Читать онлайн Чистка бесплатно

Глава первая. Начало

Письмо для Сталина

24 января 1937 года на адрес секретаря ЦК ВКП (б) Иосифа Сталина было написано письмо, автором которого стала Хиня Абрамовна Лившиц, сестра бывшего заместителя наркома путей сообщения Якова, который в это время проходил обвиняемым на втором московском процессе. В этом письме определенно были моменты, на которые Сталину следовало обратить внимание. Автор прямо разоблачала в предательстве ряд известных людей – бывшего главу Дальнего Востока, а под конец первого секретаря Крымского областного комитета партии Л. Картвелишвили (Лаврентьев), зав. культпросветом Москвы Вениамин Фурер и что наиболее важно близкого друга своего брата, зам. наркома ВД и начальника погранвойск Михаила Фриновского.

Фриновский старый чекист-дзержинец служил в органах к тому моменту без малого 17 лет, он успел побывать командиром дивизии имени Дзержинского, главой ГПУ Азербайджана и затем начальником погранвойск НКВД. В его биографии не была прописана долгая преступная деятельность, с конца 1920-х годов он стоял на правых позициях. Когда Сталин в 1928 г. начал борьбу с правыми уклонистами, Фриновский поддался уговорам другого видного чекиста, начальника Болшевской трудкоммуны Матвея Погребинского, который склонил его к правым. Вскорости однако их группа была разгромлена, Фриновский и другие чекисты выступали с покаянием, обещая порвать с правыми. Однако тут встрял Генрих Ягода, главный правый в ОГПУ, который выругал его за то, что тот признал свои ошибки и принялся его шантажировать, напомнив как еще в 1920 г. Фриновский будучи начальником активной части Особого отдела Юго-Западного фронта пытался дискредитировать приехавшего в Киев Рыкова. Внешне Фриновский имел внушительные габариты, но этот крепко сложенный человек имел слабый характер, он не смог отказать властному Ягоде, который сказал ему оставаться в рядах правых: «Постарайтесь в политических делах полностью ориентироваться на меня и почаще советоваться, в частности с Погребинским. А по политической работе в дивизии вы советуйтесь с Мироновым; он человек политически грамотный и укажет, как вести это дело».1

Так Фриновский окончательно стал правым, в 1929 году он стал сближаться с другим видным чекистом Ефимов Едвокимовым, который считался врагом Ягоды, все время метил в руководящие позиции. Это, однако, не мешало Фриновскому выражать лояльность Ягоде и дружить с Евдокимовым, который тоже сделал крен вправо. Их объединяло неприятие проводимой Сталиным политики коллективизации. В то время это были в основном лишь разговоры, критикуя политику Сталина, они скрипя все же вели войну на уничтожение кулачества. Однако их вера в генеральный курс партии была подорвана. Долгие годы именно Евдокимов был главным консультантом по делам правых. В 1933 году они признали между собой, что война с кулачеством выиграна, но усомнились в успехе колхозного строительства и остались на правых позициях. Евдокимов сказал: «Видишь ли, рано или поздно правым удастся доказать Центральному Комитету неправоту линии Центрального Комитета и правильность линии правых».

Фриновский пытался возражать, говор, что колхозы крепнут, но Едвокимов в ответ сказал: «Подожди, колхозы-то начали существовать, но это только начало, а что будет дальше – неизвестно. Кадры правых – большие, правыми ведется большая подпольная работа и по вербовке кадров, и по созданию недовольства против правительства и Центрального Комитета». Далее Евдокимов дал ему указание вербовать кадры для правых, процесс пошел. Ягода конечно же сразу узнал об этом и позже сказал Фриновскому: «Имейте в виду: о том, что вы остаетесь правым, – мне известно, что вы ведете работу, я также знаю, и не лучше ли вам смириться с той обстановкой, которая существует у нас в центральном аппарате, свой гонор сбавить и слушаться меня.»

В заговор вовлекалось все больше и больше людей, которым ставились конкретные задачи, в высшем руководстве органов и среди начальников в областях почти не было тех, кто оказался бы не при делах. Хотя у них не было полного единства, у них был общий враг – режим Сталина. Свергли бы его и стали бы разбираться потом между собой.

Позже снова Евдокимов сказал Фриновскому что в рядах правых глава Сибкрайкома Р. Эйхе и второй секретарь Ленобкома Чудов (убийца Кирова). Именно Едвокимов, который сгруппировал вокруг себя свой северо-кавказский клан, близко познакомил Фриновского с тем самым Яковом Лившицом, который в право-троцкистском блоке выполнял поручения по разрушению транспортных железнодорожных сетей. Лившиц сказал Фриновскому: «Слышал я от Евдокимова о тебе, откровенно говоря, не ожидал, что ты тоже с нами, молодец.» Он также сообщил, что находится в сговоре с троцкистом Пятаковым и его группой. На другой встрече Лившиц попросил Фриновского информировать его о ходе следственных дел против троцкистов. Эти сведения он наверняка передавал Пятакову и другим сообщникам.

Ситуация становилась все более тревожной, убийство Кирова привело в движение процесс, который не мог сдержать уже сам нарком ВД Ягода. Ему было все сложнее прикрывать факт существование блока правых и троцкистов, он пытался завести следствие в неочевидный тупик, свалив все преступления заговорщиков только на группу Зиновьева-Каменева, но и тут он провалился. Евдокимов был этим недоволен: «Черт его знает, как удастся выкрутиться из всего этого дела. Никак не понимаю Ягоду, что он там делает, зачем расширяет круг людей для репрессий, или у этих поджилки слабы – выдают. Но можно было бы поставить таким образом ход следствия, чтобы всячески обезопасить себя».

Также стало известно, что на Лившица идут много показаний из Украины, он становился скомпрометированным лицом. Ягода не отказывался его защищать, но вечно он это делать не стал бы. Едвокимов посоветовал Фриновскому прекратить контакты с Лившицом, но тот сказал что пока не может этого сделать, потому что они едут на Дальний Восток. Евдокимов настоял не делать этого.

Об этом в частности писала Хиня Лившиц в своем письме Сталину, в котором сообщала о близкой дружбе своего брата с Фриновским. Однажды она зашла в комнату во время их разговора и они оба сразу же замолчали, гость высказал удивление: «Яша, разве у тебя есть сестра? Я столько раз бывал, ни разу ее не видел.» После этого они ушли. Тогда Хиня Абрамовна не придала значения этой странной сцене, но когда ее брата арестовали, она все это вспомнила. В памяти всплыли и другие подробности преступной связи Лившица и Фриновского, о той предполагаемой поездке на Дальний Восток, последний к тому моменту решил прекратить общаться с Лившицем. Он поехал на Дальний Восток один.2

Во время этой командировки он посетил начальника УНКВД на Дальнем Востоке Терентия Дерибаса, где передал ему письмо от Ягоду неизвестного содержания и сообщив, что Пятаков и Лившиц будут разоблачены. Как раз во время этой поездки Ягода был смещен с поста наркома, сменивший его Ежов назначил Фриновского своим заместителем, наряду с М. Берманом, Я. Аграновым (1-м заместителем) и чуть позже Л. Бельским. Такое быстрое назначение не кажется странным, учитывая, что Ежов давно был в дружеских отношениях с Евдокимовым и Фриновским. На обратном пути у него все таки произошла встреча с Лившицом, который сумел "поймать" его на одном из ж\д вокзалов. В вагон Фриновского вошел агент и сказал, что Лившиц хочет его видеть, надо это было сделать так, чтобы остальные сотрудники органов, что были в поезде, этого не видели.

Наконец они встретились, и начался разговор, вернее требования Лившица обезопасить его. К этому времени его сняли с поста зам. наркома путей сообщения и с которым уже проводились очные ставки с разоблаченными заговорщиками. Фриновский в ответ сказал: «Уж если ты попадешь, поскольку так далеко зашло дело, так держись как следует». Вернувшись в столицу Фриновский, все рассказал Ежову. Причем говорил так, будто не знал, что Ежов сам активный правый, что объяснялось тем, что ему ранее не сообщили о том, какую роль новый нарком играет в заговоре. Но это кажется странным, Фриновский знал, что тот правый. Вскоре в ноябре Лившица арестовали.

После того как сестра обвиняемого написала письмо Сталину, никаких мер по отношению к Фриновскому предпринято не было. Можно, исходя из этого, сделать два предположения: письмо Х. Лившиц так и не дошло до самого Сталина или письмо дошло, но Сталин поручил проверку Ежову провести проверку и то скрыл преступную деятельность Лившица.

Молчание подсудимых

23 января 1937 года в Москве открылся второй процесс над группой обвиняемых, главными фигурантами были: Г. Пятаков, Г. Сокольников, Л. Серебряков, К. Радек, Я. Лившиц и еще 12 обвиняемых. Они по поручению Льва Троцкого создали параллельный антисоветский троцкистский центр, занимались вредительством и шпионажем. Происходившая организация наводит на мысль о том, что власти опасались выступлений троцкистов в ходе процесса. В день его открытия были приняты беспрецендентные меры безопасности, 17 подсудимых охраняло 581 военнослужащих дивизии имени Дзержинского, 188 человек из управлений ГУГБ, 68 милиционеров и группа пожарных. Курировал охрану процесса зам.начальника 3го отдела ГУГБ А.Давыдов, помогал ему л нач. -2о отделения 2-го отдела Я. Родованский. Давыдов сам был правым и должен был соблюдать нужный блоку заговорщиков порядок на процессе.

Обвиняемые признали свою вину и много говорили о том, как вели свою анти-советскую деятельность с начала 1930-х годов. Как они установили контакты с высланным Троцким, как перекачивали в союзные ему фирмы деньги, как вредили на производстве и многое другое. Пятаков сообщал установку Троцкого, указанную в письме от него: «Письмо это, как сейчас помню, начиналось так: “Дорогой друг, я очень рад, что вы последовали моим требованиям…” Дальше говорилось, что стоят коренные задачи, которые он коротко сформулировал. Первая задача- – это всеми средствами устранить Сталина с его ближайшими помощниками. Понятна, что “всеми средствами” надо было понимать, в первую очередь, насильственными средствами. Во-вторых, в этой же записке Троцкий писал о необходимости объединения всех антисталинских сил для этой борьбы. В-третьих, – о необходимости противодействовать всем мероприятиям советского правительства и партии, в особенности в области хозяйства.»

Лившиц признал, что в 1931 году получил сообщение Пятакова: «Я пришел в ВСНХ проверить правильность переданных Логиновым от Пятакова директив. Пятаков мне рассказал то же, что и Логинов: что методы борьбы, которые проводились нами раньше, не дали никакого эффекта, что нужно идти на новые методы борьбы, т. е. на террор и на разрушительную работу.»3

Следствие стремилось получить показания на лидеров правых, чье участие в заговоре стало очевидностью в ходе первого процесса над Зиновьевым и Каменевым. Пятаков добавлял: «Я дал свое согласие Каменеву на вступление в запасный центр. Это было осенью 1932 года. Каменев проинформировал меня по основным направлениям работы троцкистско-зиновьевского центра. Прежде всего, сказал он, в основу положен вопрос о свержении власти при помощи террористических методов. И тут же он передал директиву о вредительстве. Дальше, в порядке информации, он сказал, что у них установлена теснейшая связь, не просто контакт, а связь с правыми: с Бухариным, Томским, Рыковым, и тут же сказал: “Так как вы, Юрий Леонидович, в очень хороших отношениях с Бухариным, не мешает, чтобы и вы с ним поддерживали соответствующий контакт”. Это мною в дальнейшем и делалось.»3

Они говорили, что чистосердечно рассказывают всю правду, однако это было не так. Они продолжали скрывать всю правду, рассказали об участии правых лидеров, лишь потому, что тех уже разоблачили. Но они о многом молчали. Лившиц молчал об участии Фриновского в их заговорщической организации, ни разу он не упомянул ни его, ни фамилии других заговорщиков, которых он точно знал: Евдокимова, Молчанова, Ягоду. Наконец сам Пятаков, он ведь мог рассказать правду о наркоме Ежове. Но он тоже молчал, как и другие подсудимые. Возможно, они это делали из-за простого "благородства" не сдавать своих подельников, но это очень маловероятно. Скорее всего, они рассчитывали на то, что не разоблаченные ими право-троцкисты выручат их, добьются для них смягчения наказания. Потом, когда те избавятся от Сталина и вернут их на свободу. Но их товарищи по заговору решили иначе, им этот провалившийся контингент не нужен. Ежовские следователи могли полностью направлять процесс, так что прокурор Вышинский не увидел сокрытия огромного пласта сообщников.

30 января 1937 года все 17 обвиняемых были признаны виновными, из них 13 получили высшую меру – расстрел. Приговор был приведен в исполнение 1 февраля.

Смерть сердечного человека Серго

18 февраля 1937 года в Москве внезапно скончался нарком тяжелой промышленности (НКТП ), член Политбюро Серго Орджоникидзе, по одной версии он умер в результате тяжелой болезни, стенокардии (грудной жабы) и сердечной астмы, которые вызвали инфаркт. Пост-сталинские времена возникли еще две версии – самоубийство и убийство, обе версии разумеется, предназначались как очередные порции очернения Сталина. То, ли оппозиционный Серго выступал против репрессий и протестуя против этого застрелился или вовсе Сталин приказал его убить. Все эти версии так и остались слухами, но был ли Серго в оппозиции Сталину? Не был, по край не мере публично, более того, он поддержало анти-вредительские чистки. 5 февраля он выступал перед начальниками главков наркомтяжпрома, где сказал: « Преступников поймали, расстреляли. Преступников, которые будут, опять поймают. Расстреляем всю сволочь, которая найдется. Не о них речь, а об огромной массе кадров, прекрасных кадров, нами выращенных, хороших кадрах. Вот это им и нужно прямо сказать……Эти проклятые Пятаков, Ратайчак и т. д., они нам напакостили много, но своим провалом⁶*. То, что их поймали, посадили и заставили рассказать все, что было, это должно раскрыть глаза. Можно сказать так: «мы не могли угадать, никто не мог угадать, почему на нас сваливаете?» Но сейчас нам надо на это отвечать. Вот над чем надо будет очень серьезно призадуматься. Очевидно, мы вступаем в такой период, когда вновь надо перестраивать наши ряды, наше руководство. По-новому нужно, очевидно, руководить. Черт дери, пока нет встряски, начинаем ржаветь.»44

Серго должен был выступать на предстоящем пленуме ЦК с докладом по вопросам вредительства, вместе с В. Молотовым, Л.Кагановичем и Н. Ежовым. Но в преддверии он умер. Лазарь Каганович рассказывал об его смерти так: «Он был болен очень, Ленинградский профессор лечил его. Я забыл фамилию профессора…… Академик. Он из Ленинграда к нему приезжал. Больной, тяжело больной человек, Серго. Работал много, работал изо всех сил, надрывался и, возможно, так сказать, нервы надорвались. А брата его арестовали раньше. Серго воспринял этот арест ничего, пережил. Его брата арестовали, кажется, в тридцать пятом или в тридцать шестом. Так что нельзя сказать, что… Я считаю, что он болел. Не хотел, так сказать, сойти со сцены. Трудно теперь сказать. Сталин к нему относился хорошо, поддерживал его. А, к сожалению, его болезнь, безусловно…»55

Все это, однако, не дает ответа на вопрос о позиции Серго. Факты говорят об его двойственности. С одной стороны он крепко стоял за генеральный курс партии, с другой он мог быть мягок с теми, кто мог быть не лояльным Сталину. Либеральные историки правы лишь в одном, Серго по натуре был весьма сердечным человеком, очень преданный семье, друзьям, товарищам. Враги, право-троцкисты пользовались этой слабостью. Среди друзей Орджоникидзе были И. Уборевич, Г. Пятаков, А. Енукидзе. Когда последнего в 1935 г. Исключили из партии за примиренчество к врагам, Орджоникидзе его не оставил, продолжая дружить с ним и поддерживать его.6 Сталин в письме Кагановичу открыто выражал недовольство тем, что Орджоникидзе дружит с Енукидзе. 7Вряд ли Серго знал, что его друг Авель один из самых опасных заговорщиков, предатель. В 1936 г. Енукидзе восстановили в партии, вряд ли это могло быть без помощи друга Серго.

