Читать онлайн Конспекты на дорогах к пьедесталу. Книга 4. Тренировки бесплатно

1

Субботним декабрьским утром Юра Галицкий оторвал лист настенного календаря и вздохнул:

– Только двадцать шестое! – Через четыре дня десятиборцу исполнялось двадцать лет, но кого это волновало? Всё теперь на даче ребят было не как прежде, когда к любому дню рождения они готовились заранее. Кранчевский носился с беременностью Маши больше, чем она. Доброву месяц назад разрешили тренироваться, и Стас с пугающим тренера фанатизмом пытался восстановить спортивную форму. Стальнов часто пропадал теперь в Москве и про день рождения друга, похоже, забыл. Шумкин скорее всего и не знал: кто бы ему сказал?

– Вот именно, уже двадцать шестое! – вздохнул Миша за спиной, намекая на то, что зачёты по предметам начинались с понедельника.

– Не дрейфь! – поддержал Галицкий первокурсника: – Никто ещё от сессии не умер.

Миша, не отвечая, вынул из холодильника масло, стал мазать на хлеб. Два месяца учёбы проскочили незаметно.

На 7 ноября студентов МОГИФКа впервые освободили от участия в праздничном параде. Ради трёх минуты шествия с транспарантами и флагами перед маленькой трибуной Люберецкого Обкома участникам приходилось часами мёрзнуть, выстроившись в колонны. Руководители партии, наслушавшись от парторга института про приключения малаховцев на сельхозработах, не стали возражать. В остальном подготовка к празднику пролетарской революции прошла, как обычно. Редколлегия заранее засела за стенгазету. Кавээнщики готовили игру между спортивным и педагогическим факультетами. Галицкий, с Добровым и Шумкиным, засиживались допоздна, сочиняя шарады, шутки, распределяя роли для скетчей. Юра написал с десяток частушек, и теперь Цыганок голосила в общежитии на всё правое крыло четвёртого этажа, репетируя:

«Приснилось мне, что я опять в Крыму,

Лежу на пляже, пятки греет море.

Ещё приснилось, но не знаю почему,

Что я пою в народном Украинском хоре».

Занятия 7 ноября были только до обеда. Ребята весело надували шары, потом также весело протыкали их, пугая девчонок. На стене около ректората первокурсники «единички» повесили большую стенгазету. Персонажи на ней были чёрно-белые, а экспозиция в цвете. Услыхав от Симоны, что это не потому, что им не хватило гуаши, а в силу того, что мир вокруг гораздо лучше и интереснее любого человека, Горобова вызвала комсорга.

– Валентин, если Печёнкин спросит, кто у вас в редколлегии, назови только Доброва и Шандобаева. А про Сычёву… сам понимаешь, – намекнула декан.

Костин всё понял и про газету, и про то, что вряд ли ему стоит петь на английском языке любимую песню. А вдруг кто-то знает слова и подумает, что певец тоже хочет в Калифорнию, в отель, который «… напоминает о том, что в нём когда-то происходило, мимолётом, одноразово», между капиталистическим мужчиной и такой же капиталистической женщиной… То есть «разврат, а не тема для воспитания молодёжи», как заявила про мировой хит «Иглз» преподаватель по английскому Агния Максимовна Кредос. Услышь её слова парторг, он точно приляпал бы комсоргу антисоветизм или ещё какую дрянную формулировку. Аглицкая речь для Печёнкина была априори слогом идеологического противника. Поэтому, как не велик был для Валентина соблазн блеснуть своим «оксфордским произношением», в результате он всё же решил, что красивую песню студентам лучше слушать на дискотеке. Её проводили, как принято, вечером, в общежитии и закончилась она, как обычно, дракой. Словно Ленин, устраивая революцию в 1917, завещал молодёжи не наш новый мир построить, а, наскакавшись до упаду в тёмной и душной комнате и напившись водки, начистить друг другу морды.

Сразу после праздника вместо традиционных осенних каникул продолжили учёбу, нагоняя упущенное в колхозе время. График двенадцатичасовых занятий первокурсников в четверг деканату пришлось переделать. Освобождённые от последнего занятия со Строевым, в восемнадцать пятнадцать они шли на физподготовку с Лысковым в институтский зал штанги. Мест там обычно не хватало даже тяжелоатлетам, поэтому теперь, пока легкоатлеты, игровики, гимнасты тягали грифы и блины, тяжелоатлеты, борцы, лыжники бегали вокруг озера или по институтскому стадиону. Такой рабочий режим прописали вплоть до зимних зачётов, которые должны были начаться после двадцать пятого декабря. В зале штанги было жарко, потно, шумно, но весело. У многих студентов завязались романы, и «единичка» шла в этом упражнении с большим отрывом от остальных групп. Чернухина, побывав в гостях у Поповича, подружилась с хозяйкой дачи Лолой. Штейнберг и Станевич целовались уже не стесняясь. Шумкин снова сидел с Воробьёвой на всех занятиях. А вот Кашина и Добров, наоборот, часто не ладили. В середине декабря Ире-высотнице сняли с ноги гипс, но из практических занятий ей разрешён был только бассейн. Николиной, наоборот, допуск в воду врачи до сих пор не давали. Почти три месяца без тренировок превратили мышцы в холодец. Увидев друг друга на занятии по антропологии, высотницы рассмеялись.

Структурную организацию человека первокурсники изучали, замеряя друг у друга длину костей, толщину мышечных масс, окружность головы, размах шага, глубину таза. Скучную статистику Штейнберг и Соснихин разбавляли советами не обращать внимание на недостающие сантиметры или превышающие норму килограммы, ибо главное в человеке – душа, зеркалом которой, как сказал классик, являются глаза. Значит стоит измерять размеры их и даже ресниц. Лысков, заранее готовый ко всем шуткам и казусам, не первый год он работал в физкультурном коллективе, разбил группу на пары, в которых особо ответственные студенты должны были сдерживать ненужные порывы особо шаловливых. Но сами по себе девичьи шортики и маечки, сантиметры, штангенциркули и обычные линейки в руках стимулировали центры юмора и смеха некоторых, отчего атмосфера в классе часто доходила до комичной и даже абсурдной. И чем больше ситуации выходили из-под контроля, тем вероятнее они входили в анналы вузовского перечня событий. Так сложился анекдот про разные ноги Юлика.

Однажды, отвечая на просьбу Павла Константиновича описать нижние конечности, Штейнберг пробасил:

– Короткие и волосатые.

Его напарник Ячек согласно кивнул:

– Восолатые и немонго короткие.

С тех пор, как рыжий гимнаст стал заниматься гипнозом, его речь заметно улучшилась. Но Юлик товарища не понял.

– Ничего не косолапые. Не дразнись, а то я тебя поменяю на другого, – пригрозил он. Лысков тут же прервал выяснение отношений, требуя описать ноги с точки зрения анатомических структур и особенностей.

– А-а… Так это… Разные, – замялся Штейнберг, вспоминая, что же в анатомии считается структурой, и входит ли потливость стоп в особенности.

– Поясни. Юлик, что такое «разные», чтобы Малкумову было понятно и он смог описать, – попросил Лысков; Армен в этот момент восторгался расцветками и фасонами девичьих купальников.

– Могу и описать, и описать, – согласился армянин, обыграв ударения в нужном слове. Но когда преподаватель ударил ему указкой по руке, Армен указал на Кашину и Масевич, что стояли от него по обе стороны: – Палстиныч, разные, это значит одна правая, другая левая.

– Точно! – воскликнул Юлик, гладя ногу Станевич.

– Штейнберг, ты не наглей, – преподаватель дотянулся указкой и до конькобежца: – а рассказывай нам про анатомические составные.

Юлик сглотнул слюну и вытер лоб.

– Палстиныч, а можно я буду описывать конечности Станевич. У меня от вида ног Ячека улетучился весь словарный запас, – попросил он.

– Давай! – махнул Лысков, недовольный, что опять забуксовали на уроке из-за ерунды. -Только учти, что нас интересуют исключительно кости, мышцы и суставы, а не то, что Ира бреет ноги или мажет их кремом, который вкусно пахнет.

Станевич, подумав, грациозно выставила только одну ногу.

– Берцовая кость, – прошептал конькобежец, прикасаясь к фигуристке, словно протирал дорогую статуэтку. Дойдя от колена до трусиков, парень передёрнулся.

– Штейнберг, не тяни время, не поставлю зачёт, – прикрикнул Лысков и тут же объявил, что ему нужно выйти. Глядя преподавателю вслед, Бубина кинула Станевич свою олимпийку и пробасила:

– Прикройся. Тоже мне анатомия – задницы мерить.

2

Сложнейшая программа сплетала мозги первокурсников в клубок, но постепенно ребята привыкали к нагрузкам. Учить после занятий приходилось каждый день, и самыми сложными теперь казались общая философия и История КПСС. Даже анатомия, со множеством названий, которые требовалось запомнить, проскакивала незаметно. Даже биохимия, с её не произносимо длинными названиями молекул, была удобоваримее. Конечно, многое зависело от преподавателя. Павла Константиновича студенты не боялись и были благодарны, что на первом занятии с трупом Лысков с пониманием отнёсся к проблемам некоторых. Серик не мог разрезать ткани когда-то жившего человека. Верующая в бога Симона боялась грешить. Новичок Володя Толстый оказался чувствительным к формалину. Тошноту в Лаборатории испытывали многие. Кашина, зайдя в класс и увидев голого и изрезанного мертвеца, которого давно все звали «Борюсиком», сморщила нос и подошла к нему на цыпочках.

– А он у вас свежий или вы уже десять лет над ним тут опыты ставите? ‒спросила высотница. Тут же Шумкин предположил, что есть Борюсика не стоит. Штейнберг предложил посмотреть на зубы умершего. Реваншным стал ответ Маршал. Раскладывая свои вещи на столе и не торопясь приближаться к трупу, Таня прогудела:

– Палстиныч, я надеюсь, ваш экспонат был москвич; а то с иногородними наша Кашина никаких дел иметь не хочет.

После этого Лыскову пришлось успокаивать расплакавшуюся высотницу.

Кроме анатомии, ребятам понравились уроки по биомеханике. Бражник, с его странным юмором, всё же был милым и добрым. В конце каждого занятия он строго кричал: «Не встаём! Звонок прозвенел для учителя!», но, добившись тишины и внимания, тут же отпускал студентов на перерыв. Тамара Ивановна Хломенок согласилась брать с каждого студента по рублю и двадцать копеек в месяц за бутерброды. Тофик Мамедович уважал анекдоты, поэтому Штейнберг ходил у него в любимчиках. Галине Петровне хватало юмора и без анекдотов. На одном уроке Михеева сказала, что самое простое пищеварение у пчёл и бабочек, так как они едят только пыльцу. Шумкин тут же подтвердил, что по вечерам вокруг клумб летает много бражников. Соснихин тут же вспомнил Панаса Михайловича, который любил вовсе не нектар, а кровяную колбаску. В другой раз, когда Михеева заметила, что так как в яичной кожуре много кальция, то в столичном ресторане Пекин их подают печёными целиком, студенты тут же вспомнили про колхоз. Шумкин, герой истории про яйца, пробубнил, что дети Анголы тоже ели бы яйца с кожурой, если бы они у них были.

– И вообще, Галина Петровна, ваши теории о правильном питании подходят не всем. Мой дед, дошедший до Берлина, в свои восемьдесят мог навернуть тридцать пельмешек с жижей и сметанкой и умер не от холестерина, а из-за банального гриппа. – Десятиборец опустил голову. Сердце женщины сжалось: её муж тоже умер от осложнения, вызванного гриппом.

– Прости меня, Миша, я не хотела тебя обидеть. Если тебе нужно выйти – иди, – предложила она, услышав, как Шумкин засопел носом. Кашина вытянула одну из салфеток, что всегда были при ней, и протянула Воробьёвой. Лиза передала её, но вместо того, чтобы успокоиться, парень совсем расклеился и побежал в туалет. Михеева подошла к доске, нарисовала Цикл Кребса и стала объяснять про сложный процесс расщепления и всасывания пищи. Группа схватилась за ручки и карандаши, срисовывая мудрёный многоугольник. На схеме было показано, как пуриновые основания белков, превращаясь в процессе пищеварения в мономолекулы, отцеплялись одна от другой, как вагоны от поезда, и оставались каждая на своём полустанке.

