Читать онлайн Марсельская сказка бесплатно

Марсельская сказка

Пролог

Длинная резная стрелка на пыльном циферблате медленно подползла к полуночи. Вопреки моим ожиданиям, часы не издали бой, оповещающий о наступлении нового дня, и я благодарно прикрыла веки. Сегодня ни один звук не должен нарушить эту волшебную атмосферу. Даже наше дыхание. Даже размеренный стук наших сердец.

– Сегодня утром все будет по-другому. Ты готова к этому?

– Замолчи, пожалуйста.

Он поднял уголок рта. Я закатила глаза: как же он невыносим. И тем не менее, улыбнулась тоже. В глубоком синем мраке, разгоняемом лишь льющимся в открытое окно серебряным светом луны, его голубые глаза светились особенно ярко. Я знала, что сейчас, в этот самый миг, он счастлив, и видит бог, я была счастлива вдвойне. Оно разливалось внутри меня, искрилось, как игристое вино, это истинное неподдельное счастье, и, придвинувшись ближе, я коснулась кончиками пальцев его колючей щетины.

– Реми, – тихо позвала я, – неужели все это и правда происходит с нами?

Вероятно, он опешил от чрезмерной нежности в моем голосе. И, слегка приподняв голову с пуховой подушки, обвел мое лицо усмехающимся взглядом. Чёртов мерзавец.

– Не знаю. Ты мне скажи, – его пальцы настойчиво переплелись с моими под невесомой ситцевой простыней.

Прикосновение не отличалось особенной нежностью, как и все прикосновения до этого, но что-то тёплое и трепетное разлилось по всему моему телу, а после ярким румянцем выступило на щеках. Прочный мост, проложенный между нашими душами, заставлял меня чувствовать все на совершенно новом уровне, почти неземном, в то время как сам он оставался спокоен, абсолютно невозмутим. Конечно, это выводило меня из себя.

Но впереди была вся жизнь, чтобы к этому привыкнуть.

– Мне кажется, будто я попала в сказку, – поймав на себе его изучающий взгляд, я поджала губы. – С плохим началом и хорошим концом. И без прекрасного принца, конечно же.

Реми усмехнулся и закатил глаза.

– Так ты уже знаешь, каков будет конец? – он задал не тот вопрос, который я ждала. – Напомни-ка, что там нам напророчила твоя драгоценная тётушка? Что мы поубиваем друг друга в первую же неделю?

– Разве «и умерли они в один день» – это не хороший конец?

Мы улыбнулись друг другу – устало и вымученно. Тяжесть этого дня – всех дней – давила на наши плечи незримым грузом, делала веки тяжёлыми, как свинец. Утром нам понадобятся силы, а мы вымотались, эмоционально и физически. Нам нужен крепкий сон, просто необходим, и я так счастлива, что мы оба сошлись хотя бы в этом. Я поняла это, когда Реми сократил расстояние между нами и, поцеловав в висок, собственнически сгрёб меня в охапку. Расслабившись в его руках, почувствовав, как умиротворение растекается по всему моему телу, я улыбнулась и прошептала в сгиб его сильной руки:

– Какой ужас, завтра я снова увижу твоё лицо.

Хрипло рассмеявшись в мои спутанные волосы, Реми оставил еще один поцелуй на моем затылке.

– Спи уже, – пробормотал он едва слышно.

Вскоре его дыхание стало ровным и глубоким, и он, ни на секунду не ослабив хватку, уснул. Я закрыла глаза, стараясь дышать в такт с ним. Яркие образы того, что произойдёт уже утром, мгновенно наполнили сознание, отчего пульс участился, а сон наотрез отказывался приходить, несмотря на усталость. В самом деле, какая несправедливость! Это наша первая ночь в столь комфортных условиях, а я не могу сомкнуть глаз. Узор на стене начал раздражать меня уже через несколько минут. Я отчаянно боялась бросить взгляд в окно и увидеть полосу рассвета. Чуть сдвинувшись, я крепко зажмурилась и недовольно вздохнула. Как символично, ведь в тот день, когда мы были вынуждены впервые переночевать вместе, я тоже страдала бессонницей.

Вероятно, прошёл целый мучительный час, прежде чем мой организм перестал бороться с усталостью и поддался соблазнительному приглашению в объятия Морфея. Сны мне снились отрывистые и тревожные, и я часто просыпалась, чтобы, прижавшись ближе к Реми, снова провалиться в сладостное небытие. Внутренние часы уже вовсю твердили о том, что наступило утро, но наша временная обитель по-прежнему была погружена во мрак – не нужно было открывать глаза, чтобы убедиться в этом. В какой-то момент тепло покинуло моё тело – Реми наверняка отвернулся, но стало так неуютно, будто я снова лежу на сырой земле, среди холода и мрака. Неохотно открыв глаза и несколько раз поморгав, отгоняя дремоту, я наткнулась на сплошную пелену мрака.

Тревога тотчас охватила моё яростно заколотившееся сердце. Как бы я ни старалась озираться по сторонам, тьма, поглотившая комнату, была почти непроглядной. Но что-то мелькнуло в ней, что-то до мурашек знакомое, и когда зрение наконец привыкло к отсутствию света, я смогла разглядеть всего в нескольких шагах от себя силуэт человека. Он смотрел на меня своими ясными голубыми глазами, смотрел и улыбался, пока я изо всех сил боролась со своими хаотичными чувствами. Это сон или реальность? Почему комната не кажется мне той, в которой мы уснули несколько часов назад? Здесь пахнет сыростью… знакомой сыростью.

Силуэт неспешно двинулся на меня. Первый порыв подорваться с места и нырнуть в безопасные объятия прервался отблеском металла в кромешной темноте. Человек подошёл ближе, остановился прямо у моих ног, и взгляд мой испуганно врезался в зажатый в его руке пистолет.

И прежде, чем я успела узнать место, в котором проснулась, прежде, чем успела хоть что-то вымолвить, холодное дуло коснулось моего виска. Имя, слетевшее с дрожащих губ, стало и молитвой моей, и проклятием.

– Реми?.. Что происходит? Где мы?

Лицо моё опалил чужой взгляд до боли знакомых глаз.

Глава 1. Холод и гостеприимство поместья Роузфилд

В последнее время я часто теряюсь в своих фантазиях. В фантазиях о будущем, где создаю самые невероятные и будоражащие сюжеты, и о прошлом, где исправляю ошибки и заполняю пробелы. Мои фантазии, обретшие небывалую силу, часто вырывают меня из цепких лап реальности и с обманчиво ласковой улыбкой уводят в придуманный мною несуществующий мир, где нет ни забот, ни боли, ни тоски. И я, влюблённый странник, часами блуждаю по этому миру, благоговейно разглядывая всё, что когда-либо создавало моё богатое на детали воображение. Но время от времени дорога, сотканная из мечтаний, приводит меня к перепутью. Тогда я остаюсь на стыке реального и выдуманного, не зная, куда следовать, как корабль в бескрайнем море, потерявший свой курс. Где мир настоящий, а где мир моих грёз?

Скоро грань окончательно сотрется, и я, как заблудшая душа, никогда не узнаю, каково это – обрести покой.

***

Дирлтон, Шотландия

5 июня

В Дирлтоне сегодня на редкость пасмурно. Шарлотт говорит, погода портится лишь в те редкие дни, когда я приезжаю, и теперь, складывая вещи в свой уикендер, я не забываю положить зонт. В конце концов, она ещё никогда не ошибалась.

Стоит, наконец, признаться себе в том, что эти места никогда не были для меня по-настоящему родными. Сейчас, проезжая в кэбе по узким вымощенным улочкам и смотря через пыльное стекло на одутловатые неулыбающиеся лица местных жителей, я не испытываю ни унции радости от возвращения домой. Трепет не поднимается в моей душе после целого года разлуки, а сладостное предвкушение связано исключительно с предстоящим обедом от моей обожаемой Морны.

Пожалуй, в моем понимании край света выглядел именно так. Безликие пейзажи удручали и вгоняли в тоску: по узким и часто разбитым дорогам клубился густой туман, всегда свинцовое небо угрожающе низко висело над головой, а крутые холмы прямо за тускло-зелёными полями создавали обманчивую иллюзию гор. Здесь нечем было заняться, некуда сходить и не с кем обсудить погоду – жители, уставшие и нелюдимые, были заняты своими проблемами, редко выходили из домов, а если и выходили, то сидели на разбитых ступеньках у дверей и подолгу смотрели в туманную даль. Немудрено, что Дирлтон так и не стал приманкой для приезжих – его не спас ни одноимённый замок, ни близость к Северному морю.

Вот и я не любила сюда возвращаться. Вероятно, я бы и не вернулась, будь на то моя воля.

– Миссис Маклауд сегодня в хорошем расположении духа? – спросила я Гилана – нашего водителя.

Гилан поднял одну косматую бровь и взглянул на меня в зеркало заднего вида. Он был суровым и молчаливым мужчиной, задумчивым и неприхотливым. Моя мать любила эти качества в нем, в то время как я, замученная скукой, искала любые ниточки для разговора. К счастью, дорога из Эдинбурга в Дирлтон всегда занимала не больше сорока минут.

– Она была воодушевлена вашим приездом, мэм, – сухо ответил Гилан.

Вздохнув, я отвернулась.

В душе не клокотало волнение, но я знала, что настроение матери во многом задаст тон моему плановому визиту. Например, если её не устроит недостаточная влажность воздуха на улице, я буду вынуждена все выходные терпеть громогласные речи о глобальном потеплении и о том, как «третьи лица» всех нас водят за нос. О каких третьих лицах каждый раз шла речь – большая тайна, известная только Розалинде Маклауд, и я надеюсь, мне она её никогда не раскроет.

Наконец, старый кэб въехал на узкую дорогу, усыпанную гравием, а это означало только одно – мы подъезжаем к поместью Роузфилд. Крошечная деревенька теперь угрюмо смотрела на меня из бокового зеркала, а впереди простиралось зеленеющее поле и ровный ряд тополей, служащих живым барьером между Дирлтоном и домом, в котором я выросла. Теперь роскошное георгианское поместье было как на ладони – спустя год разлуки я могла чётко видеть его, утопающим в бесконечной зелени сада, и все же каким-то отрешенным, гордым и одиноким, равнодушным к взглядам – завистливым и восхищенным. Здание было построено ещё в прошлом веке, оно пережило и кризис, и войну, и даже визит моего дядюшки Фрэда. Поместье Роузфилд являлось родовым гнездом лорда Гоидриха Бэлфора и его супруги, леди Мэрид Бэлфор – моих прадедушки и прабабушки, а роскошные приёмы, которые устраивались в этих стенах, и по сей день остаются у всех на слуху.

Я обожала Роузфилд столь же сильно, как и ненавидела. Эти толстые дымоходы, устремляющиеся высоко в серое небо, эти маленькие белые оконца, забранные решёткой, эту сдержанность в деталях, эту холодность и даже этот плющ, с которым матушка не разрешала расправляться садовнику, позволяя паразиту нагло поглощать стены из красного кирпича. Вопреки тому, что Розалинда сделала с нашим розовым садом, уродливые зеленые лапища сорняка она находила живописными. Я – безобразными. Но кто меня слушал? Я уронила взгляд на старый фонтан перед поместьем и мысленно улыбнулась. Вода. Меня всегда слушала вода. С самого детства я садилась на небольшой бордюрчик у фонтана и делилась с ним всем, что только приходило мне в голову. Вода журчала в ответ, возмущаясь, соглашаясь и споря… О, в Роузфилде воды всегда было в достатке, начиная фонтаном перед входом и несколькими небольшими прудами и заканчивая бескрайними могучими владениями Северного моря. Как жаль, что вид на него открывался лишь с маленького пыльного оконца на чердаке.

Помню, как папа, стремясь отбить мою охоту снова и снова забираться на чердак, пугал: «Наверху водятся приведения, милая, не советую тебе туда подниматься». «Но разве приведения водятся не во всем нашем доме, папочка?» – с озорной улыбкой вопрошала я. О, местные жители всегда слагали легенды о нашем поместье и, если быть честной, в детстве я и сама пускала слухи о призраках, что по ночам выходят поблуждать по тёмным холодным коридорам – виной тому служила моя страсть к любого рода сочинительству. А еще мне нравилось, как изумленно вытягивались лица мальчишек, с которыми мне не было позволено болтать, и как злилась мисс Синклер – домоправительница, которая иногда тайком брала меня с собой на рынок, пока Шарлотт, моя старшая сестра, заговаривала матери зубы, только бы скрыть этот постыдный акт побега.

В детстве я хотела казаться бесстрашной, но сейчас, оглядываясь назад, я понимаю – у меня и самой по спине пробегали мурашки от одного только взгляда на Роузфилд. Теперь я смотрю на него со скучающим равнодушием, пытаясь принять тот факт, что мне больше не удастся сбежать отсюда, прикрываясь учёбой.

Завидев авто, остановившееся у высоких кованых ворот, привратник суетливо выбежал из сторожки и принялся звенеть ключами. Я украдкой взглянула на пожилого мужчину, силясь вспомнить его имя, но кэб тронулся с места, и теперь я с улыбкой глядела на людей, выстроившихся у широких каменных ступеней, ведущих в дом. Мама, Лотти, мисс Синклер и Морна – они о чем-то переговаривались и выглядели одинаково взволнованно лишь за одним исключением. Время будто назло замедлилось: мы всё ехали и ехали по узкой ленте подъездной аллеи, минуя маленькие розовые кустарники и невысокие шаровидные клёны. И когда кэб наконец остановился прямо напротив дорогих моему сердцу женщин, я с огромным нетерпением стала ждать, когда Гилан выйдет и откроет мне дверь. Выбравшись из салона, я с трудом подавила в себе желание наброситься с объятиями на каждую из них.

– Не стоило отрываться от дел и встречать меня, – я с широкой улыбкой посмотрела в голубые глаза сияющей от восторга Морны.

– Что ты говоришь, девочка моя! Ах, как же я скучала, как скучала, дорогая моя Эйла!

Наша кухарка что-то пробормотала себе под нос, махнула рукой и бросилась в мои объятия, сжимая мои плечи своими сильными руками, привыкшими к тяжёлой работе. Весело рассмеявшись, я обняла её в ответ. О, как я любила эту полную неиссякаемой энергии и очаровательную в своей простоте женщину! В особенности подолгу сидеть с ней на кухне и с благоговением окунаться в волшебство кулинарии, пока какая-нибудь из бесчисленного множества гувернанток не оттаскивала меня от Морны и не усаживала за учёбу.

– Я приготовила твой любимый апельсиновый кекс, – отстранившись, пропела она со своим ярким западным акцентом.

– Между прочим, Морна, я тебе помогала, – Шарлотт – моя старшая сестра, подошла ко мне, чтобы крепко меня обнять. Я широко улыбнулась, прикрывая глаза и вдыхая запах ее волос. Моя дорогая Лотти… – Сестрица, я очень рада, что ты наконец дома.

– Добро пожаловать домой, Эйла, – сдержанно улыбнулась мисс Синклер, когда мы с Шарлотт отстранились друг от друга.

Едва я успела вымолвить хоть слово, как моя мать – скульптура, высеченная изо льда на фоне этого цветника – отодвинула кухарку в сторону и подошла ко мне. Розалинда растянула бледно-алые губы в неправдоподобной улыбке. Её руки висели по швам, когда она остановилась напротив меня.

– Ты хорошо добралась?

– Добралась чудесно, – ответила я чуть взволнованно. – Гилан встретил меня на перроне.

– Гилан большой молодец, – мама коротко кивнула нашему водителю, что стоял позади меня с моим багажом. – И все же он мог ехать чуть быстрее. Я вся озябла, пока тебя ждала. В какой-то момент у меня в голове даже мелькнула мысль о том, что ты и вовсе не приедешь. Ты бы и в прошлом году не приехала, не подвернись для этого повод, не так ли?

Я сжала зубы и подавила раздраженный вздох. Под «поводом» она, конечно, подразумевала внезапную кончину моего отца. Любопытно, как долго Розалинда будет держать на меня обиду за то, что я не последовала примеру Шарлотт и не оставила учёбу только для того, чтобы весь этот «невыносимо трудный и душераздирающий» год провести рядом с ней, поддерживая флёр траура вокруг нашей семьи и принимая соболезнования исключительно в виде пузатых конвертов с фунтами? К показному горю я не привыкла, да и актриса из меня никудышная, чего не скажешь о Розалинде. Горевала ли она на самом деле по нашему отцу, любила ли она его? Едва ли об этом догадывался даже сам папа. Всё, что говорила и делала эта женщина, было покрыто непроглядным слоем фальши.

Даже сейчас Розалинда играла на публику, давно знающую все её уловки. Когда она положила ладонь на моё плечо, я, кажется, на миг даже поверила в талантливую игру и наивно предположила, что за этим жестом последуют сухие родительские объятия. Но Розалинда сделала это только для того, чтобы повести меня в сторону дома, не позволив мне как полагается поприветствовать Шарлотт и мисс Синклер. Я оглянулась – сестра кивнула мне со смешком, домоправительница пожала плечами, а Морна с укором уставилась на мою мать.

– То, что ты получила диплом – замечательно, у женщины должно быть образование, – причитала Розалинда, даже не удостаивая взглядом дворецкого, открывшего для нас двери. Мы вошли в тёмный пустынный холл, и в нос мне ударил ни с чем не сравнимый запах дома. Всё здесь осталось на своих местах – каждая ваза с цветами, каждый подсвечник, каждая картина. Я засмотрелась на старинную хрустальную люстру над головой, сперва даже не упустив тот момент, когда Розалинда заговорила вновь. – Но теперь ты дома, и тебе пора задуматься о твоём будущем.

Я остановилась, в недоумении уставившись на Розалинду.

– Мне казалось, моё будущее уже определено. Или что-то изменилось в нашей договорённости?

– Будущее априори не может быть определено, дорогая, оно туманно для всех без исключения, – протянула моя мать, сверля меня своим бесстрастным взглядом пустых холодных глаз. – Всё может измениться в один миг.

– О чём ты говоришь?

– Ты с дороги, Эйла. Мы продолжим этот разговор позже. А сейчас ступай в свою спальню и переоденься, обед стынет. Морна расстроится, если ты снова его пропустишь.

