Читать онлайн Сборник забытой фантастики №7. Субспутник бесплатно

Сборник забытой фантастики №7. Субспутник

Восстание пешеходов

Дэвид Х. Келлер

Молодая мать-пешеход медленно шла по проселочной дороге, держа за руку своего маленького сына. Они оба были прекрасными примерами пешеходов, хотя и уставших и запыленных от долгих дней, проведенных в пути из Огайо в Арканзас, где жалкие остатки обреченного вида собирались для последней битвы. В течение нескольких дней эти двое шли по дорогам на запад, снова и снова чудесным образом избегая мгновенной смерти. Но этим днем, уставшая, голодная и загипнотизированная заходящим солнцем, женщина спала прямо на ходу и проснулась только с криком, когда поняла, что увернуться невозможно. Ей удалось оттолкнуть своего сына в канаву, а затем мгновенно погибла под колесами умело управляемой машины, двигавшейся со скоростью шестьдесят миль в час.

Дама в седане была раздражена встряской и довольно резко спросила водителя через переговорную трубку.

– Что это была за кочка, Уильям?

– Мадам, мы только что переехали пешехода.

– О, и это все? И все же, вы должны быть осторожны.

– Есть только один способ безопасно сбить пешехода, мадам, – ехать со скоростью шестьдесят миль в час, и сильно врезаться в него.

– Уильям очень аккуратный водитель, – сказала Леди своей маленькой дочери. – Он только что переехал пешехода, и был всего лишь небольшой толчок.

Маленькая девочка с гордостью смотрела на свое новое платье. Это был ее восьмой день рождения, и они собирались на целый день к ее бабушке. Ее искривленные атрофированные ноги двигались медленными ритмичными движениями. Гордость ее матери заключалась в том, что ее маленькая дочь никогда не пыталась ходить. Однако она была способна размышлять, и что-то явно ее беспокоило. Она подняла глаза.

– Мама! – спросила она. – Чувствуют ли пешеходы боль так же, как мы?

– Конечно, нет, моя дорогая, – сказала мать. – На самом деле, они не такие, как мы, некоторые говорят, что они вообще не люди.

– Они похожи на обезьян?

– Ну, возможно, выше, чем обезьяны, но намного ниже, чем автомобилисты.

Машина ускорилась.

В нескольких милях позади испуганный мальчик рыдал на окровавленном теле своей матери, которую он каким-то образом, найдя в себе силы, оттащил на обочину дороги. Он оставался там до рассвета следующего дня, а затем оставил ее и медленно пошел вверх по холмам в лес. Он был голоден и сильно устал, сонный и с разбитым сердцем, но он остановился на мгновение на гребне холма и потряс кулаком в невероятной ярости.

В тот день в его душе сформировалась глубокая ненависть.

Мир сошел с ума от автомобилей. У дорожных полицейских не было времени на улиткообразные передвижения пешеходов – они были угрозой цивилизации, препятствием для прогресса, вызовом развитию науки. В теле человека ничто не имело значения, кроме его мозгов.

Постепенно машины заменили мускулы как средство достижения целей человека на земле. Жизнь состояла только из серии взрывов бензиновых или спиртовоздушных смесей или расширения пара в полых цилиндрах и турбинах, и это заставляло искусно размещенные поршни сильно давить на валы, что приводило к тому, что мощность применялась везде, где руководил разум человека. Все человечество осуществляло свои желания с помощью механической энергии, производимой в небольших количествах для индивидуальных целей, и в больших количествах передаваемой по проводам в виде электричества для использования громадными городами.

В небе постоянно передвигались самолеты, для междугородного экспресс-сообщения – верхние уровни, нижние – для отдельных пригородных перевозок. Дороги, все из железобетона, часто были дорогами с односторонним движением, из-за количества машин, чтобы избежать постоянных столкновений. В то время как часть мира с готовностью поднялась в небо, значительная часть была вынуждена остаться на земле, из-за недостаточного места в воздухе.

Автомобиль развился, и одновременно атрофировались ноги. Больше не довольствуясь использованием исключительно на открытом воздухе, преемники Форд изобрели небольшую индивидуальную машину для использования в помещении, заменив все ступени изогнутыми восходящими проходами. Таким образом, люди стали жить в металлических оболочках, которые они покидали только для сна. Постепенно, частично из-за необходимости, а частично из-за привычки, автомобиль использовался как в спорте, так и в играх. Были разработаны специальные модели для гольфа, дети, сидящие в автомобилях, катали обручи по тенистым паркам, лениво, загорая на специальных моделях автомобилей, девушки плавали по тропическим водам курортов во Флориде. Человечество перестало использовать свои нижние конечности.

От отсутствия необходимости передвигаться на ногах пришла атрофия, с атрофией пришли определенные прогрессирующие изменения в облике человечества, а с этими изменениями пришли новые концепции женской красоты. Все это произошло не за одно поколение и не за десять, а постепенно, в течение столетий.

Изменились обычаи, изменились и законы. Законы больше не были направлены на всеобщее благо, а только на благо автомобилиста. Дороги, которые раньше были на благо всех, в конце концов были отведены исключительно машинам. Сначала было просто опасно ходить по шоссе, позже это стало преступлением. Как и все изменения, это происходило медленно. Сначала появился закон, ограничивающий движение по определенным автотрассам, затем появился закон, запрещающий пешеходам пользоваться дорогами вообще, затем вышел закон, забравший их права на обращение в суд, если они получили травму во время прогулки по шоссе общего пользования, позже эти прогулки стали уголовным преступлением.

Затем появился окончательный закон, предусматривающий законное убийство всех пешеходов на шоссе, где бы или когда бы их ни сбил автомобиль.

Никто не хотел передвигаться медленно – весь мир сошел с ума от стремления к скорости. Появилось всеобщее желание, независимо от того, где находился автомобилист, поехать в какой-нибудь другой город. Таким образом, по воскресеньям и в праздничные дни тысячи и миллионы автомобилистов отправлялись "хоть куда-нибудь", и ни один из них не был доволен тем, что спокойно проводил часы досуга, если оставались на месте. Сельские пейзажи теперь состояли из длинных рядов машин, проезжающих между стенами с рекламой со скоростью 60 миль в час, время от времени останавливаясь на заправочных станциях, у придорожных домов или чтобы оборвать цветы с деревьев или кустов. Воздух был наполнен парами выхлопных газов машин и хриплым шумом бесчисленных клаксонов всех видов. Никто ничего не видел, никто ничего не хотел видеть – желанием каждого водителя было ехать быстрее, чем ехала машина впереди него. На местном языке того времени это называлось "тихое воскресенье в деревне".

Пешеходов не осталось, то есть, почти не осталось. Даже в сельской местности человечество было на колесах с механическим приводом. Те поля и сады, которые обрабатывались, обрабатывались с помощью машин. Тут и там, цепляясь, как горные бараны, за неприступные горные склоны, оставалось несколько пешеходов, которые иногда по собственному желанию, но в основном по необходимости сохранили желание использовать свои ноги. Эти люди всегда были бедными. Поначалу законы их не пугали. В каждом штате было несколько семей, которые никогда не переставали быть пешеходами. На них автомобилисты смотрели сначала с удивлением, а затем с тревогой. Никто не осознавал огромной глубины пропасти между двумя группами человеческого рода, пока не был принят национальный закон, запрещающий пешеходам пользоваться всеми дорогами. Сразу же по всем Соединенным Штатам началось восстание пешеходов. Хотя после Банкер-Хилла1 прошли сотни лет, дух Банкер-Хилла сохранился, а запрет ходить по дорогам только усилил желание битвы. Огромное количество пешеходов погибло в несчастных случаях на дороге. Их семьи предприняли ответные меры, приложив все усилия, чтобы сделать вождение автомобиля неприятным и опасным – в качестве оружия использовались гвозди, шурупы, стекло, бревна, колючая проволока, огромные камни. В Озарке жители лесной глуши получали удовольствие, разбивая лобовые стекла и прокалывая шины меткими выстрелами из винтовки. Другие ходили по дорогам и бросали вызов автомобилистам. Если бы шансы были равны, это привело бы к состоянию анархии, но при немногочисленности пешеходов, они были просто небольшой помехой. Классовое сознание достигло своего апогея, когда сенатор Гласс из Нью-Йорка поднялся на трибуну Сената и, в частности, сказал:

"Народ, который перестает развиваться, должен вымереть. На протяжении веков человечество было на колесах, и, таким образом, продвинулось к состоянию механического совершенства. Пешеход, пренебрегающий своим неотъемлемым правом на езду, упорствует не только в ходьбе пешком, но даже зашел так далеко, что требует равных прав с более высоким классом автомобилистов. Терпение перестало быть добродетелью. Больше ничего нельзя сделать для этих жалких дегенератов из нашего народа. Самое лучшее, что можно сделать сейчас, – это начать процесс уничтожения. Только так мы можем предотвратить продолжение беспорядков которые портят единообразную мирную картину нашей прекрасной земли. Поэтому мне ничего не остается, кроме как настаивать на принятии "Закона об уничтожении пешеходов". Это, как вы знаете, предусматривает мгновенную гибель каждого пешехода, где бы и когда бы он ни был обнаружен полицией каждого штата. Последняя перепись показывает, что их осталось всего около десяти тысяч, и они в основном в нескольких штатах среднего запада. Я с гордостью заявляю, что мой собственный избирательный округ, в котором до вчерашнего дня был только один пешеход, пожилой мужчина старше 90 лет, теперь избавился от них окончательно. В только что полученной телеграмме говорится, что, к счастью, он передвигался по дороге общего пользования со стариковским желанием посетить могилу своей жены и был мгновенно убит автомобилистом. Но, хотя в Нью-Йорке в настоящее время нет ни одного из этих мерзких дегенератов, мы стремимся помочь нашим менее удачливым штатам ".

Закон был немедленно принят, против него выступили только сенаторы из Кентукки, Теннесси и Арканзаса. Чтобы повысить интерес, за каждого убитого пешехода была назначена награда. Серебряная звезда была вручена каждому округу, сообщившему о полном успехе. Золотая звезда каждому штату, содержащему только автомобилистов. Пешеход, как почтовый голубь, был обречен.

Не следует думать, что истребление было немедленным или полным. Кое-где иногда происходило неожиданное сопротивление. Фактически прошел год, когда ребенок-пешеход поклялся отомстить механическим средствам уничтожения человечества.

Воскресным днем, сто лет спустя, Академия естественных наук в Филадельфии была заполнена обычной толпой искателей удовольствий, каждый в своем собственном автомобиле. Бесшумно, на резиновых колесах, они ехали по длинным проходам, время от времени останавливаясь перед тем или иным экспонатом или тем, что привлекало их внимание. Отец вел своего маленького мальчика, и каждому было очень интересно: мальчик очутился в новом мире чудес, а отец находил интерес в умных вопросах и наблюдениях мальчика. Наконец мальчик остановил свой автомобиль перед стеклянной витриной.

– Что это, отец? Они выглядят так же, как и мы, только фигуры какие-то другие.

– Это, сын мой, семья пешеходов. Все это произошло очень давно, и я знаю о них только из рассказов матери. Эта семья была расстреляна в горах Озарк. Считается, что они были последними в мире.

– Мне очень жаль, – медленно сказал мальчик. – Если бы их было больше, я бы хотел, чтобы вы достали малыша для меня, чтобы поиграть.

– Их больше нет, – сказал отец. – Они все мертвы.

Мужчина думал, что говорит правду своему сыну. Он и в самом деле гордился тем, что всегда был правдив с детьми. И все же он ошибался. Ибо осталось несколько пешеходов, и их лидером, фактически, их мозгом, был правнук маленького мальчика, который задолго до этого стоял на холме с ненавистью в сердце.

Независимо от климатических условий, окружающей среды и всевозможных врагов, человек всегда мог выжить. В народе пешеходов выжили лишь наиболее приспособленных. Только самые проворные, умные и крепкие смогли пережить систематические попытки их истребления. Несмотря на сокращение численности, они выжили, хотя они были лишены всех так называемых благ современной цивилизации, они существовали. Вынужденные защищать не только самих себя, но и саму жизнь своего народа, они приобрели хитрость своих предков из лесной глуши и сохранили жизнь. Они жили, охотились, любили и умирали, и в течение двух поколений цивилизованный мир не знал о самом их существовании. У них была своя политическая организация, свои суды. Их правосудие было основано на Блэкстоуне2 и Конституции. Ими правил Мельник – сначала маленький мальчик с ненавистью в сердце, впоследствии повзрослевший, затем его сын, с детства воспитанный с одной целью – ненавидеть все механическое, потом внук, мудрый, хитрый, строитель мечты и, наконец, правнук, Абрахам Миллер, подготовленный тремя поколениями для окончательной мести.

Абрахам Миллер был наследственным президентом колонии пешеходов, спрятанной в горах Озарк. Они были изолированы, но не невежественны, их было немного, но они приспосабливались. Среди первых беглецов было много блестящих людей: изобретатели, профессора колледжей, патриоты и даже ученый юрист. Эти люди сохранили свои знания и передали их. Они возделывали поля, охотились в лесах, ловили рыбу в ручьях и творили в своих лабораториях. У них были даже автомобили, и время от времени, с ногами, привязанными телу, они отправлялись в качестве шпионов на территорию врага. Некоторых с детства обучали действовать в этом качестве. Есть даже свидетельства того, что в течение нескольких лет один из этих шпионов жил в Сент-Луисе.

Эта колония существовала с одной целью – объединить людей для единственной миссии. Дети бормотали ее, школьники говорили о ней ежедневно, молодежь шептала её друг другу при лунном свете, в лабораториях она была написана на каждой стене, пожилые собирали детей вокруг себя и призывали к ней, все, что происходило в колонии происходило под одним лозунгом – "Мы вернемся".

Это была параноидная ненависть. На всех их предков без исключения охотились, как на диких зверей, истребляли безжалостно, как паразитов. Они желали не мести, а свободы – права жить так, как они хотели, уходить и приходить, когда им заблагорассудится.

В течение трех поколений колония хранила тайну своего существования. Год за годом, как единое целое, они жили, работали и умирали ради одной цели. Теперь пришло время для осуществления их планов, исполнения их желаний. Тем временем мир автомобилистов продолжал жить, материалистичный, механический, эгоистичный. Социализм обеспечил комфорт для масс, но не смог обеспечить счастье. Все жили, у каждого был доход, каждый был обеспечен домом, едой и одеждой. Но дома были из бетона, они были однотипные, отлитые миллионами, мебель была бетонной, вылитой вместе с домами. Одежда была бумажной, водонепроницаемой – вся она было в одном стиле и поставлялась каждому – четыре костюма в год на человека. Еда продавалась в брикетах, каждый брикет содержал все элементы, необходимые для продолжения жизни, на каждом брикете было выбито количество калорий. На протяжении веков изобретатели думали и творили, пока, наконец, жизнь не стала единообразной, а работа сводилась к нажатию кнопок. Мир автолюбителей был несчастливым, потому что никто не работал мускулами. Летом, конечно, приходилось потеть, но на протяжении поколений никто не напрягался. Слова "труд" и "работа" были отмечены в словарях как устаревшие.

И все же никто не был счастлив, потому что все поняли, что изобрести автомобиль, который смог бы развивать скорость более ста двадцати миль в час на обычной проселочной дороге, механически невозможно. Автомобилисты не могли ехать так быстро, как им хотелось. Пространство не может быть сжато, время не может быть уничтожено.

Кроме того, все были токсичными. Воздух был наполнен опасными парами, образующимися при сгорании миллионов галлонов бензина и его заменителей, несмотря на то, что многие машины были электрифицированы. Однако самым большим фактором, способствующим этой токсикозной болезни, было значительно ослабленное выведение токсинов через кожу и почти отрицательное производство энергии за счет мышечных сокращений. Автомобилисты перестали работать, используя термин в его чисто архаичной форме, и, прекратив работать, они перестали потеть. Нескольких часов в день на стуле на фабрике или за столом было достаточно, чтобы заработать на самое необходимое для жизни. Автомобилист никогда не уставал, природа требовала меньшего количества часов, проведенных во сне. Оставшиеся часы все провели в автомобилях, куда-то направляясь – не имело значения, куда люди ехали, лишь бы ехали быстро. Младенцев растили в машинах, фактически, в них была прожита вся жизнь. Американский дом исчез – его заменил автомобиль.

