Читать онлайн Просто друзья бесплатно

Глава 1.

Глеб.

Я смотрю на лобовое стекло. Чистое. Только что несколько раз его мыл, чтобы ни одна пылинка, ни одна капля не была замечена. Будет раздражать и отвлекать. Я себя знаю.

Проверили давление в колесах. В прошлый раз левое заднее подкачивали.

Сажусь за руль. Кожаная оплетка приятно холодит кожу. Слышу рядом чьи-то голоса. Мешают. Перед началом очень важна настройка. Молюсь? Нет, что вы. В это не верю. Только в себя и свою малышку – Jaguar F type с двигателем V6 и 550 «лошадей».

Захлопываю дверь. На старте три машины: Моя, развалюха Марата, не понимаю, как он может иногда побеждать, сидя за ее рулем, и еще какого-то левого чувака.

Симпатичная девчонка в свете наших фар. Слышу рев мотора. Музыка для моих ушей. Марат выжимает сцепление, но не отпускает, а газует. Боковым зрением замечаю его смазливую рожу, что-то пытается мне сказать, только ни хрена не слышу из-за шума и закрытых окон.

Один.

Два.

Нога на сцеплении, подвожу.

Три.

Рев мотора, адреналин в крови. Она закипает с каждой секундой. Ты словно оказался в фильме, где ты и режиссер, и актер одновременно. В твоих руках изменить любую сцену.

Я сконцентрирован на своих действиях, любая мелочь важна, нельзя отвлекаться ни на долю секунды. Потому что даже такая микрочастица важна.

Выхожу на второй круг по внутреннему радиусу, вижу, что в просвет хочет ринуться Марат. Неужели не понимает, что уже изучил его хитрый прием. Конечно же не позволяю. Я лидирую, новенький остался в конце, отрыв в несколько секунд, этого достаточно, чтобы оставить его не у дел. Остался Марат. С ним, честно, сложнее. Жмется ко мне левым крылом, не дает подрезать его. Только прижимает меня к краю. Опасно, если не справлюсь с управлением, аварии не избежать. Дебил. Всегда рисковал неоправданно.

Вдалеке вижу финиш. Осталось несколько сотен метров. Ничто, когда твоя скорость больше сотни километров. Но мы идем бок о бок. Не учел только, что если меня и обгонять, то только на поворотах, выигрывая важные секунды. На прямом участке дороги тягаться с моей машиной практически нереально. Да, было несколько раз, когда каким-то чудом Марат приходил на финиш первым. Но сегодня… Нет, лучше пристегнись.

Давлю сильнее на газ и отрываюсь. Вот так, детка. Твой папочка уже на финише.

Резкий тормоз и меня отбрасывает назад. Все. Кровь прекращает бурлить. Она больше не кипяток, что обжигает.

– Поздравляю, – с неохотой отвечает мне Марат. – Сегодня – ты.

– Так и завтра буду я!

– Не обольщайся. Я тебя когда-нибудь обгоню по прямой. Мне просто стоит быть немного хитрее.

– Ты еще скажи, что все это время поддаешься мне.

– Да иди ты нах*р, – почти обиженно сказал Марат.

Отходит от меня. Голову опустил. Ставки были высокими за счет того новенького (кстати, а где он?). А Марат опять проиграл.

Он из обычной семьи. Даже не так. Его мать – типичная алкашка, отец – туда же. Всю свою жизнь он живет в вонючей хате, где все провоняло дешевой спиртягой. Образование? Да фиг его поймешь. Вроде что-то заканчивал. Его страсть – это гонки, машины. Как и у меня. Он мечтает о Формуле-1, но на деле имеет ржавое корыто, нулевой баланс карты и высокие амбиции. Наивный малый.

– Эй, Нава?

– Что тебе еще?

– Вечеринка у меня скоро. Ты же придешь? – надежда в его голосе всегда раздражала. Он просто считает нас друзьями. Говорю же, наивный малый. У меня нет друзей.

– И что я забыл в твоем клоповнике?

– Мы просто потусуемся. Девчонки будут, пиво.

– Я подумаю.

– Все-таки ты сукин сын.

– От такого же слышу.

Ухожу с трассы. Да, сегодня я и правда молодец. Несколько минут, и у меня в кармане несколько десятков тысяч. Для меня это пшик. Но не в этом дело. А в скорости, в том, как я себя чувствую, когда на трассе. Я всемогущ в этот момент.

Подъезжаю домой поздно. Для отца поздно, разумеется. И для гостей. Но почему-то в гостиной горят огни. Новый внедорожник припаркован около нашего гаража.

Захожу через парадную дверь, обычно пользуюсь запасным выходом. Так тише, и есть надежда избежать встречи с отцом. Не выношу его разговоров. Запоздал он с ними.

– Глеб? – голос матери.

Это очень странно, она в этом доме показывается очень и очень редко. Последний раз около года назад, после очередной ссоры с отцом, с которым они в разводе уже несколько лет.

– Мама? Что ты здесь делаешь?

– Пойдем, пройдем к столу.

Чувствую, меня втягивают в какую-то игру. А я их не люблю. Особенно, когда не знаю правил. В гонках все проще. Есть педали, есть руль и есть дорога. А ты их повелитель. Ты придумываешь игру.

За столом друзья семьи, как выражался папа, – семейство Апраксиных. Отец, как всегда во главе стола. Пара мест пустует. Уже понимаю, одно из них для меня. Ну что, если не знаешь правил игры, пора их придумать самому.

Я в кожаной куртке, черной футболке и потертых джинсах. И они – в идеально отглаженных костюмах и платьях. Даже жалко, что мне плевать на это. Могу сказать грубее, но пока сдерживаюсь.

Милая девушка. Ее зовут Мила. Ее всегда все так называли. Но это не полное ее имя. А какое полное – я не помню. Она сидит с краю, ее почти не видно за всей этой мишурой, что облепила сидящих за столом. Возможно, она такая же чужая, как и я сейчас. Чужая для них, чужая в этом доме. Последний раз я помню ее года четыре назад, наверное. Ей было пятнадцать лет. Маленькая, хрупкая, даже больше худая. Так же сидела за столом и молчала. Приложение к родителям, за которое тоже все решают.

Мне любопытно, о чем эта игра. Это, наверное, единственное, что меня еще держит за этим столом.

– Глеб, расскажи, как прошел твой день? – Правда? Отец интересуется?

– За*бись.

Гости замерли. Не ожидали, что сын Павла Навицкого такой грубый, неотесанный и невоспитанный? Добро пожаловать в нашу семью, где все вокруг одна сплошная картинка. Поддельная картина захудалого художника-карикатуриста.

– Глеб, – мама пытается смягчить обстановку, – давай немного сбавишь обороты…

– Как прошел мой день… Тебя правда это интересует?

– Если бы не интересовало, то не спрашивал бы.

– Ну, хорошо, – игра затягивает, правила пока не ясны, но намереваюсь выбиться в лидеры. Как в гонках, надо просто рассчитать тактику противника, увидеть его слабые места, а когда он их покажет, вдавить педаль и оторваться. – Я встречался с друзьями, общался. Потом были дела, – не уточняю какие. – А вы? Ты. Чем занимался ты? – провоцирую его, отец прекрасно осведомлен, что этот вопрос я никогда ему не задаю, знаю наперед его ответ – работа, всегда работа, постоянно. Его семьей были не мы с мамой, а работа.

– Новый проект. Иван, ты же помнишь Ивана, Глеб, у нас с ним будет новый проект. Ему нужна моя помощь по многим вопросах. Я согласился.

Тишина за столом, все переглядываются. Чувствую, теряю нить. Только Мила сидит все еще опустив голову. Прямая спина, длинная шея, такие же длинные руки, что сложены у нее на коленях. Красивая маленькая статуя. Не люблю. С такими скучно.

– Глеб, я хочу тебя кое с кем познакомить.

– Я всех здесь знаю, если только вы не прячете за стенкой кого-нибудь.

– Знакомься, твоя будущая жена – Мила Апраксина, – голос его стал тверже, как и всегда, повелевает, приказывает.

– Это, бл*ть, шутка такая? Какая нах*р жена?

– Глеб, спокойнее, – подключается мать.

– Спокойнее? Вы на старости лет совсем из ума выжили? Мы что, в 18 веке, когда всех женили, никого даже не спросив?

– Нет. Но в наше время это тоже обычное дело. Особенно для таких семей как наши.

– Пи*дец какой-то

– ГЛЕБ!

– Что Глеб? В общем, прошу меня извинить, но я откланюсь. Так можно сказать? Или правильно откланиваюсь? Да, одна х*йня. Все, всем мир! – выхожу из-за стола.

А Мила так и сидит. Она правда статуэтка какая-то, даже не шелохнулась. Раздражает.

Поднимаясь по лестнице, слышу, что отец успокаивает Ивана, отца Милы, чтобы не переживал. Что свадьба при любом раскладе будет.

Ну мы это посмотрим, родственнички.

Глава 2.

Глеб.

Захожу к себе комнату, дверь сильно ударяется о стену. Скорее всего, останется след от ручки. Под ногой мяч, футбольной. Со всей силы отбиваю его. Нервно. Внутри меня все бурлит от негодования. И это не кровь, закипающая, когда рука лежит на ручке коробки передач. Это другое. Это гнев. В мою жизнь снова вмешивается отец. Сначала выбирал мне школу, потом университет, специальность, работу тоже уже выбрал. Все за меня, мое мнение ничего для него не значит.

В моих же планах, если и обзаводиться семьей, то намного-намного позже. После тридцати нормально? Да, пожалуй, после тридцати мне подходит. В первую очередь мне нужно найти дело своей жизни, чтобы сутками не пропадать на работе, как это делал отец всю свою жизнь. Я хочу видеть как растут мои дети, как они взрослеют, чего-то добиваются.

Именно поэтому от него и ушла мать. Как можно соревноваться с той, кто изначально на первом месте. Это не любовница, не жена. Она намного ближе к нему. Даже я, его сын, далеко не на первом месте. Второе? Тоже мимо. Возможно третье, и то не факт.

Без стука, впрочем, как и всегда, входит отец. Он так же зол, как и я. Раньше меня это пугало. Я не знал, что от него ожидать. Нет, меня никто и никогда не бил. Он всегда подавлял по-другому. Видел слабые места и давил на них. Низко и подло. Но это научило меня важному правилу – устранять слабые места. Их быть не должно.

– Надо стучаться, когда входишь. – Подбрасываю мяч и ловлю его.

– Я в своем доме, Глеб.

– Может, тогда еще и дверь с петель снимешь? А что? – на него не смотрю. Это лишнее, я и так знаю, что в них плещется: раздражение, гнев и разочарование.

– Надо будет – сниму.

Откидываюсь на спинку кресла и бросаю мяч в него. Реакция еще хорошая – он ловит мяч и возвращает его мне.

– Ну… давай. Я готов, – улыбаюсь. Играю с ним. Мы неравные соперники. Об этом знаю и я, и он. Но иногда играть стоит ради самой игры. – Учи! Только быстро. За*бался. Спать хочу.

– Через месяц ты женишься. Это не обсуждается.

– Опять двадцать пять. Ну проходили это уже, отец. Сейчас начнется шантаж. Отнимешь кредитку, тачку, да, отберешь квартиру, где иногда я зависаю. Что еще… Подскажи уж, че стоишь? А, вспомнил. Будешь угрожать, что лишишь наследства.

– Ты прав. Буду. – Сухо ответил он. Козырь в его рукаве. Знаю это.

– Тогда повтори это все и дай уже спать лечь, а?

– Вот смотрю я на тебя и думаю.

– Ты в мои годы, – пародирую я некогда сказанные им слова.

– Да. Именно это. – Он устало опустился на кровать, – это все мать.

– Не трогай ее! Это все ты. Тебя не было рядом. Никогда, – громко ответил я. Так выдают эмоции. И я их выдал. Потому что больно вспоминать, что в самые важные моменты его не было рядом.

– Ну вот и хорошо. Нашел я на тебя рычаг давления.

– Какой на хрен рычаг?

– Твоя мать. – И смотрит на меня. В упор. Делая контрольный выстрел, – я все время забывал, что она для тебя оказалась куда ближе и роднее, чем я. Она – идеал, я – дьявол, который все испортил в ваших жизнях.

– Видишь, ты сам все понимаешь.

– Ты забыл одну важную вещь: твоя мать все еще зависит от меня финансово. Она живет в моей квартире, ездит на моей машине. Да она ни дня не работала. Могу поспорить, ее даже в секретари не возьмут.

– Что ты хочешь этим сказать? – глупый вопрос. Он прекрасно это знает.

– Твое согласие на свадьбу. Вот и все. При таком раскладе я ее не трогаю, отказываешься – заберу все до последней шмотки, что купила на мои деньги. Пущу в одних трусах.

– Ублюдок! – процедил я.

Перед глазами пелена. Был бы младше, сказал бы, что пелена из слез. Так было, когда он не выполнил свое обещание отправить меня в лагерь с друзьями из класса, потому что четвертные оценки его не устроили. Я плох оказался в математике. Как и в геометрии, английском, химии, физики. Я просто плох. Бездарь.

Сейчас это черная пелена гнева. Невыносимо. Он рвется наружу. Хочется бить, крушить все вокруг. Только бы не оставлять его внутри. Потому что будет сжирать меня.

Сейчас бы сесть за руль и выжать педаль газа до упора на пустой трассе. Только так может стать легче. Ненадолго, только пока еду. Но хоть какое-то время я не буду думать о нем.

– Марат, – звоню ему. Нет, это не дружеский звонок. Просто надо с кем-то поговорить.

– Че надо, Нава?

– Могу приехать?

– Валяй. Только я это… дома.

Понятно, значит бухарики с ним вместе. Он их никогда не бросит. Вот настоящий сын, который будет рядом и убирать блевотину своего отца после паленой водки, уложит в постель и уберет нищенские стены. А я просто лишний в системе координат моего отца, ненужный элемент, от которого уже не избавишься.

Подъезжаю к дому Марата. Уныло и серо все вокруг. Может, зря я к нему приехал. Еще подумает, что мне нужно дружеское плечо. Поздно. Он выходит из такого же серого и унылого подъезда и идет в мою сторону. Понурив голову, смотрит себе под ноги.

Мы с Маратом одногодки, даже родились в один месяц. Через пол года нам обоим исполнится двадцать четыре. Это единственное, что у нас общее. Наверное. А нет, еще страсть к скорости. Этого мало для дружбы.

– Ну чего стряслось?

– Есть че? – он понимает о чем я, улыбается.

– Есть.

– Давай тогда.

Протягивает самокрутку в одной руке. И зажигалку в другой.

– А ты?

– Ну и я.

Мы сидим на какой-то старой лавочке. Хотелось бы откинуться и взглянуть на небо. Но нет, не получится. Лавочка сломана. Ну и хрен с ней.

