Июнь

Судя по огромному количеству отзывов, просто так книга не прошла. Но, согласен с большинством авторов – если первая часть читалась на одном дыхании (показалось, что это даже лучше «Истребителей»), вторая – уже как-то хуже, третья не зашла совсем.

Наверное, это книга для интеллектуалов. Не для простых смертных. 60% отступлений ( отнюдь не лирических). Чемодан без ручки. Последняя часть уже вызывала тошноту. Справедливости ради отмечу, что с интересом читались главы о Вале Крапивиной и Ариадне Эфрон. Остальное- тяжело. Быков- великолепный лектор и литературовед. Художественная проза- не его конёк.

Дмитрий Львович Быков – болшая умница. Непревзойден… Несколько искусственен… «Июнь» – не самый лучший его роман. Это признает сам автор.

На вкус и цвет товарища нет, но буду откровенен, мне не понравилось. Затянуто, невразумительно, много воды, временами полное отсутствие логики в поведении персонажей. До конца не дочитал. Но кому-то может и понравится, спорить не буду.

Прекрасная книга, не могла оторваться, чудесный язык! Также информационно очень интересна. Не читала предыдущие книги из этой трилогии, попробую теперь это сделать. Спасибо автору!

Роман Дмитрия Быкова “Июнь” посвящен двум годам накануне войны. Книга описывает события в Советском Союзе 1939–1941 годов; в книге три сюжетные линии, которые связаны только одним героем. Литературный критик «Медузы» Галина Юзефович считает, что «Июнь» – один из лучших текстов Дмитрия Быкова.Автор – многосторонняя личность: журналист, писатель, поэт, радиоведущий.Его эрудиция делает книгу глубокой: здесь и зашифрованные аналогии на настоящих людей, и исторические факты, и доставляющий удовольствие русский язык. Дмитрий воплотил в книге многие свои таланты: стихи, прозу, постановку пьес.Формально три части объединяет время концовки (сюжет каждой завершается в ночь на 22 июня 1941 года), а для большей прочности они скреплены одним общим эпизодическим персонажем – светлым советским ангелом, шофером по имени Леня. Еще у двух частей есть общая площадка – квартира, куда захаживал Гордон из второй части и приходила Валя с начальником из первой.По длине истории неравнозначны. Первая – самая длинная, вторая – короче, третья – самая короткая, и, наконец, эпилог стремительно подводит нас к концу мирного периода, и мы понимаем, что война началась. Такая структура книги напоминает спираль времени. Причем, ни слова и войне не прозвучало, но и герои, и читатели застыли в молчании, поскольку все поняли.Про что эта книга? Она о слабостях, пороках, эгоизме, нежелании и желании войны, героизме. В ней четко видны слабаки и сильные, как человек переживает кризис. Это книга про боль, но если у Чехова – боль через мысли, духовные муки, то здесь через физическое – секс.Образ женщины в романе очень специфический. Если мужчины страдают духовно, то женщины именно физически. Ими пренебрегают, ссылают в тюрьму. Все герои – мужчины, и мы видим начало войны глазами мужчин. После такой книги стало интересно посмотреть на начало войны с женской позиции. Книга заканчивается тем, как Леня с семьей в лесу собирает ягоды. На такого Леню вся и надежда в войне. Не на Мишу, не на Гордона и не на писателя, а на простого работягу.Сама мысль, что война была нужна, ее ждали и хотели – весьма странная для нашего времени, но она четко видна в романе. Жить в том мире было так тошно, что Валя говорит: “Вот бы ты ушел на войну, а я бы тебя ждала..”. Нужно что-то радикальное, чтобы ту жизнь изменить.Роман написан в 2015 году, как раз, когда наша страна рассорилась с соседями. Возможно, автор хотел провести аналогию с 1939 г, когда ожидание войны также витало в воздухе.Последняя часть романа вызвала противоречивые чувства. Здесь есть высмеивание коллег по цеху, которые “одни в поле войны” и думают, что могут изменить мир и “глаголом жгут сердца”. Вспомнилась книга “Дети мои” Гузель Яхиной, когда главный герой сочинял сказки, которые сбывались.Интересно увидеть отношение героев к русско-финской войне. В музеях русско-финской войны сейчас транслируют версию, что Советский Союз хотел отодвинуть границу от Ленинграда, и поэтому сам начал войну. Во времена, описываемые в книге, наоборот, считалось, что финны напали на нас, но простые люди этому не верили. После прочтения книги понимаешь, как мало мы знаем историю нашей страны и многого не узнаем никогда.Мы думаем, что экранизации фильма не быть, так как нет сопереживания героям, образ войны отличается от того, что нам транслируют на параде каждый год.В целом книгу не советуем, но не жалеем, что прочитали :)

