Читать онлайн Былое бесплатно

Пролог

о наущению дорогой моей половины и под давлением сыновей моих, тоже считающих, что некоторые истории из жизни моей стоят того, чтобы быть

Пизложенными на бумажном носителе я, Рыжов Валерий Павлович, настоящим начинаю написание некоторых воспоминаний из моей жизни.

Много лет тому назад, по-моему, где-то в шестом

классе школы, я начал ведение личного дневника и, более или менее регулярно, вёл его до десятого примерно

класса. За это время было исписано 4 или 5 общих 96-листовых тетрадей. На них я наткнулся, учась уже на 2-м

или 3-м курсе института, выискивая что-то на чердаке

родительского дома. Надолго завис над их чтением, и в

итоге сжёг в печи все до единой тетради, о чём уже давно, но безнадёжно пожалел.

Сейчас буду пытаться исправить содеянное, описы-вая на этих страницах то, что оставило в моей памяти более или менее значительный след.

Намерен, более или менее, придерживаться хроно-логического порядка изложения, но уже сейчас понимаю, что неизбежны забегания вперёд или возвращения к

прошлому. Надеюсь, мои читатели не будут столь взыска-тельны, чтобы всерьёз осудить меня за это.

Предки.

Оба моих родителя, с их слов и их предки, родом из

глубинки Вологодской губернии и ныне ещё одной из самых густолесных зон России. Родители отца моего, Рыжова Павла Ефимовича и, похоже, их предки были зем-лепашцами, охотились, рыбачили, собирали дары леса, были умелыми плотниками, столярами.

Дед мой по матери, Власов Алексей Александрович, был объездчиком царских лесов до революции и, видимо, 1

его можно относить к тогдашней сельской интеллиген-ции. В память о нём и в честь его мы дали имя Алексею.

Тешу себя мыслью, что в моей крови благодаря

предкам, меньше всякой примеси, намешенной в тех, чьи

корни находятся в других регионах Руси, особенно в тех, где 300 лет татаро-монголы брали дань не только пушни-ной, но и женщинами.

Во многом благодаря отцу моему и, видимо, кровям

предков я рано почувствовал тягу к охотницким и рыбац-ким приключениям, уважение к землепашескому делу и

вообще ко всякому труду.

Семьи обоих дедов моих в лихие годы строительства

социализма и коллективизации были раскулачены. Дед

Ефим избежал тюрьмы, поспешив записаться в колхоз

всем семейством, а вот деда Алексея по доносу одного из

выпоротых им до революции воров леса, сослали на 10

лет в один из лагерей Коми, где он и умер, отсидев до

звонка, и уже вольным добравшись на ж/д вокзал Сык-тывкара.

Мне не довелось видеть в живых никого из своих

бабушек и дедушек. Зато я знал всех братьев и сестёр отца

и многих из их детей, т.е. своих двоюродных братьев и сестёр. Со многими из них я был дружен, с благодарностью

и теплотой вспоминаю наши детские похождения, забавы

и проказы.

С родными по линии матери встречаться довелось

гораздо реже. Это видимо потому, что деревня Климово, где родилась и выросла мать, в конце 40-вых перестала

существовать, её жители разъехались. А вот деревня отца, Свертнево, что в 10-ти километрах от Климово, жива, по-моему, до сих пор.

Места вокруг Свертнево чудесные. Я провёл в этой

деревне 5 летних каникул: после 4-го, 5- го, 6-го, 7-го и 9-го классов, влюбился в лес, в рыбалку, в охоту и уже тогда

решил, что вряд ли буду жить в степных краях, а буду искать места ближе к лесам и воде.

2

Былое

То, что я здесь напишу – для

близких и родных мне людей, для

моего семейного круга.

Повторюсь: я изложу здесь

только то, что крепенько засе-

ло в памяти, или, на мой взгляд,

является поучительным для

вас, дорогие мои потомки.

Годы дошкольные

так. Мои родители попали в город Шахты по итогам Великой Отечественной. Отец мой после осво-бождения из финского плена в 1945-м не был от-И пущен до дома-до хаты, а был принудительно

направлен на восстановление разрушенных шахт Донбас-са.

В 1946-м за ударный труд получил короткий отпуск

и поехал на родину, где женился на моей матери. Через

несколько дней после свадьбы батя заболел тяжёлой

формой воспаления лёгких, от которого едва не сыграл в

ящик. В Шахты молодожёны приехали уже в 1947-м с 4-х

месячным опозданием отца из отпуска. В те годы это считалось преступлением и каралось лагерями. С большим

трудом, не взирая на наличие документов о болезни, отцу

удалось избежать лагерей.

Отец мой вплоть до выхода на пенсию в 1967-м, проработал на шахте Нежданная слесарем, затем бригадиром

слесарей

на

участке

«Водоотлив»

горно-

механического цеха.

Я хорошо помню всего две записи в его трудовой

книжке – Принят слесарем в ГМЦ шахты «Нежданная» и

3

Уволен с шахты «Нежданная» в связи с выходом на пенсию. До войны у отца был стаж работы в родном колхозе

и вольным лесорубом в леспромхозе, но все документы об

этом были утеряны.

Мать же в начале трудового пути после замужества

и переселения в город Шахты работала продавщицей в

шахтном буфете. Потом, когда они с отцом задумали

строить свой дом на выкупленном у Акулиничевых участке земли в 6 соток, а денег на это катастрофически не хватало, она стала дома шить самодельную обувку под

названием «чувяки» и брезентовые плащи для чабанов.

Это было тогда в большом спросе и гораздо прибыльнее, чем работа в буфете. Зато и труд с чувяками и плащами

был тяжелее. В режиме работы по 12-16 часов почти еже-дневно, и мать и отец прожили примерно с1953-го по

1960-й годы, пока не достроили дом, не купили мотоцикл

в хозяйство и не обставили дом кое-какой мебелишкой.

Жила в эти годы наша семья внатяг: питались мы

довольно скудно, одежду носили самую простую и самую

дешёвую. Собственно, почти все вокруг нас тогда жили

примерно так же.

Моё, пожалуй, самое первое яркое воспоминание в

жизни – сон.

По-моему, мне было около 3-х лет, когда мне

приснился этот кошмар. Я и сейчас хорошо помню оска-ленную морду чудовища, изготовившегося меня сожрать.

Если гипотеза о множестве жизней у человека верна, то, похоже, в одной из них я был съеден доисторическим

зверем, напоминающим пещерного медведя.

Много позже, будучи уже учеником средних классов, я увидел в какой-то книжке рисунок пещерного медведя и сразу же узнал в нём то чудище из детского сна.

А тогда хорошо помню, как проснувшись от ужаса

меня охватившего, я сполз со своего спального места, прошёл в кромешной темноте до кровати родителей, разбудил мать и забился в истерическом плаче.

4

Родительское подворье в первой половине 50-х вы-глядело совсем не так, каким оно было в последние годы.

На месте теперешнего дома тогда стояла буквально халу-па, а точнее летняя кухонька соседей справа Акулиничевых, у которых родители выкупили половину усадьбы.

До этого родители и я с ними жили на съёмной

квартире, на соседней улице Шмидта.

Хотя здесь я допускаю неточность – на съёмной

квартире с нами тогда жил и мой младший братишка

Виктор 1950- го года рождения. Если не ошибаюсь, он

умер в 1952-м, от дизентерии.

Смутно припоминаю как однажды летом, Вите тогда

было года полтора, я потащил его к матери на работу, работала она тогда в шахтном буфете, и я видимо рассчитывал на угощение. Буфет находился примерно в 3-х км от

дома, дорогу я запомнил после того, как отец однажды

свозил меня туда на своём велосипеде.

Пришли мы с братом к матери такие грязные и из-мочаленные, что она ужаснулась. Я тогда, как зачинщик

этого похода, получил от мамани, видимо, одну из первых

в своей жизни взбучек, и видимо, это было одно из первых проявлений моей будущей любви к разного рода

авантюрным вылазкам и походам.

Пожалуй, в этот же дошкольный период можно от-нести ещё одну трёпку, которую я, несомненно, заработал.

Недалеко от нашего дома был небольшой пустырь, где мы, пацаны, играли в разные игры. Летом, бывало, обычно жарковато, и, если долго не было дождя, верхний

слой чернозёма на пустырьке превращался в бархатную

горячую пыль. Как эта пыль пачкала наши разгорячён-ные игрой тела – можно себе представить.

И вот однажды, это было как праздник, родители

собрались в кино. Меня они, к великой моей радости, решили взять с собой. Меня выкупали, приодели в чистую

одёжку, состоящую из чистой майки и чистых трусов, и

5

велели дожидаться на улице. Я довольно долго смирно

сидел на лавочке в ожидании родителей, потом мне стало

скучновато, и я пошёл посмотреть, что же делается на пустырьке: уж очень громко оттуда доносились возбуждён-ные голоса сверстников.

А там творилось нечто очень интересное: 6 -7 пацанов изображали паровоз с вагонами. Зацепившись друг за

друга и шаркая ногами по толстенному слою пыли, они

колесили по пустырьку, вздымая облака пыли, которая, конечно же, не была пылью – это был дым и пар от паро-воза, который гудел и кашлял как настоящий и звал куда-то вдаль.

Разумеется, я немедленно пристроился к составу за-мыкающим вагоном и поехал вместе со всеми навстречу

своей судьбе.

Пришёл в себя я от почти истеричного крика моей

мамы. Они с отцом замешкались собираясь, в кино успевали только бегом, а тут я в конце состава – одни глаза и

видно! Короче, в кино мы не попали, зато я попал как кур

в ощип!

Следующий эпизод связан с велосипедом отца. Велосипед этот Харьковского велосипедного завода был тогда предметом гордости нашего семейства. В самом деле, в редкой семье тогда была даже такая транспортина. Детских же велосипедов в тот период я вообще не помню.

Как бы там ни было, а это был наш транспорт, и отец возил на нём всё, что могло так или иначе вписаться в рель-еф рамы и багажника. В основном это были мешки и мы с

братом, пока он был жив.

Где-то лет с 6-ти я стал пытаться освоить езду на

этом славном аппарате. При этом я вынужден был делать

вылазки тайком от отца, т.к. батя небезосновательно опасался за техническое состояние столь ценного для семьи

транспорта. Однако, желание поехать самостоятельно

было сильнее страха наказания и когда отец был на работе я умыкал велосипед. Учёба протекала сугубо самостоя-6

тельно, без поддержки и страховки. Аппарат был явно

тяжеловат и великоват для меня, я часто и больно падал и

через какое-то время батя, похоже, понял про мои уловки

всё, однако не стал меня останавливать. Настало время, когда я уже довольно уверенно катился под уклон, стоя

правой ногой на левой педали и тормозя «лаптём».

Следующим этапом учёбы было освоение езды способом «в раму». Этот период мне дался ещё большими

шишками и синяками. И вот когда я почти без проблем

скатывался вниз по Шурфовой от Шмидта до Чкалова

(это как раз квартал) – это и стряслось. Торможение ещё

не было мною толком освоено, я отчаянно вилял во время

езды, но с каждым скатыванием дела шли на лад и я, похоже, обнаглел. При очередном скатывании кто-то из

сверстников попался мне на глаза, я что-то стал ему кричать на ходу, а когда, наконец, глянул куда же я еду было

совсем поздно даже для умелого велосипедиста. На приличном ходу я влетел между двумя здоровенными волами, запряжёнными в громадную арбу. Волы эти успели

вывернуться из-за угла улицы Чкалова пока я победонос-но пялился на невовремя подвернувшегося приятеля. Я

не помню, какие именно раны я нанёс себе и велосипеду, но, помню, был бит и, главное, надолго отлучён от велосипеда.

Я уже упоминал, что постройки и качество покры-тия нашего двора в первой половине 50-тых были совсем

иными. Во время дождей почва двора превращалась в не-вообразимое месиво, ночами темень была: хоть глаз коли, а в сад выходить ночью я откровенно боялся. В семье был

заведён определённый порядок справления естественных

нужд: днём тяжёлую и лёгкую нужду справлять только в

уборной, вынесенной вглубь сада, ночью лёгкую потреб-ность можно было справить в ведро в коридоре, а уж если

тяжело приспичило – только в сад, в уборную. Конечно

же, я старался ничего тяжёлого на ночь в себе не оставлять, но однажды поздним осенним вечером всё же по-7

пался. Дорожка в сад шла через калитку в заборчике, от-гораживающем постройки от огорода. До этой калитки я

как-то заставил себя дойти, а вот дальше борьба со страхом стала неравной и, шагнув за калитку, я сделал ещё

один шаг влево и присел в исходное положение. Когда

дело было почти сделано и страх начал как бы проходить, я вдруг с ужасом почувствовал, как что-то холодное и

мокрое толкнуло меня в голый зад – один раз, потом другой, сразу же вслед за этим я услышал нечто похожее на

чавканье. Во мне тут же поселился даже не ужас, это скорее было похоже на предчувствие жуткой смерти, по-моему, все волосики на мне встали дыбом. Но прошла се-кунда, другая, пятая – никто меня не зажёвывал, только

чавканье не прекращалось. Мои глаза уже попривыкли к

темноте, я осторожно повернул голову и увидел нашу

дворнягу, Найду, вылизывающую из-под меня моё же

дерьмо.

Только много позже я понял, что это был случай, после которого некоторые становятся заиками и иногда на

всю жизнь. Уже в Уфе я познакомился с Никитиным Гри-горием, который в 7-милетнем возрасте у себя в деревне

перед сном вышел на крыльцо пописать. Во время проце-дуры их дворовый пёс, тихо лежавший тут же на крыльце, встал бесшумно, подошёл сзади к Гришке, положил ему

на плечи свои лапы и ласково лизнул хозяина в ухо Тот от

неожиданности и страха содрогнулся и на долгие 30 с

лишним лет остался заикой.

Меня же чаша сия миновала. Моя нервная система

тот удар жутким страхом выдержала.

8

Школьные годы чудесные

1955-м году я поступил в 1-ый «Б» класс средней

школы № 1, которая и по сей день жива. Может потому жива, что построили её пленные немцы, из-Ввестные носители высокого качества работ.

Чего-нибудь примечательного за первые 4 года

учёбы мне не вспоминается. Разве что за четыре первые

класса я не припомню, чтобы у меня была хотя бы одна

четвёрка по учёбе – я был, так называемым тогда, круглым отличником.

Во-вторых, мне на всю жизнь запомнилась моя учи-тельница в начальных классах Выпряжкина Марфа Се-мёновна, тем более что много лет спустя, она стала мне

как бы дальней родственницей: её дочь, Тамара, вышла

замуж за родного дядю вашей мамы, дети мои.

Примерно в ту же пору, а может парой лет раньше, родители мои начали усиленную подготовку к постройке

нового дома. Она заключалась в том, что мать стала шить

для продажи брезентовые плащи для чабанов и, так

называемые чувяки, обувь для повседневной носки. Тогда

в этих чувяках ходило подавляющее большинство населения города и села в южных районах России. Более или

менее качественный товар уходил на ура. Вскоре как родители освоили технологию изготовления, появились

оптовые Заказчики, мать оставила работу продавца и целиком переключилась на пошив брезентовых плащей и

чувяк.

Разумеется, меня тоже крепко припахали к этим работам. Помню, мать крутит швейную машинку, а в мои

обязанности входило ровненько тащить брезент, так как

механизм машинки не мог сам его проталкивать. Причём, плащи шили по ночам, подозреваю потому, что брезент умыкался с шахты, где батя трудился. Помню, ужасно хотелось спать, но оптовиков подводить было нельзя, и

от машинки меня не отпускали.

9

Ещё круче была работёнка с чувяками. Здесь я уже

был задействован непосредственно на пошиве. Помню, таблицу умножения я учил с шилом в руке. Разумеется, я

протестовал против такой жёсткой эксплуатации моей

юной личности, но попытки саботировать трудовой процесс так же жёстко пресекались.

Однажды летом отцом мне было поручено водиться

с сестрой Танюшкой, ей было ещё совсем немного, по-моему, она ещё не ходила. Я играл с ней около забора, выходящего на улицу, когда мимо пробегала ватага моих

сверстников. Они направлялись в балку – это было тогда

у нас одним из увлекательнейших развлечений. Разумеется, мне ужас как хотелось пойти с ними, а тут работа

нянькой с этой противной Танькой! Видимо какое-то

время до этого я был невыпускным за пределы двора и

изрядно припаханным на домашних работах, иначе трудно объяснить мой следующий шаг. Ведь я неплохо представлял себе, что мне может грозить за ослушание отца.

