Читать онлайн Железный путь. Автобиографический сборник бесплатно

Пролог

Лукавый путь начинается с маленького незначительного перевирания, еле заметного искажения фактов. Стоит различать художественный вымысел от преднамеренного маневра, неминуемо влекущего за собой желание манипулировать. Писатель старается заманить читателя в свой мир, заинтриговать невероятной историей, не вопрошая взамен полного доверия к своей персоне, он лишь стремится разделить внутренний поиск и ищет соучастия к переживанию, испытываемому в момент написания произведения. Умелый интриган, напротив, сделает все, чтобы купить веру в искренность своих намерений, и его ложь – пластичный инструмент для достижения власти над воображением избранной им жертвы.

Чувство мнимого контроля медленно разъедает остатки совести, заменяя ее самоуверенной наглостью и нечистью. Некогда человеку был преподнесен дар слова. С неимоверной скоростью он превратил его в самобытный жанр искусства и теперь умело использует риторические каноны, чтобы вводить в заблуждение, прежде всего, самого себя. Люди делятся на тех, кто овладел тактикой лести и обмана, и на тех, кто, по мнению первых, стремясь сохранить никому не нужное человеческое достоинство, остался в дураках, внешне являя собой лишь тусклое подобие теней, на фоне ослепляющего блеска лицемерия. И, как ни странно, в наши дни именно этим способом достигается слава и признание.

Практически не осталось сферы в социуме, где можно было бы существовать, минуя страшный вредоносный яд ханжества. Чем выше степень образованности, тем изощреннее и коварнее будут извилистые линии притворства. В моде быть сильным и успешным. Причем сила измеряется внешними атрибутами, такими как число подчиненных, количество недвижимостей или же рейтинг популярности. Устрашающие таблоиды с заголовками вроде «Сто самых привлекательных людей планеты» набивают кошельки пластическим хирургам, ведь привлекательным может считаться только обладатель голливудской улыбки. Воинственный хохот и скрежет вставных челюстей раздается, просачивается отовсюду, где подразумевается выход «в люди» и завоевание сознанием – органом, в котором изначально находится место истинной свободы человека, если, вообще, об этом еще можно говорить…

Президенты, исколотые силиконом, с подкрашенными висками, обещают изменения «к лучшему», напоминают о гуманности и призывают к альтруизму. Воспевая туманные цели, упиваясь насилием и садизмом, мы гордо улыбаемся с обложек глянцевых журналов, участвуем в благотворительных фондах, молимся богам и боимся смерти.

Человеку свойственно быстро забывать мимолетные состояния, взлеты и падения, страсть и безразличие, ненависть и боль, внезапную радость. Восприятие обусловлено состоянием души и тем свободным от информации объемом, которым оно располагает.

Например, патологическая грусть в некоторых ее проявлениях многими расценивается как высокий полет духа, тяга к феерическим мирам, внутренний поиск, тонкое устройство души…

Вопрос очень сложный и неоднозначный. С одной стороны – «немыслимо увидеть свет, не познав тьму»; с другой стороны – свет звезд в ночной мгле магнитом притягивает и обволакивает сырое, неиспытанное люциферическим касанием восприятие и надолго оставляет любоваться вершинами холодных ледяных замков. Ночь рождает День, День подает Надежду, Ночь забирает День.

Всевозможные ухищрения используются, дабы не узнавать обычный и самый распространенный среди людей грех – Уныние.

Как бы человек ни стремился выстраивать свои прикрытия, как бы сладко ему ни было прозябать драгоценные мгновения в меланхолическом танце в обнимку со своей грустью, рано или поздно он будет вынужден встретиться со своим отражением в Зеркале Вечности и пройти посвящение Cмертью.

До того момента пока человек-личность отмахивается от этой неизбежной реальности, он похож на глухонемого, который с завязанными глазами фальшиво пытается петь в безлюдном баре незатейливый романс, впиваясь дрожащими пальцами в ускользающую «туфельку Золушки».

Есть ряд удобных шаблонов, под которые можно приспособить свой способ существования или с помощью которых можно оправдать свои слабости и жизненные фиаско.

«Каждому свое», – говорит человек, не понимая, что истинное «свое» возможно создать только в «мастерской фантазий» и после на крыльях ветра перенести в «свое» сегодня; «Бог дал – Бог забрал» – твердят, потеряв слишком рано веру в собственные силы; «Богу молись, а к берегу гребись» – оправдывая страх заняться любимым делом и воплотить в жизнь заветную мечту.

Мало кто отважился сбросить с плеч многоярусный «плащ личности».

Посмотри на себя внимательно, избавься от самообмана, постой абсолютно нагим перед самим собой.

Хотя бы на несколько минут забыть о ложном, навязанном, представлении о себе.

Некоторые человеческие индивиды ищут пути быть искренними и раскованными, не стесняясь, высказывают свои мысли, незаслуженно обижают хрупких и не готовых к прыжку в неизвестность сущностей.

Польза от этого крайне небольшая, так как слова редко способствуют переменам и глубинным изменениям. Реальные события, потрясения, несчастья, болезни и так далее до сих пор являются самыми лучшими катализаторами на пути к перерождению.

В особенности это относится к нашей сентиментальной нации.

«Пока гром не грянет, мужик не перекрестится» – эту пословицу можно расценивать как золотое правило, неписанную аксиому, неизбежную главу «книги жизни», прохождение которой ведет к освобождению от предрассудков и условностей.

От такого резюме каждый может прийти в еще большее отчаянье и перекатиться из стадии патологической грусти в стадию перманентной депрессии, а после и первые зачатки психоза уже не за горами. Неприглядная картина, не правда ли…

И как же уживаться со всеми этими противоречиями и не терять так называемого «человеческого лица»?

Как поддерживать бонтон на официальных встречах, как смотреть в глаза любимым близким, как ездить на летние отпуска или воспитывать детей, как, и главное, зачем просыпаться ранним утром и доказывать на протяжении всего дня свою абсолютную непричастность к терминам «эгоизм» и «пофигизм»?!

Но почему-то некоторые особи зачастую предпочитают скрываться под маской изнуряющего позитива, и их вовсе не смущает свой понурый и безнадежно усталый образ «поющего Пьеро».

Вот в таком маскараде нередко проходит короткое земное существование Человека.

Лишь на границе сознательного и бессознательного, когда с помощью волшебного зонтика Мэри Поппинс удается возвыситься над необратимостью пыльных будней, вспыхивают огни ясности, и все это «житие» теряет первоначальный налет правильности и нормальности, и вновь пеной вздымаются негодование и несогласие с выделенной участью. Но, к сожалению, человеку на параллельные миры или четвертое измерение положиться никак нельзя, да и не положено. Современный социум устроен таким образом, что любое отклонение от общепринятых норм и установленного морального кодекса сиюминутно расценивается как безумие, шизофрения, перверсия и т. д. Тебе поначалу спешат присвоить почетное звание «белой вороны», но очень скоро и в принудительном порядке его попросят обменять на «исключительно белый билет».

Глава 1. Назад в будущее

Проснувшись утром, я собирала чемоданы в Стамбул. В качестве телохранителя со мной согласился поехать мой муж – француз Лоран Винсент, близкие друзья часто называли его ласково Лори. Месье Винсент был арт-дилером, совладельцем престижной галереи в Saint-Germain-des Pres1, занимался продвижением на рынке нескольких довольно известных в артистических кругах современных художников.

Лори одевался исключительно в дизайнерских бутиках и предпочтительно от Ив Сен-Лоран. Ему, парижскому денди, очень льстило иметь сходство пускай и в названном имени с одним из законодателей высокой моды. Лоран в свободное от дел время воображал себя как минимум Джеймсом Бондом, спасающим обольстительных красоток, а также считал, что обладает внешним сходством с голливудской звездой шестидесятых Стивом Маккуином. Поездка в Турцию как нельзя лучше укладывалась в общую мозаику образа, беспрестанно оттачиваемого Лори. Его стильным костюмам и драгоценным запонкам на манжетах идеально отглаженных сорочек предстояло путешествие в древний Константинополь.

Меня же поездка скорее заботила, чем завлекала, учитывая, что придется работать на съемках для рекламы в студии с незнакомым фотографом целых три дня. Надеяться на то, что съемочная группа владела английским и что в обеденный перерыв можно будет разрядиться приятной беседой, не было оснований. Состояние истомы и опустошения, которое так часто приходилось ощущать по окончании съемочного сета, стало привычным делом, рутиной, за несколько лет работы в модельном бизнесе. Зачастую единственным утешением являлся тот факт, что заказчики неплохо платили.

На дворе стоял жаркий июльский день. Ничто не предвещало осложнений нашему путешествию. Подъезжая в такси к северному аэропорту Парижа Шарль-де-Голль, я делала необходимые перед отъездом звонки по мобильному телефону.

Брак с французом – дело особенное. Они любят напиться русской водкой до беспамятства, закусив осетровой икрой, желательно «на халяву», а после вспомнить о величественном мраке Достоевского, душещипательную музыку Рахманинова и эстетику Тарковского; короче говоря, все что угодно, но только не поражение Наполеона… Кстати, в Лувре вы не найдете ни одной картины, отображающей битву Бородино, их почему-то оставили пылиться в подсобках музея… Да, доверие нам, русским, так просто не взыскать. «Русская душа – потемки». «Ох уж эти русские!» – как бы хорошо ты ни владел французским языком, существует та темная комната, от которой ни у одного из участников маленького заговора под кодовым названием «брачный союз» не найдется ключа.

Лори не являлся исключением из правил, и между нами с некоторых пор стремительно увеличивалась пропасть непонимания. Так, месье Винсент забрел в густую чащу леса сомнений и предрассудков и на мою тему. Он частенько поддавался гипнозу, который безудержно распыляют средства массовой информации и его окружение.

Пробиваясь сквозь толпы народа к регистрации, я почувствовала сильное желание никуда не ехать. Снова заныла спина, вспомнилась экскурсия в спортзал. На протяжении нескольких лет я покупала абонемент, с интересом изучая расписание группового тренинга, даже подумывала о классах йоги и бального танца, но как всегда подворачивалась более изящная терапия, где желаемый результат достигался гораздо быстрее и менее болезненно. Например, бутылка отменного красного вина прекрасно поможет расслабить солнечное сплетение, а марокканский хамам или финская сауна позволят телу сбросить накопившуюся усталость.

– А! Так в Турции повсюду паровые бани! – это внезапное озарение оживляло ситуацию, и я принялась разглядывать наши посадочные талоны.

До посадки оставалось больше часа, и мы с Лораном отправились пропустить по стаканчику белого вина в баре зала ожидания. Но не успел официант осуществить наш заказ, как в динамики на полную мощность по терминалу раздался наистраннейший анонс, призывающий всех граждан к спокойствию. Люди принялись нервно переглядываться и беспокойно шуршать. Еще через минуту объявили, что все сегодняшние рейсы отменены и что всем вояжерам настоятельно предлагается обратиться к ассистентам авиакомпании «Air France». Через мгновение взгляды толпы были прикованы к окнам с видом на взлетную полосу. Там клубами невесть откуда валил дым.

Лори взял меня за руку, как при первых свиданиях, когда мы были влюбленными и невинными. У меня промелькнула мысль, что если бы Лоран не летел со мной, то все было бы по-другому и без осложнений.

– Прехорошенькое начало путешествия, – негодовала про себя я.

Вежливый темнокожий ассистент «Air France» переоформил наши биллеты тем же рейсом на завтра, на семь часов утра, и предложил переночевать в близлежащем к аэропорту отеле.

В номере гостиницы «Хилтон» Лоран включил телевизор, и в новостях передали о сегодняшней катастрофе в Шарль-де-Голль ультразвукового самолета «Конкорд», выполняющего рейс Париж – Нью-Йорк. У самолета при взлете обнаружилась утечка топлива, и он, не набрав и стометровой высоты, воспламенился.

Погибло сто тринадцать пассажиров, включая персонал и двух пилотов. Странно, что все пассажиры оказались немецкими подданными. Между прочим, полет на «Конкорде» считался самым безопасным и самым дорогим рейсом в мире!

Как же все относительно, как все временно и хрупко! Раз – и нету больше сотни человеческих душ, а все они хотели добраться до Нью-Йорка быстрее обычного, за каких-то четыре часа перелететь Атлантический океан, но при этом не экономить, а транжирить бюргерские тысячи, обогащая при этом «Аir France».

Вот и попали страховые компании, теперь им придется сдержать свои обязательства и выплатить скорбящим родственникам честно заработанные на мертвецах бумажки.

Ни грамма сочувствия не испытывала я ни к родственникам погибших, ни к жертвам аварии.

Мое безразличие выражалось в потупившемся взгляде на экран телевизора, заполненном в перерывах с новостями рекламой йогуртов и стиральных порошков.

Муж предложил выключить телевизор и пойти поужинать в гостиничный ресторан.

Он оказался прав: изысканная французская кухня сделала свое дело, и после трапезы мы поднимались в комнату в превосходном настроении. Осталось только заняться любовью, и тогда омраченный неожиданной катастрофой день поднялся бы в своем рейтинге до титула «приключенческий».

Но с любовью дело обстояло особым образом. Я никогда не испытывала страстного влечения к своему мужу. Наш секс длился недолго и не доставлял мне ни радости, ни беспокойства. Однако Лори был уверен, что для поддержания гармоничных отношений супруги должны заниматься сексом минимум три раза в неделю.

Он пытался следовать этому правилу и лишь вскользь один раз за год совместной жизни после свадьбы поинтересовался, получаю ли я вообще удовольствие от секса и испытываю ли хоть изредка оргазм.

В то время я всерьез не задумывалась о половом акте, меня волновали чувственные переживания, я стремилась к идеальной любви, а секс с мужем и его оргазм были для меня подтверждением его преданности. Поэтому, чтобы поддерживать иллюзию идеала, я симулировала свой оргазм, по-настоящему ни разу его не вкусив.

Лоран с недавнего времени пристрастился к марихуане и после ритуального выкуривания самокрутки решил прилечь. Дело оставалось за мной.

