Читать онлайн Полетевшая бесплатно

Клео

В голове бухало в такт биению крови.

– Открывай! Все равно, доберусь до тебя!

– Дергай дверь!

– Быстрее, пока физручка не пришла!

Удары кулаков с той стороны тоже попадали в такт, выбивая стаккато из сухого дерева. Пахло пылью, безысходностью и немного хлоркой.

В целом у меня не возникало вопроса, почему я. В каждом классе обязательно найдется счастливчик, на чью голову будут сыпаться те самые безобидные шуточки и кто в любой игре будет водящим.

Начало было положено еще полгода назад, когда Зинаида Геннадьевна знакомила меня с классом.

– Клеопатра Яковлева?

– Я, – вставая из-за парты, я всей кожей ощутила насмешливые взгляды группы девиц и удивленные – одноклассников, явно обративших внимание не только на необычное имя, но и на выдающийся рост.

Мама перевела меня в новую школу после переезда, которым закончился болезненный и длительный развод. После того, как она обнаружила отца, зажимавшего в углу свою студентку, мама как-то резко закаменела лицом и чувствами, хотя и раньше не отличалась сердечностью.

Как же я попала в шкаф для инвентаря?

Мельникова с бандой выслеживали меня со вчерашнего дня.

– Дай списать, – Элла не утруждала себя лишними словами, хотя возможно, просто на баскетбольных тренировках все вежливости выбились из ее головы под стук пружинящего мяча.

В целом, я старалась не идти на открытые конфликты, да и к списыванию относилась спокойно. Мама всегда говорила, что свою голову на другие плечи не переставишь. Но вчера день с самого утра испытывал мое терпение – сначала я долго слушала, как за стенкой ругались родители, а по дороге в школу меня с ног до головы окатила из лужи пролетевшая мимо машина.

– Сама пиши, – я локтем закрыла ответы.

Сегодня утром я специально опоздала на алгебру, минуя пустынные коридоры, пронизанные холодными стрелками солнечных лучей, хранящие отзвуки утренней суеты, проскользнула в класс, когда все уже расселись по местам. Потом два урока я успешно избегала лобового столкновения, задержавшись в классе с историчкой, задав бессмысленный вопрос по уроку.

– Можно выйти?

– Две минуты осталось до конца урока, потерпи!

– Екатерина Евгеньевна, пожалуйста, мне очень надо!

– Иди! – она всё равно на своем уроке всегда спешила закрыть класс, как только последний ученик перешагнет за порог в переполох перемены.

А вот физкультура подкачала, я засмотрелась на Смирнова, который в невероятном прыжке точно отправил мяч в корзину. Меня завораживала хрустальная четкость движений и умение владеть своим телом и всеми его бесчисленными мышцами и сухожилиями. Это наука мне никогда не была подвластна, в отличие от остальных. Борьба с собственным телом давно стала привычной. Я постоянно словно удивлялась количеству частей тела, которые существовали казалось сами по себе и не подчинялись общей логике.

Даже мой ежедневный маршрут от кровати до завтрака щетинился неожиданными углами и преградами.

– Думаешь, самая умная? – Резкий оклик выдернул меня обратно в затхлое пространство шкафа.

– Открывай!

– Лучше выходи по-хорошему!

Костяшки пальцев белели в темноте, выдавая судорожную напряженность тела. За тонкой фанерой раздавались маты и сопение, приглушенные вынужденной скрытностью нападавших. Казалось, там буйствовала слепая толпа, объединённая злостью, не находящей выхода.

– Почему не переодеваемся? – Сварливый голос прозвучал сиреной к отступлению. Разочарованные выдохи подтвердили мою догадку.

Давно так не радовалась учителю. Я резко выдохнула. Перед глазами заплясали чёрные точки, видимо, последние пару минут я даже не пыталась дышать.

Не сказать, что это сидение в шкафу было чем-то из ряда вон выходящим. В школе я давно привыкла сливаться со стенами и утопать в объятьях тёмных углов. Но каждый раз после этих инцидентов, как называл их наш завуч, подходивший более для армейского плаца, чем для учительской, меня захлестывало удивление. Я отстраненно наблюдала, как кровожадно изменяются лица одноклассников и пустеют глаза, смазывая всякую разницу черт, превращая группу в племя.

Я не боялась физической боли. Даже иногда царапалась и резалась нарочно, наблюдая реакцию кожи на инородное вторжение. Робкие мурашки, как беззащитные солдаты поднимались нестройными рядами против чего-то враждебного без всякой надежды на победу. Но попадаясь каждый раз, зажата чужими телами в угол, я ощущала какую-то вселенскую безысходность, которая окутывала меня серым одеялом безразличия.

Да и не только школьные неурядицы погружали меня в состоянии созерцания. Любая конфликтная ситуация словно вытаскивала часть меня из тела, сажала рядом на скамеечку с кульком семечек, наблюдать отстраненно за происходящим, а остальная я просто выключалась, как лампочка.

Бывало и иначе, например во время стычек с мамой или других действительно серьезных происшествиях, я выходила из текущего момента, проваливалась в глухую темноту и размышляла о том, когда я умру. Потом размышлять об этом становилось скучно, я начинала придумывать, как бы мне это время приблизить, а ещё лучше взять решение этой проблемы в свои собственные руки, чтоб уж наверняка.

Как вы успели заметить, странное имя – не самая большая моя проблема. Хотя я частенько задавалась вопросом, как бы изменилась моя жизнь, если бы не папино увлечение Египтом. Когда я родилась, мои предки ещё переживали период влюблённого единомыслия, мама ещё не обрела привычку быть против всего, что предлагалось отцом. Имя Клеопатра было принято безоговорочно, с восхищением и искренней надеждой, что оно дарует мне поистине выдающуюся судьбу.

Кстати эпоха всеобщей любви и всепрощения стремительно канула в лету, едва я успела пойти в пятый класс. И началась эпоха великого противостояния, когда моё имя гораздо больше подошло бы моей матери.

– Дай, пожалуйста.

– Сама возьми, королева тут нашлась.

– Тебе сложно?

– Я ничего не должен!

– Давай не при ребенке!

– Можешь разговаривать спокойно?!

– Достала!

– Как ты мне надоел!

Я предпочитала отсиживаться в комнате, наедине со своими представлениям о мире, точнее о его конце.

Не могу сказать, что наша семья особо выделялась из общего ряда. Средний достаток, обычный развод, да и необычные имена не были столь необычны в это время. В прошлом году 12 новорожденных назвали в честь главного героя поттерианы – Гарри. Кроме того, сейчас даже в нашем городе проживают тринадцать Марсов, пять Зевсов, четыре Февроньи, Люций и Марселина.

После громкого разоблачения отец достаточно быстро выпилился из нашей жизни, тихо самоустранился, обзавёлся новой семьей и стал интересоваться моими делами ещё меньше, чем раньше. Скучающие "Привет, как дела?" превратились в просто "Привет" раз в месяц. Он оставил мне энциклопедию Египта и смутные воспоминания, как мы летели с горы на санках.

Отныне в моей жизни воцарились твёрдые убеждения мамы, как будет правильно, взрывные скандалы, как должно было быть, сожаления о несложившемся и многочасовые одинокие самокопания. Не могу сказать что что-то изменилось глобально. Не считая тотального несчастья матери.

Светлана Павловна

– Да вот только Клепу на работу проводила, – Светлана Павловна прижимала трубку к уху плечом, руки проворно летали над доской, превращая овощи в крошево.

– Нет, не звонила еще, – подруга переживала, что дело затягивается.

