Читать онлайн Нескучный травелог: протяни миру улыбку бесплатно

«С голубого ручейка начинается река,

Ну а дружба начинается с улыбки…»

Из песенки к мультфильму «Крошка Енот»,

на слова М. Пляцковского и музыку В. Шаинского.

От автора

Сегодня, когда мир так «геополитизирован», так и хочется просто протянуть ему улыбку, ведь с нее, как поется в детской песенке, начинается дружба, а с дружбы и мир. А смех – залог здоровья, так как заставляет наш мозг вырабатывать гормоны счастья. Так будем же в мире и здравии, тем более что это так просто – просто лишний раз улыбнитесь. В этот раз вместе со мной.

Остров, где исчезает возраст

Хаад как образ жизни

Предлагаю махнуть в такое место Страны Улыбок, где каждый почувствует себя молодым и беспечным бэкпекером.

Панган – тайский остров в Сиамском заливе. А бэкпекеры – те, чей багаж для путешествия помещается в заплечном рюкзаке, что говорит само за себя – это люди молодые (причем независимо от паспортного возраста), выносливые, активные, неприхотливые, любознательные и любят новые впечатления и развлечения. Панган и бэкпекеры, похоже, созданы друг для друга, и поэтому практически неразделимы.

– У вас глаза цвета Сиамского залива! – заявляет мне на пляже пожилой британский джентльмен. Это правда: Сиамский залив в моих глазах отражается целыми днями, потому что на Пангане все живут фактически на пляже. Названия всех местечек на нашем острове начинаются со слова Haad: у нас Хаад Яо, далее по всей окружности острова сплошные Хаады с мяукающими окончаниями – тяо, мяо, сяо… Из этого напрашивается вывод, что «хаад» – по-тайски «пляж», коими опоясана вся гористая и заросшая джунглями сердцевина Пангана.

Пляж – действительно эпицентр и квинтэссенция панганской жизни, хоть и временное, но общежитие (общележание, общекупание и общезагорание) со своими, пусть и неписаными законами. Вроде бы все едва одеты, но на пляже ничего не утаишь – ни образа жизни, ни стиля общения, ни привычек. Те, кто сюда попал, уже проделал непростой путь, что говорит о том, что рядом лежит турист неленивый и любознательный.

Чтобы попасть на Панган, из Бангкока надо проделать тот же путь, что Ди Каприо в фильме «Пляж» – поездом, автобусом, лодкой. Везде в компании тех самых бэкпекеров – европейцев и американцев. Ну и, конечно, тайцев: они в своих поездах тоже ездят, если надо к побережью.

Спальный вагон похож на наш плацкарт, только полки не поперек, а вдоль стен, и к каждой прилагается занавесочка, защищающая от нескромных взоров. В 18.30 сел (то есть, лег) в тайской столице, в 6 утра проснулся в месте назначения.

Перед прибытием бэкпекеры достали из своих (с виду компактных, а на деле необъятных) рюкзаков наборы для умывания и потянулись в туалет. Вернувшись, извлекли свежую одежду – на вешалках! Мне оставалось лишь взирать на них с завистью: из моих «картины-корзины-картонки» в глубине багажной полки хрен чего так оперативно достанешь.

Сураттхани, куда прибывает поезд – город на побережье, райцентр над островами Самуи, Панган и Ко Тао. Все они относятся к Сураттханскому району, и на все из здешнего порта отправляются плавсредства.

До Самуи часа три на катере, потом еще чуть-чуть – и вот мы, как говорится, на Панганщине Суруттханского края. Весь покрытый джунглями, абсолютно весь, по периметру (составляет всего 40 км) Панган окружен белоснежными пляжами и бирюзовым Сиамским заливом. У пляжей – бунгало и рестораны для туристов, в глубине острова – кокосовые плантации и простая островная жизнь. Высшая точка острова – гора Кхао Ра (630 метров), кульминация культурной жизни – ежемесячная вечеринка на пляже «Full Moon Party». Ею Панганщина славится на весь Тай и за его пределами. За три дня до «Фул Муна» на пляж Haad Rin, где 2-3 дня продлится великий отрыв, начинают сплываться тусовщики с окрестных островов и не только.

Чтобы скоротать время до очередного «Фул Муна», в течение месяца панганцы предаются вечеринкам попроще. А в свободное от них время, кое на вес золота, гоняют на байках и лежат на пляжах.

Сидя на Панганщине Сураттханского края, я нет-нет да вспомню беднягу Ди Каприо. Воистину тяжела пляжная жизнь! Бывает, так устанешь лежать, что еле до бунгало доплетешься и падаешь. Сил никаких, а уже на вечеринку пора собираться.

На нашем Хаад Яо люди исключительно культурные, вежливые и слегка отстраненные – никаких вам пляжных знакомств и совместных распитий. Никто никого не разглядывает и не комментирует. Не зря же у нас загорают представители стран, запуганных харрассментом. А романтично настроенный инглишмен, отвесивший комплимент про глаза цвета Сиама, просто запамятовал о нем в силу почтенного возраста.

Блохи и крокодилы

Познакомиться с панганской фауной придется – хотите вы этого или нет.

В начале была птичка. Маленькая, невзрачная, облюбовала раздвоенную ветку напротив нашей веранды – и затрубила как стадо слонов! После этого сигнала местная фауна пошла в атаку – в воде, на суше и с воздуха.

В воде я наступила на нечто склизкое и продолговатое, похожее на испорченную ливерную колбасу. Думала, оно не живое, но оказалось – живее всех живых, просто ему все по фигу. «Морскому огурцу неведомо чувство страха, так как у него отсутствует мозг» – так об этом обитателе морского дня отзывается википедия. Отныне, собираясь совершить что-нибудь безбашенное, буду чувствовать себя не бесстрашной амазонкой, а морским огурцом, у которого отсутствует мозг.

Потом были мурена и барракуда. Первая в воде под камнем, вторая – на прилавке найт-маркета с помидоркой-черри во рту. А вечером я увидела Змея Горыныча. Он направлялся ко входу в наше бунгало, недобро поблескивая выпуклыми глазками. Полтора метра жирного пупырчатого тела на коротких толстых лапах – это все, что я смогла заметить с учетом жизненно-важной необходимости истошно кричать и звать на помощь. Оказалось, варан. Но и я не такая уж фантазерка: варан из крупных, тайцы называют таких драконами. Дракон пожаловал попить из чана перед нашим входом, а я его напугала. Убежал домой в джунгли и рассказывает теперь детишкам: пошел попить, а там такое чудище о двух ногах и вопит как брачующийся крокодил.

Апофеозом знакомства с панганской фауной стала воздушная атака sand flyes – песчаных мошек, которых википедия просит не путать с песчаными блохами, хотя знать их в лицо не вижу смысла. И та, и другая зараза живет в песке и при всей своей микроскопичности выгрызает у вас неслабый кусок кожи. Но самое западло даже не в этом. Момент выгрызания вы не чувствуете, зато через 18 часов ваше тело покрывается адски зудящими волдырями с аккуратными дырками посередине. Остервенело почесываясь, вы лихорадочно вспоминаете, где были накануне и что могли подцепить?! Тайская аптекарша, сочувственно рассмотрев кровавые расчесы, втридорога продает вам «чудо-мазь», которая поможет, если мазать не менее 10 раз в день. Следующие два дня вы только этим и заняты: сидите в бунгало, залившись репеллентами и завернувшись в антимоскитную сетку, мажетесь и чешетесь, чешетесь и мажетесь… Наконец зуд вроде стихает: неужели удастся вздремнуть?! Проваливаетесь в долгожданный сон … и вскакиваете как ошпаренные от нового приступа чесотки! Неужто какая-то тварь пробилась через все барьеры и снова тяпнула?! Не волнуйтесь, ничего нового, всего лишь рецидив старого. Укус песчаной блохи – приговор хотя и с отсрочкой, зато потом выносится неоднократно и в самые нежданные моменты, когда ранки вроде уже поджили и успокоились. По мне, эта почти невидимая дрянь пострашнее жирного пупырчатого дракона. А на лежащих на песке я теперь взираю с суеверным ужасом. То ли их блохи не берут, то ли 18 часов еще не прошло.

На Пангане я впервые в жизни наблюдала, как дерутся крокодилы, не поделившие человеческий гостинец (один из туристов кинул им живую курицу, именно с этой целью кур продавали прямо возле крокодильего вольера). Увы, в этот момент в аллигаторах обнаружилось немало человеческого.

Один крокодильчик, помоложе, ждал курицу как волейболист подачу. Разинув пасть, в полный рост выпрыгивал из болотца, где тусила большая крокодилья община. Не дождавшись гостинца, возмущенно щелкал зубами и уходил в тину, чтобы через секунду выпрыгнуть снова.

Все это время рядом тихо лежал другой крокодил – судя по всему, в возрасте. Было ощущение, что он спит или вовсе мертв. Или, по крайней мере, сыт, ибо курицей он не интересовался, как сейчас говорят, «от слова совсем». Тем временем молодому крокодильчику, наконец, удалось ухватить добычу. Заботливо держа ее в зубах, он направился в самый интимный закоулок болотца – видимо, подальше от склонных к халяве сородичей. И в тот самый миг, когда везунчик с курицей проплывал мимо своего то ли спящего, то ли мертвого, то ли сытого товарища, тот резко ожил, отворил невиданных размеров пасть и с адским хрустом сомкнул ее поперек пасти обладателя курицы. Молодой крокодил издал нечеловеческий (и даже не крокодилий!) стон, безвольно выпустил добычу и скорбно ушел на дно. Старый крокодил неторопливо взял курицу в зубы, злобно зыркнул на сородичей и, повернувшись к ним своей крокодильей задницей, принялся со смаком угощаться в одну пасть. Откушав, он снова уснул. И никаких лишних движений. Вот что значит опыт.

Панганские будни

Райцентр нашего острова – Тонгсала. Селение городского типа с причалом, откуда ежедневно, согласно расписанию, отправляются кораблики на другие острова Сураттханского края (Самуи и Ко Тао), а также в материковый город Сураттхани.

Для такого небольшого острова, как Панган, здесь полно храмов – целый десяток. Восемь тайских приходов, один китайский и один христианский – нашего Серафима Саровского.

Субботними вечерами в Тонгсала открывается найт-маркет. Часть центральной улицы перекрывают, превращая в пешеходную зону, и на ней разворачивается разномастная торговля с лотков. Найдется все – от сумочек Шанель до кузнечиков в кляре. На многочисленных тележках с жаровнями, которые туристы именуют «макашницами», дымятся шашлычки из всевозможных гадов как со дна морского (осьминоги, гребешки, креветки и пр.), так и сухопутных – таракашек, скорпиошек и прочих букашек. На их фоне пекинская утка на вертеле кажется до неприличия банальной.

Днем за тайской едой лучше сходить в Фуд-корт в центре Тонгсала. Это подобие крытого рынка, под крышей которого представлено все великое разнообразие тайской еды по дружественным ценам. В отличие от ресторанов, тут самообслуживание: сделав заказ, надо занять скромный пластиковый столик и стул, терпеливо подождать, пока ваш заказ приготовят, и забрать его по сигналу продавца. Зато вкусно, недорого и аутентично. Да, и, как ни странно – чисто! Слава королю Раме Х, который, как говорят, и навел чистоту во всем своем королевстве.

Чтобы не попасть впросак на фуд-кортах в Тонгсала, следует знать некоторые тонкости и названия. Дуриан покупайте только разделанным на кусочки, так он меньше пахнет. Куай тьео – это не ругательство, а практически привычный европейцу куриный суп с рисовой лапшой; пад тай – жареные макароны с креветками и ростками сои; роти – любимые всеми блинчики с бананом, смотреть как ловко их готовят – одно удовольствие; кау пад – рис, обжаренный с яйцом, овощами и мясом/морепродуктами/курицей.

Макашница – небольшие тележки, продающие еду на каждой улице, а заодно – наиболее удобный и вкусный, на мой взгляд, вид панганского общепита. Вкусные и дешевые шашлычки, тайские супы, блюда из риса и всеми любимые блинчики с бананом и сладкими добавками – это далеко не полный список предлагаемых блюд.

Что касается алкоголя, то тут, как мне кажется, тоже не без Рамы. До 17.00 в супермаркетах его не продают вовсе – никому, даже туристам. Кому очень надо, может пойти в ресторан и остограммиться там по ценам для иностранцев. Туристы так и делают – их право, они на отдыхе. А вот пьющим тайцам, наверное, такие правила не по душе.

Что до местных магазинчиков, то ассортимент большинства внушает ностальгию по «прихипованному» Гоа. Только истинная гоано-панганка может выглядеть элегантно в индейских перьях, цыганских юбках, топике от индийского сари и в сапогах-ниндзя.

Фул Мун Пати как апофеоз хаада

Кульминация пляжного отдыха по-пангански – пляжная же вечеринка, посвященная полной луне. Проходит, соответственно, ежемесячно в полнолуние и, само собой, ночью. Свободе самовыражения и единению на ней человек моего возраста может только позавидовать: на одном пляже и в одних трусах/купальниках молодежь со всего мира, их любимая модная музыка, качественный алкоголь и пространство для тусовки, где никто не висит над душой, можно вволю отрываться и быть собой.

На Пангане скоро перестаешь понимать, сколько тебе лет, и что в «твои годы» «еще можно» и что «уже неприлично». Эйджизм что у самих панганцев, что у их гостей отсутствует как класс. Вот, например, пожилая леди с тату на попе и на бедре. На вид лет 70, стройна и подвижна, насколько это возможно в ее годы – и татушка в виде резинки от приспущенного чулка на бедре! И флер-де-лис на попе! Что же скажут внуки? Но леди плевать, что они скажут – и Панган ее целиком и полностью поддерживает. Острову, где возраст словно исчезает, не важно, сделала ли пожилая леди эту наколку лет 20 назад, когда в 50-е ее жизнь только начиналась. Или сходила к панганскому тату-мастеру только вчера – в обоих случаях, по панганским меркам, она может собой только гордиться.