Я собиралась принять прохладный душ, но мне помешал телефонный звонок. Лори тем временем включил телевизор, и мы снова прилипли к бездне экрана. Последние новости передавали в прямой трансляции утешающую речь-обращение к немецкому народу главного католического бишопа Германии Йозефа Хомэера:

– Господь! Где Ты был, когда в Париже враг вершил свое черное дело! – сокрушался бишоп, облаченный в фиолетово-черную траурную мантию. – Мы все должны верить, что смерть – это не последнее слово, – он продолжал: – Эти жертвы никогда не будут забыты!

Лори переключил телевизор на другой канал; по нему тоже шла прямая трансляция из Ганновера – обращение лютеранского лидера Хорста Хершеля:

– Мы думаем о семьях и об их сомнениях, потрясении и ужасе. Технические и механические обоснования не приводят к пониманию истинной причины катастрофы. Чтобы найти ответ на этот вопрос, мы, немцы, должны повернуть лица наши к Господу! – переливался полный самообладания голос Хершеля. – Дорогой Господь, почему все произошло таким несчастным образом, и почему все это должно происходить?! – взывал к молитве бишоп…

Признаться, меня удивила такая наивность лютеранского проповедника: «Почему все это должно происходить?»

«А почему бы и нет, – промелькнуло у меня в подсознании, – неужели мы вправе сомневаться в деяниях Всемогущего?! Когда в нас медленно убивают крупицы Духа всевозможными законами и бюрократическими уставами, то тут, будь добр, прояви смирение. Так почему бы и в этой ситуации не поступить истинно по-христиански? Раньше нужно было лица к Господу обращать…»

Я так заслушалась речью бишопа, что и не заметила, как мой муж сладко уснул в колыбели наркотического воздействия.

Я смотрела на него спящего и думала: «Ведь ему же абсолютно наплевать, есть на свете что-нибудь сверхчеловеческое божественное или нет. Он никогда не высказывался на эту тему. И что ему снится? Он никогда не рассказывал мне про свои сны. А сколько еще мы пробудем вместе?..»

В день нашей свадьбы, когда вместо традиционного пирога-башни принесли два маленьких обыденных торта, я очень расстроилась и интуитивно почувствовала, что каждый из нас пойдет своей дорогой и будет вкушать свой торт, свой путь.

Это было неприятным знаком. «Все только упирается во время. А стоит ли вообще нам вместе куда-нибудь ехать? Может, позвонить завтра агенту и отменить эту чертову работу? Плюс-минус пару тысяч долларов на карманные расходы. И что это изменит? Ровным счетом ничего…»

Ну все же наша совместная ситуация еще не дошла до того критического момента, когда нужно брать и быстренько уносить ноги, пока тебя не превратили в механическую игрушку с выпотрошенными внутренностями или в египетскую мумию с переломанными ребрами.

Муж не раз поднимал на меня руку. Я не относилась к этому всерьез, все списывала на его переживания по поводу работы и нервную нестабильность. Я жалела его и все еще любила.

Все эти мысли отбили охоту принимать прохладный душ, но горячая ванна и пушистый махровый гостиничный халат убедительно склоняли ко сну.

Произнеся на ночь короткую молитву, я пустилась в плавание по лабиринту своих сновидений.

Пробираясь по ночному лесу ползком, в оборванном пальто, я чудом успевала пригибать к земле и обхватывать руками голову.

В воздухе гремели выстрелы, свистели пулеметные очереди, шла Вторая мировая война. Не знаю, сколько времени мне пришлось ползти.

Чувство жажды, зуд и кровоточащие раны не давали передохнуть.

– Нужно продержаться, еще недолго осталось! Пить! Пить! – пульсировало у меня в висках.

Только на рассвете я выползла к проселочной дороге. Стрельба утихла, война уснула, приостановилась на несколько часов.

Смирившись с чувством жажды и холода, я шла по дороге в неведомом направлении. Наконец-то появился указатель на Гамбург.

– Это то, что мне надо! – обрадовалась я.

На улице N славного города Гамбурга и жила моя философ Эллина по фамилии Цимерман. Но как пробраться до ее дома незаметно для немцев? Времени для раздумий не было.

Скоро день войдет в полноправное действие и тогда – все! Шансов на выживание не оставалось никаких. Я ускорила шаг.

Я кралась по пустынному Гамбургу, оборачиваясь и оглядываясь по сторонам от любого инородного звука.

– Мяу, мяу! – голодная одинокая кошка увязалась за мной в надежде раздобыть какой-нибудь еды.

– У меня нет ничего, кошка! – шепнула ей я, но она не внимала моему шепоту…

Кошка следовала за мной, не отставая, а иногда путалась у меня под ногами и жалобно мяукала. Я взяла ее на руки, и вместе мы двигались дальше. Наконец-то мы очутились на улице N.

– Дом на месте! – я из последних сил рванула в подъезд.

Сердце мое быстро забилось. Я подергала за ручку единственную дверь.

– Эллина! Открой! – взмолилась я. Через мгновение дверь отворилась, и на пороге стояла моя Эллина – философ. Она молча разглядывала меня с минуту сквозь свои увеличительные очки. Я, не выпуская кошки из рук, замерла на пороге. Кошка мяуканьем прервала нависший вакуум.

– Заходи, иди в ванную, я принесу тебе чистую одежду и белье, – наконец заговорила со мной подруга.

Я немедленно отравилась выполнять ее указание. В ванной мне с трудом удалось отлепить от себя кошку. Она крепко впивалась когтями в мое грязное пальто.

Вошла Эллина и поставила на умывальник бокал, наполненный коньяком, и подала мне кружку с теплой кипяченой водой.

– Пей! – сухо, но с милосердием сказала Эллина и взяла испуганную кошку на руки. – Ее накормлю молоком, – и вышла из ванной.

Я с жадностью опустошила кружку с водой и бокал с коньяком и освободилась от истрепанной одежды. Но неожиданно раздался громкий стук в входную дверь.

– Фрау Цимерман! Откройте! – раздался колючий голос за дверью. – Утренний обход!

Мне и в голову не могло прийти, что есть какой-то утренний обход. Грозные тяжелые шаги приближались к ванной. Я, схватив свою одежду, спряталась в большой дубовый шкаф, который стоял напротив бенуара, присела на корточки и старалась не дышать. Дверь ванной с треском распахнулась.

– Фрау Цимерман! Пойдите сюда! – фыркнул мужской голос по-немецки. – Кто у вас в доме пьет по утрам коньяк? Неужели сам Франц Фишер ночевал сегодня здесь? И что же, вы ему понравились? – ухмылялся немец. – Это для вас мог бы быть шанс! Я тоже могу помочь, если вы будете так же милы со мной, – от отвращения я беззвучно укусила себя за запястье. Кажется, я теряла сознание.

На протяжении долгих минут до меня доносились омерзительные мужские стоны. Крик-фальцет завершил этот мерзкий этюд.

– Как же ты хорошо умеешь делать это, еврейская сучка! Послезавтра утром жди меня снова, – тяжеловесные сапоги направлялись к выходу, фальшиво насвистывая какую-то песенку.

Эллина открыла дверцу шкафа и помогла мне выбраться. Тело совсем не слушалось меня, но каково было ей, Эллине?! Она покорно пригладила свои волосы перед зеркалом и, явно сдерживая слезы, сказала: «Он бы нашел тебя здесь…»

Эллина молча ополоснула мое тело в ванне и аккуратно обработала воспаленные раны. На кухне накормила горячим супом и рассказала следующий план:

– Днем выходить из дома никак нельзя. К вечеру я достану тебе билет на поезд до Парижа. Наденешь мое вечернее платье, я дам тебе свою шубу, возьмешь такси до вокзала, сядешь в вагон-ресторан и будешь ждать. Франц сам подойдет к тебе. Он достанет для тебя французское свидетельство о рождении. Если повезет, то доедешь. Другого выхода нет. В Париже с северного вокзала пойдешь в привокзальную гостиницу, там должны взять тебя на работу…»

– На работу, на работу, – доносился из сна печальный голос Эллины.

Встретить сегодня во сне Эллину, подругу-философа, я не ожидала. После окончания философского факультета Эллина иммигрировала в Германию, где напрочь забросила свою философию и увлеклась фотографией.

Ее работы были полны эротизма и иногда напоминали фотографии знаменитой фотографши-лесбиянки Елен Фон Анверт. Снимала Эллина всегда женщин и в основном на черно-белую пленку. Откровенными автопортретами была завешена однокомнатная квартира Эллины в центре Гамбурга, где мы частенько распивали егермайстер и зачитывались поэзией Цветаевой2.

Эллина всегда укладывала меня спать рядом, в свою кровать, а не на раздвижной диван, на кухне; я не задавалась вопросом, почему. По утрам мы любили разминать друг другу предплечья и ступни, но дальше этих прикосновений ситуация никогда не заходила…

Я нехотя раскрыла глаза. На циферблате мобильного телефона было ровно пять утра. Пора вставать и ехать в аэропорт. Муж уже проснулся и наводил утренний марафет в ванной.

Времени было мало. Я позвонила консьержу и заказала такси в аэропорт.

Наш полет прошел в обоюдном молчании. Особенно по утрам, когда все центры восприятия еще разбалансированы, крайне лениво ворочать языком по-французски.

Поэтому, как только стюардесса проиграла спектакль, посвященный технике безопасности, я решила прикинуться спящей красавицей, эта роль всегда была беспроигрышной. Лори решил посвятить драгоценные свободные часы чтению. Вот уже несколько месяцев он безуспешно пытался осилить диалог Поля Валери «Идея Фикс»3.

Застряв на двадцатой странице, в своем чтении он продвигался примерно со скоростью предложение в минуту. Но тут у него в распоряжении было целых полтора часа полета до Цюриха плюс два с половиной – до Стамбула, итого он претендовал на двести сорок фраз. Но нужно еще учесть перерыв на завтрак. Когда подадут шампанское и оно нежно вступит в альянс с омлетом и беконом, Полю Валери придется покоиться в резиновом сеточном кармашке, что на спинке кресла спереди сидящего пассажира. А после окончания завтрака, минут через десять, начнется посадка. Читать при посадке с приглушенным светом будет крайне неудобно, возможно только ожидать, стиснув зубы, когда же эта железная машина приземлится.

Муж никогда не читал русских авторов. Однажды я долго думала, какую книгу преподнести ему в подарок. Зная, что он не выносит скучных любовных мелодрам, а поверить, что Федор Михайлович достучится до заядлого атеиста, было абсолютным легкомыслием, оставалось подобрать что-нибудь этакое, из ряда вон выходящее, интригующее. Лори однозначно проникнулся бы симпатией к Остапу Бендеру, но мне вовсе не хотелось, чтобы он молниеносно принялся воплощать в жизнь «бендеровские», пусть и гениальные, «идеи фикс». Мой выбор остановился на Булгакове; таинственно, лирично и фантастично. Но после одного случая я была вынуждена отказаться от мыслей знакомить мужа с Маргаритой.

Однажды на парижской вечеринке у меня завязалась светская беседа с одним сценаристом. Паскаль был неоднократно удостоен за свои сценарии премии «Сезар»4, что в мире французского кино, исключая Пальмовую ветвь Каннского фестиваля, самая почетная награда. Правда, я не видела ни одного поставленного по его сценарию фильма, но изможденные бессонными ночами выпуклые глаза и немытая сальная грива Паскаля, бесспорно, подтверждали его трудолюбие. Паскаль поинтересовался, какого происхождения мой акцент, и, получив удовлетворяющий своим догадкам ответ, обрушился на меня с вопросом: «А что вы думаете о Булгакове?» – при этом его темные потухшие глаза запылали небывалым блеском. Паскаль прочел «Мастера и Маргариту» восемь раз, но так и не понял, о чем же эта книга. Он просил меня поведать в деталях, что хотел сказать автор. Как можно объяснить вспыльчивому и самоуверенному, усыпленному своим успехом сценаристу французских комедий всю тонкость построения невидимой паутины этого шедевра?!

– Это просто фантастика вперемешку с мистикой, – смеясь, пыталась отделаться я, – не стоит относиться к этому произведению всерьез, там царит воображение автора, что-то наподобие «Черного квадрата» Малевича, сложно уловить какой-либо смысл.

От такого ответа у Паскаля его радостное возбуждение сменилось тревогой, он поспешно прикурил свою сигару и принялся задумчиво изучать сине-багровую дымчатую спираль.

– Неужели там нет какого-то тайного послания, может быть, это просто шифровка, как некоторые произведения И. С. Баха – суть воплощение наиточнейших химических формул? – не успокаивался Паскаль.

– Да, вполне может быть, ведь Булгаков был медиком или медиумом, как вам больше нравится, – не сдержалась я по своей глупости.

– Ну уж позвольте! Неужели и вы верите во всю эту чепуху, запись под диктовку духов, вызванных какими-то полусумасшедшими, и всякий прочий бред?!

«Ну все, попалась, детка», – подумала про себя я, опять ввязалась в бесполезный разговор, а Паскаль тем временем набирал обороты.

– Столько наплодили в наши дни литературы низкого пошиба с эзотерическим налетом, я бы просто открыл фонд по ликвидации этой писанины!

– Вы очень точно подметили низкую степень качества этих незамысловатых книжиц. Французы, по статистике, тратят около двух миллиардов франков в год на всевозможных гадалок, экстрасенсов, я уже не говорю об организованных турах в Африку для провидения вуду-ритуалов. Не так давно я обнаружила в настольной урне кабинета своего мужа странное письмо. У меня нет привычки лазать по помойкам, но любопытство взяло верх. Невозможно было не заметить выделенные ярким маркером слова «твоя жена», повторяющиеся в каждом предложении. Письмо бывшей любовницы сообщало, что не будет нам семейного счастья, так как все уже сделано должным образом где-то в Кении. В письме приводились занятные примеры тех несчастий, которые могут произойти с нами и с людьми около нас, если муж немедленно не покинет меня.

– И что же, что-нибудь случилось? – с неподдельным интересом продолжал мой собеседник.

– Кое-что уже происходит… – задумчиво ответила я.