Автомобилисты куда-то ехали, но были без понятия, куда. В свою очередь пешеходы были уверены в том, куда они идут.

Общество в его современном понимании было социалистическим. Это подразумевало, что все слои населения жили в достатке. Преступность как таковая прекратила свое существование несколькими поколениями ранее, после вступления в силу теории Брайанта о том, что все преступления совершаются двумя процентами населения и что, если их изолировать и стерилизовать, преступность прекратится через одно поколение. Когда Брайант впервые обнародовал свой тезис, он был воспринят с некоторым скептицизмом, но его практическое применение было с восторгом встречено всеми, кто не был затронут напрямую.

Но даже в этом, казалось бы, идеальном обществе были недостатки. Хотя у каждого было все необходимое для жизни, это не относилось к предметам роскоши. Другими словами, все еще были богатые и бедные, и богатые по-прежнему доминировали в правительстве и создавали законы.

Среди богатых не было никого более выдающихся, аристократичных и властных, чем Хейслеры. Их поместье на Гудзоне было обнесено тридцатью милями двенадцатифутового железного забора. Немногие могли похвастаться тем, что побывали там, провели выходные в каменном дворце, окруженном лесом из сосен, буков и елей. Они были настолько влиятельны, что никто из семьи никогда не занимал государственную должность. Они выбирали нужных им президентов, но никогда не заботились о том, что бы кто-то из них стал им. Их враги говорили, что их богатство появилось от удачных браков с семьями Форд и Рокфеллер, но, без сомнения, это была ложь, основанная на зависти. У Хейслеров были банки и недвижимость, они владели фабриками и офисными зданиями. Было определенно ясно, что им принадлежат президент Соединенных Штатов и судьи Верховного суда. Однако об этом никогда нельзя было прочитать в газетах. Единственный ребенок это правящей всем семьи ходил пешком.

Уильям Генри Хейслер был необычным миллионером. Когда ему сказали, что его жена подарила ему дочь, он пообещал своим богам (хотя и не был уверен, кто они), что он будет проводить по крайней мере час в день с этим ребенком, наблюдая за ее уходом.

В течение нескольких месяцев в этой маленькой девочке не было замечено ничего необычного, хотя все няни сразу же отметили ее уродливые ноги. Но её отец считал, что, вероятно, все детские ножки несколько уродливы.

В возрасте одного года малышка попыталась встать и сделать шаг. Даже это было проигнорировано, поскольку педиатры были едины во мнении, что все дети пытались использовать свои ноги в течение нескольких месяцев, но это была просто плохая привычка, от которой обычно легко избавиться, как и от сосания пальца. Они дали обычные советы няням, которым бы они последовали, если бы не ее отец, который заявил: "У каждого ребенка есть личность. Оставьте ее в покое, посмотрим, что она будет делать." И чтобы обеспечить послушание нянь, он выбрал одного из своих личных секретарей, который должен был постоянно присутствовать и составлять ежедневные письменные отчеты.

Ребенок вырос. Пришло время, когда ее больше не называли "малышкой", а величали именем Маргаретта. По мере того, как она росла, у нее росли ноги. Чем больше она ходила, тем сильнее они становились. Никто не мог ей помочь, потому что никто из взрослых никогда не ходил, и они не видели, чтобы кто-то ходил. Она не только ходила, но и по-своему возражала против механического передвижения. Она закричала, как маленькая дикая кошка, когда впервые познакомилась с автомобилем, и никогда не могла примириться даже с автомобилями для домашнего использования.

Когда было слишком поздно, ее отец проконсультировался со всеми, кто мог что-либо знать о такой ситуации и ее исправлении. Хейслер хотел, чтобы его ребенок развивался как личность, но он не хотел, чтобы она была странной. Поэтому он собрал на консультацию неврологов, анатомов, педагогов, психологов, изучающих поведение детей, и не получил от них никакого удовлетворительного совета. Все согласились, что это был случай атавизма, возврат назад. Что касается лечения, была тысяча предложений от психоанализа до жестокого шинирования и перевязки нижних конечностей маленькой девочки. Наконец разуверившись в специалистах, Хейслер заплатил им всем за их работу, купил их молчание и резко сказал им идти в ад. Он понятия не имел, где находится это место, или что он имел в виду, но почувствовал некоторое облегчение, сказав это.

Все они быстро ушли, кроме одного, который, в дополнение к своей профессии, занимался генеалогией как хобби. Он был стариком, и они представляли интересный контраст, когда сидели лицом друг к другу в своих автомобилях. Хейслер был средних лет, энергичным, настоящим лидером, гигантом, если не считать его скукожившихся ног. Другой же мужчина был старым, седым, иссохшим, мечтательным. Они были одни в комнате, если не считать ребенка, который весело играл на солнце в больших эркерных окнах.

– Я думал, что сказал тебе идти в ад с остальными, – прорычал лидер мужчин.

– Как я могу? – последовал мягкий ответ. – Те другие не подчинились тебе. Они просто ушли из вашего дома. Я жду, когда вы скажете мне, как туда добраться. Где этот ад, в который вы нас посылаете? Наши подводные лодки исследовали дно океана на пять миль ниже уровня моря. Наши самолеты пролетели несколько миль к звездам. Эверест был покорен. Я читал про все эти путешествия, но нигде я не читаю об аде. Несколько столетий назад теологи говорили, что это было место, куда отправлялись грешники после смерти, но греха не было с тех пор, как два процента Брайанта были идентифицированы и стерилизованы. Вы со своими миллионами и безграничной властью настолько близки к аду, насколько это возможно, когда вы смотрите на своего ненормального ребенка.

– Но она умственно хорошо развита, профессор, – запротестовал Хейслер. – ей всего семь лет, но по развитию она соответствует десяти годам по шкале Симона Бине. Если бы только она прекратила это проклятое хождение. О! Я горжусь ею, но я хочу, чтобы она была такой же, как другие девочки. Кто захочет на ней жениться? Это просто неприлично. Посмотрите на нее. Что она делает?

– Боже мой! – воскликнул старик. – Я прочитал об этом в книге трехсотлетней давности буквально на днях. Многие дети так делали.

– Но что это такое?

– Раньше это называлось "кувырки".

– Но что это значит? Почему она это делает?

Хейслер вытер пот с лица.

– Все это выставит нас на посмешище, если об этом станет известно.

– С вашей властью вы сможете держать это в секрете, но изучали ли вы историю своей семьи? Вы знаете, что заложено в ее крови?

– Нет. Я никогда этим не интересовался. Конечно, я принадлежу к сынам американской революции и все такое. Они принесли мне документы, и я подписал под пунктирной линией. Я никогда не читал их, хотя хорошо заплатил за публикацию книги обо всем этом.

– Значит, у вас был предок-революционер? Где книга?

Хейслер позвал своего личного секретаря, который въехал на мини-авто, получил его краткие указания и вскоре вернулся с историей семьи Хейслер, которую старик с нетерпением открыл. Если не считать шума, производимого ребенком, который играл с маленьким плюшевым медведем, в комнате было мертвенно тихо. Внезапно старик рассмеялся.

– Все это настолько просто, насколько это возможно. Ваш предок-революционер был мельником, Абрахам Миллер из городка Гамильтон. Его мать была захвачена и убита индейцами. Они были пешеходами до мозга костей, хотя, в те дни все были пешеходами. Миллеры и Хейслеры вступили в брак. Это было несколько сотен лет назад. У вашего прадеда Хейслера была сестра, которая вышла замуж за мельника. О ней говорится здесь, на странице 330. Позвольте мне прочитать ее вам:

"Маргаретта Хейслер была единственной сестрой Уильяма Хейслера. Независимая и странная во многих отношениях, она совершила глупость, выйдя замуж за фермера по имени Абрахам Миллер, который был одним из самых известных лидеров в беспорядках пешеходов в Пенсильвании. После его смерти его вдова и единственный ребенок, восьмилетний мальчик, исчезли и, без сомнения, были убиты в ходе общего процесса ликвидации пешеходов. В старом письме, написанном ею своему брату до ее замужества, содержалась информация о том, что она никогда не ездила на автомобиле и никогда не будет этого делать, что Бог дал ей ноги, и она намеревалась их использовать, и что ей повезло, наконец, найти мужчину, у которого тоже были ноги и желание ходить на них, как Бог и запланировал."

– В этом секрет вашего ребенка. Она похожа на сестру вашего прадеда. Сто лет назад эта леди погибла, но не последовала всеобщей моде. Вы сами говорите, что эта малышка чуть не умерла от истерики, когда ее пытались посадить ее в автомобиль. Это явный случай наследственности. Если вы попытаетесь отучить ребенка от этой привычки, вы, вероятно, убьете ее. Единственное, что нужно сделать, это оставить ее в покое. Позвольте ей развиваться так, как она хочет. Она ваша дочь. Ее воля – ваша воля. Вероятность такова, что ни один из вас не сможет изменить другого. Пусть она использует свои ноги. Она, вероятно, будет лазить по деревьям, бегать, плавать и бродить, где захочет.

– Так вот в чем дело, – вздохнул Хейслер. – Это означает конец нашей семьи. Никто не захочет жениться на обезьяне, какой бы умной она ни была. Так вы думаете, что однажды она залезет на дерево? Если вы правы, то ад будет рядом со мной.

– Но она счастлива!

– Да, если смех – это показатель. Но останется ли она такой же, когда вырастет? Она будет другой. Откуда у нее могут появиться друзья? Конечно, никто не применит закон об уничтожении пешеходов в ее случае – мой авторитет предотвратит это. Я мог бы даже отменить его. Но ей будет одиноко… так одиноко!

– Возможно, когда она научится читать – ей не будет одиноко.

Они оба посмотрели на ребенка.

– Что она сейчас делает? – спросил Хейслер. – Кажется, вы знаете о таких вещах больше, чем кто-либо, кого я когда-либо встречал.

– Да ведь она прыгает. Разве это не замечательно? Она никогда не видела, чтобы кто-то прыгал, и все же она это делает. Я никогда не видел, чтобы ребенок делал это, и все же я могу распознать это и дать название. На иллюстрациях Кейт Гринуэй я видел изображения прыгающих детей.

– Проклятье на Миллеров! – прорычал Хейслер.

После этого разговора Хейслер нанял старика, единственной обязанностью которого стало исследовать тему детей-пешеходов и выяснить, как они играют и используют свои ноги. Изучив это, он должен был обучить маленькую девочку.

Все, касающееся ее обучения, было оставлено на его усмотрение. Таким образом, с того дня любопытный зритель с самолета мог видеть, как старик, сидящий на лужайке, показывает золотоволосому ребенку картинки из очень старых книг и что-то рассказывает. Затем ребенок делал то, чего не делал ни один ребенок в течение ста лет – прыгал с мячом, прыгал через скакалку, танцевал народные танцы и перепрыгивал через бамбуковую палку, поддерживаемую двумя вертикальными перекладинами. Долгие часы были потрачены на чтение, и всегда старик начинал со слов:

– Это о том, что было давно.

Иногда в ее честь устраивали вечеринки, и другие маленькие дочери соседей- богачей приходили и проводили с ней время. Они были вежливы, как и Маргаретта Хейслер, но вечеринки выходили скомканными. Гостьи не могли передвигаться иначе, как на своих автомобилях, и они смотрели на свою хозяйку с любопытством и презрением. У них не было ничего общего с "любопытным бегающим ребенком", и эти вечеринки всегда оставляли Маргаретту в слезах.

– Почему я не могу быть такой, как другие девочки? – спрашивала она своего отца. – Теперь так будет всегда? Ты знаешь, что девушки смеются надо мной, потому что я хожу?

Хейслер был хорошим отцом. Он придерживался своей клятвы посвящать один час в день своей дочери и в течение этого времени делился своим опытом с охотой и всерьез также, как в другое время занимался своим бизнесом. Часто он разговаривал с Маргареттой так, как будто она была ему ровней, взрослым человеком с соответствующим умственным развитием.

– У тебя есть своя индивидуальность, – говорил он ей. – Сам факт того, что ты отличаешься от других людей, не обязательно означает, что они правы, а ты ошибаешься. Возможно, обе стороны правы – по крайней мере, вы все следуете своим естественным склонностям. Ты отличаешься по устремлениям и телосложению от остальных, но, возможно, ты более нормальна, чем мы. Профессор показывал нам фотографии древних народов, и у всех у них были такие же развитые ноги, как у тебя. Как я могу определить, деградировал человек или улучшился с тех времен. Иногда, когда я вижу, как ты бегаешь и прыгаешь, я завидую тебе, я и все мы привязаны к земле – зависим от машин каждую минуту нашей повседневной жизни. Ты же можешь идти, куда тебе заблагорассудится. Ты можешь это сделать, и все, что тебе нужно, это еда и сон. В некотором смысле это преимущество. С другой стороны, профессор говорит мне, что ты можете передвигаться лишь со скоростью около четырех миль в час, в то время как я могу ехать более ста.

– Но почему я должна хотеть передвигаться так быстро, когда я никуда не хочу спешить?

– Это просто поразительная вещь. Почему ты не хочешь спешить? Кажется, что не только твое тело, но и твой разум, твоя личность, твои желания старомодны, отстали сотни лет. Я стараюсь быть здесь, в доме или в саду, каждый день, хотя бы час, с тобой, но в другие часы бодрствования я хочу куда-нибудь ехать. Ты же делаешь очень странные вещи. Профессор рассказывает мне обо всем этом. Например, твой лук и стрелы. Я купил тебе самое лучшее огнестрельное оружие, и ты никогда им не воспользовалась, но ты получаешь лук и стрелы из какого-то музея и преуспеваешь в убийстве утки, и профессор сказал, что ты развела костер из дерева, поджарил её и съела. Ты даже заставила его съесть немного.

– Но это было вкусно, отец, намного лучше, чем синтетическая пища. Даже профессор сказал, что это заставило его чувствовать себя моложе.

Хейслер рассмеялся:

– Ты дикарка. Не более чем дикарка.

– Но я умею читать и писать!

– Я признаю это. Что ж, продолжай и наслаждайся. Я лишь хотел бы найти другого дикаря, с которым ты мог бы поиграть, но больше их нет.

– Ты уверен?

– Настолько, насколько это возможно. На самом деле, в течение последних пяти лет мои агенты прочесывали весь цивилизованный мир в поисках колонии пешеходов. Есть несколько в Сибири и на плато Тартар, но они невозможные люди. Я бы предпочел, чтобы ты общалась с обезьянами.

– Я мечтаю об одном, отец, – застенчиво прошептала девочка. – Найти хорошего мальчика, и он мог делать тоже, что и я. Мечты ведь когда-нибудь сбываются?

Хейслер улыбнулся.

– Я верю, что это так и будет, а теперь я должен спешить обратно в Нью-Йорк. Могу я что-нибудь для тебя сделать?

– Да, найдите кого-нибудь, кто научит меня делать свечи.

– Свечи? А что это?

Она побежала, принесла старую книгу и прочитала ему. Она называлась "Нежный пират", и герой всегда читал ее в постели при свете свечи.

– Я понимаю, – наконец сказал он, закрывая книгу. – Теперь я вспоминаю, что однажды читал о том, что в католических церквях есть нечто похожее. Итак, ты хочешь сделать их? Обратитесь к профессору и закажите то, что вам понадобиться для этого. Горящие свечи – они были бы удобны ночью, если вдруг отключится электричество, но этого никогда не происходило.

– Но я не хочу электричества. Я хочу свечи и спички, чтобы зажечь их.

– Спички?

– О, отец! В некотором смысле ты невежественен. Я знаю много слов, которых ты не знаешь, несмотря на то, что ты такой богатый.

– Я признаю это. Я признаю что угодно, и мы придумаем, как сделать эти твои свечи. Должен ли я прислать тебе несколько уток?

– О, нет. Гораздо веселее стрелять в них.

– Ты настоящий варвар!

– А ты милый невежда.