От волнения у меня на спине проступил пот. Что могло измениться с нашего последнего разговора? О каком будущем мне стоит задуматься, если ещё с отцом мы условились о том, что, вернувшись в Дирлтон, я целиком и полностью уйду в написание книги, а родители как минимум год не будут налегать на меня с браком? Розалинда весьма снисходительно отнеслась к этому решению, но неужели сейчас она и впрямь клонит к браку? Пугающие предположения захватили меня, и я не нашла в себе сил, чтобы возразить, когда она резко развернулась и направилась прочь, вероятно, в сторону гостиной. Я уставилась ей в спину немигающим взглядом, и тут заметила, какой наряд она выбрала для встречи со мной. Меня нисколько не удивило то, что Розалинда не перестала придерживаться траурных оттенков в одежде, но разве это не то самое шерстяное платье, которое было на ней в день похорон отца полтора года назад? Неужели она снова вернулась к попыткам вызвать во мне чувство вины? И до того, как изящная фигура матери скрылась в вечных сумерках длинного коридора, я успела разглядеть её дрожащую руку, пригладившую выбившиеся из причёски каштановые кудри.

– Ты ничуть не изменилась, – вдруг прозвенел голос сзади, и я дернулась, приложив ладонь к груди. Шарлотт обошла меня и остановилась напротив. – Прости. Я не хотела тебя напугать.

Я взглянула на сестру – внешне точную копию матери, и коротко ей улыбнулась. Мы с ней совсем не были похожи. Она, невысокая, с аристократической худобой и теплыми карими глазами, обладала невероятной чарующей красотой, притягивающей и мужские, и женские взгляды. Шарлотт очаровывала людей вокруг себя, она могла одной улыбкой сразить целые толпы, в ней был какой-то необъяснимый и в то же время очевидный шарм, она легко заводила знакомства и так же легко сжигала мосты. В отличие от меня. Мой снобизм, моя жажда свободы, а вместе с ней и нужда в одиночестве, создали вокруг меня железную броню, никого ко мне не подпускающую, чему я была несказанно благодарна. А черты во внешности я и вовсе переняла у отца: его темно-карие глаза, его смуглую кожу, приятный шоколадный оттенок волос и высокий рост. На это я, впрочем, не жаловалась. Наш отец был удивительно красив.

Что ж, мы с Лотти были настолько разными, внутренне и внешне, что именно это нас и сплачивало. Я считала нашу сестринскую дружбу вполне удовлетворительной, даже если временами она и давала трещины. Как сейчас, например.

– Ты меня не напугала, – я говорила с осторожностью, следя за каждой эмоцией на лице старшей сестры. – В отличие от нашей матушки.

– О… – Шарлотт обеспокоенно оглядела меня. – Она уже успела омрачить твоё возвращение своими упадническими настроениями? Прошу, не держи на неё зла, ты ведь знаешь, она никогда не изменится! Лучше расскажи мне о своём выпускном! И ещё я хочу взглянуть на диплом! К слову, ты уже начала работу над книгой?

Последний вопрос заставил меня в недовольстве сморщиться и прервать сестру:

– Давай поднимемся наверх, не хочу здесь болтать.

– Разумеется, – Лотти весело хохотнула и, взмахнув своими прямыми каштановыми волосами, направилась к широкой деревянной лестнице. Она обернулась через плечо, чтобы беспечно бросить: – Не терпится увидеть твою реакцию!

Что-то в груди неприятно сжалось. Я приостановилась, схватившись за деревянные перила.

– Реакцию? О чём это ты?

– Увидишь, когда войдёшь в свою спальню!

Мне вдруг захотелось спуститься вниз, окликнуть Гилана и вернуться в Эдинбург, чтобы затем безвозвратно уехать в Кембридж на ближайшем поезде. О, как я не любила сюрпризы! Так же сильно, как я, вкусившая свободу, не любила возвращаться в Роузфилд.

И всё же я направилась за сестрой. Мы поднялись на второй этаж, встретив на своём пути трёх горничных, миновали очередной бесконечный коридор и остановились напротив двери, ведущей в мою спальню. Необыкновенно воодушевленная Шарлотт впорхнула туда и, вспомнив обо мне, схватила меня за руку, чтобы силком затащить в комнату. Я зажмурилась, выражая внутренний протест любым сюрпризам, но резвый, звенящий голос сестры заставил меня распахнуть глаза:

– Оно превосходно, правда? Его привезли из Лондона специально для тебя!

Глупым немигающим взглядом я уставилась на атласное платье жемчужного цвета в руках сестры. Я тотчас сгорбилась под невидимым весом обрушившегося на меня горя. И пока сияющая от радости Шарлотт кружилась вокруг своей оси с моим платьем, я сгорала от негодования и желания сбежать из Роузфилда как можно скорее, ведь это платье могло означать только одно – Розалинда устраивает бал.

Глава 2. Прихоти миссис Маклауд

Мой отец когда-то сказал мне, что гнев – самое очевидное проявление слабости.

Я упорно хранила его заповедь в сердце, совершенно не принимая во внимание тот факт, что до сего момента никто по-настоящему не выводил меня из себя. В действительности та сила, которую, как мне казалось, я взрастила в себе, веря словам отца, оказалась лишь едва уловимой взором призрачной оболочкой. Мне не приходилось сталкиваться с гневом как таковым в своей короткой, скудной на события жизни: люди, окружающие меня, были тактичными и деликатными, принимающими мою страсть к одиночеству и не нарушающими моих личных границ; каждый день был похож на предыдущий, что лишало моё душевное равновесие возможности пошатнуться; а внезапная кончина отца вызвала во мне скорее тупую отравляющую боль, чем огнём полыхающую ярость. В самом деле, я не знала себя в гневе.

До этого момента.

Я самой себе казалась капризным ребёнком, которого вырвали из зоны комфорта и бросили в самый водоворот событий, его устрашающих. Мне хотелось забиться в угол, кричать и плакать, и эмоции кипели во мне, как лава в жерле вулкана, грозясь вырваться из заточения хилого самообладания истинной катастрофой. Стиснув зубы до болезненного скрежета и сжав в руках серебряную вилку так, что та в любой момент обещала согнуться пополам, я смотрела на свою по обыкновению невозмутимую мать, жующую апельсиновый кекс, и едва сдерживала себя от совершенно необдуманного и импульсивного нападения на её решение провести бал. О, Розалинда наверняка чувствовала мой прожигающий взгляд у себя на лбу, но талантливо не подавала виду. Она никогда не проявляла лишних эмоций, способных показать её уязвимость, и мне стоило бы этому поучиться. Но сейчас, краснея и пыхтя от негодования, я едва могла вспомнить и о словах отца, и о железной выдержке матери.

И все же я продержалась до десерта. Это было моим маленьким достижением, и я даже облегчённо вздохнула, когда Розалинда убрала вилку в сторону, сложила руки в замок и посмотрела на меня из-под своих тонких чёрных бровей.

– Эйла, полагаю, наш диалог ещё не закончен. Через полчаса я буду ждать тебя в саду. И, ради бога, переоденься уже наконец. Что подумают люди, увидев тебя в университетских лохмотьях?

Раздув ноздри, я резко втянула воздух и отвернулась. Всё это время Шарлотт смотрела на меня с сочувственной улыбкой, давая мне понять, что она на моей стороне. Я ничего не ответила сестре – ни словом, ни взглядом, мысленно отсчитывая секунды. Одна, две, девять… стул скрипнул, и Розалинда встала, удаляясь в коридор, ведущий из столовой к главной лестнице. Меня будто освободили от невидимых пут: я часто задышала, заморгала, заёрзала на своём стуле. Шарлотт придвинулась ближе и сжала ладонью мои заледеневшие пальцы.

– В чём дело? Ты не вымолвила ни слова с того момента, как я показала тебе платье. Неужто расстроилась из-за бала?

В карих глазах Шарлотт плескалось такое искреннее беспокойство, что я решила не взваливать на её плечи груз своих предположений. Сестра всегда была слишком добродушна, слишком наивна, чтобы принять реальность такой, какая она есть, без прикрас. Но разве можно, живя двадцать три года под одной крышей с Розалиндой, решить, что она устраивает бал, руководствуясь лишь скукой и импульсивным желанием потратить все имеющиеся у нас сбережения? В прошлый раз Шарлотт даже не догадалась об алчных мотивах матери. Я не стану портить её веру в людей, во всяком случае, не сейчас.

– Не бери в голову, это все из-за неожиданности. Ты меня ошарашила, – я обвела нашу просторную светло-зелёную столовую расфокусированным взглядом. Злость постепенно стихала, но я знала: стоит мне увидеть бесстрастное выражение лица Розалинды, как всё внутри заполыхает и задрожит. – И она тоже. Вы ведь не предупредили меня. К слову, когда состоится бал?

– О… в эту субботу.

Я поперхнулась воздухом, запила свое негодование ненавистным бургундским вином и прямо посмотрела на девушку перед собой.

– В субботу… мне остаётся лишь гадать, сколько времени заняла подготовка, – я обречённо вздохнула. Посмотрела на кекс в тарелке и откусила кусочек. Настроение окончательно испортилось – Морна переборщила с содой. – Должно быть, она начала рассылать приглашения с прошлой зимы, сразу же после похорон.

– Не говори так! – Шарлотт слегка шлепнула меня по руке, прямо как в детстве. – И не смей держать на нас зла. Мы руководствовались исключительно добрыми намерениями.

– Правда? Какими же, например?

Внезапно она помрачнела. С худых щёк бесследно пропал здоровый румянец, а глаза опустели, будто из них одним только щелчком пальцев высосали всю жизнь. Я видела такой взгляд лишь однажды. На похоронах отца.

– Ты ведь знаешь. Этот год был тяжёлым для всех нас. Нам просто необходимо такое событие, как маскарад, чтобы…

– Постой, – я бесцеремонно прервала сестру, повернувшись к ней всем телом. – Маскарад? Она устраивает маскарад?

О, Боги… просторная столовая вдруг сузилась до размеров спичечного коробка. Мне стало нечем дышать, ярость снова затмила разум, пока я шатко балансировала на грани. Маскарад, она задумала маскарад! События обретали новый, совершенно безумный ход, и я не успевала за ними, задыхаясь и останавливаясь на полпути. Только кто-то все равно тащил меня вперёд, в самую их гущу, и от этого становилось только хуже… Нужно было послушать Уллу и остаться в Кембридже ещё на месяц. Мы бы без конца курили её припрятанные на чёрный день Мальборо, читали вслух и сплетничали, как пожилые брюзгливые аристократки, о том, что нас не касается. Это не было бы для меня синонимом идеальной жизни. Но это было бы приемлемо. Более приемлемо чем то, что задумала моя мать.

В конце концов, даже несмотря на свой мечтательный нрав, я ненавидела не знать, что ждёт меня впереди. Мир моих фантазий просто был отдельным уютным местечком, в которое я уходила в стремлении спрятаться от проблем. Оно было безопасным. Я знала, что придет время, и дверь откроется, я сама ее открою, обратив мечты во вполне осуществимые планы. Таким образом, сейчас я была совершенно не готова броситься в неизвестность – каждая минута моей жизни была расписана вплоть до последнего вздоха. И сейчас мне казалось, будто Розалинда собирается посягнуть на мою обыденность, внести в расписание свои коррективы. Всё начиналось с выбранного ею платья и угрожало закончиться чем-то вопиюще неправильным. Неправильным для меня.

Разумеется, я догадывалась – чем именно.

Она решила самым наглым и бесцеремонным образом нарушить наш уговор.

– Мне стоит переодеться и отправиться к Розалинде, – холодно отчеканила я, отодвигая стул и вставая. Лотти побледнела ещё сильнее, растерянно уставившись на меня. Мне пришлось смягчить тон: – Я найду тебя сразу после этой злосчастной беседы.

– Я буду в библиотеке. Нам с тобой многое нужно обсудить, – она мягко улыбнулась, и мы обе вышли из-за стола, направившись к коридору.

Наши пути разошлись, когда она растворилась в бесконечных лабиринтах первого этажа поместья, а я поднялась в свою спальню. Наш тёмный холодный дом ещё никогда не казался мне настолько чужим, как сейчас: портреты с картин на панельных стенах точно смотрели на меня с осуждением и угрозой, а сами эти стены всё сужались и сужались с каждым моим шагом, грозясь навсегда заточить меня здесь. Скрип половиц под ногами оставался едва ли не единственным звуком во всём Роузфилде, а оттого мне хотелось как можно скорее очутиться где угодно, только не здесь. Но у двери меня уже ждала Мариетт – моя горничная. Она сообщила, что разобрала мои вещи и робко предложила помощь «в чём бы то ни было», а затем, получив мой деликатный отказ, удалилась вниз, вероятно, в прачечную. Несмотря на все мои протесты в отношении личной прислуги, Мариетт действительно иногда была мне просто необходима. Тактичная, всегда с опущенным взглядом и лёгкой улыбкой, она не могла не понравиться мне. Я любила тихих людей. Они не нарушали моих границ, даже когда я просила их об этом. Тем не менее, сейчас я жаждала остаться одна хотя бы на те ничтожные десять минут, которые оставались мне до беседы с матерью в саду.

Войдя, я с опаской оглядела свою спальню. Двухместная деревянная кровать с резным изголовьем и восхитительными узорами роз стояла у самого окна, на нём покоилось бледно-голубое постельное белье в тон стенам с этими отвратительными белыми лилиями, которые мозолили мне глаза всякий раз, когда я испепеляла взглядом пространство перед собой… и портьерам, этим ужасным тяжёлым портьерам. Здесь не было ничего от нашей с Уллой уютной крохотной квартирки в Кембридже. Будто больничная палата для особо важных пациентов, она не имела души, даже если я и отдала этой спальне все свои мечты, все свои слёзы и всё своё счастье, ночами рыдая, смеясь и фантазируя на жёлтых страницах, не смея вынести за пределы маленькой белой двери ни единого лишнего слова. Даже фотографии на стенах и на комоде не придавали моей комнате душевности – все самые важные снимки я всегда возила с собой в чемодане, уверенная в том, что они однажды они пригодятся мне в моём новом жилище где-нибудь на юге Франции. Письменный стол никогда не использовался по назначению – я забиралась на него, чтобы уловить горящим любопытством взглядом как можно больше событий, происходящих за окном. В конце концов, оно выходило прямо на передний двор, а там постоянно что-то происходило – хорошее или плохое.

Подойдя к огромному платяному шкафу из белого дуба, я распахнула дверцы и оглянулась на свою кровать, где теперь лежало, угрожающе глядя на меня и скалясь в отвратительной ухмылке, дорогое платье из благородного атласа жемчужного оттенка. Мне захотелось разорвать его в клочья. Я упорно продолжала подавлять в себе это желание, пока не встретилась со своим взглядом в отражении зеркала, прикреплённого к дверце шкафа. Дьявольщина. Она мелькнула в моих чёрных зрачках зловещим блеском и прошептала мне: «Сделай это». Всего лишь маленькая глупая шалость, как в детстве. Всего лишь открытое выражение протеста. Я не терплю, когда с моим мнением не считаются и строят козни за моей спиной. Я не столь наивна, как Шарлотт, чтобы не догадаться об истинных причинах проведения сего безобразия.

Направившись к комоду, я отодвинула второй ящик и гордо улыбнулась, заметив блеск маленьких канцелярских ножниц.

Я набросилась на платье с милосердием палача. Кромсала его, как старую газету, не жалея трудов и денег, вложенных в него, не жалея даже своих сил – клочки невесомой ткани летали по комнате подобно перьям изжившей свой век подушки. Никакого облегчения и удовольствия не наступало, однако я знала, что заменить платье в столь короткий срок невозможно – мне останется надеть что-то из своего гардероба. Это станет настоящей катастрофой, истинным оскорблением для Розалинды Маклауд. А для меня – долгожданным триумфом. Просто маленькая победа. Она была необходима мне, как воздух.

Наконец, расправившись с платьем, я наспех переоделась в шёлковую юбку оливкового цвета, белую блузу с рюшами и тёплый шерстяной жакет – июнь выдался по обыкновению промозглым. Теперь из отражения в зеркале на меня смотрела абсолютно довольная собой и своим поступком женщина. «Пакость, не достойная ни моего статуса, ни моего возраста», – добавил голос разума, но я его проигнорировала, поправила завитки на голове и вышла из спальни, отправившись в сад на поиски своей матери. Кучка разорванного тряпья так и осталась валяться у кровати. Мариетт, должно быть, придёт в ужас, когда увидит это безобразие, и сразу доложит мисс Синклер о случившемся. Она, в свою очередь, все расскажет Розалинде. Превосходно.

В весьма приподнятом настроении я, наконец, добралась до нашего грушевого сада. Розалинда стояла у тропинки, ожидая меня и, услышав шорох травы под моими ногами, даже не удосужилась обернуться.

– Ты знаешь, Эйла, как я не люблю, когда меня заставляют ждать. Вопиющее неуважение.

– Прошу прощения, —я остановилась рядом. – Пришлось немного помучиться, подбирая жакет под цвет блузы.

Разумеется, это сработало. Розалинда была атеисткой, если не считать того, что она фанатично и влюблённо поклонялась моде. Полагаю, это единственное, что вызывало в ней страсть – стильные наряды, роскошные образы, дорогие украшения… Её знали и уважали во многих модных домах Лондона и Парижа. Она была одержима модой и требовала, чтобы люди в её окружении самозабвенно разделяли эту манию.

Губы матери дернулись, когда она обернулась ко мне и критично оглядела мой наряд. Больше она ничего не сказала. На её языке это означало «недурно». Мы двинулись вниз по узкой тропинке, проложенной сквозь безупречно ровные ряды груш. Зелёные ветви, нагромождённые поспевающим сладким грузом, почтенно склонились перед нами, пока мы молча брели по густому коридору. Здесь пахло свежестью, едва наступившим летом, морским ветром и влажной почвой – сочетание этих ароматов и ассоциировалось у меня с Роузфилдом. Я провела в нашем небольшом саду, не насчитывающим и двух руд, всё своё детство: играла в прятки с Лотти, собирала с Морной груши для пирога, читала… «Вот бы закупорить этот запах в маленькую бутылочку и увезти с собой!» – сокрушалась я, уезжая в Кембридж четыре года назад. Я не была привязана к Роузфилду, но я без конца купалась в горько-сладких воспоминаниях, связанных с ним. И все они были крепко пропитаны запахом нашего грушевого сада, даже несмотря на то, что главным достоянием поместья Роузфилд всегда были розы. До той злосчастной зимы тридцать четвёртого.

И теперь так странно было находиться здесь вновь.

– Ты, верно, знаешь, что разговор будет не из приятных, – Розалинда прервала тишину, сбавив темп.

Я обратила взор к небу, укрытому тяжёлыми оловянными облаками, и вздохнула.