На панганских пати отплясывающие парочки 60+ удивления и ехидных улыбок ни у кого не вызывают. Как и смешанные пары: пожилые европейки в обнимку с тайскими юношами и седовласые джентльмены с тайскими девочками (те, кто с мальчиками, предпочитают Паттайю). Открытому и доброжелательному туристу, к коим я всей душой стремлюсь относиться, недели хватит, чтобы полностью «опанганится»: перестать относиться к окружающему – людям, природе, нравам – оценочно и начать просто радоваться жизни во всех ее проявлениях.

Вьетнам не тонет

Во вьетнамках и пионерских галстуках

У большинства молодежи Вьетнам ассоциируется с супом Фо, вошедшим в мировую кулинарную моду. У поколения постарше с «дядей Джо» – президентом США Джонсоном, полвека назад развязавшим вьетнамскую войну. И почти каждый вспомнит о вьетнамках – но не о гражданках Вьетнама, а о резиновых шлепанцах с перепонкой между пальцами. Фо, Джо и ниндзя-шуз (вьетнамки по-вьетнамски) – действительно местные «фишки», но далеко не единственные.

В школу в жестяном тазу

Началось все с экскурсии во вьетнамскую деревню, расположенную на территории соседней Камбоджи, а вернее – на водах ее озера. Усаживая нас катер для путешествия вглубь плавучего населенного пункта, наш гид изрекает:

– Даже во вьетнамских поселениях на воде уровень образования чрезвычайно высок. Здесь есть вся инфраструктура – школа, кладбище, магазин.

И тут как раз мимо нас проплывает в свою плавучую среднюю школу голый вьетнамский ребенок в корыте. В этот момент я и понимаю, что просто обязана посетить Вьетнам. Возникшее желание укрепляется созерцанием жителей деревни, плавающих в районный супермаркет в жестяных тазах для стирки. Сам супермаркет тоже супер – это плот с наваленным на него разнокалиберным добром.

Вьетнамские соседи камбоджийских кхмеров – по сути, не соседи и даже не гости, а приживалки. В Камбоджу они побежали в середине прошлого века, когда во Вьетнаме вспыхнула война, развязанная тем самым дядей Джо. Но благополучная дополпотовская Камбоджа эмигрантов не принимала: жить на камбоджийской земле могли только те, кто на ней родился. Однако о водной поверхности Камбоджи в том законе не было ни слова, и находчивые вьетнамские беженцы обосновались на озере Тонлесап, где и живут по сей день. Их поселки – не водные, а именно плавучие, то есть, постоянно перемещаются, обходя – вернее, «оплывая» таким образом камбоджийские законы. Стационарно на сваях разместиться не удалось, так озеро Тонлесап обладает уникальной способностью постоянно менять свои размеры. Деревень на озере несколько, в самой большой живет более пяти тысяч человек.

Даже после смерти «плавучим» вьетнамцам нет места на камбоджийской земле: закапывать в нее своих покойников они не имеют права. Вот и остаются упокоившиеся родственники в кругу семьи, практически дома. Не для слабонервных объясню, как выглядит вьетнамское плавучее кладбище: жители плавучих лачуг подвешивают тела умерших под дом, чтобы их не унесло течением. Так и дрейфуют себе покойные вместе с ныне здравствующими. Словом, в озере Тонлесап – вся жизнь вьетнамского переселенца в Камбоджу. Здесь же, в непосредственной близости от болтающихся за кормой покойников, жители деревни берут воду для питья и готовки, туда же ходят в туалет, там же моются сами, моют посуду и стирают одежду. В плавучей деревне есть ресторан вьетнамской кухни – специально для туристов. На момент нашего визита на его борту сидели две вьетнамки и мыли посуду в озере. Хит меню – тот самый Фо, любимый во всем мире суп с рисовой лапшой и говядиной. Но в нашем случае он был натуральнее некуда – сваренный на воде из озера Тонлесап с его же рыбой. Едят суп вьетнамцы, кстати, палочками и преимущественно на завтрак.

В качестве домашних питомцев у жителей вьетнамской деревни – крокодилы и кобры. Они навалены в кучу в специальных углублениях на верандах домов, похожих на палубы кораблей. С ними играют вьетнамские дети, и в них всего за $1 можно метнуть жестяную банку. А потом злорадно наблюдать, как разъяренный аллигатор грызет металл, а кобра шипит и изгибается, принимая йоговскую «позу собаки».

Вьетнамцы хорошие торговцы, кхмеры охотно посещают вьетнамские плавучие рынки, но более тесной камбоджийско-вьетнамской любви и дружбы не наблюдается, потому что вьетнамцы другие. Они вообще особенные, не похожие на другие народы Юго-Восточной Азии.

Ханой с тобой

Вьетнамцы – настоящие белые вороны в своем регионе. Убедитесь сами.

Юго-восточные азиаты в своем большинстве не любители алкоголя, вьетнамцы же от души обмывают каждый праздник и просто пятницу. На государственном уровне Вьетнам производит свой ром, а на семейном – гонит рисовый самогон, настаивая на скорпионах и кобрах. Вьетнамцы гостеприимны: в барах курортных городов местный ром частенько разливают бесплатно, а в гостях под завязку напоят настойкой на кобре. Закусывают вьетнамцы тоже коброй, а крокодилом, страусом, скорпионом, черепахами или запеченными целиком скатами.

Бутылка рома во вьетнамском магазине в пересчете стоит около 100 рублей, а местного пива – 11 рублей. При этом президент Вьетнама получает зарплату $250 в месяц – правда, в донгах. Донги – это вьетнамские деньги, в отличие от банкнот соседей по региону они не бумажные, а пластиковые, поэтому не мнутся, не рвутся и не промокают, что с ними ни вытворяй.

А вот кофе – при 2-м месте своей страны по его производству (после Бразилии) – вьетнамцы почти не пьют, отправляя урожай на экспорт.

Во Вьетнаме есть так называемые «русские курорты» – это Нячанг и Муй Не. Вывесок на родном языке и соотечественников там столько, что можно забыть, что ты во Вьетнаме – рестораны, магазины, бары, караоке и наша эмигрантская диаспора. В русских кафе гостей накормят борщом с пампушками, пельменями, беляшами и местными сплетнями. Многие местные свободно говорят по-русски и даже цитируют русских поэтов (их проходят во вьетнамских средних школах), но при этом не понимают ни слова по-английски. Войну с США вьетнамцы не забыли, но рядовых американцев давно простили – относятся к ним дружелюбно, как и ко всем иностранцам. Не любят во Вьетнаме только китайцев: среди местных считается, что они только и мечтают завладеть Вьетнамом. Россиянам же народ социалистической республики Вьетнам очень благодарен: помощь СССР во время вьетнамо-американской войны тут тоже не забыта, в каждом городе найдется мемориал и не один. Любой вьетнамецперескажет вам рассказ своего дедушки, как «русские помогли Вьетнаму вооружением и людьми», хотя официально СССР в конфликте не участвовал. Во многих вьетнамских семьях бережно хранят «трофеи» – бинокли с надписью «Сделано в СССР». Судя по всему, в числе прочего мы поставляли им и оптику советского производства.

Во вьетнамских тропических джунглях влажность 100%, а температура воздуха летом доходит до плюс 60. Именно туда во время войны с США ушли 25 миллионов вьетнамцев. Но в мирное время это не беда: стоит отъехать на 100 км вглубь от побережья в горы, как вы тут же охладитесь – вечерняя температура в горном городе Далат – не выше +16.

Столица Вьетнама – Ханой (а не Вьентьян и не Хошимин, как думают многие). Хошимин – экс-Сайгон: в период борьбы между СССР и США за светлое будущее вьетнамцев он был американской вотчиной, а сейчас просто самый крупный город страны. Ханой был советской «базой» и там по сей день множество монументов, посвящённых нерушимой дружбе с Советским Союзом

Во вьетнамской столице есть улица, располагающаяся прямо на ж/д путях. Днём там играют дети и готовят еду, а как едет поезд, забегают в дома. В Ханое находится единственное в мире кафе для циничных врачей и поклонников черного юмора в целом – Туалетное. Вместо столов там ванны, вместо стульев унитазы, напитки подают в мини-писсуарах, а блюда – в медицинских утках.

С черным юмором у вьетнамцев все отлично: тут даже на похоронах принято веселиться, а не плакать, жизнь-то продолжается. А могилы на вьетнамском кладбище выкладывают керамической плиткой, как в ванной. Чем «веселее» расцветочка – больше разноцветной керамики – те богаче захоронение.

Вьетнамки любят наряжаться, но все их наряды подозрительно смахивают на наши пижамы. Но только из 100% шелка высокого качества самых разнообразных оттенков и со сложной ручной вышивкой. Себестоимость подобной «пижамы» может быть выше любого раскрученного европейского или американского бренда. И мужчины, и женщины любят свои нинзя-шуз (то, что мы называем «вьетнамки»): ради возможности носить их даже в холодное время года вьетнамцы изобрели носки с пальцами. Традиционная вьетнамская остроконечная шляпа – тоже местная мода-унисекс и вне времени. Она существует столько же, сколько и кокосы на вьетнамских пальмах – то есть, уходит вглубь веков. Шляпа-конус для вьетнамца любого пола жизненно важна: она защищает от падения кокоса на голову, которое может оказаться роковым. Упав же на такой головной убор, тяжелый орех наградит свою жертву лишь памятной шишкой.

Большинство вьетнамцев ходят по улицам в масках: они совершенно здоровы, просто прячут лицо от солнца, которое в их стране повсюду. А по их канонам красоты, чем лицо белее, тем человек краше, неважно женщина он или мужчина.

При всех кардинальных различиях вьетнамцы во многом похожи на нас – но не столько на нынешних, сколько на советских граждан. Вьетнамские мужчины любят шашки, шахматы, домино и нарды и играют в них прямо во дворах жилых домов под пивко. Обязательная форма вьетнамских школьников – копия советской «пионерской формы» – белый верх, синий низ, красный галстук. Во вьетнамских семьях чаще всего двое детей (за третьего ребёнка родителям приходится платить огромные налоги государству, не считая трат на само чадо). Среди горожан по уолчанию считается, что многодетными бывает только «деревенщина». Ну а символ жизненного успеха для вьетнамца – собственный бизнес. Бизнес же в понимании среднестатистического вьетнамца – это перепродать что-нибудь со своим «интересом». Таким образом, наиболее успешный бизнесмен по-вьетнамски – это торговец, умудрившийся впарить что-либо, умножив «интерес» как можно в большее количество раз. А не амбициозных тут даже девушки не любят. Уважающая себя вьетнамка, узнав, что ее жених не мечтает открыть хотя бы папиросный ларек, но свой собственный, может даже разорвать помолвку.

Вьетнам «ням-ням, харашо»!

Туристам надо в Хюэ

До приезда во Вьетнам я отчего-то думала, что вся страна – нечто вроде плавучей вьетнамской деревни на территории Камбоджи, только побольше и на суше. Но, как выяснилось, глубоко заблуждалась. В этом мудром «зеленом змие» полуострова Индокитай (вьетнамцы считают, что на карте очертание их территории напоминает змею) органично уживаются русский, французский и американский след. Несмотря на то, что все эти «гости» Вьетнама зваными не были.

Место встречи изменить нельзя

Первое открытие – море на вьетнамском побережье хотя и Южно-Китайское, как и в соседнем Таиланде, но там оно относится к акватории Индийского океана, а на вьетнамской Ривьере – уже к Тихому. При этом возле южной оконечности СРВ (Социалистической Республики Вьетнам) Индийский и Тихий океаны как раз встречаются. А oceans’ meeting points (точки слияния двух океанов) во всем мире считаются «местами силы», приносящими общественную удачу и личное счастье. Аналогичные «океанские рандеву» овеяны как романтическим флером, так и коммерческой составляющей. На Мысе Доброй Надежды возле Кейптауна, ЮАР, к примеру, торгуют сувенирными бутылочками с водой из места, где «Атлантика и Индийский океан овладевают друг другом». Причем на одном побережье считают, что это Индийский океан овладел Атлантическим, а на другом – наоборот. А мыс Горн в Аргентине, известный как «ревущие 40-е», романтичные местные именуют «поцелуем Пасифика с Атлантикой». На вьетнамском тихоокеанском побережье «океанские амуры» коммерчески не задействованы (видимо, не по-социалистически это!), зато курорты устроены с размахом самых прославленных океанских собратьев – Акапулько, Рио, Гонолулу, Майами – всех, где пляж сочетается с высотной застройкой.

Видимо, как раз из-за этого я считала вьетнамский курорт Нячанг городом-новоделом, но он, как выяснилось, упоминается в летописях с VIII века – как княжество Каутхара в составе государства Чампа. Базовая культура места – индуистская, что заметно из многочисленных здешних храмов индуистских божеств.

В 950-м году на Нячанг напали соседи кхмеры и утащили к себе статую богини Бхагавати из чистого золота, ограбленной стороне пришлось воссоздать ее из камня.

Вьетнамским Нячанг стал лишь в 1653 году, когда его вместе со всей Чампой завоевало захватническое государство Дайвьет, с XI века активно присоединявшее к себе соседские земли.

А в 1858-м году Вьетнам захватила Франция – и в качестве города французской колонии Нячанг вошел в состав Французского Индокитая (иностранцев здесь по сей день величают «мадам» и «месье»). Столицей провинции Кханьхоа Нячанг назначил генерал-губернатор Французского Индокитая в 1924-м году, он же отметил его курортный шарм и велел развивать.

Французский вкус к отдыху заценили сначала японцы, оккупировавшие Нячанг во время Второй мировой, а в 60-х ХХ столетия и штатовские оккупанты.

