Читать онлайн Тайна родового древа. Вечная жизнь. Седьмой том бесплатно

Тайна родового древа. Вечная жизнь. Седьмой том

© Алексей Тенчой, 2021

ISBN 978-5-0055-3652-5 (т. 7)

ISBN 978-5-0053-2370-5

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

ТАЙНА РОДОВОГО ДРЕВА

ГЛАВА 1

ДОРЕВОЛЮЦИОННОЕ ВРЕМЯ

УСАДЬБА ПОМЕЩИКА ПАНТЕЛЕЙМОНОВА В СПАССКЕ

Сергей Иванович Пантелеймонов проснулся и сел на постели, высокой из-за множества лежащих слоями матрасов, свесив ноги. Нервно постукивая пальцами по своим небритым, заросшим бакенбардами и щетиной щекам да перебирая и закручивая концы длинных усов, не вставая, дотянулся до графина и налил себе полный стакан рябиновой настойки. Залпом хряпнул её, довольно крякнув, занюхал рукавом, сунул ноги в войлочные тапки и, шаркая тяжёлыми прорезиненными подошвами по ворсистой ковровой дорожке, подошёл к окну.

– Так-так-так… – рассуждая сам с собой, проговорил помещик.

Сомневаясь, немного потоптался у портьер и, будто на что-то решившись, слегка их раздвинул. В образовавшуюся меж шторами щель пристально посмотрел одним глазом, потом, набравшись смелости, просунул руку и пошурудил замком. Щеколда послушно отошла в сторону, и он приоткрыл узкую остеклённую дверь. Протиснувшись в неё весьма упитанным телом, Пантелеймонов вышел на небольшой балкончик, полной грудью вдохнув пряный запах пожухлой осенней листвы.

– Ух, как свежо!

Помещик, поплотней запахнув борта пижамы и раскурив трубку, стал внимательно осматривать территорию внутреннего двора. Его ограждение в связи с событиями минувших дней было значительно усилено, и теперь помещик мог спать спокойно, ведь пруд, в котором утонула проклятая монашка, не дающая ему покоя и после своей смерти, был осушен, засыпан землей и засеян семенами клевера, льна и других медоносов. По весне взойдёт, зазеленеет на этом месте прекрасный цветущий луг, и ничто больше не напомнит Пантелеймонову о кошмарных днях, которые ему суждено было пережить.

Он вернулся в комнату, ещё налил себе терпкого напитка и со стаканом в руке снова вышел на балкон.

Луна, проливая на землю свою молочную туманную рябь, высветила побелённую кирпичную кладку стены дома, обнесённую массивным забором из тёсаных досок, скреплённых между собой крупными металлическими перемычками.

Пантелеймонов, осушив стакан до дна, поставил его на оконный выступ, а сам, опершись о балюстраду пузом, приподнялся на цыпочки и застыл. Всматриваясь в темень, Сергей Иванович попытался заглянуть за ограду, туда, где раньше, обсаженный берёзовыми и осиновыми деревцами, находился живописный, полный рыбы водоём с плавающими по нему птицами и качающимися на его поверхности крупными, как сомкнутые вместе ладони рук, листьями лилий.

Вытянутая чёрная тень быстро скользила по дороге, приближаясь к воротам его поместья. Полы длинного одеяния у женского силуэта развевались от стремительного шага.

– Свят, свят, свят… – взмолился Сергей Иванович. Хмель вмиг покинул его голову, и он, вновь наполнившись страхом, весь съёжился, сжался и опять ощутил себя каким-то маленьким, боязливым и беззащитным.

Широко осенив себя крестом, он бросился обратно в комнату.

Захлопнув за собой дрожащими руками дверь, перепуганный насмерть помещик закрыл задвижку и плотно задёрнул тяжёлые гобеленовые шторы.

– Не-е-ет, – протянул он, – этого не может быть. Чур-чур-чур меня!

Пантелеймонов снова наложил на себя крест и, отпрянув от окна, поспешил к кровати.

Задув свечу, он, забравшись на постель, утонул в больших пуховых подушках и с растущей в душе тревогой подоткнул со всех сторон стёганое ватное одеяло, накрывшись им с головой.

От страха слух Сергея Ивановича необыкновенно обострился. Каждый шорох, каждый скрип, каждый шелест он слышал усиленным стократно. Обхватив себя крест-накрест руками, Пантелеймонов старался ещё больше вжаться в пышную пуховую перину.

Мучаясь от бессонницы, он долго лежал, скукожившись, и, сбиваясь в словах, бубнил себе под нос молитву, призывая в помощь высшие силы. А потом, чуть дыша, прислушивался всем своим существом к ночным звукам до тех пор, пока сон не смежил его веки и сознание не провалилось в кошмарное забытьё, в котором он заново переживал произошедшие этой зимой события.

Тук-тук-тук… – сильно застучало о деревянные ворота железное кольцо.

Помещик удивился – кто это такой уверенный в себе?

Шаги проскрипели по выпавшему за ночь снегу, входная дверь со скрежетом отворилась и, так же проскрежетав, захлопнулась.

– Сергей Иванович, – вошла в его кабинет горничная, ведя за собой непрошеную гостью.

– Здравия вам, Сергей Иванович, – склонила голову монахиня Анастасия.

– Ох как, – ответил он. – И что привело к нашему порогу Божию людину в такую холодину?

– Да как же, разве ж не прослышали вы ещё, что пожар случился намедни? Надобно бы помощь оказать погорельцам.

– Денег не дам, нет денег, самим харчеваться не хватает, – поняв, к чему клонит монашка, ответил он.

– Побойтесь Бога, Сергей Иванович, – пристыдила монахиня помещика. – Когда денег нет, такие сейфы не заводят.

Она уверенно направилась к большой книжной полке, за которой находился замаскированный в стене сейф, и ткнула в неё пальцем.

Пантелеймонов, поперхнувшись, закашлялся. Это место было известно только ему. «Откуда монашка знает о моём хранилище?» – пронеслось в голове. Кто-то выследил, пронюхал, прознал о его тайнике.

Он, раздражённый, подошёл к монашке и, взяв под локоть, весьма культурно попытался сопроводить её к дверям.

– Я, конечно, все понимаю, сестра Анастасия, но, к сожалению, денег уже давно в закромах не водится, у самого дворня впроголодь бытует.

Однако монахиня уходить не хотела.

– Давайте откроем сейф и посмотрим, – стояла она на своём.

Сергей Иванович зло усмехнулся от неслыханной наглости монашки, но вслух протянул:

– Ну, если уж вам известно место, где хранятся деньги, может быть, тогда вы сами и откроете сейф, чтобы убедиться, что там ничего нет? – предложил он, не сомневаясь в тщетности её попыток.

Нисколько не смутившись отказом, принявшая предложение помещика монахиня начала полушёпотом творить молитвы, обходя вокруг комнату и находившихся в ней людей. От слов, слетающих с её уст, конечности у помещика и у горничной, которая по случаю оказалась свидетелем происходящего, будто свинцом налились, сделав их неподвижными и безропотными.

Пантелеймонов, замерев, словно вкопанный, был не в силах пошевелиться, а монахиня Анастасия тем временем прямо на его глазах достала из-под полы своего одеяния сальный огарок чёрной свечи и, чиркнув длинной спичкой о подол, зажгла фитиль. Странный запах, источаемый огарком, наполнил пространство, у помещика от него сильно закружилась голова, он едва держался на ногах.

Монахиня открыла сейф, набрав наобум комбинацию цифр. Внутри лежали деньги и пуд золота.

– А это что? – бросила она укоризненный взгляд на безмолвно стоящего помещика, разинувшего в изумлении рот.

Он, не в силах что-либо ответить, выдавил из себя кое-как лишь какой-то мычащий звук.

– Как нехорошо обманывать тех, кто знает больше, чем сам хозяин, – назидательно подметила монашка, разложив на столе свой большой чёрный платок с начертанными на нём тайными знаками, и, не спеша, переложила в него из тайника всё золото и деньги.

Связав вместе четыре угла платка, она, с трудом взвалив узел на плечи, прошла мимо сражённого Пантелеймонова и горничной девки. И только когда её след простыл за воротами, тайные чары внезапно рухнули и помещик с горничной очнулись.

– Обокрала! – заорал он во все горло. – Чертовка в монашеском образе обокрала! Спустить собак, догнать, забрать…!

Перепуганная сенная девка тоже закричала о воровстве и, не переставая креститься, каждому, кто встречался на пути, божилась:

– Ей-богу, вот вам крест, своими глазами видела хвост! Монахиня ходила по комнате и мела пол хвостом!

Разъярённые псы стремглав неслись за монашкой.

Монахиня бежала быстро, почти не глядя на дорогу. Её длинные ноги, сильные, как у мужчины, не давали ей замедлиться, даже по колено утопая в снегу.

Собаки гнали монашку в сторону пруда, и там она с налёту, не заметив подёрнутой тонкой кромкой льда проруби, ступила на неё ногой и пошла под воду, навеки унося в глубину помещичье богатство.

Помещик Пантелеймонов, задыхаясь от бега, опустился на корточки у проруби, поглотившей его сокровища, и отупевшим от горя взором смотрел в смыкающиеся водяные круги. Туда же, в открывшуюся бездну вод, капали его горькие слёзы. Сняв с головы шапку и утирая их, он причитал:

– Погубила, обокрала меня заблудшая душа…

Стоящий рядом с ним псарь неуместно посочувствовал:

– Да шо вам, барин, одна заблудшая душа, когда вы тыщей душ владеете?

– Что? – взревел разгневанный помещик и, срывая свою злость, несколько раз огрел холопа плетью, после чего приказал: – Ныряй за ней и достань мне эту ведьму со дна…

Но сколько ни искали по его приказу в пруду золото вместе с утонувшей монашкой, так ничего и не нашли.

Смерть монахини Анастасии сильно изменила жизнь Сергея Ивановича. Ему казалось, что её проданный дьяволу дух, в чём он был абсолютно уверен, поселился в особняке и денно и нощно следит за ним и изводит кошмарами.

Зима закончилась, и лёд на пруду сошёл, а там уже и тёплое лето пришло на землю. И вот однажды в светлую ночь полнолуния Пантелеймонов сам отправился на поиски затопленного сокровища.

Плескаясь в воде, он добрался до того примерно места, где утонула монахиня и где теперь его окружили лунные разводы. В высвеченном до самого дна пространстве пруда помещик увидел разбухшее лицо утопшей монашки, которая вдруг открыла свои налитые красными прожилками глаза и, злобно растянув губы в похожей на оскал улыбке, посмотрела на него. Ужас пронзил Сергея Ивановича насквозь, и он, вынырнув на поверхность, усиленно размахивая руками, погрёб к берегу, а монахиня тянулась за помещиком костлявыми, с длинными ногтями руками и пыталась ухватиться за него, но её ладони скользили по мокрому телу и срывались, оставляя за собой глубокие кровавые царапины.

Сергей Иванович, не помня себя, с криком ужаса выскочил из воды и, в чём был, сопровождаемый призраком монашки, помчался к дому, не чуя под собой ног.

Всю оставшуюся ночь, дрожа от пережитого ужаса, он полными стаканами пил водку, которая на него совсем не действовала, оставляя разум абсолютно трезвым, вскрикивал от прикосновения рук служанки, смазывающей огромные ссадины на его спине лечебным снадобьем, и думал, думал, думал в панике: что же теперь делать?

К утру Сергей Иванович твёрдо созрел в своём решении осушить и сровнять с землей проклятый пруд. Но сначала вытащить оттуда тело продавшей Сатане душу монашки и похоронить, вбив в её грудь осиновый кол.

С того же дня все свободные людские силы были брошены на это.

Вода откачивалась из водоёма, бьющие родники отводились в сторону, а образовавшаяся огромная яма засыпалась грунтом.

Тело монашки на дне найдено не было. Не нашли, впрочем, и её платка с золотом. Из-за чего помещик Пантелеймонов всё чаще думал о том, что, может, и не утопла она вовсе, а своими шельмовскими происками нагнала на него сильный морок. И теперь так изводит его, что он покоя не знает, а только день и ночь думает о ней.

Семья помещика также страдала из-за мистического образа монашки, призраком поселившейся в доме. Она бродила по длинным коридорам, заходила в комнаты и могла проникнуть в любое помещение огромной усадьбы.

Больше всех от прижившегося в доме привидения доставалось детям помещика, которых монахиня сильно пугала своим внезапным появлением в ночи. Она усаживалась на край их кровати, поправляла малышам одеяла и пела колыбельные песни, похожие на заунывные плачи, но дети не засыпали под них, а, наоборот, истошно кричали от страха.

Однажды жена помещика, Катерина Андреевна, прибежав в спальню детей на внезапный их вопль, встретилась с привидением нос к носу. Одновременно и призрак, и жена помещика от этого столкновения завизжали так, что вся дворня проснулась, а барыня с тех пор слегка тронулась рассудком.

Дурная слава имения Пантелеймоновых день ото дня всё стремительней ползла по округе, и люди, приукрашивая события и передавая их из уст в уста, добавляли в эти и без того жуткие истории свои домыслы.

– Говорят, – полушёпотом, нагоняя жути на свою соседку, рассказывала деревенская баба, – эта монахиня приходит к помещику, цокая копытами, каждую ночь, скидает с себя мантию и ложится с ним на пуховые перины, чтобы почивать вместе с господином.

– Ах, – прикрыв ладонью рот и ужасаясь, вскрикивала та, – бедный Сергей Иванович, да как же сердце-то его выдерживает такую напасть?

Однажды, когда помещик укладывался спать, настороженно, с опаской прислушиваясь к звукам, до него донеслось лёгкое поскрипывание ступеней и осторожный цокот по ним. Он нырнул с головой под одеяло и замер, вжавшись в постель и весь трепеща.

Лежал Сергей Иванович, не шелохнувшись, слушая, куда направляется цокающая поступь. Копыта остановились у дверей его спальни, какое-то время потоптались у них, потом лязгнул ключ о замочную скважину и прокрутился в ней. «Этого не может быть, – пронеслось в уме помещика, – ключ от комнаты есть только у меня».

Дверь скрипнула. Помещичье сердце бешено заколотилось, он чуть-чуть выглянул из-под одеяла, чтобы только посмотреть на дверь, и обмер: чёрной тенью монашка стояла у его кровати. Она наклонилась к нему и погладила ледяной, как ему показалось, рукой по высунувшейся голове.

Страх до такой степени пронзил его душу, что он не смел шелохнуться и неподвижно лежал, словно парализованный. Пантелеймонов хотел было крикнуть, позвать слуг к себе на помощь, но звук не шёл из горла, лишь приглушенный хрип вырвался наружу. Тёплое влажное пятно предательски стало расползаться по постели.

Этой ночью то ли сердце помещика не выдержало, то ли ещё что случилось, но нашли его поутру мертвым в собственной постели, а на шее его синели следы от пальцев. И платок – тот, в коем монахиня золото унесла, – на кровати его лежал.

Предав земле бренное тело помещика Пантелеймонова Сергея Ивановича, семейство его, собрав всё, что было ценного в усадьбе, а остальное распродав, фактически в паническом страхе перед призраком монашки бежало из собственного поместья.

Эмигрировав во Францию, они продолжили там свою безбедную жизнь.

БОЖЬЯ ОБИТЕЛЬ

ПОМЕЩИК ПАНТЕЛЕЙМОНОВ ПОСЛЕ ОГРАБЛЕНИЯ В ПОИСКАХ МОНАШКИ АНАСТАСИИ

Когда ныряльщики не нашли ни утопленницу, ни золота, помещик предположил, что, может, и не утопла она вовсе, и решил поискать её в монастыре.

Верховые стояли пред вратами женской обители и, оцепенев, не могли сдвинуться с места. Кони, на которых они восседали, вставали на дыбы и пытались скинуть со своих спин наездников.

Помещик бегал вокруг них, стегал слуг и беснующихся жеребцов плетью и, брызгая в гневе слюной, орал:

– Чего вы встали, как вкопанные? Разбейте ворота, хоть из-под земли добудьте мне скрывающуюся на монастырской земле нечисть!

Кони, которых бил и пинал Пантелеймонов, ржали, люди кричали на них, но все притихли, как только завидели, что по аллее, направляясь к вратам монастырской обители, приближается к ним сама настоятельница этого женского монастыря – игуменья София.

– Грех отдаляет человека от Бога, уважаемый, – произнесла она спокойно и без явно выраженной эмоции, обращаясь к помещику Пантелеймонову. – А то, что вы силой пытаетесь проникнуть в святую обитель, является тяжким грехом пред Господом нашим.

