Читать онлайн В поисках оружия. Мемуары создателя первого автомата бесплатно

Перед грозой

Был июль 1914 года… Мой отпуск оканчивался, и в конце месяца я возвращался в Петербург к месту службы.

С сожалением покидал я роскошные места степной полосы России по Самаро-Златоустовской железной дороге, где лечился в одной из кумысолечебниц недалеко от города Белебея. Как часто вспоминал я впоследствии о красотах природы этого дивного уголка нашей страны! Необозримая ширь полей, раскинутых на высоком плоскогорье, утопала в туманной дымке, сливаясь с горизонтом; желтеющие нивы чередовались с равнинами, далеко несущими аромат цветущего клевера; по лугам и ковыльным пастбищам медленно двигались стада пасущихся овец… Тишью и раздольем веяло от бесконечных степей.

Поезда были переполнены, как всегда и повсюду в России; еле-еле удалось получить билет и кое-как поместиться в вагоне.

По дороге купил свежие газеты. Они были полны известиями о событиях в Европе, об ультиматуме, который Австро-Венгрия предъявила Сербии. По правде говоря, все как-то привыкли к таким осложнениям и не верили в возможность близкой войны. Каждый надеялся, что все будет в конце концов улажено и мирный уклад жизни не нарушат кровавые события.

Не верил я в возможность войны и еще по одной причине. Только недавно, а именно в июне месяце, в Государственной думе было закончено рассмотрение большой военной программы. Предполагалось сильно повысить численность армии, сдать новые заказы на ружья и пулеметы, увеличить полевую, в особенности полевую тяжелую, артиллерию и фактически заново воссоздать осадную артиллерию. Предстояла также большая работа и по усилению крепостей. Все это могло быть осуществлено только к 1917 году.

Казалось бы, русская дипломатия приложит все меры к тому, чтобы оттянуть войну, пока не будет выполнена эта программа.

Было ясно: если разгорится война, то нам предстоит встретиться с весьма серьезным противником – Германией. Я хорошо знал эту страну, ее народ, армию, вооружение. Не раз приходилось бывать в различных германских городах, куда меня командировали в качестве работника Артиллерийского комитета и специалиста в области ручного огнестрельного и холодного оружия.

Помню, как-то в декабре 1913 года меня вызвали к начальнику Главного артиллерийского управления. Он сказал, что мне необходимо поехать с секретной целью за границу.

– Когда нужно ехать? – спрашиваю.

– Сегодня в семь часов, – послышался неожиданный для меня ответ.

– Какова будет цель поездки?

– Это вы узнаете подробно у офицера Генерального штаба, с которым встретитесь на вокзале, – сказал начальник, протягивая мне руку и показывая тем самым, что аудиенция окончена.

Оставалось лишь несколько часов, чтобы приобрести штатское платье, которого у меня не было, и устроить кое-какие неотложные дела на службе и дома. Эти несколько часов я провел в огромном напряжении, лихорадочно собираясь в дальний путь. Обвинять начальство в том, что оно слишком поздно указывает срок выезда, не приходилось. Это, конечно, входило в систему секретных командировок и способствовало сохранению в тайне всего дела.

Уже после первого звонка я вбежал с маленьким чемоданом на платформу. Меня действительно ожидал офицер разведки – невысокого роста человек, напоминающий лицом Наполеона. Он предупредил прежде всего о необходимости соблюдать чрезвычайную осторожность. Моя обязанность заключалась в том, чтобы опрашивать тех лиц, которых приведет ко мне в том или ином городе офицер разведки. Я не знал ни их фамилий, ни рода службы, ни их занятий. Обо всем этом должен был позаботиться уже мой спутник. Меня поражало его умение и, прямо скажу, талант вести тончайшую конспирацию. Он сообщил также о том, что за нами следует повсюду наша же контрразведка, что она следит за каждым нашим шагом и охраняет нас от попыток ареста и провокации. И не раз нам приходилось по тревожному сигналу неизвестных «телохранителей» быстро убираться восвояси.

Много интересных и опасных приключений пережил я вместе с этим офицером Генерального штаба. Как-то раз в одном из городов, куда нас занесла судьба, в приемной гостиницы, в которой мы остановились, была назначена встреча с одним нужным нам человеком. Ни он нас, ни мы его не знали в лицо. Этому человеку были лишь указаны место и час встречи да еще одна общая примета – он должен был обратиться к одному из сидящих в приемной, несколько похожему лицом на Наполеона. И действительно, в условленное время появился господин, который подошел к моему коллеге и сказал пароль. А затем этот человек был предоставлен в мое распоряжение, чтобы я выудил у него возможно больше ценных сведений.

Так, путем опроса разных лиц и сопоставления их рассказов и сведений, я получал довольно подробную картину новостей вооружения германской армии. Помимо этого, переезжая из одного города в другой, присматриваясь к окружающему, прислушиваясь, изучая, я хорошо ознакомился с обычаями этой страны, с господствующими в ее обществе идеями, с ее военной организацией.

