Читать онлайн Тайна кратера бесплатно

Глава 1. Пролог

Интересно, как скоро наступит время, когда мир будет настолько тщательно исследован, а его народы настолько космополитизированы, что приключения и открытия останутся в прошлом. Еще несколько дней назад я должен был бы сказать, что эта нежелательная, но неизбежная эпоха уже наступила, что область настоящей романтики уже сейчас является синонимом откровенной фантастики. Нет больше Одиссеев, нет Цирцей, нет лотофагов, нет путешествий сэра Джона Мандевиля, нет преподобных Джонов с их таинственными Судами. Даже странствия капитана Кука стали походить на произведения современных сказочников, сами выдумки которых предвещали, что скоро наступит предел, и тогда миру ничего не останется делать, как опуститься на мирскую ступень изучения обыденных фактов и материальных усовершенствований.

Из этого почти болезненного состояния я был неожиданно спасен, причем таким образом, который с особой силой заставляет меня вспомнить, как много может быть скрыто под малым. Кто бы мог подумать, что история, столь же дико невероятная, как самые безумные выдумки Верна и Хаггарда, десятилетиями скрывалась под формальной фразеологией покрытого пылью отчета в военно-морском архиве в Вашингтоне, и что ключ к ее тайне хранится в памяти одного человека, который совсем недавно отправился исследовать ту страну, которая должна оставаться неизведанной для глаз и загадочной для пытливого ума обремененного плотью человечества?

Я провел несколько дней в Вашингтоне и, будучи приглашенным на обед к одному чиновнику из военно-морского ведомства, поздним вечером зашел к нему в кабинет. Я застал его почти в полной растерянности. Только что произошел один из досадных инцидентов в жизни бюро. Секретаря ВМС послали за определенным документом, а его не могли найти. Клерки метались туда-сюда или стояли вокруг в тревожном и напряженном молчании. Когда я вошел, мой друг вышел вперед.

– Вы извините меня, если я заставлю вас немного подождать? – сказал он. – Видите ли, в ходе одной из этих глобальных перемен, которым наша политическая система подвергается каждые четыре года, было уволено несколько клерков, в результате чего время от времени какая-нибудь нужная бумага может оказаться на дне Красного моря. Я не верю, что самая совершенная система может полностью устранить человеческий факор. Не хотите ли вы пойти со мной? Я сам направляюсь в одну из картотек, где вполне возможно могло быть потеряно то, что мы ищем.

Не имея ничего против, я последовал за ним. Потом я от души пожалел о своей глупой покладистости. Пыль поднималась тучами, когда папку за папкой вытаскивали, торопливо осматривали и снова засовывали обратно, чтобы сделать новую бумажную кучу. Кашляя и задыхаясь, я уже собирался извиниться и удалиться, когда клерк нырнул в очередную ячейку, а к моим ногам полетел грязно-желтый документ без подписи. Я осторожно поднял его.

– Что это? – спросил мой друг, торопливо заглядывая мне через плечо, пока я разворачивал бумагу на расстоянии вытянутой руки. Затем он добавил заинтересованным тоном. – Пусть меня повесят, если это не сообщение о гибели "Сокола"! Как, черт возьми, оно вообще попало сюда, да еще в таком виде?

Взяв у меня бумагу, он сунул её в карман, а я удалился в личный кабинет. Он присоединился ко мне там через полчаса, самый грязный человек, которого я когда-либо видел за пределами угольного ящика, но его поиски увенчались успехом, и мыло, вода, щетки для одежды и чистое белье были в наличии. Через час мы сели ужинать.

– Знаешь, – вдруг заметил он, когда мы потягивали кофе, – та бумага, которую ты подобрал, была просто находкой. Время от времени какой-нибудь подобный документ теряется, и запись о потере передается от секретаря к секретарю, пока большинство из них, которые не были сразу же заменены, рано или поздно не обнаруживаются. Этот документ, – продолжал он, доставая его из кармана, – числиться пропавшим с 1840 года, и мы совершенно потеряли из виду человека, который его написал. Давайте-ка взглянем.

Он раскрыл лист и разровнял его.

– Хотите, я вам зачитаю? Документ короткий и довольно занимательный.

– Конечно, – ответил я, не особенно заинтересованный бумагой, но лишь к удовольствию моего друга.

Он прочитал следующее:

"Британский фрегат "Халидон" в море, 8 февраля 1839 года.

Сэр, 7 января прошлого года у острова Пасхи по курсу W.N.W., на расстоянии примерно десяти лиг, военный шлюп Соединенных Штатов "Сокол" под командованием капитана Натаниэля Френча попал в ураган, который продолжался два дня с большой силой, унося нас на юг и запад. Когда шторм утих, мы оказались примерно на 51°20' южной широты и 65°09' восточной долготы, будучи не в состоянии определить более точно координаты из-за прискорбного несчастного случая с первым лейтенантом Хасбруком. Этого офицера смыло за борт ночью 7-го при попытке провести наблюдение с помощью единственного секстанта, который у нас тогда был, и инструмент, таким образом, был утерян.

9-го числа небо прояснилось, и по правому борту на расстоянии двух лиг была замечена земля. Это был остров около десяти лиг в окружности, поросший лесом, в центре которого возвышалась большая конусообразная гора, очевидно, вулкан.

На карте не было видно земли в указанном выше месте или вблизи него, капитан Френч решил высадиться на берег, и высадка была осуществлена с большой осторожностью и некоторыми трудностями.

Было установлено, что остров населен и плодороден.

Мы снялись с якоря и отплыли 16 января, не испытав никаких дальнейших неприятностей, за исключением потери второго лейтенанта Вэнса, который, вероятно, был убит туземцами.

23-го числа того же месяца, примерно в 5.40 утра, во время плавания на северо-восток при попутном ветре, корабль натолкнулся на затонувший коралловый риф и потерпел крушение. Шлюпки были сломаны или разбиты, и все люди, за исключением меня, погибли. Плывя с помощью доски, я наткнулся на маленькую шлюпку, и, сумев выправить ее, был спасен через три дня британским фрегатом "Халидон", направлявшимся в Вальпараисо.

С этим отчетом я прошу принять мою отставку с должности хирурга военно-морского флота Соединенных Штатов.

Имею честь, сэр,

С большим уважением,

Ваш покорный слуга,

Бастьен Дешон, доктор медицины.

Почтенному министру ВМС, Вашингтон, округ Колумбия."

– Это действительно очень любопытная информация, – сказал мой друг после короткой паузы. – Автор, похоже, ни в малейшей степени не осознает истинный интерес своего доклада. Можно было бы догадаться, что открытие нового обитаемого острова требует, по крайней мере, несколько большей конкретной информации.

– Что ты еще знаешь обо всем этом? – спросил я.

– Все, что когда-либо было известно Департаменту, это то, что этот отчет был получен и почти сразу же утерян, и что доктор Дешон никогда не сообщал об этом лично или каким-либо другим способом. Ходили некоторые слухи, что в документе где-то упоминалась неоткрытая земля, и офицерам, курсировавшим в южной части Тихого океана, было поручено искать ее, но так ничего и не было найдено, и я полагаю, они в конце концов пришли к выводу, что передряги повредили рассудок Дешона. Он был луизианцем, кажется, из Нового Орлеана.

– Знаешь, что меня поражает? – сказал я.

– Нет, что?

– Я думаю, что все повествование демонстрирует осознанное намерение скрыть существенные факты.

– Но тогда зачем вообще сообщать?

– Чувство долга перед правительством и родственниками погибших; уверенность в том, что информация о его спасении станет известна через его спасателей; возможность его ареста как дезертира в случае его обнаружения и отказа от отставки, – все это, возможно, присутствует. Затем посмотрите на отчет. Он не имеет штемпеля, что сразу же дает ему хороший шанс быть потерянным, в нем весьма явно пропущены самые важные детали, и, как мне кажется, он намеренно нечетко определяет местоположение этого острова; в то же время он объявляет о великом открытии словами, которые, очевидно, были бы уместны для описаний мелкого тривиального события. Но самое удивительное во всем этом – это то, как вскользь говорится о том, что лейтенант Вэнс, вероятно, был убит туземцами. Можете ли вы хоть на мгновение предположить, что какой-либо командир американского военного корабля оставил бы такой вопрос нерешенным, позволил бы убить своего первого офицера, не подвергнув убийц суровому наказанию? И еще обратите внимание на то, как хирург, мягко говоря, поспешно подал в отставку и не явился лично. Поверьте мне, все это – тщательная попытка скрыть факты и избежать расследования.

– Теперь это действительно так и выглядит, – задумчиво сказал мой друг, – но что этот человек хочет скрыть?

– Ах! Вот тут я могу лишь предполагать. Возможна любая из сотни причин. Я собираюсь попытаться выяснить, какой именно.

– Ты!.. Как?

– Я собираюсь найти доктора Дешона.

– Возможно, он мертв уже много лет.

