Читать онлайн Майами в Туркестане бесплатно

Предисловие

Всеместное распространение интернета, с помощью которого начали находиться старые друзья и в том числе сослуживцы, разбудило во мне щелкопёра и подвигло к описанию срочной военной службы в рядах «интеллигентных» Войск Связи непобедимой Советской Армии, в самый разгар перестройки, 1986 – 1988 годы, Самарканд – Ашхабад.

Краснознамённый Туркестанский Военный Округ.

Воспоминания взяли старт с пересмотром дембельского альбома и солдатского блокнота, оформились байки, позднее приросшие более подробным описанием отдельных эпизодов. Армия говорит на всех языках и наречиях, литературной заумью и дворовой краткостью, колким матом и кучерявым жаргоном, а посему лукаво я не мудрствовал. Собрав множество разрозненных историй, обрёк себя упорядочить, где надо додумать и объединить воедино.

В хронологический ряд вобраны наиболее памятные моменты с вечера проводов до последних мгновений службы. Присутствует живописание мест развёртывания событий, касавшихся не только армии; характеров особенно отличившихся сослуживцев, их личных привычек и устоев солдатского сообщества в целом; в том числе отображён строгий распорядок службы, условия спартанского быта и томительной рутины повседневной занятости…

Врождённое чувство юмора помогало мне испытать тяжёлые требования службы в учебной войсковой части и без пущих нервотрёпок познать оганичения действующей, отмотать командировку «в тёплом местечке» и вкусить свобод на дальнем полигоне, молвой забытом захолустье у полосы отчуждения на дальних задворках цивилизации…

Часть 1 – Учебка расскажет о ратных свершениях первых месяцев службы в показательной войсковой части. Дрессура здесь присутствовала в каждом служебном задании от муштры строевой подготовкой, после которой забываешь об обычной ходьбе, до мучительных нарядов по столовой, вскрывавших обличие непосильных тягот и лишений военной службы, прописанных Общевоинским Уставом Вооружённых Сил СССР. Самаркандская учебка выпускала младших специалистов войск связи, в неполное полугодие успевала подготовить к службе в действующих войсках, не давая покоя курсантам ни днём, ни ночью…

Часть 2 – Войска предаст огласке тайны военной службы, полюсно разнящейся с курсом молодого бойца. После учебки я был направлен в Отдельный Батальон Связи, дислоцированный в столице Туркмении, где попал во взвод ремонтников радиостанций. Ремвзвод к нарядам не привлекался, занимался исключительно ремонтом радиооборудования, жил обособленно и потому служба походила на мелкие заботы с необременительными перерывами на вечерние поверки и всеобщие построения, а частые выезды на учения в места без признаков жизни превносили в обязательную воинскую повинность даже некую героику…

Часть 3 – Прокуратура рассекретит видимость несения службы в Военной Прокуратуре ашхабадского гарнизона, поданную ношением военной формы и изнурительными дежурствами, сообщаемыми с деятельностью консьержки. Всем своим устройством Армейское Чистилище просто вынуждало солдата, отведавшего слёзы учебной и отраду действующей войсковой части, и оставившего за спиной полтора года срочной службы, искать себе дела.

Руки сами к инструментам тянулись…

Часть 4 – Мобилизационная группа поведает, что в Советской армии существовали воинские формирования, где внутренним расписанием не было предусмотрено построений, показательных строевых маршей и нарядов по обеспечению боеспособности подразделения; не было пресловутых тумбочек дневального, оружеек и вообще ничего значимого, что сопутствует службе в заурядной дружине. Связистами именованная Золотым Ключиком, мобгруппа представала небольшим секретно торчавшим в подгорьях Копетдага полигоном, объединившим узел связи и казарму проекта позднего застоя с парком законсервированной военной техники, покрытой аббревиатурой НЗ и охраняемой тремя десятками бойцов. Не служба, а перед-дембельская лафа, изматывающая романтикой на фоне первозданного естества Туранской низменности и западных Каракумов. «Тут вам не там и незачем здесь безобразие нарушать!»

Полагаю, рассказы бывшего солдата будут интересны людям, коснувшимся сурового образа жизни под названием Армия. Прошу прощения за местами проскакиваемый стёб, гротеск, сарказм и может не всегда уместный юмор, но бранить во злобу дня поздно, а строгий мемуарный пафос, на мой взгляд, это удел брехливых летописцев.

Благодаря невольным изломам судьбы, завернувшим жизненный путь к южным рубежам империи, я с превеликим удовольствием вспоминаю военную службу и многих людей, существенно украсивших своей причастностью завершающий отрезок юности. Два года армии считаю лучшей школой становления мужского характера!

Предоставленное искушённому вниманию читателя партикулярное изложение словес коротко анонсирую как путевые заметки моего ратного странствия…

Призыв

Однажды летом сидел дома, сверлил телевизор. Шли международные новости. Переключил бы, да насиженное кресло удобно мякоть втянуло, а пульт на консоли. Вот не воткнут кинишко после выпуска – тогда встану, дотянусь. За окном жара вровень водки – сорок градусов! Подобные аномалии в сердце Русской равнины редкость, пятьдесят шестая с минутами широта подносит эту температуру невыносимой вдвойне; обычно простой вентилятор помогал знойные дни перетерпеть – сейчас появляется задумка кондиционер прикупить… Или лучше сплит-систему…

О, погода: вдруг похолодание? Заиненный объектив наехал на дикторшу, обдуваемую кондиционером, она поперхнулась как дряхлый солдапёр от махры, извинилась и прохрипела, что в захолустном американском городишке Майами-Бич температура воздуха заползла к отметке сто десять градусов… по Фаренгейту! Это словно сорок три по Цельсию, незамедлительно остудила зрителя закадровая пустомеля и сливовыми губами посетовала:

– Люди от жары изнывают, пляжи не покидают!

– Эх, ё! – почти сорвалось удивиться матом, но при даме сдержался, – Мы в армии больше терпели, мамзель, а о морях в «чёрных песках» лишь помечтать могли!..

Итак, введение в штопор полётов души, в ускорение мозговой активности и в автопилот телодвижений взяло начало поздней осенью 14 ноября 1986 года. Призванный в ряды Советской Армии из гор. Горького, я отправился в Туркестан, где долгие два года остужал Каракумы всеми видами источаемых организмом жидкостей и вязкостей…

Спозаранок дня призыва подкрался втишка: с вечера бушевавший разгуляй с печальным названием «проводы» прихватил немалый кусок ночи, не вспомню, коль скоро и как присмирел, но подлый будильник считал оставшиеся часы. И досчитал! Как не хотелось мне отрывать голову от подушки, идти на призывной пункт, ехать к чертям собачьим… приоткрыл глаза, а перед софой отец уже топчется, и мать крестит, причитает что-то – разве дадут проспать?

Да и проводы отгуляны, деньги уплачены…

Накануне проводин выпадал мне выбор тяжестный. Наша дворовая компания численность принимала разную и нередко растягивала будни за полночь в фойе четырнадцатиэтажной башни Вулыха, в которой я жил всю сознательную жизнь. Собирались не толпой, конечно: уходили, приходили, смешивали с девчонками, но костяк насчитывал с десяток балбесов предпризывного возраста.

С нашим появлением вестибюль ставал кумарней за приторной никотиновой взвесью – топор вешай! Гунявый вокал, неподцензурный шансон, резкие смешки или гогот – злачное место! Если бы жильцы не знали, что молодёжь безобидна, то без зловредного наряда милиции с милыми лицами в подъезд не совались. Как соседи нас терпели?..

Однако вечера мы тратили мирно. Было «дискотеки» устраивали! Лампочки Ильича освещают даже задрипанные подъезды «народных строек», в нашем распоряжении имелся остеклённый вестибюль из трёх отделённых зон. Соответственно и включателей три: один напрягал маломощную ильичёвку на площадке перед лестничной клеткой на верхние этажи, второй подавал ток сороковаттной «груше» центрального холла, третий зажигал шарообразный плафон крохотного приступка вблизи лифтов.

Как-то раз в пылу безделья, один ломастер, смолоду питавший страсть до цветомузык, вспышек, стробоскопов и прочих электронных диковинок, завёлся идеей: пустое высиживание времени надо разукрасить! Дёшево чтобы и сердито! На досуге проштудировав принцип действия заводского светильника с люминесцентной лампой, модифицировал стартёр и приспособил ко включателю холла. Груша замигала, что требовалось. Причём, на прерывании свет пульсировал хаотично, в контакт горел беспрестанно – оказалось самое то, когда приходилось шустро наводить порядок или отнекиваться, если неприкаянная соседская душа грозила вызовом милиции. В следующий раз стартёры воткнули на все включатели, и променуар разразился невиданным светопреставлением. На почтовый ящик к тому же водрузили старенький кассетник, и под канитель музона восьмидесятых вяло не вяло шевелили бёдрами.

Новое мероприятие припало собравшимся по нраву, его вторили множество раз и называли дискотеками. Эти дискотеки буду часто вспоминать со слезами на глазах на «дискотеках» в моечном цеху солдатской столовой…

Так вот надысь назрели следующие вопросы: кого из приятелей звать к столу и чем отмазаться от остальных?

Из сверстников первым призвали меня; провожатых набиралось как мартовских котов на кошку, но всю шоблу в квартиру не пригласишь – места нет?.. А прикинешь: без общепита с вместительной залой обойтись не получится! Такая роскошь позволительна лишь в дерзких помыслах, поэтому выкручивался размерами помещения и прочими «обстоятельствами непреодолимой силы». Запрощальные пирушки в кабаках устраивали немногие, но зато в квартирки созывали исключительно отборный бомонд…

Так что близкие родственники и отобранные друзья теснились в стандартной комнатушке, а отказные кореша в подъезде. Украдкой носил им первач, его оприходовали, не тормозя тостами, занюхивали сигаретами, закусывали горбухами – смеясь, мол, бутерброд градусы крадёт! – отвлекались разговорами и забывались переборами струн…

Ну, а дома поучениями не скупились, сыпали вволю! Начиная банкет пламенной речью, отче мой зарумянился и вспомнил лютые уссурийские морозы, наряды зачастую через сутки и бессонные ночи кухонных дежурств. Лямку воинской повинности отец тянул поваром во Внутренних Войсках, был со своих слов хорошим солдатом, вследствие чего дослужился до ефрейтора. Стоя во главе стола подле меня, в руке держа наполненную рюмку, рукавом второй смазывая слёзы, батя желал мне служить верой-правдой, не осрамить его достижений и переслужить обязательно! Забвенно крикнул «горько!», трижды страстно облобызал меня как Лёлик Гешу Козодоева, всласть прихлебнул, что не выплеснул при поцелуях, и закусил студнем с хреном… Гости поддержали и навалились сметать крошева…

К наказу отца я прислушался честно – поставленная задача была перевыполнена уже в первом полугодии!

Дядья вопреки навыку захмелели с пары искромётных рюмок и взялись листать армейский альбом отца, где он запечатлён в столовой с поварами, другими солдатами на фоне казармы, грузовика, обелиска и салонной жардиньерки. Мысли не было, что значат памятные снимки для отслужившего мужика, впредь подходить к фотографиям я решил творчески. Дурачиться, другими словами…

Фотографии всколыхнули душевные струнки старых вояк и наперебой с отцом они начали рассказывать байки, вскрывать секреты векового лихолетья, пугать терниями, смешить щекотливыми ситуациями, встречавшимися на каждом шагу. Старший хвастал, как умело владел шанцевым инструментом… Какие блиндажи и индивидуальные огневые точки выкапывал, мол, но стращал мучениями от перелопачивания бесчисленных кубов земли. А младший хлёстко задирал брата: «БСЛ-110: черпай больше, швыряй дальше, пока летит – отдыхай!» Тут же хвалил бронетехнику, но столкнуть с языка «что самое главное в танке» не осмелился. Танкист, называется? Получилось, что я и без восприемника узнал незримые особенности бронетанковых войск… спустя лишь год службы в войсках связи!

Первый доказывал, несложно подбить современный танк гранатомётом в бочину и вслед закидать из бруствера обычными гранатами, как алюминиевыми болванками он делал не раз, двадцать пять лет назад. Второй резонно хихикал, якобы видел как дрищет пехота в окопах, когда над пехотными канавками лязгают траки. Старший вспылил: «Чё ты знаешь про рукопашную схватку?» Младший: «Ровен счёт эстоль ты про активный дальномер и директрису выстрела!» Байки были знакомые, но растроганные тараканы в голове аки вновь аплодировали с овациями…

Брательник вспомнил свой автобат, распустил нюни, что военным водителям достаётся тоже немало. Искренне клялся, как трудно на черепашьей скорости выдерживать многокилометровый марш нос в зад, не засыпать от езды в плетущейся колонне. И не приведи оказия, если машина пойдёт в разнос, поскольку за исправностью технических средств заставляли следить самих водителей, а за поломки якобы снимали с вождения и гнобили нарядами.

Короче, всяк кулик в своём болоте велик!

Мои ровесники, волею случая очутившиеся за одним столом с видавшими виды вояками, понимали, что многое из услышанного предстоит всеми правдами и неправдами испробовать самим и к мелочам проявляли особый интерес. А потом бегали на перекуры и театрально стебались, изображая пехотинцев дрищущими среди противотанковых ежей… Со штанами не снятыми, следует заключить…

Страшные байки затронули материну душу. Тётки с сёстрами и тверёзыми подругами пытались отвлечь её от мужицких россказней, но тщетно. Выходило лишь аханье-оханье, превышавшее волнение куда боле. Осиливая беспокойства и принимая, что на проводинах не вспоминают о цветочках лютиках и в горошек трусиках, дамы захихикали в унисон гостям, здравицы пропускать перестали и рюмашки тянули звонко чокнуться не отлынивая!

К слову, в августе 1986 года цена на водку отскочила с дорогущих 6'80 до грабительских 9'10 целковых за поллитру – денег не напасёшься поить такую ораву! Помогло, отец купил авансом пару ящиков к проводам весной, так как в армию меня могли призвать с окончанием училища летом, но что важно, водка дожила до осени без потерь!

Ну и под расчёт накапал четвертную самопляса…

На проводах мне не пилось: два лафитника за вечер. В военкомате пугали, если призывника заметят в угаре, в жестоком ли похмелье, служить ему выпадет в захудалой дыре и откушать не один пуд соли. Алкоголь не лез не от опасений, просто навалилось опустошение, думаю, от осознания непредсказуемости перипетий судьбы, а в голову даже догадки не лезли! Или с умыслом не тормошил грядущее своими прихотями: уверялся – стану связистом, а в какие части света занесёт – гадания были беспочвенны!

Хотя… предпочёл бы в шаге доступа, разумеется…

В прошлые лета мама работала в Канавинском военкомате г. Горького; мысли косить от армии я не имел, как большинство сверстников, отмазывать меня ей не вменялось. Единственный посыл: хотелось, абы где-то бы «тут»! Внимая правильно, меня послали на три буквы, и с чистой совестью я отправился на юга за тридевять земель!..

Проводы канули в Лету без потерь. Побоищем застолье не знаменовалось, противоборствующих сторон нет – не свадьба! Рано утром толпа провожатых, включая косяк из вестибюля, собралась у подъезда в полном вчерашнем составе. Успевшие похмелиться и пригодные к возврату в реальность неосознанно торопили виновника торжества, подтанцовывая на внезапно выпавший зазимок.

Предписание требовало явиться к шести сорока утра на сборный пункт района, имея при себе снаряжение вида вещевого мешка с трёхсуточной провизией. За амуницию сойдёт ненужная мшель, какую не жаль будет потерять в дальнейшем. Рюкзак собран накануне, двинулись в начале седьмого, как понуждали надлежащие условия…

В назначенный срок к пункту расставания стекались группы горожан. Призывной комиссией на тот день было отобрано три призывника: я с «ипподромного», Елюшкин Сашка с «пролетарки», Кашин Валера из Сормово… Парень жил, где жил, а прописан был в Ленинском…

Молодёжь ждала продолжения возлияний. Отправка выводила к той отметке нервного каления, после которой ничто не мешало упиться до чёртиков. Тормозили только призывники, но провожатые зрели, чтобы время попусту мы не тянули и с подножки барбухайки не соскочили! Не обессудьте-де, робяты – запихнём, помашем, дунем на ход ноги, оборот колеса, на посошок и просто символически: «Отчаливайте в свою армию – у нас тут водка стынет!»

Под исполненную важности тираду военного комиссара, заглушаемую Маршем Славянки; под слёзы матерей, отцов, сестёр и братьев, под всхлипы остальных родичей, непрерывно ликовавшие дружки запихнули шмыгавших соплями новобранцев в вислогузый ЛиАЗ-скотовоз, который отсалютовал канонадой вонючих выхлопов, отчего прослезились даже непричастные горожане, и с натугой ломовой кобылы тронулся в путь ровно в семь утра!

Как говаривал мой знаменитый тёзка: «Поехали!»

Попутно опустошая комиссариаты, автобус набирал полный салон наголо остриженных голов и ближе к полудню высаживал в «Дусте» – ядовитое погоняло приклеено городу Дзержинск за массовый выпуск инсектицида ДДТ. На окраине Дуста расположен Областной Сборный Пункт, сюда за молодым пополнением со всех концов Советского Союза собирались покупатели: кадровые офицеры и прапорщики, и прочие унтера. На промежуточные сборы пороха не нюхавших юнцов каждый род советских войск посылал представителей, которые сортировали новобранцев на местах, отбирая наиболее подходящих.

По прибытии наш луноход скрипнул колодками возле огороженной глухим забором территории сомнительного военного формирования. Ворота двойные, широкие, но продрогший солдатик обессилел на створе. Скандалов биндюжник раздувать не стал, лишь сплюнул в форточку и ювелирно загнался в стойло. Радушный приём нам и не обещали, конечно же, а ковровая дорожка с фанфарами не помешали бы! Ну и девчушки во кокошниках и расшитых сарафанах чтобы ласково хлебом-солью встретили!..