– Про паровоз я понял, – ответил Шандобаев, когда Галина Петровна посмотрела на него, – а вот про сыкыл нишево не понял. – Серик протянул листок с нарисованной схемой. Галина Петровна заново стала объяснять, почему лимонная кислота превращается то в яблочную, то в щавелевую.

– Таким образом, Серик, цикл Кребса – это конечный путь окисления ацетильных групп, в которые превращается большая часть органических молекул в процессе катаболизма. Они же играют роль клеточного топлива, потому что любое расщепление сопровождается выделением энергии. – Галина Петровна протянула казаху лист, испещрённый её исправлениями. Он смотрел на неё беспомощным взглядом. Михеева забрала листок обратно и что-то дописала на нём: – Выучи это название наизусть и ничего не бойся. Когда я спрошу у тебя на экзамене, какое органическое соединение лежит в основе строения биологически- и физиологически активных стероидов, ты мне ответишь то, что написано на листке.

Серик так обрадовался, так обрадовался, что тут же кинулся читать вслух:

– Цикыло пенытан перги…, – вспотев, казах посмотрел на Кашину. Ира снова вытащила из сумки бумажную салфетку.

– Чего? – Вова Толстый перестал писать.

– Галина Петровна, а можно вас попросить повторить название… только… как положено, – попросила Зубилина. Произношение Серика не фиксировала никакая стенография.

Когда Михеева на одном дыхании выдала слово, состоящее из двадцати семи букв, Соснихин даже присвистнул:

– Ну ничего себе, дорогая редакция!

– Да-а. Тут хоть редакция, хоть весь канал Центрального телевидения, замучаешься выговаривать, – покрутил головой Малыгин. Галина Петровна ласково посмотрела на высотника:

– Витечка, учи его и ты. Пригодится.

– А я? – тут же поняла намёк Бубина. Галина Петровна кивнула и Оле, потом по кругу Армену, после него Ячеку.

– Мишке, если он выговорит такое слово, надо будет ставить автоматом зачёт ещё и по физиологии, – проговорил Штейнберг, глядя на рыжего гимнаста.

– Почему это, Юлик? – удивилась Галина Петровна. Конькобежец весело подмигнул ей:

– Так Вы же сами сказали, что это соединение лежит в основе и физиологически активных стероидов.

Все засмеялись, а Михеева пригрозила пальцем:

– Ну, Юлик, если ты вот так запросто повторяешь определения, пятёрка тебе обеспечена.

Штейнберг тут же принялся торговаться, уверяя, что ему за глаза хватит и четвёрки, а вот лишний бал за его ответ пусть Михеева лучше поставит Станевич. Ира-фигуристка бросилась обнимать Юлика, а Ира-гимнастка стянула со стула флуоресцентную ветровку. Вынула из её кармана квадратные очки от солнца, Масевич через них посмотрела на сидящего рядом Попинко:

– Эх, где бы и мне взять таких жентлеменов?

– Если хочешь, могу попробовать объяснить тебе урок, – предложил Андрей. Художница радостно кивнула и просунула свою руку в руку юноши.

Когда через несколько минут Масевич и Попинко выходили из института, держась под ручку, Кашина догнала гимнастку и прошлась взглядом, как указкой, от её клеёнчатой косынки, столь модной в этом году, но явно не по сезону, до бесшовной юбки с застёжкой по всей длине.

– Колись, тёзка, откуда у тебя такое шмотьё?

– Из запасников отца, – ответила Масевич и гордо зашагала дальше, оставляя Кашину гадать, кем же должен работать папа, чтобы дочь могла так стильно одеваться.

3

Философию у первокурсников вела Людмила Ивановна Кочубей. Между собой студенты давно звали её «хочь убей». Женщина была неприглядной: седина в её жидких волосах успешно боролась с натуральным бледно-русым цветом, бледная кожа шелушилась от сухости. Ломкие ногти на руках, коротко стричь которые женщина не то забывала, не то безуспешно пробовала отрастить, казались такими же замученными. Попинко ещё на первом уроке тихо поделился с Зубилиной предположением о душевном недуге преподавателя. Кто-то из родственников Андрея страдал психическим заболеванием, поэтому сонливое выражение глаз, медленную, не совсем чёткую речь и апатию могли вызвать транквилизаторы. Часто облизывая губы, Кочубей говорила однотонным голосом, на юмор не реагировала, не замечала ни опоздавших, ни отсутствующих. От старшекурсников студенты знали, что проблем со сдачей экзамена по предмету не будет, но минимум знаний Кочубей всё же требует. Вот только как раз этот минимум в головы и не входил. Витиеватые философские фразы, длинные, скучные и непонятные от начала до конца вызывали у кого раздражение, у кого состояние безнадёжности.

– «Логика – это адаптативное решение, основанное на имеющемся опыте, знаниях и умениях, приводящее к действию, оптимально приемлемому в данной ситуации», – тянула Кочубей и, заметив, что студентов словно пригвоздили, предлагала тоном, каким продавец сбывает залежалый товар, избавиться от которого уже не надеется, разобрать определение по словам. Группа оживлялась. Шандобаев даже вставал, вытянув руку и привлекая к себе внимание:

– Давайте. Ох как давайте! Иначе я никогда этот логик не выушу.

Преподаватель медленно поворачивалась к казаху:

– Вы кто?

– Я? Я Серик Шандобаев. Я – наезыдыник. Конный сыпорт, панимаете? – растерянно объяснял темноволосый паренёк, пробуя понять, не сказал ли он лишнего.

Преподаватель, растягивая слова, кивала, как отказывала в чём-то:

– Прекрасно! Ребята, представьте, что у лошади Серика отлетела подкова. Что вы будете делать в этом случае?

Класс тихо шелестел. Штейнберг, для которого темп речи преподавателя являлся испытанием не меньшим, чем предмет, что она вела, поворачивался к Станевич и зевал. Ира-фигуристка хихикала и, чтобы как-то расшевелить приятеля, указывала глазами на портреты философов, развешенные в кабинете. Кроме широкоскулого и бородатого Аристотеля, похожего на Юлика, если ему не бриться насколько дней, остальные внимания конькобежца не привлекали. Но Станевич тихо шептала на ухо, что ей нравится француз Дени Дидро, а нос его точь-в-точь как нос Андронова. Юлик от таких слов «просыпался» и даже успевал обидеться на Игната, не ведавшего, ни что говорят о нём, ни что о нём говорят. Но фигуристка уже продолжала изучать другие лица на портретах, и Юлик включался в обсуждение, соглашаясь, что Вольтер внешне тянет на Вову Толстого, академик Вернадский – это Андрюха Попинко в старости, а вот Гегель, похоже, любил не только рассуждать, но и выпить. Соснихин, услышав последнюю фразу, заявлял, что он и сам, когда выпьет, сойдёт за любого философа, но сейчас всё же лучше помолчать, потому как влюблённые мешают Армену доказывать преподавателю, что его друг заботливый наездник и скорее подкова отлетит у Серика, чем у его коня. Группа соглашалась с ним. Людмила Ивановна вздыхала:

– Лес рук! Неужели вам нечего ответить?

Шандобаев, думая, что вопрос к нему, махал:

– Шито делать? Надо быстро новый подкова ставить.

– Новую, – правила товарища Маршал тоном преподавателя. Таня почти всегда сидела рядом. Казах улыбался. Кочубей соглашалась насчёт подковы, объясняя, что это и есть то самое адаптативное решение, принятое в данной ситуации, ибо иначе животное могло бы поранить ногу. Серик принимался причитать и переживать за своего коня Берика. Армен бросался успокаивать товарища, уверяя, что в СССР хорошо живут не только люди, но и животные, и что после зимней сессии Серик обязательно полетит домой во Фрунзе, чтобы убедиться в этом.

Такая атмосфера затягивала, как паутина… Время урока шло медленно, но, благо, всё же звенел звонок. Студенты вскакивали с мест, даже не предполагая, что говорить про логику и коня Шандобаева они будут ещё не раз, и что философия – это испытание, похлеще анатомии. Шумкин, высиживая занятие, чтобы не повторять своих же глупых ошибок и не задавать преподавателям неудобные вопросы, усердно рисовал в тетради. Дедушка Миши был знаменитый художник, и юноше казалось, что он унаследовал этот талант. На втором уроке Шумкин показал рисунок Воробьёвой, и Лиза пририсовала зверю уши с кисточками, как у рыси:

– Так логичнее.

– Почему? – удивился Миша.

Кочубей, проходя мимо, посмотрела на рисунок:

– По-моему, всё понятно. Красивая лисичка, вот только ноги у неё длинноватые.

– Вообще-то, это лошадь, – возмутился Миша, укорачивая животному ноги так, что оно превратилось в квадрат с сосисками. Людмила Ивановна нахмурилась, почесала руки, вернулась на место и предложила пример из повседневной жизни:

– Скажите, почему вы переходите улицу на зелёный свет, а не на красный?

– Это смотря где, – возразила Оля Бубина.

– И смотря кто, – добавил Миша Соснихин.

– И в зависимости от обстоятельств, – рассудил Виктор Малыгин. Он, когда торопился, мог побежать на электричку не по подземному переходу, а через платформу.

Кочубей стала чесаться ещё сильнее:

– Но всё же лучше переходить на зелёный. И закон такой придумали на основе имеющихся знаний и опыта: «Красный – стой! Жёлтый – приготовиться! Зелёный – иди!»

Андронов нервно задёргал носом:

– Я бы вообще жёлтый из светофора убрал. Мы же не в колодках на старте стоим, чтобы готовиться. Это у Нимвруда Васильевича Томаса «на старт-внимание-марш!» – вспомнил Игнат про бессменного стартёра всех крупных соревнований по лёгкой атлетике. Малыгин, которому не раз приходилось выступать на крупных соревнованиях в спринте, прекрасно помнил маленького и неказистого эстонца с поразительным чувством ритма.

У Кочубей от таких ответов зачесалась даже голова, а слог запрыгал, как в ксилофоне:

– Тогда ещё один совсем простой пример: почему, скажите на милость, яйца нужно есть без кожуры?

Эх, Людмила Ивановна! Знала бы она, куда попала с таким вопросом. Среднее ухо, выуженное из уроков анатомии, оказалось ничем по сравнению с комментариями, посыпавшимися по поводу яиц без кожуры. Ничего не понимая из общего гула, смеха и улюлюканья в адрес Шумкина, раздувшего от недовольства щёки, Кочубей хлопнула в ладоши. Молодёжь вмиг затихла.

– Студентка в красном шарфике, – указала женщина на Кашину, – расскажите мне, почему возникла такая полемика по поводу обычных яиц? – Красивая и с прямой спиной, высотница показалась Людмиле Ивановне самой серьёзной. Скривив улыбку, Ира включила «ма-асковский акцент».

– Так это, смотря для кого дело обычное. Вы вот в колхозе не были, п поэтому не знаете, что наш Шумкин способен есть яйца с кожурой. Вопреки всякой логике. Вот вам и вся милость, товарищ Кочубей. Или немилость. Кому как нравится, да, Армен? – Кашина кокетливо повела плечами. Армен, обалдевший, вкрутил в очередной раз кисть в воздух:

– Ах, какая прэлесть, Ирочка! У меня, с точки зрения логики, и подковы всегда новые, и яйца без кожуры.

– Господи!!! – взмолилась Бубина громко и отчаянно, – ну можно хотя бы один урок обойтись без яиц. На анатомии яйца. На биомеханике яйца. На биохимии снова они. Тут, казалось бы, философия, а туда же!

– Оля, не тревожь Господа столь несущественными просьбами, – серьёзно попросила хоккеистку Сычёва.

