ЛитМир - электронная библиотека

Читать онлайн Колкая малина. Книга третья бесплатно

Колкая малина. Книга третья

Нашим родителям и моим сверстникам, принявшим Христа, посвящается…

«Когда разум начинает замерзать, снег мерещится горячим».

Часть I. Мир

Мир

Рама облупилась, но дожила до весны,
На стёклах кружева от мелких ручейков,
На подоконнике в кастрюльке,
пережившей две войны,
Герань в себя приходит от зимних холодов.

Стекло не протирайте тёплою ладошкой:
Оно ещё замутится сильней.
Черничное варенье с жареной картошкой —
Ничего не будет этого вкусней.

На железных ходиках обломилась стрелка,
А на стенке штукатурка осыпалась давно.
Тут каждый день – из прошлого ступенька,
Это как немое чёрно-белое кино.

Девочка-подросток сидела у окошка,
На ней платьице из синего сатина.
Под ножницы пошла мамина одёжка,
И она сегодня как Мария Магдалина.

Она и есть небесный свет в окне,
К ней лучики тепла, улыбаясь, просятся.
И кто-то написал погнутой стрелкой на стекле,
«Ты будешь наших судеб Мироносица».

А сломанная стрелка не остановит времена,
И сгниют лагпункты пересылок.
Только сберегите посевные семена
И отыщите место для собственных могилок.

Оконце

Луна не обернётся обратной стороной
Под музыку весеннего дождя,
Которая, как реквием, звучит за упокой
Любви, которая изменчива и зла.

С яблонь белый свет осыпался досрочно,
И никто не знает, чья это вина.
Спешка и терпение порочно,
Когда решается не только за себя.

Если кто-то и уходит, не прощаясь,
То это те, кого мы сами оттолкнули.
Когда не можем жить, не разгоняясь,
То не заметим, что на Веру посягнули.

Руки разделённые в два раза холоднее,
И жизнь тебе на всё не даст ответа.
Веру не теряйте, она чище и мудрее,
И может обойтись без педсовета.

И Вера не бывает без надежды,
Ведь на Земле все океаны зажаты в берега,
И даже самые последние невежды
Свои пытаются заштопать паруса.

Вдохните облако и выдохните Солнце,
Никто не знает свой последний час.
Возможно, жизнь – лишь узкое оконце,
Потому любите как в последний раз.

Она одна

В небе гонялись звезда за звездой,
А в море волна догоняла волну,
И только мы всегда вразнобой:
Я – в высоту, а ты – в ширину.

Мне очень не хотелось торопиться,
И лучше было опоздать на самолёт.
Я даже не сумела по-людски проститься,
А самолёт уже назад не повернёт.

Ума хватило только для намёка,
И теперь душа ревёт и голодает.
Она, как белая голубка, воркует одиноко
И ничего вокруг себя не замечает.

Я сама себе кружева наплету
Исключительно белого цвета,
Подвенечное платье себе закажу
И уеду в таком виде на край света.

Там, где Южный Крест в темноте блестит,
Там мне будет легче себя уговорить.
Пусть кто-нибудь другой всё за меня решит
И сможет белую голубку с ладони накормить.

Но только для души нет края света,
Как нет у неё начала и конца,
И не придумали ещё разумного ответа,
Что значит подменить любовь,
когда она одна?

Напишу

Ночами тайно гуси пролетели,
Впитался снег в дорогу из песка,
В болотах очертанья засинели,
На севера опять пришла весна.

Самый первый одуванчик в овраге зажелтел,
Глина в огороде запеклась бронёй.
Я, похоже, много не успел,
Но настало время говорить с собой.

Толь на крыше за зиму скукожилась,
Кривой и ржавый гвоздь головой склонился.
От того и сердце растревожилось,
Что на краю земли я голытьбой родился.

Фиолетовые брызги петушков,
В кочке трясогузка на гнездо садится.
Здесь я просыпался от утренних звонков
И этому всему вернулся поклониться.

Семиструнка старая валялась на завалинке,
Соседка тётя Фрося ругалась из окна,
Застиранная майка да катаные валенки —
Совсем не поэтична Родина моя.

Я напишу психологическую драму
О правилах и нравах барачного двора,
О кандальных странствиях, про долговую яму,
И как нескладно и с надрывом звонят в колокола.