– Мне нужна монахиня, одна из насельниц вашего монастыря, которая под видом добродетели пришла в моё имение просить помощи для погорельцев, а сама, прибегнув к силам колдовства, обворовала меня и теперь, посредством магии, проникает в мой дом призраком, – заявил в ответ Сергей Иванович.

– Помилуйте, барин, жизнь монахини – это отречение от мирской суеты, это жизнь во имя Бога, и своей добродетелью монахиня всегда стремится к смирению и жертвенной любви, а грех воровства и уж тем более чародейства, смею вам напомнить, отдаляет человека от Бога.

– Прекратите заговаривать меня, – возмутился Сергей Иванович. – Я знаю, кто меня обокрал. Это была монашка из вашей святейшей обители. И вы сейчас, препятствуя мне, так же совершаете грех перед Господом нашим и тем самым помогаете этой монашке, вступившей в порочную сделку с Сатаной, ещё больше погрязнуть в бездне безнравственности и греховности.

Игуменья София, обладавшая неслабым духом, в диалоге с помещиком проявляла непреклонность и сдержанность.

– Другими словами, – продолжала она с эпическим спокойствием, – вы обвиняете одну из послушниц этой обители в том, что она прекратила духовную связь с Богом и, вступив в сговор с диаволом, провела некий колдовской ритуал, чтобы совершить против вас греховное деяние и ограбить?

– Да, да, да! – теряя терпение, почти криком подтвердил Пантелеймонов. – Она прибегла к колдовским силам, чтобы обворовать меня.

– О каких, позвольте узнать, колдовских силах, – невозмутимо поинтересовалась игуменья София, – вы изволите говорить, если помогать монашке, ведущей церковную религиозную жизнь, может только Бог? А уж если сам Бог решился помочь ей, то он мог это сделать только для того, чтобы обличить вашу греховность. Кроме того, – очень строго произнесла монахиня, – ни одна из послушниц монастыря не могла бы покинуть его стен без моего разрешения, а оного я никому не давала.

От сказанного настоятельницей монастыря голова помещика кружилась, мысли путались, он с трудом воспринимал происходящее и поверить не мог в то, что его же ещё и пытаются обвинить в грехопадении.

– Позвольте мне войти на территорию и заглянуть каждой монашке в лицо: я узнаю ту, которая посмела так поступить со мной!

– Такого разрешения я вам дать не вправе. Жизнь монахинь, равно как и их облик, скрыт от посторонних глаз. Вы, конечно, в добрых намерениях можете войти в святую обитель, но заглядывать в лица Божьим невестам, давшим обеты послушания, отречения и безбрачия и своим жизненным путём избравшим стезю смирения и служения Господу нашему, не смеете.

Монахини длинной черной вереницей стояли вдоль мощёной каменной дорожки, ведущей к храму. Помещик Пантелеймонов медленно шёл вдоль этого ряда, пытаясь исподлобья разглядеть склонённые и почти полностью скрытые апостольниками лица.

Монашки в одинаковых тёмных рясах казались ему неразличимыми. Они как близнецы, как десятки чёрных, только что вылупившихся головастиков, один в один были похожи друг на друга. И Сергей Иванович, к глубокому своему разочарованию, не мог выделить среди них ту, на которую бы легло его подозрение. Кроме того, они все, даже будучи в молчании, читали молитвы. Пантелеймонов слышал внутри себя их немое песнопение, звучащее как на клиросе, воспевающее Бога. И это беззвучное пение звенело в его голове, разрывало изнутри в ушах перепонки.

Пройдя туда-сюда вдоль этой монашеского строя, помещик чуть не сошёл с ума. Он почти бегом, разъярённый, вылетел за ворота, уселся в свой тарантас и озлобленно, со всего маха, хлестнул коня по широкому крупу плетёным батогом.

Конь взвился, оторвав копыта от земли, и во всю прыть помчался к дому.

ЗА ТРИДЦАТЬ ШЕСТЬ ЛЕТ ДО СМЕРТИ ПОМЕЩИКА

БАРИН ИЗВОЛИЛ ПОТЕШИТЬСЯ!

Август в этот год выдался как никогда урожайным не только на полях, но и лес был щедр на грибы и ягоды.

По бедности Анастасия, как старшая дочь в семье, почти ежедневно, отлучаясь на часок от полевых работ, всё лето ходила в осинник за грибами-ягодами, таким образом помогая родителям прокормить младших братьев и сестёр.

Она всегда была осторожной и никогда не углублялась в лес, а шла, собирая грибы, вдоль его кромки. Привычный её маршрут в этот день нарушила большая лужа, разлившаяся в низине после сильного ночного дождя, и девушка, огибая водную преграду, свернула со своего хоженого пути и, от грибка к грибочку, незаметно для себя зашла в чащу да и заплутала там.

В поисках выхода из леса Анастасия по неосторожности и незнанию забрела на барские земли.

В этот же тёплый, солнечный последний день августа молодой барин, широко празднуя приобретение новых земель, решили развлечь себя и своих гостей-помещиков охотой, и, снарядившись, они отправились в лес потравить гончаками зверя.

Господский конь, как и прочие, вяз в грязи, и молодой барин не скупился на грубые слова, на пинки и удары плетью, чтобы заставить жеребца быстрее перемещаться по размытому дождями бездорожью. Так, следуя за ним, отряд из десятка охотников въехал в лес. Легавые же, не ведающие преград, бежали впереди.

День выдался удачным, добыча сама шла в руки, и молодые мужчины, раззадорив охотой своё нутро, возжелали по возвращении в усадьбу горячих телесных развлечений с девками. Предвкушая эти события, они распаляли свою похоть разными непристойными байками на эту тему.

Анастасия в длинной рубахе и сарафане поверх неё, замотавшись большим неброским платком, прикрывающим волосы, туго заплетённые в косу, несла полную корзину грибов и отмахивалась веточкой от слетевшегося к ней гнуса. Болотистая местность окружила её со всех сторон, и она, пробираясь, прыгала по кочкам, которым, казалось, не было конца и края.

Она понимала, что заблудилась, и была очень сильно напугана этим, но шла не останавливаясь, надеясь выйти к людям. Когда солнце стало опускаться за кроны деревьев, её надежда на спасение начала таять. Не видя выхода и не зная, куда направиться дальше, девушка села на траву и расплакалась. В таком виде и предстала она перед возвращающимися домой охотниками.

– Кто такая, из какого поместья? – грозно прозвучал голос Сергея Ивановича.

Анастасия подняла заплаканные глаза на всадника и на рвущихся с поводков собак.

– Я заблудилась и не знаю, как выбраться из леса, – виновато ответила она.

Приблизившись к ней верхом, Сергей Иванович склонился, взял девушку за подбородок и посмотрел ей прямо в глаза.

– Сколько лет тебе от роду? – спросил он.

– Шестнадцать, барин, – промямлила она, и слёзы страха ещё сильней заструились по её щекам.

– Смотрю, ты грибов набрала на моей земле?

– Я…

Не успела Анастасия договорить, как барин высоко занёс свою плеть и что есть силы стеганул ею девушку.

– А-а-а… – вскрикнула она, сбитая с ног, и в голос заревела.

Покрывавший её голову платок слетел на плечи, и барин, низко свесившись с коня к земле, схватил длинную косу и, намотав её на руку, подтянул девушку к себе. Анастасия встала пред ним на цыпочки, руками придерживая волосы у основания.

Гости барина разъезжали вокруг них верхом и, раззадоренные зрелищем, давали советы:

– Давайте прихватим её с собой в усадьбу, в баньке попарим!

– Там других предостаточно. Давайте прямо здесь и сопроводим её в бабью осень.

Сказавший это засмеялся своему остроумию, соскочил наземь и, подойдя к перепуганной насмерть девушке, стал прилюдно её раздевать.

Платок он сорвал с неё беспрепятственно, но, когда попытался задрать сарафан, девушка, сопротивляясь и изворачиваясь, не дала снять с себя одежду. Что есть мочи она завопила, но, вновь сбитая плетью, упала в траву.

Кромешная тьма стояла над лесом, когда, вдоволь натешившись, обессиленные длительными усладами господа, отдыхая, сидели у разведённого костра, пили водку и покуривали трубочки. Ближе к рассветному часу они засобирались в путь, а обнаженную, бесчувственную, почти насмерть запоротую плетьми Анастасию привязали верёвками к дереву и бросили на съедение зверью.

ТАЙНА ЛЕСА. ТРИДЦАТЬ ПЯТЬ ЛЕТ ДО СМЕРТИ ПОМЕЩИКА

Пантелеймонов быстро забыл и больше никогда в жизни не вспоминал о весело проведённом времени на охоте.

Что же касается истерзанной барами девушки Анастасии, то очнулась она несколько дней спустя в хижине старой колдуньи, многие годы тайно живущей в дебрях этого леса.

Искусная в знахарстве старуха Агафья выходила девушку, отпоила настоями разнотравья, переложила её короткий век на лесного зверя и силой заговора привязала к ней долгий век жизни. Также, по-матерински привязавшись к девушке душой и жалея её, стала обучать своему мастерству, которое бы помогло в дальнейшем ей выжить, а умела она много чего: и в кореньях с травами смысл имела, и заговоры тайные ведала.

Так и прожила Анастасия под покровительством знахарки Агафьи, познавая силы добра и зла, впитывая их в себя, до тех пор, пока не пришло время старой ведунье завершить свое земное существование, и она, сотворив передачу знаний Анастасии, покинула своё бренное тело.

ЖЕНСКИЙ МОНАСТЫРЬ ЗА ТРИДЦАТЬ ДВА ГОДА ДО СМЕРТИ ПОМЕЩИКА

– Матушка, благословите меня на служение Богу! – опустившись на колени и прильнув губами к руке старой монахини, обратилась Анастасия к настоятельнице божьей обители. – Я пришла в сей монастырь, чтобы приобрести здесь спасение своей бессмертной человеческой душе и земное обиталище для моего бренного тела.

– Жизнь перед Богом, милая девочка, требует большого терпения, аскезы, отречения, послушания… – начала настоятельница монастыря пояснять суть монашеского пути. – В убежище монахи никому не отказывают, но не всякому человеку по силам монашество, ведь необходимо отречься от всех мирских благ. И, конечно же, в монастырь, милая девочка, нужно приходить от любви к Богу, а не от жалости к себе, ведь служению Богу необходимо посвятить всю жизнь.

– Я сюда пришла не из жалости к себе, мне уже не жаль ни себя, ни своей жизни, – обречённо ответила молодая, щуплая, похожая на подростка женщина. – Всё, что ещё может удержать мою душу в теле, – это непоколебимая вера в нашего Господа, вера в его силу, в его справедливость и возмездие. И я не пришла сюда терпеть, – спокойно глядя в глаза настоятельнице, заявила Настя, – я пришла сюда ЛЮБИТЬ!

Таким чётким, грамотным и понятным ответом молодой девушки настоятельница монастыря осталась весьма довольна.

– Хорошо, – провозгласила матушка святой обители, – у тебя будет время, чтобы осмыслить своё решение, хотя по твоим речам я вижу, что выбор ты уже сделала.

Постепенно Анастасия поступками своими подтвердила намерение стать Божьей невестой и получила в монастыре келью, подобающую монахине одежду, книги для чтения, нательный крестик и новое имя, которым её здесь нарекли, – София.

СОБЫТИЯ В СПАССКЕ ЗА ДВАДЦАТЬ ПЯТЬ ЛЕТ ДО СМЕРТИ ПОМЕЩИКА ПАНТЕЛЕЙМОНОВА

Анастасия, влившись в духовную жизнь и став послушницей монастыря, очень быстро освоилась, обжилась в святой обители, привыкла к своему новому имени – София – и даже очень его полюбила и гордо несла в духовном благочестии.

Это помогло ей полностью отсечь от себя и забыть тяжкий моральный груз своей прошлой жизни, вычеркнуть из памяти ужасные, травмировавшие её душу события. Она даже, проводя всё своё свободное от трудов время в молитвах, сумела простить барина и искренне просила у Бога не только спасения для своей многострадальной души, но и чтобы он спас души и вразумил сознание господ, жестоко поглумившихся над ней. Также с огромной любовью в сердце день и ночь напролёт София молилась о своей оставленной семье, о родителях, меньших братьях и сёстрах и где-то очень глубоко в душе всё же скучала по родному дому.

Родители Анастасии, считавшие её без вести пропавшей, поначалу сильно скорбели по дочери, которая всецело посвящала себя обязанностям семейным и тем самым облегчала их жизнь, но, загруженные непосильным трудом на помещичьих наделах, очень скоро потеряли веру и надежду на возвращение Анастасии и перестали ждать её. По правде говоря, погрязнув в беспросветной нищете и хлопотах, измученные самой жизнью, родители Насти уже не так часто и вспоминали о ней, тем более ртов в их доме стало ещё больше.

Сама же Анастасия знала об их жизни всё, со стороны наблюдая за своей родной семьей.

Однажды, спустя уже многие годы, она даже решилась прийти в деревню и, приблизившись к родительскому дому, остановилась у забора. Сердце её сжалось от тоски и нахлынувших в душу воспоминаний.

Сильно повзрослевшая сестра Мария вышла к ней и, не признавая в стоящей подле ограды монашке родной сестры, обречённо, виноватым голосом произнесла:

– Простите нас, матушка, в нашем доме совсем нечего подать.

Анастасия прослезилась от жалкого вида сестры, от её слов и веявшего от неё отчаяния.

– Возьмите, – протянула ей Анастасия узелок, в котором были хлеб, яйца, соль и небывалое для их семьи лакомство – медовый пряник, который монахиня приберегла с великого праздника Пасхи именно для этого случая и очень хотела побаловать лакомством родных ей людей.

– Да как же так? – смутилась Мария, но узелок взяла.

– Только не ропщите, только не ропщите, – успокаивая, многократно повторила Анастасия, – ко всем придёт Царствие Небесное, только не ропщите, оставляйте в душе место для покаяния, для веры, для служения Господу нашему, только так бессмертная душа может обрести путь спасения.

Её сестра прижала к груди подаяние, как самое дорогое в мире сокровище, заплакала и, ухватив руку монашенки, стала с благодарностью целовать её.

– Если совсем невмочь, приходи к Богу, он примет тебя под свой покров, – молвила Анастасия, освобождая свою руку, и с нежностью прикоснулась, как когда-то, к щеке сестры, жалостливо посмотрев ей в глаза.

Мария, прижимая к груди узелок, ещё долго смотрела вслед удаляющейся от дома монахине, пока та не превратилась в крохотную, теряющуюся в надвигающемся сумраке чёрную точку.

СОБЫТИЯ В ЖЕНСКОМ МОНАСТЫРЕ ЗА ПЯТНАДЦАТЬ ЛЕТ ДО СМЕРТИ ПОМЕЩИКА ПАНТЕЛЕЙМОНОВА

Настоятельница монастыря игуменья Варвара по своей внезапной болезни сильно ослабла и слегла. Она была больше не в состоянии вести приход и ходатайствовала о том, чтобы управление обителью возглавила её духовная дочь – благочестивая послушница София.

– Помилуйте, матушка, да как же я смогу? – в панике припала София к её ногам.

Игуменья Варвара очень строго посмотрела на неё и тоном, пресекающим всякие препирания, ответила:

– Бог благословит – и сможешь, София, в послушании – сможешь!

Так, ходатайствами игуменьи Варвары пред высшим церковным начальством, София была назначена к служению настоятельницей женского монастыря и до самой своей смерти возглавляла сию святую обитель.

СОБЫТИЯ В СПАССКЕ ЗА ГОД ДО СМЕРТИ ПОМЕЩИКА ПАНТЕЛЕЙМОНОВА

Зима стояла лютая. Снег завалил все дворы. И такая гудящая, свистящая метель кружила по улицам, что жилища людей выдувало насквозь. Тепло в них было, только пока топилась печь.

В крестьянских избах большая русская печь располагалась посередине комнаты, а вкруг неё на сундуках были сооружены спальные места. На самой же печи – там, где тепло сохранялось долее всего, под самым потолком, – спали старики или малые дети да просушивались вещи и обувка. Это спальное место всегда было устлано множеством подстилок из изношенных одеял или войлока, потому что поначалу, когда печь только начинали протапливать и она сильно раскалялась, было здесь очень горячо, зато потом, всю ночь отдавая тепло, печной кирпич согревал лежанку.

Именно в зимнее время чаще всего и случалось возгорание домов, причиной которого были лежащие на печи вещи.