Этот роман с самого начала рождает диссонанс. Легкая и подвижная интонация Быкова-лектора, какой мы её помним, никак не хочет проецироваться в тяжеловатый аритмичный текст.Буквально выпутываюсь из каждого абзаца, с недоумением и легкой грустью вспоминая стихотворные строки автора.Роман состоит из трёх новелл с единым хронотопом: Москва 1939-41 и одним сквозным персонажем. И есть ещё одно, что объединяет судьбы героев. Эта предопределенность для каждого особенная, прорастая сквозь судьбы героев, преломляясь в них, являет свой неотвратимый безобразный лик. Война, которая уже завтра! Она уже прописалась в судьбе народа. Её надвигающийся ужас чувствуют не только персонажи с маниакальными психозами наподобие Крастышевского, но также студент-филолог и поэт Гвирцман и номенклатурный журналист Гордон. Водитель Лёня, неприметный герой всех трёх новелл и эпилога, выступает несуразным светлым ангелочком, невесть как попавшим в этот адский замес, мало что понимающим глубоко, но о чем-то догадывающимся, безусловно. Можно предположить в нём символический образ Советского народа, жизнерадостный и победоносный – со страниц газет и кадров кинохроники. И если повествование продолжать, он претерпит все невзгоды, пройдёт войну, вернётся к жене и дочери Наташе, а в 53-ем будет, рыдая, хоронить Вождя. Примечателен контекст-сопоставление невысокого роста Миши Гвирцмана с Лермонтовым и с Гёте, а за ними между строк маячит фигура ещё одного поэта. Он прозу пишет тоже и даже получает за неё литературные премии. Википедия помогает проставить 169 напротив Гвирцмана и Лермонтова. Роста уважаемого автора не нахожу, что очевидно роднит его с Гёте, данных которого также обнаружить не удалось.Возвращаясь к тексту, осмелюсь попенять Дмитрию Львовичу: он постоянно занимается толкованием своих героев, что вроде бы вполне органично для лектора. С одной стороны это упрощает мне понимание, с другой – я начинаю опасаться, как бы не атрофировалось то, чем я пока способен это делать. Автор ведь нам загадок не оставляет, равно как и пространства для собственного осмысления. Объясняет всё, даже по какой причине забывали снять «фотографию пухлого ребенка» с обоев.Иной раз хочется вмешаться и крикнуть: Оставьте героя в покое, не лезьте ему в душу своим эстетским, литературоведческим пинцетом! Дайте ему свободу действовать, высказываться, мыслить! А мне, читателю, – возможность всё понять и самому выводы сделать! У меня же стойкое впечатление, что я читаю не сам роман, а уже критическую статью о нём с разбором мотиваций и что хотел сказать автор и тому подобное. Не мне упрекать Дмитрия Львовича в профдеформации, но читателю тут и в самом деле места маловато оставлено.Поражает практически полное отсутствие эротизма интимных сцен и немного коробит порнографическая точность, с которой автор фиксирует окончание актов соития  Спойлербудто ему, и похоже ему одному, чрезвычайно важно кто куда кончил в «краях, где аборты запрещены». Коробит, впрочем, не сильно. Ровно так же, как не чувствуешь эротизма, так не чувствуешь и отвращения, которое казалось бы должно возникнуть при подобной отнюдь не романтической детализации. Без вкуса и запаха! Возникает мистическое ощущение что эффект предвоенного омертвения распространился и на авторский нарратив. Если это не исключительно моё искаженное восприятие, но художественное решение, я бы предпочел все-таки что-то поизящнее. По тексту ведь должна быть три дэ страсть, а по факту нечто плоское, немое, черно-белое. СпойлерПоказалось, что Валя Крапивина чересчур стремительно преодолела дистанцию от «вдовы героя» до шлюхи. И уж если автор успел меня приучить к объяснению всего и вся, то эту тему, наверное, стоило поподробней разжевать. Хотя повторюсь, мне было бы куда как приятней увидеть воочию, нежели выслушивать длинные объяснения.