Тем не менее, когда я увидел, что сестрёнка вроде бы

дремлет, я немедленно засунул её в роскошный розовый

куст в нашем палисаднике и бросился вдогонку за корешами.

Батяня настиг меня квартала за четыре от дома. В

состоянии такой ярости я до этого, да и после этого его не

припоминаю.

Как оказалось, лишь только я смылся, сеструху мою

угораздило проснуться. Она стала шевелиться в розовом-то кусту! Тут же голыми ручками напоролась на розовые

шипы, зашевелилась ещё шибче и пошло-поехало. На её

безобразно громкий рёв прибежал батя, обнаружил

наличие отсутствия на боевом посту меня, любимого, увидел внутри куста свою дочурку – всю в крови, ну как

тут не взбелениться!

Соседка напротив тут же указала направление, куда

я подался, и я приплыл! Надо сказать, эта соседка была

препротивной особой. Во-первых, её сын Толик при ма-10

лейшем конфликте со мною тут же бежал к маме, она без

промедления бежала к моему папе.

Мне же бежать от своего папы было себе дороже, и я

был вынужден понурившись, идти сдаваться. Когда я постиг азы грамоты, из неприязни к тёте Тосе, однажды

тайно залез на крышу их летней кухни и начертал на

кирпичной трубе известное слово из известных трёх букв.

По высокому уровню каллиграфии, или по каким

другим признакам меня тут же вычислили.

И тётя Тося тут как тут. И снова порка. Короче, любить мне её было не за что. Тем не менее, однажды мне

пришлось её крепко пожалеть.

В тот день она с тихим воем прибежала к моей матери и Христа ради попросила её спрятать. Под глазом у

неё красовался огроменный синяк, и видуха у неё была

прежалкая. Оказалось, что муж её, Фёдор, шахтёр без це-ремониев, явился до дому сильно пьян и во время тра-пезы обнаружил в тарелке с борщом муху! Сие он счёл

сильнейшим оскорблением своей аристократической су-ти, сильно врезал супруге в глаз и, со слов тёти Тоси, пошёл искать топор, чтобы отрубить ей голову. Всерьёз опасаясь за голову, тётя Тося и прибежала к нам спасаться.

Таковы были иной раз нравы нашего шахтёрского посёлка.

Сейчас вот написал про случай с Татьяной в розовом

кусту и призадумался: а ведь было это, видимо, летом

1954-го, т.е. в моём дошколярстве. Ну, надеюсь, не такое

уж это упущение.

Ещё несколько строк о нравах братцев-шахтёриков

тех времён.

Соседями справа у нас была семья Акулиничевых.

Главой семейства тогда был дед по имени Дмитрий Иванович, очень колоритный был типаж: пузо – три моих сегодняшних, усищи – десять моих. Когда его постиранные

трусы болтались на ветру на бельевой верёвке – это были

11

паруса! О его трусах, кстати, есть отдельная история, но о

ней чуть позже.

А пока о нравах. В одном доме жили, кроме Дмитрия

Ивановича и его жены Лукерьи, их старший сын Георгий

с женой Катериной и двумя сыновьями, сын Григорий, сын Владимир и дочь Люся.

Жили, тем не менее, достаточно дружно, драки, если

и бывали – не так часто.

Одна, тем не менее, запомнилась особо, так как проходила на публике, т.е. на улице.

В тот день была гулянка! Прошу заметить – именно

гулянка! Слово «пьянка» тогда было как-то не в обиходе.

Хоть и жил тогда народ внатяг, что называется, а праздники отмечались, как правило, с размахом! Песни, пляс-ки и финальная драка были почти неотъемлемой частью

таких гулянок!

Так вот гулянка проходила во дворе Акулиничевых.

Если мне не изменяет память, гуляли по случаю возвращения из армии жениха сестры тётки Кати – Степана.

Помню, был он на этой гулянке в форме моряка – красав-чик, а не мужик!

И вот настала финальная часть пира. Дядьке Жорке

показалось, что его жинка Катька как-то уж слишком

ласково посматривает на Степана. А коса у неё была тогда

отменная – длинная, толстая и рыжая, чем не замедлил

воспользоваться дядька Жора. Он шустро намотал косу

себе на левую руку, а правой с трёх ударов превратил личико жены в кровавый хлам. Далее он свалил Катерину

наземь и поволок её волоком за косу вдоль по улице, не

забывая пинать её по пути ногами. Тут наш морячок проявил вполне джентльменские качества. Он отобрал полу-живую бабу у взбесившегося придурка, отдал её на попечение сестры Соньки, своей невесты, а сам занялся воспи-тательной работой со своим будущим родственником. Левой рукой он держал тучного дядьку Жору за ворот руба-хи, не давая тому упасть, а правой долбил его по роже так, 12

что кровавые брызги летели во все стороны буквально веером.

Тётка же Катя, слегка очухавшись на руках род-ненькой сестры, вдруг увидела эту картину, вырвалась из

её объятий и бросилась к Степану. Народ был уверен, что

сейчас Жорке придёт конец – Катька со Степаном его до-бьют!

Не угадали! Тётка Катя с разбегу так ловко ногой

сзади врезала Степану в пах, что тот моментально отпустил Георгия и покатился по уличной пыли сдержанно

завывая. Дальше уже было почти неинтересно – дрались

две родные сестры! Кроме душераздирающего визга и

выдранных друг у друга клоков волос ничего примечательного.

Мне думалось, что после этой потасовки эти две па-ры останутся непримиримыми врагами – ан нет! Уже через пару недель во дворе Акулиничевых снова гуляли по

какому-то поводу, сёстры, сидя в обнимку спевалы, а

дядька Жорка со Степаном им дружно подпевали. Видимо, такова особенность русского человека – уметь прощать обиды, менталитет, как сейчас говорят.

На период начальных классов школы приходится, видимо, и начало моих увлечений рыбалкой, охотой. В

эти же годы я совершенно самостоятельно научился плавать.

Водоёма пригодного для плавания поблизости от

отчего дома не было. Но недалеко от дома, где жил мой

двоюродный брат Елисей, примерно до середины лета не

высыхала изрядная лужа, глубина в которой была мне тогдашнему по грудь. Помню, года два, т.е. два летних сезо-на, эта лужа была единственным местом купания не

только для меня, но и многих моих сверстников. И не бе-да что лужа примерно пополам от глубины состояла из

воды, а остальное был мягкий и почему-то не топкий ил.

Полтора-два десятка пацанов, которые умещались в луже

одновременно, это нисколько не смущало. Не смущало и

13

то, что после купания надо было побыстрее смыть с себя

тонкий слой откровенной грязи, иначе на горячем южном солнце этот слой быстренько высыхал и превращался

в корочку, которая тут же начинала трескаться, шелу-шиться и вообще доставлять массу неудобств. Я обычно

бежал к дому братана и там обмывался. Помню, как

изумлялась, глядя на мой прикид из грязи жена Елисея

Валентина.

Плавать, однако, я научился не в этой луже. Кто-то

из пацанов нашего круга надыбал на другом конце города

став с милым названием Лисичка. И вот однажды довольно большой компанией мы туда приехали. Ехать

надо было на трамвае через весь город. За неимением денег на билеты кондукторы нас немедленно высаживали

из вагона. Как их обнаруживали, мы тут же перебегали в

другой вагон, оттуда нас снова гнали, но посредством такой методы мы всё же успевали проехать 3-4 остановки.

Когда кондукторы уже бдительно смотрели за нами и ре-сурс с перебежками был исчерпан, мы отставали от этого

трамвая, дожидались следующего, и всё повторялось.

Ехать приходилось долго, зато было весело.

Но цель оправдала средства её достижения. Лисичка

оказалась таким чудесным прудом, который почти идеально подходил как для приличных пловцов, так и для

обучающихся.

Мы повадились ездить на Лисичку при любой возможности. И вот однажды старшие товарищи, глядя, как

я барахтаюсь на мелководье, перемигнулись, взяли меня

за руки-ноги, притащили меня к тому месту, где плавали

умельцы, раскачали и зашвырнули на глубину. Я изрядно

похлебал Лисичкиной водички, покричал «Спасите», но, видя, что спасать меня никто не спешит, решил, что спасение утопающих дело рук самих утопающих и поплыл.

Пока я учился в начальных классах транспорта в

нашем дворе кроме велосипеда не было. Отец же, будучи

от рождения охотником и рыбаком, как я понимаю, леле-14

ял мечту о каких-нибудь моторизованных колёсах. А пока

перебивался тем, что его друзья, имеющие мотоциклы, не

имели, как правило, снастей и опыта и зазывали отца, со-бравшись поймать рыбки к какому-нибудь случаю. Для

меня в таких случаях места обычно не находилось и. помню, временами было очень обидно, что приходилось

оставаться дома. Но иногда госпожа удача мне улыбалась, меня брали с собой и радости от этого бывали «полные

штаны».

Помню, однажды отец со товарищи, привезли с рыбалки огроменного сома. Его положили на довольно

длинный стол во дворе, два мужика раскрыли ему пасть

и, придерживая её руками предложили мне засунуть туда

голову. Я было стал отнекиваться, но они давнули мне на

чуйства – мол, что ли трус – и я голову в пасть сому сунул.

Всё обошлось смехом мужиков и прочими моими чув-ствами.

В те времена на рыбалке не было принято баловать-ся удочками – ловили рыбку сетями и бреднями. Батя

был мастак вязать сети и вообще с ними управляться, знал, где рыбка держится, в какое время и где надо забре-сти бреднем, чтобы быть с рыбой и за это был почитаем

своими товарищами, Если меня, к великому моему вос-торгу, брали с собой на рыбалку, я изо всех сил старался

быть полезен: загонял в сети рыбу, шастая по камышам и

колотя по воде чем попало, выбирал из бредня вытащен-ного на берег рыбу, таскал за забродчиками мешок с уло-вом.

Если удавалось попасть с охотниками, я сторожил их

мототехнику, иногда ходил в загон.

Не помню, когда отец, наконец, купил свой первый

мотоцикл. Но было это событием №1.

По-моему, я учился ещё в четвёртом, хотя – не важно, главное у нас появились КОЛЁСА!

Мотоцикл был самым примитивным, это был так

называемый «козёл», К-125 – четыре силёнки, одиночка, 15

НО БАТЯ, А Я-ТО КАК, были ему рады. С его появлением

у нас началась совершенно другая житуха, особенно летом. Очень скоро я начал осваивать езду на этом желез-ном коньке – горбунке, причём далеко не всегда в присутствии отца. Однажды в жаркий летний полдень я тайком

умыкнул мотоцикл со двора, укатил его руками на ближ-ний пустырь, там завёл и поехал. В такой зной, какой тогда стоял, всё живое старалось держаться где-нибудь в

холодке, и видимо, это избавило меня от свидетелей моего преступления. Поехал я прямо по пустырьку, порос-шему высокой травой, в которой оказывается от зноя

пряталась стая домашних уток. Они с кряканьем и прочим шумом бросились из-под мотоцикла врассыпную, но

всё же четыре штуки я успел задавить напрочь.

По тем временам, если бы я был уличён, трудно себе

даже представить меру моей кары. Я огляделся и понял, что свидетелей вроде бы нет, и очень шустренько с пу-стырька смылся. Никто не пришёл с претензиями ни через час, ни назавтра, но я точно знаю, что хозяйка зло-счастных уток долго пыталась установить задавителя. А

тут даже вездесущая тётка Тося оказалась не в курсах. Что

называется, меня пронесло!

Однажды, когда я уже почти водил «козлика», под-выпившая компания взрослых, и батя в их числе, решила

поехать освежиться на став километрах в десяти от посёлка. Кавалькада состояла из трёх или четырёх мотоциклов.

Тогда только у отца был маленький «козлик» – почти все

его друганы были владельцами мотоциклов с колясками.

А у нас в ту пору, как я понимаю, основные свободные

деньги уходили на закупку материалов для нового дома.

Отец сразу как приобрёл «козлика», дал матери слово не садиться за руль «подшофе», а тут вдруг возникла

такая идея, да ещё у большой компании – ехать купаться.

Маманя на батю наехала, и тот принял решение, что за

рулём буду я. ГАИ тогда на нашем периферийном посёл-16

ке была редкостью, в степи тем более, и дело было решено к моему великому удовольствию.

Процессия трогалась от нашего дома, взрослым бы-ло видимо интересно как я, такой шкет, повезу прилично

пьяненького батю, и вся публика с интересом взирала на

момент трогания.

Я же, воодушевлённый таким количеством зрителей, решил тронуться с максимально возможным канди-бобером и рванул с места, как только был способен слабо-сильный «козлик». НО не учёл я батиного состояния, тот

мотнулся сзади меня при рывке, «водитель утратил контроль над управлением транспортным средством» и мы

на пару с пассажиром, а мотоцикл сверху свалились в

превонючую канаву!

Надо сказать, по нашей улице, а была она уклонная, всегда тёк грязный ручей. После сильного дождя это был

почти Терек, но даже в великую сушь по Шурфовой что-нибудь, да текло! И главное, то, что текло – ужасно воняло. Через три квартала вверх по улице находился стацио-нарный больничный комплекс, знатоки говорили, что их

канализация вечно забивалась, канализационные стоки

выходили наружу и текли куда хотели. И действительно, от уличного ручья частенько резко припахивало лекарствами.

И вот в эту-то грязь мы с батей и нырнули по самые

уши! Публика от хохота буквально повалилась в уличную

пыль. К моему удивлению, батя даже не врезал мне ни

одного подзатыльника! Т.е. сначала он разгневался, я это

видел, но, когда увидел, на что мы оба похожи, а, главное, как покатывается народ, он тоже расхохотался и мы пошли мыться и переодеваться – иначе было нельзя – так

от нас воняло! Поездка на став всё же состоялась, но

дальнейшее обошлось без приключений.

Теперь, когда в доме появились какие-никакие мо-токолёса мне гораздо чаще стали улыбаться вылазки с

17

отцом на рыбалки и охоты, до которых он по генам своим

очень даже был охоч.

Трудно выделить что-то из совместных с отцом по-хождений, но клянусь его памятью, было очевидно, что и

для него, и для меня каждая поездка в гости к матери

ПРИРОДЕ была больше, чем праздником.

Ещё об одном случае, связанном с «козликом», стоит упомянуть.

Как-то в конце лета мы с отцом выехали на нём поохотиться на перепела и километрах в 10-ти от дома про-кололи шину заднего колеса. Ремкомплекта с нами не

было, и батя вынул из покрышки проколотую камеру, набил как мог плотно покрышку соломой и отправил ме-ня на таком аппарате домой одного, сам пошёл пешком.

Рулил я тогда ещё неуверенно, но был рад и горд оказан-ным мне доверием.

По пути мне надо было пересечь автомобильную

трассу, сейчас она зовётся федеральной трассой ДОН.

Случилось так, что я зазевался в момент её пересе-чения, а когда увидел, что не успеваю проскочить перед

приближающимся автобусом, вовсе растерялся и мотоцикл мой заглох прямо на середине трассы. Отчётливо

запомнил, что автобус был ЛАЗ-ЛЮКС сообщением

«Харьков – Ростов», и выпученные глаза водителя. Как

он смог меня объехать и не снести с лица земли – до сих

пор не знаю. Но с управлением водитель уже толком

справиться не смог и автобус ушёл в кювет, слава Богу не

перевернулся. При этом автобус до кювета отъехал от ме-ня метров за 70-80. Из автобуса стали выскакивать люди, я понял, что пахнет «керосином» и стал делать «АТАС!»

Меня, слава Господу, не повязали, я оторвался от какого-то мужика, что пытался меня догнать, похоже, это был

водитель. Оторвался потому, что нашёл в себе силы не

толкать аппарат руками, как я в панике это делал на первых порах, а приостановился и давнул на педаль запуска

двигателя, мотор сразу же завёлся и мне удалось смыться

от очень, подозреваю, крупных неприятностей. Отцу об

18

этом случае я, по-моему, никогда в жизни не рассказывал.