Так случилось, что Маргаретта Хейслер достигнув своего семнадцатого дня рождения, стала высокая, сильная, проворная и загорелая от постоянного нахождения на воздухе и солнце, способная бегать, прыгать, метко стрелять из лука, есть мясо, читать книги при свечах, ткать ковры и любить природу. Ее партнерами были в основном пожилые мужчины, лишь изредка она видела женщин рядом. Она терпела слуг, горничных и экономку. Любовь, которую она подарила своему отцу, она также подарила старому профессору, ведь это он научил ее всему, что она знала, но годы сделали его дряхлым и сонным.

К ней, наконец, пришло желание путешествовать. Она захотела увидеть Нью-Йорк с его двадцатью миллионами автомобилистов, его стоэтажные офисные здания, его бездымные фабрики, его жилые дома. На пути такой поездки были трудности, и никто не знал их лучше, чем ее отец. Пешком передвигаться было невозможно – весь Нью-Йорк теперь стал либо улицами, либо домами. Поскольку пешеходов не было, не было необходимости в тротуарах. Кроме того, даже богатство Хейслера не сможет предотвратить скандал, который обязательно возникнет в результате присутствия в большом городе такой диковинки, как пешеход. Хейслер был могущественным, но он боялся последствий, позволив своей дочери свободно перемещаться в Нью-Йорке. Кроме того, до этого времени о ее уродстве знали лишь немногие. Как только она окажется в Нью-Йорке, городские газеты оповестят о его позоре всему миру.

Несколько офисных зданий в Нью-Йорке были высотой в сто этажей. Лестниц не было, но в качестве меры предосторожности в каждом здании были построены круговые спиральные пандусы для использования автомобилей на случай, если лифты не будут работать. Этого, однако, никогда не происходило, и мало кто из жильцов помнил об их существовании. Они использовались по ночам уборщицами, деловито переносившими инвентарь с одного этажа на другой. Чем выше этаж, тем чище был воздух и тем дороже была годовая аренда. Внизу, в каньоне и на улице, через каждые несколько футов требовалась установка для озонирования, чтобы очистить воздух и сделать ненужным использование противогазов. А вот на верхних этажах дул чистый бриз с Атлантики. Заметным было отсутствие мух и комаров, голуби строили свои гнезда в щелях, а на самой высокой крыше год за годом гнездилась пара американских орлов, высокомерно бросая вызов механическим автомобилям, находившимся в тысяче футов ниже.

Новый офис был открыт в самом новом здании в Нью-Йорке, на самом высоком этаже. На двери была обычная позолоченная табличка гласившая "Нью-Йоркская электрическая компания", декораторы украсили самую большую комнату, оставив офисные клетушки для клерков без изменений, в результате чего это был просто стандартный офис. За бесшумным аппаратом сидела стенографистка, которая отвечала, если нужно, на телефонные звонки.

Однажды в июне в этот просторный офис по приглашению пришла дюжина лидеров отрасли. Они пришли, и каждый думал, что он единственный, кого пригласили на эту встречу, что породило удивление и подозрение, когда они все встретились. Там присутствовало три человека, которые тайно, независимо друг от друга, пытались подорвать бизнес Хейслера и свергнуть его с финансового трона. Сам Хейслер был там, внешне спокойный, но внутри кипело пламя искрящегося электричества. Стенографистка рассаживала всех по мере прибытия по порядку вокруг длинного стола. Они остались в своих автомобилях. Никто не использовал стулья. Пара мужчин перешучивались друг с другом. Все кивнули Хейслеру, но никто не заговорил с ним.

Мебель, обстановка, стенографистка – все это было частью стандартного офиса в деловом мире. Только одна небольшая часть комнаты вызвала их любопытство. Во главе стола стояло кресло. Никто из мужчин за столом никогда не пользовался креслом, никто не видел его, кроме как в музее Метрополитен. Автомобиль заменил стул так же, как автомобиль заменил человеческие ноги.

Куранты на башне пробили два часа. Все двенадцать присутствующих посмотрели на свои часы. Один человек нахмурился. Его часы опаздывали на несколько минут. В следующую минуту нахмурились все. У них была назначена встреча с этим незнакомцем на два часа, и он на нее не явился. Для них время было слишком ценным.

Затем открылась дверь, и вошел мужчина. Это была первая удивительная вещь, а затем они поразились его размеру и форме. В ней было что-то сверхъестественное – своеобразное, странное.

Затем мужчина сел… сел в кресло. Теперь он казался не намного крупнее других мужчин, хотя он был моложе любого из них, и у него был смуглый цвет лица, который особенно контрастировал с мертвенной серо-белой бледностью остальных. Затем, серьезно, почти механически, с четким, отчетливым произношением, он начал говорить.

– Я вижу, джентльмены, что вы все оказали мне честь, приняв приглашение собраться здесь сегодня. Вы простите, что я не сообщил никому из вас, что вы будете не одни. Если бы я это сделал, некоторые из вас отказались бы прийти, а без кого-либо из вас встреча не была бы такой успешной, как я предполагаю.

– Название этой фирмы – "Нью-Йоркская электрическая компания". Это название – не более чем маска. На самом деле, нет никакой компании. Я представитель нации пешеходов. На самом деле, я их президент, и меня зовут Абрахам Миллер. Четыре поколения назад, как, без сомнения, вы знаете, Конгресс принял Закон об ликвидации пешеходов. После этого на тех, кто продолжал ходить, охотились, как на диких животных, убивали без пощады. Мой прадед, Абрахам Миллер, был убит в Пенсильвании, его жена была сбита на шоссе общего пользования в Огайо, когда она пыталась присоединиться к другим пешеходам в Озарке. Не было никаких сражений, не было никакого конфликта. В то время во всех Соединенных Штатах было всего-то десять тысяч пешеходов. В течение нескольких лет не осталось ни одного – по крайней мере, так думали ваши предки. Нация пешеходов, однако, выжила. Мы ушли далеко. Испытания тех ранних лет записаны в нашей истории и преподаются нашим детям. Мы создали колонию и продолжили наше существование, хотя мы исчезли из мира, каким вы его знаете.

– Год за годом мы выживали и сейчас нас более двухсот человек в нашей Республике. На самом деле мы никогда не были невежественными. Мы всегда работали ради одной цели, и это было право вернуться в мир. Наш девиз на протяжении ста лет был – "Мы вернемся".

– Итак, я приехал в Нью-Йорк и созвал вас на встречу. Хотя вас выбрали за ваше влияние, богатство и способности, в каждом случае присутствовала иная важная причина. Каждый из вас является прямым потомком сенатора Соединенных Штатов, который проголосовал за Закон об уничтожении пешеходов. Вы можете легко проверить это. У вас есть сила, чтобы исправить великую несправедливость, совершенную по отношению к группе американских граждан. Вы позволите нам вернуться? Мы хотим вернуться в качестве пешеходов, безопасно приходить и уходить, когда нам заблагорассудится. Некоторые из нас могут водить автомобили и самолеты, но мы не хотим. Мы хотим ходить, и если у нас есть желание ходить по шоссе, мы хотим делать это без постоянной смертельной опасности. Мы не ненавидим вас, мы вас жалеем. У нас нет желания враждовать с вами, скорее мы хотим сотрудничать с вами.

– Мы верим в труд – труд собственными руками. Независимо от того, чему обучают наших молодых людей, их учат работать – выполнять ручную работу. Мы разбираемся в технике, но не любим ею пользоваться. Единственная помощь, которую мы принимаем, – это помощь домашних животных, лошадей и быков. В нескольких местах мы используем энергию воды для работы наших мельниц и распиловки древесины. Для удовольствия мы охотимся, ловим рыбу, играем в теннис, плаваем в нашем горном озере. Мы содержим наши тела в чистоте и стараемся делать то же самое с нашими умами. Наши мальчики женятся в 21 год, а наши девочки – в 18. Иногда ребенок вырастает ненормальным -дегенератом. Я откровенно скажу, что такие дети исчезают. Мы едим мясо и овощи, рыбу и зерно, выращенные в нашей долине. Настало время, когда мы не можем заботиться о продолжающемся росте населения. Пришло время, когда мы должны вернуться в мир. Чего мы хотим, так это гарантии безопасности. Сейчас я оставлю вас посовещаться на пятнадцать минут, и по истечении этого времени я вернусь за ответом. Если у вас есть какие-либо вопросы, я на них отвечу.

Он вышел из комнаты. Один из мужчин подошел к телефону, обнаружил, что провод перерезан, другой подошел к двери и обнаружил, что она заперта. Стенографистка исчезла. Последовала острая дискуссия, полная гнева и отсутствием логики. Только один человек молчал. Хейслер сидел настолько неподвижно, что сигара, зажатая в его зубах, погасла.

Затем Миллер вернулся. На него посыпались вопросы. Кто-то ругался на него. Наконец наступила тишина.

– И так? – вопросил Миллера.

– Дайте нам время – неделю, чтобы обсудить это, чтобы выяснить общественное мнение, – призвал один из них.

– Нет, – сказал Хейслер, – давайте дадим наш ответ прямо сейчас.

– О, конечно, – усмехнулся один из его непримиримых противников. – Причина, по которой вы это предлагаете, очевидна, хотя об этом никогда не была напечатана в газетах.

– За это, – сказал Хейслер, – я тебя достану. Ты – дворняга, и ты это знаешь, иначе ты не втянул бы в это мою семью.

– О, черт! Хейслер, ты больше не можешь меня унижать!

Миллер ударил кулаком по столу.

– Каков ваш ответ?

Один из мужчин поднял руку привлекая внимание.

– Мы все знаем историю пешеходства: две группы, представленные здесь, не могут жить вместе. Нас двести миллионов, а их всего двести. Пусть они остаются в своей долине. Это то, что я предлагаю. Если этот человек – их лидер, то мы можем судить, на что похожа колония. Они невежественные анархисты. Невозможно сказать, чего бы они потребовали, если бы мы их послушали. Я думаю, мы должны арестовать этого человека. Он представляет угрозу для общества.

Это сломало лед. Один за другим они говорили, и когда они закончили, стало ясно, что все, кроме Хейслера, настроены враждебно и беспощадно. Миллер повернулся к нему.

– Каков ваш вердикт?

– Я промолчу. Эти люди уже все решили. Вы их слышали. Они – единое целое. Что бы я не сказал – не будет ничего для них значить. И на самом деле, мне все равно. В течение некоторого времени я перестал заботиться о чем-либо.

Миллер повернулся в своем вращающемся кресле и посмотрел на город. В некотором смысле это был симпатичный город, если кому-то нравились такие места. В нем, на городских улицах, в пчелиных ульях, более двадцати миллионов автомобилистов провели свою жизнь на колесах. Ни у одного из миллиона не было желания выходить за пределы города, дороги, соединяющие мегаполис с другими городами, были всего лишь городскими артериями, по которым автомобили ездили, как эритроциты, а грузовики двигались, как плазма. Миллер боялся города, но он жалел населяющих его безногих пигмеев.

Затем он снова повернулся и попросил тишины.

– Я хотел внести мирные изменения. Мы не желаем больше кровопролития, никаких междоусобиц. Вы, кто возглавляет общественное мнение, своим выступлением показали мне, что пешеход не может ожидать пощады от рук нынешнего правительства. Вы знаете, и я знаю, что нет больше нации, где правит народ. Вы правите. Вы выбираете кого хотите в сенаторы, в президенты, вы щелкаете кнутом, и остальные танцуют. Вот почему я пришел к вам, вместо того, чтобы напрямую обратиться к правительству. Чувствуя уверенность в том, какими будут ваши действия, я подготовил этот короткий документ, который попрошу вас подписать. В нем содержится лишь одно постановление – "Пешеходы не могут вернуться". Когда вы все подпишете это, я объясню вам, что мы будем делать.

– Зачем это подписывать? – сказал первый мужчина, тот, что сидел справа от Миллера. – Я сделаю вот что!

Он скомкал бумагу в тугой шарик и бросил его под стол. За его действиями сразу последовали аплодисменты. Только Хейслер сидел неподвижно. Миллер смотрел в окно, пока все не стихло.

Наконец он снова заговорил:

– В нашей колонии мы усовершенствовали новый электродинамический принцип. Запущенный в общую сеть, он сразу же отключает всю атомную энергию, что сделает невозможным любое движение, за исключением движения мышц. Мы протестировали его на небольших машинах в ограниченном пространстве и точно знаем, что мы можем сделать. Мы не знаем, как восстановить энергию на территории, где мы когда-то ее уничтожили. Наши электрики ждут моего сигнала, переданного по радио. На самом деле, они слушали весь этот разговор, и теперь я дам им сигнал включить рубильник. Сигнал – наш девиз "Мы вернемся".

– Так это и был сигнал? – усмехнулся один из мужчин. – И что же произошло?

– Ничего особенного, – ответил Хейслер, – по крайней мере, я не вижу разницы. Что должно было произойти, Абрахам Миллер?

– Ничего особенного, – сказал Миллер, – лишь только уничтожение всего человечества, кроме пешеходов. Мы пытались представить, что произойдет, когда наши электрики переключат переключатель и выпустят нашу научную находку, но даже наши социологи не смогли полностью просчитать, каким будет результат. Мы не знаем, будете ли вы жить или умрете – сможет ли вообще кто-нибудь из вас выжить. Без сомнения, жители города быстро умрут в своих искусственных ульях. Некоторые в глубинке могут выжить.

– Ну да, ну да! – воскликнул мультимиллионер, – я не чувствую разницы. Вы просто фантазер. Я ухожу и немедленно сообщу о вас в полицию. Открой свою чертову дверь и выпусти нас!

Миллер открыл дверь.

Большинство мужчин нажали кнопку запуска и взялись за рулевую тягу. Ни одна машина не сдвинулась с места. Остальные вздрогнули и тоже попытались уйти. Их автомобили были мертвы. Затем один из них с истерическим проклятием направил на Миллера автоматический пистолет и нажал на курок. Раздался щелчок – и ничего больше.

Миллер вытащил свои часы.

– Сейчас 2:40 вечера. Автомобилисты начинают умирать. Они еще этого не знают. Когда до них дойдет, начнется паника. Мы не сможем вам ничем помочь. Нас всего несколько сотен, и мы не можем прокормить и позаботиться о сотнях миллионов калек. К счастью, в этом здании есть круглая наклонная плоскость или пандус, и все ваши автомобили оснащены тормозами. Я буду подталкивать вас по одному к спуску, если вы сможете управлять своими машинами. Очевидно, что вы не хотите оставаться здесь, и столь же очевидно, что лифты не работают. Я позову своего стенографиста, чтобы он помог мне. Возможно, вы и раньше подозревали, что он была пешеходом, которого с детства обучали играть роль женщины. Он один из наших самых эффективных шпионов. А теперь мы попрощаемся. Столетие назад вы сознательно и добровольно пытались уничтожить нас. Мы выжили. Мы не хотим вас уничтожать, но я боюсь за ваше будущее.

После этого он зашел за один из автомобилей и начал толкать его к дверному проему. Стенографист, который снова появилась как пешеход и в брюках, схватил другую машину. Вскоре остался только Хейслер. Он поднял руку в знак протеста.

– Не могли бы вы подтолкнуть меня к тому окну?

Миллер так и сделал. Автомобилист с любопытством выглянул.

– В небе нет самолетов. Их должно быть сотни.

– Без сомнения, – ответил Миллер, – они все спланировали к земле. Вы видите, что у них нет власти.

– Значит, ничего не работает?

– Почти. Все еще есть мускульная сила. Все еще существует сила, создаваемая изгибом дерева, как в луке и стрелах, а также сила, создаваемая металлической катушкой, подобной главной пружине в часах. Посмотрите – ваши часы все еще идут. Еще домашние животные по-прежнему могут работать – они всего лишь разновидность мышечной силы. В нашей долине есть мельницы и лесопилки, работающие на воде. Нет причин, что бы они остановились, вся остальная сила уничтожена. Вы это понимаете? Нет ни электричества, ни пара, ни каких-либо взрывов. Все эти машины мертвы.

Хейслер вытащил носовой платок, медленно, как автомат, и вытер пот с лица, и сказал:

– Я слышу ропот из города. Он поднимается к этому окну, как далекий прибой, ритмично бьющийся о песчаный берег. Я не слышу никакого другого шума, только это бормотание. На мой взгляд, это напоминает звук пчелиного роя, покидающего свой старый улей и летящего по воздуху со своей королевой в центре, пытаясь найти новый дом. Это похоже на монотонный шум далекого водопада. Что это значит? Я думаю, что догадываюсь, но не могу выразить это словами.

