Читать онлайн Повесть о последних зеркалах бесплатно
Глава 1
«Ты сражаешь за справедливость?! Смех!.. Ведь у твоего врага своя справедливость! Так кто же из вас на стороне добра? Истина в том, что нет в мире ни добра, ни зла. Мерила истинного воина есть лишь честь и верность. И упаси тебя Хаос от выбора между ними.»
***
– Привет, Тишка!
Старик приветливо помахал рукой в ответ. Уж сколько зим он пережил, сколько детей он вырастил, сколько похоронил, а все Тишкой и оставался. Как привязалось в детстве, так и до сих пор:
– Здравствуй, Тишка!
Его грудь вдохнула в себя погожее утро, и с новыми силами принялся старик толкать свою тележку. Одно лишь печалило Тишку: уж шибко яблок на падалицу пришлось. Он сложил их на дно, прикрыв сверху наливными и свежими плодами, которые его дряхлое тело еще могло сорвать с дерева.
Яблонька в этом году потрудилась на славу. Сочные и сладкие плоды дала. Такие и продавать – грех. Ими бы делиться на радость соседям, знакомым и приветливым людям. Тишка бы и делился, как и годом ранее и за год до того… Но вот сыновья войнами пошли, да трое там и остались, а старший – лучшую жизнь нашел. Инструменты с тех пор поизносились, а новые изготовить – сил уж нет совсем. Один выход: купить. А монеты где взять?
– Доброго утречка, Майюшка! – Тишка подошел к опрятного вида бабе в плотном, тучном и здоровом теле. Ее коса, с руку толщиной, спускалась через плечо до пояса и даже старческий глаз Тишки невольно цеплялся за пышную ее грудь. «Эх, мои былые годы…»
– Доброго и тебе, милый друг. – Ласково улыбнулась Майя.
– По чем яблочки продаешь? – Тишка взглянул на предложенный женщиной товар.
– Десять яблок за монету.
– Уж не дешевишь ли?
– Ну, как же? Урожай ведь…
– Ну да, ну да… – Тишка понурил взгляд. Эдак может статься, что и не хватит ему выручки.
– Да ты вставай рядом, милый друг. Вместе и веселее будет.
– Спасибо, Майюшка, но я до площади почапаю. Там, глядь, и подороже продам.
– Ох, бросил бы ты эту идею… Внучек там твой – лиходей проклятый – всю площадь кошмарит, житья честным не дает, да губит… губит людей. – Женщина прикрыла рот рукой и горечью наполнился ее взгляд.
– Не волнуйся, Майюшка. Уж со внучком-то я совладаю. А повезет – так и вразумлю подонка! – Старик успокаивающе улыбнулся и показательно потряс дрыном над головой. Он навалился на свою тележку и та, заскрипев от возмущения, все же подалась вперед.
– Ох… не ходил бы. – Проводил старика взволнованный женский взгляд.
Тишка остановился в тени моста. Сверху шумели редкие телеги, слева – речушка делилась прохладой. Трава была мягкой, а Тишка уставшим, да так и задремал.
Отобедал скромно: хлебом и простоквашей, но не удержался и на одно яблоко в телеге стало меньше – чтобы толкалась легче.
Просторная площадь встретила старика шумом толпы – как толпу представлял себе Тишка – гуляло здесь от силы дюжина человек. Были и торговцы. Спокойные и не битые – стояли за лавками и совсем не боялись, что лиходеи по их душу явятся. Успокоился и Тишка. Он откинул покрывало со своей тележки и встал не на проходе. Вдохнув яблочный аромат, он лишний раз опечалился тем, что такую радость продавать придется.
– По чем яблоки, дед? – Самый очевидный вопрос застал Тишку врасплох. И, пока он мысленно подбирал цену, легкий стыд вновь затесался в его душу.
– Да ты угостись, любезнейший, угостись. – Радостно выдохнул старик. – Опробуй яблочки. А как надумаешь – так и восемь за монету.
Мужик цапнул самое крупное яблоко и жадно впился в него зубами. От сочного хруста, Тишка голодно сглотнул.
