Читать онлайн Роль бесплатно

Глава 1 Инженю

По местным меркам это был старейший театр. Горожане гордились, что уже почти сто лет его заметали снега до окон первого этажа, даже до их середины. А театральное здание становилось всё нелепее. За минувшие годы оно прошло путь от деревянной холупки до уродливо-неуклюжей копии Парфенона. И теперь его украшали высокие колонны, поддерживающие треугольный фронтон. В крошечном городке, окружённом сопками, театр завёлся вдруг, но не случайно, так заводятся долгоносики в старой крупе. В 30-х годах прошлого века в городе много шептались об открытии театрального салона. И очень кстати труппа, плывущая из Владивостока на Сахалин, попала в шторм, её помотало по морю, но до острова артисты так и не добралась, осели здесь, среди спящих вулканов, как хлопья накипи на дне стакана, смиренно и обречённо.

Стоя перед парадным входом, я смотрела на баннер «Сезон закрыт» и понимала, что это единственный шанс устроиться в этом городе, поражающем моё воображение. При температуре + 10 тут щеголяли в летних платьях, утренние новости начинали с предупреждений о медведях, замеченных в городской черте, и просыпались вместе с жителями страны восходящего солнца.

В этом не очень гостеприимном краю был всего один театр, и я рассчитывала войти в его труппу. Пусть прыгать в массовках, но хотя бы заниматься тем, что я умела и любила. Я и так была сломлена переездом, и если бы мне пришлось работать продавцом или посудомойкой в забегаловке, я боялась снова скатиться в состояние, когда просыпаешься только для того, чтобы лечь спать. В тот период вся моя жизнь была зыбкой и неуютной, мир и люди в нём казались неприятными или неправильными. Внутренности обсеменили паразиты упущенных возможностей, потерянных связей и умершей юности. Я всегда мечтала о больших ролях, но они доставались другим. По протекции или через постель роли уплывали к более удачливым актрисам, когда казалось, что я вот-вот схвачу Соню Мармеладову за подол платья, испачканный сырыми улочками старого Петербурга или Джульетту Капулетти за тяжёлый шлейф, пожелтевший после пыльных улиц средневековой Вероны. Но каждый раз это были лишь отражения, которые в моих пальцах шли рябью, я пыталась схватить воду. По голове долбило ощущение собственного ничтожества. Кризис тридцатилетних?

В воздухе пахло морем и бензином, вечным противостоянием природы и человека. Мне назначили встречу на десять утра, но я пришла раньше, смартфон сообщал, что на календаре 10-е августа и 9:40 по Камчатскому времени. Я стала медленно подниматься по ступеням. На вахте скучала дородная женщина за шестьдесят. Увидев меня, она быстренько спрятала что-то в ящик, а я почувствовала едва уловимый запах…коньяка?

– Доброе утро! Мне на десять назначила Лора Филипповна. Я – Мария Берзиньш.

– О! Не русская?– вахтёрша округлила глаза, словно быть другой национальности запрещалось законом.

– Латышка по мужу – пошутила я.

Женщина прищурилась, словно силясь меня разглядеть. – Инженюшка, – сказала она, наконец, доставая из мягкого бордового чехла, висящего на шее, сложенные очки. – Есть тут у нас одна, пакостит всем новеньким, да молоденьким, – женщина расправила дужки и посадила очки на переносицу. – Ладно, пойдём, провожу тебя.

Мы поднялись на второй этаж, затем на третий. Лестница была широкая, скорее всего, мраморная, хотя я не разбираюсь в камне. Возможно, это была удачная подделка, ступени обтягивала истёртая ковровая дорожка. По дороге я старалась рассмотреть окружающую обстановку, но холлы на каждом этаже словно играли в прятки. То представали, как актёры на авансцене, высвеченные прожектором – солнечным светом, бьющем сквозь круглую стеклянную розетку в потолке. То снова прятались в тени. Наши шаги съедал ковёр, уши давила тишина. Мы прошли по сумрачному коридору и вошли в неприметную дверь за колонной. Перед нами открылся ещё один коридор, но значительно уже и без ковра на полу. Где-то в глубине играли на рояле. Я очень нервничала и к прослушиванию подготовилась, словно для вступительных в театральный, отрепетировала монолог, пару стихотворений и одну песню.

Помещение с роялем оказалось большим репетиционным залом, в театральных кругах его называют БРЗ. За чёрным поцарапанным инструментом сидела девушка моложе меня с распущенными волосами как у диснеевской русалочки. Мне показалось, что у неё взгляд затравленного зверька. Рядом с ней на стульях в круг расположились несколько человек разного возраста со стопками листов в руках, видимо, актёры. Одна из них, женщина лет пятидесяти с фигуркой шестнадцатилетней девушки и с ярко накрашенным лицом, поднялась нам навстречу. В зале было очень светло, благодаря роскошным окнам от пола до потолка. И при дневном освещении становилось заметно, что лицо женщины покрывает несколько слоёв пудры, а под ними она старается спрятать следы увядания. Так штукатурка прячет пятна на роскошной лепнине, проеденные сыростью и временем. Женщина расплылась в такой улыбке, словно знала меня всю жизнь.

– Вы, видимо, Мария? – голос у неё был, как у ведущей ночного эфира, казалось, словно рукой проводишь по бархату. Я кивнула.

– Я – Лора, пройдёмте ко мне, там и поговорим, – продолжая улыбаться, женщина распахнула дверь, приглашая. Я опять кивнула и подумала, что у неё должно быть уже сводит скулы и ноет челюсть, ведь невозможно без остановки так широко улыбаться. Вахтёрша, идущая следом за нами, вскоре незаметно отстала. А мы с Лорой спустились по какой-то скромной лесенке и оказались в подвале с тусклым освещением под самым потолком, пол был дощатый, грубо выкрашенный тёмной краской непонятного оттенка. Казалось, он пружинил под ногами. От наших шагов дребезжала старая мебель, придвинутая к стенам – то резной комод, годов пятидесятых, то столы, взгромождённые друг на друга.

– Как много разных переходов, заблудиться можно, – я нарушила молчание внезапно даже для себя самой, словно проткнула воздушный шарик.

Женщина вздрогнула и обернулась.

– Да, у нас много всего, – она по-прежнему улыбалась, но в плохом освещении её улыбка показалась мне странной.

Мы снова поднялись наверх и, наконец, оказались в коридоре с множеством дверей, Лора вставила ключ в скважину первой из них и включила свет. Это была гримёрная на одного, с туалетным столиком и большим зеркалом. Лора предложила мне сесть на ветхий стул с деревянной спинкой и тканевым сидением, сама она расположилась напротив на таком же стуле у гримёрного стола.

– Сезон открывается в октябре, сейчас мы репетируем две премьеры. Пока, увы, могу предложить Вам место только в массовке. Можете выходить завтра, мы начинаем репетировать в половине десятого утра.

Я смутилась: А прослушивание?

–О! Не стоит, мы уже имели удовольствие познакомиться с вашей работой по видеозаписи одного из ваших последних спектаклей.

Зачем мы прошагали столько коридоров? Для того чтобы она сказала мне пару простых фраз? Более того, в последнем спектакле у меня была крошечная роль с одной репликой, как по ней можно было сложить представление о моей работе? И неужели они делали запрос в наш театр?

– Вы очаровательная инженюшечка, и… – Лора запнулась, – мой вам совет, прячьте свою обувь получше, убирайте в личный ящик и закрывайте на ключ.

