответил ремонтник. – Раздолбать к чертовой матери.

Несколько секунд Бетти внимательно смотрела на него, пытаясь разгадать, что означает этот его тон.

– Ха-ха, – проговорила она наконец. – Ну а если серьезно?

– Да, – сказал он. – Я пытаюсь починить ваш телефон. Ну а если серьезно, то… – Он подсоединил красный провод, потом – желтый и, отступив на шаг, несколько мгновений задумчиво созерцал результаты своего труда. – Ну а если серьезно, то я его уже починил. – С этими словами ремонтник достал из сумки с инструментами мобильник и набрал номер. Телефон на стене зазвонил, и он улыбнулся, достал из кармана двадцатипенсовик, опустил в щель, набрал номер – и мобильник в его руке отозвался задорной трелью.

– Ну, кажется, все в порядке, – сказал ремонтник. – Пользуйтесь.

С этими словами он собрал инструменты и ушел, а Бетти еще некоторое время разглядывала аппарат на стене. Теперь у нее есть свой телефон. И ей как раз надо сделать семнадцать звонков. Какое удачное совпадение!

В то утро Бетти позвонила всем семнадцати лондонцам, которых звали «К. Каперс». Тринадцать из них никогда не слышали ни о какой Кларе. Четыре номера не ответили – наверное, никого не было дома, а может быть, аппараты были отключены. Бетти, впрочем, не питала особых надежд на успех – она с самого начала знала, что разыскать Клару будет не просто. Если бы это было просто, Арлетта уже давно сделала бы это сама.

После всех звонков у Бетти осталось только пять двадцатипенсовиков. Взвесив их на ладони, она набрала номер Беллы.

– Ну-ка, догадайся, кто звонит тебе из роскошного пентхауса в Сохо? – сказала она, когда Белла взяла трубку.

– Бетти, это ты? Ты правда в Сохо?

– Да! Я живу на Бервик-стрит, на верхнем этаже, и мой дом стоит буквально в двух шагах от ревю-бара Реймонда[9]!

– В самом деле?

– Да, да, да! Я только что переехала.

– Ух ты! Невероятно!

– Самой не верится.

– Наконец-то, Бетти, наконец-то!

– Вот именно. В двадцать два года-то…

– Ну и как тебе?

– Знаешь, это… – «Удивительно», – хотела сказать Бетти, но, когда она уже открыла рот, к глазам неожиданно подступили слезы, а горло сжало словно судорогой.

– Что с тобой, Бет? Все в порядке?

– Да! – громко сказала Бетти, запрокидывая голову, чтобы слезы вкатились обратно. – Да, все в порядке, просто… Просто все это немного… Ну, ты понимаешь… Смерть Арлетты, похороны, переезд… Все это произошло слишком быстро. Сначала много лет подряд ничего не менялось, а потом вдруг изменилось за считаные дни.

– Да-да, Бет, конечно… я понимаю. Ничего удивительного, что ты слишком взбудоражена. Ты живешь одна?

– Да, одна.

– Я думала, может быть, ты снимаешь квартиру на паях с какой-нибудь подругой.

– Нет. – Бетти вздохнула. – Это квартира-студия.

– Ничего себе! – с чувством проговорила Белла. – За аренду небось приходится платить целое состояние?

– Вроде того, – призналась Бетти. – Арлетта оставила мне тысячу фунтов, а эта квартирка стоит четыре сотни в месяц. Я заплатила за два месяца вперед, так что…

– То есть ты потратила на аренду почти все Арлеттины деньги? А что ты будешь делать потом?

– Даже не знаю. Буду искать работу. Кроме того… – Она замолчала. Если я не сумею найти женщину, упомянутую в завещании Арлетты, собиралась сказать Бетти, я получу еще десять тысяч, так что о деньгах можно не беспокоиться, но вдруг передумала. Она найдет Клару Каперс. Непременно найдет.

– В общем, буду искать работу, – повторила она.

– О нет! Бетти Дин – и вдруг работает? Не может этого быть! Ни в коем случае!

– Вообще-то, мне уже почти пора начать самой зарабатывать себе на жизнь.

– Какой ужас! А какую работу ты хотела бы найти?

– Представления не имею. Может быть, в какой-нибудь художественной галерее или бутике… или в аукционной фирме. Мне бы хотелось найти такое место, где я могла бы со временем подняться выше, даже если придется начинать с самых низов.

– Отлично. А ты уже написала резюме?

Бетти рассмеялась.

– Резюме? А что в нем будет написано? Что с девяностого по девяносто пятый год я училась в колледже изящных искусств и даже получила диплом, одновременно ухаживая за спятившей древней старухой? Нет уж… – Она вздохнула. – Попробую пока так. Мне хочется, чтобы меня принимали такой, какая я есть, без всяких там резюме. Может быть, кому-то я и приглянусь.

– Гм-м…

Бетти застонала. Она терпеть не могла, когда люди говорили «гм-м».

– Гм-м – что?..

– Ничего, просто… просто теперь ты живешь в Лондоне, а не на Гернси, а мне кажется, что в Лондоне быть «такой, какая ты есть» недостаточно. Даже при всех твоих замечательных качествах.

– Недостаточно для чего?

– Для того, чтобы найти хорошее место. Работу мечты.

– Черт тебя возьми, Белла! Ты говоришь точь-в-точь как моя мама.

– А я на нее очень похожа. Именно поэтому ты меня так любишь. Кроме того, твоя мама совершенно права… – Белла немного помолчала. – С другой стороны, может быть, права ты, а мы с твоей мамой ошибаемся, но я все равно с ней согласна. В общем, если ты напишешь что-то вроде резюме, вреда от этого не будет. Особенно если ты кое-что приукрасишь… Совсем чуть-чуть, но все-таки… Например… ну, не знаю. Напиши хотя бы, что ты была у Арлетты личным секретарем.

Бетти от души рассмеялась.

– Тем более что это почти правда!

– Вот видишь.

– Ладно, я тебя поняла. Но сначала я все-таки попробую сделать по-своему, а если не получится – сяду писать резюме. – Она улыбнулась.

– Да, – сказала Белла. – Конечно, ты все сделаешь по-своему. Кто бы сомневался. Как всегда.

Некоторое время обе молчали, потом Белла сказала:

– Ну а когда ты думаешь приехать в гости?

– Я как раз собиралась спросить тебя о том же, – живо откликнулась Бетти. – Когда у тебя будут выходные или какие-нибудь свободные дни?

– Боюсь, теперь только в следующем месяце, так что лучше уж ты приезжай ко мне.

Бетти немного помолчала, обдумывая предложение подруги. Потом она представила себе ободранную квартирку в разваливающемся коттедже где-нибудь рядом с зоопарком, замерзшие пальцы, которые придется отогревать о щербатые кружки с чаем, представила запотевшие окна, глядящие на запущенный сад, выложенную плиткой холодную кухню и птичьи песни по утрам. Бр-р!.. Бетти содрогнулась. Она только что приехала в королевство неоновых реклам, автомобильных гудков, закопченных стен, двойных желтых линий и многолюдства и была совершенно не готова возвращаться к тихой, сельской обстановке. Конечно, Белла была ее лучшей подругой, которую она не видела уже очень давно, и тем не менее…

– Ладно, – сказала Бетти в трубку. – Я подумаю. Может, и приеду.

10

Когда на следующее утро Бетти выходила из дома, продавец пластинок был уже на месте. Она украдкой бросила на него взгляд и с изумлением увидела, что он ей улыбается.

– Привет, непоседа! – сказал он.

– О, доброе утро… Как дела?

– Нормально. Ты еще не решила насчет шубы? – Он столь непринужденно перешел на «ты», что Бетти сделала то же самое, хотя пока даже не знала его по имени.

– Да, решила. Пожалуй, я готова ее продать.

– Отлично. Я как раз поговорил с сестрой. Она просила принести шубу к ней в агентство. В любое удобное время.

– А если сейчас?

Он пожал плечами.

– Сейчас так сейчас.

И Бетти, повернувшись, торопливо вернулась в квартиру, чтобы снять с вешалки шубу. Через минуту она снова была внизу.

– Куда идти?

– Сейчас… Где-то у меня была… – Торговец принялся шарить по карманам, и Бетти, внимательно за ним наблюдавшая, заметила, что пальцы у него длинные и тонкие, что на внутренней стороне его левого запястья синеет какая-то татуировка и что глаза у него темно-темно-карие, почти черные. – Ага, вот она где!.. – Из внутреннего кармана куртки он достал визитку и протянул ей.

Бетти бросила на нее взгляд.

Александра Любезноу.

Она не сдержала улыбки.

– Твоя фамилия тоже Любезноу?

– Да. – Он самодовольно ухмыльнулся. – Джон Любезноу. Да, я знаю, что фамилия мне не слишком подходит, но… А может, – добавил он, – я с самого детства нарочно вел себя так, чтобы не подходить к фамилии.

Бетти рассмеялась.

– У тебя хорошая фамилия. Мне нравится.

Он снова ухмыльнулся – и вдруг отвернулся от нее, словно она больше его не интересовала.

– Спасибо, – сказала Бетти в его обтянутую курткой спину. – Большое спасибо.

– Никаких проблем, непоседа, – отозвался он, так и не обернувшись. Похоже, на сегодня разговор был действительно закончен.

Еще некоторое время Бетти стояла в нерешительности, не зная, что еще можно сказать. Так ничего и не придумав, она молча двинулась дальше и, дважды повернув налево, снова оказалась на Питер-стрит – перед тем самым домом, который так ей понравился. Проходя мимо парадного, она заметила на противоположной стороне улицы человека с большим фотоаппаратом в одной руке и стаканчиком кофе в другой. Мужчина был в бейсболке и черных очках, хотя небо было довольно пасмурным. Пока Бетти его разглядывала, к нему подошел второй мужчина – тоже с фотоаппаратом и стаканом кофе. Похоже, они были знакомы; во всяком случае, они вполголоса обменялись несколькими фразами, а потом как по команде повернулись к розовой двери, словно ожидая каких-то важных событий. Бетти разглядывала обоих еще секунды две или три. Потом она спохватилась, что выглядит, наверное, еще более странно, чем эти двое, и поспешно зашагала дальше.

Агентство Александры Любезноу называлось «XX ВЕК ФОКУС» и находилось в Ковент-Гардене рядом со спортивным центром «Оазис» – в унылом типовом здании, в котором кроме него разместились фотостудия и ателье одежды.

– Слушаю вас?

– Здравствуйте, меня зовут Бетти. Ваш брат Джон дал мне вашу визитку. Я принесла шубу для продажи.

– Отлично, входите. Мы на третьем этаже.

Когда Бетти поднялась по грязноватой лестнице на указанный этаж, на площадке ее ждала высокая, болезненно худая женщина с длинными волосами цвета платиновый блонд и довольно длинным носом, похожим на клюв хищной птицы. Кожа у нее была настолько бледной, а светло-голубые глаза настолько водянистыми, что Александра производила впечатление альбиноски. Одета она была в черную шифоновую блузку; в широкой ложбинке между худыми грудями болталось на непомерно длинной цепи массивное распятие, а мешковатые джинсы были стянуты старым кожаным ремнем. В правой руке Александра держала муляж сигареты.

– Вот это да! – воскликнула Александра Любезноу, когда ее взгляд упал на норковую шубу, которую Бетти держала в руках, как охотник держит только что добытое животное. – Вот это да! – повторила она, положив свою фальшивую сигарету на раскройный стол, и, вытянув руку, провела ею по шубе, пропуская мех между пальцами. – Потрясающе! Шикарная вещь. Обожаю меха!

Голос у нее был сипловатый, прокуренный, а слова она выговаривала наполовину как выпускница привилегированной частной школы, наполовину как жительница Ист-Энда. Зубы у нее были желтыми от никотина – Бетти заметила это, когда Александра улыбнулась.

– Прошу прощения, меня иногда заносит, – извинилась она. – Особенно когда я вижу прекрасный мех. Наверное, это неправильно, – добавила Александра и снова погладила шубу. – Но чем еще можно восхищаться в нашем мире пластика и кожзаменителей? Ладно, давайте взглянем на вашу вещь как следует.

Она взяла с раскройного стола очки с полулунными линзами и водрузила на свой орлиный нос.

– Так-так… – проговорила она, когда шуба была разложена на столе. – Действительно, отличное качество, прекрасная сохранность. Очень, очень хорошая вещь. Где, вы говорите, вы ее взяли?

– Эта шуба принадлежала моей бабушке.

– Тогда понятно. В прежние времена умели делать вещи, – сказала Александра, распахивая шубу и ощупывая подкладку. – «Глория Морис». Я так и думала, что это она. Эта фирма не экономит на материалах и всегда добавляет пару-тройку лишних шкурок, чтобы шуба выглядела как можно шикарнее. – Она посмотрела на Бетти поверх очков и улыбнулась. – Да, я готова купить у вас эту вещь, – сказала Александра, снова склоняясь над столом. – Определенно. Как раз недавно я заключила договор с продюсерской компанией, которая работает над какой-то исторической драмой. Действие там происходит примерно в сороковых годах, так что, я думаю, шуба им понравится. Ну-ка, поглядим еще раз… – Александра включила прикрученную к столу чертежную лампу и, направив свет на шубу, принялась разглядывать ее буквально дюйм за дюймом. Пока она всматривалась в струящийся шоколадный мех и оценивала качество швов, Бетти окинула взглядом комнату. Она была заставлена напольными вешалками, на каждой из которых висела упакованная в пластик одежда, разделенная по темам ламинированными картонными табличками: «Одежда 30-х гг.», «Молодежная мода», «Коктейльные платья 50-х гг.», «Одежда хиппи 70-е гг.» и так далее. Вдоль стен стояли застекленные шкафы, битком набитые очками разных форм и размеров, разноцветными шарфами и платками, а по углам стояли манекены в шелковых бальных платьях и панковских кожаных костюмах с заклепками и стальными молниями. На стойках гроздьями висели корсажи и дамские сумочки, а под ними были вперемешку свалены туфли на десятидюймовых каблуках и «Док мартенсы». На стенах между шкафами висели в рамках фотографии, представляющие собой кадры из фильмов и телесериалов. На одном из снимков Бетти обнаружила саму Александру, которая стояла в обнимку с Колином Фертом[10] и Эмилией Фокс[11].

