Читать онлайн Моя шляпа, мое пальто бесплатно

1.

посвящается Александру Титову, владельцу и главному редактору Санкт-Петербургских журналов «Век искусства» и «Край городов».

M'Hat, M'Coat

Oh, hand me my hat, hand me my coat

I want to put them on and go far away

To where I will be free,

Where I will be loved.

The trouble is, I don't have a hat and I don't have a coat.

Oh, M'Hat, M'Coat

Oh, M'Hat, M'Coat

SLADE

Моя шляпа, мое пальто

О, подайте мне шляпу, подайте пальто

Хочу их одеть и уйти далеко

Туда, где буду свободен,

Где буду я любим.

Беда, у меня нет шляпы и нет пальто.

О, моя шляпа, мое пальто

О, моя шляпа, мое пальто

Слейд – английская рок группа

Поздний октябрьский вечер. Мелкий осенний дождь нудно кропил давно промокший насквозь асфальт, крыши полицейских автомобилей, а когда неожиданно налетали порывы холодного ветра, растекался каплями по окнам отдела полиции. В конце двора отдела полиции была курилка под козырьком, защищавшим от дождя, где полициянты не спеша насыщали легкие никотином. Рабочий день уже закончился, но кто сказал, что полициянты могут просто так уйти с работы? Наоборот, рабочий день в самом разгаре, и закончится не ранее девяти-десяти часов вечера. На скамейке в курилке сидел бомж. Его недавно привезли, быстренько допросили, но не спешили сажать в камеру. Бомж был обовшивевший, и дежурный не рискнул подселять его к другим беднягам, томившимся в камере. Потом придется дезинфицировать как сидельцев, так и камеру. Бомжу купили пачку дешевых сигарет, и он сидел на лавочке, «как король на именинах», и, если верить известной песни А.Северного1. мечтал получить нары и пайку «черного» хлебца. Бомж, давний сиделец, на свободе бывал редко. Его родным домом была тюрьма. Он откинулся на свободу весной, а в октябре, когда захолодало и начались бесконечные дожди, закручинился. Снежная зима катила в глаза2, а здоровье у бомжа было давно растрачено «по тюрьмам и пересылкам». Поэтому бомж поступил привычно, обокрал соседку: стянул купорку и шести курицам свернул головы. Одну курицу зажарил, других поменял на самогонку, и ударился в пьянку. Купорка под самогоночку была чудно как хороша. Участковый, кому соседка написала заявление, по горячим следам раскрыл кражу. Однако для полновесной отсидки кража была слишком легковесной. Поэтому опера для «хорошей посадки» собирались «навесить» бомжу еще пару-тройку мелких кражонок, чтобы повысить раскрываемость и выставить «палки» за раскрытые преступления. Бомж не возражал, что пара, что тройка других кражонок суть дела не меняла, статья одна, а срок – благословенный срок! – увеличивался в арифметической прогрессии! Что делать болезному бомжу на свободе? Маета одна. Опера обещали еще сальца подкинуть для освежения памяти по другим кражонкам, поэтому бомж всей душой рвался в тюрьму.

В курилку пришла дознавательша Настёна, так ласково её называли в отделе. Красивая девушка модельной внешности, с ногами, как в таких случаях говорят, «от ухов», и длину ее ног выгодно подчеркивали сапоги на шпильке. Поверх синего форменного платья она накинула куртку, по воротнику которой разметались длинные темные волосы. Она закурила длинную тонкую сигарету.

– Красавица, угости своей сигареткой, – голос у бомжа был хриплый, прокурено-пропитый.

Дознавательше Настене не нравилось фамильярное отношение, как со стороны полициянтов, так и других «посетителей» отдела, но терпела, поскольку была самой молодой сотрудницей. Но при случае могла окинуть «преступившего берега» презрительно-холодным взглядом. Сюда надо присовокупить высокий рост и обувь на высокой шпильке. Настена частенько оказывалась на голову выше любителей фамильярных отношений, и её презрительно-холодный взгляд ясно показывал, зачем тебе, коротышке-замухрышке, жалкому недомерку, подкатывать к высокой и красивой девушке? От такого взгляда несчастного мороз продирал по коже, и действовал похлеще самой обсценной лексики. Лучше всего было сразу потихоньку исчезнуть и не попадаться Настёне на глаза.

– Такие не будешь куришь, они ароматизированные. – Настена помахала рукой, чтобы бомж уловил запах табака её сигареты.

– Пусть будет про запас. Станет плохо, закурю эту сигаретку и вспомню о тебе, красавица, и сразу станет легче.

Это была грубая лесть, и хотя женщина любит ушами, Настёна не повелась на лесть, но, пожалев бомжа, протянула сигарету и пошла в свой кабинет. Её ждал очередной жулик, которого полчаса назад доставил наряд полициянтов.

Это был высокий, тщедушный, полуюноша-полумужчина, ярко выраженной кавказской внешности. Вслед за дознавательшей он робко просочился в кабинет и сел на краешек расшатанного и облезлого венского стула, невесть каким образом сохранившийся в этом кабинете. Кабинет был таким, каким были кабинеты следователей и дознавателей по всей стране: унылым и строго функциональным: большие письменные столы, стулья, компьютеры, сейфы. Над одним из сейфов в рамочках стояли почетные грамоты и фотографии женщин в парадной полициянтской форме, на вешалке висели форменные бушлаты. Одну стену украшала карта России, другую – N-ской области, в которой происходили описываемые события.

Кавказской внешности полуюноша-полумужчина был одет в коротенькое серое пальтишко, с поднятым воротником, на худой шее повязан вязаный серый шарф. В кабинете было тепло, но жулику было холодно, и он постоянно пытался натянуть куцые полы пальто на колени, обтянутые черными брюками, давно нуждавшихся в стирке и черные туфли на тонкой подошве. Туфли текли, и он промочил ноги.

Настена внимательно осмотрела жулика, и, пожалев заморыша, спросила:

– Хочешь горячего чая?

Жулик отрицательно замотал головой, однако дознавательша налила из чайника кипятка в пластиковый стаканчик, опустила чайный пакет и бросила два кусочка сахара. На бумажную салфетку положила тройку печенюшек.

– Спасибо, – дрогнувшим голосом проговорил кавказской внешности полуюноша-полумужчина, – и стал жадно прихлебывать горячий чай. Сразу стало теплее, он перестал дрожать, закрыл глаза и на мгновение забылся. Ему почудилось, что он сидит дома у теплой печки и греет озябшие ноги.

Из забытья его вывел мягкий грудной голос дознавательши:

– Сейчас запишем в протокол, как тебя зовут, – она раскрыла паспорт и вслух, по слогам, произнесла, одновременно печатая двумя пальцами, – Джа-фа-ров Гу-лам Ну-ра-дин-оглы. Я правильно записала?

Кавказской внешности полуюноша-полумужчина пошевельнулся на стуле и простуженным голосом произнес:

– Если как в паспорте, – правильно. Но я привык, что меня зовут Гриша. Гулам по паспорту.