Его крайнее примиренчество видно в рассказе другого заговорщика Ивана Орахелашвили: «Прежде всего, будучи очень тесно связан с Серго Орджоникидзе, я был свидетелем его покровительственного и примиренческого отношения к носителям антипартийных контрреволюционных настроений. Это главным образом относится к Бесо Ломинадзе. На квартире у Серго Орджоникидзе Бесо Ломинадзе в моём присутствии после ряда контрреволюционных выпадов по адресу партийного руководства допустил в отношении Сталина исключительно оскорбительный и хулиганский выпад. К моему удивлению, в ответ на эту контрреволюционную наглость Ломинадзе Орджоникидзе с улыбкой, обращаясь ко мне, сказал: «Посмотри ты на него!» – продолжая после этого в мирных тонах беседу с Ломинадзе… Вообще я должен сказать, что приёмная в квартире Серго Орджоникидзе, а по выходным дням его дача (в Волынском, затем в Сосновке) являлись зачастую местом сборищ участников контрреволюционной организации, которые в ожидании Серго Орджоникидзе вели самые откровенные контрреволюционные разговоры, которые ни в какой мере не прекращались даже при появлении самого Орджоникидзе.»8

Сталин, судя по всему, признал достоверность этих сведений, когда Серго был уже мертв. Его смерть действительно была внезапной, еще 17 февраля он допоздна был на работе, и ничего не говорило, что его скоро не станет. Около полуночи он имел беседу с своим заместителем Осипом Осипов-Шмидтом, который сам был членом заговора правых. Неясно, знал ли Серго о том, что еще один его заместитель правый? Потом около 00:20 он уехал домой. 18 февраля пришло известие о смерти Серго. Неделю Сталин решал, кого назначить вместо него, 27 февраля новым наркомом тяжпрома стал Валерий Межлаук, который ранее занимал должности зам. Председателя Госплана, зам. Председателя СНК, зам. Председателя СТО. Сталин тогда еще не получил информацию, что этот Межлаук сам член организации правых и германский шпион. Вождь даже в феврале не видел всего масштаба право-троцкистского заговора.

Змея начинает кусать себя за хвост

У чекистов, которые ранее полностью скрывали деятельность право-троцкистского блока и шпионских организаций все сложнее получалось защищать ант государственных преступников и изменников родины. С момента удаления Генриха Ягоды с поста наркома НКВД и назначения Ежова ситуация для правых еще более ухудшилась. Новый нарком оказывался человеком, который не особо старался защищать заговорщические кадры, тому было две причины. Первая состояла в том, что Ежову для защиты интересов Германии необходимо было вырезать часть заговорщических кадров, которые более не хотели соблюдать взятые ими ранее договоренности с правительством Германии. Они спешили избавиться от Сталина. Во вторых безупречно управлять такой махиной как НКВД было сложнее, чем можно было подумать, тем более в период начала чисток.

В право-троцкистском блоке состояли десятки тысяч людей по всей стране многие заговорщики даже не знали друг о друге, что потом создавало хаос в огромной организации. Начавшиеся разоблачения привели к тому, что многие люди по всей стране, что-то ранее знавшие, слышавшие, но молчавшие, начали говорить. Потекли тысячи разоблачительных писем о вредителях, они шли в самые разные инстанции: НКВД, прокуратуру, членам Политбюро ЦК, Сталину. Если раньше ягодинские следователи могли фильтровать не значительные объемы информации, то теперь это было уже нельзя делать. Вал разоблачений рос, как снежный ком. Ежов и его следователи в такой ситуации просто машинально пускали в ход вал новых показаний. У них не было желания хоть как то рисковать за товарищей по заговору, хотя некоторых они все же пытались выгородить.

Раскручивались дела и преступной банды Лившица на железных дорогах. Например, была упомянутая мною в прошлой книге, вскрыта группа право-троцкистов на юго-западной ж\д. Эти вредители намеренно делали дефектными рельсы на дорогах, создавали такие условия, что в ходе войны эшелоны с войсками непременно попали бы в пробки. Преступники, руководившие этим, были выявлены: нач. юго-западной дороги Зорин, Рыбальченко и т.д.9 Все они оказались троцкистами, союзниками правых. Правые в НКВД ничего не сделали для их защиты, хотя местный глава УНКВД Балицкий был правым. Раскрыли банду вредителей и на Северо-Кавказской железной дороге. Общие итоги и цифры Лазарь Каганович включил в свой доклад о вредительстве на предстоящий пленум. Такое активное разоблачение врагов на железных дорогах во многом зависело от наркома Кагановича, который в отличие от Ворошилова и Орджоникидзе проявлял большое усердие в очистке подчиненных ему организаций.

Разоблачения врагов становились все более регулярным явлением. В начале февраля, в Одесской области вскрыли группу троцкистов, в головку которой входили несколько человек, во главе с вторым секретарем Я. Голубом.10 В действительности преступной группой руководил сам первый секретарь обкома Евгений Вегер, но его разоблачат позже. 10 февраля 1937 года самоубийством покончил с собой к этому моменту уже бывший прокурор области А. Турин. Он понял, что его разоблачение вопрос времени и закончил все так. Об этом прокурору Вышинскому доложил следователь по важным делам прокуратуры СССР Лев Шейнин.11

Еще в январе на имя Сталина, Молотова и Кагановича был отправлен анонимный донос , опущенный неизвестным лицом в поезде. Там говорилось, что киевский обком компартии в руках троцкистов, к этому времени частью арестованных: зав. Промышленного отдела Радкова, зав. Отдела пропаганды Карпов, главный организатор Канторович, глава Облплана Тодер. Это далеко не все фамилии и что самое важное, был недвусмысленный намек, что троцкистов крышевали секретари ЦК Ильин и сам глава Киевского обкома Павел Постышев. Отмечалось, что его помощник Фатин был разоблаченным троцкистом. 12 В других письмах писали о жене Постышева, которую ранее исключали из партии и не раз уличали в дружбе с троцкистами. Сталин получил эти письма и уже тогда в январе Постышев был снят с поста главы киевского обкома, но его не арестовали, скорее всего, Ежов сумел его выгородить, стерев компрометирующие его лично детали. Он пока оставался до марта членом ЦК КП (у), но затем был переведен на руководящу. работу в куйбышевский обком.

15 февраля Сталин получил материалы о вредительской деятельности иностранных разведок в Западно-Сибирском крае. Иностранные спецслужбы активно привлекали к своим грязным делам множество работавших в СССР зарубежных специалистов. Они сливались с различными антисоветскими элементами из местных и вредительствовали. В донесении Ежова назывались цифры: «Вскрытыми делами устанавливается, что иностранные разведки, преимущественно германская разведка, используют для шпионажа и диверсии представителей германских фирм и специалистов иноподданных, работающих на предприятиях и в учреждениях Западно-Сибирского края, где осели иностранноподданные в количестве 727 человек, из них:

германских подданных – 179 человек

австрийских – 73

польских – 30

чехословацких – 256

и других государств – 189».13

Кроме них, там в деле были все до кучи: бывшие кулаки, белые колчаковцы, троцкисты, правые и т.д. Это поднимало вопрос о необходимости проведения чисток по национальным признакам. В своем донесении Ежов упомянул два важных фактора, консульство в Новосибирске и имя генерала Эрнста Кестринга: « Работавшими на Анжерском руднике немецкими специалистами германско-подданными Якимех и Флорен была организована контрреволюционная фашистская шпионско-диверсионная группа, в которую были вовлечены иностранные специалисты – германско-подданные и немцы – советские граждане. Якимех и Флорен были связаны с Германским консульством в Новосибирске.

Работавшим механиком на строительстве азотного комбината в г. Кемерово германско-подданными Франком была создана диверсионная фашистская группа, ставившая своей задачей взорвать азотный комбинат в Кемерово в момент пуска его в эксплуатацию. Франк был близко связан с бывшим германским консулом в Новосибирске Гроскопф и инспектором консульства Кестинг.»14

Упомянутый Кестринг был связным другого шпиона германского правительства Николая Ежова. Эти документы позволяют утверждать, что Ежов был не только большим успехом германской военной разведки, но и не менее большим провалом, его трусливая и подлая натура почти исключала то, что он станет активно защищать от раскрытия германских шпионов и вообще кого либо. Правые и троцкисты, которые рассчитывали на него, потом это поймут. Для Ежова на первом месте всегда стоял его инстинкт самосохранения, что означало не делать часто того, что могло бы навести на него подозрение Сталина. Он помнил своих друзей, которые к этому моменту уже были раскрыты : Конара, Пятакова и Марьясина. Сам факт его дружбы с ними был компрометирующим фактором, о котором могли вспомнить. Последний был еще жив и находясь в изоляторе НКВД мог бы многое рассказать об Ежове. Мог бы, но чтобы он не рассказал, до Сталина это не дошло бы. Все протоколы допросов отправляли Ежову, и тот мог редактировать их в нужном русле.

Стремясь отвязаться от дружбы с Марьясином, Ежов решил пойти на то, чего в органах обычно не делали – пытки и фальсификации. Поначалу дело Марьясина вели цивилизованно, к нему приставили следователей из правых: Дмитриева, Дашевского и особоуполномоченного следователя Фельдмана. Последний непосредственно расследовал дела обвиняемых чекистов, но ему Ежов доверил дело Марьясина. Фельдман справился с задачей, отправленный Сталину 13 февраля протокол допроса не содержал ничего нового, все названные Марьясином имена уже были раскрыты ранее, как право-троцкисты. 15 Но затем Ежов решил, что его друг должен оказать ему «услугу» и заявить, что хотел убить его, Ежова. Михаил Фриновский вспоминал: «Был арестован Марьясин— быв. пред. Госбанка, с которым Ежов до ареста был в близких отношениях. К следствию по его делу Ежов проявил исключительный интерес. Руководил следствием по его делу лично сам, неоднократно бывая на его допросах. Марьясин содержался все время в Лефортовской тюрьме. Избивался он зверски и постоянно. Если других арестованных избивали только до момента их признания, то Марьясина избивали даже после того, как кончилось следствие и никаких показаний от него не брали.

Однажды, обходя кабинеты допросов вместе с Ежовым (причем Ежов был выпивши), мы зашли на допрос Марьясина, и Ежов долго говорил Марьясину, что он еще не все сказал, и, в частности, сделал Марьясину намек на террор вообще и теракт против него – Ежова, и тут же заявил, что «будем бить, бить и бить».

Ежов приказал избивать, вынудил оговорить себя человека, который долгие годы был его самым близким другом. Это многое показывает о Ежове, как о человеке.

Дело Бухарина

Перед февральско-мартовским пленумом по максимуму выросло напряжение в отношении Николая Ивановича Бухарина. После того, как в сентябре 1936 года его фамилия прозвучала на первом московском процессе, по нему начали работать следственные органы прокуратуры, НКВД, а затем и ВКБ (Б). Дело было очень серьезным, подозреваемый был одним из самых авторитетных лидеров партии, который мог сплотить вокруг себя значительную оппозицию. Его приглашали на очные ставки, где в присутствии членов Политбюро на него давали показания. В основном речь шла о политических проступках, сколачивании группы недовольных, однако Сталин считал, что это еще не все, и он не ошибся. Ежов к тому времени решил поставить крест на провалившимся Бухарине, у него не было возможности выгородить его из-за обилия компрометирующих фактов и личном участии Сталина в следственных действиях.

11 января Ежов отправил Сталину протокол допроса Валентина Астрова, близкого к Бухарину человека, который показал следующие вещи: в 1929 г. Бухарин с Рыковым, Углановым, Томским решил насильно убрать Сталина и его соратников, установка на террор была подтверждена в августе 1932 г., на подпольной конференции правых. Задачи со слов Астрова были поставлены еще в январе 1930 г : «БУХАРИН сказал, что нельзя определить насколько длителен может оказаться период восстаний, он может затянуться на ряд лет. Возможно, что в процессе борьбы за власть придется заключать временные блоки с эсерами или меньшевиками. Остановившись на крупнейшей роли СТАЛИНА, БУХАРИН сказал, что СТАЛИНА как главную силу в этом руководстве необходимо будет во что бы то ни стало устранить.

БУХАРИН далее указал на приближающуюся интервенцию и сказал, что СССР, при его нынешнем состоянии и при политике сталинского руководства, не сможет победить империалистов. В случае интервенции правые должны будут использовать военную ситуацию, сохранить свою подпольную организацию для продолжения борьбы за свержение сталинского руководства.

Выступавшие после БУХАРИНА участники совещания солидаризировались с ним. КУЗЬМИН в своем выступлении высказался за тактику «дворцового переворота», с арестом СТАЛИНА и других членов советского правительства.»16

В августе 1932 г. Решения были приняты такие: «Решения в основном свелись к следующему:

1) Сталинская политика партии, несмотря на внешние успехи индустриализации и коллективизации, привела страну к глубокому хозяйственному и политическому кризису. Страна стоит перед новой полосой народных восстаний против сталинского руководства.

2) Выход для страны возможен только при проведении программы правых.