Я воочию видел, как напряженно готовилось правительство Вильгельма II к предстоящей мировой схватке. В немецких военных кругах любили повторять изречение Мольтке: «Продолжительный мир – это мечта и даже не прекрасная мечта; война же есть существенный элемент божественной системы мира». Были также в большом ходу слова руководителя германской внешней политики фон Бюлова: «Наихудшая вещь в политической жизни – это апатия и душная атмосфера всеобщего спокойствия».

Буквально на глазах увеличивались численность кайзеровской армии, ее техническое оснащение, запас людей, обученных военному делу. Меня всегда поражали немецкая железная дисциплина, систематичность и пунктуальность, в которых воспитывались не только военные, но и гражданские люди.

Мне не раз приходилось видеть военные учения на большом плацу в городе Потсдаме. Настойчиво и неутомимо прививались германской пехоте быстрота, энергия и активность во всех движениях и действиях. Внимательно присматривался я к внешнему облику немецких офицеров и генералов. В большинстве своем это были люди высокие, стройные и подвижные; в них не было и следа той одутловатости, тяжеловесности и, главное, усталости, которые я с прискорбием встречал нередко среди лиц, занимавших высшие командные должности в русской армии.

Мы, работники Артиллерийского комитета, хорошо знали германские образцы вооружения и работу германских военных заводов. Мы высоко ценили известного немецкого изобретателя Маузера, системы которого были приняты на вооружение в семнадцати государствах, а один свод взятых им привилегий на свои изобретения составлял объемистый том. Несмотря на преклонный возраст, Маузер все еще продолжал упорно трудиться, и почти каждый год появлялись его различные работы в области усовершенствования оружия, а также и новейшие образцы автоматических винтовок и пистолетов.

По своей службе нам нередко приходилось знакомиться с иностранной технической литературой. И чаще всего мы находили необходимые сведения в трудах германских инженеров, ученых и специалистов. Достаточно назвать хотя бы известный труд по стрельбе генерала Роне, курс по ручному оружию генерала Вилле или же берлинский «Лебелевский ежегодник», из которого можно было узнать все сведения о различных усовершенствованиях и достижениях в военном деле всех государств. Там были исчерпывающие сведения о вооружениях даже таких незначительных государств, как Чили, Перу и т. п.

Одним словом, все говорило о том, что в кайзеровской Германии военное дело, военное образование и обучение поставлены со всей основательностью и методичностью. Не только у меня, но и у многих других, хорошо знавших эту страну, бродила мысль: нам предстоит борьба с серьезным, смелым и искусным врагом.

Обо всем этом я и думал в долгие часы вагонной тряски, возвращаясь с кумыса в Петербург, и невольно сопоставлял техническое оснащение царской армии с германской.

Наша отсталость в количестве артиллерии, по мнению высших военных кругов, была угрожающей. А искусство стрельбы, которым славились русские артиллеристы, далеко не всегда могло возместить этот недостаток в эпоху «технической» войны.

Другой слабой стороной царской армии являлась ее сравнительно длительная мобилизация. Германские войска имели возможность закончить мобилизацию уже на десятый день, а полное сосредоточение всех русских армий могло быть достигнуто лишь на сороковой день. Эта медлительность вызывалась крайней бедностью железных дорог в царской России при ее огромных пространствах, а также общей неповоротливостью всего военного аппарата. Между тем исход современных войн нередко зависит от результатов первых столкновений.

Казалось, зачем царскому правительству нужно ввязываться в войну, если опять-таки только к 1917 году, ко времени выполнения намеченной большой военной программы, сроки мобилизации русской армии могли быть хоть несколько сокращены, а численность войск значительно увеличена?

«Нет, – протестовал во мне какой-то внутренний голос, – невозможно допустить, чтобы сейчас Россия, недостаточно подготовленная, была втянута в жестокие события, нависшие над Европой». Увы, мы, военные люди и военные специалисты, не знали в своем большинстве многих закулисных тайн царской дипломатии!

Но уже в Москве я почувствовал, что надежды мои не оправдываются. Я увидел на улицах войска, спешно возвращающиеся из лагерей в казармы. Части шли по городу походным порядком, запыленные и усталые. Говорили, что войска возвращены из лагерей ввиду ожидавшейся мобилизации.

В тот же вечер в Москве на Лубянской площади начались патриотические манифестации. Экстренные выпуски газет разбирались нарасхват. Понемному всеми овладело тревожное, лихорадочное состояние.

Здание на Литейном

По возвращении в Петербург я немедленно поспешил к месту моей службы – в Оружейный отдел Артиллерийского комитета, где в тот день должно было происходить очередное заседание.

Артиллерийский комитет являлся высшим научно-техническим учреждением, которое руководило разработкой и испытанием всех образцов оружия, вводимых в русской армии. Комитет был организован еще в 1808 году военным министром Аракчеевым. Он состоял из нескольких отделов: орудий и снарядов, лафетного, порохового, вопросов стрельбы и т. д. Последним был седьмой, оружейный, собиравшийся для своих заседаний отдельно от прочих вследствие специфичности разбираемых тем. В этом отделе я и работал в качестве докладчика по поступающим оружейным вопросам.