К автобусу подошёл капитан. Его контрастная нарукавка оповещала: дежурный по части. Сопровождавший нас прапор, всю дорогу тихо бдевший за новобранцами из глубины салона, взял бразды правления в руки:

– Тарищи призывники, выходим! Быстренько сверю вас со списком, и идёте вслед за дежурным!

Почто сверять? Сколько посажено столько приехало, «в кусты» по дороге водитель не останавливался, но пора привыкать – установленный порядок не имеет дополнений и не предусматривает вольностей толкования!

А жаль: логичнее из военкомата отправлять к месту назначения, выдавая предписание на условленное время. Не накладнее и разгильдяйства творилось бы меньше…

Всё-таки алчел я пиров… с присутствием девчонок…

Пока не разбрелись, нас сосчитали и загнали в громоздкий атриум квадратной геометрии с чертовски загаженным вместилищем. Смотреть отвратно, а дежурный:

– Проходим в казарму, размещаемся компактно!

Не пойму как вывернулся язык назвать казармой это чёртово лежбище, этот замаранный притон невольников, уже на дальних подступах к которому по всему телу начинается жуткий мандраж и учащённо колотится сердце…

Атмосфера храмины щекотала в носу испускаемыми человеком запахами. Всюду закоптелая побелка, окна забраны решетью, запаутиненные плафоны поддерживают полумрак. Барачные колонны и многие ряды каменных с дощатым настилом лежаков. Напольная керамика на входе исторгает склизкий студень: шлёпни ногой посильнее, небось, и грязь облепит штанину – не ототрёшь. Стены по коридору забрызганы оной гадостью почти по пояс…

Латрина, отхожий угол каземата, и гаже того клоака без домысла рисована с низших кругов ада. Толчок был не просто загажен с потолка до пола, но натурально засран: лохани завалены фекалиями, стены как заштукатурены налётом липкой слизи, замешанной на испражнениях и намертво склеенной плевками, соплями и окурками… Пикассо так не мазал! Даже в беспробудном арт-ударе…

Опорожняться от всего этого тянуло не снимая штанов, зад оголять казалось совсем негигиенично. Всё здесь веяло вечной безнадёгой согнанного как на убой скота, но чтобы знать, чем настоящая казарма отличается от кошары – нужно побывать, повидать и понюхать там и там…

Появление новых защитников отечества легировало затхлость пристанища ароматом выпечки, смешки встречающих старожилов улетучили робость новичков. Гомон оживил эхо. В кучу свалились прозрачные авоськи, баулы, рюкзаки и полиэтиленовые пакеты. Из ровнёхоньких чемоданов, наставник-ветеран называл такие «мечта оккупанта», соорудили столики, скучковали компании.

Мы втроём поначалу осматривались, внедолге свыклись и влились в компашку балахнинских парней, раскинувших пожитки на несколько топчанов, взялись за харч. Забренчали гитары, пошли байки и анекдоты, раскатами пыхал смех. Каждый ждал своего часа отправки и тяготы отвлекал знакомствами с никчёмной болтовнёй…

Непрерывное бормотание тихло дважды в день, пока по взлётке проходили покупатели, закрывались в каморе и тасовали наши личные дела как каталы колоду. С замиранием сердца мы ожидали раздачи, кому падёт шальная карта. Закупщику до рекрута было – аки Чапаю до другого берега: новобранцев пихали по командам предписаниям вопреки, а за залёт отводили койку в первой отхожей дыре и пугали тремя годами флота. Казарменный отголосок разносил недовольные крики призывников, оказавшихся в лидерах списка для флотских формирований, например.

Камень с плеч, когда флотилия уходила без тебя!

С каждой ушедшей командой храмина пустела; под конец дня было место выдрать шапки футболом. Пару раз гоняли на местный плац и показывали приёмы строевой. Смысл в том не виделся: середина ноября на дворе, груд – ломом не пробьёшь. Мороз кусался, снег вьюжил по плацу позёмкой, забивал обутки, поддувал в телогрейки и гнал новобранцев назад в преисподнюю. Вот за водкой в город самовольно сгонять – мороз не холод, а без нужды костенеть взывало святость. Военачальники потому не настаивали: они сами каждый день подпаливали воздух выбросом токсичных послевчерашних алконуклидов…

Ночью прохладно, зябко, дрожь пронимала насквозь. По делу и укутаться нечем. Фуфайкой накроешься от шеи до бёдер, ноги в кучу тянешь. Теплее казалось. Народу не хватало пробздеть барачный объём, и во сне призывники жались друг к другу теснее. Кто очередью, кто спинами и носопырками как младенцы к титьке мамкиной. По утрам муравейник оживал особенно нехотя, но только для того, чтобы рассмотреть свежих ополченцев. Желторотых, какими сами были намедни, плюшками сладко пахнущих и перегаром притягивающих. Салабоны лопоухие!

Высматривали прибывших – нет ли знакомых лиц… Ждал Гошу Кузовенкова – лепшего кореша, коего должны были доставить сюда же. Его день призыва приближался и не факт, что свиданка невозможна. Пересылка в области одна, я готовился встретить друга подобающе. Полутора сутками разминулись, жизнь показала, и пока не вспоминали меня покупатели, мысли о свиданке витали!

Шли третьи сутки ожидания, харчи заметно редели, закупщика будущим связистам не намечалось. Примерили тянуть время без посторонних вмешательств. Меньше ели, сигарету смолили на «дай добить». Завывать на луну впору, но к вечеру семнадцатого ноября огласили список из сорока пяти баловней судьбы, среди которых нашлась моя фамилия. После пересчёта большую группу везунчиков погрузили на грузовики и вывезли в тёмную ночь, по-военному не откладывая выезда на утро следующего дня. Команда 40А… и ни слова лишне. Гадали: 40 – сороковая армия, А – афганская учебка, вот и все соответствия…

До Москвы добрались без приключений. На пересадке два лоботряса раздобыли котомку пузырьков со стеклоочистительной жидкостью на спирту, ну и вдрабадан… Сиречь фактически вусмерть. И смех, и грех, вояки!.. Пришлось их волоком в армию (в поезд, туда доставляющий) втаскивать. Распихали по отсекам как баульную кладь по багажным клетушкам и отбыли в неизвестность. Хорошо, что вовремя скинулись деньгами и выкупили отдельный пульман. Билеты забронированы вразнобой, поэтому места растягивались по составу – тогда на поверку нас было не собрать… Лейтенант проявил инициативу и предстоящую вакханалию утряс в удобное для контроля уймище. Чтобы личный состав команды оставался взрачным…

Дорога укладывалась в три дня, четыре ночи: поезд с вагоном отборных рекрутов не торопился вырываться из снежной Залесской Руси в запесоченную Среднюю Азию. С позволения добавлю: не торопись, а то успеешь!..

Почти всё время в дороге я отлёживался в багажном промежутке под потолком. Сунул туда матрас, втиснулся в оставшуюся щель и отключился с жаром почти на сутки. По симптомам грипп, обострение пало на дорогу. Бороть заразу мне помогала ватная телогрейка, не снимал её сутками напролёт. Ночью байковое одеяло поверх, шапку на нос – к борьбе с инфлюэнцей делал термический кокон.

Спускался редко. Парни обращали внимание, литёха самочувствием интересовался, предлагал поискать врача, но я переупрямил, что справлюсь. Стороннего участия, не прими за наглость, командор, мне не нужно! На организм понадеялся – молодой, иммунитет должен вытянуть…

Впрочем, очухавшись к вечеру второго дня, заметил: озноб отпустил, а желудок урчит и требует харча. Снизошёл до купейного столика оскоромиться гречкой с мясом. Каши не перепало, но была тушёнка из сухпая. Настоящая тушёная по ГОСТ говядина – банка в маслянистой смазке. До туалета ещё сбегал «носик припудрить», и отметился у покупателя – рекрут в поле зрения и как бы не слинял…

Сокомандники лопали алкоголь, меняный за бебёхи, вещицы и сэкономленные консервы. Шнырявшие в вагонах цыгане хватали всё, выпрашивая, меняя и выигрывая. Зачин пьяного вечера устроил дуэт балахнинцев, фартово отжавших у официанта вагона-ресторана в карты всю его тележку с бухлом и продуктами. А выпивон под такой куш неизбежен – парни загуляли и звали присоединиться, но я отлёживался – первые сутки было не до гулянок…

Вторые также час от часу сдавал чарам Морфея. Ото сна слушал дембельские куплеты в исполнении рекрутов. Я тоже бренчала доморощенный – полный подъезд репетиторов руку ставил и аккордами снабжал – и тоже порывался сбацать какие-нибудь «Вагонные споры», но позыв поездной романтики сдерживала хворь. Струнки щипнуть я любил, по жизни всецело следовал девизу: хоть ты носи на шее бантик, но брось гитару, если не романтик…

Под потолком душу согреть нечем. Думы гонял: куда везут? В земли незнаемые к горам кудыкиным? Что за места возле этих гор, какая чудь там живёт, как встречает и чем погоняет? На парней смотрел: им до игрека! Горючка созидала на редкость правильно, дурь молодецкая в пьяные головы не лезла, никто сильно не буянил. Пили, пели, козла бурили, свару варили, погоны дуракам вешали. Хорохорились, повизгивали как выжлец перед гоном, бодались, но до кровей не бились. Правда, некий длиннорукий дылда раздавал из окна вагона оплеухи провожающим на перроне – герой, покуда не догнали… А людям каково?..

Врезалось в память, наш покупатель, молодой, год из училища лейтенант Михайлов Юрий выпросил у провод-ницы служебное купе. Допоздна проводил собеседование, отбирал кандидатов для прохождения службы в его роте. Или в его взвод под непосредственное командование. Вопросы задавал несложные, присматривал реакцию. Закорючки в своём блокноте напротив фамилии ставил…

Первым днём пути офицер рассекретил нам возможности средств связи и разновидности техники, подавая в такой заманчивой оболочке, что не терпелось это освоить исключительно под его ферулой. Про азбуку Морзе, телеграф и проводные каналы связи обмолвился вскользь, но особенно заинтриговал какими-то «тропосферками» и засекречивающей аппаратурой связи – ЗАС…

Начать службу под крылом наставника приспичило многим, шанса привлечь внимание призывники не спускали. Внешность лейтенанта, его выправка, манеры, умение общаться и способность завладеть вниманием не отталкивали со знакомства в отстойнике. На пересылке некто из вверенной команды спросил предводителя, откуда тот будет родом, литёха ничтоже сумняшеся отмёл – наш земляк! А спустя минуту попал впросак: называя очередную фамилию из списков и сопоставляя адресу выбытия, Михайлов блеснул знанием географии горьковского края во всей красе – не вникнув в особенности произношения, спросил так же корявисто, как сумел прочитать:

– Ты из Сормо́во? – выразив вторую «о».

– Вы же наш земляк? – парировал голос из глубины строя и толпа язвительно усмехнулась.

– Земляк! Одну землю топчем? – не смутился офицер, и прыткость возвысила его в наших глазах. Название исторического района произносится акцентом на первой гласной, о чём «земляк» мог только догадываться.

Мы так и не выудили, из каких краёв лейтенант родом, но справлялись у прошедших собеседование, какие задаются вопросы. Отстрелявшиеся выдали, шушукались, мол, о сокровенном, и многие упомянули футбол. Сложив, призывники поняли, что литёха футбольный болельщик киевской команды «Динамо», ибо в расспросы втискивался славно известный украинский клуб – неспроста же?

И тут новобранцам неслучайно занравился футбол, и наиболее в исполнении киевлян. Рифмованные кричалки во времена предраспада СССР массы ещё не перенимали, иначе в необузданном желании снискать благодать мы не отличались бы от современных футбольных фанатов.

К тому же некий выскочка вспомнил лидера киевлян Фёдора Черенкова. Наобум, разумеется, и пошла реакция: толпа болевших за «Динамо» горьковчан зарукоплескала Черенкову, ни сном ни духом, что прославленный футболист играет за московский «Спартак», встречая киевлян только в рамках футбольных баталий чемпионата СССР.

Смеялся лейтенант над невеждами, думаю, знатно!

Пока поезд бороздил просторы Руси, мне было не до заоконного пейзажа, я не высовывался из подпотолочной щели купе. Всю Россию проспал, честно сказать! Интерес к событиям вернула проводница, подбадривая новобранцев вдруг закрутившая интригу: «Мальчики, подъезжаем к Гурьеву! Последняя остановка на территории Европы – дальше начинается Средняя Азия, Казахская ССР! Стоянка тридцать минут, отправка после смены головы состава!»

Ух, маршрут! Может, и поезд на дровах подадут?..

Воздух восполнился романтикой, ягодицы напрягло предвестие авантюры. В те поры ещё напрягались ягоды в ягодицах! Рассудил, точно так разворачивается сюжет в русских сказках: коли остаются позади болота вязкучие и леса дремучие, должно представать глазу царство тридесятое с горами непролазными и чудищами ненасытными?

А вдруг с полонителем девок Горынычем сражаться придётся? Глядь, и ку́ю-никаку́ю Забаву Непутятишну хорошавую из плена отобью? Пусть я не Добрыня, отец мой не Никита, но своих в беде бросать не по-нашенски!

О, как переплёл витиевато – инфекция меня торкнула видимо конкретно! Надо быстрее выздоравливать…

В Гурьеве несколько десятков голов лысых высыпались на платформу узкую, абы перед полякованием в стороне неведомой в последний раз насладиться дымом сигаретным на земле родной русской. Ох, понесло…

Подразумевалось что на русской, но оказалось, поезд уже пересёк границы Казахстана. А воздух здесь и правда другой: в голове свежеет, тепло, ветер мягок, нос щекочет не привычной морозной сухостью, а приторной слащавой влажностью, вероятно, так сказывается близость Каспия, но вдыхать хотелось почему-то полными лёгкими.

После Гурьева окно магнитило: степь, холмы и снова необозримая степь. Редкие пажити, дерева, стланики. Выцветшие крыши ветхих одноэтажных домов в окружении покосившихся штакетников подсказывали наличие населённых пунктов, но сирость и нищета красок сразу просачивались в глаза и потворствовали унынию. Дальше в поросли сорных трав да репейника начали врезаться песчаные проплешины вообще без видимой растительности… Зато начали попадаться битюги губастые и косматые, да горбунки «с ушами аршинными» – чудеса чудесные!..

Может и коня тыгыдымского увидеть сдастся?..

Казахстан заменялся Узбекистаном. Невзрачная архитектура прошлого века приняла образину прокажённой глинобитной древности в расцветках кизяка. К прибытию в столицу Узбекистана – а она разнится с предместьями и предстаёт густонаселённым техногенным оазисом среди степи и выжженного тла пустыни – я достатком оклемался. Картинка приобрела глубину тонов, всё встало на места, жить захотелось с недюжинной силой…

Ташкент надежд не оправдал. С детства слыша крылатое выражение «Ташкент – город хлебный», мерещился мне город с деревами, увешанными гроздьями душистых булок и кирпичиками ржанухи, и повидать экую невидаль хотелось. Не выдалось, скажу! Хотя лелеял догадку: сезон на исходе – верно, что поопадало всё? О Самарканде единственное знал – город древний с мироустройством как в сказачной аладдиновой стране: «В Багдаде всё спокойно!»

Столица жила размеренной жизнью, орды приезжих внимания не влекли… Вокзал кишел разноплеменным этносом, гонимым своими ветрами. Мелькали цветные колпаки, тюбетейки и подпоясанные яркими кушаками халаты. Привычными были бойкие школяры в общепринятой форме: багряная пилотка с жёлтой кисточкой, светлая сорочка, алый галстук пионера, голубые брюки и куртейки. Жидким букетом гвоздик пионеры встречали шкраба или комсорга, приехавшего поездом с нами. Радовались…

Приезжие шустро рассосались в городе, платформы опустели. И тут глазу предстали обезличенные скопления сидевших и просто лежащих на голом асфальте пассажиров. Твердь перрона им смягчали лишь подстилы из журналов и газет. Неизживно переполненный вокзал образовал вокруг себя сонное царство отрешённых от бренного бытия людишек, бестолково чего-то выжидавших.

Как перед вратами в царствие божие, наверное!

Теплынь – в ватнике жарко. Большая часть горьковской команды разгонишалась нараспашку до пупа. Зиму в здешних краях привечают видимо куртейкой! Днём ходят в рубашках, поверх безрукавках и лёгких ветровках, к вечеру одевают воздушные пальтишки без тёплого подбоя – как не сказка? Жить тут после армии остаться что ли?..

Ташкент предусматривал пересадку на поезд, следовавший неведомо куда, минуя бывший стольный град Самарканд. Лейтенант снова убежал на поиски билетов, мы остались под присмотром сопровождавших сержантов. Их было двое, вроде: на протяжении дороги они держались в тени фуражки лейтенанта и ничуть не запомнились.

Из учебки – не столь разудалые как в войсках!

Пара новобранцев рванула напрямик в галантерейку на вокзальной площади. Пеняя на сухой закон, что может случиться напряг со шнапсом, алкоголь искать не стали – времени в обрез. Деньжата, вырученные с продаж консервов из сухпая и оставшейся одежонки, пустили в оборот. Прикупили целую авоську одеколонов с вкусными названиями «Огуречный» и «Цитрусовый». Флаконы на вид как пузатые гранаты «лимонки» Ф-1 – грамм сто пятьдесят на неподкупный взгляд. А на подкупный взгляд шинкаря – и все двести! Назревал очередной последний праздник!

