Читать онлайн Перед концом света. Синдром восьмидесятника бесплатно

I. Первое декабря 2012 года

Зима на Кубани – дама капризная. Настоящей бывает редко. В иные годы и снегом не запахнет. Изморозь да слякоть – вот её визитная карточка.

Правда, старики вспоминали, как в пятьдесят каком-то достопамятном году навалило так, что из хат было не выбраться. Сугробы до крыш наметало. А чуть подморозило – детвора оттуда на санках скатывалась.

Петрович такого не помнил. Может, слишком мал был или к тому времени ещё не родился. Но услышанный когда-то рассказ настолько пленил его воображение, что порой с приходом зимы он с детской непосредственностью лелеял надежду стать свидетелем столь необычной для здешних мест причуды природы.

Зачем это было нужно, Петрович и сам не мог толком объяснить. То ли обрадоваться поводу не выйти на работу, как, бывало, в школьные годы наслаждались ощущением счастья от несостоявшегося из-за болезни учителя урока (в момент ликования даже не приходило на ум узнать, что случилось с бедным наставником; главное – урока не будет!). То ли от желания окунуться в чудеса мироздания и с благоговением наблюдать за мириадами падающих из бездны целомудренно-нежных пушинок, мгновенно растворяющихся на распростёртых горячих ладонях, словно для очистки души от человеческой скверны. А вокруг прямо на глазах подымается сахарная вата, укутывая крыши, припаркованные к подъездам машины, придавленную осенней влагой листву, клочки целлофана, пластиковые бутылки – словом, всё, что попадается на пути нескончаемой лавины бесшумных белоснежных шмелей, хотя бы на время пряча с глаз прощальные штрихи осени, достижения и издержки цивилизации.

Конечно же, были и в его жизни разные поводы для воскрешения в памяти забавных происшествий, подобных тому снегопаду, да Петрович никогда не напрягался, чтобы их коллекционировать. А зря… Сейчас, может, хоть они бы смогли отвлечь от дурных предчувствий, как яркая погремушка – неожиданно всплакнувшего ребёнка.

Нынче первое декабря пришлось на субботу. И Кубань, как обычно, встретила зиму по-тёплому: днём даже ожидалось плюс двадцать при малой облачности. Чем не праздник блаженства после трудовой недели! Однако чутьё матёрого клерка из-за случившегося накануне недоразумения мешало расслабиться. В придачу щемяще подавливало за грудиной. Видно, наступала чёрная полоса.

Утром, когда Петрович проснулся, в ушах шумело, будто изнутри по перепонкам колотили палочками, завёрнутыми в войлок. Давление зашкаливало. Для надёжности он подкрепился таблеткой и с усилием заставил себя не отступаться от ранее задуманного – навести порядок в палисаднике. Надо было удалить оставшиеся бутоны роз, подрезать и прикопать землёй кусты, чтобы те не подмёрзли зимой.

Дружок радостно встретил возле крыльца дома, нежно поскуливая и приветливо виляя пушистой сарделькой. Но Петрович, даже не потрепав, как обычно, по лоснящейся смоляной холке, мягко отстранил его носком сапога. И умный пёс, помесь дворняжки с таксой, в ожидании дальнейших событий засеменил на своих кривых коротких лапках следом, пока хозяин ходил под навес за рабочим инвентарём.

В палисаднике перед домом Дружок окончательно успокоился. Он примостился на кучке подсыхавших после последней прополки сорняков и стал следить за работой, лишь изредка отвлекаясь, чтобы с лаем прогнать с соседской калины воробьёв. Дерево росло за зелёным штакетником, перед которым пролегала узкая полоска земли, шириной не более метра, засаженная клубникой. Несколько ягодных кустиков, перепутав время года и, видимо, желая привлечь к себе внимание, сумели кокетливо прихорошиться цветочками, чем вызвали интерес какой-то приблудившейся пчелы. Обнаружив постороннего на вверенной ему территории, Дружок через забетонированную площадку перед домом, разделявшую розарий и клубнику, кинулся наводить порядок, по пути спугнув неизвестно откуда появившегося мотылька с рубиновыми, в траурной окантовке, крылышками.

Петрович слишком поздно заметил это впорхнувшее в палисадник чудо (зима на дворе!), даже не успев толком полюбоваться.

– Дружок, ко мне!

Пёс отреагировал мгновенно и подскочил к хозяину, но бабочка уже плавно перепорхнула к соседям.

– Что ж ты, Дружище, такую красоту от нас отгоняешь? – произнёс Петрович, потрепав покорно обвисшие бархатные уши собачонки. – Ну да ладно… Может, ты и прав. Ни к чему нам печальные вести… Иди! Не мешай! Работы много.

Мужчина легонько оттолкнул пса в сторону и поглядел вслед исчезнувшему за забором мотыльку, мысленно ругнув себя: «Никогда в дурные приметы не верил, а тут зациклился: чёрная полоса, траурная окантовка…»

Приятная свежесть утра и тень от дома, укрывавшая от прямых лучей, дарили редкую возможность потрудиться с удовольствием. Однако, несмотря на недавно принятую таблетку, по-прежнему шумело в ушах. Ещё с полчаса какая-то неведомая сила настойчиво пыталась пробиться оттуда наружу, пока наконец не затухла. Правда, и это не принесло облегчения. Навалившаяся вялость – словно мешки оттаскал – превратила любимое занятие в рутину. Срезал – подрезал – окучил, срезал – подрезал – окучил.

Домашний розарий – его гордость прежних лет, куда он изначально выплёскивал заторможенную было с горя энергию, – слыл одно время (пока не привыкли) объектом пристального внимания множества зевак. Они появляются всегда, когда сарафанное радио разносит весть о каком-либо неожиданно вскочившем прыщике на уныло-провинциальном теле затерявшегося в бескрайних кубанских полях городка. Одни люди приходят просто поглазеть; другие – заразиться идеей и устроить, чтоб получилось не хуже, у себя на подворье. Даже возле курятника. Главное не отстать. Такие уж нравы в провинции.

Осенью девяностого, вскоре после смерти Нины и в память о ней, Петрович засадил палисадник перед домом её любимыми цветами. Страна тогда ещё не перебродила перестройкой. В моду входил парад суверенитетов. После выступления Ельцина о своей самостийности заявила Украина, затем – Грузия. На дискотеках молодёжь «зажигала» под ламбаду, раскрепощая общество от советского ханжества с его крылатой фразой: «У нас секса нет!».

Любители дармовщины (советская власть приохотила!) поголовно липли к экранам, вожделенно мечтая оказаться среди счастливчиков при раздаче денег и призов с «Поля чудес», и с нетерпением ожидали очередного стриптиз-шоу с транслируемого в онлайн-режиме съезда народных депутатов. Там, правда, денег не выдавали, зато порой «зажигали» покруче ламбады, оголяя позиции многих видных политиков. Но тогда Петровича раздражал даже сам вид телеящика, вызывавшего болезненные ощущения напоминанием о последних Нининых увлечениях сеансами психотерапии от «Рабыни Изауры» до Чумака и Кашпировского.

Нет, он ничего не имел против экстрасенсов. И мужиков этих не считал шарлатанами. Они пахали честно. Как-то заряженную Чумаком воду слил в литровую банку, отнёс в кладовку и забыл про неё, а через год случайно обнаружил и удивился свежести: словно только из-под крана. Почему? Под воздействием биоэнергии?

Или такой пример. Когда сослуживица про мужа рассказывала, как он во время сеансов Кашпировского головой мотал, оторвать от шеи пытался, все недоверчиво посмеивались. Но однажды вечером Петрович, вернувшись с огорода с «простреленной» поясницей, прилёг перед телевизором на диван (как раз Кашпировский выступал), получил от экстрасенса установку и задремал. По окончании проснулся, встал – боль в пояснице исчезла. Фантастика! Ведь поутру уже на уколы собирался…

А вот Нине ничего не помогло.

Она долго не отпускала… Ночью, во сне, вдруг видел, как срывается с обрыва, крича: «Спаси меня!». Он пытался добежать, но ноги становились ватными, подкашивались, словно отсидел их. Нина летела в пропасть, взывая о помощи, а у него по телу мурашки бегали, немели руки, перехватывало дыхание. Он рвался к ней, рвался! Не успевал…

Мучительные видения наваливались и днём. То неожиданно из спальной комнаты дверь откроется… Почему? Там никого нет.

Нина?.. Неужели?

Но дверь тут же закрывается.

То вдруг в окне за занавеской мелькнёт её лицо. Сейчас окликнет!

Тщетно…

Тяжкие чувства, горькие мысли, сквозняки, светотени – всё перемешалось в сплошном кошмаре первых дней после её смерти. Соседки советовали в церковь сходить, свечку поставить за упокой. Не пошёл. Не смог. Не верил. Отвечал: «При чём церковь? Там у попов свой бизнес. Всё по прейскуранту. Они же не просто за души близких наших молятся – деньги за свечки отрабатывают».

Коммунистом был. Атеистом.

Розы и Олеся, дочка, спасли тогда от безумия.

…Дружок с лаем рванулся к штакетнику, куда несколько минут назад скрылся мотылёк.

– Фу ты, чертёнок, аж сердце оборвалось, – с испугу выдохнула красивая, в самом соку, женщина.

Довольный произведённым эффектом – предупредил хозяина о появлении постороннего человека – пёс спокойно вернулся на пригретое место.

– Здрасьте, дядь Лёш! Поздновато в этом году укрываете своё богатство.

– Да какое там богатство, Люся! – ответил Петрович и подошёл к штакетнику. – Помнишь, раньше они были роскошные, настоящие королевы, как ты! А сейчас – на вот тебе букетик – будто сиротки неухоженные.

– Спасибо, – женщина взяла протянутые через забор цветы и поднесла их к лицу. – Аромат, аромат-то какой!.. А бутончики маленькие – просто, может, не сезон. Тепла не хватает.

– Конечно, – подыграл ей Петрович. – Но главное – в другом: почва утомилась. Теперь хоть грей, хоть рыхли, хоть поливай, хоть удобряй – ничего не поможет. Так и будут хиреть. Устала земля от них.

