Читать онлайн Сапфировый чертог бесплатно

I

Изможденный человек с бледно-желтоватой кожей и красными, припухшими веками вцепился Киуну в плечи и процедил прямо в лицо:

– Предатели. Все. Никто не остался. Сбежали, как побитые собаки.

Обнаженные зубы его почти не разжимались, голова мелко тряслась. Одежда слегка болталась на теле помешавшегося рассудком, за последние несколько дней он сильно исхудал.

Киуну сделалось грустно и тошно.

– Отец-надзиратель! – позвал он громко.

Ни на этот возглас, ни, вообще, на поведение Киуна бледно-желтый не отреагировал. Он продолжал сдавливать его плечи и повторять, обращаясь, наверное, ко всему белому свету разом:

– Все. Бежали так, что пыль столбом. Предатели. Бежали.

Голос у него был сиплый, а слова вырывались из горла отрывисто, короткими фразами или по одиночке.

– Здесь еще один! – крикнул Киун, поворачивая голову к дверному проему, из которого только что вышел. – Еще один с Хмаревых холмов!

Однако он решил не дожидаться, пока кто-нибудь отзовется – хватка помешанного становилась невыносимой. Очень осторожно Киун скользнул рукой вверх и бережно обхватил пальцами шею того, кто сдавливал его плечи, слегка прошелся по ней подушечками пальцев. Нашел нужное положение, прошептал беззвучно нужные слова. Надавил.

Помешанный был крепок, да и, судя по признакам, не менее крепко подхватил по пути с Хмаревых холмов лихорадку, скорее всего, болотную темень. Так что с первого раза примененное средство его не проняло.

Киун надавил на его шею еще раз. Потом еще. Ему уже достаточно пришлось насмотреться на лихорадочных и повозиться с ними, чтобы не суетиться и не оказывать давления больше, чем нужно.

Наконец красные веки помешанного начали прикрываться. Руки, одна за другой, плетьми повисли вдоль тела. Он все еще бормотал «предатели» и «побитые собаки», но забытье все сильнее охватывало его.

– Не может отец-надзиратель… – раздался у Киуна за спиной ворчливый говор. – Занят… Ох, ты! И, правда, еще один!

Помешанный уже совсем безвольно стоял на одном месте. Киун развернулся, подхватил его под одну руку, а вторую оставил низкорослой и сгорбленной, как вендар, сестре Зиннете. Помешанный оказался для нее высоковат, тем не менее она тут же крепко вцепилась бледно-желтому в бок, и вместе они ввели несчастного в просторное и темное помещение лечебницы.

– И, ведь, от самых холмов до Барриза топал, – продолжала ворчать сестра, – ни в одной деревне не остановился, именно к нам…

Киун не отзывался, чувствуя, что почти весь вес помешанного Зиннета на ходу взваливала на себя – сестра была из тех, кто умудрялся сочетать нескончаемое раздражение по отношению ко всему живому с неограниченной заботой. Если бы понадобилось, она двух таких на себе протащила бы.

Вдвоем они довели уже почти полностью уснувшего помешанного и лихорадочного до свободной койки и положили на мягкую подстилку.

– Вот же лось, – не унималась сестра. – И как это такого оборвыша в город-то пустили.

– Но ведь цвета на нем какие, ты же видишь, – сказал Киун, почему-то надеясь вызвать в Зиннете хоть каплю уважения к больному. – Правда же, из пеших войск сюзерена Годгильда.

Одежда на помешанном была не столько оборванной, сколько грязной, и под скоплениями бурых пятен угадывался светло-алый цвет капюшона и серый, как волчья шерсть, цвет верхней рубахи.

С боя на Хмаревых холмах минуло две недели, так что этот бедолага уж точно должен был стать последним из выживших. Остальные, кто не дошел до города, либо, действительно, осели по деревням, либо остались лежать там, на месте своего последнего сражения. Либо же отправились невольниками на юг во владения тамошних вождей, бешеных братьев Терта, Снаса и Нирала. Надо было постараться, чтоб припомнить более страшное и позорное поражение сюзерена Годгильда или кого-то из его пращуров. А то и в хроники залезть, хотя там подобные разгромы, порой, подчищают.