– Кстати, – сказала Александра, переворачивая шубу на другую сторону, – откуда вы знаете моего брата?

– Что вы, я его совсем не знаю. Просто его прилавок стоит прямо напротив дверей дома, в котором я живу. Как-то мы разговорились, и он упомянул о вас – сказал, что вы, возможно, захотите купить мою шубу. Должно быть, он сразу понял, что я не ношу меха.

– Ну и ну!.. – насмешливо воскликнула Александра. – Надо же, какая редкая наблюдательность!

В ее голосе, однако, звучали хорошо знакомые Бетти нотки снисходительной похвалы и тщательно скрываемой нежности. В точно таком же тоне говорила о своем младшем брате Белла.

– Он ваш младший брат? – уточнила она.

Александра кивнула.

– Он моложе меня на восемнадцать месяцев и один день. Да, я знаю, что мы совсем не похожи… Джон – точная копия нашего отца, а я – копия матери. У нас, правда, есть еще старшая сестра; вот ей удалось взять от родителей все самое лучшее. Более красивой женщины я в жизни не встречала! – Она сардонически приподняла бровь, потом взяла со стола шубу, надела на себя, застегнула на все крючки и засунула руки глубоко в карманы с таким выражением на лице, с каким сельский ветеринар, должно быть, обследует стельную корову.

– Прекрасные глубокие карманы… – начала она, и вдруг выражение ее лица переменилось. – А это что такое? Это, наверное, ваше?.. – И Александра достала из кармана шубы сложенный листок бумаги.

– Ох… – Бетти потянулась к листку. – Я и не знала… Дайте-ка взглянуть… – Она развернула бумагу и сразу узнала почерк Арлетты. Таким он был у нее до инфаркта – аккуратный, четкий, разборчивый. На листке были написаны имя и адрес какого-то человека, больше ничего.

«Питер Лоулер, – прочла Бетти, чувствуя, как от волнения у нее часто-часто забилось сердце. – Лондон, Родни Гарденз, 22А».

– Вы не знаете, где это? – спросила она, показывая записку Александре.

– В Южном Кенсингтоне, – ответила Александра, бросив взгляд на адрес. – Шикарный район. А кто этот Питер Лоулер? Знакомый вашей бабушки?

Бетти покачала головой.

– При мне она ни разу о нем не упоминала. Впрочем, мне все чаще кажется, что мы знаем о бабушке и ее прошлом далеко не все.

– Таинственный незнакомец… – мечтательно проговорила Александра. – Обожаю тайны! Вы обязательно должны выяснить, что это за человек. Быть может, это бывший возлюбленный… или потерявшийся родственник. – Она подмигнула Бетти поверх очков, потом сняла их и осторожно помассировала переносицу двумя пальцами. – Ну ладно, вернемся к нашему делу. Шуба прекрасная. И в прекрасном состоянии. Я готова заплатить вам за нее двести пятьдесят фунтов.

– Всего двести пятьдесят? – Бетти разочарованно ахнула, и Александра посмотрела на нее с сочувствием.

– К сожалению, в наши дни натуральный мех не пользуется спросом, дорогуша. Вы, конечно, можете оставить ее у себя; не исключено, что через несколько лет такие шубы снова войдут в моду, но… – Она пожала плечами. – Поверьте, это хорошая цена. На вашем месте я бы согласилась. Я понимаю, что дело, наверное, не только в деньгах, и все же…

Бетти глубоко задумалась. Дело было, конечно, не только в деньгах. До сих пор она отчетливо помнила свою первую встречу с Арлеттой, помнила, как она стояла на пороге своего дома в этой шубе и своих замечательных красных туфлях и смотрела на нее своим непроницаемым взглядом, обладавшим поистине магической силой. Она помнила, как пахло в будуаре Арлетты, помнила необычный рассеянный свет, сочившийся сквозь полузадернутые коленкоровые занавески, создававший ощущение иного мира, иного времени, иной вселенной. Шуба воплощала в себе и то, что́ хранила ее память, и многое другое – роскошь ушедшей эпохи, которая жила в блестящем темно-шоколадном мехе. Вместе с тем Бетти хорошо понимала, что вряд ли сможет носить эту шубу. Да и ни один разумный человек ее носить бы не стал, для этого надо было быть Арлеттой. Конечно, она могла бы оставить шубу у себя и хранить ее для дочери, которая, быть может, когда-нибудь у нее родится, но… Закрыв глаза, Бетти представила шубу на плечах какой-нибудь знаменитой актрисы, представила себе яркий свет, музыку, нервного режиссера, «хлопушку» в руках ассистентки, стоящих наготове гримеров и исходящие искусственным дымом емкости с сухим льдом.

– Нет, дело не в деньгах, – сказала Бетти, качая головой. – Но я все равно хочу ее продать. Если вы не возражаете.

– Не возражаю. – Александра Любезноу чуть заметно улыбнулась. – Предпочитаете наличными или выписать вам чек?

– Лучше наличными, – сказала Бетти. – Спасибо.

Когда несколько минут спустя Бетти вышла из агентства Александры, собственные руки казались ей странно пустыми, а на сердце лежала непонятная тяжесть, словно она только что отдала чужому человеку любимое домашнее животное или ребенка. И в то же время ее сумочка, в которой лежала пачка двадцатифунтовых банкнот, приятно оттягивала ей плечо. Кроме того, в кармане куртки Бетти лежала таинственная записка с адресом, которую она то и дело нащупывала рукой.

Кто ты, Питер Лоулер? Какую тайну хранишь?

Как и сказала Александра Любезноу, Родни Гарденз оказался шикарным районом, застроенным высокими особняками красного кирпича с оштукатуренными колоннами на фасаде и выложенными плиткой парадными ступенями. Особняки выглядели безупречно, и Бетти невольно задумалась о том, что за люди здесь живут.

Дом 22А ничем не отличался от остальных домов на улице. Дверные звонки были смонтированы на недавно отполированной латунной пластине, на ступеньках крыльца стояли горшки с ухоженными геранями, а дверь была покрыта блестевшим, как зеркало, черным лаком.

Бетти надавила кнопку звонка.

Питер Лоулер.

Такое имя мог бы носить финансовый консультант. Или адвокат.

Переговорное устройство на двери затрещало, зашипело, и из него послышался старческий женский голос.

– Вам кого?

– Здравствуйте, – поздоровалась Бетти. – Мне нужен Питер Лоулер.

– Моулер?

– Лоулер. Питер Лоулер.

– Подождите секундочку…

Через несколько мгновений из динамика загрохотал мужской бас:

– Кто это? Кого вам нужно?

– Мое имя Бетти, Бетти Дин. Я ищу человека по имени Питер Лоулер. Записку с его именем и адресом я нашла в кармане шубы моей покойной бабушки. Я хотела бы с ним поговорить. Он здесь живет?

– Лоулер, говорите? Никогда о таком не слышал.

– Питер Лоулер, – повторила Бетти. – Родни Гарденз, 22, квартира А.

– Да, адрес наш, – сказал мужчина с сомнением. – Но я никогда не слышал ни о каком Питере Лоулере, хотя мы живем здесь уже больше десяти лет. Вероятно, он жил здесь до нас.

– Что ж, извините за беспокойство.

– Знаете что, – перебил ее мужской голос, – позвоните мистеру Мубараку в квартиру Д. Он – владелец этого дома и живет здесь с тех самых пор, когда он был перестроен. Если кто-то и знает что-то о вашем мистере Лоулере, так это он.

– О, спасибо большое. Обязательно позвоню.

Мистер Мубарак отозвался на звонок так быстро, словно с утра сидел в прихожей и ждал, чтобы кто-нибудь пришел.

– Алло?

– Здравствуйте, мистер Мубарак. Мне посоветовал обратиться к вам жилец из квартиры А. Он сказал, что вы, возможно, сумеете мне помочь. Вы случайно не знаете человека по имени Питер Лоулер? Насколько я знаю, он когда-то жил в этом доме.

– Питер Лоулер?

Бетти вздохнула. Она уже устала повторять одно и то же.

– Да, – сказала она.

– Я помню Питера, – сказал мистер Мубарак. – Только он уже давно съехал. Интересно, кому это он вдруг понадобился?

– Мне. – Бетти снова вздохнула. – Во всяком случае, я так думаю…

– Вы думаете? – Бетти показалось, что мистер Мубарак улыбается. – А зачем?

Пришлось ей еще раз рассказать всю историю о найденной в кармане шубы записке с адресом. Мистер Мубарак внимательное ее выслушал, потом вздохнул и сказал:

– Подождите немного, я сейчас выйду.

Через минуту дверь отворилась. Мистер Мубарак был одет в стеганый домашний халат, в зубах дымилась трубка. Его гладкие черные волосы, намазанные гелем, были зачесаны назад, щеки и лоб покрывали многочисленные следы то ли оспы, то ли прыщей. Выглядел он одновременно и аристократичным и дряхлым. При виде Бетти, стоявшей на нижней ступеньке крыльца, суровое выражение на лице мистера Мубарака стало почти игривым.

– Доброе утро, – проворковал он, предварительно вытащив трубку изо рта. – Прошу извинить за мой вид. Я пытаюсь сэкономить на счетах из прачечной. – Он улыбнулся, продемонстрировав желтые, кривые зубы. – Значит, вам нужен Питер Лоулер… К сожалению, он переехал лет десять тому назад.

– А его нового адреса вы не знаете?

Мистер Мубарак улыбнулся так, словно Бетти только что сделала ему неприличное предложение, но уже через мгновение его лицо сделалось серьезным и даже чуточку печальным.

– Бедный старина Питер!.. – проговорил он. – Очень, очень приличный человек. Каждый раз, когда мы встречались, он останавливался, чтобы перекинуться со мной парой слов. Вообще-то Питер был не очень общительным – настоящий бирюк, но очень приятный бирюк, если вы понимаете, что я хочу сказать. Впрочем, я знаю, что у него были кое-какие проблемы…

– Вот как?.. – спросила Бетти. Питер Лоулер начинал казаться ей куда более интересной личностью, чем можно было предположить по его имени и фамилии. – Какого рода проблемы?

– Питер сильно пил. И даже несколько раз лежал в больнице. Печень уже не выдерживала, понимаете? В конце концов ему пришлось отказаться от квартиры, и он уехал, вот только я не знаю куда. Возможно, вернулся к матери, а возможно… Даже не знаю, не исключено, что он уже умер. – Мистер Мубарак театрально вздохнул и задумчиво пососал свою трубку.

– А чем он занимался? Я имею в виду, где он работал?

Мистер Мубарак снова вынул трубку изо рта и, прищурившись, пристально посмотрел на Бетти.

– Это вопрос, – сказал он. – Я не знаю, где он работал, но у меня сложилось впечатление, что он вообще не работал.

– А сколько ему было лет?

– Трудно сказать наверняка. Я же говорю – он много пил и, вероятно, выглядел намного старше своих лет. На мой взгляд, ему было где-то между тридцатью и сорока, может быть, немного больше. Когда-то он, наверное, был настоящим красавцем: широкоплечий, светловолосый, настоящий англичанин, вот только себя совсем не берег, если вы понимаете, о чем я. Когда мы с ним познакомились, он выглядел уже, гм-м… достаточно потрепанным. Потертым, так сказать, жизнью.

– Он ничего не рассказывал вам о своей семье? О родственниках?

Мистер Мубарак покачал головой.

– Нет, никогда. Да у него и не было никакой семьи. Ни друзей, ни родственников – никого. Одинокий волк.

Бетти кивнула. Похоже, ниточка, за которую она потянула, никуда не вела.

– О’кей, – сказала она и вздохнула. – Ладно, спасибо большое, я пойду.

– Не за что. – Мистер Мубарак достал из верхнего кармана халата визитную карточку и величественным жестом протянул ей. – Если вам вдруг что-то понадобится, звоните, не стесняйтесь. Надеюсь, вы найдете то, что ищете.

– Спасибо. – Бетти спрятала карточку в сумочку. – Я тоже очень на это надеюсь.

11

1919

Начались школьные каникулы, и большой дом Летиции до краев заполнился молодыми людьми, велосипедами, мячами, спортивной обувью, криком, шумом и суетой. Артур и Генри были такими же светловолосыми, как их сестра, и – насколько успела заметить Арлетта – настолько же плохо воспитанными, как их младший брат Джеймс, который целыми днями только и делал, что лупил палкой по стенам и скандалил с матерью. Все, что бы ни говорила сыновьям Летиция, в одно ухо влетало, а в другое вылетало. Можно было подумать, что матери для них вовсе не существует или что она говорит столь тихим голосом, что расслышать ее могут только другие женщины. Арлетта была по настоящему потрясена, когда старший из братьев – Генри – выхватил у Летиции газету, которую она читала, и, не обращая внимания на требование немедленно ее вернуть, подбросил газету под самый потолок, отчего она рассыпалась на несколько листов, в беспорядке разлетевшихся по комнате. После этого он преспокойно повернулся и вышел. «Вернись немедленно, Генри! Ты слышишь?!» – крикнула ему вслед Летиция, но он не вернулся, и ей пришлось самой подбирать газету с пола.

Кроме того, старшие сыновья Летиции были неимоверно грубы. Арлетта не раз слышала, как Артур в глаза называл мать «глупой старой коровой», и недоумевала, почему Летиция не выпорет наглецов и не посадит их под замок каждого в свою комнату.

