Читать онлайн Возмездие бесплатно

ЧАСТЬ 1. КОШМАРЫ?

– 1 –

БЕСЕДА С ПАСТОРОМ

            Вот вам два способа окрасить даже самую тоскливую беседу в яркие краски: говорить о религии, говорить о политике. Правда, обычно, ничего позитивного эти яркие краски не несут. Повезет, если в конечном счете все участники беседы разойдутся, хлопнув дверьми. Но ведь это второстепенное.

            Однако, за редким исключением, в таких дебатах все может решиться и мирным путем.

– Так ты хочешь сказать, – начал Питер Кайзер, – что Библия, по твоему мнению, писана людьми.

– Это не мнение, мой мальчик, а твердая уверенность, – ответил священник Саймон.

– Но, так ведь говорят атеисты, – заметила Элис Кайзер, окидывая собеседника непонимающим взглядом. Она считала, будто все верующие обязательно должны враждовать с неверующими.

– Или, на крайняк, баптисты, – заметил Питер. – Но никак не католики.

– Это не значит, что все наши утверждения должны разниться, – сказал священник.

Городок под названием Гленни, что в Мичигане, был лишь крохотной деревушкой, но имел свою, какую-никакую, инфраструктуру. Пара продуктовых магазинов, церковь, гостиница – этого было достаточно. Но Гленни, скорее, был чем-то вроде проходного двора: туда нередко наведывались заплутавшие по Мичигану путешественники. Мало кто переезжал сюда, а если и переезжал, то надолго не задерживался. В получасе езды отсюда, в соседнем городе была школа, куда ездили на автобусе местные дети, в то время как сам Гленни школой не располагал. Была одна, но от нее остались одни лишь обломки. Юноши и девушки использовали теперь это место для не самых пристойных, а иногда и не самых законных дел.

Суетой здесь никогда и не пахло, вся жизнь кипела в столицах и крупных городах. Но было в этом крошечном городе какое-то свое, особенное очарование, что-то, от чего веяло беспритворством и открытостью. Будто человек, что с первых минут поражает своей искренностью, который тут же выкладывает все карты на стол. Есть и темная сторона: так легче углядеть изъяны.

            И все же он был невероятно красив и уютен. С северной стороны его обрамлял густой лес, в который проползал узенький водоток с кристально чистой водой. Там были и зеленые холмы, которые летом разливались буйством красок от обилия полевых цветов, и небольшое озеро, и поляна посреди леса, разросшаяся такой высокой травой, что казалось, будто в ней можно утонуть.

Гленни настолько мал, что почти каждый житель знает друг друга в лицо, а слухи здесь разлетаются крайне быстро. Сегодня у тебя умерла бабка, а уже завтра твоей утрате соболезнует продавщица из продуктового магазина, которую ты даже не знаешь. Ты и в магазине-то этом впервые закупаешься!

            Впрочем, можно было не сильно переживать насчет отсутствия всех благ жизни, которыми располагали города побольше. До них было рукой подать, если у тебя есть автомобиль или деньги на автобусный билет.

– Но как может служитель церкви так говорить про Библию? – возмутился Питер. Как и Элис, его сестра, он был узок в своих суждениях, если дело касалось веры. – Это вообще законно?

– В вере нет законов, – ответил Саймон беспокойному другу.

– Да, но в религии-то есть, – неуверенно сказал Кельвин Мейсон, который просто не мог оставаться безучастным в беседах, где фигурируют опасные темы для светских бесед.

– Вот как, – сказал Саймон, почесав седой затылок. – Значит, ты думаешь, что смыслишь в религии больше меня? – Он взглянул на него с укоризной, но по-доброму и Кельвин отвел взгляд.

– В Интернете сказано, что священнослужители должны следовать библейским писаниям, – сказала Элис, чье лицо в полумраке летнего вечера легонько освещал включенный экран телефона.

           Пожалуй, время дать вам возможность иметь более широкое представление о тех, за кем вы будете наблюдать ближайшие часы.

Питер и Элис – двойняшки. И пусть о них с трудом можно было сказать, что они выглядели, как две капли воды, у них все же имелись общие внешние черты: худоба (у Элис – в меньшей степени), черные, как вороньи перья, кудри, большие глаза, которые отличались, разве что, цветом. У Элис – карие, у Питера – зеленые. Чуть горбатые, но маленькие носы. По-детски белоснежная кожа, вся в заметных рубцах от акне, от которого страдали оба в подростковом возрасте. Когда они улыбались, то обнажали свои волчьи клыки по бокам и неровные, но белые и здоровые зубы. Питер жить не мог без рубашек, он презирал футболки и любую одежду с короткими рукавами, а летом, чтобы не было жарко, носил все свободное и хлопковое. Элис была не столь привередлива в одежде, оттого и носила, что под руку попадется. Иногда, к слову, попадались и вещи брата.

Кельвин был голубоглазым блондином, с чувственными, но не совсем женственными чертами лица, впалыми глазами, густыми полупрозрачными бровями. Он выделялся высоким ростом, нескладным телосложением и немного грустным взглядом. Он редко улыбался и возраста был того же, что и двойняшки. У Кельвина тоже были свои некоторые заморочки по поводу внешнего вида: например, волосы он всегда завязывал в пучок и не подстригал коротко ни при каких обстоятельствах. А вид человеческих ступней вызывал у него в высшей степени отвращение, поэтому он никогда не носил открытую обувь, даже в сорокаградусную жару.

Саймону было всего сорок семь лет, но глядя на него, напрашивалась цифра куда больше. Лет так на пятнадцать-двадцать. Лицо изрезали глубокие морщины, кожа покрылась пигментными пятнами, на голове красовалась лысина, а суставы на руках уже начал поражать артрит. Тем не менее, черты его лица нельзя было назвать грузными, тяжеловесными, совсем наоборот, они были приятными и мягкими: тонкие губы, аккуратный нос с небольшой горбинкой, точеные скулы. Только морщины не позволяли называться ему первым красавцем, хотя, маловероятно, чтобы он этого так уж сильно хотел. Голос у Саймона всегда был спокойный, бархатный. Голос человека, который ни о чем не беспокоится. Был холост, без детей. Обычно он носил церковное одеяние, но в свои выходные рядился в рубашки и брюки, напоминающие те, что надевают, когда идут играть в гольф.

– А еще в Интернете сказано, – произнес он, – что священнослужители должны плеваться на атеистов, сторонников абортов и гомосексуалов. – Он бросил на Элис беглый, многозначительный взгляд. – И я бы сказал тебе, что делаю с тем, что пишут в Интернете, но священнослужителям не положено произносить такое вслух.

Питер вытащил из кармана пачку сигарет и вынул из нее одну. Кельвин просверлил его осуждающим взглядом – он терпеть не мог запаха сигарет. Но Питер лишь сунул одну меж губ, поджег ее, медленно втянул в себя дым и мирно ему улыбнулся.