Бирюзовый

1 куплет

Наутро дождь осенний переходит в снег,
А в её глазах весенний свет играет.
Эта фея много в жизни понимает
И, как может, нам, заблудшим, помогает.

Припев

Уже недалеко закат багровый,
И может я придумал эту фею,
Но я ещё надеюсь, что успею,
Потому что цвет мой – бирюзовый.

2 куплет

А воздушных замков сколько ни разрушь,
Они через руины цветами прорастают.
Верные всегда своё возьмут,
А не любят те, кто не поют.

3 куплет

Лебеди кричали, как будто бы просили:
Дотяните как-то до весны.
Нет, на вас нет никакой вины,
И вы берегите себя, пацаны.

4 куплет

Скользили будни по листам календаря,
А из тягучей музыки осеннего дождя
Давно уже забытые слышу голоса.
Не спеши похоронить себя.

Верный

По бульвару звенели капели – это гуляла весна.
Вислоухая безродная собака лежала под скамейкой,
Она очень преданной была
И возвращения хозяина ждала.

В тот день стояли клёны в убранстве золотом,
И они сюда часто ходили гулять.
В тот самый день его увезли на машине с крестом,
А ей оставалось только что ждать.

Она сначала дни пыталась считать,
Но от голода силы совсем потеряла.
И даже стала своё собачье имя забывать,
Когда зима её морозом убивала.

А к весне она совсем ослепла, наверное,
время пришло умирать,
Её уже страшился любой суеверный,
Но она оставалась ждать,
Потому что имя её было – Верный.

Но однажды он кому-то помешал,
И его ногами запинали.
Он у скамейки растоптанный лежал,
Хотя больше уже не дышал.

Но пришёл бестелесный дух
И его унёс на руках.
Верность не обсуждается вслух,
Но живёт даже в мёртвых сердцах.

Весна

Грозы в небе отыграют, отзвонят дожди,
Лопнут на берёзке коричневые почки,
На буграх прогретых зацвели цветы,
А на вербе уже первые листочки.

А на синем небе – облако барашком,
А на деревьях колгота грачей.
Да спор ручьёв, бегущих по овражкам,
Кто из них прозрачней и ловчей.

Праздничную музыку звонят в колокола,
И всё живое солнцем золотилось.
А душа совсем раздета догола,
Она как будто заново родилась.

Песнопения разносит лёгкий ветерок,
И то, что есть у нас, ничем не подменить,
Ведь над свечой Пасхальной не гаснет огонёк,
И душа готова верить и любить.

Обнимитесь крепко, поцелуйтесь жарко,
Всё на свете будет хорошо:
Каждый будет удостоен своего подарка,
И все друг другу улыбнутся широко.

И не будет как-то по-другому,
Когда мы станем до конца осознавать,
Что мы все – братья по небу голубому,
И должны во всем друг друга понимать.

Высшая мера

Это не юность коварно сбежала,
Я сам, гордо приосанившись, ушёл.
А она сидела на крылечке и молчала,
Глазки вытирая о ситцевый подол.

Я в никуда ушёл, не обернувшись.
Откуда мне дано было узнать,
Что однажды, в темноте очнувшись,
Её, как избавленье, буду звать?

Божия коровка на узенькой ладошке,
И на ресницах васильковая роса.
Да ещё бы песня на гармошке,
И мне другая воля не нужна.

Юность моя огородная,
И латка на латку шьётся до слез.
Это земля моя родная,
Я клятву ей в сердце принес.

Прости меня юность, что рвался куда-то,
За что сохранил, и чего не сберег.
Прости, что меня изменила утрата,
Которую не превозмог.

Юность, поцелуй меня во сне,
Мальчишку с поседевшей головой,
Он из капкана времени кланяется тебе
Как высшей мере человечности Земной.

Готов

Ты уже готов спросить себя,
О чём рассказ Тургенева «Муму»;
А может, мир давно сошёл с ума
И, стоя на карачках, воет на луну?

Телами друг на друга наползают
И в собственный колодец радостно плюют,
Друг с друга что-нибудь всё время получают,
И собственных детей в приюты раздают.

Будут шконки лагерные строиться,
И придут себе подобных за идею убивать,
А позже в очередь построятся,
Чтобы ту же самую идею заплевать.