– Да окстись, Симона, – предложил Попинко, – Ольга ведь неверующая. Зачем ты ей эти проповеди читаешь?

– Ну вы хоть что-то поняли из темы урока? – воскликнула Кочубей, перебегая глазами с одного студента на другого. Все притихли, поражённые надрывом в её голосе. И тут Миша Ячек, не путая слоги, торжественно прочитал четверостишье, знакомое всем опять же по колхозу:

– «Люблю поэтов и творцов

Однояйцовых близнецов.

Луну, повисшую в окошке

И страстный крик мартовской кошки».

– Боже праведный! – произнесла Сычёва, перекрестившись широко и со значением: – Миша, тебя вылечили!

– Да, Декарт вас, возможно, понял бы, – проговорила женщина медленно, указывая на портреты на стене, – мне же совсем ничего не ясно. – Если бы не сухость её слёзного канала, который почему-то подвергался ороговению, то Людмила Ивановна, возможно, и расплакалась бы. Сняв сумочку со спинки стула, она достала тюбик с какими-то таблетками и, отрекаясь от безумного балагана, закрыла глаза. – Урок окончен, – сказала женщина, не дожидаясь звонка. Ей хотелось лечь и подремать. Но как только из кабинета вышел последний студент «единички», на потолке треснула, заскрипела и потухла большая неоновая лампа. Забыв о желанном отдыхе, Людмила Ивановна закрыла класс и отправилась искать ректора по хозчасти Блинова.

4

Владимир Ильич Печёнкин не преувеличивал, когда на первых занятиях пообещал студентам, что они будут помнить его уроки до конца жизни. Чтобы получить зачёт по Истории КПСС, необходимо было законспектировать более двадцати работ классиков мирового пролетариата и великого вождя октябрьской революции. Записывая названия запятисотстраничных статей: «Манифест Коммунистической партии» Маркса и Энгельса, ленинские «Развитие капитализма в России», «Три источника и три составных части марксизма», некоторые нервно кашляли, другие отпускали скептические шуточки. Штейнберг и Соснихин от отчаяния бросились состязаться в острословии. Автору статьи «Что делать?» хоккеист Миши предложил позвонить в дорогую редакцию. Тогда как Юлик присвоил статус потерянных мыслей работе «Шаг вперёд, два шага назад». Текст «Как организовать соревнование?» оба весельчака из «единички» предложили направить Бережному, ведь каждый знал, что лучше Рудольфа Александровича организовывать соревнования не мог никто. После продиктованных названий «Задачи союзов молодёжи» и «Что такое советская власть?» в дискус включилась чуть ли не вся группа. Статья «О двоевластии» предполагала во всём довериться старостам Зубилиной и Попинко. «О продовольственном налоге» напомнила про ежемесячные сборы денег на бутерброды на уроках по физиологии. И всё было бы хорошо, если бы опять не встрял Шумкин. Торопясь записать название статьи «Что такое „друзья народа“ и как они воюют против социал-демократов?», Миша спросил, почему Ленин отделяет друзей от народа. Строго глядя на всех, Владимир Ильич ответил, что от студента, рассуждающего таким образом, он будет ждать по данной статье не конспект, как от остальных, а подробный реферат. И чтобы нагнать ещё больше страху на весёлых и языкатых элитников, парторг добавил, что от того, насколько парень разберётся в вопросе, зависит его допуск на зачёт.

Группа ненадолго утихла, но когда парторг продиктовал название работы «Детская болезнь „левизны“ в коммунизме», Цыганок не утерпела.

– Владимир Ильич, пусть Шумкин ещё и эту работу проштудирует. Он у нас мало того что левый, так ещё и больной на всю голову, – улыбнувшись преподавателю, Мише девушка сделала «козу»: – Зачем ты вчера тыкал в Борюсика карандашом? Что тебе плохого сделал этот некогда достойный гражданин? А Витюшу зачем обидел?

Накануне Лысков предложил паре Зубилина-Шумкин найти на трупе грушевидную мышцу. Так как она входила в состав ягодичных мышц, а экспонат лежал на спине, Шумкин ответил преподавателю, что такой мышцы у Борюсика нет. Но Лысков настоял на выполнении задания. Перевернув труп, парень, ткнул в мёртвую ткань карандашом, тем самым, каким делал в тетради пометки.

– Студент, ты мне экспонат проткнёшь! – крикнул Лысков, шмыгнув носом. Запах формалина раздражал и без того нервную нервную систему преподавателя по анатомии.

– Чего кричать-то? Сами сказали: «экспонат руками не трогать». И вообще, не хочется мне тут ворочать с места на место всяких бывших алкашей, – пробурчал десятиборец. С тех пор как студенты начали работать с трупом, кто-то упорно распускал слухи, что добровольно отдать при жизни своё тело для опытов могут только алкоголики, которым за оформление соответствующей бумаги платят при жизни. Глянув на Серика и Симону, которых староста неделю уговаривала хотя бы присутствовать в Лаборатории, Зубилина приказала:

– Шумкин, не будь лохом, возьми пинцет и немедленно выкини свой карандаш в мусорное ведро. А то потом, задумавшись на уроке, сунешь его в рот как раз тем концом, каким ковырялся. Или Лизе одолжишь. – От такого предположения плохо стало не только Воробьёвой, но и Цыганок. Оглянувшись на группу тошнотиков, Зубилина продолжила: – И вообще Шумкин, если ты не начнёшь принимать желчегонные, то мы пожизненно определим тебя в пару к Кашиной.

Ира-высотница перестала шептаться с Арменом.

– Ой напугала. Да Мишка от меня на первом же занятии сбежит, не выдержит темпа, – заявила она, взяв пинцет и двинув Шумкина боком подальше от стола. К большом удивлению многих, Кашина полюбила занятия в Лаборатории.

– От тебя, Кашина, любой сбежит, – грустно проговорил Малыгин, глядя на нужную мышцу, ловко найденную высотницей: – Не понимаю ещё, как Армен тебя терпит.

– Женишься, поймёшь, – охладила Ира коллегу по сектору, пыхнув, как из брандспойта. Рита Чернухина трезвонила на весь институт, что хозяйка дачи, на которой поселился Малыгин, беременна от него. Слухи дошли до Горобовой, и декан срочно вызвала Виктора на разговор. В случае, если Капустина напишет жалобу, а та дойдёт до парторга, члену сборной СССР сразу же закроют выездную визу. И тогда о скором зимнем Чемпионате Европы прыгуну в высоту можно будет даже не мечтать.

Лысков, от которого не ускользнула смена настроения Малыгина, замахал руками:

– Шамкин, запиши себе, где искать грушевидную мышцу.

– Палстиныч, вы бы ещё сказали: «Заруби на носу». И я не Шамкин, а Шумкин. Миша.

– Хорошо, Шимкин, давай уже.

– Я не Шимкин и не Шамкин, я Муша Мишкин, – возмутился Шумкин, сам запутавшись. Когда весь класс отсмеялся, десятиборец написал на доске «Иванов» и объявил, что пойдёт и поменяет фамилию. – Надоело, что все дразнятся. Если я не всеядный, Лена, это не значит, что я злой. – Ответил он Зубилиной и, глядя на Малыгина сказал, что не его месте ни за что не стал бы жениться.

Но в том-то и дело, что на месте Малыгина был только он сам. Отчего уже в начале декабря Виктору пришлось расписаться с Лолой Капустиной. Из приглашённых на бракосочетании были только свидетели Попович и Чернухина. Выйдя из ЗАГСа, штангист и высотник пошли в Люберцах в ближайшую пивнушку.

Конспектировать работы Ленина можно было только в читальном зале, поэтому в одну из суббот, после обеда, Николина осталась в институте. В библиотеке сидели только Юра Галицкий и Катя Глушко. Взяв «Апрельские тезисы» и «Социализм и религия». Лена подошла к ним.

– Вся власть Советам! А Религия – опиум для народа! – весело процитировал Юра основные тезисы вождя пролетариата. Из двух работ для экзамена стоило запомнить только их. Похвалив старшекурсника за хорошую память, Николина положила книги на край соседнего стола и села рядом. От запаха её волос читальный зал вытянулся для Юры в бесконечность, а её голос был осязаем настолько, что его хотелось даже потрогать.

Они не виделись с того дня, как Галицкий приходил на Курскую. Встречаясь то в холле, то в столовой, то где-то в коридоре на этаже, они дружественно обменивались приветствиями. А вот общаться им не удавалось. Юра думал, что Николина встречается с Володей Стальновым. Лена была уверена, что у Галицкого завязались отношения с Глушко, ведь они ещё в колхозе работали вот так же в паре, как сидят сейчас. Спросить бы про это… Но библиотекарь уставилась, готовая в любой момент пресечь всякие разговоры. Наклонившись, девушка отметила на ухо новую причёску Юры и его укороченные усы над верхней губой.

– Что-то ты припозднилась с заданием, – прошептала Катя, указав взглядом на книги, как строгая училка. Подтянув свитер, чтобы мысик выреза не сильно оголял грудь, Николина объяснила, что её конспекты написаны давно, а эти – для Андронова и Сычёвой. Игнат срочно вылетел в Красноярск, так как его сестре предстояла сложная и срочная операция. А для набожной Симоны испытанием было бы писать, что религия это один из видов духовного гнёта. Выручая товарищей, группа взялась писать конспекты вместо них. Две тетради переходили из рук в руки, как полковое красное знамя, постепенно заполняясь. Каждому студенту дали по несколько работ. То, что почерк мог быть разным, никого не волновало. Принимая тетрадь с конспектами, Владимир Ильич, не открывая, складывал её в стопочку и ставил в зачётной ведомости крестик. А так как память на лица и фамилии была у парторга не очень хорошая, то на зачёт вместо Андронова решили отправить первокурсника с педагогического факультета, такого же высокого, носатого и чубатого, как Игнат.

– А хочешь, я помогу тебе? – предложила Катя и, заметив одобрение Галицкого, улыбнулась.

Отдавая тетрадь через час, Глушко задержала руку Галицкого, поощрившего её усердие рукопожатием.

– Ребята, наверное, я пойду, – стала прощаться Лена, почувствовав себя лишней. Глядя, как она торопится собрать тетради, Галицкий кивнул:

– Конечно, иди. А то Вовка у нас парень ревнивый.

– При чём тут Вовка? – Лена подняла голову. Её удивление вряд ли было наигранным. Юра растерялся:

– Разве он не провожает тебя каждый вечер до дома?

Лена покачала головой.

– Холодно, Юра. Совсем холодно, – ответила она, как в игре, где жарче становилось, только по мере приближения к заветному месту. Галицкий стушевался, беспомощно глядя на Катю. Пробуя бороться каждый со своими эмоциями, трое молодых людей покинули библиотеку и спустились к гардеробной. Наверное, они так и расстались бы в тот вечер, не зная, как быть дальше и что говорить, если бы уже на крыльце Глушко не предложила ребятам сходить на фильм с Бельмондо.

По дороге в кинотеатр Галицкий возбуждённо рассказывал девушкам то про какой-то рецепт томатной приправы, что он сварил не так давно и ради эксперимента, то про Кранчевского. На правах будущего мужа и отца Виктор переселился в Москву. Поравнявшись с базаром, Галицкий вспомнил, что Малыгин и Попович добились-таки от Горобовой разрешения для торговца курами посещать лекции. Павел Константинович позволил Николаю даже присутствовать также на его занятиях. В коллектив Капустин влился моментально. Умел он, где нужно понравиться, где стоит – уйти в сторону. С Шумкиным они сошлись, так как один был изощрённым поваром, другой неуёмным обжорой. Николай теперь часто бывал на даче ребят и приносил им то целую курицу, то с десяток яиц. Галицкому новый товарищ нравился прямотой. Весело размахивая руками на ходу, чтобы поскорее согреться, Николина вспомнила, как Капустин, пообещав, принёс ей килограмм куриных потрохов, а в общежитие, где часто вечером не было света, дал с десяток свечей. В «единичке» взрослого товарища полюбили почти все. Даже Кашина улыбалась ему. Было в Николае то грубое мужское, что притягивало москвичку. Вот только Капустин совсем не реагировал ни на подмигивания эффектной Кашиной, ни на кокетливые взгляды модной Масевич.

