Читать онлайн Русские на рубеже эпох бесплатно

От автора

Кто такие русские? Казалось бы, ответ очевиден. Но, существуют разные версии происхождения нашего народа. И различные мнения, кого же можно объединить этим словом. Для себя я отвечаю на этот вопрос так: русские это те, кто говорит и думает на русском языке, кто любит Россию, даже когда живёт за её пределами.

События романа, безусловно, вымышленные. Я лишь несколько раз упоминаю реальных политиков. Также в повествовании встречаются и некоторые русские аристократические фамилии, но носители их, герои романа, придуманы. Очень надеюсь, за это они не будут ко мне в претензии.

Часть 1. Книга

Дима Ксенофонтов помнил себя лет с шести. Он родился в СССР, в закрытом от иностранцев, промышленном и научном городе Горьком в 1969 году. Семья, как и у каждого благополучного ребёнка, состояла у него из папы и мамы, дедушек и бабушек. Оба деда, Степан и Андрей, – фронтовики, коммунисты. Это, во-многом, и определяло уклад их семьи – законопослушной, немного привилегированной, но всё-таки никогда не относившейся к элите даже их крупного, но провинциального города. Частые семейные посиделки с друзьями дедушек и бабушек, фронтовыми товарищами, многочисленной роднёй. В меру шумные. Приличные. Но живые, душевные, сытные. На этих посиделках говорилось и многое из того, что не принято оглашать на трибунах или партийных собраниях, обсуждать с соседями. Диме запомнились вкуснейшие пироги бабушки по отцу Кати, высокой, сухощавой, с манерами, скорее, дворянскими, не советскими. А вырос он под присмотром бабушки Жени, полноватой, обстоятельной, строгой к мужу и дочерям, но очень сильно любящей внуков.

Дедушки и бабушки сумели так воспитать детей, что те прекрасно учились, не участвовали в сомнительных мероприятиях, а потом влились в слой научно-технической интеллигенции и госслужащих. Успехи они показывали выше среднего, но не самые блестящие. Были все на хорошем счету. Летом ездили на отдых к морю или в деревню, а по выходным в лес или на рыбалку. Правда, они уже не считали, как их отцы, Кодекс строителя коммунизма настольной книгой, любили французские духи и фильмы, импортную одежду; почитывали самиздат; слушали джаз. Но остались в стороне от навешивания лампочек на клёши, поддержки протестов против ввода танков в Чехословакию и занятий фарцовкой. За счастье считалось получить отдельную квартиру, отремонтировать её импортными материалами, купить стенку, сервиз, цветной телевизор и финские сапоги. Приобретение жигулёнка или поездка за границу считались уже большими жизненными удачами, долго обсуждались и оценивались окружением. Заграничная жизнь считалась чем-то неведомым, запретным, манящим, но, в большинстве своём, люди о ней не рассуждали, так как практически не сталкивались. Только семьи дипломатов, партийных деятелей, крупных учёных, хозяйственников и некоторых иных могли бывать там на регулярной основе. Многие из них и ориентировали своих детей на продолжение такой карьеры. Были ещё и некоторые прагматичные отроки из семей попроще, которые со школьной скамьи сами или при помощи родителей ориентировались на поступление в ВУЗы, предполагавшие изучение языков или международную деятельность. Но таких было сравнительно не много. Подавляющее большинство молодёжи варилось в своей, советской среде, куда информация из-за рубежа проникала лишь в виде отдалённых отголосков.

Димитрий, конечно, всего этого пока не осознавал. Он рос, крепчал, впитывал впечатления. Его вселенную составляли двор у дома бабушки Жени; двор у дома дедушки Степана, где они сначала жили с родителями; Ленинград, куда Диму возили по пути в деревню Ольховку; и сама Ольховка, с её окрестностями, парным коровьим молоком, хлебом с маслом и помидором, салом, дудочками из молодых побегов ольхи, особенным говором местных жителей, многие из которых приходились родственниками деду Андрею.

Был ещё пионерлагерь, куда Диму летом несколько раз отправляли на одну смену. Как и детский сад, пионерлагерь мальчик не любил. Что-то там всегда казалось ему казённым, скучным и тревожащим одновременно. Он всегда ждал, когда родители заберут его из детсада домой, или приедут в выходные навестить в пионерлагерь. Ему запомнились, в основном, запеканка, звуки горна, необходимость уметь быстро одеваться, походы строем с речовками и разговоры, кто кому нравится. Дима не хотел включать всё это в свою вселенную.

В общем, детство молодого Ксенофонтова можно было бы назвать вполне счастливым, за исключением некоторых моментов, которые случаются в любой семье. Может быть поэтому, в его голове почему-то поселилась мысль, что с ним никогда не может произойти ничего плохого. Этого просто нельзя было себе представить! Когда этот помысел впервые вкрался в ум, Димитрий не помнил. Иногда казалось, что выкристаллизовался он летним солнечным днём, во время розыска на газоне около жёлтого, четырёхэтажного, бабушкиного жениного дома потерявшейся безделушки – какой-то маленькой, блестящей штуковины с легко вращающимся подшипником. Если бы увеличить эту детальку раз в сто, то получилось бы подобие какого-то тревожащего неизвестностью и размерами промышленного агрегата, турбины или иного механизма. А так, это была просто, неизвестно откуда взявшаяся, безделушка, которую Димитрий прятал в тайник и считал своим секретом. Димитрий уже минут пятнадцать смотрел то на вытоптанный газон, то на асфальт с трещинами, сквозь которые прорастала трава. В голове же стучало: «Не может быть, что не найду! Я ведь этого хочу. Мне это важно! Значит, так и случится». И действительно. Вскоре он её нашёл. Необычайно обрадовался. И посчитал себя абсолютно счастливым.

Мысль не покидала его и в школе. Только добавилась к ней ещё одна: «Нужно хорошо учиться, желательно лучше всех, а ни то…» Представить себе, что будет, если он не получит похвальный лист, мальчик не мог. Мама объясняла, что после школы необходимо сразу поступить в высшее учебное заведение, чтобы быть по жизни среди людей образованных, заниматься умственной работой, а ни то… ни то он отстанет от сверстников и будет сантехником, дворником, или вообще – чернорабочим. Почти трагедия! И Димитрий учился. Правда, в старших классах он уже не был отличником, но среди лучших учеников числился. Димитрий легко усваивал новые предметы, уроками занимался системно, но без фанатизма. «Димитрий, – говорили учителя, – тебе надо быть внимательнее, у тебя большие потенциальные возможности, но ты скатываешься в хорошисты!» В том, что он не приходит пересдавать, не устраивающую его, оценку, Ксенофонтов находил даже определённое изящество, подкармливал тонкую гордость: «Большие потенциальные возможности! Чего же ещё надо?! У меня есть эти возможности, а у многих других – нет! Вот я их и реализую, когда захочу!»

* * *

Сегодня последним – сдвоенный урок литературы. Ведёт классная руководительница, Ольга Владимировна Заминкина. Дама лет сорока пяти, статная, строгая. Когда вошла в класс, ученики притихли, оставили, не относящиеся к учёбе, подростковые дела и приготовились слушать. Заминкина выложила на стол стопку тетрадей. Брала по очереди, кратко комментировала сочинение каждого и объявляла оценки. Сочинение было задано на свободную тему. Позволялось выбрать любую прочитанную книгу и рассказать о сюжете, кто из героев и почему запомнился. Оценки выставлялись две: собственно, за раскрытие темы и за грамотность. Заминкина отметила блестящую работу всегдашней отличницы и надежды школы Тани Челышевой. Таня восприняла похвалу как должное, улыбнулась, чуть потупила взгляд и наклонила симпатичную, коротко стриженную головку к соседке по парте. Прошлась по грамматическим ошибкам приятеля Димитрия, Сани Савельева. Саня – технарь, отлично считает, готовится на ВМК (факультет вычислительной математики и кибернетики). Если не получит аттестат без троек, придётся все экзамены сдавать. На сочинении может «срезаться». Через полчаса на столе осталась лишь одна тетрадь.

– Ксенофонтов!

– Да, – Димитрий встал.

– С тобой отдельный разговор! – Заминкина также встала, солидно прошлась по классу. В руках учительница вертела ручку. Но вертела не нервно, а как-то солидно, как будто поглаживаниями пальцев вдоль чёрного инструмента для письма, вынимала оттуда важную мысль, концентрировала её в мозгу и готовилась выдать весомо, отточенным литературным языком.

Ученики выпускного десятого класса стали переглядываться. Скоро перемена.

– Скажи, где ты взял эту книгу? – наконец произнесла Заминкина.

– На книжной полке, – Димитрий ответил спокойно, улыбаясь.

– Какую книгу, Ольга Владимировна? – спросил Виталик Шевелёв, самый здоровый парень в классе. Он любил поговорить, и на уроках позволял себе обращаться к учителю запросто, даже не вставая с места. Заминкина взглянула на него. Шевелёв осёкся. – Понял, понял, – сделал он успокаивающий жест руками, и повернулся в сторону соседа – блондинистого, улыбающегося крепыша Максима Мешкова.

– Вообще-то «Мастер и Маргарита» не только не входит в школьную программу, но и… скажем так… не рекомендована к чтению, – Заминкина внимательно смотрела на Ксенофонтова.

– Была опубликована, – пояснил Димитрий.

– Была, но, по-моему, не полностью, – Ольга Владимировна продолжала поглаживать ручку, казалось, думала, как продолжить разговор.

– Что за книга, кто автор? – пробежали по классу голоса.

– Булгаков автор, – устало пояснила Заминкина. – Пригласи ко мне для разговора родителей, Ксенофонтов.

Прозвенел звонок.

* * *

Димитрий шёл инспектировать школьный музей. Шёл и сам себе удивлялся: «Как это он, ученик, а уже идёт проверять музей соседней школы?» Внутри боролись смешанные чувства. С одной стороны, самолюбие получало тонкую подпитку. С другой – гордости на хвост наступали вялость и апатия. Возможностью подобного визита Ксенофонтов был обязан членству в РКШ (районный комсомольский штаб), куда он попал как член комитета комсомола школы. В комитет же его пригласила надежда школы Таня Челышева. А так как Таня Димитрию давно нравилась, отказываться парень не стал. Но к общественной работе тяги никогда не испытывал, на заседаниях комитета у него слезились глаза и возникала непроизвольная зевота, которую Дима деликатно прикрывал ладонью. Ксенофонтов чувствовал некую фальшь и нарочитость в школьных общественных нагрузках. В РКШ лишь чуть интереснее. Штаб располагался в здании райкома партии и комсомола. Руководила им секретарь райкома комсомола Лида Дроздова, деятельная, не заносчивая барышня, лет на десять старше своих подопечных. Входил в райком Димитрий с лёгким чувством страха, которое в последствии, впрочем, быстро исчезло. Обязанности штабистов и суть деятельности РКШ казались размытыми, но здесь Димитрий познакомился с учениками различных школ района – своеобразной элитой, к которой стал причислять и себя.

Ксенофонтов проехал несколько остановок на трамвае и без труда нашёл школу N 155.

– Ой, как хорошо, что вы приехали! – уже ждала его невысокая полная девушка в очках.

– Здравствуйте!

– Пойдёмте, я вам всё покажу, – любезно тараторила она, – жаль не смог прийти наш учитель истории, он такой краевед, такой краевед… А вы что конкретно посмотреть хотите?

– Да, всё…

– Вы из исторического общества? А то завуч сказала, что смотреть придут, а откуда – толком и не ясно!

– Я по комсомольской линии.

– А… Ну, вот, смотрите! Здесь у нас письма с фронта, документы погибших. Здесь фото с ветеранами, с воевавшими учениками школы. Тут история комсомольской организации.

– Понятно, – сказал Димитрий после пятнадцатиминутного осмотра небольшого помещения и обмена взглядами с девушкой.

– Ещё что-то показать?

– Нет, я пойду. Всё у вас хорошо!

Димитрий шёл домой и думал, что если бы девушка была посимпатичнее, то он, наверное, попытался бы продлить визит и сделать посещение музея не таким скучным. А так…

Подойдя к дому, заметил Мишку Михайлова, «чеканящего» футбольным мячом. «Чеканил» Мишка, не вынимая изо рта сигареты. Они приятельствовали с детства, росли в одном дворе. После восьмого класса Михайлов ушёл в «шарагу» (на дворовом сленге так называли политехническое училище, сокращённо ПТУ). Михайлов как-то даже грациозно совмещал мерные движения ступнёй в новеньких кроссовках «Адидас» с картинными затяжками. За глаза все звали его, преимущественно, Михальчиком.

– Космосос, – Михальчик присел на лавку, достал синюю пачку сигарет с изображённой взлетающей ракетой, предложил Димитрию.

– Здесь могут увидеть.

– Не с… через кусты не видно.

– Немецкие? – Димитрий кивнул на кроссовки Михальчика. Сделал несколько затяжек, голова с непривычки закружилась, на зубах осел сладковатый вкус никотина.

– Русский «Адидас». Неубиваемые!

– Где взял?

– Отец достал. Он у меня хоккейную команду тренирует в П-ке.

– Часто приезжает в Горький?

– Раза два в месяц. Мать идёт, – Михальчик затоптал сигарету в землю, поспешил взять у уставшего вида женщины, на которую был похож как две капли воды, сумки, и, отворачивая во время разговора лицо, пошёл домой.

Димитрий также поднялся, сорвал веточку, пожевал. Пошёл не домой, так как родителей ещё не было, а через дорогу, к бабушке Жене, которая после смерти деда съехалась с семьёй родной тётки Димитрия, Светланы Андреевны, по мужу Новиковой, – тёти Светы, как Димитрий всегда её называл.

В благоустроенной трёхкомнатной «сталинке» в будние обедали только на кухне. В младших классах Димитрий часто оставался делать уроки за обеденным столом, хотя дома у него был свой, отдельный, письменный. Делали вместе с братом Вадиком, а потом рисовали, сравнивали, у кого красивее.

Вот и сейчас бабушка Женя налила ему тарелку горяченного борща со сметаной, а сама, против обыкновения, отправилась смотреть телевизор. Обычно она присаживалась напротив, или хлопотала по хозяйству где-то рядом и расспрашивала внука о новостях. Ксенофонтов младший покрошил в суп сухариков, которые, сколько себя помнил, находились в противне на батарее, и принялся есть. После котлет с макаронами на второе и компота Димитрий пошёл в бабушкину комнату и прилёг на диван, помнивший многие его детские болезни и прочитанные в ночной тишине книги. Бабуля смотрела телевизор – новый, цветной, в выключенном состоянии всегда покрытый салфеткой.

– Как хорошо говорит!

– Кто, бабуль?

– Горбачёв.

– А-а-а…

– Молодой, энергичный! Вот какие нужны сейчас! Не то, что бывшие. Двух слов сказать не могли!

– У-у-у…

– Да ты поспи, Димушка! Передача заканчивается, телевизор выключу.

– Минут тридцать полежу, потом домой. Уроки учить надо.

– Много задают?

– Бывает, что и много.

– Отец-то как, часто выпивает?

– Бывает…

– Аня переживает?

– Переживает.

– Вот и я смотрю: такая молодая, а уже давление…

– Не плачь, бабуль!

– Вот когда помру, на кого я вас оставлю? Кто поможет Ане?

– Ну, ты скажешь! Как – кто? Я на что? Да и отец, мама – оба работают!

– Мне бы вот ещё раз в деревню перед смертью съездить, попрощаться!

* * *

– Говорила же я отцу…

– Ты про что, мам?

– Встречалась с твоей классной руководительницей.

– А, про сочинение…

– И тебе говорила, между прочим…

– Так в чём проблема?

– Учительницу настораживает образ твоих мыслей, литературный вкус… С комсомольской работой как-то пыталась увязать.

– А это причём?

– Я и сама не поняла, – мать улыбнулась.

– Его же публиковали в журнале.

– Опубликовали один раз. Потом перестали. Книги до сих пор нет. Отец тебе самиздат принёс.

– Всё равно интересно!

– Мне роман не очень понравился. А вот отец твой со своим дружком университетским, действительно, зачитывались.

– И что классная сказала?

– Спрашивала, где ты взял книгу, в курсе ли мы и так далее… Просила обратить внимание.

– Что в итоге?

– Да ничего! Вместо пятёрки по литературе у тебя будет четвёрка. А придраться, по сути, ей особо не к чему!

– Тогда и проблем нет!

– Мог бы, кстати, быть отличником… Попросить пересдать пару предметов… Поднапрячься!

– «Никогда, ни у кого ничего не просите. Сами всё предложат и дадут!»

– Начитался! Смотри мозги не сверни этой книгой!

– А вот и я! – вернулся с работы отец.