– Скажу отцу-надзирателю, – сказала сестра Зиннета. – Хорошо, что ты ему навстречу попался, – она кивнула на помешанного, – не то всех бы мне тут перепугал. Ступай, брат Киун, а то, неровен час, еще кого принесет.

Она заковыляла мимо расставленных вдоль стены коек, на большинстве из которых сидели или лежали больные, гости святилища Цеома, духа-целителя.

Помешанный уже мирно спал, лихорадка – телесная и духовная – на время его оставили. Перед тем, как уйти, Киун наложил на его все еще пылающий лоб смоченную в рубиновой воде повязку, но потом-то уже почти выбежал из лечебницы наружу. Вечерело, скоро должны были потянуться с работ в город окрестные жители. У кого заноза под ногтем, кому ногу колесом телеги отдавило – и так до самой ночи.

Покинув святилище Цеома, Киун проскользнул в щель между домами, чтобы пройти вдоль самой стены к воротам. Так было быстрее, иначе пришлось бы толкаться со стекающимся к площади народом. Оттуда уже слышались громкие возгласы: то ли глашатай передавал новую волю сюзерена, то ли он уже закончил и теперь всегдашние крикуны схлестнулись, поддерживая эту самую волю или возражая ей.

Правитель Барриза и предместий, благороднейший вождь, сюзерен Онтхарм впервые за пять лет нарушил свое невмешательство, дав приют своему властному соседу сюзерену Годгильду, а также его семье и тому, что остались от его славного войска. Весть эта разнеслась быстро, и поговаривали, что южные вожди уже прислали ему отрубленную вепреву голову – последнее предупреждение, подразумевающее, что кровопролития удастся избежать, прислав ответный подарок, то есть голову положенной им охотничьей добычи. Собственно, голову сюзерена Годгильда.

Онтхарм такому предупреждению, если оно вообще было, не внял, и быстро пошел слух, что бешеные братья уже готовятся выступить на север. Но далее что-то у них разладилось. Точнее, разлад устроили их союзные вожди, может, и не такие бешеные, зато более многочисленные. Так угроза слегка отступила, но жителей Барриза и предместий уже было не остановить. Кто рвался «размазать дикарей по их диким степям», кто требовал выдать покрытого позором поражения Годгильда, да и дело с концом. Иные или только собирались бежать на восток и на север, или уже выдвинулись, прихватив то, что могли унести.

Киун, неся свою половинчатую службу в святилище Цеома, не брался по слухам складывать собственного мнения о том, как надлежит поступить его сюзерену. Не до того было. Недавно по окрестностям прошлась не смертельная, но довольно заразная желудочная колика, да еще разбереженные тревожными вестями барризцы чаще стали бить друг другу морды, ломать ребра и выбивать зубы – работы хватало с избытком.

Но и этим хлопоты не исчерпывались. Главные неприятности случились дома

II

Пройдя через ворота, Киун затопал сандалиями по нерушимым магическим камням Главного тракта в сторону постоялого двора. Приходилось все время просачиваться мимо ведомых волами телег. Мимо кучек купленных невольников, которых теперь гнали, пока не стемнело, на места работ. Мимо тех самых землепашцев, мельников, лесорубов и прочих трудяг, не ставших дожидаться заката и сбежавших в город пораньше.

– Чтите мир и покой, дети Всеотца! – орал надтреснутый и очень пронзительный голос. – Верьте в честный труд и доброе сердце! Бойтесь той силы, что не в мускулах, не в уме и не в сердце!

Приподнявшись на ходу на цыпочки, Киун рассмотрел в отдалении фигуру в старом-престаром, но чистеньком и тщательно зашитым во всех прорванных местах балахоне. Крикун был невелик ростом, так что ему приходилось вещать, стоя на большой деревянной колоде. Установлена она была, конечно же, на земле в нескольких шагах от дороги.