Весной 59-го я закончил начальный курс обучения в

средней школе круглым отличником, и родители решили

меня поощрить поездкой на период летних каникул в Вологодчину, на их Родину. Как раз подворачивалась ока-зия: их земеля, по имени Павел, в начале лета ехал в те

края с целью, по-моему, жениться. В аккурат к сентябрю с

молодой женой собирался вернуться в Шахты, дабы

обосноваться здесь на постоянное жительство. Надо сказать тогда от нужды и тяжёлой крестьянской работы много народу правдами и неправдами старались из деревень

вырваться в город, Вологодские не были исключением.

Места, где веками жили мои предки, стремительно пустели. Но в конце 50-тых, начале 60-тых ещё не было того

обвала, который пришёл позже…

Итак, я начал своё первое в жизни серьёзное путешествие. На поезде мы приехали на Казанский вокзал

столицы нашей Родины. Там через Комсомольскую пло-щадь перешли на Ярославский вокзал и оттуда поехали

до Вологды. В Вологде мы переехали на речной вокзал и

взяли билеты на пароход до города Тотьма. Плыли мы до

Тотьмы ровно сутки. Мало сказать, что я был в восторге

от этой в общем-то утомительной дороги, – поскольку подобное мне было впервой, я с щенячьим восторгом взирал на всё, за что цеплялся мой взгляд, а когда от Тотьмы

мы поехали вглубь дремучих лесов я вообще обалдел от

окружающей меня природы. Дороги тогда везде были

проблемными, а уж лесные… Об автобусах тогда даже в

городе Шахты мало кто слышал, не говоря о Вологодской

глубинке, потому ехали мы в кузовах грузовых машин.

Вездеходы тогда тоже были редкостью, а ГАЗ-51 не отличался высокой проходимостью, и через каждую пару километров пассажиры спрыгивали наземь и дружно, с матерком, выталкивали авто из очередной колдобины.

19

Где-то на полпути до места назначения мы проезжа-ли какую-то деревеньку, Павел вдруг прибежал из какой-то избы, куда зашёл попить, возбуждённый и потащил

меня с собою. Завёл меня в избу, показал на незнакомого

мужика и изрёк: «Знакомься! Это твой родной дядька, Арсений Ефимович, к которому ты едешь в гости!» Оказалось, что дядька мой с женой Анфисьей Степановной

едут в гости к моим родителям в Шахты!

Я было начал подозревать, что мне придётся заво-рачивать оглобли и вместе с ними ехать назад, но меня

успокоили: в Свертнево, на хозяйстве, остался их сын

Виктор, мой двоюродный брат, он ждёт меня и теперь на

хозяйстве нас будет двое.

С Виктором мы хозяйствовали около полутора месяцев. И это было КРУТО!

В хозяйстве дядьки было всё, что тогда считалось

нормой: корова, сколько-то овец, куры, был ещё вроде бы

телёнок. Виктору было тогда около 18-ти, мне 11, но мы

великолепно ладили.

Я помогал изо всех сил ему по хозяйству, он со своей

стороны, старался сделать всё, чтобы я, как гость, не

очень скучал. Он досыта давал мне возможность погуле-ванить с моими сверстниками, но не забывал осуществ-лять патронаж за мною: водил меня в лес, на реку и вообще везде, даже в соседнюю деревню Аниково, где жила

его зазноба. Именно он научил меня различать мало-мало грибы в лесу, различать деревья, некоторые травы; его спиннингом я поймал первую в своей жизни щуку.

Однажды, когда в огородах поспели огурцы, я стал

участником интересной акции. Виктор и трое его ровес-ников-друзей несколько ночей подряд брали меня с собой

воровать в чужих огородах эти самые огурцы. Я был строго проинструктирован и предупреждён об уголовной ответственности в случае поимки за этим занятием, что

придало мероприятию особый колорит.

Моя задача была стоять на атасе, но, слава Богу, атас

за все вылазки ни разу не применялся.

20

Всю добычу приносили к нам в дом, как эти огурцы

делились и куда девались я до поры не знал. Много позже

меня просветили, что это была игра! Грабились тогда

только огороды участников грабежа и снятые в ночи

огурчики на следующий день попадали в руки законных

хозяек. В ночь умыкания урожая сын хозяина ограбляе-мого огорода в шайке не присутствовал!

Так временами развлекалась деревенская молодёжь.

Клуба в Свертнево не было, тем не менее почти каждый вечер у одной избы, где была подходящая площадка, собиралась молодёжь и танцевала под патефон, т.к. элек-тричества в деревне не было. Собственно местной деревенской молодёжи было немного, в основном летом в деревне молодёжь была приезжая, вроде меня. В тот год я

ещё не танцевал, девками не увлекался, но ходил на

танцплощадку чисто из любопытства.

Виктор тогда учился в Тотьме в лесном техникуме, ему надо было подрабатывать на жизнь и когда пришло

время он начал заготовку ивовой коры для фармацевти-ческой промышленности, тем более что батя его, мой

дядька, был районным заготовителем.

Конечно же, я впрягся ему помогать, тем более что

за это мне был обещан футбольный мяч.

Работёнка была весёлая: мы уходили в лес километров за 5 от деревни, где ива росла в промышленных количествах. Топором внизу ствола кора подрубалась, и затем

подрубленную ленту рывками отрывали от ствола снизу

вверх, пока лента коры вовсе отрывалась от ствола и па-дала на землю. Оторвав так несколько лент, их сворачи-вали и связывали в некие снопики размером в длину около метра и в диаметре около 200 – 300 мм. Снопики

укладывались на сооружённые из-под топора лежаки для

сушки тут же в лесу. Время, в течение которого кора легко

отделяется от ствола ивы – около 2-х недель. Чтобы

успеть заготовить за 2 недели по максиму коры, мы с

Виктором пахали по 10 – 12 часов в день. Домой после

21

первых заготовок я приходил сначала едва живой, но потом втянулся и снова стал посещать танцульки, по-прежнему, в качестве зрителя.

Виктор показал мне, как сделать поплавочную удочку и показал, как ею пользоваться, где и как добыть червя

и ручейника для насадки. Пожалуй, в самый первый наш

с ним выход на рыбалку с удочками он увидел, что неподалёку сыграла щука, тут же поймал пескаря и забросил

на живца. Не прошло и пяти минут, как щука взяла живца, но оказалась слишком большой для Викторовой снасти и оборвала её. Помню, глядя как Виктор борется со

щукой я не испытал особого азарта. Азарт и вообще любовь к рыбалке удочкой пришли ко мне позже, когда я

сам начал подсекать и вываживать более или менее круп-ную рыбу. Но это было ещё впереди.

Хорошо помню, как поймал первого в своей жизни

хариуса, первую в своей жизни щуку на спиннинг Виктора, как на вылазке за грибами, которые только-только

начинал распознавать наткнулся на полянку, усеянную

волнушками и в одночасье набрал их полное лукошко.

Хорошо запомнился мой первый контакт с лошадью, если его так можно назвать, – контакт.

Выйдя однажды из избы, я обнаружил со стороны

входа в хлев мирно пасущуюся лошадку. Трудно сказать, что мне взбрендилось, но я подобрал валявшуюся рядом

изрядную жердину, подкрался к лошадке сзади и концом

жерди крепенько ткнул лошадке под хвост.

Реакция лошади была для меня совершенно неожи-данной. Я-то думал она пустится наутёк, а она вместо этого так лягнула по жердине, что я не удержал её в руках, жердь пребольно треснула мне по башке и улетела куда-то назад. Но и этим дело не кончилось. Мирная лошадка

превратилась в монстра, который, пятясь задом на меня, лягал воздух пока перед самым моим носом. Почему по-ка? – да только потому, что я тоже быстро пятился, пока

не упёрся спиной в стенку хлева… Почувствовав, что пя-22

титься больше некуда, я решил, что мне конец! Громадный лошадиный круп упёрся мне почти в лицо и лошадке

только-то и оставалось – один раз лягнуть, но он, а это

был конь по кличке Красавчик, этого не сделал. Он видимо знал, что через пару лет я буду спасать его жизнь!

Помню, как я, до этого не встретивший по жизни ни

одного однофамильца, с удивлением обнаружил, что добрая половина жителей Свертнево – Рыжовы. Вторая половина носила фамилию Ярыгины. И всего три фамилии

отличны были от двух доминирующих: Маслов –

тракторист и виртуозный матершинник, муж моей тётки

Анны; Шестаков – деревенский лекарь; и, наконец, гор-батый учитель, фамилия которого не запомнилась.

В Свертнево тогда было около тридцати дворов, ес-ли не все сорок. Деревня стояла на взгорке, на берегу оча-ровательной речки Кунож. По периметру вся деревня бы-ла обнесена изгородью из жердей, дабы домашняя живо-тина не уходила в лес, а всякая лесная не пёрлась в деревню. Едва-едва проезжая дорога делила деревню пополам

и одним концом уходила в сторону Тотьмы, другим в сторону лесопункта Верёговский, что на берегу реки Унжи, где жил один из моих дядей, старший из батиных братьёв

по имени Николай.

Как-то раз, в другой приезд, я жил в Верёговке с неделю и там мне запомнилась одна разбитная деваха и тараканы в жилище дядьки, которых я съел сколько-то

штук, когда как-то пришёл поздненько и обнаружил на

столе банку свежесваренного варенья. Не включая свет, я

в темноте выкушал часть содержимого, удивляясь лёгко-му похрустыванию на зубах. Когда утром я заглянул в

банку и понял, что же это так хрустело ночью, меня тут

же вывернуло до самой прямой кишки.

А тем временем заканчивались мои первые из пяти

летних каникул, проведённых в благословенных местах

обитания моих и ваших, дети мои, предков.

23

На обратном пути ничего особенного не произошло.

Но пара эпизодов всё же просится на бумагу.

В Москве, незадолго до посадки в поезд, Павел купил громадный арбуз, который мы с превеликим удовольствием стрескали, сели в вагон и почти сразу же легли спать т.к. «лошадь была вечерняя». Среди ночи молодая соседка, спавшая на нижней полке подо мною, рас-толкала меня и, когда со сна я начал, наконец, соображать, с ужасом понял, что во сне весь арбуз из меня вытек, и львиная его доля затекла прямёхонько под неё, причём количество жидкости приближалось к потопу

средней величины. Трудно передать словами как мне бы-ло не по себе от этой «ситуэйшн», но утром, когда все

встали, в том числе и притопленная ночью мадам, я не

нашёл в себе сил спуститься со своей полки, дабы не

встретиться с ней глазами, а тем более заговорить.

Так и пролежал я на своей второй полке, отвернув-шись к стене, пока молодайка не вышла, доехав до места.

А вышла она из вагона во второй половине дня, а остатки

арбуза стучались наружу, но я терпел, сжав зубы; не спустился даже позавтракать, чем несказанно удивил Павла.

Надо отдать должное той девушке: она ни словом ни

со мной, ни с Павлом не обмолвилась о ночном происше-ствии, ну а я, понятное дело, тем более помалкивал…

Второе, что запомнилось – состояние великой эйфории, когда поезд вечером подъезжал к родному городу.

В окошко тамбура, где я стоял в ожидании приближения

к вокзалу, врывались такие знакомые запахи вечерней, нагретой солнцем за день степи, такая буря ностальгиче-ских чувств бушевала в груди, что эти ощущения крепко

запомнились и впредь таких сильных я уже, пожалуй, и

не припомню. Видимо, подобные сильные чувства дово-дится переживать только в детстве, да в ранней юности.

Через 3-4 дня наступал сентябрь, мне было идти в 5-й класс, предстояла некая непонятная кабинетная система обучения, другая училка будет командовать классом, 24

называясь классным руководителем; по каждому предмету – свой учитель… Короче, сплошные непонятки.

Накануне 1-го сентября, как всегда и ранее, состоялась организационная линейка, на которую, как и в прошлые года, я прибыл в трусах и майке. Не сразу врубился

я, что хихикают мои одноклассники не над кем-то, а надо

мною. Оглядевшись, я понял в чём дело – в трусах из всех

наших был один я. К тому же наша классная дама, Алла

Ильинична, начав с нами знакомиться, так зыркнула на

меня, что у меня слегка захолодело под ложечкой. Надо

отдать ей должное: умение выразительно зыркать на какого-нибудь виновника у неё было так отработано, что мы

очень скоро стали её воспринимать-понимать не столько

на слух, сколько «на зырк».

С 1-го сентября 1959-го года началась новая эра мо-ей, да и всех моих однокашников, жизни. Очень скоро я

получил в дневник свою первую в жизни и очень жирную

«двойку». Помню эта двойка так меня шокировала, что я

не нашёл ничего лучше, как утопить свой дневник в ка-нализационном колодце недалеко от отчего дома и в аккурат напротив дома тётки Тоси.

Разумеется, не успел я, опечаленный, доволочь ноги

до дома, как маманя моя уже всё про утопленника знала.

Реакция мамы была однозначной – иди и достань! Легко

сказать!

В колодце примерно по колено было той самой дурно пахнущей жижи, в которую мы с отцом не так давно

заныривали вместе с мотоциклом. Отца, слава Богу, дома

не было, я знал, что до него эту историю лучше не доводить, одел сапоги и полез в колодец. Дневник, помню, достал, а что было дальше не припомню, НО что с дневни-ками впредь обращался более лояльно – это точно!

Следующий жизненный этап, который стоит выделить это учёба в 5-м – 8-м классах.

Много чего происходило в эти годы подростково-юношеского возраста. По-моему, именно в эти годы что-25

то выковывается в человеке, что потом с ним остаётся

навсегда. Я благодарен судьбе, что не разделил участь

многих моих сверстников, которые именно в эти годы

свалились в криминальный штопор и выйти из него уже

не смогли. Многие и многие из них попали за решётку

задолго до совершеннолетия, и я не припомню ни одного

из таких, чтобы когда-нибудь, хоть много позже, кто-то из

них стал приличным человеком.

Я не помню, в каком году родители мои достроили, наконец, новый дом, но это произошло, по-моему, одновременно почти с приобретением тяжёлого, как тогда говорили, мотоцикла М-72М Ирбитского завода. Ещё задолго до этого батя сделал заявление, что К-125 достанет-ся мне в наследство и я с вожделением этого ждал.

Но как же вскоре меня батяня обломил! Если не

ошибаюсь, произошло это перед началом учебного года, в

котором мне предстояло идти в 6-й класс. Вернувшись

как-то домой, я застал отца в компании незнакомого мне

мужика, они с батей гулеванили. Увидев меня, отец принял вид заговорщика и заявил, что меня ждёт сюрприз. Я

не очень-то любил разговаривать с ним, когда он был

подшофе, уклонился от расспросов и ушёл от греха подальше. Когда незнакомец ушёл, отец показал мне на

приличных размеров чемодан: «Посмотри на сюрприз!».

Я открыл футляр. Внутри покоился баян «Армавир».

Тоном, отсекающим возражения, отец сказал: «Будешь

играть!».

К тому времени многие мои сверстники кто где обу-чались игре: кто на баяне, кто на аккордеоне и, можно

сказать, это было модным поветрием на нашем посёлке. В

принципе, я был не прочь научиться игре на баяне. К то-му времени я уже и сам сделал попытку записаться в ду-ховой кружок при клубе шахты Южная, где руководитель

тут же определил мне играть на самой здоровенной трубе, от дутья в которую у меня, что называется «губы свело» и

я поставил крест на духовых инструментах.

26

Но утром следующего дня я узнал горькую правду о

«сюрпризе»: отец променял на баян вожделенный мною

мотоцикл! Горечь утраты «козлика» была так велика, что

потом я так и не прикипел к игре на баяне, хотя учителя

меня обучавшие считали, что я подаю надежды.

Позже, когда я подрос и счёл что могу спорить с батей, отстаивая свою позицию, я при первой же возможности забросил баян на чердак и практически больше не

брал его в руки. А произошло это, когда я учился в вось-мом классе. Мой учитель игры на баяне узнал, что я сов-мещаю баян с занятиями боксом и выставил ультиматум:

«Или то, или это! Совмещение недопустимо!»