– Читать и писать умеешь? – спросила дознавательша. – Сможешь потом прочитать протокол и расписаться?

Полуюноша-полумужчина дернул узкими плечами:

– Расписываться умею. Читать… могу по складам.

– Ох, горе мое луковое, – пригорюнилась дознавательша. – Придется, когда закончу, читать вслух твое уголовное дело.

– Зачем его читать? – удивился Гриша – Гулам. – Я и так знаю, что сделал, если другого чего не подвесите.

– У нас в отделе таким не балуются и чужого никому не навешивают, – обидчиво поджала губки дознавательша.

Ох, и лукавила дознавательша! Довешивали, еще как довешивали жуликам, чтобы не сорвались с крючка и подправляли отчетность раскрытыми преступлениями, но Грише -Гуламу несказанно повезло. В этот момент в отделе полиции не было нераскрытых уголовных дел, и его привлекали к уголовной ответственности за мелкое прегрешение, и «светило» только условное наказание. Гриша – Гулам этого не знал и очень переживал.

– Скажите, как вас зовут? – неожиданно спросил парнишка.

– Анастасия Борисовна Обухова.

– На-сте-на, зна-чит, – предсказуемо сказал жулик.

Дознавательша отрицательно помахала указательным пальцем и ледяным тоном отрезала:

– Я – не твоя подружка, и мы не на свидании. Я – дознаватель, ты – подозреваемый. Понятно?

– Понял, Настена Борисовна.

Дознавательша негромко рассмеялась. На такого жалкого грех было обижаться, но дистанцию сразу надо установить, чтобы не «борзел». Смех у Настены Борисовны был приятный, нежный, как ладошка ребенка, что гладит по измученной душе, от такого смеха становилось легче и жизненные невзгоды становились мелкими и несущественными. Грише – Гуламу неожиданно стало очень хорошо, он перестал дрожать, и был готов выполнить любую просьбу дознавательши. Даже встать на четвереньки и загавкать.

– Сейчас тебя допрошу, а потом отпущу домой, – произнесла Настёна Борисовна, а Гриша – Гулам недоверчиво переспросил:

– Вы не арестуете?

– Нет, ограничусь подпиской о надлежащем поведении.

Гриша – Гулам удивленно хрюкнул. Анастасия Борисовна стала нравиться еще больше, и поэтому с готовностью заявил:

– Хорошо, спрашивайте, я все расскажу.

Дознавательша стала задавать вопросы. Отпираться было глупо. Видеокамеры записали его прегрешения в сетевом супермаркете. Дознавательша показала видеозапись, где он берет с полок продукты и прячет по карманам. Что делать – кушать очень хотелось. Денег, как всегда, не было. Если летом удавалось немного подзаработать на шабашках, в глухое осенне-зимнее время впору было помереть от голода. От голодухи его спасала бабка Тоська, с которой он жил. Бабка была скупая, кормила пустой кашей или варёной картошкой без масла. Бабка Тоська собирала деньги на передачки любимому внучку Сереженьке, загремевшему на долгие четырнадцать лет за распространение наркоты. Ох, и кручинилась бабка Тоська, что не увидит больше внука! Гриша – Гулам был нелюбимым внуком. Дочка бабки Тоськи, его мать, нагуляла байстрюка от какого-то азербона, приезжавшего летом торговать на местный рынок арбузами, и бросила сразу после рождения. Гриша – Гулам побывал как в доме ребенка, так и в детдоме, откуда регулярно убегал. Ярко-выраженная кавказская внешность отталкивала потенциальных усыновителей. Достигнув шестнадцати лет, он очутился у бабки Тоськи, по месту своей регистрации. Бабка нуждалась в помощи, и появление Гриши – Гулама было кстати. У бабки Тоськи было две дочери. Старшая, жившая в том же городе, что и бабка Тоська, чей старший сын Сереженька недавно загремел в тюрьму, а младший, не в пример старшему, отлично учился и собирался поступать в престижный московский вуз. Бабка Тоська почему-то не жаловала младшего внука, и он редко бывал у бабки. Гриша – Гулам очень завидовал внукам бабки. У них были любящие родители. Он же был мусором, по нему топчутся и норовят вымести, но всё как-то не получалось. Мать Гриши – Гулама, младшая дочка бабки Тоськи, сразу после его рождения уехала в Питер, где вышла замуж, родила двоих детей, и не интересовалась судьбой старшего сына. Так и жили вдвоем, бабка Тоська и Гриша – Гулам. Бабка Тоська после посадки любимого внучка Сереженьки вызверилась на Гришу – Гулама. Мол, почему сел Сереженька, а не он, мог бы взять вину на себя, ему, дескать. терять нечего. Гриша – Гулам, которому некуда было уходить, терпел, но постепенно у него появлялись навязчивые мысли, чтобы один раз и навсегда покончить с безрадостной жизнью.

– Гулам! – позвала дознавательша. – Иди, распишись в протоколе и в подписке о невыезде и надлежащем поведении

Ярко-синий ноготь Настены Борисовны показал строки, где ему расписаться. Гриша – Гулам долго примеривался, а потом поставил неуклюжие закорючки, состоявшие из трех букв «ДГН» и куцый хвостик. От волнующего аромата молодого женского тела и каких-то нежных духов у него закружилась голова, и резко ослабли ноги. Он ухватился за край стола, чтобы не упасть. Бедняга не знал, что дознавательша пользуется французскими духами Коко Шанель Мадемуазель, что делало её неотразимо сексуальной, нежной и желанной.

Дознавательша не заметила его слабости и объявила:

– Все, допрос закончен. Можешь быть свободен.

Гриша – Гулам был ошарашен. Он был убежден, что арестуют, а тут – просто – свободен! Но как отсюда уйти? У него нет денег на проезд. Сюда его привезли полициянты, а как вернуться домой? Придется клянчить у дознавательши.

– Анастасия Борисовна! – чтобы разжалобить, он был вынужден правильно назвать имя дознавательши. – Дайте, пожалуйста, мне на проезд. Я обязательно отдам.

– Эх, что за жулики пошли такие нищие! Как же ты отдашь, если у тебя денег отродясь не было? Украдешь, а потом попадешь ко мне с новой кражей? – усмехнулась дознавательша Гриша – Гулам почувствовал, как запылали от стыда щеки. Денег у него водились очень редко.

– Ладно, держи тридцать рублей, – дознавательша протянула три желтых кругляша. – Как раз хватит на проезд. Торопись, сейчас будет последняя маршрутка.