Народ толпой ринулся к горящей избе, чтобы спасти из пожара людей.

Зарево от огня высоко поднялось в небо. Жар стоял такой сильный, что языки пламени, охватившего дом, перекидывались на сараи, с них уже норовя переметнуться на ближайшие избы.

Людей со всей деревни собралось полно. Все бежали к пожарищу, тащили вёдра с водой, лопаты, пытались затушить разбушевавшееся пламя, заливая и закидывая его снегом. Но, вопреки стараниям, пожар разрастался с такой силой, что близко подойти к избе становилось невозможно. Всё трещало в огнище, щепки отлетали в стороны, и горящие угли со свистом возносились в ночное небо.

Спасти от огня удалось только домочадцев, а деревянный дом, словно пук соломы, выгорев дотла, обвалился у всех на глазах, а мужики уже выгоняли из горящих загонов дико ревущую скотину, спасая её от погибели.

Да, случались в зимнюю пору пожары, и погорельцы сами думали о том, что переборщили они, беспрестанно протапливая печь, не давая ей передыху, чтобы остыть. Но слух полз меж людей такой, что на этот раз услужники барина сотворили поджог, потому как пожелал он видеть в своём серале приглянувшуюся ему дочку крестьянина, а её родители воспротивились.

СОБЫТИЯ В ЖЕНСКОМ МОНАСТЫРЕ ЗА ГОД ДО СМЕРТИ ПОМЕЩИКА ПАНТЕЛЕЙМОНОВА

В монастыре шли молебны о пострадавшей семье, и с монастырского прихода собиралась подать им подмогу, но пожертвования были настолько малы, что не могли улучшить ситуацию пострадавших от пожара людей.

Наставница монастыря игуменья София втайне от всех, дабы не уличить себя, плакала горько, ведь в пожаре пострадала её семья. Она даже представить боялась, что барин мог бы сотворить с её невинной племянницей – дочерью её сестры. Сердце монахини сжималось от боли и сострадания к своим близким, но она не знала, как и чем помочь им.

Монашки уже ходили к барину испросить милости для погорельцев, но он их даже за ворота поместья не пустил и, глумясь, смеялся над ними.

Матушка София после вечерней молитвы, ссылаясь на недомогание, пожелала, чтобы её не тревожили до завтрашней обедни.

До глубокой ночи прокручивала игуменья София в своей голове всевозможные варианты развития событий, читала молитвы и в слезах испрашивала благословения у Господа на задуманное ею деяние, а потом незамеченной выскользнула за монастырское ограждение и пошла в ночь.

Протоптав от барского дома до проруби вереницу следов, настоятельница женского монастыря утопила в лунке один конец сильно пахнущего ладаном и церковными благовониями монашеского платка, а другой забила в снег. Обогнув пруд, она к утру стояла у помещичьих ворот.

Служанка, открывшая калитку, даже слова под оморочками Анастасии вымолвить не могла и в полном безмолвии, покорно следуя впереди неё, сопроводила монашку в кабинет Пантелеймонова.

Да, монахиня, постаравшаяся скрыть своё лицо складками платка, представилась всем как Анастасия, потому что чистое имя – София – она сохранит непорочным, не замарает об этого мерзавца.

Это была Анастасия, та самая Анастасия, оставленная барином и его компанией в лесу – настоящая, сильная и, несмотря на причиненные ей увечья, не сломленная! Она пришла к барину, чтобы забрать то, что теперь причитается, принадлежит её семье по праву, которое он, помещик Пантелеймонов, у них забрал. И она, Анастасия, вернёт своей семье и дом, и честь.

«Может быть, – подумала монашка, – именно для этого в моей судьбе случилось то страшное событие, после которого я попала к бабушке Агафье и приобрела у неё колдовские знания. Чтобы теперь, призвав к себе её дух и колдовскую помощь, совершить это возмездие».

Она уверенно смотрела помещику в глаза, а он ёжился и, не понимая, отчего его так жжёт тёмный взгляд монашеских глаз, корчился под её взором, отводил бегающие зрачки в сторону и немел в своих членах.

Анастасия видела всё его нутро насквозь и знала местонахождение сокровищ, о которых в своей голове слышала подсказки Агафьи. С помощью её духа – духа, спасшей ей жизнь женщины, – она и открыла господский сейф.

СТРАННЫЕ СОБЫТИЯ В ИМЕНИИ ПОМЕЩИКА ПАНТЕЛЕЙМОНОВА В ГОД ЕГО СМЕРТИ

Помещик, вытащив из проруби платок монашки, в бешенстве совал его в морду каждому псу и раздражённо орал и на людей, и на собак, сбитых с толку сильным запахом ладана, елея и прочих благовоний.

– Совсем нюх потеряли, дармоеды?! Я зачем на вас харчи извожу? Засеку всех к чертям!

Этот платок Сергей Иванович повсюду таскал за собой в надежде однажды напасть на след монашки. Сам он тоже прикладывался к тёмному лоскуту и принюхивался, подобно легавой. Потом тянулся носом к мелькнувшей рядом женщине, весь обращаясь в нюх, пытаясь сопоставить источаемый ею аромат с церковным фимиамом, и ему казалось, что каждая женщина имеет в себе монашеский душок, от коего его теперь изрядно тошнило. К тому же после длительных поисков монахини он уже не верил, что та утопла, и её образ, подобно призраку, мерещился ему повсюду, преследуя одержимого поисками помещика и нагоняя на него смертный ужас. По этой причине он начал терять интерес к женскому телу и от этого тоже становился всё более озлобленным и даже жестоким.

Вся дворня ведала о страхах помещика, а многие особы женского пола были многократно высечены им за сходство с проклятой монашкой.

Дворовые перешёптывались о том, что помещик тронулся умом и что если так будет продолжаться, то он насмерть забьёт всех слуг.

Конюх Пантелеймонова лично запорол своим кнутом до полусмерти с десяток холопов, заставляя их по приказу помещика нырять в прорубь. Монашки там не было, конюх был точно уверен, но барин из-за этого лютовал и срывал на нём своё негодование, изо дня в день бил слугу батогом и грозился, если он монашку не найдёт, самого его в проруби утопить.

Когда барин велел осушить пруд, чтобы выяснить окончательно, есть ли монашкино тело в водоёме, его людям и вовсе тяжко стало. И однажды между конюхом и кухаркой, коим больше всех доставалось плетей, состоялся тайный сговор.

На дне пруда помещик Пантелеймонов таки нашёл до неузнаваемости обглоданные рыбой останки женского тела в обрывках чёрного тряпья. Он ликовал!

– Бог шельму метит! – потирая ладони, приговаривал барин.

Предавая тело земле, он собственноручно вогнал длинный осиновый кол в её грудь, после чего приказал слугам, чтобы зарывали могилу.

С прудом было покончено, и помещик, довольный собой, наливал себе водки стакан за стаканом. Отобедав славно да матерком помянув грешную душу монашки, Сергей Иванович отправился почивать.

Ему не спалось, он ещё налил себе винца и со стаканом вышел на балкон.

Приняв на грудь очередную порцию алкоголя и опершись о балюстраду, Пантелеймонов приподнялся на цыпочки и застыл. Страх снова парализовал его тело: вытянутая чёрная тень быстро скользила по дороге, приближаясь к воротам поместья.

– Свят, свят, свят… – взмолился Сергей Иванович.

Монашка, покрытая с головой чёрным палантином, остановилась у ворот и, взявшись за кольцо, сильно постучала им о калитку.

Широко осенив себя крестом, помещик бросился обратно в комнату.

Захлопнув за собой дверь, перепуганный насмерть барин дрожащими руками закрыл задвижку и плотно задёрнул шторы.

– Не-е-ет, – протянул он, – этого не может быть. Чур-чур-чур меня.

Снова наложив на себя крест и отпрянув от окна, Пантелеймонов поспешил к кровати.

Задув свечу, он зарылся в одеяла с головой и молился, одновременно с этим прислушиваясь к звукам, доносившимся снизу, да в силу сильного опьянения так и уснул, скованный страхом.

А поутру барыня поведала ему ужасную весть: монашка появилась в доме и, до полусмерти пугая его отпрысков, ходила по их комнатам, манила к себе и пела им колыбельные песни.

Прислуга также была перепугана визитом монашки и божилась помещику, что видела, как женщина в чёрных одеждах бродит по длинным коридорам и заглядывает в комнаты.

КУХАРКА ГЛАФИРА

Конюх Филипп по приказу помещика порол кухарку Глашку, как и других особ женского полу, за сходство с монашкой – уже не в первый раз.

С каждым взмахом розог его сердце сжималось от жалости к ней, и он, сам многократно побывавший под нещадной поркой помещика, сопереживал бедной бабе, но всё, чем мог помочь, – лишь незаметно для стороннего глаза ослабить руку, опуская на бабью спину прут.

Глашка поначалу вскрикивала, а потом впала в беспамятство, перестав кричать, и только вздрагивала всем телом от каждого удара.

«Ещё немного, и всё – её душа покинет тело», – подумал Филипп и, посмотрев на Пантелеймонова, сказал:

– Не выдержит она, барин, всё уже.

– Хватит ей, – скомандовал тогда помещик, – приведи её чувство, а там пусть идёт на кухню, ужин мне готовит.

Сам же он отправился в свой кабинет, развалился в широком рабочем кресле и прямо в сапогах закинул ноги на стол. Налил из резного хрустального графина полный стакан анисовой водки, залпом опрокинул его в себя и, довольно крякнув, расслабился, свесив руки с подлокотников, откинул назад голову и задремал.

Филипп украдкой облегчённо вздохнул:

– Слава Богу, живая баба останется.

Он отвязал от крепежей её руки и ноги, расстегнул ремень, которым кухарка была пристёгнута к скамье по талии, потом взял ведро холодной воды и окатил из него Глашу, чтобы привести в сознание.

Бедная женщина, застонав, открыла глаза, но со скамьи встать самостоятельно не могла и лежала, тупо уставившись в одну точку. По её щекам обильно стекали струйки воды и, мешаясь со слезами, капали наземь. Из горла Глашки сперва вырвался тихий хрип, а потом послышались рыдания.

– Вставай, милая, – помог Филипп ей подняться.

Он бережно прикрыл её тряпкой, похожей на замусоленную простынь, подхватил в охапку одежду и, поддерживая Глашу, сопроводил в хозяйственные помещения, где она могла бы привести себя в порядок.

Когда к вечеру Глаша накрывала стол для барина, тот подивился:

– О, бабы, как на собаках всё заживает, по ней кнут каждый день ходит, а ей все нипочём!

Помещик с силой хлопнул её по заду. От неожиданности и боли Глаша, вздрогнув и дёрнувшись всем телом, опрокинула на помещика супницу, кою спешила ему подать.

– Сука! – дико взревел Пантелеймонов, стряхивая с себя горячую лапшу.

А потом, ухватив кухарку за шкирку, поволок её за дворовые ворота и сам лично выпорол на глазах дворни. Бросил он её там же лежащей на земле, кинув на неё кусок тёмной мешковины, и запретил кому-либо к ней приближаться.

Когда стемнело, она, кое-как поднявшись с земли, покрытая рубищем, опираясь на ограду, подошла к калитке и, взявшись за кольцо, открыла её.

Именно тень кухарки Глафиры, облачённой в тряпьё, помещик и увидел со своего балкона, приняв её за призрак монашки.

Глафира, держась за стенку, пробиралась в свою комнату, которая находилась в том же крыле дома, что и детские. Едва живая, перепутав двери, она вошла не в свою комнату и в темноте, пройдя к кровати и плюхнувшись на её край, тоненько завыла в плаче.

Дочка помещика, завидев на своей постели тёмный силуэт, как ей показалось, напевающей женщины, дико завопила.

Глафира, от шока придя в сознание, вскочила и бросилась бежать, но в дверях столкнулась с барыней, которая заорала с ней в унисон ещё громче детей и от парализовавшего её страха бухнулась в обморок.

Пока зажигали свет и приводили барыню в чувство, Глафира, с готовым выскочить из груди сердцем в ожидании дальнейшей расправы над ней, лежала в своей постели.

От барыни и её перепуганных отпрысков все узнали, что ночью они повстречались с призраком монашки. Об этом же твердила и нянька, дабы отогнать от себя подозрения в том, что уснула за работой.

КОНЮХ ФИЛИПП

Конюх Филипп в свои неполные сорок лет не огрубел, не очерствел от холопской жизни, но оставался человеком порядочным и дюже жалостливым по своей натуре.

Он до такой степени проникся к кухарке Глафире сочувствием, что поначалу жалел бедную бабу, которой более всех доставалось от помещика, а после и вовсе испытал к ней сердечное и телесное тяготение. Да не простое влечение к женскому телу охватило его, а та самая страсть, с коей просыпается в мужчине сильнейшее в мире чувство и он возгорается любовью к одной-единственной женщине.

Никак Глашка не шла из его ума, и, часами ворочаясь в подсобном помещении при конюшне на соломенной лежанке, покрытой коровьими шкурами, он не мог более спокойно засыпать, а всё думал да тайно мечтал о ней.

«И фигурка-то у неё, – успел отметить он, пока она оголённая лежала под плетью, – очень даже ничего, и готовит лучше всех, и личиком такая смазливая!» Но разве подойдёшь к барину и испросишь разрешения на женитьбу, когда он в последнее время так лютует и изводит боем своих крестьян?

И от безысходности, одиноко ежась в своём закутке, Филипп, хоть и мысленно, а всё же тискал в своих фантазиях Глашкино тело.

Думы о женитьбе на Глафире не давали ему спокойно жить, уж больно велико было его желание засыпать с возлюбленной в одной постели. И с каждым днём, всё чаще бросая на Глафиру тайный взгляд, он больше и больше утверждался в своём желании быть с ней.

Да и Глаша для себя тоже отметила и заботу о ней, и проявленное сопереживание Филиппа и стала, отвечая ему взаимностью, глядеть на него другим – с большей нежностью – взглядом.

Втайне кухарка также лелеяла думы о нём и страстно желала его крепких объятий. Отныне она всегда старалась отправить в конюшню побольше еды, повкусней да пожирней, что не ускользнуло от внимания наблюдательного Филиппа.

Так, незаметно для себя, они стремительно шли на сближение друг с другом.

Однажды, когда Глаша поздним вечером выносила скотине кухонные отходы и, уже вывалив их в корыта, собиралась покинуть хлев, высокий, крепкий, мускулистый мужик – Филипп, как бы случайно возникший из закутка, оказался рядом с ней.

Глядя прямо в глаза, он молча прижал её спиной к стенке сарая и, не заметив особого сопротивления, стал через одежду тискать ей грудь, расстегнул душегрею, засунул под неё руки, ощупывая телеса и целуя её при этом.

– Тихо, тихо, – шептала она Филиппу, пытаясь придержать рукой и помешать ему задрать подол своего платья, – нас же заметят.

– Давай сбежим от помещика, Глашка, – предложил он ей, – совсем сохну по тебе.

Глашка вроде вырывалась от него, а вроде и нет, потому как они оба уже намечтали себе такой внезапный желанный момент.

Глафире нравилось прикосновение огрубевших намозоленных рук Филиппа к её телу, и внезапно такое приятное томление охватило её плоть, что она, потеряв рассудок, выронила пустые вёдра, обвила руками его шею и стала сама страстно обнимать его, подставляя свои губы под поцелуи.

– Бежим, Глашка, – оголяя её зад, продолжал твердить конюх.

– С ума сошёл! Да как же можно бежать-то отсель, разве ж возможно удрать от барина?

– Сумеем бежать, – шептал он ей в ухо, – счастливыми будем, Глаша, а так – всё равно запорет нас барин.

Филипп, задрав её подол и путаясь в складках рубахи, повалил Глафиру на солому, которую заранее сам принёс. Она уже не сопротивлялась и сама помогла повыше подвернуть сарафан и рубаху…

Вернулась Глафира на кухню раскрасневшаяся, со счастливым блеском в глазах и сильным желанием, несмотря ни на что, быть счастливой! Теперь ей есть для чего и ради кого жить, ведь в её сердце поселилась любовь, она теперь не одна, а вместе с Филиппом они сумеют преодолеть все преграды – даже те, которые кажутся в сегодняшнем дне страшными и непреодолимыми.

ЖЕНА ПОМЕЩИКА

Супруга помещика была почти на три десятка моложе своего мужа. Вдовый барин женился на ней, когда ему было пятьдесят пять лет.

Жила она с Пантелеймоновым сыто, в достатке – даже, можно сказать, в роскоши, но без любви к своему стареющему супругу ощущала себя пленницей.

