История одного города

Градоначальники времен Бирона отличаются безрассудством, градоначальники времен Потемкина - распорядительностью, а градоначальники времен Разумовского - неизвестным происхождением и рыцарскою отвагою. Все они секут обывателей, но первые секут абсолютно, вторые объясняют причины своей распорядительности требованиями цивилизации, третьи желают, чтоб обыватели во всем положились на их отвагу. Такое разнообразие мероприятий, конечно, не могло не воздействовать и на самый внутренний склад обывательской жизни; в первом случае, обыватели трепетали бессознательно, во втором - трепетали с сознанием собственной пользы, в третьем - возвышались до трепета, исполненного доверия.
Моя мама говорила, что хорошая книга, как хорошая женщина, всегда чуточку потрёпана.
Расхожее мнение, конечно, но глядя на мой экземпляр "Истории..." оно вспоминается сразу. Пятидесятых годов издания, с непривычным полуготическим шрифтом, пошарпанная, заботливо клеенная мучным клеем и тряпочками, бумагой и скотчем, залитая чернилами, с кучей карандашных пометок на полях...Смешная и жутковатая книга. Проблема её -- извечный конфликт "власть-народ". Карикатурные градоначальники -- не искаженные портреты кого-либо из реально существовавших императоров, это, скорее, сборные персонажи. Как в древнегреческой пьесе они олицетворяют косность, бюрократию, тупость, безвольность, жадность etc. А что же народ? Темных да сирых жителей Глупова автор иначе, как обывателями, не называет. Они не особо отличаются от градоправителей, не зря же первого "по себе" подбирали:
Ты нам такого ищи, чтоб немудрый был! - говорили головотяпы вору-новотору, - на что нам мудрого-то, ну его к ляду!
И гибнут, гибнут головотяпы пачками, топчут посевы и жгут деревни карательные отряды, к массовым жертвам приводят войны за просвещение и внедрение горчицы да лаврового листа. А чуть смягчишь правление -- жить не могут, бунты подымают, опять под шомполы идут.Книга получилась по-гоголевской, смешной сквозь слёзы. Разбитая на порой откровенно фарсовые, порой -- глубокомысленно-философские, порой просто по-человечески трогательные главы-рассказы, повесть написана богатым витиевато-кудрявым русским языком середины девятнадцатого века. Может, кому-то книга покажется громоздкой и непонятной -- подражая древним летописцам, Щедрин пересыпает речь латинизмами, лихо закручивает предложения, из которых, порой, сложно вырвать рациональное зерно. Но всё это, на мой взгляд, только прибавляет книге некоего шарма, утонченности.И -- конечно же. Как и все хорошие книги, вряд-ли когда-нибудь "История..." утратит актуальность. Потому как во все времена народы славянские...заключали союзы, объявляли войны, мирились, клялись друг другу в дружбе и верности, когда же лгали, то прибавляли "да будет мне стыдно", и были наперед уверены, что "стыд глаза не выест". Таким образом взаимно разорили они свои земли, взаимно надругались над своими женами и девами и в то же время гордились тем, что радушны и гостеприимны.

О, это уникальная книга! Знаменитый сатирик предлагает читателю погрузиться в фантасмагорический, иногда совершенно абсурдный и даже сюрреалистический мир провинциального города с говорящим названием — Глупов. Что ж, погружение удалось. Нырнул с ожиданием чего-то неординарного. И, что бывает редко, ожидания полностью оправдались.Конечно, если получше знать матчасть, то есть историю России того периода, который описан в романе, можно гораздо лучше понимать всю остроту сатиры, коей напичкано произведение. Впрочем, и без матчасти роман оставляет сильное впечатление.Не нужно быть семи пядей во лбу, чтобы понять — автор описывает русскую ментальность. И пусть основными действующими лицами романа являются градоначальники Глупова, без «обывателей», иначе говоря, жителей города история была бы однобокой, неполной, бессмысленной. Градоначальники и обыватели — симбиоз, инь и янь, две сущности, невозможные друг без друга.Что же мы видим, когда знакомимся с историей Глупова? Прежде всего, многообразие жизни и одновременно — архетипические образы, знакомые нам с детства. У каждого из градоначальников обязательно найдётся прототип в прошлом и «подражатель» в настоящем. Также мы видим поразительные по размаху бессмысленные имитации бурной деятельности, которыми, будто специально обращаясь за инструкциями к роману, не брезгуют и нынешние градоначальники и чиновники рангом повыше. В некоторых моментах сатира становится зловещей, а текст словно напоминает пророчество.Знакомство с историей злосчастного Глупова оказалось увлекательным. Во многом благодаря удивительному языку. Салтыков-Щедрин показал себя прекрасным стилистом и мастером слова. Его архаический, почти летописный слог лишь усиливает сатирический эффект и придаёт роману вполне определённое очарование. Кроме того, роман пестрит крылатыми фразами. Многие из них давно известны и вошли в классику афоризмов.Итог: полновесный высший бал.