– Более чем вероятно, что так и есть, но все равно завтра утром я собираюсь отправиться в Новый Орлеан. В наши дни нам, бедным романистам, нелегко придумывать сюжеты, и я не могу позволить себе упустить такой шанс, как этот. Кроме того, мне действительно очень интересно.

Такова была суть нашего разговора, и на следующий день, вооруженный информацией о докторе Дешоне, полученной из военно-морских архивов, я отправился в Новый Орлеан. Удача благоволила мне с самого начала. По единственному адресу, который я нашел в связи с его именем, в старом доме в самой аристократической части французского квартала, проживал брат человека, которого я искал. Этот джентльмен принял меня вежливо, но весьма сдержанно. Тем не менее, проявив некоторую дипломатичность, я узнал, что после того, как доктор Дешон уволился из военно-морского флота, он провел много лет в путешествиях, большую часть в одиночестве и в отдаленных районах; что, наконец, он вернулся к себе домой; что сейчас он жив, хотя ему уже перевалило за восемьдесят, и часть года он проводил со своим братом, а остальное время – на небольшой плантации недалеко от города.

Затем, чтобы сократить эту длинную историю, я договорился о встрече с ним, что мне удалось сделать при очень благоприятных условиях. Я был приглашен навестить его на его плантации, завоевал его доверие самым простым из всех методов, доказав, что я его заслуживаю, и узнал из его уст историю, которую я собираюсь рассказать. Вы легко поймете, что целью многих лет, проведенных им в путешествиях по отдаленным регионам, было заново открыть место его прежнего приключения и узнать судьбу его друга, в обеих этих целях он в конце концов преуспел, и единственными условиями, которые он потребовал соблюсти, – чтобы я не предавал рассказ гласности до его смерти и чтобы в качестве меры предосторожности я не пытался исследовать остров дальше, чем это сделал он. С тех пор я нашел причины, подтверждающие мою уверенность в том, что официальный отчет был не только расплывчатым, но и явно вводящим в заблуждение относительно этого пункта. Как бы то ни было, мне было больно узнать о смерти доктора, которая произошла всего через неделю после того, как я отбыл от него, и вы можете поверить мне, когда я скажу, что я бы с радостью скрывал эту историю еще много-много лет, потому что он был очаровательным джентльменом, обладавшим откровенностью и гостеприимством плантатора старой школы Юга, привитого к такту, остроумию и приятным манерам его французских предков.

Глава 2. Земля!

Наступило утро 9 января 1839 года. Ураган, который два дня гнал перед собой Сокола, утих почти так же быстро, как и начал свое веселье, и солнце лилось на океан, чье лоно еще хранило воспоминания о волнующем дыхании своего бурного ухажера. За четверть часа до этого мы с тревогой ожидали появления земли. Теперь, однако, ощущения были совершенно иными: офицеры и матросы смотрели на богато заросший лесом остров, в центре которого возвышался кратер огромного вулкана, словно корона на древнем гербе. Среди деревьев то тут, то там виднелись невысокие, но значительные по размерам здания, построенные из белого материала.

Естественно, корабельная команда была невероятно взволнована. Новый остров! Новый народ! С трудом они сдерживали свое нетерпение, подойдя к берегу как можно ближе и ожидая, пока волнение не утихнет настолько, чтобы можно было высадиться.

Вскоре стало очевидно, что присутствие Сокола вызвало не меньший интерес на берегу. Можно было видеть толпы людей, собравшихся на пляже и бегающих туда-сюда, – людей с сумрачными лицами, одетых в грубые туники из какого-то темного материала, а среди них то тут, то там попадались другие, в длинных белых туниках и красных плащах. Эти последние казались более светлокожими. Несомненно, они обладали властью, так как у них были короткие кнуты, которыми они били тех, кто слишком настырно лез вперед.

Вскоре, однако, внимание американцев было отвлечено от сцены на берегу. Восклицание одного из матросов обратило все взоры туда, куда он указывал, и из-за мыса показалась лодка, смесь галеры и каноэ. Приводимая в движение десятью гребцами, она неслась к военному кораблю. На корме сидел один из мужчин в красной мантии, похожий на тех, кого заметили в толпе. Гребцы были смуглыми, почти черными, и голыми, если не считать коротких фартуков, свисавших с их поясов.

Разумеется, намерения этих гостей не казались враждебными, и капитан Френч приготовился принять их со всеми возможными церемониями, кроме салюта, который он не стал производить, опасаясь его устрашающего воздействия на людей, вероятно, не привыкших к пороху. Они подошли ближе. Их судно с резным носом, похожим на голову какого-то животного, чем-то напоминало древние галеры, которые называли "либурнами". Теперь гребцы подгоняли ее к борту, держась на большом расстоянии, пока отступающая волна не позволила им приблизиться настолько, что человек в красном плаще смог ухватиться за трап и подняться на палубу.

Это был высокий человек, худощавого, атлетического телосложения, с лицом почти таким же светлым, как у испанца, и чертами лица, как у араба, а густая, плотно завитая черная борода придавала еще более семитский характер его пронзительным темным глазам и выдающемуся носу. Его манера поведения была совершенно бесстрашной и спокойной. Его одежда была такой, как я уже описал, – белая туника без рукавов, доходившая почти до ног и стянутая на талии поясом, в который был продет короткий меч со змеевидным лезвием, немного похожий на малайский крис. Мантия ярко-красного цвета изящно свисала с его плеч на голые мускулистые руки, а завершали костюм котурны1, скрепленные на лодыжках перекрещенными ремешками.

Пока капитан Френч и лейтенант Вэнс выходили вперед, чтобы поприветствовать незнакомца, экипаж Сокола расходился по каютам. Последний стоял, скрестив руки на груди, и низко, но с большим достоинством кланялся. Затем он медленно заговорил, время от времени указывая на берег. Язык был совершенно не похож ни на один из диалектов Южного моря, и те из офицеров и матросов, кто был сведущ в языках, цивилизованных или варварских, были призваны на помощь, но безрезультатно.

Мужчина снова попытался донести свою мысль, и на этот раз на лице первого офицера появилось выражение глубокого удивления. Он вдруг стал внимательно слушать. Затем он попытался ответить, произнося слова нерешительно и неуверенно, на что второй офицер снисходительно улыбнулся. Тем не менее, к всеобщему удивлению, он, казалось, уловил смысл ответа американца.

Лейтенант Ричард Вэнс был известен на службе как человек большой эрудиции, научными способностями и ярко выраженной склонностью к востоковедению. Он прекрасно знал иврит, а некоторые его сослуживцы даже утверждали, что он владеет древнеегипетским языком. Как бы то ни было, он определенно мог общаться с гостем своего корабля.

После нескольких минут беседы, оживленной с одной стороны и затихающей с другой, Вэнс повернулся к капитану и сказал с озадаченным выражением лица:

– Возможно, вы будете смеяться надо мной, но, если я не ошибаюсь, этот парень говорит на очень приличном финикийском или пуническом языке. Я немного порылся в обоих, насколько это вообще возможно в наше время, и довольно хорошо знаю иврит, который практически является диалектом финикийского или наоборот – одному Богу известно. Суть всего этого в том, что он приветствует нас в стране некоего Меррака и хочет знать, откуда мы прибыли, чтобы доложить своему хозяину. Я рассказал ему все, что мог.

– Спросите его, можем ли мы найти безопасную якорную стоянку ближе к берегу, – сказал капитан.

– Может быть, мы проследим за его лоцманом? Пусть это даже будет несколько коварно, – предложил Вэнс.

– Задайте вопрос, – отрывисто сказал капитан.

Вэнс покраснел и, повернувшись к мужчине в красном, долго говорил. Наконец, с помощью жестикуляции, его смысл стал понятен. Островитянин ответил, что вокруг мыса, откуда пришла его лодка, глубокая вода и хорошее дно, и что он сочтет за честь провести Сокола в безопасную и удобную гавань.

Предложение было незамедлительно принято. Обратившись с несколькими словами к команде своего судна, он сказал, что если корабль пойдет по их следу, то найдет то, что ищет.

После этого якорь был поднят, и Сокол, поставив только передние паруса, начал скользить по воде, взбитой в белую пену ударами мускулистых гребцов. Незнакомец не предпринял ни малейшей попытки покинуть палубу корабля, и его офицеры были избавлены от необходимости открыто задерживать его в качестве заложника обеспечивая свою безопасность и честность гребцов лодки. Однако он продолжал время от времени выкрикивать команды, направляя ход своего судна.

Вэнс перегнулся через нос и стал наблюдать за гребцами. Это были люди, ничем особенно не отличавшиеся от других рас Тихого океана и, несомненно, не имевшие никакого расового сродства со своим командиром. Ум лейтенанта был занят тем, что пытался сформулировать какую-нибудь теорию, которая объяснила бы присутствие подобного человека в таком месте.