Делаю первую затяжку. Расслабляет. Может, все произошедшее чей-то дебильный розыгрыш? Или спор? Настолько это кажется абсурдным и бредовым. Ну какая свадьба? Я и, вдруг, муж? А эта девчонка, что еще вчера выпустилась из школы, – жена? Ну бросьте. Она за весь вечер даже не взглянула на меня, опустила свои глаза в тарелку и что-то перешептывалась со своей мамашей. Обсуждали меня? Нашу семью?

– Ты груженный.

– А то. Тебя же насильно не женят.

Марат заржал. И так искренне он это сделал. Громко. Нельзя не подхватить. Это теперь и правда кажется смешным. Кто-то смеется надо мной.

– Не ты че, серьезно? – он опешил, думал, я пошутил.

– Ага. – Сделал очередную затяжку. Вкусно втянув в себя дурманящие пары.

– Ну это… поздравляю, – и опять заржал.

Мы сидим в тишине. Кто-то ругается, слышно из окна. И детский плач, надрывный. Режет по ушам. Столько ненужных звуков вокруг, которые я не хочу слышать. Я избалованный мажор, что привык к тишине и красоте вокруг себя. Это единственное, за что стоит сказать Ему спасибо, что, бл*ть, не слышал всех этих людей.

– И кто она?

– Кто?

– Жена твоя будущая. Нава, забыл уже?

– Да х*р ее знает. Девчонка еще. Виделись раньше несколько раз. Приезжали они с семьей к нам. Я особо в этом участия не принимал.

– Симпатичная хоть?

– Хм, – я задумался, – странная.

– Да, смотрю я на тебя и все-таки не завидую. Я хоть и нищий, но у меня есть то, чего тебя лишили.

– И что же?

– Выбор, Нава. У меня есть выбор.

Он прав. То, отчего я бежал, все равно меня настигло. В который раз.

Возвращаюсь домой под утро. Дома тишина. Гостей, конечно же, нет. Тихо крадусь по лестнице, хотя знаю, что если отец и дома, ему по сути уже нет до меня никакого дела.

– Глеб? – слышу его голос из кабинета. Снова работа. Снова она.

Подхожу к двери и открываю. Он сидит за книгой, читает. Спустил на нос очки и оценивает меня.

– Сегодня вечером у нас ужин в ресторане. Будешь знакомиться с женой. Заново. – Вернулся к книге, больше не смотрит, – приведи себя в порядок.

Молчу. Он и правда не оставил мне выбора. Только кивнул, соглашаясь, и поднялся к себе в комнату.

Глава 3.

Воспоминания из дневника Милы.

Дом семьи Навицких остался прежним. Все такой же величественный, с колоннами возле главного входа. Великолепный сад на заднем дворе – гордость Натальи Матвеевны – жены Павла Навицкого, друга моего отца. Я знаю его с детства. Он всегда дарил мне какую-то безделушку: то куклу, которой еще ни у кого нет даже в столице, потому что он привез ее из Германии, для меня, то эксклюзивный шоколад из Швейцарии, где он был по делам бизнеса, то платье принцессы из мультика с Таймс Сквер в Нью-Йорке. Мне иногда казалось, что он всю жизнь мечтал о дочери, но по каким-то неизвестным причинам ее нет. Но есть я – дочь его друга.

Последний раз я была в этом доме больше четырех лет назад. Павел подарил мне набор косметики. Мне же было пятнадцать лет. Какая молодая девушка не мечтает об этом? Тогда тоже был ужин. Но Глеб опаздывал. Он вообще редко был за столом. Навицкий младший пришел намного позже. Я помню, что был одет в спортивный костюм, говорил, якобы задержался в спортзале. Глаза только его врали. Я это поняла по их блеску. Они неестественно отражали свет ламп. Горели очень ярко. А еще он ни на кого не смотрел, будто разговаривал сам с собой. Было обидно. Мне хотелось, чтобы он посмотрел на меня, потому что всегда нравились его глаза. Черные. Безумно черные. Хотя я понимаю, что такого не бывает, они просто карие.

Глеб сел с краю, далеко от меня. Такой свободный. Ему не писаны правила, которые были вбиты в мою голову с раннего детства: как сидеть, что говорить, как смотреть, что и как есть. Их много, этих правил. По ним оценивают человека в высшем обществе. Рамки, за которые я, наверное, никогда не решусь выйти. А он мог. Что я чувствую? Чуть-чуть завидую его свободе. Но мы не можем быть полностью свободны, ведь живем не в том мире. У Глеба Навицкого тоже есть то, что ограничивает его. Любопытно было бы узнать, что именно.

В тот вечер он даже не притронулся к еде. Это странно, ведь повар Навицких – Жерар – очень вкусно готовит. Особенно ему удаются профитроли. Божественно. Он их может делать и с заварным кремом, и с творожным сыром и красной рыбой. А еще его буф бургиньен. Вкуснее я не пробовала даже во Франции, где проводила несколько летних сезонов.

Только все это неважно. Я смотрю на Глеба и вижу человека, который лишний в этом обществе. Или он делает вид. Тогда он хороший актер, потому что я ему верю.

Он сидит вальяжно, закинув ногу на ногу, его комментарии заставляют меня смеяться, но я не позволяю себе этого, так как это будет неправильно. Еще он смешно закатывает глаза, когда его критикуют.

– Глеб, прошу, сядь как подобает, – просит его мама.

– Прости, пропустил урок, как удобней сидеть за столом. Покажешь? – у него приятный голос.

– Будь добр, дорогой, прими правильное положение, – еще раз просит его мама, а он сидит и не двигается, рассматривает узор на салфетке, возможно, о чем-то задумался. Хотела бы я заглянуть в его мысли.

– Меня всегда поражали эти никому ненужные правила. Вот вы сидите с такой спиной, будто кол проглотили. Скажите, вам правда удобно? Ну серьезно. Кому станет плохо от того, что вы просто сядете, как нормальные люди? Да никому. Мила, вот тебе удобно так сидеть? Даже отсюда видно, что у тебя уже спина затекла, – он обращается ко мне. На моей памяти это первый раз за последние годы.

В этот момент все смотрят на меня. Я привыкла к вниманию, меня это никак не беспокоит, потому что уверена в себе и своих силах. Но сейчас Глеб Навицкий застал меня врасплох. Не люблю вопросы, на которые не знаю ответа. То есть ответ то я знаю, но не могу его озвучить, так нельзя делать.

– Мила с семи лет занимается балетом, Глеб. Для нее сидеть с такой спиной – норма. – Мама помогла мне выкрутиться из этой ситуации. Она часто приходит на помощь.

– У тебя странный голос, Мила. Ощущение, что он принадлежит женщине постарше, никак не пятнадцатилетней девушке, – он смотрит на меня, а не на маму. Провокатор. А мне хочется смеяться. Снова. Да потому что правда смешно. Мама бы не оценила это. Поэтому я и веду дневник. Только так я могу сказать то, что думаю, а не то, что надо говорить.

– Моя мама права, Глеб Навицкий, – легкая улыбка, – я всю свою жизнь увлечена балетом. Прямая спина – меньшее из того, что мне приходится терпеть.

Он больше не улыбается, резко стал серьезным. Это пугает.

– Красивый голос, – ответил мне.

– Да, Мила, как у тебя дела в Академии? – переводит тему его мама.

– Все замечательно, Наталья Матвеевна. Все, как и положено, сначала разогрев, балетный класс, прыжки, потом уроки сценической практики.

– Ты же будешь продолжать учиться там и после?

– Да, буду поступать через три года.

– Молодец, Мила. Мы все тобой гордимся.

На этом интерес к моей персоне закончился. А я могла еще долго рассказывать про балет.

– А ты, Глеб? – Отец обращается к нему. – Какие планы у тебя? Ты же первый курс закончил, если мне не изменяет память.

– Спросите у отца. Его план в отношении меня уже расписан на долгие, долгие годы. Да, отец? – выделил он последнее свое слово. Для меня такое обращение к родному человеку дико. Мне не понять его поведения. Впрочем, не мне судить.

– Глеб! – Наталья Матвеевна пытается сгладить углы. Они всегда очень острые, когда дело касается их сына, я так заметила.

– Ну а что хочешь ты? – мой отец от него не отстает.

– Я? Хм…Девчонок? – он засмеялся. Очень заразительно. – Знаете, есть такой гонщик Айртон Силва. Он был назван самым лучшим в истории Формулы-1 в 2009 среди всех гонщиков. Круто, да? – ой, Глеб, ты же знаешь, что нельзя говорить слово круто. Но намеренно его используешь, – Но не это важно. Представьте себе, он всю жизнь посвятил себя гонкам, даже семья у него стояла не на первом месте, развелся из-за этого с женой. Прожил с той всего каких-то два года. Да не суть. Кстати, кого-то мне это напоминает. – Он взглянул на своего отца и сразу же вернулся к моему, – Его жизнь – это скорость, карты (Прим. автора – простейший гоночный автомобиль без кузова) и гонки. В 1984 году на Гран-при в Монако набрал два очка, когда сделать это было практически нереально. Лил сильный дождь, да и другие болиды (Прим. автора – тип гоночного автомобиля) были мощнее и технически лучше. Среди них был и чемпион мира Ники Лауда.

– Так ты гонщик?

– Ага. В моих венах – скорость, а мое сердце – двигатель. – Вижу азарт в его глазах. Стало интересно, что я смогу увидеть в его глазах, когда он за рулем своей машины.

Но я никогда не понимала то, о чем рассказывает Глеб. Не люблю риск и скорость. Слишком опасно.

Еще какое-то время Глеб был с нами. Такой другой, но своей особенностью он притягивает к себе. А потом ему кто-то позвонил, и он ушел. И сразу за столом стало скучно. Заметила это только я.

В тот вечер я долго думала о том, что сказал Глеб Навицкий. В его венах течет скорость. А что течет в моих? Танец? Искусство? Если он живет гонками, машинами, то чем живу я?

А потом я заснула. Мне снились трассы, по которым с бешеной скоростью пилоты Фомулы-1 разрезают пространство на своих болидах. И поклялась, что никогда не сяду за руль даже обычной машины.

Глава 4.

Глеб.

Черный костюм и белая рубашка висят на вешалке. Идеально выглаженные, без ворсинок и заломов, сшиты на заказ. Сижу в кресле и пялюсь на это великолепие. Уйти? Сбежать? Поздно. Я не могу так поступить с матерью. Мой родственник точно не оставит ее в покое, и только ради того, чтобы показать мне, на что способен, продемонстрировать мне его силу и власть. Но безумно хочется послать все к черту. Отца, друзей его, свадьбу эту, Милу.

Мы с мамой не близки, и никогда не были, будто изначально существовали в разных мирах, чужие люди, у которых из общего только кровь и крыша над головой. Была. Осталась только кровь. Но слишком пострадала она от действий отца. В этом мы с ней по одну сторону баррикад. А своих, как известно, не бросают.

Мы были когда-то семьей. Помню свой день рождения. Мне исполнилось лет пять, наверно, не больше. Отец был со мной в этот день. Первый и последний раз, а мама приготовила праздничный стол. Был прекрасный вечер. Родители подарили мне радиоуправляемый самолет. Он был единственный в Москве. Так хвастался отец позже перед своими друзьями. Это был самый ценный подарок, я хранил его годами, даже когда оторвались лопасти и вылетели пружины. Прятал его в шкафу, чтобы няня или горничная не нашли и не выкинули. После того дня отец появлялся в нашей с мамой жизни все реже и реже. Но присутствовал его дух, призрак: “папа придет с работы, и тебе не поздоровится”, “отец все узнает, и тогда ты будешь наказан”, “Павел будет тобой разочарован, Глеб”, “Отец столько сил и денег тратит на твое образование и воспитание, а чем ты ему отвечаешь?” Только потом ничего не было. Отец не приходил, не наказывал. И я привык. Отца, которого мне рисовали, – его попросту нет. Ему нет никакого дела до сына.

Надеваю костюм. Непривычно я выгляжу, смотрю на себя в зеркало и удивляюсь. Чувствую себя в ловушке. Красивая такая ловушка, с ароматным и дорогим сыром, вокруг блестящая оболочка. Со стороны может показаться, что все счастливы, всем хорошо. Но нет. Гнев мой внутри поутих, ярость погасла. Осталось безразличие. Как и в моей жизни. Сначала ты злишься, что отец пропустил выступление, которое мы готовили с парнями, я играл на гитаре, практически солировал. Помню, мама мной гордилась. Злился я и когда он не встретил меня после летних каникул в Британии. Я провел то время в лагере для мальчиков. Меня отправили как нечто мешающее наслаждаться жизнью. Объявили, собрали чемодан и через день я прохожу паспортный контроль в чужой для меня стране. Обижался на него, когда был выпускной. Искал его глазами, но, как мне потом сообщили, отец в очередной важной командировке и не смог приехать на выпускной единственного сына. Он прислал короткое смс и денежный перевод, сумма которого равнялась хорошей машине. Так я и сделал. А потом наступило безразличие. Такое же, как и сейчас, когда все по боку.

Ресторан, как и полагается, пафосный, шикарный. До блевотины сладкий. Маме понравится, я в этом уверен. И всем этим напыщенным снобам, что варятся в своем котле бессмысленных правил и норм.

Мы с отцом подъехали одновременно. Я на своем Ягуаре. Моя малышка. Только с ней у меня и понимание. Только она знает меня, чувствует каждое мое движение. Отец на своем Майбахе. Черный, блестящий. Оболочка, которой он так гордится, а внутри что? С ним мать. Странно их видеть вдвоем, будто не было этих ссор, обид и скандалов. Что было бы с ним, узнай журналисты, через что родители проходили каждый вечер? Разбитая посуда, крики и ор – я слышал все это со второго этажа даже за закрытой дверью. А потом была тишина. Мать ушла от него. Сейчас они делают вид, что объединились ради моего благополучия. Жалкое зрелище.

Отец подходит ко мне, улыбается, вроде как рад меня видеть. Играет свою роль на отлично, готов поверить и расчувствоваться, будь я на несколько лет младше.

– Не можешь без всего этого, да? – кивком указываю на здание ресторана.

– Ты о чем?

– Ресторан этот. Кольца сам будешь выбирать? Платье невесты? Кстати, а сама невеста вообще в курсе? Или ее украдут и привезут только к ЗАГСу?

– Глеб, ты можешь хотя бы один вечер вести себя как взрослый человек?

– Неа. Скучно. – Я присвистнул и двинулся в сторону золотой двери, где ждал меня швейцар.