Скорее всего, Люся не поняла сути его последней фразы. Спешила на работу. Она оказалась неплохим предпринимателем – содержала популярный у молодёжи бар в центре города, а с тонкостями агротехники вряд ли была знакома. Да и сам Петрович не сразу дошёл до философского осмысления им сказанного.

Благо, несложная монотонная работа давала пищу к отвлечённым размышлениям:

– Земля устала, потому что розы ради благоухания обеднили, отравили почву. Их корни после переработки минеральных веществ оставляют ядовитые выделения, угнетая всё живое вокруг себя.

И вдруг (эврика!) он остолбенел от неожиданности: «Так вот в чём заключается «страшная сила» красоты?»

…В эти минуты Петрович не мог и предположить, что недели через три похожая мысль ещё раз осенит его, после чего он потеряет сознание…

II. Прошедшей пятницей

Сотруднику, согласно правилам внутреннего распорядка, нельзя заниматься личными делами. Он обязан работать и выполнять трудовую функцию. Регламент, точнее его буква, – это святое. Опоздаешь на работу или хоть чуть-чуть задержишься после обеда – кадровая служба начеку: мгновенно руководству поступает докладная о лишении премии. Но два дня в неделю, если не случается форс-мажора, чиновники не могут его не нарушать: в пятницу будоражат себя предвкушением приближающихся выходных, а в понедельник делятся послевкусием со своими коллегами. И чем больше в коллективе женщин, тем ярче обмен впечатлениями, хотя порой для этого хватает нескольких мгновений. Правда, есть регламентом прописанный приятный ритуал, когда во время пятнадцатиминутного отдыха после двух часов работы позволяется почаёвничать и помимо всяческих сплетен пар спустить от переполняющих душу эмоций.

В муниципальном управлении по социальной поддержке населения, где служил Петрович, численность мужчин составляла менее десяти процентов: он, программист да водитель. Не избалованные вниманием сильного пола сотрудницы были естественны и открыты в своём поведении, без лишних проявлений жеманности и кокетства. Хоть и молодой, но помешанный на своих компах, вечно взлохмаченный, с красными глазами, программист Эдик абсолютному большинству из них был безразличен. Неинтересны в гендерном плане были и два перезрелых мужика: сам Петрович да грузный, редко, по своей лени, вылезавший из-за баранки служебного «хёндика» водитель Володя.

Вчера с самого утра узковато-длинный коридор управления чем-то походил на женское общежитие. День был неприёмный. Начальницу пригласили в администрацию на очередное совещание. Беспрестанно хлопали двери. Сотрудницы сновали друг к дружке в гости, оставляя за собой шлейфы ароматов лаков и духов. Не успевшие привести себя в нужный тонус дома наводили, как они шутили, «черты лица» прямо на рабочем месте. В такие минуты всевидящее око кадровой службы не представляло никакой опасности. Приёма нет. Начальница уехала. А в кадрах тоже работали женщины.

Заскочившая, как говорится, под звоночек Раечка, запахи парфюма которой последние два года службы вдыхал Петрович, переобулась и, запустив несколько солнечных зайчиков, когда поправляла причёску у зеркала на тыльной стороне дверцы плательного шкафа, быстро выпорхнула из кабинета. Пока образовалась свободная минута, можно поточить с приятельницами зубки.

Она появилась, когда в управлении меняли мебель, поставкой которой занимался её муж. Злые языки сразу нашептали, что на этой операции начальница хорошо наварилась, и сплетня одно время прошла по конторе. Петрович же не причислял себя к людям, выискивающим в любой луже только грязь, и сплетням не придавал значения. Раечка оказалась человеком позитивным. С её приходом в кабинете стало как-то по-домашнему уютней. А чтобы поглощать дурную энергию от сглаза недовольных посетителей, приволокла два огромных фикуса (затащить помогли работники её мужа). И вообще, она мгновенно влилась в коллектив. Добрая, подельчивая, в деньгах особо не нуждалась. На работу вышла, чтобы не оставаться одной дома, пока дочери-близняшки находились в садике.

В это последнее осеннее утро и сам Петрович был настроен благодушно: отчёты подбиты, планы по обследованиям выполнены. Загрузив компьютер, он принялся мышкой неторопливо вылавливать среди новостного хлама что-либо занятное.

Вообще-то в управлении доступ к Интернету разрешался только начальникам отделов. Но ему подключили в связи с актуальностью проблемы – приближалась Олимпиада. На Кубани аврально стали форсировать темпы создания безбарьерной среды для инвалидов, словно именно сейчас пришло время, чтобы все мы и наши гости срочно зажили по законам справедливого общества, как при коммунизме. Недаром же губернаторские трубадуры придумали слоган: «Если есть на свете рай, то это Краснодарский край!».

Итак, команда поступила – надо выполнять, хотя все прекрасно понимали, что из-за неподготовленной инфраструктуры в ближайшие годы жить «каждому по потребностям» у нас всё равно не получится. Как всегда бывает в таких ситуациях, образовывались потоки мутной жижи: от мелких подтасовок до неприкрыто наглой лжи, что давало возможность контролирующим органам держать на крючке завравшихся «передовиков». Но для начала всех собак спустили на отстающих (чтобы другие старались!). Лучше всего держаться в середнячках. Но это, оказывается, тоже большое искусство.

Петрович считался «махровым совком» – старался жить в согласии с моральным кодексом, чем вызывал недовольство среди местных чиновников. Район с показателями по безбарьерке плёлся где-то в хвосте. Краевое министерство по данным фактам проводило в управлении две проверки с объявлением выговоров. Начальница уже готова была распроститься с нерадивым аппаратчиком, однако в последний момент почему-то дрогнула: решила позволить ему «докоптить», как она выразилась, до пенсии. И вот в ноябре – видно, звёзды сошлись – всё получилось удачно: планы по всем показателям выполнили по-честному, без всяческих приписок и подтасовок.

Петрович неторопливо крутил колёсико мышки. Заголовки завлекали: «Опасные последствия олимпийской стройки», «Трамплин разваливается», «Мы не готовы мириться с ролью сырьевого придатка», «Великобритания может заменить бумажные купюры пластиковыми», «Тайна календаря майя»…

Ага, вот это, наверное, поинтересней: «Можно ли быть счастливым в такой несовершенной стране, как Россия?». Мгмм… Оказывается, грант на исследование выдан американцу, профессору Инглхарту. Петрович повторил, выдохнув полушёпотом: «Ин-гл-харту…» Ну и фамилия – аж горло дерёт. А что от америкоса можно ожидать? Читаем: «На данный момент русские находятся в числе самых несчастливых наций в мире… Несчастнее только население Ирака и Зимбабве». Ну, слава богу, дожили. Так вот, оказывается, почему гуляет по сайтам приписываемое В. Маяковскому четверостишие:

Петрович любил «коммунистического агитатора». В домашней библиотеке сохранил полное собрание его сочинений. По поводу же талантливой подделки провёл целое исследование. Не мог Маяковский написать про Зимбабве, потому что это африканское государство образовалось лишь в восьмидесятом году. Правда, свою «лесенку» он составлял в стихотворении «Американцы удивляются»:

А теперь вновь шагнул «через лирические томики, как живой» благодаря тайному подражателю.

Петрович от удовольствия готов был потирать руки: всё срослось. Зимбабве в «лесенке» оказалось неслучайно. Однако дальнейшему чтению про исследования Инглхарта и критическим рассуждениям помешала женщина. Раечка в спешке не прикрыла за собой дверь, и посетительница вошла не постучавшись, пахнув свежестью приятно манящего аромата. Запах таких духов в управлении был редкостью. Длинные каштановые волосы очаровательной незнакомки отливали шелковистым блеском.

В их конторе, как правило, клиенты другого сорта. Да и сотрудницы обычно дома красятся уже возле порога, когда в спешке перед работой надевают сапоги, а к услугам парикмахера прибегают лишь перед праздничными датами. Главное – успеть утречком волосы хорошенько расчесать, завязать в пучок, и сойдёт за свеженькую.

Холёной же, как известно, женщину делают лишние деньги и время, которое она может уделить себе любимой. Изысканная опрятность посетительницы, неброский макияж, отсутствие лишних деталей, словно над ней поработал талантливый скульптор, не смогли остаться не замеченными даже таким скромным ценителем женских прелестей, как Петрович.

Поздоровавшись и подойдя к столу, она обворожительнонежным голосом попросила согласовать проект реконструкции салона красоты, переоборудованного из двухкомнатной квартиры пятиэтажного дома.

И хотя день был неприёмный, Петрович не стал отказывать предпринимательнице в услуге: предложил ей присесть и принялся знакомиться с проектом. Правда, уже через несколько мгновений ему всё стало ясно.

– К сожалению, ничего не получится. У вас не включены мероприятия для беспрепятственного доступа маломобильных граждан.

– А зачем мне это нужно? – голос Красотки (как мысленно окрестил её Петрович) начал обволакиваться недовольно-капризной жестью. – Я ваш пандус за пятилетку не отработаю.

Кофейные шарики её зрачков, так гармонировавшие с блеском длинных волос, мгновенно прижало прессом насупившихся бровей.

– Поэтому проектировщики не внесли СНиП по доступности в техническое задание?

– Да-а. Я с ними договорилась.

– Лучше бы вы у них заключение взяли о невозможности установки пандуса, – мягко предложил Петрович, пытаясь вернуть беседу в миролюбивое русло.

Но темноглазая красавица поняла его речь по-своему, решив для себя, что с этим человеком тоже легко можно договориться.

– Чем меньше бумаг, тем меньше проблем. А пристраивать какую-то каракатицу я не хочу. К тому же услуги у меня дорого стоят – инвалидам они не по карману.

– Сейчас нельзя сдавать в эксплуатацию объекты без учёта доступности для маломобильных граждан.

– Вы меня не поняли. Я же сказала – со всеми всё улажено, поэтому никто на отсутствие пандуса не обратит внимания, – начала раздражаться женщина, но следом, многозначительно улыбнувшись, добавила: – А вас я обязательно отблагодарю!