В отличие от других военных учреждений, постоянные члены комитета не назначались начальством: у нас была выборная система на основе тайного голосования, в котором должны были участвовать профессора Артиллерийской академии и члены комитета. Кроме того, имелись совещательные члены, входившие в состав комитета по занимаемой ими должности, как, например, начальники военных заводов и профессора Артиллерийской академии.

Помню, как, только что окончив в 1900 году Артиллерийскую академию, я совсем еще молодым капитаном поступил в комитет и как на первых порах меня подавляло это собрание крупнейших ученых, специалистов, изобретателей, мировых «светил».

В отделе меня окружали тогда старейшие работники нашего оружейного дела. Среди них были и участники венгерского похода 1849 года, и герои севастопольской обороны, и участники Русско-турецкой войны 1877–1878 годов… Недаром высокий, сухой и седой, как лунь, профессор Эгерштром шутливо говорил мне: «Я представляю в Оружейном отделе древнюю историю, когда наша армия была вооружена кремневыми, а затем ударными ружьями. Генералы Ридигер и Чагин являются представителями средней истории, когда у нас появились первые винтовки, заряжающиеся с казны. Генерал Мосин со своей трехлинейной магазинной винтовкой – это уже новая история. А капитан Филатов и вы олицетворяете грядущую новейшую историю, появление первых образцов автоматического оружия».

Справедливость, однако, требует отметить, что столь преклонный возраст многих работников Оружейного отдела мало способствовал правильному ходу дел. Человек в семьдесят лет не имеет уже, естественно, той энергии и инициативы, которые бьют ключом в более раннем возрасте. Многих членов комитета уже тянуло на покой. А проведение в жизнь различных изобретений и мероприятий в условиях царской России было сопряжено с большими трудностями, требовало необычайной настойчивости и сил. В министерствах царила система бюрократизма и крохо-борчества. Большинство военных изобретателей было лишено экспериментальной базы, так как в царской России совсем отсутствовали проектно-конструкторские бюро, экспериментальные лаборатории и опытные заводы с квалифицированным составом. В такой обстановке далеко не всякий человек, даже весьма талантливый, мог преодолеть все преграды и препятствия.

Однако, несмотря на все трудности, многие члены комитета работали не покладая рук, с огромной любовью и энтузиазмом к своему делу. Мы проводили в стенах комитета большую часть своей жизни, нас связывали общие интересы к военной технике и науке. Неудивительно, что, приехав в Петербург, я тотчас же поспешил к большому зданию на Литейном проспекте, у которого по обеим сторонам подъезда на высоких постаментах стояли старинные орудия, отлитые в прежние века, – безмолвные участники славных дел нашей артиллерии.

Обширный зал заседаний комитета находился на втором этаже. Его громадные окна выходили на Литейный проспект, как раз над главным подъездом. Длинный стол, покрытый темно-зеленой скатертью, тянулся вдоль окон. На стенах висели портреты отличившихся деятелей Артиллерийского комитета. Портреты вывешивались после их смерти по особому постановлению, как знак глубокого уважения коллектива работников к своим товарищам. Выделялись портреты крупнейших русских ученых-артиллеристов Маиевского и Гадолина, приобретших своими работами по баллистике и креплению орудий мировую известность.

Никого еще не было. Я оглядел все вокруг и невольно подумал, что этот обширный и строгий зал был немым свидетелем всего хода перевооружений русской армии, всей истории принятия образцов оружия, с которым русский солдат отстаивал границы своей родины. Вот еще совсем недавно здесь велись работы по проектированию нового остроконечного патрона для трехлинейной винтовки, значительно улучшившего ее боевые качества. Здесь разрабатывался в горячих прениях и спорах новый станок для пулемета Максима. Здесь вырабатывались тактико-технические требования к новой 76-миллиметровой пушке, а также к образцам полевой тяжелой артиллерии. Здесь делала свои первые робкие шаги отечественная автоматическая винтовка…

Меня вывел из глубокой задумчивости приход членов нашего отдела, которые стали понемногу собираться в зал. Пришел генерал-лейтенант Роговцев, бывший вместе со мной постоянным, штатным членом Оружейного отдела. Роговцев был известен своими работами над новой пулей к трехлинейной винтовке в связи с переходом на бездымный порох. Он провел ряд интересных изысканий новой пули – ее оболочки, гильзы, капсюля. Понемногу стали собираться и другие: генерал Залюбовский, полковник Филатов, генерал Керн. А. Залюбовского, занимавшего должность начальника Сестрорецкого оружейного завода, мы называли «крестным отцом трехлинейной винтовки», ибо под его руководством были в свое время составлены все ее чертежи.

Начальник ружейного полигона Н. Филатов – наиболее энергичный член нашего отдела – отличался большим опытом, выдающимися знаниями. Его работы по теории стрелкового дела были хорошо известны в армии. Он же создал первый учебник, первое руководство. Благодаря настояниям Филатова был организован ружейный полигон, столь необходимый для испытания новых образцов. Он основал «Вестник стрелковой школы», пользовавшийся в армии большим распространением. Филатов был чрезвычайно экспансивный и увлекающийся человек. Говорил обычно с пафосом, сильно жестикулируя, на заседаниях никогда не мог сидеть спокойно, непрестанно вставал со своего места, ходил, останавливаясь за стулом то одного, то другого, и принимал самое горячее участие во всех прениях.

