Читать онлайн Скиталец в полях асфоделей бесплатно

Скиталец в полях асфоделей

Пролог.

Так вышло, что пару дней назад проклятые ноджи1 подорвали меня на чертовке бэтти2 в окрестностях Сайгона. Взрыв-то был смешной, но хлопок – и собирайте кишки трое удальцов. Мне не повезло, потому что я ещё дышал. Нас поддерживал спуки3, и оттого вдвойне горче. Стоило ли ожидать подставы? Ведь и наши яйца, и генеральские мошонки уже расслабились, предвкушая конец войны. И бодаться-то оставалось всего ничего, но не дотянул, старший сержант Марлоу, подставился.

Признаюсь, я был рядовым поуго4, тёрся в палатках и бросал бейсбольный мяч в стену пока ноги не плавились от зноя, и башка не переставала соображать. Я бы снискал репутацию золотого кирпича – парня, избегающего труда, но знал меру и, когда припекало, брался за швабру или просился на кухню. Чутьё никогда меня не подводило, и я целый год не знал бед и тягот, всего пара стычек; мечтал вернуться в Солсбери, встретить девушку, завести собаку.

Лифт спускается, надо признать, грёбаную вечность. Я бы никогда не погрузился в такой ненадёжный короб из тонкого металла в одиночку, но меня страховал кто-то сзади, толкающий паршивую коляску. Коляска что надо, широкие колёса, все швы проскакивает без торможений, почти вездеход. Когда дверцы лифта, наконец, раздвигаются, я вижу сияние, с которым познакомился на чёрно-белых фотографиях. Мне сунули их вчера вместе с документами, где я поставил подпись, не возражая, чтобы меня употребили во благо науки. Свечение Вавилова-Черенкова с добавлением марганцевых оттенков, закупоренное в широкий столб из прочного стекла. Так я это вижу, и будь я проклят, если на той стороне так же пленительно, как здесь. Меня обступают жёлтые комбинезоны и противогазы, и мой сопровождающий – мужчиной он был или женщиной? – возвращается в блестящую алюминиевую коробку и уезжает наверх.

Подумать только, какой смышлёный солдафон, цыкнут снобы, изучал физику и рассуждает об эффектах. Между прочим, меня недосчитался Кембридж, в котором пара курсов за спиной. Скройте глупые ухмылки.

– Мистер Марлоу, вы готовы? – спрашивает комбинезон, и голос у него женский и тревожный.

Она трясётся похлеще моего, надо бы их всех успокоить. Я знаю отличную шутку, только успею ли рассказать? Чёрт возьми, что запрещено страннику на эшафоте? Разве есть табу для смертника, который вот-вот перенесётся к дьяволу на рога и устроит там зажигательную пляску?

– Знаете ли вы, как быстрее всего прекратить спор глухих?

Комбинезоны переглядываются, будто полагают, что перед ними сумасшедший. Но ведь так оно и есть.

– Выключить свет! – заканчиваю я и застываю с улыбкой, но так кажется мне, хотя на самом деле и мой речевой аппарат, и лицевые нервы – все они частично атрофированы после укола.

У меня оторвало половину туловища; кишки собрали, а вот остальное пришить не удалось. Всего пара дней, и мне кирдык, так что выбор в угоду эксперимента стал чем-то фанфарным, почти как салют в честь победителя, отдавшего все соки за триумф! Мой котелок медленно отключается; комбезы лепят на меня датчики, опутывают проводами и всячески обстукивают, будто я стена, скрывающая тайный проход.

Раскрываются невидимые створки, и моя коляска сама, без посторонней помощи, катится к яркому свечению, к столбу, который станет последним моим прибежищем. Шипят двери, распахиваются перед носом ещё одни, ведущие в коридор, заполняющийся каким-то гадким газом. Номер десять! Номер двенадцать! Горло стягивается узлом, как и оставшиеся внутренности. На дне коляски пищат установленные барбусами приборы, и в мозгу мутнеет, словно сожрал двойную дозу мескалина и запил кашасой5. Распахивается последняя створка, и столб света магнитит к себе, давит на уши; я чувствую, как по щекам струится кровь. Коляска сдаётся под напором сияющего магнита и, заклинив, упирается стопперами в металлическую гладь покрытия, которое холодит потрескивающую кожу лица, щиплет в ладонях и области несуществующего паха. Столб засасывает. Из-за титанического давления лопаются глазные яблоки. Принимаю это, как если бы фрау Зильда из бакалеи отдала мне сдачей три цента вместо пяти, удержав, как она говорила, за возможность поглазеть на её роскошные буфера. Не спорил тогда, не упираюсь и сейчас, потому что предрешенного не изменить, и будь я проклят за то роковое недержание, ради которого зашёл отлить во взъерошенные вьетнамским ветром заросли.

Жжение и щелчок фотоаппарата, и после – проявленная плёнка, на которой проступают черты грядущего, такие густые и смазанные, будто палитра опрокинулась и замешкалась, не разобрав, где нужно расплескаться. Пахнет кровью, спиртом и хлоркой. Раздаётся первый крик.

Часть 1.

1. Слава из рехаба.

Рыба не ловилась; к слову, он совсем не умел рыбачить. Под солнечным сентябрьским небом речная пелена мягко переливалась медью, и ни ветерка, ни тучки. Пустое ведро укоряло и раздражало его, хотя Тамара, рыжеволосая и полноватая соцработница, уверяла, что монотонная деятельность, пусть то рыбалка или вязание, выжигание или дартс, обязана успокаивать, урезонить поток дурных и болезненных мыслей. Но с рыбами получалось наоборот, и гадкое ведро насмехалось над ним.

Слава вскакивает с раскладного стула, хватает ведро и швыряет в реку. Течение недолго несёт его, но потом ведро захлебывается и тонет.

– Доволен, сучий ты потрох?! Набил брюхо чистой водицей! – выкрикивает Слава.

За его спиной, каркая, посмеивается Фролов, местный одноглазый пират, утерявший где-то правую ногу – вместо неё деревянный протез – и преданного какаду.

– С жестянкой воюешь? Ну, ты балбесина, Славик!

– Пошёл прочь, старик недобитый! Вот выберусь отсюда и завалюсь в роскошный ресторан и объемся жареной сёмгой.

– Про тунца слыхивал? Нынче хвалёная рыбёха, а раньше, когда я ловил её в японских водах, она там совсем за паршивую принималась. Вообрази, тунец, да и не нужен никому.

Фролов переминается с ноги на протез и ждёт, когда на плечо усядется странствующая птица. Но попугай не торопится.

– Нахера б мне знать про тунца?

– А ведь радовался бы, поблажки делают, не всем так.

– Ты, старый, чокнулся, если считаешь, что я тут прохлаждаюсь.

Появляется медбрат, высокий и крепкий мужик в белом халате, и сообщает, что время вышло, что пора обедать и в зал для терапии.

– Вообрази, – потешается Фролов, – если на обед подадут треску или карпа!

Коллективная терапия устроена вот как; сбор в небольшом зале, где установлены кресла с высокими спинками, как в кинотеатре. Грозная Тамара садится, свесив ноги в проходе, другие занимают любые места поблизости. Не обязательно друг на друга смотреть, не важно, слушаешь ты или нет. Задача – выговориться, очиститься, дать волю эмоциям.

Уже минут двадцать Слава слышит, как распинается о подробностях своей никчёмной жизни Вера, девушка милая, но крайне бестолковая. Её бросил парень или что-то в таком духе, оттого Вера спилась и по маминой воле загремела в центр реабилитации. После Веры выступает Михаил, такой же говнюк, как и остальные. Слава ничему из его исповеди не верит, всё показуха, всё ради УДО.

– Как бы ты не прятался, Слава, говорить всё равно придётся, – сообщает Тамара, находящаяся от него на расстоянии пяти кресел.

– Не буду я.

– И не надо. Но мы будем встречаться до тех пор, пока ты не сдашься.

– Я могу плести, ты знаешь, – предупреждает Слава.

– Мы поймём.

– Вера точно не врубится, ей вообще все пофигу, она зациклена на себе. Ей бы после рехаба самое то почилить в коммуналке, а не возвращаться в трёшку за МКАДом.

Вера возмущается, но суровая Тамара пресекает любую агрессию.

– Будешь говорить или пропускаешь?

– Иначе никакой амнистии?

– Не вылечишься. Сдохнешь в морозном подъезде. И ни одна собака не станет тебя будить, потому что не захочет касаться тела, измазанного блевотиной.

– Ободряюще! – Слава вздыхает. – Так и быть, расскажу короткую, но поучительную историю.

И Слава поведал, что ни о чём не жалеет, что бухать – его осознанный выбор. Что родился он тридцать лет назад, и ровно столько уже нет на свете его матери, которую он и угробил, выбираясь на свет. Папа его любил, несмотря ни на что, но тоже слишком рано ушёл. Старшая сестра до сих пор не простила его за мать, и потому с упоением упекла в этот концлагерь. Перебивался и подрабатывал, кем попало, а своё высшее образование давным-давно выкинул на помойку. Как же! И любил, и был любим, но со временем чувства опреснялись и выфильтровывались, так что приходилось просить прощения и нырять в запой.

Они стоят на заднем дворике, прямо у двери кухни, сюда пускают только персонал. Тамара чиркает зажигалкой и подносит пламя, дав Славе прикурить.

– Не такая уж ты и злюка, мать, – поёживаясь, говорит Слава.

– Кури, не болтай. Если заметят, мне такой втык дадут. – Поторапливает она и спрашивает: – Много соврал-то? Неужто, правда, всё у тебя так говёно?

– Приукрасил, не без этого.

– Мать умерла при родах?

Слава кивает, тут он был честен.

– И что же, выйдешь, и заливать по-новой?

Слава пожимает плечами.

А перед сном его допрашивают, как в школе. Выучил ли стих? Если нет, то никакого отбоя.

– Готов, могу, – кивает Слава и начинает читать, без выражения, но оно ни к чему. Кончает: – Но трепещи грядущей кары, страшись смертельного Христа, твои блаженства и кошмары, всё – прах, всё – тлен, всё – суета.

Работник морщится, что-то его смущает, а рядом, на соседней койке, хихикает Фролов. Но спать охота и медбрату; он отпускает Славу и командует отбой.

За стенкой, в соседней палате, кто-то дохает, чуть не задыхается. Другие ворчат – не выспаться. Так здоровый человек кашлять не будет, даже просмоливший всё нутро курильщик мучается поменьше, а этот того и гляди лёгкие выплюнет.

– Раздохался, пёс паршивый, – бурчит пират Фролов и с хрустом чешет затёкшую культю. – Не иначе, как чахотку подхватил.

– Мало что ли болячек? – шепчет в темноте Слава. – Ещё и года не прошло, как от вируса отбивались.

– Разве то был вирус? Не смеши, пацан, то были всё игрушки. Вот я на телеге когда трупы на погост возил, вот тогда была настоящая напасть – испанка называется, слыхивал? Косила всех без разбора, полагал, что не оправлюсь, что тоже сгину.

– Чего ты мелешь, старый? Какая испанка? Когда это было-то?

– Когда ещё плясать умел, когда лакал бочонок сидра и не хмелел, когда юлил и тырил по нужде, но ни разу не был схвачен, вот когда! А, вижу, про ногу знать хочешь.

– Пофигу мне на твою ногу, – шепчет Слава.

Фролов будто не слышит и заливистым шёпотом рассказывает:

– Усмиряли этого поганца нацистского Гейдриха, я и несколько чешских ребят. Уморительные парни; помню весельчака Яна, такие байки травил, я животом мучился, никогда в жизни так не хохотал. Когда шарахнуло, у меня ногу-то и оторвало… а-а, паскуда неблагодарная, совсем меня не слушаешь.

– Молчи, старый, башка от тебя трещит.

Начинается очередной приступ кашля у соседа за стенкой, и на него шикают разбуженные обитатели рехаба.

– Если не свинтишь, тоже загнёшься от какой-нибудь заразы, пацан. Не тяни, тут тебе делать нечего, всяк ты не поправишь ни себя, ни мозги свои, потому что балбесина, и взять с тебя нечего.

На утренней прогулке, в шесть тридцать, пока завтрак переваривается и от таблеток не тянет в сон, Слава подгадывает момент. Ровно в ту секунду, когда грузовик с припасами заезжает на территорию реабилитации, когда к нему стекаются работники, чтобы разгрузить коробки, в секунду их отвлечённости и озабоченности – есть ли что в поклаже вкусного и ценного? – тогда он перепрыгивает невысокий забор-рабицу и мчится к изумрудно-коричневому бору.

Слава тяжело дышит и падает на пожухлую выцветшую траву. Прячется за широким стволом дерева и ждёт, когда сзади раздадутся первые крики, когда появятся собаки. Так он представляет себе погоню, такой он видел её в фильмах, но разочарованию нет предела, ведь вокруг шумит лишь тихий бор, шуршат могучие вершины, и где-то, кажется, ухает какая-то птица. Слава уже не торопится; спотыкаясь и матерясь, выбирается к трассе, а там уже далеко не сразу, но всё же ловит попутку. Усталый мужик со стройматериалами в незакрытом багажнике подвозит его к ближайшему населённому пункту.

Славе некуда пойти, во всяком случае, он знает, что его нигде не ждут. Друзей нет, никто из собутыльников не навестил, так что нет причин сомневаться – он один. Назло он явится к тому, кто кашу заварил, кто настоял на его изоляции и принудительном лечении.

Слава Кайгородов входит в одноэтажное здание автобусного вокзала и берёт билет до Мышкина, а там и Коропинск неподалёку, посёлок, где стоит фамильный дом, и куда он волен приехать в любое время.

2. Ошибка блогера.

      На подземной парковке освещение тусклое, экономят на лампочках, но не на камерах, торчащих из каждого угла. Напротив новой «инфинити» тормозит чёрный минивэн с тонированными стёклами.

– Чьё корыто? – спрашивает смазливый юнец с причёской-канадкой. На нём серая худи, горло скрывает снуд.

Внутри фургона ещё двое, их одежды тёмные, как у воришек. Один из них отвечает:

– Мурата какой-то мажорчик хотел нагнуть, но Мурат его накрыл, теперь мажорчик торчит бабла. Тачила в доле.

– И что же, мы теперь торчим Мурату?

– Не парься, Мэт, у нас ачивка на мутки, растащим эту телегу на гайки-болтики, – подключается второй безликий паренёк.

Мэт включает камеру GoPro и разворачивает линзу на себя.

– Салют, камрады! С вами МэдСтар и его банда! Мы вещаем с элитной и замазанной парковки в центре Питера! Прямо над нами лакшери хаты богатеньких дрочеров. Сегодня у нас борзый фээсбэшник, который чуть не накрыл логово «КПХ» – пацанов, которые каждый день секутся за вас, фрэнды!

Они выпрыгивают из минивэна и натягивают маски. Мэт поднимает ворот снуда и вооружается увесистой арматуриной.

За их спинами хлопает дверь, ведущая на лестницу, и возле входа застывает мужчина в ярко-красной спецовке с логотипом мебельной компании. Мужчина не молод, но ещё не в том возрасте, когда любой стресс грозит инфарктом. У него жидкие усики и большие круглые очки с толстыми стёклами. Мужик завязывает шнурки на пыльном ботинке и, подхватив ящик с инструментами, пружинисто топает к выцветшему универсалу. Мэт, он же Матвей, следит за мужичком, который копается в багажнике, укладывая рабочий чемодан. Затем мужичок смотрит на парней, хмыкает и, заперев багажник, возвращается к лестнице. Напарники тормошат Матвея – их ролик подвис, нужно продолжать. Матвей переключается на «инфинити» и смотрит в камеру:

– Вот его тачка! Гляньте, какой блатной номерок – Б999СФ. Даже не шкерится, козлина.

Соратники Матвея, тоже вооружившись, кружат вокруг наполированной «инфинити». Мэт в последний раз обращается к зрителям:

– Перемены грянут тогда, когда эти клопы начнут бояться за свои жизни! А пока мы напомним мудакам, что они здесь не власть, что они должны служить нам и нашим интересам! Воздаяние! За «КПХ»!