– У вас воруют? – улыбнулась я и тут же пожалела, некрасиво спрашивать о подобном в лоб.

Но Лора не смутилась, напротив, она начала растягивать губы ещё шире, на долю секунды мне даже показалось, что эта почти нечеловеческая улыбка так и будет тянуться дальше, всё ближе к ушам. Пот своим мерзким языком лизнул меня между лопаток. Но её губы остановились.

– Скажем так, обувь у нас любит исчезать. Особенно у инженю.

***

Инженю – это актёрское амплуа. Девочка – простушка, наивное и милое создание. Я знала, что я – инженю ещё со времён учёбы в театральном институте. Благодаря амплуа я могла бы играть Джульетт или Эсмеральд, но не играла. Я неплохая характерная актриса или субретка, которая может подражать голосам, походкам, может рассмешить зрителя и влюбить в себя, но вот сыграть наивную и глупую дурочку…Конечно, я могу, но получится ли это так трогательно, как того требует роль? Ведь сама я вовсе не наивная глупышка.

Признаться, долгое время я вообще жила в убеждении, что актриса из меня никудышная. Меня сломали, убили во мне веру в себя. Это произошло благодаря моему педагогу по актёрскому мастерству, Розе Альбертовне – стареющей даме, благоухающей «Шанелью №5» и пудрой, у которой срок годности вышел в прошлом веке. Она заворачивала своё пухлое, даже какое-то рыхлое, как бисквит тело в роскошные шали, а на голове носила разноцветные ободки, словно Катрин Денёв в «Шербурских зонтиках». Роза Альбертовна ненавидела всех девочек без исключения, потому что завидовала их молодости и красоте. Её любимая присказка звучала так: Сегодня у вас есть очарование юности, но это быстро проходит. Казалось, она злорадствовала быстротечности юношеских лет.

На каждом курсе у неё обязательно была любимица, которую, впрочем, она морально насиловала и изводила, но делала это тихо, выпячивая напоказ своё притворное восхищение её талантами. Всех остальных девочек и меня в их числе, она низводила до уровня никчёмной посредственности, не достойной осквернять своим присутствием «храм искусства», как она любила называть театр. Каждые полгода мы готовили отрывки из понравившихся пьес, чтобы представить их на итоговом экзамене по актёрскому мастерству. И я ненавидела репетировать с Розой Альбертовной, потому что постоянно слышала в свой адрес упрёки и недовольство: Играешь лицом! Переигрываешь! Ты пустая внутри! Плохо!

Всё это говорилось весьма экспрессивно и даже как-то недоумённо, словно она не понимала, что вообще такая посредственность, как я, делает на её уроках. Я не помню, чтобы она хоть иногда меня хвалила. Я училась в провинциальном городе на юге России, актёрское отделение было создано на базе университета и городского театра, группы набирались раз в 5 лет. А после окончания наша престарелая дама, по совместительству, увядающая прима, приглашала своих возлюбленных учеников в труппу. Меня не пригласила.

***

По пути на нашу съёмную квартиру я заглянула в супермаркет. Красная рыба в электрическом свете соблазняла своей нежной перламутровой мякотью за начищенной витриной, икра – тугая, хрустко лопающаяся на зубах, лежала искрящимися горками, и на твоих глазах её фасовали в пластмассовые баночки всех размеров. Всё, что на моей малой родине считалось деликатесом, тут стоило копейки. Зато цены на фрукты вызывали подёргивание глаза. Меня, с детства привыкшей объедаться клубникой с бабушкиного огорода, и арбузами с соседней бахчи, килограмм яблок за сумму с тремя нулями, ввергал в нервическое состояние. Разумеется, я купила баночку икры, дома за эти же деньги я могла позволить себе только желатиновую, а ещё яйца, туалетную бумагу и белое вино по скидке, чтобы отметить первый успех.

Артём, конечно, был на работе, впереди меня ждал тоскливый день в одиночестве. В моём родном городе сейчас глубокая ночь, бабушка, наверняка перебрала и перебрала изрядно. Я представила, как в крошечном коридорчике её квартиры воняет остро, до тошноты, странной, почти фантастической смесью перегара и сигарет. В один миг я мысленно перенеслась за тысячи километров и оказалась у бабушки. К моим ногам, словно поздороваться, подкатилась пустая бутылка Кидзмараули, ведь я задела дверью мусорный пакет.

Я представила этакий куртуазный бомжатник. Бабушка в роскошном пеньюаре возлежит на софе. Рядом с ней на полу работает виниловый проигрыватель. Пластинка простужено кряхтит, вращаясь глянцевым диском. На журнальном столике стоит початая бутылка красного сухого, и лежит томик Ахматовой. Как всегда, бабушке удалось срежиссировать свой вечер под стать киношным мелодрамам. Сцена первая – лирическая героиня красиво страдает в богемных декорациях.

Когда-то давно в моей бабушке жестоко убили актрису, а потом и разделались с аристократкой, грубо, по-мужицки, прямо большевистским штыком проткнули. Руку к этому приложили советский режим и дедушка-работяга. В семнадцать воздушная девочка в бантах и потомственная графиня, выскочила замуж за статного одноклассника из семьи заводских рабочих. Выскочила наперекор всем, как в авантюрных романах. Её родители – папа хирург и мама непризнанная поэтесса, романа дочери не одобряли, поэтому в школе бабушка и дедушка виделись тайком, а свидания назначали в записочках, которые во флакончике от валидола просовывали в углубление между двух камней в старой парковой ограде.

Я улыбнулась своим воспоминаниям, поставила икру, яйца и вино в холодильник, а упаковку с рулонами трёхслойной бумаги с ароматом персика, водрузила на стиральную машинку в ванной. Вымыла руки и, не раздеваясь, бухнулась на диван в гостиной, чтобы заняться своим любимым делом – тоской о прошлом. Я закинула руку за голову, там, в диванной спинке под надорванной обшивкой я прятала свой дневник, разбухший от наклеек и фотографий, с потрёпанной тканевой обложкой, на которой золотой нитью были вышиты узоры. Артём сто раз его видел, я даже давала ему читать какие-то фрагменты, но зачем-то всё равно дневник прятала, наверное, потому что так положено. Я пролистала его до середины, вот оно.

Воскресенье, 5 июля 2004-го года, 22:00

Завтра иду на прослушивание.

Я закрыла глаза и постаралась вспомнить тот вечер. Мне всегда удавалось, словно на ускоренной перемотке, подобраться к нужным воспоминаниям, а потом мысленно нажать «Пуск» и начать смотреть их, как на экране. Получилось и на этот раз.

***

– Там блатные девочки! У одной мама директор газеты этой, тьфу, да как же её, господи! Ну, которая еженедельная. Да! У второй вообще тётка в министерстве культуры. Я ж и говорю! Ещё мальчиков много, а они на вес золота.

Бабушка вполголоса разговаривала по телефону в кухне, дверь была приоткрыта и из неё через коридор в нескольких сантиметрах от пола, словно лента для игры в лимбо, тянулся шнур, заклеенный синей изолентой. Бабушка забрала телефон с собой, чтобы я не слышала разговора. Судя по всему, она разговаривала с мамой, а ещё время от времени прикладывалась к бутылке. После того, как дедушка умер, она стала подозрительного много пить. На цыпочках я вернулась в свою комнату, надо постараться заснуть, завтра важный день. В квартире было душно, но меня знобило. Главное, не отсеяться в самом начале.