А. Керн являлся основоположником пулеметного дела в русской армии. Бессменный участник всех испытаний пулемета Максима и автор первого руководства по службе у пулемета, Керн отличался необычайным спокойствием и выдержанностью. Он докладывал свои тщательно подготовленные проекты журнальных постановлений монотонным, приглушенным голосом, нанизывая слово за словом.

Пришел попрощаться с нами перед отправлением на фронт и председатель комиссии по разработке автоматической винтовки начальник 1-й гвардейской пехотной дивизии генерал Герцык. Крепко пожимая нам руки, он говорил: «Война – это экзамен для всех нас; у меня теперь одна мысль: выдержу ли я его».

Вскоре председательствующий открыл заседание. То было последнее для меня заседание. После него началась эпоха странствований в поисках оружия для русской армии…

Судьба трех изобретений

Само собой разумеется, что колоссальной важности события, происходившие в те дни, заслонили все очередные дела по рассмотрению различных изобретений и предложений, которые стояли на повестке.

Первый вопрос докладывался лишь для сведения и не подлежал обсуждению. Это было распоряжение военного министерства о немедленном прекращении всех опытных работ, дабы все силы заводов направить на расширение их основного производства. Считалось, что война будет молниеносной, скоротечной и поэтому заводы не успеют доработать новые изобретения во время войны, а между тем их реализация задерживает производство, отвлекая лучших мастеров и рабочих.

Запрещение министерства больше всего задевало меня, так как в то время как раз велись интенсивные опыты и исследования над тремя моими изобретениями. Это был новый патрон с улучшенной баллистикой, новый клинок шашки для кавалерии и, наконец, мое самое любимое и дорогое детище – автоматическая винтовка.

После Русско-японской войны 1904–1905 годов стало ясно, что надвигается новая эпоха в развитии ручного огнестрельного оружия – эпоха введения автоматической винтовки. Я считал, что для новых образцов с самого начала должны быть разработаны соответствующие патроны, которые обеспечивали бы, с одной стороны, возможность более рациональной конструкции оружия, а с другой – дальнейшее улучшение его боевых качеств.

Все имевшиеся в то время патроны могли быть отнесены к двум категориям: патроны с легкой пулей и большой начальной скоростью (Германия и Россия) или патроны с тяжелой пулей и меньшей начальной скоростью (Франция). Патроны с большой начальной скоростью давали лучшие результаты при ведении огня на близких расстояниях; для дальних же дистанций были выгоднее тяжелые пули, так как они при полете меньше теряли в своей скорости. Нужно было как-то совместить выгоды обеих категорий патронов, то есть получить большую начальную скорость при тяжелой пуле. Этого мне и удалось достигнуть. Работы мои признали весьма важными и ценными; они закончились разработкой нового патрона калибром в 6,5 миллиметра. Предварительные испытания дали настолько благоприятные результаты, что Оружейный отдел в 1913 году постановил заказать по разработанному мной чертежу 200 тысяч таких патронов для самой широкой их проверки. Таким образом, большая и кропотливая работа к началу войны была почти закончена. И теперь все это приходилось оставлять.

Такой же участи обрекались и опыты над новым клинком для шашки. Этим вопросом я занимался уже давно. Мне пришлось изучить самые различные виды холодного оружия, в результате чего были составлены два труда, одобренные Артиллерийским комитетом, – «Основания устройства холодного оружия» и «К вопросу об изменении ныне принятой шашки».

Пришлось на время оставить мысль и об автоматической винтовке. В чем смысл такой винтовки? Стреляя из обыкновенной винтовки, боец должен затрачивать много внимания и физических усилий на ее перезаряжание, отводя после каждого выстрела затвор назад, а потом, по выбрасывании стреляной гильзы, вновь посылая его вперед. Автоматическая винтовка освобождает стрелка от этой работы: вместо него перезаряжание производят образующиеся при выстреле пороховые газы. Эти газы, действуя вперед, выталкивают пулю из конца ствола. Но вместе с тем они действуют через дно гильзы назад и отводят затвор. При этом выбрасывается стреляная гильза, взводится ударник и сжимается находящаяся позади затвора спиральная пружина. Стремясь разжаться, эта пружина возвращает затвор в переднее положение, вводя очередной патрон в патронник ствола. На долю стрелка остается лишь работа по нажиманию на спусковой крючок для производства выстрела и по наполнению магазина патронами.

Над автоматической винтовкой упорно работали не только иностранные конструкторы, но и целая плеяда русских изобретателей и мастеров. Среди них надо отметить прежде всего талантливого изобретателя Ф. В. Токарева, впоследствии Героя Социалистического Труда. В 1910 году его винтовка выдержала предварительные испытания. Велись в то время опыты и с конструкциями мастера Рощепея, табельщика Стагановича, мастера Щукина, полковника Васмунда и др.

Полным ходом шли и мои работы над автоматической винтовкой. Чтобы читатель вполне почувствовал состояние изобретателя, когда ему предлагают оставить на неопределенно долгое время почти законченную работу, я позволю себе рассказать о всей той сложной лестнице, которую ему нужно пройти, прежде чем увидеть реализованное в жизни собственное изобретение – плод долгих трудов, надежд, горьких разочарований и творческой радости.