Собака зло ощерится, если её пнуть,
А калеку принуждают выполнить кульбит.
Наверно, это просто нагоняют жуть,
Но он от страха и бессилия смолчит.

На площадях в кострах ведьмы догорают,
Кто-то откупился, что во спасенье врёт.
Одни души мёртвые скупают,
А кто-то жертву на убой везёт.

Ты уже готов спросить себя,
Что точно знаешь, куда надо повернуть,
И что помнишь про ту «меру серебра»,
Которая и есть проклятая «суть»?

Смысл

Муха не всегда выбирает мёд,
И вроде, что и курица – не птица,
И пчела не залетит в закрытый рот,
Даже если сильно разозлится.

Вокруг Земли вращается Луна
И тянет за собой отливы и приливы,
Заглядывает в окна и в глаза,
Хочет разобраться, насколько мы счастливы.

Дырявое ведро висело на заборе,
В нём поселилась горстка воробьёв.
Бывает, плачет победивший в споре,
Поняв, что заблудился в смысле слов.

Для тех, которые приходят убивать,
Жизнь законы по-особому включает,
И тех, кто не умеет жалеть и сострадать,
От демонов ничем не отличает.

Старушка плачет, помолившись над могилкой,
Ей страшно, что творится с человеком.
И пусть правда никогда не станет силой,
Придётся жить и подавать калекам.

Не бывает истины простой.
Жизнь, она из камня возродится,
Окропится всё живой водой,
И темнота в рассвете растворится.

Жизнь

До некоторых пор жизнь только отдаёт:
Греет, кормит, учит, охраняет,
Но однажды день такой придёт,
Когда она свой счёт тебе предъявит.

И никто от этого не будет защищён,
А там всего один простой вопрос,
Один и тот же с незапамятных времён —
Для чего ты на Земле живёшь?

Он будет одинаково конкретным
Для всех, без исключения, людей,
А особо показательно-предметным —
Для нищих попрошаек и царей.

Нас изводили страхи и хворобы,
А мы гуляли – только развяжись!
И клятвы приносили для собственной утробы,
И это тоже называли жизнь.

А жизнь заставит заглянуть в себя:
Что просто разбазарил, а что сумел собрать,
И сколько время промотал зазря,
И что теперь намерен отдавать?

Жизнь нельзя ни завещать, ни подарить,
И она сумеет каждому воздать.
Её нельзя ни подменить, ни повторить,
И только камни за собой осталось собирать.

Закуска

Закажу в китайском ресторане
Фирменную утку по-пекински.
И пусть у повара дракон на сарафане,
Я водку разолью по-сахалински.

Хорошо сидеть под опахалом,
Когда кухня иноземная – острая и вкусная,
И пусть мнение моё прозвучит скандалом,
Но нет закуски лучше, чем кета семужная.

Это там, где чайка прокричала:
– Мир большой, иди в него смелей!
И юность вслед рукою помахала.
Ничего никто не выспорит у Родины моей.

Изломанные морем берега,
Песчаные обрывы и брусничные кусты.
Здесь серым пеплом отливается вода
Откуда-то из самой глубины.

Двое из Сибири по груздям страдали,
А другу с Украины жизни нет без сала.
Все без ложной скромности о своём мечтали,
А утка по-пекински на столе скучала.

Надо помолиться за волю и терпение,
Когда реальность злобна и капризна.
Наступит день всеобщего смирения,
И накормит всех иконописная Отчизна.

Мутный шум

Кому-то не хватило человечности,
И он падшего мимоходом пнул,
А другой, из собственной ущербности,
Свечи поминальные задул.

Кому-то в День благодарения
Привели в подарок белого слона,
А у кого-то лопнуло терпение,
Когда вокруг сплошная срамота.

У неё сегодня романтический приём,
Она в красном пеньюаре заговор плетёт.
А у него всё та же тема день за днём:
Что делать, если медленно встаёт?

Бесчеловечный и ущербный,
счастливый и психованный,
Всё в себе таскает человек,
А ещё он интриган и сам собой закомплексованный,
Но по-другому это был бы недочеловек.

Не умея отличить дурного от хорошего,
Этого нельзя ни разогнать, ни примирить,
Много есть на свете непохожего,
Это надо понимать и с этим надо жить.

В бокал с шампанским капнула слеза,
Пытается скрипач с ноты не сорваться,
В мутный шум сливались голоса,
И невозможно было в лицах разобраться.