Мэт растягивает резинку и надевает камеру на лоб. Втроём они крушат авто, сминая железо, разбивая стёкла и фонари. Утилизация длится двенадцать минут сорок пять секунд. При монтаже, который так и не завершится, Мэт увидит дорожку ровно такого хронометража. На последней минуте происходит незапланированное, в кадр вторгается владелец машины. Ещё молодой и подтянутый, но с лицом усеянным морщинами, он врывается на парковку, сжимая в кулаке пистолет, и угрожает всех перебить. Мстители переглядываются – такой подставы они не ждали – и дают дёру, сигая в минивэн. Ревёт движок, но выстрелы всё-таки грохочут, и пули пробивают шину. Фургон выкарабкивается из подземелья, но кренится влево, будто подбитый фрегат, набравший через бреши в трюм тысячу галлонов солёной воды. Минивэн рычит и неповоротливо перестраивается в потоке машин, проезжает на красный и сворачивает в серый и неприметный двор. Затихает.

– Разбегаемся, – командует Мэт.

Блогеры покидают подбитое судно, удирая кто куда. Мэт надевает поверх худи бирюзовый бомбер и в час-пик, толкаясь, спускается в метро. Едет до станции Старая Деревня, ни с кем не созванивается и отключает Интернет.

На стоянке торгового центра он садится за руль жёлто-чёрного «шевроле-камаро». Машина заметная, на вылазки он её не берёт. Оказываясь внутри салона, Мэт наконец-то ощущает облегчение и пишет подельникам в мессенджере, и они отвечают, что тоже в безопасности и что не «вдупляют за тему о подставе». Была договорённость, в первую очередь с Муратом, и почему всё накрылось нужно спрашивать у него. Но Мэт не станет, потому что Мурат ему противен и разговор с ним – хуже пытки электрошоком.

Уже дома, в своей двухкомнатной квартире на Беговой, Мэт совсем успокоился; принял контрастный душ и запустил отснятое видео. Потом безжалостно удалил его и очистил корзину. Ситуация прояснилась чуть позже, когда в Сети всплыли новости об аресте миллиардера Виталия Ярушевского. На YouTube залили несколько роликов с моментом его ареста. Ракурсы были разные, есть даже с балкона четвёртого этажа. В панельную многоэтажку он приезжал к семье умершего друга; следаки выбрали момент намеренно. Ярушевского взяли «за экстремизм и подрывающую устои государства деятельность». Его обвиняют в шпионаже для США и финансировании террористической группировки «КПХ», которая уже на протяжении года ввязывается в партизанские стычки с полицией и Росгвардией. «КПХ» выступает против «политического застоя», борется с коррупцией и угрожает видным политикам и общественным деятелям, симпатизировавшим власти.

Мэт никогда не состоял в «КПХ», он лишь имитировал протестную позицию. Все его «воздаяния» – сюжеты для Сети – не больше, чем постанова, о чём он предупреждает мелким шрифтом в дисклеймере перед каждым роликом. Свой канал на YouTube он, однако, вывел в топ по хэштегу «оппозиция», хотя сам не питал пристрастий ни к одной партии, ни к одному политику. Его заботил капитализм в чистом виде; за последний утончённый коллаб с европейским производителем спортивной амуниции он получил шестизначную сумму, а мимолётные и едва заметные интеграции приносили не меньше сотки за выпуск. Иногда видеохостинг блокировал ролики, тогда они уплывали на какой-нибудь теневой ресурс, где никто ничего не запрещал, но взимал плату за подписку.

И, похоже, сегодня кто-то решил поиметь и его. Камеры парковки наверняка успели заснять рожу Матвея. Теперь он думает сыграть на опережение, залить видео и представить неожиданного гостя как облаву законников. Но расследователей в Сети тьма, мигом вычислят, что это никакой не актёр и тем более не фээсбэшник, и тогда репутация блогера зашатается, как мост над рекой Квай.

Ему звонит мама, спрашивает, заплатил ли он за квартиру и какие пары пропустил.

– Не скучно тебе там одной в зажопинске? – отвечает он вопросом.

– Матвей, зачем же ты так? Не Простоквашино, конечно, нет говорящих кота и собаки, даже Печкин в гости не заходит, но мне спокойно. Иногда навещает Виолетта Сергеевна, играем с ней в шахматы и подкидного.

– Могу приехать. Пары вводные, одни лекции. Потом мне скинут, я прочитаю. Поживу чутка в этой дыре, здоровье поправлю.

Мать молчит, но ровно столько, чтобы согласие не стало похожим на отказ одолжением.

– Чудесный мальчик собрался навестить маманю, какая радость. Тогда захвати кокосового молока, муку и сигареты, мои почти кончились, а в город пилить неохота.

– Сиги я забуду, пожалуй.

– Тогда можешь не приезжать, сын! Шутка. Когда соберёшься?

– Манатки в сумку накидаю и лечу.

Ему звонит девушка, записанная в телефонной книге как Грелка. Но он не успевает ответить, и звонок скатывается в пропущенные.

– Короче ма, я выезжаю, – говорит Матвей и сбрасывает.

Собирается перезвонить Грелке и видит СМС от матери: «Не гони, сын. Я серьёзно. «Парламент», акваблю. Два блока. Доставь курево в сохранности. Целую».

>>>

Матвей запаздывает с отъездом, в Сети появляются новые подробности об аресте Ярушевского, которые юношу настораживают. Их с миллиардером ничто не связывает, но система устроена причудливо, и его интернет-деятельность вкупе с новым пока ещё не обнародованным видео может стать роковой комбинацией в игре, за которую накажут хлёстким кнутом. Когда поднимается вьюга, метёт без разбора. Матвей вынес эту истину из книг по истории и политологии, поэтому стоило торопиться, чтобы укрыться в безмятежной тени.

Грелка дуется, Грелка сердится, Грелка негодует. Её нога, запрокинутая на ногу, метрономом отмеряет ритм биения сердца, и кажется, что коленный сустав не выдержит такого напряжения и развалится.

– Тебя и там найдут, бестолочь! – говорит Грелка.

Начинающая актриса, училась на курсе Ясуловича и преуспела, отмечена премией Chopard Talent Awards за роль слепой стенографистки; полфильма пришлось щеголять в плаще на голое тело, но Грелка выносливая. Потом сутки отогревалась в горячей ванне. Матвей уступал ей шесть лет, но их это не смущало. Грелке нравятся парни помладше. Некрасивая, но заметная, как цепляющий взгляд порез на орнаменте дорогих обоев; она гордилась своей несуразной глиняной внешностью, могла лепить из неё кого угодно. Грелка носила блонд и цветочный аромат, одевалась в элегантное, если уместно, и в удобное, если придётся. Матвей называл её принцессой Монако, а потом каким-то только ему понятным образом редуцировал Грейс Келли до Грелки. Но ей даже нравилось.

– Шантажировать будут. Бабла спилить захотят. Движ начнётся! А пока тянут кота за гриву. – Прикидывает варианты Матвей.

– Easy, звезда Рунета. Ты не знаешь, what really happened. Maybe, тебя разыграли? Шутников сейчас овердохера. Пранкеры всякие, ты в этом зашкваре лучше разбираешься, – говорит Грелка, но её нога всё не унимается.

– Полегче, колотушка, – просит Матвей и кладёт ладонь на её подпрыгивающее колено.

– Удрать хотел. Перед фактом поставить. Rookie! Негоже так с дамой!

– Не агрись, знаю. – Матвей её обнимает. – Гоу со мной.

– Съёмки у меня завтра. Прикинь, в шесть тридцать. Капец какая рань.

– Извиняй, остаться не могу. Очко играет, надо бы затихариться. – И после паузы. – Грелка, давай порешим так – ты снимаешься в своём сериале, а я недельку торчу в деревне у матушки. Когда всё закончится, рванём в Грузию, будем жрать хинкали и бухать винишко на верховьях Казбека.

– И катаемся на лошадках, – она грозит ему пальцем и щурится.

– Пожалей мои коконьки!

– Галопом!

– О-у, – постанывает Матвей и соглашается.

Его «шеви» мчится на КАД, сворачивает к Шушарам на платную трассу и набирает на спидометре под сто шестьдесят. Ему хочется врубить какой-нибудь забойный рок, «KORN» или «Eisbrecher», или «Motörhead», да, последние лучше всего подходят для дальней поездки, но Матвей устанавливает на липучке смартфон и периодически обновляет тренды хостинга, узнавая от блогеров новые подробности об Ярушевском и с облегчением не обнаруживая запись своего прокола.

3. Лесной мутант.

Между Мышкиным и Ярославлем, в местности живописной, но запущенной, где любая деревня или посёлок предоставлены сами себе, в такой дыре, которую прозвали когда-то Коропинском, семь десятилетий назад глава семейства Кайгородовых отстроил двухэтажный особняк. Дом с террасой, балюстрадой и колоннами. Ещё гараж, сарай и русскую баню. Забив последний гвоздь, созидатель ослаб, прожил в тишине ещё год и отдался забвению. Дом в Коропинске отошёл потомкам и гласу чужой зависти. Впрочем, когда гости из столиц отгрохали в окрестностях дворцы, не уступающие прославленным трудам Палладио, на строение семейства Кайгородовых уже не обращали никакого внимания.

>>>

Поначалу дни тянулись, как засахарившийся мёд, и Матвей собирался вернуться в Питер, к цивилизации. Шантажировать его никто не спешил. Грелка звонила каждый вечер, рассказывала о съёмках и приколах на площадке, но Матвей слушал вполуха, размышляя о своём.

Матвей всё же решил задержаться у матери. Вечера они проводили за игрой в карты. Мать курила, попивая джин с тоником. Днём же она запиралась в своём кабинете и в качестве консультирующего юриста отвечала на письма и звонки; в процессах не участвовала, выполняя условие, поставленное самой себе после развода.

Матвей играл в X-box, читал роман Пьера Леметра и изобретал новый пост для своего канала. Он решил обратиться к персоне Виталия Ярушевского. В Сети не разгуляться, понял Матвей, вбив в поиске имя миллиардера. Несмотря на известность, фактов набралось на тетрадный лист. Ярушевскому пятьдесят пять, и молодость он провёл в Солсбери, а во времена Перестройки посетил Россию в составе делегации фонда Джорджа Сороса. Ярушевский окончил Гарвард затем МГУ, получил диаметрально противоположные профессии – инженер и биоэколог. На заре популярности модники обсуждали его стиль, манеру, хотя эти подробности казались Матвею самыми ничтожными; тело в ожогах после пожара, в котором Виталий потерял родителей. Носит солнцезащитные очки и тёмные водолазки, лысину прикрывает не тщедушным париком, а шляпой трильби, неизменные кожаные перчатки – всё от «Tom Ford». Один из его соратников сообщает в мемуарах: «Виталия интересовала Россия, потому что его предки покинули эту заснеженную и неприветливую страну ещё во времена правления Николая II. Сменилось три поколения, но страсть, передающаяся по крови, не угасла и в венах Виталия, ведь даже имя ему дали русское, не Бил, не Фил или Джон, а он рождён в Америке и её сын по праву. Когда СССР пал, Виталий решил, что время пришло, и отправился на рандеву с памятью предков. И память завладела им, потому что Виталий влюбился в эту страну, путешествовал по её закуткам, выискивая пресловутый секрет уютного, но отталкивающего величия, сокрытого в душах этих северных людей».

Матвей посмеивается, читая эти строчки, потому что видит в них фальшь. Ярушевский – делец и дипломат. Побывав в новой России впервые, он возвращается ради долгой и путаной поездки к Японскому морю, а после неё запрашивает у Ельцина разрешение на освоение огромного участка на северо-востоке от Онежского озера, чуть ниже южного берега Онежской губы. Земля не слишком плодородная, болотистая и малозаселённая, и чем она приглянулась миллиардеру – на тот момент его капитал оценивался в 1,23 млрд. долларов – было неясно. Тогдашняя власть уступила землю в аренду на пятьдесят лет с частичным возмещением добытых ресурсов. И началась глобальная стройка, равной которой не было со времён БАМа.

>>>

На террасе солнечно, лёгкий ветерок шелестит газонной травой, вдалеке слышно, как бензопила вгрызается в дерево. Матвей попивает апельсиновый сок, мать курит и читает роман Пелевина «Четверо». Близится вечер, но сентябрь в этом году тёплый, будто лето не заканчивалось.

– Ма, а ты помнишь ту стройку в Архангельской области? – спрашивает Матвей.

Мать отвлекается от книги, переваривает вопрос и, нахмурившись, тоже спрашивает:

– Это ты про ту, которую этот ковбой недобитый устроил? В шляпе-то? Ну, помню.

– У тебя друзья там никакие не работали?

– Какой там, работали! Этот американец согнал китайцев миллиона два, а местные торгашили только. Твой папаша, кстати, туда влез и что-то там одно время даже курировал. Что конкретно – не знаю, не спрашивай.

Она допивает свой джин и собирается уйти, но говорит:

– У Виолетты день рождения на следующей неделе, она приглашает нас с тобой.

– Прикалываешься? – смеётся Матвей.

Мать, улыбнувшись, скрывается за скрипучими дверями мрачного кабинета, звонко печатает на клавиатуре, кому-то звонит, и когда разговор их переходит на повышенные тона, плотнее закрывает дверь.

>>>

В полночь Матвей слышит гравийный хруст от медленно подъезжающей машины.

Такси уезжает, оставив у калитки пассажира, долговязого оборванца с растрёпанными тёмными волосами. У этого человека потерянный вид, ему хочется скрыться, спрятаться, забиться под камень или улечься в сточную канаву. Помедлив, мужчина подходит к звонку, но Матвей, в одних трусах выбравшийся на лоджию, его останавливает:

– Ты кто такой, блин?!

– А ты кто такой?

– Слышь, мужик, ты охерел?! Вали отсюда пока я собак не спустил!

– Не гони, в доме нет собак.

– Проверим?!

– Пацан, ты Матвей что ли?! Мамка спит твоя? Разбуди!

– Ты кто, блядь, такой, я спрашиваю?! Я тебе глаз прострелю, если полезешь!

Появляется мать, на ней кардиган и спортивки. Она впускает мужчину, обнимается и о чём-то спрашивает.

– Ма, кто это?

– Брат мой, Слава. Иди в дом, простудишься.

Слава выглядит усталым, но счастливым. От него воняет кислым потом и затхлым автобусом, ещё дешёвыми сигаретами. Матвей морщится, но быстро привыкает, и вообще этот взъерошенный мужик не вызывает у него неприязни.

Мать собирает на стол, кипятит чайник; Слава принимает душ. Его шмотки она отправляет в корзину для стирки, наспех взбивает омлет с луком и просит Матвея спуститься в подвал и принести вяленого мяса.

В первом часу ночи они садятся за стол, но мать не притрагивается к еде, только выпивает, зато у Славы аппетит зверский, и он не оставляет ни крошки. Запивает всё минералкой, но с вожделением косится на пузырящийся в стакане матери джин.

– Откуда ты вылез, дядя? – спрашивает, наконец, Матвей, прервав абсолютно бестолковую болтовню близких родственников.

К слову, они, в самом деле, трепались, о чём попало: про то, каким большим стал её сын, как обветшал их фамильный дом, про общую знакомую, которая до сих пор ходит в девках, и соседского пса, отказывающегося помирать.

– Странно, что мы с тобой до сих пор незнакомы, правда? – он усмехается, словно сказал что-то смешное. – Сейчас я в непростой ситуации, сбежал из рехаба, можно сказать – в розыске.

– Мать, ты пустила в дом нарика?! – возмущается Матвей.

– Ш-ш, перестань, сын! Слава никакой не нарик, он всего лишь алкоголик. – И теперь младшему брату: – Значит, сбежал, да? Я так и думала. Помогли там тебе хоть чуть-чуть?

Слава кивает, а Матвей спрашивает у матери: «Алкашку сныкать?» Она смеётся, но потом говорит, что сама обо всём позаботится.

– Как там вообще, мучили?