– Это означает, – сказал Миллер, – что под нами и вокруг нас двадцать миллионов человек начинают умирать в офисных зданиях, магазинах и домах, в метро, лифтах и поездах, на кораблях и паромах, на улице и в ресторане двадцать миллионов человек внезапно понимают, что не могут двигаться. Никто не может им помочь. Некоторые оставили свои машины и пытаются подтянуться на руках, их иссохшие ноги беспомощно волочатся за ними. Они взывают друг к другу о помощи, но даже сейчас они не могут понять всех масштабов бедствия. К завтрашнему дню каждый человек станет примитивным животным. Через несколько дней не будет ни еды, ни воды. Я надеюсь, что они умрут быстро – прежде, чем они съедят друг друга. Нация умрет, и никто не узнает об этом, потому что не будет ни газет, ни телефонов, ни беспроводной связи. Я буду общаться со своим народом с помощью почтовых голубей. Пройдут месяцы, прежде чем я смогу присоединиться к ним. Тем временем я могу жить. Я могу переходить с места на место. Звук, который вы слышите из города, – это крик отчаявшихся душ.

Хейслер судорожно схватил Миллера за руку.

– Но если вы остановили все это, вы сможете запустить все заново?

– Нет, мы остановили это электричеством. Теперь электричества больше нет. Я полагаю, что и наши собственные машины были так же выведены из строя.

– Значит, мы умрем?

– Думаю, что да. Возможно, ваши ученые смогут изобрести средство против этого, как сделали мы сто лет назад. Мы выжили. Ваша нация пыталась всеми известными научными методами уничтожить нас, но мы выжили. Возможно, и вы сможете. Что я могу сказать? Мы хотели провести справедливости. Все, о чем мы просили, – это равенство. Вы видели, как эти другие люди голосовали и как они думали. Если бы у них была возможность, они бы мгновенно уничтожили мою маленькую колонию. То, что мы сделали – сделано в целях самозащиты.

Хейслер попытался зажечь свою сигару. Электрическая зажигалка не работала, поэтому он держал ее потухшей в уголке рта и жевал.

– Вы говорите, что вас зовут Абрахам Миллер? Я считаю, что мы в некотором роде двоюродные братья. У меня есть книга, в которой рассказывается об этом.

– Я все об этом знаю. Ваш прадед и моя прабабушка были братом и сестрой.

– Так и сказал профессор, за исключением того, что в то время мы ничего не знали о вас. Однако я хочу поговорить о своей дочери.

Двое мужчин говорили и говорили. В городе продолжал нарастать ропот, непрекращающийся, постоянный, полный новых для нынешнего поколения нот. И все же на расстоянии – от земли внизу до сотого этажа наверху, все это было одним звуком. Хотя он состоял из миллионов вариаций, он слилась в единое целое. Миллер, наконец, начал ходить взад и вперед, от одной стены офиса к окну и обратно.

– Я не думал, что буду так нервничать. Вся моя жизнь была подготовкой к этому моменту. На нашей стороне были правда, справедливость, и даже наш забытый Бог. Я все еще не вижу другого пути, никакого другого пути, но мне плохо от происходящего, Хейслер, меня просто выворачивает. Когда я был мальчиком, я нашел мышь, застрявшую в двери сарая, почти разорванную пополам. Я пытался помочь ей, но замученное животное укусило меня за палец, так что мне просто пришлось сломать ему шею. Она не могла спастись самостоятельно – и когда я попытался помочь ей, она укусила меня, поэтому мне пришлось убить её. Вы понимаете? Я должен был, но, хотя я был прав, мне стало смертельно плохо. Меня вырвало на пол сарая. Что-то подобное происходит там, внизу. Двадцать миллионов изуродованных тел вокруг нас начинают умирать. Возможно, они были мужчинами и женщинами, похожими на тех, что живут в колонии, но они стали одержимы идеей механических устройств всех видов. Если бы я попытался помочь и вышел сейчас на улицу – они бы убили меня. Я не смог бы держаться подальше от них – я не смог бы убить их достаточно быстро. Мы имеем право на это, как никто другой, но меня от этого тошнит.

– На меня это так не влияет, – ответил Хейслер, – я привык сокрушать своих противников. Я должен был, иначе они раздавили бы меня. Я смотрю на все это как на удивительный эксперимент. В течение многих лет я думал о нашей цивилизации – из-за моей дочери. Я потерял интерес. Во многих отношениях я потерял свой боевой дух. Кажется, мне все равно, что происходит, но я хотел бы сломать шеи тем, кто вышел отсюда и сейчас съезжает вниз по спиральному спуску. Я не хочу, чтобы они умерли от голода.

– Нет. Вы останетесь здесь. Я хочу, чтобы вы написали историю всего этого – как это произошло. Нам нужно точное описание, чтобы оправдать наши действия. Вы останетесь здесь и поработаете с моим стенографистом. Я собираюсь найти вашу дочь. Мы не можем позволить пешеходу пострадать. Мы заберем вас с собой. С подходящим оборудованием вы могли бы научиться ездить на лошади.

– Ты хочешь, чтобы я жил?

– Да, но не для себя. Есть дюжина причин. В течение следующих двадцати лет вы сможете читать лекции нашей молодежи. Вы сможете рассказать им, что произошло, когда мир перестал работать, потеть, когда люди сознательно променяли дом на автомобиль, а тяжелый труд и работу на машины. Вы сможете сказать им все это, и они вам поверят.

– Замечательно! – воскликнул Хейслер. – Я назначал президентов, и теперь я становлюсь безногим примером для нового мира.

– Вы достигнете славы. Вы будете последним автомобилистом.

– Давайте начнем, – призвал Хейслер. – Позовите своего стенографиста!

Стенографист появился в Нью-Йорке за месяц до встречи Миллера и представителей автомобилистов. В течение этого времени, благодаря его раннему обучению мимикрии в качестве шпиона, он обманул абсолютно всех, с кем вступал в контакт. В своем автомобиле, одетый как стенографистка, с надушенным и накрашенным лицом и кольцами на пальцах, он прошел незамеченным среди других тысяч таких же женщин. Он ходил в их рестораны и в их театры. Он даже ходил к ним в гости. Он был идеальным шпионом, но он был человеком.

Он был обучен работе шпиона. За многие годы он проникся верностью к своей республики пешеходов. Он присягнул, что республика будет на первом месте. Абрахам Миллер выбрал его, потому что мог доверять ему. Шпион был молод, с едва заметным пушком на щеках. Он был неженат. Он был патриотом.

Но впервые в своей жизни он оказался в большом городе. Фирма этажом ниже наняла стенографистку. Она была очень хорошим работником во многих отношениях, и было что-то в новой стенографистке, что вызвало его интерес. Они встретились и договорились встретиться снова. Они говорили о любви, новой любви между женщинами. Шпион не понимал этого, никогда не слышал о такой страсти, но в конце концов он понял. Она предложила, чтобы они разместились вместе, но он, естественно, нашел причины отказать. Тем не менее, они проводили большую часть своего свободного времени вместе. Не раз пешеход собирался довериться ей не только о надвигающейся катастрофе, но и о том, что он мужчина и своей настоящей любви.

В подобных случаях, трудно найти объяснение, почему мужчина влюбляется в женщину. Его всегда трудно найти. Здесь было что-то извращенное, патологическое извращение. Это было чудовищно, что он влюбился в безногую женщину, когда он мог бы, подождав, жениться на женщине с прямыми, настоящими ногами. Вместо этого он полюбил и желал женщину, которая жила в машине. В равной степени ненормальным было то, что она любила женщину. Каждый из них был болен – болен душой, и один, чтобы продолжить близость, обманывал другого. Теперь, когда город умирал под ним, стенографист почувствовал глубокое желание спасти эту безногую женщину. Он чувствовал, что можно каким-то образом найти способ убедить Абрахама Миллера позволить ему жениться на этой стенографистке – по крайней мере, позволить ему спасти ее от смерти.

Итак, в мягкой рубашке и брюках до колен он бросил взгляд на Миллера и Хейслера, занятых серьезным разговором, а затем на цыпочках вышел за дверь и спустился по наклонной плоскости на этаж ниже. Здесь все было в замешательстве. Смело шагнув в комнату, где стоял стол стенографистки, он наклонился над ней и начал говорить. Он сказал ей, что он мужчина, пешеход. Он быстро рассказал ей о том, что все это значило – крики снизу, неподвижные автомобили, бесполезные лифты, молчащие телефоны. Он сказал ей, из-за чего мир автомобилистов погибает, но что она будет жить благодаря его любви к ней. Все, о чем он просил, – это законное право заботиться о ней, защищать ее. Они бы уехали куда-нибудь и жили в сельской местности. Он катал бы ее по лугам. У нее могли быть гусята и утята которые подходили к ее стулу, когда она кричала: "Ути, ути".

Безногая женщина слушала. Бледность, которая должна быть на ее щеках, была умело покрыта румянами. Она слушала и смотрела на него, мужчину, человека с ногами, умеющего ходить. Он сказал, что любит ее, но человек, которого она любила, была женщиной, женщиной с болтающимися, кривыми, красивыми ногами, как у нее, а не с мускулистыми чудовищами.

Она истерически рассмеялась, сказала, что выйдет за него замуж и пойдет, куда он скажет, а потом она прижала его к себе и поцеловала в губы, а затем поцеловала его в шею над яремной веной, и он умер, истекая кровью текущей ей в рот, и кровь, смешанная с румянами, перекрасило ее лицо в ярко-карминового цвета. Она умерла несколько дней спустя от голода.

Миллер так и не узнал, как умерла его стенографист. Будь у него время, он, возможно, поискал бы его, но он начал разделять беспокойство Хейслера о девушке-пешеходе, изолированной и одинокой в мире умирающих автомобилистов. Для отца она была дочерью, единственным ребенком и единственной ветвью его семьи. Однако для Миллера она была символом. Она была знаком восстания природы, свидетельством ее последней судорожной попытки вернуть человечеству его прежнее место в мире. Ее отец хотел, чтобы ее спасли, потому что она была его дочерью, пешеходом, потому что она была одной из них, одной из нации пешеходов.

На этом сотом этаже были оставлены бочонки с водой и запасы продовольствия. Было сделано все возможное, чтобы поддержать жизнь посреди смерти. Хейслеру показали все это. Его устроили поудобнее, а затем Миллер, с небольшим запасом продуктов, флягой с водой, дорожной картой и крепкой дубинкой в руках, покинул это место тишины и покоя и начал спускаться по винтовой лестнице. Спускаться было неудобно, про проход был достаточно широким, что бы исключить головокружение. Чего опасался Миллер, так это того, что в каком-то месте проход заблокируют заглохшие автомобили, но, очевидно, все автомобили, которым удалось добраться до спуска, смогли скатиться вниз. Время от времени он останавливался на том или ином этаже, вздрагивал от криков, которые слышал, а затем шел дальше, вниз и вниз к улице.

Здесь все оказалось даже хуже, чем он ожидал. Когда из долины Озарк была выпущена электродинамическая энергия – в ту же секунду все механизмы остановились. В Нью-Йорке двадцать миллионов человек были в автомобилях в ту конкретную секунду. Некоторые шлялись по магазинам, некоторые ели в ресторанах, бездельничали в своих клубах, другие куда-то шли. Внезапно каждый был вынужден остановиться на месте как вкопанный. Не было никакой связи, кроме как в пределах голоса каждого, телефон, радио, газеты были бесполезны. Каждый автомобиль остановился, каждый автомобиль перестал двигаться. Каждый мужчина и женщина зависели от своего собственного тела для существования, никто не мог помочь другому, никто не мог помочь себе. Транспорт умер, и никто не понимал, что это произошло везде, а не только с ним или рядом, насколько мог видеть глаз или слышать ухо, потому что связь перестала существовать вместе с транспортом. Каждый автомобилист остался там, где он оказался в данный конкретный момент.

Затем медленно, когда до них дошла мысль, что движение невозможно, пришел страх, а со страхом – паника. Но это был новый вид паники. Все предыдущие паники состояли во внезапном движении большого количества людей в одном направлении, спасаясь от реального или воображаемого страха. Эта паника была неподвижной, и в течение дня каждый житель Нью-Йорка, охваченный страхом, плача от страха, оставался в своей машине. Затем началось массовое движение, но не движение предыдущих паник. Это было медленное извивающееся движение искалеченных животных, тащащих безногие тела вперед на руках не привыкший к физическим упражнениям. Это было не быстрое, как ветер, движение обезумевшей, охваченной паникой толпы, а медленная конвульсивная, червеобразная паника. Хриплым шепотом передавались слова от одного к другому, что город – место смерти, превратится в морг, что через несколько дней там не будет еды. Хотя никто не знал, что произошло, все знали, что город не сможет долго жить, если из деревни регулярно не будет поступать еда, и страна внезапно стала чем-то большим, чем длинные цементные дороги между вывесками. Это было место, где можно было достать еду и воду. Город пересох. Гигантский насос, перекачивающий миллионы галлонов воды беспечному населению, перестал качать. Воды больше не было, кроме как в реках, окружающих город, и они были грязными, загрязненными человеческой деятельностью. Где-то в стране должна быть вода.

Итак, на второй день началось бегство из Нью-Йорка – полет калек, а не орлов, марш человечества в форме искалеченных на войне солдат. Их скорость была неравномерной, но даже самый быстрый мог ползти не быстрее мили в час. Философы остались бы там, где они были, и умерли. Животные, подвергнутые таким пыткам, спокойно ждали конца, но эти автомобилисты не были ни философами, ни животными, и они должны были двигаться. Всю свою жизнь они двигались, мосты были первыми местами, где были видны заторы. На всех из них обычно было множество автомобилей, но в 2 часа дня движение не такое интенсивное. Постепенно, к полудню второго дня, эти речные магистрали были черными от людей, ползущих, чтобы уйти из города. Наступил затор, а с затором – застой, а с застоем – просто бесполезное шевеление. Затем поверх этого неподвижного слоя людей пополз другой слой, который, в свою очередь, достиг скопления людей, а поверх второго слоя возник третий слой. Дюжина улиц вела к каждому мосту, но каждый мост был шириной с улицу. Постепенно внешние ряды верхнего слоя начали падать в реку внизу. В конечном итоге многие стремились к этому уходу из жизни. В конце концов, с мостов донесся рев, похожий на прибой, бьющийся о скалистый берег. В этом было начало отчаянного безумия. Люди быстро умирали на мостах, но перед смертью они начинали кусать друг друга. В некоторых местах города наблюдались такие же заторы. Рестораны и кафе были заполнены телами почти до потолка. Здесь была еда, но никто не мог до нее добраться, кроме тех, кто был рядом, и они были раздавлены до смерти, прежде чем смогли воспользоваться своей удачей, и умирали, заваленные телами тех, кто остался жив и мог есть.

В течение двадцати четырех часов человечество утратило свою веру, свою человечность, свои высокие идеалы. Каждый пытался сохранить себе жизнь, хотя, поступая так, он быстрее приносил смерть другим. Тем не менее, в отдельных случаях отдельные люди поднимались до высот героизма. В больницах медсестра иногда оставалась со своими пациентами, давая им еду, пока она вместе с ними не умирала от голода. В одном из родильных отделений мать родила ребенка. Покинутая всеми, она приложила ребенка к груди и держала его там, пока голод не сковал ее безжизненные руки.

Рис.1 Сборник забытой фантастики №7. Субспутник

Именно в этот мир ужасов вошел Миллер, когда вышел из офисного здания. Он снабдил себя крепкой дубинкой, но вряд ли кто-нибудь из ползущих автомобилистов заметил его. Итак, он медленно дошел до Пятой авеню, а затем направился на север, и пока он шел, он молился, хотя в тот первый день он увидел лишь немногое из того, что ему предстояло увидеть позже.

Он шел все дальше и дальше, пока не добрался до воды, и он поплыл, а затем снова пошел дальше, и ночью он оказался в сельской местности, где перестал непрерывно молиться. Здесь он случайно встретил автолюбителя, который был просто раздосадован тем, что его машина сломалась. Поначалу никто в за городом не понял, что произошло на самом деле, никто так и не осознал до конца, прежде чем умереть в своем фермерском доме, что все это значило. Это знали только городские жители, но и они не понимали до конца.