Понедельник, 6-е июля, 08:40

Я надела персиковую блузку и коралловую юбку выше колена. На консультации девочек предупредили, что необходимо открыть ноги. Странно, вроде, я поступаю на драматическую актрису, а в театре, как и в кино, нужны ноги любой толщины. Мои достаточно стройные, но в некоторых местах ссадины, уже покрывшиеся неприятной корочкой. Они остались после велосипедной прогулки. Точнее от кустов в овраге, куда я рухнула, не успев затормозить. Успокоила себя тем, что комиссия должна понимать, что всё это заживёт ещё до конца месяца.

6-е июля, 10:05

Нас было много, человек пятьдесят, и все толпились в узком коридоре перед стеклянными двустворчатыми дверями, закрашенными бледно-розовой краской. Человек десять прилипли к одной из створок, как мухи к липкой ленте, висящей здесь же под потолком. Позднее я узнаю, что наши предшественники отскребли краску примерно на уровне глаз, и теперь сквозь крохотный кружок можно было наблюдать за происходящим внутри. Вдруг тесня толпу, открылись двери, и в коридор выбежала красивая девочка, её внешность можно было назвать этнической, возможно, восточной. Она истерически всхлипывала. К ней бросились низенькая женщина лет сорока, думаю, мать и высокий парень лет восемнадцати, брат или бойфренд. Из обрывков разговора я узнала, что девочка разревелась, как только комиссия спросила, что она хочет прочитать, поэтому её попросили успокоиться и зайти позже. Дверь открылась снова.

–Соколова!

Чёрт, это же я. Ну, ни пуха, ни пера!

6-е июля, 10:15

Дважды подвернув ногу на дурацких каблуках, которые я ни за что не надела, если бы не бабушка, я вошла в просторный, очень светлый зал. В глубине возле зеркальной стены за длинным столом сидела комиссия. Три женщины преклонного возраста и двое мужчин помоложе. Голос у меня немного дрожал, но внешне я была абсолютно спокойна, по крайней мере, сейчас мне так кажется. Я читала монолог Джульетты. Банально, конечно, но какая шестнадцатилетняя девочка не хотела бы её сыграть?

– Прощайте.

Бог весть, когда мы встретимся опять.

Меня пронизывает лёгкий холод,

И ужас останавливает кровь.

Я позову их. Мне без них тоскливо.

Кормилица! – вдруг закричала я, заламывая руки.

–Стоп! – пожилая женщина в жабо, ещё более дурацком, чем мои каблуки, взмахнула рукой, и меня ослепил огромный камень на её пальце. Рубин?

– Там дальше интереснее – вырывается у меня, я не понимаю, почему меня остановили, неужели я так плохо прочла?

– Не стоит. Нам уже всё понятно – мужчина в очках и с седыми бакенбардами улыбнулся, он не такой противный, как та с рубином.

– Всё так плохо? – я набралась смелости.

– Ну что вы…– он продолжал улыбаться.

– Разумеется, мы понимаем, что Вам, столь юной, едва ли удалось пережить то, что пережила Джульетта. Однако, Вы весьма органичны. Спасибо!

Я киваю и выскакиваю за дверь, почему-то мне дико стыдно.

6-е июля, 16:30

Я съела не очень свежий пирожок с печёнкой и попробовала курить с другими абитуриентами. Не думала, что дым такой колючий, он разодрал горло и чтобы не опозориться (уже семнадцать, а курить не умеет), я зажала рот и убежала за угол. Только прокашлявшись и утерев слёзы, поняла, что выглядело это так, будто меня стошнило. Кажется, я всё-таки опозорилась. Потом ко мне клеился нудный рыжий паренёк, я сбежала от него в туалет, а после одна стояла на улице. Наконец, в половине пятого вывесили списки тех, кто прошёл во второй тур.

Не помню, как я вбежала внутрь, оставляя на плитках пола мокрые следы, потому что когда кашляла за углом, наступила в грязь и решила помыть туфли в соседней лужице. Три пролёта вверх, расталкивая толпу на лестнице. И вот они, списки.

Соколова! Это же моя фамилия? Нет, не может быть, скорее всего, однофамилица.

– Кто здесь Соколова? – я старалась перекричать мужские и женские голоса, слившиеся в единую какофонию, такая бывает перед началом оперы, когда оркестр настраивает инструменты. Меня никто не замечал.

– Соколова! Отзовись! Соколова здесь?

Ближайшая девушка в клетчатом платье пожала плечами и отвернулась.

6-е июля, 18:50

На светофоре меня чуть не сбила машина, но я даже не испугалась, потому что думала о другом. Я прошла в следующий тур, и была так взбудоражена, что пока не могла вернуться домой, просто гуляла по городу. Успел начаться и закончиться дождь, а выглянувшее солнце, огромный театральный софит, просушило одежду. Я прошла дальше, не понимаю, как такое могло произойти? Конечно, это не гарантирует поступление, впереди ещё два тура и экзамены, но первый шаг сделан. Странный сегодня де…

Резко зазвонил мобильный, оборвав мой внутренний голос на полуслове, я закрыла дневник и схватила телефон, номер не отобразился.

–Алло!

Мне ответила тишина, только где-то далеко вдруг что-то тяжёлое плюхнулось на дощатый пол, по крайней мере, звук был именно такой. Затем связь оборвалась.

Глава 2 Джульетта

После того, как в семь вечера позвонил Артём и предупредил, что задержится, мне стало себя так жалко, что я расплакалась. В последнее время я частенько лила слёзы. Но быстро успокоилась и решила выпить вина. Правда не смогла открыть бутылку, не нашла штопор. Пришлось просить помощи у соседей, точнее, у коротко стриженной соседки на вид чуть старше меня из квартиры напротив. Она была очень милой и легко согласилась помочь. Наверное, в качестве благодарности, стоило пригласить её выпить вина вместе, тем более, мне показалось, что женщина была бы не против. Но меньше всего мне хотелось развлекать разговорами незнакомого человека. Как и бабушка, я временами нуждалась в уединённом, срежисированном страдании.

Дома я налила вина в кофейную чашку (бокалы мы ещё не распаковали, видимо, они лежали в той же коробке, что и штопор) и просто начала есть купленную утром икру чайной ложкой. А что? Могу себе позволить! Откупоренную соседкой бутылку я заткнула сложенной салфеткой и поставила в холодильник.

Артём вернулся уже под утро грязный и промокший, с объекта в город их вёз служебный автобус по ужасным раскисшим дорогам, да так и застрял на половине пути, пришлось толкать. Дожидаясь Артёма, я уснула с ноутбуком на коленях, на котором всю ночь смотрела старые советские фильмы – «Служебный роман», «Любовь и голуби», «Гараж».

На следующий день, когда я собиралась в театр, Артём ещё спал. Я надела плащ, берет, повязала на шею шарф, а вместо кед обула осенние жёлто-мимозовые ботинки. Градусник на балконе показывал +8 и это в начале августа.

В театр я приехала ровно в девять. В просторной гримуборной на пятерых, куда меня проводила вчерашняя вахтёрша, никого не оказалось. Я заняла свободный столик в углу, переоделась в лосины, длинную футболку и балетки, завязала волосы в хвост и пошла в зрительный зал, по дороге пару раз свернув не туда. Зал был ярко освещён, актёры и актрисы разных возрастов сидели в бархатных креслах на первых двух рядах перед сценой, громко болтали и смеялись. Мне показалось, что меня они подчёркнуто не замечают. Занавес был задёрнут, как перед спектаклем. Оформление зала кричало о советских временах – дерево с красным, никакой лепнины и изящных орнаментов. Этот театр появился в стране Советов, и у него не было утончённого царского прошлого. Я села подальше от остальных и почему-то чувствовала себя неловко.

