Читать онлайн Дара бесплатно

Дара

Глава 1. Дара

Она лежала на соломе в каком-то помещении. Пахло прелью и мышами.

Под потолком виднелось зарешеченное окно, через которое едва пробивался свет месяца. Если бы был день, то можно было бы осмотреться, но сейчас все тонуло в темноте. В ушах звенело. Губы запеклись от крови. От удара, свалившего её с ног, на голове осталась огромная шишка.

– Хорошо, хоть по лицу не били, – подумала девушка, – А ведь за нападение на Князя, могли и убить.

Последнее, что она помнила, – как плюнула ему в лицо, и всадник, привёзший ее в город, ударил мечом, плашмя, по затылку.

Мысли в голове ворочались медленные, тяжелые. И сейчас она вряд ли бы ответила себе на вопрос, зачем пошла за Лейлой в рощу. Какая-то тайна? Подруга смешно округляла глаза и шепотом обещала что-то рассказать. Проклятое любопытство! Далась ей эта тайна!

А ведь утро начиналось так прекрасно. Наступил летний месяц и в день Солнцестояния старейшины разрешили провести праздник. Праздник выбора Пары.

Их народ жил кочевой жизнью, стада, гонимые пастухами, перемещались по огромной равнине, тянущейся от гор до самого моря. Следом, с места на места кочевал народ.

Отец говорил, что земля принадлежит всем. И у племени, несущего Благодать своя обязанность на этой земле. Они не закрывались в каменных городах, не окружали себя стенами. Лагерь стоял свободно, колыхаясь шатрами, по периметру окруженный воинами. Пришлых внутрь не пускали, воровства не было.

Раз в год стан поднимался и перекочевывал на новое место, оставляя за собой источник, поселение из тех, кто не вошёл в народ, и мирный договор, заключенный, на все времена. Договор, скрепленный кровью.

По ночам, у костров, зажигаемых воинами, слышались шутки, лязг железа, – женщин туда не допускали. Даже еду воины готовили себе сами. Наняться воином было нельзя. Их тренировали с детства, разглядев ту черную огненную сердцевину, что не знала страха, не боялась лишений и толкала в драку, в бой, в сражение, забирая разум и заставляя переступить через самую главную черту, – запрет убийства. Сердцевина эта горела чёрным и Вождь, разглядев её в ребёнке, приведённом на Праздник трёхлетия, вручал мальчику первый его меч, давая внутреннему огню Цель, – защищать, поднимая инстинкт на другой уровень, заставляя Тьму служить Свету.

Хаварты не поклонялись Тьме, не отрицали её, но облачали в Свет, научившись соединять внутри души все её свойства. Обжора становился Поваром, скряга Казначеем, а драчун Воином; обучение длилось иногда всю жизнь и клятву верности приносили не Вождю или Старейшинам, но всему народу.

Один из её братьев тоже был воином, и Дара много раз просила у отца разрешения посидеть с ним ночью у костра в карауле, – но нет. Это невозможно для женщины. Её место, – в шатре.

Самым большим событием в жизни девушки были праздники. Сбор урожая, создание новой пары, рождение ребёнка, – да мало ли поводов собраться семьей и возблагодарить Милосердного за Благодать?

Но на Солнцестояние всегда устраивали праздник за пределами стана. Без пригляда старейшин. И это было по-настоящему весело. Не будет нудных братьев, не будет постоянного контроля отца.

Праздник был отдушиной, чем-то невозможным в череде длинных летних дней, наполненных делами и учёбой.

В их народе женщин тоже учили, и не только, читать и писать. Нужно было уметь вылечить рану, заговорить боль, различать травы, говорить на языках местных народов; нужно было уметь понимать по поведению птиц,– приближение дождя, а по легкому мареву на горизонте, – приближение пыльной бури. Жизнь текла привычно, размеренно, наполненная делами и обязанностями. А сердце звенело натянутой струной в предвкушении чего-то нового.

«Ты будешь Матерью народа»,– когда-то сказал ей отец, погладив по голове и передав пророчество матери. Это было в день, когда она стала девушкой, и внутренняя суть её перестала зависеть от сути отца. С этого возраста девушек можно было сватать.

 Даре подчинялась вода. И она была единственной в этом. Единственной девочкой в семье. Красавицей, не знавшей ни в чём отказа, младшей. А братьев было шесть. Голос, Воин, Кузнец, Охотник, Торговец и ее любимый брат-близнец- Сновидец. У каждого была своя стезя.

«Учи ребенка по пути его» – отец умел видеть суть каждого.

Гарон и Лохем могли вдвоем вырезать город, случись кому-то объявить им войну.

У Края меч пел в руках. Оружие, сделанное им, не тупилось; он умел ковать его так, что сталь выдерживала любой удар. Девушка иногда тайком сбегала к нему в кузницу и как зачарованная смотрела на раскаленный металл, который подчинялся Краю так же, как и ей подчинялась вода. Её брат всегда знал, есть ли в земле металл и какой именно; у племени не было проблем ни с оружием, ни с посудой, ни с украшениями.

Лойд умел продать их так, что за любой, даже самый пустячный предмет платили золотом. Сказать по правде, пустячных предметов из кузницы не выходило. Мечи не тупились, украшения не тускнели, посуда передавалась из поколения в поколение.

 Но Благодать давалась только женщинам. Сколько воды даст земля, сколько детей родится на следующий год.

Бабка Дары, красивейшая женщина в своё время, была повитухой. Пальцы её, до сих пор ловкие и сильные, казалось обладали волшебством.

Роженицы в их племени не умирали, а над младенцами, случись им родиться больными, повитуха шептала какие-то певучие, длинные молитвы, вытаскивая всю хворь. Так что младенцы не умирали тоже.

 А Даре подчинялась вода. Куда бы ни пришло племя, девушка всегда знала, где проходит подземный источник, как призвать воду и обустроить хранилище.

Рядом строили поилки для животных, колодец для общих нужд и купальни. Народ пустыни умел мыться, в отличие от своих соседей. Поэтому и взрослые и дети болели редко. Раны не заражались, а инфекции не распространялись. Заболевших отделяли за границу стана под присмотр Врачевателя.

Совсем недавно племя устроилось на новом месте. Старейшины разрешили молодым выйти в поле, устроить танцы, зажечь костры, найти себе пару. Время свадеб через два полных оборота луны.