Собрался в его присутствии семейный совет, батя по

обыкновению, попытался применить против меня огол-телый авторитарный нажим, но я уже умел «держать

удар» и категорически выбрал занятия боксом. Видимо, в

этом решении выразился мой давний протест против от-цовского диктата в вопросах решения моей судьбы. Надо

отдать должное бате: после того семейного совета я уже

практически не испытывал его давления как раньше. Он

понял: «Сын вырос!» НО до этого момента по хронологии

моего повествования ещё долгих два года.

Когда я сам стал отцом, дети мои, вы помните, я

ослабил свой отцово-авторитарный нажим по достиже-нию вами возраста 16-ти лет. Так что некая преемствен-ность поколений здесь просматривается.

Итак, в нашем доме появился мотоцикл с коляской!

Кроме того, примерно в это же время в доме появилась

малокалиберная винтовка, которую отец вместе с ружьём

брал, когда выезжали на охоту. В общем-то, она при этом

была практически бесполезна, но по окончании охоты мы

обычно стреляли из неё по каким-либо мишеням, и это

развлечение мне очень было по душе. Помню, однажды

на охоту выехали довольно большой компанией, на нескольких мотоциклах, а по окончании охоты предполагалось устроить соревнования по стрельбе из мелкашки.

27

Моя задача была сторожить мотоциклы. О соревнованиях

я не был оповещён и, когда обнаружил в коляске кроме

винтовки, целых две пачки патрончиков к ней я, естественно, решил развеять скукотищу быть часовым

стрельбой по мишеням. Мужики ну очень долго не возвращались, и за это время я расстрелял львиную долю бо-езапаса. Дальнейшее лучше не вспоминать. Тяжёлого физического насилия я избежал только потому, что сотова-рищи отца, видя в какое негодование он пришёл, дружно

за меня заступились.

В этот же период с малокалиберкой связано ещё несколько эпизодов. Был у меня одноклассник Миша Яроцевич. Авантюрного характера был тип. Вечно он сам

влипал в разные истории или втягивал в них меня.

Узнав, что в нашем доме есть винтовка, он однажды

предложил мне сделку, от которой трудно было отказаться: Миша брал на себя обязательство добывать патроны к

мелкашке, моя же задача была умыкать из дома винтовку. Далее мы уходили бы с глаз подальше и стреляли в

своё удовольствие. Мы поладили, и очень скоро Мишка

объявил, что патроны у него на кармане.

Дело было то ли летом, то ли ранней осенью, но бы-ло ещё совсем тепло. Я умыкнул винтовку, завернул её в

какую-то тряпку, и мы с Михаилом подались на небольшой пустырь. Там мы набрали обломков кирпичей, буты-лок сколько-то нашли, выставили всё это в рядок на бу-горке и залегли от мишеней метрах в 50-ти. Линия

стрельбы проходила вдоль жилых домов, что были слева

от нас метрах в ста. За мишенями тоже были дома, до них

было метров 500, что мы тоже сочли безопасным удале-нием. Сделано было, может выстрелов десять, когда я обратил внимание на странное поведение бабушек и женщин на боковой от нас улице. До этого они мирно сидели

на лавочках почти у каждого дома и лузгали семечки, а

тут лавочки вдруг опустели; затем я увидел, что возле некоторых лавочек, находящихся в створе мишеней и

28

дальше вниз по линии стрельбы, бабушки легли наземь, а

некоторые по-пластунски заползают в свои калитки. Чуть

позже я понял причину такого поведения старушек: они

ещё хорошо помнили Великую Отечественную и как виз-жат рикошетные пули! Через минуту-другую из калиток

выскочило несколько мужиков, и мы с Мишей пошли в

жестокий атас! За нами долго гнались, но мы точно знали, чем может кончиться догонялка и драпали гораздо

быстрее, чем фашисты под Москвой!

Уже уйдя от погони и слегка очухавшись, мы обсу-дили ситуацию и проанализировали допущенные ошибки. Мы поняли, что стрелять в непосредственной близости от жилья опасно не столько тем, что можно кого-то

застрелить, но что могут догнать, избить и отобрать винтовку.

Во-вторых, мы вспомнили, что убойная дальность

винтовки около 800 метров, а до домов напротив, когда

мы стреляли, было не более пятисот. Нам и в голову не

пришло вовсе отказаться от авантюрного проекта, и мы

осуществили с Мишкой ещё несколько вылазок для

стрельбы, но принимая все необходимые меры предосто-рожности.

Выше я упоминал об авантюрном характере моего

приятеля. В этой связи вспоминается один из случаев, происшедших с ним, о чём он лично однажды мне поведал.

Здесь я забегу немного вперёд. Одноклассниками

мы с Мишкой были до 8-го класса. Далее он поступил в

Шахтинский горный техникум, я продолжил учёбу в

школе, и пути наши существенно разошлись. Встречаться

мы стали гораздо реже, хоть и жили на одной улице, можно сказать рядом. И вот как-то после длительного перерыва, я учился уже в 11-ом, если не на 1-ом курсе института, мы случайно столкнулись с ним на улице. Я обратил

внимание, что Михаил как-то похудел, да и выглядит

бледновато. На вопрос, что ж это ему так взбледнулось, 29

он и поведал мне печальную повесть о неразделённой

любви.

Месяца за два до нашей встречи довелось ему во

второй половине ночи пешком топать домой из города с

гулянки. В те поры с 2-х ночи до 6-ти утра из центра до

нашего шахтёрского посёлка действительно было иначе

не добраться как пешком. В районе ж/д моста идти надо

было через места, имеющие дурную славу. И вот не дохо-дя до моста, Мишка приметил впереди себя одинокую

женскую фигуру, топающую по тому же курсу. А по женской части он, надо признать, уже в 7-ом классе школы

слыл большим знатоком.

Догнал он даму, увидел, что она молода и привлека-тельна, затеял светский разговор. Через несколько минут

разговора, с его слов, Миша решил, что уместен разговор

о сексе в ближайших кустах. Мадам слабо возражала, Мишка, наоборот, наглел, почувствовав слабину. Короче

в кусты он её заволок. Когда Михаил, уже готовый к во-жделенному, стал её раздевать, она и говорит: «Я не люблю, когда меня раздевают! И, вообще, отвернись против-ный, пока я разденусь сама!» Он и отвернулся!

– Дальше, – говорит Мишка – помню молнию, гром и

ТИШИНА!

Очнулся гигант большого секса уже утром. Попытался встать на ноги – неможно, колени не гнутся, ноги

не держут. Кое-как совладал со слабостью и тошнотой и

буквально выполз на трамвайную остановку, что была

рядом с теми злополучными кустами. Только здесь под

сочувственными взглядами людей понял, что весь в крови. Ощупал голову, которая болела как никогда, и обнаружил в ней дырку, в которую влезала целиком первая

фаланга указательного пальца. Постепенно Мишкины

мозги стали проясниваться, он вспомнил ночную мадам и

понял, что же произошло. А было всё банально просто.

Когда Мишка, как истинный джентльмен, отвернулся

чтобы дать даме возможность раздеться самой, та сняла

туфлю и ейною шпилькой врезала ухажёру прямо в ви-30

сок! Врачи потом сказали – ударь она чуть сильнее, Миша

мог бы и копыта отбросить!

По окончании повести о несостоявшейся любви я

умирал со смеху, Мишка же на полном серьёзе мечтал о

новой встрече с той девушкой, чтобы дать ей прочувствовать какой чудесный секс она в ту ночь проигнорировала, хотя даже два месяца спустя его иногда тошнило и голова

при этом раскалывалась. Да! Были мужики в наше время!

И ещё пару историй, связанных с Мишей Яроцевичем, я здесь отражу, раз уж речь пошла о наших с ним некоторых похождениях.

Я упоминал, что Мишка рано стал тяготеть к жен-скому полу. В шестом уже, по-моему, классе он в отличие

от нас сирых многое знал о Камасутре. В седьмом он организовал «членский кружок», главою коего и стал. Звал

Мишка и меня в этот кружок, но, когда я узнал, чем там

придётся заниматься, категорически отказался. Но, насколько я потом был осведомлён, ему всё же удалось

собрать под свои знамёна четверых (он пятый) и по слухам были успехи у некоторых ЧЛЕНОВ на поприще Ка-масутры.

Одна из моих историй в этом плане довольно проста.

Однажды, ещё в шестом, Мишка заявился ко мне и, пообещав крутое порно, повёл меня на шахту Нежданная, где тогда работали и мой и его отец. На эту шахту по суб-ботам мы частенько ходили помыться в бане.

Как оказалось, через стенку от мужского отделения

было женское, о чём я и не знал даже. Михаил же, будучи

сексуально озабоченным парнишей, уже сходил в развед-ку и теперь хотел поделиться со мной своими разведдан-ными. Короче, под покровом ночи мы пришли к окошкам

женской части бани и приникли к прошкрёбанным Мишкой заранее глазкам в закрашенных белой краской стёк-лах окон. Трудно сказать, сколько длилось созерцание голых женских тел по ту сторону стёкол, но финал был

31

сногсшибательным, как говорится, в натуре. Увлечённые

зрелищем мы не услышали, как к нам подобралась здоровенная баба, одетая в одну белую сорочку и со здоровенной же палкой в руке. Слава Богу, по ходу её движения первым оказался Мишка, я же был на несколько метров подальше. Услышав истошный Михайлов вопль, я

глянул в его сторону и остолбенел: мне показалось, что на

него напало привидение! Но когда привидение жутко за-материлось женским голосом и успело треснуть Мишку

своей палкой ещё раз вдогонку, я взял свои ноги в руки и

не побежал – полетел!

И, наконец, ещё одна история, где мы фигурирова-ли на пару с Мишей Яроцевичем.

Мы закончили 7-й класс и какое-то время до начала

каникул были задействованы на сельхозработах в совхозе

№7. Было самое начало лета, но вода в стоячих водоёмах

уже прогрелась и мы, возвращаясь классом с полей, где

обычно занимались прополкой, заворачивали на пляж и

с удовольствием купались. В тот день мы последний раз

перед каникулами отбывали трудовую повинность на по-лях.

Назавтра начинались собственно каникулы, мы

разъезжались кто куда до осени, и Михайло предложил

замечательный план как нам незабываемо отметить

окончание 7-го, ну и всё остальное!

А решено было, что мы с ним облапаем в этот раз в

воде на пляже всех до единой наших девчат-одноклассниц! Девочки наши вообще-то только начали

формироваться, но некоторые уже были в весьма приличной форме по нашим понятиям.

Стратегия была определена, ну а тактика была проще пареной репы: один из нас, строго по очереди, объект

держит сзади, блокируя руки с ногтями на них, другой

проверяет состояние бюста и прочих интересных ему

мест. Всё происходит в воде, на глубине примерно в наш

рост. Далее объект одновременно обоими нами отпуска-32

ется, и мы уныриваем от него подальше, пытаясь сохранить инкогнито, т.е. прикидываемся валенками.

Одноклассниц в тот день на пляже набралось 7 или

8, т.е. были не все, что снами учились. Там, где мы купались, народу было кишмя и, признаться, двух – трёх первых девчат мы сумели так обработать, что они не поняли, кто же это был! Но потом мы попали на Женю Авдееву, спортсменку-комсомолку! Это была крупная, рослая бас-кетболистка и я просто не смог её удержать. Она вырвалась из моих объятий в тот момент, когда Мишка как раз

шарил в её трусах, и бдительность его была притуплена.

Женя схватила его за ту самую руку, что была у неё в трусах, а хватка у неё была почти мёртвая, другой же начала

наносить удары куда попало. А попала она, и очень сильно, Мишке в ухо. Он потом жаловался, что ухо у него гу-дело до позднего вечера. Кроме уха Мишке досталось и во

много других мест, прежде чем он смог от Евгении вырваться, но самое главное, инкогнито, было утрачено, нас

раскрыли и облапанные девчонки кто, хихикая, кто, негодуя поглядывали на нас.

Тем не менее, мы продолжили исполнение проекта.

На закуску мы оставили Любу Золотову, нашу признан-ную отличницу и красавицу, да и сложена она была, по

нашим понятиям, лучше других. Все, прежде побывавшие

у нас в руках, девочки вели себя по-разному, но никто из

них не пожаловался нашей классной даме, что была с

нами, но держалась чуть в сторонке.

Люба же, к нашему изумлению, по окончании про-цедуры, разревелась как белуга и бросилась к Алле Ильиничне, рыдая на грудь. Тут и другие девчата, глядя на неё, повалили к классной, тыча в нас пальцами. Алла выдала

нам с Мишкой характерный «зырк», не обещающий ничего доброго. До конца дня было ещё далеко, и время ис-портить нам каникулы у Аллы было, чем она не замедли-ла воспользоваться. Одна из наших девушек прямо с

пляжа была откомандирована домой ко мне и к Мишке, с

целью пригласить наших родителей к Алле на собеседо-33

вание. Наши с Мишкой ноги после этого домой идти не

хотели, но рано или поздно пришлось явиться пред очи

родителей. Отца дома не оказалось, мать уже побывала в

школе, я ждал разгона, но, к великому моему удивлению, мать смеялась, вспоминая свой разговор с Аллой.

То ли Алла преподнесла всё, что случилось на пляже в комичных, а не трагичных тонах, то ли мать сама

вспомнила своё детство босоногое!

На этом я закончу о наших с Мишкой похождениях.

Не потому, что их больше не было. Были!

Но другие, которые приходят на память, мне кажут-ся менее значительными.

Итак, вернусь к более раннему периоду.

Через какое-то время как у отца появился мотоцикл

с коляской, он познакомился с одним уже довольно

древним дедом, у которого транспорта не было, зато была

деревянная лодочка, которую он держал во дворе своего

знакомого в станице Грушевская, что на берегу речки

Тузлов. Это было ехать через Новочеркасск, далее на Ростов километров 10, и ещё по просёлкам километров 6-8.

В общей сложности от дома набиралось около 65-ти км.

По тем временам и, главное, по состоянию дорог это было

расстояние. Но зато, когда добирались до места, грузили

лодку на коляску мотоцикла и приезжали, наконец, на

берег – это был рыбацкий рай! Рыбка в тех местах тогда

водилась! Пустыми мы после вылазок в Грушевскую не

возвращались. Вскоре дед, владелец лодки, то ли умер, то

ли силы его истощились, он перестал ездить с нами, но

лодка поступила в полное распоряжение отца. Дядька

Миша, у которого хранилась посудина, оказался компа-нейским мужиком, они с батей неплохо поладили, и мы

довольно часто в Грушевскую наезжали.

Сосед наш, Дмитрий Иванович, усёк наши уловы и

стал напрашиваться в компаньоны. Однажды отец сдался

на его уговоры, и мы взяли его с собой. Сосед был весьма

тучным мужчиной, но в облике его, пожалуй, главной до-34

стопримечательностью были усищи. Иногда мне казалось, что усы это неотъемлемый, отдельный орган тела

деда Мити, как рука, допустим, или нога. В зависимости

от эмоций хозяина они непостижимым образом красно-речиво выражали всё: испуг, радость, настороженность, гнев и т.д.

Когда дед Митя сел в коляску мотоцикла, мне показалось, что мотоцикл крякнул под этим нехилым весом.

Потом я понял, что это крякнул батя, увидев, как выгну-лась рессора люльки.

Но не высаживать же деда, и мы поехали гораздо

медленнее, чем обычно, дабы аппарат не сломался на каком-либо ухабе.

Наконец, мы прибыли на берег. Батя тогда ловил в

тех местах только сетями. Технология лова была довольно

проста: отец из лодки ставил сети, окружая ими участок

камыша, примыкающего к берегу, мы с дедом Митей за-ходили в этот окружённый камыш, шумели в нём, бредя

по пояс в воде навстречу друг другу. Я упоминал выше о

трусах деда и, естественно, он был при них!

И вот в какой-то момент, когда мы, сходясь в камышах от разных концов сетей, оказались метрах в трёх друг

против друга, я вдруг увидел, что кончики усов деда встали торчком, выражая крайнюю изумлённость. И только

потом на лоб поползли его глаза и сделались круглыми

как пятаки! Затем он быстро опустил в воду руки, и по по-зе было видно, что он зажал их где-то между ног. На мой

немой вопрос дед шёпотом проговорил: «Пымал!».

– Что поймал-то, Иваныч?

– Рыбу пымал! В трусы заскочила!

– Так вынимай потихоньку!

– Боюсь, убегёт!

– А ты низ зажми и через резинку доставай!