– Ну, знаете, гражданочка, мы не на базаре, чтобы торговаться! – вскипел, поднимаясь со стула, Петрович. – Забирайте свои проекты! Оформите как положено, тогда и приходите!

От неожиданности хозяйка салона подскочила со своего места. Но, столкнувшись с плеснувшими ей в глаза лучами, отпрянула от них в сторону (видно, воевать с самим солнцем пока не входило в её планы). Запрокинув голову, отчего точёные линии подбородка и скул вдруг превратились в таран, готовый, словно ледокол, раскрошить любую возникшую на пути глыбу, она процедила сквозь зубы:

– Да ты об этом ещё пожалеешь! – схватила свои документы и выскочила из кабинета, в ярости захлопнув заскрипевшую от боли дверь.

– И откуда у женщин такие силы берутся? – оторопело пробормотал Петрович, почёсывая висок.

Агрессия посетительницы ввела его в ступор.

После возникшего инцидента снова пялиться в монитор расхотелось. Он подошёл к шкафу, взял пульверизатор (вдруг решил освежить цветы). Солнечные зайчики, как ни в чём не бывало, игриво проскакали по стене и спрятались за дверцей.

В этот момент в кабинет вбежала Раечка. На её округлом, как у пани Катарины из знаменитого кабачка, лице сверкали глаза, словно новенькие пятаки выпуска 1961 года. Но они, в отличие от медяшек, были настоящие, живые, с выражением неподдельного ужаса и любопытства.

– Алексей Петрович, чем вы обидели Эльвиру? Она как фурия промчалась по коридору!

– Ты знаешь, Раечка, захотелось провести эксперимент, чтобы убедиться, насколько безобразными бывают красивые женщины в неправедном гневе, – попытался отшутиться Петрович и стал опрыскивать фикус.

– Ой, не скажите: она же любовница главного экзекутора!

– А что мне его бояться? Я гражданин законопослушный.

– Зря вы так, – не унималась Раечка. – Наши славные органы всегда найдут, как и за что вас покарать. Вот недавно мастера с фирмы моего мужа у Эльвиры двери устанавливали. Так она настолько достала своими советами, что один из них не выдержал и предложил (как конкретно, я не берусь, конечно, комментировать) удалиться, пока работа не будет закончена. И что же вы думаете? На следующий день на фирме провели проверку соблюдения противопожарной безопасности. Материалы о выявленных там нарушениях сейчас в суде. Главный экзекутор пообещал наказать на двести тысяч.

Но страшилки для Петровича в тот момент, как оказалось, только начинались. Перед обедом решила подпортить ему аппетит вернувшаяся с совещания начальница. Возле окна её кабинета рос огромный клён, поэтому даже в ясную погоду здесь было сумрачно. На подоконнике ощетинился седыми иголками фаллос старого кактуса с ржавыми бляшками на стебле. Да и сама начальница особо не вызывала позитивных эмоций: грузная, коротко стриженная, с одутловатым лицом и вечно наморщенным носом, будто выражавшим презрение ко всему человечеству из-за дерьма, среди которого ей приходится возиться.

– Алексей Петрович! – сразу же, без «здравствуйте», начала она разговор. – Когда вы, наконец, научитесь работать с клиентами?

– Да я…

– Да! Вы! Срочно извинитесь перед хозяйкой салона «Эльвира» и найдёте возможность уладить конфликт.

От удивления брови Петровича вслед за плечами взлетели вверх, а шея утонула в опустившемся подбородке.

– Поверьте, я её ничем не оскорбил! Просто указал на ошибки в документации, – скрестив руки на груди, пытался объясниться Петрович. Но все это, видно, было бесполезно.

– У вас два выговора есть? Есть! Если сейчас с проверкой нагрянет экзекуторская служба, думаю, нам придётся расстаться.

Её нижняя губа начала набухать, как на дрожжах, а из-под сурово сдвинутых век зло выстреливали глазки, отчего, казалось, даже зашевелились иголки на подоконнике.

– Идите разбирайтесь, – махнула она рукой и взялась за трубку телефона, дав понять, что разговор окончен.

Про злополучный кактус Петрович вспомнил, возвращаясь в свой кабинет. Его начальница привезла из дома, когда от неё сбежал очередной сожитель. И хотя с тех пор замужем она больше не была, среди сотрудниц начала гулять байка, будто бы увольнения мужчин из управления стали происходить после того, как те в кабинете натыкались глазами на иголки её любимого уродца.

«Не думай о белом осле», – пытался отогнать от себя глупые мысли Петрович. Но иголки лезли и лезли, продолжая колоть мозги.

– Ну, как там? – с нетерпением ожидавшая результатов беседы Раечка встретила его у самой двери.

– Красотка показала шипы, – мрачно усмехнувшись, ответил Петрович. – А наша фурия извиняться заставляет.

– А вы?

– За что?

– Ну, может, сходите, посмотрите объект. Типа посоветуйте что-нибудь.

– Я ей уже советовал.

– И что теперь делать?

– Знаешь, Раечка, у меня утром было лирическое настроение. Маяковского вспомнил. У него есть одно стихотворение. «Вам» называется. Там про буржуев написано, которые жируют в кабаках, когда солдаты гибнут на фронте. И заканчивается оно очень сильно:

Так вот, у меня соседка бар, что на Центральной площади, держит. Брошу всё и пойду к ней официантом.

Но Раечке в этот момент было не до шуток и не до стихов. Женская интуиция ей подсказывала, что всё это ничем хорошим не закончится. Обидно стало за Петровича и жалко его. Но как ему помочь, она не знала.

III. Красотка требует жертв

Главный экзекутор был казачком засланным: явно на пересидке. Ждал повышения. Но время, будучи личностью незаурядной, даром не тратил. Ему нравилась идея Эдисона насчёт насоса, которую в этом небольшом городке удалось творчески подстроить под себя: каждый раз, если какой-либо проситель открывал дверь кабинета, резервуары хозяина заметно пополнялись – не червонцами (так говорили раньше), а свеженькими «пятёрами».

Как опытный рыбак, он умело готовил подкормку, насаживал приманку, забрасывал удочки и в нужный момент подсекал добычу. Правда, случались и осечки. В городе тоже имелись ушлые хищники, которые срезали леску, уходили вместе с крючком. Тогда, чтобы бесславно не покинуть прикормленное место, приходилось часть улова отправлять тем, кто сидел повыше.

Фамилия у экзекутора был интересная – Кауфман. Недоброжелатели и завистники, которых, кстати, тоже хватало, называли его за глаза презрительно по-русски Торгаш. Однако их лёгкий зуд мешал ему получать от жизни удовольствия меньше, чем комары на Кубани, когда на зорьке сомы или усачи теребили и тянули в мутную воду леску.

Утром в пятницу по пути на службу водитель попросил у экзекутора разрешения пораньше уйти домой. Они с женой решили отметить день рождения сына – ожидали гостей. Кауфман не возражал. Он и сам собирался сразу же после обеда повезти семью к родителям жены, но вскоре, после звонка Эльвиры, срочно поменял планы.

Его кабинет служил в советское время актовым залом для работников консервного завода и изменился лишь тем, что здесь сделали перегородку в одно окно для комнаты отдыха главного экзекутора. Процветавшее в советские годы предприятие в девяностые не выдержало конкуренции с дешёвым импортом и обанкротилось. Весь металл из цехов вырезали и отправили на вторсырье. Помещения продали предпринимателям, а административное здание в счёт погашения налогов досталось местной администрации, которая и передала его экзекуторской службе, решив, между прочим, что руководителю такой серьёзной структуры просто необходима ещё и комната для релаксации.

Николай, водитель Кауфмана, человек габаритный, по долгу службы почти ежедневно бывал здесь, но и тот каждый раз, входя в кабинет, тушевался от необъятности пространства и сумрака, вызванного массивными зелёными шторами. В противоположной от входной двери стороне утопал в чёрном крутящемся кресле щуплый, по-видимому, ниже среднего роста, мужчина лет тридцати пяти. Темноволосый, с аккуратной короткой стрижкой и правильными чертами лица, он мог расположить своим внешним видом, если бы не хищный, буравящий взгляд выцветших глаз, выражавших недоверие к любому вошедшему, будь то подчинённый, проситель или представитель смежных структур.

Явившись по срочному требованию, Николай плавно, едва касаясь пола, насколько это возможно было для грузного человека, приблизился к столу шефа.

– Вчера меня угостили хорошим коньяком, пойди, – Кауфман подбородком указал на комнату отдыха, – возьми из ящика пару бутылок себе.

Когда водитель вернулся и с довольной расплывшейся улыбкой стал рассматривать звёздочки на этикетках, экзекутор продолжил:

– В два часа заберёшь моих из дома и отвезёшь в Ростов. А гостям своим передашь, чтобы, тебя дожидаясь, выпили. Коньяк хороший, дорогой. Вряд ли они такой пробовали.

– Всё понял!

Лицо Николая мгновенно преобразилось и приняло решительно-преданный окрас, как будто он с потаённым нетерпением только и ждал, когда, наконец, удостоится чести выполнить это поручение. Разводить сантименты здесь было не принято. Тем более получил такой драгоценный презент из барского ящика. Шеф, по всей видимости, сегодня в хорошем настроении. Даже в уголках кошачьих глаз Кауфмана заиграли гусиные лапки.

Водитель не ошибся. Знакомство с Эльвирой преобразило экзекутора, вплеснув яркие краски в его прагматично-жёсткую жизнь. Естественно, он не был святошей. И мог позволить себе близкую связь с очередной пассией. Претенденток на это дело всегда хватало. Многие женщины жаждали его объятий. И получали. Разовые. С ней же всё пошло по-другому.

Кауфман вспомнил, как на новогоднем корпоративе в местном ресторане, где одновременно праздник отмечали несколько организаций, Эльвира сама пригласила его на танец под песню «Ах, какая женщина!».

Сначала они попытались вальсировать, но, постоянно натыкаясь на другие пары, поумерили пыл и затерялись в толчее танцевавших.