Когда Дара распускала волосы утром, украшая голову венком, – братья взбунтовались. Отец уже почти сговорил ей мужа. Зачем идти на праздник? Но девушка фыркнула. Всё равно её не отдадут против воли. А ей не нравился заучка Тике, сын старейшины, всегда сидевший на занятиях ближе всех к отцу. Сердце ждало кого-то сильного, мужественного, а не юноши, не спускающего с него взгляда всю ее жизнь, начиная с тех пор, когда она, совсем маленькой, сидела на коленях у отца. Он был милый, застенчивый, но… сердце ждало любви.

Громче всех возмущался Лохем. Она была его любимицей, и он, второй по старшинству, никак не мог найти себе пару, сравнивая всех со своей сестрой. Но и его она уговорила, заглянув в глаза и честно-честно пообещав вести себя примерно. Тем более, что Лохем тоже будет на празднике. В последнее время он все чаще поглядывал на Лейлу, стараясь оказаться рядом каждый раз, когда девушка приходила на уроки в шатер собрания.

Уроки проходили в полдень, когда солнце стояло высоко, и все дела замирали, останавливаясь на время. Тени в шатрах становились гуще, слышался лишь шелест песка, да редкое всхрапывание лошадей под навесами. У Лохема было несколько мгновений до урока, чтобы столкнуться взглядом с красавицей, входящей на женскую половину и несколько мгновений, чтобы проводить взглядом её фигуру после. Девушки в племени были красивы. Не сравниться, конечно, с Дарой, – ту сватали с тринадцати лет.

Она так искренне радовалась предстоящему событию, что никто не смог ей запретить. Была бы жива мать, она бы смогла. Но мать умерла во время родов, дав жизнь им с братом.

Это стало страшным ударом для отца. Но все её вопросы и расспросы он пресекал, лишь сказав однажды: Милосердный принял жертву. И всё. Никаких объяснений. Хотя так больше и не женился.

Мать была провидицей. После ее смерти будущее закрылось для людей.

– Тебе не кажется, что нужно выставить охрану? – спросил Дарин, младший из братьев у отца.

Решение конечно принимали старейшины, но отец был вождём племени, и мог сделать так, как считал правильным.

А правильным было показать, что племя не прячется за мечами воинов, свободно празднует, не боясь показаться слабым. Тем более, что соглашение с Князем уже подписано.

В договорах всегда оговаривались все пункты о возможных убытках и потерях, компенсациях и выплатах. Оставалось только отвезти князю дары, и можно до конца зимы осесть на этой равнине. Князь хотел также и заключать браки, но с чужими никто не роднился и своих замуж из племени никогда не отдавали. Так что тайны оставались тайнами.

И отец вздохнул, пригладив седую бороду,

– Не будем провоцировать соседей. Мирный договор заключен.

Его седина была странной, всегда удивительной для Дары. Бабушка рассказывала, что он поседел ежемоментно, сразу, целиком, когда разгромил в пух и прах свой шатёр после смерти жены и запечатал внутри Тьму, рвущуюся наружу. Волосы не пройдя этапы старения, приобрели удивительный оттенок серебряного перламутра, как и его глаза.

Отец был единственным, кого Дара опасалась. И даже не его самого, а того, что он нёс в себе. Находясь с ним рядом всю свою жизнь, она научилась чувствовать не то, что его настроения, но малейшее изменение внутренней силы. Чувствовать и перенаправлять. Окружающие считали её избалованной, что в общем-то было правдой, – но важнее было то, что зачастую, лишь благодаря ей, вождь успокаивался, сдерживаясь и закрываясь.

Однажды, когда она была совсем маленькой, отец собственноручно наказал вождя кочевников, убивших их пастухов, забредших по ошибке в чужие земли. Овец дикари возвращать отказались. Два вождя тогда сидели на входе в шатер под навесом и оговаривали условия перемирия. Дара, как всегда, вертелась у отца на коленях.

Кочевник,– грязный, вонючий, неприятно отрыгивавший только что съеденное мясо, показав на девочку, произнёс что-то гортанное на своём непонятном языке и ухмыльнулся.

Девочка удивилась, – Отец, что он говорит? Я ему не нравлюсь? – Хаварт встал, снимая дочь с коленей и наклоняясь, легко поцеловал ее в лоб,

– Наоборот, милая, ты ему нравишься, даже слишком. Он просит или тебя, или Свет, – отец всегда отвечал на её вопросы, считая, что вопрос приходит лишь тогда, когда наступает время прийти ответу. И главное, получить правильный ответ, иначе равновесие нарушится.

– Каждая сущность должна быть названа своим именем, – говорил он.

– Не важно, – это предмет, мысль, или чувство. Определяя сущность, ты определяешь Закон. Закон, по которому ты живёшь. И если бытие не подчиняется тебе, значит ты живёшь среди мнимых сущностей.

Отец потрепал ее по светлым кудряшкам,

– Иди внутрь, Дара. Пусть получит свой Свет, – и развернувшись, пригласил гостя следовать за ним, под открытое небо, прямо под солнце, по пути доставая табличку с именем Неназваемого.

– Отец, но сейчас полдень, – девочка показала на солнце, стоящее высоко в зените. Она помнила, что ритуал проводили лишь на рассвете, начиная с первыми лучами солнца.

Отец не обернулся, лишь повторив, – Иди в шатер, и опусти полог! – ослушаться было страшно, но любопытство победило. Поэтому девочка зашла в шатёр и опуская полог, оставила в нём крохотную щель, чтобы можно было подсматривать. Ведь отец не запретил ей смотреть, правильно?

То, что произошло дальше, перевернуло представление маленькой Дары и об отце, и об окружающем её мире. Если до этого она считала отца добрым волшебником, много и часто объясняющего окружающим какие-то непонятные вещи, то теперь она увидела оборотную сторону Света, о котором так много все говорили.

Нужно понимать, что в её детском мире вода, выходящая из земли или металл, становившийся пластичным в руках брата, были вещами обычным, весёлыми, и конечно не страшными.

Но сейчас, когда кочевник, вслед за отцом, поднял руки к солнцу, и мир вокруг застыл вдруг, подёрнувшись пеленой; и ей казалось, что единственное, что осталось живым, – это ее маленькое сердце, застучавшее так быстро, что казалось, сейчас выпрыгнет из груди.