Не затоптать

Хочу, чтобы была поздняя весна,
Уже пройдут дожди и половодья,
Из земли пробьётся зелёная трава,
И карась зайдёт на мелководье.

Потихоньку уже мошки появляются,
Лепят ласточки уютное гнездо,
А яблони в саду друг другу улыбаются,
И кажется, что утро и вечер заодно.

Одинаково тепло в рассвете и в закате,
Одна и та же парфюмерия в воздухе висит,
И всё купается в этом аромате,
И, взлетая, цапля крыльями шуршит.

В туман распарашютились ромашки,
И их глотает изумрудная трава,
А на сирени закудрявились кудряшки —
Вот это всё и есть природа естества.

Пташки и цветочки нам могут указать,
Как найти дорогу к естеству,
Как друга верного искренней обнять,
И как быть самим собой во сне и наяву.

Надо очень нежно в этот мир входить,
Чтобы ту поэзию хоть слегка понять,
Но, когда придёшь благодарить,
Опасайся что-нибудь случайно затоптать.

Не хочу

Разговоры ни о чём хлюпают, как слякоть,
Мысли сонные плывут в ватных берегах.
Впору бы напиться да поплакать,
В тоске о не замоленных грехах.

Возьмите меня в подмастерья
К тем, что своды держат на плечах,
Только пусть исполнятся поверья,
Которые написаны в стихах.

Не хочу сидеть за тем столом,
Где за погибших будут рифмой говорить
И рассуждать, как о деянии святом,
Что мы весь мир сумеем победить.

Не лучше ли покаяться в смирении
За мёртвых и пока ещё живых,
И перестать жить в страхе и в смятении,
Разделяя людей на своих и чужих.

У людского рода один лишь общий враг,
Который всё добро до тени разлагает,
И, сердце погружая в полумрак,
Растлевает души и разум отнимает.

Слепому укажите путь до родника
И в кровавой жиже не дайте замараться.
Застынут в ожиданьи города,
И наступит время дома прибираться.

Сограждане

По аллеям топчут тополиный пух,
Цветочные клумбы стоят, как торты.
Я этот день воспринимаю на запах и слух,
Вопреки городской суеты.

Над проезжей частью бабочка летает,
Голуби клюют бабушкины крошки.
Жизнь, на удивление, всё это совмещает —
Ревущие машины и «мяу» чёрной кошки.

На сирени пчёлки с лапками цветными,
Шмель на абрикосе заносчиво жужжал.
Он по сторонам стрелял глазами золотыми,
Чем маленькую девочку сильно напугал.

В запахе травы – покой и благодать,
Он может просто так омолодить.
Там юного кузнечика учат стрекотать,
Здесь каждый шорох может удивить.

На перекрёстке – светофор и колгота,
А воробьи у остановки промышляют:
Они клянчат семечки у деда-чудака
И всех своим «настырством» развлекают.

У нас на всех – одно гражданство,
А в городах у них свои затишки и углы.
У нас одно и то же время и пространство,
И если они рядом, то значит, мы живы.

Станут

Отпустите на волю птиц,
Пусть летят они в дальнюю синь,
Откуда смотрит тысяча лиц
И я им крикну свое «Аминь»!

Глаз орла свети́т янтарным цветом,
Я от того и поверил в тебя,
Что Солнце приходит с рассветом
И горит на цветах роса.

Я греюсь возле этого тепла
Без стеснений и лишней учтивости.
Я поэму напишу для тебя,
Даже если у всех стану в немилости.

Я по узенькой кромке иду,
Держа тебя за обе руки.
Я тем самым светом подсветил судьбу,
Растерев в труху все наветы и слухи.

Зима и лето друг друга рифмуют,
А осень с весной друг друга жалеют.
Нас потому и ревнуют,
Что сами мечтать не умеют.

Пусть не будет страхов и войны,
И жёлтые цвета станут золотыми,
Просящие и страждущие будут прощены,
А старики вдруг станут молодыми!

Суждено

На утреннем ветру рассеялся туман,
Сороки на заборе горлопанят,
Мелькает по проулку цветастый сарафан,
И запахи дворовые дурманят.

Сложили георгины бутоны на пионы,
С них капает хрустальная роса,
Они совсем легонько позолочены
И источают ароматы из себя.