После всего написанного на этом сайте о замечательном произведении Салтыкова-Щедрина добавлять практически нечего. Будет просто повторение только, может быть, другими словами. Мне не совсем понятно, почему у писателя, который к тому же был высокопоставленным чиновником, не нашлось даже намека, не говоря уже о предложениях или советах, как, если не искоренять, то хотя бы пытаться бороться со всем этим. Поэтому книга актуальна и сейчас, но какого-либо полезного совета как этому противостоять в ней не найти.

Летопись города Глупова с года его основания в 1731-ом по роковой 1825-ый представляет собой портретную галерею её градоначальников. Народ здесь - глуповцы - лишь разменный фонд и неприглядный фон оттеняющий шик эполетов и бакенбардов Бородавкина и Грустилова, Двоекурова и Фердыщенко, Брудастого и Угрюм-Бурчеева.Дебютный роман Михаила Евграфовича Салтыкова-Щедрина - первая отечественная антиутопия. "Русский Свифт" - обозвал автора Тургенев, критики же играли в угадайку, кто из исторических личностей зашифрован в том или ином образе градоначальника. Щедрин легко громит в своём романе всех подряд от Петра и Павла до Екатерины и Николая, не забывая и собратьев по перу: лёгкие тычки получают и Пушкин, и Гоголь, и Толстой, и главный его враг-оппонент - Достоевский. Стилизуя свою книгу под древнерусские летописи, С-Щ классическим для себя способом собирает небольшие публицистические очерки в конструкцию единого романа-реки. Вот и получается, чтобы приступить к чтению столь сложной по языку и композиции громаде, а главное - получить от этого хоть какое-то удовольствие, хорошо бы прилично знать страницы романовской истории и сносно разбираться в родной литературе.

Сатирический памфлет на историю государства российского до Аракчеева. Цари меняются, а наука государственного управления (и народ) всё те же.Дальше...Если тунеядство существует, то предполагается само собою, что рядом с ним существует и трудолюбие - на этом зиждется вся наука политической экономии. Трудолюбие питает тунеядство, тунеядство же оплодотворяет трудолюбие - вот единственная формула, которую, с точки зрения науки, можно свободно прилагать ко всем явлениям жизни.
...
Для того чтобы воровать с успехом, нужно обладать только проворством и жадностью. Жадность в особенности необходима, потому что за малую кражу можно попасть под суд.
...
...Глуповцы тоже были себе на уме. Энергии действия они с большою находчивостью противопоставили энергию бездействия.
- Что хошь с нами делай! - говорили одни, - хошь - на куски режь; хошь - с кашей ешь, а мы не согласны!
- С нас, брат, не что возьмешь! - говорили другие, - мы не то что прочие, которые телом обросли! Нас, брат, и уколупнуть негде!
И упорно стояли при этом на коленях.А как вам этот пассаж?
Поворот Грустилова дал либерализму новое направление, которое можно назвать центробежно-центростремительно-неисповедимо-завиральным.Ну, в общем, да. Умный человек, он и через сто лет умный.

Если бы пару лет назад мне кто-нибудь сказал, что я буду писать рецензию на "Историю одного города и даже поставлю ей положительную оценку, я бы не поверила. Тогда, 2 года назад, эта книга как-то совершенно неожиданно выплыла из школьной программы и проитать ее надо было как можно скорее. Вот только не получилось. И прочитав ровно столько, сколько необходимо для характеристики любых трех градоначальников (любимое задание нашей учительницы - характеристика героев) я отложила "Историю..." с намерением никогда больше к этому бреду не возвращаться.Но не получилось. Снова пришлось мне открыть произведение Салтыкова-Щедрина, и снова ради учебы, но в этот раз с твердой целью дочитать таки эту книгу до конца. Думаю, что в 8 классе читать это рановато, но сейчас, с подросшим литературным опытом и некоторыми отрывочными воспоминаниями о смысле "Истории..." с уроков литературы, я могу с гордостью сказать, что книгу я осилила, и она мне даже понравилась. Конечно, стиль Салтыкова-Щедрина весьма специфичен и любимым моим писателем он вряд ли когда-нибудь станет, но не восхищаться красивым, богатым, гармоничным языком его "Истории..." просто невозможно! Не говоря уже о своеобразных поворотах сюжета, которые на первый взгляд кажутся странными (чего стоит органчик или фаршированная голова))), но при вдумчивом чтении оказываются удивительно уместными и удачными. Об актуальности этого произведения и общем смысле мне говорить не хочется - об этом достаточно сказали до меня, да и не люблю я говорить об этом. После повторного прочтения "Истории одного города" я в очередной раз поняла, что всему свое время. Я очень рада, что вернулась к этой книге. Понимаю, что мои советы взрослым читателям Лайвлиба не вполне уместны, но хочу обратится к школьникам, которые в небольшом количестве, но все же присутсвуют на сайте: если вас, как и меня, в 8-9 классе насиловали "Историей одного города", не отворачивайтесь от Салтыкова-Щедрина насовсем. По себе знаю, что мало кому в том возрасте он интересен и понятен, а необходимость изучать его в школе прививает лишь отвращение. Но попробуйте перечитать его потом, хотя бы через пару лет. Думаю, вам понравится)))