– Так значит, – сказал он, взмахнув дымящейся рукой, – ты у нас священник без консерваторских замашек. Странновато это, не находишь? – Он позволил себе проскользнуть по пастору осуждающим взглядом, но так как это было сделано с целью, скорее шутливой, нежели насмешливой, то ничего зазорного в том не было.

– Скорее, меня мало волнует, чем занимаются и о чем думают другие люди. Если, конечно, это не вредит никому из окружающих. Я просто, – он выразительно взмахнул руками, – стараюсь наставлять людей на путь истинный, только если они сами этого пожелают. Если они не хотят меняться, то это попросту не имеет смысла. Во всяком случае, мы не можем знать наверняка, как устроена загробная жизнь. Может, правы атеисты, а может, мусульмане. Может, даже мы.

– В итоге, оказываются правы только агностики, – сказал Кельвин в задумчивости.

– Меня вот смущает одна вещь, – сказала Элис. – Вот вы, верующие, если вы окажетесь неправы, то просто убедитесь в этом после смерти. А мы? Нам, если мы окажемся неправы, в одном котле с Харви Ли Освальдом вариться?

Церковь Саймона располагалась прямо под его крошечной конурой на холме. Она была скромной и старой, немного обветшалой, можно сказать, с виду запущенной, но выглядела по-своему притягательной. Зато, внутри все было очень аккуратно. Самым красивым в ней всегда считалась молельня. До того, как стал священником, Саймон учился в художественном колледже, и, помимо бесполезного диплома, унес оттуда нечто полезное – умение божественно рисовать. Так что, как только церковь стала принадлежать ему, он обзавелся несколькими баночками красок, кистями и терпением, а уже через пару-тройку месяцев, оказываясь в молельне, можно было лицезреть более скромную, но не менее красивую версию Сикстинской капеллы. Но лишь на стенах – на потолке он рисовать мог с трудом.

Вокруг самой церквушки были аккуратно высажены яблоневые, вишневые и апельсиновые деревья. Каждого по три, и все в свой сезон давали плоды. А во дворике при церкви располагалась чудеснейшая белая резная беседка, в которой и сидели Питер, Элис, Кельвин и Саймон.

– Это ведь не ради денег, – внезапно произнес Кельвин.

– Извини? – спросил Саймон, хотя и без того догадывался, о чем идет речь.

– Тебе за службу ведь не платят, – пояснил парень.

– Верно, – подтвердил Саймон. Он заискивающе улыбнулся, и на это мгновение даже показалось, что он снова стал тем молодым красавцем-сердцеедом, каким был много лет назад. Но лишь на мгновение. Затем на его лице снова проступили свидетельства беспощадности времени. – И к чему же ты ведешь?

– Ради чего ты стал священником? – пояснила Элис, имевшая склонность переходить сразу к сути, без всяких прелюдий.

Питер все еще курил сигарету, но уже с менее безучастным видом. И даже немного вмешался:

– Верно. – Он задумчиво выпустил дым и указал пальцем на пастора. – Мы никогда тебя об этом не спрашивали. Не приходят ведь к порогу церкви просто так? Тем более, чтобы стать ее служителем. Что-то должно случиться.

– А вы догадливые черти, – произнес Саймон все с той же добродушной улыбкой, которая была так ему к лицу. Было непривычно слышать из его уст слово “черти”.  – Знаете, многие солдаты после Второй Мировой становились священниками. Мой двоюродный дедушка, например. Служил до самой смерти. Он говорил, что был рад, что «теперь его служба не состоит в том, чтобы кого-то убивать». – Он постучал пальцами по столу. – Знаете, и он тоже был не слишком-то набожным. Говорил, что искал занятие себе по душе. И пришел к выводу, что после того кошмара, через который он прошел, лучшим занятием для него было бы видеть людей, которые хотят исправляться, и помогать им в этом. Он, как и я, очень ценил это качество в людях – желание стать лучше.

            Он немного помолчал, пока наливал себе вторую чашку чая, и все замерли в ожидании. Саймон не стал томить их:

– У меня тоже была неспокойная жизнь. Детство, в особенности. – Он почесал нос и продолжил, разглядывая расписной чайник, стоящий ровно на середине стола, куда его подвинул Питер. – Знаете, я бы вполне мог просто забыть обо всем, начать новую жизнь. Жениться, найти работу, завести детишек. Но думаю, мое предназначение совсем не в этом. – Он отпил из своей чашки уже подостывший чай без сахара. – К тому же, не думаю, что способен на такое бытие. Быть может, сейчас и способен, но тогда… Мне кажется, людям с травмами лучше беречь остальных, не строя с ними совместную жизнь. Иначе, ни к чему хорошему это не приведет.

– О каких травмах ты говоришь? – спросил Питер довольно бестактно, без аккуратности, с какой обычно спрашивают о подобных вещах, принявшись за новую сигарету. Он выкуривал их одна за другой, словно они были источником его жизненной энергии.

– У меня был брат-близнец.

– Понимаю тебя, – сказала Элис с сострадательным выражением. – У меня такая же травма.

– Ну спасибо! – прошепелявил Питер с сигаретой во рту, а затем поджег ее и нервно задымил.

– Я не то имел в виду, – усмехнувшись, успокоил его Саймон. – Детство у меня было так себе. Но не только из-за братишки. Из-за отца в большей степени.

– О чем ты говоришь? – спросил Кельвин, подавшись вперед, прекрасно понимая, каково это – иметь проблемы с отцом.

Саймон нахмурил брови, задумавшись. Он довольно долго не отвечал, и все, томясь в ожидании ответа, пристально на него смотрели. А затем, все с тем же задумчивым выражением, налил в свою чашку остатки чая из чайничка, поднес двумя руками к губам, подул, отпил залпом сразу половину, и ответил:

– Он был буйным.

И тут же перед его мысленным взором вспыхнуло, будто стог сена, в который кинули раскаленный уголек, одно из самых страшных воспоминаний детства.

Когда Саймону с братом Бобби было по восемь лет, их отец пришел домой, в очередной раз напившись до беспамятства, но, к несчастью, будучи все еще способным устоять на ногах и даже прилагать какие-то усилия к совершению каких-либо действий.

Мать близнецов – Маргарет – и сами мальчики сидели на кухне, скучая и ожидая вскипания чайника. Однако тоску ожидания оживил глава семейства, с порога скандировавший о том, что его жена – шлюха, не достойная жизни, и потому-то он ее убьет.

Маргарет, услышав эти отвратительные слова, сопровождаемые пьяным обезумевшим тоном, тут же вскочила со стула, отправила сыновей отсиживаться в их комнате и велела запереться, чтобы, в случае чего, те не попали под горячую руку. Бобби старший влетел на кухню, перед этим, в порыве гнева снеся все, что попалось ему под руку: домашний телефон, настенные часы, торшер, даже семейные фотографии, стоявшие на полке в красивых рамах, и иконы, окружавшие их. Фотографии упали на пол, осколки от рам разлетелись во все стороны. А когда он добрался до кухни, то схватил вилку со стола, нагрел ее над огнем, и попытался прижечь ею кожу на шее жены.

