Читать онлайн Пять/три бесплатно

Чертополох для Лиды

Город утопал в позднем мае. Уже летал первый пух, подсохшие лужи желтели пыльцой, пахло липой. Благодать. Демьян шёл по улочкам, переступая через корни, там и сям поднимавшие асфальт. Это был старый район – дома не выше пяти этажей, грубые деревянные двери подъездов. Кое-где окна были распахнуты настежь, и оттуда доносились звуки обычной жизни – вон, на втором этаже гремели посудой, видно, собирали на стол к обеду. Из другого окна кричало радио, шёл какой-то футбольный матч. На тихом третьем этаже на подоконнике рдели герани, а слабый ветерок колыхал тюль, показывая прохожим люстру-абажур.

Демьян любил ловить моменты такой простой жизни – они щекотали нутро своей нормальностью, сразу хотелось глубже дышать. Всё-таки это приятно: проходить мимо устаканившихся, гармоничных чьих-то судеб, где распахивают окна и гремят посудой. Да, благодать.

Он дошёл до нужного дома, завернул в подъезд и поднялся на пятый этаж. На каждом лестничном пролёте он встречал по скучающему цветку в горшке – где роза, где фикус, где подпорченная невниманием пальма. Такое навязывание жизни – хоть бы следили за этим, что ли. Люди… С пальмы Демьян содрал сухой лист и растёр его в порошок – просто ради этого чудесного ощущения на пальцах. Был лист – стала пыль. Превосходно.

А вот и нужная квартира. Звонок не работал, пришлось стучать – звук вышел громкий, он неприятно раскатился по квартире где-то внутри. Демьян поморщился. С той стороны кто-то пошаркал тапками, два раза повернул щеколду, и дверь распахнулась.

Хозяином квартиры оказался лысеющий старик с водянистыми глазами. Щёки красные, уши торчат, насквозь пропитан усталостью от жизни – таких много водилось на свете. И через порог стоял Демьян – молодой, в костюме, со значком в виде чёрной головы шакала на лацкане и с золотой серьгой в ухе. Какое-то время старик молча рассматривал гостя с той стороны дверного проёма – ну довольно, папаша, не в зоопарке же.

– Так это всё-таки вы, – наконец сказал хозяин, потирая шею так, будто с неё сняли коромысло.

– Я. Демьян, – гость шагнул внутрь квартиры. После сухой и солнечной улицы здесь было как в пещере – мрачновато, сыро, и пахло чем-то кислым. Демьян снова поморщился. Ладно, привыкнет.

– А мне говорили, мол, не чуди, не придёт, – засуетился Николай Яковлевич, так звали владельца квартиры, – а тут вон какой орёл прилетел!

Он стал подбирать гостю тапочки, вывалив из обувного ящика в прихожей несколько стоптанных пар и бормоча: «Так, ну это не на ту ногу, это вот гостевые вроде бы, да. Пришёл, а!» Старик было не на шутку развеселился, но вскоре смущённо пощипал себя за ухо и угомонился.

Демьян проигнорировал клетчатые тапки с драными мысами, которые услужливо поставил перед ним Николай Яковлевич, и, не разуваясь, прошёл в дальнюю комнату.

Вот где уж точно было как в пещере: окна выходили на северную сторону, и солнце не грело стен. Большой тканевый абажур свисал с центра потолка очень уж низко – Демьян чуть не ударился головой. Старый сервант с цветастой посудой внутри, на ламинате «ёлочкой» – потёртый ковёр, незамысловатые дешёвые картины на стенах. Обычная стариковская квартира, да ещё и пыль везде. И сильно пахнет лекарствами. Вот этот горький травяной аромат Демьян любил – так борются за существование, и это интересно.

У окна на кровати лежала старая женщина, судя по всему, без сознания. Дыхание поверхностное, сердце бьётся медленно – его почти не слышно. Понятно, недолго осталось. Обойдя комнату, визитёр устроился на краешке кровати, а Николай Яковлевич остался стоять в дверях, как не в своём доме.

– Мы посчитали справедливым ответить на вашу просьбу, – важно прогудел гость, – и вот я здесь. Договор, считайте, заключён.

– Да, спасибо… А… – старик запинался, – а что нужно делать? Не совсем уж я в этих делах силён. А если и того вернее – бессилен.

– Ничего не делать. Нужно подождать. А пока расскажите немного о ней. Как вы познакомились, какие-то знаковые моменты, а лучше – места и предметы.

Старик вздохнул, рассеянно огляделся и сел в кресло у кровати. Посмотрел себе под ноги, потёр ладони, пожал плечами и, в конце концов, нерешительно взял старушку за руку. Очень уж долго он собирался с мыслями, но Демьян не торопил.

Тикали часы. Это умиляло – регламентированное время, посаженное в клетку точных цифр и нескончаемых «тик-так». И зачем стрелки такие громкие? Люди…

– Мы с детства в одном дворе бегали, – наконец подал голос Николай Яковлевич, – потом школа, ну всё это: сперва за косы дёргал, потом портфель носил. Разошлись – я в армию служить, она в институт в столицу рванула. А потом встретились там же, в большом городе, у автомата с газировкой. Случайно. Представляете?

Демьян ухмыльнулся. Представляет, чего уж тут фантастического.

– Денег тогда не было, ветер по карманам гулял. Позвал в кино, а как подошли, спохватился – не на что. Гулять отправились. Я ей тогда чертополоха набрал, – старик улыбнулся и с нежностью посмотрел на умирающую жену, – июнь заканчивался, иду я за полевыми цветами – а ничего, кроме чертополоха, не растёт. Засада, думаю. Но набрал. С тех пор я ей летом часто его таскал.

Демьян поднялся и подошёл к серванту, где стояла старая чёрно-белая фотография: парень и девушка, обычные ребята. Обычная жизнь, каких миллионы. Ничего примечательного.

– Там вон, – Николай Яковлевич приподнялся в кресле и махнул рукой на сервант, – на полке калейдоскоп лежит. Я ей его смастерил по молодости. Такое страшилище вышло, но она его любила, смотрела постоянно узоры, если тосковала.

Демьян достал трубу с указанной полки. Помятая грубая картонка, серая, неаккуратная, а внутри гремят стекляшки. И правда, страшилище.

Хотелось послушать ещё, но больше обсудить не успели – старушка зашевелилась, что-то невнятно забормотала на своём языке умирания, а после выдохнула и застыла. Стука сердца Демьян теперь не слышал.

Старик запоздало дёрнулся, издал тихий короткий вой, зажмурился, сжался в комок, да так и замер. Смерть – это подзатыльник, папаша, тут уж ничего не попишешь.

Демьян вернулся к кровати, взял покойную за руку и сосредоточился. Николай Яковлевич этого даже не заметил, сидел трепещущим комочком с плотно сжатыми веками. Вот странно, вроде старик, повидал, наверное, всякого, а сейчас сидит как ребёнок перед уколом. Ладно.

– Возьмите её за руку тоже, – скомандовал визитёр, – и дальше во всём слушаться меня.

Старик рьяно закивал, продолжая жмуриться, и нащупал руку покойной жены. Демьян ухмыльнулся. Люди. Ну, что же – пора!

* * *

Поезд уже подходил к станции. Демьян открыл глаза, очнувшись от дорожной дрёмы. Вагон был старый, как и всегда, – с деревянными скамьями, большими окнами и маленькими тусклыми лампами. Снаружи мелькали поля в тумане, поезд постепенно замедлял ход.

Рядом на скамейке сидел другой пассажир – молодой парень лет двадцати, кудрявый и лопоухий. Он уронил голову на грудь и, кажется, крепко спал. Демьян тихонько пихнул его локтем в бок.

– Просыпайтесь, уважаемый, наша остановка.

Парень что-то пробормотал, очухался и часто заморгал, осматриваясь и не совсем понимая, где он.

– Да-да, извините, – ответил он сонно и послушно поднялся вслед за Демьяном.

Вышли в тамбур. Поезд несколько раз чихнул и остановился – двери открылись. Они шагнули на открытую пустую платформу – не было даже крыши. Кажется, какой-то городишко. Туман рассеялся, по-летнему засветило солнце: вроде позднее утро, в рощице щебечут, вокруг жужжат. Поезд снова зашипел и отправился дальше по своим маршрутным делам.

Лопоухий парень вдруг удивлённо воскликнул и стал разглядывать свои руки. Дошло наконец.

– Что же это…

– А это, – оживился Демьян, – мир смерти вашей Лиды. Тот, что создало её сознание в миг умирания, для переходного момента. И вы, судя по всему, ощущаете себя в нём молодым парнем, Николай Яковлевич. Не удивляйтесь, здесь всё может быть странно. А может быть до оскомины скучно. Вы лучше знали свою жену.

– А… – забормотал «старик», – ну хорошо, хорошо… Понятно… Так что же нужно сделать?

– Найти Лиду, конечно. Она, может быть, вас и не помнит. Или помнит. В любом случае – нужно её найти в этом городе и привести сюда, на платформу, на обратный поезд. Он придёт, когда мы снова окажемся здесь.

Коля помотал головой. Пожалуй, слишком уж сложно для его понимания, но что поделать, сам подписался.

Они спустились с платформы и прошли через рощицу в сторону города. Низенькие домишки этажа в три, широкие улочки: тротуары здесь тоже треснули под мощью корней тополей и лип. Не было ни души, ни машины, ни звука – милый пустынный городок в пятнах солнечного света и с очень высоким голубым небом. Облака всегда высоко, но здесь они были уже где-то на излёте из атмосферы. Такое небо бывает в детстве – очень далёкое.

– А я узнаю, – оживился Коля, – это же наш городок-то, росли мы тут. Вот, прямо пойдём – и на площадь, и правее там через пару домов школа наша.

Демьян слушал его вполуха. Нет у них времени на ностальгию, слишком уж всё в таких пространствах сумбурно. Он, конечно, как проводник понимал, что к чему. Но в мире смерти никогда нельзя быть ни в чём уверенным.

И правда – стоило им пройти дальше, к площади, как дома стали выше и как будто зашумел город. Они действительно вышли на площадь, только столичную. Здесь уже гудели и тарахтели старые машины, люди ходили по улицам. Какая-никакая, а жизнь. Странно, но запахов не было, ни одного, отчего весь город казался иллюзией. Как просто лишить веры в реальность, забрав всего одно чувство.

– Ух ты! – Коля вовсю вертел головой. – А как это нас сюда принесло? Во те на! Автомобили тоже… Те самые, прежние, как в молодости! А кто это, что за люди?

– Просто люди, – Демьян пожал плечами, – мозг запоминает каждое лицо, даже случайного прохожего. Считай, это массовка. Создают видимость реальности.

Они прошли по кромке площади, и длинный дом по правую руку как будто растворился – на его месте появилось поле. Бескрайнее поле, и всё в пушистых фиолетовых «ёжичках». Чертополох!

– Ого! – Коля аж присвистнул. – А ты говоришь, не помнит она меня. Ещё как помнит!

И он поспешил к полю, радостный, практически занырнул в него и стал срывать цветки. Демьян не возражал и ждал, пока в руках у Коли не оказалась целая охапка чертополохов.

– Я знаю, куда идти, знаю! К автомату с газировкой! Бежим!

Вот это прыть. Ладно. Прежде чем последовать за Николаем Яковлевичем (за Колей же!), Демьян сорвал один из цветков и принюхался – ничего. А чертополох вообще пахнет?

Замелькал вокруг город. Они вернулись к площади, прошли через несколько кварталов – обычные дома, обычные прохожие, обычный летний день. После очередного проулка перед ними открылась ещё одна площадь, поменьше. По центру высился обелиск, вокруг него отдыхали, болтали и смеялись люди. Здесь же топтались и курлыкали голуби. Скучно.

На той стороне площади стояло большое здание, похожее на музей или театр, с колоннами и фронтоном с какими-то статуями. У подножия его широкой лестницы женщина с тележкой продавала мороженое, а рядом стояли автоматы с газировкой. Нашли.

Коля рассеянно пригладил волосы, выдохнул, ухватился за букет чертополоха обеими руками и зашагал к автомату так, будто был немного роботом – волновался. Демьян закатил глаза – вот же люди. Волосы он приглаживает. Полчаса назад лысым был!

И вот они у большого красного автомата, такого, у которого раньше пили все из одного стакана. Только стакана почему-то не было.

Прошло минут двадцать. Вокруг так же сновали люди, Коля переминался с ноги на ногу:

– Ничего, подождём, придёт, – заверил он. Демьян лишь пожал плечами, сунул руки в карманы и стал рассматривать прохожих, чтобы хоть как-то себя развлечь. Течёт человеческая река, а ведь это даже не судьбы и не люди – просто воспоминания. Голограммы. Но бегут, деловые, как будто важные. Как будто живут. Люди…

А она всё-таки пришла.

– Коля! Неужели ты?

К автомату подошла девушка, та самая, которую Демьян видел на чёрно-белом фото в серванте: платье в горошек, длинные русые волосы, улыбается. Светлая какая-то, как будто ещё одно солнце, если бы вам не хватало того, что в небе.

– Лида, привет! – Николай Яковлевич просиял, заволновался ещё больше и торжественно вручил букет. Он смотрел на неё с такой вопрошающей надеждой, как будто любое её движение сейчас решало судьбу.

– Что это, чертополох? Вот ты странный! – засмеялась она, но букет приняла. – Погоди, а ты не должен быть в армии? Ты же ушёл служить. Стой-ка, – она нахмурилась. – Ты сбежал?

– Нет-нет, что ты, Лидочка. Я уже вернулся. Послушай, давай прогуляемся? Мне очень нужно, чтобы мы с тобой кое-куда прошли, а потом сели в поезд.

Он попытался взять её за руку, но девушка отстранилась и недоверчиво стала смотреть на своего суженого.

– Это ещё зачем? Нет, Коля, так не пойдёт. Не хочу я ни на каком поезде кататься, что за ерунда? Пойдём лучше ко мне, там мама как раз щи сварила. Расскажешь всё, она будет рада тебя повидать.

Коля вмиг погрустнел. Кажется, надежда была напрасной – чертополохового чуда не случилось.

– Лида, ты меня совсем не помнишь?

Она засмеялась – и звонкая рябь прошлась по ушам. Приятно даже.

– Как не помнить? Ты Колька, мой друг Колька. Портфель мне носил в школе. Я же сама к тебе подошла, ты чего?

– А это… всё? Школа, портфель, и всё? И про чертополох не помнишь? Мы тогда в кино пошли, а у меня денег не оказалось, и…

– Да что с тобой такое? Ты заболел, может?

– Да мы с тобой женаты! Пойдём к поезду, пожалуйста, просто поверь! – Коля подошёл слишком близко к Лиде и попытался взять её за плечи.

Ну всё, сейчас всё дело загубит. Демьян, до того наблюдавший их разговор в сторонке, ухватил парня за локоть: «А ну, прекрати, отпугнёшь», – тихо прорычал он ему в самое ухо.

– Послушай, Коля, никуда я с тобой не пойду. И знаешь, что: на обед к нам тоже не иди, пожалуйста. Не понимаю, что с тобой творится, но ведёшь ты себя безобразно. Мне пора.

И она ушла прочь, не оборачиваясь, на ходу выбросив подаренный букет. Распростёршиеся на брусчатке цветки сейчас больше всего напоминали кучку прополотых сорняков. Коля было дёрнулся вперёд, но Демьян по-прежнему крепко держал его за локоть.

– Да стой ты! Не нужно так давить.

Парень со злой обидой вырвался из рук проводника: пусти, не побегу уж.

– Не понимаю я. Всё, что она помнит, – до моей армии. А «потом» как будто и нету. А там целая жизнь, Демьян! Целая жизнь!

Колю пришлось почти силой увести с площади и усадить на лавочку в ближайшем дворе. Он беспомощно уронил голову на руки. Вокруг никого не было, только голуби курлыкали, спрашивая друг друга о какой-нибудь голубиной ерунде.

– Я говорил, она может тебя не помнить.

– А чего тогда поле с чертополохами здесь было? Это же её память!

– Это пространство живёт своей жизнью. Мы здесь гости, но ты можешь немного влиять на происходящее. Представь, что мы в пластилиновом мире. Всё здесь – модель её жизни, но что-то простое ты можешь слепить и сам. Ты думал про чертополох – увидел поле. Она может вообще про него не знать.

– Это всё слишком уж сложно.

Демьян поморщился и стал оглядываться. Ну да, сложно, а чего он ждал? «Пришёл, увидел, победил» здесь не работает. Надо бы что-то придумать.

– Засада, – помолчав, Коля решительно хлопнул себя по коленке. – Ну не помнит она нашей жизни, ладно. Плавали, знаем, не родились же мы женатыми, в самом деле. Приглашу её в кино! Она ведь как-то меня полюбила тогда. И сейчас полюбит.

– Нет. Долго.

– А мы торопимся?

– Сердце завоёвывать нам точно некогда. Когда у времени нет сроков, как здесь, ему остаются только две формы на выбор: «сейчас» или «вечность». Вот вечности у нас нет.

Коля фыркнул и помотал головой, отчего стал похож на взбрыкнувшего коня. Он поднялся, стал оглядываться, прикидывая что-то в уме – озарило, что ли? Перешёл дорогу, потоптался, выбирая направление. Демьян продолжал сидеть на лавочке, вальяжно развалившись и наблюдая за его метаниями. Туда-сюда, туда-сюда. Давай уже, папаша, соображай. Наконец, тот сориентировался и уверенно пошагал куда-то – пришлось догонять.

Оказалось, Коля искал хозяйственный магазин. Он остановился под невзрачной вывеской и стал разглядывать витрину и всякую ерунду за ней: лампочки, инструменты, мотки верёвок. Они зашли – дверь громко проскрипела. Внутри было мало света и много хлама – на полках лежало столько добра, и всё сплошь ненужное, как в дедовском сарае. За прилавком никого не было.

– Нам нужен продавец?

Демьян осмотрелся и неуверенно покачал головой:

– Не знаю. Наверное, нет. Думаю, здесь как с тем полем – просто бери то, что тебе нужно, оно тут должно найтись.

Коля кивнул и тут же стал шариться по полкам. Вот он раздобыл три длинных одинаковых зеркальца, куски картона, пластмассовые крышечки. Он долго копался в ящиках, и, наконец, нашёл горстку цветных полупрозрачных бусинок, пуговиц, бисеринок. Но это его не устроило. Коля побродил ещё и нашёл три пустых бутылки – зелёную, синюю, красную. Он завернул их в плотную тряпицу и разбил молотком на мелкие кусочки: отлично, сойдёт.

Вооружившись ножницами и клеем, он стал мастерить. Сложил треугольничком зеркала отражениями внутрь, склеил так, что вышла труба. Сделал из картонки ещё одну трубку, круглую, вставил треугольную в неё. С одного конца закрепил прозрачное стёклышко, насыпал туда бусины и цветные осколки, сверху закрыл круглым же куском полупрозрачной пластмасски. С другого конца калейдоскопа он вклеил плотный кружок картона, проделав в нём отверстие – чтобы смотреть.

– Готово! – провозгласил Коля, показывая Демьяну свою работу. Да у этого парня талант лепить страшненькие калейдоскопы – такой же неаккуратный, как и тот, что в серванте. Обнять и плакать. Ну, что же, с другой стороны – может сработать.

Они вышли из магазина и снова отправились к автомату с газировкой. Вариантов не было – Лида могла прийти только туда, на ту полную людей и машин площадь. Коля держал калейдоскоп перед собой, как будто тот был хрупким и новорождённым. Отчасти, так и было – вместе с ним родилась слабенькая надежда на то, что Лида его вспомнит.

Демьян почувствовал, что воздух вокруг как будто нагрелся и уплотнился, стал тяжелее проходить в лёгкие – плохой знак. Скоро придёт пора уезжать, с Лидой или без.

Но на этот раз долго ждать не пришлось – девушка появилась практически сразу.

– Что ты тут делаешь опять? – сказала она сердито, как будто этот автомат был её личным пространством. Впрочем, таковым был весь этот мир.

– Не сердись, – Коля на сей раз держался на расстоянии, – я тебе вот что смастерил. Посмотри.

Он протянул ей калейдоскоп. Она осторожно взяла его в руки, подняла на свет и заглянула внутрь: когда она вертела трубку, стекляшки внутри задорно побрякивали. Лида сперва заулыбалась, а потом и вовсе рассмеялась – простила, пожалуй. Давай, барышня, вспоминай.

– Да, это и правда забавно. Такие узоры, и как будто весь день разукрашивают. Ты это сам сделал, Коля?

– Сам… Лида, а ты ничего не вспомнила? Про меня, про нашу жизнь?

Девушка отняла калейдоскоп от лица и внимательно посмотрела на Колю. Она не вспомнила, хотя именно в этот миг, кажется, очень пыталась.

– Пойдёшь со мной на поезд? – сделал отчаянную попытку Коля, – Я, конечно, не настаиваю, но мне бы этого очень хотелось.

Лида улыбнулась – тихо и снисходительно. Так готовятся отказать в лакомстве капризному ребёнку.

– Я не хочу отсюда никуда уезжать. Спасибо за подарок. Я не знаю, куда ты меня зовёшь, но мне туда не нужно. Береги себя, Коля. И не надо мне больше ничего приносить.

И она снова ушла, хотя и оставила калейдоскоп себе. Она шагала так плавно, словно плыла по воздуху, – что же, в этом мире всё возможно. Демьяну показалось, что она вот-вот растворится дымкой и канет в небытие, но она просто завернула за угол.

На Колю было жалко смотреть. На него как будто вылили ведро грязной болотной воды, только вот мокрым он не был. Зато всё чувствовал.

– Остаётся только связать и затащить силой, – беспомощно развёл он руками и сел на ступеньки то ли музея, то ли театра. Рядом по дороге проезжали машины, всё ехали, ехали, ехали… И куда только в этом мире можно торопиться? Это у них есть лишь «сейчас», у всех остальных-то «вечность»…

Демьян сел рядом с Колей. Нахмурился, отбил пальцами какой-то ритм по безразличному граниту. Должно быть что-то ещё. Должно быть.

– Всё не то, – сказал он, – чертополох твой, калейдоскоп этот, на коленке слепленный, – это не работает. Вспоминай другое. Сильное, яркое.

Коля вздохнул и в задумчивости пощипал себя за ухо. Другое…

– Ладно, отбросим все эти ваши сахарные облачка, на которых вы сидели, ножки свесив. Вспоминай плохое. Расставались, кто-то умер, кто-то кому-то изменил, наврал, предал. Не бывает так, чтобы шестьдесят лет прожить и хоть раз в кювет не съехать.

– Ну… было, конечно. Но это ведь плохое. Совсем же плохое. Дурная память. Этим не вернёшь.

– Говори.

Коля снова пощипал себя за ухо, уставившись в одну точку. Пошевелил губами, как будто беззвучно считал проезжающие мимо машины. Наконец, заговорил:

– Лида ребёнка потеряла. Мы оба потеряли. Она выкинула, пару месяцев не доносив.

Демьян оживился – это уже что-то! А то всё про цветочки. Вот где она, жизнь.

Коля продолжал:

– Говорят, горе объединяет. Может, у кого-то и так. А мы вот разбрелись по углам горевать, у каждого как бы своя беда вышла. Развелись. Несколько лет ни звонка, ни строчки.

– Так. И как вы помирились?

– Да случайность – меня машина сбила. Сильно так расшибла, всего переломала, непонятно, как я сразу не помер. Собирали меня тогда по кусочкам. А когда в больнице лежал – ни сесть, ни встать, и она вдруг в палату вошла. Говорит, что-то вдруг в груди заныло, закололо, тревожно стало. И как будто сердце её ко мне привело. Ну и стала меня выхаживать: с ложечки кормила, при ней я ходить учился. Больное было время – больное, плохое, поломанное. Так нечего об этом и вспоминать.

Вот же зараза!

Демьян звонко хлопнул себя по коленке и поднялся, абсолютно довольный:

– Отлично же! Идеально! Давай, вставай.

Коля недоумённо на него поглядел, но повиновался. А что ему оставалось? Повеселевший проводник взял его за плечи, посмотрел в глаза и улыбнулся:

– Рад бы ещё поболтать, да времени нет. Без обид.

Он крепко схватил его, приподнял и с силой швырнул на дорогу, прямо под колёса проезжавшему автомобилю.

Бах!

Водитель и не пытался затормозить и после удара проехал дальше как ни в чём не бывало. Колю отбросило далеко на тротуар. Он неестественно распластался, кровь хлынула у него из носа, из ссадины на голове. Кажется, ребро сломалось и проткнуло внутри что-то важное. Зрелище не из приятных.

Над площадью пронёсся Колин крик – острый как бритва. Боль он чувствовал так же, как и в жизни. А может, это память подсказала ему, как было в тот раз? Он всё орал и выл, крик прерывался кашлем, и было видно, как из его рта выпрыгивают капли крови.

– Любовь не растёт в теплицах, Николай Яковлевич, – пробормотал Демьян, поправляя галстук и глядя, как Коля корчится от боли. Он ждал. Потерпит уж.

Все люди и машины с площади куда-то мигом подевались. Даже голуби разлетелись, и теперь не было не только запахов, но и звуков – даже эха. Коля как будто стонал в маленькой комнате со стенами, покрытыми поролоном – что-то скрадывало его крики. Жутковато.

Когда под Колей натекла уже большая лужа крови, и он стал понемногу затихать (Демьян даже заподозрил неладное), послышались торопливые шаги – внезапно звонкие в этом приглушённом мире.

– Коля!

Ха! Демьян ухмыльнулся и самодовольно сложил руки на груди. Ну вот, сработало же. Люди…

Лида подбежала к своему мужу и опустилась рядом с ним на колени. Она боялась дотронуться до него даже пальцем – крови было слишком много. Её затрясло крупной дрожью. Она всё же коснулась его лица – всего в красных потёках и ссадинах – и попыталась заглянуть ему в глаза.

– Коленька, всё хорошо, всё будет хорошо! Я теперь всё вспомнила, Коленька, и нашу жизнь, и как я заболела, Коля! Открой глаза, ну же? Я поеду с тобой на поезде, хорошо? Куда угодно поеду, только открой глаза, ты только останься!

И Коля остался. Он прекратил стонать, разлепил веки и посмотрел на Лиду чистыми, ясными глазами. Улыбнулся. Боль как будто сразу перестала мучить его, кровь остановилась – схлынуло всё плохое, как тогда. Только теперь не пришлось заново учиться ходить. И правда, удивительный этот мир.

– Ну что, – прогудел Демьян, врываясь в их воссоединение, – поднимайтесь. Пора на поезд.

Лида как будто только сейчас впервые увидела Колиного проводника. А может, и правда, не видела раньше. Она помогла своему мужу подняться и, поддерживая его за руку, сама направилась в сторону платформы – домой, скорее домой! Теперь она помнила.

Тот же старенький вагон, те же скамеечки, тот же туман за окном. Не успел поезд тронуться, как Лида положила голову мужу на плечо и задремала. Коля гладил её по руке, сиял и, кажется, уже и забыл о недавней жуткой боли.

– Нам ведь не так долго осталось? Там, дома?

Демьян пожал плечами.

– Точного срока не назову. Но по договору твоё оставшееся время делится пополам, половина – ей. «Умерли в один день», и всё подобное. Ну, быть может, день-другой разницы случится, но это уже детали.

Коля медленно кивнул.

– А потом что? Ну вот этот мир… смерти… это же не всё?

– Этот мир есть, чтобы сознание привыкло, это временное и ненастоящее. А что дальше – узнаешь в срок. Но ничего плохого, обещаю.

Они сидели рядом с ним – молодые, убаюканные своей любовью, успевшие перед финальными аккордами сыграть ещё в одно приключение. Что же. Такие они, люди…

– Давай, – Демьян устроился поудобнее на скамейке, – надо поспать. Пока не уснём, не прибудем. Такие правила.

Они очнулись все вместе, втроём, в квартире Николая Яковлевича и Лиды. Старушка тоже открыла глаза и улыбнулась, перевела взгляд с мужа на Демьяна.

– Когда я болела, терпеть не могла запах лекарств. Так он мне опостылел, и ничто не могло его выкинуть из меня, что я решила – баста. Никакого больше нюха. А теперь вот – снова пахнет. Совсем не жалею.

Проводник только ухмыльнулся. Так вот оно что.

– Ну, что же, – он поднялся и направился к двери, – свою работу я выполнил. А вам точно есть о чём поговорить.

– Спасибо тебе, – Николай Яковлевич прижимал руку жены к своей щеке, – мы справимся. Спасибо…

– Так что же это, – второпях спросила Лида, пока он не ушёл, – что же получается, любовь побеждает смерть?

Вот было бы любопытно на это поглядеть. Демьян даже рассмеялся.

– Смерть? Нет, Лида, никогда. Ничто не побеждает смерть, – он сделал паузу. – Но любовь побеждает жизнь. Уж вам-то это известно.

Сказав это, он подмигнул им напоследок и вышел из комнаты.

Тикали часы: «тик-так», за окном визжали дети, где-то у соседей играло радио. Устаканившиеся, гармоничные чьи-то судьбы. В прихожей хлопнула дверь – Демьян ушёл. А в квартире на пятом этаже осталась только их, Лидина и Колина, «вечность».

На свет маяка

Старый внедорожник подскочил на неровности, а вместе с ним и Толик – его единственный пассажир. Уже часа полтора он дремал на соседнем с водителем кресле и вот проснулся.

– Уже скоро, минут пятнадцать, и приедем.

Дорога впереди петляла, хотя вокруг была сплошная открытая серость. Тундра.

В Москве осень ещё не успела выцвести, догорала октябрём, а здесь, на севере, уже лёг снег. Наверное, в солнечные дни можно сойти с ума от белизны. Но сейчас низкое серое небо пластом лежало на тундре, и оба они скрадывали друг у друга простор.

Толик, без пяти минут инженер-электротехник, ехал в посёлок Китовый на берегу Баренцева моря. Его выписали как практиканта для работы на тамошнем маяке, в подмогу к смотрителю. «Романтика!» – подумал тогда Толик и согласился. Сейчас он уже битые часы трясся по вечной мерзлоте, которая забралась в его ботинки и так искусала ноги, что он их не чувствовал.

– Чего смурной? – подал голос водитель, – Не по душе суровый край, а?

Толик растёр замёрзшие руки:

– Да нет. Холодновато просто.

Водитель как-то крякнул, наверное, посмеялся.

– Это ничего! Север он такой – здесь мороз под кожу лезет, как засядет там червяком с октября, так, считай, и до весны. Но тут люди зато тёплые. Хотя компания у тебя, прямо сказать, небольшая будет.

Небольшая – громко сказано. Студента выписал единственный обиталец маяка – какой-то Потап Андреевич Самойлов.

Они добрались до Китового. Посёлок встретил их разбитой дорогой, деревянными домами, невнятными вагончиками и несколькими новостройками в три этажа, покрытыми жёлто-бежевой плиткой.

– Здесь вон и больница есть. Ну как больница, фельдшер да врач, терапевт, наверное. Но, если надо, всё полечит. Школа вон, магазинчик есть. Там завозного много. А, ну и вон там, смотри, за тем зданием справа, видишь вагончик деревянный? Там Степаныч пиво варит, вкусное! Зайди потом, попробуй.

Толику почему-то захотелось пива прямо сейчас. Он и не ожидал тёплых приветствий от Заполярья, но такая здесь витала серая запущенность, что в сердце защекотало: «И чего я сюда припёрся?» Ну, сладит как-нибудь. В походы ходил, вроде не тепличный цветочек. А романтика приложится.

Маяк стоял в стороне от посёлка, километрах в пяти, на мысу. Они проехали ещё немного вдоль моря – оно перекатывалось под обрывом. Впереди вырос и сам маяк – приземистый, грязно-белый. Впечатляет: фонарь его под стеклянным колпаком казался мощным, каким-то уверенным, что ли. Наверное, спасал чьи-то жизни. Не маяк, а герой на пенсии – брошенный и не помнящий сам, что же такого он совершил когда-то.

У маяка дорога кончалась. Толик вышел из машины, и его сразу окутал ветер. Он как будто впервые задышал – непривычно. Здесь, на севере, воздух был другой: особого вкуса и свежести, едва-едва со сладостью, с холодком до самого дна лёгких. Море шумело внизу, но бьющихся волн не было видно, только огромное пространство сильной серо-бурой воды, захватившее взор. Вот где стихия! Вокруг тундра, земля прорастает в небо, небо в море, и не всегда разберёшь, где что.

– Ну что, студент! – водитель уже выгрузил его чемодан из багажника. – С прибытием. Потапыч! Принимай подмогу.

Навстречу, из-за забора, огораживающего территорию маяка, неспешно шёл смотритель. Крупный, с седой бородой и обветренной кожей – он был похож на старый списанный ледокол. Даже ступал он как будто сквозь льды – тихо, но неотвратимо. Подошёл, кивнул водителю с Толиком.

– Потап Андреевич, здравствуйте, я Анатолий, – практикант протянул руку маячнику. – Вот, прислали по вашему запросу.

Потап Андреевич ответил на рукопожатие крепко и сухо, прищурил и без того раскосые глаза. Снова кивнул.

– Ну, заходи.

Сказал и направился обратно к маяку, так же неспешно. Толик спохватился, попрощался с водителем и поспешил за своим новым начальником. Внедорожник прошуршал по заснеженной грунтовке, разворачиваясь, и укатил обратно в город. Теперь всё, отступать некуда. Теперь только море и свет маяка.

Помимо самого маяка, в сущности, не такого уж большого, на территории был небольшой каменный домишко и пара хозпостроек – сарайчик с видавшим виды барахлом и ещё один, закрытый на замок. Смотритель провёл его прямо в дом, и они сразу очутились в тепле. Места было немного, мебель – только нужная. Пара шкафов, кухня, стол, накрытый старой клеёнкой, полочка с книгами, бумажным корабликом и огромной ракушкой. В доме было сухо и натоплено, пахло печеньем.

– Вон дверь, там комната. Вот тут ванная. Вода горячая, тепло всегда – протянули с Китового, там котельная. Газ из баллонов, привозят. Ты поди устройся и давай за стол.

Никакого ответа он не ждал – сразу прошёл в кухню и стал хозяйничать. Толик покатил чемодан в свою комнату.

Тоже маленькая, места только и есть, что для раскладушки, небольшого стола да шкафчика. Ничего, больше и не надо. Стол стоял у окошка, снаружи уже начало смеркаться. Едва слышно шумело море, орали чайки, смотритель гремел тарелками на кухне. Толик разложил вещи, аккуратно, как только мог, – ему отчего-то показалось, что в этом доме ценится порядок. Достал было свои бумажки – пару курсовых по маячному оборудованию, какую-то методичку, он даже учебник с собой захватил и зачётку. Показать, что не лыком шит – в деле понимает. Но просто сложил их стопочкой на столе – похоже, не тот человек Потап Андреевич, чтобы вот так с ходу спрашивать бумажки в доказательство.

Толик переоделся в чистое после дороги, умылся, тщательно вымыл руки и прошёл на кухню. На плите в кастрюле булькали сосиски, на сковородке шкварчала картошка, Потап Андреевич сидел за столом и резал лук в миску с квашеной капустой. В животе у Толика заурчало.

– Разобрался? Ну молодец, садись.

– Потап Андреевич, помочь чем? Вы говорите, я же тут полноценный теперь жилец. Буду во всей деятельности участвовать.

Смотритель даже головы не поднял – видимо, лук его занимал больше. Разделочная доска была старая, деревянная, массивная – такой и убить можно. А ножичек – с деревянной рукояткой с заклёпками, у них когда-то на даче был точно такой же. Да и вообще, всё вокруг напоминало старую дачу. Даже пахнет похоже.

– Давай так – меня тут все Потапычем зовут. Вот и ты не отклоняйся от курса. И не «выкай» – мы теперь товарищи по службе. Помочь – поможешь, посуду после еды вымоешь.

Толик кивнул. Ужин удался – на северной улице так сурово, что счастье испытываешь от обыкновенной картошки. Поджаристая, душистая, да с квашеной капустой – скрипит кислинкой на зубах, чем не счастье? Потапыч молчал и заговорил, только когда стали пить чай.

– Так вот, Толик. Задача твоя – оборудование маячное, я завтра покажу. Наладишь, проверишь, подлатаешь, где надо бы. Так-то я и сам могу, но технику новую поставили, а я уже старый кит, в этих водах не плавал. Расскажешь потом, что и как. Вот тебе и практика.

Толик снова кивнул. Кажется, Потапыч вообще не любил разговаривать, и с такой длинной речи его лучше не сбивать.

– Быт тут простой. Поднимаемся пораньше, завтрак часов в семь. Не потому, что дел много, но утром соображалка лучше работает. Вечера все твои, хотя заняться здесь нечем неподготовленному. Книги, шахматы, телевизор вон стоит, работает вроде. Интернетов тут не водится. До Китового километров пять – можно, конечно, пройтись, но в непогоду не соваться бы. Скорее всего, там заночевать и придётся – есть где, стучи в любой дом, направят. Выпивки я тут не терплю, хочешь – иди вон в Китовый пиво пить, но сюда не тащи ни пиво, ни свою пьяную голову. Да и всё вроде.

Потапыч явно переутомился. Он окунул печенье в чай, съел и шумно отхлебнул из чашки в красный горошек.

– Понял, Потапыч, разберёмся, – Толик поднялся и стал убирать со стола – пора мыть посуду.

Смотритель взглянул на Толика и впервые за весь вечер улыбнулся. Потом взял старую керосинку, поджёг фитиль – тот вспыхнул жёлтым треугольником – и засобирался на улицу.

– Мне на обход. Так надо. А ты давай отдыхай, как управишься. Завтра начнём работу.

Разбираться с маячным оборудованием пришлось долго – чуть ли не неделю. Не зря Толик привёз с собой книги и курсовые – было что вспомнить. Учился он хорошо, к делу подходил со всей ответственностью – а её у него набралось бы на три четверти от заданного объёма.

Странное дело было с этим маяком. По обыкновению маяк – военный объект, который армии теперь уже ни за каким ладом не сдался. Почти все догнивают как могут. Но этот хоть и автоматический – знай себе следи, чтобы электроника работала, – но перебросили его с военного ведомства на муниципалитет. Потапыч каким-то чудом выхлопотал новое оборудование, уже не у армейской казны, а у общегражданской. Мол, навигация в этом месте моря хромает, сбиваются суда с фарватера, а участок сложный – надо скалы обходить.

И правда, были несчастные случаи, даром никто не разбился. Вот и подсвечивал маяк путь по секторам: красный свет видишь – держи правее, зелёный – левее, белый – иди, как шёл, тем же курсом. Вот и вся наука.

Внутри маяка было уютно. Толик часто поднимался к фонарю, разглядывал линзы, как заворожённый. Он отражался в них, а вместе с ним – всё небо и море, и вроде бы смотрел на своё лицо, а вроде и в калейдоскоп своего существования. С темнотой фонарь зажигался, с рассветом гас. Оборудование гудело внизу, и вскоре Толик привык к этим звукам. Потапыч наблюдал, как он, прикусив язык от усилия мысли, глядит то в книгу, то на кнопки и схемы, и иногда спрашивал, что к чему. Так проходили дни.

Вечерами после ужина Потапыч неизменно собирался на улицу, уже по темноте, разжигал керосинку и уходил. Не было его по несколько часов, и Толик не понимал, что можно так долго делать в северной ночи, когда на километры вокруг живут только чайки. Погода не наладилась – было серо, иногда налетал мокрый снег, иногда дождь. Белого стало чуть меньше, зато влажность окончательно смешала все краски и нагнала туманов – жизнь проходила как в разбавленном молоке.

В один из вечеров, когда Толик уже домыл посуду, Потапыч вернулся с обхода не один. Дверь открылась, и в домик потёк наружный холод. Смотритель бережно вёл под руку какую-то пожилую растрёпанную женщину. На ней был странный цветастый балахон, седые волосы спутались и торчали, а глаза непонимающе бегали по стенам.

– Давай вот, осторожнее. Всё хорошо теперь. Толик! Ставь чайник. Ну? Поживей!

Практикант очнулся, набрал воды в эмалированный чайник и поставил его на плиту – стёкшие по стенкам капли тут же зашипели, напоровшись на огонь.

Потапыч усадил женщину за стол, а сам разместился напротив.

– Ты, мать, не переживай. Самое сложное позади, дальше всё по-лёгкому будет. Сейчас чайку попьём, и я провожу.

Гостья, наконец, прислушалась и молча закивала. Кажется, успокоилась.

Чайник закипел, и Толик налил кипятка в заварку. Женщина обхватила горячую чашку сморщенными ладонями, вздохнула с какой-то тоской, но стала прихлёбывать. От печенья отказалась.

– Не переживай, всё уже, – Потапыч, продолжая бормотать, достал простой альбомный лист из ящика и, к удивлению Толика, стал мастерить что-то из бумаги.

Какое-то время посидели молча – гостья всё смотрела в чашку, от которой поднимался пар. Смотритель складывал лист так и эдак, переворачивал, шуршал, проводил по складкам сухой рукой. И вот – готов был бумажный кораблик. Небольшой, с ладонь Потапыча, ровный, симпатичный. Толик стоял в сторонке и ждал.

Женщина быстро допила чай (такой горячий, ну как?!), помедлила, улыбнулась. Она протянула худенькие руки к Потапычу, и тот аккуратно положил ей на ладони кораблик. Гостья издала подобие смеха, бережно поднесла подарок к груди и стала то ли качать его, будто на волнах, то ли баюкать, как дитя. Вот же странность, неужто с головой у неё беда? Судя по всему, так.

– Ну, всё, – Потапыч поднялся, помог встать гостье. – Пойдём. А ты, Толик, прибери тут, чашку помой.

Он снова зажёг керосинку и, поддерживая женщину под локоть, увёл её в ночь.

В комнате остался странный запах – то ли духи, то ли морская тина. И исчезла привычная сухость – не могли же они, выходя, столько сырости нагнать через порог?

Потапыч вернулся быстро – Толик как раз вытирал стол. Зашёл, напустил ещё немного холода в помещение. Где-то снаружи волна сильно ударилась о скалы – донёсся раскат.

– А что это за гостья, Потапыч? Откуда она?

Тот только сурово посмотрел на Толика, убрал на место керосинку и стал наводить порядок в шкафу с посудой. Хотя там и так всё стояло как надо – он просто переставлял чашки и тарелки с места на место.

– Из Китового, заблудилась? Какая-то она… Не в себе.

– Помолчи, – гаркнул Потапыч, – тоже не в себе был бы на её месте. Нормально всё. Пригрели, проводили. Всё правильно.

Да что правильно-то? Ерунда сплошная вокруг. Но Потапыч уже рявкал – видимо, совсем не хотел подробностей. Ладно.

– Пойду я спать.

– Ага, – смотритель уселся за стол, достал ящик с альбомными листами и принялся наводить порядок и там. Толик ушёл.

На неделе приехал тот самый водитель, что доставил Толика на маяк, – привёз продуктов и улов местных – морские гребешки. Закрытые плоские ракушки, цветные, в водорослях. Так и казалось, что внутри каждой из них – жемчужина.

Толик быстро научился их открывать – засунуть лезвие сбоку, подсечь ножку, раскрыть ракушку и добраться до заветного бледного тельца – пару лимонных капель, и можно есть. На такие деликатесы на практике он и не рассчитывал. На столе уже собралась гора ракушек, когда Потапыч привычно засобирался на обход.

– Ты её каждый вечер ищешь, да?

Старый маячник только взглянул на Толика, а у того по сердцу пробежал холодок – надо было прикусить язык, вот как знал, что надо. Потапыч разжёг керосинку и молча вышел за дверь.

Толик прибрался на кухне, собрал ножи, салфетки, вытер насухо клеёнку. Вот чёрт его за язык дёрнул, а. Не хватало ещё ссориться со своим единственным собеседником. Прибираясь, он заметил на книжной полке бумажный кораблик – он мельком видел его по приезде. Вспомнилось, как та женщина баюкала такой же и вышла за порог, бережно сжимая его в руке. Вот что это? Ай, ладно. Всё равно же не расскажет, у него душа как вот эти самые моллюски – только ножа не подобрать, а ножка там внутри титановая.

Правило северной ловли – возвращать морю то, что забрал. Поэтому Толик, уже зная науку, собрал в мешок ракушки – их надо было снести к воде и выбросить обратно в волны. Наткнуться на сердитого Потапыча он не хотел, но что поделать. Оделся, взял фонарик, мешок и вышел туда же в ночь.

Снаружи было непривычно тихо. Днём падал снег, к вечеру погода успокоилась. Волны почти не шумели, небо было в негустых рваных облаках – местами сверкали звёзды. Воздух был мягкий, снег под ногами не хрустел, только глухо хрумкал и прилипал к ботинкам.

Если идти от маяка в сторону, противоположную дороге, небольшая тропинка через камни вела по пологому склону к воде. Минут десять спуска, и вот море – плещется, чёрное, у самых камней под ногами. Толик выбросил ракушки в воду, выключил фонарик и прислушался – ничего. Плеск, лёгкий ветерок, ещё плеск. Где-то сверху стоял маяк – бросал свой спасательный луч в пространство из темноты и пустоты на случай, если кому-то будет нужна его помощь. Плеск, плеск. Звёзды в прорехах подмигивали откуда-то из космоса. А там и того больше темноты и пустоты – столько, что ни один маяк не добьёт. А может, звёзды – это такие мощные маяки? И нам всем туда надо?

Наверху со стороны дороги Толик заметил огонёк, тот двигался к дому. Должно быть, Потапыч со своей керосинкой. Пора назад.

И действительно, когда Толик открыл дверь, он увидел сидящего за столом маячника. И не одного. Напротив него расположился незнакомый мужичок – такой же растрёпанный и слегка потерянный, как прошлая гостья, но вроде довольный. На нём была тельняшка и моряцкие брюки, а в руках он теребил видавшую виды бескозырку – странную какую-то, с полосатой оранжево-чёрной лентой, как будто георгиевской.

– Толик. Проходи, поставь чайник, – бросил Потапыч. Он уже достал из ящика лист бумаги и принялся мастерить кораблик.

У Толика закружилась голова. Ходят и ходят из ночи, а потом исчезают. Нет, Потапыча придётся пытать, чтобы сознавался.

– Спасибо, парень, – подал голос гость, когда перед ним поставили чашку с горячим чаем. Ну, этот хотя бы в своём уме.

– Ты пей, отогревайся. Сам знаешь, самое сложное позади, дальше только в путь. Так что вот чайку тяпни, у меня почти готово, – Потапыч и правда в этот раз гораздо быстрее управился с корабликом.

– Спасибо, спасибо. Так привечаешь, будто птица важная, давно тепла такого людского не видал. Да и вообще никакого не видал, – мужичок вздохнул. – А ты вот, малой, тоже молодец, за чай тебе благодарность.

Гость довольно отхлёбывал из чашки, прикусывал печенье как-то боком. Бескозырку он положил на стол, и Толик прочитал золотые буквы на ленте: «ГВАРДЕЙСКIЙ ЭКИПАЖЪ». В его голову это уместиться уже не могло, поэтому он просто сел на табуретку в уголке и смотрел, как Потапыч заканчивает с корабликом.

Вот он вручил его гостю, тот повертел его в руках без особого благоговения, только добродушно хохотнул.

– Здрав будь, малой, – бросил он на прощание притихшему Толику, и маячник с моряком ушли в ночь. В помещении остался всё тот же странный запах то ли сладких духов, то ли морской тины – всё вместе.

Толик стал убирать со стола. Чашку вымыть – и на полку, печенье и салфетки – в шкаф. Лишнее выкинуть. Крошки со стола вытереть. Клеёнку он оттирал уже со злостью – до его сознания докатилось, наконец, полное непонимание происходящего. Какой, к чёрту, «гвардейскiй экипажъ»?! Какие керосинки, какие полоумные тётки?! «Ответишь ты мне, Потапыч, допрошу с пристрастием, так и знай».

Пока Толик вымещал гнев на клеёнке, входная дверь открылась и на пороге появился маячник. Он впустил вперёд себя небольшой холодный вихрь.

– Оденься, поди посмотри. Ты ещё не видел, – сказал Потапыч и вышел обратно на улицу.

Толик со злостью швырнул тряпку в раковину. Вот так, «поди посмотри», раскомандовался. Но он всё же натянул куртку, шапку, зашнуровал ботинки и вышел наружу.

Мир там переменился. Темнота, серость, ночь – всё ушло, осталось только небо, оно одно сейчас было снаружи. Облака разошлись, и там, вверху, бегали бледно-зелёные всполохи, широкие полосы света перетекали друг в друга, двигались, танцевали. Северное сияние. Да, Толик его ещё не видел. На фотографиях оно было гораздо ярче, но теперь, вживую, это было как увидеть первый в жизни рассвет – после такого ты уже не будешь прежним. Мир заглох, просто перестал существовать – были только они вдвоём на свете: Толик и это свечение. Ему показалось, что его подхватывает и несёт ввысь, и разрывается что-то внутри на лоскутки, и часть этих лоскутков хочет туда – парить и переливаться вместе со всполохами. И остаться с ними насовсем, никогда не возвращаться на землю, только бы быть вечно в этом движении.

– Есть такая штука, меряченье, – подал голос Потапыч, и Толика сразу швырнуло в реальность. Да, по-прежнему стоит на земле, никуда не летал. Странно.

– Это у всех северных народов есть. Мэнерик ещё, по-разному называют. Это такая болезнь, арктическая истерия. Крыша, в общем, у людей едет, и именно тогда, когда небо вот так полыхает. Кто-то говорит, что если долго смотреть – часть твоей души туда улетит. И всё, будешь остаток жизни только и мечтать, чтобы снова сияние увидеть, с куском души своей встретиться.

У Толика внутри похолодело. Не он ли сейчас рвался где-то внутри на лоскутки, желая часть их отправить в небо?

А Потапыч продолжал:

– Я служил на «Ленине», на ледоколе, давно. Так там боцман рассказывал, что, мол, когда вот так сияет небо – значит, принимает к себе потерянную душу. Вот и психуют северяне – нечего на чужие души-то смотреть. Мы тогда смеялись – серьёзный человек вроде бы, советский, а сказки рассказывает. Посмеялись и забыли, – Потапыч затих на время.

Где-то невдалеке закричала чайка, хотя по ночам они обычно молчат. Крик наложился на всполохи, и от Толика снова стало ускользать чувство реальности.

– А я, когда тут смотрителем стал, пожил и думаю: вот я маячник. Интересно, а как потерянная душа должна определиться? Ну, положим, скитается она, скитается, как это мытарство остановить? Надо же как-то показать: «Вот тебе свет». И дёрнуло меня что-то. Взял керосинку, да пошёл в ночь. Ходил-ходил, сам не знаю зачем. А потом мне из темноты парень навстречу – мокрый весь какой-то, серый, испуганный. Я тогда тоже подумал, что он с Китового заплутал.

Сияние затухало и разгоралось вновь, Толик и забыл, как злился только что на Потапыча. В темноте он был какой-то древний, монолитный. И не человек вроде, особенно под такие разговоры.

– А он мне и говорит: помоги, мол, корабль мне нужен. Ну, думаю, умом повредился, а у самого внутри что-то колет иголками – отведи домой, пригрей да корабль дай. Не знаю, шестое чувство, или какое там. Отвёл его на маяк, чаю налил – он выпил, погрелся, успокоился как-то. Так-то он выглядел, словно от Владивостока до Мурманска бежал, а за ним черти гнались с вилами. Ну а откуда у меня корабль? У меня и лодки-то нет никакой. Смастерил из бумаги – так парень расцвёл сразу: «Корабль, корабль», – заладил. Потом вышли мы с ним – он с этим корабликом по тропиночке вон туда, к морю, припустил. Как прошёл к воде, кораблик в ладонях держит, да так и почесал пешком в воду. И всё, и исчез. А после небо засияло. Вот я с тех пор и… Хожу, встречаю, провожаю. Много их скитается-то, как видишь.

Толик ошарашенно молчал. В голове у него была каша, а в ушах звенело.

– Почему у этого моряка на бескозырке было написано старыми буквами, как до революции ещё?

– Ну, долго скитался. У души нет ни пространства, ни времени, у них там свои системы координат. Мало ли как оно.

Толик покивал, будто соглашаясь. Но ни с чем он не соглашался, на какой-то момент он даже подумал, что пошёл всё-таки в Китовый попить пива, выпил его там литров пять и теперь валяется где-нибудь, и всё ему только кажется. Но нет, здесь, в сознании.

– Выходит, это утопленники? Отовсюду – хоть из прошлого века, хоть с экватора?

– Понятия не имею, – пожал плечами Потапыч, – вроде наши все, говорят по-нашему. Утопленники или нет – я об их кончине не расспрашиваю. Они и без того после смерти чёрт-те что пережили, чего бередить-то? Вот такая вот ситуация, Толик.

Они ещё постояли снаружи, потом маячник ушёл, оставив Толика переваривать. Но тот не мог. В его мыслях плясали огни, скитались души, и всё, во что он верил до этого, поплыло, как марево. Вроде есть, а вроде и нет. А может быть, у него как раз это самое, меряченье? И ему всё только кажется?

В эту ночь Толик ещё долго не ложился. Он бродил вокруг маяка, глядя то на его свет, то на сияние, которое становилось всё бледнее, пока не затухло окончательно. Он вернулся в домик, только когда совсем замёрз. Всю ночь ему снилось, как небо подхватывает его и уносит, и он болтается где-то там и постоянно ищет один-единственный огонёк в темноте.

О скитальцах они с Потапычем больше не заговаривали. Жизнь шла своим чередом – днём работа, вечерами – ужин, шахматы, обход. Ничьих потерянных душ к ним не прибивалось, хотя небо иногда сияло: «Ну, я же не один такой», – пожимал плечами маячник.

Как-то раз Потапыч ушёл в Китовый, сразу после завтрака.

– Туда сегодня должны привезти всякое полезное – керосин, пару запчастей. Остаёшься за главного.

Что поделать, главный так главный. Днём погода испортилась. Налетела метель, по всем углам завыл ветер, дорогу замело. Толик было вышел на улицу, но не увидел ничего ближе метров пяти и поспешил укрыться от непогоды. Так и пришёл вечер – раньше, круче налетела темень. Теперь сюда из Китового не то что пешком – и на машине не добраться. Как там говорил Потапыч: «В непогоду лучше обратно не соваться». Стало ясно, что сегодня Толик ужинает один.

Он слабо поел – аппетита не было. Каково это – быть маячником? Вот он сейчас здесь, один, «главный». И так изо дня в день, с призрачной миссией, со своими только мыслями – неоткуда другим поступить извне. Отшельничество. Смог бы он так? Потапыч-то уже пожил, на ледоколе вон служил, ещё где-то. Наверняка есть какая-то история. И каково вот так – закрыть всю свою историю здесь, на севере, и сжать её только лишь до крохотного огонька керосинки, когда там – такой мир?

Керосинка. Толик раньше об этом и не подумал. Идти ли на обход?

Но долго его эта мысль не терзала. Он поднялся из-за стола, прибрался, надел свитер потеплее, а под него ещё кофту и футболку. Главное правило от холода – оденься, как капуста, и будет тебе тепло и счастье. Ботинки, куртка, шапка до ушей. Кто знает, сколько там нужно болтаться?

Толик заправил и зажёг керосиновую лампу – она ожила жёлтым пламенем. Пора.

Непогода немного улеглась. Ветер уже не рвал и не дёргал воздух, как норовистая лошадь уздечку. Снег ещё летел, дорогу было плохо видно, но идти вполне можно. Потапыч ходил по этой стороне, вдоль моря. Толик не знал, что делать: шагать туда-сюда и ждать или призывать скитальца каким-то заклинанием и прочим шаманством. Поэтому он просто пошёл, стараясь держать керосинку повыше – чтоб была заметна.

Прошло больше часа, ничего не происходило. Ноги уже стали подмерзать, а вьюга снова разошлась – теперь ветер уже бил Толика в лицо ледяными иглами.

Тут ему показалось, что кто-то всё же идёт ему навстречу – медленно выходил из метели чей-то образ. Ещё несколько шагов – и он увидел девушку. Белое платье до пола, без рукавов, смуглая кожа, чёрные волосы. Она шагала неуверенно, чем-то потрясённая, но будто совсем не ощущая холода и ветра.

– Эй? – сердце Толика заколотилось. – Сюда, иди скорее, я помогу.

Теперь он видел её лицо – юное, запуганное, она чуть не плакала. Сделав ещё шаг, она споткнулась, но Толик успел её подхватить – она почти что лишилась чувств.

– Тише, тише. Теперь всё закончилось, всё будет хорошо, – стал бормотать он так же, как Потапыч.

Толик не знал, холодно ей или нет, но, поставив керосинку в снег, стащил с себя куртку и укрыл ею странницу. Она тут же зарылась в одежду чуть ли не с головой – видимо, всё же замёрзла. Девушка не говорила ни слова и покорно позволила Толику вести себя под руку до самого домика.

В сухости и тепле стало лучше. Продрогший «хозяин» маяка повесил куртку у двери и пригласил гостью за стол. Она по-прежнему была немного напугана, но осматривалась всё же с любопытством. Толик набрал в чайник воды и поставил его на огонь, пытаясь припомнить, знает ли он, как складывать кораблик из бумаги. Последний раз он так делал, кажется, в средней школе – пускал потом по мартовским ручьям.

Толик сел напротив странницы. Девушка была красивая – уж ему-то, молодому парню, да не оценить. Вот чего теперь? Разговаривает она или нет?

– Анатолий, – представился он и протянул руку.

Она с недоверием посмотрела на него, но всё же вложила свою ладонь в его. Толик почувствовал тепло её тела – странно это всё. Он-то думал, что призраки нематериальные. Они должны проходить сквозь стены и отдавать потусторонним холодом, а не пожимать людям руки.

– Августа, – девушка наконец подала голос.

– Ого, – присвистнул Толик, – красивое имя. Ну, что же, Августа, давай пить чай. Печенье будешь?

Гостья кивнула.

Он залил кипяток в две кружки – заодно и себе. Его до сих пор потряхивало и от встречи, и от прогулки на свежем воздухе без куртки.

– Всё в порядке, ты успокоилась? Самое плохое позади, больше такого не будет, – Толик сам не понимал, почему повторяет то же, что и Потапыч, но другого сценария у него не было. Он понятия не имел, что было и что будет.

– Спасибо тебе, Анатолий.

– Да просто Толик.

– Толик, – гостья наконец улыбнулась. Хоть это хорошо.

Пока Августа грела руки о чашку, он открыл ящик и достал оттуда лист бумаги. Там же валялись цветные карандаши, пустая катушка без ниток, скрепки и прочая канцелярия. Да уж, странное у Потапыча представление о порядке.

– А это зачем? – спросила девушка, когда Толик принялся примеряться к листу, вызывая в памяти правильную геометрию.

– Хм. Ну как зачем. Буду тебе мастерить корабль. Не уверен, что выйдет хороший, я со школы их не складывал. Но я постараюсь.

– А зачем мне корабль?

Приплыли. Толик замер, подбирая ответ, и слышно было, как в помещении щёлкают настенные часы, а где-то далеко бьются волны.

– Чтобы… отправиться дальше, – начал он осторожно, – ну, туда… Куда вы там уходите. Для этого нужен вот такой кораблик, зайти с ним в море и…

– В море?! – Августа вскочила из-за стола, чашки загремели. – Я не хочу в море, там холодно, зачем?! Куда ты меня привёл?

– Эй! Да успокойся ты! Угомонись, сядь. Я тебе не враг, клянусь. Вот так, садись.

Сердце у Толика бешено заколотилось, во рту пересохло. Непонятно ещё, кто из них больше запаниковал. Складный сценарий посыпался, как карточный домик, – и вот чего теперь? Что бы сделал Потапыч?

– Я не знаю, когда ты умерла и сколько скиталась, но теперь всё закончилось. И остался один шажок – зайти в море, просто наступить, по щиколотку. Это неприятно, я понимаю. Но дальше оно уже как-то там само, обещаю. Не бойся.

В ясных глазах странницы, откуда почему-то ушёл страх, появилось неверие. Кажется, она подумала, что Толик сошёл с ума. Она даже рассмеялась.

– Что значит – умерла? Когда же я успела? Умерла… И сижу вот так, пью с тобой чай?

И действительно. Где взять верное объяснение? Она снова поднялась и стала ходить по кухоньке кругами, будто что-то припоминая. Толик молчал.

– Не помню, ничего не помню. Помню только вот это чувство, как будто швыряет по всем закоулкам, внутри свет погас, никакой радости нет – а тебя всё тащит и тащит куда-то непонятная сила. И боль от этого, и страх. Но как всё началось – не помню. Но я же здесь сейчас, Толик? Я же не мёртвая. Вот, – она ухватила его за руку. – Не мёртвая же. Так не бывает.

У Толика разболелась голова. Где носит этого Потапыча, когда тут такое творится? Он-то думал: чаем напоит, кораблик вручит и прости-прощай. Вот тебе медаль, спаситель заблудших душ. Так нет же.

– Слушай, я мало что в этом понимаю. Обычно всё так – мы встречаем такую душу, как ты, снаружи, на улице. Поим чаем, успокаиваем, и все они так-то в курсе, что с ними случилось. Корабликам радуются. А потом провожаем их до берега, и всё – улетают на покой. Мне тебе больше нечего рассказать. Я должен тебя проводить.

– Я очень устала, – сказала Августа, – просто валюсь с ног. Ты можешь проводить меня завтра? Спать хочется нестерпимо.

Нет. Нет. Никаких «спать». Нужно сделать кораблик и отправить. Сделать и отправить – два простых действия. Ну же, Толик, соберись!

– Можешь поспать в моей комнате. Вон туда. Там застелено – просто ложись и отдыхай.

Девушка благодарно кивнула и тут же исчезла за дверью Толькиной комнаты. Попал.

Толик не ложился – так и просидел всю ночь на кухне. Смастерил несколько корабликов – первый кривенький, взглянуть страшно, такой и в мартовском ручье затонет. Последний уже был похож на годное морское судно. Толик раскрасил его карандашами и долго сидел, уставившись в одну точку. Рассвело, он положил голову на руки и сам не заметил, как задремал, – таким его и застал вернувшийся уже в обед Потапыч.

Хлопнула дверь – парень вздрогнул и проснулся. Маячник сложил на пол большой рюкзак – там что-то брякнуло. Видно, «всякое нужное», что завезли накануне в Китовый.

– Вчера непогода застала. Не стал возвращаться. А потом то-сё, вот только добрался. Как тут дела? Чего?

Помятый вид Толика сразу же встревожил старого смотрителя. Тот маялся и нерешительно пожимал руки, но разве скроешь, замнёшь? Пришлось всё рассказать. Толик говорил быстро, чтобы не сбиться с мысли, и с каждым его словом смотритель хмурился всё сильнее.

– Чего?! – разбушевался Потапыч, когда Толик закончил. – Ты умом не вышел? Нельзя так! Пригрели – проводили, всё!

От его крика даже зазвенела посуда в шкафу. Ну вот ещё, сам его бросил на произвол, а теперь отчитывает. Спасибо, начальник.

– А я что, должен был за порог её выгнать? Силой в море швырнуть? Она не знает, что к чему! Как бы ты поступил? Ну?! Какие варианты, Потапыч?

Маячник угомонился, устало сел за кухонный стол и с силой потёр виски.

– Не знаю. Рассказал бы как есть, объяснил. Не место ей здесь.

Они помолчали. Толик поставил чайник и нарезал бутербродов – по кухне разлетелся душистый аромат колбасы. Когда не знаешь, что делать, – пей чай. Так же молча стали обедать.

– Слушай, ты же сам толком ничего не знаешь, – нарушил тишину Толик, – вдруг это второй шанс? Ну какие из них призраки, а? Они же всё чувствуют, материальные, чай пьют, мёрзнут. Вполне живые, так может, пусть живут?

Потапыч хмыкнул, не отрываясь от чашки, и хитро улыбнулся:

– Что, красивая девушка?

Толик смутился, стал рассматривать клеёнку и ничего не ответил. Ну красивая, и что с того? Он же не в этом смысле…

– Ладно, – маячник хлопнул себя по коленкам и шумно поднялся, – пора будить эту спящую красавицу. Эй-эй! Сиди. Я сам.

Он подошёл к двери Толькиной комнаты и легонько постучал:

– С добрым утром, барышня. Почтите уж нас своим присутствием как-нибудь. Пожалуйста.

Вот же, отшельник, а учтивости где-то нахватался. Чудеса.

Скоро заспанная и чуть растрёпанная Августа вышла из комнаты, с опаской косясь на маячника, обошла его как-то сторонкой и встала рядом с Толиком.

– Не бойся, это Потапыч. Мы с ним товарищи, он не обидит.

– Здравствуй, Потапыч, – сказала Августа и протянула вперёд руку, так же, как Толик ей вчера, – простите, я не знала, что здесь кто-то ещё живёт. Очень болит голова.

Потапыч аккуратно пожал её руку, а сам смотрел так, как смотрят на что-то в микроскоп – пытаясь изучить и допытаться. И Толик почувствовал это: что-то изменилось за ночь. Когда Августа подошла, раздался всё тот же призрачный запах – сладко-тинный, который нельзя было спутать ни с чем другим. Неужели запущен какой-то процесс, неужели нет другого выхода, кроме как с корабликом в воду?

– Я сделаю тебе чаю. И завтрак. Хочешь яичницу? – отринув неприятные мысли, Толик засуетился у плиты. Августа села за стол и стала отрешённо смотреть перед собой, обняв себя за плечи, будто защищаясь от холода или от какого-то зла.

Потапыч всё хмурился и топтался на месте – обдумывал что-то, наверное. Но чего тут думать? Вдруг это второй шанс, а они их всех в воду – дело ли? Мысли в голове у Толика затеяли безумную пляску – нужно что-то решать, и быстро.

– Толик, – нарушил тишину маячник, когда тот как раз разбил несколько яиц в сковородку, – там сразу зашкварчало.

Он обернулся. Потапыч молча указал на гостью. Под носом у неё растекалось пятно – как будто пошла кровь, но густая и почти чёрная. Августа всё так же сидела, глядя перед собой, но вот капля упала на клеёнку – тягучая, тяжёлая.

Девушка в испуге отшатнулась:

– Что это? Что со мной такое? – Она вытерла рукой под носом, только размазав всё по лицу. – Что это… Толик? Как же болит голова…

– Чтоб тебя, Толя! – зарычал Потапыч. – Сказал же – не место им здесь!

Маячник скоро и гневно стал собираться – обулся, нацепил куртку, шапку. Он топал и сопел, как старый морж, – Толик же всё смотрел и смотрел на Августу молча, не шевелясь.

– Кораблик сделал? Давай!

Он взял со стола и протянул Потапычу кораблик, разукрашенный в цвета ночного неба и сияния – тёмно-синее, зелёное, голубое. Больше он ничего не мог.

Потапыч тем временем снял с вешалки куртку Толика, угомонил свой гнев и тихонько подошёл к девушке, аккуратно набросив одежду на её плечи.

– Тише, тише, дочка, не бойся, – завёл он привычные речи, – всё происходит так, как должно, а самое плохое позади. Сейчас ты сядешь на кораблик и отправишься в хорошее место, там больше нет никаких бед, всё самое плохое уже закончилось. Давай, пойдём.

Продолжая убаюкивающе бормотать, не останавливаясь ни на мгновение, Потапыч медленно повёл Августу к выходу. Она не сопротивлялась, лишь пару раз всхлипнула и шагала, как во сне. И даже не посмотрела на Толика, уходя, будто и вовсе забыв о его существовании.

Они вышли за порог, хотя там ещё только-только начинало смеркаться – достаточно ли этого, можно ли днём? Или непременно должна стоять ночь? Толик не знал. Он выключил огонь на плите, где в сковородке уже подгорела яичница, тяжело опустился на стул и обхватил голову руками. Пахло жареным и сладкой тиной – невыносимо было вдыхать это снова и снова, но не дышать он не мог. С каждым вдохом в него проникала какая-то тягучая вина, заполняя собой мысли и чувства. Чуть было не натворил бед.

Потапыч вернулся спустя какое-то время, привычно запустив холодного ветра в дом, – запаха стала чуть меньше. Смотритель был один.

– Получилось? – спросил Толик. – Отправил?

– Отправил, – маячник брякнул на стол это короткое слово, будто оно было кухонным ножом. Да уж.

– Потапыч, я не знал.

Ну правда же, не знал.

– Ладно, – смягчился смотритель, – всё хорошо, что хорошо кончается. Помаялась барышня, ну ничего, теперь всё на своих местах. Не знал ты, не знал. Не терзайся.

Толик только вздохнул. Настенные часы щёлкали, отбивая секунды – тик-так, тик-так. Так проходит время. Интересно, а ему когда-нибудь тоже понадобится кораблик?

– Очень уж я хотел, чтобы был второй шанс, наверное.

– Может, и так. А может, это он и есть, шанс? Чтобы вот так, на кораблике – и в небо? Почём тебе знать? Вдруг там и правда лучше? Или нет. Не знаю. Не философ я, чтобы во все эти сферы непонятные тянуться. Просто делаем своё дело, Толя. Вот и всё.

Просто делаем своё дело. Да.

* * *

Через неделю на дороге перед маяком снова затарахтел внедорожник. Работа в Заполярье закончилась, пора было возвращаться в тепличную Москву. И хочется, и не хочется – север крадёт душу похлеще сияния, да и не лоскуток вовсе, а всю, до последнего всполоха.

Они стояли около автомобиля – урчал мотор, готовился к броску через неприветливую тундру.

– Прощай, Потапыч.

– Ещё увидимся. Береги себя, Толя.

И не успел Толик погрузить в багажник свой чемодан, как смотритель уже пошёл обратно к дому. Не обернулся, не помахал рукой – пустое. Большой и неотвратимый, как ледокол «Потапыч», будто и не человек вовсе. Хотя нет, уж он-то точно человек, да ещё какой. Человек-маяк.

– Ну что, двинули? – водитель уже забрался в машину и потирал раскрасневшиеся на морозе руки.

Над головой кричали чайки, где-то внизу раскатывались волны и неласковый голос ветра звенел в ушах. Тундра. Устраиваясь на пассажирском сиденье, Толик уже знал, что сделает однажды. Быть может, не сразу, а после того как повидает и другую жизнь. Но сделает непременно. «Прошу принять на должность: смотритель маяка, п. Китовый, Мурманская обл.».

Звёзды: «Вкл.»

Юрку снова поколотили в школе. Сбежав от обидчиков, он спрятался в кустах сирени, что густо росли под окнами музыкального класса. Сейчас была осень, почти все деревья стояли голыми, и только сирень ещё цеплялась за свои потемневшие скрюченные листья. Юрка рукавом размазал под носом кровь. Болело, конечно, но ничего, не беда. Он только пошёл в шестой класс, а его обидчики, друзья брата, были уже в восьмом. За лето они так набрали роста и силы, что Юрка понял – теперь колотить его будут больно, по-взрослому.

Выждав время, он выбрался из кустов. Ветки процарапали куртку, оставив грязные следы. Ерунда. Мама ругать не станет – она давно уже ни на что не сердится.

С рождения Юрку окружал серый и злой мир. Рабочий посёлок Звёзды давно перестал быть рабочим. С 1970-х здесь был железорудный карьер, жители процветали. Но ещё до Юркиного рождения карьер закрыли, и теперь забытые всеми Звёзды доживали свой век, как умели. А для доживания особых навыков не нужно: болтайся без дела, жалуйся на судьбу да пей побольше – вот и весь рецепт. В Юркиной семье так и делали. Отец беспробудно пил, шатаясь от одной подработки к другой, – нигде закрепиться не удавалось. И все у него были виноваты: и канувший в Лету Союз, и нынешняя власть, и «проклятущие бесы» из других стран, и даже иногда тайное общемировое правительство. И поскольку никого из виноватых он наказать не мог, доставалось домашним: поколачивал и мать, и обоих сыновей. Мать работала продавщицей в единственном на все Звёзды магазине и в последние годы всё больше погружалась в себя. Даже на отцовы побои уже реагировала слабо, как будто он вышиб из неё все цвета, оставив только серый. А старший Юркин брат Макс, судя по всему, гордо шёл стопами отца.

Юрка был другой. Цветной какой-то, что ли. Его окружала серость, но внутри у него вращались добрые радужные вселенные. Он не злился, не грубил, не мстил, хотя поводов было предостаточно. За это его и колотили – распускал свои лепестки среди шипов, а тут такое не принято. Бьют – бей в ответ, пьют – пей со всеми, такие порядки. Друзей у Юрки не было.

И вот теперь он возвращался из школы с разбитым носом и по разбитой же дороге. Накрапывал дождь. В Звёздах почти всегда было пасмурно, солнце только в разгар лета пробивалось тощими лучами, а после – снова пелена. Не хватало здесь чего-то солнцу, не нравилось ему в Звёздах. А у Юрки была мечта – хоть раз успеть загадать желание на упавшую звезду, настоящую. Но он ни разу такого не видел.

Слева от дороги было ответвление, оно вело в старый парк. Ухоженный и чистый в былые годы, сейчас он весь зарос, а железная ограда проржавела и погнулась. Посреди парка стояло увядшее деревянное здание – планетарий. Юрка часто ходил туда после уроков, пошёл и сейчас.

Перед планетарием на небольшой площадке высился заросший мхом памятник Владимиру Ильичу. Когда-то вокруг постамента была клумба, и там по старой памяти каждое лето пробивались красно-бурые цветы. Длинное одноэтажное здание из дерева было выкрашено в сизый цвет, а облупившиеся наличники всё ещё сверкали белым. Круглый купол правой башни был обшит металлическим листом, а на башне слева сделали открытую площадку для наблюдения за звёздами. Видно, когда-то чистого неба над посёлком было больше. По центру над входом из белых досок была сбита надпись: «ПЛАНЕТАРИЙ».

Для Юрки это был самый прекрасный дом во всех Звёздах. Сюда почему-то никто не ходил: окна были целы, экспозиции внутри нетронуты. Книги по астрономии покоились на полках, карты – на стенах, а глобусы на подставках. Заброшенность выдавали только слои пыли и отсутствие электричества. Хотя за последние месяцы Юрка изрядно там натоптал – он открыл для себя планетарий летом, убегая от очередных побоев. Взрослые никогда не говорили об этом месте, как будто его не существовало, но Юрка знал – здесь, в заброшенном доме, жизни и красок больше, чем во всех остальных Звёздах.

Внутри было темновато. В холле стоял невесть зачем поставленный туда рояль, он выдавал жуткие нестройные ноты – Юрка проверял. Ряды кресел вдоль стен, гардероб. Отовсюду смотрели портреты учёных и космонавтов, с потолка свисала Солнечная система из папье-маше. К одной из стен была прибита доска с крючками, и там бесхозяйно висели ключи с подписями: «Зал космонавтики», «Зал астрономии», «Звёздный зал», «Чердак». Юрка всякий раз брал ключи, а уходя, запирал двери и вешал их на место. В такие моменты он чувствовал себя хранителем планетария.

Он ходил по маленьким залам-комнаткам, листал атласы, посветлу читал книги, рассматривал карты. Его завораживали макеты ракет и спутников, старые телескопы и глобус Луны. Какие там были названия! Море Спокойствия, Нектара или Изобилия, Залив Радуги. Даже как-то попалось Болото Гниения, но Юрка быстро забыл, где это. Его очаровывали кольца Сатурна и фигурки динозавров, на которых вот-вот должен был упасть метеорит. В одном из залов даже был стенд, где когда-то лежали подписанные образцы метеоритов, но сейчас их там не было.

Сегодня Юрка первым делом направился в демонстрационный зал, в ту самую башню под куполом. Деревянные ступени гулко ухали под его нетерпеливыми ногами. Он отпер замок, распахнул двойные двери и как будто попал внутрь большого мячика. Царил полумрак, только из небольшого окошка наверху лился скудный свет. По периметру стояли кресла, а в самом центре возвышался он – Зевс.

На самом деле на проекторе было написано Zeiss и какие-то ещё буквы и цифры, но Юрка не знал, что это значит. Летом он читал о богах Древней Греции и почему-то сразу подумал, что вот этот сложный оптический прибор – точно главный во всём планетарии, а поэтому будет называться Зевсом. И он не работал. В другом конце зала Юрка нашёл пульт управления с кнопками и рычажками: «Звёзды вкл./выкл.», «Лунное затмение вкл./выкл.», «Звездопад вкл./выкл.». Но сколько он ни нажимал на эти… нет, не кнопки – почти что заклинания, – ничего не происходило.

– Вот бы хоть раз глянуть, что ты показывал раньше, Зевс. Хотел бы я суметь включить звёзды, и затмение, и звездопад. Наверное, и галактику какую-нибудь было бы видно, – Юрка поводил рукой по чёрной металлической поверхности. Проектор не отозвался.

В дальней части зала, за креслами, что-то вдруг закопошилось. Юрка вздрогнул и стал всматриваться в темноту.

– Эй! Есть кто?

В ответ послышалось тихое шуршание, кто-то совсем не хотел себя обнаружить. У Юрки затряслись коленки – может, какая уличная собака забрела? Он никак не мог вспомнить, затворил он за собой дверь или нет.

– В-выходите, ну? Пожалуйста.

Там же, за креслами, засмеялись. Звонко, легко – и сразу отлегло от сердца. Из темноты к нему навстречу вышла девочка – кажется, его возраста, в джинсовом комбинезоне и белой водолазке, с парой нелепых косичек. Обычная девочка, каких на этом свете водилось полным-полно.

– Ты что тут делаешь? И зачем пугаешь?

– Так ты сам напугался, я-то просто сюда спустилась, – ответила она, подошла и стала рассматривать Зевса как ни в чём не бывало. Ну до чего же жуткие косички!

– Откуда спустилась? – недоверчиво скривился Юрка. – Это же башня.

Девочка фыркнула, молча показала пальцем куда-то наверх и продолжила ходить вокруг Зевса: кажется, он ей понравился.

– Понятно, – сказал Юрка, хотя так ничего и не понял, – а тут-то ты что делаешь, в планетарии?

– Пришла вот к нему, – она кивнула на Зевса, – ну и тебе помочь немножко. Кстати, меня зовут Лиза, – девочка по-взрослому протянула Юрке руку.

– Юра, – он так же по-взрослому её пожал, беспокоясь, не слишком ли крепко он это сделал. – С чем помочь?

Она только улыбнулась и пошла прямиком к пульту управления.

Юрка пытался вспомнить – видел он её раньше или нет? Школа в посёлке была только одна, но он бы точно запомнил хотя бы вот эти косички. Лиза рассматривала кнопки на пульте и даже что-то там нажимала, как будто знала, что делает. Сперва Юрка испугался, что она что-нибудь сломает, но нельзя же сломать то, что и так не работает? Было только немного обидно, что она вот так запросто зашла сюда, в это здание, и стала распоряжаться. Юрка считал планетарий по праву своим.

Но тут что-то загудело – глубоко и гулко, как будто нечто большое и древнее готовилось пробудиться. В таком полумраке это могло бы показаться зловещим, но Юрке не стало страшно, наоборот, он почувствовал: происходит что-то торжественное.

Лиза стояла у пульта и продолжала неспешно нажимать какие-то кнопки и двигать рычажки – Юра слышал глухие щелчки.

И Зевс отозвался на её уговоры. Так, как никогда не отзывался на его. Завертелась сфера прибора, что-то замигало – так человек моргает, пробуждаясь после долгого сна.

И вот на потолке… нет! На небе – вдруг зажглись звёзды. Кто-то невидимый (на самом деле, конечно же, всемогущий Зевс) как будто взял ведро, полное огоньков, и опрокинул его вверх, на небо, они полетели туда и остались там сиять. Были видны созвездия, Млечный путь – густая полоска поперёк небосклона. «Звёзды: вкл.».

Юрка смотрел, задрав голову и раскрыв рот, – так много звёзд! И так далеко – дальше потолка, дальше неба, во-о-он там! И все они сейчас для него!.. Он заулыбался – так широко, что щёки скоро заболели. Ну и пускай! Это же звёзды. Звёзды!

Внутри у Юрки стало щекотно-щекотно, и он, не в силах ничего с собой сделать, расхохотался. Его звонкий смех поднимался ввысь, ударялся о купол – о них, о звёзды! – и возвращался к нему, заставляя хохотать ещё громче. Он был готов без остановки выкрикивать: «Звёзды!», и даже за сто тысяч раз ему бы это не надоело – против того, как опостылели давно слова «посёлок Звёзды». Нет, ничего общего не было у них, кроме схожих закорючек при написании.

Юрка услышал, как к его смеху присоединился другой – Лизин. Девочка, явно довольная собой, подошла и приземлилась в одно из кресел, Юрка устроился рядом. Они сидели так очень долго, задрав головы и рассматривая небосвод. Иногда Юрка нарушал тишину, угадывая созвездия, которые видел в атласе: вон там ковш Большой медведицы, вон Кассиопея буквой W, а вот рядом Персей – видишь? Оттуда вылетают метеоры Персеиды. А вон те три звезды в ряд – пояс Ориона, самого красивого созвездия в северном полушарии.

Юрка восхищённо бубнил, Лиза слушала. И ему было всё равно, откуда она там спустилась, почему он не видел её в школе и зачем делать такие несносные косички. Она включила ему звёзды – вот единственное, что важно.

– От звёзд всегда так щекотно и хорошо внутри, – Лиза наконец прервала его бормотание, – мне они тоже очень нравятся. А так все в посёлке какие-то серые и ненастные.

– Когда серые – это ещё хорошо, – ответил Юрка, – вот если начинают буянить, драться и ругаться, то тут уж совсем хоть волком вой. Здесь так живут. Мне не нравится. А ты отсюда, из Звёзд?

– Я со Звёзд, – кивнула Лиза. – Слушай, а давай им тоже покажем?

– Как это? – удивился Юрка, но идея ему уже понравилась.

– Если включить звёзды, может быть, и люди перестанут быть такими… Ну, облачными и пасмурными. Когда звёзды есть – облаков нет, и наоборот.

Точно! И как ему самому не пришла в голову эта мысль? Ведь Зевс теперь проснулся, и можно всех с ним познакомить.

– Я «за»! Только вот я не понимаю, почему ты смогла включить Зевса, а я нет? Хитрое там что-то. Научишь?

– Нет, – вдруг нахмурилась Лиза, – включать звёзды буду я. Но тебе нужно всё здесь привести в порядок – вон сколько пыли, в такое место людей звать нельзя.

Юрка огляделся, как впервые, и почему-то сразу чихнул. Ну да, пыльно.

Лиза поднялась и направилась к пульту, что-то там снова понажимала, и Зевс уснул – погасли звёзды, и всё вокруг снова стало обыденным.

– Мне пора, – сказала она, – давай договоримся, что через неделю мы всё им покажем? Вторник, в семь. Успеешь?

– Успею! – закивал Юрка. – Конечно, успею! Только ты непременно приходи, чтобы включить звёзды.

– Приду, – заверила Лиза и тут же ушла куда-то во мрак. Юрка так и не понял куда – может, тут была какая-то неприметная дверь, а за ней – ещё одна лестница? Но Лизы в планетарии уже не было – ни шагов, ни шорохов. Странно, ну да ладно.

На следующий же день, после уроков, Юрка принялся за работу. В каморке он нашёл старую швабру из тех, на которые защёлкивались грязные продранные тряпки. Они ещё отвратительно пахли – и так же мерзко после мытья полов пахло в помещениях. Он знал это по школьным классам и коридорам.

Нет, так не пойдёт. Юрка стащил из дома пару тряпок почище и поприличнее – бывшие полотенца, пониженные рангом, которые жалко было выкинуть. Натаскал воды из речки – конечно, не родниковая, но пыль боится и такую. Холодная, правда, до жути – поначалу руки краснели и мёрзли, но постепенно вода согревалась.

Юрка отмывал и драил где старый линолеум, где крашеные доски. Вытряхивал коврики, протирал полки, глобусы и даже корешки книг. Но так трудно было удержаться, чтобы не открыть какой-нибудь учебник по астрономии и не начать вчитываться или просто перелистывать уже знакомые страницы. От бумаги тоже пахло пылью, она была пожелтевшая и местами рыхлая, но каким же чудом было просто сидеть и переворачивать эти листы! А экспозиции? И динозавры, и модели ракет и спутников – всё это нужно было привести в порядок. Но вот же он, «Восток», такой же, как тот, что унёс его тёзку Гагарина на орбиту. И как тут не отвлечься и не представить, что бы сделал он, Юрка, там, в космосе? О чём бы думал, что бы говорил, вернувшись на Землю?

Пару раз, бережно протирая модели, он даже подумал, может, и плохая это затея – звать в планетарий весь посёлок. Не поймут, затопчут, наследят, украдут. Но он решительно отбросил эти мысли – он делает это, чтобы хоть немного разогнать тучи над Звёздами и показать почти настоящие, живые огоньки. Конечно, с подвигом Гагарина это не сравнится. Но ведь и он тоже когда-то показал людям, какое это щекотное счастье – когда звёзды так близко.

Без света было сложно. В пасмурные дни темнеет почти мгновенно, а точнее – даже не светает. Только постоянная хмарь, которая меняет оттенок серого. Юрка подумал, что было бы неплохо позвать сведущую подмогу. А что такого? В конце концов, он обыкновенный шестиклашка и помощи просить не зазорно. Главное, верно выбрать у кого.

И вот перед входом в планетарий уже топтался дядя Коля, их сосед по лестничной клетке, а заодно и электрик. Пока он ходил трезвым, драная куртка, пара гнилых зубов и пожелтевшие от папирос пальцы ничуть не мешали разглядеть в нём добряка. Зато как выпьет – сразу шёл на всех с рогами, бодаться, и тогда Юрка его побаивался. Но сейчас повезло – как раз был момент просветления.

– Экий ты затейник, Юркин, – сказал дядя Коля, разглядывая здание планетария.

– Щиток вот там, в будке, дядь Коль. Глянете? Пожалуйста. Я здесь всё хочу в порядок привести, потом покажу – красота будет! Ну, пожалуйста.

– Эх, – почесал мужичок грязный затылок, – да гляну, гляну. А ты это… Нальёшь?

Он загадочно подмигнул Юрке, и тот сразу понял, что иначе убедить его не получится. Валюта в Звёздах ходила одна. Делать нечего – нальёт, конечно. Он оставил дядю Колю возиться со щитком, а сам побежал домой, за оплатой.

В квартире их было пусто и как обычно грязновато. Батя шатался где-то по мужикам и, видимо, пьянствовал – значит, вечером снова будет скандал. Мать на работе, брат с друзьями занимается своими хулиганскими делами. Юрка с удовольствием прислушался к тишине. Надо бы почаще заходить домой днём – так славно, когда родные стены не сотрясаются от криков, а молчат, молчат, молчат…

Сперва Юрка полез в шкаф – там была отцова заначка. Странно, что она вообще дожила до сегодняшнего дня, может, он про неё забыл? Ух и крепко же он его поколотит, когда обнаружит пропажу. Или не его, но точно поколотит.

Но тут Юрку осенило – так налить-то он может, в сущности, что угодно? Дядь Коля ничего не говорил про водку. Вот и пускай…

Юрка полез в холодильник – там на дверце стояла закрытая бутылка лимонада «Дюшес». А почему нет? Он тихонько про себя посмеялся – это ведь и лучше, и вкуснее. Сам он обожал лимонад.

Когда он вернулся к планетарию, довольный дядя Коля вытирал руки о свою драную куртку.

– Гляди-ка, Юркин, есть же ещё ток-то! Подают! Я там всякое наладил, но ты смотри – не жги особо свет, за него же кто-то платить должен. Как почуют расход – сразу прибегут и провода обрежут. Так что ты тихонечко, по лампочке. Договорились?

Юрка, конечно, надеялся, что всё получится, но чтобы вот так запросто! Он просиял – теперь наконец-то можно будет нормально почитать и тщательно прибраться.

– Конечно, дядь Коль! Спасибо!

– А «спасибо»-то не булькает, – подмигнул электрик.

Вот он, момент истины. Юрка достал из-под куртки бутылку «Дюшеса». Он даже приготовился к тому, что ему сейчас влепят затрещину – очень уж пьянчуги злились, когда им отрезали доступ к огненной воде. Юрка стоял с протянутой бутылкой и невинно хлопал глазами.

На лице дяди Коли, казалось, промелькнули все эмоции из возможных. Сперва он застыл в удивлении, потом нахмурился, рассердился и, наверное, и правда собрался выдать Юрке оплеуху. Но потом как-то сам собой угомонился, принял бутылку, хмыкнул и потрепал мальчишку по волосам:

– Славный ты пацан, Юркин. Вот как есть славный. Так когда, говоришь, приходить?

Уф. Пронесло. Ничего эти взрослые не понимают в напитках – чуть было не пошёл на него с рогами за вкусную газировку! А дома пропажи и не заметят, наверное. Кому этот «Дюшес» сдался.

– Через два дня, дядь Коль! Вторник, в семь. Уже всё будет готово!

– Ну, хорошо. Ты возьми, на листочках-то напиши об этом, да по Звёздам повесь на столбах и дверях – пусть все знают.

А идея-то хорошая, раньше он об этом не подумал. Честно говоря, Юрка побаивался напрямую звать людей в планетарий – хорошо, если нагрубят, так могут и подзатыльников навешать. Дома уж точно. А повесить объявления казалось безопасным.

Он оформил листочки как умел. Написал дату и время, нарисовал цветными карандашами звёздочки, Сатурн и ракету. Вышло как-то уж больно по-детски, ну ничего, подойдёт.

Объявления разлетелись по Звёздам, и Юрке оставалось лишь надеяться, что их хоть кто-нибудь увидит и примет всерьёз. В глубине души какая-то другая его часть трусливо вопрошала: «А может, никто не увидит, не примет и не придёт? И не надо этого всего, задумал какую-то глупость. Обсмеют, в школе станут сильнее задирать, и куда тогда деваться, как себе помочь? Или так – придут, но ничего не получится?»

В назначенный день и час Юрка, до того строго экономивший электричество, включил везде свет – день уже сошёл и на улице стало темно. Умытый планетарий как будто ожил, согретый лампочками.

Несколько раз бегал Юрка в демонстрационный зал проверить Зевса и посмотреть, не пришла ли Лиза. Но внутри комнаты-мячика было тихо и пусто. Неужели не придёт?