На следующий день Миллер рано поднялся с травы и снова отправился в путь, внимательно изучив дорожную карту. Он избегал городов, обходя их. Он горел желанием, постоянным и непрекращающимся, поделиться своей провизией с этими голодающими калеками, но он должен был сохранять свои силы и экономить еду для нее, этой девушки-пешехода, одинокой среди беспомощных слуг, в железной ограде длиной тридцать миль. Это было ближе к концу второго дня его путешествия. На протяжении нескольких миль он никого не видел. Низкое солнце в дубовом лесу отбрасывало фантастические тени на бетонную дорогу.

По дороге к нему приближался странный караван. Там были три лошади, привязанные друг к другу. На спинах двоих были узлы и кувшины с водой, закрепленные прочно, но неуклюже. На третьей лошади старик отдыхал в седле, похожем на стул, и в это время он спал, положив подбородок на грудь, его руки даже во сне сжимали края стула. Во главе первой лошади шла женщина, высокая, энергичная, прекрасная в своей силе, легко вышагивая по цементной дороге. На ее плече висел лук с колчаном стрел, а в правой руке она держала тяжелую трость. Она шла бесстрашно и уверенно, она казалась наполненной силой и гордостью.

Миллер остановился посреди дороги. Караван приблизился к нему. Затем она остановилась перед ним.

– Вот как, – сказала женщина, и ее голос странно смешался с освещенными солнцем тенями и мерцающими листьями. – Ну! Кто ты и почему ты преграждаешь нам путь?

– Я Абрахам Миллер, а ты Маргаретта Хейслер. Я ищу тебя. Твой отец в безопасности, и он послал меня за тобой.

– И ты пешеход?

– Такой же, как и ты!

Профессор очнулся от дремоты. Он посмотрел вниз на молодых мужчину и женщину, которые стояли, разговаривали, уже забыв, что в мире есть что-то еще.

– Все как в старые времена, – размышлял профессор про себя.

***

Это было воскресным днем несколько сотен лет спустя. Отец и его маленький сын осматривали Музей естественных наук в реконструированном городе Нью-Йорке. Весь город теперь был просто огромным музеем. Люди ходили туда, чтобы посмотреть на него, но никто не хотел там жить. На самом деле, никто не хотел жить в таком месте, как город, когда он мог жить на нормальной ферме.

Провести день или больше в городе автомобилистов было частью образования каждого ребенка, поэтому в этот воскресный день отец и его маленький сын медленно прогуливались по большим зданиям. Они видели мастодонта, бизона, птеродактиля. Они на некоторое время остановились перед стеклянной витриной, в которой находился вигвам американских индейцев с типичной индейской семьей. Наконец они подошли к большой повозке на четырех резиновых колесах, но в ней не было оглобли, и в нее нельзя было запрячь лошадей или волов. В повозке на сиденьях были мужчина, женщина и маленькие дети. Мальчик с любопытством посмотрел на них и потянул отца за рукав.

– Смотри, папа. Что это за фургон и что за забавные люди без ног. Что это такое?

– Это, мой сын – семья автомобилистов, – и тут же он сделал паузу и произнес перед своим сыном небольшую речь, которую все отцы-пешеходы обязаны по закону произнести своим детям.

1928 год

Расщепляющий луч

Дэвид М. Спикер

Поздней весной 1926 года в научном отделе Государственного колледжа произошло большое волнение из-за широко распространившегося слухв о том, что профессор Клинтон Уайлд, заведующий кафедрой физики, недавно сделал изобретение, способное произвести мировую революцию. Точная природа этого изобретения была пока под секретом, но оно активно обсуждалось, и у каждого были свои мысль на этот счет. Читателю может показаться странным, почему самого профессора не спросили о его изобретении, но он был очень ворчливым человеком, которого ненавидели студенты, которых он, в свою очередь, так же искренне недолюбливал. В это время я проходил курс физики, который был необходим для завершения моего курса. Это был предмет, который всегда интересовал меня, и поскольку я проявлял явные способности в этой области науки, профессор уделял мне особое внимание. Я не хочу этим сказать, что я ему нравился, просто я казался ему чуть более симпатичней, чем остальные.

Несмотря на то, что я был его любимчиком, я был очень удивлен, когда во время следующих каникул профессор Уайлд позвонил мне домой и попросил немедленно приехать к нему, так как у него есть дело большой важности. Мгновенно вскочив, я влез в пальто и поспешил к его дому, который находился на небольшом расстоянии от моего. Я прибыл туда через несколько минут, запыхавшийся и взвинченный до предела. Я позвонил в звонок, и профессор открыл дверь. Я с удивлением увидел, что его лицо, обычно имевшее угрюмое выражение, расплылось в торжествующей улыбке. Однако у меня было мало времени для размышлений, так как он сразу же повел меня наверх в свою лабораторию и показал мне великий секрет, который он до сих пор так ревностно оберегал.

То, что я увидел, представляло собой очень большую и вытянутую рентгеновскую трубку, присоединенную к ртутному насосу. Она стояла вертикально, а на дне находился небольшой железный тигель с серебристой жидкостью, которая, как я предполагал, была ртутью. К аппарату был подсоединен кабель, который вел к коробке на конце стола, на котором лежала сама трубка. На одной стороне коробки находился циферблат, что придавало ей общий вид радиоприемника. Увидев все это, я обратился к профессору за объяснениями.

– Вы, вероятно, знаете, – начал он, – что вся моя недавняя работа в колледже была связана со структурой атома. Мои труды были направлены на достижение одной цели. Этой целью был распад атома. Мои амбиции реализованы в машине, которую вы видите здесь. Распад осуществляется под действием потока электронов, вибрирующих с очень высокой частотой. Прежде чем я продолжу, было бы неплохо освежить ваши знания о структуре атома, чтобы вы могли лучше понять мое изобретение.

– Атом, как вы должны знать, состоит из двух основных частей. Во-первых, ядро которое в основном представляет собой положительный заряд электричества, называемый протоном. Во-вторых, определенное количество отрицательных зарядов, или электронов, большинство из которых вращается вокруг протона с большой скоростью. Теперь важный факт для понимания структуры атома. Вы должны помнить, что один атом отличается от другого только количеством электронов, которые он содержит. Когда у атома много электронов, он имеет высокий атомный вес, когда электронов мало, атомный вес низкий. Теперь самое интересное – когда все элементы расположены в порядке возрастания их атомного веса, каждый элемент имеет на один электрон больше в одном из своих атомов, чем предыдущий. Это количество электронов называется атомным номером. Например, в атоме серебра сорок семь электронов, поэтому его атомный номер равен сорока семи. Из всего этого мы видим, что природа элемента зависит исключительно от количества электронов в любом из его атомов, поэтому если каким-либо образом изменить это число, то можно изменить и его сущность. После большого количества экспериментов я обнаружил, что этого можно достичь, подвергнув рассматриваемое вещество действию моего высокочастотного луча.

Тут я подумал, что лекция уже закончилась, но она не шла ни в какое сравнение с тем, что последовало после.

– Прослушав курс физики, – продолжал он, – вы должны быть знакомы с радиоактивностью и альфа-, дельта- и гамма-лучами. Из них альфа-лучи – самые слабые и наименее проникающие, а гамма-лучи – самые сильные и проникают даже через фут железа. Кроме того, эти лучи отличаются друг от друга по своему составу. Альфа-лучи – это поток положительно заряженных ионов гелия, бета-лучи – это просто поток электронов, движущихся с большой скоростью, а гамма-лучи – это волны в эфире. Рентгеновское излучение похоже на гамма-лучи, но оно не такое проникающее. Теперь о моем аппарате. Прежде всего, для этого эксперимента я изготовил рентгеновскую трубку специальной конструкции. В этой трубке я получаю рентгеновское излучение бесконечно большей частоты, чем обычно. Если вы внимательно посмотрите, то увидите два дополнительных электрода, запаянных в стекло. Через промежуток между ними пропускается ток высокого напряжения. В результате возникает электрический разряд, подобный разряду в трубке Гейслера3, поскольку оба они представляют собой высокочастотный разряд в вакууме. Этот разряд, или поток электронов, проходит перед рентгеновским лучом. Электроны сбиваются с пути лучом и движутся вместе с ним, и в то же время им придается высокая частота колебаний, так что теперь мы имеем нечто вроде супербета-лучей.

– Но, – спросил я, – у меня сложилось впечатление, что рентгеновская трубка имеет два электрода, через которые проходит ток высокого напряжения под высоким потенциалом.

– Так и есть, – ответил он, – но этот луч известен как катодный. Рентген возникает в результате воздействия этого катодного луча на вещество, находящееся на его пути и называемое антикатодом. Рентген известен своей способностью проникать через некоторые органические вещества, но мой луч проникает через любое вещество, органическое или неорганическое, и более того, он имеет такую высокую частоту, что может проникнуть в атом!

Высказав это удивительное заявление, профессор поднялся во весь рост и с триумфом посмотрел на меня:

– Что вы думаете об этом?

– Это великолепно! Но я не понимаю, какое отношение это имеет к структуре атома.

– Вы видите, – сказал профессор, – что мой луч, который отныне я буду называть эпсилон-луч, состоит из потока электронов, вибрирующих на высокой частоте. Когда этот луч направляется на вещество, он проникает в каждый атом. Электроны луча встречаются с электронами в атоме, происходит столкновение, в результате которого атом теряет часть своих электронов. Эта потеря изменяет состав вещества. После нескольких месяцев экспериментов я обнаружил, что сила эпсилон-луча полностью зависит от напряжения вторичного разряда. Теперь я отрегулировал его так, чтобы луч удалял всего один электрон в секунду. Я также обнаружил еще один интересный факт, а именно, что железо не подвержено воздействию моего луча. Я не знаю точно, почему так происходит, но думаю, что это связано с тем, что магнитный поток, созданный в металле, противодействует действию эпсилон-лучей. Следовательно, я могу взять самый тяжелый из известных на Земле элементов, уран, и уменьшить его до железа. Затем я могу взять элемент с атомным номером чуть ниже атомного номера железа, металл марганец, и уменьшить его до водорода, но я не смогу уменьшить уран непосредственно до водорода. В некотором смысле это хорошо, потому что я могу сделать аппарат, который будет подвергаться воздействию лучей, из железа, почти любое другое вещество распалось бы.

Рис.3 Сборник забытой фантастики №7. Субспутник

– Для чего установлен насос? – спросил я.

– Насос нужен, – объяснил он, – для удаления воздуха, иначе он распадеться, когда я включу луч.

– Вы сказали, что эпсилон-луч исключительно высокой частоты?

– О, да, именно так.

– Как это достигается?

– Это мое собственное изобретение. Я использую радиолампу, специально соединенную с системой в которой задействован набор катушек, каждая из которых имеет большую индуктивность, чем предыдущая. Я не могу сейчас рассказать вам подробности, так как это еще не доведено до совершенства. Все это находиться в коробке с циферблатом. Этот циферблат, или, скорее, переключатель, которым система управляется, – еще одно мое изобретение, сделанное специально для аппарата. Это действительно своего рода таймер, который контролирует продолжительность времени, в течение которого машина находится в действии. Как я уже говорил, луч снимает один электрон в секунду. Если вы заметите, циферблат пронумерован. Цифры означают секунды, и когда я хочу уменьшить вещество до другого элемента с меньшим атомным весом, я вычисляю атомные номера между ними и поворачиваю циферблат на это число. В центре циферблата находится маленькая кнопка, которая запускает машину. Когда циферблат повернут на нужное число, я нажимаю на кнопку, и луч действует в течение необходимого времени. Как только оно заканчивается и трансмутация происходит в достаточной степени, прибор автоматически отключает луч, и воздействие прекращается. Теперь, возможно, вы хотели бы увидеть мой аппарат в действии?

Я ответил утвердительно.

Профессор Уайлд подошел к трубке и сделал несколько предварительных регулировок.

– Во что бы мне превратить ртуть? – спросил он, повернувшись ко мне.

– Попробуйте в золото, – предложил я.

– Хорошо, – согласился профессор, – атомный номер золота – семьдесят девять, а ртути – восемьдесят, поэтому их разделяет всего один электрон, следовательно, я поверну циферблат на цифру один.

Рука профессора подошла к выключателю, и с громко бьющимся сердцем я наблюдал, как он замыкает цепь.

Мгновенно серебристая жидкость затвердела и превратилась в золото. Профессор Уайлд отсоединил эпсилон-лучевую трубку от насоса, достал золото и передал его мне. Когда он это делал, на его лице еще раз расплылась несвойственная ему улыбка. Я взял золото и осмотрел его. Оно казалось чистым, так как было очень мягким, настолько мягким, что я мог легко поцарапать его ногтем. Когда я взял его, то заметил, что оно довольно теплое, и спросил профессора о причине этого.

– Когда эти электроны были собраны вместе, это было сделано за счет большого количества тепла и энергии. Теперь, когда я вырываю их, это тепло высвобождается и покидает элемент, поэтому он становится холодным. Но столкновение между электронами, которое происходит, когда я включаю луч, вызывает огромное количество тепла, которое превышает охлаждение. Или, другими словами, эндотермическая реакция, в которой тепло принимается или поглощается в результате столкновения, противодействует экзотермической реакции, в которой тепло выделяется в результате распада.

Несколько минут я стоял неподвижно, погрузившись в созерцание чудесного аппарата, как вдруг у меня возникла идея.

– Но ведь таким образом можно получить еще неоткрытые элементы?

– Да, и эта идея пришла ко мне в голову ранее, и я уже сделал кое-что.

Он пошел к стоявшему рядом шкафу и вернулся с несколькими бутылками.

– Вы видите, – сказал профессор, – что это всего лишь еще несколько редкоземельных металлов, все они очень похожи друг на друга.

Он передал бутылки мне, и я увидел, что каждая из них содержит кусочек беловатого металла, напоминающего алюминий. Профессор снова подошел к своему шкафу и на этот раз принес свинцовую шкатулку.

– Содержимое этой шкатулки стоило бы шесть или семь миллионов долларов. Сейчас же это стоит примерно пятьдесят долларов.

Он, должно быть, прочитал мои мысли:

– Да, это радий, который я теперь могу по желанию получать из урана.

– Кстати, профессор, – вмешался я, – есть ли какое-нибудь практическое применение этому аппарату? Я имею в виду, можете ли вы заставить ее делать что угодно и оставаться под вашим контролем?

– Теоретически это возможно, но главная трудность заключается в том, что как только начнется внезапная дезинтеграция, она распространится, и весь мир перестанет существовать. Чтобы вы лучше поняли, позвольте мне сравнить это с огромной кучей пороха. Если вы поднесете искру к любой точке этой кучи, все взорвется. Но если отделить часть пороха от остального и зажечь, это не повлияет на остальную часть кучи. Сейчас я не могу отделить вещество, которое я использую, от остального мира, но я могу изолировать его в железной сфере, на металл которой, как я уже говорил, не влияет луч эпсилона. Конечно, есть еще одна задача, которая стоит передо мной. Я не могу знать, сколько энергии я получу от конкретного вещества, которое я буду использовать для дезинтеграции, поэтому есть опасность, что все это взорвется и разрушит лабораторию.

– Я не понимаю, почему должен произойти взрыв, – сказал я.

– Для этого нужно сначала понять принцип работы этой штуки. В процессе высвобождения атомной энергии атом подвергается мощному разряду, который вместо того, чтобы просто оторвать несколько электронов, полностью разрывает атом на куски, так что все электроны остаются летать вокруг. При этом возникает огромное давление. Именно это давление может стать причиной взрыва. Конечно, это не идеальный способ получения атомной энергии, иначе это привело бы к большому количеству отходов. Лучше всего было бы разрушить атом таким образом, чтобы вся энергия, которая первоначально пошла на его создание, была доступна. Однако это в лучшем случае лишь мечта. Другой вариант – практически единственный, который я сейчас вижу. Я намерен поработать над этой проблемой сегодня вечером.

– Эта атомная энергия – отличная идея, но как вы думаете, сможете ли вы превратить ее в коммерческий продукт?