Мои практические работы над автоматической винтовкой явились результатом многолетних теоретических изысканий в этой области. На основе изучения различных материалов, имевшихся как в иностранной, так и в нашей печати, я подготовил тогда труд «Основания устройства автоматического оружия», одобренный и изданный Артиллерийским комитетом. В 1906 году я подал первый чертеж своей автоматической винтовки. Идея заключалась в том, что я предлагал переделать уже существующую у нас трехлинейную винтовку на автоматическую. Конечно, такая мысль была чрезвычайно заманчива, так как сулила огромную экономию при переходе на автоматическое оружие. Этот проект был признан заслуживающим серьезного внимания.

Однако комитет не счел возможным освободить меня от текущей работы, как это делали с другими изобретателями. Поэтому и назначили хорошего помощника – молодого слесаря, только что окончившего отбывание воинской повинности в стрелковой школе. Это был Василий Алексеевич Дегтярев, который стал в дальнейшем известным конструктором самых разнообразных образцов автоматического оружия. Он внес в мою конструкцию по своей личной инициативе различные усовершенствования и много помог мне в реализации изобретения.

Первый образец моей автоматической винтовки вышел неудачным – вся система получилась слишком громоздкой, плохо работал затвор. Тогда в 1907 году мы приступили к осуществлению другого моего варианта. Дело подвигалось довольно медленно. Приходилось преодолевать весьма немалые технические трудности; в этой совершенно новой отрасли мы имели очень скромный опыт, а проектно-конструкторское дело было поставлено в ту пору крайне неудовлетворительно. То у нас происходили задержки в подаче патронов, то не хватало живой силы для правильного функционирования механизма, то плохо выбрасывались гильзы, то получались осечки и т. п. Так мы работали не покладая рук четыре года. Наконец весной 1911 года получили образец, который нас более или менее удовлетворял.

Затем наступил период самых различных проверок и испытаний. По установленному порядку моя винтовка подверглась сначала предварительным так называемым комиссионным испытаниям на стрельбище бывшей Петербургской патронной поверочной комиссии. Из автоматической винтовки было сделано 3225 выстрелов, и она дала хорошие результаты. После пробных стрельб в нормальных условиях приступили к форсированным стрельбам. Для этого вкладывали усиленные заряды, винтовку нарочно загрязняли, запыляли ее механизм мехами, помещая в особый ящик, наполненный пылью, золой, толченым кирпичом. Она выдержала и это испытание.

Оружейный отдел признал, что можно приступить к следующей серии опытов. После внесения небольших изменений в конструкцию Сестрорецкому заводу дали заказ на десять экземпляров. Их производство отняло еще почти целый год. Летом 1912 года все десять экземпляров были готовы, и начались полигонные испытания.

Были проделаны самые разнообразные опыты. Стреляли прежде всего на скорость, так как именно в высокой скорострельности и заключается весь смысл автоматической винтовки. Для этого двум стрелкам дали мои винтовки, а двум другим – нашу обычную трехлинейную. Каждый стрелок получил по шестьдесят патронов. Затем они по очереди ложились и со всей возможной скоростью выпускали один за другим все шестьдесят патронов. Комиссия записывала время. После этого винтовки охлаждались, стрелки менялись ими, получали опять по шестьдесят патронов, и стрельба продолжалась. Оказалось, что из трехлинейной винтовки в среднем можно сделать десять выстрелов в минуту, а из автоматической – восемнадцать.

Далее была произведена стрельба большим числом выстрелов. Взяли четыре винтовки и из каждой выпустили по 10 тысяч пуль, а из остальных винтовок – по 5500 пуль. И опять оказалось, что задержек было сравнительно мало – немногим больше полутора процентов к общему числу выстрелов. Вслед за тем наступила очередь форсированных испытаний. Стреляли то из запыленных винтовок и запыленными патронами, то из совершенно сухих, то из густо смазанных и вместе с тем запыленных… Но все экземпляры действовали хорошо.

Тогда комиссия распорядилась испытать винтовки на заржавление. Предварительно из пяти винтовок было сделано по пятьдесят выстрелов, и затем один экземпляр насухо вытерли, смочили влажной губкой и поставили в помещение. Спустя неделю эту винтовку тщательно осмотрели. Было отмечено только легкое оржавление личинки и нижней поверхности затвора. Вновь из винтовки сделали пятьдесят выстрелов, и она не дала ни одной задержки. Два других экземпляра, нормально смазанные, комиссия выставила на воздух под дождь и продержала их так двое суток. Наконец, пятую винтовку опустили на дно пруда на двадцать четыре часа…

Читатель может легко представить себе, сколько было у изобретателя каждый раз волнений, опасений и, я сказал бы, даже страхов за свое «детище». Однако все испытания прошли благополучно и дали хорошие результаты. Наступил последний этап: в конце 1912 года Сестрорецкий оружейный завод начал составлять рабочие чертежи, с тем чтобы изготовить уже в окончательном виде сто пятьдесят экземпляров автоматической винтовки. Эти экземпляры должны были быть розданы по войсковым частям на продолжительное время для всестороннего и длительного изучения всех их выгод в непосредственных условиях войсковой службы.