Прошло мгновение, после которого тело кочевника вспыхнуло, раскаляясь и тут же взорвалось, осыпаясь пеплом. Но маленькая Дара знала, – отец ОСТАНОВИЛ солнце, и видела, как весь этот свет, вся ярость светила, столбом обрушилась не незнакомого, неприятного, но в общем-то ни в чем не виноватого, как ей казалось, человека.

Девочку искали до заката, перевернув весь лагерь, но она, вернулась сама, когда источник, скрывавший её, начал остывать в лучах заходящего солнца.

 Вернулась, попросив у отца прощения и не по-детски спокойно приняв наказание. И никогда не говорила об этом, поняв вдруг, что отец защитит её от всего мира. Но иногда, его нужно защищать от самого себя.

Дара встала с соломенной подстилки и дошла до внешней стены; задрав голову, – попыталась найти месяц в оконном проеме. Он висел высоко над головой. Была середина ночи.

– Странный месяц сегодня, – подумала она, – И свет даёт странный

Девушка зашептала заклинание, потянула воду из земли, слишком поздно сообразив, что под ногами камень. Не стоило тратить силы впустую.

Пить хотелось нестерпимо. Не страшно, – она потерпит. Наверняка её ищут и вскоре приедут гонцы из дома. Она, конечно, была неосмотрительна, но подруга же видела двух всадников, выскочивших из рощи и схвативших Дару.

Если Лейла успела убежать, то наверняка позвала на помощь. Ведь позвала же? Девушка не видела подругу, когда ее саму стаскивали, как куль, с лошади в княжеском дворе.

Странный привкус стоял во рту и сколько она не сглатывала слюну, рот казалось был наполнен горечью. Вода не отзывалась. По телу расползалась слабость.

И забытье. Почему оно было таким тяжелым? Не могло же это быть связано с ударом по голове. Чтобы так надолго потерять сознание, нужен удар посильнее. Помещение было маленьким настолько, что даже ходить по нему было невозможно.

Мысль пойманной птицей билась в голове:

– Как её узнали? Она никогда раньше не встречалась ни с Князем, ни с его Колдуном, никогда не выходила за стан, а когда те приезжали из города со своим отрядом, ее и вовсе не выпускали из шатра. Дара бессильно опустилась на солому и стала ждать рассвета.

Глава 2. Темница

Небо начинало сереть. Я еще раз осмотрела место, в котором находилась, и поняла, что в помещении нет дверей, вообще нет выхода. Каменный мешок. Решетка окна под потолком. И в очередной раз задалась вопросом, как я сюда попала.

В памяти не было ни одной подсказки. В ушах звенело, голова казалась пустой после бессонной ночи. Страха при этом не было, – лишь злость на собственную глупость. Через какое-то время раздался скрежет, – кусок стены отъехал в сторону.

В проеме стоял Колдун, за его спиной торчали два стражника.

Мужчина огляделся, делая шаг внутрь, а я подумала, что могла бы назвать его красивым, если бы не черная татуировка на лице, и глаза, заполненные Тьмой после колдовства,

– Ну что, Дара, не передумала? Выглядишь не очень, – то, что выражало его лицо, должно было сойти за сочувствие, хотя вряд ли кто-нибудь бы этим обманулся.

По возрасту он был близок к возрасту Гарона, моего старшего брата: высокий, сильный, черные смоляные волосы, стянутые шнурком, простая черная рубаха, скрывающая фигуру и заправленная в кожаные штаны, на поясе короткий меч. На плечи накинут черный плащ. Его можно бы было принять за обычного горожанина, если бы не богато расшитый пояс и амулеты, висящие на шее. Да и взгляд, – черный, пронзительный, прожигающий насквозь.

– Откуда ты знаешь моё имя? – Меня замуровали? – я встала, опираясь о стену; было странно слышать гортанное наречие и видеть чужого мужчину рядом, но сил спорить не было, – их вообще не было, и это тоже было странным.

Колдун усмехнулся:

– В камне не слышен стук сердца; мне не нужно, чтобы тебя нашли раньше времени. И не питай иллюзий. У Князя нет намерения тебя отпускать, – колдун улыбнулся еще шире, хотя взгляд его оставался жестким, цепким,

– Гонцы уже повезли дары твоему отцу. Мой господин не хочет войны. И женится на тебе, как только привезут согласие, – первый мой вопрос остался без ответа.

– У нас спрашивают согласие у девушки, – вспыхнула я,

– А разве ты против, – осклабился он,– Будешь Княгиней, – ярость придала мне сил. Я бросилась на него,

– Верните меня домой!  – Колдун схватил меня за локти, прижимая:

– Ты можешь выйти отсюда прямо сейчас, вместе со мной, привести себя в порядок, и занять покои княгини, приготовленные для тебя, – звучало как насмешка,

– Или продолжать свой бессмысленный бунт, сидя в этом каменном мешке и теряя силы, – он наклонился к моему уху,

– Ты чувствуешь, как камень пьёт твои силы, Дара? – и отступил на шаг,

– Выбор за тобой, –  я осела на пол, предпочтя солому покоям княгини.

Колдун развернулся к выходу, и уже делая шаг в проём, оглянулся:

– Да, и не советую кричать или впадать в истерику, – больше всего Тьма любит негативные эмоции. Тебя лишь выпьют быстрее, – и камень вновь уехал в стену, закрывая проход за Колдуном, отрезая меня от мира.

Я оценила совет. Даже не совет, а эту внезапную странную откровенность. Может Колдун думал, что дети пустыни ничего не знают о чёрном камне? Или пытался меня запугать еще больше?

Я знала. Поэтому и не кричала, не звала на помощь, старалась держаться спокойно, не впуская в голову ни одну мысль,– ни свою, ни чужую.

– Когда мы ослаблены, больны, дезориентированы, наступает место для Неуверенности, которая тянет за собой Страх, а тот привлекает чудовищ Тьмы. Мы сами впускаем этих сущностей внутрь. Заворачиваем их в правдивую обёртку, и оживляем внутри себя, – говорил отец, – Тьме не нужна открытая дверь. Ей достаточно трещины, куда она сунет свое щупальце.