3) Платформа правых, выдвинутая в 1928—29 гг. в речах вождей и их заявлениях, себя оправдала и должна быть сохранена.

4) Задача правых в текущий момент: сколачивать кадры и укреплять нелегальную организацию, усилить вербовку новых членов организации, ведя устную пропаганду и используя все возможности печатной пропаганды (нелегально), сочетая это с легальными возможностями.

5) Ориентировать организацию правых на близость открытого выступления с целью свержения сталинского руководства. Возможно, что для начала мы потребуем открыть дискуссии с тем, чтобы перенести ее в массы, а тем временем готовиться к активным выступлениям с примен0000000ением всех средств борьбы вплоть до восстания, террора и дворцового переворота.

6) Подтвердить правильность принятой центром правых тактики блока с троцкистами и заключить блок с леваками (ЛОМИНАДЗЕ, СТЭН, ШАЦКИЙ).»17

Показания у Астрова брались так, чтобы не раскрыть остальных заговорщиков из блока правых и троцкистов. Но для руководства СССР уже этого было достаточно, чтобы понять всю ужасную роль Бухарина в этом деле. Для Сталина это было непросто, так, как он всегда хорошо относился к Бухарину. Он считал его лидером большевиков, равному себе, такими словами: «Мы с тобой Гималаи – остальные ничтожество».18 Сталин называл его своим другом, но потом их дружба остыла, когда они разошлись по теме НЭПа. Но для Сталина Бухарин по-прежнему был хорошим партийным товарищем. Лазарь Каганович вспоминал:

«Был любимчик Бухарин, это верно, любимчик. Так же, как был любимчик у Робеспьера поэт Камиль де Мулен. И Сталин к Бухарину хорошо относился, любовно. Но «дьявольски неустойчив»! Политически. И Бухарин качался то влево, то вправо. То левый коммунизм, то правый. Вот в чем дело. И поэтому вынужден был хитрить, между левыми и правыми. И поэтому Молотов назвал его Шуйским. Вот вам мое слово о Бухарине. Не злое слово. И я к нему относился тоже очень хорошо, но политически он был дьявольски неустойчив и коварен, лицемерен. Всего можно было от него ждать.»19

Бухарин понимал, куда «дует ветер» и не сидел на месте. Он начал закидывать руководство страны множеством писем, он это делал еще с конца 1936 г., но по мере роста напряженности их становилось се больше и они росли в объеме. Суть писем была проста: он не виновен, его хотят оговорить настоящие враги. Он обвинил Пятакова и Радека в клевете, пытался дискредитировать их показания. Он также отвергал показания Зиновьева и Каменева, которые утверждали, что вели переговоры с Томским, который говорил также от имени Рыкова и Бухарина. На них было прямое одобрение насильственной борьбы с Сталиным. Он отрицал все, даже то, что был причастен к появлению рютинской платформы

13 января Бухарина вызвали на очную ставку с Астровым и Радеком, там же присутствовали Ежов, члены Политбюро Молотов, Каганович, Орджоникидзе, Ворошилов и сам Сталин. Сначала говорил Астров, он снова повторил историю, рассказанную в протоколе допроса от 11 января. Вопросы задавал в основном Ежов, реже другие присутствующие. Вопросы задавал и Бухарин, Астров сказал, что он все знает. Бухарин обвинил Астрова во лжи, о том, что он давал директиву о терроре. 20 Он полагал, что сможет защититься голым отрицанием, но именно это стало его ошибкой. Одно дело отрицать преступления, другое вообще все, заявляя, что он даже не интересовался платформой Рютина, хотя ею интересовались все, кому была не безразлична партия, вне зависимости от политической позиции. Сталин назвал эту часть утверждений Бухарина подозрительными. Потом была очная ставка с Радеком, на которой Бухарин опять отрицал все обвинения, но его удалось разговорить на предмет подозрительных контактов Радека с немцами. Тот заявил, что при Бухарине встречался с фашистскими профессорами, что Николай Иванович признал, но без криминальной составляющей. Радек также дал понять, что Рютин с его платформой исходили от Бухарина. 21

Показаний против Бухарина было так много, что они оставляли все меньше и меньше сомнений в его виновности. Он становился новым кандидатом на ключевую роль в новом судебном процессе. 16 января Бухарина лишили поста редактора газеты «Известия». 19 января он пишет Сталину письмо, где просит отпустить его в Испанию, в банальном бегстве он уже видел возможность спасения.22

Сталин не ответил на его просьбу о выезде, Бухарин продолжал засыпать его своими письмами, утверждая, что все есть клевета, оговор. 21 января в «Правде» вышла статья, где Бухарин ставится на одну доску с Пятаковым и Радеком. На следующий день Бухарин отослал письмо Сталину с возражениями содержанию статьи и снова заявлял о своей невиновности. Письма невиновности в Политбюро слал и его ближайший соратник Алексей Рыков. 28 января было принято решение вывести дело Бухарина и Рыкова на обсуждение предстоящего пленума ЦК. 2 февраля на имя Сталина поступило новое донесение, на этот раз от Николая Алексеева, помощника начальника ГУЛАГа. Сам Алексеев тоже был в организации правых, видя происходящее, решил обезопасить себя, выдав новую порцию компромата, которая связывала Бухарина с бывшим наркомом внутренних дел Ягодой. В письме говорилось, что Ягода еще с начала 1930-х прикрывал организацию правых, был связан с ним через секретаря Бухарина Цетлина. Алексеев вспомнил, как глава зам.председателя ОГПУ Меер Трилиссер требовал от него доклада Бухарину о положении дел в стране. Вся штука была еще в том, что Трилиссер был наряду с Ягодой назван Бухариным правым кадром в том самом диалоге с Каменевым. Для самого Трилиссера это разоблачение никак негативно не сказалось. Свое обращение к Сталину Алексеев заканчивал так: «Мне ясно сейчас, что т. Ягода не решался разгромить правых, боясь, что полное разоблачение правого центра приведет неминуемо к разоблачению всей истории правой оппозиции с деятелями, которой он на определенном этапе был связан.»23

5 февраля Сталин получил еще один протокол допроса, на этот раз П. Александрова, который признавался в том, что с 1931 года был членом нелегальной группы правых. Кроме истории о преступных методах борьбы он рассказывал, что Бухарин высказал идею: социализм возникнет через развитой капитализм, сталинская система никуда не годна. Строительство социализме с точки зрения правых провалилось и Сталина надо было убрать, вместе с его системой. Александров также дал указание на связь помощника Бухарина Цетлина с подрывными элементами в компартиях зарубежных стран. 24 Наконец 20 февраля Сталин получи еще одни изобличающие Бухарина и его правых товарищей показания, на сей раз от Якова Яглома, бывшего начальника Главконсерва НКПП СССР. Он заявлял, что правые были разделены на три группы: группу Бухарина, Томского и Угланова. Их общий координирующий центр включал в себя: Бухарина, Угланова, Томского, Рыкова. 25 В общей сложности на Бухарина собрали около 400 страниц показаний. 21 февраля Бухарин пишет огромное 81-страничное заявление, письмо в Политбюро и предстоящему Пленуму ЦК, где прощался с товарищами и отказывался признавать за собой любую вину. Он обвинял всех в клевете и заявлял о себе, как о честном большевике. 26

Планы Ежова

Нарком НКВД Ежов судя по всему давно решил судьбу Бухарина и головки правых, он действовал в основном из двух интересов: своих и Германии. Устранение Бухарина и его группы было бы ощутимой потерей для правых, но выбора не было. Эти правые провалились, на них была уйма показаний, не было никакого смысла их пытаться спасать. Все что мог сделать Ежов на тот период он сделал, он выгородил оставшихся на свободе правых, в своих показаниях Бухарин Рыков и другие не называли других громких имен, которые на начало 1937 г. занимали важные посты: наркомфина СССР Гринько, зампредсовнаркома СССР Антипова, наркома земледелия СССР Чернова, главу компартии БССР Гикало, персека КП Узбекистана Икрамова, многих других. Бухарин их не выдал, до последнего рассчитывая на них и на самого наркома Ежова. Он знал, что Ежов правый и молчал. Но все-таки он провалился, и его расчеты на властных подельников были ошибкой.

У Ежова были и другие планы, провести перестановку кадров в НКВД, начиная с второго лица в органах, начальника главного управления государственной безопасности НКВД СССР (ГУГБ)Якова Агранова. Стоит отметить, что должность главы ГУГБ была крайне важной, глава структуры сосредотачивал в своих руках огромные полномочия : разведку и контрразведку, шифровальную и дешифровальную работу, оперативную работу, охрану транспорта и государственных лиц и следствие по политическим делам. Когда Сталин создавал ГУГБ, он действовал по мудрому принципу «не клади все яйца в одну корзину». Это должно было ослабить власть наркома Ягоды, начальник ГУГБ мог иметь прямой выход на членов Политбюро. По замыслу в конце 1935 г. главупр должен был возглавить Агранов, однако Ягода попросту отказался реализовывать это решение на практике. Каким-то образом до Агранова не дошли документы из ЦК и Ягода сам руководил ГУГБ. Лишь в декабре Агранов занял полагающуюся ему должность. Но уже в феврале 1937 г. Ежова перестал устраивать такой руководитель важнейшей структуры НКВД.

Ежову требовался новый кадр и он нашелся. Михаил Фриновский вспоминал, что Ежов был недоволен своим первым заместителем: «Вскоре после вступления в должность заместителя наркома ЕЖОВ начал меня приближать к себе, выделять из остальных замов, вести со мной более откровенные разговоры в оценке других замов, высказывать некоторое недовольство АГРАНОВЫМ. Перед распределением обязанностей между замами, помимо того, что я продолжал быть начальником ГУПВО, ЕЖОВ предложил мне интересоваться и оперативными вопросами, а примерно в 1937 году, после ареста ЯГОДЫ, он начал со мною вести разговоры в отношении возможного моего назначения первым заместителем Наркома. Во время одного из таких разговоров ЕЖОВ мне сказал: «Я предрешил этот вопрос, но хочу с тобой поговорить, только давай – по-честному, за тобой есть грешки кое-какие».

Вначале я совершенно опешил, думая – пропало дело. Увидев мою растерянность, ЕЖОВ начал говорить: «Ты не бойся, расскажи по-честному». Тогда я ему рассказал об истории с сокольническим делом, о своей связи с ЯГОДОЙ, связи с ЕВДОКИМОВЫМ и через него с ЛИФШИЦЕМ. Тогда ЕЖОВ сказал: «Грехов у тебя столько, хоть сейчас тебя сажай, ну, ничего, будешь работать, будешь на сто процентов моим человеком». Я растерянно посмотрел на него и пытался отказаться от назначения на должность первого зам. наркома, но он сказал: «Садись, работай, будем вместе работать и отвечать будем вместе».

Тогда же всплыла тема реорганизации группы правых и их защиты от разоблачения: «До ареста БУХАРИНА и РЫКОВА, разговаривая со мной откровенно, ЕЖОВ начал говорить о планах чекистской работы в связи со сложившийся обстановкой и предстоящими арестами БУХАРИНА и РЫКОВА. ЕЖОВ говорил, что это будет большая потеря для правых, после этого вне нашего желания, по указанию ЦК могут развернуться большие мероприятия по правым кадрам, и что в связи с этим основной задачей его и моей является ведение следствия таким образом, чтобы, возможно, сохранять правые кадры. Тут же он развернул план этого дела. В основном этот план заключался в следующем: «Нужно расставить своих людей, главным образом, в аппарате СПО, следователей подбирать таких, которые были бы или полностью связаны с нами, или за которыми были бы какие-либо грехи и они знали бы, что эти грехи за ними есть, а на основе этих грехов полностью держать их в руках. Включиться самим в следствие и руководить им». «А это заключается в том, – говорил ЕЖОВ, – чтобы записывать не все то, что говорит арестованный, а чтобы следователи приносили все наброски, черновики начальнику отдела, а в отношении арестованных, занимавших в прошлом большое положение и занимающих ведущее положение в организации правых, протоколы составлять с его санкции». Если арестованный называл участников организации, то их нужно было записывать отдельным списком и каждый раз докладывать ему. Было бы неплохо, говорил ЕЖОВ, брать в аппарат людей, которые уже были связаны с организацией. «Вот, например, ЕВДОКИМОВ говорил тебе о людях, и я знаю кое-кого. Нужно будет их в первую очередь потянуть в центральный аппарат. Вообще нужно присматриваться к способным людям и с деловой точки зрения из числа уже работающих в центральном аппарате, как-нибудь их приблизить к себе и потом вербовать, потому что без этих людей нам работу строить нельзя, нужно же ЦК каким-то образом работу показывать».

В осуществление этого предложения ЕЖОВА нами был взят твердый курс на сохранение на руководящих постах в НКВД ягодинских кадров. Необходимо отметить, что это нам удалось с трудом, так как с различных местных органов на большинство из этих лиц поступали материалы об их причастности к заговору и антисоветской работе вообще.

Для сохранения этих кадров и их формальной реабилитации арестованные, дававшие такие показания, вызывались в Москву, где путем передопросов приводили их к отказу от данных ими показаний (дело ЗИРНИСА, дело ГЛЕБОВА и других).»

В этот период Ежову удавалось действовать именно так, но тон уже знал, что за текущими ограниченными чистками может пройти масштабная чистка по указанию ЦК, то есть Сталина. Это показывает то, что Сталин склонялся к решению начать массовые чистки для разгрома многочисленных ячеек правых по всей стране. Но зимой 1937 года он вероятно еще не принял окончательного решения.

Внутри и снаружи

Социально-экономическая и политическая обстановка накануне начала чисток была в целом стабильной, но в экономике еще сохранялись существенные проблемы. Это было следствием вредительства, так и детских болезней недавно сформированной плановой системы. Тревожить власть по-прежнему могли колхозы, несмотря на победу коллективизации, росте производительности труда, многие организации на селе испытывали трудности с кадрами, финансами, оборудованием и страдали от засухи. Голода из-за засухи удалось избежать благодаря централизированному планированию и это большая заслуга советской власти, там где возникали производственные трудности вскоре отправлялась продовольственная помощь. Власть помогала, как могла, давала денежные ссуды, давала отсрочку выплат по ним, все чтобы система заработала как надо.

Все это буксовало во многом из-за распространенного вредительства. В ход шли любые методы: неправильный засев полей, ломка сельскохозяйственных машин, обычным затягивания сроков выполнения работ и т.д.27 Но несмотря на это процесс роста экономике шел неумолимо. В промышленности страна достигла наивысших достижений, став второй державой по объему промышленного производства. Все эти успехи не могли не вызывать беспокойства у врагов СССР и дела социализма.