В то время ожогом в виде четырех полос в некоторых районах Мичигана сутенеры помечали своих проституток, чтобы клиенты могли отличать их от обычных откровенно одетых девиц. Женщины с этими метками, если они были выжжены на лице или других постоянно открытых участках тела с трудом могли найти себе работу или заводить новые знакомства, поэтому сутенеры могли не сомневаться в том, что «их девочки» от них никуда не сбегут. К слову, если они и сбегали, угрозами и избиениями их все равно возвращали на место, заставляли ложиться под незнакомых мужчин и выплачивали им за это гроши.

В общем, «метка шлюхи» была самым постыдным что могла иметь при себе женщина. Ходить с этой отметиной – клеймо на всю жизнь.

            Не так сильно Маргарет боялась того, что муж изобьет ее до полусмерти, если вообще не убьет. Намного более страшной ей казалась перспектива того, что ее мужу поверят с большей охотой, чем ей, и все сочтут ее за легкомысленную позорную деваху, которая имеет совесть, будучи замужней и с детьми, изменять своему ненаглядному супругу. Редко когда все оборачивалось так, чтобы поверили женщине.

На кухне раздавались жуткие крики, а двойняшки в это время сидели в своей комнате, трясясь от ужаса. Они думали, вот оно: еще немного, и он ее убьет. Двое маленьких мальчишек окоченели от страха, в горле у них словно застрял огромный ледяной ком, который обдавал все тело изнутри холодом, а где-то там, еще глубже, скатывался другой, на этот раз – из огня. Они были не в силах не то что позвать на помощь, они были не в силах даже сдвинуться с места, пошевелить пальцем.

Боб так и не сумел поднасрать в дальнейшую жизнь жены, поставив на нее гадкую метку, хоть и был вдвое больше. Сильнее? Возможно. Ловчее? Может быть. Но уж точно не в тот момент. Семь банок пива справлялись со своей задачей на ура.

Вилка вывалилась из рук Боба старшего и с грохотом упала на кафельный пол, и пьяница, разозлившись на Маргарет, на себя, на весь мир, схватился за стеклянную миску с конфетами, стоявшую на столе. Разбив ее о край кухонной тумбы, он осколком попытался зарезать жену. Маргарет виляла от него по всей кухне, отбиваясь чем могла, и какое-то время даже успешно, но мужу все же удалось рассечь ей лицо. На нем проступила красная полоса, берущая начало от брови и заканчивающаяся аж у подбородка. Алая кровь брызнула на пол, на белое платье, а затем растеклась по полу, оставляя кляксы. К счастью Маргарет, глаз остался целым.

В конечном счете, ей удалось запереть мужа в кладовой, но тот не намеревался сдаваться, а вместо этого отчаянно колотил огромными кулачищами в дверь, крича оглушительным басом, который под влиянием алкоголя стал еще ужаснее и свирепее:

– Я убью тебя, поганая тварь! Думала, я не узнаю, для чего ты ходишь в эту чертову церквушку? Грязная сука, ходишь туда творить свои шлюшьи дела с этим кобелиной-священничком! Что, мордашка его приглянулась? Ну я-то разобью эту мордашку, и твою разобью, вы погодите!

            Подозрения Боба основывались на том, что его жена принадлежала к воспитанникам очень редкой по тем временам семьи – семьи атеистов. Он не верил в то, что она могла уверовать.

Маргарет, опершись о стену, сползла на пол, зажмурила глаза и закрыла уши руками. Она тряслась от страха. Горячие слезы брызнули из ее глаз и опалили щеку, от чего рана защипала еще больше. Впрочем, ей было не до раны. Сейчас она думала о другом. Что, если он выломает дверь? От ярости он может сделать с ней все, на что хватит фантазии. Если он выломает эту проклятую дверь, ей придется, разве что, молить о пощаде, и не у него, а у Бога, потому что здесь поможет лишь только чудо. Может, открыть ему? По-хорошему. И тогда максимум, что он сделает – поставит фингал под глаз. Нет, по-хорошему здесь не выйдет. Если Маргарет откроет дверь, он тут же без раздумий ее прикончит. Сорвет разделочный нож со стены, вставит в ее горло и прокрутит несколько раз. И затем, когда кровь перестанет литься из нее фонтаном, ее бездыханное тело упадет на пол, словно мешок с камнями, только тогда он отвяжется от нее. И она останется лежать так: ее рот застынет в страшном бездушном оскале, а глаза закатятся глубоко наверх. А потом это все увидят мальчики. Он и их в живых не оставит.

Чайник на плите оглушительно засвистел. Визг этот напоминал мучительные стенания маленького ребенка, который не ел два дня. Точно, зачем ему нож? Он схватит треклятый чайник. Тяжелый, металлический чайник, он схватит его и изо всех сил ударит по голове жены так сильно, что раскроит ее череп на две части. Какой ужас! Всюду будут лужи крови, и как только дети увидят, что сделал отец с их матерью, он решит, что нужно будет расправиться и с ними. А если не так, то всюду будут лужи крови, и они увидят их, сойдут с ума или еще чего похуже… Впрочем, лужи крови уже были повсюду, и она лилась из пореза все еще очень резво. Пол, стол, платье, руки, все было красным, будто в каком-то дешевом фильме ужасов. Лужи крови, лужи крови, лужи крови.

Боб все еще кричал. Чайник все еще визжал.

Все вокруг нагнетало, Маргарет тряслась и плакала, боясь за свою жизнь и за жизнь своих сыновей в первую очередь. Но, вдруг, крики прекратились. Спустя время, за ними утих и чайник. Маргарет медленно оторвала окровавленные руки от окровавленного заплаканного лица, оглянулась по сторонам и увидела перед собой маленького Саймона, на лице которого не выражалось ничего, кроме оцепенения. Он выключил чайник.

– А что насчет брата? – спросила Элис, вытянув священника из воспоминаний.

– Понятия не имею что с ним сейчас. Мы не общались довольно долго, – ответил тот. – Как бы вам сказать, что он за человек… Однажды меня укусила собака, пока мы играли на улице. Огромная, – он втянул воздух сквозь зубы для убедительности, – размером с десятилетнего ребенка, полагаю. Немецкая овчарка или что-то вроде того. Разодрала мне бедро так, что целый клок моей кожи больше моему телу не принадлежал, по крайней мере, пока его обратно не пришили. – Все втянули в себя воздух, в особенности Кельвин, не переносивший таких вещей. – Шрам остался до сих пор, огромный. Конечно же, я закричал тогда, как резаный, хотя, в каком-то смысле так оно и было. Звал на помощь так, будто меня подстрелили или собирались убить. А Бобби, находившийся тогда в парочке футов от меня, и глазом не моргнул. Даже не обернулся в мою сторону, представляете! В конце концов, на крики прибежала мама. Нам было лет по девять.