Ричарду Вэнсу, исполняющему обязанности помощника капитана Сокола после смерти лейтенанта Хасбрука, шел тридцать первый год, он был среднего роста и телосложения, рассчитанного скорее на выносливость, чем на большую мускульную силу. Его черты лица можно было назвать скорее сильными, чем красивыми, хотя серо-голубые глаза, светло-каштановые волосы, развевающиеся на висках, и поникшие светлые усы делали его личность определенно приятной для всех, кроме его командира.

Капитан Натаниэль Френч был чем-то вроде солдафона – отличный офицер, как говорится, мастер на все руки, быстрый в действиях и несомненно храбрый. Однако ему не хватало всех тех лучших качеств человека, которые завоевывают и сохраняют уважение или привязанность. Его манеры были грубыми, и он презирал образование сверх того, что может быть необходимо для составления отчетов, ведения счетов и управления кораблем. Поэтому неудивительно, что он никогда не относился благосклонно к такому умнику, как Вэнс, чьим главным недостатком было то, что он слишком хорошо видел обе стороны вопроса, что позволяло ему принять одну из них с максимальной эффективностью, и то, что этот джентльмен стал первым офицером после смерти своего начальника, не смягчило неприязни капитана. Кроме того, неожиданная и несомненная польза, которую в нынешней чрезвычайной ситуации могла принести образованность Вэнса, была воспринята капитаном Френчем как прямое и довольно дерзкое возражение против его собственных всем известных взглядов на подобные вопросы.

Темнобородый незнакомец по-прежнему стоял со сложенными руками у бушприта. Время от времени его глаза блуждали по кораблю и команде с выражением любопытства и интереса, который он не мог полностью скрыть. Всем было очевидно, что этот человек, мягко говоря, относится к высшему типу дикарей. Однако все диалоги в этом и других направлениях были резко прерваны, так как, когда Сокол обогнул мыс, взору предстал извилистый берег прилично изрезанной гавани. Здесь, укрытые от ветра и волн, дюжина или более галер, несколько из которых были значительных размеров, стояли на якоре или были вытащены на берег. Вблизи воды не было видно никаких домов, но на некотором расстоянии, на возвышенности, между причалом и большим горным гребнем, изумленные глаза американцев разглядели город, который казался весьма обширным и обладал немалой архитектурной красотой. Многие здания были довольно высокими, а большинство из них, выделявшиеся на фоне высоких башен, построены из какого-то белого материала, который сверкал в солнечном свете, как мрамор, придавая блеск общему виду, хотя и мешал детально рассмотреть его.

Корабль приблизился примерно на полмили к началу залива, когда лоцман повернулся к Вэнсу и показал, что им следует встать на якорь. Необходимые приказы были быстро отданы и исполнены. Все произошло так быстро, что даже удивляться было некогда. Однако теперь, по предложению капитана, Вэнс подошел к человеку и пригласил его немного подкрепиться.

Снова низко поклонившись, тот ответил, что это невозможно, что есть кто-то вышестоящий, кому он обязан немедленно доложить о результатах своего визита, и чье намерение относительно незнакомцев он должен узнать.

Затем, позвав свою команду, он спустился в лодку, и длинные гребки быстро понесли его к берегу.

Глава 3. Меррак

Наступил полдень, а на земле по-прежнему не было никаких признаков движения. Галера стояла на берегу, а вождь и его люди исчезли в густых джунглях, спускавшихся почти к самой кромке воды. Капитан Френч начал проявлять нетерпение.

– Мистер Вэнс, – внезапно сказал он, прекращая расхаживать по палубе и доставая из кармана часы, – если в течение следующего часа ничего не изменится, я не буду медлить с выходом на берег.

Вэнс поклонился.

– А вы что об этом думаете? – продолжал он.

– У меня нет определенного мнения на этот счет, – ответил лейтенант, немного замявшись, – но вряд ли нам стоит форсировать события в данных обстоятельствах.

– Нет, я не думаю, что вы бы так поступили. В этом мы с вами расходимся. Вы, книжные люди, никогда ничего не добьетесь. Вы потратите все свое время на обдумывание и выработку курса, а когда решите, что делать, уже не будет особой разницы, что предпринимать.

Очевидно, довольный этим выпадом, он повернулся на пятках и продолжил свою прогулку, время от времени поглядывая на часы, когда солнце начало свой путь вниз.

Первым побуждением Вэнса было проклясть своего командира на хорошем англосаксонском языке, вторым – сделать это на плохом пунийском, а третьим – рассмеяться. Он пошел на компромисс, улыбнувшись, – возможно, это был самый раздражающий комментарий из всех.

То, что капитан Френч действительно должен был сделать, так и не произошло, потому что внезапно множество глаз, следивших за каждым футом береговой линии с того момента, как корабль встал на якорь, увидели странную процессию, вышедшую из леса. Сначала появилась беспорядочная и толкающаяся толпа темнокожих туземцев, затем группа из, приблизительно, пятидесяти представителей светлой расы, одетых в длинные белые туники, с круглыми пряжками и мечами со змеевидными лезвиями. Вплотную за ними, в окружении других стражников, так же одетых и вооруженных, по песку катили великолепную коляску, а за ней, замыкая странную процессию, шли одиннадцать человек, десять из которых маршировали по двое, а одиннадцатый возглавлял их. Эти последние, хотя и были явно из темной расы, судя по их богатой одежде, занимали положение не ниже, чем их более светлые товарищи. На них были красные туники, такого же покроя, как и белые у остальных, а с плеч свисали черные мантии вместо красных.

В движении всей процессии практически не было беспорядка или суеты. Коляску остановили, и с нее сошел высокий чернобородый мужчина. Все склонились перед ним. Затем, в сопровождении вооруженных людей в черных мантиях, которые, по-видимому, были его охранниками, он подошел к кромке воды и вошел в одну из маленьких галер, несколько из которых были быстро спущены на воду и поплыли к большой галере, которая с вырезанной на носу головой лошади и двадцатью длинными веслами, торчащими с каждой стороны, как ноги сороконожки, лениво качаясь на волнах, поднималась и опускалась на расстоянии около кабельтова от берега.

Быстро, соблюдая идеальный порядок и церемониал, толпа поднялась на палубу, и тот, кто, очевидно, был их королем или вождем, занял свое место под широким навесом, покрывавшим высокий полуют. Затем был поднят якорь, весла взмахнули в такт мерным ударам молотка, которым орудовал человек, стоявший на носу, и, приведенный в движение, корабль с острым выступающим носом, рассекающим зыбь, как лезвие секиры, устремился к Соколу. Несколько человек на корабле нервно уставились на этот опасный таран и бросили торопливые взгляды на капитана Френча, который спокойно стоял на своём квартердеке и ждал развития событий, видимо, совершенно уверенный в дружественных намерениях новоприбывших.

Когда странное судно приблизилось, оно грациозно развернулось, весла правого борта были быстро убраны через отверстия, и оно оказалось рядом с кораблем с легкостью и точностью управления, которых не могли достичь никакие привычные навыки и тренировки. Затем, в то время как некоторые из экипажей обоих судов с помощью веревок или бревен пытались удержать борта друг от друга, узкий трап, поднятый вертикально на крепкий столб, установленный на носу галеры – приспособление, поразительно похожее на древние абордажные мосты, которые с таким эффектом использовали римляне, – был спущен на палубу Сокола, прочно связав их вместе.

Всех разогнали по каютам, чтобы принять высокого гостя, который теперь поднялся со своей кушетки под навесом и, поддерживаемый двумя своими вождями, бесстрашно пересек мост. Это был крупный мужчина, лет пятидесяти пяти, склонный к полноте. Цвет лица у него был темно-оливковый, борода черная и курчавая, а на его волевом и довольно надменном лице было выражение такой глубокой усталости или подавленности, что его можно было бы назвать отчаянием. Его одежда была похожа на одежду вождя, который первым посетил корабль, за исключением того, что его красная мантия была богато расшита шафраном, а на уровне бровей красовался тонкий золотой обруч.

Небрежно окинув взглядом окружающую обстановку, которая вряд ли могла не вызвать в нем живейшего любопытства, он подошел к капитану Френчу. Тот поклонился в знак приветствия, но другой, не делая ответного поклона, произнес несколько слов голосом, в котором слышалось то же выражение гордости и печали, что и на его лице.

Капитан беспомощно повернулся к Вэнсу.

– Он всего лишь сказал, что вас ждут, – пояснил лейтенант.

Тем временем многие из эскорта островного правителя поднялись на борт, возможно, половина из тех, кто казался его охранниками, а остальные стояли на палубе галеры. Темнолицые люди в красных туниках и черных плащах тоже перешли на наш корабль. При ближайшем рассмотрении они, несомненно, принадлежали к той же полинезийской расе, что и гребцы, но бороды были сбриты с их лиц, а грубые черные волосы – с голов, а вокруг гладких бровей каждого проходила узкая золотая полоса, спереди которой поднималось украшение из того же металла, сделанное в подражании струи пламени. На передней части одного из них, очень тучного мужчины преклонных лет, с чертами лица, свидетельствующими, насколько это возможно, о жестокой и коварной натуре, было три таких золотых язычка пламени.