– Не особо, – говорит Слава, – иногда лупили по почкам, если курю втихомолку или огрызаюсь, но кровью не ссал. Кормили хорошо, только телефон отобрали вот, не позвонить никому, не написать, точно в яме… ну, словно отрезали от всего мира.

– Поверь, там, в Сети, такая дичь, что лучше не возвращаться, – хмыкает Матвей. Спрашивает у матери: – Почему ты нас раньше не познакомила?

Она мнётся, ей не хочется вспоминать причины, тем более озвучивать их. Спасает Слава:

– Мы с твоей мамой в детстве дружили, но потом, когда подросли, наши пути как-то разошлись и больше не сходились. Мы не сговаривались, но позабыли друг о друге, даже не созванивались. Даже на похоронах отца не разговаривали. Мы не ссорились, просто говорить было не о чем.

– А по мне так будто вы не разлей вода, сидите тут, лясы точите о фигне всякой.

– В последнее время мы ладим, – говорит мать и тут же разгоняет всех по кроватям.

Мать застилает брату в гостиной, взбивает подушку и желает хороших снов.

Слава падает на жёсткий и старый диван и забывается сном рудокопа, а Матвей ещё долго ворочается. Его мысли снова возвращаются к Заказнику, выстроенному Ярушевским.

Нынче территория частично открыта, но много куда не пускают, угрожая выстрелом. Посёлок Онежск-44 частично расселён, но там остались люди, и болота тамошние хоть и несут урожай риса и кенафа, но полузаброшены и отданы на откуп пришлым землехватам. Зато маджентий-11 добывается и поставляется исправно. Прибыль от его продажи Заказник забирает себе. Ярушевский монополизировал химический элемент, не это ли финансовый успех? Блогеры туда лазают, фотографируют технику, но никто из них не копает глубже своего носа. Им кажется всё предельно ясным: Заказник – огромный аграрный проект, задействовавший гигантское число людей и ресурсов, который лопнул от своей непомерной раздутости. С этим можно согласиться, если, например, знать, что демиург умер или отрёкся от утопических идей, но ведь это не так. Ярушевский планирует возобновить активные посадки культур, провести новые линии электропередач и железнодорожных путей. Во всяком случае, планировал до ареста.

Завтрак прошёл в атмосфере семейной идиллии. Слава травил байки из рехаба, и было неясно, правда это или вымысел. Матвей снова искал в Интернете на себя компромат, уже не очень веря, что его всё-таки опубликуют. Позвонил Грелке, у неё была третья смена подряд, спала всего часа три, и сейчас находится на грани нервного срыва. Матвей попробовал её успокоить, но получалось у него нелепо: толи молод ещё, толи не слишком сочувствует. Матвею Грелка, конечно, нравилась. Пусть и не красотка, зато ураган в постели и многому его научила. Ещё около часа Матвей отвечал на сообщения в соцсетях, на комментарии под старыми видео. Были и неприятные, но он их не воспринимал, считая всего лишь неприятной частью работы.

Мать уехала в ближайший супермаркет, и парни остались одни. Было бы проще забиться в угол, притвориться занятым или уставшим, но обоим хотелось общения.

– Рыбалку любишь? – спрашивает Слава.

– Терпеть не могу.

– Я тоже. Охотишься?

– Никогда не пробовал. Вообще я пацифист. У меня блог, я рассказываю там про войны и объясняю, почему война – это отстой.

– Иногда война – единственный выход, – замечает Слава.

– Об этом я тоже говорю, и призываю бороться с режимом, который душит волю и свободу слова.

Из дома они перемещаются во двор, под яблоню, на которой ещё висят спелые яблоки. От земли поднимается сладковатый запах травы и упавших гниющих плодов.

– И тебя кто-то слушает? Ты кто такой, известный политик или суперзвезда какая? – посмеивается Слава.

– Сколько ты чилил в своём рехабе? Сто лет? Сейчас каждый может высказаться, и чем круче ты плетёшь, тем больше людей на тебя подписано. Не шаришь? У тебя инста-то есть? Ютьюб смотришь?

Слава качает головой – нет.

– Херасе! Слушай, да я могу про тебя ролик замутить, и назову его, типа, чувак, который никогда не юзал инет. Его первая реакция на всю ту дичь, которую туда сливают.

– Не, ну я Камеди Клаб смотрел, смешно было.

– Угораешь? Камеди Клаб уже года три как закрыт! Не, реально, ты вот до своего рехаба где утюжился? В дальнем плавании, в космос гонял? В коме чилил?

Слава срывает яблоко, откусывает и плюхается на газон. Ему смешно и обидно, но не из-за издевок, а оттого, что сегодняшняя реальность ему невероятно чужда, что деревья, ветер и запах навоза уже не воспринимаются основой полноценного мира, теперь это деталь пазла, картинка в высочайшем разрешении, идущая в нагрузку к цифровому контенту и клиповому мышлению.

>>>

Всё-таки они собираются по грибы, и уже наутро следующего дня, встав пораньше, обуваются в резиновые сапоги и не промокающие куртки и выходят на опушку ближайшего леска. Мать предупредила, чтобы далеко не совались, до вышки РЛС и обратно. Если грибов нет, то и хрен с ними, главное не заблудиться.

Матвей и Слава вяло бредут по лесу, пиная шишки и мелкие камушки. Сквозь листья пробивается солнечный свет, блестят лужи, лежащие в вечной тени, по водной глади снуют долгоносики. Комаров уже нет, но мошкара ещё роится, лезет в глаза, приходится отмахиваться. Лес похрапывает, готовится к долгому сну. Им попадаются поганки, даже городские их различают. Вышка РЛС всё ближе, а в корзине грибов кот наплакал. Слава курит, крутится, как юла, ему не надышатся. Матвей ворчит, потому что больно натирает сапог, и скорей всего выскочит мозоль.

– Прав ты, Матвей, я был в коме, и мог бы навсегда в неё провалиться. А то и глубже, – вдруг заговаривает Слава. И продолжает: – Отрёкся от привычных благ, понимаешь? Вроде как аскетом заделался, но не из-за религии или секты там какой. Куда проще и куда глупее – хотел стать писателем. Потом сценаристом. Затем режиссёром. У меня истфак, а я надумал фильмы снимать.

– У Тарантино тоже образования нет. – Отвечает Матвей.

Хрустят ветки, кричит птица, гудят провода. Попадается высохший пень, и Слава усаживается на него, предлагая перекур. Вынимает из сумки бутылку с компотом и припадает к ней, как к роднику. Напившись, передаёт Матвею, но тот отказывается и хлещет припасённую минералку.

– Твой дед очень в меня верил и слепо любил. – Говорит Слава. – Потакал прихотям и много позволял. Когда я заявил, что хочу быть киношником, он расстроился. Не уверен, что в его мечтах я был великим историографом или открывателем Атлантиды, вряд ли отец надеялся, что я найду золото скифов. Но кино. Почти ругательство в нашей семье.

– Дед не смотрел телек, в кино не ходил, – соглашается Матвей.

– Однако он дал мне денег, и я отправился в Москву учиться в МШК. Там познакомился с разными людьми. После двадцать первого года, со всеми его митингами и терактами я перестал интересоваться политикой. Пропадал в кинотеатрах, смотрел старьё и новинки, что-то писал, бухал и спал с милыми цыпочками, принимавшими меня за молодого Годара. – Смеётся. – Как они потом обломались.

– Снял фильм-то? Хотя бы шорт-метр? – спрашивает Матвей.

– Ни шорт, ни лонг – ничего! Я проёбывался, вечно что-то сочинял, но потом откладывал, брался снова и, в конце концов, понимал, что выходит лажа. Забрасывал и ни с кем не советовался. Хотя нет, были друзья, которые критиковали, прочитав первые десять страниц, но я их уже не мог слушать, потому что был бухой вдрызг.

Матвей очень хочет что-нибудь на это сказать, выдавить хоть фразочку, но перебирает варианты и все они кажутся ему избыточными.

– Я видел крутой «шеви» в гараже. Твоя что ли?

Матвей кивает.

– Папаня подарил?

– Мы с ним не общаемся.

– Твоя мама говорила, что он очень любит тебя, что подарки шлёт, зовёт с собой в отпуск куда-то на Мальдивы или в Малайзию.

– В Моравию, – говорит Матвей, – но я не поеду. Он умер для меня, когда бросил.

– А на машину ты сам заработал?

– Мой канал привлекает рекламодателей, народ донатит. Так и накопилось.

– Похоже, не так уж сложно.

– Легкотня, – роняет Матвей и плетется в сторону дома.

Слава его догоняет и торопится извиниться:

– Без обид, парень. Если ты смог заработать на крутую тачку, то ты талантлив – базара ноль. Не сердись.

– Говно вопрос. Замяли.

Вдруг Матвей останавливается и всматривается в густоту деревьев, на пересечение лесных тропинок.

– Там кто-то есть, – говорит Матвей.

Они крадутся навстречу странному существу, чья бледная кожа, напоминающая ливер, поблёскивает на солнце, словно рыбья чешуя. Ноги кривые, тонкие, и большие лапы. У недочеловека пятерня на ладонях, но пальцы трубковидные и крючковатые. Существо вздымает безухую голову вверх, будто любуется кронами, и заметно, что у него почти нет шеи – тыквообразная лысая голова будто вросла в узенькие плечи. Слава тянет приятеля за куртку, шепчет: «Пойдём отсюда». Но Матвей отмахивается и, заворожённый, ступает к диковинному зверю. Существо оборачивается и, увидев незнакомцев, замирает. Потом хныкает и падает на колени. У него жалкий пришибленный вид, узкие глазки и вместо носа две дырки; рот наполнен гнилыми и кривыми зубами, и щёки впалые, как у насмерть замученного узника трудлага. Существо скулит, когда Матвей гладит его лоб – кожа липкая, но на пальцах не остаётся никакой гадости.

– Глянь, на нём вроде бы рваная футболка и джинсовые шорты. Всё в грязи, – говорит Матвей.

– Что. Это. Такое?

– Хер знает. Мутант? Больной? Как называют этих, с нарушением гормонов?

– В душе не знаю, – отвечает Слава.

Существо перестаёт скулить и корчит гримасу, напоминающую улыбку. Слава протягивает ему «сникерс», и существо проглатывает батончик.

– А мы не наелись поганок, часом? – выносит предположение Слава.

– Крипово, согласен. Ну, что с ним делать? Тут бросим?

– Есть варианты?

– Пригласим на чай?

– Сестрёнка будет в восторге.

Матвей прощается с существом, и Слава отдаёт ему последний шоколадный батончик. Парни выходят из леса с пустыми корзинами и уродцем на хвосте. Мутант встаёт как вкопанный перед дорогой и, упав на четвереньки, шмыгает обратно в лес. Слава выдыхает, а Матвей слегка огорчается: сенсация сорвалась, и ведь даже не сфоткал. Куда пропал инстинкт блогера?

Они договариваются помалкивать, и строят теории происхождения загадочной особи.

Слава: выкормленный старой ведьмой пришелец.

Матвей: мутант, сбежавший из секретной лаборатории.

Слава: ангел, спустившийся с небес и осознавший, что загремел в РФ.

Матвей: демон, вырвавшийся из адских казематов.

Слава:… и осознавший, что угодил в РФ.

Хохот.

Матвей: представитель расы первобытных людей, скрывавшийся под землёй.

Слава: «литературный негр» Дарьи Донцовой.

Матвей хмыкает, мол, прикалываться над Донцовой уже не комильфо. Слава тут же исправляется, вспомнив философские романы всё ещё популярного бразильца Коэльо.

Снова угорают, и Матвей уходит за пивом. По привычке возвращается с двумя бутылками и одну бросает Славе. Тот ловит, но руки дрожат, на лбу возникает испарина. Матвей видит и, подскочив пулей, забирает необдуманно засланную бутылку. Извиняется и приносит минералку.

После этого попытки вообразить, откуда явился серый чудик сходят на нет. Слава уходит вниз, на диван; в доме хватает спален, но Славе нравится в гостиной, потому что просторно и темно, не мешают луна и мерцание уличных фонарей. Матвей переписывается перед сном с Грелкой и рассказывает ей о странной встрече. Грелка не верит, но заинтригована. Вдруг она исчезает из мессенджера, и уже поздно ночью, когда Матвей спит, пишет сообщение, но стирает его, так и не отправив.

4. Грелка овердрайв.

Дождливый день принёс уныние всем обитателям особняка Кайгородовых. Ничто, казалось, этот настрой не перебьёт: ни бокал вина, ни папироса, ни юбилейное число подписчиков канала на видеохостинге.

Но к шести вечера на унылый особняк снисходит озарение: допотопный красный «гранд чероки» с визгом тормозит у калитки, выдохнув напоследок облако едкого серого дыма. Слава курит на лоджии, и вот уже всех созывает встречать гостью. Грелка спрыгивает с подножки «чероки» и машет домочадцам. Затем достаёт из багажника дорожную сумку и закидывает её на плечо. Матвей робко целует её, ну а Грелка засасывает его от души, но без пошлости и вручает скарб.

Матери Грелка нравится сразу, она это и не скрывает. Расспрашивает про кино, про роли. Но это позже, сначала, до трёх бокалов мускатного, она чинно интересуется родословной, точно Грелка это какая-то сучка и непременно нужен сертификат соответствия для любимого сыночка. К чести хозяйки, она не слишком зацикливается, отыгрывая праведную мамашу, и, подлив Грелке вина, невесомо соскакивает на более будоражащие темы. Есть в шоу-бизнесе любовь, как часто актрисы пробиваются в кадр через постель? Грелка тоже хохочет и упоительно рассказывает:

– Любовь, конечно, есть, и у некоторых она даже какая-то возвышенная, зефирная и такая essential. Им так хочется чувств, но зачастую ответный порыв консервируется ради обладания, и люди редко переходят на next level. Играют, прячутся и спят вместе. Но за этим маскарадом столько скрытой боли, имитации и фальши. – Они выпивают тост за любовь. Грелка продолжает говорить быстро, неуёмно: – И потом случается взрыв. Explosion! Так копится, копится, и ба-бах! И ведь не только у мужчин и женщин! Сколько геев, лесбиянок! So much! А они всё корчатся, шкерются по углам, изображая вельмож.

– А роли у тебя какие? Нравится вообще работа? – интересуется мать, сменив вектор беседы.

– Мелочь одна. Недавно снималась в сериале с Петровым. Он умный, профи и superstar. А мне на курсе рассказывали, что есть такие актёры-диктаторы, они условия всем ставят, и никто для них не указ. Самодуры, типа, petty tyrant! Блин, подумала я, вот и повстречалась с тираном – душите слёзы! А, наоборот, с ним легко и шустро всё, и никто из группы не спорит. И режиссёр-то молодой, no experience, так звезда к нему прислушивается. Я обалдела, если честно. Хотя всякие бывают, и мудаки тоже. Вторых даже больше, но они привычней, к ним заранее готовишься.

– How much is paid6? – вдруг спрашивает Слава.

Слава представился до ужина, но Грелка не рассмотрела его и только сейчас обратила внимание.

– Супер, есть с кем попрактиковаться, – радуется Грелка, – Матвей вредничает, он не любит английский, хотя неплохо балакает. Я недавно из Штатов вернулась. Два года жила в Кастро-Вэлли, это на юго-западе в Калифорнии. До Сан-Франциско всего час на машине. В голове теперь такой винегрет из слов и понятий. Я к тому, что не выпендриваюсь, как могло показаться.

– You still haven't answered the question7.

– Хватит, Слава! – угрожая вилкой, прикрикивает на него сестра.

– Ничего, он прав, – соглашается Грелка. – Одна смена – десять тысяч. Смены бывают разные, часов по двенадцать-пятнадцать. Пока не густо, но на еду хватает.

Возникший тихий спор проходит мимо Матвея, который погружён в смартфон. За окном разрывается снаряд – это гром, и мать удивляется грозам в сентябре. Грелка доедает салат и допивает вино, и не предлагает вымыть посуду, а встаёт и моет. Мать не влезает, ей нравится эта девчонка, и не хочется всё портить неумелыми попытками соблюдения закостенелых норм, тем более она ненавидит мыть посуду, и сжигала бы её после каждого ужина на заднем дворе.