И вот дед осторожно вынул одну руку из воды, другой под водой он продолжал зажимать низ, а вынутой рукой полез сверху под резинку своих необъятных трусов. Я

с интересом наблюдал за его манипуляциями. Довольно

35

долго он шарился в трусах, тихо матерился и вдруг, вода

между дедовым пузом и резинкой вскипела, оттуда вертикально вверх вылетел небольшой сазанчик и проскользнул как молния вдоль груди и носа Дмитрия Ивановича.

Мне даже показалось что, пролетая мимо носа деда, он

пару раз хвостом успел по нему щёлкнуть, прежде чем

упал в воду! Дмитрий Иванович сгоряча бросился за ним, погрузившись в муть с головой, но не тут-то было! Когда

он поднялся после неудачных догонялок на ноги, видуха

его была даже потешней, чем в начале эпизода. Его выра-зительные усы уныло висели на полшестого, он виновато

посмотрел на меня, умирающего от хохота, и изрёк:

– Как же больно этот паразит своим хвостом врезал

мне по помидорам, когда брал старт наверх!!

Я заугорал ещё сильнее!

***

Следующие страницы, пожалуй, посвящу тому, что

запомнилось мне из деревенских приключений, когда я

проводил там последующие каникулы: после 5, 6, 7 и 9-го

классов.

Вряд ли я правильно вспомню всё в хронологиче-ской цепочке событий, да это и не так важно.

На каникулы летом 1960-го, если мне не изменяет

память, в Вологодчину мы поехали втроём: мать, я и ше-стилетняя Татьяна.

В тот приезд работы, которая доставалась на мою

долю, было уже поболе. Я стал привлекаться к покосным

работам. Сначала мне доверялось загребать скошенное

сено, стоять на стогу, принимая сено и формируя стог; иногда доверяли косу, но не очень-то пока у меня получалось. Зато на всех остальных делах, которые, считалось, мне по силам спрос был по полной программе, да я и сам

понимал, что кормёжку надо отрабатывать и эту нескон-36

чаемую деревенскую работу надо делать, потому что летний день зиму кормит.

Тем не менее, находилось время и для прочего времяпрепровождения.

Помню, именно в том году я со сверстниками, купа-ясь однажды на плёсе под деревней, полез в спор, что до-нырну до дна этого плёса, которое считалось чуть ли не

самым глубоким в Куноже. Деревенские побаивались его

глубины, плёс этот был пляжным местом под деревней, и

время от времени в нём тонули пьяные мужики и прочий

народ. Вроде бы это был почти нормальный естествен-ный отбор, тем не менее, ребятишки, запуганные родителями, далеко заплывать и нырять в этом омуте боялись.

Мне тоже было боязно, наслушавшись всякого про эту

глубину, но, как говорится «слово не воробей», я ляпнул, что достану дно на середине омута и отрезал себе пути к

отступлению. Под пристальными взорами собравшихся

на берегу пацанов и девчат я поплыл на середину плёса.

Надо сказать, к тому времени я уже уверенно плавал

и нырял. У себя дома в Шахтах мы с приятелями на ста-вах играли в квача (в других местах эта игра называется

салки) в воде, и в этой игре я поднаторел в нырках на

дальность и длительность нахождения под водой. Тем не

менее, страх перед этим омутом таился где-то внутри, и

прогнать его совсем не получалось. Я долго не решался на

погружение, но, когда с берега пошло откровенное улюлюканье и подначки, я набрал побольше воздуха и ногами вниз пошёл ко дну.

Омут оказался не таким глубоким как его расписы-вали, видимо, потому я достиг дна раньше ожидаемого и

ткнулся ногами в дно довольно резко.

Дно плёса оказалось заваленным топляками от мо-левого сплава леса, левая моя нога проскользнула между

брёвнами, правой я давнул на одно из них, брёвна ше-вельнулись и зажали мою левую. Первое впечатление, подогретое страхом, было такое, что кто-то внизу схватил

меня за ногу лохматой и корявою рукою! Я чуть было не

37

заорал благим матом! Но ума хватило не орать. Я ощупал

то, что подо мной находилось и быстро всё понял. Воздух

был на исходе, секунды страха тоже видимо съели часть

кислорода, надо было как-то вырываться из плена. Первая попытка успехом не увенчалась, толчковая правая со-скользнула с бревна, и выдрать зажатую левую не удалось. Воздуха в лёгких почти не осталось, и я сообразил, что шансов вырваться у меня всего один: если вторая попытка не удачна, я хлебну и……

Постаравшись устроить свободную правую ногу на

бревне понадёжнее, я присел пониже и что осталось сил

рванулся вверх, Ободрав шкуру на выступающих боковых

косточках, что выше стопы, до самой кости я всё-таки вы-рвался из тисков и, отчаянно загребая, стал всплывать.

Вдох вынужден был сделать у самой поверхности, в лёг-кие рванулся воздух пополам с водой, боль от такого

глотка в груди была неимоверная, но главное-то…– жизнь

продолжается!

Другой эпизод, относящийся к этому лету связан с

пьянкой.

В Вологодских деревнях, по крайней мере, в местах, где жили тогда наши родичи, праздновались все Совет-ские и все церковные праздники. Кроме них каждая деревня имела сугубо свои, только этой деревне присущие

праздники. Я толком не помню мотивации этих гуляний, но они были, и праздновал их народ с размахом, по-русски. На праздники деревни приглашались гости из со-седних деревень, и народу иногда собиралось раз в несколько больше, чем население именинной деревушки.

Вот на такой праздник, в соседнюю Зубариху нас и позвали. Позвали вообще-то парней и девушек Викторова возраста, но я, как гость и брат Виктора, был прихвачен при-стяжным.

До Зубарихи было километров пять, и мы влёгкую

одолели это плёвое расстояние пёхом.

38

Праздник начался с самодельного деревенского пи-ва. Потом были танцы, песни и показательные бои парней с кольями в руках. В пылу показухи кто-то кому-то

попал не по правилам, показуха тут же переросла в бой

реальный, но увечий, слава Богу, не состоялось. Горячие

головы поостыли, и парни пошли пить мировую. Не помню кто, но меня угостили этим самым пивом. Пилось оно

как добрый квасок, я с жажды припал и… приплыл! Всё

предыдущее происходило вечерком, очнулся же я уже

поздней ночью. Только встал на ноги, как мне стало до

ужаса дурно, я вывернулся почти на изнанку, но зато чуть

позже полегчало и я огляделся.

Оказалось, что нахожусь внутри недостроенного

сруба, на голой земле, среди здесь же ночующих овечек и

коз. Выйдя наружу, я понял, что глухая ночь, все спят и

где наши, возможно сам Господь не ведает. Далее я понял, что мне становится ужасно холодно и пора что-то

предпринимать.

Где искать своих, и в Зубарихе ли они, я не знал, поэтому после некоторых раздумий решил идти домой, в

Свертнево, тем более что ночная прохлада стала донимать всерьёз. Заблудиться я не опасался, дорога была од-на, закавык вот только было несколько: один…, в лесу…, тёмная ночь…! Слава Богу, в кармане у меня лежал фонарик по кличке «Жучок». Это была такая электромехани-ческая штучка, которая давала слабенький пучок света, пока ты усиленно работал рычагом её динамо-машинки.

И я пошёл, подсвечивая себе Жучком, по пустынной

лесной дороге.

Прошёл я примерно половину пути, как вдруг впереди, в слабом луче фонаря вырисовалась фигура, конту-рами напоминающая волка! Я в ужасе застыл как вкопанный!

Волк сидел и смотрел на меня горящими глазами, шерсть его переливалась мерцающими бликами в слабом

свете моего хилого фонаря, который я нещадно жал и

жал в своей ладошке, боясь, что, как только он погаснет, 39

волк тут же на меня и бросится. Однако рычаг фонаря с

каждой секундой нажимался всё тяжелее и тяжелее, и

хоть я и пытался перебрасывать его из руки в руку, силы

мои скоро иссякли, да и рычаг почти заклинило. Наступил час «Х»!

Сколько прошло времени, пока я стоял и уничтожал

перегрузками фонарь, трудно сказать – мне показалось, пролетела вся вечность.

Когда фонарь исчерпал себя вконец, и наступило

полное безмолвие, я стал озираться в поисках дерева, на

которое можно было бы взметнуться, но такового вблизи

не было. Не выпуская волка из вида, я стал медленно-медленно пятиться в сторону ближайших деревьев. К

этому времени короткая северная ночь пошла на убыль, проклюнулась сумеречная видимость, очертания деревьев и кустов стали понятнее, и я начал кое-что соображать.

Первое, что до меня дошло – волк за всю эту вечность

даже не пошевелился! Даже не вякнул, а просто сидел и

пялился на меня своими горящими глазищами! Я перестал пятиться, постоял какое-то время, пока рассвет не

набрал большую силу и тихонько пошёл вперёд.

Волк не двигался. Я сделал ещё несколько шагов в

его сторону и в свете всё разгорающейся зари вдруг увидел: да вовсе это и не волк! Это ПЕНЬ!

Обычный трухлявый обгорелый ПЕНЬ!! Его обгоре-лые чешуйки и давали те блики в луче фонарика, которые

я принял за переливающуюся волчью шерсть.

Как же я его пинал! Пинал до тех пор, пока не почувствовал, что ногам очень больно, а пенёк уже сравнял-ся с землёй! Тем временем стало совсем светло, я почувствовал громадное удовлетворение от созерцания обломков пня под ногами и, подпрыгивая, погнал свои ноги в

такое родное Свертнево!

С кем я приехал в Свертнево на следующий год, точно не помню, вроде бы с двоюродной сестрой Надеждой и её придурком мужем Колей.

40

Первым ярким эпизодом в той поездке был полёт от

Вологды до Тотьмы на самолёте. Это был мой первый в

жизни полёт, лететь пришлось на биплане АН-2, над Во-логодскими лесами и болотами.

Оговорюсь сразу же по поводу придурка Коли. Тогда

я, конечно же, не смел вслух так говорить, но видит Бог, такого идиота я в своей жизни больше и не встречал!

Бедной сестре моей пришлось прожить с этим мужиком, по-моему, почти кошмарную семейную жизнь. Правда, оценку такую я смог дать её жизни значительно позднее, когда вырос и стал кое-что соображать в вопросах семейной жизни.

Итак, о полёте. Конечно же, выигрыш во времени в

сравнении с пароходом был несомненен: пароходом –

сутки, самолётом – час! Но для меня по комфортности

поездки тогда всё произошло с точностью до наоборот.

Эти воздушные ямы на границах суша – болото через 15

минут из часового полёта начали меня так выворачивать

наизнанку, что выйти из аппарата самостоятельно после

посадки я практически не мог! Говорят, я был даже не

бледный – я был зеленее любого крокодила на планете!

Сто раз за этот полёт я вспомнил, что назван родителями Валерием в честь Валерия Павловича Чкалова из

расчёта, что когда-нибудь вдруг стану как он, лётчиком!

И двести раз сказал себе – Да ни за что! Да никогда!!

Помню, умолял двоюродную свою сеструху на обратном пути плыть! Плыть хоть на лодке, хоть просто

вплавь, но только не на самолёте!!! И она, глядя на мою

зелёную рожу, это торжественно и железно обещала. Забегая вперёд, скажу – обещание не было выполнено.

На пути назад они с мужем запаздывали с выходом

на работу и, не взирая на мои мольбы, затолкали, буквально, меня снова в самолёт. К удивлению моему, из ча-са обратного пути меня полоскало всего 15 минут и того

кошмарного состояния, что я испытал месяцем раньше, уже не было. Забегая ещё дальше, я скажу, что больше

никогда в жизни я не испытывал ничего подобного во

41

время полётов, как тогда на АН-2, на маршруте Вологда –

Тотьма. Вестибулярный аппарат человеческий, оказывается, поддаётся дрессировке!

Теперь, углубившись в воспоминания, я точно

вспомнил, что в тот раз в Свертнево я ездил под предво-дительством сестры Надежды, дочери дядьки Арсёна, и

мужа её Николая и пробыли мы там в рамках длительно-сти отпуска Николая.

Прибыли мы в тот год прямо к сенокосу и дядька

Арсён сразу же вручил мне соответствующий подарок. Он

знал, что я еду вместе с Надеждой и специально для меня, под рост, изготовил косу. Кроме того, он заявил, что лично займётся моим обучением косьбе. Без «Б» скажу – к

концу покоса я уже почти не отставал от Виктора Арсень-евича, который тем летом женился, и на свадьбе которого

мне довелось погулять.

Если верно вспоминаю, именно в то лето у меня

проявился жгучий интерес к деревенским лошадям. Мне

ну очень захотелось так же легко и лихо скакать на них, как я это видел в тогдашних кинофильмах про Чапаева, Павку Корчагина, Александра Пархоменко, Олеко Дун-дича, Григория Котовского и других. Тогда лихая Красная

конница скакала на экранах кино почти во всех военных, да и невоенных фильмах.

Я и предыдущий год пытался садиться на лошадь

верхом, но пара чувствительных падений только при посадке на лошадь охладила мой интерес. Теперь же, став

повзрослее, я поставил перед собою жёсткую задачу: этим

летом я должен научиться скакать верхом!

И начались мои «хождения по мукам!». В то лето я

падал много и больно! И уже не при посадке, а на скаку.

Но из всех падений в то лето мне запомнились особенно, пожалуй, два.

Как-то раз кто-то из взрослых поручил нам, пацанам, пригнать с дальнего луга 5 или 6 лошадок. Так вышло, что лошадей было пять, а уздечек набралось только

42

четыре. Я к тому времени считал себя уже умелым кава-леристом, в ватаге подрядившихся пацанов был старший, и взял на себя обязательство обойтись без уздечки, огра-ничившись куском верёвки, кою вместо узды вложил своей лошадке в рот. По тем же причинам из пяти коней я

выбрал под себя самую норовистую. И мы поскакали.

Я отчётливо понимал, что мне, главное, не дать своему молодому и горячему коньку освободиться от верёвки, что была у него во рту вместо узды. И это мне удавалось, пока мы скакали по лесным дорогам-тропинкам. Но

только мы ворвались в деревню, а именно это мы с пацанами изображали (мы с гиканьем и свистом врывались в

населённый пункт, занятый белыми), как мой скакун, падла, так умудрился изогнуть свою шею, что моя спасительная верёвка у него изо рта выскочила и он, почувствовав свободу, ринулся куда глаза глядят. А глядели его

глаза на любимую конюшню, что маячила распахнутыми

воротами аккурат посреди деревни, а перед воротами ко-нюшни блестела изрядная лужа, воды в которой было

меньше всего, зато грязи и навозу-то…!

Как скакал мой аргамак лихим намётом, так, не

сбавляя хода, и полетел в свою «Альма Матер»!

Я только и успел выставить перед собой руки, чтобы

хоть не лбом втюхаться в верхнюю перекладину ворот! От

удара ладонями о перекладину и лбом об свои ладошки у

меня искры веером посыпались из глаз! Меня словно

ветром с конька сдуло, и я по самые ноздри, лёжа на

спине, оказался в той самой луже из грязи и навоза! Слава Богу, меня при ударе отбросило изрядно назад, и я

спиной не упал на нижний брус коробки ворот – вряд ли

мой позвоночник этот удар бы выдержал. Да и лужа, какой бы она ни была вонючей, а спасла меня практически

от того же – я остался цел, хоть и по уши в конском дерь-ме!

43

Другое падение в тот год было более смешным для

свидетелей моего полёта, хотя при нём пролилось сколько-то моей любимой крови.

Мы, примерно той же компанией, перегоняли несколько лошадей в соседнюю деревню Игрово, где, к сло-ву, жила моя родная тётушка Матрёна Ефимовна. До Игрово было около 3-х километров, дорога вполне извест-ная. В основном это была узкая лесная дорога и лишь за

речкой на пути лежала красивая, вытянутая полянка, на

которой можно было разогнаться в галоп наперегонки, рассыпавшись в подобие казачьей лавы. При въезде на

поляну мы остановились, выстроились в шеренгу, я

свистнул, и мы понеслись! Я скакал крайним справа, жеребец по кличке Серый подо мной был молод и силён, за-езд мы явно выигрывали! Вот уже недалеко конец поляны, финиш и я лечу прямо к победе!