Гриша – Гулам подхватил монеты, поблагодарил и выскочил из отдела полиции. Но не успел, только увидел красные задние фонари маршрутки. Эх, придется идти пешком. Он поплотнее запахнул куцее пальтишко, но теплее не стало, моментально застыли ноги в мокрых туфлях. Холодные капли дождя норовили попасть за воротник пальто. Куцая шапчонка быстро промокла и стала мерзнуть голова. Гриша – Гулам уныло потащился по улице мимо темных домов с ярко освещенными окнами. Он жадно заглядывал в каждое окно, словно надеялся, что его увидят, позовут, сытно накормят и уложат спать в чистую постель. Захотелось по-маленькому в туалет, это рвался наружу чай, который он выпил у дознавательши. Гулам зашел за дерево и помочился. Эх, до дома еще плестись и плестись. Когда он придет? Через час, два, а может и вообще не дойдет, замерзнет и свалится в канаву, полную холодной воды. Были бы деньги, уехал на такси, но за тридцать рублей никто из таксистов не захочет везти. Гриша – Гулам уныло пошлепал по лужам. Осенний холодный дождь то припускал, то ослабевал, и мелкие капли неприятно холодили лицо. В туфлях неприятно чавкала вода, и он уже не чувствовал окоченевшие ступни ног. Неожиданно Гулам услышал стихи:

Пусть пасмурный октябрь осенней дышит стужей,

Пусть сеет мелкий дождь или порою град3

Это были ГУБЫ, с большой буквы, у них была такая особенность, начинать общение с какого-нибудь стихотворения. ГУБЫ появились на кирпичной стене трехэтажки.

– Чего тебе? – с неприязнью спросил Гриша – Гулам. – Очень холодно, я замерз, мне сейчас не до разговоров.

– Какая нынче молодежь непочтительная пошла! – хмыкнули ГУБЫ. – Я помочь хочу, но по тону видно, в помощи ты не нуждаешься.

– Нет, – испугался Гулам. – Очень нужна помощь. Только чем можешь помочь? Домой перенести или деньжат подкинуть? Всего раз помог на кухне, и ради чего, чтобы я мерз под дождем и шлепал по холодным лужам?

– Чем, чем, – сварливо заметили ГУБЫ. – Чем смогу, тем помогу. Закрой глаза и отвернись. Не подглядывай! Иначе не помогу.

Гриша – Гулам поступил, как было ему велено. Он сумел выдержать минуту, пока его не стала бить сильная дрожь.

– Больше н-не м-могу, – зубы ляскали от холода.

– Повернись, – скомандовали ГУБЫ. – И ничему не удивляйся.

Гриша – Гулам повернулся и увидел на мокрых ветках дерева в пластиковом пакете на вешалке плащ, а на другой ветке – шляпу.

– Это тебе, – сказали ГУБЫ. – Одевай, не бойся.

Гриша – Гулам мигом скинул промокшее пальтишко и надел плащ.

– Это тренчкот от Барберри4, – прокомментировали ГУБЫ, но Грише – Гуламу было не до названия плаща. В нем сразу стало тепло. Еще примерил шляпу, которая пришлась впору.

– Такая шляпа называется федора, – подсказали ГУБЫ.

Для Гриши – Гулама названия вещей не имели значения. Главное, вещи были новые, не ношенные. У него давно не было новых вещей. Обычно приходилось донашивать чужую одежду.

– А на ноги? – Гриша – Гулам осмелел. Если ГУБЫ дали одежду, почему не попросить обувь. – Новую, и желательно с сухими носками.

– Ты меня разоришь, – вздохнули ГУБЫ. – Сейчас получишь. Только не подглядывать!

Гриша – Гулам привычно зажмурился, а потом увидел обувную коробку с непонятной надписью.

– Это американские зимние кроссовки скечерс. Внутри них сухие носки.

Гриша – Гулам забежал в подъезд дома и, опершись на перила лестницы, снял мокрые туфли, надел сухие носки и кроссовки. Как хорошо! Он вспомнил, что видел такие стильные кроссовки у старшего внука бабки, когда тот еще гулеванил на свободе. Теперь в новой одежде и обуви, он почувствовал себя другим человеком. Сразу стало тепло. Теперь – как быстрее попасть домой.

– ГУБЫ, – умоляюще сказал он. – Помоги добраться домой.

– Это как? – удивились ГУБЫ. – У меня нет ковра-самолета.

– Можно вызвать такси, – стал умолять Гриша-Гулам. – Только у меня тридцать рублей, а надо не менее сотни.

– Слушай, а ты не охамел? Думаешь, я просто так оказываю помощь? За все придется платить, и платить дорого, – проворчали ГУБЫ.

– Я согласен на все, только помоги!

– Хорошо, – подумав, заявили ГУБЫ. – Покажи деньги.

Гриша – Гулам выгреб из кармана монеты и показал на раскрытой ладони.

– Можешь убирать, сейчас в кармане будут еще монеты, – и через минуту Гулам ощутил, как у него потяжелел карман. – Можешь вызывать такси.

– Спасибо, – радостно заявил он. – Огромное спасибо.

ГУБЫ не ответили. Они исчезли со стены.

Такси быстро довезло до дома, и он прокрался в свою комнатушку, но бабка Тоська не спала:

– Где шлялся, паскудник?

– В полиции был, – коротко ответил он, аккуратно развешивая подаренные вещи. Какая шляпа, какой плащ, ах, какие кроссовки! Этим вещам сноса не будет.

– Наконец-то и тебя посодют, – радостно проскрипела бабка. – Спать ложись.

Гриша – Гулам не обратил внимания на бабкины «пожелания» и нырнул под одеяло. Однако сразу уснуть не удалось. Вспомнились события прошедшего дня. Особенно понравилась дознавательша – Настена Борисовна, её точеная фигурка и длинные стройные ноги. Она села на стол и, задрав подол, развела в стороны ноги, провела розовым язычком по нижней губе, а потом поманила пальцем. Рука привычно нырнула в трусы, и он стал дрочить, представляя себе обнаженную дознавательшу. Он не пользовался успехов у женщин. Виной тому была субтильная кавказская внешность. Однако мужская сущность требовала женского тела, и он нашел отраду при помощи безотказной Дуньки Кулаковой, что каждую ночь приходила на помощь. Дунька была чуткой, отзывчивой, а какие у неё были нежные ручки! Гриша – Гулам достиг оргазма, по пальцам потекла липкая теплая жидкость. Настена Борисовна нежно погладила по щеке и поцеловала в губы. Осчастливленный, герой-любовник уснул.

2.

Опер ехал за рулем беспородного «китайца»-паркетника, который ловко притворился внедорожником, когда его покупал. Он ласково назвал купленную машину «мой китайчонок». Корпус машины был уже тронут коррозией, но двигатель и ходовая были в порядке. Поэтому и продавалась сравнительно дешево, хотя опер в очередной раз убедился, что надо было не жаться, а купить машиненку подороже, но деньги… Вечная болезненная тема для любого полициянта, чье денежное довольствие не очень велико. Опер дослужился до капитана, и очень хотел получить майорские погоны, но, как назло, не было свободной майорской должности. Однако он не собирался быть вечным капитаном и уходить на пенсию с четырьмя звездочками на погонах. Большая, хоть и одинокая звезда на погонах, лучше россыпи четырех мелких звездочек, и пенсия майора выше, чем капитанская, поэтому постоянно узнавал в кадрах об освободившихся майорских должностях. Даже коньяк кадровику поставил и намекнул о будущей благодарности.