>>>

Грелка ютится на диване рядом с Матвеем, сложив ноги по-турецки. Слава сидит в кресле. По телеку крутят пресные ток-шоу и фильмы времён неолита, поэтому они заходят в Интернет, и Грелка выбирает сериал. Ей нравятся корейские дорамы, но Слава не в восторге, ему бы что-то документальное, про Сибирь или Дальний Восток, но уже морщится Грелка. Мать курит на террасе и читает под ночной лампой.

– Прикинь, – обращается Матвей к Славе, – Ярушевского инфаркт долбанул. Может кони двинуть.

– Ну и что? Одним богатеем меньше. Тем более, он шпион, сливал инфу за бугор. – Отвечает Слава.

Выбор сериала традиционно длится дольше просмотра. Слава признаётся, что ничего из представленного на стриминге не видел, только пару серий «Сопрано» да «Прослушку». Грелка возмущена, неужели возможно жить в вакууме?

– Ты охренеешь, узнав, что он снимает кино, – не отрываясь от смартфона, с потрохами сдаёт дядю Матвей.

Грелка в шоке, но Слава объясняет, что он когда-то собирался взяться за съёмки, но не срослось и вообще это в прошлом.

– Завтра же снимем короткометражку! – заявляет Грелка.

– Будешь солировать? – спрашивает Слава.

– Sure8. А ты пили script9.

– Готова к экспериментам?

– Always10!

– Эй, племянник! Твоя задорная леди только что подписалась на съёмки в порнушке! – обращается он к Матвею.

Грелка возмущается и запускает в Славу декоративную подушку. Матвей кивает, но мысли его далеко; они квадрокоптером кружатся в небе над Заказником – детищем Ярушевского. Матвей нарыл инфу о частной охранке, которая оберегает периметр заказника. Карту с отмеченными патрулями залил на свой канал известный трэвел-блогер, но приложил заметку, о том, что данные могут быстро устареть, потому что патрули проводят смену молниеносно, и предугадать их появление затруднительно. Однако больше всего Матвея заинтриговал рассказ местной женщины, забредшей однажды на охраняемую зону. Безусловно, её байка может сойти за «белую горячку», но Матвей ей верил, потому что только вчера столкнулся с чем-то подобным.

>>>

Сначала Матвей пролистывает ленту, читая о происшествии по диагонали, и, когда упирается в видеофайл, запускает его с субтитрами. Женщина эта растрёпанная, неухоженная на вид лет сорок пять, круги под глазами. Одета она в синий засаленный халат. Несмотря на запущенность, женщина изъясняется гладко и расставляет акценты. Секунду Матвей подозревает, что всё это постановка, но тут же, дабы не зритель не усомнился, она показывает на камеру паспорт, где в графе прописка значится деревня Большое Шарково, что с краю периметра Заказника. Женщину зовут Марина, она стесняется камеры, но вскоре, когда повествование наращивает темп, о ней забывает.

Случается, её мужик запивает. И вот калдырил он как-то и пропал. Она вернулась от родни из Архангельска и обнаружила следы запоя, а потом стала искать мужа. Но в посёлке его не было, только соседский мальчишка вроде как заприметил, когда он в лес уходил. Марина собралась и отправилась в тайгу. Здесь Марина упоминает «колодцы», которые нужно обходить стороной, потому что лесники болтают о нечисти, что около них вьётся. Блогер спрашивает, что за «колодцы», и она объясняет, что это такие гиблые места в лесу, вокруг которых ядовитая пелена оседает. Некоторые из них охраняют наёмники, другие обнесены электрическим забором, да только толку мало, говорит Марина, потому что не редкость, когда на одном месте «колодец» исчезает, а в другом появляется. Блогер уточняет, что за нечисть бродит вокруг «колодцев»? Марина просит обождать, и продолжает рассказ.

В лесу она с детства гуляет, знает тропки и ориентиры. Но случись оказаться в нём потемну, так запутается, как пить дать. А тут лето, рань, а она словно в тумане, не разберёт, куда идти. Взяла еды да питья, даже сумку с тёплой курткой и самострел, что её мужик соорудил. Лес всё-таки дикий, густой, и волки шныряют, кабаны те же. Блогер просит вернуться к происшествию. Марина торопится, потому что чувствует – интерес Московского гостя иссякает.

Вышла на пологий холмик, говорит Марина, а там такая жёлтая пелена, ничем не развеять. И ветра нет, и никакого звука, кроме протяжного гула. У меня, хватается за грудь Марина, дыхание остановилось, и сердце тоже. На склоне бродят скитальцы. Про тварей этих в сказках придумано, вроде мертвецов, да только чувствуют всё, а жить по-прежнему уже не могут. И оттого скитаются по миру и поют свою заунывную песню. Блогер сомневается в существовании зомби. Тогда она тут же хватается за смартфон, – не новинка, но с приличной камерой – и тыкает в объектив. На фото лес на заднике, и холм, укрытый ржавым туманом. Из тумана торчат несколько голов, широких, похожих на тыкву; их руки плетьми болтаются вдоль худощавого голого тела. Фотографии всё же не того качества, чтобы всматриваться в лица, но даже на расстоянии заметно, что как таковых лиц нет, что вместо них смазанные маски. Несколько существ смотрит в небо с раскрытыми ртами, другие прижимаются друг к другу и льнут к земле.

Блогер спрашивает, кто они такие? Марина недоумевает, ведь объяснила, что скитальцы. Кто такие скитальцы? Сами у них и спросите. Разве не странно, что посреди тайги голышом разгуливают уродцы? Марина признаёт, что чудно.

Муженька своего она нашла близ Онежска. Там стена высокая, показывая руками высоту, объясняет Марина, и через стену перемахнуть нельзя. И мужик её не осилил, так и уснул, облокотившись на бетонную преграду. Она его растолкала, и на вопрос – чего сюда попёрся-то, ответил, что дервиш позвал его, что пора ему переродиться или вроде того. Марина взгромоздила мужа на плечи и двинула обратно. Однако её внимание привлёк жилой двор, который она разглядела сквозь узенькую прореху в заборе. Двор самый обыкновенный, с горкой и песочницей, с паутинкой и лавчонками. Посреди двора развернулась дивная и нереальная картина: два мужичка курили и дрессировали скитальцев. Три ошпаренных скитальца, одетые в людскую одежду, выбивали ковёр на паутинке, ковыряли что-то в траве и неумело кололи дрова. Один скиталец что-то бубнил. На нём, как на манекене, висела замызганная рубашка, и морда была уже совсем не уродливая, похожая на человеческую. Он обрушивал топор на чурку и промахивался, ворчал, а мужики беззлобно хохотали. Марина перекрестилась и потащила мужа домой.

Блогер уточняет, есть ли фото? Марина объясняет, что ей было не до них. Блогер пытается разузнать, что за чертовщина творится в Заказнике? Марина вздыхает и раздумывает. Наконец вспоминает массовую стройку, множество несчастных случаев. Как мужики дрались из-за баб, бутылки и денег, что нет на свете силы, которая убережёт от глупости и корысти. Теперь неприкаянные души восстают с того света и предвещают конец времён, о котором писал в Откровении Иоанн Богослов. Надо молиться. Блогер бесцеремонно обрывает её теософию и благодарит за интервью.

Матвей листает ленту его видеоработ, и следующая, появившаяся спустя месяц, уже про Бангладеш. А потом про Кыштым и тамошнюю трагедию на «Маяке» пятьдесят седьмого года. Наконец, репортаж про Аланию. О Заказнике больше ни слова.

В комментариях народ иронизирует, резвится и гогочет; единицы верят в правдивость сюжета про Заказник. «Очередная история для хайпа», «актриса едва справляется с ролью», а «паспорт – вообще не доказательство». Фото, ясное дело, монтаж. Вообще ролик – это заказуха наших спецслужб, чтобы очернить имя Ярушевского.

Он отрывается от экарна и видит, что на диване осталась только задремавшая Грелка, а телек выключен. Слышит с террасы приглушённую болтовню мамы со Славой. Матвей тормошит Грелку и предлагает переместиться в спальню.

>>>

Снился тот же кошмар, что и в рехабе. Пьяный Слава на изгаженной кухне распахивал наглухо законопаченное окно и впускал весенний ветер, приносивший заводскую вонь, морской воздух и обрывки ароматов сдобной выпечки. И Славе это нравилось, покуда он не разучился радоваться. Когда это произошло? Наверно давным-давно, но осознание приходило постепенно, набегало волнами. Вскоре волны росли, прибивая к пляжу отчаяние и страх. Когда поднялось цунами, Слава накарябал карандашом всего три слова, выбрав для посмертной записки картонную упаковку от «чокопай»: «Ушёл сам. Заебало». Из окна его вырвал собутыльник, вставший спозаранку отлить. Слава рыдал, заливая слезами замусоленную кухонную плитку. Пришёл в себя уже в машине скорой. Сон же был с иным финалом. В нём Слава успевал выпрыгнуть и разбиться об асфальт. Часть его черепа откалывалась и застревала в грязном сухом сугробе.

Он просыпается, но уже не в холодном поту, но с усталостью; сон заучен, каждый ракурс известен, и он запросто мог бы снять по мотивам кошмара фильм, только кому на экране интересна рутина? По самой примерной статистике в год от суицида гибнет около пятнадцати тысяч человек. В среднем по стране. Число, уверен он, сильно занижено.

Матвей замечает на террасе укутавшуюся в плед Грелку. Сон не идёт, и он решает покурить, присоединившись к полуночнице. Она видит его, улыбается и поспешно утирает слёзы, будто избавляется от отпечатков с орудия убийства.

– Хнычешь? – спрашивает он.

– Ну. Не спится. Дай, думаю, поною.

– Просто так?

– Причина есть всегда. – Резко отвечает она.

– Какая?

– Не буду я трепаться! Даже Матвей не знает.

– Вы с ним пара или как?

– Сложно сказать, – пожимает плечами Грелка.

– Вовсе нет, – мотает головой Слава и продолжает: – просто он не твой человек, а ты – не его. Вам не о чем разговаривать, вы с разных полюсов. Где вы вообще познакомились?

– В night club, где богатенькие children’s корчили из себя богему, – усмехнулась Грелка.

– И чем Матвей покорил тебя? Смазливой рожицей?

– С тобой неинтересно, приходится молчать.

– Потому что всё слишком просто, – вздыхает Слава.

Вдалеке, на трассе, проносится угорелый рыдван, рёв которого слышен на три соседних области. Псы заливаются лаем и быстро утихают. Пахнет чем-то горелым и пряным.

– Проблемы? – снова спрашивает Слава.

– Yes, – кивает Грелка, – и ещё какие. Из проекта турнули. Осталась без роли, без денег и, что самое стрёмное, похоже, без карьеры.

– Подралась с конкуренткой? Переспала с мужем продюсерши? Изменила текст персонажа?

Грелка смеётся и показывает большой палец:

– Порядок малость напутал, а так в яблочко! Только не спала ни с кем, и, видимо, зря. – Молчит и продолжает: – Подралась, прикинь! Натурально за волосы друг дружку оттаскали, как идиотки последние. Кастинг-директор наорал на меня ну и выгнал с площадки. Silly woman11! Это я про себя. Дура для той дряни слишком мягко. – Она снова ненадолго затихает и, всё же, заканчивает свою историю: – Вообрази, осталась без работы, без жилья и практически без денег! И всё сразу! Sail close to the wind12 как говорится. И, кажется, я сорвалась.

– Сочувствую. Но это фигня, эмоции. В шоу-бизнесе полно вакансий, а казённый угол и немного деньжат – вещи наживные.

– Откуда тебе-то знать?

Слава не отвечает, выбрасывает бычок за территорию, отгороженную забором, и шаркает обратно в дом.

– Матвею ни слова! – просит его Грелка.

Слава щёлкает языком и показывает жест, который означает окей.

5. Скиталец в сарае.

Во дворе особняка разворачивается субботник, устроенный с лёгкой Славиной подачи. На подоконнике установлена радиола, из динамиков которой льётся интенсивная, но не раздражающая танцевальная музыка. Мать обновляет краску в углах особняка, Слава курит и сгребает в кучу листья и подгнившие яблоки. Грелки нигде нет, и её внедорожника тоже. «Ма, где Грелка?» – спрашивает Матвей. «В супермаркете, скоро будет». – «Чем помочь?» – «Сними оставшиеся яблоки, стремянка в сарае».

Матвей зажигает в сарае свет, сбивает веником с углов налипшую паутину и осматривает скопившееся барахло; удивляется, что его не так уж много: банки, краска, пилы, молотки, бензопила и запчасти от фрезерного станка. И какая-то штука, покрытая брезентом. Матвей срывает его и видит остов ржавого дедовского мопеда и разинутый рот недавнего знакомого, которого они со Славой повстречали в лесу. Матвей старается не пугать уродца. От подвешенной на потолке лампы в сарае тускло, но всё равно Матвей разбирает в уродце проступившие человеческие черты, подмечает анатомию и повадки, напоминающие ребёнка. Матвей жестами показывает, что всё в порядке, не нужно паниковать. Скиталец хлопает глазками и шлёпает губами, тянет сухую облепленную тонкой кожицей лапку и тихо мычит: «Домой, хочу домой». Матвей пятится к выходу, и мать кричит ему, справляясь, куда он провалился? Матвей высовывается из сарая, машет Славе. Подъехала Грелка, подняв облако пыли. «Сюда, – почти шепчет он, – только очень-очень тихо».

По счастливой случайности в сарай заглядывает только Слава, и когда мать всё-таки намерена к ним присоединиться, он выскакивает и посмеивается:

– Паука испугался, вот недотрога.

– И всё? Всего лишь паук?! Я-то думала. Сын, хватай стремянку и пошли красоту наводить, твой паук никуда не денется! Как маленький, чесслово.

Она возвращается к покраске, и Слава на секунду заглядывает в сарай.

– Оставь его здесь, потом что-нибудь придумаем.

– А если он высунется? Маман сразу инфаркт словит.

– Как он сюда попал-то?

– Тык не заперто было.

– Повесь замок, и он не выберется.

– И куда его вообще? – разводит руками Матвей.

– Бери стремянку, а когда дамы засядут дома, мы его выпроводим в лес, – предлагает Слава.

– Ему домой надо, а не в лес!

– Ты знаешь, где живут такие как он?!

– Прикинь, знаю! В Заказнике!

Слава выталкивает племянника из сарая, попутно вручив стремянку. Вешает на дверь замок и возвращается к прополке.

>>>

Обитатели особняка скрипят стульями, расставляют тарелки и усаживаются за ужин. Стряпнёй занималась Грелка, запекла цыплёнка в соусе карри и нарезала летний салат, заправив льняным маслом. Слава присосался к минералке, потому что у него началась ломка, которую в рехабе он душил обильным питьём и физическим трудом. Он шепчет Матвею, что нужно проверить пленника, как бы тот ночью со страху не разнёс весь сарай.

Матвей находит предлог – якобы забыл убрать стремянку после яблок – выходит на прохладу и шагает к сараю, но в кармане джинсов вибрирует смартфон. Матвей отвечает с неохотой – на той стороне звучит тягучий голос Мурата:

– Хотел предупредить тебя, Мэт, чтобы ты не высовывался.

– Слышь, Мурат, там, на парковке подстава была! Я не в теме, кто и зачем, но траблы мне нах не впёрлись, можем порешать, – говорит, взволнованно, Матвей.

– Базара ноль, кто-то кинул. Но я не об этом тру. Слушай, тот мужик ведь стрелять начал. Пацаны говорят, что раза три шмальнул.

– Не считал я, хэзэ.

– Этот ушлёпок – коммерс какой-то – тоже не в теме был, психанул и расчехлил волыну. И реально накосячил: короче одна пуля срикошетила и попала в пузо прохожему. Мужичку реально не свезло, приехал собрать мебель, а в итоге забрали его. В морг.

– Иди ты? – Матвей побледнел.