Несмотря на оторванность от потоков горожан и сельчан, горланил он знатно, от всей души. Однако почти никто в его сторону не смотрел. Зачем? Ведь ничего нового почитатель Гвеса, бога-ремесленника, не говорил. Раньше, когда Киун был совсем мал, таких крикунов встречалось гораздо больше и прислушивались к ним чаще. Тогда-то хулить индзевов и их магию было принято у всех. А теперь-то что? Исчезли уж, растворились во времени, и ладно.

У постоялого двора уже толклась небольшая толпа, и Киуну пришлось поработать локтями и повозмущаться, чтобы его пустили внутрь. Один рослый дровосек перехватил его своей огромной волосатой лапищей и собрался отшвырнуть подальше. Но рассмотрел висящую у него на шее маленькую литую медную пиявку и, недовольно кашлянув, отпустил.

Вообще, носить такой отличительный знак Киуну не особо-то полагалось, но матери было очень приятно. Она же и упросила отцов-наставников святилища, чтобы разрешили. Очень хотелось верить, что согласились они не из-за ее уговоров – а упрашивать и жалобить она могла весь день кряду – а потому что признавали за ним и талант, и зачатки мастерства. Хотелось, но верилось с трудом.

Пройдя в распахнутые двери, Киун нырнул в шум, смрад и хохот нижнего этажа постоялого двора. На самом-то деле вели себя постояльцы и сторонние посетители вполне пристойно, просто громко. После тишины святилища Цеома, наполненной в основном только шепотом да стонами больных, аж голова закружилась.

Утирая со лба враз выступивший пот – духота в битком набитом помещении стояла жуткая – Киун двинулся вперед меж длинных столов в ту часть нижнего этажа, где за плетеными перегородками располагался закуток потише. Вглядевшись вперед, он с радостью увидел, что оттуда ему машет рукой книгочей Атрус. Прорвавшись к нему мимо мужчин, толпившихся вокруг одного из столов, где двое дюжих бородачей соревновались в рукоборье, Киун поприветствовал своего друга и вместе они прошли за перегородку.

Там также были столы, только меньшие по размеру и почище. Платить нужно было не только за еду и питье, а просто за занятое место. Атрус усадил Киуна за занятый им в наиболее тихом углу стол, одну часть которого занимала целая поленница из больших и малых свитков. Одни были перевязаны бечевкой с лепешками сургуча на узелках, другие удостоились особых кожаных футляров. То были наиболее важные хроники и трактаты, которые Атрус не пожелал распихивать по дорожным сундукам, намереваясь не спускать с них глаз во все время своего путешествия.

Глядя на свитки, Киун почувствовал, как в душе его образуется пустота.

– Не вздумай только затосковать, – велел Атрус, уловив его настроение. – Помирать мы с тобой не собираемся, а значит, дай только время, свидимся снова.

Трудно было сказать, расстроен ли книгочей их расставанием хоть сколько-нибудь. Впрочем, Киун знал, что чем сокровеннее чувство, тем глубже Атрус прятал его в себе.

Подозвали разносчика, велели нести кувшин самого свежего, но не крепкого пива. Пьянеть обоим было не с руки. Атрусу еще предстояло потрястись несколько часов до ночи в повозке, да и у Киуна, возможно, могли быть еще дела.

– Перво-наперво, – заговорил книгочей, – напомню тебе, что на Эбилье я тебя всегда устрою. Чтобы место тебе найти – какое-то время уйдет. Но уж куском хлеба и крышей над головой будешь обеспечен. Знай себе, читай да языки учи.

Сказано было с деланной усмешкой, даже с издевкой, на что Киун также деланно скривил лицо и приставил пальцы к горлу, мол, тошнит от этих уговоров. Такой ритуал у них сложился после того, как оба поняли: как бы Атрус не уговаривал, но в библиотеку на острове Эбилья, то есть на самом-самом отшибе мира, Киун не поедет.

– Напрасно, – согласно ритуалу, пожурил его Атрус. Правда, он тут же стал серьезнее. – Тебе бы, все равно, подальше перебраться, может, вообще на север. И родных вывезти.