На этой фразе на лбу у Паскаля выступил пот. Он нервно почесал нос, после устранил со лба отработанным жестом налипающие пряди волос и протянул мне свою визитку со словами:

– Извините, пожалуйста, там подошли мои знакомые, и я обязан с ними переговорить, но мы еще непременно увидимся.

– Да, возможно, – приглушенно ответила я.

Почему же эти несчастные люди испытывают такой страх при приближении отголосков так называемой ими «черной магии», а о существовании чего-то противоположного черному, то есть белого, и слышать ничего не хотят.

Глава 2. Куда исчезают альянсы, или Восточная лихорадка

В аэропорту в Стамбуле нас встречал шофер с именной табличкой. Гостиница оказалась удалена от исторического центра. Было очень душно, и мы поспешили включить кондиционер в номере. Ужинать пришлось в отеле, поблизости не было ни одного ресторана, сплошь унылые жилые многоэтажки. Прогулка по кварталам «нового Стамбула» напоминала путь Сталкера из одноименного фильма Тарковского5. Ни одной души, только одинокие стаи бездомных собак со странными номерными бирками, висящими на пробитых ушах, обнюхивали пустые мусорные контейнеры. Животные казались обреченными на голодную смерть заключенными в плену новостроек. Одно маленькое, похожее на облезлую лисицу существо лакало мутную пыльную воду из лужи, и мне вдруг вспомнилась одна суфийская притча:

Некогда один мудрец предсказал, что придет день, когда вся вода в мире, кроме той, что будет специально собрана, пропадет. Затем на смену ей придет другая вода, но каждый, кто будет пить ее, сойдет с ума.

Лишь один человек воспринял пророчество всерьез и начал делать запасы воды. Но наступил предсказанный день. И опустели все водоемы, а тот, кто послушался мудреца, пил воду из своих запасов.

А затем водоемы и колодцы вновь наполнились водой, и люди жадно пили эту воду и все как один сошли с ума. Но тот, кто послушался мудреца, по-прежнему пил воду только из своих запасов и сохранил разум.

И остался он единственным разумным среди безумцев.

И поэтому безумным назвали его.

И тогда он вылил на землю свои запасы настоящей, старой воды. И выпил он воды новой и лишился разума.

И безумцы решили, что он обрел разум…

Три съемочных дня слились воедино. Рабочий день начинался в семь утра и заканчивался после восьми вечера, когда вовсе не оставалось сил на прогулочные вылазки.

Лоран за эти дни успел пройтись по городскому рынку, покурить кальян и посидеть вдоволь у бассейна на крыше гостиницы. Директор съемочной группы предложил забронировать для нас отель на побережье. Изначально мы собирались посетить элитный курортный городок Бодрум, но все гостиницы Бодрума оказались переполнены, и нам ничего не оставалось, как согласиться провести неделю в Анталии.

Архитекторы комплекса «Antic Palace», по всей видимости, пытались возвести подобие древнегреческого пантеона. Но, увы, внушительных размеров белые мраморные колонны фасада не совсем гармонично сочетались с местностью и лицами персонала. На рецепции мы узнали, что гостиница работает по принципу «все включено»: платишь один раз, а после ешь и пей, сколько способен выдержать твой желудок и печень; кухня и бары работали круглосуточно. Пляж находился в ста метрах от основного здания отеля, в услуги также входило бесплатное использование турецкой бани и сауны, куда мы и поспешили отправиться.

Небольшая паровая комната была заполнена двумя тучными мужскими телами. Мы сунулись в сауну, но температура была слишком высокой, и после минуты там находиться становилось невыносимо; пришлось вернуться в хамам.

Лори с неприязнью съежился, когда от одного тучного тела к другому донесся призыв:

– Петя! Ну что, пойдем пивка дернем? Толку от этого пара мало! Или начнем градус повышать?

Лори на призыв, обращенный к Пете с украинским говором, решил ответить мне по-французски:

– Я не могу здесь больше быть, хочешь – оставайся со своими камрадами, – и вышел из парной, не закрыв за собой дверь.

– Ну дают! – разозлился Петя, подымаясь со скамейки, выложенной плиткой-мозаикой. – Что, двери в детстве не научили за собой закрывать – ладно, пошли, Серега, накатим! – похлопав себя по пузу, предложил Петя. – Оревуар, мадам!

Камрады вовсе не разглядели во мне соотечественницу, что было приятным стечением обстоятельств – можно прогреться без посторонних.

Вернувшись в номер, я застала мужа в полном недовольстве:

– Здесь просто отвратно! Je ne pas d’envie rester dans cette endroit pour mes vacances! On va partir demain a bon heur le matin!6 – негодовал Лоран.

Потом последовали обвинения в сторону камрадов. Он даже предположил, что они мастурбируют, возобновляя в памяти мои колени и запястья…

Ужин заказали в номер; уговорить Лорана сидеть в общей обеденной зале с камрадами было все равно что ходить с протянутой рукой по парижскому метрополитену; шанс получить монету один из пятидесяти.

Но, к моему удивлению, после ужина муж сам предложил спуститься в piano-бар.

Шотландский «Bellmore» оказал плодотворное воздействие, несколько разрядил атмосферу и способствовал пищеварению, но у пианиста оказался выходной, и до нас доносились музыка с танцпола, который был устроен в виде маленького амфитеатра и находился у фонтанов, в саду, среди камелий.

Евро-хиты начала девяностых напомнили Лори его юные годы, он развеселился и рассказывал о своих первых любовных победах и о парижских клубах той эпохи; знаменитые легенды ночного Парижа навсегда связаны с названиям «Le Palace», «Queen», «Cabaret» и «Bain Douche».

В то время там можно было встретить кого угодно; начиная от Тьерри Мюглера7 и заканчивая Жаком Лaнгом8.

Было скучно. На первых аккордах композиции Chris Reа «Lady in Red» и я пригласила мужа на белый танец; оставалось прибегнуть к «золотому набору женских хитростей», дабы окончательно привести в чувства ревнивца. Мы устремились на танцевальную арену, но каким, однако, было наше удивление, когда вместо влюбленных пар мы обнаружили на танцплощадке многочисленных представительниц самой древнейшей профессии…

Грустный парад разукрашенных охотниц: все как на подбор длинноногие газели были облачены в обтягивающие короткие платья самых притягательных и возбуждающих здоровый мужской пол оттенков. В своем льняном брючном костюме «а-ля сафари» я выглядела крайне нелепо и тем провоцировала откровенные взгляды скучающих амазонок. Танцевать расхотелось.

– Закажи, пожалуйста, что-нибудь, я сейчас, – обратилась я к мужу и направилась в холл отеля. Мне непременно понадобилось взглянуть на себя в зеркало, чтобы убедиться, соответствую ли я определению «обаятельная и привлекательная».

Широко раскрыв глаза, я принялась изучать свое отражение. Иногда, погружаясь в бездну желто-зеленых радужных оболочек, испытываю уверенность, что не одну тысячу лет именно этими янтарными дисками поглощаю многочисленные образы, отпечатки узоров душ и событий, переходящих плавно из одной ипостаси в другую, из жидкой эфирной субстанции в более твердую материю. И так, в бесконечном вихре, плетутся прочные длинные косы наших карм.

– Почему ты так долго? Уже лед весь растаял в твоем бокале! Пока тебя не было, ко мне подсел вон тот тип, – и Лори поворотом головы указал на столик, за которым сидел Петя из парной, – предлагал мне своих шлюх! Это просто scandaleux! Je jamais vu ca d’ma vie!9 Завтра все расскажу дирекции гостиницы!

– Лори, ну ты что?! Неужели ты не понял, что этот тип в доле с отелем, это же очевидно! It is a business!

– И откуда ты знаешь все подробности? Этот, – Лоран снова повернул голову в сторону столика Пети, – в парной поведал?

– Послушай, хватит злиться, пойдем лучше в номер и выпьем виски! – по-товарищески отрезала я.

– Может быть, он еще и работу тебе предлагал? – заводился муж.

– Я не в его категории; слишком большую цену заломила, – я попыталась перевести нарастающий диспут в шутку, но муж не въехал в мой юмор.

– Le salop!10 Я сейчас пойду и набью ему морду! – месье Винсент уже поднимался со стула, надо было действовать, перегнувшись через столик, я ухватила его за рукав пиджака.

– Let’s go!11 Мы все равно утром переедем в другое место!

Поднимаясь в лифте, муж странно посматривал на меня. Я редко пользуюсь декоративной косметикой, мне на съемках ее хватает, но в тот вечер я подкрасила тушью ресницы.

– Ты плохо выглядишь! – заявил он. – Даже сутенер на тебя не клюнул! – Лоран залился истерическим смехом.

Лифт остановился на шестом этаже. Войдя в номер, я бросилась в ванну к зеркалу. Под моими глазами были черные разводы. Наверное, от жары, растеклась тушь, но почему я этого не увидела в холле?! Я быстро умылась холодной водой и обновленная вошла в салон двухкомнатного номера.

Лори откупоривал бутылку «Jack Daniel’s». В пространстве повисла непереносимая духота. Я поспешила открыть балконную дверь и не могла не заметить звездную россыпь, так по-новому преобразившую черный небесный занавес.

– Дорогой, посмотри, как много звезд на небе! Завтра будет новый день, мы переедем в другую гостиницу и наконец-то начнем наш отдых.

– В первый раз я выбрался на отдых по туристической программе и уже жалею об этом. Просто невыносимо! Эти комплексные базы отдыха созданы для муравьев! Но тебе нравится здесь! И эти бани, и эти «les amies russkoff»12, эти шлюхи, все это тебе родное, – Лори сделал глоток из бутылки.

– Ну послушай же! Сколько можно! Откуда я могла знать, что именно у этого отеля пакт с русскими сутенерами!

– Я до конца не знаю, с чего началось твое восхождение в Париже! Может, тебя тоже вот таким же образом транспортировали в «Ritz» или в «Georges Сinq», поимели несколько месяцев неплохой доход, а после пристроили на другую работу, чуть выше уровнем. Ведь шлюшка ты что надо! – муж с презрением смотрел на меня.

Глаза его переливались стальным блеском. В эту минуту я испытала что-то удушающее, но то был не страх, от которого хотелось бежать стремглав, то была пропасть неизбежности, за которой следовало слепое повиновение. Я пробовала угадать его следующий жест, следующее слово.

– Ну, признайся мне честно, я же твой муж, ты работала шлюхой? – его лицо исказилось в недоброй ухмылке. – Что с тебя станет! Сколько у тебя их было? А? Чего ты боишься, я не буду тебя за это шлепать. Представь, что ты на сеансе у психоаналитика, присаживайся поудобнее, налей себе виски…

Я взяла с журнального столика стакан и наполнила его доверху кукурузной жидкостью.

– Лоран, – я пыталась не терять самообладания, – я никогда не работала проституткой, и ты сам это прекрасно знаешь! Это твой психотерапевт вбил тебе в голову, что все русские женщины занимаются этим?! Когда в последний раз ты у него бывал?

– Это тебя не касается! Мне нужно разрешить свою внутреннюю проблему с отцом, и я буду у него бывать столько, сколько считаю необходимым!

Лоран продолжал пить виски из бутылки. Я закашлялась от резкого запаха, который источал американский бурбон.

– Мне жаль тебя! Вместо того чтобы поговорить об этом хоть раз со мной, ты выкидываешь баснословные деньги на «монолог в пустом зале»! С таким же успехом можешь записывать себя на магнитофон и складывать кассеты в шкаф, эффект будет аналогичным.

– Да кто ты такая?! – краснел от возмущения Лори. – Жалкая русская потаскушка, вот ты кто!

На этом моменте время растянулось, как в замедленной съемке. Я поднялась и плавным движением плеснула свой бокал виски ему в лицо.

– Да как ты посмела!

Лори выпустил бутылку из рук и схватил меня за плечи. Резким толчком он впихнул меня снова в кресло. От неожиданности и ярости его лицо покрылось багровыми пятнами.

– C’est très bein! C’est très très bien13 – повторял он как мантру, расхаживая по комнате.

Не знаю, что на меня нашло, но эту странную реакцию на экстремальные ситуации я подметила в себе еще в школе. Например, стоя у школьной доски и абсолютно не зная ответа на заданный вопрос, меня мог разобрать жгучий смех.

Вот и тогда, в комнате, казалось бы, ситуация далеко не веселая, но одновременно в ней было столько абсурда, что нельзя было не рассмеяться!

– Ты смеешься! Дрянь! – муж левой ладонью огрел меня по лицу.

Его обручальное кольцо болезненно пронзило висок.

Я почувствовала звон в ушах и головокружение. Ком подкатился к горлу и перекрыл кислород. Стало нечем дышать. Я молча вышла на балкон и закурила сигарету. Из комнаты доносились обрывки телефонного разговора:

– Алло! Привет, Лола! Как ты, крошка? Да я тут отъехал по делам, жара жуткая, еще не успел искупаться…

Лола, со слов Лорана, была давнишней подругой. Я так до конца и не разгадала энигму их отношений, он утверждал, что она ему как родная сестра. Виделись мы с ней один раз украдкой. Как-то, находясь на съемках в Лондоне, я позвонила мужу пожелать спокойной ночи, но, к моему удивлению, в телефонной трубке на другом конце провода раздался сонный женский голос: «Мы спим, звоните завтра».

И это на второй месяц после свадьбы! Моя гордость и самолюбие были ущемлены до предела. Всю ночь я не сомкнула глаз. На следующий день во время съемок я выкурила целую пачку сигарет и, не дожидаясь утреннего рейса, села на скорый поезд и в полночь была уже в Париже. Войдя в двухэтажный лофт, где проживал Лори, я наткнулась на огромный раскрытый чемодан, из которого небрежно торчала женская одежда и нижнее белье. На полу по всей гостиной были разбросаны черно-белые фотографии темноволосой женщины лет тридцати. Я подняла один из портретов и стала рассматривать его. Скрещенные в классической позе руки чуть прикрывали грудь. Длинные волнистые волосы обрамляли оголенные плечи.

Женщина не была красива, но дурнушкой ее тоже не назовешь.

– Чао! – окликнул меня женский голос. – Меня зовут Лола, Лола Бей, – с итальянским акцентом продолжила женщина невысокого роста на огромных каблуках. Через наполовину застегнутое платье-халат просвечивалось упругое смуглое тело.