Лора появилась ровно в половину десятого. В элегантном брючном костюме и на каблуках, её волосы выглядели, как после салона. Грациозно и легко, словно юная спортсменка, а не женщина за пятьдесят, она вспорхнула на сцену.

– Доброе утро, мои дорогие!

Труппа радостно зашумела.

– Без лишних предисловий, я хочу представить нашу новую актрису Марию Берзиньш. Она приехала с другого конца страны, Маша, иди сюда, детка.

Меня невольно передёрнуло от слова «детка», что за фамильярное обращение, как в глупых голливудских блокбастерах? Однако я поднялась из кресла, которое тут же захлопнулось, точно Венерина мухоловка. Мне кажется, я видела такую через распахнутую дверь театральной библиотеки, пока искала зрительный зал. Растение стояло на зашторенном окне.

У меня появилось странное чувство, словно я новенькая в начальной школе и сейчас учительница будет представлять меня классу. И когда я поднялась на сцену, оно только усилилось. Лора обняла меня за плечи, руки у неё оказались ледяными, и меня передёрнуло снова.

– Как вы все знаете, Рита попала в больницу, конечно, мы все желаем ей скорейшего выздоровления, но благодаря этой трагической случайности, у нашей Маши появился шанс быстрее влиться в коллектив и в репертуар. А потому спешу представить вам ещё одну Джульетту Капулетти.

Секунду была тишина, а потом зал зааплодировал, я растерянно посмотрела на Лору.

– Джульетту должна была играть Рита, но поскольку вчера с ней приключилось несчастье и теперь она в больнице, я хочу поставить вас в дубль, – объяснила Лора и улыбнулась. Как и вчера, её губы словно поползли к ушам. Я зажмурилась.

***

Уже в гримёрке, где мне выделили бесхозную кружку с розовыми сердечками и угостили растворимым кофе, я узнала, что актриса Рита Суворовская двадцати пяти лет, вчера попала в аварию на такси. К счастью, осталась жива, но получила сотрясение мозга и перелом ноги. Оказалось, я её уже видела, это была та самая девушка за роялем, с волосами, как у диснеевской Русалочки и затравленным взглядом. Но за последнее я не могла ручаться, ведь всё здесь казалось мне странным. Так же выяснилось, что к репетициям спектакля уже приступили, но прошла всего пара читок пьесы, и именно премьерой «Ромео и Джульетты» планировали открывать сезон.

Меня поздравляли наперебой, но как-то пафосно и наигранно. А я не знала, куда себя деть и что чувствовать. С одной стороны я не доверяла происходящему, ведь всего один день в театре и уже главная роль. Мне было неловко, словно я чья-то протеже, хотя это было не так. К тому же я занимаю место человека, с которым случилось несчастье. Но с другой стороны, роль у Риты никто не отбирал, нас же поставили в дубль. Это распространенная практика, когда два актёра играют одну и ту же роль в разные дни. Бывает, что у одного спектакля сразу два состава актёров, а иногда только некоторые персонажи имеют замену или дублёра. Хотя это и не совсем верное слово. Если в кино дублёр – это каскадёр или кто-то похожий на основного исполнителя, только снимают его, например, издалека или со спины. То дублёр в театре – полноправный исполнитель роли. В любом случае, теперь я – Джульетта! Джульетта Капулетти! Да каждая молодая и даже не очень молодая актриса мечтает о такой роли. Сара Бернар, например, играла Джульетту в семьдесят! Хотя, конечно, то была совсем другая эпоха. Мне уже тридцать два, а у меня ещё никогда не было ролей такой величины. Но и не это важно. Важно, что шекспировская влюблённая была пределом моих мечтаний ещё несколько лет назад. И теперь мне хотелось топотать ногами и кричать от восторга, но я не могла потерять лицо. А поскольку внешнее – отражение внутреннего, все неприятные люди вокруг неожиданно показались мне прекрасными.

Следом за коротким перерывом была читка пьесы. Лора оказалась не только директором театра, но и нашим режиссёром. Словно спрут, она запустила свои щупальца во всё, казалось, в театре просто нет угла, свободного от её влияния. А вот Ромео был приятным парнем, лет на пять моложе меня, который, тем не менее, всю репетицию неприятно вытаскивал кончик розового языка и облизывал губы. Это могло выглядеть мерзко, если бы ситуацию не спасало его мощное обаяние ловеласа. Довольно комично.

Я старалась максимально погрузиться в образ, и потому в конце читки была вполне собой довольна. Стопка с ролью Джульетты стала моей драгоценностью, которую я заботливо упаковала в папочку.

Мы закончили около трёх. После застольной репетиции я отнесла документы в отдел кадров и вернулась в гримёрку, когда остальные уже ушли. И, признаться, я была этому рада, ведь в одиночестве могла тихонько напевать и наслаждаться своими чувствами, не отвлекаясь на посторонних. В районе солнечного сплетения у меня что-то приятно щекотало, видимо, те самые пресловутые бабочки, о которых любят болтать ванильные барышни. Однако эти воздушные создания внутри большими порциями, словно живой аккумулятор, продуцировали энергию. И я готова была на все.

Пританцовывая, я стянула футболку и надела свитер, а джинсы застегнула прямо поверх лосин. В окно назойливо постукивал дождь. Но вот когда я заглянула под стол, моих жёлтых ботинок там не оказалось. Хотя я совершенно точно помнила, что оставила обувь под столом рядом с мусорной корзиной. Вся радость моментально улетучилось, словно с левой стороны груди, где-то между ребрами у меня проткнули крохотную дырочку.

Я сверху до низу обшарила гримёрную, заглядывая во все углы, даже открывала чужие ящики, но ботинок не было. И вдруг Лорин голос так отчётливо загремел в моей голове, что я невольно сжала уши: «Мой вам совет, прячьте обувь получше, убирайте в личный ящик и закрывайте на ключ».

Стало не по себе и, закусив губу, я взяла в руки телефон, чтобы заказать такси, не пойду же я по лужам в тряпочных балетках? Я подошла к окну, потому что в театре и мобильная связь, и интернет ловили одинаково плохо. Сквозь зыбкую плёнку дождя, бросила взгляд на сосну, растущую так близко, что я могла бы дотянуться до неё рукой, и застыла. Мои ярко-жёлтые ботинки, как коньки, связанные шнурками, висели, перекинутые через толстую рыжую ветку. Я разозлилась: Проделки, как в детском саду, мы же взрослые люди!

Рядом с раковиной нашлась простая деревянная швабра. Вооружившись ей, я взобралась на подоконник и открыла оконную створку, на меня совсем не по-летнему пахнуло промозглым воздухом. Я выставила швабру из окна, аккуратно подцепила ботинки за шнурки и потянула к себе, но с черенка они соскользнули и свалились вниз. Когда несколькими минутами позже я в промокших балетках, но зато с ботинками, возвращалась в театр, вахтёрша покачала головой.

– Я же предупреждала насчёт обуви! Инженюшка не дремлет.

Я обернулась: Да кто такая эта инженю?

Вахтёрша вздохнула: Иди сюда, выпьешь, а то заболеешь, вон мокрая вся, а я тебе как раз расскажу.