Все трое синхронно вскинули брови. Не каждый день услышишь историю о столь хладнокровном ребенке!

– Но знаете, видимо, я много не терял, не общаясь с ним. Когда мама была жива, я часто с ней созванивался. Она говорила, что Бобби совсем с катушек слетел. И жену поколачивал, и дочь, в общем, весь в отца пошел. Но я виделся с его дочерью Рози где-то год назад, мы с тех пор часто созванивались. Она примерно вашего возраста, может, чуть старше. Работает следовательницей. Преступления раскрывает. Говорят, хорошо, ее даже консультантом отправляют.

– Не сомневаюсь в ее профессионализме, – сказал Питер, стряхнув пепел, – но нам уже пора.

Привстав, он потушил сигарету о ножку стула.

– 2 –

ПИТЕР И ЭЛИС

Крики. Ужасающие, душераздирающие, леденящие кровь людские крики раздавались из кинотеатра. Так кричат в предсмертной агонии. Они просили о помощи. Нет, не так, они вопили о помощи. Пахло жареным. Языки пламени постепенно охватывали пространство уже и за пределами здания. Трава вокруг него вспыхивала в считанные секунды, и огонь расползался все быстрее и быстрее, пока не приехали пожарные. Но они приехали слишком поздно. Все что осталось внутри – лишь угли, отдаленно напоминавшие человеческие тела. Аманде и Уильяму этот внезапный поход в кинотеатр стоил слишком дорогого. Но еще дороже он обошелся их детям.

Элис Кайзер очнулась ото сна в холодном поту и села на постель. Дышать было тяжело – ощущение, будто грудь придавили тяжелым предметом, утюгом или чем-то вроде этого. Она приложила руку к груди, стала надавливать, будто делает массаж. Вроде, ее отпустило. Она встала на ноги, побрела к окну. В коридоре работал кондиционер, и в доме было прохладно, но сейчас ей нужен был свежий ночной воздух. Она отодвинула шторы, распахнула окно, высунулась и стала долго смотреть на яркую луну. Девушку до сих пор терзали вопросы: почему они не смогли выбраться оттуда? Потому что кто-то запер все выходы. А зачем кому-то потребовалось запереть выходы? Она точно знала, что это было сделано нарочно, но не могла понять зачем. И, честно говоря, не хотела понимать. Во всяком случае, сейчас ей было не до этого.

Элис спустилась на кухню, обставленную недавно купленной мебелью, которую выбирал Питер. Он не позволял сестре делать ничего, что касалось бы дома, говорил, что она чересчур небрежная и что у нее нет вкуса. Он отвечал за весь интерьер в доме после смерти родителей, за исключением комнаты сестры. Элис казалось, что обстановка на первом этаже вышла слишком темной, много черного и коричневого, за исключением кремовой плитки на полу кухни. Кремовой, как “Бейлис”. И темно-зеленый диван. Остальное было, скорее, как “Егермейстер”.

            Она стала рыться в нижних шкафах в поисках запрятанных братом бутылок. Она посмотрела в одном – пусто. В другом – тоже пусто. Заглянула на верхние полки, порылась в духовке, поискала под диваном, прочесала весь первый этаж – пусто. Этот сукин сын снова все куда-то убрал, подумала она про себя. Услышав шаги, доносящиеся с лестницы, она быстро захлопнула все дверцы шкафов, открыла холодильник, схватила бутылку воды и открутила крышку, делая вид, что пришла именно за тем, чтобы утолить жажду. Хотя, в этом была доля правды.

– Ты здесь не найдешь, – сказал Питер, прислонившийся к лестнице со сложенными на груди руками и с укоризной глядя на сестру. Элис маялась вопросами о том, как у него получается слышать каждый ее шаг в глубоком сне. Ответ был прост: он имел феноменальный слух и вдобавок к этому мучился от бессонницы.

– Не найду чего? – спросила Элис.

            Каждая подобная выходка проходила по одному сценарию: Питер все понимал, Элис все понимала, Элис понимала, что Питер понимал, а Питер понимал, что понимала Элис. Но вслух этого никто не говорил. Негласная константа.

– Того, что ты ищешь, Джек Воробей.

Элис опустила взгляд на пол.

– И ту бутылку рома, которую ты купила месяц назад, – продолжил парень, – я тоже продал.

– Ты… продал мой ром?! – Элис казалось, что ее вот-вот хватит инфаркт. – Это же «Клемент» пятьдесят второго года! Да ты хоть знаешь, сколько он стоил?

– Да, – произнес Питер, убедительно качая головой, – потому и продал. Не волнуйся, не пьянчуге какому-нибудь, а “ценителю”, вроде тебя. Впрочем, от пьянчуг вы отличаетесь немногим.

Элис хотела было психануть, накричать, выплеснуть весь свой гнев, что с неимоверной силой нарастал внутри, на него, но вовремя поняв, что делу это не особенно поможет, взяла себя в руки, выдохнула и сказала с бесстрастием:

– Питер, дорогой, послушай меня. Посмотри на мои руки. – Она вытянула вперед обе руки. – Ты видишь, что с ними? Видишь?

Питер кивнул.

– Они трясутся, – продолжила Элис умоляюще. – Я не могу уснуть. Моя голова… она раскалывается от боли. И единственное, что может мне сейчас помочь, так это ебучий ром. Совсем немного. Пару шотов. Я не хочу напиваться. Единственное, чего я сейчас хочу – уснуть.

Питер медленно закивал и произнес с нажимом:

– А теперь ты меня послушай. – Он отлип от стены и широкими шагами стал приближаться к сестре. – Ты вышла из одного замечательного места три дня назад. Это место называется «запой». Двухнедельный запой. И я не планирую пускать тебя туда обратно. Уяснила?

Элис, сдерживая слезы, ответила:

– Хорошо.

– Только не нужно этого, – простонал Питер. – Дешевые манипуляции со мной не пройдут. Тем более, так плохо отыгранные.

Элис перестала притворяться, что хочет заплакать и закатила глаза.

– Ступай к себе, – сказал ей брат.

Они поднялись на второй этаж, Питер шел за ней. Было темно. Горел один единственный ночник в конце коридора. Питер во тьме нащупал ручку своей двери, чуть повернул ее и, не разворачиваясь лицом к сестре, поинтересовался у нее:

– Кошмары?

– Да, – ответила Элис и ничего не добавила, как бы ей этого ни хотелось.

            Питер не стал донимать ее расспросами, кивнул, провернул дверную ручку до конца и скрылся в своей комнате. В ней он ничего не обновлял. Даже плакаты с рок-группами, висевшие на стене еще со школьных времен, их он тоже оставил. Не покупал новое постельное белье вместо старого, которое когда-то было черным, но спустя время выцвело в серое. И ковер, ярко-красный ковер, который отец просто не выносил видеть в прихожей. Даже ночник стоял на своем месте, хотя он уже сто лет как им не пользовался, да и вообще не был уверен, что он в рабочем состоянии. Если бы не гложущее его чувство ностальгии, он бы счел эту комнату полной безвкусицей и давно все переменил.