Прочно повязанная брачными узами и двумя малыми детьми, она ощущала некое неудовлетворение от семейной жизни, и это служило поводом для её частых депрессий, плаксивости и наигранных обмороков.

Хрупкая, до невозможности тоненькая фигурка барыни весьма изящно смотрелась в широких, сильно драпированных юбках, в кои она обожала наряжаться. И, дополняя сии наряды блузами с широкими манжетами, пышными рукавами, многослойными рюшами и кружевными оборками, помещица томно, неспешным шагом прогуливалась по аллеям парка, ведущим к пруду, бросая затаённые взгляды на более молодых, чем её супруг, господ, которые частенько гостили в их имении.

Когда барыня пришла в чувство после того, как столкнулась в детской с призраком монашки и потеряла сознание, проанализировав произошедшие в доме события, она поняла, что это была вовсе не монашка, а Глафира – её пронзительный вопль она узнала, так как намедни смотрела, как кухарку порет барин. Она не выдала Глашку, а наоборот – решила за ней понаблюдать и таким образом стала тайной свидетельницей вспыхнувших любовных чувств конюха Филиппа и кухарки Глафиры.

– Так, так, так – постукивала Екатерина Андреевна пальцами по подоконнику, глядя вдаль и принимая какое-то решение.

А потом, на что-то решившись, быстро процокала каблучками в кабинет Сергея Ивановича и, увидев его в обществе управляющего имением, которому тот давал распоряжения, обратилась к мужу:

– Милостивый мой супруг, могу ли я пообщаться с вами наедине?

Сергей Иванович кивнул ей и махнул рукой управляющему, чтобы тот поскорее вышел из кабинета.

Оставшись с мужем наедине, она произнесла:

– Вы стали совсем мало времени уделять мне и нашим детям.

Такое заявление супруги было для Сергея Ивановича неожиданным. Помещик посмотрел на неё внимательно и изумленно ответил:

– Но, Екатерина Андреевна, вы сами просили меня излишне не тревожить вашей персоны.

Екатерина Андреевна подошла к нему почти вплотную и нежно посмотрела в мужнины глаза. Проведя ласково рукой по его щеке с бакенбардой, она елейным голоском продолжила свою речь:

– Простите меня, Сергей Иванович. – Она наигранно опустила в пол свой взор, а потом, широко распахнув серые глаза, обрамлённые густыми ресницами, снова посмотрела в его лицо. – События последнего года сделали вас таким грубым и неуравновешенным, что я просто не понимала, как подобает себя вести с вами. Вы пребывали в таком сильнейшем раздражении, а я тут была бессильна и знала, что ничем не смогу вас утешить, но глубоко в душе очень от этого страдала. Я понимаю, как тяготят вас недавние испытания, лёгшие на ваши плечи, и посему не ропщу, а терпеливо ожидаю благодатного времени, когда ваши руки, как и прежде, обнимут меня. Но очень скучаю, супруг мой, по вашему вниманию ко мне.

Помещик был поражён и счастлив: вот он, пришёл долгожданный час, когда в его похожей на девчонку-подростка жене проснулась женщина!

– Сударыня моя! – обнял он Екатерину Андреевну. – Стоит ли о том печалиться? Всё поправимо, и, если вы сами возжелали моего общества, – он взял в свои руки её хрупкую ладошку с длинными тоненькими пальчиками и прильнул к ней пухлыми губами, – всё в наших руках.

Тут же был устроен семейный обед, где счастливый помещик и барыня с детьми отпраздновали возродившееся в доме понимание, и повторная волна счастливой любви накатила на помещика.

За обедом помещик рассказал жене о том, что, даже несмотря на украденные монашкой деньги и золото, их состояние ничуть не пострадало, а наоборот – приток средств, благодаря его жёсткому и грамотно выстроенному управлению, растёт.

– Я всегда знала, что стала женой доблестного, грамотного и богатого человека, – льстила помещику Екатерина Андреевна. – Я восторгаюсь вами. В моей супружеской жизни, – добавила она, – не было ни дня раскаяния в том, что я согласилась отдать вам навеки своё сердце, и клянусь вам, мой господин, что оно полностью, без остатка, принадлежит вам.

Пантелеймонов был до глубины души тронут таким откровенным признанием в любви от своей супруги, которое впервые за время их многолетней совместной жизни прозвучало из её уст. «Да, – радовался он мысленно, – она становится женщиной!» – и, довольный, обнимал супругу, всё крепче прижимая к себе.

Семейный обед плавно перетёк в барские покои, и там изрядно подвыпивший помещик, желая одарить драгоценностями свою покорную и ласковую жену, поведал ей о кладе, хранящемся в новом – безупречном – тайнике.

После хорошо проведённой ночи Пантелеймонов пребывал в благостном состоянии духа и по просьбе Екатерины Андреевны позволил ей вместе с детьми отправиться в гости к маменьке с папенькой. Для этого он отдал приказ конюху Филиппу отвезти жену в имение своего тестя и быстро возвращаться назад.

В этой дороге между конюхом Филиппом и Екатериной Андреевной состоялся весьма занятный диалог.

– Я знаю, Филипп, о вашей тайной любовной связи с кухаркой Глафирой, – сказала она как бы между прочим конюху, подойдя к нему со спины, когда тот, склонившись, что-то поправлял в упряжке.

Филипп от неожиданности закашлялся и, ошарашенный таким заявлением, так и застыл, сгорбившись, не в силах посмотреть в лицо барыни. В уме он пытался предположить её дальнейшие слова и готовился к тому, чтобы опровергать их.

Барыня же, спокойно похлопав его ладонью в перчатке по спине, продолжила:

– Ну-ну, Филипп, выпрямляйся, у меня к тебе весьма тонкий разговор на щепетильные темы имеется.

Филипп не спеша разогнул позвоночник и, не смея поднять на госпожу глаз, растерянно мял в руке уздечку.

– Мне стало известно, что вы вместе с кухаркой Глафирой собираетесь бежать.

Филипп поднял голову и посмотрел на неё. Мускулы его лица были напряжены, желваки ходили ходуном, пальцы непроизвольно сжались в кулаки.

– Ну что же ты так нервничаешь? – положила она ладошку поверх его рук. – Я готова помочь вам с Глафирой обрести своё счастье.

Филипп удивлённо и очень внимательно заглянул Екатерине Андреевне в глаза.

– Более того, – продолжала она одностороннюю беседу, – я обещаю снабдить вас всем необходимым для этого: деньгами, продуктами и, что очень важно, помогу вам с обретением вольных.

– Что вы хотите взамен? – наконец-то дошло до Филиппа, что барыне от него нужна какая-то услуга, о которой барин не должен узнать, но то, что он услышал от неё, было полнейшей неожиданностью.

– Я хочу, Филипп, чтобы барин завершил свой век в то время, пока я буду в имении родителей.

– Вы, – начала доходить до Филиппа суть сказанного, – хотите, чтобы я…

Он не успел договорить – барыня, начиная нервничать, оборвала его:

– Ты всё правильно понял, Филипп, и сделай то, о чём я прошу, побыстрее, это не только в моих, но и в ваших с Глафирой интересах. Я даю слово выполнить полностью свои обещания.

В карете, проснувшись, закопошились дети, и барыня, не говоря более ни слова, проследовала к ним.

ГЛАВА 2

МОСКВА – СПАССК. НАШИ ДНИ

Ольга уже три часа тряслась в душном салоне автобуса, направляющегося из Москвы в Спасск.

Одетая очень просто, можно даже сказать – скромно, в толпе пассажиров она всё равно резко выделялась своей неординарной внешностью. Ресницы без какого-либо следа косметики густо обрамляли большие лучистые синие глаза, а губы на бледно-матовом лице имели приятный цвет слегка недоспелых ягод. Худенькая, беззащитная и такая одинокая, она ехала в другой город, чтобы начать новую жизнь. На душе было так тяжело и одиноко, что и ехать ей хотелось бы, конечно, одной, но рядом примостился рабочий в застиранной спецовке, видимо возвращавшийся домой с заработков в столице.

Ольга выглядела лет на тридцать, но многие прыщавые подростки на вокзале всё равно бросали на её стройную фигуру заинтересованные взгляды, и некоторые смельчаки даже пытались познакомиться. Но Ольга была не из тех, кто позволил бы себе вокзальное знакомство, заведомо понятно какого характера.

Поправив свои густые светлые волосы и задумавшись о нелёгкой женской судьбе, доставшейся ей, она смотрела на пробегающие за окном, косые от скорости деревья. Мысленно девушка много раз спрашивала сама себя, что же она такого сотворила, что Бог послал ей настолько сложные, не по её хрупким плечам, испытания.

Со временем монотонное журчание мотора и лёгкое покачивание транспорта её усыпили, и она провалилась в сон, прислонившись головой к окну, в которое смотрела, а затем, в автобусной тряске, и вовсе удобно пристроив её на плечо довольного этим соседа.

Снилось ей, что они с Михаилом вместе гуляют по парку.

Она была в коротком ярком платьице, развевающемся на ветру, и с полной охапкой обожаемых ею жёлтых роз – подарком любимого. Такие юные и счастливые, они долго бродили вдоль городского пруда, катались на качелях, и в этот, так врезавшийся в её память день, Михаил объяснился ей в любви, и потом они вместе строили планы совместного будущего.

– Ну, чего молчишь-то? – держал он её за свободную от цветов руку и искренне смотрел в глаза, ожидая ответа.

Но вот их руки на мгновение разомкнулись, и между ними, оттесняя их всё дальше и дальше друг от друга, побежали прохожие, и Ольга, заметавшись из стороны в сторону, уже не могла в толпе найти его.

В растерянности она оглядывалась вокруг, ища глазами Михаила, а наползающий страх потери любимого медленно охватывал её сердце.

Тёмные тучи затянули небо, нависнув над головой, и сильный проливной дождь хлынул на землю. Холодные водяные струи больно били по лицу, и от этого она проснулась и поняла, что всё это был сон, но такой счастливый и вместе с тем страшный и реальный, что у неё до сих пор тряслись руки.

Убрав голову с плеча незнакомого человека, Ольга растерянно принесла ему свои извинения:

– Простите, я просто ночь не спала…

– Вы в порядке? – спросил заботливо рабочий.

– Да, да, извините, пожалуйста.

– Да не за что, с каждым бывает, – улыбнулся парень.

«Бывает, – про себя подумала она, – да только что же в том хорошего, если после такого „бывает“ так тошно становится жить?»

Ольга дала согласие на развод, хотя всё ещё страдала и очень любила Михаила. Ей казалось, что не было никогда и нет на свете счастливее пары, чем они, но судьбе угодно было другое…

Упрёки в непонимании, холодность, каждодневные скандалы с оскорблениями – и она уже начинала не узнавать своего мужа, которого так сильно любила всем своим сердцем.

Ольга всегда старалась сгладить лаской назревающие в семье конфликты и наладить их давшие трещину отношения, не нарушив покоя семейного очага, но чем больше она подстраивалась под супруга, отдавая ему как можно больше своей бескрайней любви, пытаясь быть чуткой, заботливой, отзывчивой, тем больше это его раздражало и злило.

Потом, конечно, выяснилось, отчего Михаилу внезапно так тягостно стало находиться в обществе жены: всему виной была она – Катя, его секретарша, ставшая их разлучницей.

Для Ольги это был самое болезненное в жизни потрясение: её будто пронзили ножом – прямо в сердце, причём удар был нанесён Михаилом со спины. От его точного попадания дыхание у неё перехватило, голова закружилась и земля ушла из-под ног, унося в образовавшуюся бездну все их мечты и планы о счастливой семейной жизни.

Когда Ольга предлагала мужу завести детей, Михаил всё время находил оправдание для отказа. То надо было срочно обеспечивать беззаботное будущее и стать финансово независимыми, то он был морально не готов к тому, что внимание жены переключится на малыша… А когда они всё же преодолели все «против» и решились продолжить свой род, врачи констатировали у него омертвение семени. Это был смертельный приговор для самолюбия Михаила – и как для семьянина, и как для мужчины. Но вот Катя, секретарша, имея уже двоих детей, оказалась более изобретательно-предприимчивой и прагматичной. Она смогла зачать ребенка и убедить Михаила в том, что это его малыш.

Слабые мужчины всегда прячутся за спины сильных женщин, так поступил и Михаил. Он стал отцом сразу троих детей, внеся тем самым свой вклад в улучшение демографии страны.

Ольга же, несмотря на сильные душевные страдания, всё же смогла Михаила простить и отпустить, пожелав ему счастья в новой семье. «Пусть мне будет больно год, два, три… – думала она. – Всё равно когда-то пройдёт эта душевная боль, перегорит, остынет… Это при любом раскладе лучше, чем всю оставшуюся жизнь идти рука об руку с человеком, способным бить со спины».

Сразу после развода она приняла решение переехать – куда угодно, лишь бы сбежать подальше от Москвы, от тех мест, которые ей были так дороги.

С высшим образованием и дипломом МГУ она могла легко устроиться в столице, но пребывание в городе вызывало только грустные воспоминания и стало нестерпимым.

Она искала работу, которая позволила бы ей переехать в другую местность: село, город – всё равно, лишь бы не любимая, родная Москва. И вот её кандидатура была востребована, и Ольга направлялась заведующей учебной частью в детский дом города Спасска.

Странно, но до сих пор она даже и не подозревала о существовании в России города с таким красивым, каким-то даже, можно сказать, духовным названием.

Автобус резко подбросило, и Ольга очнулась от своих мыслей. На улице смеркалось.

– Спасск! – громко прокричал водитель, и автобус, затормозив, шумно распахнул двери.

Выйдя с чемоданом на дорогу, Ольга очутилась в небольшом провинциальном городке. Не зная, куда двинуться дальше, она подошла к придорожному киоску и, нагнувшись к окошечку, улыбнулась продавщице и вежливо обратилась к ней:

– Добрый вечер! Подскажите, пожалуйста, как добраться до детского дома?

– Добрый! – ответила женщина. – А вам зачем на ночь глядя в детдом?

– Меня туда назначили завучем.

– Это в ту сторону надо идти, – показала продавщица рукой, почти по пояс высунувшись из окна. – Достаточно далеко, на самом краю города, не ходите по темноте, там, говорят, дух покойной монашенки бродит.

– Мне всё равно некуда идти, и бояться надо не мертвых, они не так страшны, как некоторые живые, – ответила Ольга, на мгновение вспомнив о бывшем муже.

Вздохнув от безысходности, она зашагала в указанном направлении, волоча за собой чемодан, который шумно катился на маленьких колёсиках, время от времени подпрыгивая на встречающихся на асфальте камушках и дребезжа.

Тут возле Ольги остановился служебный уазик. Из открывшегося окна выглянул молодой полицейский и поинтересовался:

– Здравствуйте! Вам куда? Может, подвезти?

– Было бы неплохо, – подошла она ближе к машине, – мне в детдом, а то я только приехала, и места ваши совсем мне не знакомы.

Мужчина, приставив напряжённую руку к виску, отчеканил:

– Разрешите представиться: старший лейтенант Александр Евдокимов, а для вас – просто Саша.

– Ольга Петровна, – улыбнулась она в ответ и, поддержав приветливого представителя власти, добавила: – А для вас – просто Ольга.

Саша выпрыгнул из машины, лёгким движением закинул чемодан на заднее сиденье, с видом галантного кавалера открыл переднюю дверь автомобиля и подал Ольге руку.

– Прошу вас!

– И часто вы так подвозите незнакомых девушек? Или у полиции уже нет других дел? – усевшись и вполне уже освоившись в его компании, спросила Ольга.

– Так я всех местных знаю. Только у нас таких красивых, как вы, нет, а то бы я давно женился.

Весело болтая с милым офицером, Ольга добралась до своего нового жилища, где её уже поджидал ночной сторож. Он любезно проводил её в отведённую ей для проживания комнату.

– Смотрите, берегите даму! – наказал Александр охраннику. – На днях загляну, проверю.

ДЕТДОМ

Здание детского дома и прилегающая к нему территория размером в десяток гектаров земли, по сути, являлись частью имения помещика Пантелеймонова, жившего в нём со своей семьей в дореволюционную пору. Теперь это был памятник культуры, архитектурная ценность города Спасска.

В настоящее время поместье, приспособленное к жизни детей-сирот, по всему периметру окружал высокий кирпичный забор с острыми, кованого железа наконечниками поверху.

Цокольный этаж здания был оборудован под распределительную систему для водоснабжения и отопления, здесь же располагались склад и подсобки для хранения хозяйственного инвентаря дворника и самого его жилая комната.