Сегодня он прибыл вовремя, трезвый. Димитрий всегда переживал, если отец задерживался на работе, потому как это означало, что вернётся под хмелем. Ему в такие дни даже со сверстниками не гулялось спокойно. А когда Георгий Степанович приходил вовремя и без запаха, то настроение само собой поднималось, Ксенофонтов младший успокаивался и чувствовал прилив сил.

– Что на ужин?

– Почки с вермишелью. Грибы могу открыть.

– И кофейку!

– Хорошо.

– Бразильский?

– Да. Ты сам привозил.

– Что нового?

– Не видать Димитрию медали, хотя бы серебряной!

– Не беда!

– С медалью поступать легче!

– Пока папа жив, Димитрий, не волнуйся! Поступим куда надо! Связи есть!

Георгий Степанович, плотно поужинав, выкурил пару сигарет за чтением газеты и отправился смотреть телевизор.

* * *

В школе очень ценились вещи – одежда, магнитофоны. Стоило кому-нибудь прийти в обновке – обсуждалось. Знали у кого кем работают родители, про достаток семьи. В старших классах мальчикам разрешалось вместо форменных брюк одевать другие, однотонные, или даже джинсы. Вернее, на это смотрели сквозь пальцы. Девочки же обязаны были носить коричневую форму с чёрным, а по праздникам с белым фартучком. Сегодня Димитрий пришёл в новых брюках синего вельвета и модельных полуботинках. Нарочно уселся через ряд наискосок от Челышевой, чтоб она заметила обновку. Саня плюхнулся рядом. Садиться в старших классах тоже разрешали по интересам. Савельев зашептал:

– Слышал?

– Что?

– В 155-ой девчонку изнасиловали!

– Слышал.

– «Хором», прикинь. Одноклассники… Домой к ней зашли, чтоб с уроками помогла.

– Её общественная нагрузка?

– Типа. Вот и поплатилась!

– Мальчишки, тише! – Маша Беседина коснулась линейкой плеча Сани.

Она сидела позади ребят, хотела слушать урок, но их разговор невольно привлекал её. Беседина считалась второй ученицей в классе после Челышевой. Второй – потому что брала усердием и почти не занималась общественной работой. Таня, по сути, грандиозным умом не отличалась, но подавала свои успехи, будто всё давалось ей легко. С неким изяществом она занималась и комсомольскими делами. Маша же по жизни слишком правильная: анекдотов не рассказывает, на дискотеки почти не красится и правила поведения строителя нового общества к жизни применяет почти буквально.

– А сейчас Савельев нам покажет, как он знает политическую карту мира! – к их парте незаметно подошёл географ, сорокалетний добродушный мужчина с сильным запахом одеколона. Дужка очков перетянута изолентой. Глаза немного косят. Многие считали его чудаком и называли чуть ли не в лицо Глобусом. Он же всем ставил пятёрки или четвёрки.

Саня пошёл к доске, взял в руки указку. Класс приготовился ко спектаклю, а многие в это время просто делали домашнее задание по другим предметам, совершенно не скрываясь от учителя. Таня обернулась к Максиму, они живо что-то обсуждали. Может быть, даже новые китайские кроссовки Мешкова, которые светили на весь класс всеми цветами радуги и непривычными ещё отражателями света.

После школы отправились с Саней в университет, на первое занятие подготовительных курсов. Савельев на математический, а Димитрий на биологический факультет. И школа, и дом, где они жили, были недалеко от «универа». Сталинские дома по обеим сторонам проспекта Гагарина, пыльные деревья, университетский сквер знакомы с детства. Там гуляли, играли, обстреливали друг друга боярышником из самодельных духовых ружей. А теперь вот намеревались учиться.

Из новых впечатлений после вступительного занятия остался овальный лекционный зал с тёмного дерева лавками и портреты видных учёных в уютном холле перед входом в аудиторию. На Димитрия пахнуло чем-то новым, сладко манящим, немного тревожащим. «Надо поступить с первого раза, чтобы не остаться за бортом, – всё думал он по дороге домой, – чтобы быть вместе с частью тех новых знакомых, которые разноцветной смеющейся гурьбой вывалились вместе с ним из распахнутых академических дверей!»

* * *

– А что это за книжка?

– Ты о чём?

– Не притворяйся, Дим, всё ты прекрасно понял!

Сегодня у Димитрия счастливый день. Они вместе с Таней, только вдвоём едут в райком.

– А, это ты про ту, за которую Заминкина мне мозг полоскала?

– Да, по которой ты сочинение писал.

– «Мастер и Маргарита» Булгакова.

– Не читала. Даже не слышала. О чём?

– Там несколько линий повествования…

– Какие же? – Таня улыбалась и смотрела прямо в глаза Димитрию.

Трамвай отстукивал расстояние, поскрипывал на поворотах. Солнечный день совпадал с настроением.

– Историческая, философская, ну, и… про любовь!

– Мерси, – Таня положила ручку в протянутую Димитрием ладонь, спустилась с подножки трамвая.

В штабе сегодня в сборе все члены. Повестка – трагедия в школе 155. Приглашён секретарь комсомольской организации «прославившейся» школы. Парня только что назначили, и такое происшествие! Он весь как-то сжался, приготовился к серьёзной критике и мерам морального воздействия! Неужели не понимал, что, по сути, сделать ему ничего не могли? Или делал вид? Или могли?

– Народ! – воскликнула Лида, призывая внимание, разговорившихся между собой, штабистов, – в общем, происшествие, конечно, из ряда вон… Но насильники уже задержаны, дали признательные показания.

– Все?

– Конечно, все, – Лида выразительно посмотрела в сторону недоверчивого.

– И что с ними теперь будет?

– Как что? Посадят!

– А с девушкой?

– Продолжит учиться, и дело чести комсомольской организации сделать всё, чтобы она не чувствовала на себе косых взглядов! Не получится – переведём в другую школу. С ней и родителями я уже говорила.

– А здоровье?

– Всё более-менее в порядке. Хотя, конечно, стресс сильный.

– Ещё бы!

– Какая наша задача? – вставила Таня.

– Правильный вопрос, Челышева! Задача – пресечь излишние разговоры по этому поводу в ваших коллективах. Конечно, обсуждать будут! Но разговор можно направить в правильное русло. Пресса по этому поводу будет молчать. Необходимые указания райкомом партии даны. Понятно?

– Понятно!

– Кстати, Ксенофонтов, ты ведь был в 155-ой школе?

– Был.

– Ничего странного не заметил?

– Нет.

– Как там обстановка?

– Я только в музее был. Интересные стенды про работу комсомольцев в годы Великой отечественной. Встретили отлично! С энтузиазмом рассказали про работу!

«Энтузиазм» Димитрий добавил, чтобы соблюсти терминологию общественного работника. От «комсомольского задора» воздержался. Комсомольский секретарь 155-ой школы посмотрел на него благодарными глазами. И читалось в этом взгляде что-то ещё, типа: «Тебе зачтётся».

– Ладно, народ, расходимся! Дел полно.

* * *

– «Суэц» мой!

– Посмотрим…

– Кидай. Твоя очередь!

– Везёт же людям, «Бритиш петролеум» захапал!

Таня пригласила к себе на день рождения, кроме подружек, Димитрия, Витальку и Макса. После чая, в гостиной благоустроенной трёхкомнатной таниной квартиры, на обеденном столе расстелили карту известной лишь в узких кругах игры «Монополия». Смысл игры прост: необходимо занять как можно больше клеток с названиями западных коммерческих фирм, банков, корпораций. Все они дают разный доход. Занимают клетки путём ходов на определённое количество шагов, число которых определяют подбрасыванием кубика для игры в кости. Если партнёр по игре встал на твою клетку – платит деньги. Столько, сколько обозначено под значком фирмы. Словом, как при «загнивающем» капитализме. Играли азартно. Часа три. Потом устроили танцы. Мелодии также, в основном, иностранные. Преимущественно быстрые. Но вот медленная композиция. Димитрий набрался смелости и пригласил Таню.

– Откуда у тебя такая игра?

– А-а-а… Секрет, – улыбнулась девушка.

– Я о такой и не слышал.

Они танцевали в темноте. Димитрий обнимал Таню за талию, она держала ладони у него на плечах. От девушки чуть-чуть пахло потом.

– Книжку твою я прочитала…

– Понравилось?

– Ты знаешь, нет. Хотя я внимательно читала. Пыталась понять, что же тебя так привлекло в этом романе, что тронуло других…

– Кто-то ещё читал?

– Из знакомых почти никто, но я поспрашивала. Говорят, популярная.

– Мне понравился роман в романе, как всё описано. И Мастер, конечно, как он творил, как встретил Маргариту…

– Я не очень люблю фантастику.

– Здесь другое. Мистика.

– А-а-а…

Димитрий случайно наступил на босую ногу Тани, смутился. Девушка придвинулась к нему ближе, коснулась волосами щеки.

– А тебе игра понравилась?

– Очень!

Уже стали раздаваться звонки родителей, что, мол, пора домой; и ответные раздражённые голоса подростков, что, мол, они уже взрослые. Включили свет. Поднялась толкотня в прихожей. Танина мама, протирая тарелку, вышла проводить гостей.

* * *

«Шаланды, полные кефали, в Одессу Костя привозил…» – услышал Димитрий ещё с порога.

С кухни тянуло сигаретным дымом. Мать, открывшая дверь, выглядела нервной и удручённой. Это означало, что Ксенофонтов-старший расслабился.

Отец сидел на кухне, в спортивных брюках, без майки. Пепельница утыкана окурками. На столе початая бутылка водки. Пустая на полу. Песня же слышалась из катушечного стационарного магнитофона «Маяк» из комнаты. Георгий Степанович всю жизнь собирал записи. В молодости – Элла Фитцджеральд, Луи Армстронг, Каунт Бейси. Позже – Высоцкий, Северный, Утёсов, Бернес.

– Анечка, присядь, поговорим, – отец попытался взять мать за руку, но та уклонилась.

– А, сынок, проходи. Посиди с папой!

– Ему уроки пора учить, а не твои пьяные бредни слушать! – мгновенно отреагировала мать.

– Ну, зачем ты так! – Георгий Степанович налил стопку, ковырнул вилкой яичницу, выпил. В начале подобного состояния, которое могло длиться несколько дней и даже недель, отец был всегда расслаблен и благодушен. Он пытался говорить с членами семьи, но они, зная, чем это может закончиться, вступали в диалог неохотно. И очень переживали.

– Смотри, на работе неприятности будут, – попыталась вразумить его мать.

– На работе всё схвачено, – закурил отец.

– Пап, заканчивай пить!

– Сынок, ну, зачем ты так! Будто я алкоголик какой?! И потом, не учи отца! В школе как дела?

– Нормально.

Докурив, отец прошёл в комнату, сел у магнитофона, задумался. Временами подпевал. Мать выкинула из пепельницы окурки, протёрла стол, брезгливо убрала пустую бутылку. Её всегда очень угнетали подобные состояния мужа. В их семье никогда ничего подобного не было. Застолья случались, но чтоб запои – исключено! В семье отца также. Оба деда выпить умели и любили. Но распущенности не допускали. «Ты одессит, Мишка, а это значит…» – неслось из магнитофона. Отец прошёл на кухню, открыл холодильник, куда мать убрала початую бутылку.

– Да сделай же потише! На работу завтра! – возмущённо, со слезами в голосе крикнула мать. Она уже легла.

– Не волнуйся, Анечка! Что ты?! Что ты?!

– Все нервы вымотал!

* * *

Десятый класс пролетел быстро, собственно, как и вся школа. Димитрий, Таня, Макс, Саня, Виталик, Маша проучились здесь десять лет. До девятого учились в параллельных классах, а потом их объединили в один. Заминкина была классным руководителем у класса, где учились Таня, Макс и Виталик, а потом взяла шефство над объединённым классом. К выпускному все почти уже определились, куда поступать. Маша на филологический, Таня на экономический в университет. Макс с Виталиком в политех. Саня понятно куда, без вариантов. А вот Димитрий думал до последнего момента. И все они руководствовались примерно теми же критериями, что и Ксенофонтов. Для мальчиков вопрос поступления был связан ещё и со службой в армии. Не поступишь – могли сразу забрать на срочную. В десятом практически все ходили на какие-нибудь подготовительные курсы. Те родители, кому позволяло материальное положение, нанимали репетиторов, желательно из того ВУЗа, куда готовилось поступать их чадо. Из развлечений учеников вполне себе средней, но благополучной школы 125 можно отметить дискотеки в советские праздники, театр, организованный Заминкиной, секции баскетбола и волейбола, куда частенько приходили старшеклассники покидать мячик, пообщаться. А потом прогуляться под ярким светом вечерних фонарей. Падающий в их свете снег также, как и в далёком детстве привлекал Димитрия, завораживал. Особенно, когда рядом шла Таня, позволявшая иногда проводить её до дома. Появилась странная мода – зимой парни выходили гулять в офицерских бушлатах, валенках и вязаных шапочках.

На выпускной вечер пришли Михальчик и ещё некоторые из отсеявшихся ранее. Для дежурства организовали родителей. Выпускникам позволили немного шампанского. После танцев гуляли по ночному городу. Танины плечи в предрассветной прохладе укрывал пиджак Димитрия. Он вспоминал свою настольную книгу и испытывал сладковато-нервное чувство, тревожащее и обещающее счастье одновременно.

Из химического, биологического и медицинского Димитрий выбрал биофак университета. Поступил легко, но не без волнения. Сдал два экзамена, так как закончил без троек, и набрал достаточные девять баллов. Началась новая жизнь.

Он быстро перезнакомился со всеми однокурсниками, так как осенью их всем курсом направили на картошку и поселили в одном здании – то ли интернате, то ли общежитии. Круг общения Ксенофонтова значительно расширился: учиться поступили не только ребята из городских школ, но и из сельских, из соседних областей и даже республик. На картошке Димитрий впервые попробовал самогон и играть в карты на деньги. Когда началась учёба, Ксенофонтов почувствовал, что это уже совсем иной уровень образования. Голова как будто раздувалась от новых знаний. Всегдашнее стремление быть первым заставляло прилежно заниматься. Но от комсомольской работы Димитрий категорически отказался, как ни настаивала Дроздова, курировавшая теперь университет. Таню же снова избрали комсомольским секретарём, сейчас уже курса.

* * *

– Здорово, Диман!

– Здорово, Миха!

– Чё-то давно я тебя не видел!

– Учусь.

– Зазнался что ли?

– Говорю же, учусь!

– Точно зазнался! Пошли-ка лучше «портвешка»! – Михальчик приоткрыл спортивную сумку и показал ноль-семь.

– А пошли!

Отправились на откос. По дороге навстречу попался профессор Седьмых. Димитрий вежливо поздоровался, Седьмых кивнул и быстро прошёл мимо. Портфель под мышкой, в береточке. Видимо, полностью погружен в мысли.

– Ты его знаешь?

– «Препод» из «универа».

– Да ладно?

– Точно. А в чём дело?

– Я его за «алконафта» принял! Рядом живёт. Частенько с авоськой пустых бутылок вижу!

– Да ну тебя, Михальчик! Ерунду несёшь…

– О-го-го-го-го! – захохотал Михальчик. Лицо выразительное, чернявое, с приятными чертами. Ему бы не в шофера, а в артисты.

На откосе прошли с километр по асфальтированным дорожкам, спустились немного вниз. Присели в дубраве на самодельную скамеечку в две доски. Выпили без закуски. Покурили. Перебрали знакомых, кто, мол, сейчас где.

Часа через два отправились домой.

Когда проходили через университет, Михальчик принялся приставать к идущей впереди девушке. Клеился без хамства, но настойчиво. Испробовал почти весь арсенал своих шуток, присказок и приколов. Девушка несколько раз натянуто улыбнулась, ускорила шаг по направлению к остановке и скоро скрылась в дверях троллейбуса.

Домой Димитрий вернулся с головной болью от курева и портвейна. Немного полежал на диване и принялся за конспекты.

* * *

В первый раз Димитрий столкнулся со смертью в семь лет. Умер дедушка Андрей. Потом, когда мальчику исполнилось десять, умерла бабушка Катя. И хотя эти события не оставили в его сознании уж очень заметного следа, но он отчётливо помнил непривычную и пугающую желтизну бабушкиного лица, огромные мешки жидкости, скопившиеся под закрытыми глазами, мертвенность кожного покрова. Димитрий всё задавал себе вопрос: «Как же так? Только что бабушка была жива, в общем-то, казалось, что полна сил, ходила в магазин, даже на лыжах… И в одночасье скончалась от инсульта?! Был человек, и нет человека…» Уже в седьмом классе Димитрий потерял дедушку Степана. Тот умирал долго, в больнице. Эта смерь запомнилась ему более отчётливо. Дедушка готовил ему обеды и после школы, как в детстве. Они уже беседовали на взрослые темы, плавали по Волге и Оке до Москвы на теплоходе. И вот теперь он дежурит у его постели в больнице, подаёт кислородную подушку. Дед почти не говорит, только благодарит за помощь. Уже не встаёт. Но ещё есть надежда на выздоровление. Кругом больные. Даже в коридорах, так как в палатах не хватает мест. Удушливый запах давно не мытых тел и продуктов, принесённых домашними. Дедушка не выкарабкался.