– Вкусные яблоки, дед. Вкусные. Разрешает тебе Зыка здесь торговать. Его доля – три монеты с твоей телеги. К вечеру ждет.
Тишка нервно сглотнул.
– За какие это заслуги, позвольте спросить, Зыка с меня плату требует?
– А тебя это волновать не должно! Я – говорю. Ты – делаешь. Как ты на площадь въехал, так на все условия и согласился. Купил – можно сказать – себе место прохожее.
– Но…
– Без «но». Со мной и спорить нет смысла. Я просто дежурный здесь. Вечером с Зыкой поспоришь. – Мужик весело рассмеялся и ушел. Усевшись на укрытые в тени ящики, он хозяйским взглядом окинул площадь и вновь впился зубами в сочное яблоко.
Тишка заметно нахмурился.
«Ну, да до вечера еще дожить надо. А там – глянь, и улизнуть получится»
Старик разгладил свою жиденькую белую бородку и натянул приветливую улыбку перед покупателем.
Яблоки у Тишки выдались и правда вкусные. От того и разлетелись они в считанные часы.
«И что же мне теперь до вечера ждать, чтобы три монеты невесть за что отдать? Вот уж дудки…»
Бросив осторожный взгляд на дежурного, которому не было, кажется, совсем уж дел полезных, Тишка потолкал свою пустую телегу к выходу. Уже на самом краю площади он вновь оглянулся, но дежурный так и дремал на своих ящиках. Радостно выдохнув, Тишка…
– Добрый день, отец. Далеко собрался? – Детина с каменной мордой преградил ему путь. От его могучего вида, голоса и взгляда у старика подкосились ноги.
Зыка появился быстро. Не только три монеты, но честь и имя его какой-то старик на кон поставил. Шутка ли? Сбежать, с самим Зыкой не расплатившись?!
Зыка был молод и ловок. В меру строг, чтобы поддерживать уважение в глазах сподвижников и в меру рассудителен, чтобы быть наголову умнее их. Суровым взглядом Зыка окинул двух побратимов, что обступили напуганного до беспамятства старика. Словно загнанный в угол щенок, он жался, опасливо поглядывая на палку в руках одного из мордоворотов – ясно было, что с этой палкой он уже успел познакомиться.
– И что тут? – Зыка встал, горделиво уперев руки в пояс.
Пара расступилась, представляя его суровому взору жалкий вид Тишки.
– Плати, дед, три монеты и проваливай.
– Как же это три? – Переспросил Зыку один из лиходеев. – А штраф за побег?
– Бит? – Главарь указал на палку в руках своего товарища.
– Бит. – Угрюмо и без капли сожаления кивнул тот.
– Ну вот ему и штраф. – Зыка перевел взгляд на невесть почему повеселевшего старика. – А ты, старик, давай сюда три…
– Шишка! – Тишка прям-таки расплылся в улыбке, узнав родного внучка. И что за имя дикое – Зыка? – Привет, Шишка!
Мордовороты переглянулись, сдерживая рвущийся наружу смех, а Тишка вспомнил как лет, эдак, дюжину и три назад внучек его радостно гулял по солнечному лесу. Как светлое лицо его расплывалось в улыбке, когда выковыривал он очередную притоптанную шишку из земли. Зубы его тогда только начинали меняться, от чего звук «ш» давался со свистом и как это уморительно звучало… Вспомнил это Тишка и улыбнулся сквозь слезы ушедшим годам.
– Что же ты, Шишка, глядишь на меня так хищно? Что же ты, Шишка, деда родного не узнал? Что же ты, Шишечка… – Приговаривал дед, то радуясь встрече, то разочаровываясь в ней.
Наконец, первый бугай сдался и разразился не смехом, но хохотом. Да таким, что изогнулся в спине и гогот его разлетелся на всю округу. Подхватил и второй.
– Не ну… ты слы… слышал? – Пытался связать слова один.
– Шишка! А-ХА-ХА-ХА-ХА-А!!!
– Шишечка! МУ-А-ХА-ХА-А-ХА!!!