– Ну, разумеется.

– Мне не нравится твой тон. И глубокая складка у тебя между бровей. Что я говорила тебе о морщинах? – Розалинда сказала это, даже не повернувшись ко мне. Я нахмурилась сильнее, но затем расслабила лицо. – Полагаю, так на тебя подействовала новость о грядущем маскараде? Право, я думала, ты будешь рада. Ты всегда любила наряжаться.

– Это ты любила наряжать меня, – проблеяла я, зная, как она терпеть не может, когда я бубню себе что-то под нос, будучи обиженной до предела. – Не могу поверить, что всё это ты провернула у меня за спиной!

Внезапно она остановилась. И, как встревоженный часовой, повернулась ко мне – резко и с опасностью, от неё исходящей. Как хорошо, что мы были одного роста. Это делало меня менее уязвимой перед ней.

– Да, провернула. И что с того? Я имею на это полное право. И не могу поверить, что ты смеешь высказывать мне свое недовольство.

– По-твоему, я не должна?

– С самого твоего рождения мы с отцом потакали всем твоим прихотям. Хочешь готовить завтраки с Морной вместо уроков музыки? Пожалуйста. Хочешь изучать только французский? Хорошо, мы отошлём твоего учителя итальянского обратно в Эдинбург. Ах, ты решила изучать литературу в Кембридже, а не поступать на медицинский факультет в Сент-Энрюсе, где училась твоя сестра? Мы и в этом не прекословили, – её тон вдруг вновь приобрёл эти ужасные обвинительные нотки. – Ответь мне, Эйла, остался ли хоть один твой каприз, который был проигнорирован хоть кем-либо в этом доме? И теперь, когда что-то вдруг идёт не по-твоему, ты смеешь портить мне обед своими уничтожающими взглядами и раздражающими ёрзаньями на стуле?

Выслушивая упрёки Розалинды, колючие и холодные, как осколки льда, я так крепко сжимала кулаки за спиной, что ногти начали больно впиваться в ладони, и от этого лицо моё наверняка казалось ещё более напряжённым. Да как она смеет? Все мои незначительные прихоти были платой за жизнь в этой тюрьме! Я всегда стремилась к свободе, но была вынуждена днями и ночами смотреть на настоящий мир сквозь окно, забранное железной решёткой. И писать об этих мирах, о мирах, о которых я ни черта не знаю! Я молила отпустить меня в Кембридж, только бы быть как можно дальше от Розалинды и этого жуткого дома. «Не прекословили». Ха! Как же! Ни мать, ни отец не приняли мою просьбу сразу, пока она не превратилась в безжалостный ультиматум. И как она могла посягнуть на святое – на готовку завтраков с Морной? Разумеется, ведь наша добродушная кухарка заменяла мне мать.

Почувствовав себя котёнком, которого ткнули в изодранную его когтями мебель, я насупилась и уже собралась до последнего отстаивать свою правоту, когда Розалинда подняла в воздух ладонь и уже более спокойно продолжила:

– Если ты хочешь знать, я нисколько не жалею о своём решении не рассказывать тебе о готовящемся маскараде вплоть до твоего приезда. Я же знала, что ты закатишь истерику в любом случае. Одно письмо ничего не изменило бы.

Я обиженно сверкнула взглядом.

– Разве я когда-либо закатывала истерики?

– А разве я когда-либо давала тебе для этого повод? – парировала она. – Клянусь, Эйла, Кембридж сделал тебя просто невыносимой. Хотя, будь здесь твой отец, ты была бы покладистой, как голодная кошка. И это несмотря на то, что он сделал.

Я ошарашенно вздохнула, а она кивнула в сторону тропинки и возобновила путь. Догнав её, я выпалила то, что яростно бурлило во мне с того самого момента, как я увидела это злосчастное платье в руках Шарлотт.

– Я не глупая девочка, мама, и я прекрасно знаю, для чего ты устраиваешь этот маскарад!

– О, неужели?

– Последний бал в нашем поместье проводился тогда, когда у отца на фабрике начались проблемы. В те дни ты тоже что-то напевала о «необходимости» и «тяжёлом годе», но ведь было очевидно, что истинная причина крылась в наличии у вас сразу двух незамужних дочерей. Разумеется, когда дела плохи, почему бы не показать нас миру в самом выгодном свете! Ты ведь всегда играла по-крупному, простые приёмы не для тебя – нужен выбор, огромный выбор неженатых снобов во фраках, получивших позолоченные приглашения с твоей печатью! Тогда это сразу сработало: у Шарлотт, наконец, появился ухажёр, который в случае их женитьбы не откажет в финансовой помощи новоиспеченным родственникам. Итак, осталось выполнить несложные арифметические махинации: каков будет ответ, если в условии задачи у нас имеется ещё одна незамужняя молодая девушка и грядущий бал-маскарад?

– В самом деле, Эйла, каков же?

– У нас заканчиваются деньги, – слова мои горьким привкусом отозвались на кончике языка. Розалинда посмотрела в сторону. – Ты поэтому наплевала на наш с отцом уговор? И насколько все плохо? Не могу поверить! Это так на тебя похоже! Спустить остаток средств на какие-то… смотрины! И снова с размахом, ведь ты не можешь допустить новой волны сплетен о нашем материальном состоянии! Уму непостижимо!

Разоблачение глубокой тенью легло на её лицо. В то время как мои лёгкие работали почти как насосы, она, кажется, и вовсе не дышала. Розалинде совершенно не нравилось, когда её загоняли в угол, а мне не нравилось то, что той, кого загнали в угол, на самом деле была я. Чувства во мне полыхали настолько жгучие, что контролировать их с каждой секундой становилось всё труднее. Я уже проявила слабость и поддалась гневу, разодрав платье в клочья, но этого было недостаточно. Мне хотелось волосы на голове рвать, выть и молить о пощаде, но только ни за что и ни при каких обстоятельствах не соглашаться с уготованной для меня судьбой. С повторением судьбы Шарлотт… бросить учёбу и все свои мечты возложить на алтарь материального благополучия нашей семьи… для меня это стало синонимом самой смерти.

И Розалинда, будто насквозь меня видя и слыша каждый мой мысленный вопль, гордо улыбнулась, прежде чем елейно пролепетала:

– Сообразительным женщинам непросто живётся в современном обществе. Почаще притворяйся дурочкой. Кандидаты в твои мужья имеют склонность к безмозглым девицам.

– Так пусть ищут себе безмозглых! Я не собираюсь принимать в этом участие!

– Полагаю, ты хочешь быть, как твоя тётушка Меррон? Жить одной в большом городе, по утрам собирать виноград, а по вечерам – грязные слухи о своей личной жизни? Моя сестра так же, как и ты, слишком много грезила, а по итогу осталась совсем одна!

– Что плохого в том, чтобы быть, как тётя Меррон? Она ещё молода, встретит свою любовь! У неё замечательная жизнь, я бы ни за что от такой не отказалась! Ты ничего в этом не смыслишь. Тебя заботит лишь выгода.

– Ради бога, Эйла, оставь при себе свои детские капризы. Ты закончила университет. Пора вступать во взрослую жизнь и брать на себя ответственность. Замужество – твой единственный выход. Это твой отец обещал не давить на тебя с браком, а не я. И именно его ты просила дать тебе время на написание этой своей книги. Теперь его же ты можешь благодарить за то, в каком положении мы оказались.

– Как ты можешь говорить такие вещи? – вспыхнула я. – Папа никогда бы не поступил со мной так. Он знал, как это для меня важно. Я возвращалась сюда и знала, что проведу весь следующий год не за поиском супруга, а за написанием книги. Но тебя заботит только одно!

– Не смей дерзить мне, – Розалинда фыркнула, с вызовом посмотрев мне в глаза. – Твой отец был далеко не святошей. Ты не знаешь и половины того, что он делал при жизни, и за что мне приходится отвечать после его смерти. И поскольку ты всё еще часть этой семьи, тебе придётся отвечать тоже. Я ясно выразилась?

У меня не нашлось слов, чтобы ответить ей. Как она смеет винить отца в чём-либо, о какой ответственности говорит? Папа был замечательным человеком. Он управлял целой фабрикой, и даже во время безжалостного кризиса находил средства, чтобы платить зарплату рабочим. Он всегда ставил чужие нужды превыше своих, и сердце его слишком много болело за других. В конце концов, это его и сгубило – в конце января прошлого года отец скончался от сердечного приступа. А Розалинда… ей управляет гнев за то, что он её оставил. Она не верит, во что говорит.

Так почему же должна верить я?

***

Дверь за мной захлопнулась с неистовой силой. Влетев в свою спальню, я подбежала к кровати и рывком опрокинула стоящий возле неё чемодан. Всё содержимое тотчас оказалось на полу. Рухнув на колени, я принялась разбирать завалы своих вещей, когда заметила капли, падающие на жёлтые страницы – то были мои слёзы. Как глупо, Эйла! Утерев их тыльной стороной ладони, я схватила маленькую записную книжку, открыла её и совершенно бессердечно вырвала оттуда несколько последних страниц. Под порыв моего гнева попали самые живые, самые красивые сцены: главный герой догоняет уезжающую героиню на мосту, признаваясь в своих чувствах, ссора и поцелуй влюблённых под проливным дождём, ночные откровения во время шторма… Я сжала губы, замечая среди вороха вырванных страниц ту, где каждая строчка была безобразно зачёркнута. Кажется, это было бесполезное описание рыжеволосого бармена, который не сыграл бы в моей истории совершенно никакой роли.

Внезапно дверь за моей спиной скрипнула.

– Эйла, что ты делаешь? – шикнула Лотти, разглядывая учинённый мною беспорядок.

Я горько всхлипнула, отвернувшись. Послышался стук – это Шарлотт закрыла за собой дверь. А затем тихие, осторожные шаги. Лотти приземлилась рядом со мной, положив ладонь на моё содрогающееся от тихих рыданий плечо, и, недолго думая, я уткнулась носом ей в грудь в надежде хотя бы на мгновение ощутить себя в безопасности, ощутить себя дома.

– Что же она тебе наговорила? – сестра погладила меня по волнистым волосам, прижав моё тело к себе. – Так я и знала: нельзя вас оставлять наедине!

– Лотти, – прохрипела я, отстраняясь и заглядывая в её тёплые карие глаза. – У неё совершенно нет совести.

– У кого? – изумилась она. – У матери?

– Ну, конечно! – высвободившись из объятий Шарлотт, я поднялась на ноги и вырвала ещё несколько страниц из своей записной книжки. Сестра тоже встала, поднимая с пола исписанные листы. – Год! Я просила их не трогать меня с этим треклятым браком всего год! Разве я просила о невозможном?! Разве нам есть, куда спешить? Я возвращалась домой, зная, что напишу прекрасный роман, и у меня будут сотни возможностей для этого, но что теперь?..

От отчаяния мне хотелось лезть на стены. Больше всего на свете я любила писать. Тяга к сочинительству росла во мне с самого раннего детства, и я знала, всегда знала, что однажды напишу прекрасную книгу – о любви, о горе, о счастье… да о чём угодно! В Кембридже у нас был маленький писательский клуб, где мы делились своими зарисовками, критиковали и восхваляли других. Там же во мне и взрастили эту уверенность – по приезде в Роузфилд я должна написать книгу. Мой преподаватель по зарубежной литературе, мистер Мэнфилд, вызвался первым её прочесть и взял с меня обещание – через год я вернусь в Кембридж с увесистой стопкой собственной рукописи. Но теперь… теперь, кажется, я вернусь туда лишь с увесистым камнем на безымянном пальце и крикливым младенцем на руках.

Как же это всё ужасно!

– Я не понимаю… почему ты решила, что таких возможностей у тебя не будет? – Шарлотт подняла взгляд со строчек на измятых страницах. – Или это из-за бала? Перестань, Эйла, мама не станет заниматься глупостями, которые ты себе там надумала. И хватит вырывать страницы! Ты пишешь очень интересно! Что это?

Подойдя к сестре и грубо вырвав листы из её рук, я смяла те в маленькие комки и бросила к шкафу.

– Не будь столь наивной, Шарлотт! – выпалила я. – Как, по-твоему, ты познакомилась с Луи?!

– У нас с Луи искренние чувства! – принялась защищаться сестра. – Как ты смеешь такое говорить?

– Никто не сомневается в ваших чувствах! Но разве не странно то, что за месяц до вашего знакомства Розалинда стала частой гостьей в имении твоего обожаемого будущего мужа?

Мой голос звонким эхом отбился от стен. Шарлотт замерла, уставившись на меня, как на предательницу, но я знала, что её обида не продлится долго. Все понимали, что их встреча с Луи не была подарком судьбы. Скорее… одолжением нашей матери.

– Даже если и так, – черты её лица смягчились, и она подошла ко мне, уже мечтательно улыбаясь. Ах, мне бы взять от Лотти хотя бы жалкую толику её мягкого и покладистого характера! – Мы полюбили друг друга. Разве это не прекрасно?

– Это везение, дорогая моя, но никак не закономерность. Вероятнее всего, на этом чёртовом балу меня заприметит какой-нибудь старый толстосум, и Розалинда продаст меня ему, как молодую кобылку, – с обидой выплюнула я. – В таком случае та любовь, о которой я мечтаю написать, никогда со мной не случится.

– И о какой же любви ты мечтаешь написать?

Я усмехнулась, устремив взгляд к небольшой картине, что висела возле окна, сколько я себя помню. Это был старый рыбацкий домик на берегу взбунтовавшегося моря. Лодка, прислоненная к замшелой стене, покосившаяся крыша, разбросанная у двери галька… мне нравилось смотреть на эту картину, она каким-то чудом приводила мои мысли в порядок. О какой любви я мечтаю написать, что хочу испытать? Какой банальный вопрос! Такой же банальный, как и ответ на него!

– О яркой, как вспышка, яркой и запоминающейся, – тихо сказала я, переведя взгляд на Шарлотт.

– Но ты же знаешь: вспышка длится всего мгновения.

– А воспоминания о ней могут остаться навечно. Видишь ли, Лотти, стабильной и тихой любви до гроба я предпочту яркий роман, пусть даже он разобьёт мне сердце. Любовь должна быть полна приключений. Испытаний. Двое постоянно должны проверять свои чувства на прочность. Понимаешь, о чём я говорю?

– Тогда, боюсь, Розалинда и впрямь зря задумала бал. Кажется, она совсем тебя не знает.

В глазах моих тотчас вспыхнул неистовый блеск – результат пламени, разверзшегося в душе. Я улыбнулась Лотти, опустив взгляд на записную книжку в своих руках, а затем вновь посмотрела на картину за её спиной. Шарлотт права. Розалинда совсем меня не знает.

А потому она и представить не может, на что я способна.

Глава 3. Танец для незнакомца

Вечером в субботу наше поместье стало напоминать цирковую арену с соответствующей ей разношёрстной программой. Она включала и жонглирование судьбами, и выступление подопечных талантливого и безжалостного дрессировщика, и лживые, но превосходные в своей невозможности иллюзии. Еда, напитки и музыка были приятным дополнением к этому весьма неприятному зрелищу, у которого не было зрителей – каждый, кто пересекал порог нашего дома, так или иначе нарекал себя клоуном, хотел он этого или нет. Мне было до тошноты омерзительно участвовать в подобном мракобесии, особенно, когда мне было известно, как известно каждому, что именно я являлась гвоздём программы. Эдакий затравленный медведь в цепях, которого выведут в конце шоу, когда гости совсем заскучают. Я уже видела их заинтересованные, сальные, сочувствующие взгляды на себе, представляла, как они тычут в меня пальцами и ждут, когда я раскрою перевязанную пасть, чтобы на них нарычать, но не смогу вымолвить и слова. Став поводом для насмешек и жалости, я непременно привлеку внимание тех, на кого больше всего рассчитывала Розалинда – на покупателей. О, они отвалят немаленькую сумму за дикого зверя в обличии хорошенькой молодой особы с дипломом и скверным характером, чтобы затем снова запереть её в клетке и лишить голоса. Безвольное существо, измученное и разбитое, но несомненно дорогое и необходимое каждому неуважающему себя пижону.

Ах, как я ненавидела эти чёртовы цирки.

Тем не менее, у меня не оставалось никакого другого выбора, кроме как принять правила бессовестной игры своей отчаявшейся матери. Хотя, признаюсь, ещё позавчера, проснувшись утром и осознав, что вся эта нелепица с балом мне не приснилась, я первым делом отыскала Гилана и потребовала как можно скорее вывезти меня из Дирлтона. Попытки успехом не увенчались – он оказался предан матери, как гвардеец монархии. Это было ожидаемо. Как и её выпад с маскарадом. Сценарий был написан давно, и я должна была честно играть свою роль: быть кокетливой и милой, вести светские беседы и производить на неженатых мужчин впечатление идеальной будущей супруги. Что ж, это именно то, чем я собиралась заниматься на протяжении всего сегодняшнего вечера. Однако разве в цирке не случалось ничего из ряда вон выходящего? Например, медведь мог сорвать с себя цепи и, может быть, не разорвать в клочья всех, кто попадёт под его свирепый взгляд, но точно цапнуть на память и оставить пару шрамов после встречи с собой.

Я критично оглядела свое отражение в зеркале и улыбнулась: этот вечер вне всяких сомнений пройдёт так, как захочу этого я.

– Мне совсем не нравится то, что ты затеваешь.

Голос Шарлотт, стоящей за моей спиной, заставил меня обернуться. Она испуганно и смущённо уставилась на мой наряд. Неловкую тишину нарушала лишь льющаяся из граммофона внизу музыка. Гости ещё не начали прибывать, но мы обе знали, что Розалинда уже выхаживает по холлу, растягивая губы в улыбке, пытаясь изобразить вежливость и гостеприимность и без конца репетируя приветствия. Казалось, даже сквозь опьяняющее звучание саксофона Коулмена Хокинса пробивался нервный стук её каблуков. Однако думать о своей матери сейчас мне вовсе не хотелось – я вернула все внимание к старшей сестре. Сегодня Лотти выглядела просто превосходно в своём алом платье из парчи, с низким французским пучком и роскошной венецианской маской, закрывающей половину её лица. Она была олицетворением истинной красоты и непорочности, незамужней, но с занятым сердцем, в то время как я могла отпугнуть любого, кто осмелился бы заговорить со мной. Во всяком случае, мне оставалось на это надеяться – едва ли средь приглашённых матерью неженок найдётся смельчак, готовый отыскать на меня управу. Их смелость начнётся и закончится на единственном танце, который я им позволю.

