Читать онлайн Конец книг бесплатно
Это было в Лондоне, около двух лет назад, когда вопрос о конце книг и их превращении в нечто совершенно иное, был поднят в группе книголюбов, художников, ученых и педагогов- в памятный вечер, который никогда не забудет никто из присутствующих.
Мы встретились в тот вечер, который оказался одной из научных пятниц Королевского общества, на лекции сэра Уильяма Томсона, выдающегося английского физика, профессора Университета Глазго, всемирно известного своим участием в прокладке первого трансатлантического кабеля.
В эту пятницу вечером сэр Уильям объявил своей блестящей аудитории ученых и людей всего мира, что конец земного шара и человеческой расы с математической точностью произойдет ровно через десять миллионов лет.
Придерживаясь теории Гельмгольца о том, что Солнце представляет собой огромную сферу, находящуюся в процессе охлаждения и, по закону гравитации, сжимающуюся пропорционально охлаждению, и оценив энергию солнечного тепла в четыреста семьдесят шесть миллионов лошадиных сил, Сэр Уильям продемонстрировал, что радиус фотосферы уменьшается примерно на одну сотую каждые две тысячи лет, и поэтому вполне возможно установить точный час, когда ее тепла будет недостаточно для поддержания жизни на нашей планете.
Великий философ удивил нас не меньше своей трактовкой древности земли, которая, как он показал, была вопросом чистой механики. Перед лицом геологов и натуралистов он изложил историю не более чем на десятки миллионов лет и показал, что жизнь пробудилась на земле в самый час рождения Солнца – каким бы ни было происхождение этой оплодотворяющей звезды, будь то взрыв или концентрация туманностей, ранее рассеянных.
Мы покинули Королевский институт, глубоко тронутые великими проблемами, к решению которых ученый профессор из Глазго приложил столько усилий, чтобы разрешить с научной точки зрения на благо аудитории. С головной болью, почти раздавленные масштабом цифр, которыми жонглировал докладчик, мы молча шли домой- группа из восьми разных личностей: филологов, историков, журналистов, и просто заинтересованных людей – шагая по двое, как полусонные существа, вниз по Албемарл-стрит и Пикадилли.
Эдвард Лембрук затащил нас всех в Джуниор Атэнэум на ужин; и пока шампанское не успело размягчить наши наполовину онемевшие мозги, стало ясно, кто должен первым заговорить о лекции сэра Уильяма Томсона и будущей судьбе человечества – вопросах, интересных и столь же разнообразных, как и умы тех, кто обсуждал их.
Джеймс Уиттмор подробно рассуждал об интеллектуальном и моральном превосходстве, которое к концу следующего столетия молодые континенты будут иметь над старыми. Он дал нам понять, что Старый Свет мало-помалу откажется от своих притязаний на всемогущество, и Америка возглавит авангард в марше прогресса. Океания, "родившаяся" только вчера, развивалась бы великолепно, и заняла бы видное место во всемирном концерте наций. Африка,– добавил он,– этот континент, уже исследованный и всегда загадочный, где в мгновение ока открываются страны площадью в тысячи квадратных миль – Африка, с таким трудом завоеванная цивилизацией, похоже, не призвана играть выдающуюся роль, несмотря на ее густонаселенность. Она станет житницей других континентов; на ее земле различные вторгшиеся народы будут по очереди разыгрывать драмы; орды людей будут встречаться, сталкиваться, сражаться и умирать там в жадном желании завладеть этой все еще девственной землей, но цивилизация и прогресс обретут опору только через тысячи лет, когда процветание Соединенных Штатов, достигнув своего зенита, будет приближаться к своему упадку, и когда новые и судьбоносные эволюции определят новую среду обитания для новых продуктов человеческого гения.
Джулиус Поллок, кроткий вегетарианец и ученый натуралист, обычно молчаливый, развлекал себя, воображая, как успех некоторых интересных химических экспериментов влияет на человеческие обычаи, изменяя условия нашей социальной жизни. Он сообщил, что питательные вещества будут точно распределены в виде порошков, сиропов, гранул, все уменьшаясь вплоть до минимально возможного объема. Тогда больше не будет пекарей, мясников или виноторговцев; больше не будет ресторанов или бакалейных лавок; только несколько аптекарей, и все будут свободны, счастливы, все потребности удовлетворятся ценой нескольких центов; голод вычеркнут из списка человеческих бед. В частности, мир перестанет бы быть грязной бойней мирных существ, созданной для удовлетворения чревоугодия, и стал бы прекрасным садом, священным для гигиены и удовольствия глаз. Жизнь уважали бы как в животных, так и в растениях, а над входом в этот вновь обретенный Рай, превратившийся в колоссальный музей Божьих созданий, можно было бы написать: "Смотрите, но не трогайте экспонаты".
– Это все утопия, – воскликнул Джон Пул, юморист. Животные, мой дорогой Поллок, не будут следовать вашей химической программе, но будут продолжать пожирать друг друга в соответствии с таинственными законами творения. Муха всегда будет "коршуном микроба", самая безобидная птица – "орлом мухи"; волк будет продолжать охотиться за бараньими ножками, а мирная овца будет, как и в прошлом, "тигром травы". Давайте следовать общему правилу, и пока мы ждем своей очереди быть съеденными, давайте жрать!
Артура Блэккросса, художника и критика мистического, искусства, утонченного эзотерика и основателя прославленной школы завтрашних эстетов, в свою очередь попросили рассказать нам, к чему, по его мнению, придет живопись через столетие и более. Вот что он сказал:
–Действительно ли то, что мы называем современным искусством, является искусством? – вопрошал он. Разве художники без призвания, которые демонстрируют талант, не доказывают, что живопись – это ремесло, в котором души столько же сколько и зрения? Можем ли мы назвать произведениями искусства пять шестых картин и статуй, которыми заполнены наши ежегодные выставки? Можем ли мы действительно найти художников или скульпторов, которые действительно являются оригинальными творцами?
Мы не видим ничего, кроме всевозможных копий; копий старых мастеров, приспособленных к современному вкусу, фальшивых адаптаций навсегда ушедших эпох, банальных копий природы, увиденной глазами фотографа; ничего нового, ничего, что занимало бы нас, ничего, что перенесло бы нас в другое место. И все же долг искусства, будь то музыка, поэзия или живопись, любой ценой вывести нас за пределы самих себя, чтобы хотя бы на мгновение могли мы воспарить в сфере нереального.