– А ты, наверное, жена Лорана, проходи, давай знакомиться!

Невероятно! Эта дива чувствовала себя как дома! Она предложила мне стакан кока-колы и после поинтересовалась, как прошла поездка.

– Лори сейчас вернется, он вышел к соседу. Это моя прихоть! Мне захотелось немного покурить гашиша, – весело щебетала итальянка.

От растерянности, кока-кола совсем не усваивалась. Не дожидаясь мужа, я вызвала такси.

– Что сказать Лори? – спросила Лола. – Ты не вернешься сегодня?

– Скажи ему, что я у себя, – выдавила я, захлопывая дверь.

«Как хорошо, что я сохранила свой угол!» – подумалось мне.

Если бы не это маленькое двадцатисемиметровое убежище на Монмартре по улице Лепик, было бы крайне нелегко справляться с подобными сюрпризами.

– Ну что ты тут стоишь? – повеселев после телефонного разговора, Лоран вышел на балкон. – Давай выпьем, что ли?

– Ты думаешь, что мне хочется с тобой находиться в одном номере?

Я никак не могла привыкнуть к резким сменам его настроений. Это было не алкогольное воздействие и не марихуана.

– Как я, по-твоему, должна реагировать на полночные разговоры с мадам Бей?

– Не знаю! У тебя, что ли, нет друзей, которым ты можешь звонить в любое время? Если нет, то мне тебя очень жаль! Эта старая сваха Ада запрещает тебе со всеми общаться! Сколько лет твоей Аде? Сорок пять? Сорок семь? Или даже больше! Она же скрывает свой возраст! Ты паспорт ее видела? Так попроси, пусть даст посмотреть! Не тут-то было! Бедный ее муженек! Он-то парень неплохой, и танцор отменный, и моложе ее лет на десять! Только я терпеть не могу современный балет! Да, изящно, виртуозно, но я ничего в этом не смыслю.

– Угомонись! Слушать тебя противно! Если бы не Ада, я не выжила бы в Париже! Она единственный человек, на которого я могу положиться! И вообще, Ада имеет прямое отношение к нашему знакомству. Ты что, забыл?

– Да уж, не забыл! И прекрасно помню, что ты ей платишь! За что ты ей платишь? Это же не она находит тебе контракты? Может быть, ты ей платишь за то, что она когда-то вывезла тебя как проститутку в Париж? Пожизненный контракт с адвокатом дьявола?

– Все! Довольно с меня! Ты пьян и несешь полнейшею чепуху, завтра будешь раскаиваться, и вдобавок от тебя разит, как от уличного бомжа! Ты мне противен!

Я отстранилась в самый угол балкона. Лори рывком прильнул ко мне и грубо схватил за талию:

– Ты не хочешь целовать мужа? Давай займемся любовью! Я хочу прямо сейчас, здесь, на балконе, пускай все твои камрады это увидят!

Лори корпусом прижал меня к бетонной стенке балкона, одновременно дрожащими руками расстегивая ремень своих брюк.

Я схватила его за шею и надавила на сонные артерии. Лоран пошатнулся:

– Ты куда?

Я побежала в ванную и закрыла за собой дверь на задвижку.

– Открывай! – Лори бил в дверь ванной. – Да не буду я тебя трогать, нужна ты мне, вон там шлюхи не хуже тебя без дела пропадают! И не дорого! Видела ту брюнетку в зеленом велюровом трико?

– Ну и катись к ним! Известно, что у тебя вульгарный вкус! Твоя мадам Лола чего стоит! Как же это ты еще не посещаешь клубы «pour les echangistes»14!

– Ну и сиди там всю ночь! – Лори снова ударил кулаком в дверь ванной. – Я завтра улетаю в Париж! Мeня утомил этот отдых!

– Послушай! Сколько можно ругаться!

Я распахнула дверь. Он влетел в ванную, шаря глазами по углам.

– Что ты здесь ищешь? Тут нет никого! – весь его вид был настолько комичен, что я неожиданно испустила смешок.

– Опять хохочешь? Вот, получай!

Лори одним движением высвободил свой безымянный палец от обручального кольца, кинул альянс в унитаз, тут же дернул за металлическую цепочку бочка и завопил под шум воды:

– Et voila notre marriage!15 Можешь звонить Аде, пускай ищет тебе новый вариант! С меня хватит!

Для достоверности я заглянула в унитаз. Альянса там не было. Месье Винсент, хлопнув входной дверью, направился в бар.

В ту ночь что-то умерло во мне, что-то перегорело, все желания отодвинулись, провалились, сизый пепел погрузился густым слоем на дно души. Я не испытывала ничего, ни печали, ни страха перед будущим. Не пришло время высвободиться из тисков и обязанностей правоверной супруги и вновь обрести улыбку юной девушки? Только мельком взглянув снова в зеркало, мне показалось, что там незнакомка, «молодая старуха» с поникшим взором и с неуверенно поджатыми губами. Еще не раз предстояло мне встретиться с ней. Кто эта женщина? Я решила позвонить Аде в Париж. Хотя время было позднее, я была уверена, что она не спит.

Статная, с аристократичными манерами, темнокрылая, с бирюзовыми стальными глазами, Ада напоминала диковинную хищную птицу. У Ады не было детей, и я, действительно, затрудняюсь назвать ее точный возраст. Она была той женщиной, которая иногда вела себя как восемнадцатилетняя девчонка, а временами наставляла, проявляя мудрость столетней ведуньи. Ада никогда не повышала голоса и никогда не теряла над собой контроль. У нее находились ответы на все вопросы, и, казалось, что она видит всех насквозь. Простые люди сторонились ее, чувствовали в ней для себя некоторую угрозу или опасность. Однако богемные парижане приписывали ей дар предвидения и наполнялись благоговейным страхом и трепетом в ее присутствии. Ада сохраняла дистанцию со всеми. Эта дистанция зачастую противоречила ее внутреннему состоянию, состоянию конфликта между изредка пробуждающимся сердечным импульсом и холодным, беспристрастным рассудком, беспрерывно диктовавшим стиль поведения.

Являлась ли Ада Адой, остается загадкой и по сей день. Как-то она обмолвилась, что настоящее имя человека желательно маскировать, так как оно заключает в себе силу, и чем меньше людей его произносят, тем спокойней всем живется.

Ее предыдущий супруг – известный польский кинорежиссер. После свадьбы с ним она провела десять лет в Варшаве. Ада часто обещала показать мне польские фильмы со своим участием, но за все годы нашего общения я так и не видела ни одного. Только несколько фотоснимков со съемочной площадки, где Ада в окружении известных артистов чем-то отдаленно напоминает то Марлен Дитрих, то изысканную светскую львицу, сошедшею с картин Тамары Лемпицки16. С мундштуком и четко обозначенными тонкими линиями губ, Ада, без сомнений, могла украсить кадр, стилизованной под «арт-деко» киноленты. После развода она поехала посмотреть Париж, так и осталась жить во Франции.

Ада нередко напоминала о том, что сделала для польского режиссера, для своего теперешнего мужа, и для десятка русских красавиц, приехавших покорять Париж. Она приписывала себе сверхординарные способности притягивать в жизнь своевременные события и мысленно воздействовать на людей, управлять ситуацией на расстоянии. Следует отметить, что все ситуации она же и создавала. Но где сегодня были все эти девушки?

Со слов Ады, каждая из них в какой-то момент опрометчиво ослушалась ее наставлений, тем самым помешав задуманному стратегическому плану. Я была знакома только с моей предшественницей, Элей. Приехав из далекой Сибири, Эля всех поражала голубовато-белой прозрачной гладкой, как первый снег, кожей.

Ее серо-зеленые глаза не выражали ровным счетом ничего. Это было так странно и притягательно! Всем мужчинам, на которых бы ни посмотрела Эля, хотелось немедленно разжечь в ней огонь, обогреть «снежную королеву», закутать в меховые теплые шкуры. Ада долго возилась с Элей: знакомила с многочисленными продюсерами, режиссерами, художниками, модельерами, фотографами, но у представителей шоу-бизнеса было одно желание – сделать Элю своей наложницей, но никак не кинозвездой. В конце концов, втайне от Ады девушка бежала из Парижа с каким-то иркутским мафиози. Год спустя после исчезновения Эли до Ады дошли слухи, что его пристрелили за долги, а Эля с ребенком вернулась в родной городок, где и находится сейчас. Истории всех остальных девиц имели равнозначный финал: кто вернулся в отчий дом, не выдержав парижского натиска, кто спутался с русской мафией или олигархами, а кто-то просто без вести пропал.

Про Аду ходили всевозможные сплетни. Некоторые утверждали, что Ада – заядлая лесбиянка, которая, вдоволь наигравшись, продает девушку за огромную сумму в Арабские Эмираты, в гарем к шейхам. Другие – что Ада – законченная наркоманка, и для добывания «своей дозы» она поставляет девах извращенцам-богачам за неимоверно большие деньги.

Ни первое, ни второе не являлось реальностью. Правда то, что Ада одно время ходила по ночным клубам со своими подопечными, а там всякое случалось. Категория «сомнительных типов» прекрасно знала про ее существование. Но после встречи со своим третьим мужем Роландом Ада перестала посещать «злачные места».

– Привет, я не разбудила вас?

– Привет, дорогая, муж уже спит, а я смотрю новости, ну тебе и везет на катастрофы! Радуйся, что не в Нью-Йорк «Конкордом» добиралась!

В голосе Ады прозвучала дерзкая издевка.

– Тут и без «Конкорда» хватает! Лоран устроил очередные Помпеи.

– Что же, он не рад отдохнуть за твой счет?

– Похоже, что нет, – я сделала глоток из своего стакана, – после скандала отправился в бар искать свежих ощущений.

– И теперь ты сидишь, места себе не находишь? Какой вздор! Что случилось? – с интересом продолжала Ада. – Опять из ревности с кулаками бросался? Ему нужно прекращать курить эту травку, молись за него, а я буду молиться за тебя.

– Ада, ну о чем ты! Его имя не зарегистрировано в небесной канцелярии, и все мои молитвы – напрасный труд.

– Молитва никогда не проходит даром. Молись о душе мужа своего, а не за месье Винсента. Иоанн Златоуст говорил: «Та, которая воздерживается против воли мужа, не только лишится награды за воздержание, но даст ответ за его прелюбодеяние, и ответ более строгий, чем он сам. Почему? Потому, что она лишает его законного совокупления, низвергает его в бездну распутства». Ну и что с того, что он не крещен, он – твой муж на данный момент.

– Ада! Ну не абсурд ли в сложившейся ситуации разыгрывать из себя святую и податливую супругу, когда он то и дело высмеивает наши с тобой походы в церковь!

– Милочка моя, а сколько я терпела за свою жизнь?! Каждый должен выстрадать свое счастье, – утвердительно заявила Ада. – Тебе нужно паспорт получить, а потом разберешься. Некуда тебе сейчас дергаться. Я веду переговоры с Майклом, найдем тебе контракт в Америке и поедем завоевывать Голливуд! Надеюсь, ты не забудешь своего первого агента, – Ада сделала многозначительную паузу, – когда дела твои пойдут в гору?!

– Ада! Пока что я снимаюсь во второсортных рекламных роликах, – вспылила я, – и отбиваю себе пятки в парижском метро, хожу по бесконечным кастингам для всевозможной чепухи.

– Где твоя выдержка? Как ты хочешь добиться успеха, если даже не находишь самообладания и энергии терпеть своего собственного мужа. Ладно, я вижу, что твоя ситуация в Турции – тупиковая. Ваш отдых только измотает жарой и разборками, да и потом, у тебя аллергия на солнце. Скажешь ему утром, что плохо себя чувствуешь, и возвращайся в Париж. В субботу – вечер у Клода. Он сейчас как раз ищет новое лицо для зимней рекламной кампании. Я хочу, чтобы он посмотрел тебя. Оденься во все черное. Он дикий эстет, и если вдруг не понравится цвет твоего платья, считай – все пропало. И еще, никаких духов!

После разговора с Адой стало легче.

Именно она представила меня Лори на одном вернисаже. Приближенные художника поехали ужинать узким кругом. Не знаю, входило ли последующее замужество в секретный план, – Ада утверждала, что Лорана на вечере видела впервые. Таким образом, Ада оказалась у истоков нашего романа и свидетелем на свадьбе.

«В нашем деле самое главное – вовремя смыться», – я сидела на диване и обдумывала, как избежать очередной конфронтации и как утром изложить новую программу Лори. Допивая свой виски, я не заметила, как погрузилась в сновидение:

Большая пыльная дорога. Я стою посреди дороги и не могу понять, куда же могла запропаститься моя лошадь. Я громко свистнула и тут же удивилась, что, оказывается, умею свистеть. В ответ на мой свист галопом приближался стройный молодой черно-коричневый конь. Узнав меня, он издал приветственное ржание.

– Вот какой ты строптивец! – поглаживая по голове коня, приговаривала я.

Надвигалась стена из пыли. Топот копыт буквально оглушал. Со знанием дела я взобралась на лошадь и отъехала в сторону – не оказаться сметенной с пути лихо приближающейся конницей. Грузные мясистые ноги обхватывали по бокам коня. Огромные ладони крепко держали его за узды. Объемные груди были сдавлены одеждами и ремнями из кожи. За спиной блистал тяжелый медный щит с изображением солнца.

– Боже мой! Да я вешу больше ста килограммов! – с ужасом подумалось мне.

Не успела я привыкнуть к своему новому облику, как подле меня остановилась колесница, влеченная тремя леопардами. Золотые с изумрудами ошейники диких кошек приковали мой взгляд.

Игривый женский хохот заставил поднять глаза и увидеть владелицу необычной упряжки.

– Таис! Смотри! Какой странный воин! У него такие женские формы! – хохотала рыжеволосая госпожа, обращаясь к своей подруге.

– Да какой же это воин?! Это женщина! Боже мой! Они, наверно, издеваются над бедной рабыней! Я обязательно пожалуюсь Птолемею! Как тебя зовут, девушка? Поедешь с нами, хватит тебе носить на себе эти тяжести, оставляй все здесь, под деревом. Я твоя новая госпожа!