На первом этаже имения, а ныне детдома, вдоль широкого длинного коридора тянулись служебные помещения: кабинеты директора, завуча, медицинского персонала, учительская, классы, а также столовая (бывшая в помещичьей семье залом для приёма знатных гостей) и комнаты гигиены.

Второй этаж, как и при помещике, расходился от лестницы на два крыла, по всей протяженности которых шли комнаты-спальни, разделяя детей по возрастам и полу. В левом крыле поместья, именуемого детдомом, располагались девочки, а в правом – мальчики. Эти комнаты чередовались с рабочими кабинетами персонала, который круглосуточно следил за поддержанием порядка в детских комнатах и за дисциплиной.

Всё это поведал Ольге сопровождающий её охранник. Он бодро шагал по коридору, неся её чемодан и заодно проводя краткую экскурсию. Она шла следом за ним молча и внимательно слушала. Проходя мимо стенда с историческими фотографиями, Ольга остановилась, рассматривая фамильное фото Пантелеймоновых.

– Успеете еще, налюбуетесь, – окликнул её мужчина, – каждый день мимо них ходить придётся.

И Ольга, одернутая им, поспешила догнать провожатого.

– А вот и комната, в которой ранее проживала барыня Екатерина Андреевна, – сказал он, – теперь, Ольга Петровна, это ваша опочивальня, как и обещано в трудовом договоре – служебное жильё.

– Выходит, я – как барыня?

– Проходите, барышня, – открыв ключом замок и гостеприимно распахнув дверь, предложил охранник.

Ольга осторожно перешагнула выступающий порожек.

Охранник вошёл следом и, протянув правую руку, щёлкнул тумблером выключателя. Помещение осветилось простой вакуумной лампочкой, свисающей с потолка на скрученном проводе.

– Комната довольно просторная, – прокомментировал сторож. – И хочу вас порадовать, – он, лукаво улыбаясь, заглянул ей в глаза, – окно тут выходит на солнечную сторону.

– Вот как! – поддержала Ольга наконец-то завязавшийся диалог. – Это очень радует. Понимаете, для меня солнце очень важный фактор, ведь по своей природе я – «жаворонок», люблю рано вставать, с первыми заглянувшими в окно солнечными лучами.

Охранник от души рассмеялся.

– Здорово, значит, жаворонки вас не потревожат.

– В этой местности есть жаворонки? – удивилась она. – Какое чудо!

Охранник снова захихикал.

– А как же, живут! Этот этаж одни «жаворонки» и населяют, я имею в виду детей, что здесь гнездятся: с утра они-то вас и поднимут своим щебетом.

Поняв шутку сопровождающего её человека, Ольга тоже рассмеялась.

– Ну и здорово, – ответила она, – я очень люблю детей.

– Ну, тогда я не буду вам более мешать, – откланялся он, – располагайтесь, милая барышня.

И Ольга, оставшись одна, принялась осматривать комнату.

Интерьер служебного жилища был совсем незамысловатым, но, можно сказать, раритетным. Такой мебели, что наполняла комнату, уже давным-давно не найдёшь в продаже. Плательный шкаф на две створки из массивной тяжёлой древесины, поеденный жучками-точильщиками и сильно пахнущий стариной, стоял в углу на таком же старом, дощатом, покрашенном масляной коричневой краской и за многие годы уже обшарпанном полу. Чуть в сторонке, вдоль белённой известью стены – массивный письменный стол со множеством выдвижных ящичков и тумбочкой под ним.

– Ого, какой большой!

Она подошла к столу, выдвинула несколько ящичков, просматривая их, и осталась довольна. «Это хорошо, – отметила про себя новая хозяйка комнаты, – будет где с рабочими тетрадями разложиться».

Прямо над столом нависали со стены книжные полки.

Ольга положила чемодан на стол, раскрыла его, достала несколько привезённых с собой книг и, начиная обживаться, поставила их на отведённое им место. Потом, вынув из чемодана свою одежду, подошла к шифоньеру и со скрипом открыла дверки.

На внутренней стороне одной из створок оказалось хоть и с выеденной местами амальгамой, но все же достаточно широкое и в полный рост зеркало. Это очень порадовало её, и она даже, прежде чем повесить платье на вешалку, приложила его к себе, покружилась, глядя в отражение, и улыбнулась ему.

– Ну, что, Ольга Петровна, поздравляю вас с началом новой, неизвестной вам жизни!

Подбодрив сама себя, она продолжила исследование своего нового жилого пространства.

Усталость от дороги да и по́зднее уже время суток давали о себе знать.

Ольга, переодевшись в длинную, почти до пола, ночную сорочку, сунула ноги в комнатные, на небольшой удобной платформе тапочки, придвинула к кровати громоздкий стул с большими подлокотниками и кожаной обивкой, поставила на него привезённый с собой будильник и, всё раздумывая о чём-то, присела на край своей новой постели.

«Кровать хоть и простая, – рассмотрела её Ольга, – узкая односпалка с пружинным матрасом, но, надо отдать должное обслуживающему персоналу, застелена чистой, до кипени отбелённой простыней».

Тёмный чернильный штамп на наволочке привлек её внимание, и она, разглядывая его внимательно и поглаживая ладонью, поразилась вслух:

– Да ладно, пятиконечная звезда и наименование военного госпиталя… Надо же, столько лет с войны прошло, а бельё тех времен всё ещё используется – разве такое возможно?

Ольга отогнула край пододеяльника и поискала его маркировку – точно такое же клеймо.

– Хм.

Ещё больше ошеломлённая она посмотрела на одеяло через отверстие в пододеяльнике, которое по старинке располагалось по центру. Грубое, колючее на ощупь шинельное сукно тоже было помечено, и выжженная хлоркой белая звезда, и символика госпиталя с указанием года военного времени – всё свидетельствовало о том, что в стране на запасах советского времени до сих пор взращивают поколения сирот.

Уже было понятно, что в стенах этого здания во время Великой Отечественной войны располагался госпиталь. А после неё, оставившей многих детей без родительской опеки, здесь разместился детский дом, и, несмотря на мирное, прогрессирующее технологиями время, в нём почти ничего не изменилось.

«Скольких человеческих душ приютил и спас этот дом?» – размышляла девушка о судьбе здания. Ведь и она сама тоже, как раненый человек, ищет своего прибежища, спасения, врачевания души в этих стенах, которые объединили вместе множество одиноких по разным причинам людей.

Ольга задумалась о детях, которые по воле судьбы, так же как и она, оказались, кроме государства, никому не нужны в этом обветшалом здании.

«Я обязательно окружу этих детей любовью, – сказала она сама себе, – ведь они, как и я, очень сильно нуждаются в ней».

В этих думах она положила голову на подушку, укрылась непривычно шершавым для неё одеялом, сжалась вся в комок, обхватив сама себя руками, и очень быстро погрузилась в сумбурный сон, в котором её мысли перемешались с вековой аурой поместья.

И снились Ольге барыня Екатерина Андреевна, в пышных драпированных одеждах прогуливающаяся по цветущему яблоневому саду, толстый барин, размахивающий батогом и грозящий ей пальцем, заблудшая душа монашки, призраком бродящая по коридорам поместья, и звонкая россыпь золотых монет на прогнивших половицах.

А разбудил её, как и предупреждал охранник, весёлый щебет «жаворонков».

Ольга села в постели и посмотрела на часы.

ТРУДОВЫЕ БУДНИ ОЛЬГИ ПЕТРОВНЫ В ДЕТСКОМ ДОМЕ

– Ну как так! – поругала Ольга сама себя, глянув на часы. – Первый день на рабочем месте – и проспала. Стыд какой, и неудобно-то как.

Но не успела она ещё подняться с постели, как в её комнату постучались.

– Да-да, одну минуточку.

Она быстро накинула на себя халат и, подбежав к двери, повернула ключ.

– Вы Ольга Петровна?

– Да, – кивнула она стоящей по ту сторону порога девочке.

– Вас директор ожидает у себя в кабинете через полчаса, – сказала та.

– Хорошо, детка, я скоро буду – приветливо улыбнулась Ольга ребенку и, закрыв дверь, стала торопливо собираться.

Директор детского дома Тамара Васильевна, поприветствовав новую сотрудницу, выдала Ольге Петровне инструкцию на ближайшие дни и ознакомила её с планом предстоящих работ, к которым та должна отнестись с максимальной ответственностью.

По словам директора, мэр города обратился к ним с рекомендацией провести на территории детского дома и в его помещениях генеральную уборку, организованную своими силами, поскольку вскоре им предстоит принимать в стенах учреждения делегацию гостей, которые пожалуют в Спасск аж из Франции.

– И какова цель приезда французов? – удивилась Ольга.

– Здание, в котором мы располагаемся, имеет историческую ценность и является памятником старины, поэтому, чтобы побывать здесь, цель не нужна.

– Но, – растерялась новый завуч, – разве возможно нам самим такое осилить? Тут, как минимум, нужно участие строительных бригад, здание требует внутренней косметики.

– Ольга Петровна! – начала раздражаться начальница. – Мы все знаем, что здание старое, и что в него требуется вложить – тоже в курсе, но речь идёт о чистоте внутренних помещений здания, а также прилегающей к детскому дому территории: нужна уборка, которую мы могли бы сделать самостоятельно. – И после минутной паузы Тамара Васильевна добавила: – А вот с инвентарем, моющими средствами и рабочей одеждой город помощь нам оказал, поэтому сейчас ступайте. Наталья Алексеевна, мой секретарь, проведёт вас по классам и познакомит с детьми, а после подумаем, что нам реально сделать по силам. – Наталья Алексеевна! – громко позвала Тамара Васильевна секретаршу.

В кабинет заглянула самая обычная на вид, совсем неброская внешне, коротко стриженная девушка, больше похожая на мальчишку-подростка. В прошлом она была воспитанницей этого учреждения.

– Наталья Алексеевна, покажите, пожалуйста, Ольге Петровне, где находится её кабинет, познакомьте воспитанников с новой заведующей учебной частью, а также проведите ей краткую экскурсию по зданию и территории детского дома, – дала она распоряжение подчиненной.

Дети сначала очень настороженно восприняли Ольгу Петровну, но, когда на следующий день они все вместе отправились на субботник, прибирать территорию и она, не гнушаясь трудом, старалась брать на себя более тяжёлую работу, воспитанники отметили для себя её заботу и внимательное отношение к каждому.

По календарю ещё было лето, конец августа, но деревья, росшие на территории бывшего поместья, уже начали сбрасывать с себя пожелтевший покров, да и с прошлых лет не перегнивших ещё листьев было много.

Огромные, раздутые от наполняющей их листвы мусорные мешки выстроились вдоль забора, но это было только началом. Обитателям детдома предстояло за намеченную для этого мероприятия декаду осилить уборку многолетних залежей грязи.

Девочки, следуя по уже прибранной территории, подбеливали известью деревья, а мальчишки, сложив грабли, сидели на пригорке, отдыхая, набираясь сил для следующего рывка, и, болтая ни о чем, смотрели вдаль. Отсюда им открывался вид на старое кладбище, где также по указанию мэра шли работы по смене ветхого ограждения и расширению территории.

Мальчишки видели, как, завершив намётку периметра будущей ограды, экскаватор опустил свой ковш в вырытую канаву, а рабочие дружно разложили на полянке свои тарелки и принялись за обед.

Двое из ребят постарше, Максим и Николай, переглянулись между собой. План тайком сбегать туда, на территорию кладбища, чтобы натаскать оставленных на могилах лакомств, что они часто практиковали, безмолвно созрел в их головах.

Время приблизилось к обеду, и по команде наставника все пошли в столовую, после был объявлен часовой перерыв. И именно в это послеобеденное время Максим и Николай, незаметно отколовшись от отряда, перелезли через забор и устремились к намеченной цели.

До кладбища они добежали быстро и, переходя от могилки к могилке, набрали сладостей, ведь после Яблочного Спаса, прошедшего накануне, девятнадцатого августа, тут было чем поживиться.

Насовав по карманам поминальных конфет, друзья спешили вернуться в родные пенаты так, чтобы их отсутствия никто не заметил, равно как и присутствия здесь, ведь рабочие, у которых всё ещё продолжался обед, находились у входа на кладбище и могли их спалить. Поэтому мальчишки вышли за ограждение не через центральную калитку, как обычно, а, отодвинув доску в заборе, протиснулись в образовавшийся проём и оказались рядом со свежевырытой траншеей для новой кладбищенской ограды. Спрыгнув в неё, они двинулись понизу.

– Колян, смотри, – воскликнул Максим, – это что в земле? Кость, что ли, человеческая торчит?

Николай подошёл посмотреть и, нагнувшись, разрыл выступающий из земли мослак. Внимательно разглядев его, подтвердил:

– Похоже, что да.

– Коль, – потеряв уверенность в голосе, вкрадчивым шёпотом позвал Максим, – пошли отсюда.

Но его друг заметил в разрытой земле ещё что-то, очень похожее на уголок книжки.

– Ну-ка, а это что тут ещё? – откликнулся товарищ. – Прикинь, а если мы клад нашли!

Вместе они откопали записную книжку в кожаном переплёте. Уверенные, что это только начало пути к сокровищам, мальчишки, несмотря на то что время их подгоняло, продолжили ковыряться в земле, руками разгребая её всё глубже, пока не обнаружили разрозненные экскаватором останки.

От неожиданности, увидев зияющие глазницы черепа, они оба вскрикнули.

– Это же голова! – изумлённо констатировал Макс.

– Не голова, а череп, – внёс поправку Николай.

– Что теперь делать с ним?

– Давай возьмём с собой, девчонок попугаем.

За увлекательным занятием время проскочило незаметно, и, выглянув из траншеи, друзья увидели, что рабочие собираются домой.

Побоявшись быть замеченными, мальчишки притихли и, шушукаясь, тут же решили сохранить тайну находки и никому об этом не рассказывать, хотя бы до тех пор, пока не прочтут рукописный текст в найденном блокноте.

Возвращаясь, приятели уже знали, что им предстоит побывать в кабинете директора, поэтому череп они спрятали в давно сооружённом ими тайнике под забором, ограждающим детский дом. А блокнот, запихнув под пояс штанов, Николай взял с собой, чтобы, улучив момент и уединившись, ознакомиться с его содержанием.

Тамара Васильевна, вывернув карманы подопечных наизнанку, нашла конфеты, принесённые с могил, и отругала их. Вместе с ними также досталось и новому завучу за халатность в исполнении присмотра за подростками и за то, что вверенные её контролю воспитанники, так сказать, побывали в самовольной отлучке, где могли потеряться или ещё как-либо пострадать, а вся ответственность за потерявшихся детей полностью легла бы на плечи директора.

Так, во второй свой трудовой день Ольга Петровна, извиняясь и оправдываясь перед руководством, писала объяснительную за своё невнимательное отношение к возложенным на неё обязанностям.

ТРАГЕДИЯ ЖЕНСКОГО МОНАСТЫРЯ

ИСПОВЕДЬ МОНАШКИ. ДОРЕВОЛЮЦИОННОЕ ВРЕМЯ

Рукописный тест в блокноте, читаемый украдкой от всех, давался ребятам с трудом, но стало понятно, что записи в нём оставлены собственноручно той самой монахиней, мистические легенды о призраке которой до сих пор жили в Спасске.

Монахиня в минуты глубокой душевной скорби запечатлела на бумаге всю свою биографию, начиная от самого рождения. Схематично она сделала зарисовки дома, в котором выросла, леса, где заблудилась и стала жертвой господ, логова колдуньи, исцелившей её и потом передавшей ей, как единственной преемнице, свои знания.

На страницах блокнота матушка София также нарисовала монастырь, где много лет жила и всем сердцем и душой служила Господу, а потом, не понятая всеми, путём наложения на себя рук завершила свой не такой уж и долгий по земным меркам век. Об этом монахиня также внесла в записную книжку предсмертную запись, и теперь, спустя более сотни лет, ребята прочли её.

Из этой рукописи им, если говорить кратко, стало понятно следующее.

Игуменья София, которая уже много лет жила по Божьим законам, не знала покоя, изводя себя раскаянием за совершённое против барина.

Хотя она вместе с пожертвованиями прихожан и отдала небольшую часть денег, украденных у помещика Пантелеймонова, пострадавшей от пожара собственной семье, всё же основная часть золота и драгоценностей оставалась при ней. Эти богатства были её самым страшным проклятием, они не отпускали её мысли, порождая нечеловеческий страх разоблачения и дикую панику перед возможными последствиями.