Полумрак, популярная мелодия, ошалело пульсирующая цветомузыка, разлетающиеся по залу от крутящегося шара снежинки – всё это будоражило кровь. А от самой Эльвиры исходил чарующий терпко-чувственный запах, который манил, зазывал в объятия.

Они попытались говорить, но перекричать музыку было трудно. Поэтому сразу же после танца решили сбежать с вечеринки. И вскоре оказались на его даче.

Кто не верит, что прежде всего обоняние порождает обожание, – человек ущербный. Пусть обращается к отоларингологу. Почти год прошёл, а от шлейфа сладострастного дурмана, исходившего от её тела при первой встрече, ему до сих пор сносило крышу. В такие моменты тестостерон заглушал мозги и обесточивал все остальные инстинкты.

Выпроводив водителя, Кауфман поднялся из-за стола и, собираясь с мыслями, начал медленно прогуливаться по кабинету. Затем позвонил начальнице управления социальной поддержки и посоветовал обуздать зарвавшегося сотрудника, который не умеет разговаривать с нужными клиентами.

– Да, да, я всё понимаю. Лучший салон в городе! Таким людям, как Эльвира Станиславовна, будем помогать и поддерживать, – в ответ услышал он голос женщины, по-военному взявшей под козырёк.

Правда, вечером на даче экзекутор приструнил и Эльвиру:

– Сколько раз тебе объяснять: возникла проблема – звони! Улажу. Теперь же возни больше будет!

– Да я и представить себе не могла, что такое случится, – попыталась оправдаться она. – Всегда получалось. А тут старикашка, маленький, сухощавый, противный такой.

– Ладно. Не беспокойся. Давай выпьем, чтоб у тебя всё было хорошо, – произнёс Кауфман и, плотоядно оскалившись, добавил: – И мне от тебя хорошо… чтоб было.

Он разлил коньяк в фужеры. Один из них подал Эльвире. Второй небрежно сверху обхватил пальцами и подставил пузатую поверхность хрусталя для чоканья. Но встречного действия не последовало. Женщина была ещё на своей волне:

– Интеллигентик недорезанный! Я думала, что они все давно повымерли. И вот – на тебе! – зло бросила Эльвира, но тут же её лицо искривила усмешка. – Он чем-то учителя химии мне напомнил. Мы его в школе Пробиркой дразнили. Так этот химик – жадный был на оценки, сквалыга – скончался в девяносто восьмом, когда им зарплату водкой выплачивали. Видно, его биохимические реакции, – ехидно завершила она свою тираду, – оказались несовместимыми с жизненными обстоятельствами.

– Учитель, что, сволочь был? – лениво уточнил экзекутор, немного разочарованный тем, что первая искра возбуждения сработала вхолостую.

– Да нет… Слишком правильный… А такие, ты сам знаешь, хорошим людям только жить мешают.

– Ну, тогда давай за нас, хороших!

Осушив фужер, Кауфман прижал к себе Эльвиру. Приятная истома начала обволакивать его тело. Они сидели, утопая в подушках мягкого дивана. Напротив, на стеклянном журнальном столике, стояла откупоренная бутылка с придвинутым к ней пустым фужером, лежал новенький айфон и потрескивала, пламенем подогревая страсти, красная винтовая свеча с державшим её бронзовым амуром.

Неожиданно, как назло, раздался звонок.

– Господин главный экзекутор! С вами говорит оперативный дежурный по чрезвычайным ситуациям. Докладываю: ваш водитель в реанимации.

– Что случилось?

– В двадцати километрах от города он на большой скорости врезался в тракторную тележку, которая без сигнальных огней выехала на трассу. Подробности выясняем.

– Ещё пострадавшие есть?

– Нет. Фермер, что был на тракторе, отделался небольшими ушибами.

Разговаривая с дежурным, Кауфман продолжал сидеть, обхватив плечи Эльвиры левой рукой. Затем положил на место телефон и, отведя голову назад, стал освободившейся рукой чесать едва наметившуюся проплешину на затылке, которую ещё не было видно, но изрядно поредевшие там волосы начали причинять ему беспокойство.

– Как же они все достали! – томно выдохнула Эльвира. Она поставила фужер с недопитым коньяком на столик и, резко поднявшись с дивана, взгромоздилась, как наездница, к экзекутору на колени. Теперь уже её руки лежали на плечах Кауфмана. Затем нежно, слегка прикасаясь, красавица провела ладонями по его шее и направила их вверх, к голове; потеребила, перебирая пальчиками, волосы, словно заботливая птичка, чистящая пёрышки своему партнёру.

Наконец, почувствовав, что лёгкий массаж его расслабил, Эльвира пригнулась и сделала медленный глубокий выдох, будто согревая шею экзекутора для последующих прикосновений губами. Словно опытный автогонщик, готовящий к выезду двигатель в холодную погоду, она дополнительно прошлась языком по его шее и вдруг внезапно смачно чмокнула возле уха.

От неожиданности у мужчины мурашки пробежали по коже. Он заводился. Тело Эльвиры едва уловимо пахло лилией и жасмином, чувственное наслаждение усиливалось добавлением ещё каких-то непонятных, но опьяняюще-манящих ароматов – его последний подарок: духи Versense от Версаче. Да к чертям собачьим какого-то там Версаче! В эти мгновенья экзекутор готов был бросить к её ногам целый мир!

Ближе к полуночи, когда в ладошках амура, покорно державшего свечку, прилично набралось оплавленного воска, Кауфман задул чуть потрескивавший фитилёк. Теперь до утра мир мог не тревожиться и спать спокойно.

IV. Что делать с Вовкой?

К воскресенью погода испортилась. Ночью стало прохладно. Пушинки облаков вились вокруг луны, стараясь зацепиться за её стареющий серп, а когда рассвело, тучи заволокли всё небо. Они были похожи на клочья грязной бараньей шерсти. Постепенно уплотнялись, сгущая тёмные краски; угрюмо придавливались к земле, пока, наконец, сами не расплакались. Заморосило под вечер, но надолго. Скорее всего, в ближайшее время погожих дней не ожидалось.

В понедельник в управлении весь день горел свет. От этого хоть немного становилось уютней, что спасало людей, предрасположенных к хандре.

По дороге на службу, несмотря на непогоду и плохое самочувствие, Петрович специально сделал огромный крюк, чтобы осмотреть прилегающую к салону Эльвиры территорию да заодно убедиться в целесообразности установки там пандуса.

Это был угловой и единственный вход, обращённый к улице, в панельной, из лазурно-белой мозаики, пятиэтажке. Мелкий дождь шелестел, слегка постукивая по голубому прозрачному навесу, укрывавшему от непогоды массивную, но изящную кованую лестницу, и подпитывал влагой небольшой партерный газончик, который отчётливо подчёркивал ухоженность травостоя, расположенного рядом с салоном, по сравнению с остальной заросшей бурьяном территорией возле дома.

«Так вот почему Эльвира болезненно отреагировала насчёт пандуса! Она всё построила. Потратилась. Навела уют. Лишь потом решила узаконить. И кто теперь будет виноват? Проектировщики выполнили работу по факту. Коммуникации в порядке. Архитектура утвердит и без согласования с нами. Им не впервой это делать. А потом разбираться не будут. Сколько в городе подобных объектов понастроено!» – мысленно успокаивая себя, Петрович направился в управление, прячась под небольшим чёрным зонтиком от непрекращающейся мороси. Он не был Дон Кихотом, поэтому считал бессмысленным сражаться с ветряными мельницами и ожидать справедливости от тех, кто её обязан, но не желал обеспечивать. Подписывать документ с имеющимися нарушениями Петрович не решался, но и ввязываться в драку, заранее зная печальный результат, тоже не хотелось.

В коридоре толпились посетители. Люди, видно, ещё не утомились ожиданием и, оттаивая в тёплом помещении, мирно разбирались в очерёдности. Начинался приём. Попавшаяся навстречу кадровичка выразительно постучала указательным пальцем по предполагаемым на запястье часам.

– На задании был, – не вдаваясь в подробности, сухо отреагировал Петрович.

В кабинете шибануло в нос прогорклым печным дымом. Напротив Раечки сидела женщина неопределённого возраста, в чёрной мужской куртке, с двухлетней девочкой на коленях, тоже, видно, одетой в курточку с чужого плеча. Рядом с ней стоял мальчик лет пяти в грязных резиновых сапожках.

Раечка вытащила из сумки горсть конфет и положила на стол:

– Угощайтесь.

Мальчик схватил самую большую, чернослив в шоколаде, и, разорвав обёртку, с жадностью принялся отгрызать лакомые кусочки.

– Да ты не торопись, Дима, всё вам! – сказала ему Раечка, пока мать давала конфетку девочке.

Это были давнишние клиенты управления. Раечка познакомилась с ними вскоре после устройства на работу, выехав в дачный посёлок с обследованиями неблагополучных семей. Тогда отца детей за торговлю наркотиками арестовали, а мать, как поступила информация, подмешивала зелье в грудное молоко, чтобы малютка меньше кричала.

В продымлённом домике было холодно и голодно. Из продуктов обнаружилось лишь какое-то месиво из овсяных хлопьев. Оно находилось в закопчённой кастрюле, стоявшей на перепачканной сажей нетопленой печке. Чуть дальше, в маленькой узкой комнатке, больше похожей на чулан, возле двери на ржавых металлических прутьях стоял «козёл» – самодельный обогреватель с намотанной на асбестовую трубу раскалённой спиралью. На выцветшем промасленном диване мальчик, на вид которому было года три, пытался вкрутить крышку в пластиковую бутылку из-под «Буратино». Рядом с ним на подушке с непонятного цвета наволочкой спал завёрнутый в старое верблюжье одеяло грудной ребёнок – дочка хозяйки дачи. «Козёл», видимо, сильно обезвоживал воздух и сжигал кислород, отчего девочка учащённо тяжело дышала и жалобно всхлипывала во сне, а крылышки её носа, постоянно раздуваясь, безуспешно пытались помочь закачать побольше воздуха в лёгкие.