Темноволосая, с оливковой кожей женщина обладала необыкновенно притягательным голосом. Ее тонкий стан и профиль указывали на египетское происхождение. От неожиданности я потеряла дар речи и стояла в некой прострации, ожидании знака извне. Мой конь заржал на шипящего леопарда и тем самым привел меня в чувства.

– Я не рабыня, а просто сирота. Мой дед перед смертью отдал меня на воспитание своему лучшему другу-полководцу. Так я и выросла среди мужчин, – задумчиво ответила я.

– Таис! Ну чего ты привязываешься к незнакомым людям! – рыжеволосая хохотала не переставая. – Поехали, нас уже давно заждались друзья Александра!

– Пенелопа! Как же мы можем бросить эту бедную девушку среди дороги! У нее нет ни еды, ни питья! В школу гетер ее не возьмут, но я могу увести ее с собой в храм матери Изиды, на остров Крит. Ей там дадут отдохнуть…

Луч солнца заполнил утренним светом комнату гостиничного номера. Не было никакого желания открывать глаза и встречать новый день. Тело казалось тяжелым и неуклюжим после проведенной в кресле ночи, а мысль о предстоящем диалоге с мужем пурпурной тучей висела где-то над переносицей. Пересилив усталость, я потянулась к телефонной трубке.

Глава 3. Загадочное кредо самоубийц

Вселенский опыт говорит,

Что погибают царства

Не оттого, что труден быт

Или страшны мытарства.

А погибают оттого

(И тем больней, чем дольше),

Что люди царства своего

Не уважают больше.

Булат Окуджава

Париж встретил пепельно-серой улыбкой. После аэропорта я поехала к себе – на Монмартр. Первым делом было необходимо распечатать накопившуюся за время отсутствия корреспонденцию. Ничего интересного: сплошь счета за телефон, электричество и всякие административные оповещения. Лишь одна открытка, как полагается, в почтовом конверте, с маркой, адрес написан от руки. Почерк экспедитора мне не был знаком. Человек, подписавший конверт, или редко пользуется чернильной ручкой или крайне неуравновешен по своему внутреннему укладу, так как буквы были выведены по-детски неуверенно. И еще одна немаловажная деталь – на конверте отсутствовал почтовый штамп, следовательно, «загадочное послание» было опущено в почтовый ящик собственноручно. Я чуть вскрикнула от нелепой музыки, которую издавала открытка, лишь стоило ее приоткрыть. Текст в послании отсутствовал. На лицевой стороне была изображена зеленая, с желтыми огромными глазищами жаба. С обратной – ее задница, облаченная в джинсовку, а из кармана джинсов торчала пачка американских баксов. Что за мерзкая шутка! И что это за намек? Но не было желания предаваться догадкам на этот счет. Оставалось немного времени, чтобы привести себя в порядок после перелета и настроиться на общение с новыми людьми. Однако отвращение и мысль о том, что за тобой следят, не покидала весь последующий вечер.

Ада ждала меня в своем маленьком «Рено» у подъезда. Дверца машины распахнулась, на меня хлынул терпкий аромат.

– Ты же сказала: никаких духов! – возмутилась я, закуривая сигарету.

– Я не собираюсь сниматься в рекламе, и потом, этот запах будет отталкивать ненужных нам людей. Садись быстрее, мы и так опаздываем!

В очередной раз удивившись причудам Ады, я решила оставить комментарии при себе. Не хотелось ввязываться в долгую дискуссию о многозначительной важности всех мелких деталей, продуманных и созданных Адой для непременной победы «нашего предприятия». Куда приятней было затянуться сигаретой и насладиться видом ночного Парижа из открытого окна автомобиля.

– Как там? Все обошлось? – поинтересовалась Ада, паркуя машину на площади des Victoires17.

– Я проснулась в номере одна. Похоже, Ив улетел первым самолетом.

– Ты совсем бледна! Клод любит сексапильных, пышущих здоровьем девушек. Туши свою сигарету!

Приглушенный свет портеров обещал уютную атмосферу. Ада зря волновалась: приглашенные только начали постепенно заполнять просторные комнаты шикарных апартаментов. Узкоглазые девушки в японских кимоно с неоднозначной улыбкой подавали приветственный коктейль. Очень хотелось курить, но по уговору с Адой «на людях» мне курить воспрещалось. Мое внимание приковала к себе картина на стене. Космическая абстракция – звездный вихрь помещался на хрупкой женской руке; силуэт женщины обращен к окну; за окном современный город-мегаполис, окутанный бурым пламенем.

– Какая необычная интерпретация столичного хауса, болезненного одиночества, – вкрадчивый голос как бы явился озвучением моих мыслеформ и вовсе не потревожил меня.

– Да, ваше мнение созвучно с моим восприятием этой картины, и все же в ней есть и светлая, философская сторона – каждый держит в своих руках целый космос! Каждый обладает свободой вершить свою судьбу…

Я обернулась, чтобы взглянуть на своего собеседника, но удивилась, что рядом никого не оказалось. Но этот голос я смогу узнать среди множества других голосов!

Я внутренне себе улыбнулась и ощутила невероятный прилив энергии. Предчувствие чего-то нового воодушевляло – придавало уверенность, тело стало гибким, и до этого ледяные ладони наполнились приятным теплом.

К своему удивлению, я отбросила и вовсе забыла все вчерашние разочарования. Я снова вдыхала в себя с воздухом свободу.

– Познакомьтесь, Клод, это моя восходящая звезда, завтра у нее примерка у Диора, а на следующей неделе она отправляется в Занзибар на съемки для английского «Элль», —Ада подмигнула мне и пригласила присоединиться к их компании.

В центральной гостиной стоял шикарный инструмент. Крышка рояля была закрыта. Клод заметил мой остановившийся взгляд на инструменте.

– В последний раз к роялю прикасалась Уоллис Франкен18. Ей всегда нравился его приглушенный, но очень уютный звук, – Клод сделал паузу и перевел свой взгляд на приоткрытое окно, – я в детстве хотел стать пианистом, но мода – мое истинное призвание, мое единственное утешение. Сложно представить мою жизнь вне света прожектеров подиума, без порхающих женских силуэтов…

Клод смотрел впереди себя, никого не замечая, и был совершенно удален от всех присутствующих. Он даже не стремился, чтобы его кто-либо слышал. Казалось, он довольствовался своей исповедью и не нуждался в посторонних свидетелях. Неуловимо грустное выражение его глаз вызывало целый букет эмоций. Казалось, что Клод бесконечно одинок. Он принадлежал всем и никому одновременно. Принадлежал ли он самому себе? Думаю, да; в момент творчества, объединившись со своей музой.

– Ну что, дорогая! Ты готова? Пускай знают, на что мы способны. Сыграй Скрябина, он как раз сочетается с настроением нашего мэтра, – Ада не оставляла мне выбора и молниеносно шепнула что-то на ухо Клоду.

Клод окинул меня одобрительным взглядом и плавным павлиньим жестом приподнял крышку рояля.

Весь мой радужный настрой сменился волнением. К головному мозгу прильнула кровь, и ладони покрылись холодным потом. Пришлось сделать глубокий вдох и медленно выпускать дыхание, чтобы предотвратить головокружение. Я пробовала услышать первый аккорд прелюдии и почувствовать подходящее для моего состояния «темпо». Тишина. Ничего не получалось. Я закрыла глаза, чтобы воспроизвести перед собою нотный текст. У музыканта существует три различных вида памяти. Первый – это механическая, телесная память. Пальцы настолько знают свое дело, что сами играют заученное произведение. Опасность этой памяти легко узнаваема – малейшая посторонняя мысль может помешать и отвлечь исполнителя. Второй вид памяти – эмоциональный. Эмоция, которую музыкант привык получать при исполнении данной пьесы, стремительной волной несет его к финалу произведения. Иногда эта волна меня так обволакивала, что я с трудом могла слышать свою игру. Это бесконтрольное забвение – эмоциональный шторм. Третий вид памяти – зрительный. Глаза привыкли видеть клавиатуру и движение пальцев по ней. Этот вид памяти работает как шпаргалка, но стоит закрыть глаза и – конец всему! Наилучшая комбинация – это слияние трех.

«Сердце горячее – голова холодная!» – эхом прозвучали внутри слова моего первого преподавателя. Это золотое правило всегда вводило меня в нужное состояние. Мои пальцы чуть коснулись инструмента, как вдруг одна мысль отвлекла меня.

– А кто такая Валлис Франкен? – неожиданно вырвалось у меня.

– Ее больше нет, она упорхнула, как птица из окна. Это грустная история, давайте праздновать жизнь, – отстраненно ответил Клод.

Раздался первый аккорд. Но очнулась только по окончании произведения и обнаружила, что присутствующие с интересом слушали. К моим щекам прильнула кровь, и тут же от беспричинного стыда у меня загорелись уши.

«Сыграйте что-нибудъ еще!» – раздалось из глубины гостиной.

Мне захотелось курить, и под предлогом телефонного звонка я направилась в коридор, где никого не было и можно было расслабиться.

На лестнице послышались шаги. Я поспешила затушить сигарету. Белокурая девушка приближалась к двери. Я с интересом осмотрела ее. Что-то славянское было в ее лице, но экстравагантно-готический стиль одежды не дал возможности определить с точностью ее происхождение.

– Это здесь? – изображая ирландский акцент, спросила девушка и этим кривлянием себя и выдала.

– Да, можно по-русски, – ответила я.

– Окей, – девушка дружелюбно улыбнулась и прошла в квартиру.

Мне почему-то вовсе не хотелось возвращаться. Я думала о Валлис Франкен. Меня безумно заинтриговало это имя и грустная история, c ней связанная.

– Валлис, – услышала я приятный, знакомый мне голос.

Я обернулась в надежде, наконец, обнаружить того невидимого собеседника, с которым оказались созвучны мои мысли. Но вокруг никого не оказалось. Кто же это? Кто мой новый невидимый друг? Я знала одно: нельзя никому ничего говорить о его появлении в моей жизни.

Неизвестно, сколько времени я провела сидя-дремля на лестнице. Голос Ады пробудил меня.

– Вот это да! А ну-ка, поехали по домам! Хорошо, что тебя никто не застал.

Я открыла глаза и ужаснулась от ее облика в темноте. Она была похожа на Бабу-ягу. Хохот Ады впервые показался мне фальшивым.

– Слушай, милочка, приютишь на одну ночь у себя девчонку? Она только сегодня из Москвы, и мне абсолютно некуда ее сегодня пристроить – агентство закрыто, ты знаешь, что муж не любит незнакомых людей в доме. Вот ключи от машины, жди меня внизу, мы мигом.

– Я Линда, – отрезала блондинка, усаживаясь на заднее сиденье.

Мы в обоюдном молчании подъехали на улицу Лепик.

– Спокойной ночи, красотки!

Я охотно покинула автомобиль, так как за десять минут обратного пути успела насытиться душным запахом духов. Терпкий аромат парфюма Ады смешивался с кислым мужским одеколоном, которым, по всей видимости, пользовалась Линда.

Мы молча поднялись на третий с половиной этаж.

– Квартира небольшая, но довольно уютная, проходи, – пригласила я Линду, открывая дверь, – с балкона видна Эйфелева башня!

К моему удивлению, Линда принялась тот час же расшнуровывать свои высокие панковские сапоги «Доктор Мартен-с».

– В Париже обувь не снимают, тапочек я тоже в доме не держу.

– Окей, – дежурно ответила девушка, – а гашиш у вас курят?

– Этого полно, можешь не волноваться.

– А что тут у вас слушают? – бесцеремонно указывая на проигрыватель, поинтересовалась Линда, – можно музон свой поставить? Я техно люблю.

– Можно – если осторожно; в доме стены тонкие и соседи злые.

– Окей, understood19!

Линда протянула мне черную пластинку.

Монотонные электронные звуки и жесткий ритм заполнили комнату.

Между нами повисла пауза. Я вызвалась ее устранить.

– Пойди на балкон, посмотри, как раз полночь, башня уже зажглась, а я пока приму душ.

– Окей, no problems!

Сна не было ни в одном глазу. Стоя под горячей струей воды, я снова думала о Валлис. Что же это была за женщина? Почему вдруг человек прерывает свою жизнь? Что является этой последней каплей в чаше страданий? Почему человек, божественное существо, изначально наделенное ионами радости, теряет свой эфирный иммунитет и поддается магнетическому шепоту теней разочарований? Где проходит грань света и тьмы? Зачем стремиться заглянуть в лицо смерти раньше положенного часа? А есть ли у смерти лицо? Что таит в себе ее улыбка? А ведь все мы так с ней связаны, «сестра ночи» следит за нами и думает о нас постоянно. Мне вспомнилась одноименная, необыкновенно минорная композиция Мартина Гора20.

Неожиданно раздался стук в дверь. Я поспешила накинуть халат. Было два варианта: или соседка Люсиль, или муж.

– C’est qui?21

В ответ – тишина.

Люсиль бы использовала звонок, чтобы обозначить свою назойливость. Значит, это Лори. Я с досадой приоткрыла дверь. Но не успела я рассмотреть «посетителя», как грозная ладонь охватила мою глотку, прижимая локтем к стене. В правой руке сверкнул нож.

– Где она?! – сквозь зубы проговорил «посетитель» и приставил нож к моему ребру.

Я застыла в полном оцепенении и почувствовала, как острие ножа стремится пробраться через махровый халат к моему телу.

«Посетитель» не спускал с меня глаз. По его широкому лбу стекали капли пота. Он на секунду ослабил руку на моей шее, но тут же ухватился за нее еще сильнее.

– Где она? – с новым напором закричал он.

– Алик! Хватит! Или я выброшусь с этого балкона!

Вопли Линды обескуражили «посетителя». Он небрежно швырнул нож и толкнул меня на пол.

Линда испуганно глядела на него. Алик, мужчина средних лет, с лицом, изъеденным язвами, невысокого роста и полного телосложения, был похож на злого карлика.

– Все, я иду за тобой, успокойся! – дрожащим голосом простонал он и метнулся к балкону.