– ШИШЕЧКА! – Повторил первый, упав на колени и хлопая рукой по земле.
Смотрел Зыка, как побратимы его задыхались смехом. Как хватались за животы, пытались вдохнуть, да не могли. Как текли слезы из их глаз… Смотрел и наливался злостью. Увидел Тишка эту злость в глазах внучка и побледнел.
Больно было Тишке. От того, что его любимый внук бандитом стал. От того, что вразумить его не смог. И от ударов его больно было. Зыка бил не разбираясь. И чем громче смеялись над его детским именем побратимы, тем сильнее Зыка прикладывался к несчастному старику.
***
– От дурак ты темный! Уж третья эпоха на дворе!
– Ишь ты? И давно?
– Да двадцать лет как…
– Двадцать… это…
– Дюжина и восемь.
– Ну так бы и сказал! А то ишь – умничать удумал… Ну и что… И что там?
– А там… темнота ты… Третья эпоха. Это ж как Вечный Император погиб, так и вот.
– Даладна! Император погиб?!
– Ой темнота-а… Уж дюжину и восемь лет как – говорю тебе! Его демон убил!
– Демон? Ну ты и брехун!
– Демон! А этого демона убила дочь императора! Ее высочество Тиалин Светоносная. С тех пор уже – Ее величество! Дай, Судьба, ей вечной жизни…
– Ну, может, что-то такое я и слышал…
– Да точно слышал. Тогда еще вся Каролия обсуждала ее дочь от прежнего императора – ее отца. То есть ее отец был так же отцом и ее дочери. И дедом. А ей – и мужем и отцом! Понял? Дурак темный.
– Ничо я от тебя не понял. Ее величество – дай, Судьба, ей вечной жизни – что же, от папки своего родила?
– УЖ ДВАДЦАТЬ ЛЕТ КАК!
– Ой, фу…
– Сам ты – фу. Это – ИМПЕРИЯ! Что ты, чумазый понимаешь в делах Великих?
– Нет. Ну дочь же, она… как же это…?
– А сосед твой? Козу твою облюбовал. Раз в неделю в сарай к тебе бегает! Так ты за бутылку и пущаешь! Не «фу» ли?
– Ну то ли – коза. А то ли – дочь…
– Да ну тебя, темнота. Смотри, вон лучше, Зыка очередного несчастного поймал.
– Да больно смотреть. Не хочу. Смотри, вон лучше, девка распутная идет.
– И что ж она распутная? Осанка благородная, взгляд волевой. Еще и в охране вояки бравого.
– А то и распутная, что кос нет и волосы под ветром гуляют.
– О-ой, темнота. Дык, в империи все дамы так ходят. Это ж, как там ее… МОДА!
– Ой, фу…
– От ты заладил, «фу», да «фу», надоел… Ты в лаптях своих по нашей столице пройдись хотя бы – вот и услышишь «фу».
– Да это ты мне уже надоел. Говорю тебе: либо распутная эта девка, либо ведьма! А что до империи твоей – мне дела нет! Хоть бы и на внучках они там женились, хоть бы и двенадцатая эпоха уже пошла! Нам урожай собирать пора, а ты все разговоры свои бесполезные разговариваешь!
***
Тишка уже и не пытался отбиваться. Он просто лежал, закрыв руками лицо, измазанное кровью, грязью и слезами. Зыка не унимался. Даже когда ребра Тишки стали заметно более мягкими и податливыми, Зыка продолжал бить и пинать. На его глазах тоже проступили слезы. Но не от жалости. Сколько лет он потратил на свою славу, на свое имя… А теперь… Он бросил взгляд на отходящих от захлебистого смеха товарищей.
– Так, это ж, что же… У нас получается голова – ШИШЕЧКА!
И новая волна смеха скрутила бугаев. И с новой силой Зыка принялся вымещать злобу на обмякшем старике.
– Посмотри на них… Разве это не мило? – Девушка тепло улыбнулась, глядя на заливающихся смехом мужиков. – Они тоже улыбаются, когда им весело, плачут, когда горько. Они… Они совсем, как мы.