Капиталистические круги Британии, США и континентальной Европы рассчитывали справиться с СССР стандартной военной агрессией, но на ее острие подходила лучше всего и возможно только Германия. Капиталисты и их правительства буквально вскармливали нацизм и делали его достаточно сильным, чтобы ударить по СССР. При этом все кто ссылаются на работы историков вроде Резуна, игнорируют очевидное, даже открытые намерения самого Гитлера, который не скрывал, что их путь лежит на восток. Будущая война была очевидна для дальновидных людей.

Сталин еще в 1935 году говорил конструктору артиллерийских пушек Грабину: «Орудия хорошие, но их надо иметь больше, иметь много уже сегодня, а некоторые вопросы у нас еще не решены. Надо быстрее решать и не ошибиться бы при этом. Хорошо, что появились у нас свои кадры, правда, еще молодые, но они уже есть. Их надо растить. Поймите, что нужно экономить время, иначе можно опоздать. Отправим пушку сразу на полигон, ускорим решение вопроса.»28

Надо было торопиться, Сталин знал о грядущей войне, но чего он не знал, это то, что враги делают ставку не только на оружие, но и на предательские удары в спину, в самый тяжелый период. У них был готов план поражения и план переворота, однако часть из них устала ждать войны.

Глава вторая. Февральско-мартовский пленум ЦК ВКП (б)

Пленум двурушников

Несколько раз в год члены Центрального комитета ВКП (б) и кандидаты собирались на пленум, съехались они и в феврале. Съехались, чтобы осудить правую группу Бухарина и все бы ничего, но большинство из них сами были право-троцкистами. Они приехали, чтобы как следует пнуть Бухарина, Рыкова, Ягоду, «доказав» свою лояльность Сталину, усыпив его бдительность, чтобы потом уничтожить и его. Все, что знал на тот момент Сталин о блоке правых и троцкистов, было лишь небольшой частью огромной мозаики, которую ее предстояло собрать. На пленуме главной темой становилась борьбы с врагами, Сталин лично готовил выступление «О недостатках партийной работы и мерах по ликвидации троцкистских и иных двурушников». Еще один доклад должен был произнести Андрей Жданов по теме «Демократизации советской и партийной жизни»

Сталин и его лоялисты (не обязательно сталинисты, просто те, кто не участвовал в преступном заговоре) были в полном меньшинстве, за него из членов ЦК были: Кржижановский, Петровский, Калинин, Крупская, Литвинов, Берия, Каганович, Молотов, Ворошилов, Андреев, Бадаев, Шверник, Николаева,, Чувырин. Всего четырнадцать, было бы пятнадцать, но роль Микояна весьма спорная. Со стороны блока право-троцкистов были: Бубнов, Пятницкий, Любимов, Постышев, Рудзутак, Румянцев, Носов, Рухимович, Зеленский, Эйхе, С. Косиор, И. Косиор, Сулимов, Бауман, Ягода, Чубарь, Уханов, Лебедь, Кнорин, Лобов, Картвелишвили, Антипов, Кабаков, Быкин, Яковлев, Балицкий, Хатаевич, Разумов, Варейкис, Чудов, Щеболдаев, Алексеев, Иванов, Кодацкий, Стецкий, Рындин, Криницкий, Жуков, Гамарник, Межлаук, Якир, Мирзонян, Икрамов, Евдокимов, Косарев, Чернов, Хрущев и Ежов. Итого, 48 заговорщиков против 15 лоялистов и сторонников Сталина.

Буквально в день открытия пленума Сталин получил протокол очной ставки А. Рыкова и В. Шмидта, где ближайший соратник Бухарина признал, что в 1932 г. на Томского даче в Болшево, вместе с ее хозяином и Углановым ознакомился с платформой Рютина. 30 Это стало еще одним ударом по правым. Кто после этого мог еще поверить, что Бухарин никак не соприкасался с этим делом?

Пленум ЦК открылся вечером 23 февраля, его открыл Николай Ежов, с самого начала вывел формула обвинения, она выглядела так: «Бухарин, Рыков, Томский, Угланов: во-первых, знали о существовании подпольного антисоветского троцкистско-зиновьевского объединенного блока; во-вторых, знали о существовании подпольного антисоветского троцкистского параллельного центра; в-третьих, были осведомлены о том, что троцкистско-зиновьевский объединенный блок и троцкистский параллельный центр в своей борьбе против партии и Советского правительства перешли к методам террора, диверсии, вредительства; в-четвертых, были осведомлены об изменнической платформе троцкистско-зиновьевского блока, направленной к реставрации капитализма в СССР при помощи иностранных фашистских интервентов и, наконец, в-пятых, члены центра Бухарин, Угланов и Рыков стояли на той же платформе, контактировали антисоветскую деятельность своей правой организации с организацией троцкистов.

В виду серьезности тех обвинений, которые были предъявлены Бухарину и Рыкову, предыдущий пленум Центрального Комитета партии, по предложению т. Сталина, вынес постановление о том, чтобы вопрос о конкретной вине кандидатов в члены ЦК ВКП(б) Бухарина и Рыкова перенести на настоящий пленум с тем, чтобы за это время произвести самое внимательное и добросовестное расследование антисоветской деятельности правых, в частности, конкретной вины Бухарина и Рыкова. »

Далее он долго рассказывал про историю правой организации, их сговоре с троцкистами, их анти-государственных установках и ставке на переворот, называл конкретные имена предателей. В конце он сделал выводы:

«Выводы какие? Таким образом, товарищи, мы на основании всех материалов следствия считаем установленным, во-первых, что центр антисоветской организации правых в лице Бухарина, Рыкова, Томского, Угланова, Шмидта двурушнически отказался в конце 1929 года с маневренной целью от своих правых взглядов, обманывал партию, не выдавал своей подпольной организации, сохранил ее и продолжал борьбу с партией до самого последнего времени. Поставя своей основной целью добиться захвата власти насильственным путем, изложив свою открыто буржуазно-реставраторскую платформу, так называемую платформу Рютина, они вступили фактически в блок с троцкистами, антисоветскими партиями эсеров и меньшевиков и вместе с ними возглавляли антисоветские осколки разгромленных классов в нашей стране и превратились в конечном итоге в агентуру фашистской буржуазии.

Для осуществления своих буржуазно-реставраторских планов центр правых в лице Бухарина, Рыкова, Томского и других встал на путь организации террора в отношении партии и правительства, на путь вредительства, на путь блока с антисоветскими партиями, на организацию кулацких восстании и на организацию волынок на заводах.

Мне кажется, что все это ставит в отношении Бухарина и Рыкова, людей, которые целиком отвечают за всю деятельность правых организаций вообще и за свою антисоветскую деятельность в частности, – ставит вопрос о возможности пребывания их не только в составе Центрального Комитета партии (Голос с места. Правильно.), но и в составе членов партии.»29

После краткого перерыва выступил Анастас Микоян, который утверждал, что собраны факты, изобличающие Бухарина и его центр правых. Он напомнил, в чем была ключевая причина разногласий: «Что же, товарищи, получилось? Главный камень преткновения – это вопрос коллективизации, наступление на кулака. Это – целая программа. Оказывается, заявивши в 1930 году о полной солидарности с линией партии, он до 1932 года признает, что в основном оставался на своих прежних позициях. Если не была ясна наша линия, значит, не была ясна ему его линия. Это есть двурушничество настоящее.» Микоян заявил, что Бухарин солгал ЦК на предыдущем пленуме, когда утверждал, что не встречался с своим сообщником Куликовым: «Разрешите тоже прочитать, чтобы демонстрировать, как Бухарин умеет врать пленуму ЦК в самые сокровенные моменты его жизни, в такой момент, когда члены пленума находятся в тяжелом настроении и не хотят поднять руку на Бухарина, чтобы считать его врагом. Но мы жалеем человека, хотя не имеем права этого делать. Вот что говорил он. Я сам присутствовал и считаю, что все это абсолютно правильно, он сказал следующее: Ежов его спросил: «Бухарин, нельзя ли конкретнее о разговоре с Куликовым в 1932 г. рассказать». Бухарин сказал: «Я действительно встретил Куликова в переулке, где жил Угланов в 1932 г. Он взял меня под руку. Правильно и то, что я страшно субъективно эту историю переживал, даже плакал». Когда потом заявлял, что после 1929 г. никогда не видел Куликова. Вы видите, как часто он плачет.»

Быть изобличенным лжецом, худшее, что могло случиться с Бухариным. Ему еще могли верить, пока он не начал лгать. Лжецу уже не верит никто, он так много лгал, что запутался в своей лжи и начал выдавать себя. Каким бы ни был изворотливый ум, он рано или поздно допустит такую ошибку, и далеко не одну. Их ложь была тем более абсурдной, что они стремясь выглядеть «чистыми» мол между о политике не разговаривали: «Но разве не странно, что члены ЦК, друзья встречаются в течение 2-х лет 3 раза и ни слова о политике не говорят, что за члены ЦК странные. Этого не бывает, чтобы ни с того ни с сего друзья, члены ЦК встречались и не говорили о политике. Или, видимо, они друг друга понимают с пол слова, или может быть потому мало разговаривают, что все им понятно, зачем, мол, болтать зря, тем более, что опасно, могут услышать. Рыков конспиратор более опытный, чем Бухарин, но все же, несмотря на всю свою конспирацию, он пойман с поличным. Что Томский унес с собой в могилу много тайн, тайн о штаб-квартире правых, это несомненно. Рыков этим пользуется и говорит, что он виделся с ним только три раза и ни слова о политике не говорил.»

Микоян говорил о новом типе врага: «Партия не видела еще такого типа врагов – двурушников, которые говорят одно, а делают другое. Партия их кадры разоружила для того, чтобы быстрее их поймать, не дать им разрастись. И вот мы имеем такой удар, нанесенный нашей партии Бухариным. Он есть учитель искусства двурушничества, его школа есть двурушническая. Он считает, что не отвечает за учеников, он говорит, что он порвал сними, с 1932 г. их не видел, значит, за них не отвечает. Как это не отвечает?!»

Микоян счел, что они больше не могут быть членами партии. После этого выступил сам Николай Бухарин.

Выступление Бухарина

Бухарин начал свое выступление с жалоб на свое сложное положение, упирал на то, что еще нигде прямо не был в чем то обвинен, что прекратил недавно объявленную им голодовку, все в таком духе. Затем он решил ответить Микояну, на его обвинения во лжи пленуму ЦК: « Товарищ Микоян сказал, что я целый ряд вещей наврал Центральному Комитету, что с Куликовым я 29 год смешал с 32 годом. Что я ошибся – это верно, но такие частные ошибки возможны. Я сказал на очной ставке с Куликовым: «Я не помню детально, но это могло быть в 32 г., не могло быть позже, но это могло быть раньше». Я ни капельки не настаивал на маленькой частной ошибке памяти.»

Он отрицал, что имел разногласия с партией по поводу коллективизации и признавал за собой лишь политическую ответственность: « Я еще одно замечание хочу сделать. Кажется, Микоян говорил: как же ты, мол, не отвечаешь за людей, ведь, вся эта школка сидит? Я отвечаю за это. Но вопрос заключается в мере ответственности, в том, какова качественная характеристика этой ответственности. Я на очной ставке говорил т. Кагановичу: я отвечаю и за смерть Томского, потому что, если бы я не возглавлял в 1928–29 гг. группы правых, может быть судьба Томского была бы тоже иной. Я и за этот факт несу ответственность. Но дело в том, что нужно установить меру и характер этой ответственности. Ответственность за то, что произошло с этой молодежью через энное количество лет, качественно и количественно отлична, скажем, от той ответственности, когда человек поручает другому человеку что-то сделать, и тот это поручение выполняет. Ответственности я с себя не снимаю, больше чем кто-либо другой тяжесть этой ответственности признаю за собой. Но я хочу сказать, что доза ответственности, и характеристика этой ответственности совершенно специфична, она должна быть изложена так, как я ее здесь излагаю.»

Далее он много говорил о показаниях, которые давали против него и все он называл ложью и клеветой, выстраивал свою защиту на противоречиях в свидетельствах обвиняемых или осужденных право-троцкистов. Он всех обвинял во лжи и следом перешел на тему платформы Рютина, где опять заявлял, что не был ее автором и не читал содержание и тут он совершил ошибку:

«Бухарин. Угланов что показывает? Угланов показывает, что непосредственными авторами платформы были Рютин, Галкин и Каюров. Цетлин показывает, что Рютин составлял платформу после одобрения Бухарина и др. Куликов говорит, что составлял целый блок антипартийных течений [людей]. Зайцев говорит, что в этом принимали участие Марецкий и Слепков. Как же можно говорить, что это все правильные показания? Кто же в конце концов составлял?

Шверник. Когда вы публично возражали против этой платформы?) Я сделал совершенно открытое по этому поводу заявление. Я платформу увидел только первый раз в ЦК.

Шверник. Она по душе вам была?

Бухарин. Я ее не читал, по душе она мне не была, я ее осудил на основании материалов ЦК.

Голос с места. А откуда вы знаете ее стиль?

Бухарин. Я знаю, что я ее не писал (Смех.) и поэтому могу сказать, что это стиль не мой.

Голос с места. Содержание ваше.»

Бухарин снова прокололся на глупой подтасовке, как она могла ему быть не по душе, если он даже ее не читал? Это выглядит, мягко говоря, очень странно, а вообще похоже на ложь. Он заявил, что у него есть «алиби», он во время выхода платформы был в отпуске. Но Молотов указал, что никакое это не алиби, он мог написать содержание и уехать в отпуск. Затем речь зашла о терроризме и он снова и снова все отрицал, но опять же допустил прокол:

«Бухарин. При мне никогда не разговаривали. Я узнал о террористических настроениях из одной вещи, из одной большой кипы материалов, которые были связаны с этой конференцией, о которой показывал Астров, где шла речь о дневнике [данных] Кузьмина и, м. б,, еще о чем-то; и из записки о допросе Сапожникова, показанной мне в ПБ.

Сталин. А о террористических настроениях правых молодых не слышали?

Бухарин. Я о террористических настроениях не слышал.

Сталин. И не договаривались?

Бухарин. И не договаривался. (Смех). Товарищи, вы можете смеяться сколько угодно, но я в 1932 году со спокойной душой уехал в отпуск.

Каганович. На очной ставке с Куликовым Бухарин сказал, что в 1932 году он узнало тяжелых решительных настроениях Угланова, испугался, что они могут пойти на острое, что он пошел к Угланову на квартиру.

Бухарин. Нет, товарищи, нельзя же так! Тут нужно как-то уточнить: [Решился на острое. Я об этом показывал и тут об этом есть. Я ссылался на определенный дневник. Я говорил о дневнике 1932 года, что были некоторые волынки и я боюсь настроения Угланова] я говорил не о решительных настроениях Угланова, а о его болезненной неустойчивости. Я говорил о волынках и о боязни, что Угланов сорвется.