Но молодая жизнь, богатеющая всё новыми впечатлениями, отодвинула подальше в память и эту смерть. И вот сегодня они с Саней увидели около соседнего подъезда гроб.

– Кто умер? – спросили они у соседки.

– Аркаша Золотов.

– Как Аркаша? Он же только что в армию ушёл!

– Там и умер. Полгода не прослужил…

– Убили, – сообщила другая соседка, которая всё свободное время проводила на лавочке во дворе.

– За что?

– Не знаю.

– Пошли, Димитрий.

– Пошли.

Димитрий и Саня много времени проводили вместе, обсуждали книги, просто гуляли. Аркашу они знали плохо. Он как-то выпал из их компании. Немного старше. Учился в другой школе. Переехал сюда недавно.

– Что с ним произошло?

– Дедовщина, наверное. Гроб-то вроде не цинковый, значит не из Афгана.

Весной Димитрию и Сане также «светила» армия. «Косить» они не собирались.

Димитрий долго ещё после этого случая вспоминал своих умерших родственников. Казалось бы, когда человек уже лежит в гробу, то у него всё те же черты лица, волосы, кожа. Но появляется неуловимое ощущение, что лежащий труп уже не та личность, какой его знали при жизни. И речь не о том, что остановка жизненных процессов проявляется в наружном облике. Это понятно. Сложнее объяснить возникающую отчуждённость. Что это, неуловимая нить перехода в мир иной? Или это кажется только ему? За то потом, когда вспоминаешь усопшего, то в мыслях, снах он как будто живой.

* * *

Студенческая жизнь нравилась Ксенофонтову больше, чем школьная. Он числился среди лучших студентов курса. Его потенциальные возможности, казалось, реализовались. К тому же высок, строен. Симпатичен девчонкам, которых на курсе было больше половины. Но его девушкой стала Таня, чувства к которой у Димитрия разгорались всё сильнее. На студенческих тусовках они появлялись вместе, а вечерами Димитрий частенько водил девушку в кино или допоздна задерживался в её квартире. Среди студентов прочные пары встречались редко. Молодость. Учёба. Да и не все к этому стремились, особенно, прагматичные. Но многие даже завидовали. Романтичный Димитрий, конечно, проводил параллели со своей любимой книгой, ни о ком, кроме Тани, не помышлял и с головой ушёл в учёбу и участие в футбольной сборной курса. Он был счастлив.

* * *

Что такое советская армия образца конца восьмидесятых годов XX столетия Димитрий вполне понял на своей шкуре. После двух лет обучения его призвали в войска пехоты. Сначала «учебка» (курс молодого бойца), после которой его, как студента, обещали сделать сержантом. Но не сделали. Потом войска. Отправили в Сибирский округ. Здесь-то он и понял вполне, что означали слова немного сумрачного майора с военной кафедры университета, сказанные им как-то расшалившимся студентам: «В войсках поймёте!» Майор не уточнил, что именно они должны понять. Ссутулившись, удалился, не замечая шуток. В студенческой среде было принято подсмеиваться над сотрудниками военной кафедры. Из уст в уста передавались целые перечни афоризмов, за разные годы услышанные от доблестных офицеров-преподавателей и сочинённые про них: «Здесь вам не тут», «Копайте от забора и до обеда», «Ходит папа с портупеей, год от года всё глупее», «Задача военной кафедры делать из девушек студенток женщин медсестёр» и так далее. Военная служба сбила с Ксенофонтова и многих его однокашников спесь, помогла понять, что в стране есть слои общества, живущие по иным законам. Те самые слои, в которые Димитрий так боялся попасть, не получив высшее образование. Димитрий и его однокурсники также относились к разным уровням общества, но в основе своей это были дети научно-технической интеллигенции или служащих средней руки. Из той интеллигенции, которая любила кухонные разговоры о внеземных цивилизациях, политике, литературе. Обсуждала разрешённые и запрещённые книги. Могла взять у знакомых нашумевшую новинку, чтобы прочитать за ночь, а на следующий день, полностью счастливой, «клевать носом» на работе. Рассказывала анекдоты о руководителях страны, но в жизни носила облик добропорядочного советского человека, убеждённого в правоте марксистско-ленинского учения и советского способа жить. В армии же были ребята, в основном, из рабоче-крестьянского класса. Родители их подобными вещами не «заморачивались», воспитывали сыновей более сурово. Выросшие в семьях попроще, понятно, недолюбливали студентов, особенно из Москвы и других крупных городов. Они полагали, что в жизни тем повезло незаслуженно больше, и надо строптивых ботаников проучить при первой возможности.

Если в «учебке» господствовала, в основном, «уставщина» (это когда молодого солдата доводят до физического изнеможения разрешёнными уставом методами), то в войсках, за некоторым исключением образцово-показательных частей, процветали дедовщина и землячество. Дедовщина предполагала физическое и моральное унижение старослужащими молодых солдат, а землячество использовало в качестве рабов военнослужащих иных национальностей. В некоторых случаях эти системы перемешивались, иногда с добавлением принципов «зоны». Большую часть всех этих «радостей» мечтательный студент Ксенофонтов, всё ещё подстраивавший свою жизнь под идеи книги «Мастер и Маргарита», испытал на себе. Димитрий старался не позволять опускать себя слишком низко, но и в героя-одиночку не играл. Он видел, что произошло с несколькими парнями, которые принялись сопротивляться согласно пацанским законам улицы. Один из них, кандидат в мастера спорта по самбо, был ночью избит группой старослужащих и пару недель провёл в реанимации. У него был сломан нос, челюсть и два ребра. Второй, разжалованный курсант военного училища, мечтал об одном – поскорее уйти на дембель и лечиться, лечиться, лечиться… Он попал в нестроевую часть, живущую по законам «зоны». Теперь Димитрий понял, что примерно могло случиться с Аркашей Золотовым.

Отдушиной для Ксенофонтова стали свидания с родителями, Таней и редкие увольнительные, когда он мог позвонить домой с переговорного пункта или просто часок погулять по городку, около которого располагалась часть.

Но Димитрий выдержал без особых потерь, и даже взял от армии что-то полезное. Правда, немного озлобился, но это скоро прошло. Армейская поговорка «Дембель неизбежен!» работала без сбоя. Ксенофонтова уволили в запас досрочно, как студента, благодаря указу Горбачёва.

* * *

– Привет!

– Привет! Ты чего не предупредил? – Таня, ещё сонная, в ночной рубашке прижалась к «пэша» (полушерстяное парадное военное обмундирование).

– Сюрприз хотел сделать!

– Сделал! Пойдём, – она провела его в свою комнату тихо, чтобы не разбудить родителей.

Встали они позже всех. Суббота. Челышевы завтракали.

– Вернулся, Дима? – мама Тани приветливо и внимательно оглядела вчерашнего солдата, – возмужал!

– Как у нас говорят, в армии не служил – не мужик! – веско отметил отец Тани, заместитель директора крупного завода.

Они как будто не особо удивились, что за ночь в доме появился новый человек.

Таня сидела взъерошенная и немного смущённая.

– С учёбой как? Наверное, сложно первое время придётся?

– Думаю, проблем не возникнет, – ответил Димитрий Эльвире Капитоновне.

– Ждала, ждала, не волнуйся! – Святослав Кузьмич соорудил двухэтажный бутерброд.

– Папа!

– Что, папа? Многих и не дожидаются…

– Я, между прочим, и не обещала…

– Таня! – всплеснула руками Эльвира Капитоновна.

– Что, Таня? – вздёрнула подбородок дочь.

– Дима, а у вас, я слышала, пополнение в семье?

– Да, сестрёнка недавно родилась!

– Как назвали?

– Даша.

Таня встала, подошла сзади к Димитрию, обняла за шею.

* * *

Димитрий быстро вошёл в учёбу. На не служивших в армии он теперь, действительно, смотрел по-другому. Но высокомерие скоро сменилось наблюдением за неуловимыми деталями поведения служивших и не служивших. Всё-таки они росли в интеллигентной среде, и, конечно, ни о какой дедовщине на гражданке, тем более, в университете не могло быть и речи!

В Доме Ксенофонтовых стало тесно. Младенец требовал ухода, режима повышенной гигиены и дополнительного пространства. В комнате, которая раньше принадлежала почти целиком Димитрию, отгородили угол и для сестры. Зато отношения отца и матери наладились. Георгий Степанович почти прекратил выпивать. Решение родить ребёнка отчасти было продиктовано и стремлением сохранить мир в семье, да и саму семью. Димитрий стал реже бывать дома. Квартира дедушки Степана и бабушки Кати досталась сестре отца, а у неё своя семья. Родители Димитрия на эту жилплощадь не претендовали, всё было решено уже давно. Ночевал Димитрий иногда у бабушки, иногда у Тани. Её родители к этому постепенно привыкли, и вскоре он почти полностью переехал к Челышевым.

В семьях ответственных и партийных работников такое поведение детей не поощрялось. Но родители с обеих сторон были уверены, что дело идёт к свадьбе, поэтому закрывали глаза и не особо распространялись на стороне. Но ситуация разрешилась по-другому, как никто и не предполагал. Тем более, молодые.

* * *

Наступили девяностые годы XX века – СССР развалился, или развалили, судачили по-разному. Никто этого не ожидал, ни родители Димитрия, ни его родственники. Кое-что предварительно знал отец Тани, но и его завод накрыло стремительной волной.

Митинги. Собрания трудовых коллективов. Кооперативы. Сигареты по талонам. Свобода слова постепенно укоренялась в людях, хотя использовалась ещё робко, по привычке и впитавшейся боязни сказать лишнего. Преимущественно, на кухнях. Но уже появились люди, делающие себе политическую карьеру на площадях. Димитрия как-то не очень волновали происходящие процессы. Он увлёкся мировоззренческими системами. Посещал философский клуб. Но пора было определяться с будущей работой.

– Ты сам-то куда хочешь? – спросил отец.

– Я хочу работу с людьми, – ответил Димитрий.

– Биологи, вроде, работают с животными, растениями и как их… – с улыбкой задумался отец, – микроорганизмами, вот!

– Так это биологи.

– Что-то я ничего не понимаю.

– Ты не хочешь заниматься биологией? – вступила в разговор мать.

– У меня немного изменились интересы.

– Вроде, у тебя всё получалось…

– И сейчас получается. Правда, красного диплома не будет, но…

– Повторяется школьная история, – расстроенно и чуть саркастически заметила Анна Андреевна.

– Ладно, Аня, не начинай, – перевёл разговор отец, – с людьми, это как? Психологом, что ли?

– Ну, как вариант.

– На биофаке есть такая специализация?

– Нет.

– Это, скорее, в медицинском, – закурил Георгий Степанович.

– Жалеешь, что не стал поступать в мед?

– Не жалею.

– Танин отец предлагал как-то устроить тебя к нему на завод. Вроде, у них ещё что-то теплится, какие-то заказы есть.

– Мама, ты же знаешь, как я отношусь ко всем этим станкам, железякам, механизмам. Ещё с УПК (учебно-производственный комбинат) устойчивое отвращение!

– К нам в институт? Но… с биолога какой химик?

– С людьми, с людьми… Всякая работа – работа с людьми, – задумчиво заметил отец. Георгий Степанович за время своей, так сказать, расслабленности подрастерял связи и сам находился в шатком положении по службе. Он всё ещё бодрился, много говорил о своих возможностях и знакомствах, но реально сыну помочь не мог. От чего втайне очень переживал. Ему самому надо было искать способы обеспечивать семью – ставить на ноги маленькую дочь.

* * *

Перед последним курсом, августовским вечером Димитрий с Таней шли со встречи школьных друзей.

– Ты знаешь, мне тут предложили… – девушка всё также, как и в школе, предпочитала брючки и короткую стрижку.

– Что? – Димитрий оглядел свою исполнившуюся мечту с ног до головы.

– Стажировку в США!

– Ого!

– Есть возможность по линии студенческого обмена.

– Что-то мне такую не предложили!

– Конечно, ходишь по своим философским клубам, книги заумные читаешь… Жизнь-то меняется, а ты и не замечаешь. В прошлое смотришь!

– Надолго?

– На пятый курс.

– А я как? Может, и мне с тобой можно?

– Я узнавала, но не получится. Место только одно.

– Хочешь в штатах остаться?

– Это ещё суметь надо!

– …

– В случае чего, ты ведь ко мне после окончания сможешь приехать, уже специалистом!

– Уже специалистом… – повторил Димитрий.

Он внимательно посмотрел на Таню, в её карие миндальные глаза. Точёные черты лица. Есть что-то восточное, или средиземноморское. Димитрий впервые отчётливо почувствовал, как перемещаются пласты времени. Большие пласты двигаются – меняется эпоха. Маленькие пласты, частные – происходят события, меняющие человеческую жизнь.

– Так отпустишь?

– Конечно! – с большими внутренними усилиями произнёс Димитрий. Он старался, чтобы это прозвучало легко, как будто ему всё равно. Но внутри словно что-то оборвалось.

– Я буду писать, звонить.

– Да, конечно. Как в армию…

Димитрию через неделю также предложили стажировку, но не в Америке, а на крайнем севере их необъятной Родины. Он быстро собрался и уехал. Даже раньше Тани.

* * *

Поезд на Мурманск отстукивал расстояние. Напротив Димитрия сидела белокурая хрупкая девушка, Лена Пчёлкина, однокурсница. Её направили на практику в сам Мурманск, потому что оттуда родом. Димитрия – в посёлок Дальние Зеленцы, в Институт исследования Баренцева моря.

– А говорил, что биологией заниматься не будешь! – Лена улыбалась очень хорошо, по-доброму, открыто.

– Практику надо же где-то проходить! – настроение у Димитрия было ещё сумрачное. Переваривал неожиданный поворот событий и танино решение. В тайне надеялся, что подруга передумает.

– Предлагали же в комитете экологии. Перспективно!

– Перспективно-то оно, может, и перспективно… Да уж больно административно.

– Ой, в рифму получилось! Хочешь пирожок?

– Пирожок?

– Да. С мясом. Сама пекла!

– Давай. Благодарю! – Димитрий вспомнил, что Таня пирогов не пекла, она всё больше экономикой интересовалась, учёбой и общественными делами.

Поедая пирожки, Ксенофонтов получше пригляделся к соседке, которую во время учёбы практически не замечал. Голубоглазая. Очень аккуратно и скромно одетая. Вся какая-то чистенькая. Они хорошо поговорили дорогой.

* * *

Димитрий успешно прошёл практику. Океан ему очень понравился, несмотря на суровость климата. Ксенофонтов регулярно выходил в море на институтском судне, несколько раз выезжал в Мурманск. Лена провела ему экскурсию по городу.

Практика закончилась. Прошла защита диплома. Вернулась и Таня. За время разлуки у них случились лишь два бумажных письма друг другу, да несколько телефонных разговоров. Встретились, расчувствовались. Говорили всю ночь.

* * *

Сестра Даша уже научилась ходить, разговаривать и шалить. Брат Вадик заканчивал радиофизический факультет университета. Путь у него один – в науку. Как и у Сани, который уже готовился к вступительным экзаменам в аспирантуру. Его, конечно, оставят на кафедре. Будущий преподаватель.

В этой суматохе они так и не свозили бабушку Женю в родную её сердцу Ольховку, куда они с дедом Андреем брали каждое лето маленького Димитрия. Наобещали только! Зато Димитрий с Таней летом побывали на море.

Обсуждали планы на осень. Тане также предложили аспирантуру. Ксенофонтов пребывал в неопределённости – идти ли к таниному отцу на завод, который стал теперь акционерным обществом, или всё-таки в комитет экологии. Димитрий готовился сделать Тане предложение, вопрос давно уже висел в воздухе. Жили они, практически, как муж и жена. Конечно, её неожиданный отъезд в Америку повлиял на Ксенофонтова, он немного обиделся. Но кто не сталкивался с женскими капризами? А сейчас Таня рядом. Они уже во второй раз проверили чувства.

Самое начало осени. Они идут с Таней по Покровке – старинной улице города, недавно переименованной. Ей вернули дореволюционное название, сделали пешеходной. Во времена СССР она называлась улицей Свердлова. Город также переименовали из Горького в Нижний Новгород.

– Дима, нам нужно поговорить, – Таня свернула в их любимый сквер.

