Читать онлайн Агентство ЖЭК БЛЭК. Или не тот пропал, кто попал… бесплатно

Глава 1

Глава 1. Где речь идёт о приезде барина и о делах его, преимущественно тёмных…

«…И надлежит вам теперь, братья и сестры мои,

прятаться и таиться. До поры, разумеется, и до времени.

Ибо народ сер и тёмен, и не поймет по ограниченности

ума своего ни замыслов ваших великих, ни стремлениев…»

Из письма столбовой боярыни S, именуемой за глаза Ведьмою,

к последователям своим.

– Барин едет! Барин едет! – голос Павлушечки раздавался далеко за пределами усадьбы и её окрестностей. Голос был звонкий, вызывающе громкий, а мальчишка худой, со всклоченными, давно не мытыми волосами. Павлушечка считался местным юродивым, а потому лицом безобидным, божьей милостью наделенным. И слушать Павлушечку надлежало внимательно, с подобострастием. Авось скажет что важное. Юродивые, говорят, к Богу близко сидят, многое ведают.

Как на взгляд Марфуши, а для работников поместья, так и Марфы Петровны, был Павлушечка не юродивым, а обыкновенным лодырем, лагодником еще тем. Работать не хотел, вот и придумал себе болезню умственную, чтоб ни к какому труду его не припрягамши. Вот и ходил из угла в угол весь день. А бабы то сердобольные. Дуры. Кто пряничек кинет, а кто и сальца отжалует. Хорошо же, а?

И вот на кой чёрт его принёс, – поморщилась Марфа, с трудом вставая. Это она уже не про юродивого, то зло привычное, а про собственного барина, чтоб его собаки драли.

До 1780 года жизнь в поместье барина N была скучна своей провинциальностью. Куры, гуси, надои, простые крестьянские праздники, страда по сроку, весенние посевы, ранние деревенские свадьбы, всё, как у всех. Барин наезжал редко, определивши вотчиной своей стольный град Петра. Поместьице свое он вниманием не жаловал. Да и были у него дома иные, что доходные в Петербурге, что домики охотничьи, а тако же всяко разные именьица и усадьбы, доставшиеся в наследство, от родственников, почивших безвременно, или наоборот, своевременно, чтобы наследничек их, подсуетившись, в право вступил. А то набегут после всякие ближние и дальние, свое станут требовать, справедливости тож, а ея на всех не хватает.

На мыслях этих Марфуша посмотрела в окно. Осень уже, листопадный месяц, и дожди вон зарядили. И пусть еще тепло днями, а росы то, росы ледяные, и кости ныли на них и жаловались, пусть хозяйка ещё не так и стара, а вот поди ж ты, время то, что ручей вешний, пробежало, она и не заметила.

Отгорело короткое девичество, как замуж выходила, а после и мужа хоронила, глупо пропал, в болоте утоп по первому снегу. Барину то в охоту уток пострелять, перед друзьями стал быть выслужиться, вот и погнал он свору и Миклашку взял, потому как Миклай те места знал дюже. Знал то знал, а и то верно, что земля то болотная на месте не стоит и бывает, что движется и новые топи образуя и новые островки – обманочки. Вот на такой-то и попал муженек ея. Ясно, что вытаскивать его никто и не кинулся. Списали душу крестьянскую, как убыль естественную, да и, потешившись, в город свой укатили. А было это еще при старом хозяине, которого за это и не любила. Не любила она и молодого. Не за что-то, а просто так. Наезжал он крайне редко. Обретался в Петербурге. Там и женился. Один раз с женой тока и были. Видимо просто хозяйствите ей показывал, хвастался. Она у него красивая. После гонца прислали, что дочка родилась. Стал быть что б радовались наследнице то.