Ежов. Ты давал директиву Угланову возглавлять.

Бухарин. Ну, возглавлять? Наоборот. Я сказал, что нужно дружно работать с партией, нужно не заниматься никакой оппозиционностью, чтобы не сорваться, и он согласился. Вот как было дело. Это просто черт знает что! Есть по этому поводу показания Угланова 1933 года, потому что это дело разбиралось.»

Глядеть на это со стороны, наверное правда было немного смешно, видно было, что человек прижатый громадъем показаний против него, пытается извиваться, как может и доходит до глупой лжи. В зале делегаты пленума все чаще смеялись, Молотову и Калинину пришлось попросить им замолчать. Продолжая отрицать все обвинения Бухарин заявил, что Ефим Цетлин, некогда самый близкий к нему человек, лжет о том, что он (Бухарин) лидер правого заговора. Причина якобы уже личная ненависть. Он снова и снова всех обвинял во лжи и на этом фоне у него состоялся диалог с Сталиным:

«Сталин. Почему должен врать Астров?

Бухарин. Астров почему должен врать? Я думаю…

Сталин. Слепков почему должен врать? Веди это никакого облегчения им не дает.

Бухарин. Я не знаю.

Сталин. Никакого.

Бухарин. После того, как Астров показывал, вы же сами говорили, что его можно выпустить.

Сталин. Его же жуликом нельзя назвать?

Бухарин. Не знаю. (Смех.) Вы поймите, пожалуйста, сейчас психологию людей. Вы объявляете сейчас меня уже террористом, вредителем вместе с Радеком и все прочее…

Сталин. Нет, нет, нет. Я извиняюсь, но можно ли восстановить факты? На очной ставке в помещении Оргбюро, где вы присутствовали, были мы – члены Политбюро, Астров был там и другие из арестованных: там Пятаков был, Радек, Сосновский, Куликов и т. д. Причем, когда к каждому из арестованных я или кто-нибудь обращался: «По-честному скажите, добровольно вы даете показания или на вас надавили?» Радек даже расплакался по поводу этого вопроса – «как надавили? Добровольно, совершенно добровольно». Астров на всех нас произвел впечатление человека честного, ну, мы его пожалели: Астров честный человек, который не хочет врать. Он возмущался, он обращался к тебе несколько раз: «ты нас организовал, ты нас враждебно наставлял против партии и ты теперь хочешь увиливать от ответа. Как тебе не стыдно?»

Бухарин. К кому он обращался?

Сталин. К тебе.»

Этот диалог продолжался еще некоторое время им после Бухарин на эмоциях сказал, что он не предатель и никогда им не будет, но Сталин ответил:

«Ты должен войти в наше положение. Троцкий со своими учениками Зиновьевым и Каменевым когда-то работали с Лениным, а теперь эти люди договорились до соглашения с Гитлером. Можно ли после этого называть чудовищными какие-либо вещи? Нельзя. После всего того, что произошло с этими господами, бывшими товарищами, которые договорились до соглашения с Гитлером, до распродажи СССР, ничего удивительного нет в человеческой жизни. Все надо доказать, а не отписываться восклицательными и вопросительными знаками.»

На этом вечернее заседание окончилось.

Так ведут себя враги

Вечером 24 февраля пленум продолжился выступлением Алексея Рыкова, он с ходу решил дистанцироваться от Бухарина, образно пиная своего давнейшего союзника. Он счел голодовку Бухарина антисоветским актом, его угрозы убить себя притворством. Тут он был честен, Бухарин совсем не был похож на потенциального самоубийцу, он любил себя, очень сильно и цеплялся за свободу и жизнь до последнего. Далее Рыков не стал обвинять всех, кто давал против него показания во лжи, он называл многие их свидетельства ошибками и путаницей, он признал часть показаний достоверными, но лишь часть. Ему задавали вопросы, зачем кому то его оговаривать, как и Бухарин он не смог дать четкого ответа на данный вопрос. Рассказывал он о своих подельниках, всячески приуменьшая свою роль в предательском процессе. Он много говорил, что «не помнит», что конкретно было. Постепенно все стало опять доходить до абсурда, он начал делать вид, что не понимает серьезности обвинений. Кроме того он признал, что читал рютинскую платформу на даче Томского в Болшево, но якобы гневно осудил ее.

Под конец он решил свалить все преступления правых на фигуры калибром поменьше, тех, кого он выдвигал: «Товарищи, я хочу сейчас кончить. Я говорил о том, что я точно знаю, абсолютно точно знаю, что этого центра – Бухарин, Рыков, Томский – не было. Но что за это время произошло? Произошло за это время то, что те, кадры что ли, которые были вызваны моей борьбой – Бухарина и Томского в качестве наших сторонников, сторонников правого уклона, эти кадры, они продолжали свою борьбу и продолжали свою работу.»

Этим он хотел оставить за собой и Бухариным лишь политическую ответственность, за которую суда с применением высшей меры наказания не предполагалось. Он заявил в конце, что людей, сговаривающихся с врагами СССР надо уничтожать, но добавил, что сам он невиновен. Но когда он закончил, ему задали ряд вопросов, похоже его тоже поймали на лжи:

«Молотов. Товарищ Рыков, я хотел бы еще вам задать вопрос. Вы познакомились с рютинской платформой до пленума ЦК? Вы знаете, что мы на пленуме обсуждали это дело. До пленума ЦК или после?

Рыков. Насколько я помню, была такая маленькая информация…

Молотов. Вот, вот, тогда мы ее и обсуждали.

Рыков. Нет, информация не на пленуме.

Молотов. Нет, на пленуме.

Рыков. Мне кажется, до пленума была послана коротенькая информация, письменная.

Эйхе. Нет.

Молотов. Вы знали до пленума об этом деле или же после? Первое впечатление у вас какое было? На пленуме это было для вас неожиданностью?

Рыков. Этого я не помню.

Сталин. До пленума, очевидно.

Рыков. Я не могу сказать.

Сталин. Иначе это было бы для вас новинкой. Он, очевидно, до пленума знал. После пленума все знали.

Рыков. Мы все знали – и я и вы – об этом задолго до пленума.

Сталин. Пленум был в октябре, а собрание было у вас в августе.

Рыков. Я не помню, помню, что летом.

Молотов. На пленуме это дело было для вас новостью?

Рыков. О рютинском деле все мы знали, и я еще знал до того, как поехал Томский.

Молотов. При чем тут Томский? На пленуме все узнали о рютинской платформе.

Рыков. Нет, я знал об этом раньше.

Молотов. Раньше знали?

Рыков. Я не могу ясно вспомнить, но, по-моему, раньше.

Молотов. Это совещание было на даче Томского до пленума?

Рыков. Я не могу вспомнить – до или после.»30

Затем выступал Матвей Шкирятов, секретарь партколлегии ЦКК ВКП(б) и член комиссии партконтроля. Он тоже много говорил о предательстве правых и убедительно обосновал, почему Рыков враг: «Спрашивают Рыкова – читали рютинскую платформу? «Да, читал, но когда я прочел, я не согласился с ней и ушел и больше ничего». «С Радиным о контрреволюционной работе, о терроризме говорили?» – спрашиваем далее Рыкова. «Ну да, говорил. Я его разубеждал и больше ничего». В чем же вы его разубеждали? Мыто ведь знаем, о чем говорил этот террорист – о террористических покушениях против отдельных членов ПБ. Значит, вы знали о его террористических намерениях? Знали, читали и обсуждали контрреволюционную рютинскую платформу; знали о террористических мероприятиях и даже «разубеждали» террориста, но все прикрыли, не довели до сведения партии и Центрального Комитета партии. Допустим, что вы признаете себя виновным только в этом, то и тогда вам не место быть в партии. Представьте себе такую вещь: каждый член партии, даже не член Центрального Комитета, а рядовой член партии, и не только член партии, а и каждый беспартийный, когда он слышит, что речь идет о терроризме, ведутся контрреволюционные разговоры, он обязан об этом сказать, сообщить, предупредить кого нужно, и так поступают преданные партии и Советской власти люди. Почему же вы этого не сделали? А если не сделали, значит вы участвовали в этом контрреволюционном деле, вы настоящие участники заговора против партии.»

Шкирятов сделал предварительные выводы: «Руководил ли кто-либо правыми террористами? Несомненно, этими лицами руководили, их руководителями были кандидаты в члены ЦК – Бухарин и Рыков. Они уже неоднократно подавали свои заявления о прекращении борьбы против партии. Но прекратили ли они эту борьбу? Нет, они не только не прекратили ее, а вели свою контрреволюционную работу с еще большим ожесточением и перешли на еще более конспиративные методы.

Рыков частично признался, что он читал контрреволюционную рютинскую платформу, и об этом никому в ЦК не сказал. Он считает, что это только его ошибка. Разберем, «ошибка» ли это или контрреволюционное преступление. Читал к.-р. платформу Рыков не один, а целой группой. А в этой платформе, как нам известно, говорится о терроре, говорится о свержении Советской власти, в ней к.-р. террористы объявляют «третью силу» – интервенцию – наименьшим злом. Что же это, преступление перед партией или нет? Конечно, это есть тягчайшее преступление Рыкова перед партией, перед страной. Если Рыков с группой своих единомышленников читает к.-р. документ, если у него на квартире ведутся контрреволюционные террористические разговоры, он тоже признался в этом, и если он обо всем этом не сообщает Центральному Комитету, то этих двух фактов, признанных Рыковым, достаточно для того, чтобы сказать, что такой человек участвует в контрреволюционной работе.

Можно ли после всего этого поверить Бухарину и Рыкову, что они не участвовали в этой к.-р. работе? Нет, нельзя. Партия имеет уже достаточно материалов, чтобы не верить этим людям. Известно всем, что они уже не раз отказывались от своих взглядов, подавали об этом заявления в партию, выступали с «покаянными» речами, а затем по-прежнему продолжали свою работу против партии. Вот почему нет и не может быть никакой веры их заявлениям и речам!»

После Шкирятова выступал нарком обороны СССР Климент Ворошилов, он долго говорил о деятельности правых, сделав однозначные выводы: «Я считаю, что виновность этой группы, и Бухарина, и Рыкова и в особенности Томского, доказана полностью. Я допускаю, что с какого-то времени и между собой эти люди начали меньше встречаться, может быть, с 1934, 35 года, реже стали давать директивы, а некоторые и просто перестали давать директивы своим подчиненным организациям. Возможно, что в душе, в некоторый период времени, люди хотели, чтобы все то, что лежит на этой душе, не существовало. Я все это допускаю, возможно это, но я абсолютно убежден, что вся эта публика, которая ныне арестована и которая допрашивалась, говорит правду. Все это относится к 1932 г., может быть, к 1930, 31, 32 году, главным образом, очень тяжелым годам, когда наша партия напрягала все силы для того, чтобы консолидировать все, что есть здорового в стране для того, чтобы выйти из тяжелого положения.

И все эти товарищи – к сожалению, приходится считать их товарищами, пока не принято решение, – эти товарищи, вели гнусную, контрреволюционную, противонародную линию, а результаты того, что они делали, сейчас пожинают пока что словесно, а потом, я думаю, и материально.»

На этом вечернее заседание закончилось и снова открылось утром следующего дня, выступал бывший соратник Троцкого, Бухарина, секретарь ЦК ВКП (б) Андрей Андреев, который обвинял Бухарина и Рыкова в двурушничестве, борьбе с партией и счел, что его надо исключить из партии, передав дело следственным органам. Затем выступил Иван Кабаков, первый секретарь Свердловского обкома партии, это на свету, а в тени сам заговорщик, исполнявший вредительские указания Пятакова и Троцкого. На пленуме, выступая в личине «честного большевика» он много обвинял правых в вредительстве. Он рассказал о вскрытых группах в Свердловщине: «Что здесь можно проследить по линии их связи с местными правыми деятелями? Я не знаю, как в других областях, но посмотрите, Рыков имел своего представителя в Свердловской области – Нестерова, Бухарин имел Александрова, Кармалитова, Томский – Козелева и др., каждый своего представителя и каждый имел свою группу.

Молотов. Окружили Кабакова все-таки.

Кабаков. Не только окружили, т. Молотов, но и кое-чему научили.

Постышев. По этому вопросу есть специальный вопрос в повестке дня.

Кабаков. Подполье было связано со всеми членами центра из области. Вот такая разветвленная форма связи между уральскими правыми и центром строилась, исходя из того, чтобы соблюсти конспирацию. Насколько многогранны были указания в работе местных организаций, можно привести такой пример. Томский давал указания о том, чтобы поддерживать теснейшую связь с троцкистским руководством, о необходимости систематического изучения и правильного использования кадров коренных уральских работников, о максимальном использовании в интересах организации правых имеющихся среди отдельных групп уральских работников местнических, староуральских тенденций. Томский подчеркнул: хотя, говорит, развернута работа, но все же это является недостаточным. Дальше продолжайте вербовать. Что делать? Вербовать. Вот Нестерову Рыков говорит: нужно торопиться с практическим осуществлением террористических актов. На местах должны быть созданы террористические группы. И вот, по приезде на место, он связывается с Кармалитовым, Александровым. Нестеров доложил Рыкову, что для совершения террористических актов против т. Сталина и т. Ворошилова подготовлена группа. Спустились ниже, начали вербовать среди институтских работников, завербовали Савина, Шулепова и т. д.

Вы здесь говорите о том, что ничего мы не имели, ни о каком терроре и не помышляли, но каждая террористическая группа, созданная под вашим руководством, знала и чувствовала ваше повседневное влияние и говорила, что мы готовимся к террору, заняты вредительством, выполняем волю Рыкова, Бухарина, Томского.»

Забыл Кабаков только рассказать, как он сам по указанию блока правых и троцкистов занимался этим вредительством. На пленуме он изображал из себя пламенного борца с врагами потребовав исключить их. Бухарин и Рыков знали, что Кабаков сам право-троцкист, но молчали. После этого выступал Василий Макаров, зав.отдела руководящих кадров Западного обкома ВКП(б), тоже участник блока право-троцкистов. Ничего нового он не сказал, кроме того, что сам оратор оскорбил комсомольцев и колхозников:

Наиболее важный момент в его объяснениях – это о Радине. Получилось такое впечатление, не только впечатление, я думаю, что у всех сложилось такое мнение, что Радин убеждал (я не знаю, когда он вошел в партию) все время Рыкова, чтобы Рыков принял участие в контрреволюционном движении, в организации террористических актов, а Рыков сопротивлялся и не доложил ЦК, не доложил соответствующим органам НКВД. Получается такое впечатление, что Рыков недавно из колхоза вступил в партию, или только что передан из комсомола из какого-нибудь села, стоящего на довольно низком культурном уровне.