На венчик красной маковой головки
Села голубая стрекоза.
Музыка природы без аранжировки
Всегда всепоглощающе чиста.

Собака жмётся преданно к ноге,
Она стареет так же, как и я.
У неё лишь серебринки на спине,
А у меня уже седая голова.

Мы, возможно, себя сами разрушали
И будем обязательно истленны,
Но мы ведь тоже и любили, и страдали,
Потому, как и природа, должны быть несомненны.

Опять мелькнул цветастый сарафан,
А если нам другое суждено,
А что я чувствую, то всё самообман,
А нас природа прокляла давно?

Счастье

Это всем известно, что счастье не в деньгах,
Но все это хотят проверить на себе:
А может это кто-нибудь придумал впопыхах,
Что счастье кроется в душевной простоте.

Всегда было огромным искушением
Для всех, которым счастья не хватало,
Надёжным заручиться откровением,
Чтобы счастье только прибывало.

Сколько себя ни накручивай,
Личное счастье всегда субъективное.
А сколько бодрых маршей ни разучивай,
Счастье коллективное всегда демонстративное.

А семейное счастье всегда нормативное,
Оттого, что оно обязует.
А вечное счастье, конечно, фиктивное,
Потому что не существует.

Есть одно реально счастье достижимое,
Которое останется с тобою и в зное, и в ненастье,
Оно не заменимо и невосполнимо —
Это неподдельное родительское счастье.

Даже крохами умейте поделиться,
И вы обязаны верить и любить,
И за друзей, и за врагов молиться,
Если поимели счастье жить.

Туманы

Я не хотел остановить мгновенья,
Мне хотелось просто покоя,
Когда остались только страхи и сомненья,
Как после очень злого перепоя.

А на похмелье – за окном холодная весна,
Нам в ней места не хватило для двоих.
Где-то уже год идёт война,
Она разделила людей на врагов и своих.

Туман густой и лицемерный
Грунтует город серой размазнёй,
Вот такой порядок интерьерный
Разделяет нас между собой.

Капели в свои сроки отзвенели,
Но чародеи нам туманов понаслали,
Потому на вербах серёжки не прозрели,
И мы с тобой друг друга совсем не понимали.

Всё очень зябко и безветренно,
Как будто чародеи ждут преподношения,
А то, что иллюзорно и болезненно,
Так это наши с тобой отношения.

Но как бы мы черту не перешли,
Когда не оживляют сухоцвета
Ни проливные тёплые дожди,
Ни вдохновенье солнечного лета.

Привал

Даже если в жизни дорога не прямая,
Должен быть привал на страстном пути,
Где горло продерёт водица ключевая,
И прямо на обочине – рыжие цветы.

Где рябиновое дерево в красных эполетах,
И на молоденькой берёзке золотой мундир.
Они сегодня в уникальных раритетах
Вышли показаться на весь мир.

Две птички-невелички пьют из родничка,
Мизерно волнуя зеркало живое,
А из-под листика торчала голова сморчка,
И он похож на мини-чудище лесное.

Серенькая мышка двигает усами,
Верно, хочет запугать спящую сову,
А конопатая саранка, как кувшин с медами,
Подманила попрыгунью-стрекозу.

И тут во всем своя дорожка звуковая,
Но её мало кто умеет ощутить:
Она, выдохи и вдохи заплетая,
Умеет напрямую с душою говорить.

И вот моя минута истекла,
И мне надо подниматься и идти,
И я скажу всему живому, что вокруг меня:
Спасибо за коротенький привал
на страстном пути!

Пристенок

Мою маму в школу вызывали,
Когда я анекдот про Лёню рассказал,
И почему-то извиняться принуждали,
Когда историка Лаврентием назвал.

Как солнце каждый день на небеса восходит,
Так неприкасаем главный из вельмож.
А историк наш пьёт и колобродит,
Хотя до неприличия на Берию похож.

Я в пристенок выиграл два рубля,
И мы с другом в пирожковой шиковали,
А с пачки «Примы» ископчённой втихаря
В изнеможении за школой отрыгали.

Я под парту прячу порванный рукав,
А её банты – как облако тумана.
Я почему-то рядом с ней всегда не прав,
Хотя не рыцарь из её романа.