– Собираюсь.

– Ну слушай, мне сказали, что он просто дока в таких делах, хотя… честно говоря, у меня уже никаких сил не осталось.

– Да, давай тогда после обеда.

– Ага, и я тебя.

Она сполоснула руки, тщательно вытерла полотенцем и только потом взяла мобильник, нажала на уже замолкшем телефоне отбой.

– Обед сам себя не сварит, – голос звонко разносился по пустой кухне. Светлана Павловна убрала светлую прядь за ухо и продолжила готовить. Раньше она любила готовить, но, когда муж ушел, радость от создания вкусной стряпни растаяла, готовка превратилась в ежедневную повинность, которой она сама себя связала, ребенка же кормить надо. Дочь выросла и уже не нуждалась в такой заботе, но привычка осталась. Каждый человек должен раз в день есть суп.

Спустя пару часов, она взглянула на циферблат, поймавший случайный солнечный луч, охнула, время не стояло на месте, и пошла в ванну. Приняла душ, быстро, по-деловому, даже в выходной день она не тратила времени попусту. Оглядела себя в зеркале – строгий костюм с прямой юбкой, серый шел к глазам, яркий изумрудный всполох на серебряной цепочке – наследство от мамы, серебряный кулон с малахитом – и чуток помады. Готова.

Она закрыла дверь на два замка, посчитав про себя повороты ключа, дернула ручку, удостоверяясь, спустилась по приятной прохладе подъезда. Подавила порыв вернуться и проверить, заперта ли дверь. Привычно кивнув соседке, вдохнула солнечный воздух и направилась к остановке.

Троллейбус проскрипел дверями и пополз по накатанному маршруту. Светлана Павловна села у окна, утренняя суматоха офисных работников уже схлынула, и можно было уютно скользить взглядом по проплывающей зелени деревьев, купавшихся в солнечных лучах, изредка застревая взглядом на знакомых мелочах улицы. Она прожила тут всю жизнь, не считая сочинского инцидента. Женщина поморщилась, отгоняя непрошеные воспоминания. В этой подворотне ее первый раз поцеловал будущий муж, тогда еще нескладный и длинноволосый, вот ворота парка, где она часами гуляла с коляской, потому что дочь плохо засыпала, булочная на углу, откуда всегда по улице разносился аппетитный аромат свежего хлеба.

С адвокатом они должны были встретиться в кофейне, Светлана Павловна толкнула высокую стеклянную дверь и вошла в приятную прохладу. Официант за стойкой даже не поднял головы, хотя колокольчик радостно возвестил о появлении клиента. За дальним столиком сидели две девушки, заговорчески склонившись друг другу, мужчина у окна читал газету, ожидая заказа. Адвоката не было видно.

Светлана Павловна неприязненно поджала губы, пунктуальность была ее пунктиком, и села за столик у окна. Девицы разразились визгливым хохотом, официант не шел.

– Молодой человек! – она сама не узнала свой голос, неожиданно резко прозвучавший. Парень был глубоко погружен в свои мысли, опущенные уголки губ, красные от недосыпа глаза. Ноль реакции.

Светлана Павловна повернулась к стойке, и не особо напрягая глаза, благо с возрастом дальнозоркость прогрессировала, прочитала имя за золотом прямоугольнике бейджа:

– Павел, – молодой человек не шевельнулся.

– Павел! – мужчина бросил на нее взгляд из-за газеты, видимо, прозвучало слишком грубо, зато официант наконец обратил на нее внимание.

– Простите, – он надел на лицо профессиональную улыбку и направился к женщине.

– Что будете заказывать?

– Кофе, чёрный, – она постаралась еще убрать резкость из тона, – и шарик мороженого, пожалуйста, – тут уже даже получилось улыбнуться. Такой кофе напоминал ей детство, одно из ярких впечатлений, когда отец брал ее на работу, и особенным удовольствием был такой десерт в университетской столовой, одновременно и сладкий, как хотелось, и взрослый, что говорило о том, что папа воспринимает ее на равных.

– Манго, малина, маракуйя,.. – начал перечислять Павел.

– Обычное, пожалуйста, ванильное, – оборвала она его.

– Сейчас сделаем, – слегка карикатурно поклонился.

– Спасибо.

Яна

Привет, дневник, меня зовут Яна. Мне посоветовал тебя завести мой психолог, который обещал маме меня исправить. Хотя я не очень понимаю, как это можно сделать. Он сказал мне просто писать любые слова и мысли, которые приходят мне в голову. Обычно мне в голову не приходит ничего веселого. А еще на приеме он говорил, мне надо написать стараться вспомнить и написать что-то веселое, чтобы отпустить все то плохое, что сегодня было. Ты меня понимаешь? Поэтому я сейчас ничего писать не буду, а просто буду думать обо всем, что со мной сегодня произошло. Сегодня была в студии на рисовании. Показала ей картинку. Я думала, что моя учительница будет меня ругать, а она вела себя очень мило. Она была просто рядом со мной. Она мне все объяснила, где хорошо, а где ошибки. А если что-нибудь непонятно, то я могу спросить. Она немного старше меня, но мы очень хорошо знаем друг друга. Правда, сейчас мы проводим вместе мало времени, но зато когда гуляем вместе, мы болтаем обо всем на свете. Очень много хороших воспоминаний у меня с ней связано. Да, это очень круто, когда человек близкий по духу. Я не знаю, что бы я делала, если бы ее не было. Она очень хорошая и добрая. Она умная девушка, и поэтому я очень ее ценю. Да. Мы с ней часто болтаем. На всякие разные темы. Не хочу идти в школу. Интересно, сколько мне еще писать. Петр Андреевич сказал писать минимум три страницы. оказывается, это нелегко. Написать столько букв. Особенно, если мне приходится писать про себя. Не знаю, что еще написать интересного. Да и неинтересного тоже. На окне сидит голубь, наверно, он устал. Попробую еще завтра написать что-то. Хотя не думаю, что из этого выйдет что то полезное. Ведь у меня всё так плохо получается.

Клео

Солнце жизнерадостно пробивалось сквозь остатки ночного сна, отодвигая смутные тени, черпающие силу ночью.

– Клепа, опоздаешь!

Я потянулась. Из кухни привычно пахло гренками и свежесваренным кофе. Лето зацепило даже маму, сегодня её голос звучал против обыкновения почти счастливо. Тугие струи воды разогнали остатки сна, и даже старые трубы, казалось, пели в такт птицам за окном. Скользнув в любимые джинсы, я натянула майку, одним движением собрала волосы в хвост и вышла на кухню.

Лучи плясали на двух щербатых чашках, застревали в ароматном паре над горкой золотистых гренок, устроившейся на тарелке из бабушкиного сервиза.

– Опять копаешься, садись уже!

Мать плотнее запахнула халат. В ярком свете заметнее были морщинки в уголках глаз и горестная складка у губ. Давно я не видела, чтобы она улыбалась по утрам. Последний раз был, наверно, когда у нее шел конфетно-букетный период с Вячеславом, быстро скатившийся в бездну отрицания, принятия и прочих этапов несчастья.

Я откусила кусочек поджаренного хлеба, румяная корочка приятно хрустнула на зубах.

– Опять в свою студию потащишься?

Хрупкая красота утра рассыпалась осколками. Кто-то явно был настроен на скандал.

– Не начинай, а.

– А я ещё и не начинала!

– Мам, мы это уже тысячу раз обсуждали. У меня всё в порядке. Меня всё полностью устраивает, – мне хотелось вернуть спокойствие утра.

– Конечно, устраивает её! Такая же небожительница, как твой отец! – начинается.