– Несомненно, да. Вы только на минутку задумайтесь об огромных возможностях атомной энергии. Каждый мог бы иметь свою собственную электростанцию, которая обеспечивала бы всю необходимую энергию в течение дня. Дома будут освещаться и обогреваться машинами, работающими на атомной энергии. Автомобили будут работать на атомной энергии. Вероятность того, что запасов антрацитового угля и нефти хватит только на сто лет и четырнадцать лет соответственно, вызывает серьезное беспокойство, но когда будет найден ключ к атомной энергии, все эти опасения рассеются. Моя идея состоит в том, чтобы сделать машину, подобную моему дезинтегратору элементов, только я значительно увеличу ее мощность, чтобы она могла полностью разрушить атом, а не просто удалить несколько электронов, как я уже объяснял. Затем я должен буду разработать машину, в которой можно будет использовать атомную энергию. Конечно, дезинтегратор будет иметь устройство, с помощью которого можно будет контролировать силу луча, так что он сможет делать все, что угодно, от дезинтеграции свинца до освещения Нью-Йорка в течение недели. Разве это не потрясающе?

– Это, конечно, самое удивительное изобретение века, но разве вы не понимаете, что если вы выпустите это изобретение в широких масштабах, то разрушите биржевую систему мира?

– Не понимаю! – сказал он удивленным тоном. – Как?

– Как? – эхом повторил я, пораженный этой слепотой ученого к практическим фактам. – Как? Разве вы не понимаете, что если эти машины будут размножены, то золото, серебро и другие драгоценные металлы будут производиться в огромных количествах?

При этих словах часть его прежнего энтузиазма улетучилась, но после минутного раздумья он сказал:

– Это незначительная проблема, потому что я могу настроить аппараты так, что они будут вырабатывать большое количество эпсилон-лучей, которые будут слишком мощными для частичной дезинтеграции. Если машина вообще будет включена, это приведет к полному разрушению атома, но, конечно, это количество должно варьироваться, чтобы получать разное количество энергии. Теперь я боюсь, что отнял у вас слишком много драгоценного времени, поэтому я желаю вам спокойной ночи. Однако не думайте, что я прогоняю вас, я хочу провести некоторые эксперименты в попытке произвести атомную энергию, что может быть связано с некоторым риском, и я не хочу подвергать вас опасности, которая может возникнуть.

Я взял пальто и пошел, а профессор проводил меня до двери. Я не был нисколько уязвлен или опечален своим внезапным уходом, поскольку внезапные прощания были характерны для профессора Уайлда.

Это был последний раз, когда я видел профессора, и эта газетная вырезка объяснит его исчезновение:

"Профессор колледжа убит взрывом в своем доме.

21 июля. Профессор Клинтон Уайлд, известный преподаватель колледжа, погиб в результате взрыва, который разрушил его дом и выбил окна в соседних домах. Подробности пока не выяснены."

1928 год

Четырнадцатая земля

Уолтер Кэйтелей

Рассказывая об этом опыте, который я считаю совершенно уникальным, я намерен избегать, насколько это возможно, всех технических терминов и прибегать к научным выражениям только тогда, когда это покажется необходимым, чтобы наиболее понятно рассказать о том странном и необъяснимом приключении, которое со мной произошло.

Я надеюсь, что этот рассказ послужит приемлемым оправданием для моего руководства за долгое мое отсутствие на своем посту в Патентном ведомстве и в то же время станет документом, имеющим определенную ценность в научном мире. Ко времени начала моего повествование, я уже несколько лет работал помощником эксперта в Патентном ведомстве, и хотя я не получил повышения, я думаю, что добился некоторого признания со стороны главного эксперта благодаря своим знаниям в вопросах, относящихся к химии и физике.

Но о главном.

Около года назад, незадолго до моего ежегодного отпуска, непосредственный начальник, главный эксперт Джеймсон, передал мне заявку на патент, заметив, что Оуиим из механического отдела назвал его кормом для белок. В любом случае, если бы заявка была составлена в обычной юридической форме, мы должны были бы подготовить заявление о причинах отказа.

Изучив заявку, я обнаружил, что она была составлена в обычной форме и что она была подана через очень авторитетную фирму патентных поверенных, должным образом допущенных к практике в Патентном ведомстве патентным комиссаром.

Изложение заявки было сделано в необычайно ясном и убедительном стиле, но суть вопроса в том, что, пожалуй, нет в мире места, где человек сталкивается с таким количеством фантазий, несоответствий или откровенного абсурда, как в Патентном ведомстве. Я думал, что меня уже ничем не удивить, но этот человек претендовал на достижение, положительно завораживающее своей нелепостью.

Это казалось совершенно неосуществимым и сверхъестественным, но изложение было убедительным и приковывало внимание. Я перечитывал заявку снова и снова. Выводы были настолько реальны, что вызывали беспокойство. Это было похоже на то, как если бы ночью приснился сон о посещении какой-то волшебной страны, а проснувшись утром, обнаружил, что спальня загромождена сувенирами и фотографиями из страны грез. Чувствуя, что не знаю, как лучше поступить с заявкой, я отложил её в сторону, чтобы заняться в другой день. Но мои мысли все время возвращались к ней, подобно тому, как язык, несмотря ни на что, постоянно возвращается к исследованию зазубрин на зубе. Поэтому я взял ее и прочитал снова. Преамбула была в обычной форме, в ней указывалось имя заявителя, место жительства и название изобретения:

"Джордж Кингстон 321 Барнет Драйв. Тиллмор"

Далее следовала обычная форма описания:

"Мое изобретение относится к веществу, именуемому в дальнейшем Транзит, это вещество предназначено для использования в качестве активного агента для изменения так называемой атомной плотности любого другого вещества.

Приведенные здесь пункты формулы изобретения были тщательно разработаны и представляются вполне допустимыми, а именно – что вышеупомянутое вещество при применении или контакте с любым другим веществом или материей любой природы немедленно изменит структуру и плотность этого вещества или материи до любой желаемой степени путем перераспределения электронов, вращающихся вокруг каждой группы протонов, составляющих атом или первичную единицу обрабатываемого вещества".

Затем последовало тщательное описание соответствующих процессов на языке, представлявшем собой любопытную смесь юридической и научной фразеологии, но, тем не менее, чрезвычайно убедительную. Я был сбит с толку. Была ли это какая-то некромантия? Была ли это трансмутация, или это было реальное изобретение?

Я рылся в своем уме в поисках знания о физической структуре материи, и, чтобы помочь своим рассуждениям, я отправился в читальный зал научной библиотеки. В журнале "Сайентифик Американ" за ноябрь 1923 года я нашел статью сэра Оливера Лоджа под названием "Внутри атома", которая была весьма поучительной.

Насколько я могу вспомнить, он сказал, в частности, следующее:

"Мы постепенно узнали, что электричество существует в двух формах, отрицательной, которую называют электроном, и положительной, которую мы теперь начинаем называть протоном. Материальная вселенная, по-видимому, состоит из этих двух элементов, а атом построен по общей схеме солнечной системы. То есть он состоит из тел, расположенных подобно солнцу и планетам, в очень мелких масштабах. Прежде всего, мы находим группу протонов, соединенных вместе компактным скоплением электронов. Эта центральная группа представляет собой Солнце, а позади нее и на значительном расстоянии от нее мы находим ряд электронов, вращающихся вокруг Солнца, подобно планетам".

Он говорит о возможности разделить эти маленькие солнца на более мелкие единицы и распределить их, делая такой вывод:

"При наличии планет между ними, достаточно сказать, что атом азота может очевидным образом распадаться на гелий и водород".

Таким образом, оказалось, что единственное различие между газами, жидкостями и твердыми телами, которые, в конце концов, являются лишь относительными понятиями, заключается в количестве положительных электрических частиц, образующих ядро их соответствующих атомов, и они могут быть изменены искусственным путем. Поэтому в рассматриваемом случае нет ничего нового, только лишь аппарат для осуществления уже известных науке превращений.

Будучи несколько утомленным работой за прошедший год, и в некоторой степени одолеваемый хорошо всем известным предвкушением отпуска, я решил отложить эту работу на две недели, а по возвращении приступить к ней со свежими силами. Но даже в старой усадьбе, за тысячу миль от моей работы, я не мог забыть о заявлении мистера Кингстона.

Однажды меня осенило, что его адрес находится в моем штате, всего в нескольких часах езды от меня. Поэтому я решился навестить его, надеясь таким образом узнать что-то о его методах. Я ожидал, что поведу разговор с ученым умом. Я был разочарован, когда на следующее утро обнаружил, что его нет дома.

Не спросив меня о моем деле и не удостоверившись в моей личности, миссис Кингстон, цветущая, приятная на вид женщина средних лет, находящаяся в состоянии сильного беспокойства, принялась рассказывать мне, что ее муж не пришел из лаборатории в обычный час предыдущего вечера, и что она думает, что он, вероятно, уехал в город за какой-то очень нужной вещью и задержался.

– Он редко выходит без меня, но, знаете, когда он погружается в одно из своих изобретений, то иногда, кажется, забывает, что у него есть я, – сказала она с легкой капризной улыбкой.

Она провела бессонную ночь, после нескольких походов в лабораторию в тщетной надежде, что он оставил хоть какую-нибудь записку или подсказку о своем местонахождении. В течение ночи она звонила в полицию города, пригорода, обзвонила все больницы, но безрезультатно. Единственный брат мистера Кингстона уже ехал на машине из соседнего города, и она ожидала приезда своей матери, которая привезет из города полицейского следователя.

Разумеется, я предложил свои услуги и спросил, где находится лаборатория. Она провела меня в заднюю часть дома мимо группы хозяйственных построек на вершину очень крутого холма, откуда открывался вид на широкий бульвар, а за ним – на недавно огороженный участок земли.

– Он поставил её здесь, чтобы получить солнце, – заметила она, когда мы спустились с крутого склона по нескольким грубоватым каменным ступеням и вошли в лабораторию. Это была довольно примитивная постройка, крыша которой была частично выполнена из стекла, а пола не было совсем. Когда мы вошли, мы ступили на довольно плотный песок. Я помню, что мне показалось необычным, что такой очень крутой холм может состоять из такого неподатливого песка. Но тут же мое внимание привлекли другие вещи, и я понял, что это место оборудовано так, что очень похоже на исследовательский отдел современной фабрики.

На переднем плане возвышался аппарат размером с обычный рентгеновский аппарат дантиста, но, очевидно, содержащий большое количество бункеров, смесителей и мешалок. Когда я на мгновение остановился, чтобы рассмотреть его, моя хозяйка обернулась и сказала:

– Я только еще раз взгляну на склон. Он такой скользкий в эту сырую погоду, что вполне возможно, что он…

Мне предоставили закончить фразу самому,

Я был один перед этим странным устройством. У меня появилось мимолетное ощущение, что я нахожусь в чьем-то присутствии. На стойке перед аппаратом стоял небольшой алюминиевый чан, наполненный полупрозрачной мерцающей жидкостью, на поверхности которой плавало несколько десятков, или чуть более, маленьких дисков, размером примерно с дамские часы. Им не давали соприкасаться с бортами чана тонкие шипы из вещества, похожего на мел, выступающие из всех стенок. Я заметил, что на широкой стороне каждого из дисков было напечатано большое число. И когда мои мысли были заняты предположениями о местонахождении мистера Кингстона, я взял в руки один из дисков. Он был на вид губчатым и удивительно тяжелым, по цвету он напоминал неспелое яблоко.

Едва я поднял его из изоляционной ванны, как осознал опасность и неуместность столь опрометчивого поступка и попытался положить его обратно. Но даже после того, как я это сделал, я почувствовал спазматическое сокращение мышц моих пальцев, и непроизвольно я сжал диск мертвой хваткой, дико озираясь вокруг в поисках помощи. Закричал я или нет, я не помню. Затем предметы в комнате, казалось, стали подниматься и становиться выше, пока с неописуемым чувством ужаса я не осознал, что уменьшаюсь в размерах. Затем мое зрение начало расплываться, и у меня возникло ощущение, что я спускаюсь на скоростном лифте. Я помню, что подумал: "Это, должно быть, то ощущение погружения, которое предшествует смерти". Или такое ощущение возникает под наркозом? И еще я подумал: "Как можно узнать, что испытывает человек, умирая, ведь никто не возвращается, чтобы рассказать об этом?"

Постепенно мой разум перестал функционировать, и я только ощущал стремительное движение падения, временами несколько замедляющееся, а временами сильно ускоряющееся. Это продолжалось, как казалось, вечно.

Затем меня подняло вверх легким рывком, и, когда мое восприятие окружающего восстановилось, я нашел себя висящим в кроне низкого дерева, причем мои ноги едва касались земли. Пытаясь освободиться, я увидел маленького человечка ростом около двадцати дюймов, который торопливо приближался ко мне. Я решил дождаться его помощи, которую он осторожно предоставил, поддержав мои ноги, и я без труда выбрался на землю. В этот момент я заметил, что я не больше моего спасителя. Я подумал: "Это всего лишь временная галлюцинация, и я скоро выйду из нее".

Долгое время мы стояли, глядя друг на друга, с удивлением и недоумением. Поняв, что я должен хоть что-то сказать, я поблагодарил его настолько хорошо подобранными словами, насколько смог подсказать их мне ошеломленный мозг.

Однако выбор слов не имел большого значения, так как он принял мою благодарность вежливым жестом и ответил словами, которые я совершенно не воспринял. Затем, когда я окинул взглядом свое странное окружение, а оно действительно было странным во всех деталях, он замер, гадая, кто я такой и откуда взялся. Тогда я впервые осознал, что все еще держу в руке маленький диск. Перевернув его, я прочитал число – 14. Когда я стоял и смотрел на это самое обычное число, осознание того, что произошло, промелькнуло во мне, и я сказал полувслух: "Так это же Четырнадцатая Земля!".

Примерно в это время мой спутник понял, что я выбился из колеи, потерялся в незнакомом мире, и без видимых колебаний взял на себя роль проводника.

Мы оказались в парке или на территории большого поместья, и он подвел меня к ближайшей скамейке и попросил сесть. Затем он достал из кармана прибор, напоминающий очень маленькие настольные часы. Он держал его в руке, сделал несколько быстрых настроек и, к моему удивлению, начал с ним разговаривать. Очевидно, он давал слушателю какие-то указания, которые я, конечно, не мог понять. Затем он положил прибор обратно в карман, подошел и дружелюбно сел рядом со мной. Почти сразу же по дороге быстро проехал небольшой легкий автомобиль и остановился прямо напротив нас.

Это было довольно удивительное зрелище, поскольку в нем не было водителя и вообще не было достаточно большого отсека для размещения двигателя. Мой спутник сразу же забрался в автомобиль и пригласил меня сесть рядом с ним. Затем, манипулируя маленьким циферблатом, он запустил машину, которая плавно покатилась по дороге. Сразу же мы начали набирать скорость, и я, к своему удивлению, заметил, что на спицах колес появились маленькие реборды. Эти реборды, казалось, ловили воздух и помогали нам двигаться вперед. Затем постепенно два металлических листа начали разворачиваться с каждой стороны машины, образуя два крыла, каждое из которых было жестко крепилось сверху двумя рядами Х-образными стойками, напоминающие разборную подставку для настольного телефона. Теперь казалось, что мы лишь слегка касаемся земли.

Вскоре мы подъехали к густому лесу, и пока я размышлял, где же здесь может пролегать дорога, мы без рывка оторвались с земли и полетели над ней. Мы не спускались на землю до тех пор, пока не достигли места назначения.

Мы приблизились к городу и пролетели мимо многих транспортных средств, похожих на наши. Когда мы приблизились к большому зданию, в какой-то степени похожему на современный отель, но гораздо более богато украшенному, мы спустились вниз и заскользили по гладкой широкой улице. По этой улице проходило множество людей, которые с живейшим интересом наблюдали за мной. Все они были босыми или носили на ногах только сандалии, а их одежда, похоже, состояла из одного одеяния. Оно была из довольно прочного, но очень легкого материала и напоминало мне детский комбинезон. Оно сидело очень свободно и заканчивалось на локтях и коленях.