Ей записки пишет школьный активист —
Красивый, правильный и твёрдый,
В местном ВИА соло-гитарист,
Всегда по-комсомольски подтянутый и бодрый.

Самая безродная птица – воробей —
Повидло выедает из крошек пирожка.
Я бы хоть куда побежал за ней,
Лишь бы не предать самого себя.

Рыжим

У рыжего всегда побольше шансов
Быть уличённым во злодействе,
А на весах социальных балансов
В дополнение к этому – ещё и в плебействе.

Рыжая лиса – известная плутовка,
Самая хитрющая и самая спесивая,
К этому ещё и шкодная воровка,
Но как это ни странно – самая красивая.

У ленивого пройдохи, рыжего кота,
Который тоже не побрезгует обманом,
Волшебно-яркие зелёные глаза,
И он себя считает добрым талисманом.

Когда-то рыжий хитростью пробрался на ковчег,
И, наверное, потому коварный и бесстыжий.
Ну и как бы даже снежный человек
На самом деле очень даже рыжий.

В каждом мнении всегда свои оттенки,
А в городском фольклоре – чижики и пыжики,
Но мы-то знаем, где дадим свои оценки:
Нет закуски лучше, чем родные рыжики.

В чужом гнезде прижился кукушонок,
Играет задушевно сельская гармонь,
А рыжая бабёнка игрива, как котёнок,
Её за что ни тронь, везде горит огонь.

Сирень

Если сирень у дороги живёт,
Её, ещё не расцветшую, варварски рвут.
И большинство из тех, кто мимо не пройдёт,
Себя душами влюблёнными зовут.

Не принимайте наломанных веток:
В них нет желанного чувства.
Ведь это совсем не коробка конфеток,
Это – демонстрация кощунства.

Сирень не распускается в стакане,
Она стоит и заживо гниёт,
И как украденный ребёнок в цыганском балагане,
И днём, и ночью мать свою зовёт.

Если вам не страшно что-то искалечить,
Значит вы давно уже в беде,
Надо как-нибудь себя очеловечить,
Чтобы жить в духовной чистоте.

Хорошо бы всё заранее предвидеть
И думать о последствиях всего,
Понимать, где полюбить, знать, где ненавидеть,
И помнить – в жизни мало своего.

Может, кто-то с чем-то примирился,
Не понимая, где его последний вздох.
А куст, который до конца не распустился
Под весенним солнцем навсегда засох.

Помяните

Страшная болезнь у маленького Сенечки,
Он глазками просящими глядит вокруг себя:
Тётеньки и дяденьки, скиньтесь по копеечке,
За просто так в больнице не лечат доктора.

Он уже давно в страшных болях корчится,
И все ждут, когда ребёнку смерть глаза закроет,
А маленькое сердце назло всему колотится,
И старушка-санитарка водичкой тайно поит.

Он уже ручонку не может приподнять,
И только глазки сильно хотят жить,
А тех, кто его бросил умирать,
Его душа безгрешная силится простить.

Он закроет глазки навсегда
Зимней ночью при свечном огарке.
За окном завоет лютая зима,
А он по-детски улыбнётся старушке-санитарке.

Сенечку сожгут с кучею тряпья
И рассыплют пепел вдоль забора,
А кругом заплёванная, грязная земля
В цвет национального позора.

Пусть, кто хочет, бросит в меня камни,
И мимо пронесут тосты и подарки,
Пусть передо мной закроются все ставни —
Я буду руки целовать старушке-санитарке.

Холодно

Хорошие мысли холод разгоняет,
Худенькая девочка мёрзнет на крыльце.
Она кого-то явно поджидает,
Пытаясь исполнять гордыню на лице.

Вонюче выдыхают выхлопные трубы,
На перекрёстке красным светит светофор.
А у девочки уже синеют губы,
Тут со сроком ожидания – серьёзный перебор.

Норд-ост стучится в синий щит рекламный,
А она стоит в коротеньком пальтишке.
Тот всегда останется бесправным,
Кто о свиданиях знает понаслышке.

Уже никто, конечно, не придёт,
И жалко это бедное создание,
Которое надеется и ждёт
В своей жизни первое свидание.

Она только к ночи отогрелась
Под тонким одеяльцем полумрака,
А то, что плакалось, и то, что натерпелось,
Было розыгрышем мальчика с филфака.