– Они люди, Дайна. – Сухо ответил ее спутник. – Это естественно.
Девушка с легким удивлением взглянула на него.
– Ну, если ты готов назвать гусеницу бабочкой, то… ладно… – Она снова, но с ноткой призрения взглянула на жизнь селян. – Но правда в том, что человек не рождается полноценным.
Взгляд мужчины стал разочарованным. Он знал, что скажет Дайна в следующую секунду.
– Правда в том, что без Ее Дара, человек – просто мясо. Просто корм…
– Так, значит, корм и я?
– Нет! Конечно нет, любимый! – Дайна бросилась к нему на грудь и прижалась к ней. – Ты встал на путь. На верный путь. Скоро и ты познаешь Дар. Скоро, любимый.
Селяне обходили целующуюся пару и осуждающе перешептывались:
– Где это видано, чтоб средь бела дня, да и у всех на виду?!
– А у девицы – где это видано? – косы распущены!
– Ну ведьма – ей, ей!
Наконец, девушка отстранилась от мужчины и застенчиво прикрыла губы.
– Пора начинать. – Озадачливо прошептала она. – Береги себя, Ульф.
Глаза Дайны мигом начали наливаться кровью. Через секунду, она уже обратилась облаком черного дыма и устремилась к центру деревни. По небу, вслед за ней, промелькнул еще с десяток таких же теней. Ульф проводил ее тяжелым взглядом, глубоко вздохнул и вынул меч.
Это была обычная деревня. Ничем не примечательная. Люди здесь так же боялись смерти, как и в любой другой. Они кричали, как и кричали бы всякие, неспособные защитить семью. Дома и сараи занимались огнем так же, как и в любой другой деревне. Это была обычная деревня… Ей просто не повезло.
Ульф вздохнул. Он вышел из дома полного трупов – здесь уже успели побывать послушники. Забросив факел на крышу, он долгие секунды смотрел, как факел пожирает кров. От скольких ненастий он уберег своих жильцов? Сколько слышал детских плачей? Сколько тайн сохранили его стены за многие годы? Это был чей-то дом. Дом… Под рукой Ульфа, умирающий вслед за своей семьей.
Отец держал на руках окровавленное тело ребенка. Дочь на коленях слезно молила его послушаться. Она вцепилась кровавыми руками в рубаху мужчины, не желая вступать в новую жизнь без него. Ее красные глаза с верой и надеждой ждали согласия отца.
Ульф застыл в нерешительности. Отовсюду доносился шум резни, в воздухе пахло гарью. Мужчина смотрел то на мертвого сына, то но рыдающую красноглазую дочь. Кажется, он вот-вот согласится на ее уговоры и кивнет и тогда Ульф понял, что медлить нельзя. Подавив всю горечь, он вонзил меч в сердце.
Глаза мужчины широко открылись, немой крик застыл на его лице, и он обмяк. Следующим движением, Ульф срубил его голову. Послушница взревела, пытаясь поймать тело отца.
– Требование послушания… противоречит учению. – Проглотив ком в горле, ответил Ульф на истеричные возгласы красноглазой.
Девушка вскочила, впиваясь кровавым взглядом в глаза мужчины. Его жалкая кольчуга не спасет его, его мягкое тело не выдержит ее гнева, но Ульф принял ее яростный взгляд и не дрогнул. Девушка обратилась дымом и стремительно удалилась. Ульф еще долго стоял над телами поверженных.
Наконец, все крики в деревне стихли. Солнечный свет терялся за горизонтом, уступая место свету пожарищ. Ульф взглянул в закоулок, где час назад несчастный старик терпел удары молодежи. Они остались там. Все четыре тела.
Деревянные дома с хрустом и грохотом складывались, обглоданные пламенем. Ветер подхватывал их пепел и танцевал с ним. Ульф нагнулся и зачерпнул этого серого порошка.
– И что ты мне скажешь… Учитель? – Грустно обратился он к пеплу, растирая его между пальцами. Ветер, резко изменил направление и сдул серую взвесь прямо в лицо мужчине.
