Читать онлайн Служу Советскому союзу бесплатно
Художник Рим Шарафутдинов
Технический директор Константин Бобров
© Дмитрий Колпаков, 2023
ISBN 978-5-0059-9247-5
Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero
Часы
Видавший виды ТУ-134 спрыгнул с небес и, грузно спружинив колёсами шасси, покатился по взлётной полосе, теряя скорость. Колонна дембелей в пушистых шинелях, начищенных до зеркального состояния ботинках и высоких квадратных шапках с краснозвёздными кокардами смотрела на самолёт и ждала его посадки. И он остановился. Торопливо – опоздать он, что ли, боялся? – к самолёту подкатил трап, открылась дверь, и наружу, в колонну по одному, начали выходить заспанные солдаты.
– Пупки! – радостно закричали дембеля и начали движение навстречу.
– Добро пожаловать в Польшу! – приветствовал вновь прибывших бравый, крепкого телосложения сержант, когда колонны поравнялись.
– Вешайтесь, пупы! – весело вторил ему рядовой с густым светлым чубом и в шапке, еле державшейся на затылке.
Новобранцы молчали, лишь самые бойкие, зная, что им за это ничего не будет, нагло возражали.
– Да пошёл ты! Сам вешайся, чмо!
– Мы ваших баб едем драть! – не унимались дембеля.
– А мы ваших давно уже отодрали! – слышалось в ответ.
Но ни злости, ни ненависти в голосах ни тех, ни других не было. Скорее всего, это был какой-то многолетний армейский ритуал. Я молчал, мне лень было надрывать глотку и обмениваться пустыми оскорблениями с людьми, которых я, скорее всего, никогда больше не увижу. Я шёл в колонне новобранцев, и мне было о чём подумать. Дембеля между тем влезли в нагретый нами самолёт, а мы подошли к двум тентованным «шестьдесят шестым» ГАЗончикам. Из кабины одной из машин вылез ловкий, бывалый солдат и подошёл к нам.
– Здорово, пацаны! – приветствовал он нас.
– Здорово! Привет! – вразнобой ответили мы, с интересом его рассматривая. Среднего роста, среднего телосложения, круглолицый, с голубыми, нагловатыми глазами.
– Откуда прибыли?
– Из Куйбышева. Из учебки, – за всех ответил я.
– Две сопли там навесили? – спросил водитель, указывая на лычки младшего сержанта на моих плечах.
– Там.
– Сам откуда?
– Из Уфы.
– Не земляк, – без особого, впрочем, сожаления, констатировал водитель. – Пацаны! Часы есть у кого-нибудь?
– Ну есть, и чё? – спросил один из моих сослуживцев по кличке Зелёный. – Время узнать хочешь?
– Купить хочу, – как-то хитро улыбнувшись, ответил водитель, – покажи, заценю.
Зелёный нехотя задрал рукав шинели, обнажая тёмное запястье, на котором блеснули довольно приличные часы.
– Продай! – предложил водитель, по достоинству оценив хронометр.
– Не могу. Подарок.
– Подарок? – рассмеялся боец. – Да у тебя в роте какой-нибудь дедушка Советской армии их бесплатно отберёт, ему насрать: подарок это или нет. А я тебе хорошие деньги предлагаю. Пятьдесят злотых!
– Пятьдесят злотых? – протянул Зелёный. – А это сколько?
– Считать не умеешь? В школе плохо учился? – снова рассмеялся водитель и взглянул на меня, ища поддержки. – Пятьдесят рублей! Вот сколько!
Пятьдесят рублей за подержанные часы – это была хорошая цена! Очень хорошая! Зелёный задумался.
– Да продавай, даже не думай, – видя сомнения Зелёного, начал настаивать водитель, – через год, у молодых, себе ещё лучше добудешь.
И Зелёный сдался. Часы перекочевали на руку нового хозяина, а в карман уже бывшего их носителя опустилась невзрачная бумажка в пятьдесят злотых. Донельзя довольный покупкой, водитель исчез, а к нам подошёл ещё один наш сослуживец и мой земляк Альберт Суворов.
– Вы чего тут суетитесь с этим водилой? – спросил он.
– Да вот Зелёный часы продал.
– Часы продал? – заинтересовался Суворов. – И за сколько?
– За пятьдесят злотых, – Зелёный достал из кармана купюру, и протянул её Альберту.
Тот рассеянно повертел бумажку в руках, о чём-то задумался и вдруг воскликнул:
– Ну ты и дурак!
– Ты за языком то следи! – набычился Зелёный.
– Да чего там следи! – осадил его Суворов. – Ты хоть знаешь курс злотого к рублю?
Зелёный был деревенским парнем, и, конечно же, он знать не знал и ведать не ведал ни про какой курс. Не знал и я. Когда-то в школе преподаватель обществоведения говорила нам, что один североамериканский доллар стоит шестьдесят советских копеек, а вот про злотые…
– Ну и какой курс? – бледнея лицом, поинтересовался Зелёный.
– Один рубль стоит тридцать злотых! Понял? – Суворов постучал костяшками пальцев по кокарде Зелёного. – Теперь посчитай, за сколько ты свои часы продал.
– Меньше двух рублей! – ахнул я. – А откуда ты про курс знаешь?
– У меня одноклассник в Польше служит. На полгода раньше меня призвался. Мы переписываемся с ним. Где этот водила?
Водителя мы нашли в кабине. Он сидел за баранкой и попыхивал сигаретой.
– Вылезай, чмо! – заорал Зелёный. – Оглох, что ли? Вылезай!
Водитель изменился в лице, распахнул дверь, и, выплюнув сигарету, спрыгнул вниз.
– Ты охренел что, ли душара! Ты кого чмом назвал? – он с силой толкнул Зелёного в грудь.
Тот отлетел на пару метров, но на ногах удержался. Честно говоря, мы не ожидали такого напора от водителя и очень сильно опешили.
– Часы верни, – выдавил из себя Зелёный.
– С какого я тебе должен их возвращать? Ты часы продал? Продал! Деньги получил? Получил! Так что рот свой чмошный закрой! Понял?
– Курс… – начал было Зелёный.
– Раньше надо было думать, – отрезал водитель, – ты на кого вообще пасть свою открываешь? Пупок! Смотри, а то не дай бог попадёшь в мою роту… – он обвёл нас своими бешеными глазами, – Отошли от машины!
Деваться было некуда, и мы как оплёванные отошли.
– То-то же! – водитель повернулся к нам спиной и с видом победителя начал залезать в кабину.
Но справедливость всё-таки существует на свете. Точно вам говорю! То ли рука его сорвалась с дверной ручки, то ли нога соскользнула с колеса, но мошенник-водитель упал! Широко раскинув руки и не успев сгруппироваться, он гулко ударился об бетонку. Изумлённые, мы замерли на месте, наблюдая за происходящим. Прошло несколько секунд. Водитель застонал, коротко выругался, перевернулся сначала на бок, потом на живот, упёрся руками в бетон и наконец-то поднялся на ноги. Его слегка пошатывало.
– Чего уставились? Пошли отсюда! – заорал он на нас.
Цинично разочарованные, что водитель остался в живых, мы побрели восвояси.
– Бля! – неожиданно раздалось за нашей спиной, и мы синхронно повернули головы.
Сгорбленный водитель стоял и с ужасом смотрел на своё левое запястье, на котором болтались вдребезги разбитые часы! В отличном расположении духа мы возвращались к своим. Больше всех радовался Зелёный.
12. 02. 22.
Дембель Яша
– Дежурный! Принимай пополнение! – в окошке КПП возникло недовольное лицо сержанта и непонимающе вперилось сначала в сопровождающего нас старлея, потом в нас, разнокалиберную толпу младших сержантов.
– Товарищ старший лейтенант! А куда я их дену-то? – поняв наконец, в чём дело, чуть не заплакал сержант.
– Ты у меня об этом спрашиваешь? – возмутился старлей. – Звони дежурному по полку. Пусть размещает. Отбой скоро, так что давай не тормози. В первый раз, что ли? Всё, я пошёл! – даже не взглянув на нас, старлей исчез в темноте.
Сержант поднял трубку телефона, набрал номер и долго и нудно кому-то что-то докладывал. Мы переминались с ноги на ногу, было холодно, хотелось есть, спать и курить. Наконец он положил трубку и взглянул на нас. После телефонного разговора лицо его стало осмысленным, уверенным и решительным.
– Проходим через вертушку и строимся в колонну по два! – скомандовал он.
Радостные от того, что скоро окажемся в тепле, мы моментально выполнили приказ.
– Вон то здание видите? – сержант показал рукой на длинную одноэтажную казарму, белевшую в темноте в метрах ста от КПП.
– Видим.
– Это казарма МСБ, двигаете туда, там вас встретят. Понятно?
– Более чем, – дёрнуло меня за язык.
– Чего?
– Понятно, говорю.
– Всё, валите отсюда! – недобро напутствовал нас сержант и с чувством выполненного долга скрылся за дверями КПП.
Мы дошагали до казармы и вошли вовнутрь. Одна из рот мотострелкового батальона строилась на вечернюю поверку. Я охренел! На одно европейское лицо приходилось пять азиатско-кавказских, и русским здесь был только мат. Вечернюю поверку, однако ж, проводил сержант-славянин, судя по ловко подогнанному пэша и высокой квадратной шапке, из старослужащих.
– Рядовой Табаров! Рядовой Алиев! Рядовой Нарсисян! Младший сержант Васильев! – выкрикивал он.
Кто-то нехотя отвечал: «я», кто-то с акцентом матерился, кто-то вообще игнорировал. Любопытно, что и самому сержанту было плевать на реакцию бойцов. Выкрикнув последнюю фамилию, он громко захлопнул папку со списком личного состава и куда-то исчез. Рота разбрелась кто куда. К нам, стоявшим у входа, подошло несколько не то узбеков, не то таджиков. Хрен их разберёшь!
– Вешайтесь, пупки! – радостно предложил нам один из подошедших.
– Пехота – балдеж, сушилка – масса! – ёрничая, прокричал другой.
На нормальный, гражданский язык это переводилось так: хорошо служить в пехоте, спрятался в сушилке и спишь целый день. Третий воин тоже хотел что-то сказать и даже открыл для этого рот, но, услышав шаги и обернувшись, испуганно затих. В расстёгнутом пэша, без ремня и пилотки, к нам приближался боец. Огромный, не меньше двух метров ростом, мускулистый, как борец-тяжеловес, и с таким свирепым лицом, что брала оторопь. В общем – это было сильно!
– Отбой для кого был? – на чисто русском языке пророкотал он. – Убежали отсюда, чморьё!
Азия растворилась в воздухе, и я наконец-то понял, как и почему растворилась Золотая орда в окрепшей Руси. Мы тоже было куда-то ломанулись, но насмешливый голос бойца заставил нас остановиться.
– Стоять! Вы-то куда?
Мы замерли на месте и уставились на этого громилу. Я вспомнил мультфильм «Маугли». Так смотрели бандерлоги на удава Каа.
– Кто такие? – боец обвёл нас своим недобрым взглядом.
– Пополнение. К вам направили.
– Кто направил? – боец продолжал нас гипнотизировать.
– Дежурный с КПП. Сержант какой-то.
– Вот же Гондурас! Ладно, за мной шагом марш! – скомандовал великан и повернулся к нам своей необъятной спиной.
На дверях каптёрки, куда нас привёл боец, висел массивный замок.
– Вещмешки здесь пока оставите, – он достал из кармана связку ключей на длинном кожаном ремешке и отпер дверь.
Мы повиновались и даже не задавались вопросом: почему этот огромный воин в звании рядового так уверенно здесь командует?
– Из Башкирии есть кто-нибудь? – спросил боец, когда мы закончили добровольную сдачу вещмешков.
– Я из Башкирии! – от волнения у меня даже сел голос.
– Откуда из Башкирии? – боец смерил меня взглядом.
– Из Уфы.
– Из Уфы? – лицо его неожиданно смягчилось, и искорки радости брызнули в меня. – Как зовут?
– Дима.
– Меня Яша, – боец протянул мне свою широкую, как совковая лопата, ладонь.
У меня захрустели пальцы.
– Зёма на месте, остальные за мной, – гаркнул Яша.
Все исчезли, я остался один, с любопытством осматривая помещение. По периметру каптёрки стояли шкафы, в одном из углов выстроились нарядные сумки и чемоданы «дипломат», по виду дембельские, рядом топчан, застеленный тёмно-синим солдатским одеялом, подушка. В середине помещения стоял стол и несколько табуреток. Каптёрка была чисто убранной и вполне себе уютной. Я бы не отказался провести здесь остаток службы. Хлопнула дверь, и я, вздрогнув, оглянулся. Мощная фигура Яши заполнила половину каптёрки.
– Ну, здорово ещё раз! – прогремел его голос. – Как, говоришь, тебя зовут?
– Дима.
– За стол садись, – Яшино предложение было больше похоже на приказ.
Я повиновался.
– Вас и не кормили наверно? Жрать хочешь?
Я так резво закивал головой, что затрещали шейные позвонки.
Яша залез в один из шкафов, достал банку тушёнки, полбуханки белого хлеба, самодельный нож и выложил всё это на стол.
– Угощайся! – всё в том же приказном порядке предложил он. Было видно, что Яша привык командовать, и навряд ли кто-то осмеливался ему перечить.
Пока я открывал банку и нарезал хлеб, Яша всё из того же шкафа достал электроплитку и чайник, на столе появились сахар и заварка. Полный армейский сервис! Так можно жить!
– В Уфе где живёшь? – начал расспросы Яша.
– На Айской.
– А я на округе Галле, – Яша впервые улыбнулся, показывая наличие крепких, желтоватых зубов, – мы к вам в Юбилейный на дискотеки приходили. Ох и дрались там! Юбилейный-то стоит?
– Стоит, – ответил я, бодро поглощая тушёнку, – что ему сделается. И дискотеки до последнего времени были.
Яша налил чай в мятую алюминиевую кружку.
– Сахар сам клади, сколько тебе надо.
Через пять минут было покончено и с чаем. Захотелось курить. Яша открыл другой шкаф, и моему взору предстала сигаретная гора. Пачек сто – не меньше!
– Это откуда такое богатство? – сглотнув слюну, спросил я.
– Табачное довольствие, – ответил Яша и кинул на стол две пачки.
– «Северные», «Охотничьи», – прочитал я, – здесь табачное довольствие есть?
– Есть. Восемнадцать пачек на месяц.
– Здорово! А некурящим тоже дают? – я вскрыл пачку.
Яша зажёг спичку, я затянулся и закашлялся. Таких крепких сигарет мне курить ещё не доводилось, скажу больше: я даже и не представлял, что такие сигареты вообще существуют на свете. Но компартия ничего для своих солдат не жалела и на крепости сигарет не экономила.
– Термоядерные! «Прима» по сравнению с ними вообще цивильные сигареты, – пояснил Яша, наблюдая, как я справляюсь с кашлем, – а некурящим сахар положен, только хрен они его видят.
– Это почему?
– Каптёр обычно получает на полроты сигарет, а на полроты сахар. Курят все курящие, а вот чай пьют те, кому по сроку службы положено. Ясно?
– Так точно! – машинально рявкнул я.
Яша рассмеялся.
– Как тебя в учебке выдрессировали!
– Да уж… – смущённо улыбнулся я. – А ты сколько уже отслужил?
– Отслужил? – неизвестно чему возмутился Яша. – Да мне домой послезавтра! Не повезло тебе, Димон, появился бы ты на полгода раньше, я бы тебе поддержку дал, в курс дела ввёл. Ты видел, какой здесь контингент? Сплошная Азия да Кавказ! Землячеством живут. Приходит, к примеру, молодой узбек или грузин – земляки его под своё крыло берут, и хрен ты его служить заставишь! Он, сука, ещё пороха не нюхал, а ходит как дембель – ремень на яйцах, – свирепое лицо Яши пошло красными пятнами, – у меня-то в роте ещё более-менее порядок, мне комбат даже предлагал на прапора выучиться и старшиной роты остаться. Зарплата двойная, здесь в злотых, в Союзе такая же сумма в рублях на сберкнижку идёт.
– А ты чего?
– Не согласился. Надоело. Домой хочу, к маме.
Услышав такое, я раскрыл рот от удивления. Мне было как-то странно слышать, что у такого громилы есть мама. Яша между тем докурил, бросил окурок в опустошённую мной банку.
– Так что полетать тебе здесь придётся. Ладно, спать пора. Пошли, положу тебя куда-нибудь. Сигареты взял?
– Нет.
– Возьми обе пачки.
Моё счастливое возвращение домой опять оказалось сном, который был прерван командой «рота, подъём»! Я открыл глаза, увидел неприветливый потолок казармы, зло выругался и спрыгнул со второго яруса на пол. Одеваться мне было не нужно, потому что спал я одетый.
– Парадку не снимай, – напутствовал меня Яша перед сном, – уведут, суки!
Найдя свои сапоги, я намотал портянки и обулся. Рота, между тем начала жить своей армейской жизнью. Одни бойцы под командой сержанта убежали на зарядку, другие начали уборку помещения, третьи, похоже, что старослужащие, продолжили спать. На меня никто не обращал внимания, и я, никому не нужный, вышел на улицу. Семьдесят шестой гвардейский танковый полк был похож на проснувшийся муравейник. Солдаты выбегали из казарм, наспех строились и бегом исчезали за воротами части. Дневальные, вооружённые штык-ножами, выходили в курилки, торопливо поглощали никотин и возвращались в свои подразделения. На КПП замаячили первые офицеры и прапорщики. Я достал сигареты, прикурил и сделал первую затяжку. Закружилась голова и запершило в горле.
– Сержант! Ко мне! – услышал я чей-то властный голос.
Выронив от неожиданности сигарету, я обернулся. Два высоких старших лейтенанта, один пошире, другой постройнее, выжидающе смотрели на меня. Я подошёл, изобразил три строевых шага, приложил ладонь к виску и нехотя доложил.
– Товарищ старший лейтенант! Младший сержант Колпаков по вашему приказанию прибыл!
Я ещё не принадлежал ни одному подразделению, прямого начальства у меня не было, поэтому я особо не старался. Вытягиваться перед каждым – никакого подобострастия не хватит.
– Вольно! – разрешил тот, что пошире. – Откуда?
– Из Куйбышева. Мотострелковая учебка, командир БТР.
– Командир! – насмешливо протянул тот, что постройнее – у него было удивительно интеллигентное лицо с голубыми глазами и светлыми усами, и даже военная форма не могла скрыть эту интеллигентность. Будь он без формы, я бы никогда не подумал, что он офицер. – Откуда родом, боец? Откуда ты прибыл – мы в курсе.
– Из Башкирии. Уфа.
– Из Башкирии – это хорошо! – констатировал тот, что пошире. Вот он точно был похож на военного. Серые, холодные глаза, тяжёлый взгляд, заставляющий становиться ниже ростом, негустые усы над плотно сжатыми губами. Всё в его облике говорило о том, что он не привык повторять дважды. – Очень хорошо! У нас двое из Башкирии, и оба отличные воины! В разведроте хочешь служить?
– Так точно! Хочу! – выпалил я, почти не раздумывая. Надо уже было прибиваться к какому-нибудь берегу, и я выбрал берег разведчиков. Но оказалось, что не всё так просто.
– Ещё молодые есть здесь?
– Так точно! Есть!
– Зови сюда.
Я метнулся в казарму, наткнулся на двух младших сержантов, не знающих, куда себя деть, и вытащил их на улицу. Старлеи завели нас за казарму, и нашему взору предстала спортплощадка с турниками, брусьями, шведской стенкой и самодельными тяжестями.
– Подъём-переворот кто может сделать? – был задан нам вопрос.
– Я! – обрадованно выкрикнул я. Остальные двое смущённо потупились.
– Шесть раз сможешь?
– Так точно!
– Давай.
Я подошёл к турнику и нерешительно затоптался.
– Шинель можно снять?
– Можно Машку за ляжку! – всё так же насмешливо произнёс старлей-интеллигент.
Я выругался про себя. В советской армии нет слова «можно».
– Разрешите снять шинель?
– Снимай.
На гражданке я легко делал двенадцать подъём-переворотов, но там я был в спортивной форме и кроссовках. Другое дело здесь. Парадка слабо подходила для гимнастических упражнений, но свои шесть раз я сделал. С трудом, но сделал.
– Хорошо! – заключил тот, что пошире. – Занимался чем-нибудь на гражданке?
– Дзюдо.
– Дзюдо? – он недоверчиво осмотрел мою неказистую фигуру. – Ладно, время покажет, а вы чего молчите? – старлей презрительно посмотрел на моих по воле судеб сотоварищей. – Десять раз сможете подтянуться?
– Так точно!
В общем, нас взяли, взяли всех троих. Мы рванули в казарму забрать свои вещмешки. Яша, узнав, куда меня угораздило попасть, длинно и изобретательно выругался.
– В разведроту?
– В разведроту!
– И ты, дурак, согласился? – Яша посмотрел на меня как на умалишённого.
– Согласился. А что не так-то?
– Да замучаешься там служить! – почти закричал Яша. – Этой разведротой все дыры в полку затыкают! В караул какой-нибудь сложный – разведрота, кросс, марш-бросок – разведрота, урод какой-нибудь сбежит, опять разведрота ищет. Проверка из Союза приезжает – снова разведрота отдувается! И как же я забыл тебя предупредить?
Я смотрел на Яшу и улыбался. Он был похож на расстроенного родителя, который недосмотрел за своим чадом.
– Чего ты улыбаешься, как придурок? Смотри, как бы плакать не пришлось, тем более с таким ротным. У них там сейчас Красичков командует.
– Это не старлей? Здоровый такой, с тяжёлым взглядом? – заволновался я.
– Он самый! – воскликнул Яша.
– Он-то и предложил мне в разведке служить.
– Ну, всё, ты приехал! Конечная!
– Ну, тогда я выхожу, – пошутил я и, подняв с пола вещмешок, вскинул его на плечо.
– Бывай, Зёма! – моя ладонь утонула в Яшиной клешне. – Служи нормально, не косячь! Может, свидимся когда.
Уже на улице, шагая в расположение разведроты, я вспомнил, что не записал Яшин адрес. «Да ладно, рядом живём, по любому пересечёмся где-нибудь», – беспечно подумал я.
Ох, как я ошибался! После демобилизации, уже находясь в родном городе, я довольно часто встречал земляков, служивших со мной в одном полку, а вот огромного, двухметрового Яшу – грозу МСБ, я так и не встретил. А жаль. Мне было что ему рассказать.
22. 02. 22.
МСБ – мотострелковый батальон.
Пэша – полушерстяная гимнастёрка. Выдавалась на зиму только в частях, находящихся за границей.
Стрелка
Я, Лебедев и Макаров стояли перед старшиной роты прапорщиком Балденковым и ёжились под его цепким и придирчивым взглядом. Небольшого роста, худой и жилистый, лет тридцати, не больше – старшина производил впечатление видавшего виды вояки, в чём все мы вскоре и убедились.
– Ильенко, ко мне! – даже не взглянув на дневального, скомандовал старшина.
– Рядовой Ильенко, на выход! – срывающимся голосом завопил дневальный.
В коридоре появился высокий, мускулистый боец с весёлым и добродушным лицом.
– Чего орёшь? – недовольно осведомился он.
Дневальный молча кивнул в сторону старшины. Боец мгновенно изменил выражение лица и ускоренным шагом подошёл к Балденкову.
– Я! Товарищ прапорщик!
– Принимай бойцов, Ильенко, – прокуренным пальцем Балденков ткнул в нашу сторону. – Парадки и вещмешки в каптёрку, ремни сменить на кожаные… пэша оборудованные у вас?
– Никак нет!
– Ильенко! Выдай им погоны, петлицы и лычки. Пусть пришивают.
– Товарищ прапорщик! Так ведь нет у меня ничего! Где я им всё это возьму? – заголосил Ильенко. Как и все каптёры, он был хитёр и прижимист.
– Кому ты тут рассказываешь? – возмутился старшина. – Чтоб к обеду всё готово было! – и, ловко развернувшись на каблуках, исчез из нашего поля зрения.
Вполголоса матеря и проклиная Балденкова, Ильенко повёл нас в каптёрку, где с кровью, отрывая от сердца, выдал нам бэ-ушные погоны и петлицы, и, уж совсем ошалев от своей щедрости, добавил к ним моток ярко-жёлтых лычек. Мы принялись за работу. Я достал из вещмешка свое новое пэша и нерешительно над ним замер. Дело в том, что оно было пятьдесят четвёртого размера.
– Товарищ прапорщик! – ещё в Куйбышеве кричал я местному старшине. – У меня сорок шестой размер! Куда мне пятьдесят четвёртый?
Прапорщик смотрел на меня как на дурака.
– Нет у меня твоего размера! В часть прибудешь – у тебя это новое пэша ротный старшина с руками оторвёт и другое по размеру подберёт. Понял?
Я не верил, но этот ушлый прапор оказался прав. Ильенко, увидев мою форму, проворно выхватил её из моих рук и также проворно спрятал в одном из шкафов.
– Повезло тебе, – обрадовал он меня, – есть один комплект как раз твоего размера. Вечкаев хотел в пэша увольняться, да когда гладил, рукав немного прожёг. Пришлось ему в парадке домой ехать, – с этими словами Ильенко протянул мне ушитое и отглаженное пэша, – лычки клей, и хоть сейчас на дембель.
Я снял парадку и натянул пэша.
– Как по тебе шито! – удовлетворённо констатировал Ильенко. – Только ты это… стрелку на спине разгладь. Она тебе ещё по сроку службы не положена.
Я повернулся спиной к стене, на которой висело потускневшее зеркало. Острая стрелка – от лопатки до лопатки, грозила порезать любого, кто попытался бы к ней прикоснуться. Ох уж мне эта стрелка! Между собой солдаты называли её «дорога домой», и носить её имел право только «старый», или оборзевший «черпак», но никак не «пупок».
Я получал за неё оплеухи и наряды от сержанта Абсалямова, мне «пробивал фанеру» сержант Минаков, про замстаршины старшего сержанта Хазиева я вообще молчу. При каждом удобном случае я разглаживал эту стрелку через мокрое полотенце, прилагая неимоверные усилия – что я только с ней не делал, но она упорно не хотела сходить с моей спины. Только через полгода разгладил я эту стрелку, попортившую мне столько крови, а разгладив, понял, что зря старался. К этому времени я уже отслужил год и плевать хотел на Абсалямова, Минакова и Хазиева. Последние двое к этому времени вообще дембельнулись. Но до этого было ещё далеко, а сейчас я старательно клеил лычки на погоны и мечтал о домашних пирожках.
14. 04. 22.
Черпак – боец, отслуживший год. В Советской Армии существовала загадка: почему черпак постоянно злой? Потому, что дох@я отслужил, но и дох@я осталось.
Старый – боец, отслуживший полтора.
Шинель
Я зашёл в ленинскую комнату и, оглядевшись, уселся за свободный стол. У меня было твёрдое намерение написать наконец-то письмо. Вот уже неделю как я находился на территории Польской, мать её, Народной Республики, а послать короткую весточку домой не было никакой возможности. Свободного времени в Советской армии, особенно у молодого солдата, практически нет. От подъёма и до отбоя он служит за себя и за «того парня», который оттарабанил год и больше.
Достав из кармана шариковую ручку, я вырвал из блокнота листок, написал первую фразу «Привет из Польши» и задумался над второй.
– Кто Колпаков? – услышал я голос с кавказским акцентом и поднял глаза.
В дверях стоял невысокий боец, широкий и мощный, с перекатывающимися под пэша мускулами. Я уже успел заметить, что слабых бойцов в разведроте не было. На то она и разведрота. Многие на гражданке занимались спортом, а несколько человек вообще были призваны из физкультурных институтов. Солдаты-разведчики были дерзкими и задиристыми и ставили они себя гораздо выше бойцов из других подразделений, что усиленно поощрялось ротными офицерами и вызывало почти ненависть остального личного состава полка. Но разведчикам было плевать на это. Вся новая техника и вооружение шла на разведроту, а по количеству поощрений и отпусков ей вообще не было равных. Но и отдувалась разведрота за всех, о чём и поведал мне мой земляк – дембель Яша.
– Колпаков кто? – повысил голос боец.
– Я Колпаков!
Боец с интересом меня оглядел, подошёл и уселся на свободный стул.
– Что делаешь? – спросил он.
– Письмо домой пишу.
Тот скептически посмотрел на мой неровно оторванный блокнотный лист.
– Ты дурак, что ли, на таком писать? Хочешь, чтобы дома подумали, что ты в таком говне служишь, где и нормального листка для письма не достать? – для человека, которому русский язык был неродной, он очень хорошо, почти литературно излагал свои мысли.
– Ну другого-то всё равно пока нет, – озадаченно ответил я.
– Сиди здесь! – приказал боец.
Он вышел из ленкомнаты, пару минут отсутствовал, а вернувшись, вручил мне новую восемнадцатилистовую тетрадь в клетку.
– Здесь пиши! – всё тот же приказной тон.
– Спасибо!
Я снова написал первую фразу и задумался над второй. Боец не уходил, и я вопросительно посмотрел на него.
– Пошли, поговорить надо, – поняв мой немой вопрос, предложил даритель тетради.
«Мой немой вопрос» – хорошая фраза для стихотворения. Может, вставлю куда-нибудь.
Мы зашли в расположение – так в разведроте, да и во всём полку называлось солдатское спальное помещение с двумя рядами двуярусных кроватей, тумбочками и табуретками.
– Твоя? – спросил боец, указывая на одну из шинелей, висящих в шкафу.
– Моя.
– Дашь на дембель? – боец настойчиво заглянул мне в глаза. – Тебе она не нужна, ты же весенник, в парадке будешь увольняться.
«Ах, вот почему ты такой добрый!» – осенило меня, а вслух спросил:
– А я с чем останусь?
– Мою возьмёшь, – боец уверенно показал на поношенную, но довольно приличную шинель, – и погоны с красных на чёрные перешивать не надо. Лычки только наклеишь. Я скажу Ильенке, он подгонит, сколько тебе нужно.
Деваться мне было некуда, и я согласился. Да даже если бы и не согласился…
– Всё, иди, письмо пиши, – разрешил мне боец и, радостно схватив в охапку мою, уже бывшую шинель, исчез.
А дальше была вечерняя прогулка, вечерняя поверка и отбой. Я уснул, как только моя голова коснулась подушки.
– Рота, подъём! – услышал я и мгновенно открыл глаза. Спрыгнул с верхней кровати и ногой задел голову механика-водителя Паши Паламара. Паша был моего призыва, поэтому отделался я лишь лёгким матом. Ещё год я буду спрыгивать с верхней кровати и задевать ногой его западноукраинскую голову. Организм, за полгода привыкший к подъёмам, ясно давал понять, что разбудили нас зачем-то раньше, намного раньше.
– Сколько времени? – спросил я Паламара. – Есть часы?
– Два часа.
– Что за хрень?
– Одеваться не надо, – командовал замстаршины, старший сержант Хазиев, – стройтесь около кроватей.
Зевая, почёсываясь и протирая глаза, мы построились.
– Кадиев! Заур! Где ты там? – крикнул Хазиев.
В расположение зашёл дембель, тот самый боец, с которым мы совершили обмен. Я если бы не знал, то ни за что не угадал бы свою шинель. Она была ушита, подогнана по фигуре, и начёсана до состояния шубы. Такие шинели я уже видел на дембелях, встретившихся мне на аэродроме.
– Рота, смирно! – рявкнул Хазиев.
– Вольно! – улыбаясь, махнул рукой счастливый дембель.
Кадиев прощался с ротой. Он подходил к каждому бойцу отдельно, пожимал руку, обнимал и вручал пару цивильных сигарет. Это была традиция. Молодые молчали, торопливо ныкая сигареты, солдаты постарше, которым довелось послужить с Кадиевым, напутствовали.
– Удачи тебе, братан!
– Заур! Оторвись там за нас за всех на гражданке!
– Фотку пришли!
– Адрес не забудь, а то нажрёшься вина…
Кадиев подхватил с пола «дипломат» и, махнув на прощание рукой, вышел за дверь. Я с завистью посмотрел ему вслед. До дембеля мне оставалось полтора года.
– Численность личного состава разведроты по мирному времени – тридцать два человека, по военному – пятьдесят четыре, – мы – шесть младших сержантов – стояли в канцелярии и внимали ротному, – вы попали в разведку, но это не значит, что все вы прослужите в ней оставшиеся полтора года. Отбор у нас жёсткий, и тот, кто не тянет прямым ходом, отправляется в пехоту или другие подразделения.
Я стоял и, отчаянно борясь с зевотой и непроизвольно закрывающимися глазами, рассеянно слушал ротного.
– А Вам что, товарищ младший сержант, не интересно? – видимо, заметив моё состояние, обратился ко мне Красичков.
Я вздрогнул и вернулся в реальность. Я уже знал, что когда ротный обращается по фамилии и на «Вы»… В общем, ничего хорошего такое обращение не сулит.
– Никак нет! Интересно! – выпалил я.
– Интересно? – с издёвкой спросил ротный. – Ну тогда сегодня дежурным по роте заступаете. Там ещё интереснее будет. Вопросы?
– Никак нет!
После обеда я начал готовиться к наряду. Подшившись и начистившись, я подошёл к шкафу, в котором висели шинели. Нашёл свою, полученную в обмен от Кадиева, и надел на себя. Шинель сидела неплохо, не хватало только лычек на погонах. Этим-то я и решил заняться.
– Эй, Колпачок! Ты какого… мою шинель напялил? – неожиданно услышал я чей-то грозный голос.
Обернувшись, я увидел черпака Васю Краснова. Лицо его, словно в подтверждение своей фамилии, негодующе полыхало. Впрочем, красным оно у него было постоянно. Не Вася, а Чинганчгук какой-то!
– Твою шинель? – удивлённо спросил я.
– Ну, не твою же! Снимай давай!
Я занервничал от нехорошего предчувствия.
– Мне эту шинель Кадиев отдал. Мы поменялись с ним.
– С Кадиевым? – зло рассмеялся Краснов. – Ну, сейчас ты увидишь – на что ты поменялся, – Вася залез в шкаф, порылся там, и вытащил искомую шинель. – На! Меряй!
Я был в шоке! Нет, я был просто уничтожен! Шинель имела такой отвратный вид, что её противно было надевать. Вдобавок ко всему она была не по уставу короткой, в нескольких местах прожжённая, а в одном, как мне показалось, даже прострелянной! Такое впечатление, что её сняли с убитого штрафника.
– С кем, с кем это ты поменялся? – до боли знакомый голос.
Старшина роты – прапорщик Балденков – стоял в дверном проёме и с интересом слушал наши с Васей препирательства.
– С Кадиевым, – промямлил я.
– Ты – мул тупоголовый! – заорал старшина. – Ты не успел в роту прийти, а уже всю кровь у меня выпил! Ты почему мне не доложил, что у тебя шинель отбирают? Ты почему Хазиеву не доложил? Где Хазиев?
На шум прибежал Хазиев. Получив несколько оплеух от старшины и обещание от Хазиева, что «сгнию в нарядах», я занял у Шуры Князева шинель и ушёл на развод. Надо сказать, что за полтора года я так и не добыл себе новую шинель. На разводы, в караулы и прочие торжественные построения я брал шинели других бойцов, и никто, естественно, не возражал. Даже когда я уходил в отпуск, меня собирали с миру по нитке. Шинель заняли в танковом батальоне, шапку в роте связи. Солдатское братство никогда бы не позволило даже самому чмошному бойцу появиться перед родителями в затрапезном виде. Да, было так! А кадиевскую шинель мы разрезали на тряпки и натирали ими намастиченные полы расположения.
01. 03. 22.
Сапог
– И решили эти три мула отметить «сто дней до приказа»… – старшина роты прапорщик Балденков расхаживал перед строем и неторопливо, с паузами вёл своё повествование.
У стены, вдоль которой фланировал старшина, стоял солдатский, давно не чищеный сапог. Балденков принёс его из каптёрки и, никому ничего не объясняя, поставил на всеобщее обозрение. Мы – двенадцать человек «молодых» и трое «духов» – стояли по команде «вольно» и внимали словам старшины.
– Естественно, на сухую им отмечать было неинтересно, до дома же потерпеть тяжело, и вздумали они купить вина в соседней деревне, – продолжил Балденков, – и ночью, после отбоя, эти три дурака туда и двинули. А идти надо через военный городок, а там патрулей, особенно ночью, до… и больше. Ну, и нарвались они на один из них. Бросились бежать, патруль за ними. Ушли, конечно же. Хороши они бы были, если бы их сцапал какой-то чмошный патруль, – старшина строго оглядел строй. – Запомните: разведчики никогда не сдаются. Машите всеми частями тела, царапайтесь, зубами грызите, но никогда не сдавайтесь. Надеюсь, это понятно? Не надо повторять?
– Так точно! – не совсем слаженно рявкнули мы.
Зазвонил телефон, дневальный снял трубку, представился и внимательно вслушался в слова неведомого и неслышного нам абонента.
– Товарищ прапорщик! Вас к телефону!
Старшина недовольно сморщился (не дали договорить) и неторопливо двинулся в сторону дневального. Я смотрел на его подтянутую, но совсем не богатырскую фигуру. Старшине было тридцать один год от роду, и мне, восемнадцатилетнему сопляку, он казался пожилым, видавшим виды мужиком, который буквально дневал и ночевал в роте. Никто из офицеров и близко не проводил столько времени с личным составом, сколько проводил старшина. Он наравне с нами бегал кроссы, марш-броски, преодолевал полосу препятствий и «тропу разведчика», постоянно поучая нас, как всё это легче и удобнее сделать. Будучи одним из лучших стрелков в полку, он пристреливал нам автоматы, и, если было нужно, ремонтировал их. Он метал ножи, сапёрные лопатки и любые другие предметы, которые могли вонзиться в тело врага. Подозреваю, что он мог водить даже танк, хотя за рулём или рычагами нашей боевой техники я его ни разу не видел. Сначала я думал, что он участвовал в боевых действиях, но потом выяснил, что ни в Афгане, ни в других горячих точках он не был. Всем военным премудростям он научился в мирное время. Им впору было восхищаться, если бы не один его недостаток – его какая-то ненормальная любовь к чистоте и порядку. В борьбе за них он доходил до исступления, орал, брызгал слюной, топал ногами и раздавал затрещины и пинки наряду по роте. Мы все терялись в догадках: откуда у старшины это сумасшествие, пока однажды я не побывал у него дома. Какая-то неопрятная жена, которая, похоже, не очень-то его и слушалась, двое маленьких, крикливых детей, и бардак в квартире такой, что я мысленно ужаснулся! Ужаснулся и всё понял. Старшина, неспособный навести порядок дома, наводил его в казарме, и наводил жёстко и жестоко!