Косиор. Это оскорбляет комсомол.

Голоса с мест. Оскорбляет и комсомольцев и колхозников.

Шкирятов. Никакой колхозник так не поступил бы.

Макаров. Я говорю из такого села…

Шкирятов. Ни из какого села.

Косиор. Это изолгавшийся политикан.»

Далее глава Комсомола Косарев предложил судить правых, как врагов народа:

«Членам Центрального Комитета розданы все материалы следствия. Мне кажется, что с правыми пора кончить. Все пути и возможности испробованы, все доказательства налицо, и пленум Центрального Комитета обязан сказать то, что думает каждый сознательный рабочий нашей страны, пленум Центрального Комитета обязан сделать то, чего требует от него партия. Наступило, кажется мне, время, когда Рыкова, Бухарина и других правых пора уже перестать называть товарищами. Люди, которые занесли руку на нашу партию, занесли руку на руководство нашей партии, люди, которые подняли руку на т. Сталина, не могут быть нашими товарищами. Это есть враги, и мы с ними должны поступить так же, как с любым врагом. Нужно исключить Бухарина и Рыкова из состава Центрального Комитета и из партии, немедленно арестовать и вести процесс, как над людьми, ведущими враждебную работу против социалистической страны.»

За этой пафосной речью скрывался страх разоблачения, ведь Косарев сам был заговорщиком. Далее долго выступал Молотов. Он избегал чрезмерно гневных выпадов, утверждая, что правые отошли от большевизма и вступили на путь борьбы с партией. Он указал на абсурдность их линии защиты: «Вот их тактика – Бухарина и Рыкова. Это тактика людей, которые говорят: те, которые еще не разоблачены – не раскрывайте себя, те, которые подкапываются и ведут борьбу против партии – ведите ее дальше, мы с вами, мы не сдаемся, мы будем все отрицать. Бухарин и письменно, и здесь на пленуме говорил: будет миллион показаний, а я их не признаю, все, что угодно говорите, я буду все отрицать. И Рыков, видя, что это уж чересчур безнадежная позиция, держится на этой же позиции, но с оговорочками, кое-что он тут признал, так как будет явно глупо отрицать. В то же время он известные оттенки допускает в отношении Бухарина, чтобы не быть копией его поведения. Но поведение обоих – это есть поведение не только не разоружившихся врагов, которыми они были в течение последних лет, но это поведение людей, продолжающих борьбу против нашей партии, пытающихся удержать свои кадры, кое-кого из колеблющихся смутить, кое на кого повлиять и максимально выдержать линию, которая направлена против ЦК, против советской власти, из того, что они делали за последние годы.»

Молотов вспоминал, кем был Бухарин раньше, что до революции он вовсе был почти анархистом, затем напомнил, как Бухарин с Троцким разжигал борьбу против Ленина в 1920-21 гг., а потом интриговал уже против Сталина. Наконец он говорил, что такое их правый уклон: « Я не буду теперь говорить о том, что такое был правый уклон. Вы все это знаете великолепно. Знаете, что это была линия против социалистической индустриализации, против коллективизации сельского хозяйства, это была линия на буржуазно-демократический уклон, на сдачу позиций социализма в пользу кулака и капитализма. На власть буржуазии и на реставрацию капитализма. Это партией было достаточно разоблачено. И в 1930 г. Бухарин, Рыков, Томский сделали соответствующее заявление о признании своих ошибок. Но теперь, как мы видим, признание этих ошибок было сделано только для прикрытия своей дальнейшей борьбы против партии.» Потом он много говорил о деталях обвинений, что слишком много фактов против Бухарина.

Молотов говорил, что Бухарин много требует от партии, речь шла о доверии: «Идет процесс. Вся эта сволочь троцкисты дают показания, что они занимались террором, что они шли на это, раздевают себя на процессе. Указывают на Бухарина как на участника этих дел. Мы – Центральный Комитет – берем на себя политическую ответственность перед рабочим классом. Думаем: подождем, может быть Бухарин не на 100% виноват, давайте выясним дело. Оставляем его подпись на газете «Известия». Берем на себя известную моральную ответственность, защищая и оберегая его. А он в это время говорит: либо вы не верите в эти показания, т. е. значит понимает процесс как ложный процесс, либо вы трусы, которые не заслуживают уважения. Это за то, что мы пытаемся его выручить, как-нибудь последними средствами удержать его в глазах рабочих и вообще трудящихся. Это за то, что мы пытаемся его спасти. Бейте нас, ругайте за то, что мы чересчур терпеливы, но мы пытаемся выяснить дело.» Еще немного пройдясь по личности Бухарина он дал такую же негативную оценку Рыкову. 36 В конце он верно дал характеристику правых, сравнив их с социал-демократами. На этом утреннее заседание 25 февраля закончилось.

Разговор в перерыве

Во время перерывов, в кулуарах Свердловского зала Кремля делегаты пленума много общались друг с другом, там, в помещении Президиума Николай Ежов подошел к Роберту Эйхе. Сначала спросив о его здоровье, он перешел к теме колхозов. Эйхе сказал, что колхозы вроде крепнут, но это непрочно и недолго, они размываются. Это было продолжением явно анти-советского диалога осенью 1936 г., когда они подвергли критике колхозное строительство. После этого Ежов прямо спросил Эйхе: «Работу ведешь?» Тут Эйхе вспомнил об их прошлом диалоге, он понял, что Ежов прямо спрашивает об его преступной деятельности и замешкался с ответом. Тогда Ежов сказал, что знает от Косиора, что он (Эйхе) правый. С Косиором он был связан заговором с 1932 г., они координировали и информировали друг друга.

После этого Эйхе уже спокойно ответил Ежову: «Организация успешно проводила подрывную работу, но в связи с отдельными арестами участников, я опасаюсь больших провалов». Ежов дал ответное указание: «Работу надо и можно продолжать по прежним установкам, только теперь надо быть более осмотрительным, уйти глубже в подполье. Тебе нужно активно помочь органам НКВД отсечь хвосты скомпрометированных показаниями арестованных и другими следственными материалами. Этим ты сохранишь организацию и перед ЦК поднимешь свой авторитет, хотя тебе и теперь ЦК верит.» 31

Их диалог прервали вошедшие не названные члены Политбюро, не подозревавшие, что прямо у них под носом ведут переговоры два заговорщика. Из содержания ясно, что хотя позиции Эйхе были еще прочными, он не чувствовал себя в безопасности. Арестованные правые не давали на него показаний, потому что ежовские следователи в Москве прикрывали его, местное УНКВД по Запсибкраю во главе С.Мироновым тоже прикрывало головку ячейки правых в Сибири, даже местный прокурор Барков тоже был из правых. Однако никто не мог дать гарантию, что защита не треснет. Он знал, что на него может образоваться слишком много компромата, включая близкую связь с Бухариным. Позже супруга Бухарина Анна Ларина вспоминала вояже в Сибири в 1935 году:

«До поездки в Кузбасс и на Алтай и на обратном пути мы несколько дней жили у Эйхе, бывали у него на даче в окрестностях Новосибирска и на городской квартире. Судьба еще в 20-е годы забросила известного латышского революционера в Сибирь. Во время нашего пребывания там он был секретарем Запсибкрайкома и кандидатом в члены Политбюро.….Но в дни нашего пребывания в Новосибирске Николай Иванович, бывший не раз в оппозиции, не казался еще Эйхе страшным. Эйхе ездил с нами по городу, показывал новостройки – Красный проспект, центральную улицу города с большими многоэтажными современными зданиями. Мы вместе с Эйхе взбирались на плоскую крышу еще не достроенного Театра оперы и балета, откуда был виден Новосибирск. Эйхе предоставил в распоряжение Н.И. отдельный салон-вагон, от чего Н.И. упорно, но тщетно отказывался; таким вагоном он не пользовался и в бытность свою в Политбюро, считая это излишней роскошью. Эйхе убедил Н.И., что, совершая поездку в отдельном вагоне, мы никого не будем стеснять. С квартирами в то время было очень трудно, и мы действительно во время пребывания в Кузбассе жили в вагоне, стоявшем в тупике железнодорожной станции.»32

Почти нет вероятности, чтобы Эйхе и Бухарин не знали друг о друге, как о членах заговорщической организации. Конечно же, Анна Ларина никак не упоминает об этом, дабы не никто не знал правды об ее «святом» супруге. Она могла бы многое рассказать об Эйхе, если конечно ее в детали посвящал Николай Иванович. Например, о работе Эйхе на Германию. В 1930-е годы СССР был относительно открытым государством, на территории страны было много офисов иностранных фирм и дипломатических представительств иностранных государств. Германия имела на территории СССР около 15 консульств, чье существование регулировалось договорами 1922 и 1925 гг., все они были шпионскими гнездами немецкой разведки, одно из них было в Новосибирске. Немецкие представители наладили контакт с Эйхе, он катался на охоте с консулом Гросскопфом, где легко мог не вызывая подозрений договариваться о чем угодно. При Эйхе местная пресса была весьма нейтральна к германскому нацизму. Его во время этого видел командующий войсками Сибирского военного округа Ян Гайлит. 33Но опасаться Эйхе было нечего, пока что. Латыш Гайлит был членом латышской национальной организации, которой управлял другой латыш Эйхе. Да, с шпионажем в те времена фактически не боролись, хотя периодически ОГПУ-НКВД пыталось оказывать давление на консульство. Слежка, допросы советских работников консульства и прочее, однако похоже чекисты лишь собирали компромат. Периодически арестовывали мелких сошек, но не более.

Таким человеком был Роберт Эйхе, крайне опасным заговорщиком. В блок право-троцкистов входило много людей, но Эйхе выделялся среди большинства: правый, латышский националист, германский шпион, насквозь лживый и лицемерный тип.

Вечернее заседание 25 февраля

После перерыва пленум продолжили поочередно: 1-й секретарь Башкирского обкома Яков Быкин, также правый заговорщик и башкирский националист, затем лоялист Михаил Калинин. Оба они также осудили правых, Бухарина, Рыкова, не добавив ничего конкретно нового, а затем выступил Генрих Ягода, некогда один из самых опасных заговорщиков, защитник правых. Теперь же он терял былое влияние и сам попал в опасное положение. Он тоже выступил с осуждением, стремясь хоть как-то от них дистанцироваться. Он рассказал, что Рыков занимался вредительством в наркомате связи. Он прямо сказал об них, как о врагах: « Рыков в Наркомате связи работал, как враг. Он не просто, как многие думают, отсиживался в Наркомате связи, ожидая, пока организованные им люди будут делать попытки свержения советской власти. Он сам, лично, занимался вредительством и несомненно имел в связи свою организацию. Это дело следственные органы доведут до конца и расследуют и эту часть его деятельности. Я уверен, товарищи, в том, что они здесь пытаются отрицать свою безусловную вину, думая, что их маневр не разоблачат.

Тов. Молотов вскрыл и разоблачил их маневры, которые сводились к тому, чтобы дать сигнал оставшимся на воле своим соучастникам контрреволюционных дел к продолжению борьбы с партией. Вам, Бухарин, Рыков, осталось не более двух минут для того, чтобы понять, что вы разоблачены и что для вас единственным выходом является сейчас здесь, на пленуме, подробно рассказать о всей вашей преступной террористической работе против партии. Но вам это сделать невозможно потому, что вы и сейчас ведете борьбу, оставаясь врагами партии.»

Следом выступил Влас Чубарь, заместитель председателя СНК СССР, зам. Председателя СТО, одновременно украинский националист, правый заговорщик и германский шпион, который, кстати лечился в той же больнице в Вене, где был завербован Николай Ежов. Скорее всего, и самого Чубаря подцепили там же.34 С свойственным ему лицемерием Чубарь жестко набросился на Бухарина, заявив даже так потетично: «Когда я читал записку Бухарина по поводу предъявленных ему обвинений, у меня было чувство такой гадливости, как будто бы вот перед глазами видишь змею, гадюку, это, наверное, каждый из вас, товарищи, ощущался первого и до последнего слова эта записка пропитана гнусными намеками и выпадами против ЦК, пропитана противопоставлением себя как стороны, себя как обиженного, угнетенного кем-то, и он всех рассказавших о его гнусных делах назвал клеветниками, утверждая, «что будет миллион показаний, а я все-таки не признаюсь».

Он долго говорил о фактах виновности правых, об их лжи, глупости и завершил требованием сулить их: «Расплачиваться за всю гнусную контрреволюционную работу им нужно сейчас. И тут правильно говорили товарищи, что вывод может быть единственный, они не только членами партии не могут считаться, но придется в борьбе за разоружение, за обезвреживание продолжить следствие и судить их. Ибо тактика, принятая Рыковым и Бухариным перед этим пленумом и продолжающаяся на этом пленуме, свидетельствует воочию о нежелании разоружиться, о нежелании выдать свои щупальцы и помочь партии и советской власти искоренить остатки контрреволюционных групп. Без искоренения этих шпионско-диверсионных щупальцев в кратчайший срок придется многое терять в нашей стране в момент военного нападения фашизма, а мы терять не хотим. То, что в лице троцкистов, зиновьевцев, правых фашизм нашел верных агентов, помощников в борьбе с СССР, требует ликвидации в кратчайший срок всех остатков двурушников. Для выявления этих корешков контрреволюционных организаций правых должны быть использованы все средства.»

Далее выступал 2-й секретарь Ленинградского горкома ВКП (б) Александр Угаров, один из правых в северной столице, приговоривших к смерти Кирова, к которому он был весьма близок. После его долгого обличения своих же подельников, он передал эстафету другому своему подельнику, Ивану Жукову, это был нарком местной промышленности РСФСР. Он большую часть речи посвятил эпизодам вредительства, в частности в наркомсвязи, где Жуков ранее работал. Он говорил, что надо дальше вскрывать гнезда врагов и на этом прокололся, когда упомянул Закавказье и решил атаковать лояльного Сталину Лаврентия Берию:

«Жуков. И я думаю, что для того, чтобы по-настоящему раскопать все эти контрреволюционные гнезда, нужно будет еще много поработать, в том числе и у вас, т. Берия, в Закавказье.

Берия. С вашей помощью.

Жуков. Нет, не благодаря вашей помощи, а благодаря некоторому вашему противодействию. И у вас есть, т. Берия, много нехорошего.

Берия. Благодаря вашему вниманию и заботе.

Жуков. Нет, товарищ Берия, напрасно.

Берия. Вы два раза туда приезжали. Вы насильно хотели навязать начальника республиканской конторы, а в чем противодействовали?