Ан, нет! Мой Серый во весь опор прёт прямо на густой здоровенный куст в конце поляны.

Я уже немного знал этого упрямца – в такой ситуации лучше не пытаться силой уздечки воротить его от куста влево или вправо, лучше дать ему самому свободу вы-бора: пройти слева или справа от препятствия. Я отпустил

натяг узды и Серый, прибавив ход, пошёл влево от куста.

Что его, козла, перед самым кустом заставило переменить

своё решение – не знаю! Только он так резко тормознул и

ушёл вправо, что я даже «мама» вякнуть не успел, как

мордой вперёд влетел в куст, кувыркнувшись через уши

своего коня! Одет я был совсем легко, куст попался жёсткий и колючий, выбрался я из него весь в крови и одежда

моя почти вся, может кроме трусов, приказала долго

жить!

Я упоминал, что в этот год Виктор женился на своей

Валентине, к которой в соседнюю деревню Аниково иногда брал и меня, когда ездил к ней на свидания. В планах

подготовки к свадьбе был пункт про рыбу на угощение

гостей. Холодильников тогда не было, рыбу предстояло

44

изловить непосредственно перед событием. Оказалось, что предусмотрительный дядька Арсён ещё два года

назад, когда был в гостях у моего отца в Шахтах, умудрился раздобыть там немного взрывчатки, которой

как раз и ловить рыбку-то.

Накануне свадьбы двумя возами мы поехали «на

рыбалку».

Это была скверная охота.

Не стану описывать подробности этого рыбьего

убийства, рыбы мы тогда привезли из Сосновской глубины на три свадьбы, но горечь от содеянного пришла через

три дня, когда я пришёл к Сосновской яме на рыбалку с

удочкой. Погода в тот день была тихая, и ещё за полки-лометра я стал ощущать запах тухлятины. Не сразу я понял, в чём дело и только вплотную подойдя, увидел более

чем печальную картину: на берегах плёса и ниже по течению всплошную лежала вздувшаяся мелкая и крупная

рыба – следы нашего взрыва. Вонь была нестерпимой, картина была удручающей, настроение – хлам! Тогда я

понял – мы совершили вопиющее браконьерство.

А незадолго до свадьбы, может за неделю, мы с Виктором были на рядовой рыбалке с острогой, днём. Вода в

Куноже практически всё лето прозрачная и острога там

годится в любое время, если вода не замутилась, скажем, от дождя.

Виктор в плоскодонке сплавлялся по середине речки, наклонившись над водой и высматривая подходящую

добычу, я шёл по берегу. Совсем рядом с деревней, на

глубине около полутора метров, он увидел щучий хвост, торчащий из травы. В том месте течение было довольно

быстрым, Виктор не был готов к поражению цели, поэтому причалил, передохнул, проплыл малость против тече-ния и, взяв острогу наизготовку, снова поплыл над тем

местом. Вот, вижу, он бьёт… и чуть не выпадает из лодки, так сильно щука рванула острогу из его рук!

–Ого! Да здесь не щурёнок, а целый крокодил!

45

–Давай-ка, братан, ныряй за ней, похоже, она слабо

сидит на остроге! Можно упустить!

Я разделся и нырнул. Ближе ко дну я открыл в воде

глаза и ужаснулся: прямо у моего лица я увидел раскры-тую громадную щучью пасть и её злющие глаза! Мне показалось, что моя голова в эту пасть спокойненько поме-стится! Я шарахнулся от этого чудища как чёрт от ладана!

Оказалось, что Виктор убедился как-то, что щука сидит на остроге крепко и, не дожидаясь пока я там внизу

засуну щуке в жабры свою руку, как было обговорено, начал её, родимую, поднимать.

Видимо, от боли и досады, что её ждёт сковородка, щука так широко раскрыла свою пасть, как только могла!

Я потом перекрестился, что мне не пришлось там, на дне, брать её за жабры. Что бы было при этом с моей рукой –

трудно даже представить! В этой крокодилице оказалось

около 7-ми килограммов веса!

Хорошо помню, как свободно она поднимала меня, лежащего на ней на песчаном берегу, и как потом её хвост

бил по моим пяткам, когда, подвесив щуку на верёвке через плечо, я тащил её через деревню к дому дядьки Арсёна.

Кстати, о злющих щучьих глазах. Много лет спустя, в

одну из наших поездок с Тамарой на машине от Уфы на

Михайловку, мы с ней остановились пообедать на берегу

небольшого озерка под Самарой. Пока она собирала стол, я решил освежиться в воде, взял мыло, зашёл по грудь в

воду и стал мыться. Вдруг я почувствовал, что кто-то

злобно смотрит на меня. Именно злобно, да так, что хо-лодок по коже. Я начал озираться на берег – может в кустах кто сидит? – Нет никого! А ощущение недоброго и

пристального взгляда откуда-то не проходит!

Крепко стало не по себе! Я уже хотел выбираться на

берег, как вдруг увидел в воде здоровенную щуку. Она

стояла у самого дна, в метре от моих ног и злобно пяли-лась на меня! Её глаза мне показались какими-то жёлты-ми, как у рыси! А уж злобы- то в них!

46

Я сделал к ней шаг, и она исчезла. А ощущение её

злобного взгляда ещё долго не проходило и эти жёлтые

глаза…!

После 7-го класса попутчиков до Вологды мне не

нашлось, и я уговорил родителей, чтобы меня отпустили

в дорогу одного. Помню, мать пришила к моим трусам

кармашек на булавке для хранения там денег и ещё лучше помню, как ночью, в поезде во время сна, булавка рас-стегнулась и впилась мне в лобок, да так, что я чуть не

свалился со второй полки, где мирно спал!

Путь до места через Москву, Вологду, Тотьму я и

сейчас помню в подробностях и тогда, польщённый доверием родителей, проделал его без сучка-задоринки и ту-да, и обратно.

В том году мне было уже 14-ть, контакты с Мишей

Яроцевичем кое-какой след оставили, интерес к противо-положному полу приобрёл выраженные черты.

В Свертнево и в Игрово в тот год гостила уйма народу, и разных девчат в этой уйме было подавляющее

большинство.

Мне, помню, приглянулась одна ленинградка по

имени Лариса. Она гостила в Игрово в доме моей тётушки

Матрёны Ефимовны. Невзирая на всякую деревенскую

работу, какой по-прежнему было невпроворот мы, молодёжь, находили время для всевозможных развлечений и

танцы в них были на первом месте. Кроме того, я не забывал о рыбалке, о лошадях, о грибах и прочих мелочах, которые мне нравились.

Однажды поздно вечером после танцев в Свертнево

небольшая группа молодёжи, Лариса и я в том числе, пошла в Игрово.

Незадолго до этого в деревне начали муссироваться

слухи о появлении в округе медведей. Медведи в тех дремучих лесах водились всегда – не в диковинку, но в том

году у них был явный «демографический» всплеск.

47

Итак, уже в глубоких сумерках мы пошли по довольно глухой лесной дороге в Игрово.

Дорогу я знал замечательно и решил сыграть потрясную, на мой взгляд, шутку!

На одном из поворотов дороги я незаметно отстал, срезал путь через лес, и оказавшись впереди сел в засаду у

самой дороги, в густом тёмном кусту. Показалась компания. Лариса с какой-то подружкой, чуть отстав от остальных, шла позади группы – идеальный вариант для заду-манного мною!

Я пропустил всех, а когда с кустом поравнялись мои

девки, зарычал в кусте изо всей дурацкой мочи и, треща

сучьями, выскочил на дорогу!

Подружка Ларискина взмокла от страха во всех местах одновременно, завизжала так, что у меня засвербело

в ушах, и бросилась бежать, не разбирая дороги. И коль

дорогу перед собой не видела, тут же впоролась по колено

в лужу и упала, замочившись и испачкавшись по самые

глаза! (Позже Лариска по секрету поведала мне, что по-дружка её была даже рада, что замочилась в луже, ибо

этим замаскировалась сырость в трусах).

У Лариски в руке была авоська с двумя полулитро-выми бутылками с молоком на мою беду. Со страху она

так неловко мотнула этой авоськой, что попала мне бутылками точно по голове и бросилась бежать откуда

пришли! Компания, что ушла немного вперёд, тоже ринулась наутёк, и мне большого труда стоило всех остановить и объяснить, что это была всего лишь шутка!

И хоть голова моя гудела от удара бутылками, в следующий момент мне пришлось бежать ещё быстрее, чем

Лариска с подругой, потому что они всерьёз бросились на

меня с кулаками вымещать свой дикий страх, перенесён-ный минуту назад!

А ухаживания мои за Питерской дивчиной, увы, прекратились по причине жёсткого отлупа. Похоже, на

той дороге обмочила свои трусы не только Ларискина по-дружка, но и она сама.

48

А медведи в тот год в округе действительно были и

об этом следующие эпизоды.

Буквально через пару дней я увидел, что добрая половина населения деревни собралась у крайней избы и

толпа эта возбуждённо гудит. Я тоже пошёл погудеть.

На телеге посреди толпы лежала туша здоровенного

домашнего поросёнка. Я не сразу понял, что же в этом

интересного, но потом увидел глубокую рану на загривке

порося, и незнакомого мне мужичка, который отчаянно

матерясь что-то рассказывал.

Оказалось, это был мужик из соседней Зубарихи, который рыбача сплавился в своей лодочке почти до Свертнево. Примерно в полутора километрах по реке выше

Свертнево он услышал в лесу истошный визг поросёнка.

Тем летом, как и в прошлые года, упорно ходили

слухи о сбежавших из мест заключения бандюках и о том, что опасно шляться по лесу и по реке одному. Мои тётушки неоднократно меня этим пугали. Я же, уходя от деревни, бывало, за 10 км., иногда эти байки вспоминал, но

рыбацкий азарт был сильней страха перед возможной

встречей с беглыми ЗК.

Вернусь, однако, к рассказу зубаритянина.

Первое, что ему пришло в голову, когда он услышал

визг – беглые режут порося!

Мужик прошёл кое-какие дороги войны, был не

робкого десятка и, короче, по-пластунски, пополз на шум.

Метрах в ста от берега он увидел, что вовсе не бан-дюки терзают порося, а здоровенный Миша!

Миша не ЗК, он тут же учуял конкурента и пошёл на

него в атаку! – Мужик на дерево! Медведь походил под

деревом, порычал на мужика, конкурента, как ему казалось, и вернулся к добыче, которая признаков жизни уже

не подавала. Миша выгрыз из холки поросёнка сколько

захотел, попытался оттащить тушу подальше от мужика

на дереве, но скоро умаялся и бросил это занятие. Забро-49

сав порося кое-как землёй и листьями, медведь подошёл

под дерево, на котором трясся зубаритянин, порычал

грозно, как бы говоря – тронешь моё, пасть порву! – и удалился. А свидетель Мишиного безобразия выждал, слез с

дерева и прямиком в Свертнево. Мужики-свертневцы вы-слушав его, хотели было рядом с тушей организовать засаду, зная Мишкины повадки, который дня через три-четыре должен был явиться к протухшему мясцу, да за-ленились и ограничились тем, что съездили да привезли

порося в деревню.

Надо сказать, что глубокая кровавая рана на холке

бедного хряка была очень впечатляюща!

Я сразу же вспомнил именно её, когда, через несколько дней, на рыбалке, один, наткнулся на медведя.

Самый дальний участок реки, куда я иногда доходил

вниз по течению, переходя от переката к перекату, назывался Глушицы. Название это точно отражало суть места.

По реке это была примерно середина расстояния между

соседними деревнями – Свертнево и Аниково. Лес в Глу-шицах был старый, тёмный и сырой. Вдоль левого берега

неширокой полосой тянулась кочковатая луговина, которую в покос выкашивали. Если по воде, в тройке километров выше от Глушиц – плёсо Сосновское, между ними

Кунож делает большую петлю. По суше от Сосновской

глубины до Глушиц, срезая петлю, идти с километр.

Спрямляющая тропка уходила немного от реки и поднималась в лес, откуда можно было видеть почти все луго-вые пространства: Сосновские и Глушицкие. Пейзаж был

отменный и я, попадая в те места, неизменно останавли-вался, подолгу смотрел на эту красотень и только потом

шёл дальше, на знакомый перекат, где всегда выуживал

несколько красавцев-хариусов.

Вот и на сей раз, я остановился у знакомой сосны и

стал осматривать ландшафт.

Скоро на лугу, метрах в пятистах, сквозь редкие ку-сточки я увидел какую-то тёмную фигуру.

50

Сначала я принял её за человека, что-то собирающе-го с земли, но вот фигура встала на четвереньки и вышла

из-за кустов. Я присел от неожиданности – медведь!

Я прикинул ветер – слава Господу, тянет от реки на

лес и зачуять меня Миша не должен!

Я затаился. А Мишка добрёл до большой луговой

кочки, ударом лапы смахнул её наполовину и совсем по-человечьи сел возле неё на задницу. Далее он запустил

переднюю лапу в кочку, выгреб из неё ком земли и язы-ком стал этот ком вылизывать! Я вспомнил, что в каждой

почти такой кочке живут мелкие муравьи, и там всегда

навалом совсем уж мелких ихонных яиц. Вспомнил, что

медведи любят лакомиться муравьиными яйцами, и мне

стало ясно – Миша обедает!

Меж тем медведь от кочки к кочке перемещался тихонько в мою сторону, и я сообразил, что пора смываться.

Тихо-тихо я попятился в глубь леса. Примерно в двух километрах сзади меня была дорога Свертнево – Аниково.

Вскоре я на неё вышел и, часто оглядываясь (чем чёрт, т.е. Миша, не шутит!), пошёл домой, Рыбалка в этот день

состоялась не в запланированном объёме.

В тот год Виктора в Свертнево не было. Женившись, он переехал с женой в Тотьму. К тому же, он закончил

свой лесной техникум, устроился в Тотьме на работу, получил там жильё, т.е. стал жить обычной взрослой жизнью.

Мои повзрослевшие сверстники и братья-сёстры

были в тот год чаще, чем в прошлые годы припаханы на

деревенских работах, а в свободное время им было просто

лень шляться со мной по реке, по лесу, тем более что де-ревенские взрослые постоянно внушали своим чадам такую мысль: – Рыбка, да рябки – улетят деньки!

Я же старался так себя вести, чтобы дядька мой и

жена его, тётушка Анфиса, были моим усердием довольны и не препятствовали мне делать вылазки на рыбалку, 51

по грибы. Мне удавалось мирное сосуществование даже с

несколько привередливой тётушкой.

Во второй половине августа дядька Арсён достал из-под замка своё ружьё и разрешил мне с этим ружьецом

поохотничать. С превеликим удовольствием я иногда

удачно охотился на Куноже на диких утей. И это было актом весьма высокого доверия!

Итак, в тот год я часто предпринимал походы по ре-ке и лесу в окрестностях Свертнево в одиночку. Сначала

это немного тяготило меня, но потом я начал находить в

одиночных походах даже некий кайф.

Я упоминал про то, как жеребец по кличке Красавчик однажды не стал меня убивать, прижатого к стенке

избы за то, что я исподтишка оскорбил его тычком в задницу колом.

В тот год я не участвовал в заготовке ивовой коры.

Её заготавливают в начале лета, когда в ивах ещё идёт

интенсивное сокодвижение. Виктор с отцом сами загото-вили уйму снопов коры и, когда они высохли, настала по-ра вывозить их из леса и сдавать заготовителю, которым

дядька-то мой и был в то время.

Виктор прибыл для этих целей из Тотьмы, и мы поехали в лес. Телег с нами было три: две больших четырёх-колёсных и одна компактная двухколёсная – для вывоза

снопов из густолесья.

Большие телеги поставили на полянке, а малой стали подвозить к ним кору. Я с дядькой загружал снопы ко-ры в лесу, гнал тележку, запряжённую Красавчиком на

поляну, а там Виктор и снова я же перегружали снопы на

большие телеги. Т.е. я работал на самом весёлом рабочем

месте!

Путь из леса до поляны лежал через небольшой ручей. Там, где был брод, глубина ручья не превышала по-луметра, но спуск в ручей и подъём из него были довольно крутыми. И вот во время одной ездки с грузом снопов

это и произошло.