– Думай хорошие мысли. Думай хорошие мысли, – твердила я как мантру. Но хорошего не вспоминалось. Оставалось лишь не думать плохие.

Время тянулось как бархан в пустыне. Длинно и однообразно.

Почему иногда день пролетает птицей, а иногда час кажется нескончаемым?

Когда-то отец наказал меня, заставив носить воду овцам. С утра и до вечера. Тогда день тоже казался бесконечным. Плечи ныло, руки покрылись волдырями. И откуда у нас столько овец? – злилась я. Хорошо, что он не заставил напоить всех животных вообще.

Теперь я понимала, что наказанием было правильным, но тогда оно казалось до нельзя обидным и унизительным,

– Я самая важная в стане! От меня зависит то, что никто не умрёт от жажды! – да что там от жажды, думала я, мои источники питают растения и наполняют купальни.

– Почему ко мне не относятся согласно моим заслугам? – и даже топнула ногой от возмущения.

–Заслугам, – прищурился отец, – пусть будет, по-твоему. Сегодня ты сделаешь только одну маленькую часть из всего, чем так гордишься, – напоишь овец. Своими руками. Из кувшина. Воду от поилок отведи. А вечером расскажешь мне, чем отличается Дар от заслуг.

Вечером врачеватель накладывал на мне ладони толченый стебель первоцвета и ругал отца за неправильные методы воспитания детей.

Но методы были правильными. Я на всю жизнь запомнила, что Дар,– это то, что даётся свыше, и ничего общего с заслугами не имеет. Потому что заслуги, – это то, что делаем мы своими руками.

Тем вечером за общим столом, впервые, в мою честь был произнесен тост об использованной мной возможности напоить животных. Мне было семь. И чувствовала я себя так, словно не было боли в руках и ломоты во всём теле, так, словно мне действительно предоставили возможность, а не дали наказание.

Впрочем, так и было. Отец учил в каждой неприятности видеть возможность.

Силы заканчивались. Я ждала солнца, чтобы напитаться Светом, но точно зная, что оно уже поднялось, по-прежнему не видела ни одного луча; света в каморке не становилось ни больше, ни меньше. Окно казалось нарисованным.

В следующий раз Колдун пришёл, когда сумерки начали сменяться темнотой; в его руках была корзина с фруктами и лепешками, кувшин с водой.

– Милая строптивица, не соскучилась? Я пришёл с миром, – черные глаза смотрели на меня испытующе,

– Поверь, мы не злодеи. И если первоначальный план не выполняется, есть и запасные варианты, – он сел рядом. Было неприятно находиться к нему так близко, да и еда выглядела возмутительно дразняще. От запаха свежего хлеба закружилась голова.

 Я подумала, что выгляжу как драная степная кошка, у которой под пылью не виден цвет окраса. Моё самое нарядное платье напоминало грязную тряпку. Обереги и амулеты с меня сняли стражники князя. Волосы цвета спелой пшеницы, струившиеся вчера ниже пояса, сейчас были заплетены кое-как, и казались грязной паклей. Наверняка от меня воняло.

Но больше жажды, голода и отвращения к себе, меня мучали вопросы: добралась ли Лейла до стана? Смогла ли поднять тревогу? Почему за мной до сих пор не приехали?

Колдун протянул мне виноград,

– Ждёшь воинов-освободителей? Забудь. Я написал твоему отцу, что у вас с Князем всё было сговорено заранее. Ты сама сбежала, – он дернул уголком рта, – к любимому.

Я возмущенно посмотрела на него,

– Это неправда! Лейла подтвердит. Она видела, как меня похитили!

Колдун прищурился, цокнул языком,

– Милая, милая Лейла! – Но почему ты решила, что она вернулась домой? Её роль в этом спектакле была короткой, впрочем, как и её жизнь, – он притворно вздохнул,

– Всё закончилось для неё быстро. Впроче, если бы она не согласилась заманить тебя, то я бы нашёл другой способ.

Встретившись с ним взглядом, я четко, по слогам произнесла: – Я ни-ког-да не стану женой Князя!

Мужчина посмотрел на меня серьёзно, – Это твоё последнее слово? – и протянул мне кувшин:

– Попей! Не зачем себя так мучать. Жаль, что ты не передумала.

Я взяла кувшин, сглотнула пересохшим горлом и только начав пить, поняла, что он с жадностью следит за каждым моим глотком, не сводя взгляда с моих губ.

– Какая же я дура! – подумала вдруг, поняв, что вода начинает горчить, а Колдун, неотрывно глядя на меня делает пассы пальцами опущенной руки.

В ушах зазвенело. И падая, я почувствовала, как сильные руки подхватили меня. Колдун, развернувшись, сделал шаг к выходу.

Глава 3. Свадьба

Пришла в себя я ранним утром. За окном серело.

Вошла рабыня с умывальными принадлежностями. Мочка ее правого уха была разрезана, как и у всех рабов. Поклонившись и не поднимая глаз, она поставила все на столик в углу. Ощущение слабости никуда не делось. Мысли текли вяло. Комната, в которой я проснулась была богато убранной и казалась мне странной. Я никогда раньше не видела кроватей и это тоже казалось странным, – лежать так высоко, как на постаменте.  Дома мы спали на тюфяках.

Вошла вторая рабыня, в руках у неё было белое льняное платье, и сандалии. Девушки не смотрели мне в глаза. Боялись? У нас рабы так себя не вели.

Найденные или купленные, они по Закону получали свободу через год. Даже женщина, привезенная с войны, жила в доме воина год без притеснений. Ей брили голову, наносили хной знаки на лице, делая непривлекательной и запрещали трогать. Она учила язык, обычаи, и получала право войти в народ после повторного согласия воина не ней жениться и ее согласия стать частью племени. Того, кто не принимал Свет, сжирала внутренняя Тьма. Внутри стана выжить темным было невозможно. Сбежать тоже.

 Разрез на ухе можно было увидеть лишь у стариков, которые предпочли рабство свободной жизни и в знак этого принимали метку. Отец говорил, что хотеть быть рабом, – это грех. Тело человека лишь сосуд для души, принадлежащей Неназываемому. Невозможно вместо его управления принять власть Хозяина. Но были и те, кто вместо свободы выбирал сытое рабство. Свобода ведь могла быть и голодной.