– Я как раз тоже собирался! – улыбнулся Димитрий. На нём новый костюм, в котором он сам себе очень нравился. Самое время сделать предложение.

– Я долго думала, милый, – Таня провела рукой по лацкану, как бы огладила.

– Я тоже!

– Нам нужно расстаться.

– Что? – не понял Ксенофонтов.

– Ты же слышал! Ты думал не об этом?

Димитрий ошеломлён. Он не исключал этого варианта после таниного отъезда. Но сейчас, когда всё складывалось само собой! В голове пронеслось: «Может быть ответить ей, что он также хотел это предложить? Момент удобный, можно всё повернуть, чтобы не пострадало самолюбие! Но нет. Самолюбие уже пострадало! Чтобы сохранить лицо? Но Таня хорошо его знает. Наверное, лучше, чем он её… В той книге, которую я так люблю, отношения мужчины и женщины имеют иной психологический фон». Вслух сказал правду:

– Нет. Я хотел сделать тебе предложение!

– Теперь передумал? – попыталась свести на шутку Челышева.

– Считай, что сделал!

Димитрий стоял перед ней высокий, возмужавший, хорошо одетый и надёжный. Таня это очень ценила. Она была умной девушкой. Как-будто ещё немного раздумывала. Лицо сосредоточено. Без лишней косметики. Не очень высокая, но стройная. И любимые брючки, только теперь не здешние, а купленные за океаном.

– Я это очень ценю, но принять не могу, – сказала она твёрдо. В уголке глаз показались слёзы.

– Встретила кого-то за бугром?

– Встретила, но я тебе не изменила. И это не главная причина!

– Что же тогда? Хотя… хотя можешь не объяснять, – Димитрий повернулся, чтобы уйти.

– Подожди. Выслушай, пожалуйста!

– Хорошо.

– Ты мне понравился своей необычностью. Ты отличался от сверстников, от одноклассников. И мы с тобой, видимо, на том этапе очень подходили друг другу!

– Угу…

– Мы ведь хорошо жили, почти не ссорились. Детей не случилось, да и рано мне ещё! И, понимаешь, у меня в жизни есть цель! Я хочу сделать карьеру! Не хочу становиться домохозяйкой, или скучной тётушкой в какой-нибудь организации средней руки. Неожиданно открылась возможность, о которой я смела только мечтать. Прислали вызов из США. Предлагают вид на жительство и работу.

– Помог тот человек?

– Да.

– И ты ждала этого всё лето?

– Ждала. Но, если бы мы поженились, то я бы никуда не поехала.

– Пойду я, Тань. Будь счастлива!

– И знаешь, у тебя больше шансов, чем у меня встретить кого-то, кто тебе подойдёт, – почти закричала она вдогонку, – ты же мужчина! Но тебя надо ещё делать, как мужчину!

– Что?

– Нет, ничего. Мы расстаёмся друзьями?

– Конечно!

– Мой папа тебе поможет с трудоустройством. Они хотят сделать совместное предприятие, так что, может, будем видеться!

Димитрий быстро шёл по Покровке. Не слушал. Сглатывал.

Через неделю он уже ехал в Мурманск. Конечно, на помощь таниного отца Димитрий не согласился. И в городе оставаться не захотел. Будет делать кандидатскую диссертацию по камчатскому крабу, который, видите ли, переползает в Баренцево море по дну Северного ледовитого океана! Димитрий жалел теперь только об одном, что не свозил бабушку в деревню, а выбрал море и девушку.

* * *

На севере Димитрий провёл четыре года. Поначалу сильно тосковал по Тане. Механически делал свою работу. Забывался в море. Но потом сошёлся с Леной, которая помогла ему забыть многое. Они поженились. Димитрий планировал написать диссертацию в Зеленцах, а потом, может быть, перебраться в Мурманск. Или, вообще, в родной университет. Оказывается, Лене он нравился все студенческие годы, но по понятным причинам она инициативы не проявляла.

В небольшой квартирке, которую Лена делила с мамой, Ниной Львовной, у неё была своя комната. Там они и обосновались. Семья жила скромно, тихо. В доме Димитрий заметил несколько старинных икон в дорогих окладах и потёртый альбом с фотографиями начала века. Ни в их квартире, ни у Тани икон никогда не было. Бабушка Женя только прятала какой-то образ в шкафу. Иногда доставала. В квартирах у дедушек и бабушек Димитрия всегда было много книг: классика, собрания сочинений Ленина и Сталина. Библия, святоотеческая литература отсутствовали. У Лены атмосфера иная.

– Это мой прадед, – Лена подвела Димитрия к портрету дореволюционной работы, висящему над пианино.

– Давно умер?

– Репрессирован в 1937 году. Он был священнослужителем.

– Я заметил. Крест. Облачение.

– Мама недавно подала на реабилитацию.

– Какие у тебя предки! – Димитрий обнял Лену, поцеловал.

– А это прадед по линии отца. Земский врач.

– Круто!

– Мама говорит, что в тебе тоже есть что-то благородное!

– Тоже? – улыбнулся Димитрий.

– Ладно тебе, – Лена смутилась, покраснела, уткнулась носом в воротник его свитера, – я имела ввиду просто благородное.

– Вряд ли… У меня, по-моему, все из рабочих и крестьян. Впрочем, далеко я не копал.

– Прошлое бывает неожиданно интересным! – она потёрлась щекой о плечо мужа, – ладно, пойду ужин готовить.

– Можно я альбом полистаю?

– Конечно!

Года два Ксенофонтовы жили размеренной, тихой семейной жизнью. Планировали ребёнка. Димитрий привык к северному климату, к более спокойной, чем в Нижнем, обстановке. Люди здесь вообще никуда не спешили. Он даже шутил иногда, что всё здесь, как будто, заморожено. Недавние события, да и всё, чем он жил последние лет десять, отдалились. Часто вспоминал мать, отца, сестру, родных. Переписывались и перезванивались. Но их жизнь протекает где-то там, за две тысячи километров. А он в чужом городе. Привыкает к новым обстоятельствам. Пласты времени. Ничего не поделаешь. Вспоминал иногда и Таню, но ещё более отдалённо. Он только всё никак не мог понять, почему произошёл такой резкий поворот в их отношениях? Резкий. Неожиданный. Без предварительных объяснений. Подруга не сказала ни слова и никак не выдала себя до самой развязки. Неужели нельзя было поговорить, обсудить… «Ну, да ладно, пусть делает свою карьеру в далёкой Америке, – размышлял Ксенофонтов, – а у него есть Лена, она ничем не хуже, с ней спокойно». Димитрий почему-то твёрдо был уверен, что Лена его не предаст. Новое ощущение рождалось не из самомнения, не из ложного чувства психологической зависимости от него Лены. В душе Димитрия поселилось новое ощущение надёжности, преданности любящего его, порядочного человека. Димитрий уже мечтал о научных открытиях, о северных походах. Видел себя в новом качестве, на пороге свершений. Его романтичная душа обретала в этом чувстве твёрдую почву, основу новой жизни.

– А я знаю, что ты Таню ещё любишь!

– С чего это ты взяла?

– Чувствую!

– Я тебя люблю! – Димитрий погладил Лену по мягким, светлым волосам.

– И волосы у меня редкие…

– Редкого льняного цвета!

– Выкрутился!

– Правда.

– А я всё равно счастлива! Я тебе всё отдам…

– Ты о чём, милая?

– Знаешь, женщина, если любит мужчину, то хочет ему помочь в жизни, всю себя вкладывает в его успех! Становится его частью. А продолжение в детях.

– Успех…

– Да, да, я тебе помогу, вот увидишь!

Но Лена скоропостижно скончалась.

Это оказалось ударом посильнее разрыва с Таней. А вскоре умерла и бабушка Женя.

Эти события подвели какую-то жирную черту в жизни Димитрия. Он пережил сильнейший эмоциональный стресс, некоторое время вообще не хотел никого видеть и ничем заниматься. Немного оправившись, задумался очень серьёзно. Он то считал себя неудачником, то предполагал, что его преследует злой рок. Наука, тем временем, стремительно разваливалась. Институт хирел. Заниматься исследованиями Ксенофонтов бросил, в том числе и потому, что и сам город, и посёлок без Лены стали ему практически чужими. Как дальше жить молодой мужчина не представлял. Ему двадцать семь, а он уже чувствовал себя почти стариком.

* * *

Ксенофонтов пробовал ходить в море с рыболовами, перегонять машины из Европы. Не клеилось, не цепляло, да и шишек набил.

В поисках ответов на мучавшие вопросы Димитрий забрёл к соловецким монахам.

– Какой, говоришь, помысл?

– Что со мной ничего плохого не может случиться… – Димитрий впервые вслух произнёс свою сокровенную мысль. Еле выговорил.

– Хмм… – пожилой, но ещё крепкий монах задумался. Привыкшие к работе руки перебирали простенькие чётки. Обычно сосредоточенное, строгое лицо обращено в море. Вдруг глаза улыбнулись, сделались ясными и как бы наивными, словно у младенца:

– Это хорошо, что в добрый исход веришь. Господь милостив, спасёт! Но и гордыни у тебя много. Ишь ты, ничего со мной не случится! С кем угодно, что угодно может случиться! Но, Бог спасёт! Только веруй!

– Да уж случилось… Такое случилось, что и не знаю, как пережить!

– А про книжку свою у московских профессоров почитай, что в духовной академии преподают, – как будто, не слыша его последних слов, задумчиво произнёс старец, – всё по косточкам разложили…

– Какую книжку? Я, вроде, ничего не говорил…

Димитрий несколько месяцев прожил в монастыре трудником. Крестился. Возник даже порыв остаться. Но игумен не благословил. Зато остались у Димитрия от монастыря небольшие познания в Православном законе и ощущение, что появилось в душе что-то новое, как будто посеянное невидимой рукой.

* * *

Постепенно события девяностых годов двадцатого века, которые называли даже лихими, стали перетекать в русло вполне респектабельного, зачаточного капитализма. В начале же века двадцать первого в России сложилась благоприятная ситуация для прихода иностранного капитала. Возникли доселе невиданные магазины. Торговые сети распространили, как гигантский осьминог щупальца, свои филиалы. Развилось банковское кредитование. Зачался отряд менеджеров. Международные организации, поначалу обосновавшиеся в Москве, двинулись в российские города миллионники. Повсюду строились торгово-развлекательные центры, вначале пугавшие своими ценами, но вскоре заманившие незадачливого российского покупателя безотказными технологиями продаж. Люди увязли в банковских кредитах, набили шкафы и квартиры излишним количеством техники, мебели, одежды и радовались… На автострадах появились пробки.

Тридцатилетний Димитрий Георгиевич Ксенофонтов, уже достаточно побитый жизнью, вернулся в родной город, чтобы начать с нового листа. Он помыкался по разным конторам и, наконец, осел в офисе одной из зарубежных компаний. Снял в аренду квартиру и начал учиться торговать.

* * *

Средних размеров комната. Стены по периметру перегорожены крошечными отсеками на одного человека. На столе у каждого монитор и телефон. Места остаётся только для ежедневника и небольшого канцелярского органайзера. Сотрудники сидят спиной друг к другу. Видят лишь соседей, и то, если откидываются на спинку дешёвого стула и специально поворачивают голову. Шум невероятный! Все звонят. Спиной к окну сидит руководитель отдела, Гоша Фуфачёв. Младше Димитрия. Он имеет возможность видеть всех подчинённых и следить, правильно ли они произносят спич, не отвлекаются ли.

– Читаем скороговорки. Скороговорки, скороговорки. Начали быстренько! – начальник вскочил с места, быстро-быстро зашагал по комнате, раздавая менеджерам листочки со скороговорками.

– Тридцать три корабля лавировали-лавировали, да не вылавировали, – послышалось сзади Димитрия.

– После шишкосбора все шишкособранные шишки, пригодные для шишкосушения, отправляются на шишкосушильную фабрику на шишковозе, – звонко рапортовали слева.

Когда Ксенофонтов впервые услышал, что рабочий день нужно начинать с чтения скороговорок, то решил незамедлительно уволиться. Но, так как ничего лучше пока не нашёл, а деньги нужны, – превозмог себя и остался. Димитрий вздохнул, послушно взял листок и, ужасаясь собственному голосу, влился в общий гул:

– Ехал грека через реку, видит грека – в реке рак. Сунул грека в реку руку…

– Утренняя планёрка! Утренняя планёрка! – Гоша вскочил и стал проверять, задвинули ли стульчики под стол, моментально вставшие с мест, сотрудники. С этим строго. Не задвинул стульчик – штраф. В армии Димитрию приходилось равнять табуретки и полосочки на одеялах, поэтому данная ситуация его больше забавила. С задвиганием стульчика у него порядок. А вот многие недосчитывались части зарплаты.

Сотрудники в полном составе уселись в лекционном зале. Шеф, Арчибальд Павлович Медынцев, каким-то полушагом-полубегом пружинисто прошёл на небольшое возвышение и уселся за стол лицом к аудитории. Лет тридцать с небольшим. Ухоженный. Даже лоснящийся. И говорит быстро-быстро.

– Как выходные?

– Отлично!

– Хорошо, но мало!

– Вам дай волю, так вообще на работу не выйдете! – Арчибальд заговорщицки ухмыльнулся, – деньги кто зарабатывать будет? Деньги что, лишние?

– Нет, нет, не лишние, конечно! – послышались голоса со всех сторон небольшой лекционной.

– Скороговорочки читали?

– Читали, читали, – поспешно заверил Фуфачёв.

– Угу, – промычал начальник второго отдела, мрачноватый, неразговорчивый мужичок.

– Почему так много опоздавших? – постепенно Арчибальд становился более серьёзным и менее приветливым, – говорил уже сколько раз, что ровно в девять утра все должны быть на своих местах, в дресс-коде, со включенным компьютером!

– В чём дело? Сколько раз повторять? – стал оглядывать свой отдел Гоша. Вращал глазами, косился на начальника.

– Потом разберётесь, – степенно остановил Арчибальд и оглядел зал. – Новенькие есть?

– Двое, – помог Фуфачёв.

– Выходите сюда, представьтесь. Расскажите о себе! – прелюбезно улыбнулся Медынцев.

– Лика. Работала в колл-центре в Управлении железной дороги. Учусь заочно. Танцами занимаюсь, – бойко представилась девушка лет двадцати с огненно- рыжими густыми волосами.

– Сколько звонков по телефону делали? – осведомился Арчибальд, явно заинтересованный прежней работой Лики.

– По двести в день!

– Ого! – присвистнул Гоша.

– У нас сто в день норма, – не затягивая, проинформировал Арчибальд. – Денег заработать хотите?

– Хочу.

– Отлично! Заработаете! Давайте похлопаем!

Девушка, чуть смущённая, пошла на место. Все стали громко хлопать. Здесь так принято. Каждый выход к доске, завершение презентации, окончание любого мероприятия сопровождалось хлопаньем в ладоши.

– Василий Кузьмич, – отрекомендовался мужчина лет сорока с лишним, явно смущённый преобладанием молодых людей. Почти седая шевелюра. Костюм с галстуком, как у чиновника средней руки.

– Где работали?

– Да, где я только не работал?! – переминался с ноги на ногу Василий Кузьмич.

– Понятно, – проявил деликатность Арчибальд, – денег заработать хотите?

– Конечно!

– Заработаете! Присаживайтесь!

Снова хлопки. Потом Арчибальд дотошно повыспросил у каждого сотрудника, чем он будет заниматься в течение дня, ещё раз замотивировал заработком и распустил совещание. Рабочий день начался.

* * *

Сидели с Саней и Михальчиком, давно не виделись.

– Ну, давайте за санину защиту! – предложил Димитрий.

– Поддерживаем, – Михальчик церемонно выпил.

– Как вспомню девяностые… Выживали, одно слово! Ни зарплаты, ни технической базы…

– Помню мой дядя, учёный-физик, только дворником и зарабатывал. В институте одну восьмую ставки платили.

– Вот-вот! – Саня немного поправился, на носу появились очки. Не дешёвые, надо сказать.

– Золотое было времечко! Я машины с корешами из Германии гонял! Не без приключений… – Михальчик ухмыльнулся, закинул в рот орешков, – но весело было, ё….

– А сейчас?

– Таксую. Осталась у меня от прежней жизни аудюшка, кормит, ё…

– Не убиваемая, – со знанием дела заметил Саня.

– На всю жизнь хватит! – Михальчик разлил по стопкам остаток бутылки. – А ты, Диман, на буржуев что ли работаешь?

– Угу.

– Ой, заморочено у них там… Я пробовал водилой устроиться, да не выдержал! Я свободу люблю!

– Батя-то как? – спросил Саня у Димитрия, – всё химичит?