Чтобы проиллюстрировать насчёт объяснений: «Из коридора донеслось „Пожалте-пожалте“, и Максимов пропустил впереди себя девушку, показавшуюся ему шестнадцатилетней. Как и все, Боря сначала заметил огромные светло-голубые глаза, две голубые фары, как называла она их, насмешничая над собой. И она сразу остановила взгляд на нем, зацепилась за него, как за спасательный круг. Она вошла в комнату быстро и радостно, но видно было, что – растеряна; неясно было, как встретят существо из иного мира, с другим опытом, а тут он, совершенно такой, какого ей было нужно. Так она говорила потом. И еще говорила, что загадала. Удивительна была ее детская манера гадать, загадывать, доверие к приметам, самые старые московские суеверия, сохраненные в европейских странствиях и с новой силой расцветшие тут. Все эти „месяц слева“, четные и нечетные ступеньки на лестницах, сложная система ее внутренних сказок, половину которых, он был уверен, она сочиняла для него.»С этим текстом вводится новый персонаж – Аля или Ариадна – возлюбленная героя второй новеллы Бориса Гордона. Я почти увидел, как ровно этими строками преподаватель Дмитрий Львович рассказывает студентам о новом романе. Полное впечатление, что где-то есть оригинальный живой текст, но я по недоразумению взялся читать не его, а интерпретацию уважаемого литературоведа и критика. Я не то чтобы не согласен с интерпретацией, мне просто хочется почитать сам роман.Но квинтэссенция в следующем фрагменте:«И заметил, потом, вытряхивая косточки в ведро, что они цеплялись за дно миски, не хотели падать, выигрывая, может быть, секунду – но выигрывая. Вот так и мы, подумал Борис, но не стал уточнять, за что мы цепляемся и куда падаем. Просто подумал, просто таково было ощущение.»Т.е. даже когда, по мнению автора не стоит объяснять мысль героя, решив её оборвать, не объясняя, он, по инерции что ли, продолжает намыливать вокруг этой мысли совсем уже пустопорожний текст. Вот и я, похоже, здесь намылил – неужели эта штука заразна?Временами не понимаешь, чей текст в данный момент читаешь. Иной раз выводы героев звучат подозрительно современно и не попадают в эпоху, а ассоциативный ряд их мироощущения велик, прекрасен и похож один на другой. То ли это мысли персонажа, то ли авторский текст, то ли – текст того же автора, но уже в роли критика самого себя. На мой вкус автора в тексте романа отчаянно и даже неприлично много. Обидно и несправедливо упрекать в этом Дмитрия Львовича. Его летучие, скачущие мыслеформы перекрывают по яркости и эмоциональности размышления и переживания любого из героев. Сюжетные рамки тесны для него и выглядят вместе со всеми действующими лицами лишь декоративным обрамлением для пламенной речи. И, в конце концов, какая разница, от чьего имени она провозглашается – от лица героя, писателя или критика – главное, чтобы она резонировала со струнами, вибрирующими в душах читателей, и рождала в результате некую новую гармонию.И для меня тоже этот момент в романе настал, когда всё сошлось, и избыточные объяснения отлетели и исчезли, как ненужная пустая шелуха, а мне даже показалось, что я наконец дочитал до оригинального, т.е. исходного, текста, прорвавшись сквозь бесконечную встроенную авторецензию. Поездка Бориса в Котлас в лагерь к Ариадне. Там как-то всё на месте – и правда, и боль, и недосказанность. Ну и легкая горечь: «Вот бы точно так же с самого начала!»

Потрясающая книга! Какое счастье, что это есть! Дмитрий Львович, благодаря вам, мы все еще верим и надеемся на будущее. Как же замечательно выстроен роман, какая правда!

Не знаю, что хотел сказать автор. Возможно, развернуть картину того, из какой нашей грязи вырастает потребность в войне. С этой точки зрения (вырвавшегося демонического), стоило почитать. Дали разрешение на худшее – и вот как оно может изуродовать даже не слишком усердствующих в пакостях людей. Такой, в общем, смысл, оставшийся по прочтении.