В следующие полчаса в тесной подсобке, в которой мерзко воняло разогретыми в микроволновке котлетами, я пила дешёвый коньяк с пожилой вахтёршей и слушала байки о привидениях. Точнее я выпила всего грамм пятьдесят, чтобы согреться, а вот вахтёрша, которую звали Аллой Борисовной, хорошо хоть Барановской, а не Пугачёвой, опрокидывала в себя рюмку за рюмкой и вкусно заедала копченым сыром.

– Она была одной из тех, кто сюда приплыл тогда, после шторма, – начала вахтёрша, – совсем молоденькая актрисулька. Она всегда мечтала о главных ролях, но из-за своего крохотного росточка и тоненького голоска играла только юных девочек или юных мальчиков. Инженюшечка, светленька, смазливенькая, вот как ты.

– Тот, кто играет мальчиков и девочек, скорее, травести, – зачем-то поправила я, но Алла Борисовна не обратила на меня внимания, как огромный слон не обращает внимания на мушку.

– Так эта бедняжка повесилась после того, как главная роль опять досталась не ей, – продолжала вахтёрша, снова от щедрот души плеская себе коньяку и проверяя, сколько ещё осталось в бутылке.

– И вот с тех самых пор каждой новой приме или инженюшечке, такой как ты, она пакостит. Шпильки ворует, например, но особенно обожает обувь. Туфли может перед самым спектаклем утянуть.

Я покачала головой, но промолчала, ясно же, что всё это простые театральные бредни. Актёры вообще люди суеверные, если текст роли упадёт, они его не подбирают до тех пор, пока не усядутся сверху, иначе, роль не получится. Коллекционируют найденные в театре гвозди – это, якобы, к роли, и шпильки – к поклонникам. Перед выходом на сцену даже в туалет не ходят, ибо одна из заповедей актёра гласит: Артист всегда должен чего-то хотеть. Потому история про местного призрака совсем не произвела на меня впечатления.

– Кстати, с ролью я тебя поздравляю, конечно, но не будет тебе от неё добра, – добавила Алла Борисовна и, словно демонстрируя, что засим разговор окончен, включила радио, там как раз шёл выпуск новостей.

– Сегодня возле детского сада №1 в микрорайоне «Сероглазка», местные жители видели медведя, косолапый рылся в мусорных контейнерах.

Глава 3 Пеликен и туфелька

Дождь, наконец, перестал, и солнце казалось умытым, точно кто-то долго начищал его до блеска дождевой водой. Я решила дойти до съёмной квартиры пешком, знала, что дорога займёт минут тридцать, а ещё можно воспользоваться интерактивной картой в телефоне. Однако затея оказалась провальной, поскольку вращающиеся стрелочки всегда сбивали меня с толку и я заблудилась. Конечно, язык до Киева доведёт, но по пути мне никто не встречался. Мимо проезжали машины и автобусы, но вот пешеходов не было совсем. В итоге я решила уточнить дорогу в магазине с необычным названием «Пеликен». Может быть, опечатка в слове «пеликан»?

Застучали бамбуковые трубочки, задетые открываемой дверью. Здесь они были вместо привычного колокольчика. Ноздри заполнил аромат благовоний, такой сильный, что в носу противно засвербело. Мне пришлось пригибаться, потому что с потолка свисали ловцы снов всех размеров – от крошечных до огромных. Ещё вошедшего пугали большие деревянные маски, развешанные по стенам. Устрашающие, с раззявленными дырами ртов, с пустыми глазницами, украшенные мехом и перьями. На полках стояли чёрные во́роны и пузатые человечки из глины и дерева. В глубине магазинчика за высоким прилавком я увидела молодую женщину лет тридцати пяти. В ней сразу угадывалась кровь одного из коренных народов Камчатки – вытянутые глаза, подведённые стрелками, острые скулы, чёрные и прямые волосы. Женщина была красива и одета в народное платье из мягкой коричневой кожи, которое очень ей шло. На лбу сидел обруч с меховыми помпончиками, которые раскачивались и танцевали при малейшем движении головы.

– Добрый день! Я могу Вам помочь? – голос у женщины оказался мелодичный и звонкий, я сразу подумала о том, что она, наверное, хорошо поёт.

– Добрый день! Да, я хотела спросить дорогу, у меня открыта карта, но я запуталась.

Женщина вышла из-за прилавка и направилась ко мне, от неё сладко повеяло цветочными духами. Помпоны на обруче раскачивались и били её по щекам, я почти физически почувствовала мимолётное прикосновение меховых шариков. Нежное, словно котёнок трётся мордочкой. Я показала женщине карту. Несколько секунд она вглядывалась в экран протянутого ей смартфона, а потом быстро объяснила, как мне добраться до дома. Назвала даже номера автобусов.

Я поблагодарила, но вместо того, чтобы развернуться и выйти из магазина, спросила, что это за во́роны и пузатые человечки стоят на полках.

– Это кутхи и пеликены, – женщина качнула головой, от чего помпоны на её обруче снова пустились в пляс.

– По верованиям каряков и ительменов кутх – это воплощение духа во́рона, прародителя человечества, – было видно, что она получает огромное удовольствие, рассказывая эту легенду покупателям снова и снова.– Когда-то давно в мире было темно и холодно, потому что солнце и луну в волшебных мячах прятала женщина-дух. Тогда кутх превратился в хвоинку и упал в воду. Женщина-дух зачерпнула воды и выпила вместе с хвоинкой. А потом забеременела и родила во́рона. Он стал играть с её волшебными мячами, порвал их клювом и выпустил светила. А его самого опалило солнце, потому он чёрный.

Женщина сняла с полки одну из фигурок во́рона и протянула мне. Когда я начала рассматривать глиняную статуэтку, она продолжила.

– А вот пеликен – это талисман, в переводе с чукотского «раздутоживотый». Однажды очень несчастный человек нашёл его фигурку, и с тех пор ему стала улыбаться удача. Пеликен сам выбирает человека, надо только вглядеться в мордашки фигурок и к одной из них вас обязательно потянет. Значит, пеликен вас выбрал.

Я перевела глаза на полку, заполненную пеликенами – большими и маленькими, в меховых шапочках или в обручах с помпонами.

– Пеликену нужно тереть животик по часовой стрелке, – женщина улыбнулась своими густо накрашенными в тон к платью губами.

А я уткнулась взглядом в особенно пузатого человечка в мохнатой шапочке, с узкими глазками и с длинным шрамом вспоротого дерева вместо рта, он словно меня гипнотизировал.

– Почти в каждой семье есть свой пеликен, он действительно приносит удачу и передаётся из поколения в поколение, – женщина сняла пузача с полки.

– Кажется, он вас выбрал. Возьмите и никому больше не позволяйте его трогать.

– Спасибо! – я отдала ей во́рона, приняла новую фигурку и воткнулась в неё глазами, – Сколько он стоит?

– Это подарок

Я подняла голову, но женщины рядом не оказалось. Я обернулась, ожидая увидеть за спиной абсолютно пустой зал, с заколоченными окнами и с хрустящей на полу штукатуркой. Однако магазин никуда не делся, как и продавщица, она просто отошла к соседней витрине и уже раскладывала на одной из полок брелки с медвежьими когтями, невероятно дорогие, судя по ценникам.

– Меня Машей зовут, – сказала я.

Женщина посмотрела на меня, улыбнулась, но ничего не ответила.