София уже несколько раз перепрятывала сокровища с места на место, но всё ей казалось, что они спрятаны не столь надёжно и кто-нибудь обязательно на них наткнётся.

Ей было очень стыдно за свое деяние, и душе её постоянно хотелось раскаяться и исповедаться. В такие моменты угрызений совести в ней из самых глубин души поднимался волевой дух Анастасии, и сознание монашки начинало раздваиваться.

Долгими ночными часами Анастасия, усаживаясь на деревянный табурет в келье Софии, разговаривала с ней, снова и снова убеждая монашку в правильности совершённого поступка и напоминая ей о злодеяниях помещика, о его жадности, беспощадности к крестьянам и сластолюбии, от коего пострадало столько подданных женского пола, в том числе и она сама.

Монашка плакала, ощущая себя посрамлённой прикосновением множества мужских рук, и изо всех сил гнала Анастасию от себя, изгоняла криком свой же призрак:

– Изыди во имя Господа моего! – крестила она стены, в которых ей виделся образ Насти, целовала и прижимала к груди крест, висящий на скрученном просмолённом шнуре.

Начавшееся расщепление личности Софии изматывало и тело. Всё чаще из-за раскола сознания монахиня начинала впадать в состояние сильнейшего психоза и в поиске успокоения погружалась в жуткую депрессию.

Душа, пребывающая в монашеском теле, не знала, какая из личностей принадлежит ей больше – игуменьи Софии, которая всегда желает исповеди и стремится к Царствию Небесному, или страждущей Анастасии, жаждущей возмездия и кары небес.

София отключилась, абстрагировалась от Анастасии, ушла от неё полностью, с головой погрузившись в служение Господу.

Анастасия же по-прежнему хранила ненависть и презрение к барину. С каждым прожитым днём всё сильнее и сильнее жаждала она расправы над ним.

Своим умом Анастасия понимала, что это не она простила помещика, а София обезоружила её своей набожностью. Она, монашка София, спрятавшись за христианскую веру, манипулирует, управляет её существом, принуждая раскаяться о своей греховности, стать на колени и в слезах вымаливать Божье прощение. Это София день и ночь усыпляет её своими нудными церковными напевами, изолируя её этим сном от общества. Но теперь Анастасия окрепла и проснётся, заявит права на собственную, отнятую у неё личность.

Из-за участившихся проявлений личности Анастасии игуменья стала пугливой, боялась людей, шарахалась от них, этот страх делал её похожей на самую настоящую безумную с отрешённым взглядом.

Слух о том, что помещик Пантелеймонов Сергей Иванович был задушен монахиней, быстро долетел в святую обитель, и игуменья София засомневалась: не она ли и впрямь это сделала в один из тех моментов, когда Анастасия, проснувшись и расправив плечи от долгого сна, брала над ней верх.

Поначалу, когда Анастасия от безысходности пришла в монастырь, София заполнила собой её всю: тело, разум, сознание, волю – и растворилась, сливаясь с ней, гармонизируя её и уравновешивая.

Анастасия, подавленная Софией, уснула, и монахиня София захотела избавиться от неё полностью. Она начала потихоньку выходить из неё, забывать о её существовании, полностью завладевать разумом, забирая в своё пользование душу.

В такую пору Анастасии становилось холодно, одиноко, и она, свернувшись калачиком от охватившей тело стужи, оставалась лежать на жёсткой постели в монашеской келье, а София, облачившись в чёрную монастырскую мантию, уходила служить Господу.

– Почему ты оставляешь здесь себя саму? – истошно и обречённо закричала ей вслед Анастасия, оставшись в очередной раз одна.

Монахиня, услыхав её вопль, раздавшийся где-то в глубине сознания, вернулась в келью, зло глянула в угол пустой заправленной кровати, туда, где только она видела лежащее беспомощное существо – Анастасию, и глухо прошипела ей в ответ:

– Потому что, когда ты рядом, я начинаю замерзать, рядом с тобой мне противно, рядом с тобой, такой грязной и обесчещенной, мне стыдно…

– Но я не могу представить без тебя свою жизнь, – взывало её второе «я», Анастасия.

– А я не могу жить с тобой, – сухо обрывала диалог монашка, – и я сейчас же пойду и расскажу на исповеди, какая ты грязная.

– Нет, не пойдешь, – хватала её за руки, удерживая, Настя…

Когда Анастасия спала, монахиня доставала из-под матраса блокнот, похожий на маленькую книжечку, и при тусклом свете свечного огарка мелким почерком писала в него свою исповедь, а потом прятала его, чтобы Настя не нашла…

Церковные служащие стали частенько видеть матушку в сильном эмоциональном напряжении, которое выплёскивалось наружу раздражением.

В конце концов монахиня София, несмотря на возражения и возмущение Анастасии, сумела вырваться из-под гнёта её убеждений и, открыв своё смиренное сердце, исповедалась и покаялась в содеянном преступлении. Также она призналась священнику в том, что внутри неё уживаются две личности – крестьянка Анастасия и настоятельница женского монастыря игуменья София. И шокированный исповедник нарушил таинство исповеди – он доложил вышестоящему церковному чину о совершённом матушкой Софией преступлении, которое в данной ситуации, как он считал, не только было противоправным в отношении помещичьей семьи, но и преступало все законы Церкви.

В тайно отправленном вышестоящему духовному наставнику письме исповедовавший игуменью священник также написал:

«…И так как монахиня София при ограблении барина прибегла к помощи колдовских сил, а посему вступила в сговор с диаволом, продав ему свою душу, и потом, ведомая Сатаной, вселившимся в её утробу, убила помещика Пантелеймонова Сергея Ивановича, прошу дозволения отстранить игуменью Софию от занимаемого поста… Прошу принять к сведению, что в теле монашки поселилась и по сей день бесчинствует тёмная сущность, – писал далее священник, – отчего поведение её стало неадекватным и бесноватым, а посему опасным для окружающих людей. Кроме того, если её деяния получат огласку, может подняться сильное возмущение как среди простых крестьян, так и в обществе знатных господ, вследствие чего опасаюсь, что нашему приходу грозит великий позор, который ляжет тёмным пятном на всю Православную Церковь.

В связи с вышеизложенным мною принято срочное решение: до принятия Вами особых мер изолировать игуменью Софию от общения с сёстрами и прихожанами монастыря. В настоящее время она находится запертой в своей келье и прикована цепями к стенам, так как бес, живущий в ней, стал проявлять свою агрессию: дюже вопиет, скалится и грозится всех известь.

Прошу Вас оказать срочную безотлагательную помощь и принять верное решение этого вопроса, коего самостоятельно разрешить мы не в силах».

– Ну что, довольна? Проклятая монашка! – кричала разгневанная Анастасия, вырывая из её рук верёвку, которую игуменья уготовила для своего удушения. – Теперь нам в жизни отсюда не выбраться!

– Отдай! – дико вопила София. – Отпусти меня! Я всё равно не могу, не хочу так больше жить!

Анастасия, не слушая монашку, вырвала верёвку из не по-женски сильных рук и долго, безжалостно стегала растрепавшимся концом подселившуюся обманом в её тело матушку Софию…

Из кельи игуменьи Софии беспрестанно слышались вопли будто бы двух ругающихся меж собой женщин, обрывки молитв и проклятий, а также временами долгий протяжный плач – словно разрывались на части души и сердца попавших в западню диавола пленниц…

Помощь духовных служителей, несказанно перепуганных данным происшествием, во вверенную им монашескую обитель прибыла незамедлительно. Они явились вместе с посланником, который доставил им тайную депешу.

И в стенах женского монастыря впервые за всё время его существования был проведён обряд экзорцизма для изгнания бесов из тела игуменьи Софии.

ИЗГНАНИЕ БЕСА

ЭКЗОРЦИЗМ В ЖЕНСКОМ МОНАСТЫРЕ. ДОРЕВОЛЮЦИОННОЕ ВРЕМЯ

Дабы о проведении прибывшими в монастырь священниками обряда экзорцизма никому не стало известно, монахиню Софию, связанную по рукам и ногам грубой, толстой пеньковой верёвкой, под вечер в сгущающемся тумане вывезли в лес.

Там священники втроём привязали её такими же путами к широкому вековому дереву, одиноко стоящему на поляне, которую заведомо осветили множеством привезённых с собой факелов.

Ранее никто из прибывших священнослужителей ни разу не проводил обряда по изгнанию из человека нечистой силы. Но они были убеждены в своей вере и в своей преумноженной «силе трёх», благодаря которой собирались справиться с данным ритуалом и тем самым сохранить честь и репутацию женского монастыря.

Вид Софии был ужасен: в длинном рубище, с растрепанными, давно не мытыми свалявшимися волосами, она смотрела на своих мучителей тёмными, будто пустыми глазами, на дне которых маленькими точками горели демонические огоньки рвущейся из её тела колдовской сущности Анастасии.

Церковная служка, взятая священниками в подмогу, расставила и зажгла вкруг одержимой сотни больших восковых свечей, и священники двинулись друг за другом по этому кругу, окропляя Софию святой водой.

Анастасия дико закричала и, выгнувшись всем телом, с такой силой задёргалась в путах, что пенька, перетираясь, лопалась и узлы, стянутые на запястьях и лодыжках, начинали ослабевать.

– Господи, помоги! – испуганно перекрестилась служка и застыла, охваченная животным страхом, с расширившимися, нервно моргающими глазами, совершенно теперь бесполезная в своей ничтожной помощи.

Анастасия вновь взвыла, опалённая крапом святой воды, будто огнищем. Вместе с ней испуганно заорала служка. И вслед им, будто наполненный рёвом громадного дикого зверя, весь лес зашумел, закачался кронами деревьев и погнал тёмные, сгущающиеся мглой тучи на поляну.

Поднявшийся ветер раздул пламя свечей, и оно переметнулось на траву и поползло огненными прожилками к центру круга.

София, увидев приближающийся к ногам огонь, тоже испуганно закричала и стала рваться из плена, но, связанная и подавленная сущностью Анастасии, она была обессилена.

Анастасия же, напротив, будто выросла и своим духом поднялась над телом и свысока посмотрела на всех. Сникшая, опустившая свою набожную голову София, привязанная к стволу дерева, больше не оказывала никакого сопротивления и, будто не живая, обмякла членами. Анастасия перевела взгляд пылающих диким огнём глаз на служку, беспомощно жавшуюся к телеге, на которой её сюда привезли, и на бедных, бегающих в испуге вокруг Софии и торопливо читающих псалмы попов. Она стремительно полетела вниз и снова вошла, вонзилась в своё родное тело. Дикая боль пронзила Софию, а Анастасия завопила:

– Никуда я не уйду!

– Изыди, сгинь, нечистая… – вновь и вновь повторяли церковники, осеняя женщину крестными знамениями.

Земля содрогнулась, и свечи, расставленные по поляне, погасли от прошедшей по лесу воздушной волны, будто кто незримый сильным дыханием задул их. Языки пламени, которые ещё мгновение назад, полыхая, ползли по траве к привязанной к дереву женщине, погасли, и трава задымилась тонкими серыми струйками.

– А-ха-ха… – раскатистым эхом покатился по лесу безумный смех Анастасии, и, заглушая его, начал подниматься ураган.

Ветки, сучья деревьев и вздымаемая кверху листва закружились в вихреобразной воронке.

Грузный священник и его помощники, еле держась на ногах в ураганном потоке воздуха и подгоняемые им, бегали по кругу образовавшейся воронки и кричали в неё молитвенные слова, которые закручивались воздухом и уносились высоко в небо.

Дерево, к которому была привязана монахиня, начало крениться и затрещало. Оно вывернулось из земли с корнями и вместе с привязанной, также закрученное воздушной воронкой, поднялось высоко-высоко, а потом с силой обрушилось вниз. Всех, кто находился на поляне, ударной волной отбросило в стороны.

София лежала на стволе и была похожа на мёртвую. Вокруг всё стихло, и давящая тишина повисла над тёмным лесом.

Один из священнослужителей, опомнившись, в свете луны подполз к дереву и посмотрел в женское лицо. Крупная слеза катилась по бледной щеке Софии.

Отвязав её от ствола, но не освобождая от пут рук и ног, исполнители обряда погрузили обессиленное тело в телегу, сами сели вкруг него и в молчании вернулись в святую обитель.

Священнослужители были уверены, что с бесом, поселившимся в теле монахини, отныне покончено навсегда.

По прибытии в монастырь бывшей игуменье Софии объявили, что постановлением церковного суда она лишена всех степеней священства и отлучена от Церкви за явную духовную вину и противоправные преступные деяния, нанёсшие православной обители моральный и духовный урон.

– Да будет она, – провозгласил священнослужитель, – предана анафеме!

Они решили вывезти Софию поутру за границы Спасского уезда и гнать её подальше от сих мест, сопровождаемую людским осуждением.

Последняя ночь, проведённая Софией в своей келье, была ужасной, так как Анастасия вновь проснулась в её теле и с нечеловеческой силищей сумела разорвать путы, связывающие её по рукам.

– Что, довольна? Меня предали анафеме, проклятая монашка, чего ты добилась своей исповедью?! – кричала обезумевшая Настя.

София ничего не ответила, а молча, со слезами на глазах, села на край кровати. Немного подумав, достала из-под соломенного матраса записную книжку и, обмакнув перо в чернильницу, вписала в блокнот последнюю – предсмертную – запись.

Потом, радея о своей заблудшей душе, бывшая монашка долго молилась Господу и накладывала на свою грудь кресты, тем самым отстраняя от себя Анастасию. Когда под длинные нудные молебны и песнопения Анастасия начала в ней засыпать, перестав мешаться под рукой, София, содрала с постели простыню, скрутила её в жгут и, свернув из него петлю, накинула на свою шею и туго затянула…

Перед церковными настоятелями встала другая задача. Они не знали, что делать с трупом Софии и где захоронить его.

– Да чтоб ей пусто было, – серчали священники.

Ведь они, провозгласив ей анафему, теперь не могли предать её тело земле ни на территории монастыря, ни за его пределами. Долго совещались церковники, и было принято ими такое решение: похоронить Софию за кладбищенской оградой как человека, продавшего свою бессмертную душу диаволу и самостоятельно наложившего на себя руки.

Её блокнот, даже не раскрывая и не читая писаного текста, положили в дощатый гроб и вместе с ней безо всяких поминальных почестей закопали.

ПРИЗРАК МОНАХИНИ В ДЕТСКОМ ДОМЕ

Слухи о существующем в Спасске призраке монахини периодически долетали до ушей Ольги Петровны. Она слышала небылицы и от детей, которые жили в этом доме, и от подчинённого ей персонала, и, – что больше всего шокировало, – от самой Тамары Васильевны, своего непосредственного начальника.

– Тамара Васильевна, – недоумевала Ольга, беседуя с директором в неформальной обстановке, – да как же можно верить в этот бред, мы же с вами люди современной эпохи и должны понимать, что только в болезненном воображении можно увидеть и принять за реальность иллюзорный вымысел, в том числе мистического порядка.

– Поживите у нас, поработайте хотя бы пару месяцев, а там мы с вами и посмотрим – изменится ли ваше мнение о наших предрассудках, байках и миражах.

– А по-моему, – стояла на своем Ольга, – как минимум, мифы о монашке – это простое человеческое суеверие.

– Может, и суеверие, – согласилась с ней Тамара Васильевна, – да только реальная история жизни в этом имении помещика Пантелеймонова Сергея Ивановича тесно переплелась с судьбой некоей монахини, которая сначала, как вы изволили выразиться, мистическим образом, используя силу колдовства, ограбила барина, а после и вовсе с ним покончила. Конечно, очень сложно даже говорить о таких вещах, а тем более верить в них, но однажды я и сама ощутила, будто ночью кто-то невидимый сел в ноги моей кровати и просидел там до утра, а я лежала и пошевелиться не могла, словно всё моё тело сковали.

«Столько всего о ней рассказывают, – думала Ольга, – неужели здесь, в стенах этого здания, действительно можно повстречать её не упокоившийся за целое столетие дух? Но это кажется таким нелепым и смешным в наш век технологий».

Мысли об этом не давали молодому завучу покоя и будто бы притягивали к себе соответствующие события.

Сначала наслышанной о происках монашки Ольге она однажды почудилась в коридорном проёме здания и сильно напугала её, а после и вовсе начала приходить во снах.

Вот и сегодня ей то ли приснилось, то ли причудилось, что монахиня, накрывшая голову апостольником, почти скрывшим её лицо, заглянула к ней в окно и, медленно поворачивая голову, осмотрела комнату.