Во время Вьетнамской войны на нячангской ривьере расслаблялся американский генералитет, предусмотрительно разместив штаб-квартиру своих вооруженных сил на курорте. В 1965-м «анкл Сэм» для своих ВВС построил в Нячанге военный аэродром Камрань, сегодня он используется в качестве международного аэропорта. А для своих ВМФ Штаты разбили в Нячанге масштабную военно-морскую базу. Когда американцев прогнали, она досталась ВМФ СССР.

В 1975-м Нячанг захватили войска Национального фронта освобождения и учредили «социализм, равенство и братство», существующие и поныне. Что отнюдь не помешало Дональду Трампу в 2008-м выбрать Нячанг для финала своего подшефного конкурса красоты «Мисс Вселенная». А в 2010-м свой конкурс красоты в Нячанге провела … ООН! Назывался он «Мисс Земля», выручку пустили на нужды экологии.

Все «захватчики», кроме разве что воинов средневекового государства Дайвьет, сегодня в Нячанге мирно отдыхают – бок о бок с местными и друг с другом. Американцы, французы, японцы, русские – всех полно, все рядом, глаз никто не прячет, а вьетнамцы зла ни на кого не держат. Правда, не перед кем и не заискивают. Ведут себя спокойно – как люди, у которых все хорошо. Несмотря на красные флаги со звездами и серпами-молотами (а может, и благодаря им – по крайней мере, сами вьетнамцы в этом уверены).

Тропою Хо Ши Мина

Так уж вышло, что Хо Ши Мина я знаю с детства. Познакомилась я с ним еще дошкольницей, отдыхая в подмосковном пансионате от папиной работы. В том замечательном месте недалеко от Коломны протекало две реки – Северка и Москва-река. Первая была прямо рядом, а вторая подальше. Но мы с папой открыли к ней короткий путь – через кукурузное поле. Заметив затерявшуюся в траве по пояс тропинку папа прозвал ее «тропой Хо Ши Мина». Я понятия не имела не только о том, кто это, но даже не поняла, что это имя человека. Но память у меня была хорошая. И однажды я указала вновь прибывшим кратчайший путь к воде: «До деревни Подлужье, а там тропою Хо Ши Мина».

В доме отдыха от организации, связанной с международными отношениями, сие указание верного пути имело такой успех, что дорогой к Москва-реке у меня стали интересоваться даже те, кто ее прекрасно знал. И я, добрая девочка, никому не отказывала. Только никак не могла понять, чего они так веселятся?!

Так отдыхающие в нашем заведении, включая моих родителей, развлекались, пока наша путевка не закончилась. И только в последний день рассказали мне, кто такой Хо Ши Мин и куда ведет его тропа. А знания, полученные при таких обстоятельствах, запоминаются на всю жизнь.

И вот, спустя 40 лет, я получила возможность увидеть своими глазами, куда же завела Вьетнам та самая тропа Хо Ши Мина?

На вид все очень красиво, а на курортах даже богато. Но при этом свою «тропу» вьетнамцы явно уважают: везде красные флаги и звезды. Удивительно, но памятников самому Хо Ши Мину, а также местным вождям практически нет – по крайней мере, в курортных городах. Зато есть западным ученым, победившим всякие эпидемии, а в столице Ханое – В.И. Ленину (у Хо Ши Мина там только мавзолей). Ильич там вдвое выше индийского (в Дели тоже есть такой памятник, но в половину меньше). А надпись на постаменте «Ви Ле Нин» наглядно доказывает, как вьетнамцы уважают все родное. Ведь едва ли Ви Ле Нин и впрямь был вьетнамцем, старшим братом и учителем Хо Ши Мина. И такое тут не только с памятниками. Вношу тут новый контакт в телефон, а сим-карта у меня вьетнамская. Пишу «Марина», а симка мне – нет, нельзя, имя слишком длинное. «Марин» тоже ей слишком длинно, и даже «Мари», и «Мар». А по устраивающим вьет-симку буквам «Ма» я сама не пойму, кто это. Угадайте, как удалось ее обмануть? К длине имени «Ма Ри На» у вьетнамской симки претензий не оказалось.

Во Вьетнаме, оказывается, по сей день существуют партизанские курсы, где учат, как правильно подложить врагу змею, чтобы она укусила его, а не тебя. Как быстро вырыть окоп под пальмой, чтобы тебя не зашибло упавшим кокосом, как прорубить тропу в джунглях ручным топориком и прочим полезным вещам (думаю туда записаться). А в скульптурной группе вьетнамских воинов-освободителей, красующейся на одной из площадей Нячанга, их изваяли как раз со змеями в руках. Монумент отлично смотрится на фоне американской фастфуд- закусочной, на которой красуется красный флаг.

Вообще Вьетнам кого хочешь научит сочетанию вроде бы «несочетуемого»: все возможно, было бы желание мирно сосуществовать. К примеру, на местной набережной, до боли напоминающей Круазетт в Каннах (французский след!), мирно соседствуют серпы и молоты, уличные гамбургеры, багеты, бублики и крокодилы в кляре, бутики ведущих евробрендов, развалы «все из крокодила», русские пельменные и вьетнамские «фобошницы» (название от местного супа «фо-бо»).

Перед нячангским кафедральным собором на скале с гигантской белоснежной Девой Марией разбит уличный базар бонсаев, а чуть поодаль красуется старый, хотя и не добрый индуистский знакомый – многорукий Вирабхадра (символ воинственности и ярости, одно из воплощений Шивы).

В переулках притаились родные «Пятерочка», «Магнит» и «Перекресток» – только это не они, конечно, а просто привет от ностальгирующих русских хозяев этих магазинов. Северная часть Нячанга считается «русской деревней» – если, конечно, скопление небоскребов можно назвать деревней. А в центре города я, как родной, обрадовалась пожарной машине из своего детства (и с картинки к книжке детских стихов "У пожарных дел полно – книжки, шашки, домино… ") Да, вьетнамцы сохранили старые советские пожарные ЗИЛы!

На площади перед зданием в форме исполинского Лотоса (лотос – буддистский символ процветания) местные распевают Ca Chiu Sa: это русская «Катюша» на вьетнамском языке – правда, вьетнамцы считают ее своей. А следующая песня – американский рок, посвященный атакам напалмом во время вьетнамской войны (этой адской смесью войска США выжигали кубометры джунглей, чтобы истребить прячущихся там партизан). Под песню по площади прогуливаются дамы с собачками, их питомцы в попонках, ведь сейчас зима.

– Это французы еще научили – наряды для собачек, – смеется пожилой вьетнамец.

Английский тут особо не жалуют, если что не понятно, скорее перейдут на французский. Но и американский след никуда не делся. И это не только фастфуд, но и так называемые «американские вьеты» – эмигранты, в каждый отпуск спешащие на родину. Особенно, в Тет – это китайский Новый год в конце января, вьетнамцы назвали его по-своему – Вьет Тет – и на этом основании считают только своим.

В этом году Тет наступил 22 января, его символ – апельсиновое дерево. Эти деревца устанавливают не только в домах, в лобби отелей, на балконах и в витринах, но и на пляжах и даже прикрепляют к машинам и байкам, чтобы не расставаться с символом Тета даже в пути. Судя по прогнозам местных фэншуистов, у вьетнамцев своя реальность: их предупреждают, что «экономический подъем 2022-го года в новом году пойдет на спад».

В первые дни Тета знакомлюсь с вьет-американками Линой и Луной. Дело было так. На нячангской набережной установлены общедоступные тренажеры для всех, желающих бесплатно оздоровиться. Среди них есть некое подобие советской «Грации» – нечто вроде напольной крутящейся тарелки, на которой совершались твистоподобные движения, якобы способствующие появлению талии. Правда, первый в моей жизни тренер (в детской секции фигурного катания) уверял, что талии от этого ни горячо, ни холодно, а вот юным фигуристам эта штука необходима для отработки вращений. Вьетнамский вариант «Грации» рассчитан сразу на три персоны и снабжен поручнями и видом на море, что превращает сомнительный процесс приобретения талии просто в приятное кручение бедрами.

И вот кручу я себе бедрами под музыку из наушников, как вдруг появляются две вьетнамки в национальных шляпках с двумя крохами. Крохи абсолютно идентичные, только платья разные. И обе указывают пальчиками на меня и топают ножками. В результате чего обеих ставят на нячангскую версию "Грации" по обе стороны от меня. Разумеется, страхуя и поддерживая.

Одна из крох, оказавшись на подвижном диске "тарелки", пытается перебирать ножками, запутывается, пугается и требует ее снять. Вторая же – отличающаяся от другой лишь цветом платья – сходу начинает ловко вилять бедрами, изящно вращая диск. При этом еще умудряясь махать рукой мне, широко улыбаясь. Тут я не выдерживаю, выключаю музыку в наушниках и говорю по-английски:

– Вот эта будет звездой (указывая на ту, что крутит попой, улыбается и машет), а та, не сумевшая крутить пятой точкой, будет работать головой – ученым или политиком.

– Но они близнецы! – растерянно отвечает одна из женщин на прекрасном английском, что странно (в Нячанге в случаях бессилия языка жестов чаще переходят на французский). Выражаю удивление – и через 5 минут (издержки профессии) знаю о больших и маленьких вьетнамках все – ну или почти все.

Близняшкам нет и 2-х лет, зовут их Луна и Лина. Та, которую я приняла за молодую мать – на самом деле их бабушка. А девушка, показавшаяся мне их юной няней, на самом деле их мама. И никакая она (по ее собственным словам) не молодая, уже «все 35». Не только Лина и Луна, но и их мама с папой родились в США. Вьетнамское детство было только у бабушки с дедушкой. Но каждый год на Тет семья приезжает на историческую родину. Любит ее, гордится своими вьетнамскими корнями. Лина и Луна в этом году приехали на землю дедов впервые за свою коротенькую жизнь. Но у них все еще впереди.Все четверо улыбались и передавали приветы в Россию мне на камеру телефона.

А на следующее утро немолодой вьетнамец вдруг решил поделиться со мной в лифте нашего отеля, тоже на прекрасном английском: «Чем дольше работаю в Лондоне, тем больше мечтаю на пенсии оказаться дома. Хорошо здесь, правда?!»

И так весь Тет: тут и там попадались вьетнамцы, приехавшие домой на праздники из США и Великобритании. И все мечтали о пенсии на родине.

Тет с вами или все в Хюэ

Окрестности Нячанга известны также своим Садом Камней, а он, помимо красоты, своими «Ромео и Джульеттой» из местных. Там со скалы бросилась в океан влюбленная пара, которой не позволяли быть вместе – и было это уже в новейшей истории.

А еще недалеко от курортного мегаполиса я увидела самый необычный храм в своей жизни – там не было ни единого туриста, кроме нас пятерых. Храм Chua Sui Do (Чуа Суи До, в переводе Храм падающего потока – в честь находящегося рядом водопада) на склоне горы прекрасен уже тем, что туда не возят организованных групп. От центра Нячанга всего км 20, но добраться можно только на личном байке, а затем ползти в гору на своих двоих. Но оно стоит того. Благодать, тишина и никого – кроме вас самих и доброжелательных молчаливых монахов.

Подъем в гору к храму хоть и не прост, зато живописен. В пути попадается «платный хайвей областного значения» – деревянный подвесной мост над рекой, на который даже байки пускают небольшими группками, чтобы не обвалился. Ну а денежки, видно, на ремонт – если все же обвалится.

Будете на вьетнамском побережье, не миновать вам Хюэ: это город аккурат между курортами Дананг и Нячанг, о котором местные говорят, что там «всегда все харашо». Среди туристов знаменит тем, что там можно увидеть настоящий Вьетнам – рисовые поля, домики крестьян, хлебные деревья и подступающие с гор джунгли. Через него обычно ездят на «визаран» (продление визы) в Ханой, а оттуда к лаосской границе. Обычные вьетнамские деревни на удивление ухоженные, а архитектурный стиль домиков – мини-небоскреб, узкий и вытянутый вверх, при этом 3 стены из 4-х полностью глухие (нам объяснили, что жилища «вытягивают» вверх из-за дороговизны земли, а окон в торцах и с фасада нет, чтобы соседи в них не заглядывали). Откровенной нищеты во вьетнамских селах нет, а вот явно зажиточные дома с садами и несколькими авто во дворе встречаются довольно часто. Простые вьетнамцы, включая сельских, азартны: постоянно играют прямо на улице в карты и еще в какие-то неведомые мне настольные игры. В деревнях разводят боевых петухов, а значит, проводят и бои. Азартным горожанам и туристам предоставляется казино. А тем, у кого на это донгов нет (донги – вьетнамская версия дензнаков), прямо на улице делают предложения личности вроде наперсточников, предлагая во что-то по-быстрому игрануть. На деньги, само собой, но на небольшие. Доступную любовь тоже предлагают прямо на улицах, пароль: «Ням-ням, харашо!»

Наступивший 2023-й год – то есть, Тет – во Вьетнаме считается Годом Кота – и никаких кроликов, везде сплошь коты. И не черные водяные, а оранжевые, желтые, золотые и бирюзовые – в радостных тонах, повсеместно любимых в ЮВАзии. Я их тоже очень люблю, поэтому чисто случайно у меня с собой оказался наряд, почти идентичный вьетнамскому Ао Дай – национальному костюму, в котором принято встречать Тет (тонкая туника поверх брюк, все ярких цветов). В нем я и вышла на настоящее «новотетное» гуляние: вьетнамцы встречали свой Новый Тет, а мы вместе с ними. Бросилось в глаза, что местные выходят на гуляния семьями или парочками, причем мужчины очень внимательны и ласковы к своим дамам и детям. А салют такой продолжительности, яркости, громкости и близости (ошметки падали нам прямо в прически) я видела впервые в жизни! И впечатлилась, хотя подобные огненные игры не очень-то и люблю. Зато я узнала главное: по вьетнамской версии отношения к жизни и к миру, каждый новый Тет по определению лучше предыдущего. И в новом Тете все будут богаче и здоровее, где бы они ни жили, но самым счастливым городом на земле станет тот самый Хюэ, где все всегда «харашо».