Зайдя в комнату, Элис легла на кровать и подождала, пока брат уснет. Она знала (думала, что знала), что ему нужно не так много времени, как ей. Спустя десять минут она снова встала, взяла с полки книгу, раскрыла ее и достала оттуда, из вырезанного в ней тайника, маленькую бутылочку Джеймсона, из тех, что продают в продуктовых супермаркетах и ларьках на кассе, и, открутив крышку, прошептала сама себе:

– Видимо, сегодня мы и вправду «просто уснем».

Залпом она выпила все и легла спать.

Уильям Кайзер был владельцем собственного бара на окраине города, где собирались местные пьянчуги (или честные работящие люди) и приносили ему неплохие деньги. Аманда же была прокурором, соответственно, постоянно в разъездах и командировках, что в целом никак негативно не сказывалось на их отношениях. Но, кроме того, Уильям был еще и ценителем музыки своей молодости, и хоть он не навязывал свой вкус детям, Питер все же перенял его у отца. У Билла дома хранилась целая коллекция пластинок всевозможных музыкантов, даже тех, кого он не очень любил. Например, Боба Дилана. Бог знает, чем он ему не угодил. А вот Аманда Дилана просто обожала.

Все эти пластинки – а их было свыше ста – Питер поместил в стеллаж в своем магазине пластинок, который он заручился открыть еще с тех пор, как отец ушел из их жизни. И открыл.

Бар унаследовала Элис, потому что ее брат не желал заправлять местом, где каждая пятница оборачивается очередной дракой и битыми стаканами. По этой же причине Элис не позволила ему оформить бар в стиле кафешки из “Криминального чтива”, хотя он очень хотел.

“Не будешь работать – не будешь развлекаться,” сказала она тогда. И весьма справедливо. Так что Питер развлекся путем оформления своего магазинчика, с виду больше напоминавшего сувенирную лавку, хотя, в какой-то мере ею он и являлся. Там не выстраивалось огромных очередей, а иной раз бывало, что за весь день вообще никто не приходил. Все же времена винила прошли давно, у всех появились смартфоны и диски. Никто не видел в виниловых пластинках того очарования, какое видел в них Питер Кайзер.

И хоть на кафе из «Криминального чтива» этот магазин далеко не походил, Саймон, посетив его однажды, заметил, что у его молодого друга превосходное художественное чутье. Больше всего пастора впечатлило обилие зеленых растений и большое (в силу размеров самого магазина) лимонное дерево, стоявшее у входа. На нем даже росли лимоны.

Саймон предложил однажды расписать одну пустую стену, но Питер сказал, что не хотел бы утруждать его, да и стена эта была предназначена для особого вида пластинок. Для пластинок, ранее принадлежавших ему отцу. С ними он обращался особенно бережно.

          Чайник вскипел. Питер отложил «Полное собрание сказок братьев Гримм» (он как раз закончил читать «Гензель и Гретель»), встал со стула, заварил себе чай, сел обратно, закинул ноги в начищенных до блеска кедах на прилавок, и продолжил читать.

          Дверь магазина распахнулась, зазвенели колокольчики и вошла Грейс Чемберс, вторая работница магазинчика и подруга Элис, по совместительству.

Питер оторвался от книги и с некоторым презрением и негодованием проследил за девушкой, которая в это время направлялась к прилавку, чтобы поставить чайник, но, обнаружив, что чайник недавно вскипел, она сразу же стала заваривать себе растворимый кофе.

Питер снова уставился в книгу, поднес чашку к губам и как можно безразличнее произнес:

– Ты опоздала. – Вышло как-то со злобой. У него никогда не выходило говорить беспристрастно, эмоциональный темперамент не позволял.

– Надо же, – отозвалась Грейс равнодушно. – А я и не заметила.

– Я не люблю, когда опаздывают.

– Держи меня в курсе.

Она обхватила негорячие края чашки с кофе, поднесла к губам, подула, а затем аккуратно отпила. Питер тоже отпил из своей чашки. Грейс наблюдала за тем, как его злобное выражение лица медленно сменяется спокойствием, знала, что он не произнесет ни слова, пока не справится с гневом. Они молча переглядывались какое-то время, а затем парень произнес:

– Не опаздывай больше. – И снова уставился в книгу.

– Не буду. – Она дружелюбно улыбнулась ему, но он не ответил ей тем же.

Грейс допила свой кофе и подошла к стеллажу с «особенными» пластинками.

– Не против, если я поставлю какую-нибудь?

– Валяй. Только не Боба Дилана.

            Грейс начала работать у Питера недавно, потому что ему стало скучно работать одному. А так, он бы и сам мог справиться. Работы было немного – только поддерживать чистоту, да обслуживать клиентов.

– Почему? Мне он нравится. – Девушка принялась листать их.

– Просто не нравится, вот и все.

– Почему? – со смехом повторила Грейс.

– Не знаю, – не отрываясь от книги, ответил Питер, – некоторым людям, например, не нравится Уитни Хьюстон, но я же не устраиваю им допрос с пристрастием.

– Но он же признанный гений! Ты еще скажи, что тебе не нравится актерская игра Джонни Деппа.

– Мне и не нравится актерская игра Джонни Деппа. У него везде одно и то же амплуа безумца, или грустного мальчика, или наркомана. Он переоценен.

– Да ты поехавший!

– Ты хочешь с этим поспорить? Эдвард руки-ножницы, Шляпник, Джек Воробей, Вилли Вонка, Суини Тодд, Плакса, Рауль Дюк, Джордж Джанг. Мне продолжать?

– У него есть хорошие роли!

– Давай просто остановимся на том, что мне не нравится Боб Дилан.

– Тебе не нравится Боб Дилан, – повторила Грейс. Для нее люди, которым не нравился Боб Дилан были просто плохими слушателями или людьми без вкуса, но она не ожидала узнать такое о Питере, потому что знала, что слушатель он хороший. Да и вкус у него имелся.

– Мне не нравится Боб Дилан, – подтвердил Питер. – О вкусах не спорят. Есть люди, которым даже “Титаник” не нравится. Они странные, но я их видел воочию.

– Тогда зачем ты хранишь у себя его пластинки?

– Он нравился маме, – грустно улыбнувшись, сказал Питер. – Папа тоже не очень любил Дилана, но покупал ей его пластинки. На одной даже стоит его автограф. Подлинный.

– Что? Да ты издеваешься!

– Нет, честно, посмотри на «Desire». – Он указал рукой на верхнюю полку стеллажа.

Грейс пролистала пластинки и вытянув нужную, недоверчиво взглянула на нее. Повертела в руках, увидела автограф. Отодвинула край конверта. В него был вложен сертификат, подтверждающий подлинность.