– Ага! Это ж так просто, – кисло протянул Киун. – Ладно, отец заупрямится, но с ним еще какой-никакой разговор можно устроить. А вот мать… Мать, если придется, цепями себя к алтарю Цеома прикует.

– Уж Цеома, кстати говоря, – возразило книгочей, – по всей нашей теспадской земле почитают. Матушке твоей и на севере святилище найдется…

Сказал Атрус, да сам же понимающе отмахнулся. Пустые слова. Казалось бы, почему служительнице духа-целителя не перебраться от одного святилища к другому? Что там, лечить некого, что ли? Да, верно потому же, из-за чего крестьянин свою землю не бросит, а ремесленник – свою мастерскую. Потому что тут – то, а там – не то.

– Нечего тут говорить, – подвел черту под этой частью беседы Киун. – Они не уедут, так что и я останусь.

Помолчали. Затем поговорили о незначительном. Но грусть никуда не девались. Грусть и тревога. Киун смотрел на друга и порой был вынужден давить в себе обиду. Будто Атрус его обманул.

Никакого обмана, конечно не было. Просто Киун уже остался без старших братьев, один из которых ушел уже безвозвратно. Без капризной и властной, но, все же, любящей старшей сестры. И теперь, когда уезжал единственный настоящий друг, Киун задавался вопросом: к чему это одиночество, в которое его медленно, но неотвратимо погружают? Что это, непременное требование самой жизни: быть одиноким?

Однако тревога имела и иную природу – в лице Атруса город покидал самый многообещающий молодой книгочей. Да еще и увозил с собой многие письменные труды прошлых времен, а кое-какие из них могли оказаться прямо бесценными. Это был суровый признак. В думах Киуна, который сам провел в барризской библиотеке многие часы, он был равносилен нарушению сюзереном Онтхармом своего невмешательство в южные дела.

Такой же признак надвигающейся угрозы.

– Да, вот еще что! – Атрус поднял палец, показывая, что вспомнил важное. – Я поспрашивал: ни при сюзерене, ни при войске лекарь не требуется. Одной престарелой женщине – то ли она сюзеренову постельничему тетка, то ли еще кто, не помню – требовался было мастер, как ты, отеки снимать. Да не успел я: взяла себе приживалку из деревни.

– Ты меня в самое сердце поразил, – усмехнулся Киун.

Хотя чего было зубоскалить? Деньги есть деньги. Уже семнадцатый год минул, нельзя же вечно на чужих шеях выезжать.

Книгочей Атрус был всего на четыре года старше Киуна, а успел не только в барризской библиотеке на полных правах с прочими служителями устроиться. Он и уроки давал тем из знатных отпрысков, чьим родителям на грамоту и познания было не наплевать. Прицепись такой умник за свою службу покрепче – мог бы и в ближний круг сюзерена с годами войти. Умен и сведущ двадцатиоднолетний книгочей невероятно, самые ученые мужи города это признавали. И, ведь, не из высоколобых, самый что ни на есть обычный экив, как и Киун.

Правда, те же самые ученые, что Атруса хвалили, в итоге его в библиотеку Эбильи и сослали. Не хотелось им такого больно умного при себе долго терпеть. А Атрусу только того и надо было. К тому времени все самые интересные и важные тексты, что только можно было сыскать в Барризе, он уже прочел, а ничто больше его не интересовало и в городе не удерживало. Только расставание с Киуном да всего с парой самых главных своих учителей-книгочеев тяготило его. Уж не известно, насколько сильно он переживал за судьбу последних, но будущее молодого лекаря вызывало в нем, похоже, неподдельное беспокойство.

Потому, когда недавно Киун просил его помочь подыскать какой-никакой заработок, Атрус обошел, верно, всех, к кому мог бы обратиться.

– Однако, – продолжал он, – подсказали мне, где ты можешь сгодиться.

– Выкладывай, – с готовностью подался вперед Киун.

III

– Во-первых, – стал перечислять книгочей, – лье в двух от города живет такой Ивли, бывший сюзеренов знаменосец.

– Знаю, этот тот, который соседние хозяйства поджигает, а потом скупает за бесценок.