Остров невезения в океане есть…

Штат, который всегда крайний

Гавайи – 50-й и последний из присоединенных штатов Северной Америки – всему миру известны как Aloha Pacific Paradise – Рай в Тихом океане. Мало кто знает, что процветание Гавайских островов началось с невезения. Но сейчас самое время узнать – как и то, что сакура в конце марта начинает цвести не только на японских островах, но и на гавайских.

Если желаете постоять на пятачке, официально признанным «самой удаленной от суши точкой земли», а также вдохнуть аромат розы, официально внесенной в список «изменяющих сознание веществ, вам на Гавайи. Сегодня это хотя и «крайний» (вошел в состав США последним 21 августа 1959 г.), но процветающий во всех смыслах штат со столицей Гонолулу на острове Оаху (гавайский архипелаг насчитывает более сотни островов, но «жилыми» считаются всего 8). В окрестностях Оаху есть парочка по-настоящему необитаемых островов, про которые гавайцам известно лишь то, что «туда лучше не плавать». Причины называют разные, но одинаково романтично-ужасные: пираты, акулы, угольно-черный вулканический песок пляжей, затягивающий любопытных туристов с головой. На вулканы Гавайи действительно богаты: даже «столичный» остров держит в напряжении Бриллиантовая Голова – вулканический кратер Даймон Хэд, про который живущие неподалеку фермеры по секрету сообщают: «А голова-то наша по ночам шипит!»

Ближайшие соседи Гавайев – Курилы, Япония и Калифорния, и все равноудалены примерно на 6 часов полета. «Столичный» остров Оаху называют «раем серферов», а еще дайверов, «дабл-неба», факелов, свадеб, пьяных роз, лестницы в небо и Мэрилин Монро. Разбираемся по порядку.

У неба над Гавайями есть особенность: оно всегда поделено на две половины. Одна залита солнечным светом, а вторая затянута грозовыми облаками. На пляже отдыхающие плавятся от жары, одновременно любуясь на стену тропического ливня, нависшую над горами – это и есть «дабл» или двойное небо. А когда солнечные полнеба заливает закат цвета Кровавой Мэри, которую в это время символично разносят по пляжу, весь остров вспыхивает мириадами факелов – огромных, с настоящим пламенем. Некоторые гости даже подозревают, что «крайний» штат США ограничен в электроэнергии, но местные уверяют, что такова многолетняя традиция. Я им верю: гигантские факелы в ночи смотрятся весьма волнующе, так и кажется, что следом живописные пираты в банданах выкатят прямо на пляж бочку рома. Кстати, иногда так и происходит – вследствие велкам-акции какого-нибудь отеля или бара. Народ на Гавайях – что коренной, что туристический – на позитивные эмоции неизменно щедр, поэтому от внезапной пляжной вечеринки никто не отлынивает.

Серферы любят Оаху за то, что на его знаменитых пляжах Вайкики и Ланкаи всегда поймаешь волну, а молодожены – за то, что их женят тут босиком в венках из белых и в сердце из бордовых лепестков гавайских роз, выложенном прямо на белоснежном песке. Белыми и алыми розами усыпано и бунгало молодых, вследствие чего первая брачная ночь запоминается им на всю жизнь (гавайская роза внесена в список психотропных веществ из-за наличия в ее семенах вещества, похожего на известный наркотик). В силу этого семена гавайской розы не продаются, и вывозить ее с ее экзотической родины запрещено, но нюхать можно, сколько влезет. При обычной понюшке она деликатно раскрашивает мир в еще более яркие краски и замедляет время так, что дни и ночи становятся не просто прекрасными, но и очень долгими. Что по понятным причинам восторгает прибывших на медовый месяц и в недельный отпуск. Но ежегодно в конце марта главную розу крайнего штата традиционно начинает теснить распускающаяся на островах сакура – вплоть до фестиваля ее имени, что каждый апрель на Оаху.

Вдохнув розы, гости крайнего штата, бывает, устремляются вверх по Лестнице в небо, хотя лазить на нее уже лет 10 как запрещено. Stairway to heaven, она же лестница Хайку (названа в честь одноименного цветка) – это деревянная лестница из 3922 ступенек, уводящая ввысь на 850 метров над уровнем моря к вершине хребта Кул, откуда открывается волшебный вид на весь остров. Но порой там висит такая плотная облачность, что черная туча кажется приземлившейся на горный хребет, вот почему любителей рискованных селфи просят туда не лазить.

Невезучие острова

Ну а дайверов на Оаху влечет знаменитый Перл-Харбор, о котором после одноименного голливудского блокбастера 2001-го года наслышана даже молодежь, и затонувшие в этой гавани корабли. По этой же корабельной причине остров заодно и «Рай Мэрилин Монро». Дело в том, что именно эта дива эффективнее всех вдохновляла на подвиги американских солдат – правда, уже позже, в Корее 50-х. Но ряженые «Мэрилинки» до сих пор бродят по гавани, как символ вдохновения для американских военных. Красивые и здоровенные – они и сегодня в Перл-Харбор, где базируется отборнейший контингент американского военного флота. А вот что именно там произошло 82 года назад, имеет смысл в памяти освежить.

Осенью 1941-го года, когда Вторая мировая война была уже в разгаре, Штаты предпочитали не появляться на полях сражений, хотя и «дирижировали» из-за океана. Пока в конце ноября японцы, имеющие большие виды на тихоокеанский регион, не собрали на своей курильской базе (Курилы тогда были еще их) 6 авианосцев с 441 самолетом, а еще линкоры, эсминцы, крейсеры и подводные лодки.

И в таком составе японский флот, который на тот момент был мощнейшим в мире, отправился от Курил к Гавайям. Путь в 5600 километров военные корабли Страны Восходящего Солнца преодолели за 10 суток.

А на Гавайях тогда была не просто военно-морская база, каки сейчас, а базировался весь тихоокеанский флот США – в той самой Жемчужной Гавани – Перл Харбор. На тот момент шел как раз 43-год, как американцы оккупировали Гавайские острова, захватив в 1898-м году Королевство Гавайи, которое было самостоятельным, но просилось в состав Российской Империи. Но американцам так приглянулась удачная форма и локация гавани, что они завоевали ради этой бухты целое королевство, недолго думая назвали ее Жемчужной гаванью по обилию на ее отмелях жемчужин и разместили там свой флот.

Подплыв без предупреждения, японцы открыли огонь по Перл-Харбор. От неожиданности американцы не сразу собрались с мыслями, в результате чего в яростном морском бою японские военные, прибывшие на целой флотилии авианосцев с 441-м самолетом на борту, потеряли всего 29 истребителей. А вот американцы в тот роковой для Перл-Харбор день потеряли 4 линкора (крупнейший тип кораблей), 2 эсминца и один корабль-минёр. Еще 4 линкора, 3 крейсера и 1 эсминец пострадали в битве так, что восстановлению не подлежали. 188 американских самолетов было уничтожено, а еще 159 выведено из строя. Но главное – людские потери. В Перл-Харбор навсегда остались 2403 американских военных моряка, это были в основном молодые ребята. Тогда Оаху и получил грутсное прозвище «остров невезения».

Японцы же ликовали: для них это была сверхудачная спецоперация, с помощью которой им удалось вышибить из военных игрищ американский флот на целых полгода. А это и была главная цель Японии: за это время они захватили Сингапур, Гонконг, Филиппины, Мьянму и еще ряд стран Юго-Восточной Азии.

Ну а для американцев этот разгром стал поводом вступить в Мировую войну: восстановив флот, всего через полгода они в пух и прах разгромили японцев в масштабной морской битве у атолла Мидуэй.

Сегодня военно-морская база в Перл-Харбор служит в мирном режиме: красивые и здоровенные американские моряки к большому восторгу туристок по вечерам ходят в отели на дискотеки. А корабельные останки влекут не врагов и не шпионов, а пытливых дайверов. За прошедшие с тех пор 82 года Оаху перестал быть «невезучим», перейдя от невезения к процветанию. Хотя эстафету свою все же кое-кому передал: невезучим в гавайском архипелаге теперь числится остров Ниихау, он даже запрещен для посещения туристами. 150 лет назад его за кусок золота на сумму всего за 10 тысяч долларов приобрела у Королевства Гавайи шотландка миссис Синклер, полагая устроить из райского островка дачку для своей семьи. Но, увы, среди аборигенов, прежде чем новая хозяка успела выселить их со своего на другие острова, вспыхнула эпидемия полиомиелита, в результате которой почти все умерли. С тех пор остров считается «роковым»: все, кто тайком подплывает к нему, наплевав на запрет, чем-нибудь да заболевают. Постоянно на Ниихау живет всего 80 человек из аборигенов, чьи предки в свое время наотрез отказались покидать родной остров. И сегодня это единственный кусочек суши в Тихом океане, где, формально принадлежа 50-му штату США, говорят и понимают только на исконном гавайском языке (больше он нигде не используется, отчего официально считается мертвым), для жизни используют только солнечную энергию, а домашний скот свободно бродит по всему острову. Попасть на запретный остров можно только по приглашению местного жителя, жаль его население стремительно сокращается.

А кто-то с горочки спустился…

Приключения горнолыжного чайника

«А пастор-то совсем не умеет ходить на лыжах!» Но когда мой «штирлиц» об этом догадался, было уже поздно: «пастор» в моем лице уже стоял на вершине… Побывав «чайником» на лучших европейских спусках, выражение «откинуть лыжи» начинаешь понимать буквально. Равно как и строки из «Пер Гюнта»: «О на лыжах летящая Сольвейг, не дай умереть, не увидев тебя…». Однако палки в руки, новички: горнолыжный сезон до конца марта – и мой оптимистичный рассказ еще успеет поставить вас на лыжи. Ну а бывалые в этом модном виде спорта пусть просто улыбнутся и заскучают по пьянящему горному воздуху.

Шамони: стою на вершине, в лыжи обут…

Попытка 1: Французские Альпы, курортный городок Шамони, где находится пик континента – Монблан, 4807 м над уровнем моря. Но крайняя точка, куда могут добраться на подъемнике лыжники, – пик Эгюий-дю-Миди (3842 м). Туда ведет самая высокая в мире канатная дорога, а оттуда стартует трасса Вале Бланш (Белая Долина), предназначенная только для очень опытных горнолыжников. Двадцатикилометровый спуск может оказаться очень опасным, поэтому рекомендуется сопровождение проводника. Выше к Монблану поднимаются только альпинисты, своим ходом и с большим риском для жизни.

Во Франции, надо признать, и цены не ниже Альп – выше только Монблан. Хотя Шамони еще держится в рамках: в отличие от модного Куршавеля, это не курорт для гламурных бездельников, а профессиональный горнолыжный и альпинистский центр. Недаром в 1924 году столицей первой в мире зимней Олимпиады был избран именно Шамони.

Как не откинуть лыжи. Антураж у горнолыжного дела, бесспорно, красивый. Снег белеет, небо голубеет, вокруг рекордное число подтянутых загорелых красавцев в ярких костюмах. Если не приехала «со своим самоваром», то лыжи и красивого горнолыжника в качестве инструктора можно получить напрокат. Но арендовав лыжи и узнав цены на ски-пасс (абонемент на подъемник), понимаю: если я хочу иногда и кушать, то на инструкторе мне придется сэкономить.

Самое неприятное в лыжном спорте – это переть на себе лыжи. А делать это приходится. Даже если твой отель расположен прямо у подъемника, до него все равно надо дойти. Причем в лыжных ботинках. Шкафчиков для сменной обуви на горе не предусмотрено. Я уж не говорю о тех бедолагах, которые живут в отелях в центре города: чтобы добраться до ближайшей станции канатной дороги, они каждое утро вынуждены заталкиваться вместе с лыжами в ски-бус (специальный автобус). Итак, я готова: сто одежек как у капусты, на голову давит шапка, на ногах кандалы, прикидывающиеся лыжными ботинками. Передвигаешься в этих колодках как примат, еще не привыкший к прямохождению. Надев, сразу попадаешь в секту чудаков со странной подпрыгивающей походкой, напоминающих (с учетом ярких комбинезонов) подвыпивших космонавтов. Они, ковыляющие от отелей к подъемнику с лыжами через плечо, начинают встречаться еще внизу. А на горе эти пьяные лунатики везде, куда не ходят в лыжах – в туалетах, у шведского стола с подносами, за барной стойкой со стаканами. Но, едва прицепив к кандалам лыжи, ковыляющие человечки превращаются в стремительные ракеты, с ветерком просвистывающие мимо тебя в неведомые дали. Некоторых я не успеваю проводить даже взглядом.

Воровато подглядываю, какие движения показывают инструкторы более обеспеченным «чайникам», после чего увязываюсь за толпой в разноцветных костюмах и с лыжами в обнимку сажусь в фуникулерчик. Он поднимает нас на высоту почти 2000 метров. Тут, с 25-й попытки попав ботинками в крепления лыж, вижу, что большинство прямо в лыжах устремляется еще выше – на кресельном подъемнике. Меня сбивает с толку большое количество садящихся на подъемник детей. Уж если дети не боятся, то уж я-то… И тоже боком ползу к уносящемуся круто вверх стульчику.

На высоте 2500 метров меня подстерегает первый горький опыт: кресельные подъемники везут только вверх. А если желаете вниз, то извольте на лыжи! А мне туда даже смотреть страшно: прямо под ногами круто уходит вниз укатанная как лед белоснежная трасса, а справа и слева сначала откос, потом обрыв, а на дне его лес. Вспоминается детский стишок: «Стою на вершине, в лыжи обут, то ли лыжи не едут, то ли я…» Но дети один за другим пролетают мимо и исчезают в снежной пыли (кто ж знал, что французы ставят своих чад на лыжи чуть ли не в год).