– Мистер Вэнс, – прошептал молодой мичман, непочтительно подталкивая старшего офицера в спину, – спорим, что эти темные господа священнослужители? Посмотрите, как чернобородые парни уступают им дорогу и стоят вокруг с почтительным видом.

– Но не очень приветливым, – ответил Вэнс через плечо, поскольку мичман Прайс был на Соколе в фаворитах.

Оба замечания показались небезосновательными. Не один из офицеров не преминул отметить нечто особенное в отношениях, сложившихся между этими представителями двух рас, отличающихся друг от друга и все же живущих вместе на острове, до сих пор отрезанном от остального мира. То, что вождь и окружающие его люди боялись и проявляли заметное почтение к остальным, было совершенно очевидно, то, что они, тем не менее, смотрели на них свысока, как на низших, было почти так же очевидно. То, что в людях с более светлой кожей казалось надменностью, рожденной сознанием превосходства, обязанного некой верностью, которую он не мог нарушить, эти представители касты священников (ибо Прайс, очевидно, был прав в своем предположении) встретили с намеком на дерзость, которую обычно демонстрируют нижестоящие, в какой-то мере подчинившие себе своих хозяев. Вэнс заметил все это довольно быстро, поскольку жрецы с безудержным любопытством дикарей сновали туда-сюда по кораблю, брали в руки все, что попадалось под руку, и бросали не слишком дружелюбные взгляды на тех членов команды, которые попадались им на пути. Что касается их вождя, того с тремя знаками пламени, то между ним и лейтенантом сразу же и без слов установились те необъяснимо враждебные отношения, которые при первом же обмене взглядами часто возникают между совершенно незнакомыми людьми.

Тем временем вождя с выбранными им сопровождающими, включая жрецов, проводили в каюту и разместили в ней с соблюдением всех формальностей и вежливости, предписанных военно-морским уставом.

Через Вэнса можно было вести вполне внятную беседу, и островитянин засыпал своих собеседников вопросами об их стране и о причинах, приведших корабль в окрестности его острова. На все эти вопросы Вэнс отвечал настолько полно, насколько позволял его словарный запас, и ответы выслушивались с пристальным вниманием, но в такой манере, которая не давала понять, как они были восприняты. Жрецы тоже слушали внимательно и время от времени обращались друг к другу с замечаниями на странном и варварском, но, несомненно, полинезийском диалекте, который был незнаком офицерам Сокола.

Однако, когда Вэнс, по просьбе капитана Френча, попытался задать вопрос их гостю, тот ответил коротко и в манере, указывающей на то, что его удел – спрашивать, а не отвечать. Тем не менее, многое удалось выяснить:

Жители острова называли его Карана, а управлял им сам Меррак с титулом Совит. Представители белой расы, к которой он принадлежал, считали себя аристократией или правящей кастой. Их предки приплыли сюда из-за моря много веков назад и постепенно, благодаря своим более высоким знаниям и цивилизованности, завоевали превосходство над местной расой, которая до этого была очень дикой и примитивной. Да, смуглые люди с огненными фибулами были жрецами. Они были из аборигенов, потому что чужеземцы приняли религию острова, и во всех богословских вопросах эти жрецы были самыми учеными и занимали главенствующее положение.

Наконец Совит, плотно поев и выпив, дал знак своим сопровождающим встать, и все поднялись на палубу, где он попрощался с той же сдержанностью и достоинством, которые сохранял все это время. Повернувшись к Вэнсу, он сказал:

– Скажи своему господину, чтобы он прибыл в мой город завтра, когда солнце достигнет половины середины неба, чтобы я и мои люди могли приветствовать вас всех.

После короткой паузы он добавил:

– Мой слуга Эсбал, тот, что первым приветствовал вас, будет находиться на берегу с подобающим эскортом, чтобы ожидать вашего прихода.

Не дожидаясь ответа на этот приказ, а вовсе не приглашение, он прошел на галеру. Она отчалила, весла вздымались и опускались под ритмичные удары киянки, маленькие лодки приняли с нее людей, которых они доставили к берегу, и вся группа бесшумно скрылась в лесу.

В тот вечер доктор Дешон проскользнул в каюту Вэнса, чтобы покурить перед сном. Тот был погружен в свои книги, и хирург некоторое время молча попыхивал сигарой. Наконец, не в силах больше сдерживать свое нетерпение, он сказал:

– Что вы думаете обо всем этом деле?

Вэнс закрыл книгу.

– Я пока мало что понимаю. События так быстро сменяли друг друга, что все они перемешались в моей голове. Что касается выводов, то их пока нельзя сделать.

– У вас нет никаких мыслей насчет этих людей?

Вэнс задумчиво курил, насупив брови.

– Полагаю, у меня есть теория, – сказал он наконец.

Доктор кивнул, и он продолжил.

– Язык, на котором они говорят, несомненно, диалект финикийского языка, о котором мы мало что знаем, кроме того, что он не сильно отличался от иврита. К счастью, я довольно хорошо понимаю иврит. Я смог уловить смысл почти всего, что сказал Совит, и смог кое-как ответить. Кстати, вы обратили внимание на его титул? Оно очень напоминает старое карфагенское "Суффет"; а имена Меррак и Эсбал – особенно последнее – практически чисто финикийские или пунические. Конская голова на носу галеры тоже имеет значение. Это излюбленное карфагенское украшение, как вы знаете.

– Значит, ты полагаешь… – сказал Дешон.

– Я знаю многое, – продолжал Вэнс, наклонившись вперед, – что финикийцы, а после них карфагеняне, были морским народом древнего мира, что есть записи о том, что они плавали через Гибралтарский пролив, вдоль побережья Африки и, возможно, вокруг мыса Доброй Надежды. Конечно, оттуда досюда очень далеко, но я не вижу причин, почему это невозможно, и никакое другое предположение не объяснит того, что мы увидели и услышали сегодня. Чем больше я думаю об этом, тем больше мне хочется проверить то, что я только что сказал, – так что я не пришел пока ни к какому окончательному выводу. Я почти убежден, что эти люди – потомки какого-то корабля с карфагенскими беженцами, которых изгнали во время одной из междоусобных войн, столь распространенных в этом городе, и что, так или иначе, их отнесло на юго-запад вокруг мыса Горн. Видите ли, они должны были взять с собой своих женщин, поскольку совершенно очевидно, что те, кого мы видели сегодня, не допускали никакого смешения с туземцами. Что касается туземцев, то Совит объяснил их пребывание и положение естественным образом, если оно вообще нуждалось в объяснении.

– Ну, – рассмеялся Дешон, – в конце концов, это выглядит так, как будто ты все об этом точно знаешь. Ты слишком скромен, мой друг.

– Я скажу вам, что меня смущает, – сказал Вэнс, не обращая внимания на последнее замечание, – это положение и очевидная власть этих священников. Как получилось, что низшая раса туземцев привила свою религию другим? Судя по тому, какими я увидел ее служителей, это отнюдь не религия любви. Вы можете быть уверены, что здесь происходит весьма напряженный конфликт между церковью и государством, с большим ненавистью.

– Тогда они, должно быть, действительно достигли исключительно высокого уровня цивилизации, – сказал хирург, смеясь.

– Да, но…

– Не хотите же вы сказать, что рассчитываете решить и эту проблему сегодня ночью? Я никогда не думал, что вы настолько самонадеянны. У вас нет ни малейших данных, и, кроме того, я, как ваш врач, запрещаю вам это. Для общего блага я позволю вам поломать голову над вашим ивритом, или финикийским языком, или чем там еще, лишь один час, а потом вы должны будете уйти на отдых.

Вэнс улыбнулся. Дешон выбросил окурок сигары в иллюминатор, кивнул лейтенанту и вернулся в свою каюту.

Глава 4. Карана

Наступило утро. Не успели первые оттенки серого над океаном возвестить о восходе солнца, как всё на Соколе проснулось и зашевелилось. И офицеры, и матросы были слишком заняты, чтобы спать спокойно, а по виду Вэнса было видно, что он удлинил час занятий, отпущенный ему доктором, до такой степени, что он сам был подобен ночи.

Приготовлений к визиту на берег было немного, так что мужчинам ничего не оставалось делать, как ждать с таким терпением, на какое они только были способны. Любопытно, что островитяне, похоже, не боялись вероломства и не сомневались в том, что мы доверим себя значительно превосходящим по численности людям, о которых почти ничего не было известно.

Примерно треть корабельной команды, к их собственному недовольству, должна была остаться на борту, а береговая группа должна была отправиться в путь во всеоружии, но, помимо этих очевидных мер, никаких предосторожностей принято не было. Вероятно, капитан Френч в случае нападения полагался на воздействие своего огнестрельного оружия, принцип действия которого он приказал тщательно скрыть. Конечно же, никто не давал ему никаких советов после того, как он отмахнулся от прежнего предложения Вэнса проявить благоразумие.