Стопари по сопке – как лава по вулкану,
Трудно в темноте кого-нибудь искать.
Сегодня очень весело студенту-интригану,
Что чью-то душу получилось растоптать.

Часть II. Умеют

Умеют

Она занималась пилатесом,
Подтягивая попку к форме абрикоса,
Была рядом с пятизвёздным статусом
И пила коктейли из молока кокоса.

А беби-бой крутился у шеста,
Он в «коблах» золотых танцевал стриптиз,
А попка у него, как персик, налита
И трепетно готова на любой каприз.

Когда они вдвоём на пляже раздевались,
И в одной вазе были персик с абрикосом,
Все вокруг слюнями обливались —
Такие фрукты пользовались спросом.

В сторонке нервно курят звёзды Голливуда,
И разогнали всех танцовщиц в Мулен Руже:
Ни у кого не получалась такая амплитуда,
В сравнении с ними все казались неуклюжи.

У неё были свои щедрые клиенты,
А у него – свои богатенькие «папики»,
И всюду комплименты и презенты
И по следам бегущие фанатики.

А вокруг друг другу говорят,
Что такие просто жить умеют.
А те, что отвернулись и молчат,
Отчего-то словно школьники краснеют.

Ешь

«Ты – то, что ты ешь» выдал Гиппократ.
Лекарь и философ ясно возвестил,
В чём живёт живое, а в чём уживается яд,
Но почему-то главное он скрыл.

И под влиянием этой доктрины
И с пристальным коммерческим вниманием
Мы сами на себя расставили капканы
И гордо хвалимся хорошим воспитанием.

Одни сеют, жнут и выпекают,
И урожай в смирении ждут,
А есть, которые крадут и убивают,
Но те и те плоды домой несут.

Кому-то всё равно, кто и где кричит
И на какие деньги еды накупили.
Их голод очень страшит,
И глубоко плевать, чем накормили.

Если грязными деньгами расплатишься,
То там, что не доешь, что переешь,
Всё равно никуда не спрячешься
И будешь «тем, что ты ешь».

А если вдруг решили малыша родить
И хотите, чтобы Бог ему воздал,
Решите для себя, с чего он начнёт жить,
И помните, что древний грек недосказал.

Голод

Он туда заплыл в партийных списках,
Запутав всех слащавыми речами,
Но, показав себя в подлогах и приписках,
Был востребован всеми сторонами.

А когда-то был завскладом в магазине,
Считал печеньки и, что льётся,
брался разбавлять,
И вот в избранники пролез на вазелине,
Чтобы интересы граждан защищать.

Он был хитёр и очень изворотлив,
В любых одеждах себя чувствовал уверенно.
В быту развратен, а в делах расчётлив,
И вокруг себя гадил преднамеренно.

Он ловко чем угодно торговал,
И у него все получалось «в аккурат»,
Когда по-мелкому с бюджета воровал.
Вот таким был наш районный депутат.

Ему нравилось мандатом щеголять,
Где что-то можно отхватить по дешевизне,
Но струхнула старая цыганка погадать,
Что-то усмотрев в линии той жизни.

У нас беда случилась в зоопарке,
Из вольера тигр голодный убежал,
А там наш депутат гулял по контрамарке,
И уссурийский зверь его на части разорвал.

В кино

Она была стройная и милая,
Но в голове её пристроился фигляр.
Она была избыточно игривая,
А он – тот ещё из себя экземпляр.

Она была мечтательной натурой,
А он – неисправимым гордецом.
Для неё питанье было строгой партитурой,
А он пил на завтрак только кофе с коньяком.

У них весной Париж, а летом – Ницца,
Он подносил ей тысячи цветов.
Это вам не в кулаке синица —
Пляжи белоснежные Гавайских островов.

Он одевался только в белый смокинг
И был жилистым, как Жан-Поль Бельмондо.
У неё не очень получался шопинг,
Но очень нравилось французское кино.

Она умела красочно и сочно фантазировать,
А была училкой географии.
И у неё отлично получалось иллюстрировать
Страницы ей же сочинённой биографии.

Мир иллюзий – это тоже мир,
Он, под настроение, тот или иной,
Но там может тоже всё затертое до дыр,
И будет трудно быть самим собой.

В кустах

Они имеют под себя темы и задачи
И тянут их смиренно изо дня на день:
Кому-то в магазине не додали сдачи,
А кого-то запугала собственная тень.