– Фирму по торговле реактивами создал, бизнес-процессы выстраивает.

– Чего выстраивает? – насторожился Михальчик.

– Торговую цепочку.

– Ладно, хватит матом ругаться, – Михальчик откупорил вторую, – слушайте, лучше, анекдот.

* * *

На ресепшн, как в иностранных компаниях принято называть стойку в холле, куда прежде всего попадают клиенты при входе, – две миловидных девушки секретарши. Их задача улыбаться, предлагать чай-кофе, выяснять причину прихода и состыковывать с нужным сотрудником. Они также регистрируют приход и уход с работы. Любому входящему бросается в глаза надпись: «Наша миссия – обеспечить клиентов самой чистой и полезной водой в мире!» Если посетитель задержится в холле, то может посидеть на новом кожаном диване, полистать журналы, рекламные проспекты. По коридору, стены которого увешаны фотографиями всевозможных наград, грамотами и благодарственными письмами, Димитрий прошёл в менеджерскую. Там одновременно переодевались несколько работников и работниц. Молодые люди практически не смущались друг друга, сверкали разноцветным бельём, переговаривались. Кто-то гладил рубашку, кто-то завивал волосы. Димитрию не вполне понятно, зачем переодеваться по несколько раз в день, это же не удобно. Он облачался в костюм дома и экономил на этом минимум двадцать минут. Новенькому Василию Кузьмичу также не по себе эта суматоха. Он приходит чистенький, отглаженный, но как бы немного прибитый.

– Димитрий, – обратился он к Ксенофонтову, – вы позволите просто по имени?

– Конечно!

– И меня по имени зовите!

– Договорились!

– Вам, мне кажется, также все эти скороговорки, задвигание стульчиков, спичи не очень нравятся?

– Угадали!

– Я вот никак не могу понять, зачем нужна вся эта словесная эквилибристика при простом телефонном звонке?

– Чтобы продать.

– А что, если человеку просто объяснить, без нажима, без потаённых фраз, он не поймёт? – Василий раскраснелся, его речь приобрела уверенность.

– Поймёт. Но, думаю, купит с меньшей вероятностью! – улыбнулся Димитрий.

– Смеётесь надо мной, молодой человек? Мол не понимаю, отстал…

– Да что вы, Василий! Я и сам, признаться, не в восторге. Продажи, похоже, не моё. Я биолог! Но науку бросил, а деньги зарабатывать надо. Держусь только за счёт интереса к устройству фильтров этих, да за возможность сходить к клиенту, поговорить, по улице прогуляться, в конце концов.

– И не моё! А фильтры – примитив! Я же раньше начальником производства работал… Такую технику эксплуатировал!

– А что же вы…

– Да развалилось производство! Пришли «эффективные» менеджеры… Всё секвестировали.

– Примета времени…

– Скороговорки, скороговорки! Читаем скороговорки, – неугомонный Гоша нервно ходил от менеджера к менеджеру.

Дальше – утренняя планёрка. Потом – звонки, звонки… Димитрию пока так и не удалось привлечь первого клиента, а значит, он сидит на голом окладе. Было несколько встреч, но так… вхолостую. Василий ещё только начинает. Спичи разучивает вместе с рыжеволосой Ликой. Гоша сажает их спиной к спине – и давай муштровать. То Василий – потенциальный клиент, а Лика должна ему продать фильтр ценой с десяток зарплат школьного учителя. То Лика – строптивая домохозяйка, а Василий – ну просто обязан убедить её оборудовать новенькую кухню системой очистки воды. В долг, в кредит, на последние деньги – не важно! Продать и… заработать деньги! За всем этим наблюдает Дина – пассия Гоши. Для неё он, отчасти, и старается. Пафосу добавляет. Дина замужем. Аккуратненькая, модно одетая брюнетка.

Обед. Снова звонки. Школа менеджера. Это такое мероприятие, где обсуждаются планы презентаций, проводятся ролевые игры и решаются иные насущные вопросы, призванные увеличить продажи и поддержать имидж фирмы. По сути – третья планёрка продолжительностью в час. Тайм-менеджмент в компании серьёзный – точность до минуты!

– Как настроение? – Арчибальд улыбчив, но сосредоточен, – денег заработать хотим?

– Хотим!

– Конечно, хотим!

– Дина Юрьевна!

– Да! – Дина, как всегда, сидела рядом с Гошей. Сейчас она даже просунула свою изящную ножку под колено Фуфачёва. Сама сосредоточенность и внимание.

– Выходите, продайте нам полный пакет системы очистки воды для семьи из четырёх человек среднего достатка.

Дина пробралась сквозь колени сидящих сотрудников, вышла на середину. Осчастливила улыбкой коллег. Стоит уже с минуту, переводит взгляд с макета системы очистки на Гошу и обратно, кокетливо поправляет причёску. Слова не идут. Гоша делает жесты, Арчибальд понимающе ухмыляется, сотрудники ждут спич и радуются, что вызвали не их.

– Осмо… осмо… астмо…

– У вас астма? – издевательски осведомился Арчибальд.

– Не-е-е-т, – широко улыбаясь, как будто не понимая иронии, ответствовала Дина. Поправила юбку, тронула волосы.

– Садитесь, – махнул рукой Медынцев, устало посмотрев на сконфузившегося Гошу.

– Можно я? – неожиданно предложил Василий Кузьмич.

– Прошу! Похлопаем, похлопаем!

Василий решительно вышел на середину, взял указку, начал:

– Принцип обратного осмоса, заложенный в данную систему…

Он говорил с полчаса, уверенно водил указкой по системе очистки. Писал формулы на доске. Весь приосанился, даже изменился в лице.

– Красавчег! – первым захлопал Арчибальд, – только эмоций в голосе нужно больше, эмоций! А то, как лекцию какую читаете!

– Так читывал лекции, читывал… – довольно пробормотал запыхавшийся Василий.

– А нам продажа нужна! И не поворачивайтесь спиной к аудитории. Похлопаем, похлопаем!

* * *

– А мы на море собрались!

– В Лазоревское снова?

– Н-е-а…

– Куда же? В Геленджик?

– Н-е-а!

– Не томи, Дашуль!

– В Турцию! Как курорт называется, не помню.

Димитрий прошёл из, знакомой с детства, прихожей в комнату, где мать уже накрывала на стол.

– Анталия курорт называется. Здравствуй, сынок! – мать поцеловала Димитрия, внимательно оглядела, – похудел.

– Это полезно! – улыбнулся Димитрий. – Ты разрешаешь Даше краситься? – спросил он тихо, когда сестра вышла из комнаты.

– Только в моём присутствии! А что ты хочешь? Взрослеет!

– Как отец?

– Весь в работе! Но сейчас придёт. Узнал, что ты сегодня зайдёшь!

– Держится?

– Ни капли.

– Хорошо!

– У нас с ним уговор. Да и работой увлечён.

– Получается?

– Вроде…

– Кредитов, поди, набрал!

– Все так сейчас живут. Куда деваться?!

– Ну, где наш менеджер? – в комнату вошёл отец. Обнялись. – Как работа, нравится?

– Был биолог – стал продавец! – уклончиво ответил Димитрий.

– Но, как я понимаю, с людьми? – улыбнулся отец.

– Георгий, – покачала головой мать.

– Уж точно с людьми, – правильно понял добрую иронию отца Димитрий.

– Вот раскручусь – к себе возьму. Будешь директором! А пока набирайся навыков! – отдал должное борщу Георгий Степанович.

– Я буду директором! – Даша села за стол, наушник от плеера из уха не вынула.

– А ты будешь главным бухгалтером, коза! – погладил её по голове отец.

– Я не коза!

– А кто же?

– Конечно же, принцесса! Или русалочка! – вставил Димитрий, вспомнив, какие мультфильмы любила сестра больше всего.

Все рассмеялись. Даша хотела было сделать обиженный вид, но не сдержалась, прыснула от смеха вместе со всеми.

– Как на личном фронте? – полюбопытствовал отец.

– Георгий, снова ты за своё! – сказала полушёпотом, посмотрев укоризненно, мать.

– А что такого?

– Нет у меня такого фронта, – спокойно ответил Ксенофонтов-младший.

– Что, ни в кого не влюбился в своей фирме? – попыталась подначить Даша.

– Дочь, уроки готовы? – строго спросила Анна Андреевна.

– Готовы.

– Мам, да не переживаю я, забылось уже многое! Чего ты?

– Знаю, как не переживаешь! – смахнула слезу мать.

– Аня, не сгущай краски! Жизнь продолжается. В его возрасте ещё столько раз жениться можно! Димитрий, есть кто на примете?

– Нет, – честно ответил сын, – и вообще, надо сначала на ноги встать, а то, на что я семью содержать буду?!

– Разумно, – задумчиво заметил отец, – слова не мальчика, но мужа! С нами отдыхать поедешь?

– С ребятами куда-нибудь съезжу.

* * *

Чистенько. Скромненько. Интеллигентно. В гостиной шкафы с книгами до потолка. Круглый стол под абажуром. Стулья с гнутыми ножками вокруг стола. Обстановка же прихожей и кухни простецкая.

– Неужели мы такую воду пьём? – всплеснула руками хозяйка, женщина лет сорока пяти или пятидесяти.

– Да, к сожалению, – Димитрий уложил в портфель ТДС-метр и электролизёр.

– Никогда бы не подумала!

– Поэтому вам просто необходимо оборудовать кухню нашей системой очистки воды!

– Да-да, я помню ваше предложение, – хозяйка унесла пластиковые стаканчики, в которых после демонстрационных экспериментов находилась жижа чёрно-серо-бурого цвета. Ещё пол часа назад это были водопроводная и бутилированная вода, якобы, высокой степени очистки.

– Что скажете?

– Мы с мужем посоветовались, почитали ваше коммерческое предложение, – хозяйка внесла на подносе чайник, баночку с кофе, бокалы.

– Очень любезно с вашей стороны!

– Мы, знаете ли, гуманитарии. Нам трудно понять цифры и диаграммы, изложенные в руководстве к прибору, что вы рекламируете.

– Понимаю.

– Надо подумать, посоветоваться…

– А я биолог, – вставил Димитрий.

– Вот видите! Вам, конечно, виднее! И потом…

– Да? – молодой менеджер размешивал кофе.

– Цены уж больно кусаются!

– Ну… хороший товар дёшево не стоит, – Димитрий постарался сказать это как можно значительней и убедительней, как учили на тренинге.

– Понимаю, – кротко улыбнулась хозяйка.

– И потом, у нас можно в рассрочку купить. Или кредит взять!

– Это же с процентами отдавать, – опасливо посмотрела женщина.

– Сейчас потребительское кредитование всё прочнее входит в нашу жизнь. Люди хотят сегодня, а не в необозримом будущем! Рядом с нашим офисом как раз отделение банка есть. Процент приличный.

– Скажите, а можете вы ещё раз зайти? Мы с мужем привезём из деревни воду, которую даже не кипятим. Говорят, она совершенно чистая! Проверите её своими приборами. И ещё раз обсудим.

– Конечно! С радостью!

* * *

Огромный, пятиэтажный, недавно отстроенный торговый центр бурлит посетителями. Всё здесь есть: и магазины, и офисы, и игровые площадки, и, конечно, самые разнообразные кафе и рестораны.

– Арчибальд!

– Авессалом!

Приятели чокнулись кофе. Обедали на фудкорте. Из открытого заведения хорошо просматриваются, руководимые ими, офисы. Арчибальд, требовавший от подчинённых неукоснительного соблюдения дресс-кода, сам был в каких-то очень фирменных, но напоминавших джинсы, брюках. Розовые щёки его окаймляла тонко выстриженная бородка. Авессалом, высокий блондин с шаловливыми глазками, одет в модный дорогой костюм. Он как раз руководит филиалом банка, кредитовавшим, в том числе, и клиентов, продающего фильтры, Арчибальда. За огромными стеклянными стенами хорошо видны снующие туда-сюда сотрудники обеих фирм.

– Как рыбки в аквариуме, – заметил Авессалом, разрезая пиццу.

– У тебя рыбок-то больше! – чуть завистливо протянул немного конопатый Арчибальд.

– У тебя, как будто, нет?!

– У меня, преимущественно, разновозрастные недотёпы! О продажах имеют зачаточное представление!

– Может, так оно и лучше?! У меня все с гонором, после универа. Финансистки. Недотроги!

– Так уж и недотроги?!

– За погладить коленку – продвижение по службе подавай!

– Познакомил бы вон с той блондиночкой!

– У неё парень, по-моему, мафик. Не боишься?

– Ты же меня знаешь!

– А как жена? Слышал, второго ждёте!

– Да, ну тебя!

– Ха-ха-ха!

– Ты машину-то купил?

– А то?! В родном банке кредитнулся!

– А мне ещё продавать и продавать мои фильтры до голубой мечты… Когда же я сяду в тебя, моя ласточка? – Арчибальд мечтательно прикрыл глаза.

– Часики где брал?

– В «магазе» напротив, – Медынцев, встряхнув головой, чтобы вернуться в реальность, указал пластмассовой вилкой направление.

– Прикольные!

– Ты сам-то жениться не собираешься?

– Жду, когда в Москву переведут. На москвичке хочу, да чтоб папаша не из простых! Там, глядишь, за границу перевестись можно, международную карьеру сделать!

– Здесь плохо, что ли?

– Арчибальд, друг! Я в «рашке» себя вообще не вижу! Готов пахать, результат давать, но чтоб международную карьеру сделать! Это круто, понимаешь?!

– Понимаю! А я, знаешь, чего хочу?

– Откройся! Не томи! – Авессалом разрумянился от сытной еды и карьерного возбуждения.

– Я депозит хочу! – крайне серьёзно, веско изрёк Арчибальд. Конопушки на его лице переходили даже на веки.

– В смысле, банковский? – немного опешил собеседник.

– Именно. Солидный депозит хочу наторговать на этих фильтрах. И там уж можно куда угодно: хоть на Гаваи, хоть в Москву!

– Арчибальд!

– Авессалом!

Приятели чокнулись остатками кофе. Разошлись по начальственным кабинетам.

* * *

– По какому праву вы обманываете пенсионеров?

– Я никого не обманывал.

– А это что?

– Договор.

– А это?

– Ещё один.

– И вы нам будете говорить?!

В кабинете Медынцева шла разборка с клиентами. Девушки на ресепшн напрягали уши и по привычке улыбались. Хотя стеклянная дверь плотно прикрыта, звуки всё равно проникают в коридор, а жесты и мимика посетителей не оставляют сомнений, что разговор идёт предметный, о деньгах. В начале работы Димитрия в компании таких случаев практически не происходило, но в последнее время они стали всё чаще. Посетителей двое: мужчина и женщина. Молодые, может быть, чуть старше Медынцева. Женщина уверенно сидит на стуле. Мужчина же садиться, по всей видимости, не собирается. Нависает над Арчибальдом и тычет ему под нос знакомые всем сотрудникам договора на фирменных бланках.

– Кто вам позволил приходить к моим родителям и разводить их на деньги? – здоровенный мужик мусолит толстыми, по всей видимости, плохо знакомыми с письменными приборами, пальцами договора на поставку и монтаж фильтра и кредитный договор на половину суммы заказа.

– Присядьте! Успокойтесь! – выставил холёную ладонь перед посетителем, из последних сил сохранявший самообладание, Арчибальд.

– Я сейчас тебя самого успокою! – мнёт бумаги раскрасневшийся мужик.

– Дорогой, присядь, – вмешалась супруга.

– Чай, кофе! – благодарно посмотрел в её сторону Медынцев.

– Не надо. Давайте по пунктам!

– Давайте.

– Вы не отрицаете, что данные бумаги заключены с вашей компанией? – продолжила женщина.

– Конечно, нет. Один договор с нами. Второй, кредитный, с нашим партнёром.

– Пятнадцать процентов! Грабители! – снова вскочил мужик.

– Успокойся, дорогой! Прошу тебя! – с нажимом произнесла дамочка.

– Ваш сотрудник, представившись работником коммунальной службы, позвонил в дверь. Под видом проверки качества проточной воды стал показывать какие-то фокусы с разными приборчиками. Рассказал, что, если не поставить этот фильтр, можно отравиться! И заставил полуслепую пенсионерку подписать бумаги!

– Не фокусы, а научные эксперименты. Не заставил, а предложил.

– Уболтал!

– …

– В общем, мы хотим расторгнуть договора.

– Пожалуйста! Приводите вашу маму, или приносите доверенность. Условия расторжения на второй, если мне память не изменяет, странице. Мелким шрифтом.

– Так это мы ещё и неустойку заплатить должны! – отложив очки, возмутилась посетительница.

– К сожалению, – улыбнулся Арчибальд.

– Какая наглость!