Оказывается, ночью кто-то раздел меня и вымыл. Волосы и все тело пахли какими-то благовониями. Сил сопротивляться не было, также, как и возражать. Слабость наполняла всё тело. Низ живота болел.  Заглянув под покрывало, я осознала, что спала обнаженной. И кровать не выглядела мирно. Напротив, всё на ней были перевернуто, на простыне засохли бурые пятна. Сев, и опустив глаза, я поняла, что на внутренней стороне бедер тоже засохло что-то липкое вместе с кровью. В голове не было ни малейшего понятия о том, что со мной произошло.

Я не была ребёнком и не раз помогала бабушке принимать роды у женщин. Живя в племени, мы всё знали о совокуплении. Это не считалось чем-то грязным. Просто было частью жизни. Но это для животных. Что же происходит между мужчиной и женщиной, за пологом шатра, я понятия не имела. Это рассказывали невесте и лишь перед обрядом единения.

Ужас перехватил дыхание, тисками сжал сердце, покрывая меня изнутри ледяной коркой, но никак не прорываясь наружу.

Казалось, я существую в двух слоях реальности. Страх и непонимание бились внутри, а на лице не отражалось ничего, кроме безмятежности.

Служанки, поняв, что я сама не встану, подняли меня, отвели в угол комнаты, поставили в лохань, обмыли и одели. Голову покрыли завесой и вывели из комнаты.

Оказалось, что дом, в котором я нахожусь просто огромный. Мы шли через череду комнат, предназначения которых я даже не понимала. Вокруг был камень. Камень под ногами и камень над головой. Проклятый камень. Стены вместо ткани и окна-бойницы. Если бы этот камень был белым, я бы могла смириться, но он был черным. Черный город. Черный Колдун. Черный Князь.

Меня вывели из дома и повели через площадь. Начался последний предрассветный час, когда небо кажется серым, и ночь, отступая, крадёт напоследок все краски.

Навстречу шел Колдун.

– Доброе утро, моя красавица. Сегодня ты затмишь солнце! Князь ждёт тебя наверху для проведения ритуала.

Я подняла глаза,– Ритуала? По вашему обычаю? Отец дал согласие?

Колдун скривился, – Нет. Но это уже и не важно. Нет так ли, Дара?

Я молча передвигала ноги, двигаясь как кукла,– не важно, не важно…

 Мы с Колдуном поднялись по лестнице на возвышение в центре площади, похожее на пирамиду. Наверху, вровень с городской стеной, было небольшое пространство, на котором возвышался лишь Жертвенник, с востока ограниченный стеной с небольшой нишей, куда приносили подношения. Здесь в Городе проводили ритуалы.

Площадку было видно со всех сторон и даже из-за стен города. Рядом с жертвенником стоял Жрец. Напротив – Князь. Он впился в меня черным, непроницаемым взглядом. В лице его что-то дрогнуло, тут же скрываясь за маской властности. Белая рубаха, расшитая черным бисером, черные кожаные штаны, дорогой пояс с ножнами. Неужели ему не холодно?

Меня поставили рядом с Князем. Площадь под жертвенником была заполнена людьми. Не только мужчинами, но и женщинами. Нельзя сказать, что они радовались. Выражения лиц разнились по спектру от равнодушных до недовольных.

Если бы я не обладала зрением Хавартов, я бы не увидела. Но сейчас, даже не вглядываясь в лица, а видя свет их душ, я поняла: недовольных больше. Было странным, что лишь у Колдуна и Жреца души были цвета Тьмы. Остальные выглядели серыми всполохами, разнясь лишь оттенками. Князь полыхал кроваво черным. Похоже, многим здесь было не по душе его решение жениться на дочери пустыни.

 Жрец начал воскурять благовония. Он сыпал их из разных коробочек на тлеющие угли, приговаривая что-то. Темные проводили свои ритуалы до восхода солнца. Заканчивался предрассветный час.

Наконец Жрец, подойдя, поднял завесу с моего лица, и соединил наши руки, продев их в черный обруч. Казалось, что обруч сделан из камня, но был совсем не тяжелым.

Размахивая совком с тлеющим благовониями, зачерпнутыми с жертвенника, служитель, начал что-то говорить нараспев глухим, низким голосом. Его черная хламида развевалась на утреннем ветру, из-под низко надвинутого капюшона, на меня смотрел мрак. Глаза, поначалу блестевшие белками, становились все более безжизненными, их заволакивала Тьма.

 Голос поднимался все выше и выше. Если до этого мне было только холодно, то теперь стало еще и страшно. Обруч нагревался, запястье обжигало.

 До меня дошло, что никто не спросит моего согласия. Фактически, я уже принадлежала Князю. К жертвеннику поднесли простыню, показав всем пятна, Жрец бросил ее в огонь.

– Прими Кровь Княгини! – закричал он, и снова перешёл на незнакомый язык.

Неожиданно, с жертвенника взметнулось черное пламя, простыня разом вспыхнула, и сгорая, исчезла, не оставляя после себя даже пепла. Пламя опало. Угли продолжали мирно тлеть.

Голос Жреца поднимался всё выше, казалось в нём уже нет ничего человеческого, и в момент, когда он оборвался на самой высокой визгливой ноте, запястье мое опалило огнём.

Тело наполнилось силой. Морок, так крепко державший меня до этого, вдруг начал рассеиваться.

И я вспомнила ночь, заливаясь краской стыда.

Меня никто не брал силой. Эта ночь подарила мне совершенно новые, невозможные ощущения. И я сама приняла Князя, приняла его Тьму

– Ты моя, и только моя! – шептал Князь мне ночью на ухо. Не князь,– Рэдгар. Он назвал мне своё настоящее имя. Не побоялся. Внутренней своей сутью я поняла, что имя настоящее, но своего в ответ не назвала.

Задыхаясь от воспоминаний, нахлынувших так не вовремя и впервые за все время ритуала, посмотрев в глаза Рэдгар, я выдернула руку. Поздно.  Раньше не было сил, а теперь нет выбора.

Обруч исчез, вместо него левое запястье обивала лента Тьмы: черная метка, похожая на браслет, нерушимая как само наше единение, связавшая мою внутреннюю Тьму с Тьмой Князя до последнего вздоха – его или моего. Такая же была на правой руке Князя.