– Загнулся от потери крови. Менты коммерса скрутили, пацанов допросили и успокоились. Коммерс заяву накатал, но копы попросили его быть благоразумным и заявление забрать. Все знают, кто твой батяня. – Матвею почудилось, что Мурат хихикнул.

– И что дальше?

– Отличный вопрос, Мэт. Тут такая тема… в общем, накосячил-то коммерс, но расхлёбывать тебе. Ко мне попали кадры с камер видеонаблюдения, с тех, что на парковке. На них твой фэйс и прикид, а потом видно, как вы расхерачиваете тачку и, когда коммерс начинает палить во все стороны, валите, поджав хвост. – Мурат берёт паузу и договаривает: – Расклад такой, гони пять лямов, или я публикую эти кадры, и тогда капец твоему каналу. Доходчиво?

– Нафига, Мурат? Мы ж вместе лавэ мутим! Тебе не резон меня гасить!

– Ой, бля, перестань пороть чушь! У меня одних тик-токеров и лайкеров три хауса, ещё блогеров штук пятнадцать. Ты не уникален, Матвейка. К тому же Виталика повязали, «КПХ» скоро накроют, и твой контент заляжет мёртвым китом на илистом берегу северного моря. – Пауза. – Короче, пять лямов в течение недели, осознал?!

– Нет у меня бабла!

– Тачку продай. Хату. Ну, или выходи на пенсию, – говорит Рустам.

– Кто был этот мужик? Который погиб? – вдруг спрашивает Матвей.

– Ой, да не похер ли вообще?! Неделя! Всё, хаер13! – Рустам отключается, и повисает тишина.

В висках Матвея тут же разрывается фугас, начинается головокружение, и давно переваренный обед просится наружу. Матвей падает на газон; грудь сдавливает, ноют лёгкие и желудок, хочется плакать и блевать. Смерть прошла рядом с ним, пуля могла угодить в спину или в его приятелей, но немыслимым образом вспорола живот совершенно непричастному человеку. Матвею дурно; неуклюжая и бессмысленная гибель коснулась его, но помиловала, решив прийти позже. Матвей смотрит на сарай, тихий и тёмный, затем заглядывает в щель между досками. Уродец сопит под брезентом, виднеются его торчащие из-под ткани тощие щиколотки и ступни. Невозможно бросить уродца в лесу и надеяться, что он как-то выживет. И немыслимо разом всё потерять. Матвей перезванивает Рустаму и просит отсрочку, уверяя, что через месяц он выдаст сенсацию, покруче Уотергейтского скандала и связывает будущий эксклюзив с Ярушевским. Рустам всё-таки соглашается, хотя понимает, что Матвей юлит и потому поднимает ставку до десяти миллионов. Матвей, скрепя сердце, соглашается. «Что ж, удачи тебе, рисковый человек, – говорит Рустам с насмешкой в голосе, – ис-саляму алеком14

Слава выслушал сбивчивые объяснения племянника, похвалил и подчёркнул, что это поступок мужчины.

Грелка поддержала их стремление спасти и уберечь скитальца. Но увидев его впервые – страшно испугалась, и после долго из-за этого переживала. Среагировала, как школьница, жаловалась она, так незрело, так тупо. Но парни успокаивали, ведь не каждый день встречаешь мутанта, которому нет верного определения. Никто из них не предложил сдать Егорку – так его прозвал Слава – учёным. Те его будут мучить, потом убьют и вскроют, сокрушалась Грелка, и мнение её было единогласным.

Через несколько дней после ужина случилась неприятная встреча, прямо повлиявшая на жизнь спонтанного трио.

>>>

Из белоснежного «гелендвагена», подъехавшего к воротам особняка, выпрыгивает пузатый и холёный мужчина, и проворно откинув калитку, проходит внутрь. Его походка пружинистая, нервическая, а заплывшее жиром лицо, похожее на морду ленивой псины, колыхается при каждом шаге. Щёки красные, как и куртка, которую он с явным трудом застёгивает на молнию. Ножки короткие, сам низкий, и ручонки белые и дряблые, но уже тянутся к дверному звонку, вызывая на разговор хозяев. Отворяет мать, улыбается и спрашивает о цели визита.

– А вы не узнали меня что ли? Как же, Борис Хренов, местный мебельный магнат. Ха-ха! Салон «Ахиллес» в Ярике, Архангельске, Череповце! Не заглядывали? И стишок наш рекламный не слышали? Если вас пострелят в пятку – полежите на кроватке! Нам только диваны из Италии привезли, приходите – полежите.

– Обходимся советским наследием, – отвечает хозяйка особняка.

– Домишко-то отстроили ладный. А вы из Ленинграда, верно?

– Вам, Борис, чего надо?

– Вопросик есть. А домочадцы ещё имеются? Да-нет? Зовите!

– С какой это стати?! Между прочим, вы на частной территории! – заявляет мать.

– Частная? Хах, ну да. Зовите-зовите, иначе по-другому разговаривать будем.

– Угрожаете что ли?

– Кто? Я? Нет, боже упаси! Угрожать! Фух, вот выдумали. Ну, вы зовите, кто там у вас ещё. Быстрее, мне некогда! – торопит Борис Хренов.

Появляется Слава, слишком расслабленный, спросонья. Он осматривает магната Хренова и бросает:

– Чего надо?

– Я знаю, что в доме ещё двое – пацан и тёлка его. На выход! – кричит он куда-то вверх.

– Мужик, уматывай отсюда по-хорошему, – угрожает Слава.

Хренов смеётся, но как-то не по-доброму, и, не церемонясь, бьёт славу под дых, хватает за голову и швыряет на газон. Мать кричит, но не вмешивается. Хренов носком ботинка врезает Славе в живот и, наклонившись, спрашивает:

– Где скиталец?! Ну?! Лучше выдай, сучёныш, а не то я тебя в яме сгною, с червями дружить будешь!

– Какой скиталец?! Чё докопался?!

– Туповат? Ну, это ничего, это мы исправим, – говорит он и лупит Славу ногами, пока тот не умаляет прекратить.

Мать накидывается сзади с лопатой, но и хозяйку дома Хренов быстро обезоруживает и швыряет на траву.

– Ну-с? Где?!

Слава тыкает на сарай. Хренов сбивает лопатой хилый замок и рывком распахивает двери. Вместо скитальца он видит гору никчёмного мусора и застывшую в углу полевую мышь, которая пугается и юркает в узкую щёлку. Хренов матерится, со звоном отбрасывает лопату и, красный от злости, возвращается к Славе и берёт его за грудки:

– Где, падлёныш?! Говори, а не то обоих урою!

– Там был. Честно, – клянётся Слава.

– Сынуля твой где?! – это Хренов обращается к матери.

– Я засужу тебя, сволочь!

– Короче так, – вытирая выступивший на лбу пот, заявляет Хренов, – или к вечеру у меня перед домом будет стоять уродец. Или я сожгу ваш распрекрасный особняк к херам собачьим! Алконавт же отправится по этапу за кражу водочки из сельхозмага, а вы, уважаемая, за ложные показания в суде. Для сынишки и придумывать ничё не надо, он сам себя закопает.

Борис Хренов удаляется своей пружинистой походкой и, вскарабкавшись во внедорожник, уезжает. Слава помогает сестре подняться и усаживает её в ротанговое кресло.

– Слава, брат мой, ответь – что требовал от нас этот оборзевший хмырь?

И Слава рассказывает, как они встретили в чаще леса уродца, и как он, видимо, к ним прибился, выследил и залез в незапертый сарай. И проторчал там дня два. Ещё просил вернуть его домой, но точный адрес не сообщил.

– А где он сейчас?

– Матвей и Грелка ушли с ним в лес на прогулку. Матвей хочет отвезти мутанта в Заказник.

Мать недолго молчит, обдумывает услышанное, затем всплёскивает руками и с жаром тормошит брата:

– Звони им, пусть скорее возвращаются! Мы что-нибудь придумаем. Жирный козёл, может, и блефует, но мне совсем не хочется просить бывшего мужа об услуге.

6. Sola gustatus.

Пятничный вечер бросает вызов ресторану «Sola gustatus», и шеф-повар Стеван Младич колдует над коронным блюдом. Ради него приезжали в Москву Душан Ивкович, Мила Йовович и Горан Брегович, разумеется, заходя в «Sola» подспудно, но заявляя шефу, что прибыли в столицу ради лишь випавского супа и ражничей, подававшихся в изысканной посуде из марокканского фарфора. У Стевана, конечно, имелся секретный ингредиент: в випавский суп он капал соевый соус тамари, добытый в закромах гастрономических закоулков Тюбу. Тем самым Стеван нарушал постулаты национальной кухни, но не особенно из-за этого переживал. Родился он в Белграде, но рано эмигрировал и вырос уже в России. К тому же вкус для него всегда был важнее традиций.

Стевану месяц назад стукнуло сорок, но широкие плечи, грузность и аккуратная бородка с проблеском седины накидывали ещё пару лет. Увалень в быту, на кухне он становился виртуозом.

Сегодня он закончил раньше. Доверив помощнику завершить легендарный суп, Стеван срывает фартук и быстро переодевается.

На улице его застаёт ливень, но Стеван прыгает в спасительный провал метрополитена.

Ему пишет приятельница, с которой у них лет десять назад были мимолётные отношения. Впрочем, они неплохо ладят до сих пор. Подруга упрашивает о встрече и всячески увиливает от прямых вопросов. Разумеется, интервью превратится в допрос про Ярушевского, его близкого друга. Ему сейчас меньше всего хочется поднимать эту тему. По крайней мере, до тех пор, пока он не увидится с одним чрезвычайно неприятным человеком.

Большая шишка этот человек, но встречаются они в дешёвом пабе, где пиво разбавляют, и вместо гренок подают сухарики. Шишка говорит:

– Рад встрече. Пивка?

– Тут гадость, а не пиво, – хмыкает Стеван.

– Интересуешься другом? – сразу к сути переходит шишка.

– Послушай, Стариков, ты под кем там вообще елозишь? – Стеван показывает указательным пальцем в потолок.

– Борзеешь. Я тебе одолжение, а ты мне грубость. Так нельзя.

– Мне бы знать, что ты имеешь реальную власть.

– Просто поверь. Больше у тебя знакомых там, – он тоже тыкает вверх, – больше таких, как я, нет. И не будет. Всех за яйца держат, всех подозревают. Кстати, скажи спасибо, что на допрос не вызвали. Пока что.

– Могут?

– Они всё могут. Но я не дам. – Стариков хлебает светлого пива и причмокивает. И добавляет: – Есть предложение.

– У меня ресторан и пара забегаловок в провинциях. Я не такой уж богатый человек.

– Речь не о взятке. Пойдём.

Они покидают тошнотворное заведение, идут по шумному проспекту и сворачивают в чистенький двор отремонтированной пятиэтажки. Стариков в плаще, Стеван в куртке; ливень перестал, но оба ёжатся от наскакивающего ледяного ветра. Стариков облокачивается на скамейку, закуривает и протягивает пачку Стевану но, получив отказ, убирает её в карман. Затягивается и выдувает клубы плотного дыма, которые тут же разбивает неугомонный ветер. Стариков говорит:

– Добудь мне дервиша, и я оформлю перевод Ярушевского в заграничный госпиталь. Там, конечно, друга твоего внезапно потеряют.

– Звучит фантастично. И задача, и задумка. – Жуёт нижнюю губу, уточняет: – Зачем тебе дервиш?

– Приятно с тобой, Серб, дела иметь: не включаешь дурачка, – посмеивается Стариков, но весёлости в этом смехе ни на грамм.

– Дервиш нужен для экспериментов? Полагаешь, удастся приручить?

Стариков кивает и прикуривает вторую сигарету от первой.

– Опасности просчитал? Если выйдет из-под контроля? – спрашивает Стеван.

– Это ж не заяц или кабан, тут с кондачка не прокатит. А меры безопасности по содержанию я уже оформил.

– Что твои бойцы? Не справятся? – спрашивает Стеван.

– Мои бойцы хоть куда, – отвечает Стариков, – но понимать скитальцев, и уж тем более дервишей, им не дано. И это мне тоже известно, да.

– Осведомлённость твоя меня пугает.

– Лучше знаешь, крепче спишь, – усмехается Стариков, но ему совсем не до веселья. И добавляет: – Наверху конвульсируют и борются со всем миром: террористы, партизаны, давление дипломатов извне, повышение пошлин, бесконечные санкции, напряжённость в правительстве, внутриусобица. Арабы ещё эти лезут на Марс. Скоро пузырь лопнет, и понадобится новый инструментарий.

– Возглавишь переворот?

Стариков хохочет, и теперь ему правда смешно:

– Упаси господь, какой в жопу переворот?! Чего переворачивать?! И так на дне унитаза копошимся, так что верти – не верти, все в говне сидим. Но в говне – не в крови, и чтобы не стало хуже нужно чуть-чуть подсуетиться. Смекаешь, Серб?

– Честно? Нет. Встречная просьба: если я уломаю дервиша, ты переправишь Ярушевского к границе заказника. Дальше ничто не долетит, ты знаешь.

– Три вертушки просрали, ещё б мне не знать!

– По рукам?

Стариков отплёвывается, будто курил папиросы без фильтра, и скрепляет договор рукопожатием.

>>>

Всё-таки она добивается своего и прилетает из Риги в Москву, чтобы взять у Стевана интервью. Элеонора Максимова, среди своих Эля Бульдог; не самая тактичная, но крайне самоуверенная и не уличённая во лжи журналистка. Во всяком случае, она сохраняет право называться таковой, не скатываясь в лоно адверториальных куртизанок.

Интервью записывают в его скромной квартире на Ходынке с ремонтом в стиле «аскетичный хюгге», чтобы уютно и минимум острых углов. Перед записью Стеван угощает Элю и её коллегу красным вином, фоном включает пятую симфонию Малера. Интервью начинается поздно, и три камеры, установленные в углах квартиры, ведут запись.

Стеван в клетчатом костюме-тройке, на лице у него выражение усталости, и на разминочные вопросы он даёт чёткие ответы, не погружаясь в двусмысленную топкость метафор. Затем Эля переходит к сути.

– Твоя реакция на арест Виталия Ярушевского? – спрашивает Эля.

– Шок.

– Вас когда-то свёл боснийский дирижер Брегович? – спрашивает Эля. Она играет бокалом вина у скуластого бледного лица, перекатывая его содержимое, как сомелье. Пастельный тон кожи контрастирует с воспалёнными глазами, которые Эля прячет под затемнёнными линзами очков типа хамелеон.

– Нас познакомил Горан, верно. Но он не босниец, он считает себя югославом. Это даже в Википедии указано, можешь проверить.

– Почему ты не рядом с другом?

– Виталий в коме, уход и врачи ему сейчас нужнее, чем я, – отвечает Стеван.

– У миллиардера вообще могут быть друзья? Не кажется тебе, что это какой-то обман, может, самообман? Или есть прагматичные причины вашей близости? – спрашивает Эля и с вызовом смотрит на Стевана, который, разумеется, понимает подоплёку вопроса.

Он говорит:

– Миллиардер – это, прежде всего, человек. У каждого человека есть друг, так чем же Виталий хуже? И если ты спросишь, в чём моя выгода, то я скажу прямо – Виталий финансировал мой ресторан и помог уладить юридические вопросы. Я всегда буду ему благодарен.

Стеван обновляет бокалы, снимает пиджак, оставшись в серой клетчатой жилетке. Фоном с пластинки на проигрывателе считывается музыка Малера, но звук не громкий, беседе он не мешает.

– Вы познакомились в Милане после оперы «Аида» и с тех самых пор не разлей вода. Или были моменты недопонимания? – Эля отпивает вина, на её губах застывает улыбка.

– Нашей безоблачной дружбе почти десять лет, – кивает Стеван.

– Что ты знаешь про Господина Капусту? – и, спросив, Эля делается серьёзней некуда.

– Очень глупое имечко, как по мне, – усмехается Стеван и продолжает: – У «КПХ» есть вожак-инкогнито и он прозвал себя Господином Капустой. Забавное прозвище, как у героя «Улицы Сезам». Но последствия их действий не веселят.