Лена и Юра так бойко переговаривались, что не заметили, как Катя отстала. Юмор и красноречие юноши были заметно не для неё. Дойдя до станции, москвичка стала прощаться. Лёгкость, с какой Юра поверил её «забытым делам», смутила Николину.

– Я что-то сделала не так? – спросила она у Галицкого. Вместо ответа старшекурсник взял блондинку под руку и радостно повёл к кинотеатру.

5

В понедельник, двадцать восьмого декабря, студенты бегали по коридорам возбуждённые и взъерошенные. Преподаватели, наоборот, вальяжно прохаживались. Практический зачёт по анатомии Лысков поставил даже отсутствующим «единички». Однако на этом подарки закончились, а неожиданности начались. Бражник не вышел их встречать, как обычно. Сидя в кабинете за столом, он мял в руках резинового цыплёнка. Кокер, обычно приветливый, лежал у окна, спрятав нос в лапы. У собаки болели уши.

– Идите к поселковому ветеринару, – тут же посоветовал Соснихин; кокер Панаса Михайловича «дружил» с таксой Миши. Ромбики на свитере преподавателя растянулись от глубокого вдоха, зрительно увеличивая и без того большое пузо.

– Был я у него. Капли его не помогают, – Бражник несколько раз нервно надавил на игрушку. От резкого писка кокер взвизгнул. Панас Михайлович отложил цыплёнка, попросил у пса извинения и без всякой надежды взмолился: – Кто скажет, как вылечить псину? – Золотой пискнул, на глазах пожилого мужчины выступили слёзы: – О, видите!? Мается собака. Дурак ветеринар! Зачем штаны протирал на учёбе? Вот и вам говорю – учитесь хорошо, не то потом стыда за вас не оберёшься.

Студенты без шума сели за столы, вытащили тетради с анализами ходьбы, но Бражнику чужие оценки были безразличны. Да и вообще всё казалось ерундой в сравнении с муками пса. Серик спросил, можно ли дать собаке курт; ему недавно пришла из дома посылка. Мужчина пожал плечами, не зная, поможет ли это. Серик медленно приблизился и, присев перед собакой, стал что-то говорить по-казахски. Золотой посмотрел на наездника слезливым взглядом, осторожно взял твёрдый кусок с его руки, положил между лап, стал лизать.

– Маладэс, Залатой! Ай, маладэс. Кушай на здоровье. Вы ему шуба надеть надо, – Глядя на страдания, казах забыл про всякие грамматические правила построения предложения.

– Панас Михайлович, а ведь он прав. Лошадям надевают попоны, чтобы не промерзали. И меня мама кутала, так как я в детстве сильно ушами мучился. Нужно попросить кого-то связать Золотому кафтан. Тань, может, ты осилишь? – Попинко посмотрел на Маршал. Лыжница смутилась – вязать одежды собакам это не макраме плести и не лечо в банки закатывать – но отказать Андрею не смогла. Тут же Лиза предложила Серику нарисовать лекало по размерам. Собаку нужно было обмерять. Это Бражник не доверил никому, сам ползал вокруг пса на коленях, замеряя длину его спины, окружность туловища, заодно, зачем-то, и хвоста. За это время Шандобаев нарисовал выкройку, а Симона внесла в неё уточнения, добавив немного ткани на лапы. Глянув на рисунок, все решили, что это будет не кафтан, а скорее кофта. Если удастся купить шерсть, то Маршал пообещала связать одёжку сегодня же. Штейнберг сразу же вспомнил про Яшу Рабиновича с Малаховского рынка и предложил сгонять к нему. Панаса Михайловича прорвало: отправив Юлика, он автоматом поставил зачёт ему, Станевич, подавшей зачётку парня, Шандобаеву, Маршал и Сычёвой.

– Пригодилась логика, – радовался Серик, собирая вещи в сумку.

Кашина, глядя на уходящих ребят, проворчала:

– У тебя, Серик, любая логика то про лошадей, то про ослов.

Вова Толстый развернулся к прыгунье в высоту:

– Кашина, ты сначала что-то придумай, а потом критикуй.

– Держи, Вован, – протянул Соснихин руку, одобряя, что Толстый наконец-то заговорил ещё с кем-то, кроме старост группы. Щуплый очкарик отстучал и, смущённый своей же решительностью, отвернулся к окну. Кашина молча закусила губу. Бражник снова задал вопрос, что делать с кокером в ожидании кофты. И тут Малыгин рассказал, что когда он был в Японии, то видел, как хозяева собак выводят их на прогулку в смешных кожаных ботиночках. По форме они напоминали боксёрские перчатки. Переводчик объяснил, что японцы обожают всякую живность, и практика пошива одежды для животных превратилась в их стране в целую индустрию.

Едва Виктор закончил столь удивительный рассказ, как тут же посыпались предложения помимо кофты связать Золотому носки и шапку.

– Капку шокеру? – спросил Ячек заинтересованно, – а куда ведать уши?

Бражник, слушавший до этого Малыгина внимательно и даже задумавшись над его словами, проговорил раздражённо:

– Ячек, прекрати хулиганить. Тут решаются великие дела.

Симона, не успевшая пока уйти, тут же расшифровала:

– Панас Михайлович, Миша хотел сказать, что связать кокеру шапку можно, но куда тогда девать его уши?

Сычёву Бражник всегда держал за девушку серьёзную. Вот и сейчас посмотрел на Симону без улыбки:

– Вопрос про уши по существу. Какие есть мнения?

Решительно, сегодня биомеханик решил проводить зачёт, опрашивая о чём угодно, только не по предмету. И «единичка» была этому рада! Цыганок тут же дёрнула руку вверх:

– Панас Михайлович, та шо тут думать? Можно зараз связать на шапке специальные хвостики для ушей, как варежки.

Половина группы сморщилась от громкого голоса Светы.

– Про варежки для ушей, это ты, дивчина, на лыжах перебегала, – засмеялся Бражник. Вчера он видел, как, глубоко проваливаясь в снег, студентка из Евпатории возвращалась на лыжную кафедру по сугробам и с лыжами под мышкой. – А вот про сапожки я согласен. Только кто их сошьёт? – он посмотрел на Малыгина. Тот встал:

– Я. Если вы сейчас поставите мне зачёт и отпустите, то к обеду я вам их уже принесу.

Бражник почти потребовал зачётку парня. Виктор широко улыбнулся: он знал, на что пустит новую дублёнку жены. С Лолой и её десятилетним сыном отношения у Малыгина не ладились, и юноша избегал обоих, как мог. Хотя, что это меняло, если Лола уже ждала от него ребёнка?

6

Вернувшись в понедельник вечером из института, Галицкий сразу заметил, что прибран не только дом, но даже дорожки снаружи подметены. Внутри дома тоже всё говорило о том, что про день рождения друга ребята не забыли. Маша с Виктором привезли из Москвы банку селёдки иваси. Добров и Стальнов начистили и отварили картошки. Шумкин резал к ней свежий укроп и лук кольцами.

За ужином стали составлять список приглашённых. Услышав про Николину, Шумкин скривился и сидел так долго, потому как следующей была названа Кашина. Стас цыкнул, пообещав отправить Мишу в его комнату. После травмы Добров часто срывался из-за ерунды и прежде всего на Шумкина. Впрочем, основания для недовольства первокурсником были у всех ребят. Задумавшись, Миша мог начистить и нажарить картошки на роту, а потом пыжиться, чтобы её съесть. Он регулярно воронил молоко на плите, от запаха гари тошнило Машу, да и отмыть плиту удавалось с трудом. Не говоря уже о том, что три купленных литра превращались в два с половиной. Шумкин довольно часто впадал в прострацию и, отключившись, тупо глядел по нескольку минут в одну точку. А стоило его позвать, парень резко вздрагивал и удивлялся окружающим.

– Я так перезагружаю мозги, – шутил молодой десятиборец, а остальные вздыхали, сожалея, что желудок однокурсника не способен на подобные паузы. Но всё же Шумкина любили. Был он честным и исполнительным. Из всех ребят дружить с ним не получалось только у Стальнова. Впрочем, в последнее время Володя отделился от всех, никому не рассказывая про завтрашнюю встречу.

7

Во вторник в одиннадцать часов утра Лариса Королёва и Володя Стальнов встретились на выходе из метро Баррикадная. Отец девушки ждал их в МТЦ – московском торговом центре, которые знатоки звали между собой Центром Хаммера. Наслышавшись от московских товарищей, что это настоящий кусочек Запада, Володя не сильно удивился ни стражам в погонах на входе в гостиницу, ни специальным пропускам, что Лариса показала им, ни даже веерным дверям просторного вестибюля. Но когда, прокрутившись в них, Стальнов шагнул внутрь Центра, он замер.

Сразу от входа посетителям открывался огромный холл с уютными террасами кафе и сверкающими витринами магазинов. Два прозрачных лифта спускались, казалось, прямо в бассейн, разбитый посредине. Этажи гостиницы напоминали театральные балконы и слепили огнями, отражающимися в стекле и металле. Шик, роскошь, запахи неведомого мира… Студенту сразу же захотелось вот так же подниматься в прозрачной кабинке лифта и махать оставшимся внизу, тихо шелестеть иностранной речью, открывать ширину улыбки в зависимости от того, кто перед тобой, тереть подошвы дорогой обуви о ковры, устилавшие холлы и коридоры, элегантно поправлять причёску, осматривая себя на ходу в многочисленных зеркалах, весело подмигивать, протягивая дамам зажигалку для прикуривания и… дышать, дышать этим невозможно ароматным запахом кофе. Перед красотами и щедротами витрин магазинов, креслами парикмахерской, отклоняемыми назад так, что вода с волос не стекала противно по шее и спине, перед красками и моделями вещей спортивных магазинов и изобилием продуктовых ломбардов Стальнов обмяк: скучные походы за товарами превращались здесь в увлекательное занятие.

Никакие благие чувства не способны противостоять откровенному желанию голодного наесться и жаждущего напиться. Перемеряв пять пар сапог и не зная, какая из них лучше, юноша из Кимр доверился вкусу спутницы. Его своенравие и принципиальность в этот миг застряли где-то в мозжечковом отделе. Иван Борисович ждал дочь с приятелем в кафе на первом этаже, том самом, где можно обозревать до бесконечности лифты и этажи гостиницы. Едва прикасаясь губами к маленькой фаянсовой чашечке с напитком, Стальнов слушал беседу Королёвых и ощущал себя, как во сне. Рядом неслышно проходили официанты с подносами, выполняя малейшую волю посетителей, удовлетворяя любой их каприз. Они незаметно меняли едва использованные пепельницы на чистые, ловко открывали бутылки с заказанными винами, мягким движением руки протягивали запрошенные импортные сигареты из бара, тенью возникали за спиной, едва только сидящие за столами обращали на них свои взгляды. К кофе молодым людям был заказан ликёр «Амаретто ди Сароно», миндальный вкус которого разливался по нёбу и дурманил. Крохотные шоколадки и маленькие печенья в индивидуальной упаковке, подаваемые к напитку, ибо так здесь было принято, блестящие ложечки, безупречной белизны салфетки, накрахмаленные скатерти, изящные букетики из живых цветов в вазочках на каждом столе и удобные стулья, гладкие, не цеплявшиеся за штаны, погрузили Стальнова в благостное молчание. Мысль от том, как он станет ходить по институту в новой одежде и обуви, упакованных в красочные полиэтиленовые пакеты, позволяла только слушать предложения Королёвых, сыпавшиеся на него одно за другим: подстричься в следующий раз в той самой парикмахерской с волшебными откидными креслами, полечить зубы у стоматолога, к которому, оказывается, шёл сегодня на приём Иван Борисович, сходить поиграть в боулинг – игру знакомую только по западным кинофильмам, поужинать в китайском ресторане на втором этаже, посетить сауну с эстетическим центром на пятом, и так далее. Кивая, Володя даже не вникал в то, что за все мероприятия нужно платить валютой или специальными чеками. А когда Королёв спросил его о планах после учёбы, Володя разочарованно усмехнулся в уголки губ: после института каждый юноша страны обязан был выполнить долг перед Отечеством.