1. Явились даже опасные мечтатели.
2. … под наблюдением квартальных надзирателей, возникнут науки и искусства.
3. … и обычная глуповская восторженность, и обычное глуповское легкомыслие.
4. «Не потерплю!»
5. … градоначальники истинно мудрые… которые не чужды были даже мысли о заведении в Глупове академии.
6. ... едва узнали глуповцы, что они остались совсем без градоначальника, как… немедленно впали в анархию.
7. Между тем измена не дремала.
8. … паны Кшепшицюльский и Пшекшицюльский грустно возвращались по домам и громко сетовали на неспособность русского народа, который даже для подобного случая ни одной талантливой личности не сумел из себя выработать.
9. … «беспутная оная Клемантинка» оказала немаловажную услугу партии порядка...
10. Уцелели только благонамеренные.
11. Все единодушно соглашались, что крамолу следует вырвать с корнем.
12. … да в сердцах ваших гнездо крамольное не свиваемо будет…
13. … соблазнительным поводом к отыскиванию конституционализма даже там, где, в сущности, существует лишь принцип свободного сечения.
14. Но так как это было время либеральное и в публике ходили толки о пользе выборного начала, то распорядиться своею единоличною властью старик поопасился.
15. … толпа уж совсем было двинулась вперед… как возник вопрос, куда идти: направо или налево? Этим моментом нерешительности воспользовались люди охранительной партии.
16. Но проходил месяц, проходил другой — резолюции не было. А глуповцы всё жили и всё что-то жевали. Надежды росли и с каждым новым днем приобретали всё больше и больше вероятия. Даже «отпадшие» начали убеждаться в неуместности своих опасений и крепко приставали, чтоб их записывали в зачинщики.
17. Угрюмые и отчасти саркастические нравы с трудом уступали усилиям начальственной цивилизации.
18. … галдение и крамолы ни в каком случае не могут быть терпимы в качестве «постоянных занятий».
19. Но бригадир был непоколебим. Он вообразил себе, что травы сделаются зеленее и цветы расцветут ярче, как только он выедет на выгон. «Утучнятся поля, прольются многоводные реки, поплывут суда, процветет скотоводство, объявятся пути сообщения», — бормотал он про себя и лелеял свой план пуще зеницы ока. «Прост он был, — поясняет летописец, — так прост, что даже после стольких бедствий простоты своей не оставил».
20. ...поражал расторопностью и какою-то неслыханной административной въедчивостью, которая с особенной энергией проявлялась в вопросах, касавшихся выеденного яйца.
21. Днем он, как муха, мелькал по городу, наблюдая, чтоб обыватели имели бодрый и веселый вид; ночью — тушил пожары, делал фальшивые тревоги и вообще заставал врасплох.
22. Когда же совсем нечего было делать, то есть не предстояло надобности ни мелькать, ни заставать врасплох… то он или издавал законы, или маршировал по кабинету.
23. А глуповцы стояли на коленах и ждали. Знали они, что бунтуют, но не стоять на коленах не могли.
24. Как истинный администратор, он различал два сорта сечения: сечение без рассмотрения и сечение с рассмотрением, и гордился тем, что первый в ряду градоначальников ввел сечение с рассмотрением, тогда как все предшественники секли как попало, и часто даже совсем не тех, кого следовало.
25. — Раззорю!
26. … учредить ежегодное празднество с свистопляскою.
27. … издал приказ: всю ночь не спать и дрожать.
28. В первый раз он понял, что многоумие в некоторых случаях равносильно недоумию.
29. А от иронии до крамолы — один шаг.
30. впоследствии оказалось, что цивилизацию эту, приняв в нетрезвом виде за бунт, уничтожил бывший градоначальник Урус-Кугуш-Кильдибаев.
31. — Избы... избы... ломать! — невнятно, но как-то мрачно произнесли оловянные солдатики.
32. «Чаяли стрельцы, — говорит летописец, — что новое сие изобретение (то есть усмирение посредством ломки домов), подобно всем прочим, одно мечтание представляет, но не долго пришлось им в сей сладкой надежде себя утешать».
33. Бунт кончился; невежество было подавлено, и на место его водворено просвещение.
34. … что глуповцы и ради были не бунтовать, но никак не могли устроить это, ибо не знали, в чем заключается бунт.
35. а какой наилучший способ выразить это доверие, как не беспрекословное исполнение того, чего не понимаешь?
36. Строптивость была истреблена — это правда, но в то же время было истреблено и довольство. Жители понурили головы и как бы захирели; нехотя они работали на полях, нехотя возвращались домой, нехотя садились за скудную трапезу и слонялись из угла в угол, словно все опостылело им.
37. И вот начался новый ряд походов, — походов уже против просвещения. В первый поход Бородавкин спалил слободу Навозную, во второй — разорил Негодницу, в третий — расточил Болото.
38. … «эпоха всеобщего конфуза».
39. Негодяев принадлежал к школе так называемых «птенцов», которым было решительно все равно, что ни насаждать. Поэтому действительная причина его увольнения заключалась едва ли не в том, что он был когда-то в Гатчине истопником и, следовательно, до некоторой степени представлял собой гатчинское демократическое начало.
40. … постоянно испытывал, достаточно ли глуповцы тверды в бедствиях.