Который день подряд моросил мелкий октябрьский дождь, и скрипели дворники, размазывающие капли по лобовому стеклу. От беспрестанного дождя день был серым и невзрачным, и под стать тяжелому дню было подавленное настроение. Хотелось солнца, тепла, но погода и на ближайшие дни ничем не могла обрадовать, дожди, бесконечные дожди. Беспросветная серость и безнадега. Как раз про такую погоду говорил его покойный наставник, старый опер, что впору кого-нибудь пристрелить, а потом быстренько «найти» настоящего преступника, чтобы не выматывал душу бесконечный дождь, сыпящийся с небес.

Мокрая лента дорога убегала под колеса, мимо проносились встречные автомобили, обдавая китайчонка залпами грязной воды, заливавшей лобовое стекло. Мгновенно становилось темно, дорога исчезала, пока неспешно двигающие дворники размазывали грязь по стеклу. Вновь появлялась мокрая лента дороги, и грязные встречные автомобили в туче брызг. Обочины плотно обступили деревья, задравшие к низкому свинцовому небу голые ветви-руки. Деревья давно сдались мокрой холодной осени.

Опер, закурив очередную сигарету, приоткрыл боковое стекло, и в лицо тонкими иголками стали впиваться холодные дождевые капли. Он поморщился и поднял стекло. Некстати вспомнился вчерашний скандал с женой. Ох-хо-хо, когда же оставит его в покое, хотя и понимал, сам виноват. Вчера очень поздно приехал, хорошо поддатый, и удивился, как удачно вписался в ворота, не поцарапав машину. Жена легла спать, и он на цыпочках прокрался на кухню, где, не обнаружив привычного ужина, попытался что-нибудь соорудить пожрать. Видно, слишком громко гремел посудой, разбудил жену, и она с заспанным лицом появилась на кухне и тут же начала скандалить. Темы были одни и те же, давно навязшие на зубах.

Поздно приходит с работы.

Вечно поддатый.

Дочкой не занимается.

Напоследок, как под дых, – вечно нет денег.

Он молчал, сдерживаясь, чтобы не сорваться, и, плюнув на ужин, лег спать. Рано утром, когда за окном только начало сереть, а жена с дочкой спали в уютных постельках, он выпил на пустой желудок кружку обжигающе – горячего растворимого кофе и уехал на работу.

Мокрая лента дороги, капли дождя на лобовом стекле, которые едва успевали сметать дворники, и подавленное настроение. Эх, выглянуло бы солнце, стало бы легче, но тяжелые свинцовые тучи, обложившие небо, не давали лучам солнца шанс прорваться и порадовать землю и населявших её бедных людишек.

Опер этим утром сразу поехал в поселок, где жил задержанный бомж. На него скопилось пачка заявлений от местных, мол, ворует беспощадно, но когда разобрались, материал оказался пустым: суммы похищенного не тянули на самую легкую статью о краже. По последнему случаю, когда он украл у соседки шесть куриц и банки с купоркой. едва хватило натянуть на кражонку. Начальник отдела, разозлившись, послал его собрать «железный» материал для возбуждения уголовного дела. Поэтому при обыске у бомжа «нашли» измельченные листья конопли, завернутые в старую пожелтевшую газету. Пакет с коноплей по весу как раз «тянул» на самую минимальную часть статьи за хранение наркотиков. Этот пакет с коноплей опер, естественно, сам «нашел», поскольку его и подложил. Для вида покопавшись в том «свинарнике», где обитал бомж, он «обнаружил» пакет за дверцей в поддувале холодной печки. Опер не считал, что нарушает закон. Разве это нарушение, когда помогает жулику скоротать холодную зиму в тепле. Да, за решеткой, но под крышей с трехразовым питанием и чистым бельем на шконке. Бомж сам выбрал свою судьбу, поэтому жаловаться ему было не с руки.

Бомж привычно пошел в «отказ», стал креститься и божиться, что это не его, ему подкинули, но опер едко поинтересовался: «кажется, кто-то хотел на «зимнюю теплую квартиру?». Бомж, крякнул, почесал заросший сединой подбородок и заявил: «ну, моё, чего уж там, лучше в тюрьме на нарах, чем здесь в холодрыге». Понятые без слов подписали протокол об обнаружении пакета с измельченными листьями. На замызганном столе валялись обглоданные куриные кости, а под столом стояла трехлитровая банка с мутной жидкостью. «Это – та самая купорка?» – спросил опер. Бомж опять крякнул и попросил, заискивающе глядя в глаза: «дай слопаю последний огурчик». Он протянул банку, и бомж выловил из колыхавшей мути огурец, которым сочно захрупал, и сок потек по свалявшейся бороде. Остро запахло кислым.. Бомжа посадили в бобик и отвезли в отдел полиции.

Опер, вернувшись в отдел, написал мелким убористым почерком необходимые бумаги для возбуждения уголовного дела, и его послали на очередную кражу. Он провозился до ночи, после выпил и, как всегда, вернулся очень поздно домой. Прошли сутки, но бомж почему-то не выходил их памяти. Вернее, не сам бомж, за службу навидался бомжей по самое не могу. Не давала покоя лишняя деталь в лежбище бомжа, которой там быть не должно.

В хламе, в котором пришлось покопаться, что-то неожиданно ярко блеснуло, но он не обратил внимания, в тот момент искал, куда пристроить сверток с коноплей, чтобы потом удачно «найти». Теперь этот яркий блеск не давал покоя, заставляла мучительно вспоминать, что же было не так в логове бомжа?

Опер свернул с асфальтовой дороги, и его китайчонок, запрыгал по рытвинам, выплескивая во все стороны брызги мутной воды. Чтобы не разбить подвеску машины, опер сбавил скорость и через полчаса доехал до поселка, где жил бомж. Поселок был словно вымерший, мокрые крыши домов, мокрые палисадники, мокрые кустарники и деревья, нигде не души, даже не выскочили собаки, что обычно обгавкивали каждую машину в поселке. В такую погоду им было лень выползать из конур. Вспомнилась поговорка о хорошем хозяине, что в плохую погоду не выгоняет собаку со двора. Видно, он вдвойне плохой хозяин, раз сам себя выгнал на работу в отвратную погоду. Опер тяжело вздохнул, и доехал по разбитой дороге до пригорка, на котором стоял полуразрушенный длинный, похожий на барак, дом.