Стою. Ковыряю палкой в снегу и обдумываю извечный русский вопрос: что делать? Надо каким-то образом спуститься вниз на 500 метров, а там уже спасительный фуникулер, уносящий вниз к отелю. Может, снять лыжи, пустить их под откос, и, как в детстве, помчаться на попе? Но вспомнив размер залога в прокате, решаю оставить лыжи при себе. Устанавливаю их «плугом» (носки вместе) и начинаю медленно сползать вниз. Стоит мне случайно хотя бы на секунду выровнять одну из лыж, как начинается бесконтрольное и стремительное скольжение. Скоро понимаю, что «плугом» не доберусь до фуникулера и к ночи. Стать местной достопримечательностью – ледяной скульптурой «Девушка в лыжах, бредущая плугом» – мне не хочется. Мысленно крикнув «Банзай!», ставлю лыжи параллельно друг другу – и стремглав уношусь в никуда. Ветер и снег в лицо, в глазах темно от ужаса, а душа сначала уходит в пятки, а потом вообще, похоже, выходит из тела… Очнувшись, нахожу себя в целости и сохранности – возлежащей в мягком придорожном сугробе, в позиции «лыжи кверху, палки в сторону».

– Ca va? (Как дела?) – проносясь мимо на сноуборде, бодро окликает меня какой-то спортивный красавчик.

– Tres bien! (Отлично! – фр.) – мрачно отзываюсь я из сугроба и совершаю очередную бесплодную попытку встать.

Выкарабкавшись наконец из гостеприимного сугроба, не ощущаю ни ног, ни рук. И тут, видно, срабатывает синдром полярника: холод мобилизует остатки моих физических и умственных возможностей. В отчаянии уставившись вслед очередному пролетающему мимо лыжнику, я из последних сил пытаюсь скопировать его движения – скольжение змейкой и приседания на поворотах. И, о чудо! Я чувствую, что кое-как, но еду!

В тот незабываемый альпийский денек я все же достигла критической отметки – станции фуникулера. И тут же вломилась в находящийся на ней бар «Горный приют», где первым делом оттаяла при помощи изрядной порции обжигающего пунша. И перешла к «апре-ски» (после лыж – фр.): это сленговое выражение горнолыжников обозначает оно все то, чем можно заняться после катания, если у тебя еще остались на что-то силы. Шамони в этом отношении по-французски элегантен – и по-своему безжалостен. Потому что предлагать замученному лыжами человеку с отнимающимися ногами такое разнообразие развлечений – просто свинство! Помимо ресторанов и ночных клубов, Шамони предлагает аутентичные радости – прогулку в снегоступах (это такие ужасные кандалы для хождения по глубокому снегу) с посещением ледовых пещер и вертолетную прогулку над ледниками. Но этим леденящим радостям я предпочла более «теплую» компанию шотландских парней. Заметив, с каким удивлением я разглядываю тяжелые металлические цепи, намотанные на колеса их пижонских джипов, джентльмены не без гордости объяснили, что приехали в Шамони прямо на машинах: их путь лежал через два самых крупных в Европе тоннеля – под Ла-Маншем и под Монбланом, их путь через Альпы таил в себе немало засад в виде заснеженных перевалов и обледеневших спусков. Вернуть к жизни после такого может лишь высокая (и в смысле вкуса, и в смысле цены) савойская кухня, запитая глотком доброго шотландского виски.

Бормио: лыжами виляет попа

Попытка 2: Доломитовые (итальянские) Альпы, Бормио – город и одноименный горнолыжный курорт в начале долины Альта Вальтеллина близ соединения границ Италии, Швейцарии и Австрии, 1225 м над уровнем моря.

В этот раз я с «самоваром» и сразу совершила роковую ошибку: призналась, что уже стояла на лыжах в Шамони. А мой спутник оказался таким же диким человеком, как и все обитатели этого прелестного альпийского уголка: он никогда не встречал людей, не умеющих кататься на горных лыжах. И жил в святой уверенности: если человека обуть в лыжи и поднять на гору, он по любому оттуда съедет, повинуясь телесным рефлексам. Зря, конечно, он поднял меня сразу на красную трассу. Зато теперь знает, что на свете существуют люди, лыжных рефлексов начисто лишенные. И на вершине их инстинкт самосохранения нашептывает им отнюдь не «встань и катись», а отбрось-ка эти стремные полозья подальше и положись на собственные ноги (попу, четвереньки), лишь бы не на лыжи! Вот почему и на итальянском спуске весь первый день я тоже потратила на сползание с горы – но даже не «плугом», а на своих двоих (а местами и на четырех). Перед лицом бездны, над которой вознес меня горнолыжный орел, доставшийся мне в спутники, ботинки-кандалы показались мне надежнее лыж. А поскольку я уже знала, что вниз тут не возят, а за лыжи под откос – евроштраф, отдаю лыжи своему орлу – и он с ними, как с копьем наперевес, немедленно усвистывает в звенящую снежную даль. Словно пергюнтова Сольвейг, умереть, не увидев которую, мне очень не хочется.

Ползу вниз, снова испытывая непреодолимое желание помчаться с горы на попе, как в детстве, а мимо равнодушно проносятся те самые люди-ракеты, которые еще недавно были пьяными лунатиками. На меня они не обращают никакого внимания. Лишь очередной французский сноубордист (видимо, в любой части Европы на горе только они замечают женщин), пролетая мимо, галантно рекомендует сползать с другой стороны трассы: «Не то мадам свалится в пропасть».

Силы во время великого перехода через Альпы во мне поддерживает лишь зловещая догадка: если не спущусь до захода солнца, то меня не найдут никогда!

Уже почти отчаявшись, вижу какой-то фуникулер, едущий вниз – и не верю своему счастью! Долго кручу головой, убеждаясь, что он действительно спускается, ведь в моем положении нет ничего глупее, чем подняться еще выше.

О да, он едет вниз! Но только я устремляюсь к убегающему креслицу, как итальянский оператор этого устройства буквально преграждает мне путь с криками «Но! Но! Но!» И прямо отпихивает, не пускает! Обидно было до слез. Но задним числом я тому синьору благодарна. Как выяснилось, тот фуникулер действительно спускал вниз, но только на другую сторону горы, в результате чего я попала бы в другой город. Судя по всему, этот синьор-оператор точно знает, в какой город обычно бредут лыжницы без лыж.

Второй день я провожу хотя бы в лыжах – правда, в «лягушатнике» для самых маленьких, наблюдая, как с горы сыплются как горох терпеливые европейские бамбини. Падают, встают и снова на свои лыжицы – и ни слезинки, ни нытья! Упавшим улыбающиеся инструкторы кричат «Брависсимо!» и «Белиссимо!» – и невозмутимо ждут, пока бамбини поднимутся самостоятельно, даже палку не подставят! Сразу вспомнилось, как нас пытались поставить на обычные лыжи в рамках школьной физкультуры. Но мы, свободолюбивые советские дети, стойко отлынивали от навязываемых лыжных пробежек – то освобождение добудешь, то лыжи потеряешь… И вот он результат!

Подзарядившись от бамбини волей к победе, к концу второго дня перевожусь из лягушатника на трассу на полразмера посложнее. Умудряюсь сорваться с поднимающего туда бугеля (кроме меня, в нашем олимпийском оазисе такое происходит только с теми, кому от 3 до 5). Кстати, оазис олимпийский в прямом смысле: трассы Бормио используются для крупных соревнований, а сползая с горы пешком, я насладилась состязаниями по слалому.

Достижения на третий день катания: освоен бугель №2 – то есть, новый уровень высоты. А в очередной раз упав, впервые встала без посторонней помощи. Помогли Чиполлино с Буратино и их наставник Карабас – так я их про себя окрестила. На всех не сложных трассах обязательно катается скула (школа) для бамбини, где крохотные ученики гуськом едут за тренером как утята за уткой. Для удобства тренера на каждом бамбини специальная жилеточка с его именем – Лоренцо, Джованни, Маттео… Севшая им на хвост тетя смотрится, конечно, забавно, но именно повторяя движения юных Чиполлино с Буратино и их Карабаса я, наконец, доперла до своих простейших, но выстраданных лайфхаков.

Лайфхак 1: воспоминания о секции фигурного катания из далекого детства, где нас учили не мчаться истуканом на прямых ногах, а исполнять красивые змейки и фонарики на ребрах коньков. Если воспроизвести их на трассе, то вероятность усвистеть в никуда на прямых лыжах существенно снижается.

Лайфхак 2: все девочки, когда надо, умеют красиво пройтись грудью вперед и виляя попой. На горных лыжах это жизненно необходимо: грудь, как велит своим подопечным Карабас, должна всегда смотреть в долину, а лыжами виляет только попа. Опытные лыжницы, подкрепившись в обед просекко, делают это очень эффектно!

Заодно выяснилось, что не лыжами едиными жив наш альпийский городок. Рядом в городке Ливиньо обнаружилась зона беспошлинной торговли: всякие брендовые радости шопоголика по ценам ниже, чем в остальной Италии. А еще живописные виды, будто игрушечные домики, волшебный воздух, яркое солнце, пицца прямо из дровяной печи… В общем, жизнь горнолыжного чайника начинает налаживаться на 4-е сутки. Кого уговорила, тому и палки в руки.

Лондонская неожиданность

В моде принцы, кошки и мышки

Погода: Мэри Поппинс, до свидания!

Оказывается, чопорная манера лондонцев любую беседу начинать вопросом «Ну как вам сегодня погода, сэр?» – не консервативная дань традициям вежливой small-talk (светской беседе ни о чем), а насущная необходимость. Лондонская погода может поменяться 25 раз на дню, поэтому вопрос не риторический. К примеру, утро может встретить вас ласковым солнцем, но это вовсе не значит, что вы можете спокойно покинуть дом в летнем наряде. Весьма вероятно, что через полчаса откуда ни возьмись прилетит такой порыв ветра, что, как говорится, «Мэри Поппинс, до свидания!» если вы помните, сия английская леди в подобных случаях раскрывала зонтик и улетала в никуда, согласно направлению ветра. Еще может пойти дождь, может существенно похолодать, а может и потеплеть. То есть, удаляясь из дома в летнем костюме – скажем, в июне – джентльмен должен иметь при себе еще, как минимум, два сезонных облачения (шерстяной пиджак на случай похолодания плюс плащ и зонт на случай дождя). А леди и того больше, потому что она может не захотеть зайти туда, куда она направляется, в той же обуви, в которой ей не страшен дождь. Все это весьма хлопотно, поэтому лондонцы обоих полов поступают проще: они смотрят на календарь. И если на нем лето, то одеваются по-летнему и ни на что не реагируют. Именно поэтому морозным лондонским июньским утром, которое больше похоже на московский октябрь, можно наблюдать лондонцев в коротких штанах и рукавах, радостно запихивающих своих детей в городской фонтан. Правда, когда через полчаса выходит яркое солнце, то странными кажутся уже не они, а вы сами, наблюдающие за местными жителями из-под капюшона зимней куртки. Зато уже через день прекрасно понимаешь, зачем Шерлок Холмс носил шляпу, а британская королева делает это до сих пор – потому что никакой «Тафт-три погоды» не убережет в Лондоне вашу прическу: внешний вид вашей головы способен спасти только головной убор.

А еще в Туманном Альбионе (где тумана, кстати, нет) осознаешь прелесть вечеров у камина под клетчатым пледом с бокалом грога в руке. Отопление-то в английских домах традиционно отсутствует, в лучшем случае имеется воздушное – то есть, кондиционер, работающий как на охлаждение, так и нагрев помещения. А что до знаменитых лондонских туманов, они исчезли с тех пор, как в черте города запретили топить камины. Именно из каминных труб этих прелестных, почти сказочных, трогательно прилепленных друг к другу викторианских и григорианских лондонских домов, которые прагматики назвали бы таунхаусами, и являлся воображению писателей, поэтов и просто романтиков тот самый famous London fog, образуясь от совокупления дыма с аутентичной лондонской сыростью. Примерно через неделю, кстати, понимаешь, что сырая и ветреная (местами – сырая и солнечная) погода вкупе с отсутствием батарей и запретом каминов бодрит и молодит. Сразу появляется фирменное английское чувство юмора, и у каждого встреченного утром так и хочется с истинно-британским сарказмом осведомиться: ну и как вам сегодняшняя погодка, сэр?!

Пипл: леди в постели шевелятся!