Королёв, казалось, ждал такого ответа.

– Правильно! Уважаю. Вот только… – на несколько секунд он задумался, – служить можно в разных местах. Я знаю, что в Центре подготовки космонавтов часто требуются инструкторы по физической культуре. Ты – кандидат в мастера спорта по лёгкой атлетике, без пяти минут выпускник престижного физкультурного вуза, и я мог бы представить в Центр твою кандидатуру для рассмотрения. Два года поработаешь как солдат срочной службы, а потом, если хорошо себя зарекомендуешь, останешься на сверхсрочную. Деньги там платят хорошие, к тому же, есть возможность продвигаться по служебной линии. Годам к сорока можешь быть уже капитаном. А если кто-то из твоих воспитанников получит за полёт в космос правительственную награду, ты, автоматически, тоже получаешь и премию, и очередное звание.

Высказав свои мысли, Иван Борисович стал пить кофе. Лариса нежно опустила руку на юношеское плечо:

– Вовочка, что ты молчишь?

Володя проглотил слюну и отпил воду из стакана:

– Правильно ли я понял, Иван Борисович, что речь идёт в Звёздном?

– Другого, Володя, в СССР пока нет.

– Так ведь это стратегическая организация! – голос всё же подвёл юношу. Никакой длинный плащ с погонами или сапоги на литой подошве не могли сравниться с подобным предложением. Лариса приложила палец к губам:

– Тише, глупенький! О таких местах здесь лучше громко не говорить. Видишь? – она указала глазами на мужчин в штатском, размеренно гулявших по холлу и этажам. – Это не просто посетители.

Последнюю фразу девушка сказала Володе на ухо. Он тут же почувствовал, как мочка загорелась, а в голове зашумело, словно ликёр только сейчас добрался сюда.

– Так… ведь… туда… кто я? – парень посмотрел беспомощно. Иван Борисович кивнул и сделал жест помолчать. Он подозвал официанта и заказал бутылку шампанского. Когда гарсон в белоснежной рубашке, зажатой жилетом и при бабочке, разлил напиток и отошёл, Иван Борисович взялся за тонкую ножку узкого бокала.

– Ты, Володя, всё понимаешь, как нужно. Давай выпьем за удачное будущее каждого из нас, – предложил он вкрадчиво. Они чокнулись. Отпив, Стальнов сморщился. Лариса засмеялась. Королёв согласился, что после советского полусладкого настоящий французский брют кажется кислым и тут же признался, что раз попробовав хорошего коньяка, плохой он уже пить не может.

– Уверяю тебя, Володя, ты очень скоро поймёшь многое, – Иван Борисович подмигнул и, дождавшись пока спортсмен снова пригубит, вернулся к важной теме: – Но ты прав: без хорошего протеже в такие места никто не попадает, и проверка там до седьмого колена. Скажи, были ли в твоей семье осужденные? Хорошо. Репрессированные? Здорово. Ты никогда не стоял на учёте в милиции из-за воровства, хулиганства, разбоя?

– Да я чист, как лёд Байкала – не удержался парень от сравнения. Когда-то он был на этом озере и поразился тому, что подо льдом в несколько метров видно дно.

– Да ты, смотрю, ещё и романтик, – засмеялся Королёв, – это хорошо. Руководство всегда ценит людей с незаурядным мышлением; кто рассуждает не как все, может предложить что-то неординарное. Именно на этом я и сделаю акцент, когда буду представлять твою кандидатуру, – подполковник авиации говорил так, словно они уже договорились о деле.

– Папа, ты ещё забыл сказать про московскую прописку, – напомнила Лариса отцу и добавила: – Но ведь мы с тобой, Вовочка, уже не просто друзья?

Стальнов сидел истукан-истуканом. То, что он услышал сейчас никак не вязалось с его мечтой попасть на утреннем зачёте у Зайцевой в баскетбольное кольцо пять раз из десяти.

8

Зачёт у Мешковой по теме о средствах личной гигиены был у «единички» во вторник 29 декабря сразу после обеда. Отвечала Маршал, объясняя, что, не говоря уже про помаду, даже крем в баночке лучше тоже никому не давать, чтобы не тыкали туда пальцем.

– А если это не баночка? – повернулась Сычёва к преподавательнице.

– А если это не палец? – захохотал Шумкин, и класс загудел на все лады.

– Ну и пошляк ты, – осудила Николина десятиборца.

– Я-то как раз не пошляк, потому что подумал залезть с банку носом. А вот о чём подумала ты… Ходишь по рукам, как… губнушка общего пользования: то одному губы смажешь, то другому.

Догадавшись, что их поход с Галицким в кино, похоже, не остался на даче без внимания, ответить Николина не успела: Кириллов переключил преподавателя на себя.

– Ольга Петровна, если крем должен быть индивидуальным, значит ли это, что лучше иметь индивидуальные шампунь и зубную пасту? – спросил Толик-младший ангельским голосом. Юлик недовольно посмотрел на него.

– Зная, Толян, сколько они стоят, можешь в этом даже не сомневаться. И хранить их лучше в своей тумбочке, а не на общей полке. Мишка, тебя это тоже касается, – намекнул он Шумкину на продолжение разговора: пора дать понять товарищу, что хамить девушкам – низко. Преподаватель похвалила Штейнберга. Шумкин, приняв вызов, усмехнулся:

– Камрад Юлик, у нас на даче персональные даже стаканы под чай и чашки под кофе.

– Ага. Точно. А ещё тарелки для борща и миски для творога, – Кашину такая болтовня раздражала, а предмет гигиены она вообще считала надуманным. А когда Мешкова похвалила Иру, сказав, что индивидуальная посуда – это тоже профилактика, от заболевания глистами, высотница сморщилась и потянулась к сумке за салфетками.

– Подумаешь, глисты, – пожала плечами Ира-фигуристка: – В садике они были почти у всех.

Штейнберг вытянул лицо:

– И у тебя тоже? Зачем же я тогда тебя целую?

– Дурак, – обиделась Станевич, – у меня остриц вывели ещё у маленькой. И вообще, можешь меня не целовать. – Фигуристка пересела за другой стол к Цыганок. Света тёрла виски. За несколько минут до зачёта она так негигиенично укусила у Савченко сайку с повидлом, в то же время забыв спросить, что Гены делает на четвёртом этаже, когда должен быть на первом на зачёте у Горобовой по «Основам спортивной тренировки».

Шумкин стал возмущаться, что зря студентов не заставляют время от времени сдавать анализы на яйцеглист.

– Я согласен с Шимой Мушкиным, – встрял Ячек, – глисты – это плохо. У моего друга был солитер. Он много ел. – Миша-гимнаст говорил медленно и разборчиво, как его учил лечащий гипнотизёр. Симона кивала на каждое правильно произнесённое слово.

– Шумкин у нас тоже всё время голодный. Может тебе самому провериться? – кивнула Сычёва десятиборцу. Ей тоже было обидно за Николину.

– Что?! Ольга Петровна, зачем они меня оскорбляют, – пожаловался толстощёкий десятиборец.

– Не бойся, Мушкин, заразиться солитером гораздо тяжелее, чем оскорбить девушку, – сказал Малыгин. Так как Виктор не был в колхозе и не часто присутствовал на практических занятиях, хорошо фамилии товарищей он ещё не выучил. Поправлять его Миша не стал; жизни высотника и так было не позавидовать. Про очередные новости на даче Зубилиной рассказал Попович. Вчера, ближе к вечеру, гимнастка нашла наконец время, чтобы помочь штангисту отредактировать его реферат.

– Саша, зачем писать «спрыгнуть вниз» или «подняться вверх»? Ты пробовал спрыгнуть вниз? А оглянуться вперёд? Вот то-то же. Поэтому оставляем только «оглянулся». Понимаешь? – девушка уверенно зачёркивала красной ручкой целые фразы. Только раз Попович не согласился со своей добровольной помощницей. Объясняя, почему он написал «сделать пакость назло», Саша и рассказал о том, что случилось на даче.

Малыгин не смог, как собирался, пустить дублёнку Капустиной на сапожки для Золотого. Рука не поднялась резать дорогую и красивую вещь, поэтому Виктор пошёл на рынок. Узнав, зачем Виктору нужны кожа и мех, Капустин тут же послал парня к другу сапожнику. Армянин, услышав про уши учёной собаки, помог высотнику не только с материалом, но и с пошивом. Отдав сапожки Бражнику уже в обед, Виктор побежал в магазин напротив института и выпросил у Марковны две бутылки водки. Продавщица, расчувствовавшись от истории о собаке, спокойно продала ему из-под полы спиртное, не переживая, что парень несовершеннолетний. Виктор отдал одну бутылку сапожнику, распить вторую он предложил Николаю вечером на даче. Когда Виктор назвал в запале жену по фамилии, Николай не постеснялся спросить, уверен ли парень в том, что Лола действительно беременная? Выпученные глаза, в которых промелькнули сразу и недопонимание, и сомнение, подтвердили догадки Капустина:

– Витя, я бы на твоём месте не поленился сходить в ту женскую консультацию, где этой… выдали справку. – Не понимая, зачем его посылают туда, куда мужчины вообще боятся ходить, Виктор замычал что-то нечленораздельно. Николай грустно улыбнулся: – Если она беременна, то её поставили на учёт.

– А если не поставили?

– Э-эх, Малаховка!!! – произнёс Николай в сердцах. Бывшую супругу захотелось придушить. Вечером, увидев Малыгина и Поповича на пороге своего дома, Капустин сразу всё понял.

Ночь студенты провели у Николая, а сегодня с самого утра пошли к Горобовой просить места в общежитии. Вот только застать декана до обеда не удалось, потому и сидел Виктор на зачёте по гигиене чернее тучи. Радовало только то, что после обеда он увидел, как Золотой гулял в новеньких «сапожках» и вязаном кафтане. Нарядив пса, Бражник почувствовал, как щемит в груди: очень уж Золотой напоминал ребёнка, какого у Панаса Михайловича никогда не было. Михеева, зайдя справиться о здоровье собаки и заботливо завязывая пояс кофты на ней, даже прослезилась: её сын давно уже вырос и жил так далеко, что женщина не видела его годами. Напомнив, что нужно ставить в ухо водочные тампоны ещё два дня, Галина Петровна пошла обговорить с Адольфой меню новогоднего стола. Все жители зелёного дома были приглашены к Бережным 31 декабря, чтобы отметить и Новый год, и их недавнюю свадьбу.

Пока Бражник выгуливал Золотого, студенты спорили на зачёте о том, что гигиена должна быть не только у людей, но и у животных. Серик сказал, что у его коня Берика индивидуальное седло.

– Пот индывыдуалный, – трудное слово он выговорил старательно и по слогам, – седло спина больно шаркает, раны после поездка долгий, кожа может болеть.

– Молодец, Шанбодаев, – похвалила Ольга Петровна, – ты сейчас сказал очень важную вещь. Я предлагаю тебе и Тане Маршал написать реферат на тему «Кожа – барьер для инфекций». Это будет дополнительным баллом к летнему экзамену.

О том, что Маршал помогает казахскому пареньку учить русский язык, Мешкова поняла ещё на предыдущих занятиях. Торопливо налив воду из графина в стакан, женщина стала пить, глотая крупно и с шумом. Бубина ту же вспомнила, что в их команде после тренировки все пьют из одной бутылки. В команде Соснихина была та же история. Но когда Николина рассказала, что в спортивном диспансере на Курской больные обмениваются даже эластичными бинтами, а Кашина это подтвердила, Ольга Петровна тут же отставила графин.

– Да вы что?! – прошептала она с ужасом. – Серик, Таня, запишите для реферата, что через руки в больницах вполне можно передать миллионы микробов. Золотистый стафилококк, например, и всякий другой. Стафилококка у вас не было?

– Ещё чего! Нам Золотого хватает, на биомеханике, – проворчала Кашина, отрыгнув после обеда картошкой, жареной на сале. – Кто-то видел мои салфетки? – возмущённо спросила она у группы, напряжённо подняв руки, словно могла рассмотреть те самые прилипшие миллионы страшных гадов. Последний раз Ира пользовалась салфетками именно в столовой, вытирая по привычке вилку. – Ну не украли же у меня их? – девушка повернула лицо к Армену. Кавказец весело улыбнулся. Кому могла прийти в голову мысль красть бумажные салфетки? Расстроенная, Кашина попросилась выйти помыть руки. Когда высотница вышла из класса, Мешкова спросила, давно ли за Ирой замечена подобная «чистоплотность»? Ребята подтвердили, что Ира помешана на чистоте. Ольга Петровна наклонилась к классному журналу, чтобы сделать пометку о возможном наличии у Кашиной синдрома обсессии, и вдруг резко опустилась на стул. Заметив её бледность и проступивший на лбу пот, студенты переполошились.

– Без паники! – приказал Володя Толстый. – Ольга Петровна, вам нужно лекарство? Где оно?

Мешкова указала глазами на смежную комнату. Контейнер со шприцами и инсулином должен был лежать в сумочке. Вернувшись из подсобки, Володя развёл руками: сумка была пустой, а кошелёк преподавательницы лежал рядом и открытый.

– Ребята, кто-то меня ограбил, – прошептала преподаватель, тут же почувствовав спазм в груди. – Я не знаю, что делать? – Глаза женщины вывалились, ртом она хватала воздух, а руками беспомощно растирала себе щёки. Попинко, глядя на общую беспомощность, бросился в медпункт.

– Я с тобой! – сказала Масевич. – Вдруг Ивановой в медпункте нет. Тогда ты побежишь на военную кафедру, а я в деканат, – командовала художница уже на бегу.

– Хорошо, что ты находчивая, – согласился Андрей. до этого он считал гимнастку такой же воображалой, как её тёзка Кашина.

– Андрей, это не находчивость, а опыт. Мне уже приходилось однажды искать инсулин по всему Артеку.

– Что-о-о? – Попинко резко остановился. – Ты была в Артеке? – он посмотрел на девушку сверху-вниз.

Ира-художница качнула головой в сторону лестницы:

– Была. Папа путёвку достал.

– А он у тебя кто? – спросил сын профессора и повторно остановился: папа Масевич был директором ресторана при центральной гостинице провинциального городка на Урале. Ира родилась там, но после развода её мать повторно вышла замуж, переехала во Фрязино и забрала дочь с собой. Андрею мгновенно вспомнились рассказы гимнастки о том, что она тоже москвичка. «Поговорим на эту тему потом», – решил он про себя. Сейчас нужно было спасать Мешкову.

9

Входная дверь захлопнулась за ней с шумом. В кабинете было холодно, это чувствовалось даже в пальто. Включив свет и пройдя к окну, Наталья Сергеевна увидела, что мысик затворки, блокирующий ставню, торчит вверх, а фрамуга, которую он должен фиксировать, приоткрыта. Щель была небольшой, но, учитывая, что на улице мороз догнал до двадцати пяти, хватило и такой, чтобы помещение выстыло. Декан стала осматриваться и заметила, что выдвижной ящик её стола тоже прикрыт неплотно. Оставить окно открытым вполне могла уборщица, но точно не она лазила по внутренним ящикам. Медленно и на цыпочках, насколько это позволил недавний перелом на стопе, Горобова подошла к телефону и набрала секретаря ректора.

– Елизавета Петровна, срочно спуститесь ко мне и вызовите уборщицу Соснихину. Тоже срочно.

Лиза по малейшей интонации могла уловить настроение любого из начальников или заведующих кафедрами. Орлов в случае какого-то происшествия начинал бы покряхтывать фразами без сказуемых примерно так: «Лиза, кх-кх, ко мне!». Парторг Печёнкин закричал и приказал, вспомнив про сознательность и расторопность: «И не думайте, что я буду с вами лоялен, если вы не явитесь немедленно». Бережной замучил вежливой риторикой: «Уважаемая Лиза, скажите пожалуйста, не могли бы Вы быть столь любезной и не отказать мне в просьбе. Я был бы очень рад, если бы Вы смогли…», – так, что секретарь, в конце концов, не знала бы: стоит ли ей быть любезной и сказать пожалуйста что-то, что завкафедрой по лёгкой атлетике не пояснил, или всё-таки явиться к нему несмотря на то, что вызов выражен в сослагательном наклонении или даже условном. Гофман, паникуя, первым делом чертыхался: «Лиза, бес задери эту телефонную связь!». Декан педагогического факультета Ломов спросил бы сначала о делах Лизы и непременно о её здоровье. Все эти нюансы выдавали каждый раз срочность, ибо в случае обычного звонка те же люди говорили бы примерно одинаково и в похожем ритме.

Тут же разыскав Соснихину, Лиза понеслась из ректората на первом этаже в комнату декана на втором. Демонстрируя сквозняк, Горобова сообщила о краже. Запыхавшаяся Мария Николаевна остановилась на пороге.

– Ой, батюшки, да как же это? – прошептала она, положив обе руки на сердце. Юбка от быстрой ходьбы липла к ногам, выделяя контуры резинок, что держали чулки. Синего рабочего халата на уборщице уже не было, так как прибежала она из библиотеки. Во время начавшейся сессии там было особенно «жарко», и требовалась помощь. Часто вздымающаяся грудь Марии Николаевны вызвала жалость. Лиза предложила ей отдышаться, а сама прошла к окну, осмотрела его, не трогая, и спросила с мнимым хладнокровием:

– Что пропало, Наталья Сергеевна?

В ящике декана должны были лежать журнал посещений лекций первого курса, билеты к зачётам по её предметам, пачка сигарет, хрустальная пепельница, а в ней сдача с десяти рублей. Пятёрку декан придавила пепельницей и, так как зимой на работе не курила, забыла про неё.

Перечисляя, Горобова приложила руки к вискам: если исчезла тетрадь по стажировке, с фамилиями студентов, адресами и телефонами школ и клубов, куда их предписывали на практику, то придётся поголовно опрашивать всех старшекурсников, а нужные контакты восстанавливать по тетрадям предыдущих годов. На выяснение, уточнение, исправление, прикрепление, получение заново подписанных договоров и раздачи их студентам времени всегда было в обрез. Сразу после праздников начиналась сессия, со всеми её сюрпризами: накладками в расписании, неявками кого-то на экзамен потому, что перепутал день, час, предмет или вообще забыл вытащить из кармана голову, с массовыми завалами на анатомии или гимнастике, по её предмету или по предметам, которые вёл парторг Печёнкин, и тому подобное. Все первые двадцать дней января, до самых каникул, руководство института ходило «с ёжиками в спине», как говорила Мешкова. Михеева и Кочубей ощущали спазмы в желудке. Михайлов жаловался на тяжесть в ногах. Особо чувствительным покой только снился, а вся сессия представлялась вылазкой на передовую против танка и без гранат в кармане. Джанкоев заранее упрашивал Иванову подкормить его чем-то успокоительным. Но одно дело переживать, имея каждому из них на руках журналы групп, и совсем другое лихорадочно распечатывать списки студентов и идти на экзамены с простынями из склеенных наспех листов, потерять которые – плёвое дело. Декан почувствовала в задней части головы тупую боль.

– Мне нужны свидетели, при которых я могла бы убедиться в своей правоте. Или неправоте, – медленно проговорила Наталья Сергеевна, глядя на Марию Николаевну, застрявшую на пороге: – Вы ведь ящик не трогали?

– Да господь с вами, Наталья Сергеевна! – пролепетала Соснихина. Горобова указала женщине на стул:

– Присядьте, а я пока посмотрю, что там. Предупреждаю, вы теперь – свидетели.

От таких слов Соснихина покрылась мгновенным потом. А когда декан сказала, что из ящика исчезла даже пачка сигарет, секретарше вести её в медпункт. Запланированный Горобовой зачёт со студентами третьего курса, похоже, срывался. Заранее пугать ректора Орлова из-за этого не хотелось. Посоветоваться было не с кем: Бережной после обеда уехал в манеж в Москву, Лысков на кафедре анатомии принимал свои зачёты. В растерянности Наталья Сергеевна наткнулась взглядом на докладную от проректора по хозчасти Блинова. Сняв трубку, женщина набрала нужный номер.

Через короткое время у подъезда главного здания стоял милицейский уазик, а сержант милиции опрашивал декана.

– Какие сигареты курили? – Про журналы и тетради, кроме цвета и размера, говорить было нечего, а вот табачная тема оказалась молодому человеку близкой.

– Я не курила, их забыл один из моих посетителей, – уточнила Наталья Сергеевна, скосив глаза. Ректор по хозчасти сделал вид, что именно этот вопрос его не интересует, но у себя в тетради по учёту записал: «БТ». Пачку от сигарет Сергей Сергеевич часто видел в столе у декана, когда заходил в её кабинет по хозяйственным нуждам. Блинов держал дубликаты всех ключей института на разных связках у себя в сейфе, уборщица каждое утро брала такие же связки в столе секретаря Лизы и клала их туда же в конце дня.

– Пепельница, надо полагать, тоже предназначалась для посетителей? – подвёл итог сержант, ни на грамм не сомневаясь в том, что такая серьёзная женщина может его обманывать: – Описать её сможете?

Горобова сомнительно пожала плечами:

– Пепельница, как пепельница. Из хрусталя. И довольно увесистая.

– Квадратная и, если смотреть на свет, то рисунок на донышке с лебедями, – вмешался Блинов. Перед началом нового учебного года он обязательно производил инвентаризацию во всех помещениях. Милиционер быстро записал уточнения в протокол и стал осматривать фиксатор задвижки на окне.

– Он уже давно барахлил, – уточнила Горобова, вспомнив, как ещё летом ей про это говорили не то парторг Печёнкин, не то Бережной.

– Почему не отремонтировали? – развернулся сержант к Блинову. Горобова ответила, что заявки на сломанную задвижку не делала.

– Просто не думала, что кому-то придёт в голову залезть ко мне в кабинет через окно, – развела она руками. – Это же какой наглости нужно набраться, чтобы взобраться по козырьку сразу над главным входом?!

– Посмотрим, – решил милиционер, не отвечая, и выглянул наружу. Вряд ли кто приедет снимать отпечатки пальцев с фрамуги. Не тот был масштаб кражи. Поэтому милиционер не боялся замазать чьи-то следы. Зато он очень обрадовался следам на козырьке. Предполагаемый вор был явно высокого роста и физически силён, так как, чтобы залезть в уже открытое окно, смог подтянуться на руках. Отсутствие обратных следов доказывало, что он покинул кабинет через дверь. Английский замок захлопнулся за ним автоматически. Сержант вновь принялся за протокол, рисуя схему кражи. Не успел он закончить, как в кабинет вернулась секретарь Орлова. Лица на Лизе, как говорится, не было.

– Наталья Сергеевна, – произнесла женщина, заикаясь, – у нас ещё одно воровство и с более тяжёлыми последствиями. Вам срочно нужно пройти в медкабинет. Потерпевшая – там. Умирает.

Первым с места сорвался Блинов; в это время у медсестры могла быть Кочубей. С того дня, как Сергей Сергеевич поменял перегоревшую лампочку в кабинете философии, Людмила Ивановна стала здороваться с ним в коридоре. Однажды, разговорившись, она пригласила Блинова к себе в кабинет на чай и рассказала, как ей тяжело жить без матери. В тот день москвичи решили вместе вернуться домой на электричке, и уже совсем скоро ректор по хозчасти понял, что преподаватель философии – совсем не синий чулок. Людмила Ивановна страдала от заниженной самооценки. Материнская любовь убила в дочери всякую инициативу. Общаться. Влюбляться. Выходить замуж.