Животный ужас охватил учительницу, она было дёрнулась, чтобы вскочить с кровати и включить свет, но не решилась и в страхе, поджав под себя ноги и подоткнувшись одеялом со всех сторон, вслушиваясь в ночные шорохи, притихла.

Немного погодя ей послышались шаркающие шаги на лестнице – поднявшись на этаж, они направились в левое крыло.

Под ногами идущего поскрипывали старые, почти выгнившие половицы здания, а после, распахнувшись, хотя Ольга точно помнила, что изнутри закрылась на щеколду, скрипнула дверь её комнаты.

Ольга лежала ни жива ни мертва, опасаясь не то что высунуться и глянуть в сторону двери, но даже просто шелохнуться, чтобы случайным шорохом ненароком не привлечь к себе внимания вошедшей в комнату монахини, и лишь через небольшую щель из-под приподнятого над лицом одеяла наблюдала за движущейся тенью.

Женщина в длинном чёрном облачении мгновение постояла на пороге, но вот её тёмный колышущийся силуэт направился к письменному столу. В поисках чего-то она стала быстро выдвигать ящик за ящиком, роясь в бумагах.

Не найдя того, что искала, монашка со злостью, сильно брякнула последним задвинутым ящиком. Её рука достала из складок мантии гусиное перо и, обмакнув его в чернильницу, – которой на столе Ольги никогда не было, но которая сейчас отчётливо виделась на столе, – раскрыла ежедневник Ольги и что-то размашисто написала в нём.

Затем монахиня повернулась к кровати, и Ольга встретилась взглядом с её пустыми глазницами.

Монахиня от неожиданности вскрикнула, и её призрачный образ начал рассеиваться, бледнеть, а потом и вовсе исчез. Ольгу, скованную страхом, вывел из оцепенения громкий крик, донёсшийся из детских комнат.

Той же ночью и в девчоночьей спальне происходили некие мистические события.

CПИРИТИЧЕСКИЙ СЕАНС

Чем больше Максим и Николай изучали записную книжку монахини, открывавшую им историю происхождения слухов о её призраке, тем больше думали об этой женщине, тем больше хотели узнать о мистической стороне её жизни. Из личного дневника Софии мальчишкам стало известно, что она после ограбления помещика потратила совсем незначительную сумму денег на помощь пострадавшей от пожара семье, а остальные сокровища схоронила. Но вот где – это они и пытались разгадать, разбираясь в собственноручно сделанных монашкой записях.

Отыскать спрятанное золото, украденное у барина, стало их заветной целью. Они воображали, как, в один момент разбогатев, уедут далеко-далеко от захолустья, где находится их детский дом. В своих мальчишеских фантазиях они катались на дорогих автомобилях, купались в синих волнах океана и нежились на золотистом песочке под горячими солнечными лучами.

С кем бы Максим и Николай ни общались, все разговоры обязательно сводили к призраку монашки. Подогревая интерес к мистическим историям, они изо дня в день пугали своих сверстников выдуманными страшилками о призраках и приведениях, пробуждая в них одновременно и страх, и страсть к потусторонним тайнам…

В один из дней, когда территория бывшей усадьбы была уже прибрана, ребята под руководством наставников перебрались на чердак здания, чтобы вынести оттуда залежавшиеся книги и прочие давно списанные и ненужные вещи. Там-то девочки и наткнулись на странную доску с начертанными на ней цифрами, буквами и загадочными знаками. Эту доску они не стали выносить вместе с остальным мусором, а надежно спрятали в закуток, чтобы потом незаметно для всех унести в свою комнату и изучить внимательнее.

Их находка оказалась самой настоящей спиритической доской, до глянца отшлифованной из-за частого пользования барскими особами, развлекающимися в своём безделье по вечерам.

Одна из девочек, что была постарше, предложила остальным:

– А давайте вызовем дух покойника и погадаем себе!

– Как? – заинтересовалась Анна. – Мы же не умеем ею пользоваться.

– А чего тут уметь, научимся.

Ближе к ночи всё, что необходимо было для проведения ритуала, они подготовили.

Свечи у них не нашлось, но девочки налили в консервную банку растительного масла и, опустив туда скрученный из бинта жгутик, подожгли его. Тусклый жёлтый свет, какой бывает от свечи, наполнил комнату, и четыре подруги, усевшись вокруг стола, поместили на доску перевёрнутое блюдце, на котором наметили стрелку, и возложили на него руки.

– Главное, – опять инструктировала их старшая, которой было уже четырнадцать лет, – оставаться серьёзными, но если вдруг вызванный дух окажется агрессивным, нужно его отправить обратно, то есть выругаться на него.

Сперва девочки вызывали дух давно умершего писателя, но тот не шёл к ним. Тогда они позвали к себе Пиковую Даму, но и она не откликнулась на их призыв.

– А давайте монашку вызовем, – предложила одна из гадающих, и они, поддержав её, стали призывать дух монашки.

…Этой же ночью Николай с Максимом решили подшутить над девчонками, для чего ещё засветло откопали из своего тайника череп монашки и приготовили длинный шест, собрав его из палок. Чтобы сделать всё втихаря от остальных, они дождались, когда ребята в их комнате уснут, и по пожарной лестнице, которая располагалась рядом с их окном, осторожно вылезли наружу.

Нацепив на шест череп и накрыв его чёрной футболкой, они подняли своё сооружение повыше и двинулись по намеченному маршруту.

– Интересно, училка спит? – спросил Николай.

– Дрыхнет! – отозвался Максим и, прислонив шест к её окну, несколько раз прокрутил его в ладонях.

– Топай давай, куда шли, – подтолкнул его в спину Николай.

И они стали пробираться к комнате девочонок, а увидев в их окне тусклый свет, даже обрадовались, что те не спят.

– Дух монашки, приди к нам! – повторили девочки несколько раз.

За окном послышался шорох.

– Она пришла! – зашептались они. – Давай, начинай задавать вопросы, – шушукаясь, предложили они старшей.

– Дух монашки, ты здесь? – спросила она, и та из девочек, что сидела лицом к окну, взглянула туда.

– А-а-а!!! – во всё горло заверещала она. – Монашка здесь!

Ребята, достигнув своей цели, бросились назад и, почти взлетев по навесной лестнице в свою спальню, запрыгнули в постели и притворились спящими.

Ольга Петровна, хотя и испытала сильный страх от привидевшейся монашки и до сих пор даже не осознала, что же это было – то ли реалистичный сон, то ли и вправду мистический призрак, – тем не менее тут же накинула халат и поспешила в комнату девочек, откуда донёсся крик.

Те, перепуганные насмерть, прижались друг к другу, прислушиваясь.

Шлёп-шлёп-шлёп… – послышались шаги по коридору.

– Она идёт, – зашептались они, – что теперь делать?

Дверь их спальни открылась. Женщина с распущенными по плечам волосами, в длинном светлом халате возникла в дверном проеме, и в свете слабого огня её длинная тень протянулась по всему потолку.

– А-а-а… – в голос завопили подопечные Ольги и, будто отрепетировали, тут же прокричали: – Монахиня, пошла ты на х…

Ольга Петровна протянула руку и включила свет.

– Девочки, вы чего? – спросила она.

Подруги смотрели на неё перепуганными заплаканными глазами…

Но на самом деле произошло самое страшное из того, что только можно было представить. Рабочие, которые копали траншею для нового ограждения погоста, потревожили могилу монахини Софии. Воспитанники детского дома Николай и Максим раскопали её кости и принесли в свое жилище принадлежавшую ей вещь, а девочки, решившие ради забавы погадать, призвали её дух, и монашка София проявилась в реальности нашего мира чёрным туманным сгустком и пошла гулять по имению и территории всего уезда.

И теперь всем, объединившись, действительно необходимо было продумать каждую минуту, каждую секунду дальнейших действий, чтобы избежать страшных событий, которые могли последовать.

СЛЕДОВАТЕЛЬ СТАРШИЙ ЛЕЙТЕНАНТ АЛЕКСАНДР ЕВДОКИМОВ

Так, в трудовых буднях, Ольга вливалась в коллектив и старалась нащупать пути тонкого психологического соприкосновения с детьми – как-никак под её руководством оказались подростки. Профессионально выстраивая с ними доверительные отношения, она старалась быть в общении и как старшая подруга, и как доброжелательный наставник.

Изъяв из их спальни спиритическую доску и подробно выяснив, чем они тут занимались, Ольга Петровна их очень строго пожурила, но говорить директору о том, что произошло ночью, решила ничего не говорить. Просто на следующий день, продолжая с девочками прибираться на чердаке, она устроила всё так, будто старинная доска была только что найдена.

Чтобы оповестить руководство о находке, которая может представлять собой историческую ценность, Ольга Петровна отправилась в кабинет к директору.

«Ну собрались девчонки погадать, что же тут такого? – понимая и оправдывая их, рассуждала она, считая правильным со своей стороны скрыть правду о произошедшем. – Переходный возраст, от этого ведь никуда не уйдёшь – как и интерес к мальчикам, это вполне нормальное явление в их годы».

Девчата этот поступок своей наставницы оценили и с этого дня прониклись к ней сильным уважением и доверием.

Конечно, появление призрака, почудившегося ей ночью, Ольга никак не могла понять, ведь и девочкам он тоже примерещился. Но им-то понятно отчего – они же его вызывали и находились в сильном эмоциональном напряжении, ожидая появления духа. Да что там говорить, если её, своего руководителя, они за монашку приняли! А вот того, что произошло лично с ней в ту бессонную ночь, она никак понять не могла и объяснения этому не находила.

То, что учудили тогда же ночью Максим и Николай, решившие поразвлечься пугая жительниц левого крыла, и вовсе осталось их мальчишеской тайной, о которой никто даже не догадывался.

Ольге Петровне все же хотелось с кем-то обсудить своё виде́ние, но так как круг её знакомых был ограничен коллегами, то она в разговоре с директором во время обеденного перерыва не удержалась и поведала Тамаре Васильевне о своей встрече с непрошеной гостьей, явившейся к ней в дурном сне на новом, необжитом ещё месте.

– А-а-а… – нараспев, довольная в своей правоте, с ухмылкой на лице протянула Тамара Васильевна. – А я вам говорила, что слухи просто так среди людей не рождаются, дорогая моя! Как говорится в народе: не бывает дыма без огня, – подняв вверх указательный палец, как бы подтвердила она свою речь строгим жестом.

– Да, – обречённым голосом согласилась с ней Ольга и, как вариант, предложила: – Может, нам освятить здание детского дома?

Тамара Васильевна рассмеялась.

– Вы думаете, что одна такая умная? Давно уже мы этот путь прошли. В нашем городе это уже в каждом доме сделали, но монашка всё равно время от времени показывается людям. Зла она никому не причинила, но только пугаются её все, да и, сами понимаете, даже во сне её увидеть – и то приятного мало.

Ольга, быстро прокрутив в голове прошедшую ночь и вспомнив, что монахиня что-то искала в её столе, предположила:

– Может, у неё при жизни забрали что-то и она теперь ищет повсюду свою вещь?

– Может, – согласилась Тамара Васильевна, – но на сегодняшний день история нам рассказывает, что это она ограбила человека – проживавшего здесь помещика Пантелеймонова, а не наоборот.

В кабинет коротко, тремя лёгкими ударами постучали и, не дожидаясь разрешения, дверь приоткрылась. В проеме появился уже знакомый Ольге старший лейтенант Евдокимов.

– Добрый день, позволите войти? – улыбнулся он женщинам.

– Да-да, конечно, Александр Сергеевич, проходите, пожалуйста. Каким попутным ветром к нам? – вежливо пригласила директор.

– Да вот, – немного смутившись, ответил он. – Я Ольге… – Александр Сергеевич закашлялся и, поправив себя, продолжил: – Простите, Ольге Петровне обещался заехать, попроведать её.

Он достал руку из-за спины и протянул ей маленький букетик крохотных белых астр.

– Мне? – изумилась Ольга, принимая цветы.

– Вам, – с сарказмом в голосе ответила вместо лейтенанта Тамара Васильевна. – Смотрю, а вы времени даром не теряете, и на работе, и на личном фронте шустрите, когда только успеваете?

– Зачем вы так? – с долей возмущения и обидой в голосе отозвалась Ольга и посмотрела на лейтенанта, будто ища у него поддержки. – Александр привёз меня сюда и, возможно, в силу своей ответственности интересуется, как я здесь обустроилась, в этом ничего такого нет, простая вежливость.

– Ну-ну… – Тамара Васильевна, ехидно засмеявшись, подметила: – «Ольга»… «Александр»…

Александр Сергеевич, наблюдавший эту сцену, вмиг пресёк эти «подколки» в Ольгин адрес, произнеся строгим тоном, которого от него никак не ожидала директор детского дома:

– Тамара Васильевна, давайте раз и навсегда остановим эти женские толки. Я действительно зашёл сегодня для того, чтобы поинтересоваться, как здесь обустроилась женщина, которая мне как человек очень понравилась, и поэтому с сегодняшнего дня я буду здесь появляться часто, поскольку всерьёз намерен изменить своё холостяцкое положение. Так что, уважаемая Тамара Васильевна, вы очень правильно подметили мою симпатию к Ольге Петровне, и это не должно вызывать ваших насмешек в её сторону – намерения мои более чем серьёзны.

Директор, разинув рот в изумлении, ловила каждое его слово.

Александр Сергеевич раскрыл свою папку для бумаг и достал оттуда две плитки шоколада. Одну он положил на стол Тамары Васильевны, а другую, подойдя к Ольге и улыбнувшись, отдал ей.

Она тоже улыбнулась ему в ответ очень искренней и благодарной улыбкой, и, возможно, именно в этот момент впервые после развода с мужем, за все эти безрадостные, наполненные слезами и горем дни, её глаза засияли счастливыми огоньками.

– Спасибо вам большое, – поблагодарила она Александра.

– Запишите себе мой номер телефона, – предложил Ольге Александр, и она вспомнила, что забыла свой ежедневник в комнате.

– Подождите меня здесь минутку, я сейчас, – попросила она его и, выскочив из кабинета, побежала в свою комнату.

Положив на стол цветы и шоколадку, она схватила свой блокнот и так же бегом понеслась назад.

Александр уже вышел из директорского кабинета и ждал её у дверей.

– Диктуйте, – сказала Ольга, принимаясь листать ежедневник.

Страницы замелькали у неё перед глазами, и она, вдруг став сама не своя, вся побледнев, захлопнула блокнот.

От опытного старшего лейтенанта не ускользнул её сильный испуг.

– Что случилось? – поинтересовался он.

– Там… – ответила Ольга, протягивая ему ежедневник.

Александр взял его в руки и пролистал страница за страницей от начала до конца.

– Ничего особенного, самые обычные записи, – сказал он, возвращая Ольге блокнот. – Что здесь могло так сильно вас напугать? – очень спокойно попытался выяснить он.

Ольга растерянно смотрела ему в глаза, боясь произнести даже слово, но он взял её ладонь в свои руки и ещё раз попросил:

– Оля, вы можете мне доверять.

– Кровь. Я видела там кровь, на всех страницах пятна, – выдавив из себя это признание, она расплакалась.

ОЛЬГА ДЕЛИТСЯ С АЛЕКСАНДРОМ ПРОИЗОШЕДШИМИ НОЧЬЮ СОБЫТИЯМИ

– Тихо, тихо, тихо, Оля, – успокаивал её, приобняв одной рукой за плечи, Александр. – Вам что-то показалось, померещилось. Так бывает.

Ольга, немного успокоившись, призналась:

– Я думаю, что именно вам должна доверить информацию, с которой ни с кем не могу поделиться.

Александр сразу же понял, что она хочет посвятить его в свою личную тайну. Весь подобравшись, он вытянулся в струночку.

– Конечно, Ольга, вы можете полностью рассчитывать на меня. – Он пристально посмотрел ей в глаза и увидел в них затаившийся страх. – Если вас что-то тревожит, я хотел бы об этом узнать, чтобы понять и оценить ситуацию, в которой могу быть вам полезен.

Ольга оглянулась вокруг. Везде были люди: сотрудники проходили мимо них, дети сновали по коридору тут и там. Она растерянно пожала плечами.

– Понимаете, Александр, мне надо сосредоточиться, а в такой напряжённой обстановке я вряд ли сумею собраться с мыслями и внятно всё объяснить. Кроме того… – Помолчав, Ольга в раздумье добавила: – Это такая тема, о которой мне очень неловко будет вам говорить, и я прошу, чтобы всё, что вы узнаете от меня, осталось между нами.