Муж Летиции Энтони вскоре после войны получил еще одно повышение и работал теперь в брюссельском отделении своей компании. На этот раз, однако, семью с собой он брать не стал, хотя приезжал в Лондон не чаще одного раза в месяц. Арлетта с ним еще не встречалась, но видела его фотографию. У мистера Миллера были толстые, как у хомяка, щеки, тонкие, словно нарисованные карандашом, усики и начинающие редеть черные волосы, и Арлетта терялась в догадках, как такая красавица, как Летиция, могла выйти за человека со столь заурядной внешностью. Сама Летиция, впрочем, всегда говорила о муже с любовью и уважением, к тому же, если судить по убранству его кенсингтонского особняка, мистер Миллер был весьма состоятельным человеком. Тем не менее Арлетта была абсолютно уверена, что в доме явно не хватает крепкой мужской руки, способной навести порядок и приструнить вконец распоясавшихся сыновей.

Сейчас старший из мальчишек Летиции смотрел на Арлетту с противоположной стороны коридора с такими высокомерием и надменностью, словно ему было не шестнадцать, а как минимум вдвое больше.

– Зачем ты носишь этот дурацкий жакет? – спросил он вдруг.

Арлетта машинально опустила взгляд, чтобы взглянуть на упомянутую деталь своего туалета. Она была в полном недоумении, с чего бы Генри вдруг вздумалось обсуждать с ней ее одежду. Нормальный жакет… Немного старомодный, быть может, и, уж конечно, не такой шикарный и богемный, как те платья, которые носила Лилиан, но ничего «дурацкого» она в нем не видела. Такой жакет вполне могла бы надеть и Летиция.

– Что ты имеешь в виду? – спросила наконец Арлетта.

– Я имею в виду, что он просто нелепый! – выпалил мальчишка. – Тебе сколько лет?

– Двадцать один, – ответила Арлетта, правда – несколько неуверенным тоном. С тех пор, как на вечеринке по поводу дня рождения Лилиан, на которой один из тостов был поднят в честь ее двадцатиоднолетия, прошло меньше двух недель, и она еще не привыкла к тому, что стала на год старше. Кстати, Генри на вечеринке присутствовал; Арлетта помнила, что он был в группе гостей, пытавшихся, по традиции, тянуть ее за уши.

– Ах да, конечно. Я и забыл, – сказал он. – Просто ты так одеваешься, что выглядишь намного старше.

Арлетта снова покосилась на себя. Бутылочно-зеленый жакет с поясом, длинная юбка из сине-зеленой шотландки, темные чулки, туфли из зеленого бархата и шифоновый шарфик глубокого синего цвета… она была уверена, что выглядит очень неплохо – элегантно, стильно, модно. Силуэт, по всяком случае, был вполне современным – она сама выбрала его в одном из бесчисленных модных журналов, которыми был завален дом Летиции. Так какого же дьявола?..

Она так и не нашлась, что ответить. Поджав губы, Арлетта повернулась и зашагала прочь.

– Эй, извини! – самым небрежным тоном бросил ей вслед мальчишка. – Я не хотел тебя расстроить…

– А я и не расстроилась! – прошипела Арлетта в ответ, даже не замедлив шаг, хотя глаза ее защипало от подступивших слез. Нет, она не заплачет, ни за что не заплачет. Она не позволит себе до такой степени унизиться перед шестнадцатилетним сопляком. Даже на похоронах отца она не проронила ни слезинки, хотя смотреть на него ей было страшно: лежащее в гробу тело было собрано буквально из кусков. Сотрудники похоронного бюро сделали все, что могли, и все равно двух пальцев на руке, ноги и половины лица не хватало, но Арлетта все равно не заплакала. Не заплачет она и теперь. Вместо этого она будет презирать этого юного мерзавца всеми силами души и приложит все силы, чтобы отныне и Генри, и оба его братца взирали на нее с немым восхищением и священным трепетом. В том, что это у нее получится, Арлетта ни секунды не сомневалась, ибо она уже нашла работу младшей продавщицы в роскошном универмаге на Риджент-стрит. Универмаг назывался «Либерти» и был похож на сказочный дворец с башенками, балконами, деревянными панелями и сверкающими витринами в свинцовых переплетах. Улыбчивая заведующая секцией по имени миссис Стампер, принимавшая Арлетту на работу, побеседовала с ней в подсобке и была очень любезна. Миссис Стампер даже сказала, что Арлетта – очаровательная юная леди, что продавщицу с такой внешностью и манерами она давно искала, и добавила, что выйти на работу Арлетта сможет уже на следующей неделе, что платить ей будут пять шиллингов и шесть пенсов и что рабочая суббота у нее будет не чаще, чем раз в месяц.

С тех пор Арлетта не ходила, а летала. Впервые в жизни она отправилась на собеседование и вот, пожалуйста – сразу получила работу! И не просто работу, а Работу Мечты. Каждый день она будет проводить в сказочном дворце, в просторном, обшитом панелями натурального дерева зале, где пахнет лавандой и где выставлена самая изысканная одежда, покупать которую придут самые утонченные и модные женщины Лондона. А на мальчишек этих ей наплевать! Тем более что уже завтра вечером Генри и Артура отвезут на вокзал, посадят в поезд и отправят обратно в их элитарную тюрьму в глубинке, так что ей не придется смотреть на их скучные, самодовольные лица до са́мого конца октября.

Эта мысль вызвала у нее на губах улыбку, и она зашагала дальше, горделиво вскинув голову и расправив плечи под бутылочно-зеленым жакетом, который, право же, был вовсе не плох. В ее жизни слишком долго ничего не менялось; все годы, пока шла война и после нее, пока весь мир замер, погрузившись в траур или зализывая раны, Арлетта буквально сходила с ума, влача однообразное и скучное существование на затерянном среди волн острове, но теперь все было по-другому. Она наконец-то ухватила свою судьбу за гриву, взнуздала, как взнуздывают норовистую лошадь, и готова была усесться на нее верхом, чтобы настичь ускользающее будущее.

Наконец-то, думала Арлетта. Наконец-то она будет жить настоящей, полной жизнью!

12

1995

С кисетом и стаканом воды в руках Бетти вышла на площадку пожарной лестницы. Вечер был сырым и теплым. Стояла весна, но казалось, будто на дворе сентябрь. Воздух между домами был насыщен влагой и запахами готовящихся в ресторанной кухне блюд.

Скрутив сигарету, Бетти с наслаждением затянулась, глядя на понравившееся ей здание напротив – на его темные окна, в одном из которых едва угадывался хрустальный блеск люстры. Абстрактной картины на стене видно не было. Судя по всему, в доме никто не жил, а мужчины с фотоаппаратами, которых она заметила перед парадным, были, наверное, обыкновенными туристами. Странные все же туристы, подумала Бетти лениво. Туристы, которые любят фотографировать ничем не примечательные здания в Сохо.

Было почти восемь часов пятничного вечера.

Третьего вечера Бетти в Сохо.

В сумочке у нее лежало двести пятьдесят фунтов, полученных за шубу Арлетты.

Пока она курила, небо становилось все темнее, а внизу просыпался ночной город. Бетти смотрела, как зажигаются уличные фонари, слышала, как нарастают уже знакомые ей вечерние звуки и шум, и чувствовала, как внутри нее, наполняя ее до краев, оживает и пульсирует какая-то таинственная, не дающая покоя, зовущая куда-то энергия. Ей не хотелось сидеть в своей крошечной квартирке, но еще меньше Бетти хотелось выходить одной, сидеть в одиночестве в баре, словно персонаж какого-нибудь психологического триллера, и ждать, пока ей предложит выпить какой-нибудь мрачный герой с разбитым сердцем. Потом она стала думать о таинственном Питере Лоулере, записка с именем и адресом которого невесть сколько времени дожидалась ее в кармане шубы. Записка, которая привела в тупик. Интересно, сколько могут продлиться ее поиски, если она никак не может толком их начать?..

Вернувшись в квартиру, Бетти накинула куртку, сунула в карман ключи от входной двери и решительно улыбнулась своему отражению в зеркале. Она по-прежнему не знала толком, что ей делать, но начинать с чего-то было надо, и она решила начать с поисков работы, причем начать сейчас, не откладывая дела в долгий ящик.

Почему бы нет?

Домой Бетти вернулась только три часа спустя. Ноги болели (швы на внутренней поверхности сабо натерли ей кожу чуть не до крови), а лицевые мышцы свело судорогой от постоянных улыбок. Еще сильнее пострадало ее самомнение. Оно как будто сдулось и стало теперь не больше зернышка обжаренного в масле арахиса, которым Бетти перекусила в баре ресторана на Грик-стрит, ожидая, пока очередной замотанный, еле держащийся на ногах менеджер сообщит ей, что никакой работы у него на данный момент нет, и попросит оставить резюме. Выходя из дома, Бетти планировала потратить немного из полученных за шубу денег на то, чтобы посидеть в хорошем ресторане за бокалом пива и порцией спагетти, но по мере того, как она обходила один за другим окрестные рестораны и кафе и получала отказ за отказом, ей становилось все яснее, что наличность стоит поберечь и что она пока находится не в том положении, чтобы тратить деньги на удовольствия.

Последним пунктом ее вечерней программы поиска работы был «Ворчун».

Да-да, тот самый «Ворчун».

Бетти узнала о нем из глянцевых журналов, страницами которых был застелен кухонный стол в холодном особняке на краю скалы. Этот ночной клуб казался ей таким же таинственным, как Нарния, таким же прекрасным и таким же невероятным, как единороги. Она подолгу разглядывала фотографии седеющих рок-звезд и изрядно принявших на грудь актеров, которые, покидая клуб на рассвете, выглядели либо напуганными, как олени, либо агрессивными, как футбольные хулиганы, и думала: вот бы попасть туда и сидеть за столиком рядом со всеми этими людьми. Бетти ни секунду не сомневалась, что именно там бьется обнаженное, алое сердце Сохо. Именно «Ворчун», а не секс-шопы, китайские фонари и татуировочные салоны, был подлинной квинтэссенцией легендарного лондонского района: там тусовались знаменитости, там в обычае были неумеренность и излишества, а дурная слава была не недостатком, а достоинством. Именно туда словно магнитом притягивало тех, кто раскрашивал мир повседневности яркими и соблазнительными красками. И вот Бетти уже стоит в затемненном вестибюле знаменитого «Ворчуна» и робко просит о встрече с менеджером, чтобы поговорить насчет работы, а ей вежливо, но твердо отвечают, мол, все менеджеры сейчас заняты, но если вы оставите свое резюме… Она, впрочем, почти не слушала, что говорила ей улыбчивая девушка за стойкой. Взгляд Бетти был прикован к тяжелым двойным дверям, которые то и дело распахивались и снова закрывались, когда кто-нибудь входил или выходил из зала, и тогда она мысленно спрашивала себя, вдруг это какой-нибудь известный человек, на которого сто́ит поглазеть?

Но не успела она как следует надышаться атмосферой знаменитого ночного клуба, как приятный молодой человек в строгом костюме и галстуке проводил ее к выходу, придержал дверь и даже пожелал на прощание всего хорошего. Через мгновение Бетти снова оказалась на улице среди оживленно болтавших у подъезда водителей такси и толп лондонцев, слонявшихся по тротуарам в поисках способа убить пятничный вечер.

Из «Ворчуна» Бетти сразу отправилась домой. Держа сабо в руке, она на цыпочках поднялась по лестнице и вошла в квартиру. Сказать, что она была разочарована результатами своего похода, значило бы ничего не сказать, но Бетти решила не отчаиваться. В конце концов, утро вечера мудренее; будет день, будет пища или, в данном случае – работа, и так далее…

В квартире было темно и тихо. На мгновение Бетти вспомнилась ее огромная пустая спальня в огромном пустом доме, вспомнились широкие длинные коридоры и комнаты, в которых никто не жил, вспомнились простор, прохладный и свежий воздух – и тишина. Она, однако, постаралась справиться с нахлынувшим на нее чувством потери, вызвав в памяти все те долгие ночи, проведенные в большой, молчаливой спальне большого молчаливого дома, на протяжении которых она мечтала только о том, чтобы оказаться здесь.

Переодевшись в пижаму, Бетти вооружилась влажной гигиенической салфеткой, чтобы смыть с лица косметику и разочарование с души, и легла в постель, прислушиваясь к доносящимся с улицы голосам и смеху людей, которые проводили время куда приятнее, чем она.

В понедельник утром напротив подъезда дома на Питер-стрит дежурили уже не двое, а целых пять папарацци. На этот раз Бетти была совершенно уверена, что это именно папарацци, а не туристы, не полицейские в штатском или кто-нибудь еще. Все эти люди носили потертые жилеты, вместительные карманы которых оттопыривали запасные кассеты с пленкой, сменные объективы, светофильтры и тому подобные вещи, все держали в руках стаканы с кофе, все щурились от ярких лучей утреннего солнца и, к тому же, вполголоса переговаривались между собой, словно зеваки на похоронах незнакомого человека. Бетти очень хотелось знать, чего, собственно, они ждут; она даже немного замедлила шаг, но ничего интересного ни в доме, ни в его окрестностях не происходило, и она не стала задерживаться. Новая мысль пришла ей в голову, и, повернувшись, она двинулась в обратную сторону и, выйдя на площадь, стала ждать, пока Джон Любезноу запаркует свой пикап. Через минуту он уже выбрался из кабины, держа в руках картонную коробку, на крышке которой стоял пластиковый стакан с кофе. Увидев Бетти, Джон мрачно улыбнулся.

– Привет, – буркнул он.

– Доброе утро, – отозвалась Бетти и сняла с коробки стакан, чтобы он мог опустить свою ношу на землю. – Как дела?

– Неплохо, – отозвался он. – Совсем неплохо. А у тебя?