Достоверно не известно, кто именно изобрел стереотип об английской чопорности и английском же юморе, а заодно – о британской сдержанности с вежливостью в придачу. Может, и сами англичане, но времен строгой королевы Виктории, когда они еще ели по утрам porridge – овсянку, пили чай файф-о-клок и уверяли, что истинные леди в постели не шевелятся. А, может, и их соседи из-за Ла-Манша, недолюбливающие англосаксов и вечно приписывающие им странные поступки. Еще частенько толкуют об английском снобизме – мол, истинное лицо эти туманные леди и джентльмены показывают только в кругу себе подобных… То есть, не исключено, что свои странности лондонцы (с глубоким презрением ко всему остальному миру) демонстрируют только за закрытыми дверями английских клубов, а на людях умело лицедействуют. По крайней мере, при мне ни один из аборигенов Туманного Альбиона не пытался не смешно пошутить (английский юмор) или по-английски уйти, не простившись (британская вежливость). Вы не поверите, но лондонцы даже улыбаются, разговаривая с незнакомцами, и охотно выговаривают все буквы своего языка, триумфально опровергая миф о своей чопорности, сдержанности и незнании английского. А то некоторые лингвисты из-за Ла-Манша уверяют, что из-за смешения диалектов и особенностей выговора разных мигрантов и сословий внутри титульной нации, несчастные лондонцы вообще перестали понимать друг друга и английский язык в целом – и даже вывески на улицах у них безграмотные. Возможно, все так и есть: в таком случае встреченные мною лондонцы тщательно старались скрыть свои «фефекты фикции» и вопиющую безграмотность – и им это удалось. Хотя, конечно, до нас, выпускников советских английских спецшкол, этим ребятам далеко! Один лондонский эсквайр, муж моей русской подруги, долго и сосредоточенно слушал мои английские речи – разве что ушами не шевелил от усердия. А потом вместо ответа на мои вопросы (которых он, очевидно, просто не понял) изрек: «You speak Queen's English!” («Вы говорите на королевском английском»). Вот она – хваленая британская вежливость! Джентльмен никогда не скажет: «Леди, а вы уверены, что в школе изучали именно английский?!» Он тонко намекнет, что классический язык Шекспира он и сам не знает, и лишь поэтому не понимает, что вы там несете. А что до порриджа, файф-о-клока и обездвиженных леди, их обнаружить и вовсе не удалось. Ушли, как говорят сами лондонцы, в анналы.

Респект: роял фэмили и кошки

Кто неизменно вызывает любопытство и уважение лондонцев, так это королевская семья и кошки. Про первых выходит еженедельный глянец «Royal Life» – бульварного уровня, с недорогой полиграфией – зато содержащий самую подробную информацию о быте королевских особ – куда направился принц Уильям со своею герцогиней Оксфордской, которая Кейт, в девичестве Миддлтон, сколько они потратили денег на этой неделе, где проводит время принц Гарри со своею Меган, какая шляпка нынче в фаворе у Ее Величества и далее – везде. Все заявления подтверждены красочными фото от трудолюбивых папарацци – и лондонский народ штудирует монаршие новости в своем «тьюбе» (подземке) и лежа на своих идеальных английских газонах средь бела дня и в центре города, невзирая на природные катаклизмы. В британской столице найдется натурализованный гид любой национальности, проводящий для своих вновь прибывших соотечественников на их родном языке пеший тур по городу из серии «По следам королевской семьи». Видно, всех новообращенных лондонцев манят следы Британской Короны, а учитывая, что ноги королевской семьи хоть раз, но ступали на каждый квадратный метр родной столицы, тема для туров благодатная. К примеру, в Мэйфейр (Mayfair – самая дорогая клеточка в игре Монополия, названная в честь этого лондонского квартала) водят, чтобы показать (только снаружи, разумеется!) самые престижные и закрытые клубы Лондона, куда хаживают даже члены королевской семьи. Правда, пандемия вынудила в течение двух лет отдыхать дома у камина, а не в клубах, зато теперь все возвращается – нация выздоравливает и тянется к веселью пуще прежнего.

Если верить ее многочисленным биографам, принцесса Диана в свое время тоже любила покутить в районе Слоан-сквер, выступая в качестве иконы стиля для местных богатых девиц. Леди Ди по сей день остается негласным кумиром «слоанов» – золотой молодежи Лондона, по традиции прожигающей жизнь в заведениях возле Sloan square (от названия площади и возникло прозвище лондонских мажоров). Сегодня фонтан-мемориал памяти Принцессы Сердец, как британцы величают Диану, воздвигнут в парке недалеко от Кенсингтонского дворца, служившего ей домом. Но куда больше влечет любопытных неофициальный мемориал, сооруженный египетским миллиардером Мухаммедом аль-Файедом прямо в принадлежащем ему знаменитом торговом центре Harrods. Память своего погибшего наследника Доди и его возлюбленной британской принцессы безутешный арабский олигарх увековечил в виде скульптурной композиции с фотографиями сына и принцессы, перед которыми – в отблесках никогда не гаснущих свечей – под стеклянным колпаком мерцает бокал вина со следами губ. Скорбящий отец утверждает, что из этого самого бокала влюбленная парочка выпила шампанского перед тем, как отправиться в роковой путь под парижский мост Альма. «Они так любили друг друга, что даже пили из одного бокала» – гласит подпись под этим памятным артефактом.

А что до кошек, то очень бросается в глаза то, что «уличный формат» семейства кошачьих (живущих при кафе и магазинчиках, как это часто бывает в России, в Греции, в Италии и почти везде на Востоке) в Лондоне отсутствует как класс. Кошки, гуляющие сами по себе, тут запрещены – причем, во благо самих же кошек. Они должны жить не просто «при» человеке, но и на равных с ним основаниях – кошки и коты в Лондоне получают паспорт с пропиской в доме хозяина. А хозяин получает за них полную ответственность.

При этом как обзавестись домашним любимцем, так и расстаться с ним, не так-то просто. Например, если вы придете покупать котенка, вас первым делом расспросят о ваших жилищных условиях и материальном положении. Предполагается, что лондонец в здравом уме должен быть в курсе, что на молодого котика он может претендовать, только если у него имеется просторный сад, где юное кошачье существо сможет вдоволь резвиться, чтобы полноценно расти и развиваться. Если ваш сад не очень велик, то вы можете позволить себе только не очень здоровую кошку средних лет, которой уже не требуются большие просторы для прогулок. А если вы вдруг умудряетесь жить и вовсе без сада – в квартире, например – вам дозволительно заводить только кошачью компанию (от двух кошек и больше), а иначе одному питомцу будет скучно на вашей тоскливой жилплощади. Как только вы изложите в зоомагазине свое жилищное и материальное положение, у вас тут же поинтересуются: отчего же вы не хотите взять кошечку из приюта? Ведь не только котята, но и старые и больные кошки тоже нуждаются в добрых опекунах. Однако если ваше материальное положение соответствуют запросам кошачьих только потому, что вы много работаете, то все равно не видать вам усатого питомца как своих ушей. Не может же кошка оставаться дома одна, пока вы торчите в своем офисе в погоне за длинным фунтом! А уж для воспитания юного котенка вообще извольте взять отпуск по уходу – за свой счет, разумеется. Или хотя бы наймите кошачью няню – правда, тогда вы рискуете, что ваш подопечный будет называть мамой не вас, а ее. Понятно, что вашу кошку вы регулярно обязаны показывать кошачьим врачам, проходить с ней диспансеризации, вычесывать и ухаживать. Зато с лондонцев полностью снимается вопрос утопления кошачьего потомства: в приюте выдают уже стерилизованных и привитых кошечек, а купившие в зоомагазине нового котенка «без пробега» обязаны его/ее стерилизовать. Кстати, если ваш питомец вдруг умер (и даже если не вдруг, а просто от старости), а вы похоронили его, не обратившись предварительно к кошачьим судмедэкспертам за свидетельством о смерти вашего подопечного, вы можете угодить под уголовное преследование. Если, скажем, ваша сердобольная соседка заметит, что вашего питомца давно не видно и сообщит об этом, куда надо. Все то же самое относится и к собакам, из которых лондонцы предпочитают серьезные и дорогие бойцовые породы. Но, как кажется автору, кисой в британской столице быть намного выгоднее: порода твоя не важна, достаточно просто родиться в правильном месте – и респект с уважухой обеспечены тебе до глубокой старости, прямо как члену королевской семьи.

«Мышь сдохла, сэр!»

В воскресенье утром местные любят отправиться в Портобелло – блошиный рынок в районе Ноттинг Хилл. Жить в окрестных дышащих вековой историей викторианских и георгианских домах – не только престижно, но среди самих лондонцев считается «богемным и интеллектуальным». А материальная роскошь + богемный вкус +интеллектуальный подход дорогого стоят – причем, во всех смыслах. Постройки, имеющую историческую ценность – даже если они за ваши денежки стали вашим домом – нельзя тревожить инновациями, связанными с вашим личным комфортом.

– Старинные лондонские дома обслуживают специальные городские службы, – рассказывает русская лондонка, которой посчастливилось жить в доме, построенном при королеве Виктории. – Если вас что-то беспокоит, звонить надо именно им. Например, если в доме появился неприятный запах, приезжает специальная инспекция во главе со специалистом вроде трубочиста. Он залезает между перекрытиями и выносит вердикт. К примеру: «Не волнуйтесь, сэр, у вас в перекрытиях всего лишь сдохла мышь. Согласитесь, из-за ее маленького трупика не стоит разбирать историческую кладку, которая выстояла столько веков! Потерпите месяц-другой: труп мумифицируется и запах исчезнет сам!» Но, справедливости ради, надо признать: если в перекрытиях сдохнет кто-то более крупный – крыса, например – кирпичную кладку все же разберут, даже если ее не тревожили с самых времен Виктории.

Приятно, что лондонцы любят обращаться не только к официально- героической истории своего города, но и ко всяким городским легендам и приколам. Местные гиды водят экскурсии по местам множества мировых скандалов, действие которых развернулось в Лондоне – например, история исчезновения Лорда Люкана. Экскурсантам показывают не только пресловутые любимые бары принцессы Дианы и квартиру Шерлока Холмса, но и магазинчик в Мэйфейр, купивший пенис Наполеона и Синайский Кодекс (греческая библия IV века), дом лондонского денди, задавшего тон мужской моды на 200 лет вперед, паб, принадлежавший Гаю Ричи, гедонистический «винник» Чичваркина и ж/д платформу, с которой отправлялся Гарри Поттер.

На Брайтоне всегда хорошая погода

За дождь не помню!

Для своего удобства американцы наловчились превращать в лаконичные дайджесты не только многотомную литературную классику, но и многовековую мировую культуру. В титульный мегаполис своего восточного побережья страна, где главный абориген – эмигрант, умудрилась втиснуть целый мир в миниатюре. В один Нью-Йорк поместились маленькие Италия, Индия, Китай, Испания, большинство латинских стран и вся Африка. Но мы отправимся в район, который для каждого русскоязычного человека окажется и машиной времени.

Если, находясь в NY, вы вдруг соскучились по родине предков – неважно, выросли вы на ней сами или только слышали о ней от тех самых предков – вам на станцию нью-йоркской подземки под названием «Brighton Beach».

Формально Брайтон, названный так в честь Брайтон-Бич авеню – своей центральной улицы, тянущейся вдоль атлантического пляжа – часть одного и четырех крупнейших нью-йоркских «боро» (районов) – Бруклина. Считается местом компактного проживания русскоязычных эмигрантов, а состоит из пары десятков кварталов, большинство домов в которых расположено под мостом с постоянно грохочущими поездами (на отрезке над Брайтон-Бич-авеню нью-йоркский сабвэй (метро) проходит не под, а над землей).

А на деле Брайтон-Бич прекрасно прижившийся в американском мегаполисе кусочек даже не России, а Советского Союза со всеми его 15-ю "республиками-сестрами". Эту часть Большого Яблока (так местные называют NY в честь символа города) еще в прошлом веке облюбовали выходцы с советских «югов» – из Одессы, Кишинева, Тбилиси, Бухары, Алма-Аты и других колоритных южных городов. Сейчас, конечно, под брайтонским мостом живут уже их внуки и даже правнуки, но особый – почти курортный – колорит места никуда не делся. Залихватский и одновременно неторопливо-вальяжный: закроешь глаза – и будто попал в "Ростов-папу" образца прошлого века, каким его изображал советский кинематограф. В силу своей пронзительной ностальгичности этот кусочек Бруклина многократно воспет во всех видах эмигрантского искусства – от ресторанных бардов и уличных художников до настоящего (некоммерческого) кино и литературной «нетленки».

– А у вас тут правда всегда дожди? – вспомнив о кино, интересуюсь у продавца лавки «Мясоедовская».

За прилавком оказывается сам хозяин: «Ну хто ж на нашем дистрикте (квартал – англ.) не знает Сему Мясоедоева?!»

– За дождь не помню, – на секунду задумавшись, отвечает мне тот Сема, хозяин собственной мясной лавки, – Но колбаса у нас такая, шо Москва ваша имеет бледный вид! Особенно сейчас.

С погодой на Брайтоне и впрямь все «в ажуре»: в Нью-Йорке вообще очень приятный климат, за зимними исключениями в виде пронизывающего ветра с океана. А вот с «натурализацией» новичкам с каждым годом все сложнее: нет уж былой задушевности и распростертых объятий вчерашних земляков. На уровне внуков первых эмигрантов сегодняшние брайтонцы (по мнению их самих) – это, скорее, «нью американцы, все еще говорящие на рунглише».

«Рунглишем» лингвисты окрестили перченую языковую смесь, на которой беседует Брайтон-Бич. Сами аборигены Брайтона описывают свой рунглиш как «рашн-америкэн сленг с одесским выговором, еврейским акцентом и вставками на идиш».

В качестве привета Одессе-маме из-за океана брайтонцы очень любят уменьшительные суффиксы. Под брайтонским мостом живут сплошные Сонечки, Монечки, Сенечки, Юлики и Шмулики. Здесь издаются местные газеты – на своем и для своих. В брайтонском печатном слове используется тот же уменьшительно-ласкательный рунглиш, вроде: «Люся и Марик поздравляют Жоржика и Беаточку с золотой свадьбой».

Но даже с рунглишем в стране эмигрантов обращаются вольно. Вот, к примеру, вывеска: и не аптека, и не оптика, а «Оптека». И это вовсе не ошибка, сделанная по неграмотности или от того, что родной язык напрочь забыт. Это, напротив, коммерческая находка, соединившая врожденный талант к торговле с американским прагматизмом. Слово «оптека» красноречиво скажет каждому брайтонцу, что в этом шопе можно и лекарство купить, и очки заказать.

– А шо в языке такого слова нет, таки кто это сказал?! – поясняет свою позицию хозяин «Оптеки». – Значит, будет!»