Улыбнувшись своим мыслям, я метнула взгляд в сторону двери и настенных часов над ней. Уже почти восемь, нам пора спускаться и встречать гостей – где же мисс Синклер? Я неодобрительно покачала головой и вновь посмотрела на Шарлотт.

– Ты знаешь, что я затеваю?

– Я догадываюсь! – сестра всплеснула руками. – Только посмотри на свой наряд! Признайся, что ты сделала с платьем, которое тебе подарила мама?

– О, ради Бога, забудь о её платье. Мой наряд мне нравится куда больше. К тому же, образ ещё не завершён… осталась последняя деталь.

Шарлотт широко распахнула глаза, что выглядело весьма комично в содружестве с её маской.

– Последняя деталь? Какая… какая тут ещё может быть деталь? Послушай, Эйла, мне кажется, ты перебарщиваешь.

И пусть в голосе сестры не прозвучало и намёка на упрёк, я всё же оскорбилась.

– Просто маленькое дополнение, или ты видишь на мне маску? – мы одновременно отвели друг от друга взгляды. – Более того, этот наряд едва ли поможет мне добиться должного успеха – так, маленькая шалость, чтобы позлить Розалинду.

– Значит, я всё же права, и ты решила отвадить от себя женихов, пустив в ход тяжёлую артиллерию в виде своего непростого характера?

– Ну, разумеется! – я едва сдержалась, чтобы не щёлкнуть сестру по носу. Иногда мне приходилось напоминать себе, кто из нас старше. – Разве мой дражайший будущий супруг не имеет право знать, с кем ему жить до конца своих дней?

Лотти потупила взгляд.

– Я не понимаю… так ты всё-таки согласна принять чьи-нибудь ухаживания на этом маскараде?

Спрятав лицо в ладонях, я мысленно застонала. Боже! С ней порой так непросто!

– Нет, Лотти, я не собираюсь принимать ничьи ухаживания! Я лучше без оглядки сбегу с этого маскарада, чем выдержу общество какого-нибудь препротивного моржа. Никто не смеет покушаться на мою свободу.

– Но ведь никто не заставляет тебя терпеть общество этих моржей! – запротестовала Шарлотт, уставившись на меня так, будто видит впервые. – Знаешь, я тут подумала и сделала вывод о том, что твои обвинения в сторону мамы безосновательны. Мне всё же не кажется, что она устроила маскарад с целью найти тебе кого-нибудь. Это ведь глупо и неправильно – рассылать приглашения неженатым мужчинам. Она прекрасно понимает, что брак возможен только по любви.

– Понимает? – я сардонически усмехнулась. – С чего бы ей это понимать? Разве она вышла замуж по любви, а не по настоянию дедушки, который в отце души не чаял?

В спальне мгновенно повисла тишина. Конечно, я ступила на запретную территорию, которую и Шарлотт, и Розалинда, и даже отец старательно обходили за сотни миль. Но ведь это так очевидно! Мама не любила отца – с её стороны не было ни единого проявления этого чувства, священного и прекрасного. Они не скрывали историю знакомства: в свои юные годы отец, рано потерявший родителей, трудился то тут, то там, и однажды устроился мальчиком на побегушках в текстильную фабрику отца Розалинды, Фергуса Бэлфора. Пару раз ему довелось ночевать на фабрике, и дедушка, задержавшийся с бумагами в своём кабинете, нашёл Тома, уснувшего в коморке электрика. Но Фергус не наказал его и не уволил. Он завалил нашего отца работой, а впоследствии сделал своим помощником. Они действительно стали близки друг другу, Том видел в Фергусе своего наставника, почти родню. А затем на ужине в Роузфилде он встретил маму – восемнадцатилетнюю высокомерную и избалованную девицу. По словам отца, он сразу в неё влюбился. По словам матери, «вытаращился на меня, как сумасшедший, а я не знала, куда себя деть от его надоедливого общества».

Дедушка вручил ему Розалинду, как медаль за годы верной службы. Так он решил судьбу их союза. Теперь мама решала мою судьбу. История повторялась, но с единственным явным отличием – Фергус не руководствовался жаждой материального благополучия Розалинды, в то время как она была ослеплена идеей найти мне влиятельного супруга и выйти из надвигающегося на нас безденежья ценой моей свободы.

Однако те времена давно прошли. Мы, женщины, перестали быть простым дополнением к мужчине, мы обрели силу и голос, принадлежащие нам по праву. И я не собираюсь идти на поводу устаревших взглядов своей матери. Если ей так нужны деньги, я достану их, но не путем замужества. В конце концов, у меня прекрасное образование и, что немаловажно, грандиозные планы на жизнь. А эта маленькая шалость… пусть она послужит Розалинде уроком.

Тем временем, затянувшуюся неловкую паузу прервал скрип двери. Мы синхронно повернули головы на источник звука, и я облегчённо вздохнула, увидев бледную, как смерть, мисс Синклер. В ладонях пожилой женщины была крепко зажата чёрная вуалетка.

– Боже милостивый! – воскликнула она, когда увидела мой наряд. – Розалинда убьёт тебя, моя дорогая, а затем она убьёт меня, когда увидит, во что ты вырядилась. Где то платье, которое миссис Маклауд оставила для тебя?

Я забрала из рук домоправительницы чёрную вуалетку и подошла к зеркалу, надевая аксессуар на голову так, чтобы не повредить причёску. Когда мой образ оказался завершён, я, а вместе со мной и Шарлотт, и мисс Синклер, изумлённо вздохнули. Превосходно. Просто превосходно. Я выглядела так, как должна была выглядеть дочь на маскараде, с размахом устроенном всего через год после смерти её отца. Чёрное шёлковое платье в пол изящно струилось по моему телу, подчёркивая изгибы и скрывая несовершенства, а глубокий вырез на спине не оставлял воображению никакого простора. Я была высокой, но недостаточно, чтобы обидеть мужское самолюбие, даже на шпильках, так что платье смотрелось на мне исключительно. Его дополняло дорогое жемчужное ожерелье и тяжелые серьги, а завершала мой трагичный и элегантный образ чёрная вуалетка – особенный аксессуар, прячущий моё лицо, как маскарадная маска. Всё было до мельчайших деталей идеально. Мой наряд был совершенен. Он обещал притягивать к себе все взгляды и усмехался этому нелепому правилу, придуманному Розалиндой для сегодняшнего маскарада – никаких траурных оттенков.

Что ж, сейчас я была самим олицетворением траура. Остался лишь последний штрих – слезинка, одиноко стекающая по моей смуглой щеке. Но это несколько позже.

– Мисс Синклер, молю вас, вразумите её! Мама будет вне себя от ярости, когда увидит это безобразие! – внезапно взмолилась Шарлотт, бросившись к остолбеневшей домоправительнице. – Пожалуйста, пока не поздно!

Часы вдруг пробили восемь, и я гордо прошествовала к двери, выходя в окутанный полумраком коридор. Шарлотт разочарованно застонала, двинувшись вслед за мной, и, оглянувшись, я увидела, как мисс Синклер перекрестила воздух перед нами.

Мы с сестрой молча спустились вниз. Я слышала голоса гостей – в основном молодых мужчин и пожилых дам – видела тонкую фигуру матери, стоящей к нам спиной. Всё внутри меня клокотало от радостного предвкушения, и ощущения усилились, когда некоторые из столпившихся в холле гостей заметили нас и удивлённо ахнули, почти в унисон. Мне доставляло немыслимое удовольствие видеть их вытянувшиеся лица даже сквозь эти безвкусные маски, но истинным и ни с чем не сравнимым счастьем для меня стала реакция Розалинды. Проследив за взглядами, направленными в мою сторону, она медленно обернулась и замерла. Я буквально слышала, как в гуле голосов, перешёптываний, шагов и музыки хрустнула её челюсть. Шарлотт, заметив стоящего у колонны Луи, радостно взвизгнула и упорхнула к жениху. Я с гордой улыбкой спустилась с последних ступенек, придерживая подол платья.

– Добрый вечер всем. Добро пожаловать в Роузфилд, – мой взгляд обвёл небольшую группку вытаращившихся на меня людей.

Среди них я узнала давнюю приятельницу матери – миссис Грей и мистера Элвина – нашего бухгалтера. Остальные же лица были мне незнакомы, и я растянула губы в дружелюбной улыбке, подходя к ним. В основном это были мужчины. Да, трое мужчин и одна молодая женщина. Маски весьма талантливо скрывали их лица.

– Эйла, дорогая, ты выглядишь… чудесно, – миссис Грей кивнула мне, и я услышала её тихий издевательский смешок.

Процессия встречи гостей продлилась не так долго, как могла бы – все стремились как можно скорее пройти в бальный зал, где вовсю грохотала музыка и рекой лилось шампанское. Наше поместье теперь было не узнать: оно преобразилось, сбросив с себя вековой мрак, всюду горели свечи и блестели венецианские маски, отражаясь весёлыми огоньками и бликами от начищенных мраморных полов. Мама позаботилась о том, чтобы сегодня ничто не напоминало об утрате, разве что, не приняла всерьёз главную угрозу своим планам – меня. Теперь я, с ног до головы облачённая в траурный наряд, стояла посреди этого отвратительного гротеска и улыбалась лишь уголками губ, медленно потягивая свой напиток. Кивала гостям, покачивала бёдрами в такт любимому джазу, упивалась взглядом матери, который препарировал меня прямо у всех на глазах, и изо всех сил сдерживала рвотные позывы.

Все это было просто омерзительно. Особенно разговоры, эхом блуждающие по всему залу:

–… я слышала, сэр Уорд на днях составил завещание. Вы ведь знаете, что обе его дочери, Луиза и Дарла, не получат ни пенни? Бедняжки. Говорят, все свое состояние он унесет с собой в гроб…

– А вы знали, что супруги Мэйхью разводятся? Какой позор, какой позор! Все знают, что Реми изменял ей еще до брака.

– К слову, вы уже наслышаны о главных новостях из дома Скиапарелли? Боже, Эльза готовит что-то невообразимое!

Сплетни лились из их уст, как шампанское из откупоренных бутылок. Никого не интересовал кризис, последствия которого до сих пор темнеют багровым следом на шее, никто не говорил об искусстве, о напряжении в Лондоне, лишь сплеьни-сплетни-сплетни… невероятно. Им было плевать на все, кроме этого тошнотворного перемывания чужих костей.

И когда мне показалось, что ничего хуже на этом маскараде уже быть не может, Розалинда обменялась любезностями с какой-то пожилой дамой, которую за массивной, украшенной драгоценными камнями маской я не узнала, и двинулась прямо на меня. Я в этот момент тёрлась около счастливых и влюблённых Шарлотт и Луи, чувствуя себя не просто лишней, но и упорно мешающей их сладкому перешептыванию. Но что я могла поделать? Здесь было так мало знакомых лиц. И все видели своим долгом обязательно подойти ко мне, осыпать меня комплиментами и соболезнованиями, предложить шампанское или свою руку. В калейдоскопе масок и нарядов мне не запомнилось ни одно лицо. В конце концов, в какой-то момент гостей стало так много, что я и сама слилась с толпой.

– Потрудитесь объясниться, юная леди, что это за выступление? – сквозь оскал процедила Розалинда. Я бегло оглядела её лазурное платье и прижалась губами к своему бокалу. – Ты выглядишь, как вдова, сбежавшая из борделя.

Мои плечи задрожали в безмолвном хохоте. Все, кто сейчас смотрел на нас (в особенности мужчины, окружившие меня, как акулы, издалека ожидающие момента нападения), могли подумать, что мама с дочкой всего лишь мило болтают. Она улыбается, а я смеюсь с какой-нибудь беззлобной шутки. Идиллия в чистом виде.

– Вдовам положено бывать в борделях, мама? – спросила я, нагло пользуясь своим положением.

Она вспыхнула. Кажется, даже её голубая кружевная маска побагровела и едва не задымилась от ярости.

– Как ты смеешь демонстрировать такое пренебрежение к правилам?

– Я всего лишь беру пример с тебя, – боковым зрением я заметила движение справа от себя. – Разве ты не встречала меня из Кембриджа в том же наряде, в котором провожала отца в последний путь? Я решила, что это последний писк моды – траур и все в этом роде. В конце концов, ты ведь всегда была для меня примером.

Бокал в руке Розалинды мог с лёгкостью лопнуть в любой момент. Едва она открыла рот, чтобы, вероятно, меня проклясть, когда возле нас остановился молодой мужчина с глупой улыбкой, играющей на его тонких губах. Я сразу узнала эти болотного цвета глаза – Эйдан Уорхолл. Члены его семьи, как основатели одной весьма прибыльной в Шотландии кондитерской фабрики, были частыми гостями на приёмах в Роузфилде. Я помню Эйдана упитанным, озлобленным на весь мир и влюблённым в мою сестру мальчишкой. И судя по его тяжёлому взгляду, направленному в сторону Шарлотт, и пуговицам, едва сходящимся на животе, ничего с тех пор не изменилось. Супруга ему нужна была исключительно для того, чтобы навсегда пресечь слухи о его ориентации.

– Миссис Маклауд, могу ли я украсть вашу очаровательную дочь на танец? – поинтересовался он.

Мама обернулась на выплывшего из стайки акул Эйдана и широко улыбнулась, отходя в сторону. Уорхолл остановился в шаге от меня. Я протянула ему ладонь, на тыльной стороне которой он оставил свой мокрый поцелуй. Меня едва не стошнило, а он повёл меня в центр зала. Танцующие расступились перед нами. Усмехнувшись, я уставилась на россыпь драгоценных камней, обрамляющих его маску. Ну, разумеется. Изумруды.

– Как поживаешь, Эйла? – спросил он, растягивая каждый слог.

Я выпустила долгий вздох и опустила взгляд, задрожав в его руках. Мы начали двигаться, и поскольку танец вёл он, это выглядело ещё более нелепо, чем если бы я танцевала с медведем. Мне было чертовски стыдно позорить великого Коулмана Хокинса. На секунду я вообразила себе, что мужчина, стоящий передо мной – вовсе не Эйдан, а мы не в Роузфилде, и мир заиграл новыми красками. До тех пор, пока я не вгляделась в его болотного цвета глаза. У моих фантазий было едкое послевкусие. И это совершенно не то, что я могла бы положить на страницы своей книги. Достойный и романтичный танец в моей голове выглядел совершенно иначе: мы вдалеке от посторонних глаз, он высок и угрюм, но со мной нежен, и нас окутывает тихая и волнующая музыка – быть может, что-нибудь из французской классики. Конечно, Эйдан не имеет к этому никакого отношения. И я, увы, тоже.

– Всё… – едва начала я, но мой спутник вновь перевёл взгляд на воркующую со своим женихом Лотти.

– Как дела у Шарлотт? Я заметил кольцо на её пальце. Подарок виконта?

– О, так ты не в курсе? Уже этой осенью моя дорогая сестрица станет миссис Робер, – не скрывая улыбки, проворковала я.

Эйдан сжал губы в тонкую полоску и, услышав звонкий смех Лотти, переключился на меня. В какой-то миг мне даже стало его жаль, но вскоре жалость вновь вытеснило отвращение.

– А как твои дела, Эйла?

– Не могу порадовать тебя своим ответом, Эйдан, – обведя тоскливым взглядом нижнюю часть его лица, пробормотала я. – Всё просто ужасно.

– Прими мои соболезнования, – он откашлялся.

– Ты знаешь, я все ещё не могу принять произошедшее. Ком в моем горле… он не проходит даже спустя столько времени, – Эйдан закружил меня, старательно избегая зрительного контакта, пока я мысленно ликовала. Мужчины не были сильны в утешении, и я этим нагло пользовалась. – Я думаю, я ещё не скоро отойду от этого горя, не понимаю, как мама может быть такой улыбчивой и спокойной на публике… ты знаешь, Эйдан, по ночам мне снятся кошмары. Тебе снятся кошмары, ответь мне?

– Едва ли, – отмахнулся он.

– Тогда ты не сможешь понять меня. Это отвратительное состояние, когда ты просыпаешься посреди ночи, весь в холодном поту… – всхлипнув, я потрясла головой и уставилась немигающим взглядом на танец свечей в канделябре возле нас. Глаза заслезились, и я посмотрела на бедного Эйдана, не знающего, куда себя деть. – О, мой дорогой папа, он не заслужил этого… этот кризис… он ударил по всем нам, но он… за что, скажи мне, Эйдан, за что судьба так обошлась с нами? Это несправедливо, нет, это совершенно чудовищно, и мы так разбиты, все мы так разбиты…

Наконец, мне удалось пробиться сквозь толстые слои кожи этого мерзавца, и он изменился в лице, а затем и вовсе остановился. Жаль. Это была одна из моих любимых композиций. И я, в конце концов, только начала свой слезливый монолог.

– Ох, боже мой, Эйла, кажется, у меня скрутило живот, – Эйдан изобразил страдальческую мину и выпустил меня из своих объятий, делая шаг назад. – Я думаю, мне нужно отлучиться. Прошу, прими мои извинения. Тысячу извинений.

И испарился, слившись с толпой. Весело хохотнув, я огляделась в поисках прислуги с шампанским, разочарованно вздохнула и поплыла к своей любимой колонне, опершись о неё плечом. Последующие несколько минут я провела в попытках отыскать в душе хотя бы малейший намёк на чувство вины. В конце концов, я спекулировала на трагедии, которая в действительности оставила внутри меня целую россыпь шрамов. Но сейчас я поступала так же, как когда-то Розалинда – после смерти отца она только и делала, что выдавливала слёзы и пыталась вызвать жалость к нашей семье в своих алчных целях. Пусть увидит, как это выглядит со стороны. К тому же, в моей попытке отвадить ухажёров это вполне действенный способ – мужчины, особенно такие эгоисты, как Эйдан, впадают в панику, когда кто-то кроме них начинает говорить о своих проблемах. Потрясающе. Убила двух зайцев одним выстрелом.

Тогда что же делать с акулами? Тем более, когда одна из них уже направляется ко мне.

Я неодобрительно сжала губы, когда в двух шагах от меня остановился мужчина в чёрном костюме-тройке, слишком простом, чтобы заслужить приглашение в наше поместье. Незнакомец – а я нисколько не сомневалась, что прежде мы не встречались – был высок и широкоплеч, свои русые волосы он аккуратно уложил гелем, а глаза… странно, этот цвет напоминал мне что-то далёкое и холодное… может быть, Северное море… Или нет, скорее, озерную гладь за толстым слоем январского льда. Их обрамляли густые длинные ресницы. Остальное – за исключением ровного контура губ, широкого подбородка и едва заметной щетины – было скрыто простой чёрной маской. В его руках покоилось два бокала с шампанским, и я сглотнула жажду, оторвавшись от колонны.