– Это уж точно! Теракт в здании суда, взрыв на Лубянке, хладнокровные убийства двух генералов – и это лишь за текущий год. Вопрос времени, когда пострадают рядовые граждане!

Стеван кивает, и камеры выхватывает крупным планом его морщинистое лицо, замутнённые карие глаза и слегка растрёпанную бородку.

– Ярушевский знаком с Господином Капустой?

– Нет.

– Ты знаком с ним?

– Не имел возможности, – спокойно отвечает Стеван.

– Спрошу прямо, в лоб, как говорится. Виталий Ярушевский спонсирует «КПХ»?

– А ты знаешь, Элеонора, что стоит за аббревиатурой «КПХ»? Что сочиняют в Сети? КПХ – Контроль Первых Холуев или Команда Правых Холопов. Смешно. «КПХ» – это Клан Павшего Херувима, буквальный перевод, вырванный из манифеста учёного Ливерморской лаборатории Курта Либнета. В нём он пишет об анархии и возвращении к абсолюту, в основе которого созреют и укоренятся новые формы социального взаимодействия, которые, в свою очередь, послужат трамплином к переходу в новую Эпоху для Человечества.

Элеонора улыбается, кивает и спрашивает:

– Причём здесь Люцифер? И можно ли сказать, что «КПХ» служит Сатане? «КПХ» – плод иллюминатов? В сегодняшнем контексте «Контроль Первых Холуев» выглядит обоснованней, тебе не кажется? А тут херувим. Как гражданская война приблизит Человечество к новой Эпохе?

– Спросите у Гражданина Капусты, – ухмыляется Стеван.

Вместе с ним посмеивается оператор, и Эля прожигает его разъяренным взглядом. Оператор подавляет вырвавшиеся смешки и извиняется.

– Иллюминаты здесь не причём. – Объясняет Стеван. – И Люцифер, кстати, не такой уж плохой парень. Он нёс свет, подобно Гефесту. «КПХ» намерен вернуть людям угасший светоч и чувство собственного достоинства. Пойми, у всего значимого должен быть потаённый смысл или вязкий источник. Если идеи лежат на поверхности, если корни растут над почвой или талант проявляется в первом тайме – такой находке грош цена. Даже меньше, ведь грош – один к ста, а ценность пустой находки – пыль.

– Ты философ, Стеван и умеешь нагнать тумана, но скажи, в чём их сверхзадача?

– У всего есть истоки, но чаще всего они сокрыты чем-то личным и не слишком оригинальным. Я к тому, что Господин Капуста пошёл убивать, возможно, из-за обмана на кассе супермаркета или наглости в очереди к врачу. Причины не так важны, лучше осмотреться и уразуметь атмосферу. – Он понимает, что погружается в словоблудство и меняет тон, изъясняясь бодрее и подпрыгивая на каждом слово, как на кочке. – Если цветок растёт в пустыне, он обречён, ведь там мало воды. Но если цветок родился с зубами – пусть берегутся верблюды, ведь кормом могут стать они, а не хилый запыленный плод.

– Откуда такое понимание философии террористической группировки? – вдруг спрашивает Эля, но Стеван будто ждал этого вопроса.

– Это не философия, а психология. И чем труднее человеку дышать, тем обречённей он тянется к оружию.

– И всё же, – приободряется Эля, на её бледном остроугольном лице возникает хищническая гримаса, – неужели даже смертная казнь, которую ввели несколько лет назад после тех ужасных событий в Казанской и Ростовской школах не пугает террористов?

– У фанатиков нет страхов кроме одного – пасть жертвой собственной трусости.

– Как ты относишься к смертной казни?

– Учитывая, что в Бога я не верю, тезис о возможности забирать жизни им одним отпадает. – Он замолкает, когда обрывается музыка. – Скажем так, я считаю, что иногда казнь – единственный выход. Но использовать опасный инструмент нужно редко и с умом.

– Политологи утверждают, что во многом ратификация Госдумой протокола и отмена моратория стали неким реверансом в сторону новообразованной Арабской Суверенной Исламской Республики. В конце года запланирован саммит президента и наследного принца АСИР, где будут обсуждаться вопросы мирового значения. Как ты вообще относишься к пылкой дружбе с арабским миром?

– Положительно, – отвечает Стеван и морщится, давая понять, что эта тема его мало интересует.

Эля видит сигнал, но продолжает интервью:

– Смотри, какие темы будут обсуждать главы государств. – Она раскрывает планшет, листает страницы и зачитывает: – Создание научной группы в вопросе стабилизации водородного топлива. Очень скользкая плоскость, ведь зачем арабам такой прогресс, не так ли? А вот нам он очень кстати, но без арабской науки мы не продвинемся. Ещё. Возможность строительства военных баз на территориях, аннексированных АСИР, а именно в Сальвадоре, Гватемале и Кубе. Цитата заголовка «The Times»: «Русские на арабских курортах под носом у дяди Сэма». И вот ещё темка – поставка в АСИР нескольких партий с топливом на базе маджентия-11, добываемом в Заказнике. Снова цитата, но уже из «Science»: «… и после того, как разлом на Марсианской поверхности был подтверждён несколькими марсоходами, на Красной планете оказался космоболид компании «Open Space», взявший образцы грунта и произведший точечный анализ местности. Нет сомнений, что на дне разлома скопились залежи неизвестного науке ресурса, обладающего исключительными энергетическими свойствами. – Она делает паузу, ища нужное продолжение. – И если молодое арабское государство освоит Марс, запустит буры, считайте, что Америка и весь остальной мир будут отброшены на пару веков назад, ведь выигранная нами цифровая гонка затмиться на фоне рёва взлетающих ракет».

– Зачем ты всё это читаешь? – устало спрашивает Стеван и, взяв с кухни пепельницу, закуривает.

– Маджентий принадлежит НИИ Заказника, то есть Ярушевскому. Учитывая арест миллиардера, можно ли говорить о том, что нашей власти необходим повод захвата столь редкого и засекреченного – причём, подчёркиваю, не ими – вещества? К тому же Ярушевский в коме, и, поговаривают, состояние его ухудшается.

Стеван молчит, загипнотизированный абстрактным рисунком из паркета. Симфония закончилась, игла вхолостую бегает по краю зацикленной пластинки. Затихло и снаружи, ни дождя, ни воя служебных машин. Стеван раздумывает над предложением Старикова, которое он принял без сомнений. Как он договориться с дервишем, просто попросит об одолжении? И если выгорит, что потом? Виталий давно мучается с сердцем, пережил два инфаркта и инсульт, три операции. Быть может, это плата за его уникально явление на этот свет, за невероятный ум и смекалку, благодаря которым он сколотил грандиозное состояние. Ярушевский обязан держатся, чтобы войти в Источник, чтобы переродиться. Стеван поклялся себе уговорить дервиша, каких бы усилий это ни стоило, и успеть, пока любимое сердце ещё бьётся.

Стеван докуривает и подмигивает оператору, клюющему носом:

– Эй, братишка, ты там пишешь или мы сами по себе?

– Запись идёт, – отвечает оператор.

Стеван пожимает плечами и говорит:

– Пусть только попробуют сунуться.

– Я поняла.

Эля допивает вино и вздыхает так, словно фигурист, сорвавший последний прыжок и потерявший шансы на золотую медаль. Показывает оператору, чтобы закруглялся и собирал технику, они закончили. Затем она копошится в сумочке и возвращается в зал с сигаретой в зубах. Курит дамские, тонкие, дыма почти нет.

– Стеван, ну зачем ты так со мной? – Она берёт паузу, словно смертельно устала и надумала умереть прямо здесь. – Вот оттрахать бы тебя, тогда б ты раскололся. – Затягивается и продолжает: – Но ты и тут зады прикрыл. Хоть стажёров к тебе отправляй. У нас в редакции, кстати, полно смазливых мальчиков.

– У меня нет комментариев, – говорит Стеван.

– Мне уходить, или ты всё-таки расскажешь что-то такое, что окупило бы мою командировку?

– Я предупреждал, что интервью со мной – глупая затея. Лучше бы раскалывала очередного блогера-нувориша. – Он идёт на кухню и спрашивает: – Кофе будешь? Колумбийский.

– Блогеров-то не осталось, сплошные куклы набитые, – отвечает она, размахивая сигаретой, и соглашается на эспрессо.

– Твой кофе, сола густатус. – Стеван подаёт ей чайную тарелку с поставленной на неё кружкой, приподнимает, не снимая, её очки. – И займись уже своими вампирскими глазами – больше сна, меньше табака и часов, проведённых у экрана.

Эля улыбается, но улыбкой осторожной и недоверчивой:

– Сола густатус? Ты назвал меня вывеской своего ресторана?

– Если раздробить на слова, sola – значит единолично или только. А gustatus – вкус. Но если соединить в идиому, то sola gustatus – одинокая жена или женщина. Я узнал об этом уже после утверждения всех бумаг. Ирония показалась мне уместной.

– Одинокой женщине пора в отель, а с утра на самолёт. Кофе обалденный. – В коридоре она набрасывает на плечи плащ, пропускает вперёд оператора и целует Стевана на прощанье в заросшую бородой щёку.

Остаток вечера Стеван проводит за симфонией Малера, играет шестая, печальная. Вспоминает «Аиду» и первый ужин в компании Ярушевского, а потом окунается глубже, в кровавую пропасть, в крики о помощи, в мольбы об утратах и завтрашнем дне. Он хватается за колени, потому что не чувствует своих ног, они будто отнялись, отстегнулись и ушли доживать свой век в одиночку. Подскочивший пульс восстанавливается, и Серб выравнивает сбившееся дыхание. Так бывает, не впервой; всё равно невозможно привыкнуть.

7. Мистер Хренов.

Стремительный порыв ветра обрывает верхушки сосен, колотит проводами о стены особняка и треплет оставленную незапертой дверь сарая. В гостиной играется с джойстиком от приставки скиталец Егорка; Матвей выдал ему футболку с логотипом «Marvel», старые растянутые спортивки и обшарпанные кроссовки с толстой подошвой а-ля «Balenciaga». Уродец увлечённо жмёт на кнопки негнущимися тонкими спицами-пальцами, фыркает и бурчит. В узких мазутных глазах его мерцает погребённый огонёк сознания.

На кухне под высоким потолком теплится свет винтажной люстры, выхватывая напряжённые лица домочадцев. За овальным столом расположился семейный совет, и все четверо обдумывают и соображают, как быть дальше. Мать размашисто разбивает натужное томленье:

– Отдайте вы этого юродивого! Нужны вам проблемы?

– Нельзя, – отвечает Матвей, – он его замучает. Или продаст на опыты.

– Откуда он вообще про Егорку узнал? – спрашивает Грелка. – Я думала, что это страшная тайна Заказника.

Слава курит и вздыхает.

– Очень уж в теме этот магнат, – заключает Матвей и прибавляет: – Словно следит за нами. Может, даже сейчас подсматривает, вуайерист грёбаный!

– Было б так – давно б вломился, – предполагает Грелка.

Слава кивает:

– Или ждёт, когда мы проводим Егорку к его парадной.

Повисает затишье, Егорка истребляет виртуальных монстров, но чаще умирает сам.

– Как хотите, но скитальца я не отдам, – делает заявление Матвей. – Уродец просит вернуть его домой, и я займусь этим.

– В Заказник? – спрашивает Слава.

– Какой, к чёрту, Заказник?! Что ты выдумываешь, сын?! – нападает мать.

– Вернётесь со Славой в Питер. Поживёте на хате. Там Хренов вас точно не достанет. Позвони отцу, он защитит.

– Думаю, Хренов знает, что за человек мой зятёк. И при этом всё равно сунулся к нам, угрожал. Меня это настораживает, – говорит Слава.

Мать громко отодвигает стул, встаёт и закуривает, с силой выдувая табачный дым. Она зажигает смартфон, листает контакты, потом гасит. Проделывает то же самое ещё раз. Тушит сигарету в мойке и решительно поворачивается к собранию.

– Сын мой упрям, как стадо баранов, спорить бесполезно. Слава, ты проводишь его в этот Заказник! И вернёшь целёхоньким!

Слава пожимает плечами, вскидывает голову и говорит:

– Проводить за ручку?! Что за бред?! Никуда я не поеду, никому сопли подтирать не стану. Сам хочет – вперёд! Я – пас. Что я там забыл? Это сынку твоему шлея под хвост попала, это у него что-то там засвербило. Я никуда не поеду.

Мать прожигает его взглядом, вбивает слова настойчиво, с нажимом, не оставляя шансов:

– Нет, братец, ты сделаешь так, как я велела! Ты поедешь с Матвеем туда, куда я прикажу! Пора отдавать долги! Ты никогда не отвечал за свои слова и поступки, приходилось отдуваться мне, ты помнишь?! Всегда тебя выгораживала, прикрывала, одевала и обувала! И сейчас мне звонили из рехаба, и я отмазала тебя, братец! В тысячный раз! Я вместо матери, я вместо отца, и если бы не я, ты бы уже сдох, сволочь инфантильная! Учти, если обманешь, будешь доживать свой век в конуре с коркой чёрствого хлеба, потому что ни зарабатывать, ни просить ты не умеешь!

Все молчат; гневный спич предназначался только для Славы, но слова эти услышали и чужие уши, и все теперь хотят от них отряхнуться. Матвей предпринимает попытку заявить о своей самостоятельности, убедить, что он и Егорка справятся сами, но мать настойчива и непреклонна.

И она продолжает:

– Мы с Грелкой вернёмся в Питер. Я позвоню Старикову и попрошу урезонить Хренова.

– Не сбегу я ни в какой Питер!– возражает Грелка. – Поеду с парнями.

– Каприз дамы – закон, – ухмыляется Слава и разводит руками. – А тут две женщины ставят условия. Куда деваться – я в тупике!

«Грелка, ты не поедешь» хочет сказать Матвей, но прикусывает язык, потому что эти почти выскользнувшие слова – не больше, чем условный рефлекс, обязательная фраза для парня, чьей девушки грозит опасность. Однако Матвей осознаёт нужность жизнелюбивой Грелки, её задор поддержит в них горение фитиля надежды. С огнём этим они пройдут до Заказника и вернут Егорку сородичам, не поддавшись морозному дыханию стылого отчаяния. Грелка с ними, и она окутает теплом, и станет им второй матерью и первой сестрой.

>>>

Ночью на подступах к особняку дежурил Матвей, компанию которому ненадолго составила проснувшаяся в три ночи Грелка и улыбчивый Егорка, пребывавший в каком-то волшебном дурмане. В четыре утра Матвея сменил кряхтящий от недосыпа Слава.

– Уверены, что наш хитрый план сработает? – спрашивает Слава, пожёвывая не прикуренную сигарету и устраиваясь с чашкой дымящегося кофе на посту.

Матвей пожимает плечами и переглядывается с Грелкой, которая подмигивает ему.

Выспавшись, Матвей занимается планированием поездки: составляет маршрут и старается связаться с диггерами, которые захаживали внутрь периметра Заказника. Но никто не отзывается.

Мать собирает вещи и, расцеловав сына, уводит в сторону, моля о том, чтобы её упёртый потомок передумал:

– Едем вместе? Оставь ты эту затею, сын. И мутанта этого брось. О нём кто-нибудь позаботится.

– Как же помогать слабым и обездоленным? Отстаивать права?

– Дорогой мой, для добродетели есть суд, есть Конституция и Закон. Ты не должен приносить себя в жертву ради туманных обетов и мнимых принципов. Пойми, у тебя впереди безоблачная жизнь. Приключение перестаёт быть таковым и становится испытанием, если что-то угрожает жизни, милый мой мальчик. Я не переживу, если ты пострадаешь.

– Мы всё решили, – отвечает Матвей, но сомнения, пустившие корни бессонной ночью, начинают прорастать в податливом гумусе души. Если мать надавит, он может сдаться. И как итог – переломанная карьера, эмбарго на цифровой контент. Пойти в продавцы или преподавать в институте? Не согласен он на компромисс, и потому говорит: – Прости, мама, но по-другому нельзя. Сделай это для меня, прошу. Обещаю, всё получится.