Что касается этого офицера, то, вероятно, из-за неприязни капитана ему пришлось бы на этот день остаться на корабле, но важность единственного человека, который мог общаться с хозяевами, была слишком велика, чтобы допустить такое обращение, поэтому Сокол был оставлен на попечение одного из мичманов, и экипаж судна сошел на берег почти сразу же, как только Эсбал и эскорт показались из-за деревьев.

Вскоре киль лодки заскрипел по песку. Когда люди поспешно сошли на берег, двадцать чернобородых, как непочтительно назвал их мичман Прайс, с круглыми пряжками и мечами со змеевидными лезвиями, вышли вперед и поклонились. В нескольких словах Эсбал указал, что он поведет их вперед, а его люди расположатся по обе стороны от гостей, чтобы не дать сброду на них наседать, в таком порядке и начался марш.

Узкая и ровная тропинка, вымощенная шестиугольными блоками лавы, вела через лес на запад. По ней могли идти только четыре человека в ряд, и длинная колонна из ста пятидесяти офицеров и команды военного шлюпа, по двое, между своими молчаливыми проводниками, продвигалась вперед, нервно сознавая, с какой легкостью здесь может быть организована засада для нападения на их растянувшийся отряд. С чувством искреннего облегчения Вэнс и Дешон увидели, как исчезает подлесок и деревья редеют, превращаясь в то, что можно назвать ухоженной рощей.

И вдруг перед ними открылось зрелище, заставившее их остановиться в изумлении. Широкая равнина, заполненная пестрой толпой и усеянная тут и там белыми виллами значительных размеров, простиралась до того самого блестящего города, который они наблюдали с борта корабля, но более величественного и прекрасного в тысячу раз при таком близком рассмотрении. Это была настоящая феерия, которой не хватало лишь нескольких летающих лошадей и джиннов в форме облаков, чтобы заставить зрителей поверить, что они перенеслись в арабскую ночь, из которой вскоре выйдет раб лампы, чтобы исполнить их желания.

Не менее пятнадцати тысяч мужчин и женщин, все в праздничных нарядах, толпились по обе стороны тропинки, которая по мере удаления от леса расширялась и превращалась в аллею. Один взгляд на это огромное сборище, без оружия и увенчанное гирляндами, показал две вещи: во-первых, их совершенно дружелюбный настрой, а во-вторых, вероятную бесполезность сопротивления, если бы речь шла о вероломстве. Марш возобновился в более широкой колонне, и мужчины и женщины, последние все были смуглыми, туземного типа, сгрудились вокруг иностранцев, глядя на них любопытными, но вполне дружелюбными глазами и пытаясь прикоснуться к их лицам или оружию, когда можно было не опасаться кнутов конвоя. В толпе было очень мало представителей правящей расы, которые, похоже, занимали положение как военной касты, так и дворянства, и те, очевидно, присутствовали с единственной целью поддержания должного порядка и приличия.

До самого города оставалось не более полумили. Когда они приблизились, стало видно, что стены построены не из мрамора, а из огромных блоков коралла или какой-то похожей на коралл породы. Они располагались террасами вдоль постепенно поднимающейся поверхности и были гораздо больше, чем позволял предположить вид с море. Ворота были открыты, и Эсбал, пройдя через них, повел нас по широкой, хорошо вымощенной улице. На этом месте простой народ остался позади, словно ему запретили вход, но на верхушках домов толпились бородатые дворяне, а то тут, то там виднелся явный перелив женских одежд. Цветы тоже начали падать на процессию, пока она продвигалась вперед, но теперь медленнее, поскольку тревога и недоверие уступили место живому любопытству.

Затем наступила грандиозная кульминация марша. Внезапный поворот дороги привел голову колонны на просторную площадь, окруженную зданиями гораздо более высокого уровня, чем те, что окаймляли улицы. Портики из белых коралловых колонн украшали их фасады, тут и там играли фонтаны, а в дальнем конце этой великолепной площади возвышались ступени, протянувшиеся по всей ее ширине и ведущие к широкой платформе, на которой стоял дворец самого Совита. Перед этим зданием собралась блестящая толпа. Не менее двух тысяч вооруженных стражников окружали трон с балдахином, на котором восседал Меррак, а компания молодых девушек, числом около пятидесяти, столпилась позади него и рассматривала новоприбывших с любопытством, в котором было много доброжелательности.

Однако не обошлось и без темных пятен. По обе стороны от трона и за пределами круга стражников стояли плотные ряды жрецов, также вооруженных мечами. Их черные мантии отбрасывали тень на остальную часть толпы, и в их лицах не было ничего от того радушия, которое исходило от других. В одном из углов площади возвышались стены без окон огромного сооружения, похожего на башню, очевидно, какого-то военного назначения и построенного целиком из блоков лавы – мрачная крепость на фоне сверкающих со всех сторон домов и дворцов из белого коралла. Второй взгляд показал, что на ее вершине толпились священники.

– Вот это да, – прошептал мичман Прайс Дешону, – вот храм бога этих ребят, кем бы он ни был. Держу пари, это довольно мрачное божество.

– Надеюсь он получше Молоха с его человеческими жертвоприношениями, – сказал Вэнс. – Я не удивляюсь, что наши карфагенские друзья, если они таковыми являются, решили, что практически все, что угодно, будет благотворным изменением для них. Но подождите немного, чуть позже я собираюсь испытать свою собственную идею.

Дальнейший разговор был прекращен, так как теперь Совит поднялся со своего трона и, спустившись, обнял капитана Френча со всеми знаками приветствия.

– Надеюсь, придворные дамы переняли этот стиль приветствия, – заметил Прайс удивительно звучным шепотом.

Капитан оглянулся и нахмурился, а Вэнс, шагнув вперед в тот же момент, произнес:

– Совит Карфагена, мы отдаем себя в ваши руки как гости.

На спокойном лице собеседника промелькнуло выражение сильного удивления. Затем, с усилием взяв себя в руки, он ответил:

– Юноша, ты говоришь слова, которые могут многое значить, ибо ты назвал имя, которое, по преданию, носила родина моей расы.

Глаза Вэнса сияли триумфом, когда он передавал свои слова и ответ группе изумленных офицеров. Затем он снова повернулся к Совиту.

– Моему народу, – сказал он, – многое известно. Нетрудно было догадаться о происхождении людей, управляющих этим островом, который вы называете Карана.

Властитель, который теперь вновь обрел все свое достоинство, склонился в знак согласия с объяснением.

– Пусть твои люди войдут в мой дом, – сказал он, – и они получат такое гостеприимство, какое только мы можем предложить.

Сказав так, он провел их внутрь, под портик, через широкий коридор и вывел на открытую площадку, ровно вымощенную, с фонтанами по четырем углам. Здесь стояло множество столов с восточным изобилием фруктов и других яств, а женщины темной расы были заняты тем, что лили из больших мехов густой сиропообразный напиток, который они смешивали с водой и разливали в металлические кубки, расставленные вдоль столов. Для размещения гостей были поставлены длинные скамьи, и офицеры и матросы не спешили приступать к этому необычному пиршеству, первые сидели отдельно возле кушетки, на которой в самом дальнем конце двора возлежала Совит. Многие столы занимали священники и вельможи. Все люди пьют на одном языке, и под согревающим влиянием спиртного, скорее сладкого, тяжелого сердечного напитка, чем вина или спирта, языки развязались, сдержанность была в какой-то степени отброшена, и люди с Сокола вскоре стали дружелюбны со своими хозяевами, по крайней мере, с каранийскими вельможами.

Вокруг двора со всех сторон располагались галереи с маленькими занавесками, развевающимися между стройными столбами, за которыми, очевидно, наблюдали за празднеством дамы из дома государя. Темные глаза с любопытством заглядывали то тут, то там между занавесками, и то и дело до ушей пирующих внизу доносилась приятная волна приглушенного смеха. Взгляды тоже время от времени устремлялись вверх, но, очевидно, эти красавицы предпочитали или были вынуждены быть осторожными в проявлении своих чар.

Вдруг Вэнс крепко сжал руку доктора Дешона. Последний вздрогнул.

– В чем дело? – спросил он.

Лейтенант не ответил. Он пристально смотрел на галерею прямо над кушеткой Совита, и хирург, проследив за взглядом своего друга, был поражен так, что все вокруг потеряло смысл.

Между двумя занавесями, которые раздвигали маленькие, как у ребенка, тонкие женские руки, они увидели лицо такой красоты, что ни один мужчина не смог бы увидев его отвести взгляд. Нежный оттенок чайной розы, более яркий румянец там, где кровь приливала к щекам, длинные восточные глаза, которые, казалось, черпали свой свет из какого-то фонтана жидкого огня далеко позади них, широкий низкий лоб, покрытый массой волос, черных как ночь, и губы, за которые Габриэль мог бы присоединиться к сонму сатаны, – неудивительно, что Вэнс и Дешон могли только сидеть и смотреть, потеряв дар речи. Но в этом лице было нечто большее, чем просто черты. В глазах застыло выражение неописуемой печали, а рот, казалось, вот-вот произнесет мольбу. Это смутно напомнило Дешону лицо Совита, но у женщины, да еще красивой, оно вызывало совсем другие чувства и, казалось, взывало ко всем рыцарским порывам, какие только могли существовать в мужской натуре.