Линда уже успела перелезть через балконную раму. Она чудом удерживалась на узком карнизе фасада здания.

– Давай руку, скорее же, – настаивал Алик.

Линда не двигалась. Алик ловким жестом схватил ее за талию и втащил обратно на балкон. Линда вовсе не сопротивлялась.

– Окей, мы поехали, – смотря на меня, вымолвила она.

Мужчина и девушка без комментариев покинули квартиру. Рассматривая оставленный «посетителем» нож, я слушала черную пластинку…

Я спускаюсь по лестнице своего подъезда. Выхожу на улицу. Раннее утро.

Безоблачное небо. Влажный тротуар – наверное, ночью шел дождь.

Воздух пахнет весной. Я вдыхаю его и от сиюминутного блаженства начинаю смеяться. Оглядываюсь по сторонам. Улица пуста.

Иду вниз по Лепик. Боже! Это же радуга! Я радостно смеюсь. Я так люблю радугу! Что за знакомый силуэт движется мне навстречу?!

– Андрей, что ты тут делаешь? Я знаю, ты умер два месяца назад…

– Я пришел посмотреть, как ты живешь, мы с тобой так давно не виделись, я скучаю по тебе…

– Ты очень хорошо выглядишь! У тебя красивое пальто, а ботинки носишь все те же. Зачем ты это сделал? Я же просила тебя! Ты мне клялся, что не будешь… Ты обещал…

У меня текли слезы по щекам, хотя я и не собиралась плакать.

Андрей улыбался мне в ответ.

– Я не хотел оставаться там. Я устал. А теперь мне так хорошо! Видишь, теперь я с тобой могу общаться. Лучше расскажи, как ты живешь? Вон, пойдем, сядем на лавку. У тебя приятная улица. Я всегда мечтал приехать к тебе в Париж. И ты правильно сделала, что не пришла на похороны.

– Андрей! Я прилетела в день, когда тебя не стало. На следующее утро позвонил кто-то и сообщил. Я знала, что не смогу этого вынести. Прости меня.

Я снова заплакала.

Андрей протянул мне свежевыглаженный клетчатый платок. Вытерев слезы, я увидела его лицо. Он сиял от счастья.

– Не надо, я люблю тебя…

Андрей взял моя кисть и нежно поцеловал запястье.

– Тебе, правда, так лучше?

– Не знаю, пока мне очень хорошо. Сегодня мой последний день. Потом пора. Я пришел попрощаться. Что будет – не знаю.

– А ты можешь взять меня с собой на время?

И мы перенеслись в какое-то помещение. После шли по узкому дугообразному коридору. Тут не было окон, не было никакого освещения, но и не было темно. Низкий потолок. Бесцветные стены. Мы шли очень долго. Коридор казался бесконечным. За каждым виражом следовал в точности такой же.

– Андрей! Мы ходим по кругу!

Он ничего мне не ответил и продолжил свой путь…

Проснувшись, я долго лежала с открытыми глазами и обдумывала сон.

Редкие тонкие отношения связывали нас. На сердце было необычайно легко. Я вышла на балкон. Невольно всплыл в памяти вчерашний ночной эпизод. До чего же мы легкомысленны и безответственны! В чем же находится кредо самоубийц? Кто-то готов лишить себя жизни в туманном порыве, оставив других распутывать клубок из накопившихся сомнений и обид. Имея хотя бы одно живое существо на земле, с которым ты связан сердечным импульсом, не стоит отбрасывать попытку пробраться на более высокий эволюционный уровень. Все наши сердечные связи не умирают вмести с телом, а продолжают существовать как светящиеся нити, в пространстве и времени. Любовь – субстанция для трансформации, единственное определяющее, космическая единица Вечности, противоядие Смерти, абсолютное доказательство экзистенции. Гусеница может превратиться в бабочку, испытывая неистовое желание продлить свое существование. Ее любовь к жизни объективна.

И с ее помощью она делает квантовый прыжок и превращается из липкого пресловутого создания в изящного виртуозного мотылька. Чудо природы? Да нет. Степень знания.

Глава 4. Вагон, «Le Monde» и Честерфилд

Раздался длинный звонок в дверь. Я не спешила открывать, но голос за порогом не оставлял выбора.

– Мадам Винсент, откройте, пожалуйста, полиция, управление внутренних дел.

– А в чем, собственно, дело? – я пыталась оттянуть время и собраться с мыслями.

– Мы ищем вашего супруга, месье Винсента, он проходит свидетелем по важному государственному делу; судья выдал ордер на его немедленный допрос.

На пороге стояло двое полицейских в форме, а также учтивый дядя в штатском, за миловидной улыбкой которого скрывались стальные клыки.

– Извините, но я ничем не смогу вам помочь, мы с мужем в ссоре, и я не имею ни малейшего понятия, где он находится. Попробуйте заехать в галерею на rue Bonaparte22.

– Мадам, галерея закрыта. Мы оставляем вам копию ордера. При возможности оповестите вашего супруга о сложившейся ситуации. В ордере указано, что покидать пределы Республики Франции на период следствия воспрещается. Спасибо за содействие.

Заперев за полицией дверь, я несколько минут старалась угомонить шквал мыслей. Во что впутался Лори?! Милый, обаятельный утонченный француз, страстно любящий искусство, но в свое время не прочь на нем заработать. Вот в том-то все и дело! Многие и самые крупные сделки Лори заключал вне галереи. Всем давно известно, что арт-бизнес – это прекрасный способ для отмывания денег. Вложил себе пару миллионов в полотно, повесил на стенку и не надо отчитываться перед налоговой о превышающем нормы заработке.

«Вероятно, что какой-нибудь покупатель был уличен в незаконных махинациях, а Лоран – всего лишь свидетель», – успокаивала я себя, но рой пчел не прекращал звенящее жужжание в головном мозге.

На глаза попалась отвратительная открытка. Теперь она представилась в новом свете как предупреждение, предупреждение или угроза?

Чем больше я думала, тем туманнее становились догадки. За мной, без сомнений, была установлена слежка, и телефон поставлен на прослушивание.

Я решила без звонка отправиться к Аде и обсудить все с ней. Тем более что необходимо было рассказать о вчерашнем происшествии, но не по телефону; при новых сложившихся обстоятельствах.

Ада, несмотря на ранний час, была при полном марафете. Ее безукоризненно подчеркнутые искусным макияжем веки излучали беспристрастность и покой. Ада пила свой утренний кофе. Ее черный шелковый халат переливался при свете настольной лампы. Она вовсе не удивилась моей истории о «посетителе» и, закурив сигарету, заметила:

– Ну вот, очередная московская барышня притащила за собой хвост. Сколько раз ей говорила держать этого «папашу» подальше во благо карьеры. Потом удивляются, что нет никакого желания у агентов иметь с русскими дела. Она даже не соизволила позвонить. Ты представляешь, а Клод хотел делать с ней примерку для съемок! Ты ему слишком женственной показалась; для зимней коллекции он ищет этакую «пацанку»! Может, тебе коротко подстричься? Нет, ты не готова к таким переменам. Подождем до весны. Летняя кампания за тобой, если Клода не переманят.

Я не знала, с чего начать, и протянула Аде неприятную открытку. Ада не без любопытства осмотрела вызывающий объект.

– Какие еще гадости подбрасывает тебе Лоран! – вскрикнула она, когда заиграла ее мелодия. – Ему все мало! Когда в последний раз он тебя куда-нибудь приглашал за свои деньги?

– Ада, тут дело в другом. Ко мне сегодня утром приходила полиция; его искали, он замешан в каком-то деле, с него требуют в принудительном порядке свидетельские показания. Мне кажется, что открытка не от него. Возможно, это предупреждение об опасности. Но почему она адресована мне? Вот в чем загадка! Ее подбросили в почтовый ящик; на конверте отсутствует почтовый штамп.

– Полиция уже проверила почтовый ящик до твоего появления, и если бы письмо было адресовано Лори, его бы изъяли как вещественное доказательство, улику.

– И что мне теперь делать? Я даже не знаю, где он. Как его предупредить?

– А что галерея? Ты туда звонила?

– Полиция уже была там – галерея закрыта.

– Это уже серьезно. Он, видимо, не на шутку вляпался. Жди новостей. Все тайное рано или поздно становится явным. Но самое главное – не страдай! И вообще, пора тебе завести себе душевного друга. Я имею в виду человека, с которым можно приятно проводить время.

– Ада! Я тебя не понимаю! То ты мне толкуешь о слепой верности и супружеском долге, а теперь предлагаешь развлечься на стороне! Я не умею вести двойную игру.

– Боже мой! Опять я во всем виновата! Поступай, как знаешь, ты уже взрослый человек, только не надо меня просить во всем разобраться.

– Ада! Ты меня познакомила с Лори!

– Я тебя много с кем знакомила, но замуж выходить не заставляла, – холодно и отрешенно заявила Ада.

В этом она была совершенно права. Я вспылила от того, что не удалось построить идеальный мир любви, и верить в поражение вовсе не хотелось. Замужество являлось абсолютно моей идей.

– Хочешь дружеский совет? Поезжай, отдохни. Деньги у тебя есть. Ты вся измоталась и как будто постарела лет на десять, что вовсе никуда не годится. Я сама позвоню в агентство и все объясню.

Ада приподнялась с уютного кресла, чтобы подлить кофе. В это же время раздался телефонный звонок.

– Да, одну минуту, – Ада в недоумении протянула мне телефонную трубку и вышла из комнаты.

Это был Пьер, венецианский партнер по галерее и друг Лори. Пьер говорил шифром и делал многозначительные паузы; убеждался, что я все правильно понимаю, и просил сегодня же вечером покинуть Париж и приехать на ночном поезде в Венецию, обещал на месте все разъяснить. Он также намекнул, что следует сохранять тотальную конфиденциальность и о расходах не беспокоиться.

Ада никак не прореагировала на мое решение последовать инструкциям Пьера.

Я попросила ее проводить меня вечером на Gare de Bercy23.

Ночной поезд оказался полупустым. В моем купе, предусмотренном на шесть пассажиров, была занятой лишь одна самая верхняя полка. Я всегда предпочитаю нижнюю лежанку, так как уж очень боюсь свалиться во сне с неимоверно маленького по площади верхнего ложе. Лежанки советского купе шире и длиннее мелкокалиберных итальянских мест. Среднему американцу со свойственным ему размером ХL пришлось бы приложить всю имеющуюся в резерве смекалку, чтобы найти возможность умоститься на этих жердочках. В купе заглянул проводник и предложил зарезервировать столик на ужин в вагоне-ресторане. Незатейливое меню предлагало спагетти болоньезе или пенне «аль песте». Я не была голодна, но организм требовал смены потоков восприятия; постепенно подступали холодные лики сомнений, и справляться с ними без «эликсира храбрости» не представлялось возможным. В купе было душно. Недолго раздумывая, приготовив постель, я направилась поддержать дорожное настроение бокалом красного вина.

В вагоне-ресторане было по-домашнему хорошо. Казалось, что все пассажиры по неизвестной причине сконцентрировались именно здесь. В основном это были итальянцы. Небольшая группа японцев, которые едут прокатиться на гондоле и скупить итальянские сумки и обувь; пара одиноких французов среднего возраста, читающих газеты.

Я уселась на стул, обитый зеленым бархатом, и, не церемонясь, заказала пол-литра красного вина и маленькую тарелочку – ассортимент с сырами и грецкими орехами.

Пригубив багрового напитка, удалось отключиться от всей путаницы, в которой очутилась, даже не понимая, как. Неожиданно сложились в рифму простые слова. Я достала из сумки маленький дневник-блокнот, чтобы сделать заметки.

– Вы тут поэзию строчите, а в Париже вот что происходит.

Мужчина неопределенного возраста сидел напротив. Он протянул сегодняшний номер «Le Monde» и указал на статью на первой полосе.

Меня очень озадачил его откровенный тон. Он повел себя так, если бы мы путешествовали вместе как минимум полжизни, и без смущения следил за всеми изменениями на моем лице.

– Читайте, девушка. Это имеет прямое отношение к вам.

«Да что за фамильярность!» – мелькнуло в уме, но какая-то неведомая сила сковала речевой аппарат, и я уткнулась в газету.

Жан-Вильем Феврие, судебный пристав, подозревался в укрытии картин, которые ранее были проданы на государственном аукционе из-под его же молотка, и не только частным лицам, а также музеям с мировыми именами и историческим фондам.

Такого рода действия являются противозаконными для должностного лица. Некий молодой журналист, случайно попав на вечер к Жан-Вильему, из чистого любопытства запечатлел каждый художественный объект на небольшую видеокамеру.

После он случайно показал пленку своему другу, эксперту по живописи. Эксперт, прекрасно осведомленный о том, что уходит из-под молотка, пришел в ревностную ярость от неслыханной жадности известного парижского аристократа.

В результате возбуждено уголовное дело и ведется расследование.

Свежие подробности были обещаны в ближайшем номере газеты.

– Потрясающе, не правда ли, вы даже и не в курсе? – с лукавой улыбкой ликовал мой собеседник. – Разве это не повод для беспокойства? Ваш муж, мадмуазель, по уши погряз в этой кабале.

На слове «мадмуазель» незнакомец сделал особый акцент. Каким образом ему могут быть известны такие подробности; наверное, он из полиции, а как еще?! Однозначное суждение не складывалось.

Что-то в этом человеке вызывало симпатию. Своеобразной магнетической силой был наполнен его взгляд и голос.

Он не замедлил прочесть мои мысли:

– Я не полиция, я просто хочу вам помочь. Ну, хорошо, чтобы развеять ваши сомнения, расскажу вам маленькую историю болезни. Хроническая аллергия на солнце, острое и пыль, мне продолжать?

Я в оцепенении не сводила с него глаз.

– А еще по гороскопу вы…

Так он продолжал минут десять, указывая на примечательные события из прошлого и на возможные варианты будущего. Я не могла поверить своим ушам. Это была моя первая встреча с настоящим ясновидящим. От неудобства, смешанного с восторгом, я рассмеялась.