В сухую погоду можно было заехать на пригорок, но он не рискнул, летнюю резину давно надо было сменить на зимнюю, но денег, как обычно, не было. Он заглушил двигатель, в тепле салона выкурил очередную сигарету и решительно открыл дверцу автомобиля. Холодный осенний дождь окатил с головы до ног. Осторожно, стараясь не вступать в лужи, поднялся на пригорок. Мокрые стебли высохшей травы терлись о джинсы, норовили залезть в ботинки. Перед ним был жилой дом, который построили перед развалом местного колхоза. В дом быстренько заехали жильцы, и также поспешно выселились. Кто-то, то ли неудачно разжег печку, то ли по пьяни не затушил сигарету, и случился пожар. Пожар, как обычно, случился ночью, и пока из района приехали пожарные, сгорело полкрыши. В несгоревшую часть дома заселились бомжи. У них тоже периодически вспыхивали пожары, но тушить дом пожарные уже не приезжали, и к тому моменту, как там поселился задержанный бомж, осталась под крышей одна малюсенькая квартирка с частью коридора. Входная дверь отсутствовала, её давно пустили на дрова. Опер сначала внимательно осмотрел полы в коридоре. Свежих следов не было. На стене около входной двери квартиры, где обитал бомж, висели на вбитых гвоздях две больших плетеных сумок, заполненные каким-то тряпьем, пучки высохших камышей, а на полу, под сумкой, валялись кучи мусора. Дверь была опечатана узкой лентой бумаги, чуть ниже висел замок. Бомж раскрыл секрет замка: стоило на него надавить, как дужка отскакивала вверх, заходи и бери, что хочешь! Только брать там нечего. Одни грязные вонючие тряпки, которыми бы побрезговал любой старьевщик. Опер поморщился от тяжелого духа в квартирке. Он помнил, что бомж обитал в одной комнате, где стояло нечто среднее между кроватью и диваном, старое облезлое кресло и подобие стола. В стены квартиры были вбиты гвозди, на которых была развешена засаленные тряпки. В комнате было темно. Опер щелкнул выключателем, и на удивление, засветилась в полнакала лампочка, висевшая на длинном проводе. За печкой был проход в другую комнату. Там окно забито фанерой и была настоящая темень.

Опер надел перчатки и бахилы, нацепил налобный фонарь и стал осматривать комнату. Существует три метода осмотра места происшествия, и он бы выбрал один из них, но поскольку уже был здесь, начал искать то, что зацепило его взгляд при первом посещении. Только не помнил, в какой из комнат его взгляд зацепился за что-то яркое и блестящее. Тогда осмотр был произведен поверхностно, самым главным было убедительно найти им же положенный сверток с коноплей, и когда сверток был «обнаружен», осмотр на этом закончился. Тогда он побрезговал переворачивать грязные вещи в комнатах. Сначала зашел в темную комнату. Поводил световым лучом по стенам, рухляди, сваленной по углам комнаты и по полу. Затем вышел в первую комнату и проделал ту же операцию. Нет, ничего не вспоминается. Ох, как не хочется рыться в засаленных и вонючих тряпках. Вспоминай, вспоминай! Опер вернулся в темную комнату, поводил фонариком и вернулся обратно, в первую комнату. Он стал тщательно водить лучом света по половицам. Есть! На полу что-то неожиданно сверкнуло голубым отблеском. Он наклонился и увидел в щели между досок пола бусину. У бомжа, давно ставшего импотентом, в комнатах не могло быть ничего, связанного с женскими вещами. Опер попытался выковырять бусину из щели, но она прочно застряла. Черт с ней, главное, нашел зацепку. Теперь, как гончая, взявшая след, опер от бусины, эксцентрически, стал кружить по комнате, с каждым разом расширяя круг поиска. Теперь его перестали смущать запахи. Он аккуратно перетряхивал одну вещь за другой и искал, искал и искал. Что конкретно – сам не мог объяснить. Он, как собака, взявшая верхним чутьем след, искал нечто другое, помимо бусины. Просто так бусина не могла здесь очутиться. Не могла! В темной комнате он ничего не нашел, но в первой, когда приподнял грязный и зассаный матрас, нашлось еще несколько бусин, забившихся в щели между досками пола. Однако бусины были слишком ненадежным следом, надо продолжать поиски. Он еще перетряхнул все вещи, и в темной комнате нашел женскую косынку и женский лифчик. Бретельки лифчика были оборваны и измазаны в чем-то буром, похожим на кровь. Опер аккуратно положил обнаруженные вещи на место, а сверху мусор, под которым они лежали. Не зря сюда приехал. Удача неожиданно улыбнулась ему. Чутье оперативника просто выло, ищи, пес, ищи, хорошо ищи. В награду получишь сахарную косточку.

За последние годы на каждом совещании всем оперативникам тихо или громко, вежливо или матом, с грозным стуком по столу и обещаниями каждый раз уволить с волчьим билетом, требовали раскрытия большого количества уголовных по убийствам, изнасилованиям и грабежей женщин. С погибших срывали не только золотые украшения, но и дешевую бижутерию. Еще снимали нижнее белье.

Опер нашел косынку и лифчик. Надо продолжать поиски. В комнатах больше ничего не нашел. Он вышел в коридор и продолжил поиски. Там было светлее, но он не стал выключать фонарик. Луч от налобного фонарика уперся в сумки на стене. В прошлый раз никто не притронулся к ним. Равнодушно отметили, что там какие-то старые тряпки. Осторожно, словно боясь спугнуть удачу, опер подкрался к сумкам, дабы они, как зайцы, не испугались и не порскнули в разные стороны, ставя охотника перед неразрешимой дилеммой, в какого зайца первым стрелять и кто из зайцев жирнее и вкуснее. Он нежненько снял их и поставил на пол. Первая сумка ничего интересного не содержала, зато вторая – как пещера Алладина: серебро, злато и бриллианты полной чашей, то бишь битком набита женским нижним бельем, порванными колготками, кофточками, какими-то украшениями. Есть!!! Опер от нечаянной удачи заплясал, выделывая коленца, а потом остановился, застыдившись, что его увидят и покрутят пальцем возле виска. Даром, что утро, а он уже готовый вусмерть, пляшет возле сумок. Но с небес постоянно сыпется дождь, холодный, осенний, и единственная улица поселка пустынна.

Правильно говорят, хочешь лучше спрятать, положи на видном месте. Получается, преступник – сексуальный фетишист? Он не стал перебирать вещи, и аккуратно повесил сумки на гвозди. Потом пробежался по развалившейся части дома. Там, в одной углу, под сохранившейся крышей, была навалена куча мусора. Можно было еще порыться там, но он оставил это увлекательное занятие для следственной группы. С него достаточно обнаруженных вещей. Он попытался закурить. Пальцы тряслись, колесико зажигалки проворачивалось, но огня не было. Газ в зажигалке болтался на самом дне. Он спрятал сигарету и набрал номер своего начальника, чтобы его обрадовать. Связи не было. Набрал номер отдела. Тишина. В этом забытом богом поселке связь всегда плохо работала. Попытался дозвониться до участкового. Бесполезно. Надо срочно ехать в отдел. Как быть с вещдоками? Сумки, до этого момента не представлявшие никакого интереса, неожиданно стали чрезвычайно важны. Вдруг, пока он будет отсутствовать, эти сумки утянут? Глупости, никому они не нужны. Как висели, так и еще повисят. Ничего с ними не случится, пока он съездит в отдел и привезет сюда следственную группу. Бомж-то, оказывается, не простой, ой, какой непростой жулик. Опер невесело усмехнулся. Я-то, добрая душа, чтобы отправить его на зимние «квартиры», подсуетил сверточек и ловко его отыскал, а надо было просто вдумчиво пройтись по его логовищу. Рутина замыливает глаза, становишься слепым, и дальше того, что нужно сделать, ничего не видишь. Работаем по шаблону, на мелкий, но такой важный результат, никакого творчества и полета фантазии. Копаемся, как жуки навозные в дерьме, и бриллианты под ногами в упор не замечаем. Выпить что ль на радостях? Шутка ли, столько лет искали убийцу, а он ловко обводил всех вокруг пальца и садился по мелочам, чтобы отдохнуть, а потом с новыми силами брался за старое. Опер представил, как возьмет запотелую рюмку, вдохнет водочный аромат, а потом водочка огненной змейкой прокатится по пищеводу, и сразу станет хорошо и весело, и тут же – контрапунктом, злой голос жены: «Опять, свниья, нажрался». Сегодня опять вернется домой далеко за полночь, пока следственная группа все зафиксирует. Это дело очень неспешное. Дома жена будет нудно и методично пилить. Эх, жизнь ментовская, растреклятая! Опер не раз задумывался об уходе из полиции, но ничего другого, как ловить жуликов, не умел. Идти охранником? Опер тяжело вздохнул. Скорей бы майорские погоны получить.