41. Беневоленский был не столько честолюбец, сколько добросердечный доктринер, которому казалось предосудительным даже утереть себе нос, если в законах не формулировано ясно, что «всякий имеющий надобность утереть свой нос — да утрет».
42. Но по мере того, как развивалась свобода, нарождался и исконный враг ее — анализ. С увеличением материального благосостояния приобретался досуг, а с приобретением досуга явилась способность исследовать и испытывать природу вещей. Так бывает всегда, но глуповцы употребили эту «новоявленную у них способность» не для того, чтобы упрочить свое благополучие, а для того, чтоб оное подорвать.
43. Величавая дикость прежнего времени исчезла без следа; вместо гигантов, сгибавших подковы и ломавших целковые, явились люди женоподобные, у которых были на уме только милые непристойности.
44. Для того чтобы воровать с успехом, нужно обладать только проворством и жадностью.
45. тунеядство, как животворное начало, только тогда может считать себя достигающим полезных целей, когда оно концентрируется в известных пределах.
46. Развращение нравов дошло до того, что глуповцы посягнули проникнуть в тайну построения миров, и открыто рукоплескали учителю каллиграфии, который, выйдя из пределов своей специальности, проповедовал с кафедры, что мир не мог быть сотворен в шесть дней.
47. Вечером того же дня он назначил Парамошу инспектором глуповских училищ, а другому юродивому, Яшеньке, предоставил кафедру философии, которую нарочно для него создал в уездном училище.
48. … ибо глуповцы от бездействия весело-буйственного перешли к бездействию мрачному.
49. … это был взор, светлый как сталь, взор, совершенно свободный от мысли, и потому недоступный ни для оттенков, ни для колебаний. Голая решимость — и ничего более.
50. Как человек ограниченный, он ничего не преследовал, кроме правильности построений. Прямая линия, отсутствие пестроты, простота, доведенная до наготы, — вот идеалы, которые он знал и к осуществлению которых стремился. Его понятие о «долге» не шло далее всеобщего равенства перед шпицрутеном; его представление о «простоте» не переступало далее простоты зверя, обличавшей совершенную наготу потребностей.
51. Портрет этот производит впечатление очень тяжелое. Перед глазами зрителя восстает чистейший тип идиота, принявшего какое-то мрачное решение и давшего себе клятву привести его в исполнение.
52. Идиоты вообще очень опасны, и даже не потому, что они непременно злы (в идиоте злость или доброта — совершенно безразличные качества), а потому, что они чужды всяким соображениям и всегда идут напролом, как будто дорога, на которой они очутились, принадлежит исключительно им одним.
53. когда же придатком к идиотству является властность, то дело ограждения общества значительно усложняется.
54. Там, где простой идиот расшибает себе голову или наскакивает на рожон, идиот властный раздробляет пополам всевозможные рожны и совершает свои, так сказать, бессознательные злодеяния вполне беспрепятственно.
55. Если бы, вследствие усиленной идиотской деятельности, даже весь мир обратился в пустыню, то и этот результат не устрашил бы идиота. Кто знает, быть может, пустыня и представляет в его глазах именно ту обстановку, которая изображает собой идеал человеческого общежития?
56. … во всех чертах выступает какая-то солдатски-невозмутимая уверенность, что все вопросы давно уже решены
57. Это был единственный случай во всей многоизбиенной его жизни, когда в лице его мелькнуло что-то человеческое.
58. Были нивелляторы «хождения в струне», нивелляторы «бараньего рога», нивелляторы «ежовых рукавиц» и проч. и проч.
59. Страшная масса исполнительности, действующая как один человек, поражала воображение.
60. Два одинаково великих подвига предстояли ему: разрушить город и устранить реку.
61. Он не был ни технолог, ни инженер; но он был твердой души прохвост, а это тоже своего рода сила, обладая которою можно покорить мир.
62. Он еще не сделал никаких распоряжений, не высказал никаких мыслей, никому не сообщил своих планов, а все уже понимали, что пришел конец.
63. Через полтора или два месяца не оставалось уже камня на камне. Но по мере того, как работа опустошения приближалась к набережной реки, чело Угрюм-Бурчеева омрачалось. Рухнул последний, ближайший к реке дом; в последний раз звякнул удар топора, а река не унималась. Бред продолжался.
64. … «неблагонадежные элементы».
65. Была ли у них история, были ли в этой истории моменты, когда они имели возможность проявить свою самостоятельность? — ничего они не помнили. Помнили только, что у них были Урус-Кугуш-Кильдибаевы, Негодяевы, Бородавкины и, в довершение позора, этот ужасный, этот бесславный прохвост! И все это глушило, грызло, рвало зубами — во имя чего? Груди захлестывало кровью, дыхание занимало, лица судорожно искривляло гневом при воспоминании о бесславном идиоте, который, с топором в руке, пришел неведомо отколь и с неисповедимою наглостью изрек смертный приговор прошедшему, настоящему и будущему...66.
67.
68.
69.
70.
71.
72.
73.
74.
75.
76.
77. 78. 79. 80. 81. 82. 83. 84. 85. 86. 87. 88. 89. 90. 91. 92. 93.