***
На юге деревни, вдали от пожарищ начали собираться послушники. Дайна ходила между ними, разглядывая обращенных. Ее руки, подбородок шея и крестьянское платье густо залиты кровью, но ее темно-красные глаза излучали нескрываемое наслаждение.
Со стороны деревни появился силуэт мужчины, лишенного Дара. Он медленно приближался к собравшимся.
– Ульф… – Даже легкая улыбка кровавых уст Дайны выглядела действительно зловеще.
– Он следует учению. – Донеслось перешептывание послушников.
– Он безжалостен.
– Его меч в крови.
– Он один из нас.
– Наконец-то, любимый! – Дайна бросилась к Ульфу и поцеловала его кровавыми губами. – Теперь все готово для обряда! Завтра и ты познаешь Дар! Ты достоен третьего колена!
Зазвучало воодушевленное перешептывание. Послушники с завистью смотрели на того, кто скоро станет старше их по рангу и по силе. Но, в отличии от них, Ульф это заслужил…
Полгода прошло с тех пор, как Дайна предложила ему послушание. Избавление от всяких нужд в обмен на верность. Каждый послушник желает стать повелителем. Но достичь этого можно только обратив кого-то самому. В этой череде, каждый последующий послушник слабее своего обратителя.
Сила Дайны – четвертого колена. Она жила уже двести лет, обратила десятки послушников, но только Ульф пожелал силы, превосходящую ее. В ту ночь красноглазая девушка впервые взглянула на какого-то человека с уважением. Его амбиции, его жажда силы восхитили ее, и тогда Дайна поняла, что чем ближе она будет к этому мужчине, тем выше он ее поднимет. Полгода испытаний… И вот, наконец, завтра явится послушник второго колена, чтобы провести ритуал. Завтра Ульф возвысится, а пока… Дайна обняла его и растворила в черном дыме. А пока, она сделает все, чтобы после возвышения, Ульф не захотел ее отпускать.
***
Теплая летняя ночь. Глупые мотыльки кружили вокруг светокамней и, устав, садились на каменные стены. Ульф не мог уснуть. Дайна лежала рядом, едва укрытая шелковым одеялом. Спала ли она? Нужен ли послушникам сон? Ульф взглянул на ее утонченные черты лица. Путь длиною в полгода наконец-то завершается. Завтра.
Ульф встал с постели и надел штаны.
– …Милый…? – Ее заспанный голос не был на самом деле вызван усталостью. Скорее – это привычка… из жизни «гусеницы».
– Завтра пройдет ритуал. Я должен подготовиться.
– Не забудь приглушить свой человеческий запах, пожалуйста.
Ничего не ответив, Ульф вышел из комнаты, спустился по винтовой лестнице и вошел в кладовую. Взяв там мешок полный золы, он покинул поместье. Просторный двор встретил его свежим воздухом ночи. Ночные насекомые наполняли тишину своим стрекотом.
Ульф достал сверток пергамента и развернул его. Следуя карте, он рассыпал золу в указанных местах. Закончив, Ульф сел и прислонился к столбу единственного растущего во дворе дерева.
«Завтра наконец-то наступает. Долгожданное событие. Сколько крови пролито ради него? Ранг… сила?» – Ульф усмехнулся. – «Какая глупость…». Он здесь не за этим. Ульф так и не вернулся к Дайне в ту ночь. Подготовка заняла много времени.
К утру поместье наводнили послушники. Под взором десятков красных глаз Ульф терял самообладание. Впрочем, возможно, этому способствовала и важность сего дня. Все послушники облачились в одинаковые балахоны, полностью скрывающие их силуэт. Но, несмотря на это, Ульф все же легко узнавал и Дайну, и ту девочку, чьего отца он убил у нее на глазах. «Впрочем, он бы неизбежно умер в тот день».
Ульф накинул балахон – такой же, как у всех. Все готово к церемонии. Осталось только дождаться второпослушника. Ульф подошел к большому окну и взглянул на красные шторы. Их цвет – подходит. Он нагнулся и отрезал толстую полосу ткани. Убрав ее за пазуху, он вышел во двор дожидаться будущего хозяина.