За благо лень и трусость принимая,
Они ладятся всё видеть наизнанку.
А на ночь беспокойно засыпая,
Надеются, что встанут спозаранку.

Кот нассал в соседские ботинки,
И загнуло флюгер на ветру,
На солнце подсыхают щучьи спинки —
С пивом пожевать в самую жару.

Тут никакие перемены не нужны,
У них от непогод и разных смут
Всегда готовы нужные кусты,
Они там что угодно переждут.

Им всё равно, кто прав, а кто не прав,
Важно, чтобы сам был бодрый и здоровый.
У них выверенный временем устав
И ко всему подход морально-образцовый.

В кадке пыльный пожелтевший фикус,
А по носу размазан вазелин,
И такой бывает в жизни прикус,
Когда не хочешь жить как гражданин.

Водка

Спорили Стандарт с Оригиналом,
Кто из них помягче и сытнее,
Кто является классическим лекалом,
И у кого название умнее.

Стандарт сто раз по качеству прошаренный,
И ГОСТы для него – почти закон.
Возится и чешется, как пчёлами нажаленный,
Его будни жмут со всех сторон.

У Оригинала дела тоже не халва.
Потому его зовут Оригинал,
Что он должен быть сегодня лучше, чем вчера,
И он сам теперь от этого страдал.

Вот так они и говорили про скорбные дела,
И с мыслями, кого в народе предпочтут,
В то же время каждый помнил для себя,
Что где-то рядом есть ещё и Абсолют.

Всё это – напитки на этиловом спирту,
Они в нас сотворяли веселья и печали,
Они под сало, грузди и зернистую икру
Своё очарованье раскрывали.

А кто будет нежелательным продуктом:
Стандарт, Оригинал или Абсолют,
Известно станет только ранним утром,
Кто похмельем не оглушит, того и предпочтут.

Возвращайтесь

Как ещё лечить свои неврозы,
Чем своей утробе угодить?
А попробуйте в крещенские морозы
В лес пойти и птичек покормить.

Все месяцы на Родине холодные,
Вы валяетесь на тайских берегах.
Там вокруг булки загорелые и сдобные,
Да вы уже и сами не совсем в трусах.

Песчаную блоху и черное яйцо,
А под них – соусы, заправки и трава.
К этому подмажут птичье дерьмо
И прямо на тележке доставят до тебя.

Никуда не спрячешься от местных колоритов:
Когда коктейли набуторят из жёлтых ананасов,
Будет шоу из местных трансвеститов
Для наехавших голодных пидорасов.

Марево ночное ползёт по океану,
А небо раскаляется от грохота и света.
Всё, что дышит, погружается в нирвану
Под бесконечный, дикий вой кордебалета.

Возвращайтесь по своим дворам,
Братики родные и милые сестрички.
Вас тут всех узнают по следам,
И уже заждались замёрзшие синички.

«Вот-Вот»

Мы поступать пытаемся чего-то относительно,
И не будем делать, как делают они:
Для них, возможно, это позволительно,
А для нас – «Ни-ни».

У них всегда хорошие дела,
А нам плохая карта выпала вчерась,
И пришли лихие времена.
А вот у них всегда «Вась-вась».

Они плели узоры в Куршевеле,
А наших загоняли под суды.
Они поддакивать и гнуться не хотели,
А у тех везде «Туды-сюды».

Кому достались мухи в сортирах пересыльных,
А им на Пальма-де-Майорке ласковый прибой,
И кофе на верандах в имениях фамильных,
Где ничего не ведают, что значит «Ой-ёй-ёй».

Оказалось, что немногие поняли,
Какой был сделан выбор в романе «Идиот»,
Где за что превозносили, за то и угнетали,
А вдруг чего не ждёшь – оно уже «Вот-вот».

А для «Ни-ни», «Вась-вась»,
«Туды-сюды» и «Ой-ёй-ёй»
«Вот-вот» песню заунывную споют,
И не будет больше ласковым прибой,
И лакеи кофе мимо пронесут.

Выбор

У музыкантов уличных руки всегда заняты,
И потому им медяки кидают в шляпу.
Они тут сами по себе, никем не наняты,
И работают с душой за свою зарплату.

Читать далее

Вход для пользователей

Меню