Смешно, интересно, по сей день злободневно. Классика литературной сатиры. Историческая сатира – наследие жанра, да и всей русской культуры. Слова неспособны передать цену и силу этой книги.
В “Истории…” главным образом, поразило, что образ Глупова, как никогда актуален в нашу с вами эпоху “стабильности”. Этот отвратительный, противоественный, неразумный, бесчеловечный город и его жители – есть Россия. Михаил Салтыков-Щедрин, оказался пророком, почище Нострадамуса и Ванги вместе взятых. Градоначальники по-прежнему знают только две фразы, а народ в своем невежестве, ударяется то в рабскую покорность, то в неудержимый бунт. Конечно, это все сарказм и гротеск, но как же напоминает современную действительность.
...в Риме сияло нечестие, а у нас -- благочестие, Рим заражало буйство, а нас -- кротость, в Риме бушевала подлая чернь, а у нас -- начальники.

Давно не перечитывала русскую классику! Вот недавно начала перечитывать и ни о чем не жалею! Я и забыла, что произведения Салтыкова-Щедрина такие забавные. Вообще главной авторской задачей писателя становится обличение пороков общественной жизни. Его главный метод - это сатира во всем ее разнообразии.Градоначальники и глуповцы – это собирательные образы, которые выходя из-под пера Салтыкова просто уморительными! Например, когда городом правит виконт Дю-Шарио, недалекий и беззаботный человек, глуповцы живут весело и позволяют себе все, что только в голову придёт. Люди поклоняются языческим богам, носят странную одежду, изобретают свой язык и перестают работать на полях и их совершенно устраивает легкомысленное поведение начальника.На самом деле, Салтыков-Щедрин верит, что однажды в народе проявится осознанное стремление вырваться из-под «пут» рабства. Об этом свидетельствует символическая финальная сцена произведения, когда Угрюм-Бурчеев, олицетворяющий собой тупой произвол исчезает, а с севера тучами несется гневное «оно». Писатель таким образом подчеркивает, что рано или поздно наступят радикальные изменения и в самодержавно-бюррократической системе, и в жизни народных масс.Очень рада, что перечитала давно знакомую историю, освежила ее в памяти. Вообще сподвигла на это красивая обложечка, которую я заметила в магазине. Влюбилась в обложку и эту серию "Магистраль". Качество тоже очень хорошее.