Опять мокрая лента дороги, скрип дворников, размазывающих капли дождя на лобовом стекле, встречные автомобили в облаке брызг и грязи. Он несколько раз пытался дозвониться, но связи пока не было.

Опер на радостях и не заметил, как добрался до отдела полиции. Возле отдела полиции он увидел машину скорой помощи, а в обезъяннике были двое медиков в синей робе. Он спросил у дежурного, что случилось, и тот, витиевато выругавшись, огорошил, что внезапно помер задержанный бомж. Опер похолодел: неужели помер Бомж Бомжович? Это автоматически грозило расследованием, составлением кучи бумажек и объяснений, что бомжа никто и пальцем не тронул. Никому не нужно было прессовать бомжа, совершившего ряд мелких краж и у которого обнаружили пакет наркоты. Медики, выйдя из обезъянника, констатировали смерть и предположили причину – разрыв аорты. Позже судмедэкспертиза подтвердила, что бомжа никто и пальцем не тронул, причины были патологические и связаны с атеросклерозом сосудов. В отделе полиции вздохнули с облегчением.

Только опер выматерился про себя. Эх, не удалось вкусить сладких плодов от удачной находки вещей потерпевших. Он доложил начальству о находках, а через полчаса поехал со следственной группой в поселок.

3.

ГУБЫ

мясистые

толстые

вывороченные

Первая мысль при их виде,

ГУБЫ как у негритосов.

ГУБЫ могли увидеть только избранные.

ГУБЫ сами решали, кто мог их увидеть.

ГУБЫ сами решали, кто мог их услышать.

Гриша – Гулам четко запомнил, как впервые появились ГУБЫ. Он хотел повеситься.

Ему надоело жить, постоянно чувствуя боль во всем теле, видеть, как на коже вздуваются фурункулы, наливаются дурной кровью, с желтым глазком на вершине, а потом взрываются, сочась мерзко пахнущим содержимым, пачкая нижнее белье. Суставы болели так, что хотелось лезть на стенки и биться головой о стены. Еда временами вызывала рвотный рефлекс, хоть и был постоянно голоден, зачастую он мог что-либо съесть, только зажав нос. В детдоме, когда проходил медицинские осмотры, врачи пожимали плечами и говорили о плохой наследственности. После детдома Гулам нигде не лечился.

Он был высоким, тощим, узкоплечий, со впалой грудью и тонкими руками и ногами. Женщины не обращали на него внимания. Помогала безотказная Дунька Кулакова с вечно блудливой улыбочкой на полных губах. Её помощь снимала сексуальное напряжение, но была постыдной и противной, когда по утрам приходилось отстирывать дурно пахнущие пятна на трусах. В детстве страдал энурезом, писался по ночам, за что в детдоме был неоднократно бит. Его сумели вылечить, и теперь не позорился по ночам. Друзей не было, в детдоме чмырили и дали унизительное прозвище «гулюмчик-шулюмчик». Он обижался, плакал, и даже пытался драться, но его били даже девчонки.. Из-за ярко выраженной кавказской внешности и проблем со здоровьем его никто не захотел усыновлять. В детдоме он недоедал, и взвыл, когда переселился к бабке Тоське. Та категорически отказалась его кормить. Вынужден был начать подворовывать продукты у соседей. Однажды Гриша – Гулам стянул из соседского холодильника, стоявшего в летней кухне, кусок колбасы и, давясь, стал его жадно глотать. Колбаса не пошла впрок. В кухню неожиданно вошла соседка, которая сначала обомлев, застыла, а потом, схватив веник, отхлестала и выпроводила со двора. Соседка, энергично орудуя веником, ругалась и обзывала «черножопым отродьем», и наябедничала бабке Тоське. Та покряхтела, в очередной раз пообещала выгнать, но неожиданно стала подкармливать Гришу – Гулама. Раньше не обращала на него внимания, словно его вообще не было в доме.

Он не ходил на занятия в училище, куда его определили после детдома. Зачем? Учеба в школе показала его неспособность усваивать школьную программу. Учителя, озабоченные борьбой с буйными учениками, не обращали на него внимания, тихий, пусть лучше спит на уроках, ставили тройки, с облегчением переводили в следующий класс и тут же забывали о нём.

Жизнь с бабкой Тоськой оказалась не медом. Бабка постоянно изводила его попреками, и он спасался бегством, и когда в городе была хорошая погода, бродил по улицам, прятался в подворотнях, в брошенных домах, заходил в гаражи, где мужики с руками, перепачканными машинным маслом, возились с машинами. Гриша – Гулам помогал этим мужикам, и в благодарность они кормили и поили его.

Вечером, когда бабка ложилась спать, он возвращался в дом, пробирался в конуру, словно в насмешку называемой громко «комнатой», укрывался ветхим одеяльцем и засыпал. Утро начиналось с причитаний бабки. Она шпыняла его за каждую мелочь. Особенно тошно стало, когда посадили её любимого внучка Сережу.

«Что ж ты злыдень черножопый на свободе, а мово Сереженьку посодили», – и поток слез, всхлипываний и проклятий на его голову.

Хоть бабка Тоська и стала подкармливать его, жрать хотелось постоянно. Он пытался устроиться на работу к приезжим азербайджанцам на рынок, но те, сходу разглядев полукровку, презрительно отвернулись от него.

Летом бабка Тоська нашла для него строительные шабашки в качестве подсобного рабочего. Деньги ушли на жратву, поэтому ходил в обносках, оставшихся после старшего внучка Сереженьки, коего посадили. Когда закончилось лето и шабашки, у него сразу закончились деньги. Бабкина кормежка была очень редкой, и он стал подворовывать в сетевых магазинах. Гриша – Гулам, боясь, что его, как в детдоме, могут побить продавцы, воровал самые дешевые продукты. Здесь то же не повезло, попался на воровстве. Гриша – Гулам испугался, боялся выходить на улицу, ему чудилось, стоит только выйти из дома, как его тотчас схватят полициянты и посадят, а поэтому сидел сиднем дома. У него не было друзей, жил изгоем и остро переживал свою никчемность и ненужность. Постепенно зрела мысль, что пора заканчивать с этой постылой жизнью. Это казалось самым лучшим выходом. Он хотел и боялся покончить с собой. Наконец, когда бабка Тоська ушла из дома по делам, он решился.