Как оказалось, Раечка приехала вовремя. Информация насчёт зелья не подтвердилась, однако у малышки обнаружили двустороннее воспаление лёгких. Мать с детьми срочно поместили в больницу. Стали готовить документы на лишение её родительских прав. Но суд посчитал аргументы недостаточными. Мать клялась, что всё исправит, что детей никому не отдаст, что просто растерялась и опустила руки от охватившего её шока из-за ареста мужа.

Постепенно обстановка и впрямь начала налаживаться. Раечка взяла шефство над семьёй: срочно оформила субсидии, регулярно завозила продукты, одежду. Баловала деток гостинцами. Однако в последнее время стала замечать: что-то там опять пошло не так.

Был в этой семье ещё и старший сын Вовка. В первый приезд соцработников он находился в школе. Пока девочка болела, Раечка оформила его в приют. Когда всё в семье нормализовалось, мать забрала сына обратно.

И вот около двух месяцев назад возникла новая проблема. Матери предъявили штраф, потому что у Вовки нет паспорта, хотя ему уже исполнилось пятнадцать. А паспорта нет, так как на дачах прописка запрещена. Женщина была в панике: не знала, как найти выход из очередного житейского лабиринта. Раечка прописала Вовку у себя дома. Когда пришло время получать паспорт, сам Вовка куда-то исчез.

– Раиса Фёдоровна, прям не знаю, что делать! Связался с какими-то дружками. У одного из них днюет и ночует. Школу пропускает. Выпивать начал. Я запретила ему гуленьки. Так он совсем сбежал.

– Валя, а ты сама самогон варишь? – спросила Раечка, пристально глядя ей в глаза.

Ничего не выражавший тупой взгляд застыл на грубом обветренном лице женщины, словно в мозгах не сработал механизм, когда она одновременно попыталась включить две передачи, и их заклинило.

– А как же жить? – после небольшой паузы недовольно заявила мама Валя, тупо уставившись на чиновницу. – На полях работы уже нет. Наняться некуда. Где взять лишнюю копейку? Я на продажу. Одними вашими субсидиями деток не накормишь.

И хотя по лицу женщины Петровичу было понятно, что пила она не только свячёную воду, последняя фраза отвлекла его внимание от своих дел и заставила задуматься:

– И впрямь, как им выживать?

Об этом он и спросил Раечку, когда посетители удалились из кабинета.

– А вы как думаете? Вы же умный? – ответила она вопросом на вопрос и повернула голову к Петровичу, обхватив и поглаживая большим и указательным пальцами подбородок, что означало: она внимательно слушает собеседника. Но её глаза не сфокусировались ни на Петровиче, ни на расположенном за его столом окне, ни даже на пытавшихся выплакаться тучах. Видно, Раечка все ещё силилась разглядеть то место, где прячется Вовка.

– Знаешь, сколько мы ни будем жилы рвать – не вытащим их из ямы. Вот ты постоянно помогаешь вещами, деньгами, продуктами. Прописала Вовку у себя, а он, шельмец, всё равно сбежал. Папаша в тюрьме. Мамашка в прострации самогонку варит. Сама пьёт. И Вовка скоро сопьётся. Боюсь, никакие твои конфетки ему не помогут. Забота о народосбережении – это компетенция государства. Когда есть такие рецидивы – идёт самозаражение семей, надо менять политику.

– Ну-у, после ваших страшилок хоть ложись да помирай!

Раечка оставила подбородок в покое, взяла ручку и стала чертить какие-то иероглифы на чистом листе бумаги.

Петрович поднялся со стула, подошёл к окну и, задумчиво глядя на уныло торчащие мокрые ветки, медленно проговорил:

– Мы похожи на родственников, которые пытаются спасти умирающего больного примочками. Долг выполняем. Совесть свою спасаем. А он скоро всё равно помрёт, если не подключатся хирурги и не удалят нарыв.

Затем, видимо, собравшись с мыслями, Петрович решительно повернулся спиной к окну и, упёршись ладонями в подоконник, продолжил:

– Как быть с Вовками – история многократно отвечала на этот вопрос. Детскими трудовыми колониями после Гражданской войны, где мальчишки делали лучшие в стране фотоаппараты; суворовскими и нахимовскими училищами – после Великой Отечественной.

Однако договорить ему не удалось. В дверь постучали. Вошла женщина с укутанным в застиранное одеяльце ребёнком. За ней – следующая, потом ещё одна и ещё… Каждая со своими проблемами: работы нет, мужа посадили, или бросил, или пьёт, но всё сводилось к одному – к поиску средств для выживания.

«Странное дело, в таких очередях мужиков почти не бывает. Или им всего хватает, или просто всё пофигу? – подумал Петрович, выйдя через время в коридор с электрочайником, чтобы набрать воды. – Да-а, мы – твари толстошкурые…»

Приближался обед.

Когда за последней посетительницей закрылась дверь, Раечка засуетилась: включила чайник, вытащила из шкафа посуду, сладости, бутерброды.

– Будете есть? Может, кофе?

– Нет, не голоден. Мне, пожалуйста, зелёный чай без сахара. Давление скачет…

– Это от стрессов, Алексей Петрович! – назидательно произнесла она. – Много нервничаете. Кстати, вы с Эльвирой разобрались?

– Был я возле салона сегодня. Всё там сделано добротно, красиво, со вкусом. Вряд ли она захочет что-либо менять. А дела свои, думаю, без меня порешает.

– Дай бог, – сказала Раечка и переключилась на начавшийся прежде разговор. – Вот вы сказали о суворовцах и нахимовцах. Но у нас и сейчас есть такие училища. И детские приюты, и дома-интернаты. Однако, согласитесь, ребёнку всё равно лучше жить в семье.

– А какой пример для подражания дети увидят в таких, как у Вовки, семьях? Что ждёт их в будущем? Судьба папашек и мамашек?

– В училища, конечно, их никто не возьмёт – там огромнейшие конкурсы. А на приюты и интернаты редко какая мать согласится.

– Видишь, Раиса Фёдоровна, ты сама частично дала объяснение существующим проблемам. Да, детей лучше охватывать нормальным семейным воспитанием. Обрати внимание: ключевое слово здесь – «нормальным». Хотя и многие благополучные семьи стремятся пристроить своих отпрысков в суворовские и кадетские училища. Престижно это. А наша элита вообще отправляет их в закрытые заграничные пансионы, подальше от родного дома.

Залитый кипятком чай настоялся, и Раечка поставила чашку Петровичу на стол.

– Спасибо, спасибо! – он благодарно кивнул и продолжил свою мысль. – С другой стороны, ты знаешь нынешнюю зарплату воспитателей, которые больше думают не о детях, а о том, как самим выживать. Поэтому престиж наших интернатов чем-то сродни службе в армии в эпоху позднего застоя, когда среди офицерства процветало пьянство, в казармах – дедовщина, а всем управляли тупые прапорщики, дававшие, как в анекдоте, команды: копать от забора и до обеда. Для детей же из семей, попавших в трудную жизненную ситуацию, государство должно создавать не приюты, а привилегированные пансионы, и воспитывать как будущий цвет нации, как талантливых инженеров, пчеловодов, механизаторов, то есть в зависимости от их способностей и от понимания государством, в каких кадрах оно нуждается.

– Ну, Алексей Петрович, у вас целая теория. Прямо как эксперименты социалистов-утопистов по перевоспитанию нации. Что из этого вышло, вы лучше меня знаете.

– Я знаю и другие примеры. Когда у османских правителей возникла острая необходимость в создании элитной боевой пехоты, они организовали процесс подготовки и формирования её из детей христиан в возрасте от 5 до 14 лет, захваченных в боевых походах на Балканы. Это стали самые надёжные и преданные султанам воины-янычары, поспособствовавшие расцвету Османской империи. Конечно, они получали и специальные привилегии, что вызывало зависть у многих мусульманских семей и стремление пристроить туда своих детей…

Зазвонил телефон. Начальница велела Петровичу немедленно зайти к ней в кабинет.

– Нн-да… и чаю не успел попить, – медленно произнёс он, обратив вдруг взгляд на стоявшую перед ним чашку. Потом посмотрел на Раечку и спросил:

– О чём я сейчас говорил?

– О зависти.

– A-а, ну да. Так вот… приток детей из семей мусульман постепенно развратил идею янычарства. Они постоянно требовали увеличения жалования, были активными участниками дворцовых переворотов. Вместо своего прямого назначения многие из янычар занялись поисками прибыльных сделок и политических постов, чем, несомненно, подтачивали устои империи.

– История повторяется, – согласилась Раечка. – Многие и сейчас только ради выгоды в политику лезут… Ну, вы идите, идите быстрей – шефица сердиться будет.

– Другая крайность, – решил закончить свою мысль Петрович. – Если власть бросает только кость голодной толпе. Но проблемы этим не решить. Когда-то обязательно гром грянет. Вот мы здесь пока в качестве громоотвода Вовку ищем…

Отхлебнув глоток остывшего чаю, он со вздохом поднялся из-за стола и вышел в коридор.

V. Да что мы за люди такие?!

Начальница была патологически несчастливым человеком. Каждый раз, когда ей казалось, что всё в жизни начинает налаживаться, обязательно неожиданно, как прыщ на носу, возникала очередная неприятность.

– Осторожней! Не дрова везёшь! – вскрикнула она, когда «хёндик» словил рытвину.

– Так ни черта не видно! – начал было оправдываться Владимир. – Весь асфальт залило.

– Смотри внимательней!

Водитель понял: лучше промолчать.

Приближался обед. Начальница возвращалась из мэрии в паршивом, как почти всегда, настроении. Перед планёркой к ней подошёл Кауфман. Поинтересовался насчёт документов по салону. Она его заверила, что всё будет сделано – дала поручение сотруднику решить этот вопрос.

Начальница боялась перечить экзекутору. Но оказаться крайней, если вдруг поступит жалоба и нагрянет проверка, тоже не хотелось. Задача была несложная – с одним неизвестным. Сколько таких перерешено! Правда, нынче возникла одна закавыка: господин Икс слыл не очень сговорчивым чиновником.