Жуков. Когда вы говорите, что я два раза туда приезжал – это неверно. Ни разу не приезжал. Я был в Тифлисе в последний раз в 1924 году.

Берия. Закавказье не только Тифлисом начинается и кончается.

Жуков. Я на Кавказе нигде не был.

Берия. Рыков все время настаивал снять нашего уполномоченного.

Жуков. Его несколько раз снимали и другого назначали, но один другого был чище.»

Жуков, по сути обвинил Берию в сокрытии право-троцкистских групп и в этом есть своя логика, заговорщики стремились отвести потенциальный удар от себя и дискредитировать честных людей. Берия ситуацию сам разрядил, упомянув, что Рыков хотел снять назначенца Жукова. Так это было или нет неясно, но конфликт не был исчерпан. В конце они снова схватились:

«Жуков. По-моему, вопрос настолько ясен после тех невероятных убийственных показаний, которые были против них…

Берия. Тов. Жуков, а вы что, опровергаете, что у Рыкова было вредительство и он своих агентов, провокаторов посадил?

Жуков. Откуда это вытекает?

Берия. Из вашего выступления получается.

Голос с места. Контекст такой.

Жуков. Не знаю, как можешь ты из моего выступления такой вывод сделать. (Смех.) У т. Берия почему-то особая любовь к моему выступлению. (Смех.) Он никак не может понять. По-моему, я сказал, в чем заключается вредительство. Я не мог всего перечислить, я сам не все знаю и не все мог понять. Но то, что я знаю, об этом я сказал. (Реплика с места не уловлена.) Кончаю тем, что надо этих людей судить по всем правилам нашей законности, надо этих людей стрелять так же, как стреляли тех негодяев.»

Затем выступил председатель Госплана СССР Валерий Межлаук, по совместительству член группы правых и германский шпион. Он тоже крепко прошелся сначала по Рыкову, а затем Бухарину. После чего выступил Лазарь Каганович, он много говорил о деталях дела, о платформе правых, их криминальном объединении. Он по цитатам разобрал часть показаний данных на Бухарина, убедившись, что в них нет существенных противоречий. Походу дела Бухарин, который молчал, когда выступали предыдущие ораторы, снова и снова возражал Кагановичу. Вот, некоторые отрывки:

«Каганович. Это было в 1929 г., а в 1931 и 1932 г. Бухарин уже прямым образом дает директивы Астрову и другим. Надо, говорит, убрать Сталина, надо убить Сталина.

Бухарин. Абсолютная ложь, стопроцентная клевета.

Каганович. Мы это слышали уже не раз.

Бухарин. И я еще буду повторять, еще.

Каганович. Пожалуйста, на то и пленум, чтобы слушать и вас и нас. Мы должны разобраться по существу дела. Одним голым опровержением вы не убедите никого. Надо убедить фактами. Мы убеждаем фактами, а у вас фактов никаких нет.»

Каганович счел, что Бухарин обеспечил себе алиби на момент появления платформы Рютина, уехав в Крым, причем он так делал не один раз в разное время:

«Чтобы покончить с этим, разрешите мне маленькое отступление. Бухарин заявляет: «Я не был на конференции слепковцев, но был при рютинской платформе». Я хочу некоторые факты привести, чтобы показать, что это тактика. В 1928 г., когда обсуждалось в Коминтерне дело Тельмана, где он был запутан, он уехал. Нет Бухарина. 1930 год, XVI съезд партии, где подводились итоги борьбы. Бухарина нет.

Постышев. Да, да.

Каганович. Вы что же думаете, мы забыли, что вы не были на XVI съезде партии, а вы и лидер, вы лидер безусловно, как же вы оставили Томского отделываться шуточками, прибауточками, оставили Рыкова, который при случае может слово и проглотить, а сами удрали в Крым, жили во время XVI съезда в Крыму. В 1932 г. – конференция слепковцев, Бухарин ее подготовил.

Бухарин. Откуда вы это знаете?

Каганович. По показаниям. А самого Бухарина нет. Случайно ли это, что Бухарина не оказалось в это время? Рассказывайте кому угодно, а мы все-таки кое-какой опыт имеем и понимаем, что это значит, а теперь вы хотите прицепиться к обмолвке Зайцева. Главный довод. Зайцев сказал: Бухарин руководил нашей конференцией, но не помню, был ли он на этой конференции или не был. Рютинская платформа. Обсуждение рютинской платформы на пленуме ЦК. Где Бухарин? Бухарина нет, он где-то был.

Постышев. По горам лазил.

Каганович. Да, да.»

Каганович отметил, что Бухарин стал почти агитатором фашизма:

«Вообще Бухарин с некоторого времени стал любителем цитировать фашистские газеты.

Сталин. Пропаганда.

Каганович. Цитирует фашистские газеты и опровергает их очень слабо. И между прочим, в статьях, о которых т. Молотов сегодня говорил, которые он пытался написать по поводу зиновьевско-троцкистского процесса, в этих статьях он такую галиматью писал тоже о фашистах, что ни к селу, ни к городу, не могли мы это напечатать.

Бухарин. Это вы мне сказали, чтобы о нюренбергском съезде печатать.

Каганович. Работа института, – я не хотел всю эту массу тащить, – Академии наук СССР «Памяти В. И. Ленина» огромной толщины сборник, сборник к десятилетию со дня смерти. В этом сборнике было предисловие. Это предисловие не пущено, его запретил отдел печати ЦК, сделали другое. Но вот это предисловие под непосредственной редакцией Бухарина.

Бухарин. Это не я писал.

Каганович. Кто написал, это не удалось установить, но это под непосредственной редакцией Бухарина, он гордился этим сборником, разослал всем нам, гордился как своим детищем.

Вот что тут написано в этом предисловии: «В нашу эпоху буржуазной реакции, господства фашизма, расизма и мистики, учение Ленина и т. д.». Позвольте, нашу эпоху характеризовать эпохой буржуазной реакции, господства фашизма, расизма и мистики, – а эпоха социалистической революции, эпоха победы пролетарской диктатуры на одной шестой части земного шара? Разве можно характеризовать нашу эпоху как эпоху буржуазной реакции, господства фашизма и т. д.? Случайно ли это написано в научном труде? Случайна ли эта оговорка? Не есть ли здесь протаскивание основного тезиса Радека – Бухарина, который Радек развернул на процессе, что фашизм побеждает?

Бухарин. Лазарь Моисеевич, это не я писал даже. Что вы, в самом деле?

Каганович. Вы гордились этим как своим сочинением. Это есть безусловно отражение того, что Бухарин так же, как и Радек, понимал нашу эпоху как эпоху господства фашизма. И следовательно, фашизм господствует, фашизм наступает, отошла в историю эпоха социалистической пролетарской революции, этой эпохи уже нет, есть эпоха господства фашизма, а поэтому надо этому фашизму подчиниться, надо пойти с ним на соглашение.

Бухарин. Да что вы,ей-богу, говорите!

Каганович. Нет, не «да что вы», а надо искать корни идеологии, если вы опровергаете голым обобщением.»

В конце Каганович назвал Бухарина циником, который пойдет на все ради достижения цели. Он призвал к продолжению следствия над ними.

Вопрос о выборах

Утреннее заседание 26 февраля по очереди открыли Валериан Оболенский (Осинскский) и Емельян Ярославский. Первый был в рядах левых организаций, горячим сторонником НЭП, близким к троцкизму, второй был лоялистом, стойким сторонником Сталина. Осинский говорил долго, в основном рассказывал о идеологических дефектах раннего Бухарина и в целом проблемах науки. Ярославский напротив выступал недолго и ничего нового не добавил. Затем пришел черед Акмаля Икрамова, персека ЦК КП (б) Узбекистана, заговорщика, члена право-троцкистского блока. Он был близок с Бухариным, когда тот в 1933 году приезжал в Ташкент, он жил прямо на квартире Икрамова, гостил на даче. Просто удивительно, как они его почитали, Эйхе давал роскошный салон-вагон, Икрамов селил в своей квартире. Хотя у Икрамова связь с Бухариным была очень старая, он был его слушателем в Свердловском университете. Именно тогда, проживая у него на квартире, Бухарин привлек его на сторону правых, это было сделать несложно, глава Узбекистана давно не одобрял политику Сталина.

Он сказал Бухарину, что председатель совнаркома республики Файзулла Ходжаев тоже очень правый. Собеседники договорились делать ставку на местных националистов.35 Теперь же, спустя несколько лет Икрамов выступал с речью, гневно обличая Бухарина, тот же зная, кто такой его обличитель молчал. Обвинитель выступал долго, зачитывая факты из материалов дела, сделав выводы: «Теперь о выводах. Я думаю, что мы должны, во-первых, сказать, что это такое. Мне кажется, что это можно квалифицировать как восстание против партии, против Советской власти. А всякое восстание надо подавить. Я помню, что еще в 1926 г. т. Дзержинский говорил по отношению Зиновьева: «Вы восстали против партии, а мы вас подавим». Я думаю, что эти слова Дзержинского полностью относятся к этим отщепенцам. Вывод в отношении их должен быть только один: суд и такая изоляция их, в особенности руководителей, чтобы они никогда и ни с кем не могли вести своих антисоветских, контрреволюционных разговоров.»

Затем сделали перерыв и вечером заседание продолжил Андрей Жданов, его доклад относился к предстоящим выборам, которые намечались на декабрь 1937 г. Эта тема обросла многими спекуляциями, некоторые историки начиная с Юрия Жукова считают, что Сталин чуть ли не хотел отстранить партию от власти и передать ее Советам. Сам Сталин ничего подобного не говорил, но реформа выборов была фактом. Эта альтернативность, по мнению Сталина должна была стимулировать большевиков лучше работать в интересах народа. Однако же эта альтернативность могла быть «окном» для проникновения в органы власти антисоветских элементов, это был существенный риск.

До сих пор неясно, кто был автором идеи альтернативности выборов, сама разработка проекта Конституции шла в очень демократическом русле, в специальную комиссию входили 31 видный деятель, но ключевые разработчики проекта Яков Яковлев, Алексей Стецкий, Борис Таль были членами право-троцкистского блока. В число разработчиков также входил и Николай Бухарин. Но кто же пробивал эту идею? Сам Бухарин оправдываясь говорил, что он был против предоставления права голоса всем гражданам СССР, включая бывших антисоветских элементов. Напротив идею всем дать право голоса пробивал некто иной, как троцкист Карл Радек. 36Сложно понять, почему между ними тут возникли разногласия. Отдельный вопрос, как к этому относились региональные лидеры, которые в основном и даже почти все были право-троцкистами?

С одной стороны все антисоветские элементы были их союзниками, в деле восстановления капитализма. Но с другой стороны, если бы контрреволюция, которая начала бы пожирать советскую власть, пошла бы снизу, это создавало бы угрозу этим региональным лидерам. Кулаки, белогвардейцы были во многом личными врагами большевиков и то, что многие из них сами хотели вернуть капитализм, мало что меняло. То, что могло устраивать троцкиста Радека, вряд ли устраивало правых региональных руководителей.

Итак, Жданов выступал на пленуме, заявив почти с ходу: «Введение новой Конституции означает поворот в политической жизни страны. Существо этого поворота заключается в дальнейшей демократизации избирательной системы в смысле замены не вполне равных выборов в Советы – равными, многостепенных, – прямыми, открытых – закрытыми.

Введение новой Конституции отбрасывает всякие ограничения, существовавшие до сих пор для так называемых лишенцев. Если раньше, до введения новой Конституции, выборы в Советы были неравными, то теперь необходимость ограничения равенства выборов отпала и все граждане имеют право участвовать в выборах на равных основаниях. Если раньше выборы средних и высших органов власти были многостепенными, то теперь, согласно новой Конституции, выборы во все Советы будут производиться всеми гражданами непосредственно путем прямых выборов. Если раньше по старой Конституции голосование при выборах было открытым и по спискам, то теперь, согласно новой Конституции, голосование при выборах будет тайным и по отдельным кандидатурам, выдвигаемым по избирательным округам.

Наконец, Конституцией вводится всенародный опрос, так называемый референдум. Что означают эти изменения в избирательной системе? Они означают усиление контроля масс в отношении советских органов и усиление ответственности советских органов в отношении масс. Новая избирательная система упрочит связь народных избранников с массами избирателей. Она даст мощный толчок к улучшению работы советских органов, ликвидации бюрократических недостатков и извращений в работе наших советских организаций. А эти недостатки, как вы знаете, очень существенны».

Все понятно, отражена позиция Сталина об усилении ответственности советских органов власти. Более того, далее Жданов прямо заявил, что партия должна возглавить процесс: «Чтобы встретить этот поворот в политической жизни нашей страны во всеоружии, наша партия должна встать во главе этого поворота и обеспечить свою руководящую роль в выборах верховных органов страны». Эта фраза во многом разбивает ложные теории о том, как Сталин хотел «отстранить» партию от власти. Нет, он знал, что без власти партии все рухнет (как это случилось в начале 90х) и поэтому никакой антисоветской оппозиции в органах власти, точно в Верховных советах он не допускал. И тем не менее сама форме избирательного права допускала их избрание. Жданов сказал: «Проверка тайным голосованием будет самой основательной проверкой наших работников, потому что тайное голосование представляет гораздо более широкие возможности отвода нежелательных и негодных с точки зрения масс кандидатур, чем это было до сих пор. Это надо отчетливо представлять». Кроме этого Жданов прямо сказал о служителях православной церкви, как об организационной угрозе. Остальную часть доклада он уделил внутрипартийным проблемам.

После Жданова снова выступал Ярославский, по близкой ему теме, про религиозную угрозу. Как и в первый раз он был краток, уступив место Иосифу Варейкису, тогда главе дальневосточного обкома партии и право-троцкисту. Он дополнил доклад Жданова и передал слово Владимиру Богушевскому, секретарю бюро КПК при ЦК ВКП(б) и еще одному заговорщику. Он рассказывал о проблемах радиовещания, после чего пленум завершил заседание.

Утром 27 февраля была череда выступления региональных руководителей, первым заряжал Роберт Эйхе, затем выступали Косиор, Хатаевич, Калинин, Хрущев, Мирзоян, Попок, Кабаков. Все, кроме Калинина были в право-троцкистским блоке. В их выступлениях не было ничего странного, кроме речей об укреплении работы партии, выборной системы и происках врагов, ничего не намекало на призывы к чисткам. Вечернее заседание продолжила первый секретарь Воронежского горкома ВКП(б) Анна Калыгина, зав. Отделом партийной пропаганды и агитации ЦК Алексей Стецкий и персек Северо-Кавказского крайкома ВКП(б) Ефим Евдокимов. Все трое были заговорщиками, но если речь первых двух не содержала ничего нового, то Евдокимов разразился насчет врагов у него в регионе.