– Мы также несём издержки. Ничего личного.

– Пошли отсюда, с них как с гуся вода!

– Ну, а может оставим всё в силе? Я ещё скидочку дам? А принцип фильтра мы вам покажем на действующем образце, в соседней комнате! Здоровье-то не купишь!

– Ну что, посмотрим?

– На то, что они «впаривают»?

– Раз уж пришли?!

– Конечно, конечно! Правильно решили! – Арчибальд уже провожал посетителей в демонстрационный зал, – чай-кофе?

Девочки на ресепшн еле сдерживали смех. Гоша готовился презентовать фильтр. Молодые сотрудники в кроссовках и, только что купленных, дешёвых костюмах, ещё не успевшие приобрести весь дресс-код, сбегали вниз по лестнице курить.

* * *

– Диман, ты прости, но не нужен мне твой фильтр.

– Миш, я и не настаиваю! Так просто спросил.

– Вещь хорошая, но уж больно дорогая, – Саня пригубил пиво, – и потом, знаешь…

– Чего?

– Фильтровать, не фильтровать – вопрос!

– Что, лучше воду с вредными примесями пить?

– Мембраны обратного осмоса способны и полезные вещества задерживать. А в обычных фильтрах из картриджей отфильтрованные вредные примеси могут обратно в воду вымываться!

– Палка о двух концах?

– Да, как и многое другое!

– Я же говорю, дезинфицировать надо! – Михальчик налил себе водочки. Жестом предложил друзьям.

– Я на Севере когда был, заметил, что там воду очищают вымораживанием. Сначала замерзает чистая вода, а то, что остаётся не замёрзшим – сливают вместе с примесями.

– Мы дома просто отстаиваем. Хотя, честно говоря, фильтр собираемся покупать, но попроще. Кувшинчик такой, видели?

– Диман, ты только клиентам про вымораживание не рассказывай, а то не заработаешь!

– Да, уж!

– Парни, я сегодня за поляну не смогу отдать. В следующий раз весь стол с меня!

– Да, не вопрос. Случилось что?

– В три напёрстка попал…

– Миха, ты же опытный!

– Опытный, не опытный… Он как затянет своё: «Кручу, верчу, запутать хочу!» Заманчиво! Ха-ха-ха!

* * *

– Борьба с возражениями! Борьба с возражениями – вот что главное! – Арчибальд сидел в кресле и делал жесты к залу.

Лика внимательно слушала. Василий что-то записывал. Он ёрзал на стуле, как будто скучноватенькая информация вызывала в нём раздражение. Раздражение вылезало наружу, но встать и выйти нельзя. Оставалось ёрзать. Дина легонько тёрлась о Гошу, а тот сидел с очень серьёзным видом. Словно обдумывал, как ему лучше объяснить Дине устройство фильтра, чтоб она, наконец, запомнила и смогла презентовать.

– Почти все говорят, что цена слишком высокая. Что подобный фильтр можно купить в рознице за гораздо меньшие деньги! – вставил Димитрий.

– Ксенофонтов, у вас план выполнен?

– Нет.

– Статистика звонков у вас хромает. Мало звоните!

– Стараюсь.

– Цена высокая? Как обойти возражение?

– Ну…

– Хорошо дёшево не бывает! – громко изрёк Фуфачёв.

– Например, так можно.

– Можно купить в рознице дешевле. Что ответим?

– Пойдите и купите!

– Двойка! Ещё мнения?

– Такой можно купить только у нас. Эксклюзивные поставки из Европы. Всё остальное – подделка!

– Можно! А что главное?

– На здоровье бить!

– Пойдёт! А ещё?

– Завтра цены вырастут!

– Неплохо! Давайте ещё десяток предложений! Дина Юрьевна, выходите, записывайте!

Оставшиеся сорок минут выжимали из себя фразы, которые должны будут убедить покупателя приобрести товар именно у них, именно сейчас, по назначенной цене. Димитрия давно всё это тяготило – и звонки; и план, который всё никак не выполнялся; и сам факт, что он, дипломированный биолог, вынужден заниматься этой ерундой. Но сам виноват. Бросил науку. Можно было немного потерпеть, как Саня, например. Может быть, тоже уже защитился бы! Да что теперь?! Звони, торгуй, задвигай стульчики и читай скороговорки.

* * *

Другую работу найти не получалось. И Димитрий звонил. Звонил и удручённый Василий. А вот Лика уволилась. «Надоел, – сказала девчонкам на ресепшн, – этот бешеный Гоша». Фуфачёв всё также рассекал от стола к столу, сажал новеньких, которые прибывали взамен увольняющихся, не выдерживающих специфической работы, сотрудников, спиной к спине, учил спичам и преодолевать возражения. Удача, зависящая, в общем-то, от количества повторений звонков, иногда улыбалась Димитрию. И тогда он шёл на новые встречи, показывал опыты с водой, уговаривал, как мог. Но вот продать не получалось. В некоторых домах он был уже по нескольку раз, а подписание договора срывалось в самый последний момент. Наконец, позвонила интеллигентная женщина, которая обещала привезти с дачи воды. Димитрий очень на неё рассчитывал. Она-то уж точно, если пообещает, в последний момент не откажется. И ругаться, наверное, не придёт, если что-то потом не устроит. Димитрий, обнадёженный, вошёл в знакомую квартиру и вновь продемонстрировал опыты.

– И здесь осадок появляется!

– И цвет какой-то желтовато-зелёный! – недоумённо произнёс муж, сухощавый, очень чисто одетый, в рубашке, застёгнутой на все пуговицы.

– Это ещё что! Ты из-под крана не видел! Как жижа в болоте!

– А сколько стоит-то?

– Полторы тысячи.

– Ну, это нормально. Потянем.

– Ты спроси, полторы тысячи чего, – донёсся из кухни приглушённый голос хозяйки.

– Как чего? Рублей, конечно! – тихо ответствовал супруг, осматривая место под раковиной, войдёт туда фильтр или нет.

Дверь в залу приоткрылась, в комнату заглянул белобрысый молодой человек. Что-то в его лице показалось Димитрию необычным. Потом он снова высунул голову, сразу убирать не стал, разглядывал гостя. Наконец, молодой человек подошёл к Ксенофонтову сзади, положил руки на плечи.

– Не волнуйтесь, он у нас не здоров. Но смирный, – прояснила ситуацию вошедшая хозяйка. – Иди к себе, иди, – обратилась она уже к сыну.

– Ничего, ничего, – Димитрий был несколько смущён, но быстро понял в чём дело.

– Ну, Димитрий Георгиевич, – вошёл муж, – цена, конечно, в рублях?

– Нет, в долларах.

– Признаться, не ожидал!

– Я же тебе говорила! Сейчас всё в долларах измеряют!

– Мы столько не потянем…

Тут бы Димитрию ввернуть про кредит, про «дёшево хорошо не бывает», подпустить страшилок про экологию и разгоняющуюся инфляцию. Но он не смог. А вместо этого сказал:

– Вещь дорогая. Эффективная. Но ведь жили же и без таких фильтров. Кредит получить есть возможность. Но тут уж вы подумайте! А что вода из деревенской колонки немного пожелтела и осадочек появился – так это последствия электролиза. А в принципе – вода хорошая!

– Вы уж простите нас, Димитрий Георгиевич, что время ваше отняли! Мы пока повременим, – хозяйка посмотрела на Димитрия как-то внимательно и тепло.

– А опыты очень интересные! – вторил муж, – и, если есть возможность, мы у вас приборчики, которыми вы воду тестировали, приобретём!

– Конечно. Они всегда есть в продаже.

Димитрий вышел из квартиры с лёгким сердцем. Его уже не пугало, что Арчибальд будет требовать план и сравнивать с более успешными коллегами.

План Ксенофонтов выполнил через неделю. И даже перевыполнил, за что получил приличный бонус. Неожиданно позвонил «новый русский», который поначалу его не хотел пускать даже на порог. А тут ему потребовалось сразу три фильтра: один в загородный дом, другой в городскую квартиру, а третий в баню. Зачем в бане такой фильтр Димитрий расспрашивать, понятно, не стал. И как можно быстрее выполнил заказ. А через месяц Димитрий нашёл подходящую работу.

Ксенофонтов вдруг с уверенностью почувствовал, что неудачи, преследовавшие его в последние годы, скоро отступят, и начнётся какой-то иной период в его жизни. Период подъёма. И не только в его, но и в жизни всей страны. Появились и уже прочно вошли в обиход новые принципы устройства общества, быстро меняются отношения между людьми. Открыты двери в западное общество, и Россия приняла в себя потоки зарубежных теорий лидерства, жизненного успеха, зарабатывания денег и новых технологий. Чем-то грандиозным, манящим и тревожным наполнена перспектива. Что из этого получится? К чему приведёт страну эта «прививка»? Но, определённо, у Ксенофонтова есть силы и желание идти вперёд. А в прошлом у Димитрия остались чуть более чем тридцать лет жизни с их радостями и потерями, ошибками, напрасными мечтаниями и находками. Димитрий более всего хотел не совершать прежних ошибок и забрать с собой в дальнейший жизненный путь образы умерших родных и воспоминания о тихих детских радостях. Он положит их в тайник своей души как некрадомое сокровище, и понесёт по жизни дальше.

* * *

– Здравствуйте, Нина Львовна!

С друзьями на море Димитрий не поехал. Решил перед новой работой съездить на могилку к Лене. Остановился в гостинице. Когда шёл по аллее, ещё издалека увидел, стоящую почти неподвижно, сухонькую фигурку.

– Димитрий? – обернулась женщина.

– Я.

– Не ожидала.

– Почему?

– Уже несколько лет прошло. И брак у вас был короткий…

– Действительно, короткий.

– Жаль внуков вы мне не родили. Сейчас бы нянчилась…

– Это папа её рядом?

– Да. Ты женился?

– Нет.

– Чем занимаешься?

– Работаю.

– По специальности?

– Нет.

– А я в детдом работать устроилась. Своих нет – чужих буду нянчить!

– Деда вашего реабилитировали?

– Помнишь? Реабилитировали! Вот Лена бы радовалась… – Нина Львовна заплакала. – Она у меня такая скромная была, никому ничего плохого не сделала. Как же так?!

На могилке у Лены крест, как и положено по православной традиции. Небольшой, аккуратный. Из мрамора. «Наверно, Нина Львовна деньги занимала, чтобы поставить, – подумал Димитрий, – надо вложиться! А вот на наших могилках крестов нет. Только звёздочки красноармейские, символизирующие, что оба деда войну прошли».

– Не знаю… Вот вы говорите, не долго мы с ней прожили… А она много для меня значила, и сейчас значит. На важные вещи мне открыла глаза. Может быть, меня так уже никто не будет любить…

– Жениться тебе надо! Как мать говорю!

– Часто слышу!

– Вот, люди зря не скажут…

– Моя часть за памятник, – Димитрий отсчитал несколько стодолларовых купюр.

– Не надо, – отодвинула руку Нина Львовна.

– Нет уж, возьмите!

– Ладно, давай. Когда ещё приедешь?! А я за могилкой буду ухаживать. Больше никого у неё нет.

Они постояли молча ещё минут пять. Смотрели на фотографию светленькой, улыбающейся молодой женщины. С виду совсем ещё девочки.

– Она как северное сияние! Жаль, что я так ни разу её не назвал при жизни… Важное часто понимаешь лишь потом…

В поезде, лёжа на верхней полке плацкарта, Димитрий снова и снова вспоминал свою жизнь. В его мироощущении появилось что-то новое. Как будто схлынули с души излишний романтизм и мистицизм, постоянное стремление быть необычным, выделяющимся из толпы, заслуживающим какой-то особой роли. Мучающие, изводящие чувства. Ксенофонтов понял, что слепое и необдуманное следование идеям, которые он почерпнул из книжки «Мастер и Маргарита», во многом, и завело его в жизненный тупик. А ведь мать тогда привезла ему из какой-то туристической поездки Библию. Но он лишь несколько раз открыл её. Он последовал совету монаха, прочитал богословский анализ булгаковского романа. Прочитал Евангелие. Понял, что Булгаков, с точки зрения православия, исказил образ Христа, сделал силою своего таланта привлекательными падшего ангела и его свиту, давно известные страсти и человеческие грехи. Но это его, Булгакова, ответственность. А у Димитрия своя. Нельзя же обвинять книгу.

Поезд мчался вперёд. Мелькали за окном деревеньки, перроны, болотца около железнодорожного полотна.

Не ему, запутавшемуся Димитрию, судить и автора. Разве плох образ писателя, создающего книгу? Именно мастера, который строка за строкой делает свой роман. Конструирует новую реальность. Ксенофонтов слышал, что последнее время книга «Мастер и Маргарита» снова стала очень популярна, многие интеллигентные и образованные люди без конца с восторгом рассуждают о ней. Многие, как и Димитрий совсем недавно, строят по роману жизнь. А вот Михальчик и Саня не читали. Маша Беседина, скорее, тоже. Им всё равно. И живут спокойно. А Лена… Лена подарила Димитрию свою простую, светлую, глубокую любовь. Позволила соприкоснуться с настоящей чистотой, которая делает ничтожными все эти страсти. Когда Димитрий шёл за Мастером и Маргаритой в подвал, сопереживал их разговорам и действиям, он не испытывал подобного чувства. Он ощутил его только в своей жизни. И не сразу понял, что с ним произошло. Ощущали ли подобное главные герои книги и автор? Ну, хватит на этом циклиться, как на той блестящей безделушке в далёком детстве.

За стенкой веселилась компания. Внизу, напротив лежал пожилой мужчина. У окна через проход – мать с грудным дитём. Мужчина рассказывал соседу вполголоса, как работал на севере. Вкалывал. Заработал денег, но подорвал здоровье. А когда случилась перестройка, он все эти деньги потерял – не смог вытащить из банка, где они и сгорели. Удалось только дачный участок дочери купить с крохотным фанерным домиком. Туда он теперь и едет. Помогать. У дочки двое детей, муж – учитель. Жить-то надо как-то! Мужчина поглядел на Димитрия и несколько раз вздохнул глубоко и задумчиво: «Ах, молодость! Не вернуть времечко-то золотое!»

Часть 2. Князь приехал

Мальчик лет шести сидел на корточках на обочине грунтовой дороги и строил запруду из песка. Друзья сегодня сидели по домам, поэтому Дима строил один. Недавно прошёл дождь, и бурные ручейки неслись по старой каменистой дороге под уклон. Свежо. Но вот появилось солнце. Лужи и ручейки изменили цвет, а искорки света на листьях яблонь обнадёживали, что дальнейший день будет непременно хорош. Запруду строить не сложно. Нужно просто огородить земляным валом участок обочины по обеим сторонам основного потока. Возводить вал надо полукругом, чтобы стены вырастали против течения. А в конце работы важно замкнуть дамбу мощным, немного влажным комом грунта или плоским камнем прямо посредине потока. И тут же, без промедления быстро-быстро замазывать щели, нанося дополнительные слои грунта. Чем толще и выше стены, тем лучше! Ну вот, теперь можно наблюдать, как дождевая вода скапливается и образует море местного масштаба. После плотины ручеёк иссыхает, обнажая небольшие, умытые дождём булыжники, оставшиеся в этих местах ещё со времён ледника. В это море-озеро неплохо запустить лодочку. Как правило, Дима вырезал лодочку из коры дерева, ставил веточку или проволочку мачты, прикреплял парус из бумаги. На глади запруды лодочка ходила хорошо, но стоило спустить самодельное море, как кораблик опрокидывался бурными потоками воды уже через несколько метров, или терпел крушение позже, на миниатюрных порогах, образованных камнями или корнями деревьев.

Бабушка позвала обедать, и Дима, ещё некоторое время понаблюдав за своим корабликом, вытащил его из воды и побежал домой. Он знал, что запруду рано или поздно прорвёт вода, растопчет стадо коров или овец. Дима мечтал о том, что отец привезёт ему фабричный корабль, с килем, с электрическим моторчиком, с несколькими мачтами, и они поедут запускать его на озеро.

С тех прошло без малого сорок лет. Сейчас самое начало лета 2013 года.

Димитрий Георгиевич Ксенофонтов помассировал виски, подался вперёд, выпрямился, тронул клавиатуру. Ранее на мониторе появились бы таблицы и диаграммы, отражающие состояние дел предприятия, директором по развитию которого он имел честь когда-то состоять. Теперь это были перечни вакансий кадровых агентств, в последнее время сокращающиеся каждый месяц. Димитрия, в общем-то, тоже сократили. Собственник поблагодарил за годы сотрудничества, оценил вклад Ксенофонтова в свой бизнес и намекнул, что нужны новые силы для решения предстоящих амбициозных задач. Договорились, конечно, мирно. Ксенофонтов написал заявление.

Кресло пришло в движение и приняло максимально удобное для спины положение. Детские воспоминания согревали, отвлекали от нынешней незавидной ситуации. Светлые, ничем не омрачённые, они лежали в памяти обособленно. События, которые он сейчас вспоминал, происходили в деревне Ольховке, затерявшейся в лесах и болотах Псковской области. Именно здесь он проводил летние месяцы с бабушкой Женей и дедушкой Андреем.

А сейчас Димитрию срочно нужна работа. Деньги тают. Ксенофонтов с каждым последующим днём чувствует себя всё более неуютно.

Вот на электронный ящик пришло письмо. Поступило предложение принять участие в конкурсе на замещение вакантной должности руководителя проекта по восстановлению какой-то усадьбы в Псковской области. Димитрий, вроде, и не откликался на такую вакансию. Ехать в другой регион. Зачем? Ксенофонтов вчитался в текст. Усадьба помещика Рощина на озере Чёрном недалеко от села Долгого. Писала некая Елена Коновницына, представитель компании «Наследие». Якобы, из большого числа анкет они выбрали несколько, и среди них оказалось резюме Ксенофонтова. Димитрий заёрзал на кресле, чуть не опрокинул чашку с кофе. Ситуация при ближайшем рассмотрении оказалось крайне интересной и неожиданной. Долгое лежит в трёх километрах от Ольховки. Это же те самые места, которые он только что вспоминал. Димитрий долго перепроверял информацию по карте, ошибки не было.

После тягучих месяцев безуспешных поисков работы это неплохой шанс, тем более, проезд до места собеседования, в Санкт Петербург и обратно, а также ночь проживания в гостинице уровня «три звезды» оплачивались принимающей стороной. Димитрий рассудил, что даже если его не возьмут на должность, то он вполне может себе позволить доехать до Ольховки и несколько дней побродить по местам детства. В конце концов, он всю жизнь работал, и какие-то скромные сбережения ещё остались. «Решено. Еду» – Димитрий подвёл итог размышлениям и стал готовиться в дорогу.

* * *

– Мариночка, что ты надумала? Едешь со мной?

– А ты уже за себя решил? – супруга посмотрела на Виктора испытующе.

– Думаю, нам надо вместе ехать!

– В такую-то глухомань?

– Зато воздух замечательный, и денег сэкономим. Денис из армии придёт – надо одеть, обуть. Светочку с собой возьмём!

– А куда и кто зовёт? Напомни-ка.

– Зовёт мой товарищ по университету, Колька Панин. Село Долгое, 200 км от Санкт Петербурга. Он там дачу построил.

– Надолго?

– Да хоть до конца лета. У тебя же отпуск длинный!

– Длинный. Но в деревне на пару недель останусь, не больше. А потом мы со Светочкой на море поедем!

– А я как же?

– А как хочешь! Можешь с нами, можешь остаться.

Виктор Сергеевич Разумов только что вышел в отставку с должности следователя по особо важным делам Прокуратуры РФ. Двадцать пять лет безупречной службы давали право на хорошую пенсию. А так как ему не было ещё и пятидесяти лет, то он планировал реализовать себя и на гражданском поприще, устроившись, например, юрисконсультом. По силам и по адвокатской стезе пойти. Иногда ему даже приходила в голову мысль заняться частным сыском. Но когда он делился этими планами с женой, то голубоглазая, темноволосая Марина демонстрировала мужу, сколь язвительной может быть даже любящая жена. Она вообще считала, что он рано закончил карьеру прокурорского работника, и ещё имел все шансы подняться по служебной лестнице. Так или иначе, но вновь испечённый пенсионер решил посвятить предстоящее лето отдыху. Виктор Сергеевич так давно мечтал о роскоши беззаботного времяпрепровождения!

– Тогда поеду за билетами, – Виктор накинул куртку и пересчитал деньги в бумажнике.

– Папа, можно и по интернету заказать! – подала голос Светланочка, которая не прочь была съездить и в деревню, и на море.

– Так надёжнее, – голос отца раздавался уже с лестничной клетки.

* * *

Димитрий решил отправиться в поездку на автомобиле. Конечно, до Питера удобнее добраться поездом, но ему предстояло путешествовать и по псковским лесам. А этим лучше заняться на купленном несколько лет назад кроссовере «Судзуки». На досрочное погашение кредита за машину ушло почти всё выходное пособие.

Выехав на заре, уже к десяти вечера Ксенофонтов был в пригороде Санкт Петербурга. Остановился в отеле в районе Средней рогатки. Димитрий успел отлично отдохнуть перед собеседованием. В офис, располагавшийся на тихой улочке на Петроградской стороне, добрался на метро.

Кованая решётка забора, в глубине двухэтажный особнячок. Димитрий позвонил. Дверь тут же открылась. Вахтёр, узнав, что Ксенофонтов пришёл на собеседование, проводил его на второй этаж и передал невысокой, элегантно одетой девушке с еле заметными веснушками. Оказалось, что это и есть Елена Коновницына. Они устроились в переговорной, стилизованной под старину, с овальным столом. Елена прошлась по всем пунктам резюме, попросила Димитрия Георгиевича рассказать о себе, что-то добавить к информации, изложенной в анкете. Димитрий, который сам неоднократно проводил подобные собеседования, принимая на работу новых сотрудников, отметил, что интервью молодая женщина ведёт очень профессионально, и ей не двадцать с небольшим, как он подумал вначале, а за тридцать. В середине разговора принесли кофе. Ближе к концу дверь в переговорную отворилась, и вошёл пожилой, полный мужчина. Он представился князем Андреем Андреевичем Вяземским, и повёл дальнейший разговор. Вопросы с профессиональных тем перешли на семью Димитрия. Андрей Андреевич задавал их мягко, неторопливо. Он, наверное, из чувства деликатности опасался обидеть Димитрия излишним любопытством. Кто были родители, кем работали? А дедушки, а прадедушки? Что Димитрий читает на досуге, чем интересуется помимо работы? Вяземский совершенно седой – и густые ещё волосы, и бородка. В руках трость.

Собеседование заняло часа три, что достаточно долго по меркам современной деловой практики. Димитрию выплатили обещанные деньги за расходы, а узнав, что он собирается в Долгое и Ольховку, добавили на бензин туда и обратно. Елена в конце разговора сообщила, что конкурс продлится ещё около двух недель, а потом она обязательно позвонит ему или пришлёт электронное письмо.

Ксенофонтов решил остаться в Питере на ночь, погулять по музею под открытым небом. А завтра рано утром запланировал выехать к местам детства.

Невского проспекта оказалось вполне достаточно, чтобы ощутить приятную усталость в ногах, провести остаток дня и побеседовать в мыслях с близкими и не очень людьми, с которыми связывал его этот город. Он шёл и вспоминал, как ещё совсем маленького, дедушка Андрей и бабушка Женя водили его по этим улицам за руки. Вернее, он видел это на редких фотографиях и слушал в рассказах в более взрослом возрасте. Они, родившиеся здесь, приучали внука к культуре. Музеи и архитектуру города ему потом пришлось открывать для себя заново, потому что детский ум и память не могли ещё вполне понять и запомнить полученную информацию. Воспоминания, в основном, сохранились очень расплывчатые. А вот смутная близость с городом существовала. В душе жило какое-то чувство свежести, новизны, приятного путешествия, которое всегда тянуло его сюда вновь и вновь. Димитрий смотрел в воду канала, вспоминал, заново переживал ушедшие в прошлое события. Ощущал себя внутренне, в принципе, молодым. Но снующие рядом студенты быстро вернули его в трезвое состояние оценки своего возраста. Какой молодой? Пятый десяток! И детей пока нет. Хорошо, что ещё жива мама.

* * *

Князь Николай Ильич Трубецкой сидел на лавочке недалеко от Эйфелевой башни и размышлял. В первую очередь, он размышлял о том, а не слишком ли много он думает? На эту простую мысль натолкнула его недавно матушка, княгиня Лариса Леонидовна, урождённая графиня Шереметьева. Она заметила, что, мол, размышляют они, размышляют, а толку маловато. Князь думал о далёком Отечестве, о России. Был там пару раз в Москве и в Санкт Петербурге. С батюшкой, князем Ильёй Петровичем, они пытались организовать поставки электроники, но предприятие не состоялось. Теперь предстоит новое дело, получится ли оно? Николай Ильич отхлебнул из пластиковой бутылочки минеральной воды, протёр солнцезащитные очки. Ему исполнилось тридцать. Друзья и жена, Анн-Мари, звали его, преимущественно, Николя. Дети только планировались. Трубецкой разглядывал туристов, высматривал среди них соотечественников, радовался, что понимает долетавшие обрывки русской речи. В их трёхкомнатной парижской квартире интерьер, по вкусу Анн-Мари, был выполнен в ультрасовременном направлении, название которого Николай Ильич забыл. У родителей же двухкомнатная квартира обставлена в русском стиле. Кожаные и гобеленовые диваны и кресла. Дубовые столы с резными ножками. С зелёным сукном для кабинета отца и овальный, полированный для гостиной. Почти вся мебель куплена на аукционе. А вот несколько фамильных портретов из дореволюционных фотоателье вывезены из России в гражданскую войну. Когда-то они висели в просторных гостиных и кабинетах предков. Когда Николай бывал у родителей, как будто переносился в патриархальный мир царской России, в интеллигентную, высокообразованную аристократическую среду. Но не чопорную и надменную, а тихую, размышляющую, понимающую искусство и науки, желающую России истинного процветания. Родители сейчас довольны своим положением. Годы унижений и вынужденного смирения сразу после иммиграции, которые выпали на долю их предков, прошли. С течением времени появился достаток на уровне среднего француза. Сын выучен и при деле, женат.

Сам Николай Ильич, конечно, ощущал себя европейцем. Не то что именно французом, а и англичанином, итальянцем, словом, современным человеком из наиболее развитого и преуспевающего слоя, который разделяет некие общечеловеческие ценности. Княжеский титул, который современное европейское общество признавало и делало где-то необходимой, а где-то лишь формальной приставкой к имени при обращении, служил, скорее, неким обстоятельством повышенного интереса к его личности, но не отдания должного заслугам его предков, всего их славного для России рода. Вот и для Анн-Мари его титул и происхождение служили приятной темой при гостях или для невинной шутки. Николай и не требовал к себе особого отношения. Но среди занимавших его мыслей всё чаще возникал помысел разобраться в перипетиях истории своего рода. «Как же так, – думал он, – Шереметьевы, Трубецкие, Голицыны, представители многих других славных фамилий так много сделали для развития России, служили Отечеству, воевали, состояли на дипломатической службе. Практически во всех направлениях жизни страны сыграли положительную роль. И оказались изгнаны из Отечества. Конечно, для многих стран характерен был переход от аристократического правления к демократическому, но нигде, кроме русской нации, не существует такого рассеяния элиты по миру. Причём, изгнанной элиты. Вот французы почитают своего Наполеона, хотя он и проиграл войну. А что же дальше? Последнее время всё чаще поднимаются вопросы об участии Дома Романовых в управлении Россией, о реституции. Получат ли ход такие планы, и что будет, если получат? Дух захватывает». Князь поймал себя на мысли, что отнёс свою персону к элите. Смутился.

– Молодой человек, месье, не могли бы вы нас сфотографировать? – женщина лет пятидесяти пяти, перемежая русские и французские слова, обратилась к князю.

– Мама, твой французский не поймёшь, – шептала ей, оглядываясь, женщина помоложе, примерно одного возраста с князем. Она держала за руку, наверное, сына. Рядом стоял мужчина с животиком, в шортах и с бутылкой пива в руке.

– Покажите, куда нажимать, – ответил по-русски князь, легко поднявшись с лавочки.

– О, наши в городе! – оживился, вступив в диалог, чуть хмельной мужичок.

– Мы из Костромы, а вы откуда? – спросила старшая в компании.

– А я, наверное, теперь уже местный. Князь Трубецкой Николай Ильич, – отрекомендовался парижанин.

– Эмигрант, что ли? – мужчина подтянул шорты.

– Да, в третьем поколении.

– Не слабо!

Он хотел ещё что-то сказать, и даже, может быть, похлопать князя по плечу, но молодая женщина окоротила его, настойчиво пошептав на ухо.

– Вот как! Простите. Неожиданно. Даже и не знаю теперь, как к вам обращаться? – глаза старшей в компании выражали неподдельный интерес и смущение. Умное, интеллигентное лицо, как заметил князь, вглядевшись.

– Да запросто. Зовите Николаем, – улыбнулся он.

– Елизавета Петровна, учительница русского и литературы. Моя дочь Людмила, её муж Вячеслав и Костя, сын и внук соответственно.

Оказалось, что семья первый раз за рубежом. Всё им здесь очень нравится, впечатления, буквально, переполняют. Только кучу денег потратили. О чём-то посовещавшись, они попросили князя сфотографироваться вместе. Трубецкой согласился. Соотечественники ему понравились.

Когда возвращался домой вдоль берега Сены, Николай Ильич подумал, что, может быть, это потомки крепостных его прадедов. Но это сейчас почти уже и не имело значения…

* * *

Псковские дороги заметно уступали Ленинградскому шоссе по качеству, зато здесь гораздо реже встречались видеокамеры и радары. Регулярно натыкаясь новенькими покрышками на ухабы и рытвины с острыми асфальтовыми краями, Димитрий приближался к цели. Он любовался окружающей природой и вспоминал, как выглядит заветный поворот на Ольховку. Раньше они всегда приезжали сюда на автобусе от Ленинграда, а до Ленинграда добирались поездом. Остановка располагалась у поворота, там же должен лежать основательный валун. Мимо валуна грунтовка как раз до деревни, всего около километра. Внутри уже давно сладко и тревожно ныло. Первое, что бросилось в глаза, это новенькая табличка с обозначением поворота на Ольховку. Остановка, выполненная из камня, стояла на своём месте, совсем не изменившись. Крыша только подкрашена недавно. А про валун Димитрий забыл, хотя всю дорогу мечтал обследовать его как некий артефакт. Дорогу до деревни заасфальтировали, и Ксенофонтов, снизив скорость до предельно малой, впивался взглядом в дома по обеим сторонам. Многие из них остались с прежних времён, некоторые построены совсем недавно, наряжены в сайдинг всех цветов. Изрядное число строений – с прогнившими крышами, разбитыми стёклами и покосившимися стенами. В деревне также асфальт, нет уже той грунтовки, на которой Дима строил запруды. Доехал до последнего дома. Дорога резко оборвалась. Дальше тракторная колея. А где же дом детства? Неужели это тот заросший бурьяном старичок, мимо которого он проехал, даже не остановившись. Димитрий напряг память, ещё раз просчитал расположение соседских домов, которое помнил отчётливо, и окончательно, к стыду своему, признал, что предмет воспоминаний и давнишних устремлений, был им просто не определён. Он развернул машину и через две минуты припарковался на обочине, около поросшей мхом, чуть живой калиточки. Точно, вон в двух шагах и колодец, из которого они брали воду. Диме разрешали зачерпывать и одному, только чтоб не перегибался через край сруба.

Димитрий остановился около калитки, не смея её тронуть, вгляделся. Некогда казавшийся большим, обыкновенный русский рубленый пятистенок стоял уже, наверное, около ста лет. Сильных наклонов стен, битых окон не видно. И крыша целая. Покрыта шифером. Местами подновлённая. В детстве Ксенофонтов любил закидывать на крышу маленький резиновый мячик, а потом ловить его, скатывавшегося по бороздкам. Весь огород зарос бурьяном, отдельные сухие зонтики растений доходили почти до крыши. Ни тропинки, ни выкошенных мест. Димитрий тронул забор из жердей и осторожно приоткрыл калитку. На вид они были такими ветхими, что грозили рассыпаться от малейшего прикосновения. Но по периметру забор стоял целым, не упал. Калитка также выдержала, правда, её пришлось просто переставить по земле. Чтобы пройти к крыльцу, Димитрию случилось, наконец, применить специальный туристический нож, который он купил уже давно, но без дела возил в машине. Забавная это была картина: по пояс голый лысый мужик в джинсах, размахивая длиннющим ножом, прорубает себе тропку в зарослях среднерусской растительности. Поминутно он вскрикивает: «Да откуда же вас столько!» и ещё: «Твари!» Хлопает себя по спине, лысине, животу руками. Приплясывает. Наконец, Димитрий додумался, одел предусмотрительно купленный туристический костюм, включающий защитного цвета, похожее на армейское, «хэбэ», высокие ботинки и шляпу с москитной сеткой. Он обдал себя струёй спрея из баллончика, на котором нарисован многократно увеличенный кровососущий обидчик, зачёркнутый красным, и продолжил дело уже более спокойно и методично.

На входной двери – ржавый замок. Без особой надежды Ксенофонтов пошарил рукой в отверстии под крышей крыльца, куда бабушка клала ключи, уходя из дома. К великому удивлению, связка, уложенная в современный целлофановый пакетик с рекламой лекарств, оказалась на месте. Замок, очевидно, кем-то смазанный, открылся легко. Ксенофонтов шагнул на крыльцо, по полу которого бегал ещё мальчишкой. Прошёл в сени. С замиранием сердца открыл дверь в комнату.

Всё было на своих местах, как он помнил, только пыльное. И запах другой. Раньше их встречал особый запах деревенского дома, аромат дерева, простой снеди, молока, протопленной печи. Сейчас пахло сыростью, заметно тянуло гнилью и, всегда присутствовавшая, кислинка усилилась до неприятных ощущений. Но ощущения мерзости запустения не было, может быть и потому, что это родной дом!

Димитрий присел на, сколоченную из досок, кровать, на которой когда-то лежал набитый соломой самодельный матрац. Матрац, наверное, совсем сгнил и его кто-то выкинул. Доски ещё крепкие. Видимо, хорошо проветривались и значительно отстояли от пола. А вот железная бабушкина кровать совсем проржавела. Сетка во многих местах порвалась. Кто же посещал этот дом во время их отсутствия?

Ксенофонтов прошёл во вторую комнату, присел на древнюю табуретку, провёл ладонью по столу, коснулся матерчатого полуистлевшего абажура.

Время, между тем, клонилось к вечеру. Солнце садилось за горизонт оранжевым шаром. В воздухе растеклась прохлада, насыщенная запахом свежесрезанной травы. Димитрий дошёл до машины, достал рюкзак с припасами, походный примус, туристический коврик и спальный мешок. Ночевать он будет, конечно, в доме, поэтому, предусмотрительно купленная, палатка пока не понадобится.

* * *

Село Долгое потому так и называется, что раскинулось привольно вдоль большой дороги на старинный русский город Гдов. Это основная ось села, вдоль которой тянется главная улица Патриотов Отечества. Вторая важная ось расположена перпендикулярно ей, но значительно короче по длине. Она пролегает по реке Чёрной, вытекающей из озера с одноимённым названием. Название улицы, соответственно, Береговая. Через Чёрную недавно построили, взамен прежнего, ветхого, очень красивый мостик, предусмотрев даже велосипедные дорожки. От Береговой и Патриотов Отечества ответвляется ещё несколько улиц. В селе есть средняя школа, библиотека, медицинский пункт с несколькими стационарными койками для госпитализации, пожарная часть. Рядом с Долгим организована база отдыха «Псковитянка», в которой имеются конюшни и аэроклуб. Есть планы организовать техникум железнодорожного транспорта. Дороги в Долгом заасфальтированы, причём, качественно и совсем недавно. Конечно, восстановлен и храм, освящённый во имя Входа Господня в Иерусалим.

Примерно так рассказывал о Долгом семье Разумовых Николай Андреевич Панин, хозяин недавно построенного добротного дома по улице Патриотов Отечества. Разумовы только что помылись в баньке, и теперь хозяин потчевал их ужином.

– Неужели и аэроклуб есть? – опрокинув стопку водки, удивился раскрасневшийся Разумов.

– Есть, – не отставал от него Панин.

– И покататься можно? – Светланочка гладила огромного полосатого кота, сразу запрыгнувшего ей на колени. Пищу кот, правда, не клянчил. Лежал себе и всё.

– Конечно! – сын Паниных, Никита, заинтересованно разглядывал Светланочку и давно хотел поговорить с ней.

– И с парашютом?

– И с парашютом!

– Смелая какая! – похвалил Панин, рассмеявшись, – вся в отца. И лицом похожа, и волосы такие же рыжие!

– А фигуркой на маму похожа, такая же стройненькая! – проявила женскую солидарность супруга Николая Андреевича, Елизавета Прокофьевна.

Елизавета Панина – женщина видная. Дородная, высокая, с густыми, длинными пшеничными волосами. А её муж, Николай, наоборот, – поджарый, среднего роста, энергичный брюнет.

Светланочка, довольная похвалой, сидела смущённая, гладила кота и поглядывала на мать. Марина Дмитриевна в разговор почти не вступала, присматривалась. В принципе, компания ей нравилась. Она попивала сухое белое вино и рассматривала гостиную. Особенно ей нравился камин. А также то обстоятельство, что им со Светланочкой отвели отдельную комнату на втором этаже, рядом со спальней Паниных. Она, исходя из своих прежних представлений о деревенском доме, предположила, что спать ей придётся за занавеской у печки. Или в аналогичном оригинальном месте. Но всё меняется, в том числе и деревенский быт людей, имеющих некоторые заслуги перед обществом.

– А начались у нас эти благоприятные, и, я бы даже сказал, удивительные изменения, когда переехала сюда жить барыня наша, Екатерина Игоревна Собашникова, – Панин, уже сытый, всё-таки под очередную рюмку зацепил вилкой осетровый балычок.

– Прямо-таки и барыня? – Разумов, значительно полнее Панина и выше ростом, хмелел медленнее. На его высоком, с обширными залысинами лбу выступали время от времени капли пота, которые он деликатно промакивал салфеткой.

– Барыня! И повадкой барыня, и по происхождению, говорят, дворянка. Состоятельная, даже богатая. Это ведь почему у нас аэроклуб организовался? А потому, что для Екатерины Игоревны, заброшенную со времён войны, взлётно-посадочную полосу расчистили, чтобы могли к ней самолётики с солидными людьми прилетать.

– А конный клуб, чтобы солидные люди потом могли на лошадках покататься?

– И для этого тоже. Но, надо отдать должное, что развивается село так, как ни одно другое в области. Работа у местных всегда есть. И из города специалисты приезжают – врачи, учителя. Им дома строят. Предоставляют автомобиль, правда, отечественный. Льготную ссуду. А они обязуются здесь десять лет отработать. Последнее время иностранцы стали приезжать. Отдыхают, деловые встречи проводят.

– Прямо идиллия какая-то!

– Ну, а почему мы в России привыкли, что у нас всё хуже, чем за бугром? В такой-то богатой стране? Стоит только взяться за дело с умом, вложиться трудом и деньгами, и получится!

– Интересно было бы взглянуть!

– На барыню-то? – подмигнул Панин.

– Светланочка, пойдём спать, поздно уже, – позвала Марина дочку.

– Ну-у… Вообще, – смешался Разумов.

– А ты погуляй по селу, посмотри. Самый красивый дом её, стоит в конце Береговой улицы, если идти вниз по течению Чёрной. А если заметишь даму в широкополой шляпе с зонтиком, или в коляске с тройкой лошадей, так это Собашникова. У нас никто так больше не появляется на публике.

* * *

Димитрий проживал в доме своего детства уже третий день. Когда он стирал пыль, передвигал какой-либо предмет, то вспоминал прошлое так ярко и отчётливо, что поневоле замедлял движение, а иногда и вовсе останавливался. Не то что его движения, само время как будто замедлялось, становилось гуще. Вот-вот из него материализуются бабушка, дед, молодые родители. Но этого, конечно, не происходило. Зато он смог уложить последние события своей жизни в один логический ряд с событиями детства. Конечно, пока ещё не разложить осмысленно и красиво, как мозаику, а лишь найти к этому подходы. Раньше и этого не получалось, как Димитрий ни пытался. Не мудрено, что за всё время пребывания он только и успел освободить от травы посреди огорода немного места, сделать тропинку до калитки, крыльца и туалета, а также протереть от пыли старую божницу, обеденный стол и деревянную кровать. Пытался заделать трещину в печи, но правильно сделать глиняный раствор не смог. Не стал рисковать, чтоб не отравиться угарным газом. До комода, нехитрой посуды, фотографий пока не добрался. Не спешил намеренно, так как проникшие в Ксенофонтова впечатления успокоили его, подарили радость, наполнили душу с избытком, даже как бы придавили, оторвали от действительности и сделали эту действительность маловажной. Значительно ценнее сейчас память. На выстриженном пространстве огорода он выложил из найденных булыжников очаг и каждый вечер разжигал костёр.

– Вечер добрый! – около калитки стояла худощавая фигура в выцветшем камуфляже. На вид бородачу лет семьдесят-семьдесят пять.

– Здравствуйте!

– Кто будешь? Покойной Пелагии внук, что ль?

– Правнук.

– А звать-то как?

– Димитрий.

– А я Борис Петрович. Малых. Слыхал, может?

– Да, что-то припоминаю. Проходите!

Малых, чуть скрюченный, прошёл к костру и присел рядом на брёвнышке, заменявшем скамейку. Штаны заправлены в носки, на ногах галоши. Для рукопожатия он подал руку с не разгибающимися до конца пальцами.

– Надолго к нам?

– Недельки на две, а там посмотрю.

– Давненько не приезжали. Давненько…

– Может быть кофе, чай? – Димитрий снял с треножника котелок, – или чего покрепче?

– А есть?

– Есть.

– Ну, что ж, – Малых задумчиво посмотрел на начинающийся закат, – после работы можно.

Димитрий принёс из дома бутылку водки и пару банок консервов.

– А за домом вашим следила соседка, Коляхина жена. Коляху-то помнишь?

– Помню.

– Два года как померла. У ней дочка осталась, Ленка. Так той некогда. Без мужика живёт, два пацана.

Заметно стемнело.

– А паи-то свои я продал, – неожиданно молвил Малых. Закурил.

– Это что, на землю?

– Точно. Как ваучеры у вас в городе.

– А почему, простите за бестактный, может быть, вопрос?

– А зачем мне лишняя земля? Своих тридцати соток мне за глаза хватает, уже и сил нет обрабатывать. Дети из города не больно спешат помочь. А по паям гектары причитаются. Здесь и техника нужна, и сбыт продукции. Не потяну.

– Странно. Когда помещики были, крестьяне жаловались на нехватку земли. При социализме на невозможность вести фермерское хозяйство. А теперь задаром государство отдаёт, а крестьянину не надо!

– Ничего странного. Крестьянин не дурак! Сейчас государство пенсию приличную платит. На прожитьё в деревне хватает. Даже коров, коз мало кто держит. Да и подработать всегда можно. У некоторых свои трактора. Кто-то в лесу гриб, ягоду берёт, потом в потребкооперацию сдаёт. Кто дачникам дома поправляет или новые ставит. Озеро рядом. Кинул сеточку, поботал – вот тебе и рыбка свеженькая! Сейчас крестьянину лучше, чем когда-либо живётся! Помещик драл три шкуры, а семья многодетная. Большевики за трудодни заставляли работать. А теперь, наверноть, отдохновение нашему брату за всё это наступило! Только вот всё меньше и меньше нас становится.

– Но, если кто-то скупит паи, так он новым помещиком будет. И лес, и озеро будут его.

– А работать-то кого туда позовут? Меня. Да что-то незаметно пока, что кому-то это надо. И условия уже будут другими. Теперь мы сословно равны, на площади не высечешь.

Солнце почти уже ушло за горизонт.

– Борис Петрович, а вы объясните мне, как на усадьбу Рощина пройти. Маленьким только там и был. Боюсь, не найду.

– Не найдёшь. Я тебе сам покажу. Айда завтра с утра.

* * *

– Сергеич, вставай! Вставай, толстый! – свежевыбритый Панин теребил Разумова за плечо.

– Отстань, Колюнь, дай поспать! – Разумов накрыл крупную голову с остатками волос одеялом, но не тут-то было.

– А за грибочками? – стянул простынь Панин, – а на рыбалочку?

– Какие грибочки, какая рыбалочка? – Разумов перевернулся на спину, потом повернулся к Панину, приподнялся на локте и долго тёр слезящиеся глаза на широком, добродушном лице, – сейчас бы…

– И это можно! – улыбнулся друг, – а потом всё же выбирай: грибочки или рыбалочка.

– А времени сколько?

– Двенадцать доходит!

– Вот это я заспался! – сел на кровати Виктор. Стал медленно одеваться.

– Это, брат, свежий воздух и старый виски! Да успокойся, ты же на отдыхе! Это мне завтра на работу. Я вот тебе окрестности покажу, и в Питер отбуду.

Жёны и дети встали раньше, уже завтракали. Николай быстро выпил кофе, пошёл готовить удочки. Виктор прихлёбывал чаёк со сливками, ловил по-доброму укоризненные взгляды жены. Выяснилось, что на озеро с Николаем и Виктором дамы не пойдут, а отправятся в сопровождении Никиты в аэроклуб.

По дороге на Чёрное смотрели ягоды, но кто же собирает их в полдень? Всё вытоптано приехавшими на выходные дачниками и гостями базы отдыха. Озеро оказалось достаточно большим, круглым как блюдце, по берегам заросшим осокой и окружённым густым лесом. Поэтому, кроме пляжа турбазы, весь берег оставался в полном распоряжении рыбаков. Николай выбрал место, и они уселись с удочками на раскладных туристических креслах. Достали походную фляжку. Виктор дал понять другу, что до заката его отсюда уж точно никто не вытащит. Однако, через два часа раздался телефонный звонок. Панин, отошедший для разговора, вернулся с озабоченным лицом.

– Пять-три, Андреич! – раскрасневшийся Разумов прицепил на кукан окушка, – в мою пользу!

– Молодец, Сергеич! Молодец.

– Что-то случилось? – по одному взгляду на друга Разумов понял, что теперь его мысли очень далеки от рыбалки.

– У Собашниковой застрелили лошадь.

– И всех дел?

– Да.

– Так чего ты так озаботился? Я уж думал, человека убили. А тут лошадь!

– Начальник мне позвонил, а ему из московского главка. Так мол и так, помочь надо, местных проконтролировать, кто этим делом заниматься будет.

– Давно у нас серьёзные сыщики лошадьми занимаются?

– Давай-ка, Сергеич, ещё по одной, да я потопаю. А ты закат встречай.

– По одной хлопнем. А пойдём вместе. Я потом дорыбачу.

Когда они вернулись, оказалось, что их домашние и всё Долгое уже знает о печальной истории на конюшнях Собашниковой. Панин переоделся, внимательно посмотрел на себя в зеркало, дыхнул на жену, и, получив полу-утвердительный ответ, что тест пройден, направился к дому местной ВИП-персоны.

* * *

Екатерина Игоревна Собашникова во многих отношениях женщина примечательная. Ещё в школе и институте отличалась красотой и отлично училась. Высокая, худенькая, темноволосая, нос с изящной горбинкой. Но, как принято говорить в школьной среде, «ботаником» никогда не слыла. Закончила институт иностранных языков и продолжила карьеру модели, которую начала ещё в студенчестве. Её отец служил инженером, мама – педагогом. Дружная, работящая семья. Излишеств не водилось, но, в случае чего, родители всегда могли поддержать. Юность Кати пришлась на девяностые годы двадцатого века – время больших возможностей и не меньших опасностей. Первый муж начинал с рэкета, постепенно вышел в авторитеты. На одной из «стрелок» его убили, а у Кати остался сын Иван и деньги на организацию модельного бизнеса. Самой по подиуму ходить уже не хотелось, да и предпринимательская жилка проявилась. Кате всегда хотелось извлечь из жизни максимум впечатлений, денег, знакомств, связей. Речи о том, чтобы она сидела дома и ждала мужа с работы и не шло. В обществе появилось достаточно успешных деловых женщин, которые по западному образцу всё более конкурировали с мужчинами в бизнесе и политике. Её вторым супругом стал крупный чиновник образца начала двухтысячных. Жили неплохо, каждый занимался своим делом. Родилась дочка Маша. Несколько лет назад муж умер от инфаркта. Не вписался в вертикаль, и в его деятельности вскрыли серьёзные недочёты. А мужик был совестливый. Больше Екатерина Игоревна замуж не выходила, подошла к своему тридцатисемилетию с завидно сохранившейся внешностью, обширными связями и далеко идущими планами. К модельному агентству она добавила сеть ювелирных магазинов и базу отдыха с конным и аэро клубами. Мода на родословные изыскания также не прошла мимо её деятельной натуры. Покопавшись в архивах с помощью специально нанятых агентов и самостоятельно, Екатерина обнаружила у себя дворянские корни. Нашла даже дом в Санкт Петербурге, который, якобы, принадлежал Собашниковым до революции. Но отсудить особняк пока не удалось. Состояние архивных бумаг и отрывочность содержащихся в них сведений не позволяли с полной достоверностью доказать дворянство Екатерины Игоревны и её права на дом. Поэтому со свойственной ей энергией Собашникова принялась строить поместье в Долгом, решив, заодно, сделать бизнес на столь востребованном сегодня экологическом туризме. Но, самое главное, повзрослевшая Екатерина хотела уже не просто богатеть, а сделать что-нибудь полезное для соотечественников.