Скоро выяснилось, что не всему Ташкенту приезжие безразличны. Гостей отслеживали из укромных мест привокзальные шаромыжники. Неисцелимая жажда преступных вожделений заставляла их терпеливо ждать момента натырить хоть чего. В большем сравнении мелкоростные, они простых ротозеев высматривали, а тут отряд бесхозных новобранцев стоит, сопли на кулак наматывает, глаза ото всего воротит – хватай и беспрепятственно тикай…

Михайлов определился с билетами после полудня, и пока мы были сплочены, подойти к призывникам жулики пасовали. Зато, когда переходили к отправной платформе, растягивая толпу, невидимки начали врасплох появляться с каждого густого куста и закоулка и также испаряться, прихватывая, что удалось вцепить. Набегом сзади один из дергачей сорвал с моей головы вязаную шапочку «гребешок». Шарфик чей-то к рукам прибрали, перчатки дёрнули, куртку рванули с плеча, к вещмешку приделали ноги. Никто за шаромыжниками не гонялся – барахлом владеть и так осталось недолго. Военкомат упреждал, что хранить шмотьё два года будет некому. Знающие родители припасали сыновьям старьё – мы потому и не беспокоились!

Поезд оказался пригородным дизель-электроходом, рекруты купировали целый вагон. Трудовые массы такие вольности не стерпели и полезли напропалую. Пришлось ужаться до тесноты шпрот в жестяной пепельнице! Новобранцы взялись за пузырьки, всасывали ловким приёмом, морщились от горечи и насыщали вагон пахучими вкраплениями алкогольных токсинов. По мере отдаления Ташкента пассажиры пропитались насыщенными ароматами фруктовых и лимонных оранжерей, перемешанных вонью залежалых огурцов! Воздух вскоре спёрло до духоты.

Дружественная теснота сблизила пьяненьких солдат с попутчиками, разъезжавшимися с рынка. Сердобольные женщины потрошили хурджуны и подкармливали нас лепёшками, фруктами, яйцами, сычужным сыром. У кого что было. Благодарность за сострадание тем, кого не опутал божок ненасытной жадности. Михайлова соблазнили выпечкой и вдогонку, улучив момент, как ни сопротивлялся, тоже слегка подпоили. Дружба народов налицо!..

Впрочем, переусердствовавшие с одеколоном рекруты в стычках попихаться успели, когда выходили курить в тамбур. Благой случай, до крови дело не доходило!..

Поздно вечером мы прибыли на вокзал Самарканда, куда вскоре подоспели и наши «ангелы смерти» – механизированные исполины, доставившие новобранцев к воротам непознанной действительности, пугающей в оторопь. Кому-то они мерещились звёздными вратами рая, другим увиделся задний проход ада, но смиренно выглядывая из грузовиков, рекруты понимали одно – скрежет железного створа отсекал прежнюю жизнь, сводя в небытие любые ощущения свободы. Наше непорочное восприятие мироустройства восполнилось чувством полной апатии к неизвестности так близко подкравшегося будущего.

Жребий пал и будь что будет!.. «Аннушка уже разлила масло», как приговаривал булгаковский маг-провидец, но… может и не так страшен чёрт, как его малюют?

Драгоценный груз доставили на обнесённую парковым забором территорию затемно, спе́шили возле старых конюшен. Внутрь, оказалось, цейхгаузов, вонявших химией от грызунов или нафталином, запускали голов по пять. Там молодые жеребцы попадали в руки конюха Касымова Алика и двух конюшонков, дегенератов роты службы интендантов. Напором и бесвязным ором обозники выказывали табуну всяческое презрение, потужаясь так обуздать рыпания диких мустангов. «Кусок» – прапорщик, имевший в распоряжении хозяйственный кусок в виде склада или службы – пронизывал нас адским взглядом, словно жёг рентгеном, морщил нос и оценивал, какой размер обмундирования будет впору. К подбору сбруи Касымов относился более чем наплевательски, копошился вяло, ярлыки сверял на мутный зрачок, и форменную одежду выдавал на вырост, как надысь забеременевшей кобыле…

Позади вещевика Касымова два верных прихвостня с остервенением шманали брошенные нами шмотки, будто в них было скрыто золото партии. Тряпьё прощупывалось и протряхивалось, а выпавшее бесцеремонно цеплялось и ныкалось под столешницу хозяина. Забирались наручные часы, электробритвы, ценные вещи. Соизволишь воспротивиться, ощущай харей порцию слюней. Зарились на мой очечник из опойка, ругань вышла в свару, но я сдюжил.

К дерзости церберов прапор был апатичен: отнятое оставалось на складе, и никто не знал, куда потом всё девалось. Шелудивые притягивались на кроткий поводок в минуту, пока на склад заходил лейтенант, но их тявканье возобновлялось вновь чуть тот за порог. Храбрецы!..

Неужели из меня получится сделать такого же стервятника за какие-то два года повинности? Не поддамся…

Не поддался, смею заверить. Эта дрянь впечаталась в память, за время службы я ни разу ни на кого не повышал голос, включая молодёжь, став «заслуженным дедом»…

Форма мне досталась на размер больше, сапоги в самый раз, и такая удача была скорее редким исключением. Глазок прапора был вресноту замылен: чёботы выдавал с загашником, форма на два размера больше. Карантинного духа окинешь взором – страхолюдина как корень мандрагоры – слеза выступает! Да и мы пока и не понимали, как держать фасон обмундирования и подгонять под фигуру. Не было на форме навесных знаков различий и нашивок, ушанки спрессованы тюками, шаровары с гимнастёрками мятые как из задницы, сапоги ваксой не мазаны, портянки торчат из голенищ, словно тесто из кастрюли – срам!

Посему начинайте, товарищи распорядители, лепить подтянутых и дисциплинированных воинов непобедимой Советской Армии! Шпана к обучению готова!

После очевидения местечковых условностей приличия, уже глубокой ночью вновь прибывших перегнали на широкий плац, окружённый четырьмя трёхэтажками.

В ожидании результатов пертурбации, равнодушие с новой силой овладело толпой. За прошедшие дни и самоотверженно пережитые события нижегородцы между собой уже притёрлись, тут вновь предстояло переформирование и смена окружения неизвестными людьми.

Пока таращились по сторонам, с противоположной стороны плаца к нам спешно подрулили двое военнослужащих в перечёркнутых жёлтыми лычками чёрных погонах. Осмотрели, перешепнулись и втиснулись в гущу оторопевших зевак. Задавать вопросы начали, помечая в записной книжке специалистов, занимавшихся электроникой до армии. Меня на чистую воду вывел сержант с ярко выраженной прибалтийской внешностью, но без акцента настороживший окруживших его новобранцев:

– Кто понимает в радиотехнике?

– Я занимался в радиокружке, паял мелочь всякую. Успел даже поработать на радиозаводе, – уверенно ответил я, чем привлёк внимание сержанта. Сержант выразил недоверие кислинкой на лице, достал из планшета и развернул мне под нос замусоленный чертёж электрической схемы. Ткнул пальцем в скопление элементов:

– Что тут изображено?

– Резистор…

– А это? – сержант сощурился и очертил «жуков».

– Вакуумные лампы гептод и пентод! – бегло считая неразличимые сетки радиоламп, ответил я в большей части наугад. Удовлетворённо сморщив нос, и одобрительно зажав губы, переписчик записал мои родовые позывные и продолжил шнырять с расспросами. Кто-то поблизости тоже отвечали по схеме, сержанты закорючили их в блокнотик и ушли, оставив без пояснений.

В каких целях вычленяли приверженцев радиодела – открылось на следующий день, а пока нас выстроили подобием прямоугольника и огласили вновь составленный список, кто какой роте причислен. А кого не назовут – на боковуху в расположение двенадцатой. Меня обнадёжило сполна, что причислили именно к роте покупателя.

Многих новобранцев, отсеянных в другие подразделения, разбирали по местам прохождения службы. Называли повторно фамилии, ставили парами как несмышлёную детвору, разве что руками сцепиться не требовали, и уводили по ближним казармам. Другим выпал переход за пределы города. Заставили перемотать портянки, проверили индивидуально – значит, топать предстояло далеко.

Точно в царство, но видимо уже тридесятое!..

Дошло до оставшихся. Команда поредела до половины начального списка. Завели на этаж и двумя шеренгами рассредоточили вдоль пустой стены. В расположении роты сумрак, лишь немощная лампочка борет темень, мерцая из последних сил, и слышно тихое шуршание швабры. Остолоп, стоя дремавший на тумбочке, очнулся, отделился от подсветки доски объявлений, и вытянулся стрункой как после прогона в волочильном станке. Набрался духу рявкнуть, но уставший вознёй с нами лейтенант поднёс к губам палец и опередил его служебное рвение:

– Не ори, люди спят! Дойди, вызови дежурного.

Парниша дёрнулся бежать в темноту, но оттуда брёл полусонный сержант костлявого вида и тонких черт лица – словно водицы из лужицы только что испил.

– Липич, слушай задачу! – подозвал лейтенант, они тихо перекинулись парой слов и офицер вышел, оставив нас дежурному по роте. Больше покупателя я не видел.

Сержант Липич кривил козлиный подбородок и потягивался спросонья. Прибывшие были безразличны; его хватило окинуть нас опустошённым взглядом и гортанно проблеять: «Духи! Занимать койки без простыней и с подушками без наволочек! Вещмешки держать при себе… до утра ни звука!» Завидно зевнул очередной раз и гаркнул в сторону санузла: «Дневальный, покажи им свободные места!» Второй дневальный, коего кроме как замарашкой не назовёшь, а посмотришь – все такие, драил полы. Выпрямившись, солдат бросил швабру и провёл нас в спальный отсек. Многие как были облачены в затхлую химией форму, так завалились под шинели, одеяла не трогая…

Липич не козлом – крысой оказался. С утра шептали: видели ночью, он втихушку принуждал чмыря подносить форму своих же сослуживцев и бессовестно протряхивал…

Первое утро началось громогласным «рота, подъём», но не нашлось человека, желавшего гнать нас на зарядку. Приписка неясна до сих пор, тратить энергию было влом. Младшего сержанта вынуждали заняться молодняком, он отнекивался, но… Показал мудрости заправки кровати и наведения кантика по краю, правила намотки портянок, чтобы мозоли не дулись в неподходящих местах. Чьему-то «а можно?» подрезал: «Можно Машку за ляжку!» Озвучил список, что должна содержать прикроватная тумба, и что нам светит в случае невыполнения этих мелочей…

До завтрака вошкались в казарме, после так называемого «приёма пищи» немногие ду́хи со мною в числе получили задание вымести проезжую часть, газон и тротуар возле бригадной столовой. Молодняк надо было на какое-то время занять, и нескольких непридельных солдатиков отправили чистить и без того неплохо блестевшее.

Мели мы добросовестно – от чипка до обеда! Знаток шутил, что «чипок» расшифровывается как Чрезвычайная Помощь Оголодавшим Курсантам. Пусть так, ибо чаще это кулинарный павильон при войсковой части, торгующий насущным. В чипке разменял на табак червонец, сунутый в дорогу отцом и сэкономленный из-за хвори. За прошлую неделю все поиздержались, а без перекуров службы нет.

Солдат курит, служба идёт! Спит – она тоже не стоит! Стоит лишь задача пузико набить и сигареткой закусить! Как стебал мой отец, медалист и обладатель высочайшего звания «Победитель социалистического соревнования»: «Душа болит о производстве, а ноги тянутся в чипок!»

В середине дня вызвали новичков: меня, Си́мушкина Андрея и Кашина Валеру. Объявили: к дальнейшему прохождению службы нас переводят в ремонтный взвод семнадцатой роты. С трудом верится, что можно привыкнуть неизвестно к чему и за короткое время пожалеть, что той неизведанной известности тебя бесцеремонно лишают.

Четвёртого горьковчанина команды 40А Олега Малова к тому моменту успели угнать в глухомань полигона осваивать «стратосферу», но буквально с дороги призывник загремел в госпиталь. Организм не осилил акклиматизацию, и самый тяжёлый карантинный месяц Олегу посчастливилось проваляться на госпитальной койке…

Приблизительно так четверо нижегородцев затесались в учебный стан ремонтников радиостанций малой и средней мощности, о чём вряд ли в последующем жалели.

Началась наша обязательная воинская повинность

в 4-м взводе 17-й роты войсковой части № 52922.

151 УБрС, Дальний лагерь, город Самарканд.

Краснознамённый Туркестанский Военный Округ.

Часть I – Учебка

Кто не был – тот будет, кто был – не забудет…

Оформление

Учебка в армии – это ремесленное училище в жизни гражданской. Первый шаг в суровую реальность службы… В советской армии это период в полугодие длительности, отведённый обучению основам ратного ремесла и слаживанию дисциплин: строевая, физическая, боевая, политическая подготовка, теория уставов, практика применения. Освоив военную специальность до третьего, как правило, разряда классности, солдат направляется служить Родине на определённом боевом посту. Отправка специалиста после учебки в войска называется «деревянный дембель».

Войска набирают рекрутов в соответствующие учебки, по окончании учебки войск связи курсант мог попасть куда угодно. Связист востребован повсюду – как оператор телефонного коммутатора стройбата, так стационарного Узла Связи или комплексов радиолокации РВСН, насквозь прощупывающих недра, атмо… и гидросферу Земли.

Связь – основа управления войсками!

Самаркандская бригада связи насчитывала состав из семнадцати рот, включая приписанные к полигону. Школа прапорщиков, три батальона учебных подразделений и роты постоянного состава. Одномоментно обучала военному делу один призыв, на первичном уровне организуемый сержантами, остававшимися с предыдущих наборов призывников. Служба позиционировалась Уставом ВС, не отличаясь броскими вкраплениями дедовщины. Межличностные отношения обуславливала социальная справедливость; привилегированность и панибратство сведены к минимуму. Наряды в порядке очереди, наказания и поощрения по мере выявления способностей. Эгоисты или витавшие в облаках организмы приземлялись мгновенно.

По окончании учебного курса изрядно проявившим себя солдатам жаловали звание младшего сержанта.

Сержантский состав учебки это опора руководства в нормах применения устава. На этот уровень отбирались курсанты, показавшие таланты в ходе учебного процесса. В расчёт бралась боевая и политическая подготовка, но первично спортивные показатели и лидерские качества. Личностное рвение к управлению военным коллективом новобранцев я смог бы открыть у одного-двух сержантов, в основе же непримиримыми властителями низов назначали просто крепких и достаточно головастых парней.

Семнадцатая рота занимала верхний этаж казармы. Внутреннее пространство вместительно, койками стеснено не как в предыдущей, и потолки высокие. Обстановка согласно табелю: на входе тумбочка дневального, справа Красный уголок, зарешеченная арматурой оружейка, туалетный блок из латрины в шесть бойниц и дюжина рукомойников. Слева бытовка, ещё пара комнат, включая кабинет командира роты, далее обширный зал. Наш кубрик в углу: полтора десятка двуярусок, табуреты и шкафчики. Естественное освещение, фрамуги на проветривание.

На момент нашего прибытия семнадцатая рота была личным составом не укомплектована, но аура общежития с закоренелой вонью мужским потом, поколениями пацанов просто втёртым в интерьер помещения, непривычно свербела в носу. Хотя на ощущения простора этот смрад почти не влиял. Без мелочей, ничто не настораживало…

По прибытии, новичков втиснули в шеренгу построения. Проведя поверку соответствия, прибывших загнали в бытовку, имевшую четыре прикрученных к стене стола наподобие гладильных досок. Табуреты, зеркала, розетки, утюги – ничего лишнего… Инаково привирая, отгладился на скорую руку, подшился, покрасовался перед зеркалами – всё, вали наружу, не мешай рожи корчить другим…

Настал час лепить из массы юнцов воинское формирование. К присяге четвёртый взвод выглядел следующе: «замок» сержант Пиваваренок, «комод» младший сержант Бояркин – первые мои командиры. Арис воеводил взвод и первое отделение, Артур второе. По звеньям нас раскинула география: европейцы и кавказцы в первом, дальневосточники, сибиряки и азиаты во втором. Деление по факту существовало, но большей частью всё делалось сообща – вот и сейчас под надзор сержантов пополнение обозначалось шевронами, погонами, петлицами, кокардами и… простите за городское аканье – «мандавошками»…

Столь скабрёзный позывной имели эмблемки войск связи. Например, общевойсковая: сижу в кустах и жду героя; водительская: хочу летать, но тянут яйца; на петлицах связиста «мандавошка» – по мне не обидная. А стажёр из училища называл эмблему связи «пчёлка». Символика связиста мне нравилась: призванная дрожать врага красная звезда на расправленных крыльях в центре, и радиоволны вразлёт. Жёлтые литеры СА сочетались с чёрными погонами, петлицы с золотистыми эмблемами рода войск, а шеврон вообще как своеобразный герб Войск Связи…

Погоны по уставу – по кромке с наложением на фабричный фальшпогон. На левом рукаве отмером от плечевого шва, равным двенадцати сантиметрам – или высоте военного билета – шеврон. Петлицы на лацкан по нижней кромке ворота. Пуговицы шинели стопорились сапожным гвоздиком сквозь ушко, они служили украшением, а чаще прочего подходили за свою блёклость в качестве повода к получению внеочередного наряда. Сплюснутая как после удара по лбу солдатская кокарда украшала форменный треух, многими, в том числе и мной, соразмерно ушитый в подкладке, чтобы не вращаться на стриженом черепе от каждого резкого движения или дуновения ветра.

Как хохма: Чумаков Олег мучился с шайбой шестидесятого размера. Формовал, стягивал подкладку и ушивал, ибо ушанка висела как сковородка на тыне – «кругом» не выполнишь без оказии. Шапку ему выдали соразмерную, но сорвали на первой неделе. Мычал боец так: сидел, мол, в общем туалете, отваливал домашние харчи, а некий залётный вояка рванул её с головы. А пока натягивал портки, от вора след простыл! Старшина роты провизжал, что не может просеря служить без головного убора – так как должен отдавать честь – и выдал бойцу шайбу не востребованных размеров! Краниолог из меня никакой, но даже войска связи не имели таких громадных голов, и на череп какого боскопа шили головной убор непонятно…

К слову, обсмеивался случай, как один дергач рванул с духа шапку и припустил стрекача, а позже вместо лавровой солдатской кокарды рассмотрел офицерскую звезду в овале из золотых лучей… Тени своей потом шарахался…

Молодые солдаты крутились у зеркал, рассматривая боевых самцов, возрощенных своим рабоче-крестьянским родителем. Каждый мог топить вражеские корабли в пятнадцатикопеечном игровом автомате, стрелять зверушек в тире – бойся же, враже, «советской военной угрозы!» В каждом пятая группа крови, косая сажень в плечах, челюсти скоблёные, черепа как яблоки вощёные и тела упругие как рессора трактора Беларусь, но зеркала отражали лишь тощие мослы, как тушки кроля на мясном привозе!