– Мы с вами уже встречались? – я изогнула бровь, ничуть не смущенная его прямым взглядом.

В голове тем временем уже рождалась тактика дальнейшего поведения. Жаловаться о нелёгкой судьбе мне наскучило после первой же попытки, и что-то подсказывает, он будет молча слушать и коротко кивать на каждый мой вымученный всхлип.

Незнакомец покачал головой и протянул мне бокал, который я приняла с благодарной улыбкой и горящим предвкушением взглядом.

– Вы не особенно разговорчивы, верно?

Разумеется, он не ответил. Я сделала глоток, поморщившись от неожиданной сладости напитка. Продолжая свои исследования, я выпила ещё, осушив бокал почти наполовину. Любопытно. Вкус слегка отличался от предыдущего. И когда это Розалинда успела пополнить запасы нашего погреба?

Мужчина в неприметном костюме протянул мне ладонь, в немом жесте приглашая на танец. Я сфокусировала взгляд на его идеальных, как по мне, пальцах. Шампанское, вероятно, ударило в виски, и мир на секунду замер, но всего на секунду, после чего на меня вновь обрушился оглушительный гвалт неизвестного празднества. Улыбнувшись ему, я кивнула и приняла его руку. Он поставил на высокий столик наши бокалы и увлёк меня в танец – в этот раз уверенный, а может, всё дело было в его сильных руках с красивыми длинными пальцами. Рассеянный взгляд застыл на чёрном галстуке моего партнёра. Его пальцы касались моих рёбер под тонким шелком платья, и я затаила дыхание, втянув носом ненавязчивый запах табака, и лишь спустя недолгую паузу заговорила:

– Должно быть, вам интересно услышать историю моего наряда…

Я несколько раз заморгала и подняла голову, едва не стукнувшись носом о его подбородок. Он ухмыльнулся – изгиб его губ показался мне соблазнительным. Голова вдруг отяжелела, и я опустила взгляд, сглотнув. Да что со мной такое? Сколько я выпила сегодня? Два бокала, три?

Легенда. Стоит помнить о легенде. Что я должна была сделать? Его пальцы надавили на мои рёбра. Ах, да.

– Я просто подражаю своей матери, – продолжила я заплетающимся языком, а спустя мгновение поняла, что ноги мои становятся ватными. – Она стала вдовой в столь молодом возрасте… Теперь носит все эти элегантные тёмные вещи и прячет огромную боль в душе. Это кажется мне… – я вздохнула, несколько раз моргнув, – поэтичным. Я бы хотела стать вдовой. Как можно скорее, пока я молода, мысль об этом так будоражит. Вы знаете, каков процент жен, убивающих своих мужей после года брака? Никто не знает. Я собираюсь написать об этом книгу, много книг о жизни вдов. Но для этого мне надо очутиться в их шкуре.

Он никак не отреагировал на мои слова. Ни словом, ни взглядом.

– Как вас зовут? – я подняла налитые свинцом веки, и тогда наши взгляды встретились. Стало вдруг как-то невообразимо жарко, лоб покрылся испариной. Но я должна была прийти в себя немедленно – это просто вина шампанского. Наверное, я выпила слишком много, учитывая тот факт, что за весь день в моем рту не побывало ни крошки. Да, это все шампанское. – Почему вы всё время молчите? Мне кажется это подозрительным… о, Всевышний, да почему здесь так жарко? Простите меня. Мне нужно на воздух.

Всё пространство вокруг внезапно заволокло густым туманом. Я мягко оттолкнула от себя незнакомца и последовала в сторону главного входа, благодаря богов за то, что по пути мне не встретилась ни Розалинда, ни Шарлотт, ни мисс Синклер. Стало так жарко, так нестерпимо жарко, и голова кружилась… сейчас я была просто не в состоянии объясняться перед ними и просить оставить меня в покое, а остальные, кажется, даже не заметили моего отсутствия.

Выйдя из поместья, я втянула носом прохладный ночной воздух и пошатнулась. Туманная пелена не рассеялась, и, повернув голову в сторону, я заметила пару огоньков от сигар и тёмные мужские силуэты. Нет, так не пойдёт. Всё ещё жарко. Нужен воздух. Я шагнула вперёд, направилась к фонтану, и кто-то окликнул меня незнакомым голосом. Внезапно в моей голове зазвенела такая пустота, что я едва ли вспомнила, как правильно передвигать ногами, а следом весь мир вокруг меня закружился, жар обратился настоящей агонией, и я потеряла равновесие, проваливаясь в густую холодную темноту.

Последнее, что я запомнила – сильные руки, подхватившие меня, и собственный хриплый стон.

Глава 4. Левша

Это было немыслимо.

Абсолютно немыслимо.

Я так чётко, так ясно видела себя со стороны, будто была лишь случайным наблюдателем, очередным безликим пятном в серой массе людей, окруживших меня. Стоя посреди огромной лекционной аудитории, я страстно и яростно читала свой роман, и все слушали меня, знаменитую писательницу, с замиранием сердца, внимали каждому моему слову. Я пребывала в агонии истинного счастья, чувствуя на себе все эти благоговейные взгляды, и никто не смел меня осудить, никто не решался меня прервать. Плакаты с обложками моего великого романа украшали эту аудиторию, как и каждую стену в Кембридже, а моя книга лежала на столе у каждого, кто пришёл, чтобы меня послушать.

Пришёл, чтобы меня услышать.

Осознание этого посылало по всему телу импульсы несокрушимой уверенности, и я чувствовала себя так, будто в одиночку могу свернуть горы, искоренить всё зло на пленете, написать ещё сотни книг. Мне нужен был лишь мой голос, лишь моя вера в себя.

Но затем весь мой серый, но такой эмоционально красочный мир затягивало в безумный водоворот, и я больше не была страстной девушкой в унылом шерстяном костюме терракотового цвета – мне едва исполнилось пять, и я бежала навстречу отцу, чтобы прыгнуть в его объятия. Голубое ситцевое платье в белый мелкий цветок и огромный бант на макушке – я снова смотрела на себя со стороны и умилялась тому, как крепко, как бережно меня обнимал папа. Мы стояли посреди сада, того самого розового сада, от которого ничего не осталось, и щурились от редкого весеннего солнца. Морна только что поставила в духовку апельсиновый кекс, наш чудесный и умнейший фокстерьер Люк носился у нас под ногами и радостно вилял хвостом, а мы были самыми счастливыми на свете, сбежав от полумрака поместья вечером в среду, чтобы полюбоваться на бабочек.

Всё было таким настоящим, таким… совершенным. И улыбка не покидала моего лица до тех пор, пока что-то с силой не встряхнуло моё тело, заставив меня с трудом приподнять налившиеся свинцом веки, но тотчас обессиленно их опустить. Тогда я услышала странный шум волн, почувствовала странную качку, словно на корабле, и запах… всюду витал солёный запах моря. Но вдруг прогремевшие во тьме низкие мужские голоса обрушились на меня ослепляющей болью, и я вновь провалилась в небытие. Больше мне не снилась ни огромная лекционная аудитория, ни крепкие объятия отца. Я будто утонула, даже не пытаясь всплыть на поверхность. А оба мира – реальный и мир моих грёз – поглотила глубокая непроглядная тьма.

Я точно помню, что приходила в себя дважды. И во второй раз, когда тёмная пелена на мгновение рассеялась перед моими глазами, а в рассудок начала медленно проникать осознанность, я смогла увидеть перед собой расплывчатые силуэты как минимум двоих мужчин. Они сидели передо мной, а я лежала мешком в окружении сухой соломы, и моё тело было мне совершенно неподвластно. Больше не было ни качки, ни запаха моря. Теперь кряхтение мотора заглушало все прочие звуки, и я с опозданием поняла, что нахожусь в чем-то похожем на кузов грузовика, несущегося вперёд по ухабистой дороге. Всё было размытым, как во сне, призрачным и мимолетным, и я будто снова смотрела на себя со стороны, совершенно не ощущая никакой связи с происходящим. Я несколько раз поморгала, шевельнула кончиками одеревеневших пальцев, продолжая блуждать взглядом по окружающему меня нечеткому пространству, как вдруг один из сидящих передо мной силуэтов дернулся, навалился вперёд, прямо ко мне, и, грубо схватив меня за подбородок, прижал к моим губам и носу влажную тряпку, крепко пропахшую чем-то едким и удушающим. У меня не было ни сил, ни единого шанса сопротивляться.

Прошла секунда, две… и вот я вновь вернулась в наш дивный розовый сад. Морна вынесла нам с папой по кусочку кекса.

***

– Так а козырь-то какой?

– А ты, я смотрю, совсем ослеп? Вот, на-ка, взгляни, увидел?

– Да что ты мне её в лицо суешь, идиот?! Вижу я, вижу! Шулер чёртов. Только тебе на пики и везёт.

– Помалкивай и ходи.

Неясные отголоски – низкие, хриплые, будто помехи на радио – едва прорывались сквозь густое марево крепкого сна. Состояние небытия оставляло меня постепенно, позволяя сосредоточиться на пробуждающихся во мне ощущениях. В основном преобладала боль. Сплошная тупая боль, сковавшая все моё тело и плавно продвигающаяся к затылку, где становилась обжигающе яркой, почти невыносимой. Мне пришлось крепко зажмуриться, застонав, и только потом с трудом распахнуть налившиеся свинцом веки. Дыхание тотчас сбилось.

Я обнаружила себя, навзничь лежащей на холодной сырой земле. Грязный потолок, в который был вонзён мой остекленевший взгляд, слишком низко висел над головой. На нем застыл конденсат, и крупные капли так и угрожали сорваться вниз, чтобы протаранить мой лоб. Вдохнув спертый воздух, я медленно повернула голову вправо и широко распахнула глаза, увидев перед собой невысокую ржавую решетку. За ней проглядывались тёмные силуэты людей, я уже слышала их голоса раньше, и мне пришлось несколько раз моргнуть, чтобы придать своему зрению ясность. Бесполезно. Кругом господствовал гнетущий полумрак, разгоняемый лишь тусклым светом керосиновой лампы, стоящей у миниатюрной калитки. Сердце глухо застучало в груди.

Что, чёрт возьми, происходит?

Паника овладела мной настолько быстро, что тело едва успело среагировать. Я резко дернулась, приняла сидячее положение и бросилась к калитке, обхватывая ледяными пальцами грязные прутья решётки. На полу за ней были разбросаны карты, и две пары глаз немедленно обратились ко мне, когда я подняла взгляд выше и увидела двоих мужчин, сидящих на полу в турецкой позе. Голова закружилась, я пошатнулась и закричала ослабшим голосом:

– Кто вы такие?! Где я? Живо выпустите меня отсюда!

Яркие картинки минувших событий замелькали у меня перед глазами, и я резко потеряла равновесие, рухнув на колени. Не помню… я совсем ничего не помню. Как я здесь оказалась? Меня похитили? Но когда? Я ведь… только сегодня приехала в Роузфилд, только спустилась к обеду…

Огромная пропасть разверзлась в сознании, и все воспоминания канули в неё, оставив меня опустошенной и обессиленной. Внезапно меня затошнило, желудок скрутило, и я с трудом подавила рвотный рефлекс, согнувшись пополам. Где-то над моей головой уже гоготали те люди за решёткой, но их смех терялся в собственном бешеном стуке сердца. Я сглотнула обильную слюну, а вместе с ней и горечь, заполнившую всю мою ротовую полость. Веки стали тяжёлыми, в глазах потемнело, и все моё тело снова обмякло. Грубый мужской смех утих, ритм сердца замедлился, и сквозь глухую тишину вдруг прорезался визгливый скрип открывающейся калитки.

Казалось, я была без сознания вечность. Будто полноценный сон, не прибавляющий сил. Но когда я открыла глаза, сморщившись от боли в плече, то с ужасом поняла, что меня только что вытащили из этой чудовищной комнаты, похожей на тюремную камеру, и теперь тащат вверх по ступенькам. Я открыла рот, чтобы закричать, но из моего горла не вырвалось ни звука – во рту оказался кляп, пропитанный чем-то едким. Глаза в испуге распахнулись, я замычала, пытаясь оттолкнуть от себя человека, который, сжав моё плечо своими грубыми пальцами, тащил меня вперёд. В глазах защипало от горьких слёз страха, недоумения и обиды. А он с удивительным хладнокровием выполнял свою задачу, словно вёл скот на убой. Я не смирилась с этой внезапно обрушившейся на меня судьбой, начав яростно толкать его локтями, упираться пятками в деревянные ступеньки и пытаясь ухватиться за сырые бетонные стены, окружившие меня с двух сторон. И после очередной попытки высвободиться незнакомец грубо тряхнул меня и рявкнул прямо в ухо:

– Хватит брыкаться, дура! – закричал он на французском.

Ужас мгновенно парализовал меня. В глазах замелькали маленькие яркие звёздочки, голова опять закружилась. Какого чёрта он говорит на французском? Но вопрос тотчас испарился в туманном облаке головной боли, что разлила по всему телу предательскую слабость. Неизвестный воспользовался этим и, толкнув дверь, вдруг возникшую перед нами, выволок меня наружу. Я замычала и сощурилась от тусклого дневного света, ударившего по глазам, и он отпустил меня, грубо толкнув вперёд. Упав на колени, я счесала кожу с ладоней, но это меня не отрезвило: мир вокруг продолжал кружиться, или это кружилась я, как волчок, заведенный руками кого-то, кто сейчас возвышался надо мной. В глазах заблестели жгучие слезы обиды и непонимания. Сглотнув, я попыталась встать, но грубая мужская рука опередила меня, подняв с земли и усадив на, как я позже поняла, стул. Вопреки всем моим попыткам вывернуться из его хватки, он резко дёрнул меня за запястья, связав их сзади, а затем, присев передо мной на колени, увернулся от моих ударов ногами и крепко схватил меня за лодыжки. Паника забилась в душе, как моль в банке – если я не освобожусь сейчас, то не освобожусь никогда! В жалком стремлении высвободиться я едва не упала со стула, но подонок удержал меня, и когда я опустила взгляд вниз, то с ужасом осознала, что мои ноги привязаны к ножкам стула. Сердце пропустило удар, из глаз хлынули горькие слёзы. Это провал, это самый настоящий провал! Он собирается меня пытать!

Я яростно завертела головой, хаотично изучая обстановку вокруг. Это было просторное помещение с круглыми кирпичными стенами, а винтовая лестница неподалеку от маленькой двери в ту комнату, из которой выволокли меня, тянулась далеко вверх. Подняв голову и увидев больше, я почувствовала, как сердце гулко ухнуло в пятки. Башня… я находилась внутри башни! Высокой и холодной, с витающей в воздухе сыростью и тонкими лучами света, падающими откуда-то сверху! Но где же ещё одна дверь? Попытавшись обернуться, чтобы узнать, что находится позади меня, я столкнулась с новой порцией боли в висках, и, вернув голову в прежнее положение, испуганно дёрнулась, когда увидела склонившегося надо мной человека. Запах перегара и дешёвых сигарет ударил мне в нос, когда он зашипел:

– Хорошая девочка. Такая покладистая. Такая тихая. Дай мне насладиться последними минутами твоего молчания, красавица, а потом я разрешу тебе высказаться. Ты же понимаешь, о чём я говорю, правда? По глазам вижу, что понимаешь. По твоим огромным заплаканным глазам.

Незнакомец продолжал говорить на французском, и я с сожалением понимала каждое чёртово слово. Каждое лето мы с Шарлотт проводили у нашей тетушки Меррон в Париже, так что язык этот был для меня не менее родным, чем английский. Стоило ли мне кивнуть в ответ на вопрос этого мерзавца? Или осыпать его порцией отборного французского мата? Я сжала зубы, насколько мне это позволял кляп, и с ног до головы оглядела стоящего передо мной мужчину. Я уже видела его, когда несколько минут назад очнулась в том сыром подвале – он и его сообщник играли в карты. Высокий, с грубой щетиной, непослушной копной смоляных волос и улыбкой человека явно опасного. Он был красив, но эта красота отталкивала, как озеро с чёрной водой, как извергающийся вулкан. Одетый в тёмный костюм, он смотрел на меня своими серыми глазами и ухмылялся, играясь пальцами с пуговицей чёрной рубашки. Когда я гордо встретила взгляд подлеца, он скользнул кончиком языка по своим тонким губам.

Если бы не кляп, я бы плюнула прямо в его красивое лицо.

– Эй, левша! Она уже очнулась? – вдруг прогремел мужской голос откуда-то сверху, и я подняла голову, заметив тёмный силуэт на помосте у лестницы.

«Левша. Они не хотят раскрывать свои личности. Значит ли это то, что у меня есть шанс на побег?» – надежда кольнула сердце.

– Да! – заорал мой похититель, обернувшись. – Хватит уже возиться! Тащи свой зад сюда!

Что-то звонко лязгнуло наверху, послышался всплеск воды. Сердце моё сжалось в испуге и в панике заколотилось, когда «левша» наклонился ко мне с протянутыми ручищами. Вжавшись спиной в спинку стула, я вдруг замерла и вздохнула – он резким движением сдернул с меня кляп.

– Сволочь! – первое, что выкрикнула я охрипшим голосом. Он взглянул на меня с непониманием, и я мгновенно исправилась, закричав на французском. – Бастарды! Ублюдки! Что бы вы ни задумали, вы заплатите за это!

– О, не-е-ет, милая, заплатишь ты, – он погладил пальцами щетину и отстранился от меня.

– Выкуп за меня потребуете? – из горла вырвался истерический хохот, но тут с лестницы спустился человек, как две капли воды похожий на стоящего передо мной левшу. Только одет он был рваный свитер, а в руках нёс два ветра с водой. Всё внутри меня похолодело от ужаса. Близнец? Это его брат-близнец? Голос обрёл новую силу: – Что вы задумали?! Выпустите меня отсюда! Вы не знаете, с кем связались! Мерзавцы! Отребье! Вы пожа…

Закончить фразу мне не позволила рука, вдруг сомкнувшаяся на моей шее. Я широко распахнула глаза, уставившись на склонившегося надо мной преступника, а он надавил сильнее, не только лишая меня воздуха, но и задевая пальцами болезненную точку где-то под ухом. Наклонившись так близко, что его длинный нос с горбинкой едва касался моего, он хрипло зашептал:

– Куда отправилась лодка твоего папаши «Фиона» седьмого октября тридцать третьего года?