Евдокимов говорил, что проверка партийных кадров была недостаточной, а затем рассказал, что враги захватили управление городами края: «Контрреволюционная банда троцкистов, зиновьевцев, правых, «леваков» и прочей контрреволюционной нечисти захватила руководство в подавляющей части городов края. Эта банда ставила себе задачей, в целях дискредитации партии и советской власти, развал партийной и советской работы. Она всячески зажимала самокритику, насаждала бюрократизм в партийных и советских организациях, подвергала гонениям людей, осмелившихся выступать против них, что было прямым издевательством над внутрипартийной и советской демократией». Далее он долго приводил примеры этих дел, о способах вредительства, затянув выступление, что его несколько раз просили кончить. Это полностью соответствовало интересам право-троцкистского блока. Правые намеревались взять на себя руль машины репрессий, чтобы во-первых отвести потенциальный удар от себя и самим заниматься «преследованием» врагов, что также должно было их обезопасить. Но все же его речь была огромной критикой партийных органов, в первую очередь, не против бывших кулаков и белых.

После Евдокимова выступал Постышев, опасный правый заговорщик, рассказавший о провале борьбы с врагами в киевском обкоме. На него было уже столько материала, но доказательств причастности к блоку право-троцкистов еще не было на руках Сталина. Постышев все дело пытался свести к провалу партийной работы, что вызвало недовольство Сталина. Следом кратко выступила Надежда Крупская и день завершил Андрей Жданов, потребовавший усиления партийной работы. После этого пленум принял два постановления, об усилении подготовки выборов и про дело Бухарина, других правых. Второй вопрос вынесли на небольшое голосование. Сталин был за то, чтобы Бухарина и Рыкова из партии исключить, суду не передавать и передать дело на доследование в НКВД. Его поддержали: Крупская , Ульянова, Ворошилов, Варейкис, Молотов. Потребовали их исключить из партии, судить без применения расстрела: Постышев, Шкирятов, Антипов, Хрущев, Николаева, Косиор, Петровский, Литвинов. За суд и расстрел были: Косарев, Якир, Шверник, Будённый, Мануильский. Нарком ВД Ежов выступил за особое предложение – передать суду Военного Трибунала и расстрелять. В итоге было решено исключить их из партии и передать дело в НКВД.37

Сам Бухарин в этот день на пленуме не присутствовал, он был дома в бывшей квартире Сталина, его вызвали после вынесения решения, где он был взят под арест и препровожден на Лубянку, во внутреннюю тюрьму НКВД. Вместе с ним арестован был Алексей Рыков. Дома у арестованных были проведены обыски, процессом руководил зам. Начальника 4-го отдела ГУГБ НКВД Борис Берман, также правый, личный контроль за процессом был необходим, вдруг что-то найдут, про скрытых правых. Оказавшись в тюрьме, Бухарин и Рыков отказались давать признательные показания.

Вредительство это действительность

Утром 28 февраля пленум снова открылся для обсуждение третьей повестки, вредительства. Вместо покойного Серго Орджоникидзе выступил председатель Совнаркома СССР Вячеслав Молотов, который начал с того, что в целом промышленность страны достигла больших успехов, это бесспорный факт. Но далее он сообщал: «Тяжелая промышленность, как и железнодорожный транспорт, пользовалась особым вниманием вредителей, шпионов и диверсантов. И это понятно. Это наиболее важные, решающие элементы всего нашего строительства. Это основа нашего социалистического роста и развития. Поэтому на борьбу за дезорганизацию отраслей и предприятий тяжелой промышленности, как и НКПС, враг обращал особенное внимание. Что же установлено в отношении вредительства, диверсий и шпионажа за последнее время?

Надо сказать, что вредительство началось не со вчерашнего дня, а с тех пор, как возникла советская власть. Нам пришлось организовывать Всероссийскую Чрезвычайную Комиссию для борьбы с контрреволюцией, с саботажем и прочим. И это вредительство никогда не прекращалось на тех или иных участках нашей хозяйственной работы. Мы, конечно, и теперь еще далеко не знаем всех фактов, Углубляясь дальше в это дело, мы получаем новые данные и новые задачи для ликвидации вредительских элементов в нашем государственном аппарате. Однако главные факты мы теперь уже знаем, и о них мы должны теперь говорить.»

Далее он долго рассказывал про факты вредительства, начиная с показаний осужденного Пятакова. Все, от вербовки вредительских кадров и до самой преступной деятельности, которая делалась множеством разных способов: намеренно неправильным планированием, затягиванием сроков проектирования и работ, поощрением выпуска бракованной продукции, разрушением рабочей дисциплины, нарушением техники безопасности, запланированными взрывами на заводах. Вторую часть своего выступления он посвятил вопросу воспитания кадров и рабочем методе. Выступление продолжалось так долго, что на остальных делегатов просто не осталось времени на утреннем заседании.

После перерыва вечером выступал Лазарь Каганович, ему был выделен не весь вечер, но доклад был длинный, тема вредительство на транспорте. Он большую часть отведенного ему времени посвятил на описание методов вредительства, приводил показания осужденных. В середине он начал рассказывать об выявленных врагах прямо на транспортном хозяйстве: «Я имею разработку 177 руководящих работников. Вот из 177 начальников управлений НКПС, учитывая начальников и заместителей начальников служб движений, паровозной, вагонной, пути, т. е. наши верхушки, на 1 января 1935 г. из 177 чел. состояло в антипартийных группировках и в оппозиции 36 человек. На 1 февраля 1937 г. имеется 251 чел., это потому что увеличились службы, осталось 6 чел., состоявших в антипартийных группировках и в оппозиции. Состояло в антисоветских партиях – меньшевики, эсеры – 26 чел., осталось еще 14 человек. Работало на выборных постах в органах Цектрана, было 27, осталось 19. Из 177 руководящих работников за два года заменено 99 человек. Из 39 начальников дорог у нас сейчас осталось 12 старых и 27 новых, из них 11 инженеров. Мы в 1936 г., по совету т. Сталина, взяли курс на выдвижение в особенности инженеров. Один техник, 9 бывших начальников политотделов, 4 бывших чекиста, 3 практика. Из 100 чел. снятых – 36 арестованы. Из 36 арестованных – 22 чел. были сняты с работы до ареста. Из арестованных 3 чел. числятся по анкете бывшими троцкистами, остальные не числятся бывшими троцкистами, значит, скрывали.»

Он рассказал, как получилось, что в его окружении в наркомате были враги, рассказал, как Яков Лившиц стал его заместителем и в чем он был замешан: «Лившиц. Про эту стерву, извиняюсь, должен подробнее остановиться. Лившица я знал потому, что как секретарь ЦК КП(б)У руководил исключением его из партии и высылкой в Сибирь. Вот как я знал Лившица. Здесь знал его по заседаниям Транспортного совещания. Здесь мы имеем яркий образец перекрашивания. На Транспортном совещании это был один из самых первых, который выступил ярко антипредельчески. Должен сказать откровенно, приход мой на транспорт, на железную дорогу,– я не ждал, что меня встретит верхушка аппарата. Как подсказывает т. Буденный, нелояльно, не ждал. Вы знаете, что встретили меня рабочие неплохо, а верхушка встретила так, что хотела держать меня в плену техническом. И вообще в первый же день моего прихода на транспорт мне предложили конвенцию и Арнольдов знаменитый дал записку (она здесь сохраняется) «Значение конвенции как способ уменьшения погрузки». Конвенция – способ прекращения погрузки. И мне предложили, так как были заносы на Курской дороге, прекратить погрузку на Донбасс. И тогда-то я обратился к т. Саркисову с просьбой по телефону. Тут был и Арнольдов, были и другие».

Каганович добавлял, что борьба велась еще до 1937 г. , наркомат путей сообщения одним из первый поставил задачу борьбы с вредителями, когда другие не поднимали тревоги: «Я не скажу, что мы абсолютно никаких мер не принимали, меры мы принимали, например, за два года из политотдельского аппарата разоблачено 299 троцкистов, из аппарата НКПС 220 человек, троцкистов из них 109 человек. Мы издали приказ в январе 1936 г., в котором говорили, что так как важнейшей причиной крушений на транспорте является подрывная и диверсионная работа проникнувших на транспорт классовых врагов – бывших кулаков, белогвардейцев, троцкистов, эсеров, меньшевиков, то приказываю организовать тщательный учет и постепенно очищать аппарат транспорта от этих людей. За это время, по этому приказу мы очистили транспорт: 485 жандармов, 220 эсеров и меньшевиков, 1415 белых офицеров, 282 вредителя, 440 человек шпионов, это, главным образом, люди, работавшие по движению. По дорогам мы имеем такую картину: в 1934 г. разоблачено было 136 чел. троцкистов, в 1935 г. 807 троцкистов, в 1936 г. 3800, из них значительная часть арестована. Значительная часть разоблаченных падает на второе полугодие. Повторяю, эта часть арестована.

Таким образом, как видите, мы здесь имеем довольно серьезное очищение рядов от политически вредных людей. Однако было бы неправильным, и я считаю, что пункт решения ЦК, резолюция правильно говорит, что необходимо признать это положение. К сожалению, надо сказать, что ряд хозяйственников проявляет пассивность в деле разоблачения, инициативы проявляют мало, а некоторые даже тормозят. Я не скажу, что у нас начальники дорог или работники дорог занимают очень решительную, активную позицию. Есть работники, которые много помогают в этом деле, а есть и такие, которые не разоблачают, а тормозят. По-моему, этот пункт правильный, а самое главное состоит в том, чтобы подбор людей организовать лучше.»

Каганович говорил, что служба путей сообщения была чрезмерно засорена ненадежными кадрами, не считая очевидных вредителей, из  156 тыс. работников 75 тыс. исключены из партии. Но все было не так однозначно. Каганович заявил, что среди исключенных есть честные люди, стахановцы, которых можно вернуть в партию. После этого он еще говорил о организационной работе и на этом закончил. После краткого перерыва выступил первый секретарь Донецкого областного комитета КП Саркис Саркисов, заговорщик. Ранее он в 1920-е годы был троцкистом, исключался из партии, но был восстановлен, когда притворно «отказался» от троцкизма, выбрав тактику двурушничества. Он непосредственно прикрывал и руководил вредительской деятельностью на Донбассе. Теперь же на пленуме он заявлял, что «прозевали» это дело: «Вредительство в Донбассе было проведено немецко-троцкистскими агентами. Но сперва я хочу ответить на один вопрос. Мы прозевали вредительство, это факт. Наши партийные организации, Донецкий обком и я как секретарь обкома прозевали серьезное вредительство, которое было проведено и в угольной промышленности, и в особенности в химической промышленности Донбасса. Но что же мы заметили, что же нам было видно? Нам был виден саботаж. Тут т. Каганович очень правильно говорил о том, что, вскрывая и разоблачая предельчество, устанавливая факты саботажа, до конца не докопались и не обнаружили вредительство.» Дальше он приводил многочисленные вскрытые факты вредительства.

Далее выступал Александр Гуревич, ранее зам. Орджоникидзе в наркомтяжпроме и на момент проведения пленума зам. Председателя Госплана СССР. Он также был правым заговорщиком. Много говорил о вредителях и дефектах производства и в конце доклада неожиданно подвергся критике Косиора и Постышева, о провале работы с кадрами. После выступал руководитель Азербайджана Багиров, лоялист, рассказавший о вредительстве в нефтяной промышленности и национализме. На этом пленум 28 февраля закончился.

Утром 1 марта новое заседание началось с выступления Авраамий Завенягин, директор Магнитогорского металлургического комбината. Находясь на своей должности, он честно исполнял свой долг, но и огромный комбинат также не избежал удара вредителей. Завенягин доложил о выявленных методах вредительства. За ним выступал Моисей Рухимович, бывший зам. Орджоникидзе и нарком оборонной промышленности СССР. Сам вредитель и заговорщик, он как знающий человек тоже рассказал о происходившем вредительстве, «забыв» упомянуть себя, в числе соучастников. Следом говорил Николай Антипов, зам. Предсовнаркома СССР, зам. Председателя СТО, член комиссии госконтроля. Один из самых опасных заговорщиков, который с 1914 года был провокатором царской охранки, правым с 1928 г. , шпионом Германии и Польши с 1934 г. Он был фактическим координатором деятельности всего право-троцкистского блока. Пользуясь своей должностью госконтролера он часто ездил по стране, встречался с многими людьми, включая вредителей на местах и отдавал им распоряжения от имени головки блока. Он же напрямую был связан с убийством Кирова.

На пленуме Антипов, как ни в чем не бывало, говорил: «В показаниях правых об установках, которые давал Бухарин, говорится, что Бухарин особенно подчеркивал опасность для правых, что сейчас трудящиеся ощущают результаты выполнения первой и второй пятилеток, что теперь, когда чувствуется рост зажиточной жизни, исключительно вырастает влияние партии среди трудящихся. Банкротство всех «прогнозов» троцкистов, зиновьевцев, правых на невозможность построения социализма в одной стране, провал их установки на реставрацию капитализма в нашей стране, победоносное строительство социализма в нашей стране вызывает их исключительную злобу к руководству партии и к трудящимся нашей страны. Отсюда – установки на вредительство, на террор, как на единственное средство борьбы людей, лишившихся всякой поддержки рабочих, трудящихся, интеллигенции. Отсюда – измена родине, переход на службу к германским и японским фашистам. Совершенно бесспорно, что если бы вредительства в таких размерах не было, то наши достижения были бы еще больше. Для каждого из нас совершенно очевидно, что вскрытое вредительство, раскрытие террористических групп не только не создадут паники, уныния среди членов партии и трудящихся, а вызовут исключительный подъем политической активности трудящихся и повышение их политической бдительности в борьбе с классовым врагом.»

Подобная речь это образец двурушнической тактики врага. После он также рассказывал о вредителях, передав слово такому же вредителю, наркому водного транспорта Пахомову. Выступал он крайне неубедительно, до того, что стал объектом самой жесткой критики, из всех, кто выступал на пленуме. Вот один пример:

«Пахомов. Например Бронштейн – бывший начальник Балтийского пароходства, сейчас арестован, Шейбухов – начальник Северо-Западного пароходства, арестован.

Молотов. А вы представляли его к награде.

Пахомов. Правильно, Вячеслав Михайлович, я уже сказал, что мы слишком относились с большим доверием к ним, недавно только стали проверять кадры и мы имеем уже такой букет. Сердюк – начальник Днепропетровского пароходства, Хандожко – заместитель начальника Енисейского пароходства – я называю фамилии людей, которые уже разоблачены и арестованы.

Смех.