Мой спутник провел меня в просторный холл, а оттуда в небольшую, но элегантную библиотеку, где находилось несколько десятков человек, поглощенных, как я понял, научной аппаратурой. Мой гид окликнул их очень веселым голосом, и все они собрались вокруг нас несколько взволнованные и принялись обсуждать меня, и особенно мою одежду, которую они очень тщательно изучали. Мой спутник выставил меня напоказ в заметной собственнической манере. Я понял, что они называли его Аконом.

После довольно продолжительной дискуссии Акон взобрался на стул и произнес небольшую речь. Он сопровождал эту речь жестами, то в сторону остальных, то в мою сторону. Я предположил, что он представляет меня, и поэтому, когда он закончил, я поклонился, улыбнулся и постарался выглядеть непринужденно, что вызвало у окружающих немалое веселье, причину которого я узнал только спустя некоторое время.

Затем Акон и еще двое других провели меня в личные покои и, продемонстрировав различные бытовые приспособления для моего удобства, удалились, чтобы через несколько минут вернуться с обильным и вкусным ужином, который они поставили передо мной, и ушли.

Я был голоден, я очень устал и так поражен и сбит с толку, что был только рад остаться в одиночестве. Еда оказалась очень вкусной. Она была довольно разнообразной, но я не мог определить, из чего состояло то или иное блюдо. Не было ни мяса, ни овощей в натуральном виде. Все казалось отлитым в формах, как промышленные продукты.

Вскоре я заметил, что за дверью темнеет, и подумал, смогу ли я достаточно прийти в себя, чтобы заснуть. Я не спал до глубокой ночи, пытаясь собрать воедино свои разнообразные переживания и не в силах решить, что все это значит.

Было очевидно, что мое тело претерпело изменение атомной структуры, приобретя большую плотность. Это, несомненно, было причиной того, что я стал намного меньше.

Также было ясно, что я спустился под землю, в место, где атомная плотность поверхности внутреннего слоя была достаточной для поддержания меня в измененном состоянии. Здесь все люди были примерно моего размера и, несомненно, примерно такой же плотности. Я решил, что твердость или плотность вещей этой поверхности должна иметь примерно такое же отношение к плотности следующего слоя, расположенного выше, как наши обычные земные вещи к слою, который мы называем воздухом, и мне пришло в голову, что то, чем я дышу, может быть во много раз тверже гранитной скалы. Я стал размышлять о том, как могло случиться, что маленький диск был способен изменить соотношение электронов и протонов во всех частях моего тела, да, даже в самой одежде и обуви, и так, что я был цел и невредим.

Затем мои мысли вернулись к исчезновению мистера Кингстона. Я не слышал о нем с самого утра. Теперь я не сомневался в его судьбе. Как и я, он поселился в чужой стране; мне было интересно, как он выглядит и увижу ли я его когда-нибудь. Мне было интересно, какой номер был на диске, который он мог случайно схватить. Сколько лет уже прошло с тех пор, как я утром вышел из дома!

На следующее утро Акон и два его друга пришли за мной и отвели меня к судье. Я ждал с немалой тревогой, пока читался длинный документ и пока суд по очереди допрашивал каждого из троих. В конце концов он, казалось, был удовлетворен, и после того, как на документе была поставлена его печать, нас отпустили.

Только через несколько недель после этого я узнал, в чем было дело. Похоже, что по моему прибытию Акон преподнес меня в качестве научного подарка своему клубу, подобно тому, как общественный деятель, может преподнести музею редкий трофей. И что они предстали перед судом с ходатайством, в котором просили сделать попечителей моими опекунами и хранителями, взяв на себя ответственность о заботе обо мне, а также обещали государству выгоду от любого научного открытия, которое может быть сделано благодаря мне. По возвращении в штаб-квартиру меня тщательно осмотрели, взвесили, измерили и сфотографировали. Здесь я упомяну только о трех особенностях, в которых, как выяснилось, я отличался от них. Мои пальцы ног, хотя и нормальные, были намного длиннее, чем у них. Фактически, у них были только остатки пальцев, без ногтей. Их большие пальцы были значительно дальше к середине руки, чем у меня, что обеспечивало соответственно большую ловкость. Они обратили особое внимание на мои миндалины и любезно показали мне, что у них их нет.

На основании этих наблюдений я решил, что они были более продвинутые, чем мы, немного старше в схеме вселенной.

Медицинский осмотр закончился, и они приступили к тестам, чтобы выяснить мой уровень развития. Передо мной положили какие-то письменные принадлежности, чтобы проверить, умею ли я писать, и медленно подвинули ко мне несколько шариков. Я взял карандаш и написал несколько слов, которые они, конечно, не смогли прочитать. Затем я взял шары и сосчитал их вслух, чтобы показать им, что я знаю кое-что о числах. При этом они все рассмеялись и, видимо, на этом тест окончился.

После обеда Алтон повез меня кататься по деревне. Хотя была середина лета, я был удивлен, не увидев ни растущих культур, ни следов домашних животных. Было очень много красивых деревьев, и то тут, то там я видел обширные садово-парковые насаждения. Признаков промышленности было очень мало. Было много отдельно стоящих домов, разбросанных по ландшафту, все они были построены из красивого, прочного камня. Но все было странным. Деревья отличались по форме и листве, трава была иного оттенка зеленого – в общем, все вокруг было за пределами моего понимания. Вечером я вернулся домой еще более озадаченный, чем прежде. На следующий день они принялись за работу, чтобы обучить меня языку, поскольку было очевидно, что я должен научиться говорить с ними, если они хотят узнать много нового о моей жизни. Акон взялся учить меня сам. Он указывал на предметы и произносил из названия. Я повторял за ним и старался запомнить как можно больше, например, как мы называем себя людьми, так они называли себя фели.

Как только я выучил несколько слов, он показал их алфавит, который показался мне очень простым и легким для написания. Я усердно принялся за работу и уже через несколько недель обнаружил, что делаю заметные успехи. По истечении трех месяцев я мог говорить достаточно хорошо, чтобы рассказать обществу кое-что о моем мире и о том, как я попал на Четырнадцатую Землю. Поэтому однажды я встретился с ними в актовом зале и очень медленно, подбирая слова (и, не сомневаюсь, очень неуклюже) рассказал им о некоторых особенностях нашего мира, которые, по моему мнению, могли бы заинтересовать их больше всего. Я описал, насколько это было возможно, свое случайное попадание в их мир внутри Земли. Они слушали меня очень терпеливо, хотя и с некоторым весельем, и задавали много вопросов. Многие из них я не смог понять, а на некоторые не мог ответить, потому что мой словарный запас был еще очень ограничен. Однако я дал им свой диск с магической цифрой 14 и попросил их проанализировать его.

И теперь я мог узнавать об этой странной и удивительной стране. Теперь я мог задавать вопросы и понимать ответы.

Помимо прочего я узнал, что вся пища и практически все остальное, что использовали фели, было сделано непосредственно из первичных элементов, что они были настолько знакомы с функциями электронов и протонов, что могли с легкостью соединять их и образовывать любые известные вещества – даже многие вещества, до сих пор неизвестные нам. Таким образом, они были избавлены от необходимости выращивать продукты питания и разводить домашних животных. Они были избавлены от необходимости добывать полезные ископаемые тем образом, в котором это практикуется у нас, и от многих видов производства. Они свели все производство к самому низкому уровню – энергии.

Эти электроны и протоны, которые мы ассоциируем с электричеством, они ассоциируют со светом. Они доказывают, что вся сила и вся материя являются лишь различными проявлениями света, и они верят, что если им удастся узнать, что такое свет, то они откроют секрет жизни. Там все перевозки осуществляются с помощью движущей силы, вырабатываемой на центральной станции и передаваемой на так называемые "световые моторы" на автомобилях. Эти моторы были настолько малы, что вначале они ускользнули от моего внимания.

Об их религии мне удалось узнать совсем немного. Свое божество они называли словом Тегель. Они не строят церквей и не проводят общественных служб, но когда достигается какой-либо прогресс в науке или изобретениях, вещественные доказательства этого достижения помещаются в маленькую часовню или святилище, и им разрешается оставаться в таком состоянии, так сказать, в течение трех дней. Например, если открыто лекарство, способное излечить ранее неизлечимую болезнь, баночку с лекарством оставляют в одной из таких часовен на три дня. В каждой деревне есть по одному такому маленькому зданию, а в городах – по одному на каждые несколько тысяч жителей. Я спросил Акона об этом своеобразном обычае, но его ответы были немного туманными.

– Это для Тегеля, – говорил он.

– Это для него, чтобы он увидел? – спросил я, и после некоторого колебания он объяснил.

– Мы не знаем, видит ли Тегель или слышит, или вообще нуждается ли в каких-либо из наших земных чувств, но мы надеемся, что у него есть некое осознание того, что мы прилагаем серьёзные усилия, на самом деле достигаем некоторого прогресса, пусть и мизерного, в использовании божественных даров, что мы боремся, поднимаясь на более высокий уровень существования.

Это было единственное проявление каких-либо религиозных верований, которое я видел во время своего пребывания. Сначала это показалось мне очень примитивным, и я удивился, что, поскольку их цивилизация явно старше нашей, то почему их религия такая неразвитая. Их письменная история, с небольшими пробелами, охватывает период примерно в одиннадцать тысяч лет, что очень выгодно отличает её от наших шести или семи тысяч. Способность писать или каким-то образом фиксировать события обычно считается фактором, отличающим цивилизованного человека от дикаря.

Я задумался над эволюцией нашей религии и с удивлением обнаружил, что вместо того, чтобы усложняться, она постепенно упрощается. В старые языческие времена существовало множество богов и богинь, одни хорошие, другие плохие. И многие природные явления, такие как наводнения, извержения вулканов и т.д., рассматривались как действия богов. Животные и даже люди приносились в жертву с большой церемонией. Возводились огромные храмы. Чтобы построить некоторые из них, потребовался труд многих поколений. Теперь все изменилось. Никаких жертвоприношений. Только один Бог. Здания сравнительно скромные, а церемонии все более и более упрощенные. Большая часть религиозных верований, бывших в моде несколько веков назад, теперь рассматривается как невежественное суеверие.

Возможно, через несколько тысяч лет наше представление о Божестве станет менее личным, и многие из наших нынешних религиозных верований перейдут в разряд суеверий, а поиски божественной воли приобретут форму изучения тайн природы.

Когда я постепенно научился читать местную научную литературу, я обнаружил, что они уже давно придерживаются теории, что Земля состоит из последовательных концентрических слоев разной степени плотности и толщиной примерно в тысячу миль, что эти слои становятся более плотными и твердыми в обратном соотношении к их внешней окружности, обитаемы ли эти поверхности – все еще остается в области догадок, точно так же, как мы рассуждаем о том, есть ли люди на планете Марс.

Недавно некоторые видные ученые заявили, что получили доказательства существования человеческой жизни по крайней мере на одной из этих внешних поверхностей, но их заявления были восприняты примерно в том же духе, в каком мы воспринимаем заявления Фредерика Майерса и Ледбеттера о том, что они общаются с развоплощенными духами.

Однако мое появление теперь воспринималось как положительное доказательство того, что эта теория полностью состоятельна.

По одному памятному случаю Акон сказал мне, что он собирается на дальние редукционные площадки, чтобы посмотреть на процесс редукции больших чанов с материалом, и пригласил меня сопровождать его, заверив, что это очень красивое зрелище. Я пошел с ним тем охотнее, что это давало мне несколько дней передышки от моих занятий, которыми я занимался в последнее время с таким интересом, что даже немного устал.

Несколько дней мы путешествовали не спеша, останавливаясь в различных интересных местах. Я очень хотел бы иметь время и место, чтобы описать все те замечательные вещи, которые я видел во время этого путешествия, но если бы я это сделал, то это краткое повествование должно было бы превратиться в книгу, а книга – в серию томов. Поэтому я вынужден ограничиться описанием объекта нашего путешествия.

По прибытии мы заняли комнату в точке, расположенной в нескольких милях от "завода". Здесь мы обнаружили большое количество мощных телескопов, установленных во временных зданиях, напоминающих по архитектуре наши популярные во времена "Всемирной выставки" экспозиции.

На следующий день мы посетили завод, и мой спутник объяснил их суть на техническом языке, который довольно сильно превосходил мое понимание, как научных терминов, так и инженерных процессов. Однако я уловил следующее: недра этого региона богаты элементарными веществами, которые мы можем назвать минералами, из этих веществ, легко поддающихся восстановлению, они извлекали, помимо прочего, большие запасы электронов и протонов, которые они соединяли в различных соотношениях, чтобы получить почти все известные вещества.

Часть территории была выбрана и изолирована от окружающей среды путем воздействия концентрированного преобразующего луча на почву таким образом, чтобы получилась стена или перегородка из переработанной почвы и недр, из которой были удалены определенные элементы. Эта перегородка, будучи зажитой от тепла и света, служила для формирования пограничных линий обрабатываемого участка. Преобразующий луч быстро передвигался по поверхности, образуя слой такого же непроводящего материала, который служил чем-то вроде крыши для удержания газов, образующихся в процессе восстановления.

Таким образом, контейнер или чан был завершен, началась работа по уменьшению заключенной в нем массы, и сочетание тепла и света проецировалось в массу в течение нескольких недель из огромных генераторов, работавших днем и ночью, пока вся масса на большой глубине не была уменьшена до расплавленной массы жидкости, заряженной газом, подобно подземному огненному озеру. В данном случае его протяженность составляла несколько миль.

Когда все было достаточно расплавлено, с помощью взрывчатки в поверхности проделывается огромная прореха, и газы выходит наружу, как на сталелитейном заводе. Именно этот выход газов производит зрелище, которое так ценится фэли.

Затем оставшемуся материалу дают остыть, и он представляет собой огромное хранилище. Это продолжалось месяцами, а в некоторых случаях даже годами. И вот, в назначенное время, мы находились в огромной толпе среди зданий, где размещались телескопы, приготовившись к редкому удовольствию.

Внезапно, без предупреждения, все небо осветилось. Через несколько секунд до нас донесся звук взрыва. Мы увидели столб огня и дыма, медленно поднимающийся из чана.

Там были падающие лучи, похожие на северное сияние. там были области плотной черноты, через определенные промежутки времени простреливаемые вспышками всех оттенков цвета, которые только может представить человеческий глаз. Были вспышки интенсивного света, похожие на взрывы шрапнели, клубящиеся облака газов цвета серы, и вообще такое проявление света и цвета, какое можно было бы ожидать, если бы все нефтяные скважины и химические заводы в мире были собраны в один, и все сразу загорелись. Затем, когда пылающая масса поднялась выше в небо, колонна постепенно приобрела более определенную форму и цвет. В центре возникла огненная колонна, устремившаяся прямо к зениту, а по обе стороны от нее – колонна меньшего блеска, как будто раскаленная колонна была окружена цилиндром флуоресценции, который быстро угасал по направлению к ее окружности. Эта колонна была очень большой в нижней части, занимая пространство около 15° от всего круга обзора.

По мере подъема она уменьшалась в размерах, подобно тому, как рельсы железной дороги сходятся вдали, если смотреть вдоль ровного участка пути. Эта колонна становилась все меньше и меньше, пока наконец не исчезла на границе видимости.

Полюбовавшись некоторое время на эту сцену, полностью поглощенный ее масштабом и великолепием, я понял, что остался один – мои спутники и окружающие меня люди ушли к телескопам.

Рис.2 Сборник забытой фантастики №7. Субспутник

Я последовал за ними и увидел, что они собрались в кружок вокруг больших зеркал, отражавших увеличенные изображения от гигантских приборов. Когда я подошел к тому из них, у которого мне ранее было отведено место рядом с Аконом, я увидел зрелище, поражающее своим блеском и величием, соперничающим со всем, что я когда-либо видел за всю свою жизнь. Там возвышался светящийся сужающийся конус, исчезающий в темноте, но как великолепное творение света и цвета, выделяющийся четко и великолепно в каждой детали.

Как мне описать все это? Слова могут передать лишь несовершенную и неверную картину. По общему эффекту это было похоже на то, как если бы вы поставили несколько очень высоких и изящных ваз, одну на другую, вазы, несколько расширенные снизу и сужающиеся к верху.