– Ну ничего, – успокаивала она себя, – не такое пережили.

Дождь почти прекратился. Выставленные на прерывистый режим работы дворники периодически счищали брызги с лобового стекла. Оставшуюся часть пути «хёндик» прошёл без наездов на залитые водой ухабы. Владимир виртуозно проскакивал их, словно лоцман, досконально изучивший все подводные рифы и колдобины.

– Можешь, когда захочешь, – похвалила его начальница.

Рытвины, правда, объезжать полегче, чем смоделировать поведение человека. Но приёмы, которыми она пользовалась, пока не давали сбоя. Городок небольшой. Вакансий немного. Поэтому каждый сотрудник старался зацепиться за своё место, чтобы не остаться без работы.

С порога пахнуло аппетитным ароматом. Известная всем кулинарная додельница, приходившая специально к этому времени, разносила по кабинетам блинчики, пирожки и прочие мучные изыски. Кто-то открыл баночку с квашеной капустой, кто-то заварил кофе. В управлении начинался обед. Но начальница не стала дожидаться его окончания и вызвала к себе Петровича.

Из-за приоткрытого окна хорошо были слышны шуршание по мокрому асфальту шин и гул моторов проезжавших мимо здания автомобилей.

– Что у вас с салоном? – как всегда, даже не пригласив присесть, строго спросила она вошедшего в кабинет Петровича.

«Сама же всё знает! Видно, подстригалась недавно. Волосы перекрасила. Теперь они ржаво-бурые, как короста на её кактусе», – подумал Петрович и для подтверждения своей мысли взглянул на подоконник. А начальнице ответил:

– Я провёл обследование. Там всё сделано без учёта нормативов.

– У нас большинство объектов сделано без учёта нормативов. Вы это прекрасно знаете. Кнопки вызова ставят, и никто никого пока не трогает.

– Да. Но она приносила документы на вновь строящийся объект. Поэтому мы не можем закрыть глаза на нарушения.

– Я вам давала поручение встретиться с хозяйкой, поговорить с уважаемым в городе человеком, посоветовать что-нибудь. Вы с ней повстречались?

– Нет.

– Как вы смеете не выполнять мои поручения! – взорвалась вдруг начальница и ударила кулаком по столу так, что за окном с клёна вспорхнула стайка воробьёв, дожидавшаяся послеобеденных крошек.

Постоянные крики на подчинённых – это был её фирменный стиль. К нему сотрудники как-то притерпелись. Но сейчас она не просто кричала – визжала, будто её резали:

– Прочь! Прочь с глаз моих!

Перекошенное от злобы лицо начальницы выражало крайнюю степень негодования. Копившийся несколько дней страх от растерянности и незнания, как правильно поступить в сложившейся ситуации, наконец-то выплеснулся наружу. И наиболее слабым звеном в этой цепочке, естественно, оказался Петрович.

Минут через сорок в кабинет к нему вошёл Владимир.

– Алексей Петрович, шеф приказала отвезти вас в салон «Эльвира».

После подъёма по ступенькам и быстрой ходьбы по длинному коридору водитель говорил прерывисто, жадно захватывая ртом воздух. Его грузное тело распирало, как разогретый самовар, то ли от важности порученного задания, то ли от боязни не справиться с ним в срок. Хорошо изучивший нюансы настроения начальницы Владимир меньше всего хотел очутиться под горячими потоками её брани, поэтому и постарался как можно скорее выполнить распоряжение.

Петрович с трудом представлял, о чём можно договориться с хозяйкой салона, но не ехать было нельзя. Ясно одно: начальница бросала его на раскалённую сковородку, лишь бы самой остаться в шоколаде.

Зная, что она любит ездить на заднем сиденье, Петрович не стал занимать её место. «Чур меня!» – тихо проговорил он и сел рядом с водителем, после чего постарался переключиться и задумался, как построить разговор с Эльвирой. Однако попытки выработать какую-либо линию поведения оказались тщетными. Мысли плавились на стадии формирования. Дорога заняла около десяти минут, и за это время ничего интересного в голову так и не пришло.

Мужчины подъехали к салону, когда Эльвира, спустившись с лестницы, направлялась к изящному ярко-синему кроссоверу. Пока Володя подруливал к дорогой машине, Петрович вспомнил, как во время их размолвки в кабинете солнечные лучи высветили из-под шарфа красавицы такого же цвета кулон с лазуритом.

«Да, системная женщина – всё у неё рассчитано», – вдруг, отвлёкшись от докучавших мыслей, подумал он и неожиданно ощутил, что поймал нужную волну. Всё гениальное решается просто: встреча на улице не требует официоза. Сообразив мгновенно, Петрович поторопился подойти к Эльвире, пока она не уехала.

– Эльвира Станиславовна, здравствуйте! Я по поручению начальника управления. Может, вам нужна какая-нибудь наша помощь при оформлении документов?

Женщина смерила его взглядом и, бросив небрежно в ответ:

– Мне от вас уже ничего не нужно, – быстро спряталась в кабине кроссовера из-за вновь начинавшегося дождя.

С гадливым чувством унижения возвращался Петрович назад. В голове роились скорбные строки: «Волна на волну набегала, волна погоняла волну; и с плачем безгласное тело спешили они унести…» Чувствуя, как его накрывает очередной шквал эмоций, он решил включить мозги и, прежде чем раздать всем сестрам по серьгам, начать с себя: «Что ж мы за люди такие? Видим тупость и нечистоплотность своих начальников, но подчиняемся и выполняем их приказы! Потом же скулим вслед, как собаки побитые. А что скулить-то! Поезд ушёл…»

Рядом за рулём кряхтел и смачно причмокивал языком Владимир, стараясь обратить на себя внимание.

– У шикарной женщины всё должно быть шикарным, – наконец, не выдержав, произнёс он. Затем, ещё раз причмокнув, с восхищением добавил: – Вы видели, какая машина! А цвет, цвет какой!

– Цвет лазурита, – скривив губы, процедил Петрович и, ухмыльнувшись, вяло объяснил. – Есть такой драгоценный камень. Но перед тобой оказалась подделка. Настоящий лазурит проявляет своё величие лишь под лучами солнца и не может подстраиваться под плохую погоду.

Володе были непонятны высшие материи, которые роились в мозгу собеседника, поэтому спорить он не стал: переключил щётки стеклоочистителей на постоянный режим, и дальше они поехали молча.

Начальница удовлетворилась сообщением Петровича о результатах поездки.

Раечка тоже была довольна, что всё так хорошо разрешилось. Но, видя, в каком мрачном настроении находится её коллега, она попыталась его подбодрить:

– Да не берите, Алексей Петрович, ничего дурного в голову! Жизнь такая. И мы с вами её никак не переделаем. Знаете, вот если бы муж не пошёл на поклон к экзекутору, тот мог бы закрыть производство на три месяца. И всё – пиши пропало. Дальше только банкротство.

С тяжёлым сердцем возвращался Петрович с работы. Подойдя к своему двору, он остановился и прислонился лбом к калитке. Было трудно дышать. Не хватало воздуха. От боли в груди сводило челюсть.

К забору подбежал Дружок и начал жалобно лаять. Он лаял и, навалившись передними лапками, царапал штакетник, словно старался зацепиться когтями и помочь хозяину поскорей войти во двор. Умный пёс чувствовал неладное. К счастью, его голос услышала Люся. Увидев понуро стоявшего у калитки Петровича, она подбежала к нему.

– Дядь Лёш! Что? Вам плохо?

– Да нет… Всё нормально, – с трудом выговорил Петрович.

– Какое там нормально! На вас лица нет! Сейчас я скорую вызову.

Петрович попытался отнекиваться. Но, не слушая его, она побежала за телефоном. Позвонила на 03 и тут же сообщила Олесе о случившемся. После чего сопроводила больного в дом, оставшись там до приезда скорой.

Неотложка, на удивление, примчалась быстро. Женщина в накинутой на белый халат коричневой куртке с порога попросила бахилы.

– Ничего страшного, проходите, проходите, у вас обувь чистая, – затараторила Люся, провожая к Петровичу.

Он лежал на стареньком диване в комнате, где обычно смотрел телевизор ещё со времён сеансов Кашпировского. Уточнив симптомы, фельдшер деловито отодвинула на журнальном столике газеты, освободила место для переносного аппарата и сняла кардиограмму. Мельком взглянув в выплывшую плёнку, достала из медицинской сумки шприц с ампулами и велела Люсе позвать водителя с носилками.

Когда Петровича вынесли во двор, Дружок, заранее прикрытый Люсей в вольере, яростно начал вырываться наружу; лая до осипи, безуспешно пытался протиснуться сквозь железные прутья арматуры. Но в этот момент его помощь была не нужна. Опытная фельдшер всё сделала грамотно и оперативно. Кроме того, сообщила в приёмный покой о предынфарктном состоянии пациента.

В больнице врач-кардиолог первым делом приказала ввести Петровичу морфин, чтобы от болевого шока не случилось инфаркта. Как погрузился в сон и сколько спал, он не помнил…

I. Клятва президента, или Бесплатный сыр

На краснодарский билеты закончились. Счастливые обладатели с трудом вытаскивались из толпы, осаждавшей амбразуру кассы, и торопились к уже отфыркивавшему выхлопные газы «икарусу». Ещё теплилась надежда попасть на проходящий анапский, до отправления которого оставалось с полчаса, но никто не знал, сколько там свободных мест, да и будут ли они вообще.

Очередь упорядочить не получалось. Касса была одна на все направления. Сидевшая за стеклом женщина выкрикивала название очередного маршрута, и толпа начинала совершать хаотические перемещения, напирая друг на дружку и нехотя уступая место для продвижения к вожделенной амбразуре пассажирам готового к отправке в близлежащие сёла очередного ЛАЗа.