– Давай не будем!

– Конечно, не будем! Ох уж мне эти тонкие натуры. А как в магазин идти, еду готовить – так я сразу. Приземленная.

– Мама, завтра уже зарплата, – я не оставляла попыток, – не переживай.

– Смех, а не зарплата! Хочешь, как я – сидеть в своем углу и всё?

– Вечно ты преувеличиваешь!

– Ничего я не преувеличиваю, я пытаюсь глаза тебе открыть!

– Мам, я давно их открыла.

– Тратишь свое время!

– Обсудим потом, – потеряв надежду на мирный исход, я затолкала остаток тоста в рот, хлебнула обжигающий кофе и выскользнула в прозрачную тишину двора.

– Найди уже нормальную ра!.. – дверь поставила точку в нашем споре.

Я уловила в голосе матери ноты безысходности, которая наполнила её жизнь после происшествия с квартирой.

Еще одним преимуществом моей работы было отсутствие необходимости протискивать себя через утреннюю суету спешащих в офис работников. Я наслаждалась пустотой улиц, неторопливым транспортом и уютным спокойствием зелёного парка. Эти пятнадцать минут неспешной дороги позволяли мне переместиться из колючего пространства дома в расслабляющую атмосферу работы, где меня ждали юные таланты, ещё более неуверенные в своих силах, чем я.

– Привет, солнышко! – Петровна привычно выглядывала из-за потертой стойки вахты, которая помнила пионерские сборы.

– Доброе утро! Как поживают азалии?

Цветы на клумбе у входа во дворец Школьников были особой гордостью пенсионерки. Она целыми днями вела баталии в различных чатах цветочников, выписывала самые элитные луковицы по почте и страшно ругалась на детей, залетавших на священную территорию цветника, увлекшись беготней, или на нерадивых хозяев, чья собака смела поднять ногу в неположенном месте. Хотя за годы круговой обороны Петровну хорошо знали все местные, поэтому подобные инциденты, превращающие старушку в разъяренную фурию, практически не возникали. Я улыбнулась, представив Петровну в образе дикой валькирии, поднялась по гулкой широкой лестнице с низкими ступенями, истертые перила привычно изогнулись под ладонью. Огромные окна коридора прятались в высоких потолках и выходили на зимний сад, крыша которого во многих местах зияла провалами. В оставшихся застекленных квадратах плясало солнце.

По широкому коридору неслись приглушенные гаммы, подвал мерно отвечал перестуком мячей, я толкнула высокую иссохшую створку двери и вступила в пространство мольбертов, акрила и беличьих кистей. Обычно я приходила немного заранее. Во-первых, это была возможность побыстрее выскользнуть из облака материнской едкости, а во-вторых, это было прекрасным вариантом избежать всех социальных активностей перемены, когда приходилось здороваться, останавливаться, отвечать на вопросы других педагогов, желающих пообщаться между уроками.

Мне нравится неспешно расставлять мольберты перед уроком, вести рукой по масляной поверхности восковых макетов, выбирая натуру для натюрморта, тщательно выкладывать складки тяжелой ткани для фона. Композиция, свет должны располагаться, как сочтет нужным художник. Искусство красоты и совершенства. А с другой стороны, как мало неизбитых сюжетов. Все сводится к двум основным темам – любви и смерти. Предсказуемо. Мне ближе реализм, физическое. Не чувства, а предметы. Строения, обглоданные временем стены, потемневшие от времени деревья. Дом, где жили родители, деды, прадеды. Меняются поколения, люди остаются в рамках четырех темпераментов.

"Интересно, если бы у меня была сестра…", – мне нравилось придумывать альтернативные истории, где я была не одна, а с братом или сестрой, иногда они были старше, иногда младше меня. Мать в этих выдумках растворялась в обилии детей и практически не концентрировала внимание на мне. Наверное, поэтому истории казались мне спокойными и уютными, несмотря на все каверзы, которые мы там учиняли.

– Здравствуйте, – робкий голос вызвал меня из далей воображения.

– Привет, Яна! Как дела? Занималась дома? – Я знала, что девочка не любит вдаваться в подробности своей жизни, но оживает, когда разговор заходит об искусстве и наших занятиях. Молчаливо погруженная в свои мысли, Яна расцветала во время дискуссий о цвете, классиках живописи, проявляя иной раз удивительно глубокие познания. Я обратила внимание, что несмотря на тёплую погоду, длинные рукава серой кофты были опущены, скрывая даже кисти рук.

Занятие пролетело незаметно, мы рисовали натюрморт – тыква царственно располагалась на чёрном бархате в окружении лимонов, а мы перебрасывались шутками и обсуждали костюмы на Хеллоуин. Когда дети начали собираться, Яна задержалась за мольбертом, дорисовывая незначительные мелочи, но, когда остальные вышли, подняла на меня глаза:

– Папа сегодня опять кричал на маму…

Светлана Павловна

Размешивая миниатюрной ложечкой в такой же маленькой чашечке черного кофе мизерный белый шарик мороженого, она незаметно для себя опять провалилась в воспоминания.

– Любимая, ты хотела бы остаться тут жить? – сильные пальцы нежно касались ее щеки.

– Ах, это было бы волшебно! – последнее время она удивлялась, какие слова всплывали из подсознания. Неожиданный поворот жизнь разбудил в ней странную приторность, но она в целом гармонировала с этими странными сладкими отношениями, которым удивлялись все, кто ее знал раньше. Слава придумывал ей разные милые прозвища, был такой ласковый и предусмотрительный, что она с радостью включилась в незнакомую игру.

– Ну, так всё в наших руках, я уже и квартиру присмотрел, – Слава взял её руки в свои, заглядывая в глаза.

– Квартиру? Какую квартиру? – в голове витали бабочки, думалось плохо. Особенно, когда он наклонился и начал шептать ей прямо на ухо, согревая дыханием, в котором смешался запах коньяка и терпкость сигары.

Внутри у Светланы Павловны, которая в данный момент ощущала себя, как минимум, Светочкой, сладко защемило. Ласковый ветер играл с воздушными шторами, длинная терраса выходила прямо на мыс, и перед ними открывался безграничный горизонт. Рассвет уже розовел, собираясь явить светило во всей красе, и мечты на глазах обретали силу реальности в такт солнечным лучам, резкими прямыми прорезавшими нежное небо. Прибой шептался с береговыми камнями, сладострастно пробегал по гальке, оставляя быстро высыхающий след. Она чувствовала себя юной и неискушенной, только сейчас, когда у нее появился принц, который тоже ее любит, она была по-настоящему счастлива. В эти минуты все казалось ей простым и понятным. И даже простая прогулка превращалась в удовольствие.

– У тебя улыбка как у ангела, – вывел ее из оцепенения голос Славы. Она таяла, глядя в его карие глаза.

– Перестань, – оказывается, она еще не разучилась краснеть.

– Прекрасно выглядишь! – Слава смотрел влюбленными глазами.

– В отпуске можно, – Светлана смутилась и разгладила рукой складки на одежде. На ней был белоснежный брючный костюм, оранжевая блузка из легкой ткани и удобные босоножки, – Ну что, идем? – она впервые в жизни начала ценить удобства.

– Что у нас сегодня?

– Опера, – она улыбнулась сначала в предвкушении, она любила оперу, а потом, увидев, как он скорчил недовольную рожицу, его она любила тоже.

– Светлана Павловна, здравствуйте! – Голос адвоката вернул её из воспоминаний в такое же летнее и тёплое, но уже не многообещающее кафе. Мечты растворились, любимый исчез, а ей предстоял крайне неприятный разговор.