– Ну, не пойман – не вор, – заметил на это Атрус. – Но ты прав, гребет под себя все, что плохо лежит. Земли у него будет скоро больше, чем у сюзерена. Так вот, у этого Ивли и семья на попечении человек в двадцать, еще и челяди куча, работников вольных и невольных. Так он еще самые настоящие боевые отряды у себя сколачивать стал. Копейщики, лучники.

– И сюзерен не возражает.

– Будто бы Ивли смертную клятву на ноже дал, что никогда против Барриза не выступит. – Тут Атрус пожал плечами, давая понять, что сам к этой клятве относится без лишней серьезности. – Зато вот соседи на Ивли очень злы, все чаще на его слуг нападают. Говорят, что недавно мельницу на его земле спалили, а работников то ли просто палками побили, то ли на ближайшем дереве вздернули. Ивли, конечно же, такого не спустит, будет с соседями воевать.

– Тут-то ему лекарь и нужен, – без всякой радости подытожил Киун.

– Вернее будет сказать: чем больше лекарей, тем лучше, – уточнил Атрус. – У него там есть знахари деревенские, травники. Но они… как это твой отец говорит?

– «Старого века да скисших мозгов».

– Да-да! Так что молодой да с острым умом, а уж тем более – настоящий костоправ-хмеритарий, ему очень нужен. Сперва, конечно, начнет перед тобой нос задирать, но когда в деле тебя увидит, почтения прибавится. – Все это книгочей рассказывал охотно, но видно было, что такой работы он своему другу не желает. – По оплате тебе лучше с ним самим договориться, но обещает, вроде, и харчи за семейным столом, и одежду, и кров. Монета тоже имеется, хотя ты же знаешь, в деревнях она чаще всего только новая, то есть, сильно порченная. Но отсыпет, думаю, щедро.

Атрус дал Киуну время осмыслить такое предложение. Было оно, хоть и не самым почетным – да и небезопасным – но разумным. Если вояк у Ивли много и воевать с соседями будет долго, то можно быстро хорошенькую сумму скопить.

Но сперва – тут Атрус прав – придется от бывшего знаменосца вытерпеть всяких насмешек и ругани, нипочем он не поверит, что семнадцатилетний лекарь, да еще и покинувший братство Цеома, такое тонкое мастерство, как хмеритара, знает.

Тут Киун посмотрел на книгочея с благодарностью, ибо верил, что тот расписал своего друга всем, к кому обращался, в самых ярких красках. И как раз на редкое искусство хмеритары упор делал, наверняка, более всего. Хмеритара, она же – искусство всех вод, текущих в живом теле. Бесценное, но отчего-то не пользующееся особой популярностью у служителей Цеома знание.

Кстати, во многом благодаря Атрусу Киун взялся изучать это подзабытое знание. Именно книгочей помог своему другу и допустил его до старинных врачебных манускриптов, когда тот оказался в отчаянном положении. Там Киун, тогда еще только ученик в святилище Цеома, нашел искомое средство, необходимое ему тогда, как воздух, и именно в записях по хмеритаре. Уже потом, когда опасность миновала, он мысленно вернулся к тому, что узнал и почувствовал, что случайно открыл в себе особый талант.

Теперь, спустя два с лишним года постижения и оттачивания искусстве вод живого тела, Киун понимал, что оно – его главное преимущество перед большинством других лекарей Барриза. Правда, оно же и единственное. И не стоило рассчитывать, что благодаря этому преимуществу Киун сможет привередливо выбирать, какая служба ему больше нрваится.

– Как, говоришь, далеко живет этот Ивли? – уточнил Киун.

– Два лье, не больше. Думаю, он не будет возражать, если ты в город отлучаться захочешь.

– Хорошо…

– Есть, – продолжил Атрус, когда его друг резко умолк, – еще дело. Но вряд ли оно тебе по нраву придется. Это мне один из всадников подсказал. Раз в месяц на каменоломню ездить, осужденных и невольников осматривать.

– Вот это спасибо, друг, расщедрился.