Я сказал Акону, что это кажется мне весьма необычным явлением, он согласился со мной и сказал, что эти увеличения, происходящие через регулярные промежутки времени, как полагают, вызваны изменением плотности последовательных слоев земли. Поскольку объем любого газа изменяется в прямой зависимости от давления, которое его ограничивает, всякий раз, когда этот газ поднимается в пласт с пониженной плотностью, он расширяется, создавая чашу вазы. Затем, поднимаясь на большую высоту, он, естественно, уменьшается в размерах, образуя горлышко вазы, пока не пройдет через другой пласт, расширяясь в следующую чашу.

Почти механически я считал последовательные увеличения. Их было тринадцать. Тогда, во второй раз с момента моего прибытия в эту странную страну, я сказал: "Это, должно быть, Четырнадцатая Земля". И, несмотря на захватывающее зрелище, мои мысли на мгновение вернулись к маленьким пронумерованным дискам в лаборатории мистера Кингстона, и я подумал, не означает ли число 14 некий определенный мир в системе ученого.

Затем, пока я размышлял об этом, волшебный стебель внезапно расцвел на вершине, или, скорее, взорвался, как красивейший фейерверк в гигантском пиротехническом шоу, и восхищенный ропот поднялся от окружающих меня людей, возвращая меня к сцене на старом парадном поле, когда я был мальчиком, наблюдая за огненными представлениями, когда какой-нибудь особо выделяющийся салют встречал одобрение толпы.

Верхушка колонны достигла поверхности земли, где я когда-то жил, и где тяжелые газы соприкасались с нашей атмосферой, которая была гораздо более разряжение, чем нижний слой.

Здесь были огромные светящиеся облака и яркие блики, похожие на разноцветные звезды и полосы яркого свечения, уходящие вдаль кривыми контурами, но в целом очерчивающие вертикальный, очень плоский конус. Эти потоки исчезали вдали, пока не слились с темнотой неба. Свет был настолько ярким, что, поглядев на него некоторое время, я был вынужден закрыть глаза, чтобы дать им отдохнуть, и когда я это сделал, я понял, что эта картина поразительно похожа на что-то, что я уже видел или о чем знал давным-давно. Этот приземистый конус, угасающие потоки – затем, словно приподняв занавес, все прояснилось, и в моем сознании вспыхнула другая картина. Я увидел огненный вулкан, извергающий смерть и разрушение, раскаленные потоки лавы стекали по склонам гор, поглощали дома и города и вливались в море. Я видел множество людей, которые в ужасе бежали, спасая свои жизни, а другие теряли сознание от удушья или погибали от жары, над всем этим висели огромные клуба черного дыма, а дождь из золы и пепла обрушивался на землю на многие мили вокруг.

Застывший от ужаса, я открыл глаза и увидел сияющее лицо Акона, счастливого от созерцания этой красоты, отображенной на рефлекторе. Видя, что со мной не все в порядке, он поспешил спросить, что со мной. Я не мог придумать ни одного слова на этом жалком языке, чтобы ответить ему.

Как человек отворачивается от отвратительной сцены, так и я отвернулась от зеркала. Оно больше не привлекало меня. Мой собеседник вскоре последовал за мной, и когда я достаточно успокоился, чтобы вновь свободно владеть его языком, я рассказал ему о том, как побочные продукты их промышленности вызывают к жизни наши вулканы, о творимыми ими хаосе и разрушениях.

Он проявил обеспокоенность, хотя не сразу поверил мне. Однако он пообещал сообщить об этом научному обществу и подумал, что, возможно, будут разработаны средства, которые помогут смягчить последствия извержения, а может быть, и вовсе избавиться от него.

Очень скоро после нашего возвращения с восстановительных площадок Общество Пеньона, можно сказать – мой приемный родитель или, скорее, опекун, решили предпринять попытку вернуть меня туда, откуда я пришел. Мое внезапное появление побудило весь научный мир к активной деятельности по изучению возможностей искусственного перераспределения электронов в атоме. Как я уже говорил, они уже умели располагать электроны и протоны в нужном соотношении, чтобы образовать любой элемент. Но перестановка электронов в сложных веществах без разрушения их формы и без разложения их до первичных элементов несколько опережало их прогресс.

Позднее обнародование теории Эйнштейна вызвало очень похожий ажиотаж в нашем научном мире.

Простимулированные к работе таким образом, Общество Пеньона в сотрудничестве с другими исследователями добилось весьма заметных успехов, и теперь они решили проверить свои знания на практике, сконструировав аппарат, который оживил бы мой маленький диск с номером 14 таким образом, чтобы отменить изменения, ранее внесенные в мою атомную структуру. Все они принялись за работу с такой энергией и энтузиазмом, что не прошло и месяца, как все было готово к проверке их успеха.

Затем мы снова предстали перед магистратом, и на языке, который я теперь мог понимать, в суд было подано ходатайство об освобождении Общества Пеньона от обязанностей опекуна и разрешить мне в интересах науки подвергнуть свою личность непредсказуемому воздействию этого, по общему признанию, опасного процесса. Это прошение было с готовностью удовлетворено, и на следующий день был назначен мое отбытие. Общество Пеньона устроило банкет и с подобающей церемонией пожелало мне счастливого пути, а Акон попрощался со мной с большим чувством и явной неохотой.

В назначенный час, в присутствии огромной толпы, я подошел к изоляционному чану и, решительно ухватившись за старину №14, решительно вынул диск из ванны. Я подумал, насколько все это отличалось от моего одинокого ухода сюда год назад. Почти сразу же меня охватило чувство подъема и расширения, и под громкие крики людей я начал свое восхождение.

Сначала медленно, а затем с постепенно нарастающей скоростью, я вскоре двигался с огромной скоростью и непосредственно начал испытывать то чувство оцепенения, которое я ощущал во время спуска, я осознавал только томительный период движения вверх.

Затем, когда я наконец вышел из мрака, у меня появилось чувство проявления сознания, затем я понял, что восстановил свой нормальный размер и что я взлетел в воздух, как фрагмент какого-то очень легкого материала, когда он поднимается с большой глубины воды, набрав достаточный импульс, чтобы оторваться от поверхности.

На долю секунды я завис в воздухе на высоте нескольких футов, а затем с выдохом упал на землю. Следующее, что я увидел, – это то, что я лежал в удобной кровати, в этой больнице, как мне сказали, в маленьком городке Уилби. Разумеется, никаких "следов" моего появления не осталось, и мне пришлось прибегнуть к выдумке, чтобы объяснить, почему меня нашли в синяках и без сознания посреди вспаханного поля. Я объяснил, что упал с высоты всего в нескольких футах из воздушного шара, который я изобрел и на котором совершал пробный полет.

У меня нет никакого желания быть переведенным в отделение для психопатов, куда я, несомненно, попаду, если буду настолько опрометчив, что расскажу им правду о своем приключении. Без сомнения, меня признают невменяемым без дальнейшего обследования, что повлечет за собой множество осложнений и неудобств; и что еще более прискорбно, научная ценность этого опыта будет нивелирована до такой степени, что, возможно, он будет полностью утрачен. Я попросил письменные принадлежности, сказав, что хочу написать несколько писем, и я собираюсь отправить этот отчет по почте вместе с другими письмами, и я верю, что он попадет по назначению.

1928 год

Боевое сердце

У. Александер

Рис.0 Сборник забытой фантастики №7. Субспутник

Том Уилсон был червем, и он знал, что он червь, но, несмотря на это знание, он не мог исправить положение. Когда он приходил на склад, где последние десять лет занимал должность экспедитора, он с горечью размышлял о своем выбитом из колеи, изничтоженным, изгаженном существовании. Он был человеком крепкого здоровья, с комплексом неполноценности, развитым настолько сильно, что он постоянно унижался и принижал себя перед людьми. Буквально позавчера он сказал "Дасэр" цветному носильщику в поезде, когда они с женой возвращались с пляжа.

Это вывело ее из себя, и она пообещала стукнуть его скалкой по голове, когда они придут домой, но, к счастью, в суете за приготовлением ужина она забыла об этом.

Дома его клевала жена, а на складе его били по лбу и издевались все, с кем бы он ни соприкасался, от водителей грузовиков до бригадира. На самом деле Том был вовсе не плохим человеком. Он был среднего роста, с круглым, веселым лицом и небольшим животиком. Он просто хотел быть дружелюбным со всеми, но его заигрывания обычно воспринимались коллегами с презрением.

Накануне ему неслыханно повезло, и именно это стало причиной его необычного самоанализа и самоуничижения в это обычное утро. Незадолго до обеда в предыдущий день он получил телефонное сообщение с просьбой немедленно перезвонить в одну адвокатскую контору. Поспешно перекусив, он отправился в их офис, где ему сообщили, что он является наследником имущества дяди, который недавно умер на Аляске. Они заявили, что состояние составляет около миллиона долларов, и, хотя на соблюдение юридических формальностей уйдет несколько месяцев, прежде чем имущество перейдет к нему, они будут рады авансировать ему любую сумму, которая может ему понадобиться немедленно.

Повинуясь сиюминутному импульсу, он попросил у них пять тысяч долларов, не потому, что у него была какая-то особая необходимость в такой суммы, а просто чтобы убедить себя, что он не спит и слышит реальную историю. Он обещал адвокатам хранить тайну без какой-либо четко определенной причины, за исключением того, что боялся, что всем станет известно, что он богат, до того, пока он сам не успел свыкнуться с этой мыслью.

Днем, после встречи с адвокатами, всякий раз, когда Джим Лэнг, бригадир, осыпал его язвительными замечаниями, он засовывал руку в карман, нащупывал хрустящий заверенный чек на пять тысяч долларов и думал, что скажет толстяк Джим, если он ткнет его ему в глаза. А вечером, после ужина, когда Энн, его жена, устроила ему страшную выволочку, за то, что он разбил одно из блюдец, когда вытирал посуду, он почти усмехнулся ей в лицо, ощупывая чек в кармане, и подумал, что бы она сказала, если бы он протянул ей чек с бесстрастным видом, сказав: "Вот, Энн, старушка, возьми это и купи сколько хочешь голубых блюдец".

Несколько вечеров спустя, закончив вытирать тарелки после ужина, он сказал Энн, что собирается пройти через улицу к дому доктора Уэнтворта, чтобы посоветоваться с ним о боли в боку.

– Больно ему! Придурок, – фыркнула Энн. – Наверное, ты опять наелся пирога на обеде. И не оставайся там посплетничать с этим доктором, потому что я хочу, чтобы ты вымыл кухню сегодня вечером.

– Да, любовь моя, – кротко ответил Том, – я быстро.

– Док, – сказал Том, усаживаясь в кабинете доктора Уэнтворта, – я забежал к вам, чтобы немного поговорить с вами, скорее как с другом, чем как с врачом. Я сказал жене, что пойду к вам посоветоваться по поводу боли в боку, но это была ложь, потому что я никогда в жизни не чувствовал себя лучше. Я не хочу, чтобы вы говорили об этом кому-либо сейчас, но я только что стал наследником миллиона долларов из дядиного состояния. Вот чек на пять тысяч, который мне дали адвокаты, и они сказали, что я могу получить от них больше, если захочу, пока они выполняют юридические требования, предшествующие передаче мне наследства. Я никогда раньше не беспокоился о своем "комплексе неполноценности", как вы его назвали, но теперь, когда люди узнают, что я богат, они набросятся на меня сильнее, чем когда-либо, пытаясь выбить из меня деньги. Я подумал, что, возможно, вы могли бы предложить что-нибудь, чтобы помочь мне.

– Что ж, Том, – сказал доктор, – я рад слышать, что вы стали наследником состояния. Теперь о вашем внутреннем состоянии – как я уже много раз уже говорил вам, оно в в значительной степени психическое. У вас крепкое здоровье и вы довольно сильный человек для своего роста. В бою вы могли бы показать себя с лучшей стороны, если бы подрались. Насколько я понимаю, вы никому не рассказали о своем наследстве, даже жене?

– Нет, вы и адвокаты – единственные, кто знают. Док, у вас международная репутация за проведение необычных операций, таких как, например, обмен желудка. Не можете ли вы сделать что-нибудь и для меня – изменить что-то во мне, что избавит меня от этого безумного страха перед каждым, кто говорит мне "бу"?

– Если вы хотите излечиться с помощью операции, – сказал доктор Уэнтуорт, с нежностью глядя на него, – то я знаю только одну, которая подойдет для вашего случая, а именно обмен сердцами – обмен с человеком, обладающим тем, что обычно называют "боевым сердцем".

– Боже мой, док, вы же можете обменять мое сердце на сердце другого человека, не убив нас обоих?

– О, да, – сказал доктор с улыбкой, – эта операция сейчас совсем не редкость. Видите ли, теоретически мы, хирурги, всегда могли успешно провести эту операцию, но на практике пациенты всегда умирали. Так было до тех пор, пока несколько лет назад, когда доктор Замби, известный французский ученый, изобрел ксероллу. Это химическое вещество является очень мощным анестетиком, который позволяет нам вводить пациента в состояние полного оцепенения на период сорока восьми часов без каких-либо пагубных реакций.

– Доктор Замби также изобрел коллодианси – комбинацию химических веществ, которая при нанесении на края разреза вызывает моментальное заживление – он почти заживает через двенадцать часов, полностью заживает через двадцать четыре часа, а через тридцать шесть часов шрамы становятся почти невидимыми. С помощью этих двух агентов, ксероллы и коллодианси, подобная операция стала настолько простой, что мы больше не рассматриваем ее в качестве опасной. Через тридцать шесть часов вены и артерии, где мы сделали соединение с новым сердцем, полностью заживают, а через сорок восемь часов, когда пациент выходит из глубокого сна, почти невозможно найти даже рубцы от разреза на груди.

– Это звучит прекрасно, но вы сможете найти человека с тем, что вы называете "боевым сердцем", который был бы готов совершить обмен? И потом, я бы не хотел, чтобы кто-то знал, что я перенес такую операцию.

– Да, я могу найти человека, готового произвести обмен за определенную цену. Вот где пригодится ваше новое богатство. Точный характер вашей операции не обязательно должен быть известен. Можно сказать, что вы перенесли операцию по удалению аппендикса.

– Док, – серьезно произнес Том, – прежде всего, моя жена не должна знать о характере этой операции.

– Это можно устроить. Завтра утром не ходите на работу. Пожалуйтесь ей на боли в животе, и пусть она вызовет меня. Я посоветую вам лечь в больницу. Позже ей можно будет сообщить, что необходима операция по поводу аппендицита.

На следующий день эти планы были осуществлены, а из больницы Том послал за своими адвокатами и добился еще одного аванса. Следующие три дня доктор Уэнтворт, как он проинформировал Тома, потратил на поиск подходящего человека для операции по обмену. В течение этих трех дней Энн проявляла такую заботу о благополучии Тома, которая удивляла и трогала его. Она звонила в больницу по три раза в день, но по распоряжению врача ей разрешалось оставаться лишь на несколько минут.

Утром в день операции доктор сказал Тому:

– При таких операциях по обмену мы считаем, что лучше, чтобы пациенты не встречались, так как впоследствии это может стать источником неловкости, но я собираюсь дать вам возможность увидеть человека, у которого вы будете приобретать "боевое сердце", потому что он прекрасный образец молодости.

Доктор провел его по коридору в комнату, в которой была дверь, ведущая в соседнюю комнату. Верхняя часть этой двери была стеклянной, закрытой кружевной занавеской.

– Посмотрите через занавеску, – сказал доктор. – Человек, с которым вы должны произвести обмен, стоит в соседней комнате.

Том посмотрел через занавеску и увидел прекрасного молодого человека, очевидно, спортсмена. Он казался составным портретом Фирпо, Демпси и Танни.

Когда они шли обратно по коридору, Том сказал:

1 Битва при Банкер-Хилл – первое крупное сражение между английскими и американскими войсками, которое произошло на высотах Банкер-Хилл и Бридс-Хилл к северу от города Бостон 17 июня 1775 года во время Войны за независимость США.
2 Сэр Уильям Блэкстоун (первоначально произносится Blexstun) ( 10 июля 1723 – 14 Февраля 1780 ) был англичанином. Юрист и профессор, написавший историко-аналитический трактат об общем праве называется "Комментарии к законам Англии".
3 стеклянная трубка с двумя впаянными электродами, содержащая какой-либо разреженный газ. Помещая эту трубку в электрическое поле, можно наблюдать свечение ионизированного газа, заключенного в трубку.
Читать далее