– В пятницу я была у твоей сестры, – сообщила Бетти («На «ты» так на «ты», – решила она про себя.). – Она купила шубу.

Джон слегка приподнял бровь.

– Вот как? Надеюсь, она нормально тебе заплатила?

Бетти кивнула и протянула ему стакан.

– Нормально, – сказала она. – У нее там… в агентстве… очень интересно.

Он пожал плечами и достал из коробки стопку пластинок в бумажных конвертах.

– Может быть, – сказал он с таким видом, словно подобная мысль никогда не приходила ему в голову. – У нее там интересно, да… Для тех, кто понимает, конечно.

– А сама она очень милая, – продолжила Бетти, неожиданно польщенная тем, что Джон включил ее в число «тех, кто понимает».

– Ты так считаешь?

Бетти ответила не сразу. Она никак не могла разобраться в его тоне и понять, то ли он шутит, то ли он действительно категорически не согласен с ее утверждением. В конце концов она решила, что двигаться дальше по скользкой дорожке, на которую неожиданно свернул разговор, не стоит, и предпочла сменить тему. Безмятежно улыбнувшись, Бетти сказала:

– Там, на Питер-стрит, я видела целую толпу папарацци. По-моему, они на кого-то охотятся, – сказала она, показывая рукой себе за спину. – Не знаешь, на кого?

– На Питер-стрит? – переспросил Джон, глядя на нее с несколько бо́льшим интересом.

– Да.

– Вообще-то, там живет Дом Джонс.

– Дом Джонс?

– Ну да. Это певец, который…

– Я знаю Дома Джонса! Знаю!.. Группа «Стена». И это его дом?.. На Питер-стрит?.. – Ее ум никак не мог охватить этот потрясающий факт. Группа «Стена» никогда не была ее любимой, точно так же, как Дом Джонс не был ее любимым певцом, но она знала, что на данный момент он был самым известным в Великобритании исполнителем, а его группа – самой большой по составу. Так, значит, это его люстру и его абстрактную картину она видела в окне в свой первый вечер в Сохо? Неплохо, черт побери, совсем неплохо! О подобном соседстве она и мечтать не смела. Дом Джонс был настоящей знаменитостью.

– Да, это его особняк. Один из его особняков. Он жил здесь раньше, пока не женился года два назад на какой-то…

– Я знаю! На Эйми Метц. – В голове Бетти сами собой всплыли вычитанные в дешевых журнальчиках факты, слухи, сплетни и перевранные истории о том, как Дом Джонс бросил очаровательную, похожую на сказочную эльфийку солистку девчачьей группы «Бутон» Черил Гласс ради вспыльчивой и пугающе красивой вокалистки девчачьей группы «Всемогущие» Эйми Метц. Вскоре они поженились и вместе со своими тремя детьми (все – моложе трех лет) поселились на Примроуз-Хилл в огромном розовом особняке, тут же сделавшемся сосредоточием новых скандалов и сплетен. И тут вдруг Бетти поняла, почему розовая дверь дома на Питер-стрит показалась ей такой знакомой. Она же видела ее раньше, видела на снимках Дома Джонса, сделанных папарацци, когда он выходил или входил в свой особняк.

– Да, он женился и переехал к ней, но свой старый дом так и не продал. Все это время он стоял пустым. – Джон бросил взгляд в сторону Питер-стрит и стал устанавливать свой прилавок. – Может, он вернулся? Ты не читала сегодняшние газеты?

Бетти наморщила нос и, повернувшись, зашагала прямо к газетному киоску, стоявшему на противоположной стороне площади. Она еще не дошла до него, когда ей в глаза бросился напечатанный огромными буквами заголовок на первой странице «Миррор»: «ДОМ ДЖОНС РАССТАЛСЯ С ЭЙМИ». Сенсационная статья сопровождалась расплывчатой фотографией, на которой Дом Джонс, выглядевший как последний бродяга, выходил из дверей «Ворчуна». Как гласила подпись, произошло это «вчера поздно вечером».

Схватив газету, Бетти принялась жадно читать. В статье рассказывалось, что Дом попался на горячем, когда после очередного концерта – в служебном туалете за кулисами – девятнадцатилетняя поклонница по имени Кэрли Энн делала ему минет. А единственная причина, по которой этот прискорбный, но ничуть не удивительный факт дошел до сведения Эйми, заключалась в том, что бойфренд Кэрли потихоньку заснял свою подружку и певца на видео, а потом попытался шантажировать Дома, требуя за молчание довольно значительную сумму. Дом, по-видимому, не воспринял угрозу всерьез, и в скором времени копии компрометирующей пленки попали одновременно и в почтовый ящик розового особняка на Примроуз-Хилл, и на стол главного редактора «Миррор».

Под статьей в газете были напечатаны расплывчатые фотографии – отпечатки, сделанные с видеопленки. Сама же статья заканчивалась коротким абзацем, который для большинства читателей значил очень мало, но когда Бетти его прочла, по ее спине побежали мурашки восторга.

«…После разрыва с Эйми Метц Дом Джонс, по всей вероятности, вернется в свое старое холостяцкое жилище – городской особняк в лондонском Сохо, где он жил со своей предыдущей гражданской женой Черил Гласс».

С трудом удерживаясь от того, чтобы не улыбаться во весь рот, Бетти заплатила за газету. Думала она при этом о неудачниках-папарацци, часами простаивавших у парадного подъезда особняка в надежде увидеть знаменитого певца, тогда как она могла наблюдать за его окнами, с удобством расположившись на пожарной лестнице. Сунув номер «Миррор» под мышку, Бетти поспешила вернуться к себе. Уже вбегая в двери, она успела продемонстрировать Джону заголовок, но он в ответ только приподнял бровь, словно говоря: «Ну и что?»

Прыгая через ступеньки, Бетти взлетела к своей квартире и, не заходя внутрь, выскользнула на пожарную лестницу. Трясущимися руками она скрутила сигарету, закурила и стала смотреть на окна Дома Джонса. В это время дня свет падал на стекла под таким углом, что Бетти все было прекрасно видно. Довольно долго в комнатах ничто не двигалось, потом по стене скользнула какая-то тень, и вдруг мимо окна прошел какой-то человек. Он двигался слишком быстро, чтобы Бетти сумела рассмотреть его как следует, но ей показалось, что он был невысоким, узкобедрым и в меру широкоплечим. Разумеется, она не могла быть на сто процентов уверена, что это именно Дом Джонс, но ей показалось, что это именно он. В конце концов, кто же еще мог ходить по его дому?

При мысли об этом Бетти снова почувствовала пробежавшую по телу дрожь восторга. Неужели это она сидит здесь, в Сохо, буквально в двух шагах от человека, о котором писали утренние газеты? Сидит и смотрит, как Дом Джонс ходит по своей комнате? Она, Бетти Дин, оказалась практически в центре самой громкой сенсации последних недель!

Невероятно!

Не отрывая взгляда от окон Дома, она выкурила еще три самокрутки, но певец больше не появлялся. Наконец она затянула шнурок кисета и вернулась в квартиру, не без раскаяния размышляя о том, сколько времени она потратила зря. В самом деле, разве нет у нее других забот, кроме как ждать, не появится ли в окне напротив знаменитый исполнитель? Похоже, бары, кафе, рестораны и ночные клубы Сохо не очень-то спешили взять ее на работу. Тогда, быть может, ее захотят нанять работающие в дневное время магазины и галереи?

Внутри ресторана быстрого питания было очень светло – так светло, что после полутемной улицы свет резанул Бетти по глазам. Зал был битком набит туристами и бездельниками, в воздухе витали навязчивые запахи перегорелого масла и размороженного мяса. В отделении для курильщиков с полдюжины мужчин нервно затягивались сигаретами, а в промежутках между затяжками пригоршнями уплетали чипсы. Еще один уголок зала предназначался для изможденных пьянством алкоголиков и покрытых татуировками наркоманов, которые сидели, ссутулившись над кружками остывшего кофе, и что-то бормотали себе под нос. У противоположной от них стены несколько горластых студентов-иностранцев переговаривались на ломаном английском, то и дело принимаясь громко хохотать.

Бетти пристроилась в очередь за небольшой группой типичных японских туристов в новеньких бейсболках с огромными козырьками и с дорогими фотоаппаратами в руках, которые изумленно таращились во все стороны. Из колонок под потолком лилась фоновая музыка. Прислушавшись, Бетти решила, что это может быть электронная версия «Капакабаны» Барри Манилоу, но сказать наверняка было трудно.

Когда подошла ее очередь, неуклюжий молодой официант с сеткой для волос на голове произнес с дежурной улыбкой:

– Здравствуйте, рады видеть вас в «Вендиз». Что вы закажете сегодня?

Бетти заказала сэндвич с цыпленком, картошку фри и «Пепси». Ожидая, пока соберут ее заказ, она бросила взгляд на стену слева.

«Вендиз» набирает персонал! – гласило небольшое объявление. – Нам нужны энтузиасты, готовые обслуживать клиентов на высоком уровне. Бесплатная форменная одежда, достойная оплата… – И так далее. – Пожалуйста, возьмите бланк заявления о приеме на работу».

Бетти поморщилась, но голос у нее в ушах сказал: «Возьми бланк. Возьми, чтобы потом не жалеть».

«Чушь какая! – ответил ему другой голос. – Я не могу здесь работать!»

«Почему бы нет? – заспорил первый голос. – Работа как работа, к тому же недалеко от дома. И оплата достойная. Кроме того, будет что написать в резюме. Ты сможешь платить за квартиру и даже, возможно, что-то откладывать. Все хорошие места ты уже обошла, и никто тебя не нанял, так что выхода у тебя нет».

– Дайте мне бланк, пожалуйста! – выпалила Бетти, показывая на объявление.

Официант удивленно посмотрел на нее, но потом снова улыбнулся заученной улыбкой.

– Пожалуйста.

Выхватив бланк у него из рук, Бетти торопливо запихала его в сумочку, чувствуя, как от смущения и стыда горят щеки. Она подумала об Арлетте – о том, что бы она сказала, если бы видела ее сейчас – свою любимую внучку, которая стоит у прилавка унылой фастфудовской тошниловки с заявлением о приеме на работу в кармане. Точнее – в сумочке, но какая разница?.. Можно было не сомневаться: Арлетта схватила бы заявление и, не говоря ни слова, разорвала на тысячу кусочков, а потом взяла ее за руку и отвела в «Сент-Джеймс», чтобы угостить порцией устриц. С другой стороны, сама-то Арлетта уж точно никогда не жила в Сохо, никогда не оставалась без гроша в кармане, никогда не испытывала жгучего желания никогда не возвращаться домой. И если Арлетте действительно хотелось, чтобы она нашла Клару Каперс, – а Бетти не сомневалась, что ей этого хотелось, – тогда ей просто придется зарабатывать какие-то деньги, потому что в Лондоне на тысячу фунтов не проживешь.

13

Вечером, прежде чем отправиться спать, Бетти вышла на пожарную лестницу, чтобы выкурить сигаретку на сон грядущий. Время приближалось к полуночи, и свет в окнах Дома Джонса был пригашен. Звон посуды и столовых приборов, доносившийся из ресторана, был Бетти уже хорошо знаком; привычный фоновый звук ее не только не раздражал, но, напротив, – действовал успокаивающе. Ну, почти успокаивающе.

Бетти закурила, затянулась – и тут ее внимание привлекло какое-то движение. Вскинув взгляд, она увидела в окне напротив мужчину, который пытался обеими руками поднять скользящую раму. Рама не поддавалась, и его лицо перекосилось от усилий.

От восторга Бетти даже перестала дышать. Нет, она по-прежнему не была на сто процентов уверена, что видит именно Дома Джонса – оконное стекло было довольно грязным, да и источник света находился за спиной мужчины, но почему-то ей казалось, что это должен быть именно он. Наконец послышался пронзительный скрежет, рама поддалась и поехала вверх – и она увидела его лицо. Теперь никаких сомнений быть не могло, это был Дом собственной персоной: белый жилет, покрытые татуировками предплечья, тонкие пальцы музыканта, которыми он прикрыл от ветра зажатую в зубах сигарету, поднося к ней огонек «Зиппо». Вот он глубоко затянулся, и его нахмуренное лицо немного расслабилось, когда проникший в легкие табачный дым начал свое терапевтическое воздействие. Усталый и все еще немного сердитый взгляд Дома медленно заскользил через площадь, поднялся выше и вдруг замер, остановившись на ее лице.

Бетти поспешно отвернулась. Меньше всего ей хотелось, чтобы он подумал, будто она за ним подглядывает, но уже через несколько секунд она снова посмотрела на него, сообразив, что ей вряд ли удалось его провести и что если она и дальше будет притворяться, что вовсе на него не смотрела, это будет выглядеть очень глупо. Она будет выглядеть глупо.

Дом Джонс все еще смотрел на нее, и его лицо выражало лишь легкое недовольство или, скорее, удивление. Вот он слегка приподнял руку в приветственном жесте, и она ответила тем же, чувствуя, как от волнения отчаянно колотится сердце. Ей даже показалось, что Дом Джонс ей что-нибудь скажет, но сразу поняла: ему придется кричать, чтобы перекрыть гудение кондиционеров, лязг кастрюль и громкие голоса кухонных рабочих. И он действительно ничего не сказал; некоторое время Дом Джонс задумчиво глядел в пространство перед собой, часто затягиваясь сигаретой, потом затушил окурок о кирпичную кладку под отливом окна и швырнул его вниз.

Прежде чем вернуться в комнату, Дом Джонс бросил в сторону Бетти еще один взгляд, в котором она разглядела (все-таки расстояние было не слишком большим) смесь настороженности и неожиданного одобрения. Скользящая рама с лязгом опустилась, и его лицо снова превратилось просто в светлое пятно за стеклом. Потом исчезло и оно, свет в комнате погас. Бетти торопливо докурила свою сигарету и бросила взгляд на часы. Десять минут первого. Слишком поздно для того, чтобы звонить Белле – единственному человеку, способному по достоинству оценить то, что только что произошло. В жизни Бетти еще никогда не случалось ничего столь же интересного и волнующего, и вот, на тебе! Ей даже не с кем об этом поговорить!