Яна

И снова здравствуй, дневник! Не обижайся, три дня меня тут не было, потому что мне нечего было сказать. Каждый день похож на предыдущий, кроме конечно тех, когда я бываю в студии. Мне нравится рисовать. я получаю удовольствие от этого. Точнее сказать можно много всего, но я не знаю как. Ещё я боюсь, что кто-то тебя найдёт и подумает про меня плохое. Вчера была на рисовании, Клео похвалила мою тыкву, а ещё мы говорили про Хеллоуин. Я придумала костюм, но рассказывать об этом не стала. Думаю, другие придумывают гораздо лучше меня. Наверно, это глупо, ведь меня даже никуда не звали. Зачем я планирую эти встречи, костюмы. Я спросила вчера Клео, она разрешила так себя называть, насчёт происшествия, и хотя она сказала, что так бывает, когда взрослые расстраиваются и выходят из себя, но думаю, она имела в виду что-то другое. Я видела эту тень в её взгляде, которая приходит ночью и путает сны, наверно, не буду об этом писать, я уже сказала лишнее. В прошлый раз я не смогла сказать, что люблю его, но я так думала. Ты не знаешь, что когда-то он решил, что наша последняя встреча будет действительно последней.

Клео

Чувство безысходности от разговора с Яной не могло раствориться даже в ярком послеобеденном солнце. Я решила прогуляться по парку. Пустынные дорожки разрезали газоны на равные куски, скрывались в дымке, которая уже опустилась на город. Было тяжело дышать, майка липла к спине, а на зубах скрипела пыль. Прогулка не принесла обычного успокоения, а впереди ещё был суетливый рынок с его многорукой и многоголосой толкотней – мама попросила на обратном пути купить продуктов. Я спустилась в прохладу овощного павильона и быстро прошла к крайнему ряду – улыбчивый старичок был не болтлив, терпеливо ждал, пока я выбираю овощи, и выгодно отличался от навязчивых продавцов.

Отдавив руки тяжелыми пакетами, я добралась до остановки и втиснулась в троллейбус, уже распухший от вечерней толпы. Чужие локти упирались спину, ещё плотнее прижимая одежду к коже. Воздух вяло тёк от открытых окон, отчаявшись побороть глухое облако запахов пота, духов и съеденной пищи. Пахло жареными пирожками. На своей остановке, протиснувшись между дяденькой с газетой и грустной женщиной, всю дорогу ругавшей абсолютно всё – от городских властей до несчастных попутчиков, я выскользнула в жаркие сумерки, показавшиеся прохладой.

Судя по утреннему настроению, с мамой сейчас лучше было не сталкиваться. Не думаю, что встреча с юристом добавила ей любви к окружающим. Я услышала резкие ответы по телефону на кухне, поставила пакеты в коридоре, не дав картошке раскатиться, и скрылась в комнате.

– Опять всё, как попало! – Скрыться мне не удалось. Пришлось тащиться на кухню и выслушивать очередную лекцию о том, как я просираю свою жизнь. Подобные тирады отличались друг от друга только последовательностью фраз:

– Посмотри на меня…

– А ты вот могла бы…

– Тратишь время на ерунду…

– А вот дочка тёти Вали…

– Нет бы мужа себе искать…

– Возишься со своими придурками… – и давно меня уже не задевали.

Мать попадала в колею замкнутого круга сожалений, которые начинались от моего несоответствия её ожиданиям, скатывались к моему отцу, проявившим удивительную и неожиданную для матери легкомысленность, добредали до руин её попыток построить собственную счастливую любовь и снова возвращались к моей никчёмности.

Раньше на этапе буйства гормонов я пыталась с ней спорить, доказывать свои убеждения и рассказывать свои открытия и наблюдения, свое удивление тем взрослым миром, который мне открывался в шестнадцать, но потом начала улавливать повторение аргументов, определённые тематики недовольства и привычные обреченные интонации.

– Сегодня я читала про конкурс…

– Конкурсы-фигонкурсы! Напридумывали! Нет бы делом заняться!

– Ну там дается возможность попробовать себя…

– Сплошное надувательство твои эти конкурсы! Лишь бы денег заработать!

– Но, мама, я думала, что…

– Думала она! Вечно ты летаешь в облаках! Надо нормальную работу искать!

– Там в жюри один известный…

– Нормальную работу, слышишь меня?! А не эти твои почеркушки!

– Мне нравится рисовать!

– Вся в отца! Этот тоже всё в облаках летает, а реальной помощи – ноль.

К двадцати я бросила попытки вывести её из этой бесконечной круговерти разочарований, в нужных местах молчала, где-то поддакивала и соглашалась. По инерции иногда пыталась ещё рассказывать об удачной работе или о талантливом ученике, но разговор неумолимо скатывался к обвинениям в бесперспективности, потом опять к отцу и её – матери – загубленной жизни, и я научилась оставлять все свои взлёты и вдохновения внутри себя. Мать даже не обратила внимание, что я перестала с ней спорить, и привычно обреталась в серой атмосфере своей неустроенности и забытых намерений, лишь морщинка на лбу становилась все глубже.

Когда мать иссякла, я ушла в свою комнату, неплотно закрыв дверь – запираться запрещалось с того момента, как у меня появилась своя комната. Когда родители разошлись – я переехала из зала в маленькую комнату. Но даже в моем собственном пространстве мать хотела держать всё под контролем.

Я открыла окно, привычно заглянув в глубину двора с высоты нашего седьмого этажа. Асфальт исходил жаром среди яркой зелени. Я читала, что на смерть можно разбиться, упав и со второго этажа, хотя случаи счастливых спасений при падениях с огромной высоты пугали меня возможностью выжить, но остаться без движения или разума.

Жаркий ветер мазнул по лицу, и я представила шум надвигающегося поезда, его хищную стальную морду, стремительно приближающуюся из темноты тоннеля. Смутную толпу, напирающую из-за спины, охваченную собственными сиюминутными проблемами, готовую разжевать тебя и выкинуть на свалку сломанных мечтаний. Жаркую и животную. И сам пронзительно прекрасный миг последнего шага. Идеальный свои завершенности. Мурашки. Чёткость против размытости. Захватывающий полёт вниз. Или вверх.

Интересно, растянутся ли последние секунды до вечности, выхватывая куски реальности – сверкание рельсов, грязь между шпалами, нарастающий стук колёс. Или реальность просто схлопнется, лопнув от непереносимой тонкости. Пролетит ли у меня перед глазами вся жизнь, как пишут об этом. Хотя это будет слишком короткий и скучный сериал, который вряд ли возьмут на Netflix. Испытаю ли я боль, разрывающую, резко-красную, или сознание просто отключится? Или моя душа, сущность или что там ещё отличает человека от всего остального, вылетит из ненужного тела и, сидя на краю платформы, будет наблюдать за развитием событий. За тем, как словно в замедленной съемке, крики ужаса растянут рты, как смешается эта толпа, такая сосредоточенная на себе секунду назад, пригвождённая кошмаром момента.

Думаю, через минуту большая часть этой толпы хлынет в электричку на противоположном направлении, чтобы успеть по своим делам, оставив на опустевшем бетоне лишь кучку жадных до подробностей зевак, черпающих адреналин в чужой боли и несчастьях.

Я открыла ноутбук:

– Окей, Google. Самоубийство в метро и на железнодорожных путях.