Мужской оптимизм и женская неуверенность произвели на свет странный симбиоз, от которого уже скоро выиграли оба. Людмила Ивановна, доверившись парикмахерам, поменяла причёску, обеспечив шевелюре объём за счёт слабой химии и укладок на бигуди. Сергей Сергеевич перестал ругаться матом и таскаться по территории с мебелью, шнурами, кусками линолеума и прочим. Он похудел и поменял гардероб. Тёмные носки в разношенных ботинках сменились на светлые нейлоновые для туфель из «Ванги». После давнишнего развода Блинов зарёкся связываться с женщинами. Но Людмила Ивановна, недаром была философом, вела себя настолько незаметно и непритязательно, что её хотелось по-мужски защищать. Она же почувствовала в Блинове то самое твёрдое плечо, какого не хватало. Бросив пить ненужные лекарства – страх одиночества отступил, а сон наладился – Кочубей всё же попросила медсестру ежедневно мерить ей давление и ставить витаминные уколы.

Проектор по хозчасти пробрался к медкабинету, расталкивая всех и приказывая освободить проход. Увидев Горобову и милиционера, толпа студентов взвыла. Дверь в медкабинет была раскрыта, и было видно, как в маленьком внутреннем коридорчике, оборудованном под комнату ожидания, на стуле сидит потерянная Кочубей, а в кабинете на кушетке лежит Мешкова. Иванова, с видом человека, не умеющего плавать, держала преподавателя по гигиене за руку. Никакого инсулина в аптечке скорой помощи у медсестры конечно же не было; его наличие не предполагалось даже инструкцией. Нитроглицерин от сердечных приступов, цитрамон от болей, вата, бинты, йод, зелёнка для тех, у кого реакция на йод, – были. Лежало ещё что-то от летнего поноса и зимней инфекции, купленное за свои деньги. Но инсулин, выдаваемый строго по рецептам, отсутствовал. Потому и лежала теперь на кушетке бледная Ольга Петровна в состоянии, близком к диабетической коме, ожидая скорой из Жуковского. Когда по обычным, не заснеженным дорогам, медиков приходится караулить не менее получаса, при сегодняшнем гололёде и начавшемся снегопаде приезда спасателей больная вполне могла не дождаться. На предложения смочить лоб, попить горячего чаю, дышать глубоко и прочие, Мешкова с трудом проглатывала слюну и благодарила вялым взмахом. Она была обречена, и каждый жест давался с трудом.

Помощь пришла оттуда, откуда её совсем не ждали: парторг Печёнкин, которому тоже пришлось прервать зачёт по Истории КПСС, вспомнил, что у них есть громкоговоритель. Радиоточка была проведена абсолютно во все помещения института. Она была даже в раздевалках и в зале по тяжёлой атлетике. Включали эту связь крайне редко, например, для объявления пожарной тревоги или поздравлений. Владимир Владимирович предложил использовать радио, чтобы обратиться к вору, объяснить ситуацию и пообещать, что наказывать его никто не будет. А чтобы он остался неопознанным, всем предложили тут же пройти в актовый зал и каждому оставить что-то на сцене. Это могли быть книги, сменная обувь, пакет с зонтиком… Затем в зал войдут активисты и, если вор принесёт пакет с лекарствами, его тут же обнаружат.

Шанс от предложения был малый, но он был. Уже через минуту после объявления к актовому залу выстроилась очередь, что просочилась за десять минут. Мешок с украденными стерилизатором, шприцами и ампулами нашли действительно сразу. Позже в мужской туалет на первом этаже подбросили журналы и тетрадь по практике. И совсем спустя какое-то время бегуны Кирьянов и Кириллов принесли со стадиона осколки хрустальной пепельницы. Вещь была брошена об асфальт с такой силой, что разлетелась на мелкие осколки. Ещё пару часов, и их замело бы до весны.

Всем было ясно, что обе кражи – дело рук одного человека. Из всех примет о нём знали только то, что он высокий, ловкий и трусливый. Ах, да, ещё и жадный, ибо денег ни Мешковой, ни Горобовой никто не вернул. Невозвращёнными записали также билеты по зачётам и экзаменам и пачку сигарет «БТ». Но это уже была такая мелочь, что говорить не стоило. Ольгу Петровну спасли и на приехавшей скорой отправили домой в Люберцы. Наталья Сергеевна подписала протокол сержанта милиции и пошла на послеобеденные зачёты. Отсутствие билетов никак не помешало провести их, ибо все свои вопросы Наталья Сергеевна знала наизусть.

Попович и Малыгин, так и не сумев поговорить с деканом из-за всех этих событий, нашли место для ночёвки Саши у двух Толиков. Виктору предложил свою комнату на даче Кранчевский. Галицкий, Добров и Шумкин не возражали. Стальнова ни на даче, ни в институте не было с самого утра, но ребята знали, что Володя никогда не откажет человеку, оказавшемуся в сложной ситуации.

Так закончился этот странный и тревожный день.

10

Осторожные прикосновения к жарким губам недотроги возбуждали Стальнова не меньше, чем поцелуи, разбросанные соблазнительницами по всему его телу. Там, где кто-то шёл напролом, Володе помогали уступчивость и мягкость. Перетерпев, юноша потом брал то, что ему совали в руки, не подвязывая отношения к какой-то морали и не связывая их обещаниями. Но после сегодняшнего ланча в МТЦ, студент МОГИФКа должен был или навсегда уйти от Королёвой, или навсегда остаться с ней. Новые обстоятельства явились для юноши очередным шоком. Довезя Ларису с покупками до дома, за обедом Володя узнал, что она беременна. Пробуя суп с клёцками, девушка сказала про это, как привыкла говорить о делах – прямиком и обозначив детали.

– Если ты хочешь этого ребёнка, то мы с папой всё устроим как нужно.

– А если я не захочу? – уточнил Стальнов, не даваясь с потрохами.

Королёва подошла к зеркалу, размером во всю дверь, и провела по отражению Володи пальцем:

– Не беда. Тогда мы тоже всё устроим. Только без тебя. Она смотрела из зеркала с уверенностью, не оставлявшей сомнений. Стальнов отвернулся и уставился на окно. На улице после обеда опять пошёл снег и крепчал мороз. Ссылаясь именно на непогоду, Володя хотел бы уехать в Малаховку до наступления вечера. Завтра будет непростой день – юбилей, приготовления. К тому же, подарок, который ребята поручили ему купить от всех, так и не найден. Он стал говорить об этом вслух. Словно забыв о вопросе, оставшемся без ответа, Королёва посмотрела на часы и стала торопить: к четырём за ними приедет автоинструктор по вождению. Володя удивился. До ралли ли в такую погоду? Но, оказывается, с водительскими правами устроиться в Звёздный будет проще. Водить студент научится в автошколе, а для практики Иван Борисович собирается отдать будущему зятю свою Волгу.

– Ты, смотрю, всё уже решила за нас обоих, – грустно усмехнулся Володя, представив себя за рулём машины, не новой, но такой крепкой, что ещё послужит. – Почему я, Лариса? – спросил он, оторвавшись от окна.

– Что? – девушка повернулась уже на пути в ванную.

– Почему ты выбрала именно меня? Разве у твоего папы нет каких-то высокопоставленных друзей, дети которых могли бы составить тебе партию достойнее? Кого-то, в кого не нужно было бы вкладывать столько усилий и…

– И денег? Ты это хочешь сказать? Стальнов, Стальнов, а ведь ты и впрямь не понимаешь. Дай-ка я всё объясню тебе без всяких женских ухищрений. Сначала я «запала» на тебя, как обычная девчонка, ты ведь знаешь, что ты красивый. Но потом… Потом я поняла, что знаю, как сделать тебя.

– В каком смысле сделать? – удивился Володя слову. После еды они перешли в комнату, где можно было отдохнуть. Лариса подошла к дивану, села, стала гладить его ноги. Она любила это тело, широкие мышцы бёдер, тугие руки, накаченный торс. Владеть таким мужчиной являлось не мечтой, а целью, и Лариса шла к ней, думая об общих интересах. Новый ответ был тоже до обидного прост:

– Ты достигнешь своих вершин, а мы с папой тебе поможем. Ведь ты хочешь преуспеть в жизни и не стесняешься это признавать. Мне это нравится.

Стальнов усмехнулся. Оправдываться и говорить обратное не имело смысла. Но всё же точила мозг одна мысль.

– А как же чувства? – спросил он. – Любовь? Страсти?

Володя смотрел так смело, что тут уже струхнула Лариса. Ей стоило знать, что вытянет больше: сентиментальность избранника, которой он был совсем не лишён, или его практичность. Не паникуя, хозяйка квартиры встала и потянулась:

– Я больше верю в браки по расчёту, нежели по любви. «Неужели я так предсказуем?» – поразился себе Стальнов, а вслух спросил:

– Но ты же не можешь не знать, что я тебя не люблю?

– Хм. Зато ты уже сейчас любишь всё, что принадлежит мне, и что я готова сделать твоим. Я могу родить детей и быть хорошей хозяйкой в доме, который мы построим вместе, и у нас будут на это средства. Согласись, это лучше, чем пылкая любовница и всё.

Голос Королёвой никак не успокаивал Володю. Или виной был снег, падающий за окном. Рассеянно глядя на него, он не спросил, нет, он почти уверил:

– Но вдруг однажды я встречу ту единственную и уйду. – Красочная открытка, что он вчера бросил в Химках в чужой почтовый ящик, представлялась на фоне белого окна разноцветным узором. На деле это были слёзы: ближайшее будущее Володи было предопределено, и никаких ответов Ларисе от него не ждала.

– Вовочка, я обволоку твоё существование такой надёжностью, что бросить всё это покажется тебе безрассудством, – добавила она, доставая вещи из шкафа. Стальнов смотрел не неё, дуя на раздутые угли, что пекли изнутри. Медлительная и слабая, Лариса не бралась за физическую работу, предлагая её сделать ему. Бесясь, Володя делал, а потом, под похвалы, понимал, что так и должно быть в отношениях двоих. «Пылесос и кухонный комбайн могут быть такими же мужскими приборами, как пассатижи или молоток женскими. А поменять мокрые трусы ребёнку – тоже проявление заботы о нём. Вот только как далеко зайдёт она при очерчивании круга моих обязанностей?», – думал юноша, совсем не привыкший быть рабом лампы.

11

Лучшим временем, когда он мог хоть как-то контролировать свои эмоции, для Гофмана было раннее утро. Особенно такое пасмурное и морозное как сегодня, тридцатого декабря. Зайдя в прохладный зал, заведующий кафедрой гимнастики довольно отметил, что студенты группы один-один уж построились. В трусиках и маечках каждый мялся, кто от нетерпения, кто, разгоняя дрожь. Гофман неторопливо прошёлся вдоль колонны. В зале присутствовали все, кроме Андронова. Горобова попросила поставить Игнату зачёт заочно. Именно с этого сообщения Гофман начал разговор.

– Умеет быть человекам, когда хочет, – прошептал Армен. Серик зачёта по гимнастике боялся больше, чем остальных. Он путал разножку со шпагатом и во время упражнений на ковре расставлял ноги так, что пучил от усердия глаза. Колесо у наездника получалось квадратным, потому что он никак не мог разогнуть колени. Скакалку он пропускал через локоть и бросал её, что вперёд, что вверх, характерным жестом, каким ковбои хомутают лошадей. Но тяжелее всего юноше давалась ходьба строем, где он путал при перестроении право-лево, часто сбивался с ритма, а по команде «стой!» делал два шага не на месте, а продолжая двигаться. И только уже упёршись в спину впереди стоящего, ругался: «Шайтан, раз, дыва».