– Нет! Я никуда не поеду! Я не брошу единственного сына в смертельной опасности!

Она истерично швыряет сумку на пол, пинком опрокидывает чемодан и, плюхнувшись на стул, складывает беспокойные, трясущиеся руки на коленях, всем видом демонстрируя, что и шагу не ступит по собственной воле. Матвей набирает в лёгкие воздуха и скороговоркой выкладывает все карты, не утаивая самых неприглядных подробностей случившейся на парковке трагедии. В отповеди его нет покаяния или оправдания, но есть чёткая формулировка проступка – убийство – пусть и непреднамеренное, пусть и не собственными руками. Его игры обернулись страшной трагедией, и он обязан залатать созданную брешь, иначе сквозь неё вытечет вся радость и осознанная боль, и останутся лишь лакуны. Хочет ли мать обнимать вместо сына бледный манекен, или отпустит с тревогой, дав шанс исправиться?

Мать гарпией набрасывается на него с кулаками, раздаёт пощёчины и треплет за волосы, обзывая неблагодарной гадиной и эгоистичной свиньёй. Подоспевший Слава оттаскивает её и призывает успокоиться, взять себя в руки. Мать тяжело дышит и больше не смотрит на сына. Затем она, молча, подбирает сумочку и обесцвеченным голосом просит брата уложить сумки в машину. Справившись, Слава поправляет в багажнике хлопковое покрывало и шикает, чтобы Егорка сидел тише воды и не дёргался. Так же смотря сквозь Матвея, мать наказывает Грелке, чтобы та перекрыла воду, газ и закрыла все окна, потому что если град или гроза, то мало не покажется. Грелка клянётся выслать ей тщательный фотоотчёт и обещает быть осторожной.

«Нисан-кашкай» выкатывается из гаража и пылит, выезжая на шоссе.

Подготовка к побегу внутри особняка принимает лихорадочный характер.

По пути мать подхватывает Виолу Сергеевну; с нею заключёно предварительное телефонное соглашение, по которому Виола не задаёт вопросов, составляет компанию до Мышкина, а обратно едет на автобусе.

Их останавливают на выезде из Коропинска. Проверка документов, обычная процедура. Только вот молодого сотрудника ГИБДД мать знает – это Лёшка Панов, сын студенческой подруги. Лёшка лыбится, изучая пластиковую карточку с фото матери.

– Куда едете? – спрашивает он, не снимая с физиономии штатную улыбку.

– В город за покупками. У Виолеттки скоро день варенья, надо пополнить запасы, – отвечает мать.

– А в нашем супермаркете еда закончилась?

– Скудный ассортимент, – улыбается мать.

Лёша Панов наклоняется, отдаёт права и шепчет:

– Хрен палит вас. Езжайте быстрее. И не возвращайтесь. – И добавляет: – Приятного дня, сударыни.

– Спасибо, Алексей. – Заводится двигатель. – Маме привет.

>>>

Багажа набралось на пару сумок, и то всё тёплое или сменное бельё. Грелке выдали мамину одежду, хоть и была она слегка велика ей в бёдрах и груди. Слава запасся верёвками, ножами, термосом, молотком, отвёрткой, фонарём, газовой горелкой, спичками, зажигалкой, железной дубиной. Он понимал, всего не предусмотришь, но свою задачу считал выполненной. Грелка гуглила Хренова и делилась найденным.

– Парни, я кое-что тут откопала. Хренов этот хоть и магнат, но инфы на него a little; родился, женился and yet all. Но в древнем выпуске местной газеты писали, что он работал в исправительной колонии, а до этого был старателем в Заказнике.

Услышав про Заказник, Матвей отвлекается от своих приготовлений и внимает Грелке.

– Реально? В том самом? – спрашивает он.

Грелка кивает. С улицы возвращается Слава, он говорит, что сумки во внедорожнике и что хавчик он тоже собрал, а потом интересуется причиной оживлённых лиц. Они объясняют, и Слава хмыкает, потому что совпадение не кажется ему случайным.

– Ещё тут пару слов о его behavior after escape15. Так и написано, побег. Хренов буквально оттуда смылся. Его что-то заставило, но он не рассказал журналистам, чего испугался. И не наезжайте на меня из-за английского, тут дана гиперссылка на статью в британской научной статье, где упоминается Хренов.

– У него брали интервью иностранные журналисты? – недоумевает Слава.

Грелка бегло читает научную статью, в которой мало чего понимает, потому что она наводнена терминами и сложными языковыми конструкциями. Она сдаётся, признавая, что даже её уровня недостаточно, чтобы понять смысл.

– Сестра звонила? – спрашивает Слава.

– Каждый час трезвонит, – отвечает Матвей, – причитает, что бросила нас, что поступила, как хреновая мать.

– А зятя вызвала?

– И он в пути, – здесь Матвей морщится, ему совсем не улыбается пересекаться с биологическим отцом. Но Хренов напрягает сильнее. Нужно выбираться из Коропинска, и отец – единственный беспроблемный шанс.

В их дом заглядывает Хренов, без стука, как к себе. На нём всё та же красная куртка, но вместо выражения гадкой остервенелости живая гримаса участия. Он застаёт трио врасплох, и Слава готов броситься на него со стулом.

– Эй, эй! – тормозит его Хренов. – Оставь мебель в статичном положении. Стул ни в чём не виноват. Я не ругаться пришёл, я мириться пришёл. Да, я тут пораскинул мозгами, ну не с того начал, не прав. Вы ж ребята ничего, я вижу. Мирно поговорим, а потом решим, как быть. Ага?

– Скитальца мы тебе отдать не сможем, – предупреждает Слава и объясняет почему: – Он скрылся в лесу. Выпустили, и он ушёл.

Хренов кивает и причмокивает:

– Проверим, проверим, да. Но если уж так, то в какую сторону-то мутантик убёг? А? Напрямки? К деревне пошёл? Или к пруду? Направление у него какое было? А не боитесь, что заплутает, что волки его сожрут?

– Из леса вылез – туда и ушёл, – отвечает Матвей.

Хренов и с этим аргументом согласен.

– Что ж, ну поищу в лесу, так и быть. А вы, ребятня, ну простите дядьку, ну вскипел я тогда, женщину обидел. И тебя, Слава. Ты ж Слава, брат ейный?

Слава не отвечает.

– А вы дотумкали, что за скиталец такой? Откуда взялся? А?

– Из Заказника, – выдаёт Матвей, – туда и вернётся.

– Точно. В Интернете нашёл? А? чего там только нет в этом Интернете. Всякого, и правды, и вымыслов. Скиталец из Заказника, верно. Но как он на свет взялся, знаете? Нет? А хотите, расскажу?

– Соврёшь ты, Хренов, – говорит Слава.

– Нет, врать не буду. Там есть места такие – «колодцы». Местечки эти вроде как проклятые, фонят бессовестно, лучше рядом не шлындать. И струится из этих «колодцев» свет такой лиловый, а вокруг него всё оранжевое, что твой апельсин. И раз в месяц из такого «колодца» возьмёт – да тварь какая-нибудь и выползет. Типа этого вашего скитальца. И мученья с ней, если удерёт: может скот отравить, воду испоганить. А вы вошкаетесь с ней. Сволочуг давить надо, они нелюди – нежить, ясно вам?!

– То есть, вы утверждаете, что в Заказнике есть дыры, откуда лезут мутанты? – уточняет Слава.

– Ну, – поддакивает Хренов.

– Шли бы вы отсюда!

– Не веришь что ли? Ну, зря, ну глупый паренёк. Верь – и не спрашивай, откуда взялась эта погань, просто мочи и сохраняй мир и природу нашу не измаранными.

– Почему вы сбежали из Заказника? – вдруг спрашивает Грелка, и Хренов замирает.

Потом оттаивает и говорит:

– Испугался я. Страшно мне стало. До усрачки.

– На кой фиг вам скиталец?! – снова Грелка.

– Потому что я видел их раньше, и потому что я знаю, как с ними совладать, – отвечает Хренов.

В особняке возникают несколько человек, развязных, понурых и с бегающими глазками. Все помладше Хренова, но старше Славы. Они шепчутся с Хреновым, кружат по коридору, шныряют по кухне.

– Если мутантик мой и вправду убёг, – говорит Хренов, – то я его поищу. Но если у вас припрятан, то молю – верните. Ибо бед наворотить он способен охапку. Не доводите до греха.

Процессия покидает особняк.

На улице сгущаются тёплые сумерки и некоторое время кажется, что мир притих, оставил разборки «на потом», взял вынужденный тайм-аут и переводит дух, чтобы, отдышавшись, с головой окунуться в эту замутнённую явь.

Но тут же деревню сотрясает рокот мощных движков, и три чёрных «кадиллака-эскалэйда» антрацитовыми монолитами встают у особняка Кайгородовых, перегородив всю проезжую часть своими широкими, разбухшими боками. На порог взмывает Стариков и, осмотревшись, просит двух здоровенных лбов сторожить, будто те псы, а не люди. Сам же, коротко и сухо поздоровавшись с сыном и его товарищами, торопится на разговор с Хреновым.

>>>

Переговоры проходят на поле Хренова, в его беседке, прилаженной к трёхэтажному дворцу, воздвигнутому в старославянском стиле. Хренов этим зодчеством страшно гордится и обычно подолгу бухтит гостям о нюансах и подводных камнях, встретившихся во время строительства. Но на сей раз Хренов обходится без утомительной лекции об истории архитектуры, ведь он понимает, что перед ним человек важный, не транжирящий минут или слов понапрасну.

Стариков выпивает минералки и, сложив на кленовой столешнице в замок ладони, спрашивает:

– А вы не оборзели, мистер Хренов?! Почему-то мне кажется, что ваш мозг задымился настолько, что пора там снести стены, чтобы как следует проветрить.

Хренов посмеивается, ему нравится прямота. Когда он курил по две пачки в день, дым всегда бил в голову, и тогда, в самом деле, хотелось продырявить черепушку и впустить немного свежести.

– Поесть не хотите? – Хренов делает знак помощнику, который приносит корзину фруктов и нож для резки.

– Издеваешься? Ты угрожал моей семье! Ты совсем дурак?! – начинает выходить из себя Стариков.

– Твои детишки забрали мой товар. Украли. Я хотел его вернуть. Вот и всё, можешь сам у них спросить.

– Какой товар?! Что ты несёшь?!

– У меня скиталец убёг. И к парнишке твоему прибился. Мои следопыты быстро разнюхали. И я просил – верните мутанта Христа ради. А они ни в какую. Разве можно так с чужим добром поступать?

Стариков ослабляет ворот белоснежной рубашки, на его лбу выступает испарина. Отчего-то упоминание о скитальце в неволе да ещё так далеко от родных мест тревожит его, большую шишку, но он не до конца понимает, в чём причина укола страха. Надо бы спросить о скитальце, но совсем не хочется. Стариков курит и хочет уйти, но понимает, что разговор застыл на конфликте, который придётся разжигать или сворачивать, несолоно хлебавши.

– Хренов Борис Николаевич, не так уж много о вас известно. Отлично скрываете частную жизнь. Но про ваш опыт работы мне всё же поведали,– говорит Стариков, стараясь не смотреть на собеседника. – И колония – не самое любопытное. Вот старатель на рудниках Заказника – вот это уже разговор. У вас даже иносми интервью брали. Я видел запись, и признаю – вы можете напустить туману. Чего ж вы там напугались?

Хренов смеётся, счищает ножом с яблока кожуру и, отрезав крохотный кусок, посылает его в рот. Жуёт, держит паузу. Стариков тоже не торопится, прикидывает, долго ли бежать до свободы, успеет ли крикнуть охране, которая дожидается его с той стороны забора Хреновских владений.

– Даже не смотри, не сдюжишь, – предупреждает Хренов, откашливается, будто поперхнулся яблочной мякотью, и просит гостя с ним выпить.

Темнеет, и во дворе зажигаются фонари. Прислуга, парень в белой рубашке и лакированных туфлях, ставит на стол графин с красным вином. Хренов разливает по бокалам и суёт один Старикову.

– Будем! – чокается и выпивает залпом.

Стариков сомневается, но всё же осушает бокал и закусывает виноградиной. Напиток сладкий и терпкий.

– Обделался я в том заказнике, это да, – кивает Хренов. – Что было, то было. Но это поперву. Потом приноровился. Даже усвоил, как орудовать, чтобы выжить. А я как есть помирал. Лёгкие сгорели за пару часов. Я дохал чёрной кровью и готов был преставиться. Даже молитву вспомнил. Не ту, попсовую – отче наш и так далее. Нет. Бабка в детстве падала на колени и шептала перед Богородицей: «Не отрини мене недостоинаго, нечистаго, душу и тело сластолюбивым житием моим осквернившаго. Очисти мой ум от влечения ко страстям; блуждающия и омраченныя помыслы мои к непорочным стремлениям обрати… и так далее. Аминь». – Хренов улыбается и продолжает с прищуром: – Видал, как запомнил. На всю жизнь. И вот начал я тогда её бубнить, и не останавливался, трындел и трындел.

– И Бог спас тебя? – спрашивает Стариков без издёвки, но с недоверием.

Хренов встаёт из-за стола и потягивается; из-под футболки выскакивает пузо, он его чешет и зевает. Потом машет Старикову, мол, пошли со мной, и ведёт его по железным ступенькам в подвал. Хлопает тяжёлая стальная дверь.

Стариков осматривается. Зажигается под низким потолком лампа, тусклая и усталая. Тогда-то Стариков и ощущает смертельный жар, обрушившийся на его органы, в гортани пропадает слюна, заворачиваются кишки, и начинаются опоясывающие боли. Стариков падает на колени, думает про молитву, но становится смешно и страшно. Хренов тоже вспотел и поблек, на его круглой харе застывает нездоровая ухмылка.

– Хренов, козлина, ты что мне подсыпал?! – хрипит Стариков.

– Ровно то же, что и себе. Вместе помрём, товарищ полковник, вместе сгинем со свету, будто и не было нас. А? как вам поездочка?! Не ждали вы такой поворот, да?! Наверняка воодушевлены, нервишки носятся, адреналин прёт из надпочечников! Весело вам, мистер Стариков?! А? не слышу!

– Заканчивай! Я приказываю!

– Пр-р, осади, командир, – Хренов садится на стул и прислоняется плечом к двери белого холодильника «Бирюса».

Стариков замечает и клеть, и человекоподобную тварь, которая в ней копошится. Стариков заваливается на спину, расстёгивает рубашку и старается проглотить больше воздуха, но у него не выходит. Начинается асфиксия, тягучая и дотошная. Хрип нарастает вместе с тревогой. Хренову тоже плохеет, отчего же он так спокоен? У него есть антидот! Впереди жизненноважная сделка.

– Что хочешь? – хрипит Стариков. – Проси! Дай лекарство! Умоляю.

Хренов хмыкает, открывает холодильник, и его потную рожу обдаёт сизый искусственный свет. Копошится и вынимает увесистый пакет с мясом. Хлопает дверцей холодильника и швыряет пакет на серый цементный пол.

8. Побег из Коропинска.

Последние приготовления закончены, и ребята рассаживаются по машинам. По плану первыми покидают Коропинск Слава и Грелка на её «Джипе», за ними мчится Матвей. Бензином они запасутся в Мышкине, там же и докупят еды и полезных мелочей; получается крюк, проще из Коропинска ехать сразу в сторону Архангельска, в Заказник, но манёвр вынужденный, придуманный, дабы запутать Хренова и без шума вывезти Егорку. Хотя Матвей не сомневается, что Стариков разобрался с Хреновым, и теперь им никто не помешает. Матвей целует Грелку, и та просит его не задерживаться и быть начеку.

Грелкин «чероки» покидает Коропинск и проплывает мимо поста ГИБДД, на котором снова дежурит занятый другим остановленным дальнобойщиком Лёша Панов. «Чероки» громыхает, гудит и лязгает подвеской, но Грелка прибавляет радийную музыку, настойчиво заглушая посторонние звуки.

– Не развалимся? – спрашивает Слава.