На следующее утро Бетти проснулась довольно поздно – в десять с небольшим. Проснулась и сразу же с неудовольствием подумала о том, что с половины третьего до четырех сорока пяти лежала без сна, прислушиваясь к тому, как женщина из квартиры этажом ниже занимается сексом. С тех пор как Бетти поселилась в Сохо, она видела соседку только один или два раза, и та не произвела на нее никакого особенного впечатления. Это была с ног до головы упакованная в джинсу субтильная азиатка, лицо которой выражало страдание и неубывающую тревогу. Когда они встретились на лестнице, соседка не поздоровалась и даже не улыбнулась, и интуиция подсказала Бетти, что торопиться и навязывать знакомство не следует. Маленькая азиатка, впрочем, не производила впечатление человека, который будет среди ночи заниматься сексом два с лишним часа подряд, орать во весь голос каждый раз, когда она испытывает множественный оргазм (а таких разов было несколько), и к тому же колотить по стенам кулаками и пятками. С кем бы она ни трахалась (а Бетти, как ни старалась, не могла подобрать более подходящего слова для того, что происходило в квартире снизу), этот человек покинул здание минуты через три после ее последнего особенно шумного оргазма, протопав вниз по лестнице и громко хлопнув дверью подъезда.

Не успела Бетти перевести дух, как на дребезжащей, шумной машине подъехали мусорщики.

Принимая решение снять эту квартиру, Бетти ничего не знала об особенностях вывоза мусора в Сохо. Ее никто ни о чем не предупредил. Никто не сказал ей, что мусорщики приезжают каждый день и что это бывает довольно рано. Никто не предупредил ее, что они насвистывают, хохочут, переговариваются во весь голос, гремят крышками баков, хлопают дверьми и с размаху швыряют крупногабаритный (вроде старой мебели) мусор в кузов своего рычащего грузовика.

Только в половине шестого Бетти удалось наконец задремать, но ее сон снова не был долог: на рыночную площадь начали съезжаться в своих раздолбанных пикапах торговцы, что также сопровождалось рычанием моторов, хлопаньем дверей, лязгом откидываемых бортов, скрежетом передвигаемых по железу кузовов ящиков и коробок, смехом и громким обменом приветствиями и шутками.

Она уже хотела встать и выйти на пожарную лестницу, чтобы выкурить первую утреннюю сигарету, но незаметно для себя заснула крепким сном, который был прерван появлением полицейской машины с включенной сиреной, которая, визжа тормозами, остановилась, казалось, дюймах в десяти от ее левого виска. Вскочив, как ошпаренная, Бетти бросилась к окну и слегка раздвинула занавески, но ничего сенсационного снаружи не происходило. Она увидела только, как двое полицейских, оставив дверцы своей машины распахнутыми, ленивой походкой двинулись в направлении Питер-стрит, провожаемые дюжиной любопытных взглядов.

Похоже, что-то все-таки происходило, и Бетти, натянув спортивный костюм и накинув кардиган, спустилась вниз. Джон Любезноу был уже на месте. Стоя за прилавком своего лотка, он демонстрировал какому-то похожему на хиппи пижону диск-гигант Джона Отуэя[12]. Увидев растрепанную Бетти, выскочившую из подъезда с рубцом от подушки и выражением паники и жгучего любопытства на лице, он удивленно вскинул голову.

– Что случилось? – спросил Джон.

– Это ты мне скажи, что случилось! – выпалила Бетти, позабыв о своем решении держать себя в руках и делать вид, будто ее ничем нельзя удивить.

– Ты о чем? – Он недоуменно наморщил лоб.

– Об этом… – Бетти махнула рукой в направлении полицейской машины, на крыше которой продолжали вспыхивать синие огни. – Они приехали к Дому Джонсу? Зачем?

Джон Любезноу почесал в затылке.

– Понятия не имею, – ответил он и повернулся к покупателю с улыбкой, означавшей, что он извиняется за эту бешеную кошку, помешавшую их разговору. – Так на чем мы остановились, сэр?..

Бетти нетерпеливо вздохнула и быстрым шагом направилась к Питер-стрит. Свернув за угол, она увидела, как полицейские о чем-то предупреждают одного из дежуривших у подъезда Дома папарацци. Все еще горя желанием узнать, в чем дело, Бетти приблизилась к ним самым небрежным шагом, но не услышала ничего интересного. Пока она стояла на тротуаре, засунув руки поглубже в карманы кардигана, один из полицейских поднялся на крыльцо особняка и постучал в розовую дверь. Захрипело переговорное устройство, и Бетти снова навострила уши, но услышала только искаженный динамиками мужской голос. Пискнул замок, полисмен толкнул дверь, и она успела увидеть в глубине прихожей смутные очертания фигуры Дома Джонса, одетого в джинсы и клетчатую рубашку. Бетти не была уверена, но ей показалось, что выглядит он встревоженным и усталым. Рассмотреть Дома получше ей не удалось – полисмен вошел внутрь и закрыл дверь за собой.

Глядя на захлопнувшуюся дверь, Бетти вдруг почувствовала себя странно. Это было похоже… на боль. Да, на боль, которая сжала сначала ее сердце, а потом опустилась куда-то в желудок. Возможно, это было сожаление, досада и легкая печаль, к которым примешивалось… желание. Дом Джонс, знаменитость и мегазвезда, выглядел таким… побитым. Потерпевшим поражение. Его брак лежал в руинах. Его дети остались у матери, а сам он был вынужден часами сидеть в пустых, пыльных комнатах, боясь выйти на улицу, чтобы не попасть в объективы осаждавших особняк репортеров. Да, ему не позавидуешь. Мир, в котором он жил, лопнул по швам, как мешок с мусором, и весь мир увидел его неприглядное содержимое.

Бетти очень хотелось отвести Дома к себе, угостить чаем, заставить его улыбнуться.

На мгновение она вспомнила о мерзких фотографиях в «Миррор», на которых, впрочем, нельзя было разглядеть никаких подробностей – только женский затылок между его расставленными коленями. Это, бесспорно, было отвратительно, но Бетти тут же подумала: Господи, ведь он был женат на Эйми Метц всего три года, и все это время она почти постоянно была беременна. Она выглядела как корова. Она одевалась не пойми как. И, возможно, ее постоянно навещали какие-нибудь надоедливые подруги. От такого любой нормальный мужик спятит!

Нет, одернула себя Бетти. В конце концов, она женщина, и Эйми Метц – тоже, а никакая нормальная женщина не будет оправдывать мужчину-изменника. Никогда!

Бетти крепко сжала зубы, словно пытаясь таким образом закрепить эту мысль в своем сознании, и, повернувшись на каблуках, отправилась домой досыпать.

14

1919

При каждом шаге напитанный водой снег мягко поддавался под тонкими подошвами кожаных полусапожек Арлетты. Он был скользким как масло, поэтому на поворотах ей приходилось придерживаться вытянутой рукой за стены, чтобы не поскользнуться. Кроме полусапожек на Арлетте был длинный плащ с меховой оторочкой и шляпка из толстого поплина. Карнаби-стрит была убрана рождественскими гирляндами, и снежная каша под ногами переливалась красными, зелеными и синими цветами. Сквозь легкий туман мерцали янтарным светом окна пабов.

Арлетта шла домой, отработав последнюю перед рождественскими каникулами смену в «Либерти». Покупатели валили валом: кто-то не успел приобрести новое платье для вечеринки или приема, кто-то не успел запастись подарками. Прилавки были завалены грудами оберточной бумаги, под ногами путались обрывки упаковочных лент, звучали рождественские мелодии, а воздух пропах корицей и анисом. День был непростым, но Арлетте казалось, что нет лучше способа провести рождественский сочельник, чем в праздничной атмосфере торговых залов.

Сворачивая на Риджент-стрит, Арлетта столкнулась с небольшой группой размахивавших фонарями румяных юношей и девушек, которые, распевая рождественские гимны, развешивали на дверях домов праздничные венки из остролиста. Среди них выделялся высокий молодой мужчина в цилиндре, на верхушке и на полях которого лежал тонкий слой замерзшего снега. Похоже, он был у них заводилой. От всей компании исходила какая-то неуправляемая, дикая энергия, которая показалась Арлетте неестественной. Можно было подумать, что они пьяны, однако эти юноши и девушки не выглядели как люди, которые позволяют себе появляться пьяными в общественных местах – все они были прекрасно и модно одеты и держались с самоуверенностью, характерной для представителей высшего общества.

Пока она разглядывала певцов, мужчина в цилиндре комично завертелся на месте и воздел руки к темному небу, словно побуждая свой разгоряченный хор взять последнюю, самую высокую ноту. От резкого движения сверкающая ледяная шапка сорвалась с его цилиндра и шлепнулась под ноги Арлетте. Она рассмеялась.

– С Рождеством, мисс, с Рождеством! – Мужчина подчеркнуто театральным жестом сорвал с головы цилиндр и поклонился. Его темно-рыжие волосы были очень густыми и чуть заметно вились. Проведя по ним рукой в перчатке, мужчина вернул цилиндр на место и с любопытством посмотрел на Арлетту.

– И вас с Рождеством, – ответила она, еще раз скромно улыбнулась и пошла дальше, чувствуя на себе его взгляд.

– Ну, что теперь, Гидеон? – услышала она голос одной из девушек. – «Ночь тиха» или «Три короля»?..

– Да, – рассеянно отозвался мужчина.

– Что – да, Гидеон? Что мы будем петь сейчас?

– Одну минуточку, – пробормотал Гидеон. – Эй, мисс, постойте!..

Арлетта обернулась. Как она и ожидала, мужчина в цилиндре торопливо шагал к ней.

– Я хотел бы вас написать! – с ходу выпалил он, впившись взглядом в ее лицо.

– Простите, что?..

– Меня зовут Гидеон Уорсли. Я художник и хотел бы написать ваш портрет. У вас удивительное лицо. Такие изящные хрупкие косточки… Ну прямо как у птички!

Арлетта недоуменно моргнула.

– Для этого потребуются самые тонкие кисти, буквально в один-два волоска. Боже мой, это просто поразительно! Скажите, вы не боитесь, что в один прекрасный момент вы просто разлетитесь на тысячу кусочков, словно ваза из тончайшего фарфора?

Арлетта машинально подняла руку к лицу и попыталась представить, что могло его так поразить, а взглянув на него, вдруг поняла, почему она испытывает эту странную тревогу, чуть ли не страх. В его глазах горел яркий, всепожирающий огонь, который показался ей совершенно безумным. Гидеон не был пьян, теперь Арлетта видела это отчетливо. Его взгляд не блуждал, язык не заплетался, но он, несомненно, был одержим какой-то идеей, державшей в невероятном напряжении все его существо.

– Прошу меня простить, мистер Уорсли, но я очень спешу.

– О нет, нет! – воскликнул он. – Умоляю вас: все, что угодно, только не спешите! Сегодня слишком скользко, и если вы поскользнетесь и упадете, вы… можете разбиться на кусочки, как я только что говорил. Старайтесь идти помедленнее и будьте очень, очень осторожны. – И он предложил ей согнутую в локте руку, чтобы она могла на нее опереться. Кто-то из хористов закричал:

– Оставь бедную девочку в покое, Гид!

Он резко обернулся.

– Я ее не оставлю! – заявил Гидеон. – Разве вы не видите, какая она тоненькая и хрупкая? Такая девушка не должна ходить одна, тем более в гололед. Давайте лучше дуйте за нами. Мы будем идти и петь, идти и петь!.. Кстати, вам куда? – осведомился он у Арлетты.

– На автобус, – ответила она и после непродолжительного колебания добавила: – На автобус до Кенсингтона.

– В таком случае мы проводим вас до остановки! – объявил Гидеон. – Прошу вас. – Он снова выставил согнутую руку, и на этот раз Арлетта оперлась на его предплечье, подумав, что в этом не может быть ничего предосудительного, раз ее сопровождает не одинокий незнакомый джентльмен, а целая толпа молодых женщин и мужчин. Кроме того, она действительно боялась, как бы ей не поскользнуться на покрытой слякотью скользкой брусчатке.

– Благодарю вас, – сказала она вежливо.

– Как вас зовут? – спросил Гидеон.

– Арлетта. Арлетта де ла Мер.

– Арлетта де ла Мер, – повторил он и обернулся к приятелям. – Эй, вы слышали? Эту удивительную молодую леди зовут Арлетта де ла Мер! Арлетта Морская. Ничего более романтичного я в жизни не слышал. И чем вы занимаетесь, Арлетта Морская? Кем вы работаете? Или на самом деле вы – русалка, которая только и делает, что плещется на рассвете в изумрудных морских волнах? – Он посмотрел на ее промокшие полусапожки и вздохнул. – Нет, похоже, вы все-таки не русалка, что, впрочем, не отменяет того факта, что вы изумительно красивы. Но кто же вы такая?.. Попробую угадать. Учительница? Нет, для учительницы вы слишком хорошо одеты. Значит, вы имеете какое-то отношение к миру моды… Ну что, я прав?

Арлетта молча улыбнулась.

– Я чувствую, я почти угадал! – воскликнул Гидеон. – Может быть, вы портниха? Белошвейка? – Он схватил ее за руки и, повернув ладонями вверх, некоторое время рассматривал в свете уличного фонаря. – Нет, не портниха – руки мягкие, как кошачьи ушки. Знаете, что я думаю: вы – продавщица в каком-нибудь шикарном универмаге. В каком? В «Дикинс и Джонс»?

– Нет. – Она рассмеялась.