Но я на этом не успокоился и уже в следующем, 1913 году представил несколько образцов новых винтовок той же системы. Это были первые у нас образцы автоматических винтовок, сконструированных для стрельбы новым, проектированным мной малокалиберным патроном с улучшенной баллистикой. Вот почему разработке этих образцов Артиллерийский комитет придал особо важное значение. Испытания этих винтовок также прошли весьма удачно. Все работы были уже близки к окончанию. Оставалось сделать лишь последний шаг. И вдруг война! Распоряжение военного министерства прекращало все опытные работы.

«Рухнули мои надежды, все мои труды, плоды непрерывных исканий» – вот была первая мысль, когда на заседании в Артиллерийском комитете председательствующий объявил нам этот роковой приказ.

Но, как это нередко бывает в подобных случаях, начал тотчас сам же искать всякие утешающие объяснения. Я часто бывал на заводах, не имевших в то время организованных проектно-конструкторских бюро. «Несомненно, – утешал я себя, – изготовление опытных образцов будет очень стеснять работников завода, отвлекать их от первостепенной сейчас задачи – дать возможно больше уже принятого оружия. А после войны можно будет опять приступить к опытам и исследованиям». Увы, никто в то время не предполагал, что война затянется на четыре года и принесет с собой неслыханные потрясения во всем мире! Все мы тогда рассчитывали, что война быстро окончится, – и это было нашей общей огромной шибкой…

Разумеется, присутствующие на заседании члены Оружейного отдела заинтересовались, как обстоит дело с автоматическими винтовками за границей. Я сообщил все, что знал об этом. Нигде еще не приступили к перевооружению армий и к выдаче в войска значительного количества автоматического ручного оружия. Во время секретных командировок мне удалось узнать, что автоматическая винтовка системы Маузера образца 1913 года, признанная в Германии наилучшей, заказана на заводе Маузера в Оберндорфе всего в количестве пятисот экземпляров. Во Франции также в 1913 году был закончен один образец, но никаких сведений о его системе и о количестве заказанных экземпляров у нас не было. Французы, несмотря на то что Россия состояла с ними в военном союзе, тщательно скрывали от нас все свои усовершенствования. Недавнее донесение русского военного агента в Париже говорило, что французы не придают особого значения автоматическим винтовкам и более интересуются походными кухнями.

Все это нас несколько успокаивало. Однако мы не учитывали одного чрезвычайно важного обстоятельства: в случае затяжной войны и необходимости вводить новые виды оружия слабая военная промышленность царской России не смогла бы быстро перестроиться на новое производство и мы опять отстали бы намного от более развитых капиталистических государств, как это и случилось впоследствии.

Теперь, конечно, в свете исторической перспективы эта роковая ошибка каждому ясна. Но в те горячие дни все находились под гипнозом идеи о кратковременной войне – и не только мы, военные инженеры, но и подавляющее большинство высшего командного состава в штабах всех государств и армий.

Промедление смерти подобно…

Во время заседания мы услышали звуки военной музыки и подошли к окнам. По Литейному проспекту, направляясь к вокзалу для отправки на фронт, проходил лейб-гвардии Московский полк. Офицеры и солдаты – молодец к молодцу, рослые, хорошо сложенные, с отличной выправкой; они шли батальон за батальоном, четко отбивая шаг под бравурный марш; позади двигались пулеметные команды, которые были теперь в каждом полку.

Толпа, привлеченная красивым зрелищем и звуками оркестра, заполнила тротуары по обе стороны улицы. Махали фуражками, платками…

Бодро, молодцевато проходили мимо наших окон нескончаемые ряды солдат… Каждый на плече держал свою трехлинейную винтовку – плод работы русских оружейников, заводов, нашего Оружейного отдела.

То были наши винтовки!

У каждого в патронташе и в подсумках находились только что введенные остроконечные патроны, на разработку которых потратили столько трудов и усилий…

То были наши патроны!

В пулеметных командах – новые, облегченные образцы пулеметов Максима с новейшими станками…

То были наши образцы, испытывавшиеся и введенные под руководством Оружейного отдела! И нам казалось, что сила такого полка несокрушима.

Оркестр внезапно смолк, но вместо музыки раздалась размеренная дробь барабанов.

– Теперь можно быть спокойным за пулеметное дело, – громко сказал Филатов, один из зачинателей обучения вновь сформированных команд по стрельбе из пулеметов.

Многие молча кивнули ему в ответ. Каждый из нас знал, что русская армия успела уже загладить в этом отношении те ошибки, которые были допущены в Русско-японскую войну. Новый русский пулемет образца 1910 года – куда совершеннее пулеметов, стрелявших на полях Маньчжурии! И по количеству их русская армия шла впереди других государств: у нас на каждую дивизию – тридцать два пулемета, а в иностранных армиях – не более двадцати четырех.

Мы могли гордиться также и другими образцами нашего стрелкового оружия. Русская трехлинейная винтовка заслужила всеобщее признание в предшествующих битвах. Револьвер образца 1895 года был также одним из лучших…

Не успели мы отойти от окон и занять места, как снова послышались звуки приближающейся музыки. Хор конных трубачей на белых лошадях открывал марш гвардейской конно-артиллерийской бригады, казармы которой были расположены неподалеку.