– Месяц назад ТО прошла. Всё all right! Не парься.

– Машине лет двести?

– Сто пятьдесят. На ней в прериях гонял вождь Стальные Ягодицы. – Она улыбается, крутанув огромный руль, словно штурвал, и добавляет: – У рыдвана есть имя, между прочим. Вас познакомить?

– Долгая дорога обязывает.

Грелка убавляет музыку и церемониально голосит:

– Мой дорогой, Фогель. Этот патлатый наглец, сомневающийся в твоей надёжности, страшно извиняется и просит снисхождения. Его зовут Слава и он ни черта не смыслит в классных тачках!

– Почему Фогель? Это немецкое имя, а «джип» – америкосовский до последнего винтика.

Грелка молчит и рулит, огибая море из несметных колдобин; разогнаться не выходит, но погони нет, и поездка скатывается в мерное русло. Слава зевает и пробует уснуть, но из-за качки сон не приходит. Курит и перебирает радиостанции, ища музыку, от которой не воротит. Останавливается на «Чужом небе» Смысловых Галлюцинаций. Грелка не против, ей нравится. Так и трясутся, молча, под грохот подвески и песни русского рока.

>>>

– Спастись хочешь? Жить хочешь? Ну и я хочу.

Хренов заваливается на пол, ползёт к пакету с мясом и разрывает его своими крошечными зубками. Стариков постанывает и тяжело дышит, его охватывает лихорадка. Хренов разминает пухлыми пальцами жирные куски мяса, от которого пахнет озоном и омелой. Хренов вгрызается в сырое мясо, как собака, затем кладёт шматки свежатины на грудь Старикова и рычит: «Жри, а то подохнешь!»

Стариков забывается, сил остаётся на последние вдохи. Тогда Хренов насильно впихивает ему мясо в глотку; Стариков отплёвывается, но всё-таки жуёт и проглатывает. По лицу, по подбородку стекает кровяной ручеёк, капли замызгивают рубашку и катятся по горлу; кровь холодная, но в ней совсем недавно была жизнь, и это ощущается на вкус и на запах.

В клети бесится существо – молодой скиталец – бросается на прутья, протягивает отростки пальцев к умирающим, пытается подцепить кровяные ошмётки. Хренов жрёт сам и кормит Старикова, и, наконец, оба дышат легче, будто невидимый великан снял свой лапоть с их груди.

Вернувшись с того света, Стариков просит воды, и напившись, изучает скитальца, скулящего в углу клетки. У существа нет лапы, или ноги; Стариков не определился, как относиться к тварям Заказника. Культя скитальца перебинтована, на ещё несформировавшейся морде подсохли следы побоев; тварь дрожит, забившись в угол, и мурлычет горькую, заунывный песню. Скитальцев он видел, но считать их людьми отказывался, хотя были уникумы – вроде Стевана Младича, которые уразумели их и более того – вступали в бессловесный диалог.

– Проситься домой, – говорит Хренов. Он сидит на том же стуле, рубашка в красных пятнах; сам бледный, но в глазах сияют звёзды. – Тупое создание. Выбрался из мрака, и норовит туда же. – Свистит и бросает в скитальца невидимый камень. – Нет у тебя дома, погань! Некуда тебе вертаться, мерзкая ты гадина!

– Объясняй, товарищ Хренов, что это был за смертельный номер? – спрашивает иронично, Стариков.

– Те как, покороче иль поразмашистей?

– Переходи к сути.

– Ну, вроде как, на панацею я набрёл. Лекарство от всего. Вроде. Не пробовал на СПИДе, ещё на кое-чём не испытывал. Но раковым помогает. Им легчает, а если жрать активно, то встают и будто не хворали. Мясцо гадов лечит. Уж не знаю, что в нём такого – не изыскивал, но ты сам теперь попробовал – спасает в аховых случаях. С формой поработать бы, а то не всем нравится мясо жрать, воротит некоторых. Но я так скажу, когда есть весы, и на них жить или зажмуриться, то выбора-то и нет. Надо быть дураком, чтобы помереть от приступа чести и совести. И это мы умяли его мышцы, его связки. Если надкусить печень, если почки… эффект там краше – люди подагру забывают, гепатит. А уж про сердце дряни молчу: оно и воскресить, статься, сможет, было б чем жевать.

– Как ты узнал про это их… свойство?

– Натуральным путём, – хихикает Хренов, – толкую же, лёгкие пылали и жрать смерть как хотелось. И стерва на удачу подвернулась. Я убил камнем и живьём съел её мясо, и потом провалился в пропасть, надумал помирать. Проснулся когда, тварюга ещё дышала, но худо так, на последнем обороте. Я сразу ощутил силы, и что в груди не горит. Словно проспался на всю жизнь вперёд, будто воскрес. Ну и добил стерву, костёр затеял; прожарил, что осталось. Но вот, что скажу – нет резона жарить, или тушить, или варить. Только сырым. Иначе без толку.

– У меня прорва вопросов, но ты на них вряд ли ответишь честно, – говорит Стариков и продолжает: – И долг за мной. Проси.

– Наперво – убеди сынка вернуть мне скитальца. Штука в том, что уродец уже оплачен, и денег он стоил не малых. Товар куплен, и товар задерживается – репутационные убытки. И второе: ты дашь мне свободу в Заказнике и очень шустро снимешь с него неприкасаемый статус. Прям мигом, вот завтра. – Хренов машет, мол, понимаю, но ничего поделать не могу, такие условия. – Ну, послезавтра, так и быть.

– Допустим, я откажусь?

– Ох, сомневаюсь. Коммерсант внутри тебя уже перебирает счёты, подбивает затраты и маржу. Даю долю от всех «колодцев». Их в Заказнике штук семь-восемь, но доступ у меня только к двум. Эти шавки из нанятого батальона не пускают, легионеры фиговы. Уйдёт неприкосновенный статус, придёт наша армия – и заживём на широку ногу! А?! Нравится идейка? Не обманешь, я чую. Ты мог бы и сам промыслом заняться, но у меня наработанная клиентура, а тебе возня. Плюс нюансы, издержки. Беру на себя. – Хренов протягивает пухлую ладонь Старикову и добавляет: – Но сначала поговори с сынком и верни моего беглого скитальца.

>>>

Проверив уровень масла, Матвей гасит фонарик, хлопает крышкой капота и бросает тряпицу в багажник. Вибрирует телефон, снова звонит мама. Она уже в Питере, в своей квартире, укрылась за толстой железной дверью. Егорка тоже в безопасности. Матвей сообщает, что виделся с отцом, но разговора не состоялось. Мать просит в последний раз отказаться от глупой затеи, выдаёт скопом вычитанную в Интернете информацию о вооружённых головорезах, фанатиках и таинственных исчезновениях в ареоле Заказника. «Херня», – отрезает Матвей, но обещает себя беречь. Мать высылает координаты своего «нисана» в Мышкине. Перед носом у него возникает бледный, измятый Стариков.

– Матвей, где скиталец? – спрашивает он.

– В лесу.

– Не ври.

– Не вру.

– Где твои друзья?

– Уехали.

– Куда?

– Какая разница?

Они молчат. Стрекочут кузнечики и, соревнуясь до хрипоты, лают соседские собаки. Идёт мимо мужик в телогрейке, из кармана торчит велосипедный насос, из другого буханка хлеба. Мужик машет им и сплёвывает под ноги, растирает носком прохудившегося ботинка. Матвей показывает в ответ «V», и делает это как запутавшийся однажды Черчилль, но мужик не обижается, потому что не видит разницы и отчего-то радуется.

– Пап, я поеду. Спасибо за помощь, но скитальца вернуть не могу – потому что он сбежал в лес. Мы и Хренову объясняли, а он не верит. – Матвей медленно погружается в свой «шеви».

– Матвей! – Стариков хватает сына за край куртки. – Не дури меня! Отвечай чётко и ясно – куда спрятали тварь?! Накой хрен вы вообще с ней связались?!

– Не знаю, – Матвей стряхивает отцовскую руку.

К погасшим окнам особняка подтягиваются мужчины с дубинами – молодчаги Хренова. Матвей их видит, и в груди у него лопается пузырёк с жидким азотом, обжигая внутренности липким холодом.

– Что он тебе предложил?! – вдруг кричит Матвей.

– Видишь этих утырков? Они разнесут особняк, если ты не отдашь тварь по доброй воле!

– Особняк пустой, там никого нет!

– Где тварюга?!

Матвей прыгает за руль и блокирует двери. В открытое окно влезает Стариков и призывает сына опомниться:

– Хватит страдать хернёй! У тебя есть бабки, есть девка и квартира в Питере! Ложка золотая в жопе! Я тебе всё дал, и ты обязан слушать меня!

– Ты кинул нас!

– Если бы так, ты давно бы загорал на нарах из-за своих дурацких роликов! Благодаря мне ты можешь заниматься хер пойми чем и ни в чём не нуждаться! Я прикрываю твою спину! А сейчас я очень прошу – выручи отца родного, отдай ты им этого бесёнка!

– Гонево! Ты не имеешь к моему каналу никакого отношения! – выпаливает Матвей, но ему кажется, что вокруг рушатся стены неприступной крепости.

– Ну да как же! Помнишь самый жирный донат? Подсказать? Во время очередного «воздаяния» некий «Demiurg19441» перечислил триста кусков. Это мой ник, парень, и 19441 – номер войсковой части, где я служил.

Матвей отлично помнит этот донат и множество остальных поменьше от щедрого спонсора «Demiurg». Получив те три сотни, он наконец-то приобрёл тачку, которая сейчас рычит и требует, чтобы хозяин вдавил педаль акселератора как можно глубже.

«Шеви» рвёт с места и с воем проносится мимо озадаченных Хреновских бугаёв.

Машет жезлом Лёшка Панов, но Матвей шершнем пролетает мимо поста ГИБДД. Панов сообщает по рации приметы «шевроле камаро», номер он запомнить не успел. За рулём, предупреждает он, сын крутого московского силовика, так что огонь не открывать.

Матвей угорело несётся по разбитому асфальту, собирая все ухабины и неровности. В хвосте остаются ещё два полицейских поста, и на каждом ему приказывали остановиться, угрожая стрелять на поражение. Сказочники!

Въехав в Мышкин, он осознаёт, что избежал погони, чуть расслабляется; одеревеневшие мышцы снова сокращаются, в раскалывающейся, тяжёлой голове рассеивается туман нахлынувшего наваждения.

Ночной Мышкин кажется ему меньше деревни, мало целых фонарей, только в центре и на главных улицах, в пятиэтажках почти везде погашен свет, а по дорогам ездят только заниженные «гранты» и старые «мерсы».

Навигатор приводит Матвея в обесцвеченную промышленную зону, здесь ни души, если не считать облезлых котов, разбегающихся в сторону, когда на них попадает луч фонаря.

Матвей находит пятый бокс, стучит кулаком, и открывает ему Слава. Из-за его плеча выглядывает Грелка; она улыбается и обнимает Матвея: «Как всё прошло?» – «Нормально». – «Выбрался без траблов?» – «Почти». Внутри бокса стоят раскладушки и старый диван, на котором со смартфоном в руках елозит скиталец Егорка. Из подсобного помещения выглядывает бородатый румяный мужик и приветствует Матвея.

– Саныч картошки наварил, – докладывает Слава, – мы недавно поужинали. И ты поешь.

– Не хочется, – морщится Матвей и садится рядом со скитальцем.

– Твоя мама лихо придумала, – говорит Грелка. – Здесь нас никто не найдёт.

Появляется Саныч, протягивает Матвею тарелку с дымящейся картошкой и тушёными кусками мяса. Матвей отнекивается, но Саныч непреклонен.

– Мамка твоя выдумщица, – говорит он, – этого не отнять. Приволокла мутанта, но я не против и вопросов лишних не задаю. Мы с ней такое дело вместе обстряпали, что любой из её родни или друзей может считать это место своим домом. Вот знайте, и оставайтесь, сколько надо.

– Можно у вас тачку бросить? – спрашивает Матвей.

– Да на скока хошь оставляй, всё под присмотром! – даёт добро Саныч.

– Папироску бы, – спрашивает Слава, и Саныч угощает его «примой».

– Двигаем завтра утром, – заявляет Матвей. – Теперь надо выспаться.

Слава смеётся, отдаёт честь, прикрывая копну волос ладонью, и скрывается в тамбуре, чтобы не дымить. Грелка обнимает Матвея и целует его в щёку, потом в шею. Скиталец наблюдает, причмокивает и зевает.

– Я соскучилась, – шепчет Грелка и прижимается к Матвею.

– А я устал.

– Могу расслабить.

– Не можешь.

– Спорим?

Матвей клюёт её в губы и отворачивается к спинке дивана.

– Что-то случилось? – спрашивает Грелка.

– Запарился, говорю ж.

– И всё?

Матвею хочется спать, ему нужно провалиться в сонную яму хотя бы до утра, чтобы ни о чём не размышлять. Как-то молниеносно и бесславно его солнечная жизнь, наполненная осознанным гедонизмом и нарочитой карикатурностью, превратилась в отжившие свой век декорации, в задник закрытого спектакля, которому пора на свалку.

>>>

Взошло сентябрьское мягкое солнце, и день устоялся безветренный, радушный. Ближе к обеду чуть покапало с набухших облаков, но быстро кончилось. Мелькали разлапистые сосны и ельники, рассекаемые пополам рядами электросетевых вышек, сменяли друг друга притулившиеся с краю промышленных районов хрущёвки, а потом возникли избы, сложенные сразу после Потопа и помнившие чужой нескладный век.

Поля тянулись, вспаханные и голые, заросшие и покрытые водянистой пеленой, будто клеёнкой; чередовался пейзаж неохотно, но торопливой жизни поубавилось, и даже скот и дворовые собаки стали желанным ориентиром для уставших от монотонности глаз. Менялось и небо, окрашиваясь в серо-бурый, становясь чище и строже. На автозаправках местные с охоткой вступали в разговор, и не стеснялись обо всём расспрашивать, иногда чересчур нагло, во всех подробностях.

Большие города проезжали стремглав, не задерживаясь на осмотр достопримечательностей. В Ярославле красивый изгиб Волги, и набережная со Стрелкой, где проходят по выходным групповые занятия по йоге. Ещё обилие церквей и храмов, и Слава бы с радостью заглянул на берег реки и в парочку святынь, но времени, по заверениям Матвея, у них было в обрез. В багажнике скулил Егорка, и Грелка подкидывала ему конфеты и чипсы, чтобы успокоить и занять беспокойный рот. Но Ярославль удивил: на центральных улицах не было пробок и столпотворений, народ двигался спешно, перебегая от светофора к светофору. На белоснежном фасаде кремлёвской стены Матвей увидел огромное неумелое граффити «КПХ» с подтёками, намалёванное чёрной краской из баллона. Витрины бутиков зияли разбитыми фасадами, и некоторые уже забаррикадировали стальными пластинами; у KFC дежурили росгвардейцы, посматривая на компанию шумных подростков, заправлявшихся фаст-фудом. В Вологде картина была почти идентичная: притихший город, серые улицы и сгорбившиеся, озирающиеся люди. Троллейбусы, отъезжавшие от остановок, были закрашены технической жёлтой краской, но было заметно, что замазали символы «КПХ», нанесённые вандалами прямо на стёкла и входные двери. Ехали дальше, собираясь добраться до Каргополя, но Грелка уже клевала носом и попросила где-нибудь на выселках найти приемлемый отель. Матвей предложил подменить, но Грелка настояла на горячем душе и уютной постели.

1 Вьетнамские солдаты.
2 Мина.
3 Вертолёт.
4 Военнослужащий, не вовлеченный в бой, оставшийся в тылу.
5 Крепкий алкогольный напиток, получаемый путём дистилляции чистого экстракта сахарного тростника.
6 Сколько платят?
7 Ты всё ещё не ответила на вопрос.
8 Конечно.
9 Сценарий.
10 Всегда.
11 Дура, глупая женщина.
12 Ходить по краю пропасти.
13 Пока (араб.)
14 Мир тебе от Аллаха!
15 Поведение после побега/спасения.
Читать далее