– В «Лиливайтс»?

– Нет!

– Тогда… в «Либерти»! Точно, в «Либерти»!

Арлетта снова рассмеялся, и Гидеон с торжествующим видом воздел вверх сжатую в кулак руку.

– Видите ли, – проговорил он, – я художник и должен уметь разбираться в людях, понимать их, читать по их лицам, как по книге, – и все это я умею. В мире искусства я – Шерлок Холмс. Пожалуй, я даже смогу угадать, откуда вы родом.

– Ну, попробуйте, – с вызовом сказала Арлетта. Ей и вправду было интересно, что у него получится.

– Сейчас, конечно, это будет трудновато, – рассмеялся Гидеон, – но если бы вы позволили мне написать ваш портрет, я смог бы не торопясь понаблюдать за вами, понаблюдать при нормальном свете, и вот тогда, я думаю, мне бы удалось догадаться, из каких сказочных миров вы явились на нашу грешную землю.

За этим разговором они добрались до остановки автобуса.

– Идем, Гидеон! Прощайся со своей красавицей. Мы хотим петь! – крикнул кто-то из хористов.

– Да-да, сейчас иду!.. – отозвался Гидеон. – Сейчас. Еще пару минут. – Он снова повернулся к Арлетте. – Между прочим, насчет портрета я совершенно серьезно. Мне очень хочется вас написать. Еще никогда в жизни я не видел таких изящных и тонких лицевых костей, как у вас. Снизойдите же к мольбе простого смертного! Ведь если я не смогу вас написать, я до когда жизни буду несчастен.

Арлетта посмотрела на него. Несмотря на выражение комического отчаяния, которое он напустил на себя, несмотря даже на безумные огоньки в глазах, Гидеон был весьма привлекательным молодым человеком примерно ее возраста или, может быть, на год или два постарше. Небольшие темные глаза были широко расставлены, нос прямой, губы полные и прекрасной формы. Арлетта даже подумала, что он был таким всегда, всю жизнь, каким-то образом миновав даже тот обязательный для каждого мальчишки период, когда, прежде чем превратиться из ребенка в мужчину, он становится неловким, угловатым, нескладным. И тем не менее она точно знала, что в ответ на его предложение она должна сказать твердое «нет». Она не должна позволить, чтобы незнакомый мужчина ее рисовал, даже если он действительно имеет в виду только это и ничего больше.

С другой стороны… Настоящий портрет. Настоящий художник. Она представила себе его студию: светлая мансарда, забрызганные красками стены, букет полевых цветов в глиняном кувшине, крыши домов за окнами, продавленное кресло, а на нем спит худая и пугливая кошка… Воображение ее разыгралось, и Арлетта представила, как сидит, обратив к свету лицо, а Гидеон то разглядывает ее, ненадолго выглянув из-за мольберта, то выбирает из стоящих в стеклянной банке кистей самые тонкие, чтобы как можно точнее изобразить черты ее лица. За работой он, конечно, гораздо спокойнее, чем сейчас; он не размахивает руками, словно ветряная мельница, он задает ей простые, внятные вопросы, а она отвечает на них легко и весело, сохраняя, впрочем, некоторую загадочность, которая делает женщин вдвойне привлекательными. А потом настанет день, когда мазки́ краски на бумаге или на холсте сложатся в ее лицо, и тогда она захлопает в ладоши и воскликнет: «Какая прелесть, Гидеон!»

Тем временем подошел ее автобус. Если точнее, это был даже не настоящий автобус, а что-то вроде грузовика с установленными в кузове сиденьями – это был единственный общественный транспорт, который бедный послевоенный Лондон мог предложить своим обитателям. Рев его мотора вернул Арлетту с небес на землю, и она поспешно сказала:

– Это очень лестное предложение, мистер Уорсли, но, боюсь, я слишком занята и не смогу его принять.

Она шагнула к автобусу, и Гидеон полез в карман, чтобы достать небольшое кожаное портмоне.

– Пожалуйста, возьмите хотя бы мою визитку! – с отчаянием в голосе воскликнул он, протягивая ей белый картонный прямоугольничек. – Вдруг вы передумаете?!

Арлетта взяла визитку, и Гидеон помог ей подняться на ступеньку.

– Благодарю вас, – сказала она. Через несколько секунд она уже сидела на автобусном сиденье, глядя в залепленное мокрым снегом окно. За окном Гидеон и его хористы, собравшись в круг, во все горло затянули «Доброго короля Вячеслава». Вот он обернулся, чтобы проводить взглядом отъезжающий автобус, на мгновение их глаза встретились, и Арлетта увидела перед собой не молодого льва с огненным и безумным взглядом, а маленького мальчика – ранимого и немного печального. Улыбнувшись, она помахала ему рукой, он в ответ тоже поднял руку, а еще через секунду пропал, затерялся в кружащемся снегу.

Его визитка все еще была у нее в руке. Арлетта взглянула на маленький картонный квадратик, но в салоне было слишком темно, и она не смогла разобрать, что́ на нем написано. Ничего, она прочтет все завтра. Прочтет и будет весь день думать о Гидеоне Уорсли, о его студии в мансарде и о его глазах, в которых отразилась печальная душа художника.

15

1995

Книжный магазин, магазин комиксов, два бутика, магазин нижнего белья, крошечная художественная галерея, бар и пекарня… Бетти обошла их все, и в каждом из этих мест ей отвечали, что в ближайшее время ей вряд ли стоит рассчитывать на постоянную работу. Одно из агентств по трудоустройству, куда она обратилась, подобрало ей временное место в ателье на Блумсбери, где она должна была пришивать пуговицы (три дня в неделю, по 2 фунта и 85 пенсов в час). Бетти нехотя согласилась, но уже через две минуты пребывания в пыльном и похожем на гробницу ателье, которым владели три пожилых брата-португальца, подкрашивавших волосы чем-то вроде сапожной ваксы (к тому же все трое смотрели на нее так, словно она выскочила из юбилейного торта), – ей стало очевидно, что эта работа не для нее. Пробормотав что-то насчет больных пальцев, Бетти поспешно ушла, чтобы больше не возвращаться.

Другое агентство известило Бетти об ожидающейся вакансии на пункте сортировки почты в Ислингтоне (так же временной) или – в еще более отдаленной перспективе – о месте приемщицы заказов в фотостудии в Кентиш-Тауне, но Бетти не особенно надеялась его получить, так как почти провалила тест на скорость печати. Она была уверена: в городе найдется немало симпатичных девчонок с обворожительными улыбками, которые умеют печатать гораздо быстрее, чем ее тридцать слов в минуту.

Первая неделя жизни в Сохо подошла к концу, а никакой работы у Бетти по-прежнему не было, и она все чаще испытывала приступы острого отчаяния. Что, если ей так и не удастся найти место прежде, чем закончатся деньги? Неужели ей придется возвращаться на Гернси несолоно хлебавши? А как же ее надежды и мечты? А как же поиски таинственной Клары Каперс? Неужели все пойдет прахом? Нет, невозможно!

И вот во время одного такого приступа Бетти совершила страшную вещь, от которой ее чуть не вывернуло наизнанку, но другого выхода она не видела. Сражаясь с тошнотой и подступившими к глазам слезами, она сунула руку в сумочку и нашарила на дне шариковую ручку. Потом Бетти порылась в куче бумаг на тумбочке рядом с кроватью и отыскала бланк заявления о приеме на работу в «Вендиз». Она заполняла его очень медленно, стремясь насколько возможно отдалить момент, когда ее заявление попадет в плохо отмытые руки жалкого клерка, который будет решать, достойна ли она работать в провонявшем горелым жиром и томатным соусом ресторанчике. Бетти дошла до того, что намеренно написала некоторые слова с ошибками в надежде уменьшить свои шансы на прием на работу еще до того, как она выйдет из дома. Она также не стала красить губы и расчесывать волосы, а из одежды выбрала мешковатый кардиган зеленого цвета и синие тренировочные брюки, сделав себя, таким образом, настолько непривлекательной внешне, насколько это было в человеческих силах.

Медленно бредя по тротуару в направлении Шафтсбери-авеню, Бетти специально сутулилась, пытаясь придать себе вид никчемной неудачницы. Может, ее все-таки не возьмут?.. Такая работа была ей не нужна. Ей не нужна была такая жизнь.

Менеджер по персоналу оказался маленького роста испанцем, а звали его Родриго. У него были черные усы и совершенно седые волосы, к тому же он заметно шепелявил. Взяв у Бетти бланк заявления, он грустно вздохнул, заметив размазанные кое-где чернила и круг от чашки с чаем, и посмотрел на нее сквозь полуопущенные густые ресницы. В этот момент Родриго выглядел таким несчастным, что Бетти захотелось обнять его словно плюшевого мишку.

– Спасибо, што обратилишь к нам, – прошепелявил он. – Какой вы насиональности?

– Я англичанка, – проговорила она самым оптимистичным тоном, стараясь хоть немного сгладить неприятное впечатление от измазанного заявления.

Родриго удивленно вскинул голову, и его блестящие черные брови подскочили высоко вверх.

– Англишанка? – повторил он.

– Да.

– Так это же прошто прекрашно! – воскликнул он с такой искренней радостью, что Бетти в свою очередь почувствовала, как в ее душе проснулось что-то доброе и чистое. Наконец-то кто-то был рад ее видеть. Наконец-то кто-то решил, что она достаточно хороша сама по себе – вне зависимости от того, что́ она говорила, делала или писала в своем резюме. Оказывается, ей вовсе не нужно было расписывать свои многочисленные способности и таланты; достаточно было просто сказать, что она англичанка, и – готово! Этот маленький милый человечек с добрым лицом тут же захотел взять ее на работу, хотя они оба прекрасно понимали, что англичанкой Бетти стала по чистой случайности. Она просто родилась в Англии, и никакой ее личной заслуги в этом не было.

– По правилам, для приема на работу вы должны пройти шобеседование, – сказал Родриго. – Я готов побешедовать с вами… – Он бросил взгляд на массивные часы в пластмассовом корпусе, красовавшиеся на его волосатом запястье. – …Да хоть шейчас. Надеюсь, вы не возражаете? – Он проникновенно взглянул на нее, и Бетти поспешно кивнула, боясь, что может передумать. Она просто не могла сказать «нет» этому человеку. Ее отказ, несомненно, разбил бы ему сердце.

Кабинет Родриго представлял собой крошечную каморку в дальнем конце сложенного из шлакобетонных блоков тоннеля, проходившего под рестораном. В само́м кабинете стены были выкрашены блестящей белой эмалью и увешаны плакатами, обещавшими сотрудникам ресторана достойную оплату труда, бесплатное питание и перспективы карьерного роста. («От младшей посудомойки до старшей официантки или даже – страшно подумать! – менеджера какого-нибудь зачуханного филиала!» – с сарказмом подумала Бетти.) Стол был завален какими-то бумагами. Родриго уселся за него, предложил сесть Бетти и начал задавать вопросы, которые звучали как пустая формальность. Было видно невооруженным глазом, что он твердо решил взять ее на работу, и когда Родриго сказал: «Пождравляю, вы приняты», Бетти нисколько не удивилась.

– А можно я сначала побуду у вас на испытательном сроке? – спросила она, в последний момент решив оставить себе хоть какую-то лазейку. – Скажем, неделю или полторы? Мне, видите ли, хотелось бы убедиться, что…

– …Что вы выдержите? – уточнил Родриго с широкой улыбкой.

– Нет, не совсем так, просто… просто я еще никогда не работала в ресторане, и боюсь – у меня может не получиться или получиться недостаточно хорошо.

– На этот шет можете не волноваться, мисс. – Родриго слегка сжал край стола своими волосатыми пальцами. – У вас все полушится прекрашно, я обещаю. Вы готовы начать жавтра? В девять утра? И если вы не возненавидите работу у нас с первой же минуты, во второй половине дня можно будет закончить бумажные формальности и оформить вас офишиально. Договорилишь?

С этими словами Родриго ослепительно улыбнулся и протянул Бетти волосатую руку, которую та пожала. Рука была мягкой и теплой, как ухо спаниеля.

– О’кей. – Бетти просияла в ответ. – Почему нет?

Минуту спустя Бетти уже шагала вслед за Родриго обратно по длинному серому коридору, делая отчаянные усилия, чтобы не пялиться на его толстый зад, втиснутый в коротенькие нейлоновые брючки. Поднявшись наверх, они попрощались и еще раз обменялись рукопожатием. Дальше Бетти двинулась одна. Пробравшись сквозь кухонный чад обеденного зала и благополучно миновав столики, за которыми гужевались наркоманы и пьяницы, она словно очумелая вывалилась из дверей ресторана в свежесть и абсолютную нормальность Шафтсбери-авеню. Некоторое время Бетти стояла неподвижно, словно скала посреди реки, и просто дышала, а с обеих сторон ее огибали движущиеся в разных направлениях потоки пешеходов. Наконец она стронулась с места и медленно пошла в свою квартиру, изредка покачивая головой, как человек, который только что совершил в высшей степени странный поступок и никак не может в это поверить.

– Куда ты устроилась на работу?! – в ужасе вскричала мать Бетти. – В «Вендиз»? В эту забегаловку, где подают гнилую картошку и гамбургеры из тухлого мяса?..

– На самом деле не все так страшно, ма. – Бетти вздохнула. – Но в общем и целом – да. Именно туда я устроилась.

– Но почему?!

– Потому что там хорошо платят. И работа постоянная. А еще мой начальник – очень милый человек. Кроме того, сотрудникам предоставляют бесплатный обед и ужин. И среди клиентов попадаются очень… любопытные люди. Ресторан совсем рядом, так что я смогу ходить на работу пешком – ехать никуда не надо. Ну и наконец… – Бетти снова вздохнула. – Чертов кризис в самом разгаре, и поэтому другой работы я просто не нашла.