Собравшиеся склонились в покорности и в абсолютной тишине ждали того, кто носит силу второго колена. Ульф стоял среди них. Дайна тайно ликовала своим трудам и успехам. Она потратила полгода своей бесконечной жизни на то, чтобы слепить из этого идиота достойного кандидата. И вот, дитя ее трудов возвышается. И вот, она возвышается вместе с ним. Она уже чувствовала власть в своих руках. Чувствовала уважение во взгляде окружающих. Чувствовала… и тайно ликовала.
Его подавляющая аура появилась помпезно. Второпослушник, одетый в расписной камзол, ступал быстрым шагом, совсем не обращая внимания на собравшихся. Трибуна, установленная для него посреди двора, казалась серой и невзрачной на фоне его самовлюбленности. Он встал за нее. Окинул пренебрежительным взглядом собравшихся и открыл было рот, чтобы начать свою речь, как вдруг лицо его исказилось в гримасе отвращения. Червь помойный, имени не имеющий, посмел шевелиться?!
Глаза второпослушника налились кровью, взывая к магии Дара, но вдруг, он замешкал. Любопытство овладело им. Что делает тот червь? Что он достает из складок своей одежды? Что это за лоскут красной ткани и почему он вяжет его себе на пояс?
Его взгляд зацепился за второго безымянного червя. Точно такой же красный лоскут опоясал его. Впрочем, довольно снисхождения. Он просто убьет их. Потратив секунду на выбор подходящей казни, второпослушник шевельнул рукой, посылая потоки энергии перемолоть кости безымянным червям. Торопясь забыть их идиотскую выходку, он снова открыл рот, чтобы начать речь, но снова лицо его исказилось в гримасе удивления. Черви невозмутимо копошились.
Глаза второпослушника налились кровью, но тут же он схватился за них, пытаясь унять неизвестное чувство. Точнее – давно забытое чувство… Боль?
По краям площади вспыхнули магические круги. Кто-то предварительно разместил там подходящие реагенты. Среди послушников сверкнули мечи и тут же несколько голов упали на землю.
Дайна не смогла больше сдерживать ликования. Она рассмеялась своей удаче. Мятеж? Как глупо! Эта ничтожная попытка за ранее обречена! Нужно только чтобы этот идиот правильно воспользовался ситуацией… Но она ему поможет. Если Ульф спасет жизнь второпослушника, он без труда встанет с ним на один уровень. Встанет сам и поставит ее.
Послушники встрепенулись. Им потребовались секунды на понимание того, что они ограничены в силе. Сияющие магические круги на площади сковывали их потоки энергии. Многие красноглазые бросились к светящимся реагентам, но мечники с красными поясами преградили им путь. Лишенные силы послушники не имели ни шанса на победу, ни желания продолжать бой. Они пытались сбежать из поместья, но мечники знали свое дело.
Густая кровь послушников стекала с меча Ульфа. Их головы с глухим звуком падали на землю. Сегодня, наконец, наступило. День, которого Ульф ждал полгода. Наконец-то второпослушник появился перед ним. Стоит ли его смерть жизней многих невинных? Десятки селян, за гибелью которых Ульф безмолвно наблюдал все это время. И не только наблюдал…
Голова красноглазой девочки покатилась по земле. Понимала ли она, что творит, когда согласилась питать свою жизнь чужими? Или же просто хотела беспечности? Уже не важно. Она мертва. Ее брат мертв, убитый ею. Ее отец мертв, убитый Ульфом. «Он бы неизбежно умер в ту ночь. Он, как и все до него.»
Лишь когда голова второпослушника покинула его плечи, Ульф позволил себе расслабиться. Сегодня, наконец, прошло. Что будет дальше – не важно. Гнев и ненависть, копившиеся в нем полгода вырвались на волю, и он остервенело принялся сечь мельтешащих повсюду красноглазых ублюдков. Выплескивая на послушников свою ярость, Ульф, наконец, увидел ее. Разочарование навечно застыло в ее глазах.