Было очевидно, что ее действия были совершенно неосознанными, так как вдруг она, казалось, поняла, что глаза Вэнса почти горят в ее собственных. Словно под действием какого-то непреодолимого импульса, ее взгляд упал вниз, и на мгновение она посмотрела прямо на него. На ее щеках медленно проступил румянец, затем они побледнели, и Дешон отчетливо увидел, с каким усилием она отступила назад и позволила занавескам опуститься.

Когда хирург повернулся к своему спутнику, его лицо было не на шутку испуганным. Оно было белым, как коралловый стол перед ним, а его взгляд был по-прежнему прикован к колышущимся занавескам.

– Перестаньте, – резко сказал Дешон, – вы привлечете внимание. Твой друг первосвященник, или кто он там, уже смотрит на тебя.

Вэнс с усилием взял себя в руки.

– Ты когда-нибудь видел что-нибудь хоть наполовину такое красивое? – медленно сказал он.

– Честно говоря, не думаю, что видел, – ответил доктор, – но все же вы не должны доставлять себе и, возможно, всем нам неприятности каким-либо неосторожным увлечением. Вы знаете, что самое заметное различие между варварскими и просто дикими народами заключается в том, что первые обычно очень ревниво относятся к своим самкам, а эти парни вполне соответствуют уровню варваров.

– Дешон, – сказал Вэнс, – я собираюсь жениться на этой женщине.

– Глупости! Ты сошел с ума, – воскликнул хирург.

– Я знаю это, – сказал Вэнс. – Я всегда говорил вам, что я глупец в некоторых вещах, но я думаю, вы признаете, что даже француз не смог бы возмутиться моей нерешительности…

– Я говорю, мистер Вэнс, – раздался голос капитана с дальнего конца стола, – вы не выполняете свой долг как единственный человек, который может поддержать наш разговор. Спросите у старого Совита, или как вы его там называете, находится ли тот вулкан наверху в рабочем состоянии или окончательно вышел из строя.

Вэнс задал вопрос механически, но эффект, произведенный им, был поразителен до крайности. Лицо Совита побледнело, и, поспешно поднявшись с дивана, он скрестил руки на груди и низко склонился к гребню горы, над которым висела пленка тумана или пара. Те из вельмож, кто уловил тон вопроса Вэнса, и все, кто видел действия своего правителя, тут же пали ниц. Только жрецы остались сидеть. Среди них, казалось, прошел торопливый шепот, и их нахмуренные брови встречали изумленные взгляды офицеров Сокола, куда бы они ни обращались в поисках объяснения причин беспорядка.

В конце концов тот, на чьей передней части были изображены три пламени, встал и, вытянув руки в сторону горы, словно обратился к ней. Он говорил на языке, который, очевидно, был диалектом аборигенов. Затем он повернулся и раскинул руки над распростертыми каранийцами, снова заговорив низким, глубоким голосом. Его лицо стало абсолютно бесстрастным. Внезапно он замолчал, и люди медленно поднялись на ноги.

После этого странного события капитан Френч заметил некоторую скованность в манерах своих хозяев и, решив, что лучше возобновить отношения в более благоприятное время, воспользовался случаем, чтобы попрощаться с государем и отдать приказ вернуться на корабль. Это произошло не слишком рано, так как день прошел быстро, и солнце уже опустилось к горизонту, когда военные вышли из дворца.

С тех пор как он мельком увидел прекрасную каранианку, Вэнс был словно во сне, и теперь, когда он спускался по длинным ступеням, его рассеянность, казалось, принесла свои плоды. На самой нижней ступеньке его нога соскользнула, и он тяжело опустился на тротуар. Доктор Дешон оказался рядом с ним через мгновение, когда лейтенант поднялся на одно колено.

– Вы поранились? – спросил он.

– Боюсь, что да, немного, – ответил Вэнс с гримасой боли.

– Где? – спросил хирург.

– Моя лодыжка, – ответил Вэнс. – Полегче! Не дергайте ее, – добавил он, когда Дешон приступил к поспешному осмотру.

– Ничего не сломано, – сказал он, наконец, – и я не нахожу никакого отека. Попробуйте, не сможете ли вы встать.

Вэнс попытался встать, но тут же со стоном опустился обратно. Совит и те из его свиты, кто был ближе всех, выглядели глубоко обеспокоенными и наперебой предлагали помощь.

– Думаю, вам лучше оставить меня здесь на ночь, – предложил лейтенант. – Уже поздно. Мне нет смысла задерживать переход до судна, а утром вы сможете прислать за мной носилки. Старик говорит, что позаботится обо мне.

Дешон пристально посмотрел на раненого. Затем он наклонился и сказал, слишком низким голосом, чтобы остальные офицеры могли его услышать:

– Дик Вэнс, ты пострадал не больше, чем я. Это все подстроено, и в основе всего лежит эта женщина. Ради Бога, не будь дураком.

– Не говори так громко, – прошептал офицер. – Я должен остаться здесь на ночь. Есть пара вещей, в которых я обязательно должен разобраться. Я обещаю быть осторожным, док. Не волнуйся, старик, – продолжил он, когда хирург заколебался. – Я уже достаточно взрослый, чтобы позаботиться о себе, и здесь нет ни малейшей опасности.

– Я не уверен в этом, – пробормотал Дешон, снова принявшись осматривать поврежденную лодыжку.

– Ну, тогда мне все равно, есть ли она, и, кроме того, я должен соответствовать своему новому аплуа для принятия решения.

– В чем дело? – воскликнул подскочивший к ним капитан Френч. Известие о происшествии вернуло его из головы колонны.

– Боюсь, – медленно сказал хирург, – что нам придется оставить лейтенанта Вэнса здесь, пока мы не сможем прислать за ним носилки утром. Его лодыжка, похоже, вывихнута или растянута, и эти люди говорят, что готовы позаботиться о нем. Я, конечно, тоже останусь.

Капитан Френч нахмурился.

– Он не может идти? – спросил он.

– Нет, – быстро ответил Вэнс, прежде чем хирург успел ответить.

Капитан на мгновение замешкался, глубоко раздосадованный.

– Ну, – сказал он наконец, – мы, конечно, не можем провести здесь ночь, и если мистер Вэнс должен остаться, я полагаю, так и надо сделать. Но я не хочу рисковать, оставляя вас, доктор. Ему придется остаться одному. Держись, парень.

Дешон выглядел обеспокоенным, но он позволил себе зайти слишком далеко для отступления и понимал безнадежность протеста.

Неохотно он отошел к остальным, но, оглянувшись, когда они вышли на улицу, увидел, как двое островитян подняли его друга и понесли обратно во дворец.

Глава 5. Зелка

Лейтенанта расположили в небольшой комнате, выходящей на одну из галерей, окружавших двор дома Совита. Его апартаменты были обставлены с большим вкусом, не говоря уже о роскоши. Небольшая кушетка была покрыта бархатной тканью красного цвета. Стены с драпировкой такого же цвета, а на полу лежали циновки. Окон не было, и вентиляция осуществлялась через ряд маленьких квадратных отверстий под потолком, которые можно было закрыть только короткой занавеской на стержне. Металлическая лампа в углу освещала все мягким, насыщенным светом.

Едва Вэнс был уложен носильщиками на кушетку, как вошел сам Совит в сопровождении нескольких вельмож и одного священника.

– Я привел к вам одного из наших лекарей, – объяснил хозяин, одновременно указывая на священника. – Он искусен и осмотрит и вылечит твою рану.

– Я не могу выразить вам свою благодарность, – ответил Вэнс с некоторым смущением, которое он не смог скрыть. Он чувствовал, что глаза священника читают его, и что он должен избавиться от услуг этого человека или подвергнется очень серьезному риску, что его уловка будет раскрыта.

– Конечно, вы меня поймете, – продолжал он после минутного колебания, – когда я скажу, что мы привыкли к методам лечения только наших собственных врачей. Кроме того, я не думаю, что рана серьезная, – добавил он, заметив выражение удивления на лице советника. – Через день или около того я буду в порядке и, на самом деле, сейчас боль уже уменьшилась. Отдых – это все, что нужно, и я не буду просить у вас большего, чем это и немного еды.

– Как пожелаешь, – ответил другой, бесстрастным тоном, – Мои женщины будут присматривать за тобой и обеспечивать твои потребности.

Он повернулся и вышел вместе со своими помощниками, причем жрец-лекарь ушел последним.

Когда последний уходил, он бросил на Вэнса взгляд, который, конечно, совсем не был дружелюбным, и который заставил американца горячо поздравить себя с тем, что он вырвался из этих рук. Его размышления, однако, отнюдь не были хвалебными его самообладанию.