Зрелище это еще более красивое. Здесь не было тесно сплоченных, сомкнутых рядов пехотного полка; с лязгом и грохотом проходили батареи; шестерки сильных и крупных лошадей тянули орудия, выкрашенные в защитный цвет. Каждая батарея имела лошадей определенной масти: перед нами проходили золотисто-рыжие, вороные, гнедые кони. Они рысили, вздымались на дыбы…

В этот момент в зал заседаний вошел начальник Главного артиллерийского управления генерал Кузьмин-Караваев, прослуживший многие годы в этой бригаде.

– Бригада, смирно! Равнение направо! – раздалась команда.

Музыка смолкла. Это командир бригады, увидев в окне нашего зала своего бывшего начальника, салютовал ему.

Рядом с Кузьминым-Караваевым стояли известные своими научными трудами и изобретениями члены комитета. Я видел профессора Артиллерийской академии Забудского, выдающегося ученого в области внешней баллистики. Рядом с ним стоял генерал Трофимов, получивший также широкую известность своими научными трудами, в особенности исследованием действия шрапнели. Здесь же присутствовали постоянные члены Артиллерийского комитета и профессора академии: профессор Дроздов – исследователь труднейших теоретических вопросов по внутренней баллистике; Гр. Забудский – крупнейший специалист по пороховому делу; Дурляхов – талантливый конструктор многих систем лафетов, в особенности для орудий береговой артиллерии; Киснемский, работавший над порохами прогрессивного горения; Шмидт фон дер Лауниц – известный изобретатель дальномеров; Соколов – конструктор пулеметного станка и нескольких систем дальномеров…

Отправлявшаяся на фронт артиллерийская бригада, имевшая всю материальную часть, разработанную под руководством этих лиц, как бы отдавала комитету последнюю честь перед началом жестоких боев с противником…

Как гордились мы тогда блестящим видом этих частей, уходивших на фронт! Но как беспочвенна и напрасна, однако, была наша гордость! Мы немногим отличались в этом отношении от толпы обывателей, привлеченных красивой картиной и бодрящей музыкой.

Уже спустя несколько месяцев нам пришлось испытать жестокое разочарование. В пехотных полках оказался громадный недостаток винтовок, а в артиллерии катастрофически не хватало снарядов. Помимо всего прочего, сильно недоставало артиллерийских орудий, в особенности тяжелых.

Любуясь маршем артиллерийской бригады, мы, как специалисты-инженеры, оценивали в эти минуты вооружение артиллерии главным образом с точки зрения ее качеств. И многие из нас забывали в тот момент вопрос о количестве.

Ведь русская 76-миллиметровая полевая пушка была одной из лучших. Она обладала прекрасными боевыми свойствами, и это признавали даже враги. После Русско-японской войны к ней были приняты панорамный прицел, более совершенный лафет со щитом, а также фугасные гранаты, недостаток которых так остро чувствовался на полях Маньчжурии. Однако таких легких пушек у нас полагалось на корпус девяносто шесть, а в Германии – сто восемь.

Отличный образец представляла и русская полевая гаубица образца 1909 года, назначенная для поражения навесным огнем противника, засевшего в окопах, а также для разрушения полевых укрытий. Но русский корпус имел всего двенадцать полевых гаубиц, а германский корпус – в три раза больше. Отставание огромное!

Еще хуже обстояло дело с тяжелой артиллерией. Начало 1900-х годов знаменовало собой эпоху введения в различных государствах мощных орудий крупного калибра, стрелявших весьма сильным зарядом, обладавших большими начальными скоростями и более дальнобойных. Эти орудия придавались полевым войскам для разрушения тех препятствий, против которых была бессильна полевая артиллерия.

Германия уже в 1902 году ввела тяжелую полевую гаубицу, а в 1904 году – полевую тяжелую пушку. С очень большим запозданием, а именно лишь в 1910 году, в царской России были закончены разработка и испытания 107-мил – лиметровой скорострельной пушки и 152-миллиметровой тяжелой гаубицы. По своей системе эти образцы опять-таки считались лучшими орудиями того времени. Но какое ничтожное количество их было! Ко времени войны удалось сформировать на всю русскую армию всего лишь восемь дивизионов, развертываемых при мобилизации в двадцать. Этих орудий у нас так мало, что полевую тяжелую артиллерию могли придавать только отдельным армиям. В то же время у немцев в каждом корпусе было по шестнадцать тяжелых гаубиц или пушек.

Плохо было и с осадной и крепостной артиллерией. В период 1909–1913 годов в России были разработаны новые образцы этой артиллерии. Они также отличались своими хорошими качествами и по величине начальной скорости, и по весу снаряда и разрывного заряда, и по дальности стрельбы. Но ввиду крайней медленности всех работ и испытаний, а также из-за отсутствия соответствующих кредитов новые орудия ко времени войны так и не были заготовлены.

Главная причина такой чудовищной медлительности в техническом перевооружении русской армии заключалась, конечно, в общей отсталости царской России и, в частности, чрезвычайно слабом развитии военной промышленности по сравнению с Западной Европой. Факт этот общеизвестен, и о нем не стоит много говорить.