Страница поиска запестрила обилием ссылок, большинство которых вело на видео с предупреждающей надписью для особо нежных и информацией о содержащемся насилии, но моё внимание привлёк странный заголовок – Красный Осьминог. Нажатие мышки отправило меня на страницу, но кроме названия и аватарки с какими-то красным месивом, отдаленно напоминающим щупальца морского гада, там была лишь кнопка "Отправить запрос на добавление в группу"

Секундная пауза. Отправить.

САША

Она бежала по бесконечному коридору, стены сочились сыростью, периодически за шиворот тяжело падали холодные капли, противно скользили по спине. Дыхание царапалось в горле, Саша задыхалась от быстрого бега. Усталость уже сковывала мышцы, заставляя их деревенеть. Резко закололо в боку. Она остановилась, и сразу же ее нагнал шелестящий шепот:

– Наша, наша, наша… – бесплотные голоса множились, переплетались под сводчатым потолком, ватой забивались в уши. Приближались, нарастали.

Мурашки покрыли руки и ноги. Сашу передернуло. Она снова побежала, спасаясь, дрожа. Темнота навалилась разом, вязкая и живая. Черным потоком смыла все ориентиры. Сердце пропустило удар, еще один и понеслось галопом, судорожно забившись, сквозняк острыми когтями полоснул по внезапно взмокшей беззащитной спине. Шелестящий беспощадный ужас сковал ноги, но она знала, что должна бежать. Бежать изо всех сил. Иначе тьма настигнет ее, раздавит, поглотит.

– Наша, наша, нашшшааа… – голоса не отставали, нарастали.

Саша бежала и бежала, отчаяние переполняло легкие, мешая набрать достаточно воздуха, последние силы иссякали. Впереди показалась дверь – спасение?

Призрачная надежда придала ей ускорение, немного, немного, еще чуть-чуть. Руки касаются влажного дерева, упираются, толкают, не открывается. Ручка! Должна быть ручка, в темноте руки шарят по шершавой поверхности, наталкиваются на холод металла, покрутить, дернуть – заперто!

Она в ужасе прижимается спиной к двери. Голоса нарастают. Сумрак наполняется тьмой, что-то неотвратимо приближается.

– Наша, наша, нашшшааа…

Ближе, ближе…. Глаза выпучиваются, пытаясь разглядеть то, что прячется во мраке. Что-то черное, бесформенное заполняет коридор. За спиной дверь, другого пути нет. Прижаться, съежиться, стать еще меньше.

– Наша, наша, нашшшааа – голоса заполняют пространство, они уже повсюду, сейчас они накроют ее.

Резко подскочив, Саша открыла глаза в собственной комнате. Еще пару раз резко вздохнула, просыпаясь. Сон еще был где-то рядом, ощущался в мокрой от пота пижаме, ютился по углам, куда не попадал свет уличного фонаря. Сердце колотилось. Девушка привычно выровняла дыхание, вдох – раз-два-три – выдох – раз-два-три-четыре, вдох и через три секунды выдох. Пульс успокаивался, перед глазами уже не мерцали черные круги. “Всё в порядке, всё хорошо. Это просто сон, просто приснился кошмар”, – привычная мантра крутилась в еще замедленном от сна мозгу.

Привычно зеленым моргали часы на столике у кровати, шумно сосало в животе и хотелось пить. “Сны это самый лучший способ разобраться в своих воспоминаниях, разобраться в том, что с тобой произошло” – не ко времени всплыла фраза со вчера прослушанного семинара. Постепенно кошмар отпускал ее из своих лап, с трудом она поднялась с кровати, в груди еще бешено колотилось сердце, ноги не слушались.

"Надо сделать всего три шага", – она знала свою комнату наизусть, хотя темнота рисовала непонятные силуэты на местах знакомых вещей.

"Три шага, со мной всё в порядке, это просто был сон", – крутилось в голове заевшей пластинкой. Вдохнув и выдохнув по схеме еще три раза, Саша быстро шагнула и включила свет.

Распахнула шторы, за окном только-только начали проступать очертания соседних домов, девушка привычно оглядела пустую улицу, более внимательно темные углы и подворотню напротив, черная стена парка была непроницаема. Саша вздохнула и вернулась в кровать. Укуталась одеялом, ноги успели замерзнуть.

Точно также мерзли ноги в детстве, когда она жила летом у бабушки, как бы жарко не было днем, ночью прохлада из леса окутывала дом, пробиралась в сени, холодила пол в сенях, и прежде чем выбежать на крыльцо нужно было пробежать по ледяным половицам, ноги мерзли, но тогда это было даже весело. Такая холодная прелюдия перед первым поцелуем солнца, лучи которого уже золотили деревянную обрешетку крыльца.

Саша хорошо помнила бабушку, щедрую на улыбки, богатую на разные присказки и истории. Приезжая к ней, девочка попадала в совсем другой мир, жившим по своим сложившимся издревле устоям. Лес охранял леший, бабушка показывала внучке, где нужно оставить пирожок, чтобы задобрить лесного хозяина, чтоб не осерчал, не запутал тенистой тропкой доверчивого путника, не завел в болото. Она клала подношение на мшистый пенек и приговаривала:

– Не обижай, Сашеньку! – улыбалась в ладошку и вела внучку в чащу, где были заросли крупной и ароматной малины, собирали в эмалированный бидончик, привязанный марлей на шею, а потом, вернувшись бабушка заливала малину молоком в глубокой миске, сыпала сверху сахара от души. И это было самое вкусное, что можно только было себе представить.

А каждый вечер, перед сном бабушка ставила в уголок блюдце с молоком:

– Это для домового, Федюшки нашего, – и мягко улыбалась, сыпала загоревшей усталой рукой туда крошки от хлеба, испеченного накануне. – Пусть принесет тебе добрые сны.

Бабушка укрывала Сашу, подтыкала одеяло, ласково целовала в щеку и выходила, оставляя приоткрытой щелочку в двери, чтобы теплый свет падал косой чертой на деревянный пол, рождая ощущение защищенности и спокойствия. А утром девочку будил запах блинчиков или оладушек, она вскакивала и бежала на кухню, где раскрасневшаяся бабушка уже стояла у плиты. На столе в хрустальных розетках стоял мед и черносмородиновое варенье. Нигде Сашеньке не было так хорошо, как у бабушки. Она умерла, когда девочке было 7 лет. Они не успели попрощаться, всё произошло очень быстро. Врач сказал, сердечный приступ.

За окном робко пробивался серый свет. Утро еще только вступало в свои права, дома и деревья были похожи на собственные тени, только силуэты набросанные штрихами умелой кисти. Детали проявятся часа через полтора.

Пора было собираться на работу. Саша наспех накинула на плечи махровый халат и быстро проскочив густую темноту маленького коридора, не глядя в угол, закрылась в ванной. Она включила воду, вывернув барашек горячей до упора – рано утром вода нагревалась очень медленно, и стала ждать, пока температура струи станет комфортной для принятия душа. Задергивая штору, взглядом проверила, что закрыла замок на двери.

Вода лилась на макушку, гладила по плечам, расслабляя напряженные мускулы. Саша прикрыла глаза, наслаждаясь теплом, окутывавшим тело. Но не стоит закрывать глаза надолго.

Шторка с зелеными и черными смешными медвежатами зашевелилась, растягиваясь волнами, Саша вздрогнула. Влажная ткань потянулась к ней, словно пытаясь обнять. “Это просто пар! Успокойся!” – она отдернула шторку, сбоку, чтобы вода не брызгала на пол. Пусто. Только висит полотенце, которое она сама же только что принесла сюда. Ей неожиданно стало смешно, она истерично хихикнула и попыталась успокоиться.