– Конечно, Ольга, само собой, вы могли бы даже не упоминать об этом.

Постучав и сразу открыв в коридор дверь своего кабинета, сначала выглянула, а потом показалась вся Тамара Васильевна.

– Можно выйти, не помешаю? – саркастично поинтересовалась она и, оценивая ситуацию, окинула их внимательным высокомерным взором, после чего с огромным недовольством в голосе повелительно обратилась к своей сотруднице: – Ольга Петровна, обед давно окончен, пора бы вернуться к своим непосредственным обязанностям и вспомнить о детях.

– Да-да, – откликнулась завуч, – я уже иду к ним.

– Я заеду к вам после рабочего дня, ближе к вечеру, чтобы нас от разговора ничто не отвлекало, – сказал Евдокимов, чувствуя замешательство девушки и неловкость перед директором.

Ольгу немного смущало, что её снова увидят в обществе Александра, но отказываться от его визита она не стала, понимая, что открыться ей больше некому, ведь все коллеги – это какие-то озлобленные, непонятно чему завидующие, недовольные и агрессивные люди.

– Хорошо, – согласилась она и, игнорируя раздражение директора, сказала: – Давайте Александр, часам к восьми встретимся, я уже буду свободна, и мы сможем пообщаться. Ну а сейчас, простите, пожалуйста, меня ждут дела.

Тамара Васильевна, поджав свои, видимо, только что подкрашенные губы, перевела внимание на блюстителя порядка.

– Александр Сергеевич, – приветливо сказала она, – может, вам кофе предложить?

– Спасибо, – сухо ответил он. – У меня срочные выезды. Всего доброго, – попрощался старший лейтенант и, надеясь ещё на улице застать Ольгу, направился к выходу.

Едва Евдокимов скрылся из виду, Тамара Васильевна со злостью, демонстративно захлопнула дверь.

Ольга уже обогнула здание, чтобы подняться по боковой лестнице к детям на чердак, когда её, высунувшись почти по пояс из окна своего кабинета, окрикнула Тамара Васильевна:

– Ольга Петровна, вернитесь, пожалуйста, ко мне, мы ещё не закончили наш диалог.

Ольга недоуменно посмотрела на директора и, не поняв ни тона, ни странного поведения Тамары Васильевны, пошла обратно.

– Я все понимаю, Ольга Петровна, – менторским тоном, словно желая приструнить нашкодившего ребенка, начала свою речь директор, – но личную жизнь в стенах учреждения, где живут и получают образование и без того обездоленные дети-сироты, устраивать излишне. Понимаете, не этично это, по всем соображениям не этично.

– Вы о чём, Тамара Васильевна? – Ольга даже опешила от такой бестактности, ведь, по сути, ничего особенного в её поведении не было.

– И не надо на меня так таращить свои глаза! – распаляясь в разговоре и нервно возводя на своём столе стопку из учётных журналов, продолжала Тамара Васильевна.

– Что это? – спросила Ольга. – Может, я чего-то и не понимаю в жизни, но, Тамара Васильевна, то, что сейчас происходит, очень похоже на ревность.

– Что? – заверещала директор. – Я – ревную?

Тамара Васильевна зло, со всей силы, стукнула журналом, оказавшимся в это мгновение в её руках, по столу.

– Да что вы себе позволяете?! – Она, переполненная возмущением, вся раскраснелась и начала яростно перекладывать бумаги с одной стороны стола на другую.

– Вы что-то ещё хотите мне сказать? – спросила Ольга, но ответа не последовало.

Тогда она, не обращая внимания на нервозность директора, спокойно вышла из кабинета.

Ольга за весь день так устала, что перед встречей с Александром хотела успеть освежиться, приняв душ, и по возможности привести себя в порядок.

Посмотрев на будильника, она ахнула – всего полчаса в распоряжении! Хорошо хоть её комната была обустроена небольшой душевой кабинкой в закутке. Там же, за тонкой перегородкой, находилось и подобие кухоньки.

Но едва Ольга направилась в душ, как в дверь постучал Александр. Он кое-как дожил до вечера, кружа весь день рядом с её работой, и последние полчаса, по-видимому, переждать уже не смог.

– Но… – протянула растерянно Ольга, – а я ещё душ хотела принять.

Александр извинился.

– Заходите, ничего страшного, – пригласила она его в комнату. – Для вас хотела принарядиться, а теперь жалуйте как есть.

Александр перешагнул порог и, хотя пол был просто выстлан ничем не прикрытой доской, всё же снял у входа ботинки.

Ольга предложила ему сесть к столу, тут же поставила чайник, налила им обоим чаю и, не оттягивая, начала разговор.

– Я весь день думала, как смогу вам всё это объяснить так, чтобы вы правильно истолковали сказанное и не приняли меня за сумасшедшую.

– Вас? За сумасшедшую? – засмеялся Александр. – На мой взгляд, вы даже более чем вменяемая.

– Хорошо, только отнеситесь к этому, пожалуйста, очень серьёзно.

И Ольга откровенно поведала ему о том, что ей пришлось пережить недавно ночью. И о показавшейся в окне монахине, и о том, как та сквозь закрытую дверь проникла в комнату. Как в свете луны рылась в ящиках письменного стола, будто что-то искала, а потом, обмакнув гусиное перо в чернильницу, которую Ольга видела так же ясно, как и появившегося в её спальне призрака, что-то размашисто написала в блокноте.

Рассказала Ольга Александру и о том, как девочки-подростки нашли в завалах ненужных вещей старинную спиритическую доску и решили погадать на ней, вызвав дух монашки, и о том, как одна из девочек тоже увидела привидение.

– Понимаете, – сказала она Александру, – я уже даже отогнала от себя эти мысли, но, когда открыла свой блокнот, чтобы записать в него ваш телефон, я увидела там пятна крови.

Ольга закончила своё признание, но Александр молчал.

– Я понимаю вас, это выглядит, как бред сумасшедшей или галлюцинация, но, поймите, это всё реально со мной произошло, какой смысл мне придумывать?

Александр молча встал и подошёл к окну. На улице уже стемнело. Он смотрел сквозь стекло, пока Ольга, дав ему время на размышление, убирала со стола чашки.

Евдокимов в раздумьях прошёлся по комнате и вдруг боковым зрением увидел, что к стеклу прислонена женская ладонь. Он метнулся к окну и посмотрел наружу. Никого.

Когда Ольга, убрав посуду, вернулась в комнату, он так и стоял у окна. Он подышал на стекло, и в запотевшем месте проступил след руки.

Быстро размазав его, Александр обернулся к Ольге и сказал:

– Я подумаю над этим, а вы успокойтесь.

Он подошёл к Ольге и, сняв со своей шеи цепочку с крестиком, надел на неё.

– Так спокойней будет? – заботливо спросил он её.

– Да! – улыбнулась она ему в ответ, крепко зажав в своём кулачке серебряный крестик Александра.

– Два вопроса у меня к вам ещё будут, Ольга. Где теперь эта спиритическая доска, вы же не оставили её в своей комнате?

– Конечно нет.

– Тогда я пошёл, а вы помолитесь на ночь и ложитесь спать, а если что – звоните мне в любое время.

Старший лейтенант надел ботинки и взялся за дверную ручку.

Ольга, будто не желая его отпускать, напомнила:

– Вы сказали, что вопросов два.

– Ах да! – обернулся он к ней. – Вы будете меня завтра ждать?

– Да! – ответила Ольга, застигнутая врасплох.

ГЛАВА 3

ГОСТИ ИЗ ФРАНЦИИ В СПАССКЕ

В распахнутые ворота двора детского дома города Спасска въехал чёрный, глянцевый, как вороново крыло, блестящий на солнце внедорожный автомобиль мэра города господина Строева.

Гостей здесь ждали спозаранку. Директору детского дома Тамаре Васильевне Безруковой позвонили заранее из администрации города и сообщили об их визите с градоначальником.

С утра в учреждении царила суматоха и искусственно создаваемая Тамарой Васильевной по случаю события паника. Все суетились, продолжая наводить показательный блеск в и без того уже чистых стенах детского дома.

В назначенный час Тамара Васильевна и Ольга Петровна в окружении воспитателей собрались у ворот, с нетерпением ожидая приезда высоких гостей.

Заехавший на территорию бронированный автомобиль развернулся дверцами к парадному входу старинного особняка, а ныне детского дома.

Первым из машины вышел мэр, вслед за ним показались элегантный мужчина средних лет и прелестная девочка-подросток.

«Какой брутальный мужчина!» – мелькнуло в голове Тамары Васильевны, и она, включив всё своё женское обаяние, с непревзойдённым, как ей казалось, шармом приветливо улыбнулась гостям. Ей очень хотелось произвести на прибывших особое впечатление, но, внимательно к ним присмотревшись, она эту мысль оставила.

Приехавшие мужчина и девочка были одеты пусть и в классическую, но изысканную одежду – какую носят представители только высшего класса и какая в их провинциальном городке Спасске попросту даже не поступает в продажу как абсолютно невостребованная.

– Знакомьтесь, – сказал мэр, обращаясь к персоналу детдома и представляя мужчину, – господин Серж Руссен!

Серж Руссен протянул руку директору, так как она стояла ближе всех и было без слов понятно, что это руководитель.

Тамара Васильевна, ухватив обеими руками ладонь француза, ответила:

– Добро пожаловать, дорогой Серж, мы безмерно рады, что такие уважаемые господа изволили посетить нашу скромную обитель!

Безрукова, затянувшая с рукопожатием дольше положенного, успела заметить, что француз смотрит за её спину, где, будто за широкой ширмой, пряталась завуч.

Гость, высвободив свою ладонь, с сильным акцентом, приветливо улыбаясь, произнёс:

– Можете звать меня Сергей.

В диалог вступил мэр:

– Товарищи, господин Серж на самом деле является правнуком Пантелеймонова! Того самого Сергея Ивановича Пантелеймонова, в усадьбе которого, – Строев указал рукой на здание и выговорил с пафосом: – теперь располагается детский дом! – После этого объявления он продолжил уже более деловым, тоном: – Мэр Марселя прислал в администрацию Спасска письмо, адресованное лично мне, с просьбой разрешить господину Руссену и его дочке…

Мэр запнулся, забыв имя девочки, и потому не мог продолжить свою речь так же торжественно, как начал её. Он оглянулся на гостей, сделал жест в сторону дочери Руссена и, пока собирался с мыслями, услышал подсказку пришедшего на помощь самого Сержа:

– Николь!

– Совершенно верно, Николь! – обрадовался Строев, расплылся в улыбке и, продолжил вещать на высокой ноте: – Прибывшие на нашу русскую землю господа очень хотят осмотреть усадьбу знаменитого предка, и мы просим вас, сотрудников данного учреждения, покажите нам, пожалуйста, ваше хозяйство.

Господин Руссен понимал, о чём идет речь, и каждое сказанное мэром Спасска слово сопровождал довольной улыбой и подтверждающим кивком головы.

– С удовольствием, – ответила Тамара Васильевна. – Пожалуйста, познакомьтесь, это наша заведующая учебно-воспитательной частью, Ольга Петровна, мы с ней всё, что интересует господина Сержа, здесь покажем и всю историю, все легенды здания и поместья поведаем нашим дорогим долгожданным гостям.

Ольга Петровна, очаровательно улыбнувшись, пригласила:

– Очень приятно, прошу вас, дорогие гости, проходите, – и повела гостей в здание.

Французы шли следом, с любопытством разглядывая открывшуюся их взору картину: облезлые потолки, глубокие трещины в стенах, покосившиеся деревянные оконные рамы и дверные косяки, прогнивший, хоть и покрытый свежей краской, лёгкий запах которой ещё даже не выветрился, пол.

Строев делал вид, что не замечает ветхости здания, и раздражался всё больше и больше оттого, с каким интересом француз акцентировал на этих вещах внимание, как останавливался, пристально всматривался и даже трогал треснувшие стены руками.

Однако гостя всё это отнюдь не пугало, он с удовольствием изучал здание и даже неожиданно для всех предложил свою помощь.

– Давайте, – сказал Серж Руссен и обернулся к сопровождающим его мэру города, Тамаре Васильевне и сотрудникам детского дома, – я помогу вам всё здесь отремонтировать?

Повисла неловкая пауза. Все удивленно смотрели на гостя, обдумывая его слова. Первым тишину нарушил Строев.

– Дело в том, товарищи, – обратился он к коллективу детдома, – что господин Серж Руссен изъявил желание пожить в особняке прадеда. И, если мы выделим ему пару комнат для проживания, то тот ремонт, который он здесь хочет сделать, мог бы стать благодарностью за наше гостеприимство. – Мэр развернулся в сторону француза и спросил: – Я же правильно вас понял, мсье Серж?

– Правильно, – ответил тот.

– А вы, Тамара Васильевна, не возражаете?

– А с чего бы мне возражать? Ремонт у нас в последний раз был в тысяча девятьсот семьдесят четвертом году. Денег, которые выделяются на учреждение, едва хватает на зарплату сотрудникам. Поэтому вы для меня, господин Серж, впрочем, как и для всех нас, словно манна небесная!

Потом вдруг, неожиданно для всех, директор подошла к нему вплотную, обняла его и наигранно расплакалась. Безрукова любила пустить слезу, если это могло помочь делу.

Вот так и получилось, что прибывшие в Спасск французы на следующий же день вселились в детский дом. Мэр лично помог им с перевозкой вещей, предоставив машину и грузчиков, и даже сам присутствовал при переезде.

После того как гости из Франции расположились на новом месте, Строев отвёл Тамару Васильевну в сторону и сказал:

– Тебе актрисой надо было быть, Тома, а не директором. Зачем при иностранцах слезу из своих недр выдавливаешь да облезлые потолки показываешь? Ты бы ещё в туалет завела их и там экскурсию провела, у тебя же всегда есть что показать?

– И заведу! – не замедлила ответить Безрукова и с жаром добавила: – Прошли те времена, когда надо было говорить: «Всё хорошо!» Ну показала б я красивые классы, сказала, что всё замечательно, и что бы я получила взамен? Дулю с маслом? Ты бы меня ещё год не вспоминал, а теперь хоть ремонт будет, осуществлённый сторонними силами, ты-то мне всё равно ничем не поможешь. Ты, Строев, – окинула она его презрительным взглядом, – пятнадцать лет назад позабыл, что дети, вылупившись из яйца, жрать хотят. Нашему сыну скоро в армию, а он до сих пор отпрыск «одноночки».

Строев промолчал в ответ, принимая её колкость и вспоминая их совсем непродолжительный роман, и только окинул Тамару Васильевну сердитым всепрощающим взглядом.

Безрукова выдержала этот взгляд с достоинством. К подобным жестам бывшего любовника ей было не привыкать, и не такое приходилось выносить от него и от местной власти, постоянно над ней довлевшими. Тем более что и встреча, и обустройство иностранных граждан – всё находилось под бдительным административным контролем.

Николь едва исполнилось пятнадцать лет.

Попав в среду российских сверстников, она мгновенно вызвала к себе повышенный интерес – и как соблазнительная девчонка, и как иностранка, и это было естественно. Современная одежда, стиль, воспитание, манеры, походка, светское поведение за столом, а также её ломаный русский с вкраплениями французских слов, её грассирующее «р» – всё делало её особенной, всё будто сильнейшим магнитом притягивало к ней внимание.

Появление Николь взбудоражило весь детский дом, словно кто камнем потревожил спокойную лужу. Жила себе лужа тихо, сохла, не ведая бед, и вдруг всю её взбаламутило, всколыхнуло и понесло мелким перекатом волн к берегам.

Директриса Тамара Васильевна привела Николь в столовую, показала ей обозначенное VIP-место за столом и представила её воспитанникам детского дома:

– Ребята, прошу вашего особого внимания. Это наша гостья из Франции, Николь. Она проведёт ближайший месяц вместе с вами, в стенах данного имения, то есть в стенах нашего с вами места постоянного пребывания. В данном случае имеется в виду – нашего детского дома. Её прапрадед, – продолжала для ребят свою путаную речь Тамара Васильевна, – был здешним помещиком и построил это здание, которое теперь является одновременно и памятником культуры, и нашим с вами домом, в котором мы живём. Теперь, – лилась её речь, – благодаря участию нашего гостя мсье Сержа, отца Николь, в здании будет проведён ремонт. Деревянные рамы окон заменим на пластик, придадим современный вид всему строению и благоустроим его. Ребята, я очень вас прошу не обижать нашу юную гостью – подружи́тесь со своей сверстницей и помогите ей преодолеть все сложности пребывания в России.

Читать далее