– Я все это ужасно запутал, – размышлял он. – Интересно, сколько из этих людей мне не доверяют? Я думаю, что все.

Затем он попытался спокойно вспомнить события последних двух дней со всем их удивительным содержанием. Какой безумной была эта его последняя затея! Чего он мог добиться? Чего он хотел добиться?

Его размышления были прерваны тихими шагами в коридоре. Затем женский голос спросил, может ли его обладательница подать незнакомцу еду и питье. Сердце Вэнса ёкнуло при этих словах, но через мгновение так же быстро утихло, когда, прежде чем он успел достаточно собраться с мыслями, чтобы ответить, в комнату вошли две девушки.

Они были, несомненно, красивы, но не той красотой, о которой он мечтал, и он наблюдал за ними, пока они придвигали к его кушетке маленький столик и накрывали на него трапезу из фруктов, козьего молока, хлеба и чего-то вроде чизкейка. Та, что заговорила, больше не обращалась к нему, вероятно, полагая, что, судя по тому, что он не ответил, он не понимает их речи, но время от времени обе смотрели на больного глазами, в которых любопытство и интерес смешивались с робостью. Наконец младшая заговорила со своей спутницей тихим голосом:

– Это не тот незнакомец, которого, как ты полагала, наша госпожа была рада увидеть. Тот переводил для них, а этот человек не понял моих слов.

– Очень может быть, что и нет, – коротко ответила вторая, – но о таких вещах не тебе болтать.

Одна мысль за другой проносились в голове лейтенанта. Эти девушки скоро уйдут. Он должен устроить встречу со своей дамой с балкона, хотя бы на несколько мгновений, и все же, мог ли он им доверять? Разве даже раскрытие того факта, что он понимает их язык, не поставило бы его в невыгодное положение после того, как они говорили так свободно, как раньше?

– Тебе лучше расправить эту ткань, – сказала старшая из них. – Возможно, леди Зелка придет посмотреть, хорошо ли мы ему послужили, и ты будешь наказана.

Вэнс почувствовал, как его лицо покраснело и вновь побледнело. Она придет, придет навестить его. Он должен увидеть ее снова и поговорить с ней. В этот момент, словно для того, чтобы слова не пропали даром, из коридора послышался шорох одежды, и в дверях перед ним предстала настоящая принцесса его мечты. Белая туника с открытыми рукавами, подпоясанная в талии золотым поясом и украшенная тут и там диковинными драгоценностями, ниспадала к ее ногам, а длинная мантия, подвешенная к брошам на плечах и перехваченная на талии, висела на ней изящными складками. Ее лицо было еще прекраснее, чем тогда, когда Вэнс видел его сквозь занавески. После минутного колебания она шагнула вперед в комнату.

Служанки и еще двое, сопровождавшие ее, стояли со склоненными головами и скрещенными на груди руками.

Что касается американца, то с того момента, как она вошла, его глаза были бессильны отвести взгляд, но девушка, казалось, не замечала горячности его взгляда. Она подошла к кушетке и встретила его взгляд, в котором сочувствие и интерес смешивались с детской откровенностью.

– Вам очень больно? Вам оказали хорошую помощь? – спросила она.

Вэнс быстро принял решение.

– Мне совсем не больно, – ответил он низким шепотом. – Я хотел увидеть вас снова. Простите ли вы меня за то, что я сказал правду?

Она отпрянула назад. К счастью, никто из служанок не мог уловить его слов, но те две, что говорили так свободно, увидели, что он ответил их хозяйке, и сразу же впали в явное замешательство и отчаяние при воспоминании о своей неосмотрительности. Вэнс почувствовал, что должен рассеять любую возможную враждебность с их стороны, и добавил:

– Обо мне заботились лучше, чем я смел ждать, а ваши горничные столь же добры, сколь и красивы.

Теперь она встретила его взгляд с выражением глубокой и серьезной задумчивости, а на ее щеках расцвел, потускнел и снова расцвел цвет. Затем, с легким налетом властности, смешанной со смущением, она повернулась к слугам.

– Удалитесь в мои комнаты и ждите меня там, – сказала она.

Женщины склонили головы и удалились, но на их лицах не было заметно удивления. Когда они ушли, их хозяйка подошла к Вэнсу и спросила:

– Зачем вы хотели меня увидеть?

Если у него и были какие-то сомнения в своих чувствах, то они давно рассеялись. Время и слова были очень ценны, и о риске не стоило и думать.

– Потому что я люблю вас, – ответил он.

Она снова отпрянула назад с изумленным видом.

– О, нет, нет! – пробормотала она. – Это невозможно. Вы не понимаете. Вы не можете.

Вэнс поднялся с дивана, не обращая внимания на возможность быть остановленным. Он подошел к ней и взял ее за руки.

– Что невозможно? И почему я не могу любить вас? – сказал он. – Вы не из тех, кого трудно любить, и ведь вы не жена другого мужчины?

Она покачала головой, и в ее глазах появилось выражение некого ужаса.

– Разве ты не знаешь, что я дочь Совита? – ответила она.

Вэнса встревожили ее слова, хотя он уже был уверен в ее происхождении и не учитывал этого в своих расчетах. Вряд ли это могло не осложнить задачу, но мысль о полном провале он с самого начала решительно выбросил из головы.

– Я знаю, что поступаю очень самонадеянно, – сказал он, – но я люблю вас, и ваш отец отдаст вас мне. Я не без чина в своей стране – стране столь обширной, что многие тысячи островов, подобных этому, могут быть заключены в ее пределы, и где поток мужчин и женщин в сотне городов течет туда и сюда, как пенные брызги в прибое.

Это старая поговорка, в которой не может быть никаких сомнений, что языки всегда должны преподавать хорошенькие женщины, которые не понимают ни одного языка, кроме того, который им предстоит выучить. Вэнс чувствовал, что мог бы говорить бесконечно долго в этом духе. Слова больше не замирали, но выражение, медленно проступившее на ее лице, остановило его речь, как внезапный холод. Это был тот же взгляд необъяснимой печали, который он видел сквозь занавески галереи. Она сделала жест головой, как бы прося его замолчать; затем, отняв свои руки от его, где они покоились в кажущейся бессознательности, она отступила назад. Его охватило предчувствие зла, такое, какое иногда посещает сердца людей, предупреждая их о приближающейся беде. Дважды она пыталась заговорить, и наконец ее слова прозвучали с невероятной силой.

– Не мечтайте о таких вещах, – сказала она. – Я уверяю вас – то, о чем вы говорите, совершенно немыслимо и невозможно.

И тут он начал понимать, насколько абсурдно неожиданным было его заявление.

– Не поймите меня неправильно, – умолял он. – Я не должен был говорить с вами так, как говорил. Я не могу надеяться, что в вашем сердце сейчас есть такая любовь, как в моем, но, помните, я остался только для того, чтобы увидеть вас, и я знал, что если эта возможность будет упущена, то я никогда не смогу завоевать другую. Вы же простите меня за то, что я так внезапно обратился к вам, не правда ли? Я чувствовал, что должен вам это был сказать.

Стройная фигура девушки, казалось, была взволнована каким-то глубоким чувством.

– Выслушайте меня, к какому бы народу вы не принадлежали, – сказала она, – чтобы вы знали, что меня сдерживает не удивление или глупая стыдливость, что я могу быть такой же откровенной, как вы, когда этого требует мое сердце. Я, Зелка, дочь Меррака Совита, люблю тебя, и все же я говорю, что ты должен вычеркнуть меня из своей души. Есть причины, которые я не могу даже назвать, и которые сделают твой поступок твоей погибелью.

Пока она говорила, Вэнс шагнул к ней и притянул ее к себе.

– Неужели вы думаете, – сказал он, – что любящие люди отказываются от тех, кого они любят, и кто любит их, из-за какой-то небольшой опасности? Я отведу тебя на наш корабль, и нет на этом острове силы, способной оторвать тебя от меня.

До их слуха донесся шум на галерее. Она подняла руки и, быстро опустив его голову, поцеловала его. Затем она бросилась прочь.

– Ты никогда больше не должен вспоминать о том, что произошло сегодня, – сказала она низким, печальным шепотом.

Она ушла, и в следующий момент в дверном проеме показался священник-лекарь. На его лице появилась сардоническая улыбка, когда он увидел больного, стоящего прямо посреди комнаты, но его голос был надменно мягким и почтительным, когда он сказал:

– Совит велел мне снова навестить вас, но я вижу, что ваша нога уже не нуждается в моем уходе. Я доложу ему, что вам стало лучше.

Когда он повернулся, чтобы уйти, Вэнс шагнул вперед, не забывая болезненно прихрамывать. Он почувствовал сильный порыв повалить своего непрошеного гостя на землю, поспешить за Зелкой и вместе с ней помчаться к берегу, но абсурдность такого безумного поступка была слишком очевидна даже для влюбленного, чтобы долго носить эту мысль в голове.

– Передайте и Совиту, – сказал он с жестокостью, – что я желаю его аудиенции утром – на рассвете, если он захочет.