Страх, парализовавший меня, не позволил мне даже как следует расслышать его вопрос.

– Эй! Гляди-ка, она уже вся позеленела! Раньше времени её собрался прикончить? – завопил близнец моего мучителя.

Хватка на шее ослабла, но руку он не убрал. Это не стало для меня облегчением – горло по-прежнему жгло от нехватки воздуха.

– Я повторю: куда отправилась лодка твоего отца седьмого октября тридцать третьего года? – я вытаращилась на него с широко распахнутыми глазами, и тогда он обернулся, крикнув стоящему за его спиной близнецу: – Иди за водой, кретин. Твой крошечный мозг решил, что двух вёдер хватит?

– Что вы задумали?! – мой голос сорвался.

Левша отстранился, сделал пару шагов назад и наклонился, взяв одно из вёдер с водой в руки. У меня не было ни секунды на то, чтобы обдумать его вопрос, чтобы ответить, что у моего отца никогда не было лодки, и задать несколько встречных вопросов в промежутках между проклятиями. Всё произошло быстро и почти парализующе: он замахнулся и вылил ведро ледяной воды прямо мне в лицо. Это было как пощёчина, только более мощная, более оглушающая, более хлёсткая. Глаза и кожу щёк начало жечь, губы затряслись, и прежде, чем я успела сделать вздох, он снова выплеснул на меня воду из ведра. Я закашлялась, царапая горло, попыталась вырваться из заточения веревок, и затряслась от обрушившегося на меня холода. Это было чудовищно. Ничего более унизительного мне ещё не доводилось переживать. Сделав несколько судорожных вздохов, я часто заморгала и посмотрела вниз. Платье, и без того грязное и порванное на бедре, намокло и прилипло к моему телу. Я молилась Всевышнему о том, чтобы этот примат не проследил за моим взглядом и был слишком увлечён пытками, чтобы заметить открывшуюся перед ним картину. Я бы не справилась с этим. Только не с этим.

– Это к-какая-то ошибка! – увидев, что он обернулся в поисках ведра, я закричала, все ещё кашляя и трясясь, как в лихорадке. – Вы перепутали меня с кем-то другим! Кх-ха! У моего отца н-никогда не было лодки!

Зловещая ухмылка блеснула на его губах, и он снова приблизился ко мне. Ни я, ни эта сволочь не заметили, как на пол приземлились ещё два ведра с водой.

– Ну, конечно, все знают, как папочка Том любил свою маленькую дочурку. Хочешь сказать, он не посвятил тебя в свои грязные тёмные делишки? Или что ты не была в тот день с ним на пирсе? Хватит играть, идиотка, и отвечай – где наши деньги?!

Мысли лихорадочно завертелись в голове: покойный отец, грязные делишки, лодка, пирс, деньги… Я не успевала ни за одной из них, ни за одну из них я не могла ухватиться. Мерзавец сам не позволил мне этого, снова выплеснув воду мне в лицо. За ней ещё одно ведро, и в перерывах, пока я пыталась отдышаться и не захлебнуться водой, которая попадала мне в горло, глаза и нос, без конца орал:

– Признавайся, стерва! Куда он отправил лодку седьмого октября?! Отвечай! Ты была там, ты все видела!

Холод пробирал до самых костей. Зубы стучали так сильно, что пару раз я едва не откусила себе кончик языка. А из-за сплошной пелены воды в глазах ничего не было видно. Вода была настолько ледяной, что казалось, её набрали прямо из проруби. Мне отчаянно хотелось жить, в то же время, я мечтала лишь о том, чтобы всё это поскорее закончилось, и я погрузилась в безопасную тьму без единого шанса выбраться. Мои лёгкие и моё сердце, казалось, вот-вот перестанут справляться с задачей поддерживать во мне жизнь.

– Отвечай!

– Хватит! – во все горло завопила я. – Я н-ничего н-н видела! Я-я к-клянусь! Я не видела никаких лодок! Он…

Самой большой моей ошибкой было открывать рот, когда он держал ведро наготове. Я крепко зажмурилась, уже приготовившись к новой порции унижения и холода, когда негодяй вдруг отшвырнул ведро с водой в сторону и подошёл ко мне почти вплотную. Его взгляд упал на мою грудь, и тогда я поняла, что пытка водой – не самое худшее наказание. Органы в животе сделали сальто, когда на его губах нарисовалась масляная ухмылка.

– И почему это я раньше не замечал, какие прелести скрывает это дерьмовое платье? Эй, братик, иди-ка сюда! У меня появилась отличная идея, как разговорить эту прелестницу…

У меня не осталось ни сил, ни молитв. «Бороться! Ты должна бороться! Будь дипломатом, отстаивай свои права, защищай свою территорию!» – жалобно стонало подсознание, но я не могла даже разлепить посиневшие губы. Моё тело было мне неподвластно. Я уронила подбородок на грудь, веки отяжелели. И прежде, чем что-то вопиюще ужасное успело произойти, я услышала чужой голос, с ледяной угрозой процедивший:

– Верните её в подвал. Живо.

Глава 5. Вонжонс

Он не смотрел мне в глаза. Как всегда улыбчивый, слегка смущённый и тихий, он стоял напротив, но его взгляд был направлен куда-то за моё плечо. Это могло значить только одно: он чертовски волнуется и что-то скрывает. Я встревожилась не меньше и, коснувшись его плеча, кивнула в сторону окон, выходящих на библиотеку. Только тогда он обратил на меня внимание.

– Тебе очень нужно в библиотеку?

Когда он задал этот вопрос, я слегка опешила. Мы с Генри были знакомы на протяжении вот уже трёх лет – с тех пор, как перепутали учебники друг друга на совете старост. Кажется, с первого дня мне удавалось разгадать все его эмоции и желания, в конце концов, Генри никогда ничего от меня не утаивал. Мы не были друзьями, между нами всегда теплилось что-то большее, но его приятель, Джош, как-то случайно обмолвился о том, что Генри с первого курса влюблён в мою однокашницу – Мэдлин. Я не собиралась спрашивать напрямую. Возможно, это разбило бы мне сердце.

Или сломило бы моё эго.

– Завтра нет занятий, так что никакой необходимости… – пробормотала я, усиленно роясь в памяти.

– Послушай, я знаю, что Улла ждёт тебя, но ты не могла бы уделить мне пару минут? Я думаю, нам нужно поговорить. Конечно, если это не создаст неудобств.

Он провел пальцами по виску и лучезарно улыбнулся, пытаясь скрыть волнение. В толпе студентов, заполонивших холл, я разглядела Оуэна, Джоша и Кларка – сокурсников Генри. Они стояли возле стенда о Первой Мировой, который соорудили студенты исторического факультета, и мельком поглядывали на нас. Боже, как они все были похожи между собой в этих одинаковых шерстяных костюмах-тройках и с одинаковыми ухмылками! На их сияющих лицах никак не отразилась вся тяжесть и весь ужас экзаменов. О, как я ненавидела эту троицу!

– Улла подождёт, – вернув к Генри решительный взгляд, ответила я.

Снаружи моросил тёплый июньский дождь, и когда мы вышли из колледжа, Генри предложил мне свой пиджак. Очередное мрачное и холодное лето, окрашивающее двор колледжа в самые удручающие оттенки. Оливковые стены, мокрые от моросящего дождя, отбрасывали высокие тени на каменную плитку, пока насыщенный зелёный газон создавал иллюзию обманчивого лета посреди поздней осени. Впрочем, из сезона в сезон картина здесь не менялась; лишь изредка маленькие лужайки заливал редкий солнечный свет, выглядывающий из-за высоких шпилей.

Дождь, казалось, усилился.

С каждым пройденным шагом пульс мой учащался, а непонятный ком сдавливал горло. Куда мы идём? Мне не хотелось задавать вопросов, не хотелось разрушать этот волшебный миг, когда тебя окружает лишь трепетная неизвестность. Я теплее укуталась в пиджак Генри и вдохнула запах его парфюма. Нужно запомнить этот миг. Запомнить, какой аромат меня окружал. Как сильно было затянуто небо тучами. И как украдкой на меня поглядывал Генри, чем-то взволнованный и явно воодушевленный. Всё было прекрасно этим холодным июньским вечером. Я не ждала, что он закончится плохо.

– Помнишь историю, которую профессор Маккарти рассказывал на одной из самых первых лекций? Об этом дубе, – голос Генри эхом звучал в моей голове, и если бы он не указал рукой в сторону раскидистого дуба всего в нескольких ярдах от нас, на мокрой лужайке напротив часовни, я бы, возможно, так и утонула бы в своих мыслях. – Пойдём.

Мы направились прямиком к дубу вдоль по истоптанной тропинке, и, следуя за Генри, я всеми силами пыталась вспомнить историю профессора Маккарти. Проблема была в том, что я не имела и малейшего представления о том, кто такой этот профессор Маккарти и мог ли он когда-то вести у меня лекции. Впрочем, все мысли улетучились, стоило нам остановиться под широкой кроной с тёмно-зелёными листьями, защищающими нас от дождя. Я взглянула на Генри – цвет его глаз был столь же насыщенным, как и зелень вокруг. Он взял меня за руки, и колени мои задрожали.

– Эйла, – его рот приоткрылся, и лишь спустя секунду он вздохнул, посмотрев в небо. – Я репетировал этот разговор весь предыдущий вечер.

– Генри, всё в порядке? – мягко спросила я, сжав его ледяные ладони.

– Да. Да, всё просто… просто замечательно. Ты знаешь, через пару недель закончатся последние экзамены, и ты уедешь в Дирлтон. Я – в Плимут. Два месяца будут тянуться целую вечность: я буду ждать твоих писем, которые ты никогда не отправишь, и сотни раз прокручивать в голове этот разговор. Но прежде чем ты обнимешь меня на прощание, прежде чем сядешь в поезд, я хотел бы… хотел бы признаться тебе, Эйла.

Генри перевёл дыхание, а я уже едва стояла на ногах. Когда он заговорил, кажется, даже дождь перестал стучать по листьям древнего дуба.

– Я влюблен в тебя. Влюблен, Эйла, влюблен очень давно. Я больше не в силах это скрывать, ведь с каждым днем чувства становятся всё ярче, всё невыносимее. Прости, если моё признание покажется тебе неуместным. Я поступаю крайне эгоистично, ведь я не уверен, что мои чувства могут оказаться взаимны…

Мир замер, а затем окрасился самыми яркими красками и волчком завертелся вокруг нас. Я смотрела на Генри остекленевшими глазами, возможно, целую вечность, прежде чем броситься в его объятия, крепко обняв за шею.

– Генри, – прошептала я сквозь широкую улыбку, – о, милый мой Генри, это взаимно! Это совершенно взаимно. Боже мой, я так счастлива!

«Я так сильно в тебя влюблена, Генри».

***

Крупная капля разбилась о лоб.

Я приоткрыла глаза и подняла уголки губ в ленивой улыбке, ожидая увидеть перед собой счастливое лицо Генри, но взгляд сфокусировался и застыл на низком бетонном потолке. Вена на шее запульсировала, да такой адской болью, что рассудок, всё ещё рисующий образы двух стоящих под дубом молодых людей, мгновенно прояснился. Стихли голоса, оставив лишь бешеный грохот моего сердца и рваное хриплое дыхание. Пошевелив кончиками пальцев и часто заморгав в попытке отогнать слезы осознания, я приподнялась на локтях и села.

Это был всё тот же подвал. Те же капли на потолке, та же паутина в углу. Зарывшись пальцами во влажные волосы, я уткнулась носом в колени и шумно задышала, пытаясь справиться с подступающей к горлу паникой. Она затуманивала мой разум, загоняла меня в клетку, сотканную лишь из страхов, но я не должна была ей поддаваться. Унижение, пережитое мной бог знает сколько времени назад, сдавливало горло, и мне хотелось кричать, вопить во всё горло, проклинать всех на свете за эту несправедливость… но это было бы самоубийством. Кто знает, на что способны эти головорезы и сколько их на самом деле? Я помню безжалостную ухмылку того, кто остервенело выплёскивал воду мне в лицо в надежде заполучить правду, помню угрожающий голос мужчины, приказавшего вернуть меня в подвал. Он прятался в тени коридора, лишив меня возможности разглядеть его лицо. Почему? И почему остановил этих мерзавцев? Неужели придумал пытку поизощрённей?

Вонзив испуганный взгляд в сторону ржавой клетки, отделяющей меня от свободы, я заметила несколько предметов возле калитки. Миска с куском хлеба, кружка с водой, пустое ведро и какие-то тряпки. Едва я двинулась в сторону, чтобы осмотреть то, что мне принесли, как боль в висках ослепила меня, обездвижила. Стиснув зубы, я обхватила голову дрожащими руками. Кожа была адски горячей, будто по венам у меня бежала лава, а не кровь, а в некоторых местах подушечки пальцев нащупывали крохотные царапинки. Это ещё что? Сердце в панике забилось о грудную клетку, стало трудно дышать.

Они чем-то меня опоили. И те тряпки, которыми мне затыкали рот…

И мой сон…

То, что случилось год назад под дубом, было правдой только отчасти. Генри был влюблён в меня на самом деле, но в тот вечер, когда он привёл меня к дубу и признался мне в любви… я не смогла ответить ему взаимностью. Я не бросалась в его объятия и уж точно не кричала о том, как счастлива! В здравом уме, даже терзаясь чувством вины, я бы не позволила своему рассудку так исказить реальность. Я никогда не любила Генри, он даже не был удобен для меня, как человек, с которым я могла бы связать свою жизнь. Только с чужой помощью мой мозг мог выдать подобную чушь.

Невольно вспомнились и сны с участием моего отца, и чтение книги в лекционном зале… что, чёрт их подери, за дрянь заставляет меня видеть это?

– Эй, вы! – закричала во всё горло я, запоздало осознав, что сильно охрипла после ледяных водных процедур.

Стало так больно, будто кто-то поджёг мои лёгкие, и я обхватила шею руками, крепко зажмурившись. Проклятье. Это просто невыносимо. Я больше не могу оставаться здесь ни на секунду. От голода тошнило, здесь пахло сыростью и плесенью, а старомодная керосиновая лампа трещала так раздражающе, что я была готова в любую секунду дотянуться до нее и разбить о стену. Но она оставалась единственным источником света здесь, в этом промозглом подземелье, обнажая все худшее, что могло попасть под мой испуганный взор. Что я здесь делаю? Голод и жажда замедляли все мыслительные процессы, и я бросила взгляд на миску с сухим куском хлеба. Нет, я не стану это есть. И пить воду из заржавевшей чашки. Сменившись на отвращение, голод притупился, но мерзкий, пронизывающий насквозь холод остался. Я обхватила себя руками, дрожа. Платье превратилось в бесполезную тряпку, жемчужные серьги и ожерелье наверняка прикарманили эти демоны, а укрываться валяющимися рядом с ведром лохмотьями я не стала бы даже под страхом смерти. И все же долго на сыром полу я не протяну. С этим нужно что-то делать. Немедленно.

Придвинувшись к решётке, я обхватила холодные прутья руками и уставилась в темноту маленького коридора, заканчивающегося лестницей. Керосиновая лампа стояла всего в ярде от меня, и если бы моя рука пролезла через прутья, я бы смогла её достать. Засунув ладонь в маленькое пространство в надежде проверить собственную теорию, я потерпела неудачу. «На свободе» могли оказаться только мои пальцы. Разочарованно вздохнув, я оглядела крошечную дверь. Замочная скважина была совсем крохотной и заржавевшей. Возможно, будь на мне мои серьги, я бы попыталась придумать что-нибудь, чтобы вызволить себя отсюда.

Но что бы я делала дальше?

Я даже не представляю, кто эти люди. Очевидно, я оказалась здесь по ошибке, ведь мой отец не мог иметь дел с этими свиньями, но ведь они об этом не знают! Не хотят знать, ведь их крошечного мозга просто не хватит на понимание очевидных вещей! Тогда вопрос остаётся открытым – что мне делать? Поднявшись наверх, сразить их своими дипломатическими способностями? О, бога ради, я даже не смогла уговорить свою мать устраивать этот чёртов маскарад!

Маскарад…

Ну, разумеется! Провал в памяти стал стремительно заполняться событиями, заставляющими мою голову разрываться от невыносимой боли. Они были там… люди в дешевых костюмах… мужчина, что увлек меня в танец и не проронил ни звука. И шампанское… я все еще помню его приторную сладость.

– Доброе утро, Эйла.

Грубый мужской голос, прозвучавший в унисон шагам, заставил меня вынырнуть из вороха предположений, дёрнуться и, отпрянув от решётки, отползти назад – в надёжное укрытие паутины. Я затаила дыхание и стала ждать того, кто придёт к калитке. Сердце грохотало где-то в горле. Первая и единственная мысль: «Меня снова будут пытать».

Вот только никто не подошёл.

– Почему ты не притронулась к своему ужину? Ты же понимаешь, что нужна нам живой?

Голос затих, а я широко распахнула глаза, вглядываясь в темноту. Он говорил на английском, и прежде я уже слышала его. Перед тем, как меня снова кинули в эту клетку, я его слышала. Это он отдал приказ запереть меня здесь. Но почему я его не вижу?! Виски запульсировали ещё яростнее.

– Откуда вы знаете моё имя? – с трудом вымолвила я и прикусила язык, сдерживая целую очередь оскорблений.

Где-то снаружи запищала мышь. Поморщившись в отвращении, я ещё крепче обхватила руками колени. Замечательно. Это именно то, чего мне не хватало!

– Эй?! Вы здесь?

Приглушённый смешок разрезал тишину. Конечно, он не хотел показываться. Значит, он всё же рассматривает мысль о том, что я могу выбраться на свободу и заложить их всех полиции?

– Я здесь. Размышляю, под каким соусом подать информацию о степени идиотизма твоего отца.

Я мгновенно подскочила со своего места и рванула к решётке, вглядываясь в кромешную темноту вокруг. Едва различимый силуэт стоял там, где должна начинаться лестница – он был неподвижен, точно статуя, и если бы его плечи не дёрнулись, я бы решила, что человека там и в самом деле нет. Страх медленно уступал место ярости.

– Кто ты такой, чтобы говорить о моем отце? Вы ещё не поняли? Я здесь по ошибке! – воскликнула я и закашлялась, прижав ладонь к пылающей груди.

– По ошибке? По-твоему, если бы это действительно была ошибка, я бы мог назвать твоё имя?