Какое-то движение, началось внизу на площади, за нашими спинами. Слышался ропот, возгласы недовольства. Не выдержав, я обернулась. Люди расступались. Разрезая толпу черноволосых горожан, выделяясь среди них, чужеродным пятном, не глядя по сторонам, закаменев лицами, шли светловолосые мужчины. Мои братья. Впереди, в длинном белом одеянии, – мой отец.

Глава 4. Поиски

Он шел по площади, колыхавшейся как серое море. Видел раздражение, злость, недовольство горожан от присутствия чужаков в городе. Видел не лица, не людей, а свет их душ, их настроения.  Положительных эмоций не было. Самые нейтральные, – любопытство и заинтересованность.

Если бы не мирный договор и не обман Колдуна, Гарон и Лохем снесли бы этот город еще вчера. Но приехав сюда в сумерках позавчерашнего дня в поисках пропавшей девушки, воины не были впущены в Город. Ночью ворота закрывались для всех чужаков без исключения.

 О том, что искали дочь Вождя, говорить было запрещено. Нельзя было давать шанс для манипуляций. Да это бы ничего и не изменило. Любую другую девушку искали бы также. И искали. Лейлу, подругу Дары. К ночи нашли в роще, с перерезанным горлом.

Родителям сказали сразу, к нему же в шатер зайти боялись. Боялись его ярости и гнева. Боялись пыльной бури, способной всё снести на своём пути. Успокоить его умела лишь Дара. И то, что её не нашли, давало надежду. Маленькую, но надежду.

Когда же вошли в шатер с двумя венками, один из которых был в крови, он закаменел, лишь через долгий удар сердца поняв, что на венке его дочери нет крови. И понял также, что она жива, раскрытием почувствовав, что её свет горит совсем рядом, в Городе. Знать бы только где именно.

Утром отряд поехал снова и им было разрешено обыскать город. Князь к ним не вышел, а Колдун, странно усмехаясь, готов был открыть для воинов любую дверь.

В этом не было необходимости. Охотник мог отыскать Дару по стуку её сердца даже самостоятельно, но обыскав весь город, проведя здесь полный день, воины вернулись в сумерках обратно ни с чем. Город закрылся для чужаков.

Он дожидался сыновей у шатра, не впустив гонцов Князя внутрь, думая больше о судьбе дочери, чем о том, как принять случившееся и избежать кровопролития.

Дочь! Она была единственной его слабостью, напоминая жену походкой, улыбкой, поворотом головы. Она была его наказанием и наградой одновременно.

Ведь когда начались роды, и повитуха сказала ему, что спасти можно будет лишь одного ребенка, – он выбрал сына.

 Повитуха ошиблась.

Прослушивая живот матери, она слышала стук лишь одного сердца, видела свет души лишь одного ребёнка.

Повитуха ошиблась. В первый и единственный раз. Это стало понятно через сутки мучений и боли, когда роженице все-таки вскрыли пузырь и воды отошли.

 Обычно роды проходили совсем не так. Сейчас же жена не могла родить, а его мать, прощупывая живот женщины, после отошедших вод, с ужасом поняла, что внутри двое детей.

Решать нужно было быстро. Воды отошли, – дети могли задохнуться.  Один, до этого, закрывавший собой второго, был очень активен, толкался и требовал впустить его в этот мир. Второй практически не шевелился. Двое детей.

Живот вскрыли. Операция довольно частая, хоть и небезопасная. Всё оказалось точно в соответствии со словами повитухи. Двое детей с одним сердцем. Тогда она ему и сказала, -выбирай. Спасти можно только одного. И он выбрал сына.

Девочка оказалась такой маленькой, совсем синюшной. Она едва дышала. Брат был настолько больше, что окружал её со всех сторон, сросшись с ней, питая, и казалось, защищая от всего мира.

Тогда-то жена, обессиленная от кровопотери, разом посеревшая и подурневшая, и оттого ставшая еще дороже, схватила его за руку, выдыхая пророчество,– Нет, ты не сможешь её убить! Она будет матерью народа!

По древнему поверью, мать могла принести себя в жертву, отдав ребенку жизненно важный орган.  Если ребенок выживал, значит Милосердный принял жертву.

На его памяти, это никогда не делали, но обряд существовал и хранился в разделе черных. Забрать Жизнь означало погасить свет души. Это было неприемлемо для народа пустынь. Шло в разрез со всем Учением.

Его жену похоронили через сутки. И место погребения в пещере он собственноручно завалил камнями, предварительно выкупив эту пещеру у местного племени за солнечный камень.

Ничего в это мире не ценилось дороже. Из этого камня делались амулеты и обереги, в нем запечатлялся свет души, и такой амулет можно было использовать для призыва, даже после смерти человека; не говоря уже о том, что при жизни хороший следопыт мог разыскать пропавшего по этому амулету.

Место погребения окружили заклинаниями. Никто, кроме кровников не мог больше приблизиться к этой пещере.

Тогда он целую неделю сидел в шатре, не желая видеть детей, отнявших жизнь у его пары. Просил у Милосердного ответа и не получал его. А ведь в мире под солнцем мало что было скрыто от Вождя.

Через неделю он поднял полог и взял сверток с дочерью на руки. Сил слушать её надрывный крик у него больше не было.

Девочка кричала истошно, не останавливаясь, замолкая лишь когда ела, переходя тогда от истошного визга к тихому поскуливанию. А ее брат начинал плакать, лишь в те редкие моменты, когда его уносили от неё, чтобы помыть и перепеленать.

Кормилица, быстро понявшая в чём дело, вынуждена была мыть и кормить их одновременно, попросив в помощь, еще одну служанку.

Стоя тогда на выходе из шатра, взяв в руки этот неожиданно маленький сверток и заглянув в голубые глаза, странно осмысленные для младенца, он понял, что девочка получила не только сердце, но и душу жены. Ему больше не было с кем общаться в Посмертье.

Это было невозможно и больно, как удар под дых. Реинкарнации случались, но как правило не сразу. Проходили поколения, прежде, чем душа спускалась в мир. Сейчас же произошло невероятное, невозможное, но он принял это сразу, одним вздохом, поняв наконец, почему так горько плакала девочка всю эту неделю.

 До той проклятой ночи, разделившей его жизнь на До и После, он ни разу не разлучался с женой после обряда единения. «В счастье и в горе, в радости и в печали» поклялись тогда они друг другу быть вместе. А она добавила «я буду счастлива рядом с тобой любым, до тех пор, пока горит свет моей души».

 Теперь он понял, что она Знала. Знала, и не сказала!

Его гнев пересилил даже горе. Он разгромил все в шатре, радуясь, что служанка успела забрать ребенка. Изо всех сил, сдерживая внутри Ураган, понимая, что, выпустив Тьму наружу, просто уничтожит все вокруг.

Было ли это предательством со стороны его жены? Знать все заранее, решить все за двоих? Оставить его здесь, уйдя навеки? Он пришел в себя, лишь услышав истошный крик младенца.

Так она и выросла у него на руках. Он назвал девочку Йошевет. Сидящая на коленях. Мальчика назвали Льядо – находящийся рядом. Вторые, внешние имена детям дали парные: Дара и Дарин. Что было логичным, в общем-то, в сложившейся ситуации.

Колени отца были для девочки целым миром, ее свободой и её наказанием. Она была непоседливым ребёнком, но у него на руках затихала, боясь быть выгнанной.

Вождь был сердцем племени, много обучал, иногда не опуская полог шатра для глубокой ночи. Решал споры, объяснял законы сущего. По ночам сам учился, открывая всё новые и новые пласты знаний.

 Он давно понял, что Свет и Тьма, это неделимые части существования. И нельзя быть лишь солнечным, как камень. Это Посмертье, слепок, хранящий застывший свет души.

Жизнь же многогранна, наполнена испытанием и каждомноговенным выбором. Сделать правильно который невозможно, потому что нет на свете правильного и неправильного. Есть сплетенные Свет и Тьма. Нужно лишь уметь взять силу Тьмы, завернув её в Свет. А вот чтобы уметь это сделать, иногда нужно учиться всю жизнь.

 Уметь повернуть каждый свой порыв повернуть на Благо, но что такое Благо? Радость одного запросто оборачивалась горем другого. Значит Благо не в материальном? Вопросы множились, ответы получалось найти не сразу.

Дара же была центром его мироздания. Едва научившись ходить, она стала находить воду, впервые сделав это когда ей еще не исполнилось двух лет. Никто не мог понять, почему она так потешно топает ногой по одному и тому же месту и смешно дует губы. Смешно было, пока из-под земли, не вырвалась струя воды. Хорошо, еще что сил у девочки было мало и фонтан не принес никому вреда. Сейчас Дара могла собрать тучу, вытянув воду из земли по капле.

Девочка обрела Дар, а племя смогло передвигаться, перестав зависеть от источников воды. Они кочевали с места на место, присоединяя все новые и новые земли, оставляя за собой поселения, наполненные зеленью и Жизнью. Поселения, люди которых жили по новым законам, законам единого мироздания.

И вот теперь, через восемнадцать лет, он сидит на входе в шатер, по колени заваленный золотыми слитками и понимает, что ничего не понимает. Нужно ли отпустить дочь? Или вернуть её несмотря на последствия?

И решил ехать в Город сам, оставив себе как всегда пространство для выбора, одномоментно и вдруг, почувствовав прилив сил, как и всегда при принятии правильного решения.

Нужно было только услать Лохема. Иначе все пойдет прахом.

Глава 5. Хаварт

Я стоял на возвышении и охватив единым взглядом всю картину, от черной метки на руке дочери, до гаснущих углей на жертвеннике, понимал, что мы опоздали.

В Город не пускали до рассвета. И получалось, что Ритуал начался вместе с открытием ворот. Хорошо еще, что вчера было получено разрешение на вход в Город. Не пришлось тратить время хотя бы на это.

Город был огромным, гулким, и… живым. Черный камень, напитанный Тьмой, покрывал все вокруг. Еще на входе в город, у крепостной стены, и после, идя по пустым улицам, я слышал призывы Жреца, несущиеся над городом, понимал, что начался какой-то обряд, но до последнего надеялся на Чудо. Людей видно не было, только шаги гулким эхом отдавались от мостовой.

– Милосердный, на тебя уповаю я! Кто я такой, чтобы идти против Воли Твоей? Куст верблюжьей колючки, несомый Силой Твоей!  Клянусь, что приму все, что уготовано мне! Только воплоти пророчество, данное мне на смертном одре! – слова крутились мантрой, мы приближались к центральной площади.

Впереди и сзади шли стражники. Глупцы! Даже моих сил хватит, чтобы от Города осталась груда камней. Но здесь есть люди, хоть и подчиненные Тьме.

«До последнего вздоха у человека есть возможность обратиться к Свету. Поэтому душа его бесценна и хранима Создателем!»

Чуда не произошло. Угли почти погасли, руку Дары обвивала лента Тьмы. Значит нашел Колдун, за что зацепиться. Мой план полетел в тар-тартары.

Хорошо еще, что Лохем не видит. Его было бы не остановить.

Оглядев всех тяжелым взглядом и растягивая время до принятия решения, я обратился к Князю:

– Спасибо, Князь, за щедрые дары, что ты прислал племени! И за отказ принять от нас выплаты за пребывание рядом с Городом. И за разрешение остаться на равнине на сколь угодно долгий срок, – я стоял свободно, расправив плечи, и пятеро моих сыновей, таких же светловолосых и голубоглазых, стояли позади меня. Контролируя каждый свой вздох, я старался даже искоса не взглянуть на Колдуна, хотя по-настоящему опасным здесь был лишь он.

– Как я сказал тебе ранее, мы своих за чужих не отдаем. И чужих за своих не берём. Поэтому я пришел спросить тебя лично, Князь Черного Города, – я выпрямился еще больше, и голос мой приобрел глубину и мощность. Этот мой Дар унаследован Гарон. Голосу нельзя было не подчиниться.

– Согласен ли ты, присоединивший дочь пустыни Тьмой, присоединить её и Светом? Согласен ли ты войти в мой народ? Впустить Свет в свою душу?

Князь молчал. Он ожидал нападения, объявления войны, всего что угодно, но не этого; Князь тянул время, краем глаза видя, как незаметно сложил пальцы Колдун, готовясь в случае опасности увести их тенями, – предложение Вождя, кажется и его застало врасплох. Если Князь откажется сейчас, то возможно из всего города, спасутся лишь они с Колдуном.

Князь был наслышан об этих пустынниках, которые приходили с миром, и оставляли руины после себя в случае, если считали, невозможным победить Тьму иначе.

Кто теперь помнит о крылях, бросавших детей в Печь своему богу? Или туфах, мазавших жертвенники испражнениями? Даже следов от городов не осталось, все развеялось пылью. Лишь ветер носит легенды по пустыне.

 С другой стороны, Князь прекрасно понимал, что свой выбор он сделал, когда впервые увидел Дару. Они тогда пробрались в стан, чтобы изнутри посмотреть, что это за пустынники такие пришли из-за горизонта.

Колдун вёл его тенями. Надо же было именно в этот момент Даре выйти из шатра. Она стояла, освещенная солнцем, голубоглазая, и покусывала нижнюю губу, слегка хмурясь. Тяжелая коса венком окружала ее лицо. Мелкие завитки около лба и ушей были влажными от пота. Она не была похожа ни на одну женщину, встреченную им до этого.

– Эх, распустить бы эту косу. Волосы, наверное, тяжелые и гладкие как шелк,– подумалось тогда князю.

Сегодня он попробовал, -действительно как шелк. Сегодня и эти губы принадлежали ему.

До встречи с Дарой, Князь собирался отказать вождю. Колдун приводил массу доводов, и все были разумными. Не нужны им были здесь дети пустыни. Пусть себе идут куда шли.

Один взгляд на девушку изменил его решение.

Воспоминание о каждой из последующих встреч с ней он берег, как драгоценность, смаковал потом, как деликатес. Часто в стане появляться было нельзя, их могли выследить по запаху.

Только когда тени становились глубокими, собираясь под пологами закрытых шатров пустынников, он мог понаблюдать за их жизнью изнутри.

Потом ему пришлось долго ждать, пока Колдун сможет провести ритуал, отделив плиту от основания жертвенника, пока спрячет ее в стане, открыв таким образом прямой переход из Города в центр стана. Переход для одного Князя, ненадолго, лишь в полдень, но это было победой над охраной кочевников.

Решение, созревавшее все эти месяцы, выплеснулось единым выдохом.

Князь встретился со мной взглядом.

– Да, я согласен. Мой народ войдет в твой народ. Моя семья войдет в твою семью. Мы готовы пройти Ритуал.

– Хорошо, Князь, что в твоем Городе есть окна.

Князь недоуменно поднял брови.

– Окно, – это недостаток в стене, дыра в камне; разлом в монолите Тьмы, через который входит Свет. Если бы не было окон, – я бы не взялся за проведение Ритуала, и усмехнулся,

– Я пришлю вестника. А пока что моя дочь вернется в свой дом.

Князь схватился за меч, Колдун за амулет призыва Тьмы. Над площадью повисла мёртвая тишина. А я обвел всех взглядом, задержавшись на сиянии поверх головы Дары.

– Жрец, – спросил я служителя, вошла ли Тьма в вашу Княгиню? Имеет ли над ней власть?

Жрец побледнел, Колдун поперхнулся воздухом. Они поняли.

– Ну, так скажете Князю: что он присоединил?

Князь буравил меня взглядом. Похоже, мне он сейчас верил больше, чем им.

Сцепившись с ним взглядом, я поднял руку в знак того, что собираюсь принести клятву:

– Клянусь, что отдам тебе, Князь, дочь свою и раскрою Имя её после обряда единения по нашему обычаю. И никто из моих сыновей, присутствующих здесь не причинит зла ни Князю, ни Городу!

Князь понял. Имя было внешним. Женская Суть не присоединена. Души связаны лишь краем Тьмы. И принял клятву. Короткие взмахи клинков, и две ладони сцепились в рукопожатии. Теперь нарушителя ждут лишь просторы потустороннего мира. Дураков рисковать нет.

 Надеюсь, Князь думал именно так.

Мы уходили мирно, семеро среди тысячи, сопровождаемые лишь тяжелыми взглядами местных.

Похоже, Князю предстоит непростой день.

Глава 6. Рэдгар

Я смотрел вслед своей княгине, и сердце набатом стучало в моей груди. Как же её зовут? И как мог мой Колдун ошибиться?

До этого момента, я думал такое невозможно. Она уходила, гордо подняв голову, ни разу не обернувшись. И лишь метка на моей руке, да медальон, который она уносила в зажатом кулаке говорили о том, что все произошедшее было реальным.

Теперь моя Тьма будет защищать её; также, как и она почувствует, если со мной что-то случится. Светом напитать она меня не сможет. До Ритуала. Темных Свет выжигает.

Обведя взглядом площадь, я откашлялся:

– С завтрашнего дня в Городе будут объединены два мира, две силы, две части Мироздания, – прячась в тенях я часто слушал уроки Вождя. Жаль, что понимал лишь то, что он рассказывал детям.

– День невозможен без ночи, Свет невозможен без Тьмы. Пока нет Солнца, нет и тени. Те, кто не хочет жить по новым законам, могут уехать. Срок, – до вечера.

Народ расходился с площади неохотно, хмурясь, недовольно перешептываясь.

Ко мне подошел Жрец,

– Мой повелитель, – служитель склонил голову, – Единожды выбрав Тьму, мы не можем ей изменить. Могу ли я взять на себя смелость переубедить Вас?

 Я вскинул бровь,– Но я не отрицаю Тьму, лишь хочу присоединить к ней Свет. Стать еще сильнее, – жрец покачал головой,

– Неправильно это. Ересь. Отпустите меня, Князь, – похоже я не подхожу к Вашим новым теориям.

Я лишь вздохнул, опуская голову в знак согласия и взмахом руки отпуская его. Через час на всех площадях глашатаи оповестили, что уезжающие не будут подвергаться преследованиям и могут забрать с собой всё своё имущество.

Первым уехал Жрец, которому почти ничего не нужно было собирать, за ним потянулись повозки зажиточных горожан. Черных среди них не было. Так, несколько одержимых бесами. Легко оставались лишь те, кому некуда было ехать и бедняки, которым нечего было терять. Эти были уверены, что их жизнь что во Тьме, что на Свету будет одинаковой. Ну и воины. Эти связаны клятвой.

Читать далее