Элисон тоже тяжело вздохнула. «А ведь я тебе говорила!..» – вот что означал этот вздох.

– Да нет, мам, не переживай, все будет в порядке, – быстро проговорила Бетти, прежде чем мать успела сказать еще что-нибудь раздражающее. – И потом, я же там не навсегда, так что можешь не волноваться. Я уверена, со временем я найду себе что-то более достойное.

– Я и не волнуюсь, – ответила мать. – Как ты только что сказала, тебе двадцать два, а не двенадцать. С чего бы мне волноваться?

– С того, что я, как-никак, твоя маленькая дочка.

– Да, ты моя маленькая девочка, но… но я тебе доверяю. Ты знаешь, что делаешь. После того как ты столько лет жила совершенно одна в этом кошмарном доме наедине с сумасшедшей старухой…

– Арлетта не была сумасшедшей.

– Возможно, но все равно она была серьезно больна. И ты заботилась о ней, ухаживала за ней – сама. Думаю, что, столкнувшись с реальной жизнью, ты не спасуешь.

– И вовсе ты так не думаешь.

– Думаю. – Элисон рассмеялась. – Честное слово – думаю. Ты довольна, а мне большего и не надо. Кстати, ты подружилась еще с кем-нибудь?

Бетти пожала плечами, хотя мать и не могла ее видеть.

– Вроде того, – сказала она. – В «Вендиз» работает один парень, его зовут Джо-Джо. Он гей.

– Ух ты! – воскликнула Элисон. Она была в восторге от мужчин нетрадиционной ориентации, считая их самыми талантливыми. В прошлом году она специально отправилась на пароме в Портмут, чтобы побывать на выступлении Джулиана Клэри[13] в Нью-Рояле. – Какой он?..

Бетти ответила не сразу – она пыталась припомнить их первый разговор, который состоялся не далее как вчера. «Привет, – сказал он. – Меня зовут Джо-Джо. Рад познакомиться». Судя по акценту, парень приехал откуда-то из Южной Америки.

Бетти улыбнулась в ответ.

«Я тоже рада».

«Ты симпатичная».

«О, спасибо!»

«Мне нравятся твои волосы».

«Спасибо большое».

«И глаза у тебя тоже красивые. Ты похожа на кошку. Или на рыбу».

«На рыбу?»

«Да, на очень красивую рыбу».

«Гм-м…»

«Мне нравится твой акцент».

«Благодарю, но…»

«Мне нравится, как британцы выговаривают слова».

«Гм-гм…»

«И твоя улыбка мне тоже нравится».

«Мне очень приятно»,

«И зубы. У тебя очень красивые зубы».

«Я рада».

«Я родом из Аргентины».

«Правда? Из Буэнос-Айреса?» – По географии у Бетти в школе всегда было «отлично».

«Да! – От ее слов Джо-Джо пришел в какой-то непонятный восторг. – Из Буэнос-Айреса. А откуда ты знаешь? Может, ты вроде экстрасенса?»…

Вспомнив эти слова, Бетти улыбнулась и сказала в трубку:

– Он очень милый. Совершенно безумный, но очень милый!

Не успела она это сказать, как дверь подъезда отворилась, и Бетти увидела на пороге азиатку из нижней квартиры. Она тут же отвела глаза и подвинулась на ступеньке, на которой сидела, чтобы дать ей пройти. Азиатка, прищурив и без того узкие восточные глаза, смерила ее мрачным взглядом, и Бетти, не чувствовавшая за собой никакой вины, на миг потеряла нить разговора.

– А еще я познакомилась с парнем, который торгует на рынке старыми дисками. Его киоск прямо у моих дверей. Я, кажется, о нем тебе уже расска… – Бетти не договорила, осознав, что ее соседка остановилась на нижних ступеньках лестницы и выжидательно глядит на нее.

– Одну секундочку, мам… – Зажав ладонью микрофон, Бетти посмотрела на женщину. – Вы что-то хотели? – как можно вежливее осведомилась она.

– Да, – хрипло прокаркала азиатка. – Это ты жить наверху?

– Да, – неуверенно подтвердила Бетти.

– Ты курить?

– Да, а что?

– А то, что весь дым идти в мою квартиру. – Азиатка с отвращением поморщилась. – Через окно – прямо в квартиру. Понятно?

– Гм-м… понятно. Извините, – пробормотала Бетти. Ее собеседница держалась откровенно враждебно, и она почувствовала, как у нее учащенно забилось сердце. – Я только не понимаю, как… Ведь я всегда выхожу на пожарную лестницу, а она расположена гораздо выше, чем ваши окна.

– Ну и что? – отрезала азиатка. – Дым опускаться вниз, понятно? Прямо в моя форточка. Этот запах везде, я постоянно его чувствовать. Вся моя одежда провонять твоим табаком. – Она взяла в щепоть свитер на груди и, оттянув, поднесла к носу. – И волосы тоже, – злобно добавила азиатка, потянув себя за локон.

Бетти в замешательстве смотрела на нее.

– Господи, я… я не знаю даже, что сказать. Я же выхожу на улицу… Где, по-вашему, мне еще курить?

– А ты не курить. Совсем не курить! Не будешь курить – не быть проблем. – Она неожиданно улыбнулась почти ободряюще. – Кроме того, твоя кровать стоять прямо над моей кровать. Она скрипеть. Каждый раз, когда ты поворачиваться – она скрипеть. Всю ночь я только и слышать – скрип-скрип-скрип… Ты должна прекратить, понятно?

Бетти смотрела на нее во все глаза, пытаясь найти слова, которые не привели бы к ссоре. Наконец она через силу улыбнулась и промолвила:

– Прошу прощения, я не знала. Я только не понимаю, чего вы от меня хотите?

– Ты перестать ворочаться. Ты все время ворочаться, как заведенная!

Бетти моргнула.

– Значит, вы хотите, чтобы я не курила на пожарной лестнице? И не ворочалась во сне?

– Да! – Азиатка улыбнулась так широко и с таким удовлетворением, словно ей только что удалось разом решить все свои проблемы. – Да! Спасибо. – Не прибавив больше ни слова, она поднялась на свою площадку и исчезла за углом. Бетти проводила ее взглядом. Дождавшись, пока за соседкой захлопнется дверь и щелкнет замок, она отняла ладонь от микрофона трубки.

– Что случилось? – заинтересованно спросила Элисон.

– Ничего особенного. – Бетти резко выдохнула. – Это просто соседка.

– Соседка? – проговорила мать таким тоном, что сразу становилось ясно: она рада, что у ее дочери есть соседи.

На этом разговор практически закончился – главным образом потому, что Бетти была настолько вне себя от ярости и негодования, что просто не могла припомнить, что́ еще она собиралась сказать матери.

Когда Бетти наконец поднялась к себе в квартиру, ее неприятно поразила царившая внутри пустота и лежащая буквально на всем печать одиночества. Пожалуй, впервые с тех пор, как она сюда переехала, Бетти пожалела, что живет одна, без подруги. Сейчас ей очень нужен был человек, которому можно было бы прямо с порога крикнуть: «Боже мой! Это нечто неслыханное! Ты знаешь соседку снизу – ту, которая так громко вопит во время секса, что у меня уши закладывает? Она только что заявила, что, когда я курю на пожарной лестнице, ей мешает мой дым. И еще – что моя кровать слишком скрипит, когда я ворочаюсь во сне! Можешь себе это представить?!» Но такого человека у нее не было, поэтому она взяла кисет и бутылочку сидра и вышла на пожарную лестницу. Затягиваясь, Бетти нарочно выпускала дым в промежутки между металлическими ступеньками, чтобы он наверняка проник в форточку соседки.

Наконец она вернулась в квартиру и опустилась на диван, чувствуя, что голова у нее кружится от сидра и слишком большого количества выкуренных сигарет, что от ее волос и одежды пахнет прогорклым ресторанным жиром и лондонским смогом, а стены пустой и темной квартиры все теснее смыкаются вокруг нее, грозя задушить. Пока она сидела, дневной свет окончательно померк, и за окнами начала понемногу набирать обороты ночная жизнь Сохо. Разгорались, моргая, уличные фонари, открывали двери пабы, торговцы на рыночной площади собирали нераспроданный товар и складывали лотки, звенела посуда, горланили пьяницы, но сегодня Бетти все это не трогало, и она по-прежнему сидела неподвижно, словно хотела, чтобы ее одиночество просочилось как можно глубже и пропитало ее тело насквозь.

В ресторане ей обещали платить двести фунтов в неделю. И теперь, когда у нее была работа, она могла наконец-то сосредоточиться на поисках Клары Каперс. Вот только Бетти по-прежнему не знала, с чего начать.

16

1920

Лилиан, казалось, нисколько не удивилась, когда Арлетта рассказала, что совершенно незнакомый человек, которого она встретила на улице, хочет писать ее портрет. Вертя в пальцах визитку Гидеона, Лилиан сказала:

– Не понимаю, почему бы тебе не попробовать? Адрес выглядит респектабельно, к тому же его фамилия Уорсли. Уорсли принадлежат к высшему обществу.

– Ты знаешь эту семью?

– Я знаю их кузенов. Или они были Хорсли?.. В любом случае, этот Гидеон живет в очень приличном районе. А портрет… Сама подумай, как замечательно иметь свой портрет в двадцать один год, когда ты молода и прелестна!..

– Не могу же я позировать одна, – возразила Арлетта. Откровенно говоря, она не имела ничего против того, чтобы кто-то нарисовал ее портрет, да еще бесплатно, но…

– Это было бы… неразумно, – добавила она.

– Ну, если ты беспокоишься об этих глупых приличиях, я могу сходить с тобой.

«Глупых? – подумала Арлетта. – Глупых?!!. Глупо было бы молодой девушке явиться одной, без сопровождающих, в дом к незнакомому мужчине!»

– Ты правда сможешь со мной пойти? – спросила она.

– Конечно, – беспечно откликнулась Лилиан. – Почему бы нет?

Через два дня Арлетта и Лилиан сели в наемный экипаж и доехали до тянувшейся вдоль реки улицы, застроенной высокими белыми домами. Нужный им номер оказался сравнительно небольшим коттеджем, выкрашенным в зеленовато-голубой цвет. Перед дверью Арлетта ненадолго остановилась и, глубоко вздохнув, машинально провела кончиками пальцев по ткани своего любимого платья из темно-лилового шифона, поверх которого она набросила легкий пыльник в тон.

– Добрый день, леди, – приветствовал их Гидеон, отворяя дверь. Он был в белой рубашке, две верхние пуговицы которой были расстегнуты, и в узких коричневых брюках, удерживаемых эластичными подтяжками. Можно было подумать, что их приход застал его, когда он одевался или, наоборот, раздевался. Как бы там ни было, его одежда едва ли отвечала общепринятым правилам и плохо подходила для беседы с малознакомыми леди. Арлетте его костюм даже показался достаточно рискованным, и она порадовалась, что рядом с ней бойкая и сведущая в вопросах лондонского общества дочка Летиции.

– Добрый день, – поздоровалась Лилиан. – Вы, должно быть, мистер Уорсли? Приятно с вами познакомиться, меня зовут Лилиан Миллер.

– Гидеон. Зовите меня просто Гидеон, – предложил он. – Рад видеть вас снова, мисс де ла Мер. Вы еще прекраснее, чем я запомнил. Прошу вас, входите.

Он распахнул дверь пошире и проводил обеих девушек в небольшую прихожую, заваленную пальто, обувью, упаковочными коробками и фанерными ящиками из-под чая.

– В свое оправдание я, конечно, мог бы сказать, что только недавно переехал, – сказал Гидеон с обезоруживающей улыбкой, – но печальная истина состоит в том, что я живу в этом коттедже уже больше года, но до сих пор не нашел ни времени, ни желания распаковать свои вещи. Но, знаете – чем дольше здесь валяется это барахло, тем сильнее становится моя уверенность, что в этих ящиках нет ничего по-настоящему необходимого. Возможно, когда-нибудь я попросту выброшу их в реку, и пусть все, что там лежит, достанется утопленникам.

Арлетта к этому времени заметила, что в доме достаточно грязно, и спросила себя, неужели Гидеон живет без прислуги. С ее точки зрения, это было маловероятно, но возможно.

– Я действительно очень рад вашему приходу, – сказал Гидеон, проводив обеих в небольшую гостиную, где стояло три старинных (и старых) кресла, чайный столик с гравированной латунной столешницей, набитый книгами шкаф со стеклянными дверцами и высеченная из потрескавшегося мрамора статуя обнаженной женщины. Статуя была слегка задрапирована полупрозрачной шелковой комбинацией, а на голову женщины был нахлобучен мужской котелок. Кошка в комнате тоже была, но не такая, какая представлялась Арлетте. Она принадлежала к настоящей персидской породе и была до неправдоподобия пушистой, хотя и нуждалась в тщательном расчесывании. Кошка возлежала на подушке и, полуприкрыв глаза, подозрительно разглядывала вошедших.

– Я грезил вашим лицом все эти десять дней, мисс де ла Мер, и вот наконец вы здесь! – проговорил Гидеон. – Но сначала давайте выпьем чаю. Подождите немного, я сейчас все принесу.

Арлетта неуверенно кивнула. Ей никогда не приходилось сталкиваться с ситуацией, когда хозяин сам подает чай гостям. Она даже не представляла себе, как Гидеон с этим справится.

– Богема!.. – шепнула ей Лилиан, когда художник вышел.

– Я же тебе говорила, – пробормотала Арлетта в ответ. Что такое «богема», она представляла довольно смутно.

– И все равно довольно странно, что у него нет прислуги. По всей видимости, этот мистер Уорсли – человек состоятельный. Во всяком случае, дом в этом районе должен стоить целое состояние.