– Ваше благородие… – К Ульфу подошел один из гвардейцев, но витязь не спешил отвечать. – Ваше благородие, нам следует отступить. Несколько послушников улизнули…
– Отступить? – Второй гвардеец уже снял свой красный пояс, следом за ним на землю спал и его балахон. – Мы только что разбили три десятка красноглазых!
– Но этот бой прошел на наших условиях. Мы были готовы к нему.
– Подготовимся и к следующему! Это заклинание отлично…
– Я готовился полгода! ПОЛГОДА! – Ярость еще не отпустила Ульфа. Его ноги подкосились, и он уселся рядом с трибуной, на которой лежало обезглавленное тело в расписном камзоле. – Три деревни… – Ульф бросил меч и прикрыл намокающие глаза рукой.
Солдаты переглянулись.
– Ваше благородие, ваши наводки позволяли нам выводить людей из деревень перед ударом…
– Помолчи. – Одернул товарища гвардеец, глядя как их сотник с трудом держит себя в руках. – Пойди в караул, пока мы тут собираемся.
– Так мы уходим, или бьемся?
– Поди в караул, чуряк!
Оставшись наедине лишь с трупами, Ульф позволил себе слабину. Меч «настоящего воина» издевательски блестел у его ног.
Глава 2
«Представь, что в твоем доме завелись насекомые. Да столько, что не перебить. А следом, все заполонили крысы. Да столько, что ты заперся в рундук, укутался в броню и молишься лишь, чтобы мерзость эта тебя не заметила. Но вскоре твой отец находит средство прогнать крыс. Прогнать насекомых. Оставить в вашем доме только вас. Для крыс, он может и злодей, но… крысы в этой истории – вы»
***
Здесь не было ветра, но песок вздымался и кружился повсюду. Здесь не было прочих звуков, лишь песок шелестел, заполняя тишину. Здесь не было ничего, но синий песок был всем.
Пески Истока могли создать любую форму. Воплотить любую материю. Они словно практикуясь, то и дело собирались в фигуры людей, птиц, домов и телег. Синие и совершенно неуместные, они хаотично появлялись всюду, куда падал взор. Красгарион совсем не обращал на них внимания.
Сто семьдесят лет назад именно он пробудил Исток. Именно он стал первым, сбросившим с себя проклятие Дара. В ту ночь Исток создал для него тело, живое и нуждающееся. И спустя сто семьдесят лет Красгариону потребовалось новое тело. Вот только… не для себя. Пески расступились, обнажая шпиль серебряной пирамиды.
Плод мягко светился в руках последнего кузнеца, когда он устанавливал его на зеркально-гладкий постамент. Повинуясь воле хранителя, синие песчинки собрались в руны и взмыли в воздух, окружив вырвавшуюся из Плода струю серебряного света. Сотканный из этого света ствол могучего дерева достал до небес. Его крона раздвинула их, обнажая занебесную чернь. Корни древа ушли в синие пески Истока, а среди них… среди бушующей энергии Плода, стоял Красгарион – последний кузнец, создающий свой очередной шедевр.
Наконец, Аллазарий поднял руку. Он разглядывал ее словно видит впервые. Впрочем, возможно, так и было. Лежа на синем песке, он пытался собрать и сформулировать мысли, роем спутавшиеся в его голове.
«Жажда… Холод… Усталость…»
Его грудь вздымалась, наполняясь воздухом и новорожденный разум постепенно светлел. Вдруг, все мысли развеялись, когда он увидел сына, вознесшего над ним рунический меч.
– Снова неудача… – Задумчиво произнес Красгарион, и кровь его отца вернулась в пески Истока.
***
Город полнился разными звуками и запахами. Разные люди шли по своим разным делам, и никто не обращал на полную цветов телегу. Пьяк толкал ее уже час. Еще три часа до этого он рвал эти цветы везде, где только мог найти. Он спешил, пока они не завяли, поставить их в воду и из самых красивых собрать непревзойденный букет.