Набрала полные горсти воды и плеснула на лицо, смывая остатки ночного кошмара. Потянулась, наклонила голову вправо-влево, хорошо растягивая сухожилия на шее. Густо натерла мочалку куском мыла. По ванной разошелся успокаивающий запах летних трав с ноткой лемонграсса.

“Всё самое натуральное”, – улыбнулась. Аккуратно и тщательно намылилась, утро начинало налаживаться.

Саша глянула на себя в зеркало, слегка тронула губы блеском и улыбнулась отражению. Готова. Надо выходить.

Утро охватило ее прохладой. До остановки было идти пять минут. Улицы были свежи и пусты. Редкие машины еще только расчерчивали город паутиной маршрутов. Дойдя до остановки, она вышла на середину улицы – виден ли автобус, но пока было тихо. Присев на лавочку, Саша открыла книгу.

Вымышленный мир завораживал, втягивал, отнимая ощущение реальности. Там было как-то насыщеннее, радостнее, чем в обычной жизни. Фентези наполняло мир необычными существами и странными сущностями, которые могли помочь или сильно испортить тебе жизнь, в зависимости от того, каким образом общаешься с ними.

С детства Саша аккуратно относилась к нежному призрачному миру, поэтому даже читая городские сказки, была уверена, что она не станет так же глупо обращаться с тонкими сущностями, как героиня. И поэтому книги дарили ощущение вседозволенности и собственной силы.

Погружение в вымышленные миры было единственной отдушиной, когда она могла не волноваться о том, что может произойти, отключалась от полного опасностей окружающего и с радостью жила чужие жизни, питаясь недоступными в другие моменты эмоциями.

Автобус подъехал, тихо шелестя шинами, остановился, вздохнул, обдав теплым воздухом, фыркнул и открыл двери. Саша вынырнула из нереального мира, убрала книжку в сумку и поднялась по ступеням. Салон прохладно принял ее в свои объятья. Большинство мест были пустыми, только на заднем широком сидении был мужчина. Саша отошла в дальний угол, практически рядом с водителем и села на одинарное место лицом к попутчику. Так спокойнее.

Поездка обычно занимала пятнадцать минут, шесть остановок. Достаточно недалеко от дома, и необходимые пятнадцать минут, чтобы успеть настроиться на работу.

“Почему он так странно смотрит?” – привычно подняло голову беспокойство. Мужчина с заднего сидения в упор смотрел прямо на нее. Саша поерзала на сиденьи и достала книгу, чтобы заслониться от навязчивого взгляда. Она делала вид, что читает, но каждый раз, когда она поднимала глаза, незнакомец все еще смотрел на нее… Саше не удавалось сосредоточиться на смысле текста,, поэтому она убрала книгу в сумку и попыталась сосредоточиться на чем-то другом, домах, проплывающих за окном автобуса, облаках в небе, которые, казалось, очень быстро летели навстречу. Серые тучи низко висели над городом, придавая всему окружающему мрачный, зловещий вид. Разглядывание пейзажа не помогло, и ее внимание опять переключилось на странного мужчину. Он продолжал сверлить ее взглядом, Саша подумала пересесть, чтобы не видеть неприятного попутчика, но тело словно одеревенело.

“Что это? Может, он за мной следит?” – девушка в панике нащупала карман на груди и вытащила мобильный. Ей некому было звонить, кроме Натальи Евгеньевны – начальницы смены, но это не мешало ей привычно изобразить оживленную беседу:

– Привет!

– …

– Да-да, всё в порядке, уже подъезжаю.

– …

– У входа стоишь? Хорошо, сейчас буду, – мужчина наконец оторвал свой взгляд от нее и отвернулся к окну.

В этот момент водитель резко ударил по тормозам, автобус протестующе заскрипел и замер на ее остановке. Саша быстро поднялась, краем глаза следя, не поднимается ли человек с заднего сидения за ней. Дыхание запнулось, вроде не идет. Она выскочила из автобуса с бешено бьющимся сердцем, зашипев, двери закрылись за ее спиной. Пронесло. Водитель, пожилой загорелый мужчина с неуместной в такое раннее время счастливой улыбкой, помахал ей и шутливо приподнял невидимую шляпу в знак прощания. Автобус уехал.

Перед ней раскинулась пустая в это время стоянка торгового центра. Первые лучи солнца уже тянулись из-за горизонта, золотили стены бетонного куба здания, заставляли фонари расчертить длинные тени, стоянка походила на гигантскую доску для игры в крестики-нолики. На самых дальних рядах стояло пару автомобилей, грустно подмигивающих фарами, бликуя, отражая приветствие солнца. Тени были густыми и резко контрастировали с освещенными местами. Воздух был прозрачен, и все окружающее казалось каким-то слишком резким и четким для реальности.

Саша краем глаза заметила какое-то движение, в тени оставленной машины. Старенький фиолетовый жук сгорбился в самом углу огромной стоянки и отбрасывал такую темную тень, что колес не было видно. Там она и уловила странное шевеление. Девушка поставилу руку козырьком к глазам, чтобы просыпающееся солнце не слепило, и замерла приглядываясь.

“Спокойно, там ничего нет”, – утренний воздух был неподвижен. Тишина звенела в ушах. С усилием сглотнула, почувствовала боль в руке. Она опустила взгляд, пальцы судорожно сжимали ремень сумки.

“Иди, всё нормально”, – силой заставила она себя сделать шаг, еще один, направляясь к служебному входу. Машина оставалась позади и неизвестная угроза ширилась и устремлялась за ней вслед, заставляя ускорять шаг. К стеклянным дверям она добралась уже практически бегом, поймав удивленный взгляд сонного охранника:

– Доброе утро!

– Доброе! – быстрым шагом, едва кивнув, Саша направилась к раздевалке.

Здание торгового центра еще хранило ночную тишину, коридоры не наполнились спешащими служащими и рабочими, а залы неутомимыми вальяжными покупателями. Эстетика строительства совмещала очень тщательно продуманный и весьма противоречивый дизайн, подсобные помещения с их бесконечными узкими коридорами и поворотами и торговые пространства – уютно расположенные по передней части сооружения.

Коридоры и подсобные помещения были строго функциональны и подчинялись требованиям пожарной безопасности. Безликие стены, только необходимые удобства – туалет, душ, раздевалки с рядами одинаковых металлических шкафчиков, всё было сделано, чтобы никакая деталь не отвлекала от выполнения прямых функций. Уникальная, продуманная конструкция здания обеспечивала экономию времени и человеческих сил, а постоянный контроль за производством и работой каждой системы давал возможность всегда поддерживать все в идеальном состоянии.

И залы для посетителей. Тут всё настраивало на неспешный и неторопливый лад – бутик, со стеклянными стенами, манекены с застывшими улыбками на лицах демонстрируют жемчужины последних коллекций. Дальше удобные скамейки вокруг фонтана, окруженного кадками с искусственными зарослями, никогда не терявших своей зелени, какой бы сезон не был за окном. Утомился покупками – а тут кафе, милое и уютное, где можно выпить чашечку ароматного кофе и закусить булочкой бриошь с камамбером. Архитекторы сделали все возможное, чтобы никакая неудобная мелочь не отвлекала клиентов от их прямого назначения – вносить свою лепту в материальное течение капиталистического круговорота и закрывать свои навязанные маркетологами потребности.

Огромные смотровые окна открывали вид на перспективу города и добавляли воздушности атмосфере внутри. Центр не стремился завоевать покупателей, а лишь увлечь и заинтересовать их. Это резко контрастировало с узкими коридорами, назначение которых было в том, чтобы работник, входя в узкий дверной проем, концентрировался на поставленной цели. Здание задавало ритм своим сотрудникам.