А вот аккурат прошлой осенью быть изволили. Приехали обозом большим, с няньками и горничными, сразу гостей звать, а то, что от гостей энтих ущерб один, о том и не думали. И те воротили благородные носы свои, что от простой деревенской еды, хоть сытной, да полезной, что от перин простых, не лебяжьего пуху. Кухарку местную от ворот погнали, повар у них свой был, толи ятальянец, то ли хфранцус какой, болтал по не нашенски. Горничные тоже не деревенским девкам чета. Носы драли спервоначалу. Только между собой гутарили, а чтоб там местным парням улыбнуться или обняться в уголочке, то ни-ни. Фасон мол не тот. Марфа им показала фасону. Одной в суп муху кинула, той от барыни и досталось. Ох и орала. Барыня то. Не выпорола, но выплаты лишила и милости. А они за милостями ох, как гоняются.той,что в милости и платок с барского плеча, а то и ткани отрез, али платье там какое барское, из тех, что малы. А второй платье барское утюгом прижгла, аккуратненько так поставила, посреди юбки то, пока дура энта отвернулася. Отворачиваться не след, гляди в оба, тут людёв нету, волки, али вовсе тигры какие. А дырка вышла хорошая, ладная. Ой, она ревела. За такую дырку и погнать могут, и на конюшню отправить. Ладно если выпорют. Шкура что, заживет. А ты попробуй от дерьма коровьего очиститься. То дело. Навоз он дюже пахучий. Девки то дворовые завсегда благоухают. Так этой дуре и сказала. А после и научила, как дырку так заделать, чтоб хозяйка и не заметила. И научила, как сказать, что дескать платьеце ваше я чуть переделала по фасону модному, о котором слышала, в Париже туперь только так ходят.

Барыня и радая. А что, сидит хорошо. Дуре целковый пожаловала. А Марфа им подруженькой стала, наставницей старшей. Они у ней вот где сидели. В кулаке. Не рыпались. А то понимаешь фифы каки.

И гуляли гости: дамы да с кавалерами, восторгались, что от видов сельских, полей да посадок, что от стад коровьих. Бывало идет такая барыня, цветочек нюхает, розу там али ромашечку. Подбородок то задерет для виду одухотворенного. Деля себя, ясен пень старается, кавалер вон из пришлых ей авансы растачает, усы крутит. И вот значится идет барыня, к природе приобщается, под ноги не смотрит. Туфли махонькие, чисто тряпочки. И вот эта тряпочка с бантиками и подвесочками прямо аккурат в коровий блин.

– Что-то, – говорит, – ромашечка странно пахнет, запах такой знакомый, а что и понять не могу.

А кавалер тут как тут. Сам бы ржал как конь, но нельзя. Этикеты. Однако же подхихикивает, как дурак.

– Вы, – говорит, – мадмуазель изволили к природе приобщиться, правда одной только ножкой, но до чего изящно, загляденье просто.

А той и невдомёк, о чём он толкует

– Ах, -говорит, – пальчик оттопыривши, к такой изумительной природе приобщалась и приобщалась. Целый день и вся, не только ножками. Надышаться не могу, до чего хорошо.

Тот уже и не сдерживаясь, гогочет:

– Тогда позвольте вашу ручку, я вас до сарая провожу…

Дамочка в крик. Как вы посмели, о чём только думали. Я не такая. Хлоп, хлоп. Надавала оплеух и в слёзы.

После уж прояснилось. Конфуз был. Дама в обморок, кавалер спешно в город отбыл, чтобы на дуэль не вызвали. Там помер. В Париже дуэлиев, как у нас лепёх коровьих.

Даааа. Это забавно было. Только вот Марфе все одно не нравилось. Ни приезд хозяев, ни уж тем более гостей. Туточки она привыкла вести хозяйствие скромно. В траты лишние не впадая. Барин то с супругой на ведение хозяйства не сподобленные, учета не ведут. Где там чего пропало, и во внимание не возьмут, ибо изначально не знают, а сколько чего было. Вот управляющий у них мужик хваткий. Из купцов бывших. От дел отошёл, сыну передал, а натуру не переделаешь, дома не сидится, вот к барину и пошел, не в услужение, ибо вольный, но так советничком значился.