52

Возы у нас получались довольно высокие, устойчи-вость гружёной тележки была слабенькая, и ручей я фор-сировал с большими предосторожностями. А в этот раз

прямо на спуске Красавчик, потерявший терпение от

насевших на него оводов, неловко дёрнулся и воз мой

опрокинулся прямо в ручей. Хомут, жёстко закреплённый

между двумя дышлами, развернулся на шее этого придурка, и мой Красавчик захрипел от удушья.

И вот тут- то я завертелся!

Первым делом я попытался развязать кожаный

шнурок, стягивающий половины хомута. Не тут-то было!

Шнурок натянулся, затянулся и развязать его стало неможно. Поднять одному гружёную тележку тоже оказалось не по силам, хотя я упирался так, что в глазах по-плыло!

Далее я попытался завалить на бок Красавчика, чтобы ослабить давление на шнур хомута и развязать его, в

конце-то концов! – Тоже не смог! Полуудушенный конь

начал вести себя неадекватно, и я побоялся, что он просто

изувечит меня, поскольку стал бить копытами куда попало!

Я понял, что очень скоро колхозный конь прикажет

долго жить со всеми вытекающими последствиями.

Оставался последний шанс – разгрузить телегу и, пустую, я должен её осилить и поставить на колёса!

Как же я работал, чтобы не упустить этот шанс! Ломая ногти, я развязал крепящие снопы верёвки, вывалил

снопы в воду, напрягшись до посинения поставил тележку на колёса и вывел едва живого, но сразу повеселевшего

конягу на другой берег ручья!

Успокоившись и отдохнув, я полез в ручей за снопа-ми. Тут только я почувствовал, какая холодная в ручье

вода!

Не помню, сколько времени у меня ушло, чтобы

снова загрузиться, но я так измочалился, таская из холодного ручья снопы на крутой берег и выуживая

53

уплывшие вниз по ручью снопы, что Виктор крепко удивился, когда я, наконец, приехал к нему на поляну:

– Ну и видуха у тебя, братан! Тебя там не изнасило-вали, часом, в лесу-то!!?

Самое «шикарное» падение с лошади случилось со

мною именно в этот год, когда я, несомненно, считал себя

уже умелым джигитом!

Я помогал колхозному кузнецу с погонялом Чесланя, по паспорту Вячеслав, выкашивать траву пароконной

косилкой. Аппарат этот был настолько тяжёл, что лошади

в нём выматывались до мыльного состояния уже через

час работы. Сменные коняги сначала смирно паслись на

соседней полянке, но, похоже, скоро сообразили, что от

этой тяжеленной железяки лучше держаться подальше.

Когда работающая пара выдохлась, четырёх смен-ных на полянке не оказалось. Делать нечего, сели верхом

на уставших и поехали искать.

Надо сказать, лошади от тяжёлой работы отлыни-вают очень похоже на людей. Если коняга чувствует, что

ей предлагают лакомство, когда она свободно пасётся на

лугу, для последующей впряжки в тяжёлую работу, она

иногда ведёт себя неадекватно: не даёт себя поймать; если

всё же обманул, поймал и пытаешься одеть узду – ловко

воротит морду, не давая себя взнуздать; некоторые даже

пытаются лягаться.

Чесланя был здоровенный парняга и, как водится у

здоровяков, добродушный и спокойный, как слон. У него

было широкое и плоское, как блин, лицо, рыжая-прерыжая копна волос, веснушки на его роже считать

было бы так же бесполезно, как звёзды в небе! Его одного

лошадь таскать – замучается! А тут он ещё восседает на

тяжеленной косилке! Я был уверен, да и Чесланя тоже, что это лошадиный побег с поля битвы за урожай!

Мы объездили ближайшую округу – нет лошадок!

– Пожалуй, знаю куды их леший унёс! – сказал Чесланя и поскакал. Я за ним.

54

Мы довольно долго ехали по неизвестному мне лесу, пока не выбрались на обширную поляну, посреди которой росло несколько шикарных берёз, а в их тени пряталась аккуратная избушка.

Чесланя подстегнул своего коня, разогнал его до галопа и взял курс мимо избушки, на другой конец поляны, где паслись какие-то лошадки.

Я тоже пришпорил своего Голубка и поскакал за

ним, шагах в десяти сзади.

В аккурат напротив избы тропка шла мимо большой

лужи, в которой нежась дремала здоровущая свинья. Топот Чесланиной лошади её, родимую, разбудил и она, как

чёрт из табакерки, грязная как чёрт же, возникла из лужи

перед самым носом моего пугливого коня!

Голубок так ошалел от страха, что на всём скаку

встал как вкопанный! Неумолимый закон физики, как из

пращи, послал моё тело вперёд!

Похоже, я орал благим матом во время полёта! Чесланя мой ор услышал и обернулся, что меня и спасло.

Первое, что я увидел, когда стал приходить в себя, были многочисленные разноцветные звёздочки, которые

хаотично плавали, приближались, удалялись, меняли

цвета. Затем через этот хаос стало пробиваться тусклое

рыжее солнце. Оно тоже вело себя странно: приближалось, удалялось и, в конце концов, разулыбалось! Вгля-девшись, я понял, что это вовсе не солнце – это озабо-ченная, но улыбающаяся Чесланина рожа, склонившаяся

надо мною. Сам я, грязный и мокрый, лежу на траве, рядом лужа, из которой Чесланя пригоршней набирает воду

и вытирает мне лицо, шею, грудь, плечи.

Постепенно я очухиваюсь и начинаю соображать, что что-то произошло. Сильно болела шея, временами

подкатывала тошнота.

Чуть позже, когда мы, с найденными лошадьми на

обратном пути, остановились у ручья попить и хорошень-ко отмыться, Чесланя с характерным для вологодских

55

налеганием на «О» и характерным для них же матерком

подробно рассказал, как было дело.

– Хорошо я услыхал как ты заорал! Если б не услыхал и поехал дальше к лошадям в конец поляны, ты бы

точно в этой луже потонул!

– Ну, услышал, оборачиваюсь, а ты, ети мать, летишь! Красиво летишь! Ласточкой! И красиво так, вертикально, рядышком со свиньёй ныряешь в лужу!

– Ну, думаю, сейчас подымишься – неудобно ведь, из

лужи только зад торчит! Мотрю, не подымаешься! Не ше-велишься даже!

– Я к тебе! Даже разуваться не стал! Почуял нелад-ное!

– Хвать тебя за зад и ташшу! А оно никак! Поднату-жился и… чпок!! Вытащил! Прямо со чпоком! Так тебя

присосало в ил-то! Хорошо, что в луже илу много – мог

бы башку-то и сломать о твёрдое-то дно!!

Долгое время после этого падения у меня болела

шея, даже не шея, а позвонок что на уровне плеч.

Какое-то время я всерьёз опасался, что у меня может

вырасти горб и очень, помню, переживал, что с горбом

вид у меня будет таким же жалким, как у деревенского

учителя и что девчата меня такого будут гнать от себя подальше!

Лето меж тем заканчивалось, и мне пора было в обратный путь. Ничего особенного больше не случилось, разве, запомнилось, как на ж/д вокзале Вологды по радио

я услышал, что СССР запустил в космос первую в мире

женщину-космонавта, и что лёгкое чувство эйфории и

гордости за нашу Советскую Родину при этом меня охватило.

Ещё, пожалуй, один хмырь, что подсел ко мне на

скамейку в зале ожидания на том же вокзале, и стал

назойливо расспрашивать о том – о сём. Я ушёл от него на

другую скамью, он вскоре снова подсел. Я уж стал переживать, не посягнёт ли он на мои деньги, которых было

56

совсем в обрез, увидел неподалёку мента и пошёл к нему.

Не дойдя до мента несколько шагов, обернулся и увидел, что тип исчез. К менту подходить не стал, да и тип куда-то

провалился, больше я его не видел.

Последний раз на Вологодчине я был по окончании

9-го класса.

Дядька Арсён к тому времени из Свертнево выехал.

Он переселился в Тотьму к Виктору. В Свертнево из близких родичей осталась тётка Анна Маслова, да Папиха с

выводком ребят.

Масловы жили зажиточно по деревенским понятиям, муж тётки, Василий, был трактористом. Но его слава

скупердяя и скандалиста не вдохновляли меня остановиться в их доме.

Папиха – деревенское погоняло вдовы умершего к

тому времени брата отца, моего дядьки, Александра, который с рождения был глухонемым и единственный звук, который как-то ему удавался, напоминал нечто похожее

на «па-па». Так всю жизнь он и был деревенской досто-примечательностью по кличке Папа. Жена соответственно Папиха, дети – Папята.

Чуть вернусь назад, в год 1959-й, мой первый приезд в Свертнево.

В палисаде, у дома Арсения Ефимовича, росла ши-карная черёмуха, которую я видел впервые в жизни. Когда она малость вызрела, братья мои Папята, Виктор -

старший, Шурик – средний и Ванька – малой, почти всегда голодные, как скворцы налетели на зеленоватые ещё

ягоды. Я, разумеется, к ним присоединился, хотя тётка

Анфиса что-то там говорила про какие-то запоры, а я и не

знал, что это такое.

А вот когда за компанию я нажрался зеленоватой

черёмухи, то буквально со слезами на глазах понял, что

такое запор, вспомнил тёткино предостережение, но, увы, было поздно и я сполна расплатился за свою беспечность.

57

Эти муки – хочу, но не могу!! – запомнились мне на всю

жизнь!

Измаявшись в упор, я побежал к Шестакову, дере-венскому фельдшеру. Тот дал мне таблетку, ещё что-то

выпить и велел держаться поближе к уборной с полчаси-ка. Я поскакал к дядькиному дому на другой конец деревни и… не доскакал! Меня прихватило на самой серёдке

деревни! Спрятаться было негде и, главное, некогда, и я

уронил всё содержимое прямой кишки прямо в штаны, испытав при этом двойное чувство: с одной стороны мне

было до ужаса стыдно, зато с другой это была почти эй-фория от того, что мучения мои наконец-то закончились!

Далее, стараясь не подавать виду и обходя встречных, я

странною походкой поплёлся на речку смывать позор!

Приведя себя в полный порядок, я задался вопросом

– А как там мои братаны? Ведь они слупили черёмухи

больше моего! Как они переживают это дикое состояние?

А, может, они, привыкши и не так болемши?

И я подался к избе Папихи.

На вопрос – Где Витька? – она знаком показала за

избу.

Заглянувши туда, я, почти без паузы, заплакал со

смеху: Витька сидел без штанов на корточках и, глядя в

небо страдальческим взором, сосредоточенно ковырял в

заду кочерёжкой! Самым уморительным в этом натюр-морте была смена эмоций на его лице: когда он тыкал ко-чергой мимо цели, ему было больно и он потешно мор-щился от боли, но когда он попадал и запускал острый, загнутый конец кочерёжки точно в прямую кишку, его

лицо приобретало какое-то ожесточённое выражение и

он резкими движениями крушил в заду комок, принося-щий такой дикий дискомфорт!

На меня он практически не обратил внимания до тех

пор, пока не закончил эту почти хирургическую операцию. Более того, закончив, он объявил, что от запоров

они все в семье избавляются именно таким операцион-58

ным вмешательством в свои зады и другого способа не

ведают!

Так вот у Папихи проводить каникулы-64 мне тоже

не хотелось, во-первых, потому, что народу в их избе и так

было навалом, во-вторых, Папиха была до безобразия

неряшлива и в её избе постоянно было грязи по колено, а

уж вонизм всегда стоял густой и стойкий. В былые года я

старался в их избушку на курьих ножках заглядывать как

можно реже.

Оставалась тётка Матрёна в Игрово.

Игрово в 1964-ом состояло из трёх всего-то жилых

домов и десятка развалин. Но место было живописней-шим!

В тот год двое её сыновей Моисей и Павел проводили свои отпуска в отчем доме, т.к. мать уже была стара, и

сделать те же заготовки сена корове на зиму ей было не

по силам.

До той поры с Мишей и Павлом мы не пересекались, но тем приятнее было обнаружить в них единомышлен-ников по большинству моих тогдашних интересов. Это

касалось и спорта, и рыбалки, и охоты, и отношений с

женским полом и многих других.

В три пары мужских рук мы запросто управились с

сенокосом, набрали уйму грибов на зиму Матрёне Ефи-мовне, ягод, дров наготовили и вообще подобрали всю

работу по подготовке к зиме. Времени хватило и порыбачить, и поохотиться. Потом у Миши и Павла отпуска закончились и какое-то время до отъезда я в Игрово был

один. Мне уже не в диковину было уходить на реку, или в

лес одному, но от Игрово до Куножа было топать 3 км., а

это вносило в процесс определённые неудобства.

Правда, прямо под домом тётушки протекала речушка по имени Ёмная, но это скорее был ручей, чем

речка.

В Ёмной тоже водилась рыба, но ловить её надо бы-ло с некоторыми особенностями. В ней водились приличных размеров хариусы и жили они в бочагах, это такие

59

уширения и углубления речки, где вода была почти стоя-чей. Фокус ловли в бочагах был в том, что приходилось

ползком к ним приближаться с укороченной удочкой, ти-хо ложить поплавок на воду и ждать. Вода в Ёмной прозрачная и почти всегда было видно, как откуда-то из-под

берега вылетает тенью хариус. Хватает наживку и мол-нией опять под берег, вот тут-то его, родимого, и подсека-ешь!

Два – три хариуса и тишина! Либо иди к следующему омутку (бочагу), или жди, пока в этом хариусы под бе-регом потеряют бдительность! Я, как правило, не ждал и

шёл к следующему бочажку.

Каких-то особых приключений в то лето не припо-минается: либо взрослей стал и степенней, либо восприятие окружающего мира слегка поменялось и многое вокруг стало обыденнее, без тех акцентов, которые так свой-ственны детству и ранней юности.

Припоминается морожковое болото, петля на лося, истоптанная бедолагой площадка и его скелет, обглодан-ный волками. Видно было, что попал лось в петлю в конце зимы – начале весны, что волки его нашли раньше, чем хозяин петли.

Вспоминается зайчонок, попавший под косу и два

его братца, которых, вблизи от убитого косой, разыскал

Павел. Мы принесли зайчат домой, и они долго жили в

сооружённой для них клетке, пока не сбежали.

Много раз я вспоминал про места, где прожило

сколько-то поколений моих предков, много раз я собирался посетить их ещё разок, тем более что судьба не так

давно, уже в Уфе, свела меня с выходцем почти из тех

мест, и он ежегодно, на авто посещал свою малую Родину.

Звал меня составить ему компанию летом 2001-го. А я вот

так и не собрался. В 2001-ом попал в Югославию, потом

захлестнули прочие дела и….

60

Вернусь, однако, к прочим событиям, что запомнились за период учёбы в 5 – 8 классах школы.

В 5-й класс к нам пришло несколько новеньких.

Среди них была Аллочка Цехмистро. Такая вот странная у

неё была хохляцкая фамилия. И до того она была красива, что все, без исключения, пацаны в классе на неё запали и я, конечно, тоже. Даже парни из 8-х классов искали

её внимания. Для меня это была первая в жизни любовь и

сколько же сильных эмоций было мною пережито при

совершенно ничтожных контактах с Аллочкой. Она же, чётко зная цену своим чарам, очень умело ими пользова-лась и буквально купалась в лучах своей красоты, частенько откровенно издеваясь над особо назойливыми

ухажёрами.

Пожалуй, только в 7-ом классе я более или менее из-бавился от её чар, совершенно отчётливо поняв, что не её

поля мои ягоды, но окончательно успокоился только с

уходом Аллочки из нашей школы после 8-го класса.

Забегая вперёд, долго я её не видел, но как-то раз, будучи уже пятикурсником, встретил случайно на улице

Новочеркасска. Мы присели на скамейку и поболтали.

Той красоты, что казалась мне кода-то неземной, я в

Алле, Коровиной (по мужу), уже не обнаружил. Она по-женски точно оценила мою реакцию на её внешний

осмотр:

– Не то, что когда-то было? – спросила.

Я попытался сгладить эту прямолинейность, но она

сказала:

– Не надо джентльменничать! Я же помню, как ты

смотрел на меня тогда в школе, и как сейчас!

Я не стал спорить.

В зиму, на 1960-тый, отец нашёл мне учителя игры

на баяне – своего коллегу по работе.