Ту впору задаться вопросом: матушка-Россия, почему ты жестока к своим детям? Отчего жизнь у них тяжкая, отчего многие идут кривой дорожкой, а пьяными слезами оплакивали бесполезно прожитую жизнь. Почему многие лезут в петлю? Только не дождешься ответа от матушки – России, не хочет прижать к груди и приласкать своих непутевых детей. Поневоле напрашивается горький ответ, не матушка, а мачеха Россия, не нужны ей непутевые детки, ох, не нужны…

Гриша – Гулам присмотрел тонкий шнур, на котором вешали белье, отрезал его и, приладил шнур к крючку, на котором висела электрическая лампочка. Потом залез на кухонный стол, и надел петлю на шею. Остался сделать самый маленький шажок со стола в пустоту. Он глубоко вздохнул в последний раз, крепко зажмурил глаза и хотел сделать этот шаг. Неожиданно услышал в тишине … стихи. Стихи были необычные, их выразительно произносил, даже не произносил, а выпевал, густой бас:

Спи. Прощай. Пришел конец.

За тобой пришел гонец.

Он пришел последний час.

Господи помилуй нас.

Господи помилуй нас.

Господи помилуй нас5.

Гриша – Гулам открыл глаза и испуганно осмотрелся. Дома никого не было, кто же выпевает эти странные строчки.

– Кто здесь? – испуганно, дав петуха, пискнул Гриша – Гулам, ухватившись руками за петлю. Острое желание умереть вдруг пропало.

– Не кто, а что, – был ответ.

– Покажись, – дрожащим голоском произнес Гриша – Гулам.

– Пожалуйста, – был ответ, но несостоявшийся самоубийца никого не увидел.

– Не надо меня обманывать, – по впалым щекам Гриши – Гулама потекли слезинки.

– Глазья-то р-раскрой. Не туда, дурень, смотришь (Гриша – Гулам озирался по сторонам, но ничего не увидел). Смотри прямо перед собой. Сейчас, сейчас, – послышалось пыхтенье. Сейчас видишь?

На стене напротив Гриши – Гулама, где висел кухонный шкафчик, вдруг вспучились старенькие цветастые обои, зарябило, и проявились ГУБЫ.

мясистые

толстые

вывороченные

негритосские.

– Теперь видишь? – нетерпеливо вопросили ГУБЫ.

– Ви-ж-жу.

– Что видишь?

– Губ-бы.

– Вот и прекрасно. Не бойся, я не кусаюсь, твоя тонкая шейка мне ни к чему. Только петелечку-то сними, а то ненароком соскочишь со стола и поминай, как звали. Еще обоссышься и обосрешься. Некрасиво будешь выглядеть, и вонять будешь гадостно.

Гриша – Гулам испуганно задрожал, представив себя в таком неприглядном виде.

– Впечатлился?

– Д-да, да!

– Вот и хорошо, слезай со стола, за ним едят, а не вешаются.

Гриша – Гулам послушно слез со стола, плюхнулся на табуретку и бурно разрыдался. Слезы потекли по лицу.

ГУБЫ помолчали, пока Гриша – Гулам не выплакался и спросили:

– Как тебя-то величать?

– Чего? – не понял слово «величать» Гриша – Гулам.

ГУБЫ скривились:

– Как звать-то тебя, болезный?

– Г-гулам. То есть Гриша.

– Почему надумал вешаться?

Несостоявшийся самоубийца задумался. Он так и не сформулировал (хотя не знал такого мудреного слова «формулировать») для себя, зачем собирался вешаться. Просто жизнь «достала». Так просто и сказал. Что поделать, он не мог похвастаться развитым интеллектом.

ГУБЫ пошлепали одна об другую. Это было потрясающее зрелище, когда верхняя губа шлепала об нижнюю, а нижняя губа высоко подбрасывала верхнюю губу. У человека, когда широко раздвигаются губы, видны зубы, а тут – пустота, словно ГУБЫ были нарисованы и производили впечатление мультяшных.

Наконец, ГУБЫ успокоились и спросили:

– Что думаешь делать дальше?

– Н-не знаю.

– Не знаю, не знаю, – передразнили ГУБЫ. – Кто за тебя думать будет?

Гриша – Гулам пожал плечами. Он не знал, что теперь делать. Жизнь сегодня должна была закончиться, а вместо этого он сидел и беседовал со странными ГУБАМИ.

ГУБЫ неожиданно предложили:

– Заключай со мной договор. Все равно тебе жить недолго, а, если заключишь договор, будет твоя жизнь яркой и нескучной.

– Я не знаю, – пролепетал Гриша – Гулам.

– Зато я знаю, – сурово отрезали ГУБЫ. – Держи договор.

ГУБЫ вытянулись трубочкой и ловко выплюнули файл, который упал на стол рядом с Гришей – Гуламом.

– Читай и подписывай.

– Я, я… плохо читаю.

– Тогда не читай и просто подпиши.

– У меня нет ручки.

ГУБЫ рассвирепели:

– Палец порезал и подписывай кровью, чтобы потом не юлил, что, мол, не я и подпись не моя. Быстро!

Гриша – Гулам послушно чиркнул ножом по пальцу, и под текстом договора появился кровавый отпечаток большого пальца.

– Теперь положи в файл и засунь в мой рот.

ГУБЫ смачно чвакнули, проглотив файл с договором:

– Вот теперь порядок. Теперь никакого уныния! С завтрашнего дня твоя жизнь резко изменится, будет интересной и яркой!

Гриша – Гулам продолжал неподвижно сидеть за столом, смуглое лицо побелело и застыло в каменной неподвижности.

– Ты мне не веришь? – удивились ГУБЫ.

– Верю, – тихо произнес Гриша – Гулам. – Верю… Как тебя звать? Как мы будем встречаться?

– Меня зовут, – начали ГУБЫ, – впрочем, не важно, как меня зовут. Самое главное, я знаю, как зовут тебя. Я сам буду приходить, меня не надо звать.

– Хорошо, – Гриша – Гулам с трудом поднялся с табуретки. – Я пойду, полежу. Все это так неожиданно. Я себя плохо чувствую.

Он поплелся в свою комнатушку, где без сил рухнул на постель.

ГУБЫ, если бы имели руки, радостно их потерли. Еще один простофиля попался. Приходите ко мне, сирые и убогие, всех приму, никому не откажу, дам вам игрушку – погремушку, накормлю, напою. Только не спрашивайте чем буду кормить, но, поверьте, это очень вкусно, и дам жизнь, похожую на сон, яркую и захватывающую. Взамен попрошу самую малость. Когда придет время – скажу. Только мои просьбы подлежат неукоснительному выполнению! Иначе серьезно накажу.