Он как приезжал, Марфа бледнела вся, заикаться начинала, косоязычие вылезало откуда-то. Ибо знала за собой, знала, какие вещи из бариновых сундуков в ея перекочевали. Так. По мелочи. Ткани там какие, из поплоше, вилки, ложки тож. Кто их считает? Мелочи. Им – мелочи, а Марфушиным племянницам – приданное. Вот и чудилось ей, этот Козьма насквозь её видит, оттого и маялась сейчас у окошечка, где там обоз? Бежать на кухню не спешила, а вдруг Павлушечка обознался, к чему суету разводить? Продукты опять же тратить.

И пусть бы барин, хоть и с супругою, и гостями тоже. Эти ей не страшны. Глаза поставит:

– Какие такие парпоровые сервизы с розовыми коллерами?! Не было у нас таких, барин. Вот те крест. И перекрестится.

А глаза честные, пречестные. Как такой не верить? Верили.

А парпору у них и вовсе без счету. Розовый подавай. А розовый Марфуша племяннику вчерась на свадьбу подарила. Благодарили уж. В ноги падали. Кормилицей величали. Приятственно.

Так что, лишь бы Козьма не приехал. А от остальных отбрешется.

Козьма не приехал, и это было странно. Приехал с барином новый приказчик. Назвался Степаном. Мелкий, вертлявый. У, от этого, пожалуй, еще больше боспокойства. И главное то, вкруг барина вертится, подойти не даёт.

А барин был хмур, и осунулся слегка, так что одежда его, богатая, но давно не глаженная и не чищенная висела мешковато. Куда только камердинер смотрит? Глаза запали и появилось в них нечто такое, что слова приветствия замерли у Марфы на губах. Да так там и остались.

Барин молча вылез из коляски, и пошёл в дом, даже не взглянув на протянутую руку жены. Той пришлось вылезать самой.

Барыня хоть и была похожа сама на себя, однако же тоже молчалива и бледна. Следом выскочила девчонка. Настенька. Последней выступила толстая нянька. Француженка. Он куталась во многочисленные манто и брезгливо морщила нос:

– Рюссая, дерррревня! Миль пардон…

Марфу перекосило. Как будто русские бабы дурней? Дитё не воспитают.

Но Настя подбежала к этой мегере и что-то по-детски залепетав, потащила ее в дом.

Приехали в дорожной коляске, вещей немного. Велели подготовить спальни и кабинету барскую.

Ну готовить то пришлось не только кабинету, а вообще готовить. Девки крутились. Кухня пышила самыми разнообразными ароматами. Марфе пришлось лезть в закрома. А она этого ох как не любила. Оттого и хихикали девки, зная эту её нелюбовь. И шептались по закоулкам. А то ишь повадилась. У них то каша на столе, а у Марфы сомятинка томленая до прозрачности, и грудинка, пирожки с визигою, варенье брусничное. Красота.

Лезть пришлось долго, потому как закрома находились в глубоком подвале, там же был обустроен ледник. Пышные ея формы то и дело застревали то в одном проёме, то в другом. А Павлушечка тут как тут крутился. Юродивый наш. Стоит в носе ковыряет. В одной руке баранка, в другой калачик. На кухню уже заглянул. Выклянчил. Да еще издевается, поганец:

– Хороши пироги, а только, если начинки переложить, то глядишь и лопнут по шву, ай досада выйдет. Швы то у вас знатные, знатные. И в бочину тычет, эдак пальчиком. А швы и вправду трещат, слова подтверждаючи.

– Шёл бы ты отсюда, дуррра-чок. – в последний момент смягчила она слово нелестное, а то, кто этих юродивых знает, вдруг да самому Михаэлю Архангелу нажалуется, а тот и приложит её по маковке. Да и, чего скрывать, прав он, в чём-то. Ибо обширные телеса мешали дышать, вылезали в самых ненужных местах и пошиву одежды требовали специального и материи вдвое больше положенного. Допущенная до припасов, она иной раз пряталась в подвале и, закрывшись на засов, снимала обильную пробу с колбас и сыров. Проба была хороша, а привычка – не очень. И вот оттого еще больше злилась Марфа, что приезд барский грозил опустошить припасы её, с таким трудом и усердием собранные со всех окрестных сел и деревень.