– Ты мог слышать его, – колени подкосились, заставив меня упасть на землю. Я припала лбом к решётке и озвучила мысль, секундой ранее родившуюся в моей голове вместе с мимолётными, но такими яркими воспоминаниями. – На маскараде. Вам крупно повезло. Все были в масках…

– Томас был прав, говоря о том, что у него растёт очень смышленая дочь, – ответила тень в углу.

Я скрипнула зубами.

– Замолчи. Ты не мог его знать. Ты…

– «Маклауд Текстиль» был весьма известен в Шотландии, верно? – прервал меня мерзавец. – До кризиса. Твой отец был так привязан к фабрике, которая досталась ему от покойного тестя, что пошёл на сделку с самим дьяволом, чтобы спасти дело всей своей жизни. Но, как оказалось, Томас и сам был не из святых.

Сглотнув, я почувствовала, как горячие слёзы обжигают щёки. Никто не имеет права говорить о нём. Тень продолжила:

– Щедро одолженные нами деньги, много денег, фабрику почему-то не спасли, и это было весьма странно, ведь в его владении оказалось целое состояние, которым можно было обеспечить весь остров. Знаешь, что он сделал с нашим великодушным пожертвованием? О, конечно, ты знаешь. А теперь это хотим знать и мы.

Всё внутри меня заледенело и онемело, а надрессированная ярость была вот-вот готова вырваться из своего заточения. Неужели мой отец был способен на такое? Связаться с бандитами, взять у них долг, а затем просто… спрятать полученные деньги? Я сжала зубы и злобно сверкнула взглядом в сторону неподвижной тени. Пусть Розалинда и живой пример того, что нельзя доверять членам семьи, я не могла принять это. Он блефует. В этой истории что-то не сходится.

– Зачем вам похищать меня? Рано или поздно вы поймёте, что я ничего не знаю, – подыграла я, сглотнув. – Вы же для этого опаиваете меня какой-то дрянью, верно? Кто вы такие, чёрт вас возьми?

Он хмыкнул и слегка сдвинулся с места. Я услышала, как хрустнула его шея, когда он её разминал.

– О, моя драгоценная Эйла, мы всего лишь честная и порядочная семья, которая по воле судьбы-злодейки связалась с вашей нечестной и непорядочной семьей.

– Семья!? Так вы мафиози!?

Его молчание было громче любых слов. Тогда паника, пожаром разрастающаяся в груди, не дала мне в этой тишине погрязнуть. Я заговорила быстро, отчаянно боясь, что в любой момент он может просто уйти:

– Придёт время, и вы поймёте, что крупно оплошали. Те дни, а может быть, и месяцы, потраченные на попытку выбить из меня правду, могли быть заняты настоящими поисками.... что вы там ищете, лодку? – мой мозг работал отчаянно и яростно, генерируя всё новые и новые идеи, заставляя меня говорить, едва побеждая болезненную хрипоту. – Послушай. Я не знаю, насколько вы влиятельны в вашем мире, но моя семья влиятельна тоже. Ты мог видеть это, когда был в поместье. Потребуй выкуп, и моя мать отдаст все свои и чужие сбережения, чтобы спасти меня. В противном случае, она отдаст все свои и чужие сбережения, чтобы найти и уничтожить вашу шайку. Но если ты позвонишь или пошлёшь к ней своих головорезов, клянусь, она вернёт вам всё до последнего пенни, всё, что задолжал мой отец, и даже с процентами. Никто не станет обращаться в полицию, ведь нам не нужна дурная слава о связях с мафиози. Стоит только… поменять свой курс.

К концу своего монолога я совсем потеряла голос. Вода в ржавой кружке уже не казалась мне такой отвратительной, хотя нет, всё же казалась. Я вздохнула и дёрнулась, когда услышала размеренные хлопки. Он аплодировал мне?

– Браво. Прекрасная речь. Но дипломат из тебя никудышный, – эти слова врезались в мою душу, заставив меня сжать кулаки и сидеть неподвижно в попытках успокоиться. Это неправда. Я могла бы стать хорошим дипломатом. – Неужели ты ещё не поняла, моя маленькая гостья, что тебе отсюда не выбраться? Тебя видели на берегу в день отправления лодки, ты стояла рядом со своим отцом. Мой тебе совет: кончай тратить силы на этот спектакль. Всё слишком очевидно. Или мы узнаем правду, или мы тебя убьём. И нет, это не очередной метод шантажа и вовсе не манипуляция. Всего лишь констатация факта.

Я решительно не хотела его слушать.

– Вы ошиблись. Всё это глупая и чудовищная ошибка, я не видела никакой лодки! Я не участвовала ни в чём подобном!

Он раздражающе молчал. Какая наглость! Я вскинула руки и накрыла ими лицо, шумно задышав. Они ошибаются, все они ошибаются, и я по жуткой случайности оказалась втянута в этот непрекращающийся кошмар! Я металась по пространству подвала, не в силах совладать с собой, не ведая, ушел ли мой мучитель… мафия… я читала о них в книгах и в колонках газет… но я совсем ничего о них не знала.

– Все это неправильно, – не уставала бормотать я. – Вы ответите за это… ответите…

Я услышала его кроткий вздох, и новый оттенок страха внезапно затмил мою душу. Остановившись у самой решетки, я прошептала, скорее обречённо, чем в любопытстве:

– Какая же вам выгода от моей смерти?

Тишина терзала меня недолго.

– Ты знаешь, во французском языке есть такое слово. Вонжонс, – в глубине мрака скрипнула ступенька. – Подумай об этом. А я, пожалуй, пойду. Ах, да. Советую тебе надеть вещи, которые я принёс, если не хочешь, чтобы мои шакалы на тебя набросились.

Тень, стоящая в углу, исчезла, а спустя несколько секунд раздался оглушающий хлопок двери. Паника, ужас, одиночество, ярость – все худшие чувства обрушились на меня, когда я осталась одна. В сумбур моих мыслей закралась лишь одна ясная мысль:

Мне не выбраться отсюда живой.

Они хотели возмездия.

Глава 6. Бороться

Это была дуэль: в ожесточённой битве схлестнулись вооружённое брезгливостью упрямство и обезоруживающий голод.

Дуэль без победителей. Без права на жизнь. Просто маленькая бесполезная схватка. Но отрезвляющая, дарящая призрачную надежду на спасение. Как я могла не воспользоваться ею? В запасе у меня не было ни минуты – обдумать происходящее, составить план побега и оставить это чёртово место… только мысли мои затуманились голодом. Бессилие растекалось по моим венам, как яд. А несчастный ломоть хлеба, кажется, плесневел прямо у меня на глазах. И жажда… прошло, кажется, несколько часов с момента этой бесчеловечной пытки, и теперь все внутри меня жалостно молит о спасительном глотке воды из ржавой кружки на полу.

Это было невообразимым абсурдом. Пока кто-то сверху решал, жить мне или умереть, я пыталась перебороть брезгливость. Драгоценное время утекало сквозь пальцы, холодное дыхание смерти уже обжигало мой затылок. Сколько суток я провела здесь? Двое, трое? Пришло время спасать себя всеми возможными способами, начав с попытки восстановить свои силы хотя бы до возвращения способности стоять на своих двоих.

– Давай же, – пробормотала я, поднимая с пола кусок хлеба и слегка сжимая его. – Пересиль себя. Всё не так ужасно, как выглядит.

Удивительно, но он все ещё был мягким. Возможно, всё дело во влажности – здесь она просто катастрофическая. Благодаря ей и спёртому воздуху дышать здесь было просто невозможно. Стоит ли упоминать невесть откуда взявшиеся сквозняки? Не будь у меня такого завидного иммунитета, мой хладный труп давно кормил бы местную живность.

Вздохнув, я сосредоточилась на своей скудной пище и, сморщив нос, принюхалась к кусочку хлеба. Ах, это однозначно не аромат из булочной мистера Грини, однако ничем отвратительным он не пах. Тогда всё, что мне оставалось – откусить немного с краю, поморщиться в отвращении, а спустя секунду жадно наброситься на весь кусок, жуя, но не чувствуя вкуса. Разочарование захлестнуло меня и тугим узлом стянулось в животе, когда я поняла, что поглотила всё до последней крошки, но у меня по-прежнему была моя кружка с водой. Руки тряслись, когда я поднесла её к губам и, зажмурившись, сделала глоток. Всю ротовую полость тотчас заполнил вкус ржавого металла, и я выплюнула всё без остатка, вытирая губы тыльной стороной ладони.

Определённо, та вода, в которой я едва не захлебнулась, была куда более приемлемой, чем это безобразие.

– Что ж, – с трудом отдышавшись, пробормотала я. – Ты все еще можешь быть полезной.

Вылив немного воды на свободную ладонь, я умылась, отчего мимолётное облегчение всего на секунду настигло меня. Остатком вымыла руки и встала с колен, чтобы подойти к калитке. Кружка по-прежнему была в моих руках, и когда разум оказался обманчиво чист от мыслей о еде, я вернулась к обдумыванию плана. Будь всё это не по-настоящему, а лишь частью моего сюжета, в какую сторону я бы его повернула? Как бы я спасла свою героиню? Взгляд тотчас нашёл заржавевший замок, висящий на двери. Присев на корточки, я оценила, как сильно придётся ударить по нему кружкой, чтобы он слетел, выпустив меня наружу.

«Чёрт, чёрт, чёрт!»

Он держался достаточно крепко, а у меня и вовсе не было сил, чтобы его сломать. Дыхание сбилось. Взгляд в панике заметался по небольшому пространству, в котором я оказалась заточена, но не нашёл никаких подсказок. Я опустилась на колени и припала к решётке, вглядываясь в детали за ней. Керосиновая лампа поменяла своё положение – вероятно, эти аборигены переставили её подальше от меня. Но когда они успели? Неужели я снова была без сознания? Когда? Взгляд уловил разбросанные по полу карты – они лежали у самой решётки, я вполне смогла бы их достать. Но зачем они мне? Я присмотрелась: картон выглядел достаточно плотным, а углы были острыми. Сомнительное оружие – ими едва можно порезаться. И все же лучше иметь при себе хоть что-то, даже несчастную колоду карт – не спасусь, так хоть сыграю в пасьянс перед смертью.

Но где-то наверху, в том мире, от которого меня так нагло и бесчеловечно отрезали, прогремело несколько низких мужских голосов. Злость вспыхнула во мне, она же стала катализатором моей удачи, и, просунув пальцы через решётку, я без труда подтащила к себе тонкую стопку карт. Дверь над лестницей скрипнула. Я сжала зубы, кляня несправедливость и этих бастардов, и дотянулась до последних, забирая их и пряча в ворохе одежды, что принёс мне главный мерзавец.

Одежда!

Ступени закряхтели под весом того, кто спускался ко мне, когда я вспомнила о словах, сказанных мне накануне их главным. Эти озабоченные свиньи точно не упустят возможности насладиться моим невезением в виде изодранного платья! Глаза налились кровью, а сердце бешено загрохотало в груди, когда я потянулась руками к куче тряпья, но опоздала: довольное лицо мерзавца уже мелькнуло в отблеске керосиновой лампы.

– Нет, – я замотала головой, отползая всё дальше от мужчины, пытающегося открыть дверь. Руки нащупали на земле железную кружку. – Нет, не смей приближаться ко мне!

– Не смей приближаться ко мне! – поддразнил меня негодяй.

Калитка скрипнула, и он вошёл в мою камеру, скользко ухмыляясь и оглядывая моё трясущееся от страха и ненависти тело. Это был он. Левша. Ублюдок, беспощадно выливающий на меня десятки литров воды, смеющийся над моей беспомощностью, жалкий и безмозглый подонок, который должен сидеть здесь вместо меня, есть заплесневелый хлеб и воровать игральные карты. Он надвигался прямо на меня, и я швырнула в него кружку, конечно же, промахнувшись.

– Красавица решила поиграть? Сейчас поиграем наверху, капо приготовил тебе сюрприз! Сюрпри-и-из, понимаешь меня? – ухмылялся подлец, пока я шарила рукой по земле, пытаясь нащупать хоть что-то, что сможет меня спасти.

Испуганный взгляд остановился на паре его грязных ботинок. Он наклонился, чтобы схватить меня за руку и поднять с земли, но я отстранилась, вытянула ногу и с силой ударила его в голень. Стены содрогнулись от глухого крика. Всё произошло мгновенно: Левша схватился за ушибленное место и пошатнулся, готовый в любой момент упасть, а я, слыша лишь шум крови в ушах, оттолкнулась от земли и, спотыкаясь, рванула к калитке. Я была всего в нескольких дюймах от побега из подвала, и что бы ни ждало меня наверху, моя решимость, приправленная адреналином, делала меня почти непобедимой. И только голос на задворках разума истошным воплем кричал: «Очнись, ты обрекаешь себя на верную гибель!»

Но лестница ещё никогда не была так близко. Я почти выбралась из подвала, почти шагнула на сырые ступени, когда прямо над моим ухом раздался щелчок.

– Сдвинешься с места, и твои роскошные мозги украсят стену напротив.

Вся жизнь стремглав пронеслась перед глазами. Я слышала этот щелчок лишь однажды, и когда холодное дуло коснулось моего виска, всё внутри заледенело от первородного страха. Я часто думала о том, что почувствовал мой отец, когда смерть нагрянула к нему в гости, и успел ли почувствовать что-то вообще. Сейчас мне представился замечательный шанс побывать в его шкуре, но едва я успела сосредоточиться на ощущениях, как что-то с силой ударило меня по виску. Мир замерцал яркими белыми вспышками, а после неожиданно погас. Наверное, я рухнула в чьи-то руки.

Наверное, это была не смерть.

***

Меня лишь однажды жалила пчела. Это было в глубоком детстве: я бежала по саду, прячась от Шарлотт, когда случайно угодила в полыхающий алым заревом розовый куст. Руки и ноги мои оказались нещадно изодраны шипами, но я не почувствовала боли, ведь всё рассеянное детское внимание вдруг приковалось к пышному бутону, возвышающемуся среди всех прочих в потревоженных мною зарослях. Боже, как он был красив! Мисс Синклер настрого запрещала мне прикасаться к розам, и, видит бог, в моих действиях не было злого умысла – я хотела лишь ощутить кончиками пальцев священный бархат, таинственную нежность лепестков… Но все произошло так быстро, что я не заметила, как, распростертая, лежу на земле, а надо мной суетятся мисс Синклер и мама. Это было ожидаемо: недовольная излишним вниманием, пчела вылетела из бутона и ужалила меня прямо в мой любопытный нос. Боль – острая и жалящая – ослепила меня огненной вспышкой, а после исчезла, будто её никогда и не было. Я провалилась в темноту.

Это мимолётное ощущение вновь посетило меня сегодня. На секунду мне почудилось, будто я снова угодила в наш выгоревший сад, мне едва исполнилось четыре года, и пышный розовый бутон – всё, о чем только можно мечтать. Но вместо жала мне в нос вцепилась мокрая тряпка, запах которой был резким и удушающим – он долго не отпускал меня, заставляя шатко балансировать между двумя мирами. В какой-то момент, когда дышать стало совсем нечем, и это вырвало меня, наконец, из вынужденной дремоты, жало исчезло. Я услышала собственное дыхание, а мир замерцал неясными вспышками – снова выводить себя из небытия в этот раз оказалось сложнее. Боль трудно было игнорировать, как и ломоту во всех, казалось бы, одеревеневших мышцах, но когда последние тенёты сна оставили меня, я медленно открыла глаза и тут же столкнулась с преградой – густой темнотой, обволакивающей пространство вокруг. Паника сдавила горло, боль привычно запульсировала в висках, а ледяная волна страха омыла внутренние органы. Поморгав несколько раз и почувствовав давление на веки, я с ужасом поняла, что на глазах моих сейчас находится повязка. Но зачем? Что эти психи задумали? В панике я задёргала руками и ногами, наивно пытаясь вырваться, и лишь спустя несколько бесполезных телодвижений поняла, что снова привязана к чёртову стулу. Первый порыв закричать прервался неожиданным эхом шагов сразу нескольких человек. Я замерла. Будет лучше в этот раз прислушаться к их разговорам, а не разбрасываться лживыми угрозами. Это будет разумно, учитывая, что у одного из них есть пистолет. Я уверена, что то, что щёлкнуло у меня прямо над ухом, было спущенным курком, следовательно, по голове меня огрели прикладом.

Проглотив страх, как ком в горле, я безжизненно замерла на стуле и лишь слегка опустила подбородок. Оставалось лишь надеяться, что никто не услышит моего бешено грохочущего сердца.

– Я-я не совсем понимаю, что от меня требуется… Концентрация в растворе и без того достаточно велика! Вы точно всё расслышали правильно?

Этот высокий, слегка дрожащий мужской голос я не узнала. Как не смогла определить и возраст человека, которому он принадлежал. Они подошли ближе, и я не шелохнулась, пытаясь выровнять дыхание. Ах, как хотелось плюнуть в наглую французскую морду каждого! Но о какой концентрации они говорят?

Прямо над моей головой прогремел второй голос:

– Ты хочешь сказать, что я тупой? Или глухой? Все я правильно расслышал! Или это ты ей что-то не то подсунул? Почему она до сих пор не орёт и не брыкается? – я узнала голос Левши, будь он трижды проклят. – Может, тебе еще разок хорошенько вмазать, а?

Мои плечи дёрнулись, и я могла лишь молиться о том, чтобы эти двое не заметили этого. Пусть думают, что я по-прежнему сплю. Так будет спокойнее. Безопаснее.

– Нет же, нет! Но, в самом деле, раствор и без того достаточно токсичен. Чтобы вызвать у девушки дереализацию, нужно уменьшить концентрацию как минимум втрое. Но, возможно, она все ещё не пришла в себя по ряду других причин… след от удара на виске – ваших рук дело? – уточнил первый голос.

Всё внутри меня похолодело от страха. Кем был этот человек? Что за эксперименты, черт возьми, они вздумали надо мной ставить? Я едва сдерживала себя, чтобы не начать проклинать их вслух в эту же секунду. Сердце ни на секунду не замедляло свой темп.

– Тебе-то что? У тебя другая работа! Осёл! – после громкого недовольного рыка послышался звук, похожий на удар чьего-то затылка о стену, а следом глухой сдавленный крик. – Ты хоть понимаешь, кому подчиняешься, идиот? Или тебе напомнить?

– Что здесь происходит? – вдруг из ниоткуда возник ещё один знакомый голос, и я съёжилась, вспоминая последние слова, озвученные им.

«Вонжонс».

И вена на шее запульсировала предчувствием беды.

– Босс, этот таракан винит меня в том, что я…

– Мне плевать. Вы сделали всё, о чем я просил?