– Твою же мать! – Воскликнула она, увидев сертификат, и тут же стала донимать его расспросами: – Он был на концерте? Где он его встретил?

– Нет; и нигде.

– Тогда как он достал его автограф?

– О, это весьма странная история. Отец искал подарок маме на Рождество, и один коллекционер из Атланты узнал, что папа как раз готов был выложить деньги за какую-нибудь подписанную пластинку.

– И что было дальше?

– Коллекционер отправил эту пластинку по почте. Папе повезло, тому чуваку нужно было срочно продать пластинку и уехать куда-то. Мама успела послушать этот альбом только два раза. – Питер снова грустно улыбнулся и прикусил губу.

– Ей не понравилось?

– Наоборот, ей очень понравилось. Поэтому она и не хотела, чтобы песни ей быстро надоели. Она тогда только начала увлекаться всеми этими старыми музыкантами, подхватила от папы.

Грейс перевернула пластинку, и прочла надпись, оставленную музыкантом:

– “НАДЕЮСЬ, МЫ КОГДА-НИБУДЬ ВСТРЕТИМСЯ ВНОВЬ. БОБ.” Как мило…

– Да. Но они так и не встретились. А она так мечтала побывать на его концерте.

В магазин вошел покупатель, и Грейс принялась за работу, а Питер поднялся со стула и доброжелательно сказал:

– Добрый день. Могу я вам чем-то помочь?

Перед ним стоял полный мужчина лет тридцати пяти, запыхавшийся и потный, тут же согнувшись над полом, опершись о колени.

– Да, можете, – все еще тяжело дыша и сглатывая, ответил мужчина. – У жены сегодня день рождения, а я совсем забыл про подарок. Можете что-нибудь посоветовать?

– Разумеется. Что она обычно слушает?

– Чего?

– Музыка. Кто ее любимый певец? – уточнил Питер. Он заметил, как капли пота бисером собрались на шее толстяка и чуть не скривился, но, собрался, и продолжил вежливо улыбаться.

– Ну… Она это… Как же ее… Эми Йоханссон или…

– Эми Уайнхаус, – подсказал Питер резковато.

– Да, да! Уайнх… Короче, она. Но понимаете, у жены уже есть оба ее альбома.

– Это не проблема, – улыбнулся Питер, подошел к стеллажу слева от покупателя, несколько секунд оглядывал его, затем пробормотал себе что-то под нос, потянулся на верхнюю полку и достал оттуда пластинку со сборником песен Ареты Франклин под названием «Aretha’s Gold» 1969 года. Протянув ее мужчине, он спросил, нет ли уже у его жены такой. Мужчина ответил, что нет, расплатился и ушел.

Грейс закончила разгребать нижние ящики и снова подошла к стеллажу, начав выбирать пластинку. Она пробежалась рукой по верхней полке и остановилась на альбоме «Solitude» Билли Холидей. Поставив винил на проигрыватель, девушка стала перематывать, пока не заиграла песня «I Only Have Eyes For You».

Питер полил лимонное деревце, и только начал протирать проигрыватели и поправлять ценники на них, как в магазин снова кто-то зашел. Это была девочка лет пятнадцати на вид, с черными волосами, в кожаной куртке со всевозможными нашивками и значками на ней (несмотря на летнюю жару, стоящую на улице). Ее глаза были броско накрашены черными тенями, а на губах красовалась темно-розовая помада. Макияж выглядел немного грузно, взрослил ее, но озорство детских глаз выдавало ее.

– Кто же к нам явился! – прощебетал Питер. – Грейс Слик? Джоан Джетт?

– Он хоть на минуту заткнуться может? – спросила вошедшая. Озорство в ее взгляде сменило презрение.

– Не думаю.

– Брось, я же сделал комплимент. – Питер очаровательно улыбнулся, но на девочку это не подействовало. Она проигнорировала его.

– Отца дома нет, он уехал отвезти лошадей. Я иду на ночевку к Саре. Вот ключи, ты забыла.

– Спасибо, Лили. Я бы пролезла и через забор.

– Не пролезла бы, он утром поставил эту колючую проволоку, чтобы те идиоты, Стив и Говард, снова не стащили у него сидр из амбара.

– Стой, – прервал их Питер, – если ты пришла сюда днем и не знала, что твой отец устанавливал колючую проволоку на заборе, то где ты была до этого?

– Не твое собачье дело, – ответила Грейс.

– Понял.

– Мистер Насмехательство-над-детьми, а сам-то, под кого подростком косил?

– Под Стиви Никс.

– А если без шуток?

– А кто сказал, что я шучу?

– Под Кита Ричардса, – вставила Грейс, не желая терпеть спор длинною в жизнь. – Он косил под Кита Ричардса. Сам говорил.

Лили громко рассмеялась.

– Это продолжалось всего полгода, – оправдался парень. – И под него все тогда косили.

– Ты не настолько старый, Питер. В то время все перестали подражать даже Экслу Роузу.

– Зато выряжались как участники эмо-групп. Уж лучше косить под Кита Ричардса.

            Лили прекратила смеяться.

– Есть покурить? – спросила она.

– Даже не думай.

– Мой тебе совет, – сказал Питер, медленно вытягивая сигарету из кармана, и, пока Грейс не видела, протянув ее Лили, – бросай с этим как можно скорее.

            Лили нравилась ему, пусть это было и не взаимно. Он считал ее смышленой не по годам, да и часто видел в ней себя в свои подростковые годы.

– А то что? Раньше сдохну? – спросила девочка, кладя сигарету в карман куртки.

– Раньше разоришься.

Тем временем, Элис приехала в бар, навестить своих подчиненных и посмотреть, что там, да как. В полдень в нем обычно собирался народ, пообедать или выпить – каждому свое. За барной стойкой никого не было, значит, пьяницы пока еще не подоспели.

– Дэнни, это бокал для вина, – сказала она, наклонившись над барной стойкой, и смотря на бармена сквозь стекло бокала.

– Ну да.

– Так какого черта ты налил сюда колу? Виски пьют из стакана для виски. – Она ударила подчиненного по затылку, но слабо, вышло не больно.

Тот почесал ее и сказал:

– Простите.

            К стойке подошла усталого вида официантка, поздоровалась с Элис, и поторопила бармена, чтобы он быстрее налил ей кока-колы для посетителей. Он подсуетился, сделал все как надо и поставил стаканы на поднос. Официантка ушла, под провожающий ее взгляд Дэнни.

            –Нравится она тебе? – равнодушно спросила Элис, но с некоторым задором в глазах. В ответ на ее вопрос бармен смутился. – Так позови ее куда-нибудь.

– Она не пойдет со мной на свидание никогда в жизни, – расстроенно произнес парень.

            Элис закатила глаза, развернулась на стуле, подозвала официантку к себе, та подбежала к ней. Красивая, большеглазая, кожа цветом – словно бронзовая статуя. Неудивительно, что Дэнни на нее запал.