Мне стало неловко и я поспешила уйти, а уже возле двери обратила внимание на высокий столик на тонкой ножке, на котором стопками лежали глянцевые листовки.

«Танцуй до упаду! Ительменский обрядовый праздник «Алхалалалай». 25 сентября, этнографическая деревня Пимчах, Елизовский район».

– Я буду участвовать, хочу побить свой прошлогодний рекорд – 12 часов без перерыва.

Я обернулась. Женщина в народном костюме вдруг коротко и звонко взвизгнула, её руки взлетели птицами, торс вился лентой в руках гимнастки. Она танцевала, танцевала ярко, самозабвенно, казалось, она слышит бой барабанов и двигается в точном ритме. А на каждый такт плечами ставит точку, словно в конце музыкальной фразы и дышит звонко, страстно, как в руках любовника. В какой-то момент я поняла, что у меня открыт рот и поспешила его захлопнуть. Женщина перестала танцевать так же резко, как и начала. Она заговорила с тихим придыханием, запыхавшись после пляски.

– Наши танцы – это имитация физической любви. Вы знали?

Я покачала головой, а потом вдруг сказала совершенно идиотскую фразу: А мне дали роль Джульетты.

***

Бросив ключи на полочку возле входной двери, я неторопливо стянула ботинки и размотала шарф. Артём обещал вернуться к полуночи, до его прихода как раз успею сварить суп. А в одиннадцать позвоню бабушке, у неё будет семь утра, в этот час она ещё должна быть трезвой.

Я вымыла руки, переоделась в домашние штаны и старый свитер с красными кедами на груди, а потом отнесла фигурку пеликена в спальню и поставила на комод возле кровати. Выудила из одеяла ноутбук и отнесла его на кухню. В интернете нашла подборку диснеевских мультиков, пусть мультяшные герои болтают и поют, пока я буду готовить. Первой в списке оказалась Золушка 1950-го, когда она вышла в прокат, моей бабушке было всего четыре. Диснеевская золушка прямо идеал американской жены той эпохи. Волосы медовые, характер кроткий и хозяйка от бога. Я же хозяйка от чёрта, ненавижу уборку. Неплохо готовлю, но и тут мне не хватает элементарного опыта. Я постоянно путаюсь в граммовке, боясь недожарить – пересушиваю, а потом приходится вычищать противень, например, от подгоревшего теста. Артём злится, считает, что театр – глупая блажь, что это и не работа вовсе, а утешение моего эго. И раз зарабатываю я немного, да и работаю ради удовольствия, вести хозяйство – моя прямая обязанность, с которой я, по его мнению, увы, не справляюсь.

Я насыпала в кастрюлю колотый горох и залила его водой, над жёлтой крупой поднялась пена, похожая на мыльное ожерелье у стока душевой. За моей спиной на экране ноутбука птички пытались разбудить Золушку. Мультфильм дублировали, жаль. В моём детстве все персонажи разговаривали одним и тем же гнусавым голосом, словно переводчик страдал хроническим насморком. Ностальгия.

Не с первого раза, но я зажгла конфорку, бухнула на неё кастрюлю и тут в коридоре гаденько заскрипела дверца обувного шкафа. А вслед за скрипом что-то брякнулось на пол один раз, второй, третий. Я очень далека от эфемерного мира потусторонних сущностей. Ещё в моём родном городе, когда мы только начинали встречаться с Артёмом, но у него уже были ключи от моей квартиры, произошла забавная история. Он захотел сделать мне сюрприз на Новый год и притащил искусственную ёлку, но чтобы я ничего не узнала до 1-го января, спрятал её под кроватью, а точнее в пространстве между каркасом из дерева и матрасом. Делал он это в спешке, пока я стояла в пробке. И когда я вернулась в пустую квартиру, на прикроватной тумбочке меня ждал забытый Артёмом кухонный нож, которым он разрезал липкую ленту, стягивающую хвойные лапы. Однако тогда мне даже в голову не пришло, что это происки барабашек, обнаруженный нож я списала на собственную рассеянность.

Услышав грохот в коридоре, я, конечно, тоже не подумала о чём-то потустороннем. Вместо этого я спокойно вышла из кухни и включила свет. Дверца обувного шкафа была распахнута, а на полу валялись мои зимние сапожки, Артёмовы кеды и одна босоножка на тонком каблучке.

***

Я – Джульетта, Джульетта Каулетти! – такие мысли шли лейтмотивом моих будней, вызывали глупый детский восторг, и я неосознанно начинала потирать руки. Забавно, как муха, сидящая в складках горько пахнувшей тюли у бабушки на кухне. Сейчас я думаю, что в моём жесте было больше психологии, чем казалось. Я потирала руки в предвкушении, а предвкушала я интересную работу и что уж лукавить – скорый триумф. Я всегда мечтала сыграть именно Джульетту. Моя мечта – это что-то сродни литературному штампу, как небесно-голубые глаза, например. Таких мечт, как моя, по сто штук на каждом курсе в каждом театральном ВУЗе. Но я всё равно мечтала именно об этой роли. Возможно, потому что неосознанно хотела такой любви. И хотя в тридцать мне и пришло понимание, что назвать любовью чувства, описанные Шекспиром, нельзя никак, моя мечта осталась, наверное, по привычке.

Помню, в старшей школе мне для какого-то праздника поручили написать пьесу. И я не придумала ничего лучше, чем переписать Шекспира на современный лад. Я страстно мечтала сыграть именно Джульетту, которую в моей интерпретации звали Юлей. Но роль мне, конечно, не досталась, да и моя легендарная постановка не увидела свет, потому что заставить старшеклассников в свободное время ходить на репетиции, а не курить за школьной теплицей, мне было не по силам. А взрослого куратора мне почему-то не назначили.

Потом были вступительные на актёрский с монологом Джульетты. Меня даже в шутку прозвали Джулей. Дальше – больше. У выпускников актёрского нет диплома, вместо него дипломные спектакли. И одним из них, по многочисленным просьбам, был «Ромео и Джульетта». Я не спала неделю, ждала назначения. Ведь я – инженю. Моя внешность однозначно подходит под это амплуа. Я невысокого роста, женственная, выгляжу моложе своих лет. А потом на доске объявлений в нашем корпусе вывесили список артистов. Главную роль отдали дочке директора местного театра, я в массовке. Тогда впервые я прогуляла репетицию, но никто даже не заметил.

Мечта сыграть Джульетту следовала за мной все эти годы. Однако в двадцать восемь я, наконец, смирилась. Но нужно было дожить до тридцати двух и уехать на другой конец света, чтобы она вдруг осуществилась.

В гримёрке я не упоминала о розыгрыше с ботинками. Успокоила себя тем, что, возможно, это был своеобразный ритуал принятия в труппу. Тем более, с новыми коллегами мы общались достаточно дружелюбно. Период застольных репетиций, когда актёры садятся в круг и читают роли с листа, закончился быстро. И уже через неделю мы, если выражаться профессиональным языком, «встали на ножки», а Лора объявила, что через несколько дней придут журналисты, снимать сюжет о будущей премьере.

Вторая Джульетта по имени Рита, которая попала в аварию, так и не появилась, более того, я ни разу не слышала, чтобы о ней разговаривали или, например, собирались навестить её в больнице. Меня это смущало, но только самую малость, всё же я не была с ней знакома.