С тоской смотрела она на сочные свиные окорока, телячьи ножки, сало в бочках, соления, квашения, сырные головы и колоды мёда, понимая, что как ни крути, одной ей это не упереть, придется звать мужиков. А мужики, оне прожорливые, и пуще того вороватые. За всеми не углядишь.

Ужин прошёл… Нет. Не так. Ужин прошёл. Марфу естественно за стол не звали. Не ровня она им, хотя ту же няньку пригласили, что Марфиной любви к ней вовсе не добавило. Марфа, прогнав кухонную девку, подавала сама.

– Уронишь ещё, дурища.

Крутилась, вынося то одно блюдо, то другое. Цель преследовала естественно, узнать, зачем господа приехали. И самой то любопытствено, и крестьяне волнуются. Привыкшие жить своей жизнью в отсутствие барства, они беспокоились паче о том, какую такую каверзу придумает хозяин. Ибо в их крестьянском понимании, любая задумка хозяина, пусть сколь угодно прогрессивная – есть глупство и блажь. Вон давеча сосед удумал карпов разводить в своем пруду. Поездил по Востоку, в Китае был, ну и придумал.

– Хочу говорит карпов, да не обычных, а зеркальных чтоб. Найдите мне во всех реках и прудах, и чтобы ко воскресному дню были.

Мужики бороды почесали. Что, мол, за карп такой, да епчё зеркальный. Пескарей валом вали, щуки тож есть, плотва там, лещ, а карп? Может они и карпы и с зеркалом, только рыба то животное бессловесное, у неё же не спросишь, есть зеркало там или нет. А под пузо смотреть, это же еще наловить надо. Но наловили. Куда деваться. И в пузо посмотрели, зеркалов никаких нет.

А воскресение – вот оно. Ну куда деваться, пошли к жёнам. Так и так. Те, конечно, ревели, зеркало вещь редкая, дорогая, всё больше бабы в пруд смотрятся, али в бочку, но и что говорить с пяток по всё деревне набрали. Из тех семей что побогаче. В обчем, доставили к поместью, аккурат в воскресный день, бадью целую.

Барин с утра на крыльцо. Пузо голое, волосатое, потягивается. А мужик ему энту рыбу прямо в харю суеть, мол идите, барин, всё, как сказали, сделали. Цельна бочка карпов по вашему требованию.

Барин в рыбу вгляделся, а рыба в него. И глазом то ему подмаргивает, вроде как завлекательно, хвостиком плещет.

Так он чуть не поседел, в обморок плюхнулся. После уж самогонкой отпоили, когда разобрался. Ору было…

– Нехристи, вы что удумали?! К живой рыбе зеркало на пузу вязать?! Идиоты олигофренические…

А мужики что, стоят шапки мнут. Ну ты, барин, тебе виднее, а мы что…

Хоть не запорол за такое непотребство и то ладно. Хотя, конечно, им досталось и от барина, и от баб своих же….

Ну вот и Марфа подумала, какого спрашивается приперлися, на зиму глядя. Если же хоть на три дня задержатся, снега такие лягут, до весны не выедешь.

Хозяева молчали, как мышь под веником. Смотрели в тарелку. Барин так и вообще почти не ел, по сторонам только зыркал, барыня два листика капусты прихватила, по тарелке повозила, тоже есть не стала, побрезговала. Настенька о чём-то щебетала с нянькой, где-то вдалеке звякали тарелки, под потолком кружила последняя в этом году муха. Жужжала натужно, не сдаваясь холодам и времени. Но время, или холод, победили муху, в последний раз, кувыркнулась она в воздухе и упала.