– Ну вот, уже лучше, – одобрил мой смех мужчина, – видите, я просто хочу помочь, если смогу. Мы потомственные ясновидящие, мой отец работал на правительство, помогал принимать некоторые важные решения еще при Миттеране. Я в политику ввязываться не стал, у меня адвокатская контора, и я просто иногда консультирую, но только в крайних случаях, друзей, как вы понимаете, и бесплатно. Если вы не желаете знакомиться – тоже не беда, меня зовут Алекс.

Мужчина протянул мне визитную карточку. Все было верно. Адвокат, адвокатская контора в восьмом округе Парижа и приличная фамилия.

– Так значит, вы не из полиции? – я вопрошала подтверждения, хотя сердце знало, что волноваться не о чем.

Качество реальности происходящего постепенно менялось. Казалось, что металлический скрежет рельс куда-то исчез.

Абсолютный вакуум завладел пространством.

Алекс обволакивающим голосом увлекал в иные реалии. Он рисовал яркие и абсолютно непостижимые для воображения картины вселенского будущего.

Из его слов было мало что доступно пониманию светского разума. Хотелось прожить момент с полной силой и прикоснуться к вечности, к знанию, а не просто наслаждаться тем забытьем, в которое посчастливилось провалиться.

Неповторимое состояние напоминало качество переживаний, испытываемое во снах.

– Четыре, – как бы себе проговорил Алекс, – да, все верно, у тебя есть возможность развить в себе все четыре основные природные стихии, но путь твой тернист. – Алекс неожиданно перешел на «ты», и у меня промелькнула мысль, что где-то раньше мы встречались. – Справишься, я в этом не сомневаюсь! – с неприкрытым азартом заметил он. – Обязательно позвони, когда вернешься в Париж, попьем где-нибудь кофе. Да, кстати, мой брат – отменный джазовый гитарист. Каждую среду он играет с бэндом в кафе «Chesterfield», что на rue la Boetie24, ты всегда сможешь меня там найти. Все будет хорошо! Главное – не теряй самообладание и помни, что все может быть вовсе не так, как нам кажется.

На этой позитивной мистической ноте мы простились с Алексом. Пребывая в крайне чувственном состоянии, я направилась в купе отдыхать.

Пустой вагон. Я еду в поезде.

Я смотрю в окно, чтобы определить время дня.

Из окна – лишь бетонные стены.

Ко мне подходит контролер и требует предъявить билет.

В маленькой сумочке находится сборник стихов Вильяма Блейка и пачка сигарет; нет ни билета, ни денег.

Я выкладываю содержимое сумочки на откидной столик. Контролер в недоумении попросит не покидать вагона и дождаться его возвращения.

Я закуриваю сигарету. В вагон входит новый пассажир.

Старик в клетчатом шотландском пальто, в проеденной молью шляпе, из-под которой торчат косматые седые волосы. Он присел на сиденье напротив, поставил на столик термос с чаем и обратился ко мне:

– В пути? – его голос, казалось, хорошо мне знаком. – Чайку не желаете ли?

Старик, откручивая крышку термоса, осознанно улыбался.

– У меня нет билета, и закончились деньги, – я снова посмотрела в окно, – где мы?

Старик по-философски тихо захихикал. Его глаза не выражали ровным счетом ничего. Это «ничего» не имело ни малейшего сходства с пустотой. Это было глубокое «ничего» – «абсолютное ничто», в котором сокрыты все тайны и ключи бытия.

– Нет билета – нет ответа! – старик усмехнулся с новым оттенком. – Мы в пути, выпей чаю, ехать долго…

В вагон вернулся контролер и вновь спрашивал билеты. Старик достал колоду игральных карт из наружного кармана пальто и, насвистывая, принялся перемешивать ее.

Я пристально следила за невероятно легкими движениями его рук.

Ловким жестом старик извлек одну карту из колоды и выложил ее лицевой стороной на стол.

– Джокер! – оживился проводник и, надежно пристроив карту в нагрудный кошелек, немедленно удалился.

Старик подлил мне чаю и предложил сыграть с ним в «Дурака».

– В «Дурака»? А почему?

– Нет, не просто в «Дурака», а в «Сумасшедшего дурака», – старик направил на меня серьезный пристальный взгляд.

Я перестала видеть отчетливо его лицо…

Образ смеющегося Джокера размножился до нескольких десятков.

– Один джокер, два джокера, три джокера, четыре джокера, пять джокеров, шесть джокеров, семь джокеров, восемь, девять, десять, одиннадцать, двенадцать, тринадцать, четырнадцать, пятнадцать, шестнадцать… двадцать два, двадцать два…

Сосед спускался с верхней полки – разбудил и прервал сон на самом интересном месте.

Забрав чемодан, он сошел в Вероне. До Венеции оставалось каких-то полтора часа.

Глава 5. Опасные связи

Ни высокая степень интеллекта, ни воображение, ни оба вместе не создают гения. Любовь, любовь, любовь – это душа гения.

Вольфганг Амадей Моцарт

Венеция – туманный парад масок, неиссякаемый карнавал.

Не успеваешь покинуть перрон вокзала Santa Lucia, как тебя обволакивает присущий только ей, Венеции, особый запах «древних» водорослей, оказывает почти психоделическое воздействие.

В Венецию влюбляешься сразу и навсегда. Позже, спустя несколько лет, мне посчастливится побывать в Венеции в зимнее время года и застать безлюдную площадь Сан-Марко25 всю в снегу. Помню, как я кружилась в танце, ловя теплым лицом немногочисленные снежинки, которые медленно, спиральными пируэтами, спускались с черного ночного неба. Летом же Венеция имела несколько другой тембр и оттенок. Бесконечные толпы туристов спешат насытить свое изношенное механической работой око изящной красотой и меланхолией этого полуострова. Если меня спросят, что я предпочитаю, лето или зиму в этой волшебной республике, ответ будет один: «Венецию?! Под любым соусом и в любом исполнении».

Пьер с неподкупной улыбкой приветственно махал букетиком ландышей с перрона.

– Надо же, – удивилась я, – ландыши летом?!

– Поспешим же, дорогая, Жан-Вильем ждет нас к завтраку.

– Лори не соизволил меня встретить, он спит после вчерашнего soirée26?

– Мой катер в неисправном состоянии, поэтому возьмем vaporetto27. Ты, вероятно, очень устала с дороги.

Пьер был проинструктирован не отвечать на мои вопросы и четко действовал по утвержденному плану.

Он попросту проигнорировал ремарки и, выхватив из рук мой багаж, вручил заготовленные цветы.

– Пьер! – не выдержала я. – Да хватит мельтешить! Что происходит, в конце концов?! Ты ошибаешься, если думаешь, что я не видела заголовки первых страниц вечерних парижских газет. Наш почитаемый Феврие, похоже, вляпался не на шутку…

– Поверь мне, дорогой мой друг, я знаю еще меньше твоего и понятия не имею, о чем сплетничает парижская пресса. Разве можно верить газетчикам?! Забудь об этом и наслаждайся ажуром фасадов Венеции. У нас масса запланированных мероприятий; скучать не придется.

Моторная лодка-такси лихо разрезала волнистые густо-зеленые воды Grande Canal28. Воздушно-голубой купол базилики «Salute»29 сливался со стаей утренних облаков.

– Вот мы и прибыли, – многообещающе промяукал Пьер.

Двери небольшого палаццо на площади Santa Maria Formosa30 распахнулись. Стоило только шагнуть по мокрой лесенке и войти в прихожую маленького дворца, как истинное кокетство эстета-профессионала обольщало своим изяществом. Подлинники-абстракции Андре Масона переплетались с шедеврами самого Рафаэля. Массивные античные партеры, тесненные китайскими иероглифами, обрамляли изысканный вид из окон.

Винтовая мраморная лестница, ведущая в салон, навеяла не самые примечательные воспоминания о последнем пребывании здесь.

– Добро пожаловать, – Жан-Вильем продолжал читать утреннюю газету, – синоптики обещают сегодня тридцать пять градусов жары; я заказал для вашей комнаты экстренный вентилятор-кондиционер, так как прошлой ночью было вовсе невозможно сомкнуть глаз – душно.

– А разве кому-нибудь удается хоть на минуту сомкнуть глаза в вашем палаццо, мэтр?

– Я не знал, что вы умеете пользоваться чувством юмора в такой ранний час, и должен отметить, ваш французский стремительно прогрессирует, – с иронией и полагающейся хозяину важностью Жан-Вильем пронзил меня испепеляющим взглядом, – когда же мы сыграем партию в шахматы?

– Хотелось бы получить разъяснение ситуации.

Словно какая-то невидимая сила заставила меня прервать диалог, построенный из натянутых любезностей.

– Лоран по моему поручению отправился на встречу в Gritti Palace31 и вернется к обеду, Роза уже приготовила для вас ванну и завтрак.

Раздался звонок в дверь. К моему удивлению, мэтр лично спустился встречать гостя. Я вышла на балкон, чтобы осведомиться, кто же это еще сюда пожаловал.

Привлекательный молодой брюнет в бледно-сером богемно измятом костюме вошел вслед за Жан-Вильемом в палаццо.

– Знакомьтесь, мадам, Бенуа Лафоре, – представил нас друг другу мэтр, – извините нас, мадам, но мы с господином Лафоре вынуждены уединиться в библиотеке и переговорить по очень важному делу. Ленч подадут после полудня.

Несколько минут я продолжала стоять в полной растерянности. Мне впервые не понравилось обращение «мадам», от чего мои уши загорелись, словно зажженные факелы. Смятение, чувство неудобства и дискомфорта сгущалось в точке третьего глаза. Закружилась голова. Попытки утихомирить поток сознания вызывали лишь едкое покалывание в висках.

– Роза, per favore cafe, subbito32!

Присев на расшитое золотыми лилиями кресло, я прикрыла веки и пустилась изучать образы, которые, как слайды диафильма, сменяли друг друга в подвижном темпе.

Не знаю, сколько времени прошло.

– Ваш кофе, мадам, давно остыл. Я заварю новый.

Домоправительница Роза, шурша длинной юбкой, удалилась на кухню.

На широком дубовом столе чинно покоилось старинное фарфоровое японское блюдо, наполненное до отказа всевозможными экзотическими фруктами. Внезапно охватило чувство голода, и я с детской жадностью проглотила переспевший банан.

Роза принесла свежий кофе. После чашки дымящегося напитка я отправилась на верхний этаж в отведенную мне комнату, чтобы переодеться и принять ванну. Через час я спустилась в салон обновленная.

– А… мадам Винсент! Я уже собрался посылать Розу за вами! Планы изменились! Мы отправляемся обедать в отель «Monaco & Grand Сanal»; мне только что звонил шеф-повар и сообщил, что доставили отменных кальмаров…

– Но позвольте, мэтр, где Лори? – недоумевала я. – Он должен вернуться, не так ли?

– Да, забыл вас предупредить, он будет только к ужину; небольшое осложнение на месте. Но мы с месье Лафоре не позволим вам скучать.

Жан-Вильем Феврие являл собой пример породистого циника – редкое сочетание сарказма и непринужденной обходительности. Он умел с точностью подобрать подобающую интонацию голоса, и ничего не оставалось делать, как молча повиноваться.

Мы, не спеша, прогуливались под арками немноголюдной в этот жаркий полдень площади San Marco. Никто не стремился завести беседу. Мы останавливались у витрин художественных салонов-галерей и магазинчиков со стеклом с острова Мурано33. Бенуа Лафоре обзавелся у уличного продавца фетровой шляпой. Я приобрела веер из слоновой кости; имитация древнекитайских мастеров.

Расположенный на персональном причале ресторан отеля «Monaco & Grand Canal» пользовался большим успехом, и без предварительной резервации попасть сюда было непросто. Для Жан-Вильема здесь всегда свободен центральный стол.

За обедом он оживленно рассказывал анекдотические истории из мира современного искусства. Про то, как не самые талантливые художники становятся именитыми; про то, как богатеют коллекционеры-провидцы; и о том, какой тайный смысл увидел на утро в картине Ива Клейна один министр после бурной вечеринки у мэтра.

Бенуа Лафоре был немногословен.

Его темно-карие глаза, отороченные пышными ресницами, внимательно следили за движениями Жан-Вильема. Казалось, что Лафоре все запечатлевает на свой внутренний фотоаппарат. Он в такт смеялся на все шутки мэтра и аккуратно наполнял бокалы прохладным Pino Grigio34. Каждый раз, когда наши взгляды пересекались, Бенуа делал значительный глоток вина. При этом он был нисколько не взволнован и чувствовал себя уверенно на своем месте. Это я испытывала неудобство и курила одну за другой сигареты.

– Можно мне угоститься папироской? Они такие тонкие и изящные, как ваши запястья, и не могут приносить вреда.

Я молча протянула пачку сигарет Бенуа и смутилась, когда он чуть коснулся моей руки мизинцем. Осталось загадкой, нарочно это было сделано или просто случайно.

Феврие продолжал говорить.

– Сегодня вечером нас посетит мадам де Бри с новым фаворитом. Он моложе ее как минимум на лет двадцать! Хотя в этом возрасте уже не заботят представления о внешнем приличии, она выглядит крайне забавно. Также заглянет Пьер с супругой; редкая зануда, надо отметить. Единственный способ с ней сладить – это усадить играть в карты…

На слове «карты» вспомнился мой утренний сон и голос старика из пустого вагона. Я вдруг поняла, что голоса старика и тот, который я слышала на вечеринке у Клода, идентичны.

После обеда мы отправились на остров Lido35, чтобы поиграть в гольф. Я небольшой любитель этой забавы и предпочитаю гольфу бильярд. До ужина делать было абсолютно нечего; очень хотелось знать больше о Бенуа и продлить общение с ним на немноголюдном поле. Однако меня ожидало разочарование. Мужчины настолько погрузились в тонкости правил игры, обсуждая качество газона, правильный вес игровой клюшки и всякие другие детали, что вскоре я стала скучать и, сославшись на головную боль от несносной жары, вернулась на San Marco бродить по узким тенистым венецианским улочкам, заглядывая в пестрые лавки, подкупить всяких мелких приятностей.

Вернувшись в палаццо, я принялась рассматривать и примерять покупки. Незаметно наступило время ужина, но Лори так и не появился. Я спустилась в кухню помочь приготовлениям, где уже находился Пьер. Опуская один за другим овощ в кипящую воду, он ловко высвобождал алые томаты от лопающейся кожицы.