Киун гадливо поморщился и залпом допил пиво, будто от предложения у него появился мерзкий привкус во рту. Дело, конечно, не в приговоренных к тяжелым работам. Даже, если имелись среди них отъявленные убийцы и мучители, во-первых, бояться их было не чего – есть же стража – а, во-вторых, пусть и за недолгий срок служения в святилище Киун успел полностью утратить брезгливость к каким угодно болезням и к каким угодно живым существам, пусть и самым злобным и отвратительным.

Но молодой лекарь быстро сообразил, в чем мерзость предложенной работы, и Атрус его подозрения тут же подтвердил:

– Платить обещают настоящим индзевским серебром, а сверху, – книгочей заговорил медленнее, чтобы суть точно дошла до Киуна, – еще докинут, если в списки поступивших и умерших заглядывать не будешь.

В лице Атруса отвращения было, пожалуй, даже больше, чем у Киуна. Он снова дал другу время подумать, а сам смотрел на него с таким сожалением будто, уезжая, оставляет его в яме со змеями.

– Благодарю покорно, – заявил Киун, оглядываясь в поисках разносчика. – Пусть они на эту должность кого постарше, поопытнее возьмут. А то я же, какой-никакой, а духовный служитель, я же возмущаться буду.

– То-то и оно.

Дождавшись пива и пригубив, Атрус продолжил.

– Есть еще одно дельце, но тоже никак не могу тебе посоветовать. Всадник – уже другой – высказался, что ты можешь сгодиться. Но тут, хотя бы, воин с доброй славой: Дюрхин Серобровый.

– Ого! – с удивлением и искренним восхищением воскликнул Киун.

– Да. Он собирается поход устроить, – тут Атрус помедлил, а потом отчеканил, чтоб Киун не подумал, что ослышался. – В Нодс Пхалинейну.

Новое «Ого!» застряло у молодого лекаря в горле и словно рухнуло в желудок, услышанное поразило его.

Оно конечно, уж какие только горячие головы не шарились по индзевским землям, это правда. Но тут, во-первых, благородный всадник, а не какой-нибудь разбойник или мародер, и, во-вторых, даже не в предместья Нодс Пхалинейны, а в сам город. Это не было неслыханно и страшно.

– А зачем ему? – смог выдавить из себя Киун спустя некоторое время.

– Этого он не сказал. Знаю только, что собирается он по своей воле, а не по велению сюзерена. Видишь? – Тут лицо Атруса снова сделалось очень сострадательным. – Достойной работы в Барризе сейчас не сыскать, а та, что есть – или для подлецов, или для безумцев. Надо ли это, а?

Конечно, будь Киун в ином положении, он бы без колебаний отверг все три варианта. Такое положение подразумевало бы хоть сколько-нибудь верную возможность получить работу в одном из домов Барриза. В какой-нибудь зажиточной семье, где есть старики, требующие за собой ухода.

Но такие простые решения оказывались для Киуна недоступны. И даже его возраст был не причем. Просто в городе самых разных врачевателей пока хватало, надобности именно в нем особой ни у кого не имелось. Окончив учебу, юный лекарь только и мог, что перебиваться самой мелочевкой или редкими удачными случаями. Бывало, завидев драку на рынке или у кабака, Киун опрометью бросался высматривать, не проломили ли кому-нибудь башку, чтоб тут же предложить свою помощь.

Он также догадывался, что Атрус выложил все эти более, чем сомнительные способы подзаработать, не из одного только желания добросовестно выполнить просьбу друга. Книгочей все еще тешил себя надеждой переубедить лекаря и уговорить отправиться вслед за ним на Эбилью.

Далекий остров посреди гигантского озера, на нем – маленький, но хорошо укрепленный город. Самое уединенное место в мире. Тамошние жители торгуют со всей округой и даже платят дань ближайшему сюзерену. Но к себе впускают неохотно, и самый верный способ поселиться там – как раз и быть книгочеем. Туда стекаются все знания, которые жители всей остальной теспадской земли неразумно отторгают, выбрасывают, обменивают или на еду, или на ненужные безделушки.