За столом нас уже ждали Апраксины. Во главе стола восседал Иван, ровная осанка, ухоженная борода, сшитый на заказ костюм, как и у меня, ни тебе лишнего сантиметра, ни неудобного стеснения в груди. Марья – шикарное темно-синее платье, бриллианты в ушах. Всегда смеялся, как это они друг друга нашли – Иван да Марья. И Мила. Маленький невинный цветочек, ровная осанка, красивые уложенные темные волосы и розовое платье. Боже, это обложка для светского журнала. Фарс, в котором мне приходится принимать участие.

– Глеб, на минуточку, – мы с отцом отходим от стола.

– Что тебе? – мой голос недовольный, хочется поскорее выступить перед ними и скрыться за кулисы. А дальнейший спектакль они доиграют сами. Узнать бы, сколько действий будет в нашей истории.

– Ты можешь не вести себя как избалованный и невоспитанный мальчишка?

Он нависает надо мной. Глаза отца пылают гневным огнем. Хоть что-то может вызвать его эмоции, может, не так уж я ему и безразличен. Гнев – та же эмоция. Отец всегда был выше меня, но давит на меня не ростом, а внутренней силой. Это срабатывает. Определенно, сейчас он сильнее. Но не надолго, папа. Когда-нибудь все изменится, и в ловушке уже окажешься ты.

Мы возвращаемся к столу груженные и недовольные.

Свадьба. Дурацкое слово. Не думал, что в свои неполные двадцать четыре буду вести беседы про место проведения, про список гостей, торт и подарки гостям. Ей Богу, как в каком-то кино, закрутилось, завертелось, а в центре всего этого водоворота пытаюсь понять, что я здесь делаю. Паршивая ситуация.

– Я предлагаю праздновать свадьбу в Турандот. С владельцем я договорюсь, его жена часто посещает салон на Арбате, куда хожу и я. Приятная женщина. – Мамин голос льется слащавым поток прямо всем в уши.

– Турандот? Не слишком ли пафосно? Мы вроде не планируем такое широкое торжество? – включается Марья с таким же сладким пением; две райские птички, что могут заклевать до смерти, если чужой вклинится в их гнездо.

– Марья, но там шикарная кухня, а шеф-повар из Парижа. Помнится, несколько лет назад ему вручили две мишленовские звезды. Бесподобные блюда. И талантливый шеф. Наш Жерар рассказывал про него, когда еще жил во Франции.

– Хочу селедку под шубой, – я врезаюсь в их разговор, как петух вламывается в курятник.

– Прощу прощения, Глеб? – Марья недоумевает и часто моргает, хочет взлететь.

– А что тут непонятного? Хочу, чтобы на столе была селедка под шубой. Вкусно же, а? И еще пюрешечка. М, помнишь, мам, когда я болел, ты мне делала ее, вместе с куриными котлетами. Было ох*енно.

– Глеб, что ты такое говоришь? – мама слегка покраснела.

– Я говорю свои пожелания. Все же очевидно. Селедочка, картошечка. Котлетки, так уж и быть, отменим. Негоже высшему обществу щемить сие творение русских кухарок.

Отец злится. Я снова его разочаровал. Повторить, что мне ровно? Мне безразлично, папа. Он ерзает на стуле, скорее всего подбирает слова, как бы остаться в рамках, но пригрозить мне. Словно пытается усидеть на двух стульях. В такие секунды чувствую себя победителем. Жаль, что это только в этот момент. Через несколько минут я опять стану невоспитанным и никчемным сыном, что не заслуживает ничего.

– А невеста хоть что-то скажет? А? Будущая женушка? Или тебе это так же нах*р не надо? – За столом воцарилась тишина, я слышу как кто-то громко сглотнул, кажется это был Иван, он покраснел и часто дышит.

Падает вилка. Громко так, со звоном, что противно разносится по помещению. Это Милин прибор. Она слегка краснеет, очевидно, унаследовала эту особенность от отца. Она не привыкла к такому тону? Или к таким выражениям? Стоит ей признаться, что от меня она подобное будет слышать часто. Хочется ее подколоть, чтобы покраснела еще больше, смутить. По-детски, знаю.

– А… ну… почему же, – ее голос тихий, но красивый. Потом она берет себя в руки, достойно, надо отметить, откашливается, – Глеб, я считаю, что в этом вопросе надо положиться на наших мам. Уверена, они разбираются лучше.

– Бл*, скажи еще на наших матушек. Ты с какого женского пансиона выпустилась?

– Не поняла.

– Да… тяжело будет.

– Ты хочешь узнать, где я учусь? Я с семи лет занимаюсь в академии хореографии, балет. Думаю, тебе это рассказывали. Год назад я поступила на первый курс той же академии. Моя мечта – выступать в большом театре. А ты? Расскажешь о себе? О чем мечтаешь ты?

Смотрю на ее карие глаза. У нас они одинаковые. Пожалуй, только это и общее. Думаю, шутит ли она? Или это манера так общаться? Серьезно, о чем я мечтаю? Девочка точно из женского пансиона, где вызубрила нелепые правила общения и клише. Скучно. И грустно, что моя ловушка выглядит так – худая девчонка, что мечтает о театре. Ни страсти, ни желания. Ничего мне не видать.

Ничего ей не отвечаю. Пусть сама додумывает. Моя роль на сегодня окончена. Пора уходить.

– Все обсудили? Тогда я ушел. Дела.

Молча встаю из-за стола, под шепот Марьи. Что-то быстро щебечет своему мужу, жалуется что поспешили с выбором жениха для своей дочери? Тут не могу не согласится. Но мне опять же, подчеркиваю, ровно.

Отец не останавливает. Не хочет скандала. Понимает, если мы уединимся с ним для разговора, будет шум. Так было всегда. Зачем ему это сейчас, когда вокруг люди. Что они могут подумать про чету Навицких? Меня это не волнует. Я выхожу из ресторана и вдыхаю глубоко. Свобода. На некоторое время. Снова вспоминаю гонки. Пока ты за рулем своей малышки – ты свободен. Ты повелитель. Ты Бог. Это длится несколько минут, когда ты слышишь ветер, чувствуешь запах резины и рычание движка. А сейчас…

– Марат?

– Да, друг? – Ну бл*, сколько ему надо повторить, что мы не друзья?

– Ты что-то говорил про вечеринку?

– Говорил, – растягивает слово, довольный. Он всегда рад, когда я ему звоню.

– Я буду.

– Ох, Нава. Я жду. Будет круто!

Кидаю трубку. Пожалуй, вечер у Марата не такая уж и плохая идея. После этой бестолковой встречи и разыгрываемого спектакля, хочется расслабиться.

Глава 5.

Глеб.

Марат снимает какую-то старую квартиру недалеко от своих родителей. Тот же район, где одинаковые серые дома чередуются с дешевыми магазинами. Здесь воняет нищетой. Я в своем костюме смотрюсь нелепо. Вижу, пару парней оборачиваются, когда прохожу мимо них, странное ощущение какой-то опасности подкрадывается. Неуютно.

Захожу в подъезд, и мне в ноздри ударяет запах кошачьей мочи. Тошнотворный ком застревает в горле. Еще не хватает блевануть тут в углу. Задерживаю дыхание и поднимаюсь на второй этаж. Слышу громкую музыку, что разносится на весь подъезд: как еще никто не начал жаловаться на шум, время уже перевалило за десять вечера. Или в этом районе это норма? Живем в одном городе, а такая разница. Глубокая пропасть между нами и нашими жизнями.

Звоню дважды, надеюсь, меня хоть кто-нибудь услышит и соизволит открыть дверь, иначе от этого запаха кошачьих дел меня точно вывернет наизнанку, только уже под дверью Марата. Впрочем, он вряд ли заметит и придаст этому значения.

Дверь, как ни странно, открывают почти сразу же. Милая блондинка с ярко-красными губами. На ней вижу короткое платье такого же яркого оттенка и бокал чего-то спиртного. Может, и не зря пришел. Улыбаюсь ей и подмигиваю. Она обводит меня взглядом, оценивает, хотя скорее приценивается. Ну давай, крошка. Уверен, таких как я, тут днем с огнем не сыщешь. Получаю ее улыбку, как только она прикинула в уме, сколько стою я и мое одеяние. Ухмыляюсь мысленно – ничего другого и не ожидал от таких как она. Красивая оболочка, за которой только протухшая конфета с горьким послевкусие. Но, иногда хочется вкусить и ее, разок.

Я прохожу внутрь, когда эта блондинка отходит в сторону, открывая мне проход. Маленький коридор со старыми обшарпанными обоями в жуткий цветочек. Такого же загаженного цвета линолеум. И мебель годов 70-х, покосившиеся дверцы шкафа, облупившийся лак и треснувшее зеркало. Тошнота снова накатывает. Нелепость. Я снова вспоминаю это слово. И как глупо я смотрюсь тут. Стоп. Это не я глупо тут смотрюсь. Это обстановка глупая и древняя. Я тут не причем.

Обувь не снимаю. Пусть даже не рассчитывают, что буду ходить голыми ногами по… чувствую, как мои ботинки прилипают к полу с каким-то жутким треском. Что это было? И как здесь можно жить?

Вижу Марата. Он стоит в обнимку с какой-то девицей. Довольный, улыбка до ушей. Ему все равно на то, что его окружает и кто его окружает. Запах пота, какое-то кислое пойло и приторность женских духов – все окружило меня.

Он видит и машет мне рукой, чтобы подошел ближе. А я брезгую. Делаю над собой усилие, чтобы шагнуть дальше коридора, зайти в эту мизерную комнатушку, где помещается человек двадцать.

– Привет, – выдавливаю из себя.

– Привет, друг! – Он рад меня видеть, искренне.

– Да какой на хер друг, – злюсь я, – не забывай, что мы просто соперники, гонщики, что иногда перекидываются парой слов. И все, Марат, – меня злят обстановка, запахи, люди эти. И сам Марат, который не видит, в каком дерьме живет. – Мы по разные стороны, – улыбаюсь ему, чтобы не думал, что мне здесь противно находится. Зачем притворяюсь? Сам пока не знаю.

– Неа. Ты пришел. Я это ценю. Вижу, как брезгуешь, по глазам твоим черным все читаю, Нава.

– Придурок, – смеюсь. Реальный придурок, который правда чем-то цепляет.

– Слушай, Кощей предлагает удваивать ставки на следующий заезд. Говорит, так выигрыш будет больше. И процент нам тоже будет больше.

– И проигрыш тоже. Не забывай.

– Нава, тебе ли считать деньги? – Марат перекинул свой взгляд на стоящую рядом красивую брюнетку. У нее милые черты лица. Пожалуй, она единственная отличается от всех имеющихся здесь девах.

– Ну это ты же у нас нищий, – закрываю я тему. Марат опускает глаза.

С Маратом мы познакомились случайно. Я стоял на светофоре, крайний правый ряд. Когда загорелся зеленый, он подбежал к пассажирской двери в какой-то нелепой куртке грязно-серого цвета, а может, она в принципе и была грязная, сейчас уже точно не вспомню. Стучит в стекло, просит снять блокировку и открыть дверь. Я каким-то хреном это делаю. Марат садится. Взъерошенные волосы. Ему не мешало бы сходить к парикмахеру, чтобы хоть чуть-чуть придать ему ухоженности. Сальные кудрявые темные волосы и такие же темные глаза. Еще один обладатель карих глаз. У него был фингал под глазом и разбита губа. Полный комплект.

– Давай, жми на газ. Живо! – он паниковал, нервничал.

– Ты, бл*ть, кто?

– Потом, все потом, – он смотрит в окно и находит то, что искал, – Газуй!!!

Я выжимаю педаль, да и сзади уже несколько раз сигналили. Мчу, насколько это возможно. Поток машин небольшой, для маневров не так уж и много места. Однако, иногда удается перестраиваться и вилять между машинами. Помню это чувство погони. Как в каких-то американских боевиках. Тот же адреналин и драйв льется по моим вена. От кого мы тогда убегали не знаю, за нами же никто и не гнался. Только рядом сидящий Марат все подгонял и что-то кричал мне под руку, раздражал одним своим присутствием.

– Что за черт происходит? Ты кто?

Он чуть успокоился, когда мы отъехали на достаточное расстояние. Выдохнул, пристегнулся, наконец. Я Марат, – улыбнулся, протянул мне руку, где были сбитые костяшки.

Глянул на это чудо и отвернулся обратно на дорогу.

Это было два года назад.

Мы еще какое-то время препираемся на счет удвоения ставок на повышенных тонах. Уж если Марат вобьет себе что-то в голову, то вытравить это практически нереально. Снова мы похожи в этом.

– Короче, я против, – отвечаю ему на его доводы.

– Да ты просто ссышь.

Отходит от меня со своей брюнеткой. Подмечаю, задница у нее ничего, да и фигурка в целом. Марату повезет, если она сегодня окажется под ним. Ухмыляюсь таким мыслям. Мне бы тоже не мешает немного расслабиться и зажать какую-нибудь сладенькую брюнетку под собой.

Подхожу к бару. Хотя никакой это не бар, выставленные в некогда ровные ряды дешевое пойло, купленное по скидке в соседнем сетевом. Брезгливо перебираю названия бутылок. Не то, все не то. Этим можно только отравиться. Взгляд цепляет знакомое название. Виски. Не самое лучшее, даже средненькое – это высшая оценка. Но единственное из всей батареи напитков, что можно рискнуть налить в бокал.

Черт, смотрю на него, подношу к свету и вижу чьи-то отпечатки. Ну что за … Собираю волю в кулак и иду на кухню, чтобы сполоснуть. И только потом наливаю порцию. Напиваться не планирую, но отпустить мысли хочется. Думаю, пару бокалов мне хватит.

Вокруг веселье, дикий ржач. Люди, что здесь собрались, я их не знаю, и они выглядят такими свободными, будто ничего их не тяготит. Они не замечают того, что вокруг них. Грязные полы – да и хрен с ними, старая мебель – ну и что дальше, странное бухло – а ничего другого и нет. Они так живут, им нравится. Но по-своему они в той же ловушке, что и я.

После одного бокала смог присесть на кресло. Меня перестал смущать исходящий от него странный запах старой и затхлой одежды. Большое желтое пятно в середине тоже не имеет значения. Две девушки напротив, они сидят на диване и бурно обсуждают. Скорее всего меня, они часто косятся в мою сторону и улыбаются мне. Среди них та блондинка, что открыла мне дверь.

Присматриваюсь к ней тщательней. Аккуратный маникюр, длинные ухоженные пальчики с красными ноготками под цвет помады. От нее приятно пахнет, не сладкими духами, а чем-то нежным, воздушным. Волосы красиво уложены, волны ниспадают на плечи и щекочут кожу. Захотелось провести по ним ладонью, запустить руку и перебрать пряди. Взгляд направлен на меня, уверенно смотрит. Она знает себе цену. Это всегда меня прельщало, такой тип женщин. Знают чего хотят и не стесняются об этом говорить. С ними не скучно в постели. Что мне и нужно. Конфетка с горьким послевкусием.