– Везёт же некоторым, – выдохнул Соснихин, услышав про Андронова. но тут же понял, что сказал глупость: что такое есть зачёт по сравнению с проблемами здоровья у близкого! На Мишу тут же зашикали, а Гофман предложил именно хоккеисту первым сдавать зачёт. Он состоял из десяти отжиманий от лавочки для девушек, двадцати для юношей, на выбор упражнения с мячом, скакалкой или лентой и перестроений в ходьбе. Преподаватель предложил начать с последнего задания. Соснихин вышел на ковёр и деловито возглавил колонну.

– Строй! Слушай мою команду! На первый-второй рассчитайсь! Раз-два, – скомандовал Миша, предлагая студентам с чётными порядковыми номерами сделать шаг вперёд и вправо, встав перед студентами с нечётными номерами. Симона, в чешках на два размера больше, шагнув, потеряла одну из них.

– Сними ты свои растоптыши. Толку от них никакого. Тоже мне, звезда балета, как сказал бы хирург Балакирев! – громко предложила Кашина с лавочки. Юлик тут же приказал ей заткнуться. Цыганок обозвала дурой. Маршал прогудела, что лучше бы Ире пришили не ахилл, а язык. Гофман, пружинисто повернувшись к строю на пятках, крикнул:

– Штейнберг, ещё одно слово, и останешься без зачёта! Цыганок, не хами! Маршал, думай, что говоришь! Соснихин, что стоишь как истукан? Продолжай построение. Сычёва, подтяни штаны, – Симоне, единственной из всей группы, разрешалось на все занятия ходить в длинных штанах, так как религия запрещала незамужним девушкам показывать даже голые колени. Для остальных требования Гофмана были беспрекословными. И никаких юбочек поверх купальника, «Здесь не фигурное катание!», жалоб на холод, капризов в тяжелые женские дни!

Подтянув шорты синхронно с Симоной, Соснихин почесал затылок. Из-за всех этих переговоров он забыл, что делать дальше. Зубилина, подсказывая, обвела зал рукой.

– А, понял! – обрадовался хоккеист и скомандовал: – Строй! Напра-во! Ходьбу на месте начи-най! Раз-два, раз-два. Левой! Левой! Раз, два, раз, два. Держим колонну! – Убедившись, что все шагают в ногу, и даже Серик не сбивается, Миша скомандовал дальше: – В обход по залу шаго-ом марш!

Перестроенная колонна пошла вокруг гимнастического ковра по красной линии и, как нужно, против часовой стрелки.

– Раз-два, раз-два, раз, два, три, четыре, – продолжал считать Миша, помогая держать ритм. Но в тот момент, когда студенты вывернули на прямую перед лавкой, на которой сидела Кашина, а рядом стоял Гофман, в строе прозвучала совсем другая команда.

– Песню запе-вай!

Это проявил себя всё тот же Штейнберг. Именно так шли перестроения на военном деле. Стереотип сработал быстро, и студенты грянули:

– «Вместе весело шагать по просторам,

По просторам, по просторам.

И, конечно, припевать лучше хором,

Лучше хором, лучше хором».

В первые минуты Владимир Давыдович из-за переглядок с Кашиной вообще не понял, что произошло. И только когда группа перешла на припев, а Шумкин ещё и присвист, Гофман домиком закинул брови высоко на лоб.

– Что?!!! Да как вы посмели? Какая перепёлочка? Что за ёлочка? Я вам сейчас покажу «запевай», – кричал преподаватель, сотрясая кулаками. Рулевой командующий с ужасом двигал глазами по сторонам от Гофмана к колонне, не соображая, что делать дальше.

– Раз, два, три, четыре, – отсчитывал Миша, и колонна слушалась своего командира. Дождавшись, пока группа сделает круг и, продолжая петь, вернётся на исходное место, Соснихин дал команду остановиться. Тут же все встали и замолкли.

«Раз, дыва», – тихо прошептал Шандобаев, довольный, что всё сделал правильно. Перестроив всех обратно в ряд по одному, Миша отрапортовал, что прохождение строем завершено и скомандовал «Вольно!». Это тоже было практикой из военного дела, но никак не гимнастики. Гофман упёр руки в бока, уставился на группу бычьим взглядом и засопел через раздутые ноздри.

– В шуточки играть задумали, да? Ну-ну. Повеселитесь пока, а я схожу и доложу о вашем поведении Наталье Сергеевне. Пусть придёт и посмотрит, как вы тут надо мной издеваетесь. – Он резко развернулся на пятках и пошёл в сторону своего кабинета.

– Это мы со Строевым перезанимались, – крикнул вслед Попинко, пробуя спасти положение. От старших курсов староста группы был наслышаны о том, что Гофман вполне способен лишить зачёта всю группу разом.

– Пойду попробую поговорить с ним по-человечески. Кашина, за мной! – скомандовала Зубилина.

– Куда? – Ира выпучила глаза.

– Туда, где нет труда, но много платят, – грубо обрезала гимнастка, удивив ребят тоном. Кашина нехотя поднялась с лавки и пошла за старостой.

Очень скоро парламентарии вернулись. Выслушав извинения от Зубилиной и кокетливые заверения Кашиной в том, что всё произошло случайно, Гофман попросил оставить его. На утреннем срочном педсовете Горобова хвалила студентов элитной группы за вчерашнюю находчивость и просила не усложнять им зачёты. Там же было приказано снабдить медсестру Иванову теми редкими лекарствами, какие употребляли некоторые преподаватели или учащиеся. Так сказать, на всякий пожарный… Татьяна Васильевна сидела на педсовете с чёрными кругами вокруг глаз, то и дело прикрывая зевок. Схватив трубку телефона, Гофман тёр ею по щеке.

В его отсутствие студенты старательно занимались со снарядами и на снарядах. Попинко, встав перед Масевич, крутил мяч, похожий в его ладони на теннисный, вытянув руку вперёд и вверх. Другой он что-то лихорадочно мешал в воздухе, как пиццайоло. Перебросив мяч за спину, где его нужно было поймать, махнув до этого свободной ногой и развернувшись на опорной, Андрей выкинул ногу, как в карате. А поза, в которой высотник поймал-таки мяч, не дав ему коснуться земли, напомнила нырок футбольного вратаря.

– Ну как? – поинтересовался Попинко, завершив упражнение с «оп-ля!». С лавочки тут же послышался голос Кашиной.

– Советский цирк!

Масевич потёрла нос:

– Вообще-то ничего, но нам с тобой стоит поработать индивидуально. Кириллов, зачем ты замотал себя лентой? – отвлеклась она на Толика-младшего: – Как ты собираешься теперь бежать на другой конец ковра?

– А зачем мне бежать на другой конец ковра? – спросил Толик, выпутываясь. – И вообще, Масевич, почему у тебя, что ни упражнение, то всякие там броски, закрутки и скачки? Разве нельзя побегать вот так, – Кириллов побежал вокруг ковра, держа ленту за черенок, как флажок.

– Толик, прекрати это факельное шествие! – потребовала Зублина, останавливая бегуна. – Иди и репетируй те элементы, что придумала для тебя Ира.

– С какой это стати? – когда Кириллов уставал или не мог что-то сделать, он жаловался и капризничал.

– С такой, что она лучше знает, что нужно для зачёта, – обрубила Зубилина. – В жизни вообще легко не бывает. Поэтому или сцепи зубы и делай, что задумал, или выбирай другую профессию.

Поняв, что фокус с нытьём не прошёл, Кириллов пожал плечами и ответил уже совсем нормальным голосом:

– Я что против, что ли? Просто у меня на экзаменах ничего не получается, а на обычном занятии получается. – Он пошёл, широко расставляя стопы. Наклоняясь, парень совал между ног рукоятку из одной руки в другую, затем выдёргивал ленту, не разгибаясь и поворачиваясь в стороны, словно дёргал морковку. Масевич подошла к Кириллову и показала, как стоять в разножке с поднятой рукой. В художественной гимнастике обязательно нужно завершать каждый элемент. Комментарии посыпались со всех сторон. Смех, отражаясь в больших окнах и ударившись о рамы, возвращался дребезгом. Попинко, недовольный тем, что Масевич отвлеклась, напомнил про Гофмана. Студенты присмирели. Кириллов заявил, что хватит с него издёвок и сел на ковёр. Ира-художница вздохнула и ушла на лавку к Ире-легкоатлетке.

– Безнадёжный вариант, – сказала Масевич, глядя, как Попинко борется с мячом.

– Зато москвич, – заметила Кашина.

– И что?

– Так, ничего. Скажи, а ты вообще-то мужчин любишь? – Кашина в этот миг смотрела на Малыгина. Виктор показывал Маршал, как не падать на лавочку грудью при отжиманиях.

– Как источник дохода, – ответила Масевич тёзке и встала. У Штейнберга, выгнувшегося на ковре в мостик, свело судорогой спину.

– Юлик, что ты как чурбан деревянный, совсем не гнёшься – проворчала Станевич, пробуя помочь.

– Осторожней, Ирочка, – предупредила Масевич ещё одну тёзку, подходя к фигуристке, – мужчины любят, когда их хвалят, а не ругают.

– Да за что же тут хвалить? – Станевич, маленькая, складная и гибкая, любой элемент гимнастики, что спортивной, что художественной, выполняла без запинки.

– Даже если не за что, всё равно хвали, – тихо добавила Масевич. – Если ты усвоишь это правило, любой мужчина будет твой. Вот смотри.

Ира-художница пошла к Попинко и стала аккуратно поправлять руку с мячом, вытянутую вперёд. Станевич не слышала, что она говорила Андрею, зато видела, как расплылся их староста в улыбке.

– Ну что, усекла? – раздалось за спиной. Это к фигуристке подошла Кашина. Ира-большая смотрела на Иру-маленькую: – Вот как нужно.

– Что нужно? – кряхтя поинтересовался Юлик.

– Ничего не нужно, – взбрыкнула Станевич. – Научиться отжиматься мне нужно. Понял? – она пошла к свободной лавке, оставив недоумевающего Юлика и смеющуюся Кашину.

– Штейнберг, тебе нужно развивать гибкость, – посоветовала Ира-прыгунья конькобежцу. – Когда я лежала в диспансере на Курской, наш хирург Балакирев объяснял нам, что, если мышцы не растягивать, они стареют быстрее.

Юлик, которого в данный момент гораздо сильнее интересовало, почему так резко с ним разговаривала Станевич, ухмыльнулся:

– Да слышали мы про твой диспансер, Кашина. Сто раз уже слышали. И что в парке там снимали «Покровские ворота» с Олегом Меньшиковым и Леонидом Броневым. И что Балакирев ваш – лучший в мире мужчина. Как будто там других хирургов нет.

Николина, проскочив мимо них за брошенным обручем, весело крикнула:

– Хирурги может там и есть, а вот личностей, как Балакирев, поискать. – В ожидании сегодняшнего вечера ничто не могло испортить Лене-высотнице настроения. Ира-высотница, не понимая причины радости, ответила растянуто, как Багира из Маугли, которую озвучивала актриса Людмила Касаткина:

– Да, Николина, ты права. Этот мужчина – мечта любой женщины. – Она повела кистью в сторону выхода. Как раз в этот момент в зал бодро вошёл Гофман.

– Ладно, ладно, Кашина, не надо так подхалимничать. Я и без подобных комплиментов не буду вас наказывать, – довольно объявил он.

Малыгин и Маршал, распластались на лавке, от которой отжимались. Виктор от смеха, Таня от бессилия.

– Прямо какой-то массовый фанатизм, – упрекнул всех Кириллов, вставая с ковра.

– Удушиться проще, – кивнула на мужчину Масевич.

– Ты предпочитаешь, чтобы я это сделал с лентой или на кольцах? – пошутил Толик-младший.

– Попинко, а что у нас с лицом? – поинтересовалась Кашина у Андрея. Он напряжённо смотрел, как Масевич разговаривает с Кирилловым. Прыгун в высоту вздрогнул.

– Ничего. Отрабатываю нужное выражение, – ответил он Ире и катнул мяч по ковру в сторону Штейнберга.

– Выражает то лицо, чем садятся на крыльцо, – отшутился Юлик, отбив мяч обручем, как клюшкой.