– Самое главное – это не передержать в кипятке, – пояснял Пьер, – тогда кожица сама соскальзывает, стоит лишь немного ей помочь столовым ножом.

– Недурно сказано, Пьер, твой рецепт невольно наталкивает на размышления, – я вовсе не собиралась завязывать с ним беседу, но некая сила, которая всегда увлекает во всевозможные переделки, вновь овладела мной, – а ведь так во всем – главное – не передержать в кипятке!

– Я готовлю соус для пасты, – объяснял Пьер, – если использовать неочищенные томаты, при нагревании кожица все равно отделится и смешается со спагетти, получится не так вкусно.

– Так сколько же нужно держать помидор в кипятке?

– Полминуты – больше чем достаточно, – со знанием дела заверял повар.

– А вот интересно, сколько человек сможет продержаться в кипящем котле? В Токио я видела по телевизору очень занятное воскресное шоу. Молоденьких японок, облаченных в скромные купальные костюмы, сажают в огромный чугунный котел, из которого идет пар, при этом девушки очень жалобно покрикивают, но сознания не теряют. Публика в зале ждет, кто же первая из них, не выдержав, выскочит, чтобы броситься в соседний котел с ледяной водой. Все это действо сопровождается неистовым хохотом зрителей и многословными бодрыми комментариями телеведущего. Победительница получает огромную плюшевую панду и в слезах, счастливая, поднимается на трибуны к своим болельщикам. Шоу длится от силы две с половиной минуты, но нет никакой достоверности в том, что внутри котла настоящий кипяток…

– Я не могу ответить на этот вопрос, но мадам де Бри, возможно, в курсе: у нее, по-моему, медицинское образование.

На самом деле, ни Пьер, ни мадам де Бри меня не интересовали, хотелось лишь отвлечься беседой «ни о чем», чтобы избежать преждевременного появления в гостиной; голос Бенуа еще не обозначился. Жан-Вильем заглянул на кухню и объявил:

– Ну вот, господа, все в сборе.

– Друзья! Прошу! – призывал Пьер.

Закончив сервировать стол, Роза наполняла бокалы. Будь то Венеция или Париж, есть одно положительное и неизменное качество посиделок у Жан-Вильема – наличие в избытке прекрасных вин. На этот счет можно было не переживать, винный хмель обеспечит на время приятную атмосферу.

Гости поспешили к столу. Парижская арт-элита обожает проводить летние выходные в Венеции. Палаццо Жан-Вильема – одно из редких мест, где можно услышать полезные сплетни и проверить на прочность нового компаньона или пассию. Именно с этой целью привела своего любовника мадам де Бри. Если парень выдержит натиск и не промахнется, случайно поведав неприглядную деталь из своего прошлого, возможно, его временно примут в завидный клуб изысканных циников.

Жан-Вильем пребывал в приподнятом настроении, предвкушая веселый вечер. Было откровенно жаль молодого блондина, который пришел с мадам де Бри. Заслужить снисхождение Жан-Вильема очень непросто. А мадам чрезвычайно дорожит его мнением. Маловероятно, что блондин сообразил сделать домашние заготовки, чтобы блеснуть в эпизоде отрывком из Рембо36, par example37. Шансы удержаться на плаву были невелики. Его неуверенные жесты выдавали в нем чужака. Удачный костюм и дорогой галстук в этой ситуации роли никакой не сыграет. Жан-Вильем сплошь везде был окружен красотой искусств, а людей ценил за спонтанность и остроту ума. Оставалось только надеяться на благоприятное стечение обстоятельств или неожиданную смену курса от болтологии в сторону азартных игр. Тут уж, как говорится, новичкам везет!

Так и случилось. После ужина мадам де Бри уселась играть в нарды с блондином. Жан-Вильем выступал в роли наблюдателя-арбитра, победителю предстояло сразиться с самим мэтром…

Бенуа открыто улыбался, он казался абсолютно доступным, но при одной мысли о сближении его руки с зажигалкой и моей с сигаретой солнечное сплетение сковывал прочно лед. После дым проникал через узкие гланды, льдина начинала плавиться. Три четверти сигареты было достаточно, чтобы расправиться с чуждым явлением.

– И что же театр? – голос Джины внезапно вклинился в диалог дымчатых спиралей.

– Да, это был успех.

Бенуа измерил мою реакцию на слово «успех» долгим взглядом, он точно ждал встречного вопроса с моей стороны. Но Джина продолжила:

– К сожалению, есть такие пьесы, на которые и час времени жалко потратить, и как можно терпеть долгие репетиции?! Как вы живете, Бенуа?

– Дорогая, ну как можно все подводить под одну черту, тем более что Бенуа может позволить себе выбирать репертуар, – вмешался Пьер.

– Роль Оскара Уайльда оказалась достойной нескольких месяцев моей жизни. Я с уверенностью могу сказать, что справился с задачей. Хорошая критика тому итог и подтверждение.

Самодовольство разливалось по извилинам красивого лица. Бенуа опустошил свой бокал и с превосходством затянулся сигаретой. Джина продолжила:

– Да вам из лести сыплют лавры, проверьте свой успех временем, возможно, Париж вскоре забудет о Бенуа Лафоре, и завтра вы будете исполнять эту пьесу на улицах Монмартра. Не все получили приглашение в ароматном конверте на закрытую премьеру…

– Джина, это слишком, если тебе так хочется, мы уйдем, я вижу, ты не в духе!

Пьер тщетно пытался успокоить жену. Джина приготовилась к долгой фехтовальной сессии. Ее рапира как минимум готовилась к битве с Бенуа и его эго.

Джина не была привлекательной. Складывалось впечатление, что она делала все возможное, чтобы уничтожить все остатки женственности. Темно-коричневое платье грубого покроя надежно укрывало все участки тела. Несвежие, с пробивавшейся сединой, редкие волосы образовывали то, что называется «мышиным хвостиком». Потрескавшиеся губы и заусеницы вокруг ногтей намекали на неустойчивый характер. Однако нечто неуловимо трогательное просматривалось в этой маленькой женщине.

Ее небольшой горб и грустная усмешка – свидетели невысказанной печали и тоски. Мне вдруг показалось, что ее никто никогда не любил.

– Вечер еще только начинается, и незачем спешить домой!

Бенуа проигнорировал нападки Джины и тем самым улучшил свою позицию.

– Я предлагаю сыграть, – Бенуа отправился в другой конец залы, чтобы извлечь колоду карт из бледно-голубого секретера средневековой китайской работы.

Я пыталась припомнить правила игры в покер. Перед внутренним взором снова пронесся утренний сон, и улыбки джокера размножились до бесчисленных множеств.

Естественно, играть предстояло на деньги. Пьер вызвался быть банкиром. Джина удивительно оживилась, ее бледное лицо посетил девичий румянец.

– Делаем ставки! Минимальная будет составлять двести франков.

Жан-Вильем протянул Пьеру блокнот из крокодиловой кожи и серебряную ручку.

Мадам де Бри переглянулась с молодым любовником. Блондин дал понять, что не заинтересован в игре.

– Мэтр, нам, пожалуй, пора. У меня с утра примерка у портнихи, я еду в Лондон, а после – в Аскот, на королевские скачки; там понадобятся особые туалеты и шляпа…

– Какая скука! – Джина без всякого стеснения обращалась к мадам де Бри. – Аскот, Лондон, Блондин и даже ваша любимая собака для вас не имеют никакого значения! Зачем вам все это?! Ставьте на кон своего любовника! Если я выиграю семь партий подряд – имею право развлечься с ним прямо здесь, в спальне у мэтра! Идет?! Почувствуйте азарт! У вас есть все и даже сверх того, но, увы, вы не в силах испытать от этого хоть каплю наслаждения. Да к черту деньги, ставки! Пойдем ва-банк!

Жан-Вильем привстал со стула, чтобы наполнить бокал мадам де Бри.

– Дорогая моя, вы можете пойти на этот риск и составить нам компанию? За безопасность репутации можете не волноваться, тут все свои, хотя…

Мэтр смерил саркастической усмешкой Блондина и вновь обратился к де Бри.

– В конце концов, вы знаете правила моего дома: покинув вечер сейчас, вы рискуете потерять свое членство в нашем клубе…

Мадам де Бри по инерции осмотрела свои драгоценные кольца на морщинистых с избытком перманентного загара пальцах и в первый раз за вечер потянулась за сигаретой.

Спутник мадам де Бри жадно пил. Казалось, он извлекает нетронутые ранее волевые ресурсы, чтобы хоть как-то подавить импульс негодования.

– Да ты расслабься, приятель, – Бенуа Лафоре переместился поближе к Блондину и дружески похлопал его по плечу, – тут, знаешь ли, как в далеком Вавилоне или как на празднике Дионисия в древней Греции: пей, сколько влезет, пусть разогреется кровь, отбрось условности…

– Приступим? – Пьер отложил блокнот в сторону и раздал поровну фишки для ставок и по три карты каждому игроку, после выложил еще три карты лицевой стороной на стол.

Повисла тишина. Игроки изучали свои карты. Лишь Жан-Вильем с пристальным вниманием оценивал лица присутствующих и психологический климат в зале. Я нарочито рассматривала Бенуа. Почувствовав взгляд, он дерзко уколол меня в ответ острыми зрачками и вопросительно приподнял левую бровь.

Так как дилер находился по правую сторону от Феврие, за ним пусть минимальная, но обязательная ставка. Он выдвинул фишки вперед.

– Еще сто! – выпалила Джина и с превосходством засучила манжеты своего платья, приподнявшись, уверенно поместила ставку на середину стола.

– Раз, два, три, четыре…

Жан-Вильем в упор смотрел на Блондина. Именно ему предстояло сделать следующую ставку. Через открытые окна с площади доносился звон церковных колоколов.

– Молодой человек, уже двадцать два – это последний удар, теперь колокольня час отдыхает…

– Рискнуть стоит, – подхватил с азартом Бенуа и, опережая события, принялся подготавливать фишки для ставки.

Джина выпустила сизое кольцо из табачного дыма. Все четырнадцать глаз заворожено наблюдали за его движением. Оно долетело до середины стола и замерло; время расширялось вместе с диаметром дымчатого облака ровно столько, пока оно не достигло своего апогея и бесследно исчезло.

– Да! Она угадала, эта женщина, – Блондин отчаянно бросил свои карты на стол; теперь он в упор смотрел на Джину. – Это последний удар, последняя капля, я не в силах далее изображать твою сиделку, твоего верного молчаливого пажа. Когда тебе нужна постель, ты ласково поманишь, а после бесцеремонно выставишь за дверь. В тебе нет ни одной живой струны. Как в бездонный колодец лились мои чувства в твое застывшее, утраченное в океане мирского изобилия сердце. Во что ты меня превратила?! В жалкое посмешище на арене, где беснуются такие же, как ты, полутрупы?! Я бросил все ради тебя! Свой университет, своих друзей… Я бросил Лею! Я себе этого никогда не прощу! Только она действительно любила меня. Она верила в мой талант; я еще могу стать хорошим врачом! Зачем я уговорил ее пойти на аборт?! Я убийца! Нет!!! Это ты – убийца, мадам де Бри! Ты будешь мучиться и умрешь в одиночестве. Сегодня я ухожу от тебя, навсегда!

Блондин молниеносно высвободился от галстука и, устремившись к Джине, схватил ее за плечи, приподняв с кресла, ловко переместил на край стола.

– Ты выиграла, горбатая!

Блондин впился зубами в малюсенькую шею Джины.

– Боже! Сделайте что-нибудь! – взывала к Жан-Вильему мадам де Бри.

Пьер от потрясения просто не мог пошевелиться. Бенуа Лафоре протяжно объявил:

– Каков финал! И кто бы мог подумать! Несчастная любовь на фоне пира и торжеств!

– Прощай, несчастная! – Блондин брезгливо оттолкнул маленькую Джину и выбежал по мраморной лестнице вниз, прочь из палаццо.

– Все в порядке, дорогая? – Пьер использовал самый мягкий регистр голоса, который мне когда-либо доводилось слышать из его уст, но этого было недостаточно, чтобы разрушить непроходимый слой прострации, повисшей за игровым столом.

– Вам не стыдно? Он еще совсем ребенок, – Бенуа стальным штопором открывал новую бутылку вина.

– Он просто ангел, – Джина обтирала кровоподтек от укуса влажной салфеткой.

– Ах, да, конечно, он ангел, – Жан-Вильем не удержался и рассмеялся таким неподдельным и заразительным хохотом, что мадам де Бри, по слабости характера, решила, что поддержать мэтра смешком будет с ее стороны оптимальным поведением.

– Ангел улетел, – продолжая смеяться, растерянно оглядывалась де Бри.

– Надолго ли, – по-философски лукаво заметил Феврие.

Дышать в палаццо становилось абсолютно нечем; даже запах изменился. Перегретый воздух, мысли гостей и алкогольные флюиды, хаотически смешиваясь, сплотились в гибрид-агрегат, беспощадно поглощающий кислород. Я обратилась к хозяину:

– Извиняюсь, мэтр, мне хочется прогуляться.

– Прекрасная мысль! И я хочу пройтись, – отозвался Бенуа, – мы ненадолго, мэтр.

Ночная Венеция, как чулан Папы Карло, полна манящего и таинственного мрака. Извилистые пассажи чередовались с волнистыми мостиками и образовывали ветвистую траекторию нашего молчаливого пути. Все кафе и рестораны закрываются не позднее полуночи, и с этим оканчивается отъявленный туризм, разъедающий мистерии острова своей суетой. Тихо и беззвучно умеют передвигаться только коренные жители. Мы плавно сливались с влажным соленым воздухом и невольно прислушивались к редким звукам скрипящих дверных засовов и оконных ставней. Неяркий свет одиноких фонарей встречался лишь на маленьких площадях и на лениво скользящих по каналу гондолах. Гармония Луны и ночи невидимым покрывалом по-матерински окутывала город.

Произвольным дружеским тоном Бенуа высвободил нас из беззвучной сансары: