Читать онлайн Приют Эсхатолога бесплатно

15 декабря

Вот создал журнал, он же дневник. Запретил доступ к нему кому бы то ни было. Ни друзья, ни враги теперь не смогут читать его и тем более оставлять в нем записи. Говорят, даже спамеры не сумеют узнать мой адрес. Эскапизм какой-то.

16 декабря

Вышел вечор на брег бурного моря. Средь замшелых скал, под дикие крики чаек, буревестников и пингвинов, устремил я взор на золотистые облака и штормящую даль. Прекрасная дева волновала мое возбужденное воображение. Ее дивный образ подобно альбатросу метался предо мною. И вот! Чу! Выхватив орлиное перо, я принялся записывать чудные строки, что сами собою просились в альбом. Вот они:

Едва лишь последняя буква легла на бумагу, как грянул гром, и с небес на скалы обрушился ужасающий ливень! Робкие пингвины бросились в щели, а один буревестник стал пробираться под мой сюртук! Чуть не склевал альбом со стихами о прекрасной даме, пернатый паразит. Отбившись от бури и птиц, я вернулся в родные пенаты, под сень прохудившейся крыши, улегся в хладную постель и долго метался в горячечном бреду. Нелегка жизнь пиита.

17 декабря

Я часто думаю о смерти. Потому что дом мой называется «Приют эсхатолога», и думать о чем-то другом здесь нельзя. Вот и сегодня я с самого утра думаю о ней. Наверное, потому, что заболел и мне сильно нездоровится. Проклятый буревестник не только исклевал мой альбом со стихами, но и заразил меня инфлюэнцей. Ежели я останусь жив, придется убить его камнем и разорить гнездо, иначе начнется пандемия. А ежели помру, то и пусть начинается.

По правде говоря, о девах я думаю намного чаще, чем о смерти, потому что девы прекрасны, а смерть наоборот. Тем более во время тяжкой лихорадки лучше думать о юных девах, ведь они лучатся теплом и душевной энергией, а смерть источает могильный хлад.

Стихотворное произведение, на которое покусилась больная птица, я посвятил самой прекрасной незнакомке на свете. Ее зовут Jann-Li. Я познакомился с нею с помощью программы для общения. Вообще-то мне часто пишут юные девы, я даже помню некоторые имена – Джессика, Роксана, Вероника и другие. Имена этих дев очень красивые. Они пишут мне сообщения и хотят со мною пообщаться на каком-то иностранном языке. Они мечтают, чтобы я изучил их язык вместе с ними! Так велико их желание поговорить со мною о судьбах русской поэзии.

Я понимаю, известность моя как поэта шагнула далеко за пределы моего приюта на дикой замшелой скале. Недаром лучшие издатели земли русской выпустили мои романы в стихах. Эти девы хотят погреться в лучах моей неувядающей славы. Однако же я сам не прочь погреться в тепле чаровниц! Лучше двух, трех, а то и пятерых сразу. Но у Джессик, Роксан и Вероник никакого тепла нет, у них только имена красивые.

А Jann-Li не такая. Я знаю, она совсем другая, потому что у нее странное имя. Только необыкновенные девы выбирают себе такие странные имена. Я не знаю, как выглядит эта прелестница, но думаю, что она – верх совершенства. И голос ее никогда я не слышал, но он наверняка напомнил бы мне шелест прибоя в тихий летний день.

Jann-Li так самодостаточна, что ей не нужна моя всемирная поэтическая известность, и она часто пишет мне в программу жестокие слова «нет», «забудь» и «хе». Тогда я устремляю задумчивый взор в окно, на грозовые тучи, и думаю о смерти. Печальные строфы моих бессмертных стихов унылым набатом звучат в моих ушах.

Ну вот, подумал немного о смерти и смог подняться с ложа. Пойду забивать камнями больного буревестника, дабы сварить из него целебный бульон. Только бы он еще не сдох, пернатый паразит, а то без бульона останусь.

18 декабря

Опять всю ночь думал о смерти. Наверное, потому, что проклятый буревестник хрипел и кашлял на соломенной подстилке, кою я соорудил для несчастной больной птицы. Хотел вчера забить ее камнями, но она так печально уставилась на меня загнанным взором, что руки с камнями бессильно обвисли.

Я принес буревестника домой и напоил травяным чаем. Потом читал свои избранные стихотворения, наполненные светом и волей к жизни, чтобы буревестник скорее поправился. Но он почему-то стал чахнуть на глазах. Видимо, птицам нужны совсем другие поводы, чтобы счастливо жить на скалах. И я догадался, что человеческие девы, восхвалениями коих полны мои творения, его не вдохновили! А стихов для птиц у меня нет! Теперь думаю над ними. Великие строфы уже стаями роятся в голове.

«Твои белые перья – словно пух лебяжий…»

«Милая птаха, покрути же гузкой…»

«Исклевала ты мозг мне, чудо ты в перьях…»

«Принес я рыбку тебе из пучин океанских…»

Что ж, полагаю, стихотерапия может получиться. А потом, когда невзгоды останутся позади, устремлю я взор в туманную даль, стоя на вершине замшелой скалы, и протяну руки со счастливою птицею в сторону восходящего солнца, и воскликну с чувством: «Лети же с миром, мой пернатый друг!».

19 декабря

Я чувствую, как символы прошлого медленно убивают меня. Держу в руке треснувшую, давно уже негодную флэшку с музыкой, под которую занимался сексом со своей первой девушкой – и медленно погибаю от удушья. Вижу постер с давно забытой группой, на концерт которой когда-то сходил со школьной подругой – и невидимый ледяной кинжал проворачивается в груди. Перечитываю первую строчку письма девы, с которой впервые поцеловался – и яд растворяется в моей крови.

Все, все, что я вижу вокруг себя, полно символов прошлого, и они отнимают у меня жизнь, и так каждый день, изо дня в день, дни напролет.

Все мои снимки, сделанные за годы – это «портреты Дориана Грея», только наоборот! Они живы, а я – лишь источник вечной радости для них, я истекаю жизнью под их веселыми взглядами. Не смотри на фотографии! Сожги их, дабы не возникало искушения лишний раз убедиться, как жестоко время и как много ты оставил позади. Убивает даже голограмма на водительских правах. Никогда, никогда не смотри на нее.

Все, что вызывает хоть мимолетное, но воспоминание о чувстве, событии или слове – смертельно. С каждым днем в мире все больше символов, впитавших в себя частицу моей жизни, и больше всего их рядом со мной. И я умираю под их неощутимым весом, горблюсь и тупею.

Только любовь юной девы еще могла бы вдохнуть в меня огонь, но огонь этот стал бы холодным, синим, и не согрел бы никого и ничего, кроме моего полумертвого сердца. Но даже это мне уже недоступно – ибо юным девам, чья любовь только и греет, интересны лишь спортсмены и музыканты. И все, кому за тридцать, кажутся им глубокими стариками… Возраст человека непростителен.

Где тот день, час, где тот год, в конце концов, когда передо мной осталась только одна дорога? С нее уже не свернуть, можно лишь оглянуться по сторонам и умереть еще одну тысячу раз, потому что кругом – тысяча символов прошлого, и они убивают.

Эх, друг буревестник, понимаешь ли ты меня?

20 декабря

Иной горячий вьюноша мог бы меня спросить: «Почему бы Вам не признаться ей в любви, сударь?» Это нелепость, господа. Во-первых, любовь к прекрасному образу слишком возвышенна, чтобы опошлять ее словами. А во-вторых, это все равно, что признаваться в любви дикому ветру. Потому что Jann-Li свободна и своенравна, как ветер, и так же равнодушна к поэтам. Удивительно уже, что она снизошла до общения со мною посредством программы. Она просто посмеется над моими дерзкими словами! И это будет подлинное везение. В общем, лучше я пока буду молчать, как мертвый пингвин.

21 декабря

Сегодня всю ночь в небесах происходило тревожное шевеление облаков и завывание ветра. А утром в сети Интернет возникло сообщение, всерьез опечалившее меня. Словно прочитав его вместе со мною, буревестник вылетел в окно и принялся громкими криками оповещать мир о надвигающемся урагане. Видать, недаром его так прозвали! Трепеща, я вышел на замшелый утес и устремил взор в бесконечную даль, и… О боги! Увидел там черные пятна рождественского цунами! Воистину, Интернет ничуть не хуже буревестника умеет предсказывать погоду. А уж нездоровую птицу он точно переплюнет.

Призвал я пернатого на плечо и удалился под сень прохудившейся крыши. Опять польется с потолка, вновь засверкают молнии в старых зеркалах! А главное, вновь унесет мою несчастную спутниковую антенну, коя одна моя утеха и отрада, ибо куда ж я без нее. Опять буду уныло отыскивать ее покореженный труп среди замшелых скал, вперяя взор в каждую расселину, а потом воздвигать на крыше.

4 января

Jann-Li помахала мне рукой! Так велико мое волнение, что не по порядку начал свой сбивчивый рассказ. Дело же было так. Приладив наконец спутниковую антенну на прохудившуюся крышу, я спустился под ее сень и вошел в программу. Счастье мое было безмерным! Ведь ждало меня сообщение от Jann-Li, в коем она приглашала меня подняться на замшелую скалу и устремить взор на юг, в туманную даль. Этим, собственно, я и занялся около часа назад. Взошел – и что же? Куда ни вперял я взгляд, всюду видел лишь бесплодные пустоши – буревестник же, сидя на моем плече, вертел головою вместе со мной и молчал. И вдруг! Бывшая больная птица ликующе вскричала и указала крылом на юг! И я разглядел там скопление рыбачьих домишек! Напрягши зрение что было сил, удалось мне узреть на крыше одного из них крошечную фигурку в скромном белом платьице… Это была прелестная дева, без сомнения. Она как будто также увидала меня и помахала гибкой рукою!