Кстати, Брайтон – единственное в NY место, где можно найти российские пилюли и снадобья, в том числе и в подзабытом на собственной родине советском обличье – марганцовка в чистом сухом концентрате, боярышник на спирту и прочие ностальгические радости простого советского бюллетенщика.

Чужие тут не ходят

Так говорили о Брайтоне лет 40 назад, когда здесь осела новая партия мрачных и неулыбчивых «совковых» товарищей, натурализовавшихся, как вспоминают старые брайтонцы, «медленно и невежливо». В 70-80-е годы прошлого столетия американцы на юг Бруклина и носа не казали – боялись местных жиганов, карманников и прочих «остапов бендеров» с Брайтон-бич-авеню. Сегодня же на Брайтоне много «пришлых» – как туристов, так и нью-йоркцев, «подсевших» на русские пельмени. Но на каждого, кто говорит не на рунглише, аборигены все равно смотрят так, будто спрашивают: «Заблудился, милок?»

«Своими» на Брайтон-Бич считают только латиноамериканцев из соседнего «испанского» квартала. Мексиканцы на Брайтоне энергично лепят вареники в русских ресторанах или стоят на улице с «бабушкиными пирожками на капусте». А горячие пуэрториканские юноши ухлестывают на променаде за пышными одесскими мамзелями.

– За просмотр нашего Брайтона пора деньги брать! – вносит рацпредложение бывшая ударница советских пятилеток, а ныне бабушка брайтонских внуков из дома-полной чаши. – В Египте вон показывают бедуинские деревни за деньги, а мы чем хуже?!

Ничем-ничем, баба Муся! Конечно, а шо они хотели за бесплатно вот это вот все?! Щедрый винегрет из Одессы-мамы с Ростовом-папой, с диссидентской Москвой 60-70-х годов и с Нью-Йорком XXI века? Да еще и прямо на Атлантик-бич (бич – пляж – англ.)!

Действительно, брайтонских «картин» – зарисовок из повседневной жизни района – сегодня, пожалуй, не увидишь даже в местах, в свое время подаривших Брайтону новых жителей с их старыми воспоминаниями. Ни в Одессе с Кишиневом, ни на самой модной авеню соседнего гламурного Манхеттена, не увидишь столько роскошных шуб и бриллиантов, сколько на брайтонском променаде под грохочущей эстакадой метро.

Здесь любят, чтобы все от души, чтобы Беня в «кадиллаке», а Соня в алмазах – и чтобы на все это любовались соседи. Родителей и бабушек-дедушек нынешних брайтонцев в расцвете сил можно понять: Москву они помнят днем серой, а вечерами кромешно-мглистой. Вывески магазинов – синюшно-подслеповатыми, а прохожих – или мрачными, озабоченными добычей продуктов, или подозрительными, озабоченными легкой наживой.

Кстати, так называемых и представителей «нулевой волны» – русских, перебравшихся за океан в сытые нулевые, уже из свободной России, на Брайтоне не жалуют.

– Эти люди отрастили большие капиталы и такие же большие амбиции, – качает головой баба Муся из «дома-полной чаши». – Скупают пентхаусы на Манхэттене, а на Брайтон приезжают на такси поглазеть, как на диво. Неприятны нам они, не наши это люди.

Конечно, население сегодняшнего Брайтон-Бич состоит не только из энергичных, но малообразованных провинциалов, вывезенных из России еврейских бабушек, полумафиозных российских бизнесменов, убежавших за кордон еще в 90-х прошлого столетия, и их потомков. Многие русские американцы второго-третьего поколения, уже давно не имеющие проблем ни с чистым английским языком, ни с работой на Америку, ни с американскими бытовыми привычками, не торопятся съезжать с Брайтон-Бич, а только меняют здесь квартиры на лучшие и большие.

– Тратят большие деньги, шобы не под мостом, как у всех, а на первой линии пляжа. Там на Брайтоне самое дорогое жилье. Готовы платить, лишь бы не съезжать с дистрикта.

Конечно, пусть инглиш у потомков русскоязычных переселенцев и свободный, и даже совсем без акцента, но они все равно привыкли покупать свежий щавель, в кафе заказывать домашний борщ с пампушками, а вечерами дефилировать, разглядывая и обсуждая встречных-поперечных, по набережной, заменившей их родителям черноморские променады.

А вот купаться в районе Брайтон-бич, как тут говорят, «не то, чтобы нельзя, но и не можно». Только если уж совсем жарко или рано утром: пляж хоть и поддерживается в чистоте, но в хорошую погоду всегда переполнен.

Понаедут тут всякие…

На Брайтоне (и только на нем!) можно купить самые чудные и редкие вещи – ручные узбекские ковры, бюстгальтеры на четыре пуговицы, чугунные мясорубки Харьковского завода, бязевые носки, нитки мулине и даже зубную пасту «Поморин».

Как уверяют местные, даже кепки-«аэродромы» вот уже полвека продаются в одном и том же месте – в закутке у дяди Гоги.

Брайтонцы – народ читающий. Под мостом с утра пораньше можно купить все (!) свежие российские газеты, равно как и подшивки полувековой давности —газеты «Правда» или журнала «Наука и жизнь» и иже с ними. Самый большой книжный магазин на Брайтоне носит название «Санкт-Петербург»: модные литературные новинки на русском попадают сюда одновременно с Москвой, а чаще даже с опережением.

– Я хочу подарить вам две свои книжки! – говорю менеджеру в торговом зале.

– А зачем? – подозрительно интересуется он, явно отчаянно выискивая в моем предложении скрытый подвох.

– Мне будет приятно, если вы продадите их в своем замечательном магазине, – отвечаю в стиле «Мимино». – А вам будет приятно, что вы получили их бесплатно, а их покупают, и вы закажете еще из Москвы.

Тут книгопродавец наконец понимает, где корысть и во сколько она «встанет нашей лавочке», и, расплывшись в доброй улыбке, печатные дары от меня принимает. Но осторожность его понятна: понаедут тут всякие, а потом книжки пропадают!

Брайтонские доски объявлений – словно музей облика Москвы времен застоя. «Поступила в продажу пудра «Ланком» с запасным блоком». «Итальянские шмотки – родные, недорого». Веселят и вывески на магазинах: «Свежее мясо фермера Левы». А через дверь: «Салон мага и натуропата Семы Задунайского». Говорят, около будки, где продаются огромные горячие пирожки, одно время висела табличка: «Здесь был Горбачев, который хотел нашими пирожками накормить голодную перестройку».

Всеми главными деликатесами бывшего СССР угощают в многочисленных брайтонских ресторанах – русских, кавказских, еврейских и среднеазиатских. Когда на Брайтон-Бич открывается новый ресторан, а без этого не проходит и месяца, обмыть событие зовут всех добрых соседей. Выпьют ледяной водочки – и всем кварталом подбирают новому заведению название, непременно имперское: «Метрополь», «Националь», «Европейский», «Столичный».

А уж как гуляют на брайтонских именинах, так не гуляют больше нигде в мире! Угощение стоит в пять этажей: на первом сациви, на втором шашлыки, на третьем форшмак, на четвертом рыба-фиш, на пятом торт и пирожные. Но все равно самая интересная часть меню – музыкальная программа. Музыканты тут «жгут» без перекуров (кстати, из всего нью-йоркского общепита только в брайтонских ресторанах не запрещено курить). Шансон, дискотека 80-х и песни советских лет, многие из которых на родине давно позабыты. Дамы в вечерних платьях, кавалеры в лаковых штиблетах, шампанское рекой – и танцы, танцы, танцы!

Но, как говорят на Брайтоне, не всегда же вы будете выпивать и покупать, надо вам и погулять. Гулять тут надо по «бордвоку» (boardwalk) – деревянной эспланаде вдоль океана. Это самая длинная в Нью-Йорке прогулочная набережная – целых 5 км, тянется до самого Кони Айленда (Coney Island). Неторопливо шагая по ней в сторону парка аттракционов, вы сможете лицезреть брайтонскую публику во всей красе.

Не стоит думать, что брайтонцам плевать на культуру, у них есть культурный очаг – театр «Миллениум» (1029 Brighton Beach Ave). До последних событий здесь практически без перерывов выступали гастролеры из России – от широко известных русскоязычных певцов и юмористов до шансоньеток-однодневок и всяких герлс- и бойз-бендов «мейд ин Раша».

Но самым экзотическим брайтонским развлечением (все-таки Брайтон-Бич в Америке!) остается я русская баня с веником, водкой и селедкой. Аксессуары для бани, включая шайки и войлочные шапки, продаются тут же с уличных лотков. Затопят местные баньку по-черному – и воспарит над Брайтоном русский дух, и отчетливо запахнет Русью.

Приходите, люди, в Африку гулять…

Вуду-колдуны всегда готовы

На самый юг черного континента меня приводит любопытство: говорят, в последнее время среди западной политической, финансовой и богемной элиты стало модным устраивать свои делишки … с помощью африканских колдунов. Не могу сказать, что очень в это верила… Но проверить захотелось. К тому же, большинство из нас почти ничего не знает о древних африканских обрядах, а это очень любопытно.

В желтой жаркой Африке, в южной ее части…

Южно-Африканская Республика (ЮАР) – государство на самой южной оконечности Африки со столицей в городе Претория, где располагается правительство страны, и крупнейшими мегаполисами Йоханнесбургом, Кейптауном («домашний» город парламента страны) и Дурбаном. Территория ЮАР омывается Индийским и Атлантическим океанами, сходящимися у Мыса Доброй Надежды в районе Кейптауна – второго после Йоханнесбурга города страны по численности населения. ЮАР – самая национально разнообразная страна на континенте: только государственных языков тут 11 и на каждом страна имеет свое отдельное, но равно официальное название, коренные же племена называют свою родину Азанией. До 1994 года правительство ЮАР под влиянием последователей европейского колониального наследия проводила политику апартеида, ограничивающую права черного населения, но в результате многочисленных восстаний у власти оказался темнокожий президент Нельсон Мандела, он же многолетний лидер борьбы за расовое равенство. С тех пор и по сей день ЮАР – демократическая парламентская республика и первое в мире государство, располагавшее ядерным оружием, но добровольно от него отказавшееся. Сегодня, по данным властей ЮАР, 80% граждан страны поддерживают стремление жителей Донбасса, Херсонской и Запорожской областей объединиться с Россией.

Первое утро в Кейптауне на Атлантическом побережье: выхожу на балкон своего номера. С высоты 15-го этажа прибрежная полоса кажется шахматной доской: черные фигуры на белоснежном песке. За завтраком ко мне подсаживается некто, как две капли воды похожий на Майка Тайсона, и на ломаном русском заявляет:

– Руссия гуд, нефть, газ, якут алмаз! Привет, мадам, я гид Мбонга, учился Воронеж. Я любить и работать только с русский, другие мзунгу – очень жадный и суетливый люди.

Оказывается, не только белые умеют давать африканцам обидные прозвища, но и наоборот: для жителей черного континента мы мзунгу, что на суахили, одном из самых распространенных языков Африки, значит «человек без кожи» (согласно легенде, увидев первых высадившихся на их континент белых аборигены перепугались, решив, что пираты содрали с пришельцев кожу). Второе значение слова – «бесцельно блуждающий или ходящий по кругу человек». Такими многие африканцы видят нас с вами и по сей день.

– Тебе нужно к нкуенго, – заявляет поклонник русских Мбонга. – Триста баксов.

Интересно, с чего этот воронежский абориген так уверен, что мне нужно в это непроизносимое место, да еще и за 300 долларов!? Но нкуенго, как выясняется, не место, а маленькое племя, по происхождению относящееся к зулусам (одна из крупнейших южноафриканских народностей, говорящая на языке «зулу). По словам моего нового знакомого, много лет назад вожди нкуенго разругались с вождями зулусов, отделились от рода и даже переехали в другую часть страны – в «буши» (так местные называют саванну) вокруг Мыса Доброй Надежды. Три часа на машине от Кейптауна и 300 «зеленых» – и я никогда не буду больше болеть, толстеть и финансово нуждаться, нкуенго ставят от этого пожизненную защиту, неужели я откажусь?

– Вот и никто не отказывается, – удовлетворенно кивает Мбонга и добавляет, что мне лучше взять вымышленное имя, чтобы аборигены «не сломали язык о мое настоящее».

– К примеру, Ндблунга, – советует гид. – Звучит красиво и произносится легко.

Сам Мбонга, по его словам, у нкуенго «менеджер по связям», а отвезет меня к ним водитель, им оказывается говорливый маленький индус (с конца XVIII века на территории ЮАР проживает многочисленная индийская община).

– Радж Виджаи, – представляется он.

– Ндбл… блд… Ндблунга, – пытаюсь ответить ему взаимностью.

– Понимаю, – кивает Радж, внимательно всматриваясь в мое лицо. – Все называют себя по-местному. Но некоторых я узнаю все равно, их лица мелькают на ТВ и в Интернете.