В декаду истощалые донельзя солдаты страны советов подгоняли костлявые очертания под статный рельеф обмундирования, которое размером больше, чаще всего, и как не утяни складкой на спине, пучилось мешковиной от первых телодвижений. К прочему, званый «деревяшкой» поясной ремень из линолеума требовалось препоясывать истолько туго, что трещали кутикулы, если было желание просунуть ладонь… А потом грызи болящие заусенцы?!

Так безликая масса обличалась в легко распознаваемый армейский гардероб со знаками воинского различия на парадных мундирах и хэ-бэ. Распашные сермяжные рубахи повседневного ношения попадались в трёх оттенках. Лучшая горчичного цвета «песочка» приятна наощупь и в комплекте с нательным бельём достаточно тёплая в зимнем климате юга. Другие образцы медного и оливкового оттенков звали «стекляшками». Согласно артикулу хлопчатобумажные («хэ-бэ» выдернуто отсюда), но всё же отличались добавками изрядной доли синтетических волокон. Стекляшки отливали едва уловимым глянцем, пока новые, не теряли упругости от частых стирок, не снашивались дольше и выцветали как будто бы меньше…

Обмундирование должно быть подписано. Я овладел почерком на редкость каллиграфическим, потому многим пришлось расписывать форму. Что не трудно или зазорно. Писать требовалось фамилию, инициалы, номер военника и порядок номера роты. «Писать» – косноязычно, правдивее – «травить»: макаешь спичку в концентрированный раствор хлорки и мелким штришком выводишь символ. Быстро сохнущая хлорка вытравливает подкладку до белизны пшеничной крупчатки, контрастируя на внутренней стороне униформы до полного износа. Никакая стирка такую надпись не уничтожает. Если в спешке учебной тревоги спутаешь, натянув чужое – огреха невелика! Позже легко можешь найти даже пропажу, когда твоё исподнее прихватят отнюдь непреднамеренно. Было порой такое воровство, осмелюсь доложить, и довольно часто…

Премудрость травления преподал Бояркин. Пиваваренок шнырял по одному ему известным делам, забегая в бытовку малость продохнуть, по всей видимости, и поделиться тонкостями пришпиливания гигиенической прослойки ткани на вороте гимнастёрки. Ситец складывается в два-три слоя и наживуливается по длине ворота крупным стежком. Такую доработку ворота практиковали для защиты шеи от опрелостей или воспалений кожи, получаемых от вечно замусоленного потожировыми фракциями подворотничка. Подшиву часто меняли и ежедневно стирали – за день её могли ухайдакать на выброс....

Искусством мелкой смётки солдат овладевал с недели до месяца борьбы с иглой. Набив руку, действие нарастало привычкой, подшиве уделялись считанные минуты. К концу учебки бойцы шпилили материю столь искусно, что стежка снаружи и ужима не было видно – ровная без признака шитья полоска. Отработанный подворотничок просто так не выбрасывали, и чаще всего применяли для глянцовки навакшенных кирзачей – всё в дело…

В первую очередь начальство смотрит сапоги: упрёк, если не чищены, стёрт каблук, портянка не заправлена в голенище! Мотать портянки не умели многие городские – этой премудростью я был не в их числе, хотя числился горожанином. Моя старшая родня мужского пола служила в армиях солдатами, большинством жили в деревнях, были печниками, плотниками и на мышей охотниками, потому сапоги таскали не снимая. Можно сказать, спали в них, зело по нетрезвой лавочке… Оставаясь и в мирное время как на войне. Мужики прекрасно понимали, за пределами городской черты лучше нет «русских носков». Прадеды крутили онучи под лапотки, деды обмотки, я же сызмальства наблюдал, как отец опутывал голеностоп суконкой, как её берёг, стирал, сушил. Не совсем, как требовалось в армии, но смысл один – ноги сберечь. Этот опыт я и применял…

Портянку не скомкаешь и в туфлю не сунешь как носок вонючий. Сушили естественным проветриванием: мотали вокруг голенищ, и оставляли на ночь возле табурета. Есть в армейском быту такое понимание: сапоги надо готовить с вечера, чтобы утром надевать на свежую голову…

Намотка портянок премудрость невеликая, отнесись халатно – ноги собьёшь в кровь, не заметишь как. Мозоли и прочие панариции – в Азии это встряска для северного иммунитета. Иная ссадина быстро зарастает, однако чаще набухать или гноить начинает – лечить не перелечишься. Кожа грубеет, пархатой становится. Свежая суконка – есть наиглавнейшая потребность каждого красноармейца!

А как не вспомнить сакральную бляху, натираемую в каждую свободную минуту, каждый перекур и перерыв в занятиях? Знакомый ветеран куликовской битвы звал её прягой, кстати. Пазы и шероховатости звезды выводили гвоздём или швейной иглой, плоскость затирали кошмой, сдобренной зубной пастой, либо абразивом ГОИ. Камень крошили на обрывок войлока, и всё должное радовать острый глаз старшины полировали до отражения.

Спальные кубрики всегда были начисто вылизаны и блестели как у кота подвески. Чтобы обзор расположения не засорял неуставной хаос, табуреты выстраивали в проходе геометрически ровно, не препятствуя продвижению. Межкроватные тумбы пеналом, кантик по краю постельных одеял прямолинеен на зависть математику Евклиду. Для наведения углов у нас имелись длинные рейки с ручками, схожие к деревянным мастеркам штукатуров.

В армии каждая мелочь расписана уставом, находится под зорким оком старшины: всё должно быть стрижено под одну гребёнку, свежо покрашено и посеяно песком!

По существу, как и распорядок дня: подъём, зарядка, три приёма пищи и дополнительное чаепитие в праздник, лекции теоретических дисциплин, строевые занятия, физическая подготовка, свободное время на лычные нужды, включая написание писем, и долгожданный отбой!

Упорядочивание событий ключевая норма учебного подразделения, с этим свыкаешься быстро. День расписан с утра до вечера, времени на сопли не даётся совсем. Даже сны поначалу не сняться – эмоциональный фон близится к пустоте. Солдатам хочется спать постоянно, но отбивать подразделение в один приём у сержанта задор отсутствует. К тому выдумывался дополнительный тренинг.

Тёмное время суток наступает по команде «отбой!» Шути не шути, команда «отбой, 45 секунд!» берёт начало в шестидесятых. На вьетнамской войне американские нехристи применяли напалм с фосфором – наши военспецы долго не могли понять, почему затушенный участок формы возгорался вновь. Химики разложили состав веществ, подобрали норматив. Бойцов начали натаскивать быстро сбрасывать верхнюю одежду. Это оберегало не только от ожогов, но спасало жизнь. Позже наработки приравняли к одеванию и негласно ввели в обиход муштры советского солдата. Вдогонку, один ретивый военачальник однажды муштровал личный состав, видимо жёг спички и заметил, что спичка прогорает самое долгое за сорок пять секунд, и это удачное неуставное положение прижилось.

Если была надёжа, что «отбой» звучит ровно в 22:00, «подъём» в 6:00 – информация неверная! Эти вводные в учебках чередуются ежеутренне и навечерне десятки раз, и вырабатывают устойчивое отвращение! Притом отбой сопровождается правилом «три скрипа»: скрипнули койки три раза за три минуты после отбоя – скачки заново. И каждая сержантская прихоть вуалировалась требованием устава – устав непреложно суров, ты низложен!

В результате изматывающего тренинга на измученные войска нападал быстрый и глубочайший сон! Иногда мыслишь, просыпаясь, что не засыпал вовсе. Лёг, вдохнул глубоко, выдохнул – провал как по мановению волшебной палочки – и вдруг «рота, подъём»! Куда ночи девались?..

Впрочем, случалось, очнёшься за минуту до побудки и вслушиваешься в подозрительную активность на входе. Нечто бубнит дневальный, по мраморной крошке цокают победитовые копыта дежурного по роте – в голове чуйка: «Ща заорёт, гад!» Нежить подушку времени не остаётся, готовишься – точно: тишину режет вопль «рота, подъём!»

«Разрази меня гром, если эта ваша штука не прочищает мозги лучше, чем виски!» – феноменально высказал неубиваемый ковбой Билли Кинг из «…капуцинов»…

Были ночи, курсанты терпели издёвки от дежурных сержантов. Самый выразительный бабай Серик Байтенов рвал голосовые связки: «Рота, падъём, ёкарный бабай! На взлётке становись, форма одежды номер раз: кальсоны и противогаз!» Выстроив войско, правда, без противогазов, отпевал: «Что столпились? Не спится вам? А я бы поспал!» Засим хитро щурился и скрывался впотьмах казармы. Как стойкие оловяшки мы тщетно смотрели вслед. Сержанты нас жалели: «Отбой, ложитесь, идиоты!» – а Байтенова погоняли вдогонку тем же «бабаём», но уже не мистическим «ёкарным», а наиболее правдиво обозначенным! Хотя, если начальник не ругается матом, сей казус даёт повод задуматься о его соответствии занимаемой должности!

С утра другая напасть: «Рота, подъём! Форма одежды №2! На зарядку становись!» Натянул галифе поверх подштанников, снял последнее неглиже (зимняя бумазея была за праздник, чаще выдавали летний нательный фуляр), ноги запутал портянками и пихнул в сапоги. Полуголым бежишь на плац и теряешься в построении, надумыв, что в толпе теплее. Судороги начинаешь гонять, пока проскакиваешь пролёты лестничной клетки. Период зимний, до сини свежо, озноб по всему телу с копчика до темени… Ситуация патовая: ни прыжками разогреться, ни вернуться. Климат чудодейственен: мёрзнешь в одночасье, едва скинул исподнее, а температура окружающей среды – тьфу, для родных краёв. Бояркин тоже стучит зубами. Зима ему первая, от дальневосточных морозов отвык, теперь вот с нами к трясучим азиатским утренникам приживался.

Короткий осмотр, все в наличии – пробежка вокруг аллеи. Полчаса. Арис, между прочим, всегда в кроссовках. Получал удовольствие, в отличие от войска, мучавшегося в кирзачах. Затем спортгородок, упражнения по команде. Спортплощадка укомплектована перекладиной, лестница горкой, ко́злы, брусья, полоса препятствий, две длинные параллельные трубы для упражнений с прессом, врытые в землю специально на разной высоте. Ну и бесконечный ряд кустарно сваренных гимнастических приспособлений для желающих потягать блины, гири и другие тяжести…

Первые недели я резвил на зарядках в общем строю. Ослабленный организм вертался к жизни, адаптировался к погоде и особенностям климата. Восстановление шло в бегах, ничьё самочувствие никого не занимало, вот и я не плакался. Всечасная занятость и ежеминутные суеты вызывали боль в конечностях по вечерам и ночам, но даже в тех тяжёлых условиях замкомвзвода взял меня на карандаш как «выполняющего положенные нормативы»…

Подгрызая гранит наук, в гуманитарных дисциплинах лавров я не снискал, за технические успешно получал трояки, но физическую культуру приветствовал всячески во всех проявлениях. Дружил с брусьями и перекладиной, подростковые годы занимал спортивными секциями. Так что бегать-прыгать умел, на снарядах кувыркаться получалось: подъём переворотом, замок, выход силой на одну, обе руки, склёпка и на брюшных ремнях крутил мало кому дававшееся «солнышко». Словом, тот ещё ухарь!..

Физический норматив для спортивного ПТУ-шника не бином Ньютона, но после болезни давался притрудью. В дороге я изрядно ослаб и веса сдал килограммов десять. Смотрел в зеркала – дистрофик, кожа да кости. Мышц никаких, живот липнет к позвонкам как у йога индийского – такая досада! Как на ногах стоять ещё получается?

А где силёнок набраться прежней формы достичь?

Если дома подъём переворотом на турнике я крутил десяток на-гора, сейчас на пробах физических возможностей провернулся раз семь. С лихвой, а слабый показатель оправдала вялость организма и тяжесть кирзовых сапог – они гирями пудовыми казались. На перекладину вышел в обе руки, и через выброс ногами пружиной заперся в «замо́к». Кросс на километр пробежал на значок второго разряда. Дома быстрее рысачил – физрук расхваливал.

В принципе мало кто умел кувыркаться на снарядах. А может быть и потому, что кирзачи тяжёлыми казались?

Вспомнив тяжесть кирзача, перед глазами возникли ноги немерного размера одного сослуживца. Гарный хлопец из глубинки Сумской области имел необыкновенно большие стопы. Даже не стопы, ласты настоящие. Многие военачальники обращали внимание на шеренгу солдат, в которой своими нестандартными пропорциями выделялся сельский парубок. Шеренга выстраивается, носки сапог по линии – Сашка наверняка полкорпуса вглубь. Команда сержанта равняет шеренгу на видимость груди третьего – гамаши бойца выпирают на вершок вперёд. Умора! Воина с такими данными стали запихивать в середину строя.

Так вот подтягивания, подъём переворотом некоторые делали, особые способности выявили у одного меня. Многие рекруты из сёл, к физическим нагрузкам должны быть привыкшими, но наличие силы и залихватской дури не всегда приводит к умению выполнять сложные гимнастические упражнения на спортивном снаряде.

Волей-неволей сверкнул я вовремя, поскольку через малое время пришло предписание командира роты о выделении двух человек на должность дезинфекторов. Выбор замкомвзвода пал в числе прочих на меня: «Этот умеет многое и в тренировках нуждается меньше других!»

Со вторым трутнем выбор также не составил труда, назначили «старого» солдата Волошенко Игоря. Было ему четверть века отроду, низкорослый, слегка одутловатый с заметно выпиравшим, кажется подвешенным животиком. Отсрочками и уважительными причинами ему почти удалось дотянуть до двадцати семи, но опомнился военкомат и притянул на службу. С высоты житийных лет Игорь кощунил вдумчиво и внешне представал малоулыбчивым таким рассуждалой. Потрепать языком любил не меньше замполита, с сослуживцами якшался свойски, чаще отечески и знатока жизни из себя не корчил. Сержанты не гоняли взводного «деда» как молодого естественно из уважения, потому и поставили вторым дезинфектором.

Обретённая должность освобождала нас от утренней зарядки и вменяла обязанность ежедневной дезинфекции того общедоступного, чего могли коснуться грязные руки бойцов семнадцатой роты. С подъёмом взвод бежал заряжаться в спортгородок, дезинфектор хватал «ведро в зубы» и мчался в санчасть. Возле неё собиралась очередь, и фельдшер разливал дезинфицирующую жидкость из санитарной бадьи. Смоченными в едкой для рук и реактивной субстанции тряпками мы протирали потенциально «заражённые» места казармы. Остатки утилизировали в писсуары и сральные лохани, называемые «чашагенами» (чаша Генуя – распространённый напольный унитаз, над которым седалище выдерживается на весу). По завершении работ ведро требовалось ополоснуть дважды.

К часу полной зарядки личного состава и возврата в расположение роты, мы успевали сделать всё, даже чётко выполняя возложенные обязанности. Ну, а сколько раз я «просыпался» лишь к построению на завтрак – промолчу. Обязанности дезинфектора водилось исполнять в сонном состоянии, лёгкого анабиоза и даже каталепсии, так что мне, как самому ленивому коту, подвалила масленица.

И ко всему, по окончании курса дезинфекторам семнадцатой роты объявили благодарность за лучшие показатели по заболеваемости: по данным медсанчасти, больных из нашей роты насчиталось меньше всех. Зато сослуживцы не преминули выговорить: Мало, лоботрясничали полгода, так ещё благодарности за это заполучили!

Дрессура

Плац – это красная площадь, лобное место значимых и повседневных мероприятий воинской части: строевые смотры, парады, демонстрация приёмов и способов обращения с оружием, построения для поверки наличия и состояния внешнего вида личного состава, а также разводы нарядов, караулов. Существенную часть учебного процесса подразделения учебки проводили на плацу, за многие лета насквозь пропитав его кровью и горьким потом…

Замполит Королёв разъяснял: строевая подготовка – составная общей подготовки солдата, играющая ведущую роль в становлении защитника Родины. Нарабатывающая внимание и наблюдательность, выявляющая волевые качества и исполнительность. Но мы понимали как обычная дрессура, вуалирующая подавление воли вчерашнего юнца во исполнение воли отца-командира. Шагистику ввели в русскую армию императоры Павел I и Николай I – советская армия переняла и усовершенствовала.

Муштра приучает к состоянию безусловного подчинения и основывается на придирках. Поводы от внешнего вида: поднять шапку на два пальца выше уровня бровей, выровнять по кокарде, спрятать антенну. Лицо побрить. Освежить подшиву, застегнуть верхнюю пуговицу и крючок, переподшить погоны. Оправиться, затянуть ремень, выправить гульфик. Портянку запрятать в сапог, которые немедленно начистить! Ничего, по-моему, не забыл?

Ах, да: не стёрт ли каблук и подкован ли набойками!

Потом строевая подготовка. Показательная порка за исполнение: косая осанка, недостаточно высокое вскидывание ног при приветствии в движении, вечная путаница в стороне поворота. Произвольное движение по воинской части запрещено как таковое: одиночка бегом, звено в две шеренги, отделение и больше строгим каре. Тактический приём прямоугольного построения пехоты на отражение наскоков вражеской кавалерии практиковался вплоть до начала XX века, последнее классическое боевое каре было замечено при наступлении полчищ буржуинов на редуты убеждённых сотоварищей Мальчиша-Кибальчиша.