– Саммер, ты пойдешь с Дэнни в ресторан? Он угощает.

            Саммер оглядела бармена оценивающим взглядом. Тот стоял как истукан. Затем, немного погодя, произнесла:

– Ну, раз угощает, пойду. – И побежала дальше принимать заказы.

            Дэнни подождал до тех пор, пока официантка отойдет и взвинченный, возбужденный полушепотом сказал:

– Но у меня нет денег!

            Хозяйка бара порылась в карманах, достала оттуда сто долларов и вложила ему в руку, сказав, что это премия и возвращать не надо. Ей внезапно захотелось выпить, она скривилась, попыталась прочистить горло, голос ее стал гнусавым.

– Налей мне воды, а то в горле пересохло. – Она хотела было сказать “виски”, но сдержала себя и тут же мысленно похвалила.

Рядом с Элис присел небритый мужчина лет сорока, в полицейской форме, и у бармена попросил бутылку пива.

– А, инспектор! – воскликнула Элис, словно позабыв о пересохшем горле и развернулась к пришедшему. – Как настроение?

– Было лучше, пока ты пищать не начала.

Перед инспектором поставили бутылку светлого пива.

– Бедная ваша жена. Была бедная. – Она злобно сделала акцент на этом слове. – Сейчас-то она ушла от вас, да? К кому же?

– К какому-то сладенькому бесхребетному пацану, вроде твоего братишки.

Элис презрительно улыбнулась, опустила взгляд на бутылку, стоявшую на столе, из которой шериф только что сделал глоток. Она задержала взгляд на бутылке. Затем снова посмотрела на инспектора.

– А кем он работает? Не полицейским ли?

– Им самым.

– Было бы очаровательно, если бы он был похож на вас. Пьянчуга, не следящий за собой. Представляю, как бы тогда разрослось ваше эго.

– А знаешь, что было бы еще более очаровательно? Если бы ты заткнула свою пасть.

            Элис снова опустила взгляд на бутылку инспектора. На этот раз долго раздумывать она не стала.

– Тварь! – вскочив со стула, завопил мужчина, облитый пивом. Всюду валялись осколки. Все сидящие в зале обратили свои взоры на барную стойку.

– Знаете, может мой брат и бесхребетный, – она ударила его меж ног, инспектор согнулся пополам и еле слышно выругался, – но никто не может говорить так про него кроме меня.

            В самом же деле Элис больше разозлилась на приказ замолчать от какого-то жалкого пьяницы, а не на оскорбление брата. Она просто воспользовалась случаем выставить себя благородной девой.

– Тебе повезло, что твой бар – единственный в этой дыре, – прокричал шериф, уже стоя в дверном проеме. – В противном случае, я бы сюда и ногой не ступил.

– Вам повезло, что вы все еще можете ступить сюда ногой, инспектор Уоттс. Понимайте это в любом смысле, они оба верны. – Она впервые угрожала, – пусть и нелепо, безобидно, – сотруднику полиции.

– Погоди, я еще приеду за тобой! Никуда ты не денешься! Просидишь в камере пятнадцать суток!

– Как же!

Мужчина злобно всплеснул руками и умчался из заведения. На недолгое время там воцарилась тишина: молчали и работники, и немногочисленные дневные посетители. Затем, тишину прервала сама Элис:

– Дэнни?

– Да, мэм.

– Он реально может упечь меня в обезьянник?

– Если я не ошибаюсь, у него есть все основания это сделать.

– Вот же дрянь.

            Спустя несколько часов декорации бара сменились на декорации полицейского участка, откуда Питер приехал забирать свою сестру.

– Поверить не могу, что мне пришлось оторваться от работы и вносить за тебя залог, – сказал он, везя Элис домой на машине. Они проезжали винный магазин, затем – товарный ряд с одеждой.

– На своей работе ты только и делаешь, что сидишь, – заметила девушка. – Он оскорбил тебя. И меня тоже, немного. Что я должна была делать?

– Промолчать, Элис. Промолчать и уйти.

– В тот момент, когда я била его по яйцам, я молчала.

– Ты выпила, да? С утра! – воскликнул он.

– Я не пила, – возразила Элис.

– Дыхни!

            Она наклонилась к нему и дыхнула. К своему удивлению, Питер ничего не почувствовал. Они уже подъезжали к дому.

– Ладно. Но я откладывал на новую машину!

– Можешь взять, что потерял, из моей ячейки.

– Ты же не думала, что я не собирался этого сделать? – насмешливо спросил он. Машина остановилась у подъездной дорожки. – Выходи, мы приехали. Глотнешь хоть каплю – будешь спать на улице.

– А воды? – Она нарочито сделала голос утрированно-умоляющим. – О, мастер, не оставите же вы меня, вашу верную слугу, ссыхаться от жажды! Прошу, помилуйте, Господин!

– Не смешно. – Но уголки его губ заулыбались, этого она и добивалась.

Элис открыла дверь и вышла из машины, захлопнула дверь и проследила за удаляющимся братом. Затем, убедившись, что он скрылся из виду, она направилась не в сторону дома, а в сторону ближайшего продуктового магазина.

Встав у стеллажа с пивом, она перебрасывала взгляд с алкогольного на безалкогольное и обратно – с безалкогольного на алкогольное. Элис стояла неподвижно на одном месте так долго, что консультант в магазине поинтересовался, все ли у нее в порядке. Она ответила, что все в порядке. А потом тихо сказала, что пошло оно все к чертовой матери, развернулась к стеллажу с газировкой, схватила банку колы и направилась к кассе. На кассе она взяла шоколадный батончик и сухие салфетки, а потом заскочила в аптеку за аспирином.

Вернувшись домой, Элис тут же уселась на диван, включила телевизор, положила таблетку аспирина в рот, открыла банку с газировкой и запила. Внезапно, что-то на экране привлекло ее внимание. Новости. По ним показывали цензурные фотографии убитых людей: молодого парня и пожилой леди. Элис прибавила звук и услышала голос телеведущей: Из психиатрической лечебницы в Мидленде сбежал пациент с садистскими наклонностями, бывший уголовник и убийца. Рядом с лицом телеведущей всплыла очень некачественная фотография: безобразного вида, бородатого, лохматого мужчины. Трудно было разглядеть его черты лица, но с такой характерной стрижкой трудно было бы спутать его с кем-то. Имя сбежавшего – Роберт Уорнес. В день его побега было совершено два убийства, и по подозрениям полиции, они были совершены Уорнесом. Скорее всего, преступник движется по направлению к Гленни. Будьте бдительны.

– 3 –

ЗЛОВОННЫЙ СИГАРЕТНЫЙ ДЫМ

– Мне трудно, Питер, – заныла Элис. – Меня так и норовит сорваться каждый раз. Ты не представляешь, насколько сильно это походит на пытки.

– Поэтому ты хочешь, чтобы я тебя поддержал? – Этот вопрос звучал, скорее, как утверждение.