Пока Петрович толкался возле кассы, Олеся с Люсей стояли на посадочной площадке и с любопытством наблюдали за происходившим вокруг. Это была их первая самостоятельная поездка. Девчонки убедили родителей, что сами смогут сдать документы для поступления в университет. Единственное – позволили Петровичу проводить их до автостанции, хотя вначале и по этому поводу сопротивлялись: рассветало рано, а значит, всё равно никто их – как пошутила Люся – не уворует.

Людей, отъезжавших спозаранку в пригородные поселения, было немного. Огромная, покрытая серой дорожной плиткой терраса, рассчитанная на одновременную посадку в четыре автобуса, практически пустовала, отчего гулко реагировала на шаги изредка торопившихся к автовокзалу пассажиров.

ЛАЗы подъезжали с интервалом в пять-десять минут, готовые сразу же порожняком стартовать по маршруту. Из диспетчерской к ним устремлялась миловидная контролёрша, невысокая, но с грацией балерины девушка, по пути объявляя сгрудившимся возле кассы: «На Михайловку – отправляемся!», «На Родыки – отправляемся!», «На Родниковку – отправляемся!»

Она была как бы сама собой любимая и, казалось, не замечала никого вокруг, чётко выполняя лишь одну поставленную перед ней задачу, а именно, чтобы «обилеченные» не опаздывали на отъезжавшие автобусы. Впорхнув на подножку очередного ЛАЗа, контролёр кивком поприветствовала водителя со словами: «Моих – двое». Удостоверившись, что все её на месте, вручила ему маршрутный лист с пожеланием: «Счастливого пути!». Затем грациозно спрыгнула с подножки и понесла себя обратно в диспетчерскую.

– Она, что, к конкурсу красоты готовится? – спросила Олеся.

– Не-е, метр сорок с начёсом. Там таких не берут, – авторитетно заявила Люська. – Ты лучше скажи, почему она проверила двоих, тогда как в автобусе было четыре человека?

Олеся тоже обратила внимание, что помимо полной светловолосой женщины и белобрысого мальчугана лет семи в автобус сели ещё двое мужчин с удочками. Рыбаки, одетые в зелёные спецовки с логотипом местного хлебокомбината, забрались туда, не заходя в здание автовокзала, когда женщина покупала билеты, а возле дверей мирно урчавшего ЛАЗа стоял ссутулившийся мальчик с грустной миной на лице, втянув голову в плечи. Он был в выцветших шортиках глиняного цвета и белой безрукавной маечке, отчего, видно, находясь без движения, слегка продрог, хотя утро выдалось не прохладное. Солнце только всходило, но его лучи уже вовсю разливали тёплую лазурь сквозь тающие кружева облаков, предвещая жаркий день.

Один из рыбаков, прежде чем сесть в автобус, решил подзадорить мальчонку и, потрепав его по затылку, весело спросил:

– Чё ты киснешь?

– Чё, чё – спать хочу! – недовольно ответил тот.

– Ну и спал бы себе дома.

– Не-е, мамка сказала, что ей надо успеть до работы отвезти меня к бабушке.

– Все продвинутые в город стремятся, а ты – деревня, – пренебрежительно выразился мужчина.

– Чтобы рыбий жир не пить, лучше в село на витамины, – шмыгнув носом, ответил мальчик, явно с чужого голоса.

– Не издевайся над человеком. Залазь молчком, – приструнил рыбака сидевший за рулём пожилой водитель. – Ему и без тебя несладко.

В связи с неокупаемостью местных маршрутов руководство автопарка попыталось было заменить огромные неуклюжие ЛАЗы, сжиравшие на сотню километров более пятидесяти литров бензина, на ПАЗики, но под напором многочисленных жалоб всё вернулось на круги своя.

Обратно автобусы возвращались к восьми часам, чтобы успеть доставить селян на работу или в поликлинику, на рынок или по прочим надобностям. Вот тут-то незамыленному глазу представлялось презабавное зрелище, когда через дорогу, чуть в стороне от автовокзала, возле обшарпанной, давно не ремонтировавшейся общепитовской кафешки, вываливались, словно шпроты из банки, пассажиры. Никто не требовал от водителей, чтобы они подвозили людей на посадочную площадку для проверки билетов, как бывало раньше. А зачем? Официально убыточность рейсов покрывалась за счёт того, что руководство автоколонны выбивало субсидии из местного бюджета. Да и пассажиры к неудобствам притерпелись, не задумываясь о последствиях.

Никому даже не приходило в голову: система, пожиравшая сама себя, доживает последние дни. Могучий советский Колосс дышал на ладан. Люди по-прежнему пели: «Раньше думай о Родине», – а сами лихорадочно запасались спичками и солью. Генетическая память подсказывала: лучше будет, если иметь в чулане мешок сахару и перловки. И хотя архитектор перестройки, как всегда, пытался возводить воздушные замки, его пустые обещания всё больше раздражали народ и, словно мыльные пузыри, лопались на взлёте. Государство чахло с каждым днём. В обществе заработала аварийная система самовыживания. Талоны на продукты первой необходимости и пустые полки в магазинах стимулировали страсть к поездкам в поисках вожделенного дефицита. Правда, на местных маршрутах сильно не наваришься, поэтому в водительском сообществе особую касту представляли междугородники. От них зачастую зависели не только безопасность пассажиров, но и множество заранее не предвиденных дорожных нюансов.

Анапский «Икарус» подошёл минут за десять до отправления. Перед тем как выйти пассажирам, пожелавшим прогуляться во время остановки, из него выбрались водители, сходные по габаритам два клона, с шароподобными туловищами, в белых, словно накрахмаленных, рубашках с расстёгнутыми верхними и на пупках пуговицами. Один из них, лысый, обошёл вокруг автобуса, деловито попинал ногой колёса, перед правым задним открыл багажный отсек, после чего стал проверять билеты у немолодой пары, видимо супругов, прежде чем впустить их в салон. Второй водитель, коротко стриженный шатен с седеющей рябью, понёс маршрутный лист в диспетчерскую. Проходя мимо девушек, поинтересовался:

– Куда направляетесь?

– В Краснодар.

– Идите к кафе.

Помимо брони из двух обязательных для проходящих автобусов мест, да и то, видимо, выкупленных заранее, билетов на анапский не оказалось, о чём объявила кассирша, ознакомившись с маршрутным листом. Толпа у окошка стала таять. Те, кто пошустрей, в основном молодёжь, быстро сориентировавшись, поспешили к автобусу, чтобы договориться с водителями. Лысый всех направлял к кафешке.

Стоявший перед Петровичем мужчина с красной спортивной сумкой на плече решил посоветоваться с кассиршей, как можно быстрее добраться до Краснодара, если ехать с пересадками. Ближайший автобус отходил через час. «Спортсмена» это устраивало, а Петровича нет, и он, огорчённый, отправился к девчатам с намерением предложить им поехать в другой день, для верности заказав билеты в предварительной кассе. Но Люся заупрямилась:

– Как хотите, а я поеду сегодня.

Олеся её поддержала:

– Папа, не волнуйся, мы уже договорились с водителем.

Возле кафешки собралось около десятка человек. Несмотря на попытки дочери отправить его домой, Петрович не успокоился, пока сам не убедился, что девушки удачно разместились, перед тем докучая им своими наставлениями:

– Вы ж, смотрите, ведите себя поскромнее. А то «гы-гы-гы» да «га-га-га». Это вам не семечки возле калитки лузгать. В чужой город едете.

– Папа, ну хватит! Не маленькие уже, – хмуря лоб, сердилась в ответ Олеся, но появлявшаяся при этом очаровательная впадинка на левой щеке предательски выдавала её благодушное настроение.

Подъехал «икарус». Лысому, видно, девчонки приглянулись. Весёлые, симпатичные. Он усадил их на первый ряд, где сам сидел прежде; в знак приветствия кивнул Петровичу, будто старому знакомому, и пообещал, что довезёт его девчат, как ценный груз, в целости и сохранности. Остальных безбилетников он направил в хвост автобуса, за занавеску. Там были оборудованы лежаки для отдыха водителей. Правда, двум парням места на лежаках не хватило. Тогда Лысый выдал им заранее подготовленные дощечки и показал, как приспособить их вместо скамеек в междурядье. Сидеть на уровне ног других пассажиров было не очень комфортно, но молодые люди отнеслись к этому философски. Один из них, с двумя золотыми зубами во рту, даже пошутил:

– Хорошо устроились. Низёхонько. Недаром говорят, что со дна колодца звёзды видно и днём.

Рассредоточив безбилетников, Лысый взгромоздился на облучок – на откидное сиденье возле двери, и автобус тронулся с места. Коротко стриженный водитель включил радио.

Несмотря на некоторые неувязки, первая самостоятельная поездка начиналась благополучно. Часто бывает, что новичкам по жизни везёт гораздо больше, чем опытным людям, хотя и ведут они себя неловко, неумело, совершенно не представляя возможностей конечных результатов, но с поразительной удачливостью, словно сам Случай, великий шулер, вовлекает в азарт несмышлёнышей, чтобы потом, в будущем, расплатиться по полному счёту.

Места у девчонок оказались – лучше не придумаешь. Через огромные передние стекла «икаруса» обзор был как на ладони. Вскоре выехали из города. На пустынной трассе изредка навстречу попадались автобусы и легковушки. По «Маяку» звучали лирические песни. Ветер через открытые окна раздувал паруса бледно-розовых занавесок. В салоне стоял запах свежескошенной соломы. Мимо проносились убранные и ещё с ядрёной пшеницей поля, тёмно-зелёные массивы кукурузы или бескрайние ковры солнечных шляпок с изумрудно-золотистыми отливами в свете ясного, безоблачного утра. Красота неописуемая!

Олеся с Люсей нисколько не пожалели, что остались без билетов и не согласились с Петровичем отложить поездку на другой день. Единственным неудобством оказалось то, что на промежуточной междугородней автостанции безбилетникам пришлось высаживаться перед вокзалом и загружаться за его пределами по ходу автобуса. Но даже в этой, на первый взгляд неприятной процедуре нашлись положительные моменты. Девчата начали общаться с Гришей и Костей, теми самыми, которые через крышу «икаруса» пытались считать звёзды. Костя по натуре был лидером, балагуром. Взял инициативу в свои руки. Это стало ясно чуть ли не с первых слов, когда он рассказал про выбитый на втором курсе в драке зуб. Правда, знакомство начал с комплимента, что девчонки, обе, купидоном поцелованы, только в разные щёки (имея в виду ямочки).