Нескладность движений верная причина придраться. Понятно, не каждого солдата строевая расторапливала без каждодневного труда. Таких муштровали не по одному или с другими отстающими, а гоняли в полном составе подразделения. Оправданно, поскольку было понимание, что за одного тормоза приходится мучиться всем. Нас дерут, но мы крепчаем – в результате все старались и не перечили приказам, согласным двум правилам устава:

Правило № I – Командир всегда прав!

Правило № II – смотри правило № I,

если сомневаешься в правоте командира…

Правила изложены как краткий конспект общевоинского устава; обязанности военнослужащего расписаны с чёткостью до последней буквы, но выучить назубок полный текст мог мало какой солдат. Даже офицеры, отчеркнувшие пять календарей военных училищ, не все сталкивали с языка без подглядывания в печатное издание.

Солдаты принимали соблазны службы как данность. Было, лютовали над рекрутами невежественные прапора, но признавая заслуги начальства, на период моей службы никто не свирепствовал. Сержанты могли вытянуть жилы отжиманиями, подтягиваниями, и погонять отбоями, что понятно и весьма пользительно, а мыть асфальт зубными щётками или выскрёбывать лезвиями для бритья паркет не приходилось, завирать не буду! Хотя многие бьются об заклад, что на их веку это практиковалось чаще нужного…

Ортопеды говорят, что ходьба это цепь неудавшихся падений. Солдаты понимают, строевая на плацу это цепь ненавистных «делай раз!» По команде «Делай, раз!» боец вздымает ногу и замирает, пока начальник издевательски проговаривает регламент выполнения упражнения:

– Услышав команду «делай раз!», курсант поднимает левую ногу на высоту сапога. Вскидывает правую руку, согнув в локтевом суставе, фиксирует параллельно земле на уровне груди. Левую руку отводит назад, чтобы левые рука и нога составили прямой угол. Массу тела переносит на носок правой ноги, каблук отрывает от земли и стоит неподвижно до получения следующей команды!

Послушные курсанты стоят бесконечные минуты и в глубине сознания низвергаются дикими матюгами. Когда запас матерных противоречий курсанта готов вырваться наружу, сержант снижает накал нетерпения:

– Ат-ставить! Носок выше, мать вашу! Ногу тащим к нижнему срезу ушей впереди стоящего товарища!

– Делай, раз! Ат-ставить! Делай, два! Ат-ставить!..

Комод Бояркин дрессурой просто наслаждался и под блеском золочёной фиксы (судя по всему, драгоценную коронку командир отделения тоже начищал пастой ГОИ – очень блестела), вкупе с прищуром давал понять: никуда тебе, душок, не деться. Старай не старай, занятия кончим только по достижении результата всем взводом. Мы были первыми подчинёнными в его военной карьере, властью можно было упиваться пока ещё с удовольствием…

Горше того, прошедшим курс молодого бойца право выбора места службы не представляли. Решено оставить строевым сержантом – будь добрым, вырабатывай метод воспитания в меру сил, возможностей и восприятия жизни. Отдам должное, по натуре комод был незряшным и не зловредным в поступках. Месяца через два его начальное рвение к власти снизошло до рутины, и знаю задним числом, усердие Бояркин растратил уже на нашем призыве.

Замку Пиваваренку важны были показатели успеваемости. Муштровал въедливо и в противовес хитроватым сибирским уловкам применял леденящий душу взгляд и неуступчивый латвийский прагматизм. Давая распоряжения, Арис сурово сдвигал брови и до невидимости сжимал губы, смотрел в лица подчинённых и меньше высоту поднятия ног. Добившись желаемого результата, сержант победоносно прямил осанку, удовлетворённо подавал голову назад и искренне растягивал улыбку до ушей. Не мытьём, так катаньем – добился, мол, чего требовалось…

Наипротивнейшими мне казались упражнения с барабанным сопровождением. Движение по расчерченным квадратам, наивыше поднимая ногу, вытягивая носок и удерживая отведённое время на весу! Барабанщик отстукивает ритм, в центре сержанты, руки за спину, отслеживают выполнение. Нуднятина неимоверная!

Да и колонной нелегко. Сложнее, чем поодиночке и предельно напряжно! Пока нужное выдавят – язык на бок, мослы в ломоту, ноги в отстёжку. Плац в учебке пустовал только ночью – семнадцать полноценных рот, каждая за сотню душ. Сколько каблуков перетёрто об этот плац?..

– Шагом… По команде «шагом» тело подаём вперёд, центр тяжести смещается на носки. Готовность к движению. По команде «марш», солдат начинает движение с левой ноги. …Арш! – опережали эхо голоса сержантов.

– Напра-нале-ву!.. Шире шаг! Кру-гом! Стой, раз-два! Перекур пять минут… Разойтись! По команде «разойтись» солдат мгновенно покидает место построения, чтобы не остаться мишенью для снайперов или эпицентром мино и бомбометания! – снова хохмит сержант, но солдаты смеются уже вне территории поражения.

Бывало, устраивали развлечение, аттракцион между дел! Сержант сбивает темп и к последовательности «раз-два-три-четыре» на новом шаге добавляет лишний «раз». Солдат ступал дважды одной ногой, и как итог получался марш вприпрыжку. Вдобавок, если строем движет песня, звук как с испорченной грампластинки, когда игла находит скол – заикание под уходом на повторный круг. Смотреть на прыгающий взвод со стороны смешно, а шеренгам отвлекающая от муштры потеха. Но дай нам приказ – мы замахнёмся всем подразделением охлопать антраша…

Скоро мозги уже не теребили синапсы, с какой ноги чинить движение и кому запевать. Расторопные организмы наработали устойчивую мышечную память, а учебные роты взлизывали придирчивые глаза комбрига со свитой и иного высокого начальства своим идеальным каре.

Как ни странно, со дня праздничного парада 23 февраля 1987-го лично я получал удовольствие маршировать плечом к плечу в «живой коробке», выдержанной идеальными шеренгами и без надрывов чеканящей шаг…

Обкат на плацу крайне надоедлив. Солдаты терпели, ждали передышек на политинформации в Красном уголке казармы и лекции на цокольном этаже одного из учебных корпусов. Коридор, класс теоретической подготовки – все стены в проспектах, схемах и плакатах, ЗОМП-инструкции действий в случае атомного взрыва или газо-химической атаки. В одном классе стояла стационарная коротковолновка Р-140. Изредка нам показывали совокупность движений для её включения, но чаще применяли как ширму, за которой сержанты и еженощный дозор не прочь были «замкнуть нулём на массу» в ожидании «Время Ч»…

Из всех помещений подвала привлекала мастерская, оснащённая ремонтными столами подстать технологической линейке 43-го цеха ГЗАС им. А. С. Попова, где я имел счастье созидать до призыва. Мастерскую пользовали по прямому назначению лишь месяца два из пяти…

Взлётка широкая. Например, для сборов и просмотра вечерней программы «Время» и воскресной телепередачи «Служу Советскому союзу!», называемой нами «Служу как в сказке!» – просмотр захватывал кусок шедшей наперёд «В гостях у сказки». Оставляя проход или сбивая воедино, взлётка рассаживала с сотню душ, каждое подразделение у своего спального отсека. Армии нравилось смотреть на себя глазами журналистов. Главное не уснуть, так как на карантине многие впадают в спячку в любой комфортной позе. Диктор свищет соловьём, воинство валится в дрёму. Сержанты заметили, что боец кемарит – тычок в бочину, ободряющая затрещина и «отсыпные сутки» в наряде!..

Особо помнится первая, резко прервавшая строевые занятия политинформация, за которую чудом не схлопотал наряд, осмелившись разинуть рот. Политрук в звании майора проводил её в казарме. Как обычно осудив бесполезные поползновения США и НАТО в сторону Союза ССР, и тут же одобрив ответные действия стран СЭВ и Варшавского Договора, политрук рассекретил преступления Организации Североатлантического блока и перечислил несколько стран альянса. Вспомнив также и Францию. Дима Суманов как самый начитанный из нас не стеснялся своих знаний и возразил, что Франция в североатлантический блок не входит. Майор воспылал желанием устроить взбучку за неверные сведения и дерзкое прерывание себя любимого, но сначала обрёкся проверить. Проверил… и в казарме больше не появлялся. Может совпадение, думаю, или стыдоба одолела? Дима оказался праведным, посему не единожды потом ставился нам в пример.

Отдельным вопросом стоял приближавшийся 1988 г. – год тысячелетия крещения Руси! Очень опасался политрук вражеских радиостанций, которые в эфирах услышат связисты первыми. Мы должны стать авангардом противостояния лингвистическому воздействию, столь искусно разрушающему нравственные и атеистические устои советской формации. Для примера политрук привёл несознательную молодёжь, поддававшуюся происку западных спецслужб. Она, молодёжь несознательная, ходила якобы в засланных иностранными спецслужбами майках с двумя восьмёрками на груди, нагло намекавшими на значимую христианскую дату, а втайне вообще являвшимися закодированным приветствием нацистов – «Heil Hitler!».

Вот где шкерился поганый вирус, заражающий социалистически адекватно настроенные мозги, но докладчик умело прививал наши девственные извилины вакциной постылости к идеологии такого рода. Во спад воспаления серого вещества от точно выверенной инъекции правды, мой смелейший язык не сдержался рамками кодекса морали и предательски скользнул между целых ещё зубов:

– У меня была такая майка! Но сокрытый смысл моему мозгу непосилен…, – и тут я одумался, и во избежание тычка в бочину закатил героическую мышцу обратно.

– Если вы, товарищ курсант, рискуете прерывать на полуслове, обращаться следует по уставу! Например: товарищ майор, разрешите обратиться? Курсант такой-то! – безукоризненным рыком осадил меня политинформатор и зыркнут так, как старый скотобой на бойне.

– Виноват, товарищ майор! Извините, не смог сдержаться. Курсант Назаров! – поспешил я оправдаться.

Однажды мой друг отразил жизненное наблюдение: «Вот, салтык – на язык велик! Ляпнет слово будто невпопад – хоть стой, хоть падай! Всегда подберёт удобный момент ввернуть каверзное словцо: ковырнёт, понимаешь, а получается вроде безобидно!» Да и сам я подмечаю, как в независимый уклад характера под орнаментом маминого чувства юмора чудно вплёлся темперамент порывистый, рамками этикета не скованный… Впрочем, в данном случае, похоже, показательнее бы пристала сатира!

– Так-с, представляться надлежит рядовым! Звание «рядовой» присваивается призывнику по факту зачисления в воинскую часть! – осёкся майор, мельком глянул в листок с темами для политинформации и продолжил, – О чём мы говорили? Чем примечателен 88 год?

– Нашим дембелем! Рядовой Назаров!

Рота усмехнулась. Видно это был тот порог славы, за которым придётся мне вне очереди стоять на тумбочке!

Лишь позже нашло понимание, что я походил больше на выскочку, нежели человека, предотвращающего последствия перепалки. Прав был товарищ Марк, который Твен: «Лучше молчать и показаться дураком, чем заговорить и развеять все сомнения!» Мало было замечания?

Сержанты уже успели напугать, что наряды по роте страшны, тяжелы и нещадны настолько, что вешайся сразу даже не пытаясь проверить. За две недели я ни разу в нарядах не бывал и совсем уж не загонялся попробовать. На следующий день рота заступала в общебригадный суточный наряд, где я захапаю хороший опыт по мойке посуды, но залететь на «тумбочку» до сей поры отдельного повода не случалось, а тут та самая оказия – после поднятых Сумановым нервов взгреть могли реально.

Неизвестно чем могла аукнуться политинфа, если бы сподобился ещё на какую-нибудь ересь – внимание организатора похоже что специально отвёл от меня кто-то из офицеров. Не знаю, осознанно ли был перенаправлен ход мысли политинформатора, позже Бояркин подозвал меня и срезал: «Никогда не шути с замполитами!» Резанул тою громовой ноткой, что озона не нашлось спросить почему. Шутить с офицерами я перестал надолго, а нарядом в тот день не наградился по счастливой случайности.

Связывать жизнь с армией иллюзиями не питал, и до карьеры военнослужащего пристрастие имел малое.

Столовка

Провиант – первейшая составляющая боеготовности войск! «Война войной, обед по расписанию!» – изрёк прусский король, а солдата неволить нет надобности. «Где щи, там и нас ищи!» – солдат воспринимает как данность…

Солдатская столовая это улей по образу пчелиного, и клиника, где иной щабунька (привереда в еде) становится всеядным. Свинина трескается с хрустом за ушами, строжайшие халяль и кашрут не преграда. Столовка обычное место для приёма пищи, скажете вы? «Пища» – смело, пока не отпотчуешь медок, вкушаемый нами на протяжении курса молодого бойца! Полный казан липового, да во главе стола, но там такая скверна – челюсть сводит спазмами от ощущения клея во рту! До сих пор, честное слово!

Правильное словцо в текст подмешал – «липового»! Видишь мёд, пробуешь – липа! Лекарственное деревце не причём, но каждый знавший рацион солдатской столовки курсант желал воспользовать мистифицированную осину, абы вогнать осиновый кол в грудину интенданта, так искусно портившего одну из двух радостей армейской жизни! Вторая сон, но его с лихвой подпарчивали сержанты…

Варился липовый мёд неправильными пчёлками варочного цеха посредством смешения едва уловимых вкусу ингредиентов, одним из которых угадывался картофель. Понимались и другие составляющие, убивавшие желание вкушать медок даже у извечно голодавших курсантов, потому подъедали всё, кроме опостылевшей сладости.

Называлось произведение воинской кулинарии не за зрительный образ, а вкусовые ощущения – клейстер! Сублимат картофеля, смешанный комбижиром и прогорклым маслом, разводился бульоном из несостоявшихся цыплят до жижицы амброзии. Полученная жидель текла с ложки вязкой струйкой словно «пища богов» и несла вкус крахмального клея для обоев. Извечно голодный боец попереливает месиво из ложки в плошку, сглотнёт безвкусную слюну и отодвинет соромную снедь в сторонку. Ежели не сморщится, неровно побухтит обязательно! Брр…

Кисельной консистенции размазня сваривалась пару раз съедобно, конечно, но куда более пригодной становилась после слива масла из казана и добавки хорошей пригоршни соли. Просолишь и обманывайся тем, что хаваешь картофельное пюре. Клейстер редко съедался полностью, а громоздкие баки отходов утилизировались поросями с подшефного свинарника и прочими домашними животными местного населения. «Куски» от хозобоза держали наподхват прирученных дехкан, практически мгновенно растаскивающих пищевые отбросы домашней скотине.

Интересно, неужели животные не гнушались объедками солдатской харчовки? Животный нюх на всякий загубленный продукт никакими приправами не обманешь?..

Но не всё настолько симпатично. Иногда издевались над нами щами, кашами, весьма приличными шулюмками и колоритным острым супцем с названием «харчо». Также скармливали гречишный помол, получающий некий смак после обильного просаливания. На проводах отец обещал, в армии вдосыть наемся шрапнели «дробь шестнадцать» – перловки, либо «кирзухи» – сечки! Вдосыть не наедался: крупа, проделы, коварный рис, от коего испускаешь газы при каждом приседании, или иные изюминки совращали, конечно, солдатскую утробу, но на память как клейстер они не легли. Интендант не ломался закупкой провианта, а с поваров какой спрос? Торта из нечистот не слепишь…

Зато, норма довольствия полагала двадцатиграммовый цилиндрик сливочного масла каждое утро, по выходным с варёным яйцом. Кусок пшеничного хлеба затирали маслом, поверх крошили яйцо, и этот вкуснейший бутерброд хавали со сладким чаем и великим удовольствием.

Обессилеть можно! В такие минуты я извечно юродствую любимой присказкой своих родичей близкого круга: «Чай не пил – какая сила? Чай попил – совсем ослаб!»

Помню, пара сартов на карантине включили дурака: «Моя твоя непонимай!» Их раскусили и зараз навтыкали: «Официальный язык команд и приказов каждый военнослужащий обязан знать, понимать и использовать в объёме, необходимом в уставном общении». Мало того, что их повыдернули с кишлаков, но и воспитывали в неведомых традициях. С командой «приступить к приёму пищи» они, как беспризорники, хватали по несколько кусков хлеба и грабастали масло, каковое в счёт! Видимо, в их семьях такое поведение принято нормой – большой семье еблом не щёлкают? Невежам проводили ликбез зуботычиной, хотя ребята оказались в большинстве понятливыми, а общий знаменатель деления харчей определился сам собой.

Вообще, сержанты нередко шманали бойцов на выходе из столовой, чтобы не ныкали хлеба и чего похавать под одеялом потемну. Пойманных назначали в наряд на мойку, превентивно подвергнув прилюдному наказанию.

Однажды уличили одного сарта хлебом на кармане! Бояркин надрючил весь взвод, поскольку в армии бытует неписаный закон: один за всех ест – все за одного отжима-ются! Поставил на взлётке табурет, водрузил залётчика и заставил жрать всухомятку буханку ржанухи. Пока солдат давился ломтями, взвод прокачивался через «упор лёжа». Мы отжимаемся – он зраки лупит! Мы цедим сквозь зубы: «Я твой дом труба шатал, падла!» – он жуёт, сучий потрох! Мы презрением: «Вешайся, сволота!» – он глотает, не жуя. Мы в крик: «Кутынгяске джаляб!» – он уже прихлёбывает соплями… Мы в бессилии лежим на полу – этот весь в слезах сглатывает последний мякиш. Вот это урок!

Вечерняя поверка, отбой. Сержанты слиняли «по делам». Наше время пришло! Бойцы организовались, следуя традиции, на голову возмутителя нахлобучили одеяло и выпестовали сполна. Его соплеменники тоже наискось не стояли – братство братством, но тормозов учить надо. Неуставные методы воспитания прознал ротный – стукачи подсуетились, а как ни старался, битого не вычислил. Узбек оказался плосколиц и чернее арапа, что не оставляло возможности высмотреть на его физиономии синяки.