Декорации для первой репетиции были скудными: два стула и деревянная возвышенность на металлических сваях. Скорее всего, это был фрагмент какой-то старой и уже не нужной декорации. Он взял на себя роль импровизированного балкона. А карабкаться на него нужно было по стальным перекладинам. Осознав это, я окончательно растеряла запал, который, признаться, начала терять значительно раньше, ещё во время застольных репетиций. Но дело вовсе не в том, что я, к примеру, не могла запомнить слова. Почему-то многие считают, что самое сложное выучить несколько листов текста. Но это не так, текст запоминается автоматически. Самое сложное набрать внутреннее состояние, включиться в роль. Уловить зерно образа, как учил Станиславский. Представить себя в предполагаемых обстоятельствах. Но внутри я ощущала лишь пустоту, как в пыльной вазе у моей бабушки на комоде. И как только видела Лорину улыбку, мне хотелось положить папку с ролью на стол и уйти. Странно, но она меня пугала. Я никому об этом не рассказывала, даже Артёму. Не хотелось выглядеть глупо: «Знаешь, кажется, я боюсь своего режиссёра и не потому что она кричит, а потому что улыбается».

Однажды под вечер по поручению грузной, пахнувшей детской присыпкой и жареным луком бухгалтерши, я с какой-то зарплатной ведомостью подошла к двери Лориной гримёрки и постучала.

– Войдите!

Я приоткрыла дверь и увидела, как Лора Филипповна склонилась над подоконником.

– Машенька, детка, подойти!

От окна доносилось назойливое жужжание, наверное, любопытная муха попала между оконных створок и не могла выбраться, я приблизилась.

– Смотри, какая прелесть!

Из-за Лориного плеча, обтянутого белым кашемиром, я увидела, как обычным пинцетом для бровей, женщина зажимает упитанное тельце мухи, которая судорожно жужжит и барахтается. А на подоконнике стоит Венерина мухоловка, та самая, которую я видела на окне театральной библиотеки. Лора поднесла извивающуюся муху к зелёной крышечке, с бахромой щетинок. Щетинки дрогнули, приоткрываясь, и Лора быстро коснулась пинцетом ярко-розовых внутренностей растения. В ту же секунду, щетинки сомкнулись, точно миниатюрный хищный ротик. Лора резко обернулась, а её красные, густо накрашенные губы, уже растягивались в улыбке. Я не могла оторвать глаз от её живого рта, который всё тянулся и тянулся к ушам, что-то холодное пробежало по позвоночнику, я начала пятится и… БАХ! ДЗИНЬ! Больно врезалась во что-то твёрдое. Я испуганно опустила глаза, у моих ног лежала горстка синих осколков, некогда бывших вазой с цветочным орнаментом. Уже выйдя из гримёрки я поняла, что Лора назвала меня по имени, когда приглашала войти. Но ведь она не видела, что это я, не могла видеть. Она стояла спиной, а я не подавала голоса.

***

Моё утро перекосило, как фартук, скомканный на кухонном столе. Я проспала, потому что забыла зарядить телефон и будильник не сработал, потом кофе сбежал из турки на плиту, залив синий газовый цветок жирной кашицей, что ввергло меня в панику. Раньше мне доводилось пользоваться только электрическими плитами, а газовые меня пугали. В итоге, убирая турку с конфорки, я обожгла палец о раскалённую решётку. Последним штрихом стала ссора с Артёмом. Я забыла постирать его джинсы, они уже месяц лежали в корзине для грязного белья, а я туда почему-то так и не заглянула.

В смрадном автобусе, где пахло немытыми телами, горелой проводкой и чьими-то тяжёлыми, сладкими духами, мне удалось занять последнее свободное место, но даже эта маленькая победа радости не принесла. Во-первых, обожженный палец ныл, я прижимала его к ледяному боку запотевшей минералки, но пластик под моей пульсирующей жаром кожей моментально нагревался, снова становилось больно, и я сдвигала палец ниже, туда, где пока ещё было холодно. Во-вторых, прямо надо мной встал парень в татуировках, одну из них, от плеча до запястья, состоящую из цветных геометрических фигур, ещё покрывала плёнка. У парня за плечами висел огромный походный рюкзак. И каждый раз, когда автобус подпрыгивал на неровной дороге, этот устрашающий баул бил меня по плечу. Сначала он бил меня по лицу, но я немного подвинулась вперёд и теперь мягкие тумаки сыпались как раз на моё плечо. С одной стороны, меня это раздражало, а с другой – мучило непонятное чувство вины. Ведь я сижу, а он со своей ношей, стоит. Внутреннее противоречие так и не позволило мне открыть рот и возмутиться. А когда поток пассажиров поредел, и парень с рюкзаком вышел на остановке, так же как и мой сосед – пропитавшийся застарелым дымом дедушка, рядом со мной уселась женщина за шестьдесят. У неё были сальные, крашенные в чёрный цвет волосы, среди которых густо выделялись седые прядки. В руках у женщины была бутылка лимонада. Всю дорогу она бубнила, и я украдкой выглядывала наушник в её ухе, но нет. Она разговаривала сама с собой, прерываясь только на то, чтобы глотнуть из пластикового горлышка. И мне всё время казалось, что вот сейчас на очередном лежачем полицейском её оранжевый, с химическим запахом лимонад выплеснется на мои светло-голубые брюки. К театру я приехала заведённая, а за его фасадом уже царили галдёж и суматоха, как в аэропорту, ждали местное телевидение, снимать сюжет о будущей премьере. Скомканное утро заставило меня забыть даже об этом.

Лора, как всегда роскошная, пахнущая дорогим парикмахерским салоном, отвела меня в сторону.

– Детка, у тебя будут брать интервью.

Я растерялась: Почему Вы не предупредили меня вчера?

– Уже неделю все в курсе, что придут журналисты.

– Да, но я не думала, что разговаривать будут со мной.

Лора покачала головой и посмотрела на меня внимательно, без улыбки. Мне так не хотелось смотреть на неё в ответ, внутри буквально стонало и корчилось, но что-то всё равно заставляло меня вонзаться глазами в её крошечные зрачки, которые вдруг сузились и стали вертикальными, как у змеи. Чёрные щёлочки, две щепки, увязшие в зелёном болоте. У меня закружилась голова, неосознанно я схватилась за холодную, оштукатуренную стену, зрительный контакт был разорван.

– Ты – Джульетта, очевидно, что с тобой будут разговаривать, – отчеканила она.

– Лора Филипповна, телевидение приехало, поднимаются!

Она отвернулась и застучала каблуками по бетонному полу. Паркет был постелен только в зрительной части. Я выдохнула.

– Маша, пойдём! – Ромео, которого на самом деле звали Максим, обнял меня за плечи и я, повинуясь его движению, отклеилась от стены и позволила себя увести.

Съёмочную группу пригласили в холл с фотографиями актёров. Меня удивила девушка-видеограф, я привыкла считать, что оператор – мужская профессия. Девушка с камерой была собранной и спокойной, как хирург и выглядела по-мальчишески, но это очень ей шло. Светлые шорты ниже колен, чёрные кеды и чёрная рубашка, а ещё у неё были блестящие, как в рекламе шампуня, волнистые волосы до плеч, которые, впрочем, не добавляли ей женственности. Зато женственной за двоих, несмотря на короткую стрижку, была её коллега, суетливая и чирикающая, как весёлая птаха, корреспондентка на каблуках и в летнем платье. И это при температуре одиннадцать градусов. Но на календаре август, а значит, для камчатских модниц очень даже уместно надевать платье с декольте. У девушки в пальчиках с ярким маникюром был не менее яркий оранжевый микрофон с синим вулканом на боку.