Саша толкнула дверь, вошла и направилась к своему шкафчику. Тут послышался какой-то шорох из соседнего ряда. Девушка вздрогнула, замерла, волоски на руках встали дыбом. Она прислушалась, тихо. Кто-то дышит? Или это просто ветер в перекрытиях потолка? Постояла еще минуту, шум не повторялся. Она осторожно открыла шкафчик и вытащила блузку, юбку и фирменный фартук. Переоделась в форму, обула удобные неприметные мокасины, сложила аккуратно одежду и захлопнула дверцу. Опять послышался странный шум. Она опять замерла. Теперь уже ближе. Шаги? Собственное прерывистое дыхание мешало расслышать.

“Успокойся!”, – она постаралась взять себя в руки. Закрыла глаза, вдох-выыыыдох, вдох-выыыдох. В зале было тихо. Открылась дверь, пропуская громогласную начальницу:

– Прохлаждаемся? – она явно была не в настроении.

– Нет-нет, я уже иду, – Саша поправила бейдж и выскочила в коридор. Пошла быстрее, даже побежала.

– Девушка, куда-то торопитесь? – Андрей Михалыч подпирал стену за углом.

“Только не ты!”, – Саша закатила глаза.

Начальник мясного цеха славился своим гадким языком, на который жаловались все сотрудницы, и молодые, и в возрасте. Обвисшие щеки с сеткой лопнувших капилляров, глазки, прятавшиеся в складках и постоянно бегающие. От него пахло потом и какой-то кислятиной. Приставания ограничивались гадкими намеками на сексуальный контакт или комплиментами, граничившими с оскорблениями, но всегда производились исключительно наедине и не доходили до физического контакта, поэтому пока ему удавалось отделываться лишь выговорами.

– Здрасте, – Саша постаралась проскользнуть мимо него.

– Далеко собралась, поросеночек? – она прямо чувствовала, как его оценивающий взгляд оставляет грязные жирные следы на ее теле.

– Сейчас смена начинается.

– Ну пара минуток-то на поболтать найдется?

– Я опаздываю.

– Ну я ж недолго. Зашел-вышел, – мужик гнусно осклабился, открывая прокуренные зубы.

– Мне надо идти, – Саша пригнулась, чтобы протиснуться под рукой, закрывающей проход и шмыгнула к лифту. Несколько раз нажала на кнопку вызова, умоляя, чтобы лифт был не на самом верху.

– Да не торопись ты так, – послышался голос позади.

“Ну давай же!”, – словно в ответ на ее мольбы лифт распахнулся, она заскочила в железную коробку, судорожно нажала цифру нужного этажа, двери с грохотом закрылись. “Вырвалась!” – Саша выдохнула и облокотилась на холодную стену, успокаивая дыхание. Лифт скрипел и трясся, преодолевая этаж за этажом. Освещение моргало, пахло электричеством. Наконец, кабина остановилась, подпрыгнула слегка, двери разъехались. Впереди была рабочая смена.

“Дзинь, дзинь, дзинь…”, – лента медленно тянулась, подтягивая новые и новые продукты. Поднять, просканировать – дзинь-дзинь – положить в товароприемник. Молоко, хлеб, сушки, сыр, бананы.

– Пакет пробить?

– Ну, а куда я это сложу по-твоему, – дама в красном берете неприязненно поджала губы.

– Дзинь!

– И сигареты дай.

– Какие?

– Мальборо красные.

– Одну пачку?

– Две дай!

Саша привыкла, что к вечеру покупатели, накопившие за день раздражение и усталость, редко бывают вежливыми. Одной рукой она подняла защитное стекло. второй достала две пачки. Положила на кассу, дзинь. Людской поток тянулся вместе с лентой. Мужчины и женщины, молодые и старые, закупали продукты, товары для дома, корм для кошек и собак, какие-то мелочи, продолжая круг потребления. После работы большинство лиц были уставшими и печальными, лишь изредка попадались улыбающиеся люди, как исключение подтверждающее правило. Хотелось в туалет, до конца смены было еще полчаса.

– Дзинь!

– А можно побыстрее?

– Дзинь!

– Вы мне пробили два сырка, а у меня один.

– Дзинь!

– Заснула что ль?

– Дзинь!

– Не задерживайте очередь!

Дзинь, дзинь, дзинь, – это тянулось бесконечно. Людской поток не иссякал, закипая пеной недовольства, спешки и суеты. Рутина вытягивала все силы, к вечеру Саша была напрочь вымотана. Руки повторяли одни и те же движения, она сосредоточенно смотрела на цифры, боясь ошибиться. Взять – дзинь – положить. Взять – дзинь – положить. Пробить чек, дежурная улыбка:

– Приходите к нам еще!

– Ты не заболела? – голос сменщицы вырвал из транса.

– Эм…

– Закончилась смена, иди уже, – тетя Зина, большая, округлая, смешливая, улыбаясь, похлопала ее по плечу, – бледна, что та костлявая.

Саша встала, затекшие ноги отозвались побежавшими мурашками. Зинаида уже заполоняла пространство за кассой дородным телом и неостановимой говорливостью.

– Смену закрыть не забудь! – за словами пряталась дружелюбная смешинка.

Поочередное нажатие клавиш, двадцать секунд подождать. Со скрипом касса начала строчить длиннющий чек с зет-отчетом. Лента с черными закорючками ползла и ползла.

– А можно как-то побыстрее?

– Пересменка, пройдите в другую кассу, пожалуйста.

– Безобразие! Я столько стояла! – женщина с бледными губами явно готова была к скандалу.

– В другую кассу, пожааалуйста! – Зина была непробиваемо спокойна. Бумажная полоса продолжала ползти. Наконец, касса поперхнулась итогом.

– Хорошего дня, теть Зин, – Саша выдавила из себя подобие улыбки и вышла из-за кассы.

Раздевалка вечером гудела разговорами, хлопали шкафчики, люди перебрасывались шутками, переодевались, радовались завершению дня. Ночная смена наоборот надевала дежурные улыбки, броню невозмутимости, готовясь к работе. Саша быстрее побежала в туалет, последние полчаса еле терпела. Когда сидела, было еще нормально, но теперь мочевой пузырь дал о себе знать. Девушка открыла кабинку, стульчак был забрызган, а на полу валялась бумажка. “Бррр…”, – она быстро захлопнула дверь и пошла в следующую. Там было чисто.

“Как так можно?” – недоумевала Саша, в голове возникла непрошенная картинка, дама с туго накрученными барашками на голове в белом пальто, сидящая на унитазе на корточках, курящая тонкую сигарету в длинном мундштуке, и создающая всё это безобразие. Люди способны на такие неприятные вещи, когда думают, что их никто не видит. Саша напротив всегда переживала, что останется после нее, следила, чтобы не единой капельки не пролетело мимо, тщательно протирала салфеточкой после. Мысль, что выйдя из кабинки, она столкнется лицом к лицу со следующим посетителем, который в свою очередь зайдя внутрь, навсегда свяжет ее личность с оставленным беспорядком, была ей невыносима. Часто даже приходилось устранять последствия посещения предшественников, чтобы не подумали, что это она виновата. Закончив свои дела, Саша привычно осмотрелась, убедилась, что всё чисто, нажала на слив, не касаясь, через салфетку, вода зашумела, улетая. Девушка аккуратно свернула салфетку и выбросила в мусорное ведро, повернула замок. Дверь не открывалась.