В результате, хлеб переставали таскать даже чмыри. И даже окаменелое печенье местного производителя или карамельку «Снежок» янгиюльской кондитерской фабрики в дни праздничных чаепитий. Поджатая сроком годности, понимаю, неликвидная бакалея отпускалась со складов долгого хранения на утилизацию в учебные части…

Кстати, страстям еды вкушения: от стряпни солдатской столовой лично у меня мироточили зенки, памятуя мамины гуляши-гарниры или меню из столовой родного профтехучилища, где готовили в той степени лакомо, что обожраться хотелось инстинктивно. Что мы естественно и делали на протяжении трёх минувших лет обучения…

Моя шаражная девчоночья группа состояла человек из тридцати: шесть охламонов, остальные рукодельницы – малинник! Или розарий – тут уж кому как пахнуло!

Общепит училища строился пенитенциарно: мастак (мастер производственного обучения) выписывал талон с количеством человек в группе – на раздатке выдавали соответствующий порцион, наличие едоков не засчитывая. Девахи соблазнялись оберегами талий, куда без того, своё не брали, а мы потворствовали и цинично пользовались – легендарная 35-36 группа забирала всё! Само собою, парням доставалась львиная доля: мы сдвигали переполненные ястью столы, усаживались вокруг и без зазрения совести отдавались в жертву необузданному чревоугодию…

Жрали до отупения, пока жертвенники не пустели!

Остальные группы парней озыривали нас с алчущей юношеской ревностью: первые блюда, вторых на полтора ряда, третьим залейся – эти наглые битюки набиваются в рыготу, боясь икать, чтобы зажёванное и влитое в глотку не выплескалось через отверстия одуревших голов. После пиршества мы вываливались на волю с мафоном в руках и под «я всего лишь уличный повеса, улыбающийся встречным лицам», от команды «Альфа», расходились по домам.

Довольные, сытые, молодые – лучшие годы жизни!

Во-от… а от солдатской столовки происходит полное обрушение привычных канонов потребления пищи…

Парадный антураж солдатской столовой был грозен, но опишу пару позиций относительно заднего прохода!

Во время пополнения в роту прибыл отряд рекрутов из Дагестана, половина с высшим образованием. Согласно традиции, вновь испечённые сержанты наехали на духов, и отгребли люлей от моложаво дерзких. Позже Тарасенко с Королёвым прикинули степень управляемости абреков и раскидали по другим ротам, оставив в подчинении с десяток. Таившие обиду сержанты их гнобили потом наиболее тяжёлыми нарядами. Например, попарно, абы не сбивались в стаю, назначали в варочный и моечный цех.

Столовая учебки в тот период была подвластна «мафии хитрожопых грузин», занявших хлебные должности. Сержанты хотели одним отомстить, иных видно умерить – так ли иначе, добились от горцев Кавказа столкновений. Конфликт случился на почве дедовщины. Воеводивший в варочном цеху грузин годок наехал раз на дагестанца духа. За духа вступился другой – грузин на попятную, подал клич: «Зовите Вия!» В заступники вызвался грузинский верховода, амбал и разрядник от греко-римской борьбы.

«Вий» ломал и швырял духов по варочному цеху как хотел. Парни из наряда, наблюдавшие беспредел, вызвали на помощь Магу. Был в нашей в роте великовозрастный и рослый аварец, вроде как спортсмен и семьянин, отгорев-ший юношеским задором. Мага пошел в армию, как он не стеснялся говорить, чтобы вступить в партию. Коммунистом в его горном ауле по-другому было не стать…

Смертного боя не случилось. Мага за шкирку утащил Вия из столовой, Вий прочуял свою слабину и перешёл от борьбы на понятия, типа им, кавказцам, меряться длиною клинка и начинать враждовать незачем. В общем, всё как-то утряслось без большой бойни, «грузинская мафия» поумерила пыл и над нашими издеваться перестала…

А теперь, вспоминая полученный опыт в солдатской столовой, прошу не слезить, кто тащил сутки в подобных богадельнях, и ликовать, кто к действу не причастен…

Моечный цех предоставлял взору долгое помещение в двадцать квадратов площади, вмещал четыре чугунные ванны советского сантехширпотреба, торцом припёртые в стенку. Процедура мытья посуды от начала до конца автоматизирована «роботами», доставленными со всех концов Советского Союза. Великая Держава каждые полгода насыщала непобедимую армаду дешёвыми андроидами – малопотребляющими, самообслуживающимися и потрясающе работоспособными – просто чудо-техника! Любого производственного цикла мечта, а для армии дело обычное: в суточный наряд по части почти полным составом заступала рота именно таких безотказных агрегатов.

Мойщик единственная ипостась, дающая ощущение безнадёги. Первый наряд с таким настроем я тарабанил в моечном цеху на «дискотеке». Перепляс начинался раздачей подменки громогласным старшиной Соколовым. Горлопану в армии раздолье, в учебках они сконцентрированы наитесно и расставлены безупречно. Или учебка в них злыдней пробуждала?.. В каптёрках орут, на складах орут, в столовке орут, что не так – хайло дерут как резаные!

Способ раздачи команд представлял собой нарочито громкий лай для подавления в юнцах не затухших притязаний к познанию мира, путём задавания неизменно глупых вопросов. Стоишь и слушаешь бред, шестым чувством понимая, лучше отмолчаться с рожей олигофрена, нежели оправдываться и терпеть неисчерпаемые порции слюней. Либо соплей, от которых не увернуться, поскольку наперво всегда звучит священная мантра «салдат, смир-на!»

Вся бытовая составляющая армии находится в руках прапоров хозяйственников, у них всё есть, они рады есть! Старшина раздавал подмену – обноски обмундирования. Из сусеков каптёрки вываливалась груда замусоленных и истасканных в лохмотья хэ-бэ, мы должны были выбрать согласно размерам. Но какой комплект ты не урвал, пусть соразмерный, всё равно выглядишь имбецилом – зеркала демонстративно морщатся и отворачиваются. Камуфляж, ошеломляющий видом, а не от своей незаметности…

Под ритмы: «Ой, при лужку, при лужке, при широком поле…» – наряд выдвигался наряд по столовую как в кандалах на каторгу. Без сопутствующих вооружений и даже печально вспоминаемых резиновых перчаток, но с гладко бритыми лицами. С подшитыми свежей бязью подворотничками, в начищенных ваксой сапогах и с зерцальными бляхами, до ослепления отшлифованными абразивом…

Столовая имела два солдатских и малый зал Школы прапорщиков. Сервировка стола оригинальностью не отличалась: супница из редкоземельного алюминия, именуемая казанком, украшала край стола. Столовые приборы по счёту количества персон складывались возле супницы кучкой. Вилки и ножи во избежание лишнего вооружения на стол не выкладывались. Берегло нас командование от случайных ран, понимая, что в спешке разделывая куски прожаренной плоти, случись пораниться тупым предметом светского этикета, воин выйдет из строя. Интенданты просчитывали веяния со своего уровня и от мяса нас вообще отваживали. Вместо мясных волокон одомашненных животных нам подсовывали заволосенные ошмётки свиной кожи с прослойкой чернушного сала, отбивавшего аппетит даже самым говённым назойливым мухам.

Кирпичик нарезанной размерными слоями ржанухи короновал стопу плошек. С краю стола трёхсотграммовые эмалированные кружки, полагавшие завершение трапезы заварным нектаром из листа грузинского чайного куста, если доедались блюда стряпчего… Ах, искушение!

Клейстер помните? В клейстерные дни каждый трапезный присест обходился исключительно чаем.

«Раздатчики пищи встать! Приступить к раздаче!»

Хавали бойцы насколько можно наспех. В какой миг поступит команда на завершение приёма пищи, никто не знал, поэтому зубы, нередко, хавчика не замечали совсем. Процесс поедания несъедобного мог быть прерван капризом сержанта, непредчувственно даже для себя оравшего: «Отставить приём пищи! Отделение, встать!» Мол, я поел – значит, все успели. После чего неугомонное эхо скакало через табльдоты, проскакивая в соседние залы: «Отделение, встать, отставить! Встать, отставить! Встать! На выход шагом марш, перед столовой становись!»

Один боец с подразделения должен был задержаться сложить бардак на краю стола ровной кучкой. Тут приходилось показать проворство и не опоздать на построение. Выстроившись у столовки, весёлые, потому как с песнями, сытые роты размаршировывались по казармам с тем же напевом: «…при знакомом табуне конь гулял по воле!»

На первом распределении в наряд мне достался выигрыш. Меня внесли в список счастливчиков, отобранных в моечный цех. Собранную со столов утварь нам предстояло отскабливать и вычищать сутки напролёт. Дежурные по залам стаскивали посуду к окну-проёму в моечный цех, передовики принимали и сразу сортировали, чтобы одну функцию не вторить. Остатки пищи стряхивали в бак для отходов. Далее посуду делили на три потока: поварёшки и ложки, кружки и чайники, казанки и миски.

Тарелки в интендантской номенклатуре указывают мисками, соответственно, понимаем так, что и нормативную «еду» в них следовало подменять на скотный корм…

Чайники и кружки ополаскивали в одной из ванн горячей водой и несли в соседний зал на просушку. Затем в чугунную лохань валили половники и ложки, сыпали посудомоечный порошок и замешивали черенками от лопат. Со стороны, солдаты походили на замогильную нежить и лютых дьяволят в аду кромешном, жемыхавших в котлах никем доселе не опробованное зелье и чертыхавшихся на участь. Пар клубится по всей мойке, черти месят кучевые облака, обливаются семью потами, клянут ломоты тела и ненавистью обрекают наряд по столовой, настоль коварно поднёсший поганые тернии воинской службы, разумно подло предусмотренные в писании общевоинского устава… Примерно так мне представлялся каторжный труд…

Набултыхавшись вконец, усталые посудомои вылавливали из котла массы алюминия и в огромном дуршлаге в виде дырявого противня добивали кипятком из душевой лейки. Последующая партия нержавеющего металла повторяла тот же путь. Отмытость выявлалась легко: не просчитывая последствий, дежурный втискивал в глубину пышущей жаром груды железа ладонь, извергался нецензурными глаголами, тут же выдёргивал наружу ошпаренную клешню с нащупанной ложкой. Без умолку поминая нечисть и загробный мир под попустительством знаменитой явойной матери, пальцем тёр углубление лопатки и, не осязая признаков жирности, давал добро на сушку всей партии. Ах… этот дикий техногенный мир!..

Казанки и миски шли потоком. Час за часом мойщики перебирали тысячи посудин, перекладывали с ванны в ванну партию за партией. Вычищая и скобля, меняясь местами, заламываясь в позах, согнутые в три погибели солдаты пыхтели над котлами во всю мочь. Руки раздувались от кипятка, ноги в набухших от сырости сапожищах разъезжались по засаленному полу, тело ломили отупляющие движения, пот хлестал ручьями… но вопреки дьявольскому процессу участи покорные душары ещё подбадривали друг друга россказнями, байками и анекдотами.

Адский конвейер замирал лишь на пять минут в час, пока устраивался перекур. Выйдя на волю, думали отдохнуть, но отсыревшие сигареты совокупляли новые пытки. Раскочегарить сырой табак не хватало лёгких. Пересидев на воздухе, мойщики вертались в душегубку и отдавались телесным истязаним сызнова. Вспоминать страшно!

Говорят, что от работы кони дохнут – если бы кони ходили в наряды в моечный цех, вокруг столовки стопроцентно возвышались бесчисленные отвалы конины…

По завершении чистую посуду собирали в стопки и несли на просушку. При любом раскладе, всегда успевали закончить за час-полтора до следующего приёма пищи. На обед, мечтали, чтобы заботварили что-нибудь вкусное. Не для радования желудка, а общей пользы дела. Больше будет съедено на очередном приёме пищи, значит, проще с мытьём, и соответственно меньше ишачить наряду.

С одной стороны, от несметного количества посуды никуда не деться, казалось бы, но когда курсантам давали наипротивнейший клейстер и бигус с волосатыми шкварками сала – огромное количество мисок возвращались в мойку нетронутыми. Жирный плюс наряду. Впрочем же, и так приходилось полоскать непомерную груду столовых приборов. Если есть на свете ад – это в мойщиках наряд!

После ужина изможденцы собирали оставшуюся волю в кулак и на эмоциях управлялись как можно скорее. И наряд к концу подходил, и мечтали успеть подольше поспать. Получалось два-три желанных часика…

Слов не подберёшь описать, какой жуткий отходняк ловили измученные конечности в сладостную минуту завершения ночного штурма, а доставка измождённых тел в казарму доставляла ублажение. Изнемогший организм с удовольствием вторил натасканные постоянными тренировками движения, шаг чеканился живостью пионерского актива. Скорее бы уйти от проклятой столовки, скинуть сапоги, размотать портянки и… забыть обо всём на свете.

Знают хозяйственные службы Советской армии, как показать наглядно, что муштра на плацу ни в какое сравнение не идёт наряду в моечном цеху! В казарме переоденешься в чистую форму, присядешь с устатку, откинешь ноги, вскинешь голову – житуха клейстером вкусным кажется! Пардон, девчата… конечно же, липовым мёдом!

После сдачи каторжных бастионов рота познакомилась с местной помывочной. Одна и приятностей в армии, когда: «Рота, на помойку, становись!» Рота выстраивалась и нас отправляли с песней в баню «на помойку»…

Основная масса связистов мыла телеса в бане возле СВВАКУ (Самаркандское Высшее Военное Автомобильное Командное Училище) на границе городка, но семнадцатую роту гоняли в таившуюся на окраинной пустоши. Следуя за учебные корпуса и летний кинотеатр, минуя расположение соседней дружины вроде танкистов, мы выходили на песчаный пустырь, от множества торчащих из тла бетонных блоков похожий на танкодром. Возможно, и здесь когда-то рвались гусеницы бронетехники, на рубеже 1986 – 1987 гг. ристалища коротали вечность заброшенными.

Среди танкистов водились недоумки, ловили молодых связистов, поколачивали и низводили, бравируя сроком службы. Сослуживца остановила пара таких придурков, в грудак наметили, но связисту не составляло трудов противоходом ткнуть в поддых и победно драпануть в казарму пока в подмогу не набежали танки. Второй опешил, и не успел осознать, как за связистом след простыл…

Сбоку к учебке примыкала кадрированная дивизия: войсковое соединение со сведённой к минимуму численностью личного состава срочной службы. Формирования такие называли бумажными. Вспоминая прошлое Дальнего лагеря, со временем разросшегося в большой военный городок, развёрнутый на окраинах Самарканда в двадцатые годы минувшего столетия для противодействия басмачеству, получится наоборот – бригада стояла на разлиновке дивизии и практически была придатком. Заборов отгораживающих даже не существовало, но соседи ходили через наши КПП. Зато, бригадные склады по большей части находились в низинке на территории дивизии. Скандально известный склад обмундирования, куда по приезде попадали будущие связисты – стоял в подбрюшье.

За дивизией на отшибе в огромном котловане стояла и наша банька. Частично латанная, обветшавшая, с битым кирпичом, сколотыми углами, подоржавевшей кровлей, в целом же довольно добротная, банька призывающе попыхивала дымком из собственной котельной. Но какой бы ни была неказистой снаружи, пусть «с трубою пониже, и дымила пожиже», в какой бы не пряталась яме, всё одно среди скучнейшых и однообразно серых строений учебки наша банька оставалась самым желанным сооружением.

Помывочная изнутри была как множество городских бань общего пользования: жестяные шайки мято-круглых форм, каменные топчаны в обшарпанной керамике, иной банно-прачечный инвентарь, самоварные буксы на подаче воды, мыло хозяйственное и лыковое мочало. Отличием являлся старшина Соколов, непрерывно визжащий над непомерными тюками застираных вафельных полотенец, портянок и сменного нательного белья.

Мыть телеса давали без суматох, но горьким опытом ожидания сержантских воплей, наученные курсанты поспешали. Вдруг вожжа захлестнёт под хвост сержанта, тот взбрыкнёт, ты останешься недомытый? Постыдно слыть грязнулей в интеллигентных войсках ВС СССР!..

Раз в месяц и чаще парко-хозяйственный день – ПХД. Солдаты чистили казармы. Отмывали стены и шкрябали полы, сушили подушки и проветривали тюфяки. В матрас сворачивали постельное бельё, несли на воздух, раскидывали по кустам и втихую выкуривали сигаретным дымом интимные запахи. Также с койками: разнимали верхнюю от нижней, выносили, шкрябая лестничные перила, и расставляли среди плаца. Сторожили приближённые к сержантам счастливцы, остальных занимали уборкой территорий. В казарме кипела суета по удалению слежавшейся грязи из укромных мест и мойка опустевших залов. Старшина провёл пальцем, где мухи не спаривались – пыль? Тряпьё в руки, лозунг в подспорье: Нам солнца не надо – нам партия светит! Нам хлеба не надо – работу давай!

Присяга

Военная присяга на верность Народу и Советской Родине – торжественный обет и отправная точка военной службы в Вооружённых Силах Советского Союза.

Подготовка к значимому событию велась неустанно. Помимо политинформаций и лекций о доктрине социалистического строя, курсантов заставляли заучить текст военной присяги. Прочитываемой перед строем по бумаге с каллиграфическим письмом, оформленной в парадигмах партийной папки с Гербом Союза ССР на обложке.

И вот четырнадцатое декабря! День пасмурен, но не дождлив. Нескончаемая пелена свинцовых облаков заволокла небосвод, пресекая прогрев воинского плаца скудным зимним нагревателем. Погода осенняя, плюсовая под десяток, самое оно для шинели и шапки-ушанки. Тёплый ветер ласкает лица, успокаивает напряжённость молодых солдатских организмов: ни тепло, ни холодно – норма!

Войсковая часть в полном составе на плацу. Не было в праздничном построении только подразделений постоянного состава и Школы Прапорщиков – такое торжество солдатской жизни им было преподнесено в своё время.

На трибуне шеренга приглашённых ветеранов Великой Отечественной в окружении комсостава бригады. По расчерченным линиям группы жён офицеров и приехавшие поболее со Средней Азии сродники солдат. Монотонность хаки с нашей стороны плаца дополнилась буйством красок с гостевой, всех цветов радуги одежды азиатов образцово гармонировали с жидкими букетами офицерш и надувными шарами ребятишек. Не понимавших, зачем их сюда затащили и понуждают стоять по линейке. Событие представало напыщенным ритуалом с элементами помпезности, что по своей сути и требовалось…

Солнечный луч вдруг разверз хляби небесные, сизый плац зардел мазками палитры уличного мазилы, колонки отфонили: «Бригада, смирно! Равнение на знамя!» Литаврами грянул оркестр, на плац вышла группа знаменосцев в парадных обвесах: подполковник с палашом наголо, позади шеренгой три офицера, диагональю с правого плеча опоясанные алой перевязью с золотым кантом, хорунжий «на плечо» несёт знамя. Проход вдоль строя с разворотом к трибуне, доклад комбригу – вольно! Солнце полюбовалось, пресытилось и снова спряталось в пучине облаков.

С тыльной стороны строя выбежали солдаты, возле подразделений расставили столы. Каждому взводу отведена площадка, иначе тысячам солдат не напасёшь время. К свершению священнодействия рассредоточились офицеры, призванные свидетельствовать факт твоего мужания, разложили гербовые папки малиновых расцветов.

Семнадцатая рота на дальнем фланге и в арьергарде любого марша. Не всё явственно виделось и чётко слышалось, организация праздника и прикладные излишки понятны – повторяемое дважды в год действо отлажено как вековой механизм всепланетного солнцекружения.

Мою фамилию венчает литера «Н», затасовывающая во вторую половину всякого списка. Ожидая очередь, вылетел из памяти ранг офицера, удостоверяющего присягу. Обозначилась заминка. Услышав позывной, знакомый от яслей, как почётный кремлёвский караульный шагаю… к эшафоту, а на подходе сознаю – не помню, как обратиться. Солнце уже успело темечко напечь, пока предавался диву происходящего? Офицер отличался высоким ростом, и его парадные эполеты были подняты от моих глаз.

Приподнимаюсь на носочках, выразительно щурюсь, сосчитывая количество звёзд на погоне. Заметив, офицер сообразил, что перед ним тот ещё снайпер дальномерами водит, склонил левый парадный погон, на котором пупырились златые звёзды, и опередил: «Капитан!» Но я и сам уже определился: «Тарищ капитан! Курсант к принятию присяги готов!» Чую слёзки просятся, а кадровик всунул в руку церемониальный документ, что заставило меня развернуться лицом к строю и начать: «Я, гражданин Союза Советских Социалистических Республик…»

Кажется мне, принимая присягу, сосредотачивается каждый человек. В любом случае, «добросовестно изучать военное дело, всемерно беречь военное и народное имущество и до последнего дыхания быть преданным своему Народу, Советской Родине и Советскому Правительству» курсанты клялись с серьёзными лицами как на панихиде о безмятежной жизни. Всё серьёзно и скрупулёзно…

Я понимал – присяга не мальчишеская клятва; перевалив сей жизненный рубеж, стану полноценным бойцом Несокрушимой и Легендарной, в боях познавшей радость побед, потому предался глубокому чувству ответственности: напряг мышцы спины, текст прочёл – расслабился…

Далее согласно уставу, как везде казисто и предсказуемо. Парад с утянутой улыбкой, туш военного оркестра и праздничное чаепитие, тихо порадовавшее парой пересушенных печенюшек, сморщеной карамелью и трёхсотграммовым штофиком компота – ну, помните!

Некоторым удалось повидать родичей, кого-то отпустили в увольнение. Со своими родными я оказался в разных частях света и никого не ждал. Хотя, глядя счастливцев, не то чтобы завидно было… по истечении месяца переосмысления позиций хотелось увидеть сестру, сжать в объятиях отца и пустить горькую слезу с матерью…

Справедливости ради скажу, родители использовали все шансы напомнить о себе: курсанты писали в письмах адреса земляков, родичи на месте встречались с теми, кто собрался в Самарканд и с оказией передавали посылки. И солдатам приятно весточку получить, и сродникам менее накладно каждый раз кататься по-отдельности…

Скоро появилась возможность сфотографироваться. Белым ремнём подчёркнутая парадная форма одежды и начищенные сапоги прекрасно гармонировали политическому реквизиту Красного уголка роты. Даже тут сержанты бдели за обмундированием: не ниже нижней пуговицы кителя бляха и чтобы между головным убором и бровями обязательный просвет в два пальца, открывающий лоб.

Иерархией, которую блюли сержанты, не положено, и правила ношения формы расписаны соответственно!

Будни солдатские

Щедрец

С момента как суровая пясть военкома Волкова дёрнула меня из родительского гнезда едва ли оперившимся птенцом, прошло полтора месяца. Перья отвердели, стало понятно, летать придётся, опираясь на что есть. Домашние привычки грезились лишь в проблесках снов, и вот под Новый год извещение на посылку… Щедрый гостинец на старославянский праздник «щедрец» – аки сказка!..

Первые недели до присяги зовутся «карантин», считаются адаптационными. Циркадные ритмы приходится сопрягать с климатом, распорядком дня, физнагрузками и малопригоднным в пищу харчем. Пережёвывание гадости притупляет вкусовые сенсоры, а изменённый метаболизм низводит любое удовольствие от насыщения. Постоянное чувство голода и поточная горечь изжожной слизи становятся привычной, и ты реже вспоминаешь семейные застолья с дурманами бабушкиной выпечки. В животе беспрестанно бурлит и жмёт, призывая заполнить хоть чем, рецепторы впадают в бесчувствие и тут камуфлет из родных краёв! Не иссохнуть бы от слёз радости!

Посылка в армии – мероприятие уровня взвода. По ушам ходил говорок, посылки перетряхивают на предмет неуставных вложений, поэтому перечень требований заставляли сообщать родителям. Помню, скоропортящиеся продукты под запретом, во избежание поноса или иных кишечных инфекций, также запрет жидкостей категории закрученных компотов и соков. Видно случаи были, перемешивали со спиртом, самогоном и иными соединениями органического синтеза. Голь на выдумки хитра!

Посылки в армии в одну харю не жрут. Эта процедура шлифована поколениями: начать дербанить гостинцы предлагается сержантам. Хозяин шарит вложенные письмена, после чего передаёт замку. Замок с комодом берут что вкуснее, но не наглеют. Остатки возвращают хозяину, который по уму делится с прочими голодающими. Содержимое посылки я свалил на стол, в течение долгих пяти секунд конфеты исчезли в желудках. Воспитание коллективом обязывает к единственному решению – жмотов не жалуют. И командир исподтишка смотрит повадки бойца – запоминает, какие черви подчинённого гложут…

Гостинец собрал отец исходя из воспоминаний. Служил он поваром, представления о щедротах солдатского харчевания имел, слепо веруя, что прошедшие четверть века не принесли солдатской пайке изменения. Но как бы не старался батя разнообразить ассортимент, облизнулся я неполной пачкой печенья да парой шоколадных конфет родной Сормовской кондитерской фабрики.

Письма в посылке не было. Забыл родитель вложить записку, хотя в первых посланиях педантично науськивал премудростям солдатской жизни, недодумывая, что азы я изначально схватил, а набираться опыта нужно совершая свои ошибки, пускай и бездумно повторяя чужие. Житие раскрывает, следовать чужим советам накладно вдвойне – каждый должен лопухнуться самостоятельно.

Новый год в учебке, как прочие вечеринки отмечался исключительно сержантским составом. Если посылки никто не дождался, на базар, либо стихийный расклад лавок за Красноармейским шоссе вблизи ресторана Дустлик (дружба), под вечер гонял колядовать самый сметливый из сержантов. Закупка харчей к значимому событию курсантам доверялась редко, ибо доля наколядованного могла быть неосознанно сожрана ещё на месте покупки.

Когда через законное увольнение, а чаще самоволом, «золотая пятка» – так называли гонца, затаривался фруктами, лепёшками и самсой. Именитый портвешок Чашма принимался без прикрас и одобрительными овациями.

Курсантов отбивали в такие вечера сурово, воинство спало как битое. Солдаты давили массу, не мешая сержантам, но были и такие, кто отмечал в одиночку. Втихушку жуя под одеялом схваченный в столовой хлеб и засыпая в крошках. В расположении роты не шнырял даже наряд по роте – дневальных прилепляли к дверям и окнам, чтобы, не ровен час, залётный проверяльщик не похерил междусобойчик. Лишнее рыло – как нож в спину!

Главная засада выставлялась на первых этажах казарм, второстепенный рубеж прозыривал округу из окон и щелей приоткрытых дверей, третий уровень страховал очкарик на входе. Проверяющих следовало выявить нижним этажам и звонком по внутреннему телефону оповестить верхников. В случае тревог сержанты рассеивались по лёжкам как тараканы при включении света и прикидывались спящими. Деда Мороза или местного доброго дедушку Корбобо пропустили бы, изволь они пожаловать, но их отваживал срамно несдержанный кудесник ёккало-пуккало, выдавливавший из загнанного воинства гармоничный звукоряд от гамм младенческого сопения до виртуозных рулад крепкого мужицкого храпа.

Что творила новогодняя ночь в бытовках и Красных уголках, нам не дано было знать – в первом полугодии это было секретнейшей тайной. Измышляю, каждый завистливый первогодок тешился тем, что верно вволюшку оторвётся в будущем, на следующий Новый год, оставив перечёрнутым первый из двух календарей службы…

Огневая подготовка

Январь предписал выездные занятия на стрельбище – огневая подготовка. Существовала директива, понимаю, разбавлять строевую на плацу огневой на полигоне.

Одним незакономерно снежным утром батальон выстроили на плацу в неполной экипировке. С ночи зарядил снегопад, взывавший воспоминания о зазимках в родных краях. Средоточие зимы, дома лютуют крещенские морозы – Самарканд любовался порошей крупными хлопьями первый раз. Было промозгло или хляби небесные пеленой над городом стояли, росы изморозью сковывало, лужицы леденели, но белых мух погода выпустила нежданно. Одного азиата из захолустного кишлака настолько поразило сравнение снежинок с «белыми мухами», что бегал по роте неделю и всё отмахивался: «Беля мюха! Беля мюха!»

Военачальники как умышленно выжидали ненастья, чтобы тяготы военной службы поднести во всей красе. И показать, автомат закреплён за связистом не для наличия причин к внеочередному наряду, а к применению в случае боевой задачи и приземления супостата. До армии я стрелял из охотничьего штуцера, в подземном тире училища палил из «мелкашки» с мосинским затвором, и на уроках НВП держал в руках АК-47. На уровне: потрогал? – сдавай, пока не сломал что-нибудь! Военрук часто прилюбливал: «Прыгай за вами как абизъян! Не кенгуру конечно, но что хошь переламаете, оставь вас без присмотра».

К АКМ приучали и заставляли следить особо. Разбирали, чистили, мазали ружейным маслом, собирали. Ново было, что патрон в патронник нельзя досылать принудительно, как произвольно срабатывает рука. То есть, отвёл затвор до упора – отпускай не провожая. Затворная рама продумана, механизмы имеют конструктивные решения, не понуждающие к приложению дополнительных усилий. Сержанты высматривали бойцов, обращающихся неправильно, делали замечания, нарабатывали практику. Медлительность при сборке-разборке, плохая чищеность составных частей, несвоевременная смазка для хранения, невладение приёмами обращения с оружием на плацу отмечались чередой чудодейственных нарядов…

Случай был показательный. Дима Суманов в карауле службу нёс. День очей не смыкал, осталось ночь продержаться! Не продержался! С устатку присел за стол караулки, пока ждал очереди сдачи оружия в пирамиду, и пропустил атаку… Подошёл Арис, хитрым финтом снял автомат с плеча солдата, а Дима ничего не почувствовал! Лишь на секунду склонил голову на грудь, оправдывался, и тут же получил тычок в бочину. Встрепенулся, Арис с автоматом навскид! Боец лепетать, что закрыл глаза на мгновение – замкомвзвод тычет в нос пламегасителем его оружия. Сор из избы выносить не стали, бойца сняли с караула в наряд по роте и наутро продлили вне очереди…

Настало время, руки молодых солдат к автомату обвыкли, лучшее в мире оружие держали твёрдо. Перестали даже опасаться доставать из потайных мест приклада инструментарий автомата. В плечевом торце была встроена заслонка с тугой пружиной, блокирующая доступ в пенал. Палец совали сначала с опаской, но наработали привычку. Лично я уже привык манипулировать автоматом аки бог войны Перун палицей: палил с колена, в прыжке, падении, сзади, сбоку, между ног, с разворота, подмышки, цели бил с призакрытым глазом! Случалось такое, правда, в редких снах, потому что практическое испытание оружием произошло только на третьем месяце службы. Дожили до сего дня и связисты, но уж лучше поздно, чем никогда!..

Предшествующим вечером я подглядывал за беснованием будущих прапоров, бегающих между казарм и что-то матерящих. Моё штатное койко-место вторым ярусом над койкой замкомвзвода, в окне трёхэтажка Школы Прапорщиков. Не понять, что смешного, но гогот отгонял сон, в котором я собирался жонглировать штыком и котелком как Олег Попов булавами и теннисными мячами. Людей инстинктивно притягивает смешное, я достал очки к исследованию обстановки до мельчайших деталей.

Творилось за окном неведомое. Там вояки скакали в одних кальсонах, хлопали дверьми, из окон по ним как по мишени летели сапоги и шлёпки. Мишени уворачивались, ржали, бегали и падали. Когда скачь прекратился, сложил оптику поверх тумбы и благополучно о забыл. Возле моей двухъяруски стояли пеналом тумбочки инвентарного армейского образца – нижняя замкомвзвода, верхняя моя.

Целая тумбочка одному – шикарно?

В общем, очки не убрал, слепо мечтая зреть продолжение, а на следующий день расстрела фанерок витал в уверенности, мой визир в очечнике в нагрудном кармане. По побудке вскакиваешь, поверх пенала не заглядываешь и второпях о вечно скудном его содержимом не думаешь. Привычка вымуштрована такая, что бежишь на построение, насколько можно не оглядываясь на мелочи.

Стрельбище раскинуто в недолгих верстах от Дальнего лагеря. Выстроили, повели, а там сюрпризец – тентованные грузовики! Ни марш-броском, ни пешим ходом волочиться, а прогресс применять! Пусть этот «прогресс» канительно ползает, но прыгали в кузова с великим удовольствием. Ехать в крытой повозке, не щиколотки натирать на пересечённой местности! Плюс, мечта подремать иной десяток минут, и колючие ветра… яйца не колют…

Доехали. Покемарить не удалось: погруз «на колёса», сопутствующая тягомотина и езда заняли толику времени. Высадились, после чего ещё километра полтора шлёпали к месту, сумев и замёрзнуть и согреться. Снег сыпал и сыпал, накрывая Самарканд белым одеялом. Мокрое, тяжёлое, полупрозрачное как кирпичик рафинада покрывало не таяло от сырости, а лишь увеличивало толщину покрова. Даже во снах не представлялось видеть снега в пустыне, но сверху включили снегопад в самый оный день…

Природа поднесла дополнительную обузу…

Стрельбы шли неспешно. Ветер в степях коварный – шинели сквозил как мешковину. Нулевые температуры в узбекской влажности подобны холодильнику – трясись не трясись, кровь гонять не получается. Стоишь и материшь. Руки в трёхпалых рукавицах сжаты в кулак, сапоги сырые, ноги заиндевевшие. Месишь жижу, но подсесть не к чему. Дубеешь до отстрела патронов первой парой снайперов, подходит твоя очередь – зуб не на зуб, палец не попадает на курок. В городе не мёрзли, тут губищи в синь! Колотун, слякоть, непогодица – когда всё это кончится?..

Каждый боевик получал с дюжину патронов: первые три отводились одиночным выстрелам – прочувствовать отдачу, остальные короткими очередями. Инструктаж по ТБ проводили дважды, как особо одарённым.

Надлежало нам противоборствовать супостату, воины которого возникали в разном удалении и безмятежно целились в сторону неопытных стрелков. Ближний совмещает мушку винтовки с колена, второй с пистолем торчит на дистанции в полный профиль, дальний замаскировался сбоку от легко узнаваемого станка революционного пулемёта системы «Максим». Видимо, рать некой банановой республики с нами воевала: не пригибались, и вооружены пулялками из темноты начала столетия?..

Как ни смейся, приходилось залегать на промокшее походное имущество и в луже ждать приказа. Условия не ахти, а с моим зрением лишь шашками в Чапая пулять, но я често расстреливал боезапасы направо и налево. Короткими очередями, дрожащими руками, без применения оптики и с тремя минусами диоптрий – всех клал наповал!

Мишени подкашивались за секунду. Сразу в гроб или в саван закатывались – не знаю. Трофеи не показали, абы не травмировать неокрепшую психику, но я додумал, что врагов калечил слегка, ибо в журнал стрельб вписали выразительные минусы. Если б насмерть, результат был бы заплюсован. Да будет как есть, я не кровожаден: пусть ворог залижет раны и живёт, слава Богу, поверженным.

К слову, о Боге: я здравый атеист, росший в окружении православных щёпотников. Крещён, но не воцерковлён. Многого не ведаю, потому не хулю, чего не понимаю. Как точно сказывал герой сериала «Вечный зов» Панкрат Назаров: «Божиться божусь, а в попы не гожусь!»

Отдушины

Февраль поднёс кроху душевного равновесия. Такое состояние я испытываю, когда в повседневность внесены приятные душе и телу дела. Называю их отдушинами.