– Лесь, – тараторила корреспондентка, – мне не нравится фон, обычная стена, давай лучше рядом с окном.

– Там пересвет, плохо.

– Покажи! – корреспондентка подскочила к штативу и посмотрела в накамерный монитор.

– Ну, да – разочарованно протянула она, – А если солнечный фильтр поставить?

– Арина, всё равно будет пересвет, Дима на монтаже не вытянет.

– Ладно, сделай, чтобы было красиво, возьми микрофон, я лучше петличку повешу.

Маленький чёрный микрофончик, который называют петличным, потому что его можно продеть в петлицу пиджака, перекочевал на ворот розовой Лориной рубашки. Корреспондентка подняла глаза от провода, который перекинула Лоре за спину и увидела меня. Лора проследила за её взглядом: Это наша Джульетта.

Девушка моментально украсила своё тщательно накрашенное личико улыбкой.

– Мы обязательно поговорим и с вами!

Я кивнула и отступила к стене. Потом Лора вещала что-то про бессмертную классику, жестикулировала и улыбалась, а я старалась на неё не смотреть.

– Отлично! А теперь постойте пока, мы просто картинку подснимем, это уже без звука. Лесь, перебивки, – корреспондентка встала напротив Лоры и когда коллега навела на неё камеру, закивала с заинтересованным видом, хотя Лора и молчала.

– Лесь, давай теперь со спины

– Я уже сняла

– А ты сними с наездом

– Арин, это получатся одинаковые кадры

– Лесь, мне нужны кадры со спины!

Какое-то время журналисты ещё препирались, а я смотрела и понимала, что между ними существует какая-то сложносочиненная химия. Потом корреспондентка сняла микрофон с Лоры и обе девушки обратили своё профессионально-хищное внимание на меня. То, что за этим последовало, больше напоминало гриппозный бред. Я безвольно стояла, а вокруг меня суетились. Цепляли мне на воротник микрофон, а его базу заталкивали в задний карман, потом просили сделать один шаг вперёд или два назад, подстраивая под меня камеру, предлагали сказать что-нибудь, чтобы проверить звук. Я беспрекословно выполняла всё так же, как могла бы тявкать игрушечная собачонка до тех пор, пока в ней не кончится завод.

– Вы будете жестикулировать или опустите руки вниз? – наконец спросила у меня оператор Леся.

– А как надо?

– Как Вам будет удобно, просто нужно подстроить камеру так, чтобы если вы начали жестикулировать, мы не обрезали вам руки, – затараторила корреспондентка.

– Кровожадно! Напугали нашу Джульетту, теперь ей нужна поддержка, – Максим подошёл ко мне сзади и положил руку мне на талию, я слегка отстранилась.

– Вы Ромео, да? А у нас всего одна петличка, – пробормотала корреспондентка, – Лесь, где микрофон?

В итоге петличку с моего воротника отцепили, и журналистка встала перед нами, держа в вытянутой руке оранжевый микрофон с вулканом на боку. В основном говорил Максим, которому явно очень нравилось красоваться на камеру, а я только поддакивала, кивала и улыбалась.

Уже после съёмки, когда оператор запихивала камеру в чёрный рюкзак, корреспондентка с кем-то болтала по мобильному, а потом, убрав телефон в сумочку, сказала: На «Алхалалалай» нас ждут.

– Арин, я не хочу торчать там до утра, как в прошлый раз.

– Но нам же нужно снять победителя, это очень важно, ну пожалуйста!

– Мне за бензин и переработки не доплачивают! Возьмём кадры у «Качатки 24».

– Лесь, ну нет! Ты же самый лучший оператор на свете! Ну, пожалуйста-пожалуйста! Ради меня!

Леся вздохнула и посмотрела на коллегу: А что мне за это будет?

– А я…Я пирожков тебе напеку!

Леся прищурилась: с картохой?

– Ага, а ещё сладких, с брусникой. Игорь как раз в лес собирался, пока медведи не пошли.

– Ну, раз так…– Леся аккуратно сложила ножки штатива, улыбнулась и посмотрела на корреспондентку с такой нежностью, словно уже сейчас перед ней возникло блюдо, полное горячей выпечки. Или дело было не в пирожках? И тут я вспомнила про глянцевую брошюру, ту, которую взяла в магазине «Пеликен».

– Простите, вы поедите на ительменский праздник? – спросила я, подойдя к журналистам, – просто я на Камчатке всего месяц, и вот думала, стоит ли туда идти?

– Стоит, – серьёзно кивнула оператор, – только там вы увидите истинное лицо Камчатки.

– А ещё это очень зрелищно и может шокировать, – захихикала корреспондентка.

Стоп,– Леся вздрогнула и посмотрела на коллегу: А мы разве не будем снимать репетицию? В ответ та охнула: Точно! Как мы могли забыть?

***

Бумажная волокита, нужная для моего оформления продолжалась. Я спустилась в подвал, потому что только так можно было быстро пройти из актёрской части в зрительную, где почему-то располагалась бухгалтерия. Репетиция давно закончилась, журналисты сняли только самое начало и незаметно ушли. Через высокое окно в холле, я видела, как они сели в старенькую, напоминающую большую зефирину Оку, Леся за руль, а корреспондентка Арина, рядом с ней. Конечно, странно, что Ока напоминает мне зефир, но у меня была подруга, называвшая свою белую Оку зефиркой, потому в моей голове и возникло именно такое сравнение.

Домой я не торопилась. Что мне там делать одной? Интересно, что подвал глушил все окружающие звуки, и мне казалось, что в театре не осталась никого, кроме, может быть, вахтёрши, которая тихонько напивалась в своей каморке, воняющей разогретыми в микроволновке котлетами.

Я шла по дощатому полу, который пружинил почти как батут, и с двух сторон дребезжали, придвинутые к стенам старые серванты и взгромождённые друг на друга столы, когда-то бывшие реквизитом, а теперь пылившиеся под сценой. Горел свет, тусклый из-за грязных плафонов. Пахло краской и сладковато-пряной старостью, как в сундуке у типичной старушки. И вдруг «БАМ!» – что-то упало на крашеные доски пола у меня за спиной. Я рывком остановилась, как машина, в которой нажали на тормоз, забыв про сцепление. В груди затрепыхалось, выдохнув, я обернулась. На полу лежала изящная женская туфелька на пузатом каблучке, такая трогательно-невинная. И совсем крохотная, наверное, размера тридцать пятого, с парчовым бантиком на носке. Она почти кричала о временах Людовика ХIV. Я посмотрела на потолок, ничего необычного, облупившаяся, как яичная скорлупа штукатурка и светильники в грязных плафонах, но никаких дыр или выступов.

Глава 4 Лидочка

– Это туфелька из нашего музея, только непонятно, как она из-за стекла – то пропала, – костюмер, полноватая женщина средних лет в очках с толстыми стёклами, какие обычно носят астигматики, поставила утюг вертикально, раскалённой подошвой в мою сторону. Я даже почувствовала горячее дуновение, а утюг зашипел, словно хотел прогнать меня, чтобы я не мешала работе. На гладильной доске распласталась древнегреческая тога, её ткань блестела в свете люминесцентных ламп. Костюмер взяла из моих рук туфельку с парчовым бантом и покачала головой: Это наша реликвия, туфелька Лидочки из спектакля «Король-солнце», ей уже почти девяносто лет.