Но ГУБЫ не имели рук, а поэтому издали неприличный звук, когда homo erectus6, да и его отдаленные потомки, наверное, в насмешку названные homo sapiens7, громко портили воздух газами из кишечника. ГУБЫ давно искали такой человеческий экземпляр. Виды на него были очень большие. Еще не все потеряно, и выпавшее знамя в увлекательной игре под названием грубая жизнь из рук уже вышедшего в тираж игрока подхватит еще полный сил и энергии несостоявшийся самоубийца, как его там… то ли Гриша, то ли Гулам. Не важно. ГУБЫ знали, что делать: замануть сладкой морковкой, наобещать с три короба…

Делайте ставки, делайте ставки, кто-то выиграет, кто-то проиграет. Зато игра будет иметь пряный привкус опасности!

4.

Оперативное совещание у прокурора города началось с извечного русского вопроса «что делать?». По мере нагнетания обстановки на совещании недалеко осталось до постановки самого главного вопроса «кто виноват?». Никто не хотел брать на себя ответственность за обстановку, сложившуюся в городе. По городу давно гуляли слухи о неуловимом маньяке, что насилует и убивает женщин. Слухи то затихали, то возобновлялись, но в последнее время город охватила паника. За короткий промежуток времени было изнасиловано и убито пять женщин. Эти преступления совершались в одном месте – центральном городском парке.

О парке необходимо рассказать поподробнее8. Парк был основан в начале ХIX века, и возник на окраине города на обрывистых берегах балки, в глубине которой протекала небольшая речушка. За балкой было расположено городское кладбище. Городские купцы по подписке собрали средства для обустройства парка, а потом в развитие парка вкладывал большие деньги купец первой гильдии Парамонов Е.И., удачливый торговец зерном. Согласно рельефу местности, были сформированы две части парка: верхняя и нижняя.

Такое разделение парка сохранилось до наших дней. Городское кладбище по мере разрастания парка было закрыто, и её территория после сноса могил и памятников была отдана под парковую зону. Со временем в этой части парка был уставлен памятник жертвам белых репрессий и погибшим красногвардейцам, там захоронили погибших при освобождении города красноармейцев, и наши дни установили памятник жертвам красных репрессий. Здесь же чудом сохранился фамильный склеп-часовня купцов Барановых. В годы советской власти там была устроена трансформаторная подстанция, а сейчас в склепе расположена часовня.

Эта часть парка овеяна легендами, якобы под склепом был подземный ход, что вел в собор Покрова Пресвятой Богородицы, расположенный на центральной площади города, что был снесен в годы советской власти. Постаревшие мальчишки, ныне превратившиеся в словоохотливых старичков, могут показать место, где находился вход в подземелье и провалы в земле, отмечавшие подземный ход. Потом вход и провалы были засыпаны и заасфальтированы.

При разбивке парка с геометрической точностью были проложены аллеи, посажены рощи берез, кленов, акаций, были даже посажены плодовые деревья, устроены три пруда, на которых катались на лодках. Были в парке аттракционы, фонтаны, кафе и кинотеатр «Модерн».

Но время шло, парк зарастал деревьями и непролазными кустарниками, его никто не чистил, из трех прудов остались только два. Один пруд давно пересох и превратился в глубокую яму, заросшую кустарником и сорной травой, второй скукожился, стал похожим на болотце, заросшее тиной, где по весне и летом по вечерам лягушки устраивали коллективные концерты, и только третий, где били родники, еще можно было купаться и кататься на лодках. От кинотеатра остались только живописные развалины.

Со временем парк превратился в небольшой лес в самом центре города. Городские власти решили произвести реконструкцию парка, но денежные средства почему-то закончились раньше, чем смогли обновить парк, поэтому если в верхней части обновили покрытие аллей, устроили детскую площадку, то в нижней части посадили новые цветники. Если поискать, в части парка, где раньше было кладбище, можно еще найти вросшие в землю и покрытые лишайниками могильные плиты. Разруха надолго поселилась в парке, городские власти время от времени громогласно клялись закончить реконструкцию парка, но их обещания, как всегда, расходились с делом. Парк так и остался в полуразрушенном состоянии.

Днем парк был полон. Мамочки катали в колясках младенцев, пробегали стайки молодежи, а пенсионеры дремали на лавочках. Ночью парк затихал, Редко, кто рисковал отправиться ночью в парк гулять. О ночном парке ходила плохая слава. За последние сорок лет в ночное время в парке на одиноких женщин, что неосторожно оказывались на его аллеях, нападал маньяк, который их насиловал и убивал. Сначала милиция, а потом полиция сбились с ног, пытаясь найти маньяка, но все попытки оказались безуспешными.

Опер всегда сидел на совещаниях с умным видом. Однажды ему в голову пришло поэтическое сравнение парка с большим ленивым котом, что днем лежал на солнце, щурился и лениво, то выпускал, то прятал когти, а если хотели потрепать за холку, лениво отмахивался лапой. Ночью кот преображался, вспоминая о своей хищной сущности. Кот становился монстром, жаждущим крови, и бродил по закоулкам парка, подыскивая жертву. Испив крови, кот сыто засыпал, и утром вновь становился ленивым и благодушным. Опер удивился своим мыслям о парке и даже их записал. Естественно, он ни с кем не делился этими странными мыслями. Засмеют, поганцы, такой брутальной внешности дядька, а мысли как у восторженного сопляка, втайне карябающего стишки о неразделенной любви.

На полке в его кабинетике помимо обязательных уголовного и уголовно-процессуальных кодексов стояли совсем неожиданные книги: Е.Акашева, Кокаинны Божьи, Б.Бета, Лошадь Паллада и других малоизвестных поэтов русского зарубежья. Эти поэтические сборники остались после одной пожилой супружеской пары, которую жестоко убили. Наследники хотели выбросить их на мусорник и очень удивились, когда он забрал эти книжки. В их понимании это был книжный хлам, который не стоил и копейки.

В редкие свободные минуты он любил открыть наугад любой поэтический сборник, прочитать несколько стихотворений, восхититься мудростью строк, а потом бездумно сидеть, пуская дым в потолок.

Опер не любил смотреть по ТВ бесконечные детективные сериалы, на которые была так падка его жена. У него складывалось впечатление, что их создавали люди, бесконечно далекие от настоящей сыскной работы. Иногда посещала глумливая мысль, – не податься ли в писатели после службы? Один пример А.Кивинова9 чего стоил, что после службы стал известным писателем. Уйти на пенсию и накатать роман о неуловимом маньяке, коего столько лет не могут поймать. Эх, мечты, мечты… Сейчас, однако, не до этого. Неделю назад было совершено новое преступление по той же схеме: изнасилована, убита и ограблена молодая женщина. Место – городской парк, недалеко от часовни. Чертов маньяк! Далась ему эта часовня, богоугодное место, которое он постоянно осквернял невинной кровью.