Будничные полёты никто не отменял, но после трёх месяцев напряжение было не как вопервой. Не удельному взводу ремонтников определили служебное задание, опосредованно связанное с нашим воинским назначением…

Пришла директива изготовить устройства зарядки автомобильных аккумуляторов. Ремвзводу преподавали алгоритм пользования коротковолновой Р-140 и показывали малопонятную последовательность включения передатчика. Так и твердили: в учебке необходимо наработать автоматизм запуска станции, а понимание функционала придёт с практикой в войсках. До сеансов связи и инструктажей по ремонту оборудования учебный процесс не доходил. Да и может ли быть прописан перечень действий, если неисправности непрогнозируемы от слова совсем? Впрочем, порядок поиска дефекта, разве что…

Как же я соскучился до занятий такого рода! Работа даже снилась иногда, тут вводная аки гром с ясного неба! Свежи были видения, как собирал блок питания усилителя мощности звукового сигнала и мигалки разные. Лудил схемы стробоскопа, пилил корпуса цветомузык, поэтому и выбрал связанную профессию монтажника радиоаппаратуры и приборов. Работал на Горьковском Заводе Аппаратуры Связи, собирал радиостанции для авиации. На полувоенном заводе в закрытом городе. Знаете, что есть такое «комплекс Журавля»? Вот и чудно! И не узнаете!

Сейчас, во всяком случае, об этом речи не пойдёт…

В распоряжении ремонтников мастерская с заваленным рухлядью стеллажом, что подсказало вести монтаж с чего попало, и самим кумекать с корпусом. Разве, к стадии наладки можно привлечь знающих, если не довариваешь, сослуживцев. Не прошло и трёх месяцев с начала службы, как и мы занялись нужной и согласной специальности деятельностью… Рабочий праздник… кабы не сглазить!

Для сборки невиданных приспособлений предоставили подручные средства от отвёрток и паяльников до радиодеталей. Не в избыток, но хватало. Руки потянулись к паяльнику: электросхема на руках, составляющих полно, компоновку думай – разработчиков и технологов в армии нету. Но кумпол на плечах есть – пусть и думает, что ему есть, а в реале как самаркандский бальзам во здравие…

Зарядник я собрал и настроил за неделю, прикладываясь на пару часов в день. Вышло самодельное Х-изделие размером вполовину ящика от стеклотары и, немаловажно, работало стабильно, напругу держало в нужных измерениях и не капризничало. Не будет капризным аппарат, собиравшийся прихотью. На проверку отправил одним из первых, после чего меня кинули на выручку сослуживцам.

В общем, сваяли, сдали, на душе посветлело…

Сразу после Нового года ко мне нежданно нагрянула семья – мать, отец и младшая сестра. Мама выбила турпутёвку в Ташкент, и они сбежали от группы в Самарканд на пару дней. Чаяние до спазма в гортани! Главное, закорючкой в письмеце не чиркнули, словом не обмолвились.

Камуфлет сработал чётко. Наканун «нарядного» дня рота готовилась на суточный наряд по части, меня вызвали на КПП, не сообщив причин. Замкомвзвод отпустил с лекции с условием быстрого возврата и доклада. До КПП пару сотен метров, навскидку, и обе стометровки я гадал: что за оказия и почему привратники не открыли причину вызова? Знакомых в Самарканде нет и наипаче родни, захожу на КПП, дежурный ведёт в комнату посещений, а там моя святая троица восседает как на острых гвоздях – тоже не терпится. До слёз пронзило, в прямом смысле!

С организмом случилась беда, раньше не замечал такого, но в момент спёрло дыхание, слёзы хлынули ручьём. Раскраснелся аки рак варёный. Увидев родных, получил к лицу неожиданный прилив крови и не сообразил лучше, чем выбежать из КПП назад на территорию и переждать буйство эмоций. Дыхание свёл на глубокий вдох, минут за пару успокоился, смахнул рукавом слёзы, а дальше были крепкие объятия и повторные слёзы с поцелуями.

В посетительскую комнату следом вошёл дежурный по КПП, и подсказал направления дальнейших действий:

– Беги, докладай командиру роты, что родичи приехали. Не стесняйся, проси увольнительную на два дня.

Я через Пиваваренка к Тарасенко, так и так, товарищ капитан – сюрпризец ждёт меня на проходной. Офицеры с пониманием относятся к солдатам, козни в таких случаях не строят, дают добро. Ротный сказал, увольнительную с ночевой давать не будет, оба световых дня мои, но чтобы: «На вечернем построении как ружейный штык!» На завтрашний день ротный избавил меня от планового наряда по столовой и подписал увольнительную записку временем до отбоя. А на большее солдат и рассчитывал…

В учебке меня удостоили увольнением раз и по случаю. Увольнительные часы шли расспросами. На пару суток родители сняли квартиру в городе, мы гуляли, смотрели достопримечательности и усыпальницы Тимуридов. Батя взял на пробу бомбу портвешка Чашма – причинно отпотчевали её под халву и щербеты. Объелся, помню, лепёшками, самсой и прочей не запомненной по названиям восточной выпечкой. Под конец увольнения сфотографировались всей семьёй на память и честь по чести собрали соратникам пакет гостинцев, а в 22:00 стоял на вечерней поверке как ружейный штык! Как положено – в строю!

Архитекции Самарканда любовал я позже, заступая в патруль по городу. Да дважды! Удовольствие усиливалось тем, что ни караул, ни наряд по столовой и перебор гнили на овощном складе под пристальным надзором пасюков, ни вонючий свинарник на полигоне или иные припашки, а вроде как нежданная увеселительная вылазка выпала.

Радости – полные шаровары… Не красные…

Честно, даже теоретически не понимаю физического назначения военного патруля – из офицера и двух солдат? Военного положения не вводилось, чрезвычайной ситуацией в Узбекистане не попахивает, значит, это заурядная разнарядка на дополнительные тяготы. Хотя какие могут быть лишения, если солдат восточным городом любуется, самсу кушает и сладкими чаями запивает!..

Первое патрулирование запомнилось на всю жизнь. Маршрут пролегал вдоль Университетского бульвара до Регистана – главной достопримечательности Самарканда! Не наряд, а поучительные похождения получились!

Поначалу шли узкими улочками самостийного зодчества, далее по широкому пешеходному бульвару вышли к центральной площади. Торговцы с лотков-времянок едва не на каждом проулке создавали произвольные рынки. Лоточники наперебой заплетали ноги, только бы ротозеи задержались у их редкостной дешевизны товара и знатно потратили гроши. В Горьком выездная торговля практиковалась только по праздникам – ещё недолго и вся страна так приторговывать будет, а пока это было в новинку.

Вскоре над саманной приземитостью возвеличились колоссальные очертания трёх старинных университетов. Начальник патруля проговорился, мол, перевёлся в округ на днях, даже семья не успела переехать на новое место, и сам он тоже вышел в город впервые. После чего напролом полез получать порцию впечатлений от просмотра диковинных форм высших учебных заведений мусульман.

С трудом поспевая, мы сноровились не теряться в сутолоке люда и держали курс, проложенный флагманской фуражкой офицера. Плыла она без перемен направления, мы надлежаще толкались следом и придерживали руками штык-ножи. Беспричинно беспокоилось начальство, была ли обоснованность, но солдат упредили строго бдеть друг за другом, не взрачеть на девочек, а победоносное оружие не выпускать из вида… Случаи воровства были на слуху…

Мимо прочего, капитан велел присматривать за его кобурой, чтобы местные карманники в толпе «не вскрыли и не похитили Макара». Неизвестно, был ли на самом деле боевой пистолет в кобуре начальника патруля, но раз уж распорядился – поставленную задачу надо исполнять.

Проскользнув толчею, патруль вышел на обзорную площадь Регистана. Недолго думая, предводитель оценил обстановку и пристроился к немногочисленной туристической группе славян, бродящих с выпученными от удивления глазами и раскрытыми ртами. Солдатам ничего не оставалось, как тоже вливаться в группу и подслушивать увлекательнейшие рассказы местного экскурсовода.

Самарканд – самый колоритный и самобытный город в Средней Азии. Перекрёсток культур и нескольких эпох, древнейшей двух с половиной тысячелетней хронологии, Рим Востока, лик земли – сама История!

«Жирный или тучный город», «богатое селение» – как ни переведи с тюркских языков, некогда Согдиана, Мараканда, но под названием Самарканд крупнейший политический и культурный центр эмирата Саманидов не бедствовал ни в одной вехе своего существования, являясь ключевым пунктом Великого шёлкового пути между Китаем и Европой. В XIV веке столица империи великого полководца и завоевателя Тимура. Именно в эпоху правления Тамерлана построено боль-шинство архитектурных шедевров, и то был период высшего развития в пост-монгольский период.

Самарканд стал один из центров мировой науки в эпоху правления Мирзо Улугбека. Здесь были построены новые учебные и религиозные заведения – медресе и обсерватория. Лучшие учёные и литературные умы мусульманского Востока работали в этом городе.

Регистан – песчаное место. По преданию, название прижилось с давних пор, когда на майдан подсыпали песок, чтобы впитывалась кровь жертв публичных казней, совершавшихся на этом месте вплоть до начала XX века. Слева медресе Улугбека, в центре площади медресе Тилля-Кари (позолоченное медресе), справа медресе Шердор (медресе со львами). Представьте, пиштак – арочный вход больше тридцати метров высотой. Размеры впечатляющие!

Невольно захватывает дух, когда выберешь на площади особое место, откуда видно, как кашинная керамика медресе отражает небо, сливаясь в единое панно, размывая границы строений. Глаза водят головой, разглядывая арабески, хитросплетения загогулин и простейших фигур, изобильной фантазией и тысячами умелых рук свитых в единую композицию. Бесчисленные гирихи и медальоны плотно окутывают высоченные башни минаретов, более грандиозные пиштаки (врата), замкнутые галереи худжр (келий) и айванов. И в эту овоидную геометрию, как лекалом, сгладившим острые углы, неким осмысленным дополнением вписалась причудливая арабская вязь. Не разбирая замысловатую письменность, думаю это аяты или, скорее всего, выдержки из фундаментальных сур Корана. Стоишь среди величественных строений крошечный как невзрачная серая песчинка и наслаждаешься невидалью, соотнося масштаб средневекового зодчества Самарканда с современными постройками Горького. Эко-ть бы и свой дом, торчащий над землёй четырнадцатиэтажной коробкой, облагородить красочной глазурью, или, на худой конец, размалевать сочными глянцевыми красками?

Да что там домишко – кремль Нижегородский надо в керамику одеть! Вот получится диво дивное! Хотя Нижегородский кремль и нагишом впечатляет: тринадцать могучих сторожевых башен, единённых двухкилометровой цепью усыпанных бойницами прясел, достигающих высоты пары десятков метров – впечатляет? Всецело отрадно – Нижегородский каменный кремль ни разу не был отдан врагу за всю свою пятисотлетнюю историю!..

Гид ещё что-то сказала про легендарного Тамерлана, но справедливо отметила, правил тот до того как дожившие до наших дней шедевры Древнего Востока были воздвигнуты. Впечатлений однозначно на всю жизнь!

Разве может военный патруль отвлекаться от такого редкого момента жизни на каких-то мифических нарушителей дисциплины? Офицер сам не прочь изумляться магией росписи древней инженерии, и какой из военнообязанных бродит здесь самоволом его интересовало мало.

Второй раз патрулировали в гузарах, к центру не ходили! Вспоминается чайхана, куда офицер заглянул отобедать. Лёгкая как пляжная забегаловка в местах отдыха средней полосы России украшена она была на восточный манер. Столики, аляпистые скатёрки, цветы в кашпо, кисейные занавески, кисти ламбрекенов, официантка узбечка в национальной пестряди до пят, фарфоровые кесе классической росписи «пахтагуль» – экзотика! Забавной меблировкой казались металлические кресла, похожие на плетёнку из некого каламуса. Кресла были веса немалого, но сиди смело – мебель из витого железного прута! Люди разваливались вальяжно – значит сварено накрепко!

Офицер был нежаден: ели шурпу, вприкуску лепёшкой, потом чак-чак. Пирожки запивали зелёным чаем, выслушав упрёк, что зелёный чай принято кушать отдельно от выпечки, и не стоило привлекать внимание чавканьем. За нас вступил безбородый бабай в светском костюме под вышитым золотом чапаном и в традиционной тюбетейке. Заторможено перебирая бусины на чётках, старик исчислял скорее рентабельность чайханы, чем отчитывал суры Корана. Замерев на очередной бусине, бабай достал и открыл блокнот, с аккуратностью бюрократа черкнул пару цифр и, не отводя глаз от написанного, перевёл нашу нескромную отрыжку к правилам хорошего тона: «Если же гость наелся досыта, должно быть останется доволен!»

Что может быть уважительнее? Шутил, верно…

Дальнейшее патрулирование сошло за лёгкий моцион на сытый желудок. Горче из того, тысячи солдат, перетёртых жерновами широко известной в узких кругах самаркандской учебки связи, причудливых мест Самарканда не видели всуе. Учебный состав увольнениями не баловали, экскурсы в интересностях старого города не проводили, и историю не преподавали – привозили, держали взаперти и раскидывали без ознакомительных турне…

Тревоги

Взывает меня комбриг Гончаров Николай Яковлевич, жмёт руку, протягивает военник: «Курсант Назаров, вы переводитесь в запас, можете убыть на родину! В течение месяца вам надлежит встать на учёт по месту жительства!» Хотел расцеловать его аки отца кровного, но:

– Тревога! Рота, подъём! Форма одежды №4!

Пришлось просыпаться и бежать в общий строй!..

Тревога в самаркандской учебной бригаде связи мероприятие бесподобное! Она всегда неожиданна и строга к нормативу, если устраивается сержантами. Порядок реагирования на вероломные нападки противника оттачивается под опекой ротных дрессировщиков и проверялся заранее. С тумбы, а чаще выбегая на взлётку, дневальный коротким окриком оповещает казарму о мероприятиях, в известной песне витиевато названных «труба зовёт!»

Сержантские тревоги проходили без вооружения, но торопиться следовало живее, чем от вводных командиров взводов или роты. Иначе словишь роскошный наряд вне очереди под руководством того сержанта, который знает как выбить из тебя нерасторопность. Спешка хороша не только при ловле блох, отсюда вывод: сноровись в учебном процессе, реже попадайся на глаза сержантам, и тебя будут меньше шпынять в наряды и на разные работы.

Первые разы внезапные сборы проходят суматошно, но сопутствующие действия обретают с практикой смысл и чёткую упорядоченность. Беспощадный норматив успеваешь исполнять ранее положенного. На ходу одеваешься, застёгиваешься, зараз мотаешь портянки перед прыжком в сапоги и подгоняешь вечных тугодумов. Оправляешься в строю, пока подразделение ровняется в шеренги.

Некоторые хитрецы стелили портянки поверх голенищ. По подъёму пихали ноги в сапоги, не утруждаясь обмоткой, и первыми бежали в строй. Такой приём помогал выиграть скоротечное время подъёма, но утренний кросс выявлял первые «сбитые ноги». На лодыжках и над пятой набивались мозоли, приносящие добавочные истязания. На бегу трудно заметить, как набухают и рвутся волдыри, а потом жгут ноги, будто головёшки из костра. Подранки отстают, подковыливают в охвостье. После пробежки добредёшь до кубрика, стянешь сапоги – кайф… Глянешь на ноги отстававших – плакать хочется! Кого перехитряли?

В тамошних климатических причудах даже царапина загнивает в одночасье. Беречься надо пуще обычного, но хорошо намотанная портянка прекрасно сохраняет ноги от потёртостей и на любом марш-броске не комкается!..

Другое дело общая тревога – сама неожиданность!

Начальство как не знает, что личный состав учебных подразделений оповещается о внезапности мероприятия обычно за пару дней, но сплетни работают недопустимо лучше всякой секретности. Таинственный ореол конспирации окружает лишь головы командования бригадой.

Итак, ранним утром, когда вражья дружина воссияет на горизонте, минут за …надцать к неизвестному времени атаки по казарме начинают шнырять дневальные, будить сержантский состав. Сержанты тормошат тормозящих из курсантов, но просыпаются и те, кто выполняет норматив в любых условиях побудки. Без включения освещения и в полном безмолвии рота готовится к всполохам набата. В сутемени натягиваются шаровары, накидываются, застёгиваются хэ-бэ, после чего полуодетая солдатня замирает в кроватях до указанного часа нападения агрессора.

Бойцам, замеченным нерасторопностью, дремать не дают, неволят досиживать на табуретах. Светомаскировка выдерживается идеально, сует на территории войсковой части абсолютно никаких, тишина звенит – хоть ухо выколи! Эх, записать бы эту тишину да врубить на полную!

Ничто не держит тонус так, как своевременные разведданные, и вот – тревога! Бригада вспыхивает огнями казарм, строевой плац оживает цепочками вооружённых солдат. Цепи рвутся на звенья, выстраивая прямоугольники подразделений. Горнист не успевал губ оторвать от постылой дудки, батальоны в полном составе и псевдобоевой экипировке красуются напротив трибуны. Имитация кипучей деятельности зашкаливает пределами значений, Устав Вооружённых Сил в истерике от удовольствия!

Комбриг является на парадной трибуне последним и в зависимости от результата осыпает похвалы за приятно высокие показатели подготовки. Чествование непричастных, осуждение невиновных, звёзды, значки и лычки, вся чехарда с назначениями пропорциональны удовлетворению комбрига в эти благоприятные моменты службы.

Не возьмусь вскрывать наставления связистам – ремонтник средств связи должен любую военную кампанию пересидеть в готовности к восстановительным работам, и лишний раз не попадать под горячую руку всесующегося начальства. Примером служила родная учебка: коль скоро набатная сумятица непредсказуемо перерастала в учения с маломальской имитацией прокачки эфира, ремонтный взвод уединялся в учебном подвале и, пока в войска не придёт спокойствие, скрупулёзно штудировал устав…

О, воин, службою живущий, читай устав на сон грядущий и даже ото сна восстав, штудируй воинский устав!

Караул