Священник наклонил голову, все с той же тревожной улыбкой, в которой смешались хитрость и злоба, и удалился, а Вэнс, снова не обращая внимания на свою притворную хромоту, принялся расхаживать по узкой комнате. Сон, как бы он ни был ему необходим, казался невозможным, а тут еще он почувствовал, что на него действуют такие силы, которые могут сделать небезопасным даже одно мгновение забвения. Уже почти наступило утро, когда природа неодолимо заявила о своих правах, и он закрыл глаза, чтобы в течение короткого часа подготовиться к тому, что, как он решил, должно стать днем борьбы с противостоящими ему силами.

Глава 6. Ароо

Он проснулся внезапно. Серый свет утра проникал в его комнату, а у дивана он увидел улыбающееся лицо того же священника, глядящего на него сверху вниз. Он ощутил нервное потрясение от осознания того, что он всецело оказался во власти человека, которого считал своим врагом. Однако последующие мысли его несколько привели в себя. Он был в безопасности. Поэтому казалось очевидным, что убийство – это не та опасность, которую следует ожидать.

– Уже утро, – сказал разбудивший его человек. – Тебя примет Совит, и, если ты можешь идти, я провожу тебя к нему.

Вэнс не смог уловить в этом тоне ни малейшего оттенка сарказма.

– Или ты сначала поешь? – продолжал другой.

– Нет, – решительно ответил Вэнс. – Если вы одолжите мне свое плечо, чтобы я мог на него опереться, я думаю, что смогу пойти с вами, и я предпочел бы пойти прямо сейчас.

Больше не было произнесено ни слова, и лейтенант, поспешно приведя себя в как можно более презентабельный вид, медленно вышел, опираясь на руку своего проводника.

Галереи, коридоры и залы, через которые они проходили, казались бесконечными, но наконец они добрались до небольшой комнаты и вошли в нее. Советник сидел на диковинном резном стуле с изогнутыми ножками, по обе стороны от него стоял один из его вельмож. Вэнс поспешно взглянул на его лицо, чтобы по возможности определить, не внушит ли оно ему подозрений, но на нем было лишь выражение тихой, безнадежной меланхолии, которое он заметил раньше.

В нескольких словах Меррак расспросил гостя о его травме и выразил учтивое удовольствие узнать о улучшении его состояния. Затем наступило неловкое молчание.

– Разрешите мне, – сказал наконец Вэнс, нервничая, – поговорить с вами наедине. Есть вещи, которые я хочу сказать и которые, по возможности, никто не должен услышать.

Совит на мгновение пристально взглянул на молодого офицера и, повернувшись к своим сопровождающим и священнику, сделал знак, чтобы они удалились. Затем он снова обратил свой взор на гостя и сказал:

– Говорите.

Слова американца звучали нерешительно и сбивчиво, но по мере того, как он чувствовал, что вступает в борьбу, которая должна сделать или погубить его жизнь, он обретал самообладание и живость.

– Противоречит ли вашему закону, – спросил он, – чтобы ваши дочери выходили замуж за чужеземцев?

– Такой вопрос перед нами никогда не стоял, – медленно ответил советник. – Мы издавна жили обособленно и ничего не слышали о других людях, кроме как из старых легенд. Тем не менее, я не вижу причин, почему такие браки не должны заключаться.

– Тогда послушай меня, – вскричал Вэнс. – Я хочу взять в жены одну из ваших девиц. Я богат. В моей стране нет ни королей, ни совитов, ни вельмож, но каждый человек сам себе хозяин по закону. В такую страну я бы взял ту, о ком говорю, и могу предложить многое, чтобы вознаградить ее за звание и превосходство, от которых она откажется.

Вэнс колебался, сомневаясь, как раскрыть личность объекта своей просьбы. Советник поднял руку.

– Нет необходимости в том, чтобы вы сказали большее, – сказал он. – Все, что произошло, дошло до моих ушей. Я знаю, кого ты ищешь, и знаю, что ты сделал, чтобы поговорить с ней. Возможно даже, что твое прекрасное лицо завоевало ее расположение, и я не осуждаю тебя, ибо знаю, что молодости свойственно быть опрометчивой и беспечной в таких делах. Но прислушайтесь к моим словам. То, о чем ты просишь, совершенно не под силу человеку – даже мне, владыке всей этой земли и ее народов. Хотя сердце мое и разделяет твое желание, все же оно тут беспомощно. Так пусть же все это станет для тебя сном, который прошел перед твоими закрытыми глазами, ибо ничего большего быть не может.

Вэнс стоял молча, ошеломленный тем открытием, что Меррак знал все его поступки и мотивы. В голосе правителя тоже было нечто такое, что казалось отчаянно-решительным. Последний с жалостью посмотрел на юношу.

– Не думайте, – продолжал он мягким тоном, – что я враждебно отношусь к вам или вашему народу, или даже что я не признаю некоторых преимуществ, которые может дать мне такой брак, как вы предлагаете. Вы, несомненно, более могущественны, чем мы, во многих отношениях, но есть сила, находящаяся ближе, которая преобладает над любой симпатией, которую я могу иметь в вашу сторону.

Чувство смешанной решимости и бунта набирало силу в груди Вэнса, пока говорил Совит, и, когда тот закончил, он воскликнул:

– Какие бы силы ни противостояли тому, чего я желаю, позвольте мне лишь получить ваше согласие на борьбу с ними. Мой народ не боится теней, и я принимаю твои слова как предзнаменование успеха.

Меррак, казалось, глубоко задумался. Было видно, что он находится в сильном волнении. Наконец он сказал:

– Я не хочу, чтобы ты сомневался в моем дружелюбии и желании услужить тебе. Поэтому я хочу, чтобы вы увидели, насколько я бессилен.

Встав, он ударил в гонг, висевший над его креслом, и тут же появился один из вельмож, низко поклонился и со сложенными руками стал ждать приказаний своего господина.

– Прошу господина Ароо, любимого сына Тао, поприсутствовать при решении серьезнейшего вопроса.

Вельможа снова поклонился и исчез, а Меррак остался сидеть, зарывшись подбородком в мантию.

Через несколько мгновений, показавшихся Вэнсу вечностью, он увидел, как тяжелые занавеси, закрывавшие все стороны комнаты, зашевелились возле кресла Совита. Затем они разошлись, хотя в этот момент ничто не говорило о наличии там прохода, и в проеме возникла фигура Ароо, первосвященника. Глубокий красный цвет его длинного платья без рукавов казался зловещим на контрасте с черным плащом, а тройное пламя на его колье сверкало таким же злобным огнем, как и в его черных, похожих на бусинки глазах. Когда его взгляд переходил от Совита к американцу и наконец остановился на первом, Вэнс как никогда остро почувствовал, что находится в присутствии злейшего врага.

Очнувшись от мрачной задумчивости, Меррак в нескольких словах объяснил священнику суть просьбы незнакомца. Во время рассказа лицо слушателя ничуть не утратило своей бесстрастности и невозмутимости.

– И ты ответил? – спросил он, когда Меррак закончил.

– Нет, для ответа я вызвал тебя.

– Совит слишком высоко чтит слугу Тао, – ответил жрец. – Неужели нет законов, которыми он мог бы руководствоваться, отвечая на такой вопрос?

На лбу Меррака проступили глубокие морщины.

– Дело для нас новое, – ответил он робко и нерешительно.

– Но разве закон не древний и незыблемый? – быстро сказал жрец. Затем он подошел ближе и, говоря на родном диалекте, казалось, упрекал, а временами почти угрожал, в то время как Совит со страхом вжался в кресло и сделал движение, как будто хотел закрыть лицо.

Вэнс смотрел на это странное зрелище со смешанными чувствами, среди которых преобладали изумление и возмущение.

– Значит, вы отказываете в моей просьбе? – сурово спросил он священника, когда тот отвернулся от поверженного правителя.

– Я не отказываюсь от того, что не в моей власти ни дать, ни отказать, – был ответ.

– Но вы посоветовали своему господину отказать?

– Я посоветовал Совиту, – ответил жрец, подняв голову и встретив гневный взгляд американца со змеиной хладнокровностью, – чтобы он подчинялся законам, дабы бог земли не погубил его и его народ. Меньше всего я буду благосклонен к чужаку, чей путь был сплошным двуличием, начиная с притворства и заканчивая нарушением гостеприимства по отношению к дочери хозяина.

Вэнс сделал шаг к своему обвинителю.

Затем он остановился, вспомнив о своем окружении и о безумности попыток обидеться на слова священника. Тот поднял руку, как бы приказывая замолчать, и теперь с достоинством продолжал:

– Знай также, что дочерям наших Совитов уготована более высокая судьба, чем стать невестами странствующих чужеземцев, решивших полюбоваться ими, судьба благородная по своему предназначению и славная по своей награде. Именно Ароо, любимый сын Тао, выступил в защиту прав своего отца и народа, подверженного, даже в этот момент слабости своего правителя, справедливому гневу.