– А вот Грише нашему не повезло. Его купидон царапнул за подбородок, – шутливо заявил он, похлопывая друга по плечу

– У Гагарина тоже была ямочка на подбородке, – вступилась в защиту Гриши Олеся. – Может, именно благодаря ей он и стал первым космонавтом.

– Ну зачем так сразу парня в краску вгонять? – в ответ засмеялся Костя. – Хоть мы на звёзды и любим глядеть, особенно когда с девушками гуляем, но в космос точно не собираемся.

После разговора с ребятами, уже в автобусе, Люся спросила:

– Ты про Гагарина сама придумала?

– Нет, я читала, как Королёв выбирал, кому первому доверить космический полет, – ответила Олеся и переключила подругу на свою волну. – А ты обратила внимание, какая открытая улыбка у Гриши?

В этот момент, выехав на трассу, водитель дал по газам. По «Маяку» передавали новости, и диктор сообщила, что в десять утра начнётся торжественное заседание внеочередного съезда народных депутатов, посвящённое вступлению в должность первого Президента России.

– Я б за такого, как Ельцин, замуж вышла, – не ответив на вопрос, мечтательно произнесла Люся.

– Так он старый уже.

– Тю, дурочка! Я характер имела в виду. Он мужик настоящий! С ним ничего не страшно. С таким президентом мы хорошо заживём!

– А папа сказал, что он алкаш. Пропьёт страну.

– Да что ты всё время талдычишь: «папа сказал, папа сказал»! У тебя нет своего мнения? Сама-то как думаешь? – сердито ответила Люся. Мимолётное знакомство с ребятами подействовало на неё странным образом. Девушка злилась, что не она, а Олеся поддержала беседу с ребятами, поэтому и уколола подругу. Люсе, наоборот, больше понравился Костя.

– Я о Ельцине ничего не думаю, – простодушно отреагировала Олеся. – Поживём – увидим.

Не слыша её, Люся продолжила свой монолог:

– Твой папа, что, самый умный? Сейчас все нормальные люди за Ельцина. Все хотят перемен. Осточертели дефициты! Дожили! Скоро соль и огурцы маринованные будут продавать по купонам.

– Мы на всякий случай ящик кильки припасли, – поддакнула ей Олеся.

Когда Люся задавала последний вопрос, перестали передавать новости и возобновилась музыкальная программа. Солнце поднялось довольно высоко, приятно прогревая сквозь окна автобуса.

– после долгого инструментального проигрыша запел Виктор Цой. Спустив на подругу пар, Люся подуспокоилась и ритмично закивала головой, затем стала подпевать:

Часам к девяти замелькали пригородные постройки. Заметно оживилось движение на трассе. Автобус подъезжал к Краснодару.

В просторном холле университета работал телевизор. Олеся с Люсей вошли в здание в то время, когда президент, положив руку на сердце, клятвенно гарантировал соблюдать Конституцию. Но сновавшим мимо, занятым своими заботами людям было не до него. Каждый спешил по своим делам. Университет жил по летнему графику – приближались вступительные экзамены. В приёмной комиссии у девушек всё обошлось без проблем. На юридический и экономический факультеты абитуриенты скучились в очередь, словно в ликёроводочном магазине. Дежурному сотруднику то и дело приходилось призывать их к порядку. А на филологический – культурная миловидная женщина средних лет с вежливостью библиотекаря встретила девчонок в качестве долгожданных посетителей (видно, там основной поток абитуриентов давно схлынул), посадила обеих перед собой за стол, помогла написать заявления. После принятия документов разъяснила, в какие дни являться на консультации, и пожелала успешных экзаменов.

Дальше нужно было выполнить заявки родителей: в провинции сливочное масло и колбасу не продавали даже по талонам. Бывалые люди ещё дома подсказали, где в Краснодаре в гастрономах народ толпится, туда и следовало торопиться. В очередях стоять, конечно, было нудновато. Приходилось занимать по нескольку раз, так как в одни руки продавали только по полкилограмма, да и продажа масла и колбасы (в тот день на прилавки выбросили только «докторскую») осуществлялась в разных отделах. Но девчонки наловчились забивать место друг за дружку, чем ускорили процесс, и даже вошли в азарт, ощущая какую-то подспудную гордость за совершаемые деяния. Олеся мысленно представляла, как благодарен будет ей отец за утренние завтраки с бутербродами.

На всякий случай она припасла ещё десять рублей, чтобы купить ему какой-либо оригинальный подарок ко дню рождения. Но Люся отказалась дальше ходить по магазинам. Надо было торопиться на вокзал, чтобы снова не остаться без билетов.

Начиналась жара. Масло плавилось. Его завернули в газеты и в специально припасённые из дому по такому случаю платки. В трамвае пассажиров в эти часы было немного. Девчонки стояли на задней площадке первого вагона, в открытые окна которого ветер загонял горячий воздух, игриво развевая русую чёлку на Олесином лице. Люсину причёску растормошить ему не удавалось, так как волосы были собраны в хвостик и перетянуты резиночкой. Девушка стояла, вальяжно раскинув руки на поручни, но лицо её выражало сосредоточенность из-за боязни пропустить нужную остановку. Из Черемушек, где находился университет, маршрут пролегал в старую часть города. Трамвай спустился под железнодорожный мост, оставил позади показавшийся с правой стороны стадион и притормозил, завернув на мощённую брусчаткой улицу. Вагоновожатая объявила:

– Следующая остановка «Железнодорожная». Выход к вокзалу.

Вокзал. Вот где всегда кишмя кишит человеческий муравейник. Кто-то в спешке тащит свои баулы; кто-то, везунчик (нашлось место), сидит, зевая от скуки, и наблюдает за происходящим вокруг, а кто-то снуёт в поисках приключений. Именно для такой части публики с конца восьмидесятых в людных местах стали промышлять уличные аферисты, попутно загребая в свои сети уйму прочих простофиль.

Возле закусочной аппетитно пахло беляшами. У входа в неё примостился на корточках темноволосый коротко стриженный крепыш в синем спортивном трико и белой майке с изображением Брюса Ли на груди. Парень виртуозно перегонял шарик с помощью трёх находившихся перед ним на картонке металлических стаканчиков, ловко пряча его в каком-то одном, и предлагал собравшимся зевакам угадать, где находится шарик, зазывно крича:

– Кручу, верчу – обмануть хочу!

После того как двое мужчин указали стаканчик, под которым находился шарик, крепыш вытащил торчавшую из кармана трико пачку денег и под новую присказку:

– Хорошее зрение – большая премия, – отсчитав победителям по десять рублей, предложил собравшимся делать ставки. Проходившая мимо Олеся с интересом стала наблюдать за действиями неудачливого фокусника. Она тоже увидела, в какой стаканчик тот спрятал шарик. Однако практичная Люся подтолкнула подругу со словами:

– Пошли. Надо билеты сперва купить, а потом развлекаться.

Солнце пекло нещадно. От жары на площади, казалось, начал плавиться асфальт. Но привокзальный муравейник продолжал жить по своим законам. Под деревьями возле пивной толпились люди. Выделившись из этой толпы, одна девушка в потёртых джинсах сунула Олесе какой-то билетик и, сказав, не останавливаясь:

– Я на автобус опаздываю. На, доиграй за меня, – поторопилась прочь. Чуть в стороне от ларька стоял небольшой переносной столик, на котором помещался лототрон, а рядом с ним, почти захватив всё пространство крышки стола, возвышалась картонная коробка с соковаркой. Молодой симпатичный парень в потёртых джинсах и синей майке с Брюсом Ли на груди (правда, актёр был изображён не в фас, а летящим с вытянутой вперёд пяткой) крутнул барабан и, привлекая внимание публики, крикнул:

– Начинаем розыгрыш соковарки!

Олеся отдёрнула руку подруги и остановилась:

– Подожди, давай посмотрим!

Парень, достав из лототрона бумажку, объявил:

– Цифра семь!

– У меня! – радостно воскликнула Олеся.

– Поздравляю! Подходите, девушка, ко мне. Вы выиграли приз!

– Какая удача! – промелькнуло у неё в голове. – Вот это подарок отцу!

– А у меня тоже в билете семёрка, – вдруг послышался мужской голос.

– Да-а, незадача вышла, что будем делать? – задумчиво произнёс ведущий, изучая билеты. Но тут же придумал, как выйти из создавшегося положения. – А вот вам два разных конвертика. Сейчас мы проведём скрытый аукцион. Будет ещё интересней: кто в свой конверт положит больше денег, тот заберёт и приз, и деньги проигравшего.

– Ну, так нечестно! – начал возмущаться долговязый мужчина, обладатель второй счастливой семёрки.

– Как хотите, – резко отреагировал ведущий, – тогда приз получает девушка.

– Нет, я так тоже не согласен, – сказал долговязый.

Он засунул руку в карман своих брюк, вытащил оттуда потрёпанный до неприличия кошелёк и, разомкнув металлические скобки, раскрыл его. Олеся заметила, что там находилась лишь одна помятая красная купюра. Недолго думая, она положила двадцать рублей в свой конверт и передала ведущему. Каково же было её изумление, когда тот для всеобщего обозрения вытащил из конверта долговязого три десятки и объявил его победителем.

– Неправда! Я сама видела, как мужчина положил в свой конверт только десять рублей, – с возмущением закричала Люся. В этот момент к ней вдруг протиснулся коротко стриженный парень в безрукавке. Поигрывая бицепсами и зло буравя девушку взглядом, он тихо, но грозно шикнул:

– Замолкни. Надо было больше денег класть.

Люсе возмущаться тут же расхотелось. Почувствовав опасность, она схватила Олесю за руку и потащила прочь от злополучного места. Лишь когда они добрались до кассы, оглядевшись по сторонам, Люся сердито промолвила: