Читать онлайн Я тебе не ровня бесплатно

Я тебе не ровня

Глава 1

– Ариша, где ты? Пойди-ка, свечу мне принеси!

– Бегу, деда, – рыжая девчонка метнулась в клеть и ухватила пук свечей.

Бежала в гридницу, зная, если дед просит свечу, значит, будет учение. Урок.

– Ох, и быстрая ты. Как есть егоза.

Пока Ариша вставляла новую свечку, пока усаживалась на лавку, расправляя подол запоны*, дед уложил на столе свиток и принялся читать вслух.

Осень на дворе: небо хмурое, дороги развезло. Холодов еще нет, а потому грязно, серо и тоскливо. Ни тебе игр, ни гуляний. Одна радость – дедовы уроки.

Ариша с дедом жила, сколько себя помнила. Тот был человеком ученым, служил князьям, что могли позволить себе платить за уроки. Подолгу не задерживался ни у кого: переезжал часто, будто бежал. Аришка привыкла, что нет у нее подруг, нет дома, а есть дед, которому все неймется, и не сидится на месте.

– Сие есть перемётно на славянский – радость, – голос у деда приятный, но тихий. – Арина, слышала? Повтори-ка.

И так еще долго. Дед читал по-гречески и заставлял внучку повторять, запоминать и писать чудные слова. Проку от того учения было маловато – языков Ариша не выучила вовсе, но кое-какие слова разумела. А вот счет и письмо девчонке давались: лихо считала внучка ученого мужа, а уж писала так, что любо дорого. Читала без запинки, и дед почитал ее девицей образованной. Не было таких среди простого сословия, а если уж начистоту, то и в боярском немного бы сыскалось.

Аришка быстрой была, как рыбка. Все-то у нее со смехом, с шутками. И сама все больше бегала, чем ходила, хоть дед и ругал ее за эдакое буйство. Ведь не маленькая уже, шестнадцать годков стукнуло, а все как дитё малое: то камешки собирает, то с собаками говорит. А если уж коня доведется приласкать-покормить, то радости на неделю. А так-то посмотреть совсем невеста: коса толстая, с кулак дюжего мужика, и долгая. Рыжая, будто солнцем целованная. Мордашка милая, улыбчивая. Зубки меленькие, белые. Ну и девичья стать уже образовалась, как без нее? Все на месте – округло там, где надо, стройно везде, где нужно.

Дед – Михаил Афанасьевич – замечал уж, что на Аришку парни заглядываются, а потому стал вести с себя с внучкой строже. Запрещал ходить одной, где невместно. Следил и всячески уговаривал сдерживать свой нрав – улыбчивый и шутейный. Но где ему совладать с непоседливой внучкой? Та нос-то свой везде совала, все ей интересно было, да ново. Вот и уследи, попробуй. Особо, когда уроки с княжичами, да воеводскими сынками, а девка невесть где бродит.

Тяжело приходилось; только дед внучку любил, знал, что одна у него отрада, хоть и хлопотная. И дело вовсе не в характере, а в том, как эта девчонка ему досталась.

Родной она Михаилу Афанасьевичу не была вовсе, взял он ее на воспитание четырех лет от роду и повез по свету. История темная и о ней ученый муж никому и никогда не рассказывал. Даже Арине.

– Деда, а когда будем читать? Вон ты утресь принес свитки новые. Никак князь Владислав дал?

– Не утресь, а утром, – поправил дед привычно. – Дал. Завтра и начнешь. В них о Египте.

– А сейчас чего же? Нельзя? – обиделась Аришка.

– Уймись, непоседа! Свечей переведешь на неделю вперед, коли ночью читать вздумаешь. Ступай спать.

Любила Аринка читать про неведомое; вот хлебом не корми, дай новое узнать. Дед и таскал для внучки свитки да книги, что давал княжич. Своих тоже было, да их Ариша успела уж и выучить, а новые покупать дюже дорого выходило.

– Дедушка, ну дай, голубчик, – канючила девушка, а дед ни в какую.

– Косу отрастила, учение освоила, а вот смирения и порядку девичьего как не знала, так и не знаешь! – выговаривал Михаил Афанасьевич.

– Деда, я научилась бы, так у кого?

И дед замолчал. Правда, у кого? Были чернавки, конечно: помыть, принести, постирать. А женщины мудрой для обучения Аринки не сыскалось, а ведь всем известно – нет мамки, наставницы, нет и толка. Много ли старый дед научит по бабьему уставу? Вот то-то и оно! С того Аринка и была малость мечтательной, и уж совсем свободной в разговоре с человеком любого сословия: и боярину могла ответить, и с чернавкой поболтать о насущном. О таких говорили – места своего не знает. Однако Аришку любили и прощали ей многое: то ли из-за косы солнечной, то ли из-за глаз ясных, то ли из-за улыбки лучистой. Кто ж знает?

Утром Михаил Афанасьевич Дорофеев встал задолго до света. Крякнул натужно, поднимаясь с лавки и прошаркал к оконцу малому. Оглядел двор, на который определили его и внучку жить, и понял – надо бы уже осесть и не где-нибудь а у хороших людей. Уже и деньга какая никакая скоплена, и время его пришло. Старость она такая – кряхотливая, немощная; да и конец мог наступить быстро, нежданно, а внучку надо пристроить.

Сел к столу, достал бурый лист и стал писать старому своему другу сотнику Медведеву: тот воеводствовал у князя Бориса, среднего сына князя Болеслава Большого. Просил приюта и защиты.

Позже, когда Аринка принесла утречать, отдал ей свиток малый и велел отнести к Федору Мамаеву: тот с последним в этом году обозом отправлялся в Паврень. А уж от Паврени-то всяко найдется запоздалая купеческая ладья, которая и довезет за деньгу-другую послание до Богуново. Там-то и проживал друг-сотник и рать его располагалась. Стало быть, ответ дед Михаил получит только с весенним теплом и сухотой. Ну значит надо ждать и учить княжичей да боярских отпрысков.

Аринка послание взяла, зная уж, что скоро уедут. Так всегда было. Дед писал письмо и отправлял с обозом, а через несколько месяцев Ариша собирала короба и сундуки, садилась в телегу (ладью, повозку) и отправлялись они с дедом к новому месту.

Девушка накинула шушпан* и припустилась на двор к купцу Мамаеву.

Встретили ее по-доброму, а все потому, что младшой сын Федора – Петр, как говорили «убивался» по рыжей Аришке еще с прошлой Пасхи. Мамаевы девкой не то, чтобы довольны были, но породниться с ученым Дорофеевым зазорным не считали, тем паче, что за стариком и деньга водилась кое-какая. А потому и улыбались сладко большуха* Мамаевская и обе ее дочери.

– Аринушка, здравствуй, красавица. Редко заходишь, не радуешь нас, – сладко вещала дородная Мамаева: – Все в делах, да в хлопотах? Хорошая хозяюшка.

И то правда. Аринка в работе проворная была: и постряпать, и порукодельничать. А уж кружева какие плела – всем на загляденье. Ни одного похожего рисунка, будто сам Ярило, что косу ее отметил, те завитушки ей нашептывал.

Аришка не стала уж возражать тётке, а поклонилась и ответила так, как надобно, но с вывертом:

– Спасибо на добром слове, Татьяна Васильевна. Невместно по гостям ходить, когда не зовут.

– Да зовут-то чужих, а ты своя совсем, Аринушка, – тётка поняла намёк, но недовольство свое скрыла. – Приходила бы попросту. Вон и Олька с Нюрой рады тебе.

Дочери косили серыми рыбьими глазами в сторону рыжей Аришки, кивали без улыбок и тепла. А как иначе? Если Аринка станет Петровой женой, то им будет невесткой, а с невестками в домах мало кто церемонится. А уже если довелось стать женой младшого, то совсем уж чернавка. Подневольная, считай, баба.

– Приду, спасибочки, – не стала перечить Аришка.

Да и зачем, если вскорости они с дедом снова уедут? И забудутся Мамаевы жена, дочки и сам Мамаев. Вот только конь их запомнится – сивый такой меринок, с веселыми глазами.

Любила Аринка коней, да что там, вообще животин любила, и те ей отвечали такой же любовью. Собаки никогда не лаяли на рыжую, кони, всхрапывая, шли сами и тыкались бархатными губами в шею. Однова было, поехали они с дедом на ярмарку в Зухарево, так там медведя водили по улицам. Мишка тощий, с клочковатой шерстью, подался к Аришке и взрыднул так зверино и плаксиво. Рыжая потом еще долго поминала деду тот случай и все просила выкупить мишку у цыган. Жалела сильного зверя за его худобу и несвободу.

– Так ты чего пришла-то, Аринушка? – Голос Мамаевской большухи вернул аришку в разум.

– Мне бы письмо передать с Федором Антипычем. Деда велел.

– А вон он идет сам. И Петруша с ним.

Петька Мамаев, завидев Арину, насупился и плечи расправил – обижен был ее невниманием. А Аринке по боку! Какое там внимание, если Петька о прошлом годе удумал ее к забору прижать и подол задрать? И ладно бы, если по сговору, так силой! Аринка тогда высмеяла его, давно приметив, что Петька побаивается насмешек: вот теперь парень и хмурился, сердился. Видно, запомнилось да не понравилось, что его – завидного жениха – так отпихнули и обсмеяли.

Аринка отмахнула положенный поклон и обратилась к хозяину:

– Федор Антипыч, деда просил передать. Не откажите, – протянула и послание, и оплату.

Купец кивнул, взял и спросил:

– Здоров ли Михал Афанасич?

– Здоров, благодарствуй. Просил отправить в Богуново для сотника Медведева.

– Передай деду, сделаю.

Аринка облегченно выдохнула и поспешила домой, спиной чуя взгляд Петра, но почитая его тем, кого она уж не увидит.

Ошиблась девка. Ответа на письмо ждали дед и внучка почитай месяцев пять, и за это время приходили сваты от Мамаевых, а Михаил Афанасьевич отказал. Петька потом долго упивался кислым вином и старым пивом. Аринка же сторонилась дочек мамаевских и сидела больше в гриднице. Изредка выходила на улицу и смотрела на честной народ, что метался по своим делам, на коней, которые таскали тяжелые санки по грязному снегу.

Аришка любила поболтать, но в городище народ все больше проезжий, а местные ее не принимали. Видно, чуяли, что девка не простая; обучена и ответить может так, что потом долго надо морщить лоб и думать – о чем это она? Да и рыжая, опять же. Вроде Ярило поцеловал, а все не такая, как все.

Пришлые же, проходя мимо забора, видели симпатичную девчонку, улыбались ей и в ответ получали белозубую улыбку и приятный взгляд ясных глаз. Задерживались у ворот и болтали. Аринка отвечала и радовалась живому слову и людям. Так и прошли деньки до талого снега.

В день, аккурат в середину Великого Поста, Михаил Афанасьевич получил письмо от Медведева; старый друг приглашал на житье к себе и писал, что рад тому случаю. Вот и начала Арина сборы недолгие – книги по сундукам, скарб и рухлядь по коробам.

– Арина, Фрол Кузьмич пишет, что от реки до Богуново в лесах неспокойно. Тати* шалят. Ты бы припасла наряд-то попроще. Запону найди старую и платом косу прикрой, – дед беспокоился.

Михаил Дорофеев путешественником был опытным, а потому перед отъездом положил требу и светлым богам, и христианскому Богу, заложил в сапог нож, Аринке повесил на шею оберег, и они покинули двор.

До Паврени на подводах, а там на ладье, что шла неспешно течением по реке и до самого Богуново. Потом уж пересели со своим немудреным скарбом на телегу, присланную Медведевым, и направились лесом к воеводскому двору. Ехали малым обозом неспешно; старшина, что вел караван, все сторожился, оглядывался. О татях и до него слушок дошел. Боялся он, может через это и беду накликал. Ближе к вечеру на обоз налетели страшные мужики – бородатые, злые, оружные!

Обозники как умели оборонялись, да куда им до татей? Там и бывшие служивые и лихие.

– Аришка, под телегу! – скомандовал дед. – И сиди там, не вылезай! Если порежут нас, беги в лес. Прячься! Ног не жалей!

Арину долго уговаривать не пришлось. Заползла под телегу и уж оттуда в полглаза смотрела на лютую сшибку: крики, вопли, кровища, месиво тел и скрежет коротких ножей. Еще и стрелы вжикали страшно, распарывая воздух, выкашивая людей. Аринка все искала взглядм деда, и увидела: тот прятался за перевернутой подводой и когда надо, чиркал ножом по ногам татей, что оказывались рядом. Те хрипло гаркали и падали. Ученый муж знал, где подрезать пятку, чтобы уж не поднялся человек.

Вот уж тати верх стали брать, повеяло ужасом на рыжую! Как бежать-то? Куда? Деда оставить? Михаила Афанасьевича заметили и вытащили за шкирок. Здоровый тать занес уж короткий меч, и Аринка не выдержала:

– Деда!! – истошный ее вопль разнесся по лесу, заметался между стволов деревьев.

Выскочила, дурёха, из укрытия и бросилась к дедушке. Тать с мечом замер, и огрел взглядом ее, бегущую, заинтересовался и деда выпустил. Аринка же, оскользнулась на кровище и упала лицом в грязь. Тать подошел и за косу поволок глупую за подводу. Знамо зачем….

– Пусти! Пусти, образина! – отбивалась девушка, но куда ей против дюжего лиходея?

Тать ухмылялся страшно, дергая путы гашника, но штанов снять не довелось. Конский топот, лязг мечей и освисты с окриками!

Аринка и пискнуть не успела, как тать лишился головы. Теплая алая кровь брызнула в лицо, заливая глаза. Тело рухнуло рядом с ней, а рыжая только и смогла, что утереть глаза рукавом зипуна, чтобы видеть кто спаситель ее. Лучше бы не видела…

Конный отряд – сразу видно обученный – налетел и смял татей вмиг. Аришкин спаситель самый страшный из всех! Конь под ним – огромный, черный. Сам мужик в темном доспехе, глаза из-под шлема молнии мечут. Даже не это все напугало девушку – догадывалась, поди, что воюют не нежные юноши, но спаситель тот страшен был не видом своим, а умением. Меч в руке его летал и пел, отдавая дань древнему богу Перуну. Вжик – нет человека, еще вжик – еще одна душа покинула тело. И все это сноровисто, скупо, обыденно. Будто работу делал привычную.

Рыжая хоть и засмотрелась на жатву его кровавую, но и опомнилась враз. Заползла под ближнюю телегу, а уж оттуда смотрела, как отбили деда и докромсали татей. Немного погодя, когда ратники бросились догонять сбежавших лихих людишек, Ариша вылезла из укрытия и побежала:

– Дедуля!

– Аринка, цела? – дед обнял девчонку, прижал к себе. – Думал конец нам всем. Ты почто, глупая, выскочила? Мой век уж считан, а ты бы осталась бесчестной. Вдругоряд не смей!

– Деда, голубчик, как они тебя… – Аринка смотрела на него – грязного, окровавленного – и слёз сдержать не смогла.

– Ну, будет, будет. Все уж прошло. А и грязная ты, внуч, как тот хряк Мамевский. – И правда: лицо в грязи, коса как глиняная сосулька, а зипун старый – продран и угваздан.

Пока улеглась суматоха, пока обозники ставили телеги и собирали рухлядь свою и скарб, укладывали мертвых, да раненых, дед с внучкой уселись в свою подводу и ждали указа ратников отправляться. Уж известно стало, что малый отряд послан воеводой Медведевым на встречу друга. Михаил Афанасьевич пытался было заговорить с тем страшным черным, но тот лишь кивнул в ответ на дедову благодарность и слова не обронил. Только повел чернючими глазами из-под шлема по грязной Аринке и надолго не задержал взгляда.

На подворье воеводском оказались спустя часа четыре, и встречены были хозяином и хозяйкой радушно, хлопотливо.

– Мишка, чёрт книжный, досталось тебе? А Аринка-то где? – Пока друзья обнимались, девушка выглядывала из-за плеча деда. – Эта чтоль?

– Она, – дед выпихнул Аришу вперед.

Приземистый, крепкий старик воевода-боярин, внимательно оглядел девушку:

– Ну, здравствуй, Арина…как тебя по-батюшке?

Аринка слегка удивилась тому, что дед скривился, но ответила:

– Игнатовна.

– Во-во… Игнатовна. Вот увидь я тебя на улице, подумал бы, что ты кувшин глиняный на ножках.

Аринка, хоть и напугана была давешней стычкой, но все одно, поняла – воевода веселый и добрый:

– Благодарствуй, боярин Фрол Кузьмич, за подмогу. Без твоих ратников быть бы мне кувшином без ножек, – подумала и добавила, – и без ручек.

Воевода ухмыльнулся, подкрутил сивый ус:

– Ништо. Отмоем, покормим, глядишь и девкой станешь наново, – он обернулся в жене своей пухлой. – Анна Павловна, принимай гостью, да смотри, чтоб баню крепче топили. Тут работы на полдня.

– Полно, батюшка. Вот неймется тебе, – улыбалась женщина. – Пойдем, Ариша, я тебя расположу.

Попала Арина в богатые боярские хоромины и подивилась – просторные, светлые. Не в пример тем, в которых жил в городище князь Владислав. Долго ей крутить головой-то не дали: пришли две чернавки и под оханья боярыни Анны, отвели ее в баньку. А потом уж, разомлевшую и чистую, обрядили в свежую рубаху и запону. Вечерять Арина не стала – сомлела на лавке в гриднице.

Металась Ариша всю ночь во сне под теплыми шкурами. Все будто отбивалась от бородатого, грязного татя, и всякий раз лилась на нее теплая его кровь, катилась по траве отрубленная голова со страшно выпученными глазами.

Чернавка, что ночевала на полу в гриднице все шебуршалась, предлагала Аришке то воды, то взвару. Рыжая отказывалась и снова засыпала, и снова кричала во сне, металась страшно.

От автора:

Запона – девичья холщевая одежда из прямоугольного отреза ткани, сложенного пополам и имевшего на сгибе отверстие для головы. Надевалась поверх рубахи.

Шушпан – холщовый кафтан, с красною оторочкой, обшивкою, иногда вышитый гарусом.

Большуха – старшая женщина в доме, хозяйка. В данном случае – жена хозяина.

Тать – вор, похититель, мошенник, грабитель.

Глава 2

– Мишка, а и постарел ты. Вон уж глаз под морщинами не видать. Сивый весь стал, аки наш поп местный, – Фрол Кузьмич потчевал друга старого пивом после баньки. – Сколь же ты по свету шастал, чёрт ученый? И ведь сберёг Аришку-то.

– Фролушка, видно доля моя такая неприкаянная. Одна радость – девчушка эта рыжая. А ведь похожа она на Еленку, как две капли воды. Утром сам увидишь, – дед Миша устало пил пиво, развалясь на лавке.

– Говорил тебе еще пять годков тому, езжайте ко мне, сберегу вас обоих. Чего упирался, хрыч? – ворчал воевода.

– Вот был ты дубиной, дубиной и остался, Фрол. Сам знаешь, нельзя было. Да и сейчас страшно. Только вот старый я стал. Боюсь, отдам концы, а Аришка-то одна останется бедовать.

Воевода на эти слова старого друга кивнул, и брови насупил:

– Не боись, Михайла. Уберегу. Я и сам уже сивоусый, но разве Аришу брошу? И тебя, хрыч, жалко. – Разговор шел непонятный, но тревожный.

Дед Михаил кивнул, а воевода нахмурился. Замолкли оба, понимая про себя каждый свое. В тот миг дверь в большую гридницу отворилась, и вошел воин редкой стати в дорогом одеянии. Косая сажень в плечах, глазами и волосами чёрен. А бороды и усов нет! Лик смуглый, спокойный, отчужденный вроде как, но по всему видно – к такому просто не подойдешь, вопроса не задашь. Бо ярый!*

Воин обмахнул себя крестным знамением, глядя на богатую икону в красном углу, и высказал.

– Здрав будь, Фрол Кузьмич, – деду Михаилу кивок.

– И ты здрав будь, Андрей, – воевода посерьезнел, видно, что непростой гость пожаловал. – Вот, Михал Афанасьич, спаситель твой, боярин Шумской.

Дед Михаил узнал ратного, что спас обоз на лесной дороге, а потому еще раз удумал сказать спасибо:

– Благодарствуй, боярин, за спасение. Коли не ты я и внучка моя уж и не дышали бы.

Парень снова кивнул без слов, только взглянул черно. Дед Михаил слегка сжался – бывает же такой взгляд! Вроде спокойный, но уж дюже муторный. Равнодушный. Будто в глаза Моране* смотришь. Еще и шрам от правой брови по виску вверх – страшный. Оттого кажется, что боярин и не человек вовсе, а демон в обличии: так бровь изгибается бесовски.

Садись, Андрюш, выпей с нами. – В голосе старого воеводы прозвучало тепла больше, чем Михаил Афанасьевич ожидал.

– Выпью, спасибо, – молвил статный боярин.

Дед Михаил долго разглядывал гостя; тот же, будто не примечал любопытного взгляда пришлого, пил пиво и угощался, чем Бог послал. Сидел прямо, согласно своему званию, и, не смотря на молодой возраст – чуть за двадцать – держался за столом на равных с двумя пожилыми людьми.

– Ты утресь к себе? В Савиново? – воевода подлил пива Шумскому.

– Вечером, дядька Фрол. Хочу на торг попасть, – и все так спокойно сказал, не глядя.

– Добро, – ответил воевода.

Тем временем, Шумской закончил закусывать, поднялся, и попрощался, будто выполнил урок или тяжкую повинность.

Чудной боярин вышел, а дед Михаил напал с вопросами на старого дружка, даром, что устал и в сон его клонило.

– Эва. Кто таков? По лику из южных сарматов*? Шумской?

Воевода в ответ кряхотнул, сложил руки на животе и рассказал:

– Михайла, ты к Андрюхе особо не лезь. Не любит. Его все Гарм* зовут. Но парень преданный, надежный, а воин такой, что и сравнить-то не с кем. Он с моим внуком Демьянкой дружен. Андрюхин надел в Савиново аккурат с Берестово соседствует. Там сынок мой старшенький управляет. Шумской-то, когда я свою сотню поднимаю, завсегда с нами. Вроде и сам по себе, а вроде и нашему князю подмога. Шумской – пригульный*. Отец его прижил с одной сарматкой. Она в племени у себя не последней была, а вот ляхи* возьми, да напади на них. Похолопили*. А девка сбежала. Борзая и смелая была. Пробиралась лесом, так там ее старший Шумской и встретил. Дюже любил, домой к себе взял, да недолго радовался. Сарматка сына родила ему, растила годков до семи, а потом скончалась в один день. Все говорят – боярыня Шумская отравила, но это токмо слухи. Андрюху отец признал, воспитал, ратному делу обучил. А годков с шестнадцати Андрей сам себе голова. Отец землю дал и отправил в глухую деревню. Андрюха сам дорогу прогрыз, прорубил. Брал свою полусотню и в набеги. Грабил, да резал. Правда только ляхов*. И ладно бы от жадности, он ить со злости. Видно, за мамку мстил. Тем вот и укрепил дом свой, и богатства стяжал. А все одно – волком на всех смотрит. Это характер такой сарматский. Но хороший парень. Вот те крест!

– Так я же не спорю, Фролушка, что хороший он, но уж слишком грозен, – дед Михаил замолчал ненадолго, а потом обратился с вопросом важным и насущным к другу своему старому: – Фрол, скажи-ка, а в Берестово твой старший сын заправляет? Там хоромы-то его?

– Там. И полусотня уж своя, и хоромины, и семейство. У него сыновья-двойники и дочка. Жена Ксюша с головой на плечах. Справно живут. Не подвел меня старшой мой Акимка, будет с него толк. – Отцовская гордость украсила грубоватое лицо воеводы. – А ты так спрашиваешь или с умыслом?

– С умыслом. А велика ли его деревенька?

– О, как. Там уж и не деревенька, а цельное малое городище, – хмыкнул воевода. – Ну, рассказывай умысел свой, хрыч старый.

– Фрол, хочу купить надел в Берестово. Место на отшибе, глухое. Опять же, полусотня рантиков в крепостице. Мы там с Аришкой будем в спокойствии жить. Ведь, ежели что, к тебе в Богуново нагрянут. Ай, не так?

– Так. Там внуки мои Демьян и Фаддей, будет кого учить. И домок там есть пустой, хоромина малая. Двор невелик, но много ли вам двоим надо? Завтра торжище тут, возьмешь себе холопов, скотины какой и айда. Вон и Шумской, ежели что, проводит до Берестово. И, правда, там спокойнее будет. И вот еще что, Мишаня, дом, холопы и скотина с меня. И не спорь! Оставь свои кровные для Аринки. Пусть приданым будет.

– Дурной! Кто ж ей в пару-то сойдет? Кто ей ровней будет? Об этом рассуди, Фрол, – Михаил Афанасьевич задумался, пригорюнился как-то.

– Ништо Авось найдется, – отмахнулся воевода. – Пойдем спать, друг старый. Завтрева цельный день в хлопотах.

– Твоя правда, – дед Михаил тяжко поднялся с лавки и, сопровождаемый воеводой, пошел устраиваться ночевать в малой гриднице.

От автора:

Бо ярый – смелый, храбрый, но и срывающийся в ярость, опасный. От этого древнего словосочетания и пошло – боярин (одна из версий). Тот, кто может за себя постоять, оборонить земли и людей, напугать врага.

Морана – в пантеоне богов Древней Руси – Богиня Зимы и Смерти.

Сарматы – древний кочевой народ, населявший степную полосу Евразии от Дуная до Аральского моря.

Гарм – четырехглазый пес, мифическое чудовище.

Пригульный – незаконнорожденный.

Похолопили – сделали холопами (рабами).

Ляхи – первоначально обозначение западных славян – поляков, чехов.

Глава 3

Андрея поутру разбудил гомон на улице. Так-то на подворье воеводском – большом и богатом – всегда многолюдно. Холопы, ратники, иная чернь, что с самого утра уже занята делами своими нелегкими. Но сегодня что-то тревожное чуялось в далеких окриках. Шумской умылся наскоро, накинул рубаху, кафтан и вышел на двор поглядеть что и как. И совсем не удивился, когда понял, что весь сыр бор из-за коня его. Сам-то Андрюха с ним справлялся, и все оттого, что любил, да и Буян платил ему тем же. А уж сколько прошли вместе и не рассказать. И вылазки кровавые, скорые, и походы долгие, тяжкие.

– Ерёма, сук те в дышло, справа заходи! Лови узду, недоумок! – орал дворовый мужик на молодого парня.

Паренек боялся большого боевого коня; а тот страх чуял, и зло так всхрапывал, к себе не подпускал: то боком парня двинет, а то и вовсе куснуть норовит.

– Дядька Силантий, не дается он!

Буян, слыша громкий крик, начал нервничать, копытами бить тревожно. Андрей уж собрался сам друга своего усмирять, как вдруг девчонка рыжая появилась из-за угла хоромины: коса богатая, долгая и ажник отблескивает золотом. Сама небольшая, а глазищи как плошки и цвета невиданного, будто в осеннюю серую речку кинули весенний свежий листочек. Андрюхе девчонка была незнакома. Судя по простому наряду – из черни. Только вот спину прямо держит и голову высоко несет. Шумской не успел подумать, откуль такое непонятное, как девчонка шагнула к огромному.

Все, кто видел этакое чудо, аж дышать перестали! Ведь совсем девка кутёнок, один удар копытом грозного вороного и все, нет рыжей!

– Ты что безобразишь, а? Вот удумал, тоже мне, – а сама так переступает ножками и все ближе к жеребцу подбирается. – И чего злишься? Болит что? Или голодный? А может, не поили тебя, чернявый?

И ведь говорит так плавно, будто баюкает. Буян, даром что боевой конь, на этот девичий голос откликнулся и тихо так заржал, словно жалуясь рыжей на свою долю нелегкую.

– Иди-ка сюда. Ты чего любишь? Морковку? – и протягивает Буяну морковь небольшую.

Шумской-то знал, что конь его морковь дюже уважает, но как девка узнала?

– Ой, ты! – улыбалась светло малая. – Морковку?

Буян подобрался к девчонке, аккуратно взял с ее ладони угощение и громко так захрустел.

– Тебя Хряпа зовут, да? – смеялась рыжая. – Вон как хрустишь. Ой, правда. Хряпа и есть.

А сама, хитрюга, уже и ладошку положила на лоб жеребца и гладила-ласкала.

– Что? Мало дала? Так не знала я, Хряпа, что ты любишь-то.

Андрей дивился такому чуду! Никогда еще Буян не был так покорен и тих с чужаками. Все время будто чёрт его подзуживал беситься и безобразить.

– Не болит у тебя ничего, Хряпа. По глазам твоим хитрющим вижу. Озоруешь, да? – маленькая разговаривала с огромным конем, будто с подружкой лясы точила. – Ты ведь не маленький уже, а игреливый.

Народу вокруг такого циркуса прибавилось: бабы, дети, мужики. Ратники Шумского тоже не без интереса посматривали то на девку, то на хозяина своего. Ждали, видать, циркуса похлеще, чем этот – когда боярин Андрей начнет расправу творить над рыжей, что так вольно с его конем обращалась.

– Скучно тебе, чернявый? Играть не дают? Айда со мной. – И девка исполнила совсем уж чудное!

Скакнула кузнечиком вбок, а Буян, словно того и ждал. Скакнул вслед за ней и заржал так, как человек иной смеется. Баба одна уронила пустой бочонок. Мальчишки запищали от такого представления. Мужики захмыкали. Андрей стал чернее тучи!

– Ага! Озоровать нравится? Ой, Хряпа, чудной ты, – смеялась рыжая, а Буян ей вторил тихим ржанием. – Пойдем, сведу тебя седлать. Ты смотри, что натворил, чёрт озорливый. Всех разогнал.

Вроде как ворчала маленькая, а Буян башкой своей огромной закивал! Народ ахнул – где это видано, чтобы с конем болтать, да чтоб и он отвечал. Никак, ведьма?

Пока рыжая говорила с жеребцом, держала за уздечку, дворовый паренек быстро накинул седло на спину Буяна и возился тихо, затягивая подпругу.

– И всех делов-то, Хряпа. А ты злился, – рыжая гладила теплый лоб Буяна, а тот, послушно подставлял ей голову свою огромную, ластился.

Шумской не стерпел. Шагнул с крыльца воеводских хоромин и направился прямиком к девчонке. Народ, завидев смурного Гарма, шарахнулся в стороны. Ратники его и те отошли подалее, разумно рассудив, что запросто могут попасть под горячую руку своему боярину. Знали – Андрей орать не станет, выговаривать тоже не будет, а просто пришибет и все. Прям как пёс – брехливый, да громкий беды большой не сделает, а молчаливый и тихий – загрызёт.

– Чья? – от спокойного голоса Шумского у многих мурашки поползли по спинам.

Рыжая взглянула на Андрея, только вот сейчас и заметила его. Чтобы заглянуть ему в глаза девушке пришлось голову поднять высоко. Андрей поймал ее ясный взгляд и понял, что она его вроде как узнала. Странно. Знакомы, чтоль? Шумской не припомнил.

А рыжая поклонилась урядно, и сказала тихо:

– Михаила Афанасьевича Дорофеева внучка, Арина. Вчера ты, боярин, отбил нас у татей. Благодарствую, – и снова поклонилась, на сей раз поясно.

– К Буяну не подходи. Испортишь коня. Увижу, не спущу, – сказал тихо, без злости или радости. Муторно.

Андрею показалось, что Арина будто ледком покрылась, пристыла к месту, но глаз не отвела, смотрела прямо и без опаски, словно равная ему.

Шумского пробрало маленько от странных ее глаз. Он с дурным каким-то любопытством и мыслями, уставился на ее волосы, пробежал взглядом по простому очелью*, по лицу – светлому и гладкому. Подивился черноте бровей и ресниц – не рыжие, как коса. И сей момент ощутил странное и пугающее – реши эта чернавка кормить его морковкой, еще неведомо, отказался бы он или нет? С тех мыслей Андрей совсем замкнулся, брови свел к переносице. Знал боярин, что такой его взгляд и напугать может, и обездвижить, а рыжей хоть бы хны.

Андрей только диву давался, глядя на рыжую Арину: никакой робости, смущения, а только лишь лучистая улыбка, да блеск серо-зеленых глаз. Она разглядывала его внимательно, с любопытством, видно дивилась, что нет бороды да усов. Так смело смотрели вдовицы и бедовые бабёнки. Шумской понимал, что не в намеках и призывах дело, видел, поди, что девка перед ним невинная, но не сдержался и высказал:

– Как смеешь в глаза мне смотреть? – Она, будто припомнив что-то, глазеть перестала, и голову опустила, но Андрей заметил, что улыбку прячет. – Бесстыжая.

Но брюзжал-то Шумской скорее по привычке. Сказать по чести, ему нравилось, что девка смотрит без испуга и неприятия.

Буян, словно почувствовав, что ругают рыжую, пряднул ушами и ткнулся мордой в затылок Аринке. Та сморщилась, но тут же улыбнулась, и отпихнула ладонью настырного жеребца. А Шумской припомнил, что вчера в лесу он снес голову татю одному, что вздумал девку сильничать. Никак она была? Ее за косу тянул по траве лихой мужик? Ей должно сейчас больно: волос-то из косы повыдергал бородатый разбойник.

– Иди, – Андрей гнал чудную девку, но самому было интересно знать, откуда такая взялась.

Руки тонкие, белые, не сплющенные тяжким трудом, но и не праздные – сразу видно сильные пальчики. Очелье богато не жемчугами, а вышивкой – редкой красоты рисунок. Навеси на висках невелики, но из серебра. Андрей никак не мог сообразить, какого сословия эта рыжая. Не холопка, не селянка, да и в купеческих семьях таких не водилось – уж дюже лик тонок и нежен. Сама стройная и прямая, роста не большого и не малого. Гибкая, руки и ноги длинные. Боярышня? Тогда с чего наряд простой, хоть и чистый? Внучка ученого мужа? Видел Шумской того деда Михаила: лицом прост, глаза навыкате, бородка козлиная и сутул. А у этой и стать, и походка словно у княжны. От деда у нее нет ничего, ни капелюшечки не похожа.

Гнать-то гнал, но и разглядывал, заметил, что Арина и сама любопытничает. Вон глаза серо-зеленые блеснули, прикрылись тяжелыми ресницами, будто спрятались.

– Спаси тя, боярин, – Арина поклонилась, и поспешила уйти. Вслед ей тихо и недовольно заржал Буян.

Шумской постоял, постоял, да и двинулся к навесам, куда определили коней его ратников; он взял с собой десяток от полусотни, собираясь в Богуново на торжище.

Чуть погодя позвали утречать, и Андрею пришлось сидеть за столом с воеводой и ученым дедом рыжей девчонки. Шумской молчал, но слушал: интересно было выяснить об Арине. Кто такая и откуда? Но два старых друга ни словом о ней не обмолвились. Все больше говорили о хозяйстве, о хороминах в Берестово, куда собрались перебраться дед и его чудная внучка.

– Андрей, не откажи мне еще раз, проводи друга моего до Берестова, а? Они в аккурат после торжища тронутся. Вроде езды всего ничего, а ну как снова тати? Завтрашним днем пошлю два десятка по лесу прогуляться. Совсем распоясались разбойники, даже сотни моей не боятся! – воевода злился и был в своем праве.

– Довезу, дядька Фрол.

– Спаси тя, Андрюша. Я бы и вчера своих послал на встречу, но ить только ж с похода. Ажник лошади еще в пене.

– Не на чем благодарить, воевода. Это не хлопотно, – претило Андрею вот это все словоблудие и благодарности.

В бою, когда сотня воеводы прикрывала спины его полусотни и наоборот, как-то никому в голову и не приходило спасибо говорить. Так с чего сейчас такие лясы?

Через час Шумской и два его ближника отправились на торжище.

Богуново – городище немалый по местным меркам, и сотня ратная, что жила здесь испокон века, силой была великой. Воеводство перешло к Медведеву от его отца, а отцу от деда. Считай, вечные вояки. С того и сотня обучена хорошо, по уму, а всем известно, что один обученный ратник стоит десятка татей с мечами. В Богуново и кузни, и торговля, и церковь. Подворий множество. Ратники жили родами; иной раз на одном подворье до десятка семей. С того и сами подворья богатели, и смотрелись богато, кряжисто. Опричь городища поля, репища, леса. Речка – Быструха – исправно кормила рыбкой, и защищала с заката Богуново. Через такое быстрое течение не всякий враг отважится лезть. Берега крутые, а стало быть, и ладьи вражеские не пристанут. Удобное место.

Первый в этом году торг шел бойко. Тут тебе и приезжие купцы, и местные жители, что продавали лишки свои. И холопий торг, а как без него? Сотня вернулась с похода, а стало быть и живой товар имелся.

– Оська, поди к купцам, зови в Савиново на торг, – Андрей послал одного из своих ближников на сговор, а сам отправился бродить по рядам, покупая нужное: чернила, бумагу и кое-что из золота.

У холопьего торжища увидел Арину с дедом: стояли, словно потерявшись. Шумской может и не хотел сам-то, но ноги понесли ближе. Уж очень интересно было знать, что ученый с чудной внучкой ищут тут в людском горе и безнадежности.

– Ариша, что ты мне в спину тычешь? Сам вижу, – ворчал дед на рыжую, а та стояла, широко открыв глаза свои ясные, и брови печально изгибала.

– Дедушка, давай вон тех, а?

– Дура девка. Он же горбатый!

– Ты сам говорил, что горбатые силой не обижены. А он с семьей и сейчас их продадут в разные дворы. Деда, давай всех возьмем. Дедулечка, им же тошно будет.

Андрей посмотрел туда, куда указывала рыжая Арина; семейство из четырех человек топталось с краю толпы холопов. Горбатый мужик с тяжелым взглядом, статная, высокая его жёнка и двое детишек лет четырнадцати, пятнадцати – парень и девушка.

Шумской знал заранее, что мужика не купят, женку заберут сразу и одну, а детишек может и вдвоем и все потому, что оба на лицо справные и телом крепкие.

– Ах ты…докука, – видно, дед и сам понимал все. – Ладно, возьмем всех гуртом.

И принялся торговаться с одним из местных ратников, что продавал семейство. Арина же стояла тихо, только от нетерпения быстро притоптывала ножкой в сапожке. Ратник, похоже, заломил цену невиданную, но дед стоял на своем. Правда, не помогало. Андрей шагнул вперед, не успев подивится своей дурости, и просто взглянул на ратника. Тот поперхнулся словом борзым и замолчал, однако через малое мгновение закивал деду и согласился.

Аришка не заметила уловки Шумского, обрадовалась, что все сложилось и пошла тихонько за дедом, который уж вел за собой четверых купленных.

– Дай те Бог, – поклонился горбатый, а вслед за ним и его семья нестройно, но очень истово благодарила деда Михаила за то, что семьи не разлучил.

– Работой отплатишь. Будешь хорош, не обижу, а сленишься, не спущу. – Дед пытался говорить грозно, но получилось увещевательно. А как иначе? Привык, пожалуй, к тому, что слово должно быть умным, а не воинственным.

Шумской посмотрел вслед Арине, вновь подивился ее стати, такой редкой среди местных девок. Тонкая, гибкая, будто дерево кипарис, о котором в детстве рассказывала ему мать. Дерево то стройное и красивое, тянется ввысь к солнышку и радует всех своей вечной зеленью, словно весна вокруг него вечная. С таких мыслей Андрей слегка растерялся, мотнул головой, отогнал их, окаянных подалее, и занялся делами насущными.

Позже Андрей снова говорил с воеводой и опять выслушал просьбу проводить до Берестово деда Михаила и внучку его. Заверил пожившего боярина, что не подведет, и после полудня обоз с холопами, скотиной и телегами, гружеными всякой всячиной, отвалил с Медведевского подворья.

Хмарь апрельского утра после полудня рассеялась, выглянуло солнце, согрело землю и людей. Подводы двигались неспешно лесной дорогой, лошади под ратниками шли легко, глухо топая по тропе. Лес проснулся, откликнулся на тепло легкой листвяной дымкой и будто задышал. В прозрачном воздухе разлился аромат близкого лета и нови*, которую все без исключения – и холоп, и боярин – почитали самой жизнью.

– Евсей, а Евсей, – звал плотный ратник жилистого, – ты на торгу, гляжу, рухляди* прикупил? Никак жениться собрался, а?

– Может и собрался, только тебе какой интерес, Прошка? На свадьбу все одно не позову, ты один всю брагу схлебаешь, гостям ничего не останется, – Евсей на всякий случай обозначил свою позицию.

– Да ну… И что, невесту нашел?

– Не нашел, так найду, – Евсей покосился на Аришу, что смирно сидела в телеге рядом с дедом. – Далеко и ходить не надо.

Придержал коня и поравнялся с подводой деда Михаила. Поехал рядом с Аришкой, все подкручивая пушистый ус и поигрывая бровями.

– Эва как, – женатый Прохор и сам был бы не против поглядеть на симпатичную деваху с рыжей косой. – Евсейка, а и хват ты, я погляжу. Губа не дура, выбрал такую красавицу. Ты, славница, ему не верь! Он болтливый, да скупой.

Ратники подсобрались у телеги Аришки и ждали продолжения шутейной беседы. Все, кроме Шумского. Тот ехал впереди малого обоза, смотрел только вперед, но слушал внимательно все, о чем трепались ратники, а главное, ждал, что ответит Ариша. А ответила вовсе и не она, а ученый дед:

– Ты мил человек, за усы-то себя не дергай, а то всю красивость утратишь. Внучку тебе не отдам, хучь на коленках стой. Рухляди ты прикупил, то верно, но вся она для мужика. А где ж для невесты, а? Прав дружок твой, скупой ты.

Ратники погалдели глумливо, а Евсея задело:

– Так ежели что, я и для невесты могу.

– Вот когда смогешь, тогда и усы свои щупай. – Все посмеялись, а Евсей–упрямец, все не унимался.

– А можа она сама за меня согласная, а? – и на Аришку смотрит.

Андрей даже Буяна придержал, так любопытно было услышать ответ.

– Спасибо, рантик Евсей, за посул щедрый. Не могу я за тебя пойти.

– Что так? – Евсей насупился, аж страшно смотреть стало.

– Уж очень усы у тебя пышные. – Пока Евсей морщил лоб, соображал, что хотела сказать рыжая деваха, ратники уж ржали, будто кони.

– И то верно, славница, – заливался тоненьким смехом язва-Прошка. – Защекотит насмерть, когда челомкаться полезет.

Шумской хмыкнул, и сам не понимая того, потрогал свой подбородок, который скоблил нагладко, как делали все сарматы.

Так и ехали, с шутками да прибаутками. Аришин голосок не умолкал: то смеялась девушка, то щебетала с ратниками. Дед не одергивал внучку, а стало быть, все шло урядно. Андрей слушал ее голос и дивился его певучести и ласковости.

Затемно добрались до репищ Берестовских, а там уж, не доезжая до городища, повстречали отряд конных боярина Акима.

– Да неужто ты, Андрюха, душа пропащая? – симпатичный крупный парень ехал впереди, тем самым обозначая свое начальство над всеми. – Здоров, друг.

– И тебе не хворать, Демьян Акимыч. Тебя сюда по делу занесло или по озорству? – Шумской подъехал вровень с конем Демьяна и стукнул того кулаком в доспешное оплечье.

– По делу. Батя велел встретить гостей. Давай уж, показывай, кого везешь в Берестово? – За Демьяном на лошади ехал его брат-двойник.

Лицами братья были схожи, но взгляд, да повадка разные. Шумской дружил с Демкой, но на дух не переносил Фаддея. Тот шибко и не лез в их дружбу, понимая, что лишний. Однако, задевало молодого боярича такое неприятие и это Андрей замечал, а потому держался с ним ровно, без стычек и споров.

Шумской кивнул Фаддею и обернулся к Демке:

– Вон, на последней телеге.

А Демка уж во все глаза смотрел на рыжую Арину:

– Дудку мне в нос! Вот это деваха. Глянь, аж глаза слепит косища-то ейная. И статная, не отнять. Вот спасибо те, Андрей, за такую красавицу. Чё такой смурной? Для себя присмотрел? – ехидный Демка глумился над другом, прекрасно зная, что Андрей по бабьей части не слишком-то ходок.

Шумскому от девиц надобно было только одно, и желательно без всяких слез и скулежа любовного. Предпочитал молодых вдовиц, неболтливых и спокойных. Был щедр и не обижал полюбовниц. Еще не одна из них не жаловалась на боярина после коротких встреч на сеновалах или жарких шкурах в хоромах.

– Болтун ты, Демка. Забирай гостей, мне недосуг. Надо в Савиново поспеть затемно.

– А и заберу, Андрюх. Ты эта…завтра на подворье к нам приезжай. Батька хотел говорить с тобой о деле. Что-то там о Супятово. Вроде как ляхи по реке пришли. – Шумской не ответил,но подобрался и кивнул серьезно. – О, как. Опять харю свою скрючил, Гарм. Не злись, друже. Если что, мои два десятка с твоими выступят. Заломаем.

– Демка, шевелись нето. Вечереет.

Телеги с холопами и рухлядью деда Михаила завернули к Берестово, а ратный отряд Андрея поехал к дому. По дороге Шумской думал о ляхах и …рыжей. Голос-то у нее шелковый. Будто провалился Андрей в странную одурь, так глубоко удумался, что не заметил, как Буян встал, словно вкопанный. Только малое мгновение спустя понял – заехал в лес сдуру, а ратники сгрудились на дороге, не понимая, чего хочет их боярин.

– Щур меня!* – Андрей осенил себя крестом и направил Буяна к дороге, а маленько погодя, показался частокол родного Савиново и главка церквушки.

От автора:

Очельеэто твердая лобная повязка.

Щур (чур) – это обращение к почитаемому предку, умершему. По поверьям славян, духи умерших предков, почитаемых, поминаемых и правильно похороненных, всегда придут на помощь в трудную минуту.

Новь – новый урожай.

На Руси рухлядью называли одежду (от греческого – рухо), мебель, и другое движимое имущество.

Глава 4

– Гляди, Аринка, забороло*-то в крепостице какое!

Не до деда Аришке было совсем. Рыжая от любопытства даже рот приоткрыла. Высокий частокол, кованые ворота и охранные ратники при них. В городище въехали уж в сумерках, но свету доставало, чтобы полюбоваться на крепкие хоромы местных жителей, свежие заборы и церковь, что красовалась в центре крепостицы.

– Деда, а наш-то дом где? – Аришка извертелась на подводе.

– Цыц. Смирно сиди, чай не соплюха, – выговаривал дед Михаил, но сам тоже любопытствовал изрядно.

Пока дед с внучкой озирались, пока вздыхали радостно, глядя на чистую ровную дорогу, что вела от крепостных ворот до боярских хором, к телеге их подъехал боярич. Аришка слышала, что чернявый Шумской называл его Демьяном Акимычем. Стало быть, это и есть внук воеводы Медведева?

– Батюшка мой распорядился отвезти вас на двор новый, а завтрева ждет в гости. Все чин по чину. Велел сказать, что другу боярина Медведева всегда рады, – говорил парень серьезное, а глазюки хитрющие улыбались.

Аришка сразу признала в нем родственную душу – сама частенько с умным видом баяла то, что велел дед, а смех сдерживала.

– Спаси тя Бог, Демьян Акимыч. Батюшке передай, благодарствую за встречу и расположение. Завтра будем ко двору сами. Придем, куда укажут.

– Отец просил быть, когда сами захотите и с главных ворот.

Дед Михаил облегченно вздохнул: если с главных ворот, а не с людских, значит, уважение будет. Инако, можно себя ставить в ряд с ремесленными. Видать, воевода расстарался, упредил сынка.

Пока лясы точили, да сладкими речами дружка дружку ублажали, уж подъехали к небольшому двору и хоромцам. Ворота не высоки, да и зачем? Рядом с ними две липы, скамейка. Домок на краю городища, в месте тихом и дальнем от боярского подворья.

Аришка от нетерпения соскочила с телеги, и уж было собралась бежать в открытые ворота, но дед удержал ее за подол запоны.

– Арина, бояричу-то поклонись, дурёха, – прошипел Михаил Афанасьевич внучке на ухо.

Аринка круто развернулась, аж косища по ветру легла, и поясно поклонилась Демьяну, который улыбался хитро.

– Благодарствуй, боярич, за хлопоты, – и уставилась снизу-вверх на крепкого парня, что глядел на нее весело, сидя на кауром жеребце редкой красоты.

– Не на чем, славница. Никаких хлопот, одна лишь радость душевная. На такую пригожую девицу поглядеть не каждый день можно, – и подмигнул глазом своим, голубым и блёстким, приосанился гордо и хвастливо, зная, что собой хорош.

– Спасибо на добром слове, Демьян Акимыч. Сама всю дорогу на тебя любовалась. – Дёмка аж брови вскинул от такой ее прямоты. – Уж дюже конь под тобой красив. Так и смотрела бы все время.

Ратники, что были в отряде Демки прыснули, Фаддей взглянул на Аришку внимательно, но улыбки себе не позволил.

– О, как. Конь, стало быть, хорош, не я? И чем же он тебе приглянулся, а?

– Красивый, да не хвастливый. Бровями не играет, ус не крутит и девицам не подмигивает.

Дед Михаил ажник задохнулся от дерзости Аринкиной, и ткнул ее кулаком в спину. Зря дед боялся, не тот был парень Дёмка, чтоб не оценить забористую шутку и обижаться на глумливые, но и правдивые слова. Боярич засмеялся по-доброму:

– Ох, и язва ты, Арина. Споёмся нето! Так-то посмотреть, не такая уж ты и красавица. Это я еще не сильно приглядывался. Можа, у тебя конопухи есть, а?

– Вот смотрю я на твоего коня, и все больше он мне нравится, – улыбалась Аринка, уж зная, что Демка вовсе не осерчал, а наоборот, рад почесать языком, да пошутковать.

Пока лясы точили, холопья семья слезла с подводы и стала валдохать скарб хозяйский на новый двор. На торжище в Богуново закупили много: воевода щедро одарил друга. Тут и шкуры новые, свежие, и лавки широкие, и стол – домовина тяжелая. Короба, туеса, посуды разной видимо-невидимо.

Фаддей слушал вполуха то, о чем переругивались шутейно брат и симпатичная рыжая. Все на девку смотрел – нравилась. Улыбалась ярко, не робела и взгляда не отводила. Да и глаза такие…ясные, честные.

– А ну, навались, ребята. – прикрикнул Демка, и ратники посыпались с лошадей, похватали короба, да сундуки и потащили дедово добро в новые хоромины.

Пока таскали, гладели, да шутейничали. Аринка не отставала от ребят, таская мягкую рухлядь, забавляясь чужими словами, и своих не жалея. Через половину часа все было на своих местах. Даже две коровы уместились в небольшом стойле и сонно махали хвостами. Должно, утомились с непривычки скакать по лесным-то ухабам.

– Спаси тя, боярич. Помог, – Михаил Афанасьевич поклонился, вслед за ним и Аришка.

– Завсегда рад, – кивнул Демка, и посмотрел на рыжую: – Ну как, Арина, конь мой еще не разонравился?

– Еще больше полюбился, боярич.

– Да что опять-то не так? – шутейно сердился Демка.

– Так ведь молчит и не хвастается. – Еще посмеялись чутка и разошлись.

Демка поднял свой десяток на конь и свистнул весело, а Аринке еще и шапкой помахал. И правда, родственная ехидная душа сыскалась для Дёмки в Берестово. А вот Фаддей прощаться с дедом и внучкой не стал, но долго еще оглядывался на Арину, высматривая за забором ее золотую голову.

Тем временем новосельцы оглядывали свое пристанище: новый домок невелик, то правда, но уютен и крепок. Сени, большая гридница, две ложницы, клеть и подклет. Печка одна, но здоровая ее труба шла с клети в хозяйские покои и согревала все сразу. Для дровяного сбережения решено было поместить холопью семью в просторной клети – и правильно! Одна печь – дров много не надо.

Дед Миша уселся на лавку в большой гриднице и призвал к себе домочадцев. Когда внучка и холопы явились, выдал слово свое:

– Арина, расселяй. Хозяйствуй. – потом обернулся к семье: – Как звать?

– Неждан, – глухо проговорил горбатый глава холопьего рода. – Сын Лука, жёнка Ульяна, а дочь Настасья.

– Неждан, значит… – дед подергал себя за тощую бороденку: – Ты с сыном до пахоты чтоб все изготовил. Проверь плуги, коней береги. Двор на тебе! Подправь, что надо. Проверю!

Неждан кивнул, потом припомнив, что он теперь подневольный, поклонился. А дед продолжил свои наставления:

– Арина, по дому сама реши, что надо с Ульяны и Настасьи спросить. Идите, устал я. И вечерять бы пора!

– Сейчас, деда, – Аришка поманила за собой женское население, и все вышли в сенцы.

– Уля, ты стряпать можешь? – Та закивала часто-часто. – Тогда в клеть и печь топи. А ты, Настя, пойди в ложницы и лавки стели. Завтра дом мыть, чистить. В мешках возьмете шкуры поплоше и несите к себе в клеть. Одежка тоже есть, но то завтра после бани. Нынче недосуг.

Арина старалась хозяйствовать, но умения особого не было, да и откуда? Ульяна – баба опытная – поняла все сразу и решилась сказать слово свое:

– Арина Игнатовна, мы с Настей завтра все обойдем, поглядим и тебе доложим, а ты уж скажешь, что и куда. Проверишь, так ли. Не серчай, если не угодим сразу, холопами никогда не были. Но за доброту вашу отслужим, не сомневайся.

Так и порешили.

Арина вечеряла с дедом: он охотно пускал внучку за стол, хоть и не по уряду. Пока ели рассыпчатую кашу, приготовленную новой холопкой, болтали.

– Аринка, ты завтра с боярыней Ксенией веди себя смирно. Она тебя бабьему ремеслу научит. Как дом обиходить и с холопами управляться, как себя при людях держать. А ты на ус мотай и запоминай все.

– Хорошо, деда. Буду стараться, – тяжко вздохнула внучка, опасаясь боярыни незнакомой и ее науки.

Еще неизвестно, как та наука даваться будет? Кнутом али пряником?

В своей ложнице, на широкой лавке Аришка все вертелась, уснуть не могла. И то сказать, сколько всего одним днем приключилось! И торг в Богуново, и холопы новые, и дом свой. А пуще всего Аришка думала о странном боярине Шумском и его коне Буяне-Хряпе.

Рыжая всех людей видела животными. Понимала, что грех, но если думалось о таком, то куда же деть эти мысли? Бог-то знает обо всем: потаенном, невысказанном. А, стало быть, скрывай не скрывай – все равно все известно. Вот, к примеру, деда Аришка видела мудрой птицей-вороном. Нового холопа Неждана – конем-битюгом. Веселого боярича Демьяна представляла игреливым медвежонком, но тем, который вскорости вырастет в опасного зверя.

А вот боярин Шумской никак не угадывался! То ли волк, то ли пёс… Да и от медведя было много. Странный и интересный парень. И бороды с усами нет! Аришка давеча спросила у деда, а тот отмахнулся от докучливой внучки, сказав только, что Шумской сармат и все они такие гладкощёкие.

Припомнила девушка и глаза боярина Андрея, черные с просверком, что смотрели внимательно и с любопытством, и, сама не понимая отчего, полыхнула румянцем горячим. Повертелась еще немного под новехонькой шкурой и уснула.

А по утру дед и внучка поели вкусной стряпни Ульяны и начали сборы в боярские хоромы: умылись чисто, нарядились во все новое. Михал Афанасьич в кафтан серого цвета, а Арина в белую рубаху, да запону нежной выделки. Дед Мишка вытащил из сундука богатый подсумок* в подарок Акиму Фролычу: тисненая кожа, обработанный край. Редкость большая и все потому, что работа тонкая, аккурат для боярина вещь. Арина завернула в новехонький плат клубок тесьмы кружевной для боярыни. Аришка плела-рукодельничала так, что в старом-то городище у нее и покупали кружева: кто на одежки пришить, а кто и на оклад для иконы. Полюбовались друг другом дед с внучкой и отправились степенно на Медведевское подворье.

У ворот дома боярина Акима Фролыча встретил их веселый Демьян:

– Рад гостям честным. Давно уж поджидаю, – кивнул охальник деду Михаилу. – Арина Игнатовна, и ты тут? Коня моего пришла проведать? Так я не против. Можешь даже с ним челомкаться, коли будет охота.

– Благодарствую, боярич. С конем твоим завсегда рада. Лучше с ним, чем абы с кем, – отпела рыжая, поклонившись.

Михаил Афанасьевич грозно цыкнул на свою уж слишком вольную внучку и кивнул Демьяну:

– Спаси тя, Демьян Акимыч. – Демка не успел ответить на приветствие деда: на крыльце большом показались хозяева.

– Здравствуй, боярин Аким Фролыч, – Михаил Афанасьевич поклонился поясно, за ним Аришка, одномоментно забыв о шутнике Демке.

– И тебе не болеть, Михаил, сын Дорофеев, – Аким Фролыч мужчина серьезный, и борода у него такая же – окладистая, внушительная.

Аришка смотрела во все глаза! Сын-то воеводский прямо вылитый барсук. Обстоятельный, домовитый – вон как городище отстроил, любо-дорого. Только на вид леноватый, неповоротливый. Зато жена его – Ксения – чистая тигра!

О тиграх Арише читал деда – это, мол, кошки полосатые, только дюже лютые и опасные. Вот боярыня Ксения и была такой, ни убавить, ни прибавить. За спиной красивой хозяйской жены топталась симпатичная деваха: коса темно-русая, а глазищи малёхо раскосые, золотистого тону. Дочка боярская, не иначе. Видать, в мамку пошла.

Обе женщины разглядывали Арину без всяческого стеснения, и с того бедняжку прошиб озноб. Холодком спину подёрнуло, будто и не теплое апрельское утро вовсе, а стылый ноябрьский вечер.

– Добро пожаловать, гости дорогие, – пропела величаво Ксения, и махнула повелительно рукой Арине, мол, ступай за мной.

Делать нечего, пришлось идти. Ариша кивнула деду, отмахнула положенный поклон боярину и Демке, а тот улыбаться перестал и смотрел на рыжую серьезно, будто жалостливо немножко. С того Аришка поняла – наука от боярыни будет совсем не пряник медовый.

Шла степенно, следуя за хозяйками – пожившей и молодой – и думала, как себя ставить-то? Нешто с тигрой можно договориться? Она в один укус тебя съест. И если уж и налаживать разговор, то выглядеть нужно такой же тигрой. Аринка-то давно поняла, хоть и молодая совсем, что люди разные и ждут к себе особого подходу. Если человек казался Арине мягким, она и шутить-то не шутковала, если грубым, то ехидствовала, а вот тигров еще не встречала, либо не замечала.

Меж тем прошлись по богатому двору, по ровным тропкам около чистых хором. В хоромах тех было ажник три дома и соединялись те домки вроде как мостками – так подумала Ариша, не зная, что мостки называются галереи. Добрались неспешно до малого домка, взошли на крыльцо и расселись по велению матушки-боярыни на лавки, что стояли прямо под навесом у входа в богатое жилье.

Аришка крепко вцепилась в свой узелок с кружевами и сидела прямо, стараясь не опускать головы ниже, чем надо было для ее игры в тигру.

– Тебя как кличут-то? – сказала боярыня с небрежением, будто знать не знала, кто Арина такая.

Вот тут рыжая и поняла – как поставит себя с самого начала, так и будет до конца. Испугается тигры – будет чернавкой, а покажет, что она не холопка, то отношения будет иное. С таких мыслей, Аринка выпрямила и без того ровную спину, голову вскинула, но не горделиво, а с достоинством и посмотрела прямо в рыжие, хищные глаза Ксении:

– Арина Игнатовна Дорофеева, внучка ученого мужа, старого друга воеводы Медведева. Свекра твоего, матушка-боярыня. Он-то нас к тебе в городище и отправил. Вчера еще письмо писал, что приедем. Ай, не получили?

Ксения намёк поняла, но никак не показала своего недовольства, а добавила во взгляд презрения, и оглядела чистый, но скромный наряд Аринки. Сама-то боярыня одета сообразно своему чину: парчовый летник*, шапочка, расшитая жемчугом.

– Друг, говоришь, самого воеводы? А что ж внучка-то так скромно одета? – Ксения изогнула бровь соболиную и ждала ответа на свой грубый вопрос.

– Так не знала я, что дорогих гостей в добром дому встречают по одежке, – Арина глаз не отвела, но ручки, сжимавшие узелочек, дрогнули. А как инако? Все ж впервые супротив родовитой хозяйки пришлось держаться.

Боярыня Ксения брови насупила, губы поджала, но через малое мгновение лицо ее разгладилось, и улыбка тронула румяные губы:

– Молодец, Арина, хорошо держишься. Токмо не задавайся, нос не задирай высоко. Будет с тебя толк, возьму в обучение, – обернулась к дочери своей: – Марья, покажешь Арине хозяйство, дом. Да без озорства! Поясни все обстоятельно. А завтрева с утра ко мне, там и поглядим, кто и что умеет, а кому еще учиться надобно. Все, кыш отсюда, долгокосые! Дел невпроворот!

Аришка с трудом заставила себя не вскочить с лавки, постаралась встать чинно, а опять вышло непривлекательно и все через ее извечную торопливость и подвижность. Опомнилась уже на ступеньках, куда тянула ее дочь боярская, и оглядела узелок с подарком у себя в руках.

– Матушка-боярыня, не примешь ли в подарок? Дар-то скромный, но сердечный, – вернулась к лавке, где сидела еще Ксения и развязала узел, а там….

Женщины, есть женщины. Будь то чернавка или графиня какая ляшская, все одно – охоча до украшений, да нарядов. В руках у рыжей Аринки, на раскрытом платке лежала кружевная тесьма редчайшей красоты и цвета. Такую не зазорно было нашить на самый богатейший летник княжеский.

– Ариша, откуда красота-то такая? – Ксения взяла в руки тесьму и дивилась, а Марья тихо подошла, и встала рядом с матерью, разглядывала богатый подарок.

– Сама сплела, матушка-боярыня, – Аришка обрадовалась, что тесьма понравилась, однако лишней гордости за свою работу не выказала, и была права.

– Эва… Ну, Ариша, порадовала. Спасибо на таком подарке. Молодец, не безрукая. Такое умение и прокормит, и прославит, – внимательно посмотрела мудрая боярыня на рыжую и склонила легонько голову в поклоне, мол, дар принят и оценён.

Ариша поклонилась в ответ, мол, поняла, докучать боле не стану, и двинулась к ступенькам, а за ней потянулась молчавшая все время Марья.

Девушки завернули за угол малой хоромины, и тут Марью словно прорвало – вздохнула глубоко, и слова из нее посыпались, что горох:

– Фух… Арина, ну ты и смелая! Надо же, мамкин допрос вынесла, и не заробела нисколечки. Меня ажник в пот кинуло от ее речей, а тебе хоть бы хны. Где научилась-то? – Марья преобразилась вмиг!

Аришка даже рот приоткрыла, глядя на симпатичное личико боярской дочери, на котором теперь ни спеси, ни горделивости не было вовсе, а одна лишь шутейная улыбка. Вот через нее Аришка и поняла – истинно Дёмкина сестрица! Марья походила на лисицу, красивую, милую, но далеко не безобидную. Такая, если что, нос оттяпает и аккуратно язычком губы оближет. Арине понравилась дочка Ксении, и она решила разговор шутейный поддержать:

– А чего бояться-то? Рыжих сам Ярило бережет. Я поутру косу свою чешу, и потому удача ко мне сама плывет. Неужто, не знала? – Аринка по причине мечтательности, еще и выдумщицей была. Дед Миша звал ее – сказочница.

Машутка уставилась на богатую косу Аринки, и веря, и не веря.

– Врешь, нето.

– И не вру нисколечки, – Аришка поддала в голос правдивости.

– И что, ежели я трону твою косищу, мне тоже радости прибавится?

– А давай попробуем? – и двинулась к Марье поближе.

Та рукой своей косу Аришкину ухватила и стояла, вроде как удачи ждала.

– Боярышня, ты как корову за хвост уцепила. Ты ласковей, да с приговором, мол, явись удача. – Машка поверила, и забубнила себе под нос нехитрые пожелания – молодого жениха, богатый дом и долгую жизнь.

Аришка-хитрюга, выслушала все и сразу поняла – Машка такая же как и все девки. И ничего-то страшного нет в боярышне, токмо что одёжа дорогая. Не стерпела бубнежа Марьиного, и засмеялась; та поняла вмиг, что ее обманули, и косу рыжую откинула:

– Вот ты змея, а! Прямо, как Дёмка-паршивец. Вечно шутейничает. – Чуть погодя сама уж смеялась вместе с Аришкой, понимая свою собственную глупость и излишнее доверие.

Смех тот сблизил девушек-одногодок, стёр чины и сословия, и вот уже обе шли, болтая, и осматривали большое хозяйство Акима Медведева. Ростом были одинакие, обе стройные и быстрые. Даже косы одной длины и толстоты. Ходили меж домами, заглядывали в амбары и нужники. Машка показала холопью избу, и Ариша «намотала на ус» уклад людского проживания, решив такой же порядок и у себя в дому наладить.

За час-другой оббежали девицы все немалое хозяйство, и уселись на лавке в тенечке: апрельский день выдался жарким, солнечным. Смотрели на новые листочки, что повылезали на свет божий, и с утра уж подрасти успели.

– Маша. – Договорились по именам зваться, без чинов. – А тут ратников много живет?

– Почитай все городище ратники и их семьи. Отец свою полусотню сам пестовал. Ты не смотри, что папка мой тихий, он знаешь какой?

– Какой? – любопытствовала Ариша.

– Обоерукий! Во! – Машка гордо уставилась на Арину, а та, не понимая сказанного, брови подняла изумленно. – Что? Не знаешь? Это когда ратник мечами с двух рук рубит. В каждой руке по мечу и айда. Говорят, редко такое встречается. Вон, тятька мой, да еще Шумской.

– Боярин Андрей? – Аринке любопытно стало вдвойне. – И как это, видала?

– Еще как видала. Токмо, запрещено девкам ходить в круг ратнинский. Они там, позади хором скачут, и уроки с мечами делают.

– А как видала-то, Маш?

– Как, как – наперекосяк. Там заборчик есть невысокий, я за него садилась и глядела. Шумской-то противный, все волком смотрит, а когда мечами играет аж красивый делается. Только лицо, все одно, муторное.

Ариша вовсе не была согласна с новой подругой, памятуя о черных глазах молодого боярина и их ярком блеске. Муторный? Да нет же! Но вслух ничего не сказала, опасаясь, и справедливо, лишних вопросов и издевок по причине интереса обычной славницы к боярину Шумскому. Про Андрея слова не молвила, а вот любопытства девичьего не сдержала:

– Маш, а Маш… А мне поглядеть можно? – и глаза такие сделала просительные, что боярышня хмыкнула.

– Маш, Маш – брови замажь. Ладно, идем нето. Только уговор, никому о том не рассказывать. Божись, рыжуха хитрая, – Машутка после Аришкиной-то шутки сердилась притворно.

– Вот те крест, никому и ничего! – Аришка уже подскочила бежать.

– Тьфу, куда тебя? Идем опричь амбаров, чтобы никто не заметил.

И ведь пошли, окаянные! Пробрались сторожко к ратному кругу – утоптанный пятак земляной, огороженный заборцем в пояс человека – и, пригибаясь, чтобы никто не видел, уселись подглядывать.

– Аринка, ниже голову-то! Макушку твою ржавую увидят! – сердито шептала боярышня.

В круге махались Демка с Фаддеем. Шумской стоял распоясанный, в одной рубахе и молча наблюдал. Изредка токмо вставлял два-три слова.

– Дём, коленки.

Или:

– Фаддей, не заваливайся на спину, горло подставляешь.

Аринка дышать забывала, глядя в щелку заборную на такое вот оружное умельство. Ребята крепкие, мечи поют-блестят, и будто пляшут бояричи, а не ратятся. Только не знала она настоящей пляски, и поняла ее в тот самый миг, когда супротив Демьяна вышел Андрей.

Два меча в руках Шумского вжикнули, ослепили на миг рыжую Аришку отданным солнечным светом, и такое началось, что лучше бы никогда не кончалось! Есть все же красота и в ратном бою, когда умелый воин танцует в кругу, и отвечает ему такой же бывалый вой.

И все бы ничего, но девушки позабыли про Фаддея, а тот, прислонясь к заборцу, углядел-таки две макушки – русую и рыжую. Был бы парень обычный, промолчал бы или шуганул по-тихому двух любопытных девах, но он был иной…

Подкрался к тому месту, где прятались Арина и Маша, и громко так сказал:

– Уряд позабыли?! Розог давно не нюхали?! – и уставился во все глаза, видя, как девчонки испугались, будто страхом их упивался, паскудыш.

– Аринка, тикаем! – шумнула Марья, и рыжая подскочила, развернулась бежать, да не вышло….

Косища ее золотая от быстрого поворота по ветру легла, а кончик-то возьми и застрянь между двух плашек заборных. Да так крепко прищемился, что ни туда, ни сюда. Марья новой подруги не бросила, а принялась выпутывать косяной конец из заборца – ничего не вышло. Фаддей, видя такую муку, только похохатывал.

– Что, радостно тебе, братец? – выплюнула зло Машка, все пытаясь вызволить Аришу.

– А то нет? – Фаддей взглянул на Арину, и улыбка сползла с его лица, будто шкура со змеи.

Девушка уже не пыталась вырваться из путов своих волосяных, а смотрела прямо на боярича и взгляд ее поначалу ясный, стал темнеть. Ариша поняла вдруг, что перед ней никто иной, как змей равнодушный и коварный. Фаддеевы глаза подсказали: в них странная радость плескалась от того, что Аришка попалась. А уж когда боярич заметил Аринкино внимание, так улыбаться перестал и еще более стал похож на змею. Нет, не ужика безобидного, а самого что ни на есть гадючьего гада.

Возня эдакая привлекла ехидного Дёмку и строгого Шумского. Боярич-то сразу перестал мечами махать, да и ринулся к застрявшей Аринке. Шумской поглядел немного, и тоже подался вслед за товарищем.

– Экая птаха-то попалась, – глумился Демьян: – Фадя, и как ты споймал? Во повезло. Арина Игнатовна, ну теперь не обессудь, виру* с тебя стребую. Раз то, что посмела в ратный круг влезть, два – что попалась так постыдно.

– И что же ты стребуешь, боярич? – Аринке-то деваться некуда; вон она косища натянулась как веревье и не пускает.

– Ох, да коли так сходу скажешь, а? Подумать надоть, – мучил, окаянный, девушку. – Что, крепко прилипла, букашка рыжая?

И вроде слова неприятные говорил, глумился, а в голосе тепло и взгляд добрый.

– Сам видишь, Демьян Акимыч, – вздохнула Ариша, и ясно так на него посмотрела.

Машка пыталась собой загородить подругу, но знала твердо, что не поможет. Если уж Дёмка про виру запел, стало быть, не отвертеться.

– Вижу, ой, вижу, – задумался, бровями поиграл потешно, и выдал: – Вот что, Аришка, ты мне пряников напеки, да непростых, а с медом. И чтоб мне хватило, Фаде и боярину Андрею. И чтоб печатные! И чтоб быстро!

Арина выдохнула облегченно – ведь мог попросить и чего похуже, а он пряники….

– А ты, боярич, ты не скажешь, что Маша тут была? Это я ее подбила глядеть на мечные уроки.

– Дёмка, не слушай ее. Она и знать не знала, что уроки такие есть. – Боярышня-то не гнилая, как видно.

– Какая разница, сестрица? Пряники-то все равно мне будут. Кто там у вас заводила, ты или Арина Игнатовна, мне без разбору. Дайте мое печево*! Ну, говори, что согласная и сговор готов.

– Жадина, – Машка мягко журила брата, пытаясь тихонько вытащить Аришину косу из забора.

Арина же, обрадовавшись, что все хорошо закончилось, уж открыла рот, чтобы подтвердить сговор, но отчего-то посмотрела на Шумского. Вот зачем, глупая…?

Андрей смотрел пристально, глаз не опускал, и не было в них ни злости, ни муторности, о которой все ей твердили, а только пламя какое-то мерцающее, непонятное и очень волнительное. Ариша и застыла малым столбиком, уставилась на Шумского, и взгляда отвести не могла никак. Заметила лишь, что сам боярин как-то помягчел лицом, но лишь на малый миг. Затем опять стал собой и двинулся к Арине. Без слов взялся большой рукой за заборину, что не отпускала Аришку, и дернул. Рыжая коса плавно скользнула на свое законное место – плечо славницы.

– Ну…ты…Андрюха, чёрт сарматский! Куда ты ее? Все, плакали мои пряники! – Демка аж вздулся от обиды: – Фадя, а ты куда смотрел, а? Не мог двинуть этому…? Тьфу!

От автора:

Забороло – верхняя часть крепостной стены, где находились защитники; укрытия на верхней части стены, защищающие обороняющихся воинов.

Подсумок – воинская сума с «ушками», крепилась к поясу.

Летник – старинная верхняя женская одежда. Длинная, сильно расширяющаяся книзу. Летники носили родовитые жены и дочери.

Вира – упрощенно – штраф в пользу потерпевшего.

Печево – печеная еда, преимущественно хлеб, печенье, пряники.

Глава 5

Что там Дёмка болтал, как Фаддей злобился, Андрей не слышал, не видел. Рыжую отпустил, а сам руки плетьми повесил и застыл, глядя в глаза, что все более напоминали осеннюю речку и весенний листочек в ней. Аришка смотрела на него и с того живого, горячего взора ворохнулась в Шумском забытая давно радость.

Нет, не та, законная, что после победы надо ворогом или богатой добычи из похода. Не та, которая буянила, вихрилась от крепкой бражки, пива или сладкого вина. А та самая, глубокая и душевная. Бесценная.

За малый миг, что перехлестнулись взглядами, Андрею много что вспомнилось, но особо мать. И все с того, что рыжая Аришка с ясными глазами, с прижатой косой, словно птаха пойманная, всколыхнула муть со дна душевного, подняла осыпь горестную.

Мать Шумского заневоленная любовью своей к Андрюхиному отцу и сыном – малым детёнком – металась в богатых боярских хоромах, аки птичка, а улететь не могла. Страдала, теснимая женой боярина и ее бабьим ближним кругом, жалилась малому Андрейке. Вечор, бывало, придет к нему в ложницу, обнимет и шепчет:

– Сыночек мой, радость моя единственная.

Андрей хоть подлеток, а все понимал, видел, поди, что мамка не хозяйка, но и не чернавка. Жалел ее, защищал, как разумел. Когда схоронили ее, мамку-то, сполна хлебнул чашу того горького винца – полукрового. И не боярин, и не холоп. Пригульный!

Шумской пожалел рыжую, освободил безо всякой виры. Взгляд ее дышащий, теплый, благодарный и удивленный согрел. С того и радость. Будто пташку выпустил* на волю.

Ты чего обомлел-то, сармат, сук те в дышло? Накрыл колодой пряники мои! – Дёмка не унимался.

Андрей и, правда обомлел, токмо не от того, что пряников лишился, а от Аришкиного взора. Смотрела-то с теплом, и Шумской понял – первая так на него смотрит. Девки все больше с опаской, а кто и нос воротит, знают, поди, что из сарматов. А эта…

– Демьян, будет тебе горло-то драть. Мне твои пряники без надобности. Я их не ем, – выдавил Андрей, все еще глядя на рыжую.

– Тьфу, достался дружок – лысый лужок. И, правда, на кой ляд тебе пряники? Тебе бы все хлебом крупчатым* напираться.

Дёмка речь свою ядовитую оборвал: из-за хоромин показался молодой ратник. Машка потянула Аринку за руку, бежать за собой приневолила. А как инако? Девкам ходу в ратный круг не было: хоть боярышне, хоть славнице простой. Увидят – не спустят.

Андрей аж шею свернул, глядя вслед рыжей, и дрогнул, когда поймал ее взгляд; Аришка тащилась за Марией и оглядывалась на него, Шумского.

– Демьян Акимыч, батюшка велит к нему идти. И тебя, боярин Андрей, ждет незамедлительно. Ляхи… – ратник манил за собой.

Другим разом-то от слова «ляхи» у Шумского все бы мысли изветрились из головы, а ныне…

Шли в гридницу к боярину – серьезные, напряженные – а Андрей все о рыжей думал. Понимал, что не к добру, но мысли поди-ка, выкини.

Боярин Аким уж на крыльце ждал:

– Плететесь, аки мерины трухлявые. Заходите, нето. – По голосу уж понятно – беда.

В гриднице собрались десятники, и пошел разговор воинский. Ляхи пограбили-презвились в Супятово, как у себя дома. Идут по Ржавихе на четырех ладьях, груженых, тяжелых. Еще и коней везут. Холопов не брали: вырезали всех вчистую.

Думать долго не стали, и полетели гонцы в Богуново собирать отряд, поднимать на конь ратников. Андрей в свой удел отправил ближника, а сам остался ночевать у Дёмки в хоромах. Почитай всю ночь говорили, переговаривали – как и где брать ляхов.

Утресь на боярском подворье кутерьма и гомон! Ратники Шумского прибыли и остановились перед крепостными воротами. А вот местные все вошкались, собирались.

Шумской уже доспешный, но без шелома, стоял у крыльца, глядя на сборы скорые, примечая всё и всех. Вон десяток Демьяна – мужики борзые, куражные. Фаддеевские воины – хмурые, жилистые, да злые.

Из Богуново прибыл воевода Медведев и устроил разнос сыну своему:

– Етить тя, Акимка! Прохлопал Супятово! Дурень! Тебе про ляхов-то когда доложили, а? Все телился, обсосок! Кровь людская на тебе! Не споймаешь беззаконцев, я сам тебя мужицкого звания лишу! – орал напрасно.

Кто ж знал, что ляхи обнаглеют настолько, что под носом у ратной сотни так набезобразить смогут. Но на заметку взяли – стеречь надо глазастее, ухи держать востро и упреждать любые набеги.

Андрей-то не особо слушал, все знал и так, что будет сказано воеводой. Смотрел на кутерьму людскую и досмотрелся. За углом большой хоромины приметил золотую косу Аришки.

С крыльца его снесло скоренько. Шагнул узнать, что понадобилось девке в такой-то день на шумном боярском подворье. Арина его заметила и вздохнула облегченно. Шумской чуть из сапог не выпрыгнул, когда понял – его дожидалась!

– Смотри, Арина, опять косой зацепишься, – сказал, да сам себя и укорил. Ведь не о том думал-то, пока шел к ней.

– Боярин, здрав будь, – поклонилась, звякнув навесями на очелье. – Я на малое время, уж прости, что так не к месту.

– Иди за мной. – Заметил боярин, что девка сторожится, видать пришла с делом каким и не хочет, чтобы заметили: в одной руке туес, в другой узелок маленький.

Отошли чинными порядком в конюшню. Там окромя Буяна уж и не было ничьих скотин: все под седлом, да на дворе.

– Что ты? – и в глаза ей заглянул.

А там опять сверкание весеннее, будто солнышком пригревает. Аринка взгляда не спрятала, улыбнулась и туесок малый ему протянула:

– Боярин, не сочти за великий труд, отдай Демьяну Акимычу. Ведь пожалел вчера меня, виры большой не стребовал. Тут пряники печатные, как он просил.

Шумской удивился, но туес принял, подвесил на седло Буяна.

– Передам. – Сказал и приметил, что Аришка вроде-как замялась. – Еще что? Для Фаддея подарочек?

И язык прикусил от словоблудия. Ить тьму времени не говорил так по-веселому, аж до улыбки.

– Нет…. Тебе вот, – и тянет ему узел.

Взял, любопытствуя, разметал ткань, а там…хлеб крупчатый, горячий еще. Дрогнуло сердце, не устояло перед такой заботой. Чтоб такие хлеба испечь к утру, надобно всю ночь не спать. А пуще всего изумило – запомнила, что любит он, Шумской.

– Мне-то за что? – старался голос умерить, чтоб не трепыхался.

– За доброту, боярин. Пожалел меня вчера, так чем я отплатить могу? – улыбается, ей Богу, улыбается и без хитрости всякой.

– Сама пекла? – мог бы и не спрашивать: глаза у Арины красные, правда, не спала….

– Сама, боярин, – поклонилась Ариша. – Вира-то с меня, не с холопки, а долги надо отдавать.

И смотрит, словно ласкает. Андрею бы отвернуться, поблагодарив, а он опять загляделся. Если бы не Буян, что заржал тихо и ткнулся мордой в плечо Арины, то так бы и стоял Шумской, глядел на косу золотую, на очелье, что прикрывало высокий белый лоб, да на лицо – тонкое и нежное.

– Хряпа, вот неугомонный! – девушка отпихнула ладошкой настырного коня, засмеялась, но умолкла, опасливо поглядев на Андрея. – Прости, боярин, я коня твоего не порчу, и первая к нему не лезу.

– Уже испортила. – Вроде про Буяна, а вроде и про себя сказал-то.

– Чем же? – и улыбается, окаянная.

А тут еще как назло в малое оконце конюшни солнце заглянуло, облило, окатило Аринку светом своим ярким, будто золотом обдало косу ее, зажгло сиянием нестерпимым.

Шумской отвернулся, сунул узел с теплым хлебом в седельную суму и взлетел голубем на Буяна. Уж оттуда, глядя с высоты на Арину высказал:

– Смотри мне. Сказал же, не спущу.

– Наговариваешь ты на себя, боярин Андрей, – покачала головой: навеси зазвенели, – и на меня.

– Откуда смелая такая, а? – Надо бы брови насупить, и указать славнице простой ее место, а язык иное бает. – Совсем меня не опасаешься?

– Не опасаюсь, боярин.

– А зря, Арина. – С тем словом тронул Буяна и выехал из конюшни в широкие ворота. Уж напоследок не утерпел и оглянулся.

Арина поклонилась, перекрестила его.

– Храни тя Бог, боярин Андрей.

А Шумской сей момент подумал, если уж и сбережет его что-то, так это Аринкино крестное знамение и взгляд глаз ясных, необъяснимого цвета.

И как же так вышло, что в осеннюю реку попал весенний лист? Как окрас-то такой получился, родился? Вот о таком, дурном, думал Андрей, выехав во двор. Принял из рук ближника шелом, кивнул Демьяну, и отправились отрядом вон из крепостицы.

По уряду за воротами столпились семьи рантиков: в поход проводить, вослед поглядеть. Тут и тихий бабий вой, и вскрики ребятишек малых, и разухабистый смех молодых воинов, что удалью похвалялись перед безмужними славницами.

Демьян все башкой крутил, выглядывал. Шумской-то знал кого – Наталью Мельникову, первейшую в Берестово красавицу. Давно уж сох по ней, да девка и сама в его сторону глядела ласково. Токмо какая из них пара, а? Дочь мельника и боярич. Не бывать сему.

– Дёмка, подарок принимай, – всунул Андрей другу своему шебутному туес Аринкин. – Подсластись.

Демьян аж глаза выпучил:

– Да ну! Никак, рыжая расстаралась? Во молодец, девка. Андрюх, а ведь странная она, инакая. Вроде славница, а вроде и нет. Только вот, что скажу, наша девка-то. Разумеет и благодарность, и обращение человеческое. Мне аж жалко ее стало вчера… С того и пряников клянчил.

– Вот и доклянчился. – Андрюха отчего-то не сказал про хлеб, что спекла ему рыжая. – Дурная она, не инакая.

Боярич внимательно оглядел Андрея, приметив, и странное выражение на смуглом лике, и задумчивость, и редкую для Шумского полуулыбку.

– Ага, дурная. С того ты вчерась ее и ослабонил, не иначе как от греха подальше, – ухохотался Дёмка. – О, глякось, вон она сама явилась! Андрюх, вот каково рыжим-то быть? Везде приметные.

Шумской заставил себя сидеть прямо и не оборачиваться.

– Фадя, сюда давай! – крикнул Дёмка братцу. – На, угостись нето.

Фаддей подъехал, и уставился на пряники:

– Рыжая? О, как. Боится, что расскажем, задабривает.

Демка поперхнулся:

– Фадя, вот вроде брат ты мне, с лица мы одинакие, а чтой-то у тебя в башке не то. Одно дурное в людях разумеешь.

– А с чего бы простой девке пряники боярину печь? Знамо дело, опасается.

– Тьфу, долдон. Аж жрать расхотелось. – Демка отвернулся, а Андрей чудом сдержал себя, не наговорил слов обидных бояричу Фаддею.

Малый миг спустя раздался громкий окрик воеводы Медведева:

– Стройсь! – Гомон стих, ратники выстроились походным порядком: каждый по десятку и при хозяевах. – Конь малым ходом! Трогай!

И тронулись, потопали кони, двинулось войско ратное на дело свое боевое, охранное.

Андрей не удержался и оглянулся; заметил боярыню Ксению с Машей, увидел Наталью, мельникову дочь, и ее…рыжую. Стояла рядом с дедом и вослед смотрела. И не кому-то там, а ему. Это Шумской знал наверняка. С того сердце наново трепыхнулось, подсказало – так-то еще никто не провожал в поход, будто благословляя.

Пока тащились обозом до Ржавихи, о многом Андрей передумал. Понял уж, что славница ему нравится, да только одна худоба с того и ничего иного. Взять хучь Демку с Наталкой – никакой радости с их милования, а одна токмо беда.

Шумской муж хоть молодой, а неглупый, вмиг догадался, что надобно прекращать гляделки опасные, и разговоры конюшенные. И все время, пока грузились на ладьи, пока шли тихой глубокой рекой навстречу ворогу, увещевал себя и смог унять трепыхания ненужные. Затолкал мысли о золотой косе и ясных глазах Аришкиных подале, вроде как, излечился.

Утром второго дня похода сошлись в узкой протоке с ляхами и там уж не до девок стало!

Разбойные отряды – дело опасное, в них одни куражливые мужи! Супротив их лихости одна только выучка и помогала. Те-то смерти не опасались, знали, поди, на что идут, а вот ратники свою работу делали, и хотели вернуться по домам и не абы как, а без увечий лишних и с добычей.

Как только в утреннем апрельском тумане проорал дозорный, что ляхи близко, вёсельные вои налегли, поддали ходу, а те, что мечными спали – подобрались и воздали перед боем требы кто кому. Власий Пименов поминал светлых богов, а Еська Сокол молился Богу единому. Но все, как один просили одного и того же – оберега.

Ладейный бой опасный. Беда в том, что тесно на кораблях-то и осклизло. Когда кровища зальет доски ладей, вот тут и берегись-поворачивайся! Оскользнулся, упал, тут тебя и запинают, и не поглядят, что ты боярин, да в доспехе, да крепкий. Андрей, зная про то, измыслил надёвку на сапог. Привязывал веревьем в подошве тонкую досточку ушитую гвоздями – поди опрокинься теперь! Своим бойцам велел так же сделать и в миг, когда вражеские ладьи уж поравнялись с ратнинскими, первым сиганул в самое пекло.

Прошелся Шумской смертельным вихрем по рядам ляшским, даром, что места мало и обоерукому воину развернуться негде! Порубил, порезал, мстя за все и сразу: за грабеж, убийства лютые, за мать, что через них попала в холопство-неволю, за себя, которому жизнь с рождения медом не была. Рубил со злости, но за собой чуял правду, а потому в отчаяние не скатывался.

На носу уж его десяток допинывал горстку уцелевших, а вот на соседней ладье дела шли не очень. Фаддей задержался малёхо с высадкой, и ляхи приняли на мечи первый его десяток – порубили в капусту! Шумской хоть и не любил боярича, но воевали-то на одной стороне, а стало быть, надо подсобить.

– Пронька, за мной! – окрикнул ближайшего ратника Шумской и полез.

Влетел и обомлел – видать на ладье плыли начальники ляшские. Доспехи крепкие, мечи долгие и опыт Андрюхе подсказал – бойцы непростые, таких нахрапом не взять. Однако трусить не умел, а потому и полетел через тела убитых, лавки, щедро умытые свежей кровью, на помощь Фаддею. Тот рубился сразу с двумя ляхами, но одолеть себя не давал!

– Фадя, влево! – Тот услыхал и посторонился, а Андрей влетел в бой коршуном и взял на себя дородного ляха в блескучей броне.

Шум, грохот, ругань! Стрелы вжикают; одна ткнулась на излете в доспешное плечо Шумского, отскочила. Дородный лях в шеломе не сдавался, рубил с оттяжкой, умело. Но и Андрей не пальцем деланный! С того мечи сверкали, пели песню свою смертельную, жадную.

Читать далее