Ее подружка ретировалась, когда поняла, что лишняя в этом тройничке.

– Тебя как зовут? – я пересел к ней, музыка играет все еще громко, а кричать не хочется.

– Таня, – голос приятный, не писклявый.

– А я Глеб.

– Знаю, Марат много про тебя рассказывает.

– Этот придурок слишком много треплет, что не надо.

– Ну брось, ты ему дорог. Он всегда с такой теплотой о тебе говорит.

– И что же такого он обо мне говорит?

– Вы с ним гонщики, стритрейсеры. Часто участвуете в заездах, где соревнуетесь за приличный выигрыш. Ну и еще много что рассказывала. Про то, кто ты…

– И кто я? – откровенно флиртую с ней.

– Мажор, – она улыбнулась обворожительно и соблазнительно, слегка приближаясь ко мне.

Я засмеялся. Ну, Марат, ну точно придурок. Я почему то даже представил как он обо мне рассказывал и что именно.

– И тебя это ни сколько не беспокоит, я смотрю, – я так же ближе придвинулся к ней.

– А должно?

– Ни в коем случае, – допиваю третий бокал и с шумом ставлю его на стол. – Может уйдем отсюда? – смотрю прямо в глаза, прожигаю.

Она робко улыбается, отворачивается от меня. Пытается играть в скромницу, только я знаю, что это всего лишь образ. В голове сидит мысль, которую заложили ей подружки, что нельзя с первым встречным уединяться. Но меня это не останавливает. Я далеко не джентльмен. Иду с напором, обхватываю ее за затылок и целую.

Чувствую, как маленькие ладошки уперлись мне в грудь, отталкивает меня, но недолго. Сдается под моим напором. Я углубляю поцелуй сразу, чтобы не думала, что буду ласковым и нежным. Это не обо мне.

– Глеб, – еще ломается.

– Вставай, – поднимаюсь с дивана и даю ей руку. Это не помощь, так я говорю следовать за мной.

Через пару секунд ее ладошка оказывается в моей. Краем глаза замечаю Марата, что одобрительным кивком показывает мне свое одобрение, будто оно мне нужно.

Мы оставляем эту квартирку и выходим на улицу. Я делаю глубокий вдох. Наконец-то. Мне кажется, я весь провонял этим смрадом, что меня окружал, пока я находился там. Сейчас бы в душ, оттереть все жесткой мочалкой, стереть с кожи эту вонь.

Девчонка идет рядом, семенит мелкими шагами, пытается не отставать.

Такси, номер гостиницы, и качественный трах. Последнее, что я помню, как голова коснулась подушки, и я отключился так глубоко, что не видел ни одного сна.

Говорят, человек не может не видеть сны. Работа мозга никогда не прекращается, а сны – это результат его работы, переработанная информация, что поступала к нам визуально, через слух, даже тактильно. Это картинки наших дней, своеобразный фильм, что рисует нам наш мозг. Интересно устроен человек. Мы не можем повлиять на нашу жизнь, на судьбу, даже на сны мы не способны влиять. Что вообще тогда может человек?

Просыпаюсь с жуткой головной болью, во рту – Сахара, жуткое такое состояние, что язык прилип к небу и не в состоянии отлепиться. Противное пойло из сетевого точно оказалось подделкой. Разлепляю глаза через силу и вижу люстру. Вспоминаю, что в гостинице, поворачиваю голову – и никого не вижу. Хотя помню, что пришел не один.

– Бл*ть!

Вскакиваю, что моментально кружится голова и тошнота подкатывает к горлу. Сажусь обратно, чтобы перевести дух. Делаю глубокий вдох и такой же выдох, тошнота отступает. Осталось попить воды и точно приду в себя.

Проверяю кошелек, карточки и документы. Все на месте. Ну, чем черт не шутит.

Возвращаюсь домой под вечер. И там, как обычно, тишина. Зловещая и осязаемая. Неприятная. Но я еще помню, когда было шумно и весело у нас. Недолго и нечасто. Но было. Как-то за завтраком мама включила громко радио, мы что-то обсуждали с ней. Даже отец включился в беседу. Мы смеялись и улыбались друг другу. Было хорошо. По-семейному, что ли. Хотя я, признаться честно, не уверен, что значит по-семейному. Может, это шум кофемашины по утрам, аромат выпечки с ванилью, шум плиты, когда на ней варится что-то вкусное, что аппетитно пахнет, голоса родителей, мягкий тембр маминого голоса и приятный баритон отца. Да, наверно это оно. Все было в тот день. Единственный.

– Глеб, – слышу я из кабинета.

С неохотой подхожу к приоткрытой двери и захожу внутрь. Отец, как и всегда, сидит за своим столом и хмуро смотрит в монитор.

– Что? – растягиваю.

– Сын…

– Сын, – опять растягиваю слово, издеваюсь.

– Глеб, мы можем нормально разговаривать?

– Ты спрашиваешь меня об этом?

– А кого я должен?

– Себя. Начни с себя. Начни с того, что хватит мне указывать, хватит распоряжаться моей жизнью, хватит учить!

– Я твой отец.

– Где ты был раньше? А, Вспомнил. На работе, вечно на работе. Твои проблемы там всегда были важнее моих.

Отец снял очки и устало потер переносицу. Глаза красные, он опять все это время сидел перед компьютером, возможно, и всю ночь работал.

– В общем, если тебе интересно, мы договорились, что свадьба будет в Турандот. Твоя мать будет разрабатывать меню, костюмом и платьем займется Марья. Иван и я – финансовая сторона вопроса. Что еще…Да, позвони Миле. Поговори с ней. По-хорошему. Как нормальный, взрослый мужчина. Пригласи ее на свидание, цветы подари. Вам с ней жить.

– Я обещал тебе жениться. На этом все. Она для меня чужая, такой и останется. Свою жизнь перекраивать я не собираюсь.

Глава 6.

Воспоминания из дневника Милы.

Каждая девочка с детства, насмотревшись мультфильмов, мечтает о своем принце. Он спасет ее от опасности всего лишь поцеловав, а потом они сыграют свадьбу на все королевство и будут править своей страной долго и счастливо. Моим принцем оказался Глеб Навицкий. Мальчишка, которого я знала с детства.

Первый раз мы с ним встретились лицом к лицу, когда чета Навицких пригласила нас на пикник, который устраивала Наталья Матвеевна в честь приезда Глеба из-за границы после одного английского пансионата для мальчиков. Мне было девять лет. Значит ему тринадцать. Дети. Тогда мы были детьми.

Мы расположились на заднем дворе дома, рядом с небольшой, но такой красивой беседкой. Ее делали на заказ, так рассказывала мать Глеба моей маме. Я бродила по саду и восхищалась цветами. У Натальи Матвеевны были редкие виды роз: темно-бордовые с внешней стороны лепестка и практически белые с внутренней, темно-фиолетовые, махровые – равнодушным остаться не удастся никому. В саду спокойно и тихо, аромат, сплетенный из воздушных оттенков различных растений, проникал под кожу. Казалось, я насквозь пропиталась этим божественным нектаром.

И потом зачем-то решила пойти в дом. Посмотреть, что прячется там. Любопытная Мила. Мама бы ругала за такую бестактность. Но ничего не могла с собой поделать. Я тихо пробралась через заднюю дверь, что вела на кухню и прошла внутрь. Все как я и думала. Стильно, чисто, до стерильного скрипа и … пусто. Я не вижу здесь жизни. Это меня огорчило. После такого живого сада я думала увидеть здесь дом счастливой семьи, что вечерами пьет чай с пирогом и разговаривает о важном. Как у нас. Но противное чувство внутри меня подсказывало, что здесь все по-другому.

Я решила подняться на второй этаж. Витиеватая и широкая лестница выполнена из мрамора. Этот материал красив. Особенно прекрасны римские статуи, что папа показывал мне, когда мы были в музее. Но это в очередной раз подтверждает, что здесь не только нет жизни, но и стоит холод. Мрамор – это холодный материал, бездушный. Только талантливый художник может вдохнуть в него жизнь.

Я прошла по коридору, где увидела несколько дверей. Толкнула первую из них и очутилась в комнате. Здесь не пусто. Здесь интересно. Небрежно заправленная кровать, какие-то книги на столе, подхожу ближе – комиксы, на английском. А еще разные журналы про машины. У этой комнаты странный хозяин. Дверцы шкафа закрыты неплотно, я вижу много вещей там, что неряшливо лежали на полках. За такое действие меня бы тоже сильно поругали. Они просто не понимают, что не всегда беспорядок в шкафу значит беспорядок в голове. И сейчас я рада, что за мной никто не наблюдает. Я тайный воришка, что пробрался в чужое логово. Так запретно, что немного дрожат колени, и я прислушиваюсь к каждому шороху.

Подхожу к прикроватной тумбе, на ней книга, с потрепанными углами и загнутыми листами – еще одна вещь, за которую бы получила выговор. Книги должны быть в порядке. Книги – мое лицо, к ним нужно относиться бережно, аккуратно. Они – ценность. Спорить никогда не решусь.

За всеми этими воспоминаниями и разглядыванием не моей ценности пропустила, как открылась дверь.

– Эй, ты кто такая? – голос громкий, немного обиженный.

– Я? – Паникую, сильно, потому что фантазия – не моя сильная сторона.

– И что делаешь в моей комнате? – не унимается мой безымянный собеседник и двигается в мою сторону.

– Я искала комнату… гостевую, – пытаюсь выкрутиться. – Я Мила. Мила Апраксина, – решила я представиться и протянула ему руку.

– Как генерал, чтоль? – поднял он одну бровь.

– Генерал?

– Да… неважно… Читала? – показывает на книгу, которая все еще была в моих руках, я так крепко ее сжала, что острые углы больно впились мне в ладонь. Даже не обратила внимание, теперь останутся следы. Что я скажу маме, если она заметит?

– Нет, – смущаюсь и откладываю в сторону, – я, наверное, пойду. Поищу комнату. Еще.

– Ну иди. Мила Апраксина. А я Глеб. Глеб Навицкий, – улыбнулся мне.

– Ну пока, Глеб Навицкий.

Странная встреча, в странном доме. У нас не могла быть обычная судьба. Она такая же странная, как и мы все. И сейчас я, Мила Апраксина, выхожу замуж за Глеба Навицкого. Наверное, знай Глеб об этом в то лето, в нашу с ним первую встречу, то выгнал бы меня из своей комнаты и никогда больше не приближался. И я бы так никогда и не узнала, понравилась ли ему та книга, что лежала у него на тумбочке, или нет

Мое белое платье шили на заказ. Я не знаю имя дизайнера, не знаю, как правильно называется материал и из какой страны его везли. И, честно говоря, оно было ужасным. Плохо так говорить, я видела старания мамы, видела восхищение в ее глазах, даже слезы. Поэтому не смогла сказать и слова, боялась разочаровать. В тот момент, когда я стояла перед зеркалом, в этом пышном, нелепом платье, что весило целую тонну, я снова позавидовала Глебу. Он просто может сказать то, что думает, то, что хочет. Это ли не прекрасно? Может, это шанс научиться у него делать так же. Нет, это не наплевательское отношение к близким. Это когда себя ты ценишь больше. Меня такому не учили, а очень бы хотелось.

Так вот, платье. Оно ужасно: тесное, тяжелое и жаркое. В нем было так жарко, несмотря на то, что за окном очень прохладно. Я терпела. И ждала, когда же закончится этот день.

Глеба я увидела через окно. На нем был темно-синий костюм, белоснежная рубашка и … бабочка. Глеб Навицкий и бабочка. Хочется улыбнуться. Он снова заставляет меня смеяться. Его волосы растрепались от ветра, а может, он сам так захотел – придать небрежность своему образу. Надо признаться, получилось. Ему очень идет. Глеб вообще не задумывается, что о нем могут подумать. Даже в день собственной свадьбы. Высокомерный мажор. Улыбаюсь этой мысли.

Было много камер. Эти вспышки перед глазами, от них становилось плохо. Мелькают, как надоедливые мушки, искажая картинку, что и так не доставляла удовольствие. Мне не нравится моя свадьба. Я пишу это, и мне грустно. Хотелось все по-другому. Очень хотелось. Но не получилось.

Передо мной много незнакомых мне людей. Все подходят, обнимают, но не нарушая такого важного пространства, все, как по учебнику по этике. Мужчина преподносят мою ладонь и с тыльной стороны оставляют след своего дыхания. Не губ, а всего лишь дышат мне в руку. Ужасно и противно. Глеб стоит рядом и недовольно смотрит вокруг, оценивает обстановку. Хочется обмолвиться с ним хоть парой слов. Спросить его впечатления. Но я трушу. Внутренний барьер стоит, кажется, что он либо отмахнется от меня, либо высмеет. И то и другое было бы обидно.

Я не была принцессой из мультфильма. Я была Милой Апраксиной. Той, кого выдали замуж по нужному сценарию.

Организатор свадьбы часто общается с мамой, не со мной, они между собой решают какие-то важные вопросы. Очевидно, меня они не касаются. Жаль. Я, возможно, могла бы что-то сказать им. Хотя, кому я вру. Я бы ничего не сказала. Я все еще та трусиха, что тайно пробралась в дом Навицких и боялась каждого шороха. Страх быть застуканной. А сейчас страх быть неуслышанной.

Что было дальше? После сотни поздравлений? А может их было больше? Думаю, надо было бы как-то записывать. Мама может поинтересоваться.

Танец. Первый танец молодых. Интересно получилось. Сейчас расскажу.

Глеб удивился, что есть такая традиция, пытался отшутиться, как мог. Он хотел бы сбежать. Да, если бы я умела читать мысли, определенно это было бы оно. Я спрятала улыбку за бокалом. В его глазах была такая растерянность, захотелось пожалеть. Ну правда, он так волновался. Глеб Навицкий, получается, ты не умеешь танцевать?

С общими аплодисментами мы выходим в центр. Потом Глеб берет меня за руку и немного прижимает к себе. Двигаемся медленно, вокруг оси. Напряженно и топорно.

– Глеб?

– Что, Мила? – выделил он мое имя.

– Может улыбнешься?

– Так? – он специально и наигранно улыбается. Получается очень смешно, но до безумия очаровательно.

– Смешно.

– Нет, это не смешно, – грустно выдохнул он, – Это пи*дец какой-то. Мне двадцать три, а меня женили, как девку какую-то.

– Ты посмотри на это с другой стороны.

– С какой еще стороны? – Глеб раздражен. Не хочу, чтобы это было вызвано моим с ним общением. – Она будет в любом случае еще хуже.

– Ну как же? Тебе уже не придется искать ее. Жену то есть, женщину свою, – немного путаюсь, волнуюсь. Глеб засмеялся. Ему смешно то, что я ему сказала. Нравится? Ему правда понравилось?