В ответ на мои округлившиеся глаза, Радж терпеливо объясняет: лица тех, кого ему доводилось везти к нкуенго, он часто видит в разделах политических, экономических и светских новостей, иногда до поездки, но чаще после. К концу пути узнаю, что в племени, в одно из поселений которого я держу путь (всего на территории ЮАР насчитывается около сотни поселений нкуенго, некоторые из них кочуют), проводятся особые магические ритуалы, обеспечивающие контакт «клиента» с духами и возможность обратиться к ним с любыми конкретными просьбами. Причем чистоплотностью этих просьб аборигены, понятно, не интересуются. Подобные манипуляции в народе часто называют «вуду», но, на самом деле, вуду – религия, запрещающая черную магию. Тревожить духов с корыстной целью относится к религии вуду примерно так же, как снимать порчу в христианстве. Радж утверждает, что «выполняемость заказов» духами стопроцентная, поэтому к нкуенго обращаются сильные мира сего, которых волнует незыблемость их власти, положения и состояния. Первыми, как выясняется, дорожку к африканским колдунам проложили богатые янки. Но в племени их не любят: несмотря на круглые состояния, те частенько пытаются сэкономить на и без того небольшом вознаграждении. За американскими миллионерами потянулись европейские дельцы и артисты – эти платят, но пристают к женщинам нкуенго, а иногда и к мужчинам. Гомосексуализм, считающийся священным у некоторых других племен в ЮАР, для нкуенго неприемлем. Время от времени приезжают даже члены японского правительства, эти ведут себя очень почтительно. В 90-е основными клиентами местных колдунов стали «новые русские» и их жены. Сейчас русских меньше, но все равно они самые щедрые, да и обращаются к нкуенго только самые богатые – и не из-за расценок самих колдунов, просто дорога на самый юг африканского континента из России недешева. Сами же нкуенго просят за неделю, в течение которой отправляется культ для одного человека, всего 300 долларов, а иногда соглашаются на оплату сигаретами, спиртным и… российским шоколадом! Последний, правда, принимается только большими партиями и используется не по назначению – из него варят «ухучбо-дрого» – напиток для Гу, бога войны. Самые популярные «заказы» у духов – власть, богатство и, увы, расправа с конкурентами. Дамы тоже озабочены конкуренцией, но другого рода. По словам Раджа, был случай, когда одна особа потребовала у духов импотенции для своего олигархического, но гулящего супруга – а потом еще дважды приезжала, умоляя «отменить заказ». Но нкуенго предупреждают сразу: «заказанного» не вернешь. Помимо этого, для выполнения любого заказа у колдунов всего два условия: в племя принимается один человек на одну неделю или группа людей, но с одной задачей (этого требует и сам культ, и конфиденциальность), в течение этой недели клиенты должны четко выполнять все, что им скажут.

Затерянное среди саванны поселение нкуенго состоит из 15-20 глинобитных хижин, стоящих вокруг чисто подметенной земляной площадки. Неподалеку пасутся коровы, возле хижин суетятся голые черные дети и женщины с обнаженной грудью, наряженные во что-то вроде цветастых фартуков и в хитросплетения разноцветных бус на всех частях тела. При виде подъехавшей машины они что-то радостно кричат на своем языке. У некоторых женщин на шее нанизаны металлические обручи наподобие ошейника. Спрашиваю Раджа, почему у одних их очень много, у других меньше, а у кого-то нет вовсе? Индус объясняет, что количество колец на шее обозначает количество мужей у женщины. Оказывается, у нкуенго в ходу многомужество, но не единовременное, а в виде возможности менять мужей каждый год. Выбирать приходится, правда, только из соплеменников.

Радж провожает меня к хижине вождя племени – и прощается. Согнувшись пополам, пролезаю сквозь бамбуковые занавески в темное, приторно пахнущее какими-то специями жилище вождя. Он сидит на каком-то насесте в глубине хижины, уставившись в потолок из пальмовых листьев – иссиня-черный как африканская ночь и довольно моложавый. При моем появлении вождь нкуенго даже не поворачивает головы, я тоже молча, опускаюсь на какой-то пень, торчащий из пола хозяйской «квартиры». После чего вождь расплывается в белозубой улыбке и заявляет по-английски:

– Теперь я тебя вижу, Ндблунга! – и тут же поясняет, что это дословный перевод местного приветствия. Оказывается, в противоположность «белому» этикету, у нкуенго вошедший не должен возвышаться над хозяином, ему нужно как можно быстрее сесть – только тогда с гостем поздороваются. Нкуенго, обращаясь к старшему в роду, всегда опускаются на корточки.

Вождя зовут Вокухамба, он холост (негоже, чтобы он ходил по рукам соплеменниц, как простые смертные мужчины нкуенго). Первым делом Вокухамба получает от меня три бумажки по сто долларов и долго разглядывает каждую из них на свет, льющийся в маленькое круглое отверстие в потолке.

Затем вождь посвящает меня в «меню» магических услуг, а заодно объясняет, с чем связан каждый из ритуалов. Выясняется, что духи могут выполнить как простые желания, коими нкуенго считают помощь в похудении, оздоровлении и обучении – например, наукам или искусству, так и сложные, как привлечение власти и богатства. «Простые» желания осуществляются с помощью ритуальных танцев и дополнительных затрат не требуют. Задания же посложнее потребуют заклания девственной телочки и испития «клиентом» ее крови (в этом случае придется выкупать у племени корову). А вот для наказания врага финансовыми проблемами необходимо «подарить вождю ночь любви с белой женщиной». К счастью, наказывать никого мне не требуется, поэтому останавливаюсь на трех просьбах к духам, от которых другим никакого вреда: хочу похудеть, получить прибавку к зарплате и стать востребованной в качестве писательницы. Вокухамба кивает и говорит, что в 300 долларов мои представления о счастье вполне укладываются.

Меня селят в отдельную хижину, где мне предстоит провести последующие семь дней. Конечно, оставаться наедине с диким народцем жутковато, несколько успокаивает лишь слова Раджа, что некоторых «клиентов» показывают по ТВ и после визита сюда. Ко мне приставляют Абделе – тинейджершу-нкуенго, сносно владеющую английским. Она поясняет, что лучшими колдуньями у нкуенго считаются девственницы 14-15 лет, чей дар перешел к ним по материнской линии, а это как раз Абделе и есть. Беспокоюсь, что меня попытаются вырядить в набедренную повязку, как у всего племени, но нкуенго, на мое счастье, не страдают показной первобытностью. Деревянный топчан в моей хижине даже снабжен матрасом и антимоскитной сеткой, а у входа в жилище висит рукомойник. К моему ложу прилагается стеганое одеяло (по ночам тут прохладно), но в санитарных целях укрываюсь махровым полотенцем, привезенным с собой.

Саванна, все ночи полные огня

Дни, как я скоро обнаруживаю, здесь похожи один на другой как две капли воды (Абделе говорит, что в этом есть некий магический цикл), а вот ночи «в гостях» запомнятся мне надолго… В первую ночь я дрожу от чьих-то душераздирающих воплей. Мне представляется, что это нкуенго справляют кровавый шабаш с обильными жертвоприношениями. Но наутро узнаю, что так «плачет» гиена. Во вторую мне кажется, что воют львы, но утром Абделе уверяет, что эти страшные хищники, к счастью, мигрировали в другую часть саванны, а так, не сдерживая эмоций, местные пары занимаются любовью. Третьей ночью я уверена, что не могу уснуть от звуков плотских утех, но с утра выясняется, что это одна женщина-нкуенго избила своего мужа, застав его в хижине у другой. Следующей ночью я подскакиваю от громкого шороха, раздающегося прямо возле моей лежанки. В ужасе схватив с пола фонарь, вижу в его свете огромного бабуина (вид обезьян, живущих в Южной Африке) и истошно кричу. Прибегают нкуенго и выгоняют незваного гостя палками. Мне говорят, что бабуина бояться не надо: просто у него сейчас брачный период и ночами ему не спится. А как-то мне снится нестройный мужской хор, исполняющий до боли знакомую «Таганку, все ночи полные огня». Высовываюсь из-за занавески и понимаю, что это не сон: возле моей хижины тусуется группа вдребезги пьяных лысоватых мужичков с солидными брюшками. Лицо одного из них, с ополовиненной бутылкой виски в руках, в темноте кажется мне знакомым. Но он меня не только не узнает, но даже принимает за местную:

– Ходи сюда, туземочка! Выпьем за наше процветание!

Пытаюсь посветить на мужика фонарем, чтобы понять, где я его уже видела, но тут из бушей материализуется целая толпа нкуенго и с воплями заталкивает меня назад в хижину, а потом что-то возбужденно объясняет «пришельцам».

Каждый день в 5 утра Абделе возникает на моем пороге с горшочком свежесваренного умрогхо. Пока я пью теплое, вываренное до состояния патоки пойло из высушенных на солнце стеблей молодой тыквы и ее незрелых семечек, Абделе приговаривает: «От такой еды глаз делается зорче, ум острее, тело стройнее, а кошелек толще». Наутро после неожиданной ночной встречи с соотечественниками моя компаньонка мрачно сообщает, что группе русских, живущей в соседнем поселении нкуенго, не видать теперь заказанного как своих ушей. Духи разозлятся, что клиенты нарушили все порядки: напились и показались в соседней деревне…

Ежедневно до 4 дня я наблюдаю бесконечные племенные песни и пляски и, когда велят, даже принимаю в них участие. И только потом мне дают очередное «лакомство» – высушенные на солнце бычьи хвосты с добавлением нтсцофу – острейшего местного перца, который, как полагают нкуенго, дает энергию, необходимую для повышения зарплаты.

Как-то днем совсем близко к нашей деревне подходит слон – и мы все прячемся по хижинам. Это вовсе не такое безобидное животное, каким кажется в зоопарке. Слоник долго беснуется в окрестностях, после чего оказываются поваленными и расколотыми бивнями в щепки сразу несколько деревьев.

Ближе к ночи мы всем племенем сидим у костра, разведенного на центральной «площади», поем песни и пьем сакубона – это что-то сильно алкогольное. Наверное, поэтому по вечерам меня сильнее всего преследует ощущение нереальности происходящего. К концу «срока» я, судя по собственным шортам, действительно, здорово худею, но, как мне кажется, больше не от магии, а с голодухи.

Утром предпоследнего дня, сразу после тыквенного завтрака, Абделе ведет меня на площадку, куда четверо аборигенов притаскивают… целый ящик драгоценных украшений! Меня просят склониться над ним – и Абделе исполняет протяжную ритуальную песню, которая должна способствовать повышению моего жалования. То, что в ящике не бижутерия, видно невооруженным глазом, и пока я гадаю про себя, не имеют ли эти сокровища отношение к «Де Бирс», знаменитой ювелирной компании, контролирующей всю добычу алмазов на территории ЮАР, вдруг получаю неожиданный ответ: все это подарки благодарных клиенток, преимущественно русских!

Днем несколько мужчин-нкуенго уезжают на грузовичке, принадлежащим племени, к океану – за акулой (чтобы акулы не подплывали к пляжам, вдоль всего побережья ЮАР расставлены специальные сети, что при определенной сноровке позволяет подплыть на лодке и извлечь из ловушки мертвого хищника). Акулий клык понадобится для обращения к Мами Вата – Духу Воды. Как поясняет мне Абделе, этот дух отвечает за здоровье и красоту тела. Еще для меня будут беспокоить двоих: Да и Хоуелоусу-Да – это так называемые радужные змеи, покровители творчества и разума. Ближе к ночи Абделе просит меня раздеться догола, выдает долгожданную набедренную повязку из пальмовых листьев и втирает в мой лоб какую-то вонючую прозрачную мазь.

– Не волнуйся, – смеется она, – это всего лишь эссенция из крокодила. Сложнее всего вызвать Мути (дух, защищающий от доносов, арестов, обвинительных судебных приговоров и банкротств, а также указывающий «клиентам» имена врагов и завистников), для этого нужен высушенный слоновий пенис.

С наступлением темноты все наше племя, включая малолетних детей, садится в круг на центральной площадке, по периметру которой расставлены горящие факелы. Посередине сооружен деревянный постамент типа огромного стола, устланный козьими шкурами; на нем в каком-то корыте установлен зловонный акулий труп. Меня усаживают в изголовье этого стола на циновку. Абделе раскладывает передо мной какие-то причудливые фетиши и тотемы и шепчет: «сперма гориллы», «игла дикобраза», «страусиный член» (нечто маленькое и сушеное), «кости ядовитой змеи мамба». Под оглушительную дробь тамтамов мне подносят огромную чашу сакубона. Я давлюсь (меня и так уже мутит от запаха дохлой акулы) – но делаю усилие и – как и все остальные – выпиваю чашу залпом. Затем протягивают курительную трубку и велят сделать ровно три затяжки. Я затягиваюсь и чувствую, что впадаю в транс: мое сердце бьется в унисон тамтамам, а границы пространства начинают куда-то уплывать.

– Теперь ты зомбито! – заявляет Абделе (так в Африке называют людей, достигших нужного состояния для общения с духами, отсюда и пошло известное белым слово «зомби»).

Словно сквозь пелену я наблюдаю за происходящим дальше: нкуенго встают в большой хоровод и пускаются в дикий первобытный пляс, а на стол-постамент, где уже сижу я и лежит покойная акула, поднимаются вождь Вокухамба и моя Абделе. В эту же минуту двое нкуенго разводят под постаментом небольшой костер, который начинает довольно быстро разгораться. Мне говорят, что Вокухамба сейчас совершит ритуальное соитие с моей персональной колдуньей-девственницей; причем они должны прийти к финалу одновременно и до того, как вспыхнет наш «стол». Если им удастся это сделать, то в момент их «синхрона» явятся все «мои» три духа и просьбы мои исполнятся. В противном случае мы все втроем погибнем (хорошенькая новость и главное – неожиданная!) – и будет считаться, что нас покарали духи за доставленное им беспокойство. Безвременная кончина вообще-то в мои планы не входит – и я предпринимаю попытку прекратить безобразие, удрав с «постамента». Однако – то ли от выпитого, то ли просто от страха – руки и ноги становятся ватными. Не в силах пошевелиться, ужасе наблюдаю, как Вокухамба прямо перед моим носом начинает неторопливо любить Абделе (и как только ей удается оставаться невинной в таких первобытных условиях?!) А огонь под постаментом трещит все сильнее! Остается утешаться мыслью, что Вокухамба с Абделе до сих пор живы-здоровы, хотя клиентка я у них явно не первая. И тут раздается оглушительный вопль: кричит вождь, кричит Абделе, и им вторит все племя. Меня под руки стаскивают с постамента – и в следующую секунду он рушится и его руины охватывает пламя. Абделе и Вокухамба стоят довольные рядом с горящим трупом акулы: они все успели вовремя.