– Да, но… – пропищал незнакомец. – Но, послушайте, концентрация слишком…

– Можете проваливать. Оба, – снова глухой удар, а следом прерывистые шаги, будто кто-то не просто уходил, а убегал. Моё дыхание не сбилось ни на миг, и всё же я чувствовала, что он внимательно разглядывает меня… наблюдает… ищет подвох. В нос ударил призрачный запах табака – он остановился совсем рядом, я почти ощущала его дыхание на своей коже. – Если ты притворяешься спящей, полагаю, действие раствора ещё не вступило в силу. Только не говори, что ты и не дышать пытаешься. Это было бы слишком глупо для такой умницы, как ты.

Меня будто снова облили ледяной водой. Слишком внезапно. И точно в цель. Втянув носом спёртый воздух и решив, что дальнейшее участие в этом цирке только усугубит ситуацию, я стиснула зубы, а после рявкнула:

– Хотите накачать меня какой-то дрянью так, чтобы я была в сознании и отвечала на ваши вопросы?

Размеренный звук хлопков отскочил от стен и резанул мой слух. Мужчина стоял совсем близко, но я не могла его видеть. Ублюдок. Трусливый ублюдок. Любопытно, его ли эти шакалы назвали «капо»? Что бы это могло значить.

– Браво, просто браво! Похвальная логика. И верная. Неужели не чувствуешь, как блаженство медленно туманит твой разум?

– Зачем повязка? – я напрочь отказывалась его слушать. – Ты всё-таки допускаешь, что я могу выбраться отсюда и сдать тебя полиции? Будь уверен, ты будешь первым в очереди к гильотине.

Его смех – поразительно бархатный и раздражающий – заставил меня в презрении изогнуть верхнюю губу. В какой-то момент мне показалось, что эту мимику я изобразила только в своей голове, а потому пришлось повторить её, отмечая про себя удивительную заторможенность действий. Что за чёрт?

– Гильотину? – кажется, мерзавец наконец отстранился. Ах, а я как раз собиралась плюнуть ему в лицо! – В каком веке ты живешь?

– В том же веке, в котором кучка неудачников похищает девушку, чтобы вытрясти из её семьи какие-то жалкие гроши. К тому же, думаю, мне не откажут в моей маленькой прихоти, – растягивая каждое слово, ответила я. – Как и в просьбе четвертовать всех твоих недалёких дружков. Или пусть гниют на пожизненном? Знаешь, здесь есть пара симпатичных тюрем…

Он ответил, как мне показалось, спустя целую вечность:

– Здесь? Где, по-твоему, ты находишься?

Его голос звучал насмешливо, и мне почему-то легко представилось его лицо: высокий, с каштановыми, а может быть, чёрными волосами, шрамом где-нибудь в области густой брови, неаккуратная щетина и рубашка с коротким рукавом и расстегнутыми верхними пуговицами. В руках у него наверняка оружие, и едва ли я могу рассчитывать на его пренебрежение им в случае недовольства моими ответами, а ещё ему явно не больше тридцати пяти. Хватит ли этих данных, чтобы предоставить их полиции? И насколько они правдивы?

Я вздохнула, собираясь с мыслями. Желудок известил меня о голоде, заставив сглотнуть и стиснуть зубы.

И мыслить логически, разумеется:

– Великобритания, конечно, – и уверенность в собственных словах тотчас же растаяла. Я озвучивала каждую мысль, лениво пробирающуюся в мою голову: – Такие бестолочи, как вы, едва ли могли вывезти меня за пределы острова… и я нахожусь здесь не больше двух дней, так что…

Он вдруг наклонился ко мне так резко, что я практически увидела сквозь непроглядную ткань огромную чёрную тень перед глазами. Стул пошатнулся, будто преступник облокотился двумя руками о подлокотники. Отпрянув с таким рвением, что лопатки мои больно врезались в спинку стула, я услышала то, о чём даже не могла вообразить:

– Что там говорят о последней воле покойного? Тебе же в любом случае не выбраться живой… ты на родине великого и прекрасного Жака Ибера, милая. А большего тебе знать необязательно.

Это было даже хуже, чем пропитанная какой-то дрянью тряпка, хуже удара приклада и хуже, да простит меня Всевышний, самого выстрела. Но сердце не заколотилось бешено, испугавшись этой новости, во рту не пересохло, и какая-то неведомая сила вдруг стала будто укачивать меня на волнах невероятного и совершенно необоснованного спокойствия. Во Франции… они похитили и увезли меня во Францию… значит ли это то, что мне и вправду отсюда не выбраться? Кто-то словно растянул мои губы в улыбке, хотя я не чувствовала прикосновения к своей коже. Так странно… я была во Франции совсем недавно… моя тетушка Меррон…

– Вижу, мы можем начать беседу, – голос, казалось, звучал в моей голове, а не где-то снаружи. – Тебе хорошо, верно?

О, мне действительно было хорошо… но тревога, как моль в банке, билась и молила об освобождении. Я знала, что раствор начал дурманить мой разум, но какая-то внутренняя сила не позволяла ему овладеть мной окончательно. Помню, что кивнула этому недоумку, а он что-то сказал в ответ. С губ слетел смешок. Я во Франции. Поразительно. Моя тётушка Меррон уже наверняка собирает слуг к обеду!

– Ты помнишь, как папочка Том брал тебя за руку? Как говорил, что любит свою маленькую дочурку? А помнишь, как вечерами он заплетал тебе косы?..

Он снова был близко, этот чарующий голос, и я тонула в нём, тонула в своём бессилии, тонула в воспоминаниях… там были руки моего отца… его улыбка… весёлый смех. Он заплетал мне косы…

В этот миг внутренняя тревога так сильно царапнула мою душу, что я до крови закусила губу и едва ли не ахнула от осознания. Отец никогда не заплетал мне косы. Никто их не заплетал. Мои волосы всегда были короткими и непослушными, а всякий раз, когда очередная моя «гениальная» гувернантка пыталась расправиться с ними, я убегала с криками и угрозами.

Долгожданная ясность осветила все поражённые участки моего рассудка, она их попросту уничтожила.

Я знала, что он собирался делать. Разговорить меня. Вывести на чистую воду. Или заставить сказать то, что хотел услышать. Но что я знала о своём отце? Всё тело напряглось, кулаки сжались, отчего костяшки побелели, но я не сдавалась. Разум постепенно охватывал туман – безжалостная битва.

– Нет никакой лодки… я ничего… – язык отчаянно отказывался меня слушать. – Отец не заплетал мне косы. Ни-ког-да.

– Хорошо, – он усмехнулся, как мне показалось, нервно. – Ещё не готова, да? Я подожду.

Теперь меня тошнило. Голова сделалась ватной, а слюны во рту стало в несколько раз больше. Сглотнув её, я попыталась смириться с новостью о своём нахождении во Франции. Улыбка так и рвалась наружу. Надо же! А я все никак не могла выкроить время приехать сюда…

Воображение уже пустилось в пляс, подбрасывая будто бы абсолютно живые образы: я стою на набережной Сены в своём шелковом платье, развевающемся на ветру, а птицы, какие-то неестественно-большие, летают над моей головой, и что-то кричат, кричат, а затем шепчут:

– Где наши деньги, красавица?

– Где ваши крылья? – немедленно спросила я и протянула руку, чтобы коснуться их, а затем с ужасом осознала, что и запястья крепко прикованы к стулу.

Реальность отвесила мне хлёсткую пощечину, и когда почудилось, будто я снова падаю, знакомый голос моего мучителя поминальным маршем прогремел прямо в ухо:

– Лодка «Фиона» и правда так красива вблизи?

Лодка, лодка… брови сошлись на переносице. Я покачала головой, отгоняя туман. Теперь тот нагло клубился вокруг.

– Я видела лодки в порту… маленькая… человек с бородой чистил рыбу… Фиона, – губы сжались в тонкую полоску. – Такое красивое имя. Кто она? Твоя жена? У тебя есть жена? Бедная, бедная женщина… Твой красивый голос маскирует все внутренние уродства.

Чьи-то пальцы сомкнулись на моем подбородке. Чьи-то губы едва не коснулись моих. На скулах явно останутся синяки. Но я почти не чувствовала телесного контакта. Всё плыло…

– Ты знаешь, куда твой отец переправил все свои деньги? Отвечай!

– Его деньги… он потратил последние сбережения на букет для Розалинды… хотел извиниться, – мир вокруг плыл, а хватка на подбородке становилась сильнее. Слова сами лились из моих уст, когда как мой голос будто и вовсе мне не принадлежал. – Зачем она сожгла наш сад? Ему бы не пришлось тратиться…

– Идиотка, – чужой голос пропитался ядом, а затем стал громче, ударив меня по вискам: – Левша! Убери её с глаз моих! Она бесполезна, а у меня нет времени с ней возиться!

Услышав это, я хрипло расхохоталась. Шаги прервали мой смех, и кто-то остановился неподалёку, запыхавшимся голосом уточнив:

– Мне прикончить её?

– Не сейчас. Мне нужно отъехать на пару часов, а когда вернусь, сделаю это сам. Она должна быть в сознании и в здравом уме, так что без глупостей. Отведи её в подвал и жди меня.

– Я понял. Время, потраченное на эту дуру, должно окупиться?

– С лихвой. Правша и док поедут со мной, так что ты за главного. Не подведи меня.

Мой отчего-то ставший таким идеальным мир потревожили чужие руки. Я улыбнулась блаженной улыбкой, и повисла на шее того, кто отвязал меня и поднял со стула.

– Так хорошо… – тихо пропела я. – Мне с вами так хорошо, мальчики…

Глава 7. Блеф

Я рухнула на сырой холодной пол, стоило ржавой калитке со скрипом захлопнуться.

Всё моё тело поразил болезненный импульс, тошнота подкатила к горлу и, бросившись к стоящему в углу ведру, я немедленно опорожнила желудок. Это было просто отвратительно… трясясь и от холода, и от страха, и от пережитого унижения, я сочла истинным благословением то, что эти мерзавцы налили воды в несчастную ржавую кружку, ставшую несколько секунд, минут или часов назад моим оружием. Сполоснув свой рот и сплюнув в ведро, я облокотилась спиной о стену. Ладонь, упавшая на землю, задела лежавшие на ней карты, и я сжала их в кулаке, даже не любопытствуя, как много мне удалось стащить. Будто это имело смысл.

И лишь спустя несколько мгновений, когда желудок оказался пуст, ожидаемо очистился и разум. Мысль, ясная и простая, вонзилась в душу с поразительной скоростью.

Их главный понял, что я бесполезна. И он собирается меня убить.

Осознание этого парализовало меня всего на секунду, пока дремлющее желание жить набирало свои обороты, заставляло шестерёнки снова крутиться в моей голове. Тем не менее, пространство всё ещё кружилось, всё вокруг казалось неестественно гиперболизированным, но теперь я хотя бы управляла своим разумом. Тогда слова того человека о превышенной концентрации, способной мне навредить, просто теряли свой смысл. Я была в себе, была в сознании, может быть, и несла всякую чушь наверху, но была в полном ответе за то, что говорила.

Или это то, чего они добивались?

Во всяком случае, кто-то из них определено допустил ошибку. Ошибку, обещающую спасти меня, если я сейчас же возьму себя в руки.

Я должна бежать отсюда. Не импульсивным рывком, способным загнать меня в могилу раньше срока, а тщательно продуманным действом. Но разве у меня есть время?

Время, время… что же они говорили о времени?

Голова не прекращала гудеть ни на секунду, и я зажмурилась, мысленно возвращаясь на несколько минут назад. Улыбка, тронувшая моё лицо, появилась и тут же погасла. Этот подонок говорил о моём отце.

Мой папа…

Яркие образы из детства окрасились самыми разными цветами, но спустя секунду стали чёрными, как выражение нашей – моей – скорби. Я ударила себя по щекам и попробовала снова.

«… вечерами заплетал тебе косы».

«… он тебя так любил».

«Где наши деньги?»

«Мне нужно отъехать на пару часов».

«… сделаю это сам».

«Правша и док поедут со мной, так что ты за главного».

– Хватит! – выкрикнула я и содрогнулась от нового приступа головной боли.

Однако в эту же минуту самые разные по форме, размеру и цвету стеклянные детали сложились в один удивительный витражный орнамент. Я смогла увидеть его перед собой так ясно, будто он и в самом деле существовал, и яркий солнечный свет, который я не видела вот уже несколько дней, лился через него прямо на моё внезапно ожившее лицо.

Я должна бежать отсюда. Сейчас, когда главный уехал и прихватил с собой парочку головорезов. Сейчас, когда оставшийся со мной Левша, пусть и имеет оружие, но совершенно точно обделён мозгами. И сейчас, когда моя вера в себя сильна как никогда. Героини моих ненаписанных книг никогда не забились бы в угол, смиренно дожидаясь неминуемой смерти.

Теперь у меня было не больше часа на то, чтобы придумать план, несколько раз во всех мельчайших деталях мысленно воссоздать это животрепещущее событие, финалом которого должно стать моё неминуемое прибытие в поместье тёти Меррон в Париже. Этого должно хватить на то, чтобы не отправить себя на верную гибель.

– Чёрт бы побрал эту дверь! – внезапно послышалась хриплая ругань Левши где-то сверху, а затем раздался писклявый скрип деревянных ступеней.

Крупная дрожь тотчас пробила всё моё тело. Глаза в ужасе округлились, пока мозг принялся бешено вырабатывать идеи. Притвориться спящей, а затем напасть? Но чем, колодой украденных карт? Это будет самая кровопролитная дуэль, самый равный бой – мои карты и его пистолет! Тем не менее, решение спрятать их от греха подальше немедленно овладело мной, и я трясущимися руками собрала карты с пола и засунула туда, куда, я надеюсь, никто не заглянет – в чашечку своего бюстгальтера. До крови закусив губу, я бросила взгляд на кучку одежды возле калитки и в который раз вспомнила слова главного. Конечно, для начала мне нужно одеться! Обезопасить себя, сделать всё, только бы избежать его сального взгляда, ведь в моменты, когда эти приматы обращают внимание на моё изувеченное платье, их мозги размягчаются, как сливочное масло на августовском солнце…

Но… боже, разве это не именно то, что мне нужно?

– Ну, где моя маленькая зверушка? – неожиданно прохрипел Левша из глубины подвала. Я отшатнулась, шагнула к стене, а он подошёл к калитке и, провернув в замочной скважине ключ, открыл скрипучую дверь. – Неужто испугалась? Да, какая-то ты слишком зашуганная для той, кто вис на моей шее по своей же воле там, наверху.

Я не слушала его, блуждая испуганным взглядом по сторонам и прикрывая руками открытые участки моего тела. События принимали слишком неожиданный, слишком безумный поворот, но я отчаянно не принимала никакого другого исхода, кроме как выжить. Я не могла умереть, не могла внести такие коррективы в своё расписание. Смерть стоит десятком пунктов ниже – стоило хотя бы ради приличия выполнить несколько из них, прежде чем дойти до финальной строчки. Хотя нет, финальной всё же оставались мои с размахом устроенные похороны. Их я тоже расписала по подпунктам и даже набросала эскиз своего последнего наряда. Оно было бы несколько эпатажным, с намёком на…

«Эйла! Приди в себя!» – взбунтовался рассудок, и я дёрнулась, когда Левша бесцеремонно ввалился в мою темницу. Воздух вдруг сделался вязким, ещё более вязким, чем был до этого. Предчувствие беды захватило душу.

– Ну? Что застыла?

Я вжалась спиной в стену позади, когда Левша резко рванул ко мне и схватил меня длинными тощими пальцами за подбородок, поворачивая побледневшее лицо в сторону керосиновой лампы. Кожу опалило его несвежее дыхание.

Думай, Эйла, пожалуйста, думай…

– Хм. И правда. Ты в своём уме, – протянул он, и зловещая улыбка коснулась его тонких губ. – Тем лучше. Интереснее.

Я даже не пыталась вырваться. Мой взгляд остекленел, а сердце ухнуло в пятки, когда Левша вжался своими бёдрами в мои. Спокойно, Эйла. Никакого сопротивления. Только попытка выцепить одну здравую мысль из бесконечного вороха безумных и опрометчивых идей.

– Ты ведь уже догадалась, что я собираюсь с тобой сделать, да, красавица? Капо велел дождаться его, чтобы он сам мог убить тебя, но не отдал никаких приказов о характере нашего… времяпрепровождения. Я собирался сделать этот в тот же день, как увидел тебя, – его шёпот болезненно обжигал мою кожу. – А теперь ты вся… в моей… власти.

Органы в животе стянулись в тугой узел страха, и сквозь шум в ушах я вдруг расслышала едва уловимый шорох, издаваемый картами, спрятанными в моем бра. Левша прикоснулся к моей щеке, а я широко распахнула глаза, пораженная идеей.

Игральные карты.

Игра… ну, конечно! Всё ведь так просто, так очевидно! Я должна сыграть эту партию, безбожно блефуя.

Мозг заработал с удвоенной яростью. Я внутренне сжалась, перестала дышать. Как же мне поступить? Как успеть, как уловить тот момент, выдержать ту самую паузу? У меня не было ни секунды на раздумья!

– Мне всё равно, – выпалила я, опережая мысли. – Делай со мной всё, что хочешь.

Это было так отрезвляюще, так обнадеживающе, даже сквозь призму убийственного отвращения, что я немедленно принялась осуществлять несуществующий план. Хаотично и расплывчато, маленькие ходы к большой победе рождались в моей голове, пока этот мерзавец утыкался носом в мою шею и всё ждал, когда я начну сопротивляться. Меня едва не стошнило прямо на его уродливые туфли, когда грубые мужские пальцы коснулись изысканного шёлка моего платья.

Но жизнь моя была дороже пары секунд никчёмной гордости.

– Так ли всё равно? – просипел Левша куда-то в область сгиба моего плеча. – Я бы предпочёл, чтобы ты кусалась, чем была бревном, – он поднял голову, и расфокусированный взгляд, подёрнутый дымкой омерзительного желания, скользнул по моему лицу. Тогда я и поняла: этот подлец был пьян. Не настолько, чтобы от одного моего толчка повалиться и упасть на землю, но уже достаточно, чтобы потерять бдительность. – Но если ты не хочешь нарваться на мой гнев, ты можешь быть… отзывчивой.

Несмотря на неприкрытое отвращение, широкая улыбка едва не коснулась моих губ. Глупая мышь сама шла в лапы коту. И в роли мыши здесь выступала вовсе не я.

Читать далее