Но были также и другие причины. К числу их относилась, например, неудовлетворительная организация работ по военным изобретениям и усовершенствованиям. Взять хотя бы Артиллерийский комитет. Здесь работало немало талантливых и крупных специалистов. Но в какие условия они были поставлены! Во всех мероприятиях чувствовалась бедность средств, стиль «малого размаха».

В каждом отделе комитета полагалось не более двух-четырех работников. Дел же сыпалось, как из рога изобилия! Еле успеешь доложить какой-либо вопрос, как поступает уже следующий. Так приходилось докладывать по нескольку вопросов каждую неделю, то есть на каждом заседании комитета. Но ведь всякая тема требовала основательной подготовки, наведения различных справок, поисков и изучения соответствующей литературы, посещения заводов. В то же время надо было присутствовать на опытах и на вечерних заседаниях и различных комиссиях. Жизнь была в высшей степени суматошной, беспокойной. Расширение состава комитета откладывалось: не отпускали средств. Все это, конечно, плохо отзывалось на развитии дела. Многие серьезные темы нуждались в обширном обмене мнениями и вызывали часто весьма горячие споры. Докладчик, который излагал на заседании содержание темы, должен был вносить и проект постановления. Он подвергался разнообразным перекрестным вопросам. Поэтому мы называли комитетский зал заседаний «залом перекрестного допроса». После прений составлялась окончательная редакция решения. Затем журнал сдавался в канцелярию комитета для перепечатки, сбора подписей и производства необходимых распоряжений. Сам же докладчик немедленно переходил к следующей работе. Как будет исполнено решение комитета, какие последуют мероприятия – за всем этим докладчик не имел времени следить. Он крутился как белка в колесе, рассматривая все новые и новые дела. Важные и неважные – все были в одной куче, неисполненных дел не должно было быть, за этим строго следили.

Много напрасно потерянного времени отнимала работа, называвшаяся в комитете «ассенизацией», то есть работа по рассмотрению различных невежественных предложений и изобретений; они донимали нас своим количеством.

Основной недостаток заключался, таким образом, в том, что комитетские работники не имели возможности проверять осуществление тех или иных решений. Они не были в состоянии добиваться выдачи необходимых нарядов, вырывать из тощих карманов скупого министерства нужные средства, следить за изготовлением опытных образцов на заводах и т. п. Дела двигались большей частью самотеком, не было постоянного работника, всецело отвечающего не только за правильность своего доклада в комитете, но и за скорейшее проведение дела во всех последующих многочисленных инстанциях.

Необходимо иметь в виду, что при введении какого-нибудь орудия приходилось одновременно рассматривать необычайно большое количество самых разнообразных вопросов. Здесь имело значение не только само орудие, но и устройство лафета. Далее следовал «выстрел», то есть конгломерат множества деталей, необходимых для производства выстрела: гильза, капсюльная втулка для воспламенения, заряд пороха, сорт пороха, различные образцы снарядов с дистанционными трубками и взрывателями. При проектировании нового снаряда на сцену выступали сложные теоретические вопросы внутренней баллистики. Затем следовала «стрельба», включающая не менее сложные вопросы внешней баллистики, составление таблиц стрельбы, разработку приборов для ведения стрельбы и т. д. и т. п.

Наконец, надо было разрешить вопрос о новой конструкции передков, зарядных ящиков и всей прочей второстепенной материальной части данной системы орудия.

По многим вопросам необходимо было запрашивать мнение какого-либо другого учреждения. Следовало получить также заключения командующих войсками военных округов. Мы называли такие запросы «похоронами по первому разряду». Проходило обыкновенно шесть-восемь месяцев, пока собирались соответствующие комиссии, пока они в целом ряде заседаний высказывали свое мнение, пока поступали заключения от всех округов.

Артиллерийский комитет обыкновенно называли «муравейником труда и знаний». Но, повторяю, страшным его бичом являлась крайняя медлительность. Комитет стремился всеми мерами к тому, чтобы дать русской армии наиболее совершенное оружие, и эту свою задачу выполнял неплохо. Но вместе с тем комитет мало обращал надлежащего внимания на фактор, имеющий в военном деле особенно важное значение, а именно на фактор времени.

Техническая отсталость страны, незначительная сеть военных заводов, малое количество отечественных конструкторов и изобретателей, отсутствие проектно-конструкторских бюро всегда были причинами постоянного запаздывания в деле перевооружения русской армии новыми образцами.

Положение накануне первой империалистической войны еще более усложнилось. Назревали грозные события. Наши противники усиленно готовились к борьбе. Все это обязывало учреждения военного министерства отбросить прежние методы ведения дел и вложить колоссальную энергию в разрешение всех насущных вопросов. Командным верхам царской армии, воспитывавшимся на культе преклонения перед создателем русской военной силы Петром I, были отлично известны его памятные слова: «Промедление времени смерти подобно». Как часто приходилось слышать на различных заседаниях эти слова! К ним все, однако, привыкли, и они не производили абсолютно никакого впечатления, оставаясь, увы, только словами.