– Да.

– Что-ж, – Питер приподнялся с кресла, улыбнулся сестре, – я пойду, пожалуй.

– Лицемер!

– Да неужели. – Парень стоял у раковины, спиной к Элис, и наливал воду в чайник. – Я вот, например, не замечал за собой распития чего-то крепче чая.

– Глупо. Кофе крепче чая.

– Я пью без кофеина.

– Еще ты пьешь колу.

– И ее тоже без кофеина.

– Питер!

– Что? – Он поставил чайник на плиту, подошел к креслу и уселся снова. – Элис, мне нечем тебе помочь. Могу только чай с сахаром предложить. Или без сахара – как тебе угодно.

– Ты куришь.

– Канье Уэст отстойный.

– Что?

– Я думал, мы перечисляем очевидные факты.

            Элис с враждой посмотрела на него. Он вздохнул, сел обратно в свое кресло, откинулся и предположил:

– Ты хочешь, чтобы я бросил курить.

– Знаешь, ты вроде говоришь правильную вещь, но с таким лицом, будто она неправильная.

– Этого не будет.

– Ты заставил меня бросить пить, а сам не можешь сделать то же самое с сигаретами. Ну и кто ты после этого?

– Сигареты – не то же самое. Скажи, тебе из-за того, что я курю, приходилось когда-нибудь ехать в соседний город, чтобы забрать меня и отвезти домой?

– Нет.

– А вот мне – да.

– Здесь дело не в том, что это не причиняет мне неудобств. Разве тебе не хотелось хоть что-нибудь в своей жизни поменять с тех пор?

            Не было нужды объяснять, с каких именно пор. Насколько память их не подводила, ко всем скверным вещам они как раз и пристрастились с тех самых пор. И оба много чего они хотели поменять с тех пор.

– Да, – задумчиво сказал Питер и заметил, как чайник начал посвистывать. – Но все, что я хотел поменять в своей жизни сводилось либо к тому, чтобы прикончить себя, либо к тому, чтобы прикончить кого-то другого. Моим единственным желанием первые лет пять после этого было повеситься. Сейчас оно немного поутихло, правда, признаю, время от времени соблазн это сделать нарастает с большей силой. – Он увидел, как лицо сестры стало меняться. Ее поразило то, с какой легкостью он об этом говорил, будто шутил, но она знала, что его слова были абсолютно правдивы. – Не беспокойся, я отгоняю от себя эту мысль, как только подумаю о том, что люди на виселице опорожняются себе в штаны после того, как откинут коньки. Премерзко.

Пока Питер возился с чаем, над кухней нависла гробовая тишина, прерываемая, разве что, стуком чайной ложки о стенки кружек. Этот стук отдавался эхом по всему дому, и тут же бил обратно, вызывая звон в ушах. Элис думала о том, что ее алкоголизму положила начало смерть родителей. Видимо, у вредных привычек все же есть одно полезное свойство: они неплохо заглушают боль. Но вдобавок к этому доставляют еще и массу неприятностей.

       Питер снова присел на кресло, молча протянул сестре кружку с чаем, какое-то время просто пил его, сидя в тишине. И наконец, заговорил:

– Знаешь, почему именно я закурил?

Элис покачала головой, настороженно глядя на брата. Она догадывалась, что это началось из-за сдающих нервов, но что-то в лице брата подсказывало ей, что дело совсем не в этом.

– Ты помнишь то время, где-то спустя месяц? Когда нас уже опекала бабушка. Я приходил со школы, не говорил вам ни слова, запирался в комнате и включал музыку на полную. – На самом деле, эта картина повторялась изо дня в день еще до смерти Уильяма и Аманды Кайзер. Разве что, музыка играла куда тише. – Вас я уверял потом, это было для того, чтобы вы не слышали моих рыданий. Помнишь?

– Да. Ты еще сбросил килограмм десять, потому что почти не ел и…

– Я похудел не из-за этого, – перебил ее Питер и сделал глоток. – Вообще-то, я ел нормально, как обычно, просто не ужинал. Я и до сих пор не ужинаю, привычка. А ты помнишь, как у меня начали портиться зубы тогда?

– Честно сказать, тебя бы и сейчас в рекламу зубной пасты не взяли.

– И как я просил покупать мне одежду с закрытыми рукавами, хотя было жарко.

– Да, это я помню. Ты мерз, ты говорил.

– Я не мерз. И сейчас не мерзну.

– Тогда, к чему это?

– Я был героинщиком, Элис, – сказал он.

– Что?

– Я сидел на хмуром. Недолго, я вовремя завязал с этим. А чтобы было легче, искал менее ущербную альтернативу. Вот и начал курить. Да, было тяжко, даже очень. Героиновые ломки – это дерьмово, Элис. Это когда ты потеешь как свинья, испытываешь весь спектр негативных эмоций, возведенных в четвертую степень, и жуткую боль во всем теле, чувствуешь себя беззащитным и иногда блюешь. И я справился с этим без посторонней помощи. – Питер поставил пустую кружку на стол, поднялся с кресла, и его голос стал на два тона выше: – А ты, мать твою, не можешь потерпеть ебаную головную боль несколько дней!

Она вздрогнула. Его нервозность, на фоне обычно присущего ему спокойствию, немного озадачила ее. Затем, она наблюдала за тем, как брат судорожно расстегивает рубашку. Спустив рукав, и показав свое плечо, он снова спросил:

– Видишь это? – На его плечо был налеплен никотиновый пластырь. Затем Питер достал из кармана пачку сигарет, и швырнул ее прямо в сестру. – Читай.

С подозрением взглянув на брата, Элис опустила голову и прочла: «Травяные. Без никотина.».

– Я уже недели три пытаюсь бросить. Постоянно срываюсь.

– Я не знала, Пит…

– Конечно не знала! Никто не знал. Помнишь, чем увенчались мои прошлые попытки бросить курить? Ничем. Я очень плох в борьбе с зависимостями. – Он перевел дух, немного остыл. – Не хочу, чтобы все снова разглядели во мне безвольного жирного пацаненка, который не может перестать пожирать пончики каждую свободную минуту. Помнишь, что они говорили обо мне?

            Она помнила, но говорить не хотела. Тогда он надавил на нее взглядом, и она произнесла:

– “Питер Кайзер съел хот-дог, мало оказалось,

                 Повернулся он на бок – что-то упиралось,

                 Упирался там ремень, Питер Кайзер съел…”

– Хватит. – Он вскинул правую ладонь. Так обычно делал пастор, когда не выносил чего-то. Питер перенял эту привычку у него. – Видишь? Даже ты до сих пор это помнишь. Они повторяли это изо дня в день.

– Их уже здесь нет, – улыбнувшись, сказала Элис.

– Они есть. Не здесь, но у меня в голове. И они будут петь это каждый раз, когда я срываюсь.

            Питер принялся надевать рубашку обратно.