Но он на этом поприще был явно слаб, и через полгода меня отдали в обучение к Константину Семёновичу, слепому с войны музыканту, у которого, как бы сейчас

61

сказали, был нехилый имидж хорошего учителя. Учите-лем он действительно был замечательным, но были некоторые последствия контузии, от которой он собственно и

ослеп. Заключались они во вспышках крайней раздражи-тельности, если ученик долго не мог понять, что от него

хочет наставник. В такую минуту Костя, как любовно мы

его звали, мог и врезать, а поскольку был слеп, попадал

куда попало, а поскольку был ужасно костляв, было очень

больно! Но я не помню, чтобы кто-то хоть раз по этому

поводу жаловался.

По-моему, в 1960-м, напротив, через улицу от нашего дома началось строительство пивнушки. Довольно

быстро строители выгнали коробку одноэтажного здания

и на два, или даже три года бросили стройку.

Наше поколение любимыми играми почитало игры

в войну и вот уже недостроенная коробка – крепость, крышка от бака, где мать кипятила бельё – щит, палка в

руке – меч! Всё вместе – воин, защитник Отечества!

Как же мы сражались! Царапины и нехилые раны и

ссадины, даже шрамы, постоянно украшали наши руки и

даже лица, что побуждало наших матерей запрещать нам

игры в войну, прятать крышки от выварок, даже лупить

своих чад – напрасно! Мы упорно воевали, делясь на

дружины между собой, ходили на соседние улицы и даже

на соседние посёлки, приглашали тамошних пацанов с

нами сразиться. И они, вооружённые самодельными де-ревянными саблями и мечами, приходили штурмовать

нашу крепость, потом мы ходили брать их крепости, благо строилось тогда много на наших шахтёрских посёлках, и недостатка в крепостях не было!

Помню, защищал я одно из окон нашей крепости, в

ожидании штурма пацанами с улицы Ульяны Громовой, и двоюродный брат моей будущей жены, Цедрик Сергей, тяжёлым деревянным мечом так ударил меня по голове, что я потерял сознание. Причём удар был нанесён в момент, когда я высунул голову в окно оглядеть подходы к

62

нему, а не в открытом бою, что было совсем против заранее обговоренных правил.

Но, на войне, как на войне!! Хотя было обидно до

соплей!

А сколько мячей мы в лохмотья стёрли об стены, когда играли в футбол в будущем пивном зале!

Ведь в те времена не то что компьютеров, телевизо-ров в домах наших родителей не было, и развлечения мы

либо придумывали сами, либо взрослые вспоминали какие-то игры своего детства, и мы их применяли в своей

ребячьей практике.

Помню, была игра с крышечками от пивных буты-лок. Мы собирали эти крышечки, загибали камнем или

молотком их рифлёные края вовнутрь. Получался этакий

кругляш величиной с пятикопеечную монету. Из кругло-го плоского камня, или из свинца изготавливалась бита

диаметром раза в два-три больше, чем эти кругляши и

игра начиналась.

В игре участвовали человек пять и более. Кругляши

устанавливались друг на друга блестящей стороной кверху. Каждый игрок ставил один кругляш. Отмерялось пять

шагов от этой стопки, и игроки по очереди метали в стопку кругляшей свои биты. Если битой никто стопку не сби-вал, определялось чья бита ближе всего к стопке и её хозяин битой шлёпал по стопке кругляшей. Те кругляши, которые после удара падали кверху загнутой стороной, считались выигранными и становились собственностью

хозяина биты. Биток бил подряд до тех пор, пока либо не

выигрывал все кругляши на кону, либо удар был холо-стым, и ни один кругляш кверху загнутой стороной не

выпадал. Тогда начинал молотить оставшиеся в кону

кругляши очередной игрок, чья бита после метания была

следующей по расстоянию.

Так ставили 10-15 конов по одной фишке каждый

игрок и, наконец, подводился итог.

Занявшего последнее место ставили раком, а пред-последнего брали вчетвером за руки-ноги, раскачивали

63

его тело как следует, и его задом били в зад стоящего раком аутсайдера игры. От удачного удара проигравший

под гогот собравшихся скакал сколько-то метров на четвереньках, и долго потом потирал свою ушибленную по-пу, а тот, задом которого удар наносился, просто растирал

синяк на своём заду.

Но однажды случился казус, после которого мы эту

игру забросили.

Был в нашей ребячьей компании паренёк Витя Са-лов. Естественно, что уличное погоняло его было Сало. Да

и комплекция его эту кликуху вполне оправдывала. Как-то раз в этой игре он оказался предпоследним.

Дело было летом, на каждом из нас из одежды были

только трусы. И вот финальная часть игры. Кто-то встал

раком, а Витю мы хорошо раскачали и красиво врезали

его задом в зад проигравшего. Тот полетел от удара как

ракета под общий хохот, а вот Витя, опущенный на землю, признаков жизни не подавал. Мы остолбенели и уже

хотели бежать за кем-то их взрослых, как он застонал и

зашевелился. С трудом он поднялся на ноги и спустил

свои трусы, под которыми мы увидели его опухлые и си-ние от удара яйца. Оказалось, что у него была какой-то

необычно длинной форма мошонки, и в момент удара его

бедные яйца попали в аккурат в зону соударения задов, и

Витя заполучил страшный болевой шок.

Ещё вспоминается эпизод с мотовелосипедом моего

двоюродного брата Елисея, одного из четверых сыновей

тётушки Матрёны, моего крёстного отца.

Не помню, в каком году он сбежал из Вологодчины, но знаю, что какое-то время жил в нашем доме, из нашего дома его забрали в тюрьму за то, что с голодухи они с

соседом Гришей Акулиничевым тёмною осеннею ночкой

выкопали на поле прилегающего к посёлку совхоза мешок картошки. Сколько лет потом они с Гришей строили

Волго-Донской канал, я не помню, но вернувшись из

тюряги, Елисей «взялся за ум», как говорила моя мать, 64

женился и скоро зажил своим хозяйством. Гришка же, его подельник, так и остался придурком на всю жизнь.

Так вот, однажды Елисей приехал к нам в гости

похвастаться своим новеньким велосипедом с моторчи-ком. Тогда это было ещё большой редкостью и его, очевидно, распирало от гордости за своё столь ценное приобретение.

Не знаю как, но мне удалось уговорить своего крёстного дать мне прокатиться. Помню, он долго мялся и от-некивался, но всё же уступил моим мольбам.

Мне же не терпелось появиться на таком крутом аппарате перед своими пацанами, которые, я знал, в это

время играли в футбол на поляне за углом.

Елисей долго меня инструктировал, прежде чем я

поехал. Я бы ни за что не получил его детище, если б он

не знал, что я свободно к тому времени управлялся с мотоциклом. Я поклялся быть предельно аккуратным и

внимательным и, наконец, поехал.

Очень быстро я почувствовал себя за рулём мотика

уверенно и решил, что пора удивить своих корешей. Я

выехал на поляну, где они играли в футбол, дал газу до

отказу, поставил ноги на руль, четыре пальца обеих рук

засунул в рот и засвистел! –Свист в четыре пальца я освоил буквально на днях!

Естественно вся братия уставилась на меня, а я упи-вался славою, глядя на их открытые рты!..

…Откуда взялся этот кирпич в траве?!

Когда я очухался, кореша мои держались за животы, катаясь по полю!

А когда я поднял из травы Елисеево сокровище…-

мне ужасно расхотелось тащиться домой, аж тошнота к

горлу подступила.

Восьмёрка на переднем колесе была такая, что коле-со не могло крутиться, и велосипед я всё-таки вынужден

был тащить… волоком.

От жесточайшей порки меня спасло только то, что я

сам был весь в крови и мать грудью встала между мною и

65

разгневанными батей и Елисеем, попрекая их тем, что

дитё чуть не убился на их долбаном велосипеде!

Я не помню, когда в нашем доме появилась дочь Арсения Ефимовича, Надежда, тоже сбежавшая из деревни

в город, как и многие её сверстники тех лихих времён.

Надо сказать, что наш дом в какой-то мере был перева-лочной базой для многих из родни отца, кто сбегал из деревень Вологодчины.

Помню, что я испытывал странные чувства оттого

что мне, уже подросшему пацану, пришлось с молодой

девкой спать на одной кровати – другого места в доме

просто не было. Правда это длилось недолго, Надежда

тоже, видимо, чувствовала себя не в своей тарелке от такого соседства и нашли какое-то другое решение. Но вот

мои смятенные чувства я припоминаю: я догадывался, что с молодкой, горячо сопящей рядом, что-то надо делать, но вот что?! – я тогда ещё не знал!

Не помню, когда появился в нашем классе новичок

по имени Игорь, запомнилось, что отец его был военный, что их дом, когда я туда попал однажды, был на порядок

богаче нашего, что его мать, узнав кто мои родители, препротивно скривилась – не ровня!

Но больше всего меня поразило обилие игрушек и

разных игр в их доме. Особенный восторг мой вызвал

настольный новенький футбол, в который мы с Игорем

резались до тех пор, пока его мамаша решительно не по-гнала меня прочь, дав понять, что больше мне у них же-лательно не появляться.

Подозреваю, была весна 1960-го.

Скоро в поселковом магазине я увидел в продаже

точно такой футбол, на который я так запал в доме Игоря.

У меня аж заныло внутри от желания им обладать!

Но стоила игра целых сорок пять рублей – сумма для

меня недостижимая! Да и родители, я чётко это знал, не

дадут мне денег на такую игрушку.

66

Однако какое-то нездоровое желание ИМЕТЬ! меня

просто изводило, и я стал думать!

Очень скоро я вспомнил, что видел, как недавно

Надежда убирала в свой чемодан какие-то купюры. Когда

я в чемодан, пересилив сомнения и страх, всё же залез, там нашлось ровно 50 рублей – то, что надо! Сомневался

я недолго – куплю, думал, игру, а когда родители увидят

какая она классная, они меня поймут, или выкручусь как-то ещё.

И вот полсотня у меня в кармане, я лечу в магазин

и.. – о, горе! – игра продана и больше таких нету!

Удручённый неудачей, я раздумываю что же делать?

По времени отец уже должен быть дома, а объясняться с

ним мне хотелось меньше всего. Да и мать с Надькой вряд

ли меня поймут правильно!

Откуда взялось решение, которое я немедленно стал

реализовывать, ума не приложу!

Тем не менее, я пошёл в продуктовый магазин, накупил примерно на половину денег разных конфет и, с

приличных размеров кульком, прибыл на знакомый пустырь, где всегда хоть кто-то из пацанов, да был. Там, к

великой радости корешей, я всех их стал угощать конфе-тами.

Мало того, когда конфеты закончились, я вдруг

офилантропел в упор и стал, не более и не менее как, раз-брасывать остатки денег вокруг себя, с удовольствием

наблюдая, как кореша мои в драку подбирают деньги с

земли и запихивают их в свои карманы. Совершенно не

помню своих чувств в это время – может это было отчая-ние перед лицом неминуемой расплаты?! А расплата бы-ла гораздо ближе, чем я мог себе представить!

Какая-то знакомая матери тётка проходила мимо, всё видела, зашла к нам домой и вопросила, когда же мы

так успели разбогатеть?

Когда маманя ущучила в чём соль вопроса, она ры-сью прибыла на пустырь, но было поздно – братва, отя-гощённая добычей, разбежалась по домам! Я же, больно

67

ведомый за ухо, был доставлен домой, где меня ждал от-цовский допрос с пристрастием и последующая экзеку-ция, которую в подробностях помню до сих пор, и за которую до сих пор благодарен бате, поскольку крут он был, но справедлив и никогда после наказания, что я пережил

тогда, у меня даже в мыслях не было посягнуть на чужое.

Отец поставил меня спиной к стене, взял в руки

шомпол от нашей малокалиберной винтовки и сел на та-бурет напротив меня. Затем он заставил меня раскинуть в

стороны руки и держать их на уровне плеч. Как только

руки мои от усталости опускались ниже уровня плеч, следовал удар шомполом по рукам, и я немедленно задирал

их как надо!

К концу экзекуции на каждой моей руке красовалось

по нескольку кровавых рубцов, а руки стали мне казаться

пудовыми гирями и, в конце концов, я был просто не в

состоянии держать их как надо. Что было потом, странно, но в памяти не сохранилось: было ли какое-то продолжение, или на этом наказание закончилось? Да и не важно.

Главное, будто вчера, помнится то, о чём я поведал.

Кстати, вспомнился ещё один урок, касающийся по-сягательства на чужое.

Было это гораздо раньше, видимо, в начальных

классах.

Я упоминал, что одним из любимейших развлечений моего детства были вылазки в балки, в степь. Чем мы

только не развлекались там. Мы пытались водой выли-вать сусликов из их нор. Мы изготавливали из смолы ло-вушки на ниточках для ловли пауков из их норок. Мы

охотились с рогатками на всякую птичью мелочь и, если

удавалось что-то добыть, разводили костёр и поджарива-ли себе еду. Мы не упускали возможности залезть в чу-жой сад за яблоками или виноградом под осень.

И вот одна из историй про виноград.

Как-то с компанией корешей мы под вечер забра-лись в виноградник, что находился как-то на отшибе, в

68

степи, неподалёку от излюбленного нами сада деда Под-горного. А любили мы этот сад за определённую доступ-ность: сам дед был уже дряхлым стариком, охранять сад

от набегов пацанвы уже толком не мог и полагался на

своих собак, которые, надо сказать, служебным рвением

не отличались и чаще отлёживались где-нибудь в тенёч-ке.

Виноградник же неподалёку охранялся мужичком с

ружьём, мы слышали, что соли в зад некоторые ребятки

уже заполучили, но тем интереснее было мужика пере-хитрить.

Наши навыки в играх в войну очень нам помогали в

наших набегах на чужие сады, вот и в этот раз мы уже

уползали из виноградника с полными пазухами виногра-да и были вне досягаемости сторожа, когда он вспопа-шился, побежал вдогонку, даже стрельнул разок. Это

лишь придало нашей операции больше интересу и даже

восторга!

В приподнятом, даже восторженном состоянии я, добытчик, прибыл пред мамины очи!

Как же я изумился, помню, кода вместо поощрения

моих почти героических действий, маманя крепенько мне

накостыляла и велела тащить добычу туда, где взял! –

Легко сказать! Уже поздний вечер, густые сумерки! До

виноградника топать километров пять! Но, главное, как

показаться на глаза тому мужику с ружьём?! Ведь мы такое ему кричали, когда отбежали на безопасное расстояние, и он всё это слышал, потому что мы слышали, как он

то же самое кричал нам в ответ и грозился оторвать нам и

головы и… всё остальное!

Но мать настаивала, и я пошёл. Конечно же, я дошёл

до знакомого пустыря, где как всегда играли пацаны, мы

дружненько слопали весь виноград, я присоединился к их

играм и явился домой только после того, как по моим понятиям, вышло время на мой путь до виноградника и обратно.

69

Когда я учился в 5-м или 6-м, моих сверстников захватил бум на поджигняки. Это были самодельные огне-стрельные пистолеты. Технология их изготовления была

весьма проста. Отыскивалась стальная трубка с внутрен-ним диаметром около7-ми – 12-ти миллиметров, один её

конец заплющивался и загибался по рукояти из дерева.

Сбоку трубки делался пропил её стенки чуть-чуть не

насквозь и вблизи заплющенного участка. Остаток стенки

трубки в месте пропила прокалывался иглой – получалось запальное отверстие. Трубка-ствол приматывалась к

рукояти, вырезанной как пистолет, изолентой – оружие

готово! Далее стволик набивался серой, соскобленной со

спичек, или засыпался порохом, кто мог себе это позво-лить, на заряд ложился пыж, обычно из бумаги, сверх

пыжа можно было сыпнуть дроби, или просто мелких ка-мушков – оружие готово для выстрела! Остаётся к за-пальному отверстию поднести огонь…и…. А вот дальше

случалось всякое. Были придурки, которые считали, что

опасно заряжать много дроби, а вот пороху сыпь сколь

хочешь, и такие расплачивались иной раз искалеченны-ми руками и даже вышибленными глазами. Меня судьба

тоже не обделила весьма опасным приключением с под-жигняком, который я долго и тщательно мастерил, и который немедленно утопил в нашей уборной сразу после