Пока Лилиан говорила, Арлетта еще раз оглядела комнату. На латунном столике стояла пепельница, битком набитая недокуренными сигарами и сигаретами. Рядом тускло поблескивал серебряный поднос с тремя хрустальными бокалами, на дне которых желтел подсохший липкий осадок; здесь же стояла пустая бутылка из-под кальвадоса. Воздух в комнате пахнул чем-то горьковато-кислым – примерно такой же запах вырывался по вечерам из распахнутых дверей лондонских пабов, мимо которых Арлетте случалось проходить по пути с работы. Дом в хорошем районе, который к тому же «стоит целое состояние», должен был, по мнению Арлетты, пахнуть кедровым дымом из камина, пчелиным воском и немножко – пылью, а не застарелым табачным дымом и прокисшим пивом. В комнате, в которой они дожидались возвращения хозяина, не было ни порядка, ни даже следов того, что он здесь когда-то присутствовал. За другие комнаты Арлетта, понятно, ручаться не могла, но подозревала, что то же самое творится и во всем доме, и это странным образом ее и настораживало, и волновало.

Лилиан, похоже, тоже была вне себя от любопытства и нетерпения.

– Знаешь, что я думаю? – произнесла она громким театральным шепотом. – По-моему, именно так и должен выглядеть дом настоящего художника, который интересуется одним только искусством. Как ты думаешь, он специально прикрыл статую, чтобы не смутить нас? – Она кивнула на одетую в комбинацию мраморную женщину и хихикнула. – Может, он считает, что мы никогда не видели голых женщин? – И Лилиан весело рассмеялась.

Арлетта тоже рассмеялась, хотя она никогда в жизни не видела голую женщину. Ни разу! Как должны выглядеть женщины под надетыми на них платьями, корсетами и прочим, она представляла только благодаря тому, что видела себя в зеркале, висевшем в ее спальне. Ей, впрочем, казалось, что она не отличается единственным в своем роде сложением и что все эти ложбинки, впадинки и округлости расположены у нее примерно так же, как и у других женщин. Во всяком случае, когда два года назад она заболела испанкой и попала в больницу, осматривавшие ее врачи ни словом не обмолвились о том, что с ее телом что-то не так. На мгновение Арлетта даже задумалась, где именно Лилиан, которой только на днях исполнилось восемнадцать, могла видеть обнаженных женщин, но потом решила, что это было еще одним наглядным подтверждением зияющего различия в полученном ими воспитании.

– Ну вот и я! – сказал Гидеон, возвращаясь в комнату. Перед собой он толкал заляпанный краской сервировочный столик на колесах, на котором стояли чайник, три чашки и вазочка с колотым сахаром. – Боюсь, что молока у меня нет, – добавил он весело. – Разумеется, оно у меня было, но сейчас оно превратилось во что-то вроде творога. Надеюсь, вы не против выпить чаю без молока?

– О, я всегда предпочитала черный чай, – отозвалась Лилиан с каким-то странным оживлением в голосе. – Спасибо… – Она взяла у него из рук чашку и пристроилась на самом краешке кресла.

– Вы пришли, вероятно, затем, чтобы проследить, как бы с вашей подругой не случилось ничего неподобающего, я прав? – спросил Гидеон с улыбкой.

– Да, разумеется, – ответила Лилиан и, улыбнувшись в ответ, расправила подол юбки. – Арлетта на три года старше меня, но она получила воспитание в… в довольно изолированной обстановке. На острове.

– Тс-с!.. – Художник приложил палец к губам. – Я обещал мисс де ла Мер, что угадаю, откуда она родом, полагаясь на одну лишь интуицию и наблюдательность. Прошу вас, пожалуйста, не подсказывайте мне… – Он снова улыбнулся, и Арлетта заметила, что у него не очень хорошие зубы. С ее точки зрения, человек, занимающий высокое положение в обществе, мог бы получше следить за своими зубами, однако это обстоятельство странным образом не умаляло его обаяния, которое при других обстоятельствах она сочла бы вульгарным. Кроме того, несмотря на то, что его дом был довольно запущенным и напоминал если не помойку, то какой-то заброшенный склад, Арлетта не могла не заметить, как хорошо от него пахнет то ли гвоздикой, то ли перечной мятой, а скорее всего – и тем и другим одновременно.

Лилиан и Гидеон немного поболтали, пытаясь найти общих знакомых, но практически не преуспели, если не считать какой-то девицы по имени Милли, которая в течение полугода училась в той же школе, что и его сестра. Прислушиваясь к разговору, Арлетта не спеша потягивала чай, несомненно – одного из лучших сортов, да и подан он был в очень тонких и дорогих чашках. Интересно, думала она, что это все значит, и значит ли?..

– Итак, – проговорил Гидеон некоторое время спустя и поставил опустевшую чашку на чайный столик, – пора бы и перейти к делу. Если не возражаете, мисс Миллер, я хотел бы проводить мисс де ла Мер в мою студию.

При этих словах Арлетта почувствовала, как ее желудок совершил какой-то непонятный кульбит. В одно мгновение она отчетливо поняла, что хочет – действительно хочет – позировать Гидеону без посторонних, но никак не могла сообразить, будет ли подобный поступок достаточно благоразумным с ее стороны. Арлетта даже бросила быстрый взгляд на Лилиан, надеясь угадать, как она отнеслась бы к подобной идее, ибо в эти секунды ей почему-то начало казаться, будто эта своевольная восемнадцатилетняя девица в состоянии сказать, каковы на самом деле намерения этого странного мужчины и можно ли ему доверять.

– Как ты посмотришь, – осторожно осведомилась она у Лилиан, – если я останусь, а ты пойдешь по своим делам?

– Хорошо посмотрю! – тут же ответила Лилиан и вскочила. – У меня действительно есть кое-какие дела, к тому же я все равно не собиралась здесь торчать – ведь я могу нечаянно помешать вдохновению мистера Уорсли, не говоря уже о его попытках угадать, откуда прекрасная мисс де ла Мер явилась на нашу грешную землю. В общем, не буду вам мешать. Увидимся дома, Арли. Ну а если ты не вернешься до шести, я начну рассылать во все стороны поисковые партии… – Она рассмеялась и стала натягивать пальто. Гидеон проводил ее до двери и тут же вернулся. Теперь, когда Лилиан не было в комнате, его фигура вдруг показалась Арлетте угрожающей, а улыбка – двусмысленной.

– Идемте наверх, – сказал Гидеон, складывая перед собой большие ладони. – Мне не терпится начать.

Арлетта осторожно отставила чашку, улыбнулась самой вежливой улыбкой и вслед за своим странным хозяином стала подниматься по голой, не застланной даже ковровой дорожкой лестнице навстречу то ли своему будущему, то ли вообще неизвестно чему.

17

1995

Утром Бетти проснулась от жуткого ощущения, что она проспала. Резко сев на кровати, она бросила взгляд на часы. Так и есть!.. Часы показывали пять минут десятого. Ее смена в «Вендиз» начиналась ровно в девять, и, чтобы не опоздать еще больше, Бетти, не умываясь, натянула новенькую рабочую униформу, на которой уже появилось несколько жирных пятен, и наскоро почистила зубы. Поглядев на себя в зеркало, она пожалела, что накануне вечером не вымыла голову, потом мимолетно задумалась, не подкрасить ли губы, но снова посмотрела на часы и, проглотив всухомятку несколько ложек кукурузных хлопьев, стремительно сбежала по лестнице. Пробкой вылетев на улицу, она едва не сбила с ног Дома Джонса.

– Эй, поосторожнее! – воскликнул он, выставив перед собой руки.

Потрясенная неожиданной встречей, Бетти уставилась на него с благоговением и ужасом.

– Черт! Извините, – пробормотала она.

Он поглядел на нее со смесью негодования и насмешки, в одно мгновение отметив и мятую форменную рубашку поло с логотипом «Вендиз», и нейлоновые брючки, и бейсболку, которую Бетти еще не успела надеть и держала в руке. Немного помолчав, Дом Джонс повернулся, словно собирался идти дальше, но снова остановился и поглядел на нее через плечо.

– Эге, я, кажется, тебя знаю, – произнес он голосом поп-звезды, от звука которого трепетали сердца десятков и сотен тысяч поклонниц по всему миру. – Я видел тебя вон там. – Дом Джонс показал пальцем наверх. – На пожарной лестнице.

Бетти в ответ только кивнула. Она не хотела ничего говорить, боясь, что он увидит прилипшие к ее зубам кукурузные хлопья или почувствует затхлый запах, который вряд ли могли победить несколько торопливых движений зубной щеткой.

Дом Джонс снова окинул ее откровенно оценивающим взглядом. Бетти тоже смотрела на него во все глаза. Даже сейчас, туманным майским утром, она отчетливо видела – да и любой бы увидел, – что, несмотря на самого затрапезного вида футболку, неопрятную щетину и мешки под глазами, перед ней не бродяга и не пьяница, а человек, который сумел многого добиться в жизни.

Дом Джонс небрежно кивнул ей и, слегка улыбаясь, двинулся дальше, а Бетти застыла как вкопанная. Наконец она сумела сглотнуть. И тоже улыбнулась, глядя ему вслед.

Дом Джонс.

Она видела его совсем близко.

Он разговаривал с нею.

Он узнал ее.

Стало быть, он обратил на нее внимание.

Бетти опустила взгляд, чтобы взглянуть на себя со стороны, и улыбка ее померкла.

Она была в форменной одежде «Вендиз».

В отчаянии Бетти припомнила все те разы, когда она выходила на улицу одетой в нормальную одежду. Она подумала о выглаженных футболках с забавными рисунками, о джинсовых мини-юбках, о том, что раньше ее волосы всегда блестели на солнце и пахли свежестью, губы были подкрашены прекрасной розовой помадой, а глаза – подведены лайнером, что делало ее практически неотразимой. Она думала о всех тех днях, когда Дом Джонс ее не увидел, и посылала мысленные проклятия всем богам, которые там, наверху, заведовали случаем и временем.

Нет, не то чтобы ей хотелось в одно мгновение покорить сердце Дома и сделать его навеки своим верным рабом. Напротив. В конце концов, этот подонок изменял жене, к тому же в «Стене» были парни и покрасивее.

И тем не менее…

Дом Джонс.

Дом.

Джонс.

Она видела его и почти прикоснулась к нему.

Все еще думая о том, как несправедливо обошлась с ней судьба, Бетти быстрым шагом двинулась в сторону ресторана.

Через два дня после знаменательной встречи с Домом Джонсом Бетти столкнулась с Джоном Любезноу, который, прислонившись к стене возле ее подъезда, задумчиво курил. Ей давно хотелось с ним поговорить, но она не знала, можно ли разрушить барьер, который Джон воздвиг вокруг себя, с помощью обаяния и ссылок на завязавшиеся между ними приятельские отношения, или каждый раз, когда она пытается до него достучаться, она лишь делает эту преграду еще более высокой и непреодолимой.

– Привет, – сказала Бетти. – Как поживает твоя сестра?

Джон повернулся к ней и с отвращением поморщился.

– Понятия не имею.

Бетти напряженно улыбнулась. Неудачное начало. Похоже, в разделяющей их стене прибавился еще один ряд кирпичей.

– А ты видел здесь Дома Джонса? – сделала она еще одну отчаянную попытку.

Джон покачал головой.

– Как тебе сказать…

Как сказать?.. Бетти слегка растерялась. Интересно, что́ Джон имел в виду… Он либо видел Дома, либо нет; третьего не дано, а между тем… Вздохнув, она повернулась, собираясь подняться в квартиру, и тут Джон вдруг улыбнулся и добавил:

– Он спрашивал о тебе.

Бетти уставилась на него во все глаза.

– Что-что?

– Дом Джонс. Пару дней назад, что ли… Он подошел к моему лотку, чтобы посмотреть пластинки, а потом спросил: «Кто эта блондинка в униформе «Вендиз»?»

– Вот это да!.. А что ты ответил?

– Да ничего особенного. – Джон пожал плечами. – Сказал, что ты только недавно переехала и что ты живешь на третьем этаже. – Он снова повел плечами.

– Боже мой! А ты сказал ему, как меня зовут?

На лице Джона появилось какое-то странное выражение.

– Не представляю, как я мог ему это сказать, когда я и сам этого не знаю?

– Бетти! – почти прокричала она. – Меня зовут Бетти!

Он медленно кивнул.

– Я запомню.

– А что он еще сказал?

– Да ничего. Только спросил, кто эта блондинка, вот и все.

Бетти заморгала, пытаясь скрыть дурацкую улыбку, которая появилась на ее лице, но не особенно преуспела: ее губы словно сами собой растягивались все шире.

– Потрясающе! – проговорила она, обмирая от восторга. – Даже не верится!

1 Перспекс – один из видов органического стекла. (Здесь и далее – прим. переводчика.)
2 «Либерти» – один из старейших универсальных магазинов Лондона, открытый в 1875 г.
3 Сент-Люсия – островное государство Карибского бассейна, бывшая колония Великобритании. Ныне – член Содружества Наций. Номинальной главой Сент-Люсии считается королева Великобритании.
4 «Шестнадцать свечей» – подростковый фильм о взрослении.
5 Двухпенсовик – серебряная монета; не чеканится со 2-й половины XVII в.
6 «Нью эйдж» или религии «нового века» – общее название различных мистических течений и движений, в основном оккультного, эзотерического и синкретического характера.
7 Raison d'être (фр.) – смысл существования.
8 «Поллианна» – популярный роман для детей американской писательницы Элинор Портер, опубликованный в 1913 г.
9 «Реймонд ревю-бар» – театр и стрип-клуб в центре Сохо, закрыт в 2004 г.
10 Колин Ферт – британский актер театра, кино и телевидения.
11 Эмилия Фокс – британская актриса театра и кино.
12 Джон Отуэй – английский певец и автор песен.
13 Джулиан Клэри – английский комик, актер, ведущий и писатель.
Читать далее