Для Атруса это место – лучшее, что только можно представить. Но он уже полноценный и самостоятельный мужчина, а его семья сама вовсю перебирается на север и в его заработке не нуждается. Киун не раз представлял себе, мог ли он принять тот же образ жизни, что и его друг? Может и мог. Был бы постарше. И настолько же умен. И с той же страстью к знанию. И еще если бы многие-многие события в жизни пошли бы не так, а иначе.

– И куда мне идти, чтоб отведать одно из твоих изысканных кушаний? – спросил лекарь.

Он постарался говорить твердо, чтобы избавиться от новых попыток Атруса повлиять на его решение. Книгочей не стал в ответ сокрушенно вздыхать или воздевать к небу руки. Но он был огорчен.

– Ивли сможешь на базаре сыскать, там каждый день или он, или кто-то из его помощников. Кого не спроси, всякий укажет. Всадники на этот же постоялый двор и ходят. Первый – рослый такой, у него шрам поперек носа, и еще один под глазом. А Седобрового всякий узнает, его не спутаешь.

Атрус хотел сказать еще что-то, но не стал.

Они просидели еще немного, после чего пришла пора прощаться. Проводив книгочея до выхода и обнявшись с ним, Киун вернулся обратно. Он наскреб у себя самых мелких теспадских монет и затребовал еще кружку.

Теперь он остался совсем один.

Один и с грузом долга перед семьей, которую нужно было обеспечить деньгами. И как можно быстрее.

IV

Правая бровь у прославленного Дюрхина, и правда, оказалась сплошь из седых волос. Кожа над ней, а также вокруг глаза, включая веко, выглядела более грубой, ороговевшей, и это на и без того обветренном, будто дубленом лице всадника. Сам же глаз был совершенно остекленевшим, недвижным и, скорее всего, совершенно слепым.

Неудобно бесцеремонно вглядываться в лицо такого матерого воина – да и схлопотать можно, как полагается – и Киун старался вести себя приемлемо. Но, все равно, стоило взгляду устремиться в сторону Дюрхина Седобрового, как он прицеплялся к белой полосе и мертвому оку под ним.

И – как же иначе! – тут же всплывала в памяти та самая легендарная битва при урочище Вечного дуба. О том, как только в последнее мгновение еще совсем молодой Дюрхин прикрылся мечом он брошенного в него сгустка магической силы, которыми индзевы в те времена швырялись, как дети снежками. Говорили, что лишь малая часть этого горящего, как самоцвет, алого шара добралась до цели, врезавшись в лицо всадника. Большая же оказалась поглощена металлом меча, который тут же оплавился и протек на землю, как пролитое молоко.

– Прошу прощения, – смущенного пробормотал Киун, когда всадник перехватил его взгляд.

– Да ничего, любуйся, – с безразличием отозвался Дюрхин. – Если вдруг сговоримся – не охота, чтоб ты потом по дороге пялился.

Надо было взять себя в руки, а то вытаращился с дурным видом. У Киуна от усилия глаза аж заболели, но он принудил их устремиться точно вперед, сел ровно, готовый без замедления отвечать на все вопросы. Начать рассказывать о себе без разрешения он не решался.

– Отчего же ты в братство не вступил? – поинтересовался всадник.

«Только не мямли, – попросил себя Киун». Пришлось откашляться.

– Отец потребовал.

– А он у тебя кто?

– Тоже лекарь… только не из братства, а сам по себе. У него в Барризе травяная лавка…

– А, знаю! Грак его зовут, это твой отец, что ли? – Всадник засмеялся. – Бывал у него, помню. Такой он у тебя, брюзгливый немного, да?

– Да, немного… Он…

Киун снова откашлялся. Было не только обидно, что он заробел перед прославленным Дюрхином, но и боязно – сейчас этот легендарный воин просто посмеется, да пошлет куда подальше.

Дожидаясь появления всадника, Киун все старался здраво раскинуть мозгами и определить, какой из предложенных заработков для него лучше. Но вместо этого в голове все быстрее раскручивался страх, что ничего у него не выйдет. Что останется он без денег, что придется и дальше за мелкие подачки трудиться, пока и его, и всех его домочадцев не выставят из дома. А до этого было не так уж далеко.