– Знаешь, а ты права. Если будем вот так общаться, может, и потерплю тебя. Будем что-то вроде друзей.

– Друзья? – тихо спрашиваю я.

– Ну да. Просто друзья.

– Значит, просто друзья.

Танец закончился тихим аккордом. Все хлопают. Мама плачет, она осторожно вытирает слезы уголками салфетки, что так бережно подбирала к общей цветовой гамме. А мне стало грустно и одиноко. Глеб забрал свою руку и направился к выходу. Больше я его в тот вечер не видела.

Глава 7.

Глеб.

Слышу, как за мной захлопнулась дверь. С таким тяжелым звуком, будто тысячи тонн упали на меня, придавив к земле. Делаю вдох полной грудью. Воздух по-осеннему прохладный. Приятно ощутить на себе дуновение ветра после душного помещения.

Бежать, куда глаза глядят. Не оборачиваясь ни на один звук, даже на мольбу в голосе. Все это представление, никчемное и жалкое. В него еще кто-то верит и с улыбкой смотрит. Лжецы и лицемеры. От этого всего фарса на душе камень, как та дверь, что упала меня. Она и есть мой камень.

Сажусь в машину и с ревом стартую с места. Противный визг шин – любимое сопровождение любой гонки. У кого-то уши в трубочку от него, у меня же – сплошной экстаз.

Трасса свободна, невиданная щедрость со стороны жителей мегаполиса. Может, за это время, что был в ресторане, что-то произошло в мире? Авария? Природные катаклизмы? Конец света? Да пох*й.

Еду по дороге. Нога на педали газа, упирается в пол. Пульс начинает частить, чувствую стук сердца – ритм быстрый, но слаженный. Сильнее обхватываю руль руками, слышу скрип от трения моей кожи и кожи обводки. Все внимание на дорогу. Я – скорость, мы одно целое. И дорога. Убери хоть одно составляющее – и все рухнет.

Мать с отцом никогда не разделяли этой мании. Не интерес, а именно мания. Я болел машинами и гонками с детства. Помню первую модель гоночной машины, мне ее подарила бабушка. Toyota Supra. Одна из ультрапопулярных машин для гонок. Она получила свою славу благодаря запоминающейся внешности, компьютерным играм и фильмам. Только позже я узнаю, что в мире существуют доработанные варианты мотора с мощность около 1000 л.с., что дает им право тягаться в гонке на прямой с современными суперкарами. Как это не может не восхищать? Как это не может стать манией? Она стояла у меня на полке рядом с кроватью, и каждый день я ею любовался, проверял все детали, подклеивал то, что отрывалось. Мои детские пальчики играли с ней вечерами. Один на один, когда уже наступала ночь, и в доме все спали. Я выходил из своего укрытия, освещая свою комнату фонариком, и играл, будто я пилот кара, а вот моя супер-машина.

Однажды это заметила моя няня. Она отобрала мое сокровище и разломала ее в своих толстых и сальных руках. Без жалости к детской игрушке и детскому сердцу. Сука, ненавижу. Я не спал и должен был понести наказание – это было ее оправдание. С тех пор я никак не могу найти эту модель, чтобы склеить ее заново.

Я знал всех победителей Формулы-1. Восхищался ими. В Библии сказано: “не создавай себе кумира”. Но как его можно не создавать, когда вот он стоит на пьедестале в каком-то немного нелепом венке и шампанским в руке. Он занял первое место. За него многие готовы пожертвовать всем, в том числе и жизнью. Трасса – это разговор со смертью, иногда он заканчивается не в твою пользу. Один из уроков, что я уяснил – никогда не теряй голову. Как бы не хотелось оказаться первым, помни о безопасности. Но так же, кто не рискует, то не стоит на пьедестале. А следовательно, и не пьет шампанское.

Он выиграл благодаря своему уму, своей стратегии, своей реакции и своему дару. Да, это дар. Я ведь хочу так же. И у меня будет так же. Кто меня остановит?

Еду по прямой. Только спустя время нервозность отходит, все произошедшее не кажется таким уж и ужасным. Это театральная пьеса, да, мне в ней отведена главная роль. Но ведь главная. А значит, в моих силах что-то внести новое в постановку. Возможно, со временем и отменить ее.

Возвращаюсь поздно. В доме выключен свет. Даже странно это, думал, после того, как сбежал с собственной свадьбы, отец будет поджидать меня у дверей дома. Ошибся я. Никого нет.

Открываю ворота. Они с шумом расходятся в стороны, пропуская меня и мою малышку внутрь. Второе правило – не паркуйся, как му*ак. Поставь свое чадо правильно. Машина – твое лицо. То, как она выглядит, то, как ты к ней относишься – важно.

Захожу домой. Тишина. Какая-то грустная. Я будто правда один в этом дома. Меня кинули. Смеюсь этой мысли. Потому что парадоксально. Всегда хотел этого, а осознав, стало не по себе. Но я ошибся. У лестницы большой белый сугроб – свадебное платье. Похоже на растаявшее мороженое. Мерзкое зрелище. Недалеко валялись туфли.

Поднимаюсь наверх. Открываю дверь в комнату и включаю свет.

– Черт!

На кровати Мила. Спит. Сложенные ладошки подложила под голову и тихо посапывает. Даже не шелохнулась. Устала. Я подхожу к ней ближе, всматриваюсь в ее лицо, мягкие женские черты. Небольшой курносый носик, аккуратный, длинные темные ресницы и губы. Они не полные, не такие, как у каждой на сегодняшний день. Бантик. Ее губы выглядят как бантик. Усмехаюсь этой мысли. А потом Мила резко распахивает глаза.

– Я попался, да? – признаюсь я, ведь отпираться глупо.

– Что ты делаешь? – ответила она будто и не спала вовсе: голос бодрый, без хрипотцы.

– Как что? Пришел за супружеским долгом. У нас вроде как брачная ночь, – решил я с ней поиграть. Мы ведь друзья? А друзья могут подстебывать, так?

– Утро, ты хотел сказать, – не испугалась. Чувствую, что передо мной неплохой соперник. Возможно, и правда не все так плохо. Будет интересно, думаю.

– Значит, утро.

Начинаю раздеваться, не отрывая от нее свой взгляд. Обвожу ее тело, что прячется под одеялом. Медленно расстегиваю пуговицы на рубашке, вынимаю ремень из петель, открываю молнию, снимаю брюки и откидываю их в сторону ногой, как нечто ненужное, лишнее. Берусь за край боксеров.

– Если это шутка такая, Глеб, то мне не смешно.

– Отчего же?

Подхожу ближе, упираясь коленями в матрас, нависаю над ней. Между нами каких-то пятнадцать сантиметров. Очень близко, слышу ее запах. Какая-то шоколадка. По-дурацки как-то. Милка пахнет шоколадкой Милкой. Надеюсь, без орехов. Терпеть их не могу.

Теперь вижу страх в ее глазах.

– Молчишь? Не люблю, когда женщина молчит в постели.

– Ну, тогда тебе точно не ко мне, – улыбнулась она своим бантиком, спрятала свой страх куда-то глубоко, но я все равно его вижу.

– Ты девственница?

– Что? – опускает глаза, не смотрит больше. Теперь все стало ясно.

Не отхожу от нее, так и нависаю сверху. Хочу, чтобы посмотрела на меня, подняла темные глаза и взглянула.

– Ладно, Милка, расслабься. Мы же просто друзья, забыла? – отступаю, все-таки нет цели сильно ее напугать. – Да, почему ты опять в моей комнате?

– Мама. Когда меня привезли в этот дом, то отвели прямо в эту комнату. И … я заснула.

– Пи*дец мамаша у тебя. А свечку она подержать не хотела? Простынь с кровью показывать надо будет? – Мила краснеет. Ловлю себя на мысли, что это выглядит очаровательно, но быстро эту мысль откидываю далеко и запираю на самый надежный замок. Пусть не высовывается даже.

– Прекрати так говорить о моей маме. Она делает так, как нужно.

– Как нужно? Мила, очнись! Тебя силой выдали замуж за нелюбимого человека и привели в мою постель, не спросив твоего желания. Ты в курсе, что у нас 21 век за окном, а?

– Так… правильно, – снова опустила глаза и вытянула свои губки, отчего ее бантик стал более отчетливым.

– Вот заладила. Ладно, спи.

– Глеб?

– М? – уже в дверях обернулся я.

– Спокойно ночи, Глеб Навицкий, – она улыбнулась мне, бантик разгладился.

– Спокойно ночи, Мила… Навицкая, – ухмыльнулся и закрыл за собой дверь.

Глава 8.

Воспоминания из дневника Милы.

Я никогда не забуду день поступления в академию. Три этапа и минуты ожидания, которые перетекают в часы. Девочки, такие же как и я, выходят из кабинета: кто-то в слезах, кого-то слегка потряхивает от эмоций, кто-то с широкой улыбкой выбегает прямо в руки своей матери. Этот день полный надежд, разочарования и адского терпения.

Зойка. Она приехала из небольшого городка что в Ивановской области. Зоя оказалось лучшей в своей школе хореографии, и их местный учитель решил отправить ее для поступления в академию. Мы с ней сразу нашли общий язык. Еще не подруги, нет. Зойка сидела в углу длинного коридора, прямо на полу, а голову положила на колени. Я не увидела трясущихся плеч – она не плакала, просто грустила. А может спала. Очень много сил и энергии тратится в танце, на тренировках. Иногда ты истекаешь седьмым потом в прямом смысле этого слова. Я подошла к этой девочке и нагнулась, чтобы узнать, как она себя чувствует, и не нужна ли ей помощь. Зойка была одна, моя же мама ждала меня внизу, слишком эмоционально она переносит все вступительные испытания. В итоге, я села к ней под правый бок. Так мы и ждали результаты.

– Эй, а как тебя хоть зовут? – первая спросила Зойка.

– Меня? Мила. Мила Апраксина.

– Прикольно. Это что, твое реальное имя? – ее голос, он такой задорный, веселый. Я почему-то сразу представила, как она может рассказывать шутки, именно таким голосом. Было бы забавно.

– Мила сокращенно от Людмилы. А как зовут тебя?

– Зойка. В честь троюродной бабушки по папиной линии. Она была балериной и выступала в Варшаве. Мне с детства рассказывали про нее и пророчили ее судьбу. Мы с ней очень похожи, внешне.

Договорить мы в тот день так и не успели. Вывесили списки поступивших. Толпа из молоденьких девочек, которые были одеты еще в гимнастические купальники, а кто-то еще и в пачках, будто это помогает на экзаменах, ринулась к этим листочкам. Они висели высоко, что не сразу можно было дотянуться и прочитать.

– Че разлеглась, как лебедь умирающий? Идем смотреть, – она схватила меня за руку и потянула на себя, я было чуть не упала.

Мы с ней поступили. Даже фамилии рядом оказались.

– Офигеть! – громко прокричала Зойка. Она очень не сдержана. – Ты видела? Мил? Видела? Я поступила! Беляева Зоя Леонидована! Это же я! Я! Так все, пошла звонить училке, что не зря меня сюда отправила. Увидимся еще, Апраксина Людмила Ивановна.

Она убежала. Оставляя после тебя какие-то странные эмоции: вроде и хорошая девочка, старательная, вон, поступила же, но она как вихрь. Слишком много ее может оказаться. Если не суметь укрыться от этого вихря, то рискую пострадать.

Мне девять лет. Мой первый год обучения в академии. Какой он? Тяжелый. Очень тяжелый. То, что вы слышали о балете – это ни что иное как прекрасная история. Нигде не напишут реальную правду. Иначе никто туда не пойдет.

Сегодня первый день зимы. У нас во дворе уже вовсю лежит снег: белые шапки на моих качелях, на лавочке, на беседке. Они бережно укрыли мамины кусты, что они выглядят большим и нелепым сугробом. Мама говорит, что так растению не страшны колючие морозы, снег бережет их.

– Мила, ты сегодня такая задумчивая… – папа, с газетой в руках, смотрит на меня и улыбается глазами. Он всегда так делает, когда разговаривает со мной.

– Ничего, просто вспоминала день поступления, как познакомилась с Зойкой. Это было каких-то полгода назад. А сейчас уже зима, – задумчиво произношу я и опять устремляю свой взор на пушистые ветки ели, что растет прямо напротив кухонного окна. Мы всегда украшаем ее в канун Нового года. Это своего рода наша семейная традиция. А после мы обязательно смотрим хороший добрый фильм. Мама угощает нас фирменным пирогом с финиками и орехами, приготовленным не без помощи нашей кухарки.

Мама сейчас суетится вокруг нас, сервируя стол и подавая блюда, они были сделаны Светланой Петровной. Если за готовку отвечала наша кухарка, то за подачу – только мама. Она хозяйка нашего очага. Папа сидит во главе стола в широком кресле. Так было всегда. Папа – центр нашей вселенной. Еще с раннего детства меня учили уважению к близким. Что это правильно.

– И как твои успехи? – папа, не отрываясь от газеты, спрашивает меня.

– Все хорошо. Тяжело, но я справляюсь. Меня даже хвалят, – немного тушуюсь, не привыкла говорить о себе.

Отец откинул край газеты и посмотрел на меня. Теплые глаза и теплая улыбка. Мой папа.

– Я тобой очень горжусь, Мила. Да, кстати, сегодня вечером я бы хотел подарить тебе подарок на Новый год, немного рановато, но так уж сложилось.

Папа встает со своего удобного кресла и направляется в свой кабинет. Возвращается с белым конвертом, который и протягивает мне. В нем билет на балет “Спящая красавица”. Моя мечта, что станет реальностью, благодаря папе. Весь день у меня хорошее настроение и предвкушение сказки.

На занятия меня везет наш водитель, как всегда сдержанный Виктор.

– Ну ты чего опаздываешь? – Зойка подбегает ко мне и опять тянет на себя. Что за привычка?

– Да в пробку попали с Виктором. Если успели. Ему пришлось оставлять машину на другой стороне и провожать меня пешком. Дороги совсем замело.

– Ага, будешь это говорить Ирине Григорьевне. Она любит такие истории, – подшучивает Зойка, хотя вернее было бы сказать говорит с сарказмом.

Наш педагог Ирина Григорьевна уже довольно пожилая женщина, в прошлом известная балерина, что выступала на лучших сценах мира. Ровная осанка, плавные движения и сталь в глазах. От нее мурашки бегут по коже, стоит ей подойти ко мне близко или, того хуже, заговорить. Никак не могу успокоить себя, что все, что она делает и говорит, не конкретно ко мне, а к моему танцу. Я здесь, чтобы меня научили.

В класс забегаю последней, наспех завязав тесемки пуант. Если Ирина Григорьевна увидит, то будет выговор.

Разогрев. Мы разминаем мышцы, растягиваемся и только потом приступаем к балетному классу. Прописная истина, с которой начинается утро балерины. Неважно сколько ей лет и на каком курсе она учится.

Мне удается перевязать ленты, перед тем, как с шумом открыв дверь, в зал входит Ирина Григорьевна. Все девочки опустили головы, будто преклоняются перед ней. Ее энергетика подавляет и восхищает одновременно.

– Все одели пуанты? – она обводит взглядом всех присутствующих своим придирчивым взглядом, возможно, к нему рано или поздно привыкнешь. – Потопчитесь! – множественный стук раздается и так же отражается от стен. Вот так – топ-топ-топ. Или стук-стук-стук. – Еще! – наши стуки и топы становятся громче, кто-то даже начинает улыбаться и смеяться. – Вам смешно? Вы с цирком не перепутали заведение? К станку! Хватит тут болтаться без толку , – голос разносится эхом по помещению. Очень звонко.

Мы быстро заняли свои места. Передо мной Зойка, как и всегда. Мы стараемся держаться вместе, потому что по-одиночке страшно. Либо она сзади меня, либо я.

Первые удары по клавишам пианино и мы начали движения. На раз, отработанные, слаженные, как кажется мне.

– Нога от бедра! – громко говорит педагог, – подъемы не валяются, девочки! Выше, выше! Выше, кому я говорю, – подходит к Наташе и ударяет по ноге.

Музыка плавная, мне нравится, под нее очень хорошо танцевать.

– Смотри на кисть, опорная нога правая. Вот! Теперь вырастаем наверх, тянемся. Пятки вперед! Пятки вперед, я сказала! Так, стоп! – обращается она к аккомпаниатору.

Мы все стоим ровно, кто-то смотрит на Ирину Григорьевна, кто-то в пол. Она подходит к Зойке, чувствую, как у той перехватило дыхание, бисеринки пота скатываются по спине, вижу их даже на расстоянии метра от нее. У самой дыхание частое, не от танца, а от напряжения.

– Зоя, ты пришла учиться? Или дурака валять?

– Учиться, – голос тихий, его еле слышно.

– Вот и учись! Если я говорю пятки вперед, значит пятки вперед! Если я говорю тянемся выше, значит выше. Ты так и останешься тупой бездарью, если не будешь слушать и делать то, что говорю тебе я!

Она отходит от Зойки, вижу как она сделала выдох.

– Заново. Начали! … Открыли руки, раскрыли, раскрыли говорю, пятая позиция и на место…

Урок закончен. Мои мышцы дрожат. Правая нога болит, больно выворачивать. Заметила еще несколько дней назад. Со временем привыкла к боли. Ее еще будет много.

Краем глаза вижу, как Ирина Григорьевна разговаривает с Соней.

Соня. Моя главная проблема на курсе. Несмотря на то, что я неконфликтная, здесь я готова разорвать ее на куски даже с моим милым характером. Мы невзлюбили друг друга как только вместе вошли в класс. Вот так сразу. Соня такая же девочка, что мечтает о балете. Она выросла в богатой семье и, что странно, живет неподалеку от моего дома.

– Сонечка, ты сегодня молодец. В следующий раз не забывай про кисти рук. Они плавные, но уверенные, – слышу я Ирину Григорьевна, она всегда хвалила только Соню. Но как говорит папа, похвалить – значит расслабить.

– Конечно, Ирина Григорьевна, – добрая улыбка со стороны кажется звериным оскалом. Либо я очень предвзято к ней отношусь.

Почему у всех учителей есть любимчики? Это несправедливо. Соня поняла, что у их беседы есть зритель, и посмотрела на меня высокомерным взглядом. Понимаю, что есть люди хуже, есть лучше, но ведь нельзя зазнаваться.

– Ой, Мила, Мила… – в раздевалку входит Соня, самая последняя, их беседа с Ириной Григорьевной затянулась, – так и будешь со своей вечной подружайкой Зойкой танцевать пажей, – с ровной спиной она проходит к своему шкафчику и медленно начинает переодеваться.

– А ты, я смотрю, сразу в примы метишь? Не рановато ли? – никому не собираюсь давать в обиду ни себя, ни Зойку.

– Представь себе. Ты думаешь, со мной Ирина Григорьевна просто так общается? Талант, Мила, она видит во мне талант. Когда-нибудь я выйду на сцену Большого театра в постановке “Спящая красавица”, – она театрально закатила глаза и сделала пару па. – Вот так!

У меня внутри вулкан, который готов извергнуться прямо сейчас. Почему меня не научили давать отпор? Даже драться? Где-то в глубине души я очень хочу вцепиться ей в волосы и выдрать пару клок, до визга.

– Это мы еще посмотрим, кто из нас будет исполнять роль Спящей красавицы, – я выхожу из раздевалки и закрываю за собой дверь.

Сегодня мой настрой не омрачить ничем. Потому что вечером у меня спектакль, мы с семьей идем на балет, с которого началась моя любовь к нему. Можно сказать, именно с того момента я и поняла, что хочу стать балериной. Хочу быть Спящей красавицей. И никакая Соня мне не помешает.

Большой театр выглядит так же как и в прошлый мой раз. Подходим ближе и я чувствую, как внутри все будоражит от предвкушения чего-то радостного и хорошего. Ожидание праздника.

Все присутствующие в шикарных платьях, прически, туфли. Окружающая обстановка выглядит восхитительно. Вижу красную дорожку, что тянется от входа и наверх по лестнице. Все вокруг сверкает, даже искрит. Это волшебный мир, в него хочется окунаться вновь и вновь. Сказка, куда можно попасть, открыв тяжелую входную дверь.

Я прихожу домой и сразу открываю дневник, чтобы записать все, что тревожило меня сегодня. Только когда я чувства изолью на бумагу, все проходит, день кажется поистине завершенным, а любые переживания – незначительными. Отчасти поэтому я и веду дневник. Мои мысли, мои чувства, мои переживания – все здесь.

Глава 9.

Воспоминания из дневника Милы.

Я перестала считать, сколько дней прошло после свадьбы. Кажется, несколько. А может быть, уже несколько недель. Интенсивные тренировки забирают все мои силы. Я возвращаюсь домой, только чтобы замертво упасть на кровать. Тело болит. Каждая косточка, каждая мышца. С этой болью встаешь, с ней же и засыпаешь. Но жаловаться нельзя, как и плакать от боли. Со временем перестаешь ее замечать. Это похоже на вызов: ты выходишь в центр зала, чтобы исполнить адажио, идти тяжело, больно, но с первым па ты словно возврождаешься, забываешь обо всем и отдаешься музыке.

Родители подарили нам большую трехкомнатную квартиру в честь свадьбы. Она в центре и недалеко от академии. С того дня стало удобней добираться до учебы. Теперь утром у меня появились такие драгоценные минуты, чтобы чуть дольше поспать.

Сегодня за окном было солнышко. Я приятно потянулась, похрустела косточками, размялась. Когда только-только спускаешь ноги с кровати, кажется, что любое мое движение – наказание. Оно пронизывает каждую клеточку. Мышцы одеревенели, не поддаются никаким движениям, даже самым простым. Но это пока. Несколько минут на разогрев, и я снова в строю. Магия.

Хотите узнать, как питается балерина? Всем же интересно, да? Так вот – всем. Вам смешно? Думаете, я вру? Нет. Это правда. Мы слишком много тратим энергии, чтобы задумываться над калориями. Это не нужно. Даже калории от съеденного бургера будут истрачены в первые пятнадцать минут, если в расписании занятия с Ириной Григорьевной. А вообще, нам, балеринам, просто некогда есть. Тренировки, практика и обучение длятся весь день. Очень сложно выкроить время на полноценный перекус. Я, например, предпочту отдохнуть несколько минут между занятиями. Ну, кто-то, может, и съест батончик. А кто-то пойдет в душевую освежиться.

Если вы зайдете в нашу столовую – удивитесь. Она такая же, как и все.

Главное правило балерины – посмотри на себя в зеркало. Если на тебя смотрит та, кто с легкость будет танцевать на сцене, значит, все в порядке и можно спокойно скушать шоколадку. Кому-то везет не так, как мне. Зойка, например, не может есть булочки и сладкое в целом. От них сразу толстеет. Как рассказывает сама. Но вот котлетки в столовой уплетает за обе щеки.

А еще расскажу секрет. Мы, балерины, ужасные сладкоежки. Конфетки, шоколадки, леденцы – мы возьмем все. Мое любимое лакомство – шоколадный торт.

В академию сегодня захожу ровно за час до занятий. Зойка уже подпирает дверь раздевалки. Какая-то угрюмая она сегодня.

– У тебя что-то стряслось? – спрашиваю я ее.

– Ничего. Кажется, ногу вчера повредила. Больно наступать. Связки чтоль опять..

– К врачу может быть?

– Ага, конечно. Чтобы она обратно отправила меня к Иринке, и передала, что я отмазываюсь от занятий?

Зойка немного преувеличивает, если у кого-то действительно травма, то могут отпустить лечиться. Но она права в том, что иногда реальную травму тяжело отличить от обычной усталости. В этом кроется одна большая проблема – можно упустить что-то серьезное. Мы привыкли к боли, мы идем через нее, пропускаем и двигаемся даже.

– Прекращай Ирину Григорьевну называть “Иринкой”. Ты знаешь, что она с тобой сделает, если узнает?

– Плевать. Уже плевать. Я тут подумала, Мил…

– Что? – я перестала переодеваться и посмотрела на Зойку, она действительно сегодня очень странная. Некогда веселая и озорная, сегодня она выглядит задумчиво и грустно.

– Может, ну его нахрен, балет этот?

– Зойка, ты чего? – я подхожу к ней ближе и слегка трясу за плечи. Она смахивает мои руки и отворачивается, слышу, как начинает плакать.

– Я устала, Мил. Ужас, как устала. Это уже невозможно. Ты видела мои ноги? На них же живого места нет. Пальцы болят так, что не дотронешься. А то, как они с нами разговаривают? Дура! Бездарная! Нахалка! Это разве нормально, Мил?

– Я тебе предлагала накладки на пальцы купить. С ними правда легче.

– Это все, что тебя заботит? – зло процедила она сквозь зубы. – Ну почему ты такая спокойная и милая? Аж бесит!

– Ну кто-то должен тебя сейчас успокоить? – мы садимся на лавочку, а голову Зойка кладет мне на колени. Я глажу ее рыжие волосы, пока она плачет. – Все будет хорошо, Зой. У всех такое бывает. У меня тоже иногда терпения не хватает. Особенно, когда вижу эту Соню. – Зойка смеется. Она ее тоже недолюбливает.

– Я тебе скажу одну вещь, Мил, но ты не обижайся, хорошо?

– Ты меня пугаешь, Зойка.

– Ты слишком доверчивая и милая. Таких балет не любит. Здесь люди сражаются за право быть лучшим, ты же… для всех мила и открыта. Берегись, Милок. – Она встала с колен и пошла к раковине, чтобы умыться.

Я правда задумалась над ее словами. Они запали мне в душу, но таким нехорошим оттенком. Серым, промозглым, как сизый дым от костра, проник внутрь, от него сдавливает грудную клетку и катятся слезы.

Может, в чем-то Зойка и права. Ну какая из меня соперница? Мне с детства внушали, что важен талант. Старание, рвение и талант, имея все это – успех тебе гарантирован. А что, если это не так? Может, правда нужно быть хитрее и изворотливее, чтобы достичь пика? Проявить характер, волю.

Смотришь на танцующих балерин – и это выглядит красиво, завораживает. Гибкость, плавность в движениях, легкость. Но зная, с каким трудом дается все, что происходит сейчас на сцене, о том, как справляешься с болью, стараешься и танцуешь на последнем издыхании, тянешься, вопреки всем своим возможностям и силам, чтобы получился правильный арабеск. Да, лебедь на сцене красивый. Но что, если свой путь эта балерина выгрызла зубами? А они у меня есть, эти зубы? Зойка считает, что нет.

Ирина Григорьевна сегодня тоже в плохом настроении. Было заметно по ее походке: она чеканит свой шаг как постовой, маленькими молоточками по ушам.

– Что расселись? Быстро к станку.

Без вопросов мы заняли свои места. Зойка вроде отошла, но осталась закрытой, с уголками губ, что направлены вниз – все еще расстроена, поникла, мой маленький цветочек, что был со мной с первого дня.

– Итак, – она пару раз хлопает в ладоши, и в зале становится тихо, только звуки пианино. – В позицию, девочки.

Ноги ровные, спина прямая, шея вытянута, легкая улыбка на лице. Я струна, что может плавно двигаться на “раз”. Зойка ничего не слышит. Слегка сгорбилась, голову опустила. Ну давай же, цветочек, соберись.

К счастью, Ирина Григорьевна ее пока не видит. Как всегда свой взор устремила на Соню, что-то мило рассказывает ей, показывает, они обе смеются.

– Так, плечи назад, поворот, стопа. Молодцы. Еще раз. Мила, не забывай про лицо. Ножки стальные, повторяю. Стальные, – она подходит ко мне и жестко поправляет, нажимает на мышцы. Больно. Сегодня правая нога противно ноет, обезболивающее уже не помогает.

– Ай, – вскрикиваю я.

– Терпи! Ноги сегодня деревянные у тебя. Повтори.

Я повторяю.

– Я говорю стальные мышцы. Вот эта, чувствуешь? – она впивается ногтями в мышцу на ноге, показывая, где именно надо почувствовать. Останутся синяки. Потом беру себя в руки и повторяю движения. Как ни странно, но ее пальцы правильно показали мне, я поняла свою ошибку.

– Вот. Теперь Плие. Мила! Слушай меня, Плие, нога, плие, нога, плие, нога. Стоп. Молодец.

Она отходит от меня. Выдыхаю. Учитель, который разрушает все вокруг, но на этих обломках строишь свое тело, она показывает, где именно выставить нужный кирпичик, а где закрепить конструкцию, чтобы получился правильный танец.

Снова движения, снова ноги, руки, лицо.

Зойка повторяет все автоматом, без чувств, не вкладывая ничего. Такое нельзя в балете. Каждый взмах руки – это про чувство, про искусство, про свободу.

– Бездарная дура! – кричит она на Зойку, – если ты устала, то вон из класса. Я что попугай, по столько раз объяснять? Не понимаешь, пошла тогда отсюда. – Отходит от нее Ирина Григорьевна.

Зойка выходит, громко хлопнув дверью.

В раздевалке тихо. Никто не решает заговорить. Мы давно привыкли к такому тону, к тому, как к нам обращаются. Правильно будет пропускать через себя то, чему хотят научить, но никак не личные оскорбления. Не всем это удается. Зойка вон сломалась. А таким есть место в балете? Уверена, что у нее и зубки найдутся, если нужно будет себе место выгрызть. Дорогая Терпсихора (Прим. автора: муза танца. Персонаж древнегреческих мифов, популярный образ и символ в искусстве), ты не жалеешь никого, кто так предан тебе.

– Девчонки, может в клуб, а?

– Вы еще не натанцевались?

– Да ладно тебе занудничать. Пойдемте!

– Ну правда, может сходим, а? Что мы как проклятые все у станка, да у станка.

– А хочешь у шеста? – врезалась в наш разговор Соня. – Говорят, с такой растяжкой, как у балерин, можно пройти без конкурса. Зато смотрите, девочки, без работы не останетесь.

– Соня, ты как всегда впереди всех.

– Конечно, – довольно ответила она.

– Вот тогда первой и иди к шесту.

– Дуры! – вышла из раздевалки.

Мы рассмеялись, обстановка разрядилась.

А вечером мы и правда пошли в клуб.

Мой первый выход. До этого дня, точнее вечера, я никогда не была в подобных заведениях. Клубы – это не мое… Обманываю сама себя. Откуда я могу знать, что мое, а что нет, если я там не была. Даже стыдно как-то признаваться в этом, что в девятнадцать лет кроме театров никуда и не выходила.

В тот момент я подумала набрать Глеба. По нашей же договоренности мы просто друзья. Хмыкнула своим мыслям и показала им же язык. И кто как не друзья должны поддерживать друг друга?

– Глеб? – переживаю, звоню ему первый раз. У него на фоне тоже какие-то громкие звуки и голоса, их много, и они разные.

– Что? – спустя время отвечает он.

– У меня к тебе просьба. Ты мог бы поехать со мной в клуб? Представляешь, мы с девочками из группы..

– Нет, – отрезал он.

– Подожди, но почему?

– Не хочу. У тебя что-то еще?

– Глеб, – я немного меняю тональность, отчего голос кажется более строгим, – мне кажется, мы решили, что будем друзьями. И сейчас я прошу тебя как друга, будь со мной рядом.

– Бл*ть. Ладно. Скинь локацию, – первый бросил трубку. Нахал! Его поведение и тон меня разозлили. Так нельзя, с девушками так нельзя. Что он себе возомнил?

К клубу приезжаем быстро. Большое яркое здание, оно освещено неоновыми огнями, иногда они начинают сверкать. Хочется отвернуться, потому что эти мерцания рвут картинку настоящего.

Столик в углу. Девчонки сразу рассаживаются по местам, ведут себя открыто, даже раскрепощенно, будто не раз бывали в этом клубе. Я же присаживаюсь с краю, кладу сумочку на колени и чего-то жду. Так странно, меня научили правильно вести себя практически в любом обществе. Я знаю правила этикета, грамотно излагаю свои мысли. Но тут я будто чужая. Девчонки уже о чем-то беседуют, я улавливаю только обрывки фраз. И ни слова про учебу: парни, парни, парни, секс, потом опять парни. Мои щеки краснеют от таких откровенных разговоров.

Приносят какие-то коктейли, названия которых мне тяжело было выговорить. Я выбрала вино. Бокал белого сухого могу позволить себе в вечернее время. Делаю пару глотков, чуть-чуть расслабляюсь, даже начинаю участвовать в разговорах, насколько могу, конечно.

Девчонки ближе двигаются друг к другу, пошли секреты. Какие девочки не любят секреты? Я подслушала пару. Наташка уже не девственница. Ее первого парня звали Артем, познакомились в таком же клубе. Лида все еще ждет своего мужчину, девчонки уговаривают ее не заниматься такой глупостью и оглядеться вокруг, где полно красивых и привлекательных “самцов”, как выразилась Зойка. Моя Зойка, маленький мой цветок, который решил тоже пойти с нами в клуб.

– Зоя, вот ты всем советы раздаешь, а сама то, сама… – Наташа заказала себе второй коктейль.

– А что я?

– Ты еще того… – все нагнулись к столу, будто шепчут.

– Чего того? – тихо повторяет вопрос Зойка, маленькая актриса, улыбаюсь и участвую во всем этом беспределе.

– Ты еще девственница?

– Я? Я то нет! А вот ты – да, – указывает она на Соню, – та тоже решила пойти, сидит напротив меня и делает вид, что не замечает.

– Я этого и не скрываю. Зачем мне вообще секс? Зачем эта любовь? У меня есть балет. Я всю жизнь посвящу себя ему, – как глупо это звучит, даже для меня, за эту фразу прячут боль неразделенной любви. "Кто он, Соня" – так и хочется спросить. Но в ответ получаю молчаливый и холодный взгляд в мою сторону.

– Печально. Ну вот Мила точно уже не девственница. Она замужем, – я подавилась, правда, вино попало не в то горло и так противно начало жечь внутри. – Расскажи, как все было, а? Больно? Или не больнее пальцев Ирки? – Спрашивает меня Лида.

– Ну… кхм…

– Девушки, какие интересные беседы, однако, ведут балерины, – Глеб стоит напротив нашего стола.

Красивый, высокий, с такой загадочной улыбкой и блеском в черных глазах. На нем его излюбленная кожанка, черная футболка и темные джинсы. Такой черный ангел, что прилетает соблазнять невинных дев.

– Глеб? – Я резко вскакиваю со своего стула, мы оказываемся очень близко друг другу, я отчетливо слышу аромат его туалетной воды: сандал и что-то хвойное, похожее на можжевельник. Густой, низкий. – Спасибо, что приехал, – прошептала я ему на ухо и чуть глубже вдохнула. Мне определенно нравится, как он пахнет.

– Друзей в беде не бросают, да, Мил? Если мне захочется потрахаться, ты же придешь мне помочь? – Что он такое говорит? – Ну а что? Даже ехать никуда не надо, просто стоит постучаться в соседнюю комнату.

Он сказал это тихо. Так, чтобы слышала только я одна. За это, пожалуй, ему благодарна.

– Я смотрю, у вас весело, – переключается он на девушек.

– Вы присаживайтесь, Глеб, – оживилась Соня, у которой любовь только к балету. Бросила в нее такой же холодный взгляд, пусть даже не думает о моем муже.

Глеб влился в нашу чисто женскую компанию, будто и был с нами всегда. Он рассказывал какие-то шутки, анекдоты, истории. А девчонки слушали его с раскрытыми ртами.

– Кто танцевать? – решаю я оторвать девочек от Глеба, пусть сначала слюни подберут.

Встаю и иду на танцпол. Во мне бокал вина – моя норма, когда скованность проходит, но реальность и настоящее не убегают от тебя. Я двигаюсь под какую-то нелепую музыку, странную. Все вокруг меня дергаются, пытаются ловить ритм и, как говорят, кайф.

Глеб стоит недалеко от меня, наблюдает. Руки сложил на груди и облокотился на стену. В таком мрачном одеянии он все равно выделяется на фоне других. Своей мощью, наверно. Ему никогда не дашь двадцать три года. Выглядит старше своего лет. Возможно, все дело во взгляде: он глубокий и проникает внутрь, завораживает, задевает какие-то струны.

Мне хочется, чтобы он подошел ко мне и обнял, желаю почувствовать тепло его тела. Ведь имею полное на это право. Вот она я, Глеб. Подойди, коснись меня. На моей стороне гибкость и плавность движений. Зазываю, призываю, обволакиваю. Тяну его к себе. Такими же черными глазами.

Никогда не делала этого, не умею. Но сейчас я хочу научиться, ради него. Хочу посмотреть, что будет дальше со мной.

Во мне будто рождается новая Мила, она темнее меня настоящей. Ей известны мои тайные желания, мои грязные секреты, которые я никогда и никому не расскажу, разве что только запишу их сюда. Но потом вычеркну самым ярким фломастером. И в дневник писать их опасно.

Темная Мила танцует. Она вырастает в красивую и соблазнительную девушку, что призывает своим телом коснуться его. Глеб смотрит не отрываясь от меня, точнее от темной меня. Он уже не улыбается, губы сомкнуты, прожигает меня самым огненным взглядом. Мне больно от этого касания, они ожогами остаются на теле, пылают.

Глеб подходит ближе, уже чувствую его запах. Чувствую ноты какой-то дикости, аромат мужчины – терпкий, колючий. Стоит скалой рядом, хочется прильнуть, чтобы погладил, приласкал, а потом раскрыл во мне все, что спрятано по тихим уголкам моей души. Я отчаянно этого хочу. Темная Мила этого хочет.

– Если ты сейчас не перестанешь так вилять заднице, я не буду стучаться в твою спальню, а ворвусь и трахну тебя, Мила.

Его слова как ток, по венам разносит приятную волну до каждого пальчика. Запретно и сладко. Смотрю ему в глаза. Черные, как смоль. Ни одного просвета, ни одной ясности. Сплошной хаос и беспорядок. Как у меня сейчас в мыслях. Глеб Навицкий – это испытание на прочность, насколько мои правила и установки сильны. Или они рухнут к его ногам после его касаний?

– Мне тогда лучше закрыться на замок, – прошептала ему на ухо.

Ушла от него. Слишком сильно стучит сердце. Правило первое разрушено – я поддалась на провокацию, показала слабину. Спиной чувствую его, он близко. Опасность, что заходит сзади. Мне не страшно, мне… горячо. Даже воздух стал таким: кислород с трудом вдыхаю, потому что нежную кожу обжигает.

Глеб садится на мое место, тем самым занимая последнее свободное пространство.

Он любит играть, особенно с чувствами других. Но с ним сейчас не просто Мила, с ним темная часть меня.

– Я присяду? – взглядом показываю на его колени.

– Если не боишься.

Сажусь, чувствую, что упираюсь во что-то твердое. Шумно сглатываю, понимая что у него… эрекция. К такому не была готова даже темная Мила.

– Убери его.

– Кого именно?

– ЕГО.

– Не могу. Он восстал.

– Из мертвых?

– Сплюнь.

– Тогда убери его.

– Нечего было задницей вилять, сучка ты балетная.

– Получается, ты меня… – скажи это, Мила, скажи. – хочешь? Как это мило, Глеб.

– Заткнись.

Глаза в глаза. Два наших темных начала разговаривают. Без прелюдий, без прикрас, без правил. Да, второе из них тоже разбилось вдребезги – оставаться спокойной.

Голоса девчонок мы уже не слышим. Это фон, ничего не значащий, кардабалет, что на задворках сцены играет свою роль. Я же – прима этого действа. А если играть, то по высшему классу.

– Прекрати елозить на мне, – голос низкий, дыхание горячее, где то области шеи.

– Мне неудобно.

Глеб встает. Потом смеряет меня каким-то ненавидящим взглядом, нечто противное и недостойное его. Горячо? Я говорила, что мне горячо? Прости, мой дорогой дневник. Потому что опять соврала. Я для него букашка, которая возомнила себя примой. Его темные глаза гневные. Они уничтожают меня, испепеляют, после таких горячих невидимых касаний. Я превратилась в пепел. А он остался стоять ледяной статуей, что не может ничего чувствовать. Он заморозил не только себя, но и свои чувства. Балет без чувств – бездарность и пошлость. Он больше не играет со мной. Ушел, не глядя, выплюнув, что ждет в машине.

Темная Мила тоже покинула меня, а вместе с ней ушла уверенность в себя. Я снова обычная Мила, маленькая девочка, что мечтает выступать на сцене, но боится показать свои зубки в борьбе за свое место под солнцем.

– Почему ты назвала их подругами? – наш разговор вырулил в привычное русло, мы снова просто друзья, к сожалению.

– Как почему? Мы же вместе учимся, со многими я еще с семи лет общаюсь. Знаешь, сколько всего мы все преодолели? Тебе и не передать.

– И у всех вас одна единственная цель – стать примой балета. Желательно еще и в Большом театре, верно?

– Ну, не прям примой, но, в целом, ты прав, да.

– Тебя ничего не смущает?

– Нет. А что-то должно?

– Там, где есть конкуренция, нет места дружбе.

– Цинично.

– Зато правдиво.

– А что тогда дружба?

– Не знаю. У меня нет друзей.

– … а как же я?

– Ну если только ты.

Диалог, когда ни один из собеседников не смотрит друг на друга, скрывает свои лживые глаза и секреты в них.

Глава 10.

Глеб.

– Не знаешь, что они от нас хотят? – сижу за рулем, слежу за дорогой и только изредка поглядываю на Милу.

Она сегодня грустная. Идеальная прическа, волосок к волоску, все убрано, никакая прядь не мешает. Это жутко раздражает. Хочется запустить руку ей в волосы и растормошить такую ровную укладку, оживить ее. Платье, макияж, туфли – все подобрано со вкусом. И это, бл*ть, тоже раздражает. Какая-то правильная картинка получается. Хочется найти подвох. Эта правильность, она липкая. Как пережеванная жвачка. Через время станешь таким же идеальным, у кого будут костюмы на заказ, приглаженные гелем волосы и нарисованная улыбка. Такая вот будет красивая картинка безукоризненной семьи Навицких. Не хочу такого. Это чуждо мне, непонятно. А главное грызет изнутри от этих мыслей, что за всей мишурой теряешь настоящее, теряешь нужное.

– Кто именно? – голос тихий, почти беззвучный. Она в своих мыслях. Или примеряет на себя образ послушной жены, что так навязывали ей ее же родители.

– Родители наши, – раздражаюсь я, – да что с тобой?

– Со мной все в порядке. А тебе следует успокоиться, взять себя в руки и задавать вопросы нормальным тоном. Это неправильно, Глеб.

– Бесишь, – больше на нее не смотрю. Если увижу в глазах покорность, разверну машину в обратном направлении.

Эта встреча как проверка. Снова всей нашей дружной, мать ее, новоиспеченной семьей. Мать Милы подбила ее на встречу или поставила какие-то условия? Сомневаюсь. Это же не мой отец, что спустится до шантажа. Тут дело в другом. В Миле, которая не может дать отпор, не может расставить свои границы. Это ее послушание, которое граничит с идиотизмом.

Снова ресторан, снова роскошь, от который уже тошнит. Улыбки эти фальшивые, натянутые. Они правда рады меня видеть? Ну come on! Если вы и рады, то только сумме чека, что мой отец оплатит, оставив недурные чаевые.

– Любимые наши, – мама сегодня тоже в ударе. Она правда выглядит довольной и счастливой. – Присаживайтесь! Глеб, отец скоро подъедет. Мила, ты чудесно выглядишь.

– Ну без отца будет совсем все тухло, – отвечаю я. Мила пытается меня одернуть. Я тебя сейчас одерну, сучка.

Сидим за столом молча, но улыбаемся самыми дебильными улыбками. Ведь мы же правда рады, да?

Вспоминаю гонки, соревнования. Вы знаете, если тот, кто на старте не успел сразу вырваться вперед, не значит, что он будет в конце строки. Точно нет. Потому что на протяжении всех кругов может случиться все что угодно у соперников. Были случаи, когда разрывало шины. Кто-то не справлялся с управлением и врезался в ограждения. Случится может разное. И вот ты уже не пятнадцатый, а седьмой. Это неплохой результат. Даже очень. Ценятся не только первые три места. Например, за седьмое пилот может принести шесть очков своей команде. А что, если за все триста километров он сможет обогнать еще пару соперников? Тогда его седьмое место становится пятым, и он уже получит десять очков. Что это в итоге значит? Лохонувшись на старте, не стоит убиваться преждевременно.

Наша свадьба – это начало гонки, я стартанул и где-то налажал. Да, так бывает, мой механик где-то совершил ошибку, я плетусь в конце, несмотря на скорость в 300 км/ч. У нас с Милой свои договоренности, что прибавляет скорости, и мы обводим нескольких соперников, благодаря хитрости и удачным маневрам. Я уже не в конце гонки, где-то в середине. Моя цель – не первое место, а хотя бы в десятке лучших. Пока. Сегодняшняя встреча – крутой поворот, в который надо удачно вписаться, возможно, немного сбросив скорость, чтобы правильно войти в него. Посмотрим. Если я не буду сейчас один, то все еще правда можно исправить.

Смотрю на Милу. Она сидит, как и в нашу с ней встречу до свадьбы. Прямая спина, глаза опущены, легкая улыбка трогает губы, соблазнительный бантик немного сглажен. Отстраненная. Хочется взять за плечи и тряхнуть хорошенько, чтобы проснулась, очнулась и поняла, в какой мы с ней ловушке. Наши же родственники нас и загнали. Не слышит она меня, не видит.

Где настоящая Мила? Где она? Вчера в клубе это была она? Что строила мне глазки, соблазнительно покачивала бедрами в танце? Да у меня член встал, на котором она и ерзала потом. Дурочка, не понимала, что так делает только хуже, себе. Девчонка будто выпустила часть себя вчера, какую-то скрытую свою часть. Темную, порочную. Вчера она мне понравилась. Со слегка растрепанными волосам, они щекотали шею, когда Мила сидела у меня на коленях. Локоны приятно пахли чем-то сладким, приятным. Глаза горели, в них плясали маленькие огоньки. И это не было светом прожекторов. Было другое. Какие-то чертята, что и вынули ее темную сторону наружу. А может быть, эту темноту ее сущности вытащил я? Смеюсь этой мысли.

Подружись я с той Милой, мы бы обогнали еще пару пилотов, зубами вырывая еще пару очков. Это точно приблизит нас к середине списка.

– Всем добрый вечер. Всех рад видеть, – отец вырывает меня из моих мыслей.

– О, дорогой, ты даже раньше, чем планировал, – сказать, что я в шоке – ничего не сказать. Мой внутренний пилот сейчас прочертил своим крылом ограждение трассы, развернувшись в обратном направлении, офигевая от происходящего.

– Дорогой? – не удержался я.

– А что тебя удивляет, Глеб? – отвечает мне мать.

– Да так, практически ничего.

Беру бокал с вином и выпиваю залпом, отправляя в рот пару оливок. Вкусные, кстати.

Мила иногда поглядывает на меня. Мы сидим вместе. Губы подрагивают, хочет либо улыбнуться, либо засмеяться. Клянусь, если бы она сделала последнее, я бы ее поддержал. Но нет, ни того, ни другого не происходит. Она зажимает все эмоции в себе, копит их. Чтобы что? Выплеснуть их в танце, вывалить на меня, когда опять зазывно будет крутить бедрами?

Беру ее руку и кладу себе на колено. Пусть видит, что я с ней и поддержу ее. Если мы решили быть друзьями, командой, то идем до конца. Выжимаю педаль глубже, набираем скорость, чтобы на очередном повороте обойти другой болид, нагло подрезав его.

Улыбка на ее лице. Она сбоку от меня, полностью оценить не могу. Но чувствую, как из мраморной статуи она превращается в живое существо. Мила слегка сжимает мои пальцы. Дает понять, что благодарна. Ох, Милка, знала бы ты, какая благодарность мне нравится.

– Молодые люди, расскажите, как прошли ваши дни после свадьбы? В свадебное путешествие вы решили не ехать, я правильно поняла? – задает свой вопрос мать.

– А что? Хотели с нами? Мы же одна большая и дружная семья, да? – отвечаю.

– Глеб, ты как всегда без своих колкостей не можешь, – мать делает вид, что обиделась, но это не так. Она как никто другой привыкла к моему стилю общения.

– И все? Глеб, расскажите нам о своих планах, – Марья, мать Милы, подключается к разговору.

– Все просто. Если мы решим куда-то поехать, всенепременно всем и всюду об этом сообщим, правда, милая? – выделяю я обращение, адресую его Миле.

– Глеб хочет сказать, что пока у меня плотный график, связанный с учебой. Скоро показательные выступления, приедет коллегия из Франции, будут проводить отбор. А Глеба ждет работа в холдинге Навицких. Я правильно все сказала, милый? – язвочка просыпается, она показывает свое прекрасное личико, темная Мила дает о себе знать. Прелесть!

– Почти.

– Ты решил, наконец, взяться за голову, забросил свои гонки? – брезгливо выплюнул отец последнее слово, – и когда же ждать тебя в офисе, а? Ты же в курсе, что тебе подготовлен и кабинет, и помощник. Ты только скажи мне, сын, – и столько надежды в голосе, что еще чуть-чуть, и я поверю в его желание, чтобы я работал с ним бок о бок, как истинный сын своего отца.

– Как только так сразу.

– Думаю на следующей неделе Глеб приступит к своим обязанностям, – вклинивается в наш с отцом разговор моя милая, но сучная женушка. Остается только хмыкнуть и отпить еще пару глотков от вполне себе приличного вина. Снова отправляю в рот оливки. Еще немного, и я закажу порцию с собой. Интересно, они кладут еду в контейнер? Будет интересно наблюдать за реакцией всех присутствующих, если я такое попрошу.

– Глеб, надеюсь вы не ссоритесь, с Милой? – спрашивает у меня Иван.

– Мила, ответь на этот вопрос, – поворачиваюсь к ней, ловлю огоньки, что она бросила в мою сторону своими темными глазами. Определенно внутри нее спит чертенок, его надо вытащить на поверхность. Она точно другая. Сейчас это не Мила, это ее оболочка, которая привыкла делать все, что скажут. Моя Мила другая. Моя?

– У нас все хорошо, – сдержанно ответила.

Ее мать что-то шепчет ей на ухо, речь не слышна, но что-то точно эмоциональное. Вижу, как ее щеки краснеют. Ей за что-то стыдно? Или вопросы ее матери выходят на рамки приличного? Даже для меня.

– Марья, поделитесь уж с нами, что вы такое шепчете Милке, что она вся покрывается пятнами? Какие у вас секреты? – Мила неуверенно кивает головой, смотрит на меня и опускает глаза. Ее смутили, снова зажали в свои тиски.

Иду на таран, потому что пилот которого мы обогнали нагоняет, и мне это не нравится. В моей голове я уже получил минимум семь очков.

– О, Глеб, чисто женские разговоры. Вам не обязательно их знать.

– И все же, – Мила сильнее сжимает мою руку под столом. Приятное и теплое чувство, что я кому-то нужен.

– Внуки, Глеб. Хотелось бы увидеть внуков, – Марья смотрит на сидящих за столом, ищет поддержки. И находит, бл*ть. Подключилась мать, следом отец.

Мила сидит сама не своя. Мне уже не обязательно поворачивать голову и смотреть на нее. Я каким-то седьмым чувством считываю ее состояние.

– А вы в следующий раз приходите к нам. Посмотрите, как мы справляется с этой задачей. Может, дадите совет, как именно нам делать внуков.

Пилот болида под номером сто двадцать Глеб Навицкий обгоняет сразу трех соперников, рискуя на повороте. Он оставляет их позади, финишируя пятым в гонке. Небывалая скорость и мастерство. Он зарабатывает сверх балл за лучший круг в гонке.

– Глеб… – проблеяла моя мать, как-то странно. Очень тихий голос, будто извиняется перед всеми за меня. Это лишнее, на мой взгляд. Ведь извиняться ни перед кем я не собираюсь.

– Так, ну все. Хватит! – поднимаюсь из-за стола и протягиваю руку Миле. – Ну что застыла?

– Глеб? – еще тише позвала меня Мила.

– Мила, поднимай свой балетный зал. Мы уходим. Представление на сегодня закончилось. Мы не победили, но в десятке лучших. Твой муж молодец, – улыбнулся я, показывая белоснежные тридцать два.

Мы уходим громко, двигая стулья с противным скрежетом по полу. Так ставится точка. На сегодня. Что будет дальше – посмотрим. Гран-при еще не закончено. Мы только в начале пути. Но уверен, вырвались вперед турнирной таблицы.

За руль нельзя – я выпил. Это одно из правил, которым следую неукоснительно. Не потому что не уверен. Я знаю, как важна каждая секунда в пути. Под алкоголем она растягивается и кажется вечностью. И эта вечность может стоит тебе жизни. Или кому-то, кто встретится на твоем пути.

– Меня что-то потряхивает, – мы зашли за угол ресторана, чтобы никто нас не увидел. Вдруг кто-то из родственников решит догнать и начать воспитывать? Это я намекаю на отца. Милка стоит, облокотившись о стену и смотрит вниз, под ноги. – Смотри, – показывает ладонь, которая и правда дрожит.

– Может, тебе холодно? – хочу снять нелепый пиджак и накинуть ей на плечи. Верхняя одежда осталась в гардеробе. Глупо с моей стороны было. Теперь ведь я не один.

– Нет. Мне наоборот жарко. Я первый раз так… поступила. Сбежала, представляешь? С тобой? – начинает смеяться, задорно так, открыто. Смотрит в глаза. А в них уже не только огни и чертята, что жонглируют радостно ими. Там такой азарт. Миле нравится то, что было. Она поддержала меня, и ей это понравилось.

Но знаете, что может произойти, когда по венам чистый азарт? От скорости, от адреналина, от возможности? Ошибки, о которых можешь потом пожалеть.

Смотрю на ее губы, что опять стали бантиком. Провести бы сейчас языком, слизать вкус вина на них. Терпкий, густой, без капли сладости, но такой пьянящий. Черт. Вот та ошибка, которую нельзя допустить. Снова заковываю эту мысль на цепь и оставляю внутри.

Беру за руку, веду к дороге, чтобы поймать такси, вызывать машину уже некогда, может уйти больше времени. Милка и правда может замерзнуть, тем более, начинает крапать дождь. Не вовремя.

– Стой, Глеб, – останавливает она меня и не двигается с места.

Не хочу сейчас на нее смотреть. Ее темные глаза, в которых вижу другую Милу, сейчас – это лишнее. Они не помогают мне, а доводят до ошибки.

– Что? – теряю терпение. Хочу забросить ее домой и уехать, надо выдохнуть.

– Куда мы?

– Домой.

– Я … не хочу домой.

– А куда ты хочешь?

– Реши сам.

Она снова мне доверяет. Она выбирает меня, а не тепло и спокойствие дома. Знала бы, что это самое ценное, что может дать женщина.

Глава 11.

Воспоминания из дневника Милы.

Сентябрь в этом году довольно теплый, так говорит мама. У меня создается впечатление, что она помнит каждый месяц в своей жизни и какая погода тогда была. Возможно, это уникальное умение. Но я бы такого не хотела. Ведь сравнивать что-то в своей жизни, пусть ту же погоду – неблагодарное занятие. В любом случае, будет все по-другому. Тогда к чему приведет такое сравнение?

Меня зовут Мила Апраксина. И эта первая запись в моем дневнике. Здесь я хочу записывать свои мысли, свои желания и свои тайны. Мама говорит, что у каждой девочки со временем появляются секреты. Так ли это? Я пока не знаю, потому что со всем, что меня беспокоит, я делюсь с мамой. Она – мой друг.

Началось все в самый обычный день. Только для меня он был непростым. У нас в академии праздник посвящения. Еще вчера я приготовила свой наряд: купальник для танца и мои первые пуанты. Папа заказывал их специально в мастерской Большого театра. Он сказал, что это исключительно для таких талантливых и красивых девочек как я. Когда я взяла их в руки, мне казалось, я прикоснулась к волшебству.

Все лежит у меня на кровати, а я не могу налюбоваться на эту картинку. И еще мне не верится, что теперь я стала ближе к своей мечте.

С родителями доезжаем до академии быстро. Я волнуюсь, хоть и не подаю вида. Мама всегда учила, что нужно уметь держать лицо, что бы ни происходило внутри и какие бы печали меня не посещали. Я пока не совсем понимаю ее слова, но буду стараться.

Тяжелую дверь мне помог открыть папа, пропуская меня внутрь. Очень любезно с его стороны. Длинный коридор, где то и дело проходят девушки в таких красивых нарядах. Они словно перышки порхают из зала в зал. Через некоторое время я буду одна из них, если проявлю терпение, выдержку и покажу свой талант. Папа с мамой все время говорят, что я очень талантлива. Мне хочется в это верить.

А потом я оказываюсь в небольшой комнате. Ее принято называть раздевалкой. Смешное такое слово. Незнакомое мне. Привыкну ли я? Узнаем. Захожу в эту раздевалку (улыбаюсь) и нахожу укромный уголок. Пожалуй, неплохое место, чтобы переодеться.

А потом ко мне подбегает симпатичная девочка. Помню, что ее зовут Зоя. У нее очень интересное имя, прежде я его не слышала. Она очень шумная, а еще довольно подвижная. К этому надо привыкнуть, я не люблю торопиться. Меня учили, что во всем нужно соблюдать размеренность. Спешка ни к чему хорошему не приведет.

Зоя садится рядом со мной и внимательно меня рассматривает, пристально и близко.

– Ты меня не помнишь?

– Почему ты так решила?

– Пф, даже не поздоровалась.

– Здравствуй!

– Ну привет, Мила Апраксина.

Я мило ей улыбаюсь. Отчего-то мне хочется с ней подружиться.

– Зоя, – она перебивает меня.

– Ой, не называй меня так.

– Но это же твое имя?

– Да. Но зови меня просто Зойкой.

Она смешная. В первый раз мне показалось тоже самое. Улыбаюсь чуть шире. Хочется.

– Зойка, может быть, нам стоит подружиться? У меня еще не было подруги.

– Как это? И в школе чтоль? Вот с кем ты сидела за партой?

– За партой?

– Ты че? Ты в курсе, что такое школа?

– Конечно. Но я ее не посещала. У меня была Виолетта Натановна, это моя гувернантка. Потом была мадам Бижу, с ней я учила французский. Мама говорила, что я делала успехи, но потом моему преподавателю пришлось вернуться на родину. С тех пор уроки французского я забросила. Думаю, надо вернуться к изучению этого языка. Он прекрасен.