– Черт, – пробормотала она, подергала замок. Сашка толкнула дверь. Заперто. "Нет, только не это", – она дёрнула замок ещё сильнее, не поворачивался. Саша надавила на дверь плечом.

– Ну ты чего? Открывайся! – почувствовала приближение паники. Ужас нарастал темным комом. Мрак. В глазах потемнело.

– Прошу тебя, пожалуйста, – шептала она, словно умоляя дверь, дергая и дергая ручку. Ощущение закрытого пространства давило и лишало воздуха. – Ну пусти!

"Успокойся…" – вдох-выдох. Вдох-выдох. Выровнять дыхание, чтобы перестало царапать горло. Саша взяла себя в руки и отпустила ручку, прижалась спиной к стене. Еще несколько раз подышала по схеме, потянулась к замку, задержав дыхание, механизм повернулся. Дверь открылась. Девушка вышла из кабинки, поймав в зеркале подозрительный взгляд какой-то женщины, удивленной шумом, и, опустив голову, выбежала из помещения.

Стоянка была забита машинами. Кто-то искал место для парковки, кто-то уже деловито складывал продукты в багажник. Девушка в стильном пальто и ярком шарфе брезгливо переступала через лужу, круглолицый тип с большими пакетами выскочил из автоматических дверей и бросился ей помочь, пожилая женщина пыталась справиться с непослушной тележкой, гремящей колесиками. Где-то вдалеке слышалась равномерная метла дворника.

Саша дождалась автобуса, села в самом конце, и уставилась в окно. Город проплывал мимо окон, гудя привычным ритмом. Люди куда-то шли, встречались, улыбались и заходили в приветливые двери кафешек, чтобы приятно провести вечер.

Ей нравилось наблюдать за этой уютной, правильной жизнью, но она никогда не чувствовала себя ее частью. Страхи наполняли ее и отравляли существование. Саша опять задумалась, как быть, когда ничего нового и радостного не происходит? Ей сделалось грустно, и захотелось, пожалеть себя. На подъезде к своей остановке она прошла через салон автобуса к передней двери. Этот водитель не улыбался, в отличие от утреннего. Рабочий день отражался усталостью в глазах и замедленных движениях рук.

От остановки надо было пройти небольшую аллею, чтобы попасть во двор. Нарядная и весело шумящая зеленой листвой днем, ночью она страшила Сашу. Кусты шевелились темной массой, в черных тенях деревьев легко было затаиться и следить. Она всегда старалась пройти это место, как можно быстрее, стараясь не смотреть по сторонам, сконцентрировавшись на теплом свете фонаря в конце аллеи. Издалека доносилось карканье вороны, в промозглой темноте казалось, что птица причитает, словно говоря о том, что несчастна и одинока, что она покинутая всеми, и ей не к кому обратиться за помощью. Саше были понятны ее страдания. Что-то зашуршало слева, девушка вздрогнула и прибавила шаг.

«Не поворачивайся, всё в порядке, это просто вечер», – она практически перешла на бег, воздуха не хватало. Сзади раздались торопливые шаги. Саша похолодела, еще шаг, еще, она почти добралась до круга света. Шаги приближались, время словно замерло, Саша чувствовала себя словно в пузыре с какой то густой жижей, которая замедляла ее движения. Страх бился в горле каким-то сдавленным хрипом. Быстрее, быстрее! Кровь стучала в ушах, мешая ориентироваться, вот уже почти фонарь.

Вылетев в круг света девушка почувствовала близость дома и людей, страх стал отпускать. Она повернулась, аллея была пуста. Вдох-выдох, успокоить дыхание. Вдох, выдох. До подъезда осталось несколько шагов.

В квартире было тихо. Саша заперла дверь, закрыла на цепочку, включила везде свет и прошла на кухню, бросив сумку в коридоре. Налила в высокий стакан воды, горло еще саднило, выпила торопливыми глотками. Ей казалось, что она только что пробежала марафонский забег и после такого надо немного отдохнуть…

– Что бы приготовить? – кухня отозвалась молчанием.

Саша открыла холодильник, бледный свет залил лицо. Осмотрела полупустые полки. Ничего не хотелось. Она чувствовала, что этот день был слишком тяжелый для нее. Саша прошаркала в комнату, выключила верхний свет, оставив лампу на тумбочке включенной и рухнула на кровать. Лицо осветилось экраном телефона. Пролистать ленту. Сотни одинаковых застывших улыбок, усиленных фильтрами, глянцевая, причесанная реальность напоказ. Букеты, подарки, счастливые объятия. Всё казалось картонным. Тут ее внимание привлек яркий заголовок в мелькнувшей рекламе: «устал от всего? Посмотри на это с высоты»

Подробнее…

Клео

Шлепки больших тяжеловесных капель по лужам соперничали с моими шагами. Дождь молотил по плечам, изредка горстью капель забирался под зонт, который скрывал меня от немногочисленных прохожих. Свежесть прибивала загостившийся зной тротуаров к стенам уставших домов. Тротуар, изнемогающий от жары, покрылся освежающими брызгами. Люблю быстрый летний дождь, упруго умывающий город, освобождающий зелень деревьев и пробуждающий запахи. Серая пелена торопливо скрывает улицы, размазывает силуэты перекрёстков, разливает лужи и наполняет канавы журчащими переливами. Первые капли рождают в пыли маленькие торнадо, а последние тяжело оседают на листьях и ветвях, потяжелевших так, что в любую секунду готовы обрушить на неосторожного гуляку. После дождя город блестит как новенькая монетка. Он улыбается, сбросив накопившуюся грязь, и готов к новым мечтам и надеждам.

Подняв лицо к небу, я ловлю колкие удары капель и мечтаю, чтобы дождь забрал мои страхи, отмыл меня от застарелой уверенности, подарил надежду и новые мечты. Но через несколько минут небесные прорехи закрываются, джинсы мокрые до колен тяжело липнут к коже, отступивший было перед юной свежестью зной тяжелой поступью возвращается на улицы, чтобы занять положенное место. Я втягиваю голову в плечи, пытаюсь укрыться от неожиданного душа с тяжелых веток, пора спешить на работу.

Свежесть и новизна опять разминулись со мной, впереди только серый город и унылые будни. Неосторожные водители расплескивают лужи на тротуары, солнечные лучи бьют в затылок, уничтожают прохладу. И вроде такая обыденность – смена погоды, дождь и солнце, нагоняет на меня мысли, что каждый мой день и сменяющая его ночь, насмехаясь, чередуются, создавая иллюзию изменений, иллюзию движения куда-то, но по сути не ведут никуда, очередной раз играют в бесконечную бессмысленную чехарду. Ноги несут меня привычным заезженным путём на работу, мелькают знакомые лица незнакомцев, чьи маршруты пересекаются с моими с приевшимся постоянством. Телефон дзинькает сигналом уведомления: заявка на вступление в сообщество одобрена.

Пустая страница с красной аватаркой заполняется голословными комментариями, безмолвно вызывающими к надежде, решению. И снова ответов или решения нет. Сижу на скамейке, безуспешно пытаюсь остановить движение руки, бесконечно прокручивающей летопись обид и непонимания. Меня всегда удивляет человеческое желание выделиться, быть уникальным и отличающимся от окружающих. Но суровая статистика перемалывает любые отличия, обобщает, подсчитывает, преобразуя все уникальные переживания в серый фарш цифр и выводов. Увы, люди при такой оценке всегда оказываются далеки от истины. Многие негодуют, лишь потому что ошиблись с самого начала. Пресловутая двойка. На самом деле все может быть куда проще.