Читать онлайн Импэриа Рэдас бесплатно

Глава 1. Смерть коммуниста

Смерти нет! Мы не исчезаем бесследно, и мир будет жить вечно, впитывая, как губка, наши ошибки, подлости, мечты и подвиги. Эту черту, границу между жизнью и вечностью, каждый из нас проходит сам, в одиночку, уже не обращая внимания на вопли и слезы близких и родных людей. Непонятно только кому легче? – тому, кто уходит или тем, кто остается.

Александр Петрович Ковригин не мог и не хотел умирать. Стиснув зубы и напрягая иссякающие с каждым мгновением силы своего семидесятипятилетнего тела, он боролся с неизбежным, боролся яростно и беспощадно, как когда-то его отец в сорок первом под Москвой. Бывший коммунист, бывший красный директор крупного завода и его нынешний хозяин твердил себе в бреду и яви: «Не смей! Живи! Ты должен! Тебе нельзя помирать!». Но время ускользало и забирало с собой его жизнь огромными пластами, безразлично обходя возведенные им бастионы и крепости.

Что же держало умирающего на сумеречной границе нашего мира, не давая ему свободы и покоя? Его жена давно умерла, мимолетные любовницы заброшены и забыты, единственный сын Григорий достиг уже тридцати пятилетия и беззаботно жил на юге Франции, не доставляя отцу никаких хлопот, помимо отправки регулярных денежных переводов. Да, была одна женщина, так и не ставшая его, но и ни чьей она тоже не стала – была и есть. Ее глаза, заледеневшие от невыплаканных слез, не отпускали его ни на секунду всю последнюю неделю уходящей жизни, но Ковригину уже не нужна была ее любовь. Еще был друг, единственный и настоящий, верный единомышленник и соратник, неумело и неловко скрывающий свою боль и горе от предстоящей разлуки. Но ведь она, эта разлука, ненадолго – безразлично мелькало в голове умирающего.

Так что же его держало? Больная совесть! Она не давала ему расслабиться и смириться, она грызла его душу, как голодная собака уже почти голые кости, она грубо зажимала его рот от крика: «Отпусти!». Физические и нравственные страдания – вот что не давало Александру Ковригину умереть. Но и жить так никто не хочет!

Григорий Ковригин, не переставая, торопил таксиста, повторяя и повторяя, что все штрафы за скорость оплатит он. Его отец умирал, единственный родной ему человек уходил безвозвратно, а тут эти чертовы пешеходы и светофоры!

«Быстрее, быстрее…» – уже не кричал, а молил он таксиста – «Пожалуйста, быстрее…».

Вот и дом, его дом и дом отца, белое застывшее лицо леди Изо с седым барашком на лбу – выбившейся прядкой волос из всегда идеальной и строгой ее прически. Этот барашек добил Григория окончательно, он сигналил ярко и неумолимо о приближающейся смерти, не допуская уже никаких надежд и сомнений.

Григорий бесшумно вошел в спальню отца и, молча, смотрел провалившимися от горя глазами на ослабевшего старика.

– Папа… папочка… пожалуйста… – беззвучно молили его губы – Не уходи…

– Сын – выдохнул Александр Петрович и затрепетал тяжелыми ресницами – Гриша, ты приехал. А я не могу, я не должен умереть, мне нельзя…

– Так живи! – надрывно бросил Григорий – Живи! – уже требовал он.

– Да! Буду! Я смогу, я успею! – будто зарождающиеся волны на ровной глади океана тайные и неожиданные ковригинские силы выплескивались из глубин его сущности, оживляя старые кости и мышцы – Сын! Все будет хорошо, все будет как надо!

После обеда Изольда Львовна Кривицкая, домочатица и домоправительница Александра Петровича, опасливо и недоверчиво рассматривая ожившего хозяина, шикая на шумных гостей – его сына Григория и Мирона Сергеевича Рига, многолетнего коллегу и друга Ковригина – старшего, рассеянно слушала их странный разговор и продолжала ждать беды.

– Ты всегда был мечтателем, наивным мечтателем. Все о будущем коммунизме грезил! Только люди сегодняшним днем живут!

– Неправда! Не надо всех под одну гребенку мерять, человек всегда живет и прошлым, и настоящим, и будущим. А то что? Пожрал, поспал, повкалывал и утром снова по – новой?

– Да, живет! Но он сам должен выбирать и решать, а не за него. А то некоторые до того дорешают, что и помереть не могут, как Кощеи Бессмертные!

– О чем вы, дядя Мирон? – недоумевал Григорий.

– Отца спроси! Он же себя на Бога ровнял, а Бог вечен, вот и ему мучиться вечно!

– Циник ты, Мирон! Сам же мне помогал во всем, да и доходы свои ты не в банке копишь, а все ищешь кому-бы помочь. Даже дом не построил себе, так в старой трешке и обитаешь.

– Помогаю! Но жизнь их по своему плану не леплю, и помру вовремя, как надо!

– А я что, не помру, что ли? Чего глупости болтаешь?! – возмутился Ковригин – старший.

– Ага! Как же! Ты ж себе мавзолей еще не построил. Куда тебя выставлять?

– Ну, если меня выставлять, то и ты рядом ляжешь! Вместе все делали, вместе и выставляться будем!

– Вот так ты меня во все и впутывал, угораздило же за одной партой оказаться. И ладно бы за что-то нормальное страдать! Нет, все с каким-то вывертом! Я даже первый фингал свой заработал за Че Гевару! Где я и где Че Гевара? Из-за тебя мне Янка целый год завтраки не готовила!

– Но, ведь, любила!

– О чем вы, дядя Мирон? – не переставал недоумевать Григорий.

– Отец твой идейный был с пеленок! В первом классе он меня Че Геварой прозвал, чтоб, значит, я убежденным был и сражался за справедливость до конца, воспитывал вроде. А я меньше всех среди сверстников был и худой, как палка. Когда Петька Рукавишников из нашего класса заявил, что я дурак и погиб по-дурацки, вместо того, чтобы в укрытии коммунизма дожидаться (это он про Че Гевару), у меня и выбора не оставалось, хотя Петька на голову выше меня был и толще в два раза! А отец твой сказал, что герои все погибают молодыми, так что мне нечего стонать и жаловаться, но глаз-то я два дня открыть не мог!

– А завтраки причем?

– Янка джинсой заболела после школы, когда мы встречаться стали. Ну что здесь такого буржуазного было, а Саня? Все девчонки наряжаться любят. А твой отец мне все тыкал и тыкал ее мещанством и вещизмом, продыху не давал, все твердил, что жена должна быть соратницей в борьбе с мировым злом, а не ахиллесовой пятой! Я жениться хотел, а не бороться! Только Янка такая же упертая была, как они меня тогда пополам не разорвали? Да разорвали! Янка заявила, что с джинсой завяжет, но весь год после свадьбы яйца буду жарить по утрам себе я сам, потому как больше я ничего не умел. Той яишней я до смерти наелся тогда! Только коммунизму это не помогло, да, Саня?!

– Хорошо было! Верилось, что все мы будем счастливы, свободны, будем лучше и добрее. Не получилось… – погрустнел Александр Петрович – Почему, друг? Что мы делали не так? И что мне сейчас делать?

– Да чего уж! Сделал ты все. Разгребать как будем?

– Ты мне поможешь, Мирон? Если я уже…

– Саня, ты не Бог, смирись. Люди сами выбирают свою дорогу, сами грешат и сами каются.

– Он правильно все делал! Что еще ему оставалось? Мошну набивать? Пусть не получилось, но ты все делал правильно! – внезапно кинулась убеждать Александра Петровича взволнованная Изольда Львовна – И кто сказал, что все зря?

– Завод ради наживы мне не нужен был тогда, да и сейчас тоже. А зря или не зря? Тяжело у меня на душе, Изо! Неспокойно мне, но от смерти не убежишь, не откупишься. Прости меня, сын! Мирон тебе все расскажет, письмо мое прочитаешь и решишь все… Друг, неужели все зря?! – начал задыхаться Ковригин – старший.

– Саня! Погоди, не помирай! Саня…

Легкое, невесомое облачко поднялось над кроватью умирающего и затрепетало от его неровного, прерывистого дыхания. Все присутствующие больше уже не сомневались и только ждали, когда оно растает вместе с жизнью старого коммуниста, не забывшего и не предавшего свои убеждения и идеалы. Еще мгновение и все прошло – все, кроме боли, от которой никуда не спрячешься и не сбежишь.

– Сашенька! Прости, я не могу, я не хочу без тебя! – Изольда Львовна рухнула лбом в еще теплые руки. Зачем что-то скрывать и соблюдать уже никому ненужные приличия? Все кончено!

– До встречи, друг! – прошептал неслышно Мирон Сергеевич Рига – Я все сделаю, а ты спи спокойно, ты был хорошим человеком и самым лучшим другом. Прощай!

Григорий Ковригин молчал и цепенел от абсолютного непонимания случившегося. Ведь, все было в его жизни, а сейчас ничего нет. Почему? В чем смысл смерти? Зачем и кому она нужна? Вонзая ногти в сжатые кулаками ладони, он медленно погружался в океан страдания и боли, безвольно растворяясь в соленой от нескончаемых мириадов людских слез воде.

Александр Ковригин умер, но это не начало и не конец нашей истории. А начало было в далеком 1991 году в Москве на фоне ликующего, ошалевшего от свободы и победы над коммунистическим режимом московского люда, рьяно примеряющего новые идеалы и ценности, возводящего на престол нового вождя и творившего себе новых идеологических кумиров.

В гостиничном номере Измайлова сидели за столом трое мужчин сорока с небольшим лет и пили под звуки работающего уже третьи сутки телевизора. Глухо занавешанные гостиничные окна не допускали солнечные августовские лучи в комнату-убежище несогласных с глобальными историческими переменами на евразийском пространстве личностей. Но сдержать эти сами перемены, личности были не в силах.

– Господи! Трясущиеся уроды! Так просрать все! – пробормотал худой, рыжеватый мужчина, сумевший сосредоточиться в перерывах между стопками на телевизионной картинке, беспощадно транслирующей последние исторические мгновенья выродившейся советской элиты в лице несчастных ГКЧПистов, покорно, как бараны, бредущих даже не на смерть, а на позор, бесчестье и насмешки.

– Все кончено! Чего ты эту муть смотришь, Мирон? – сморщился как от зубной боли его высокий русоволосый собутыльник – Давайте выключим!

– Нет! Смотри! Это только начало! Дальше все завалится как домино! – вступил в разговор третий несогласный с крушением Советского Союза – И чего радуются? Скоро мы все под обломками окажемся, одиночки только спасутся – самые наглые и жадные, они все растащат! Да еще и иностранные радетели свободы помогут!

– Не верю! Наш народ не даст сломать страну! Эта пена схлынет, люди протрезвеют и…

– Да очнись ты, Саня! Твоему народу глаза откроют нищета и хаос, вот тогда он протрезвеет, а сейчас он за справедливость борется – наотмашь, без разбору! – прервал Александра Ковригина Сергей Кривицкий.

– Так до беды доборется!

– И что? Справедливость вечна и безгранична – для русских, по крайней мере. Ради нее ничего не жалко – ни Родины, ни себя!

– Ну и что будет? – не унимался Александр Ковригин

– То, что всегда – сами разрушим, самим и восстанавливать придется.

– А что восстанавливать будем, капитализм или СССР? – заинтересовался Мирон Рига.

– Какой СССР? Где ты таких лидеров возьмешь? Нет, может лет через сто детки богатеев снова с жиру взбесятся и пойдут за простой народ воевать, но сначала им до смерти должно надоесть в три горла пить и жрать! И ведь реальная перспектива! В России всегда так – чуть потолще слой масла на хлебе, так и уже на Марс лететь собираемся, дела великие подавай, к черту эту колбасу!

– Я на хозяев пахать не собираюсь! – вздыбился Александр Ковригин – Да и народ наш не пойдет под ярмо.

– Голод заставит, а тебе один выход – самому хозяином становиться – опрокинул новую стопку Кривицкий.

– Буржуй! Санька, представь – ты буржуй и кровопийца! – пьяно захохотал Мирон Рига.

– Я лучше сдохну, а экспл… лати…, короче, никого гнобить не буду! И завод свой не дам! Подавятся хозяйчики! – опять взвился Ковригин.

– Сам завод не возьмешь, другие заберут. Меня уже звали в совладельцы – в министерстве много желающих, как коршуны кружат! – усмехнулся Кривицкий – Нет у тебя выбора, Саня, либо ты, либо тебя. А за тобой люди – заводчане с семьями. Ты о стране пока не думай, ты о них думай.

– Как подумать? Прибыль себе в карман складывать, что ли? Чем я им помогу?

– А ты Верой Павловной стань, и спи как она – странно выступил Мирон Рига.

– Чего?! Кончай ему наливать, Сергей. Уже голову обносит!

– Не любил ты классическую литературу, Саня. Технарь ты, технарем и помрешь! Хотя, Чернышевский не в моем вкусе был, мне больше Достоевский нравился.

– А мне Маркс с Энгельсом! Причем здесь Чернышевский? – недоумевал Ковригин.

– Так ты ж на Ленина не потянешь и мировую революцию не сварганишь! А Верой Павловной – может и получится, масштаб-то поменьше будет.

– Брр! Чушь какая-то! Ну ладно, я этой самой Верой Павловной выряжусь, а вы кем? Или бросите меня на съеденье капитала? А вдруг я дрогну и сдамся золотому тельцу? И пошла тогда ваша Вера Павловна куда подальше! Ну, что скажете?

– Я псевдоним Лопухов возьму. Я же идею подал – хмыкнул Мирон Рига – А тебе, Серега, Кирсановым придется обозваться и как честному человеку Веру Павловну за себя взять.

– Вы серьезно, мужики?! Тогда я с вами, вместе чудить будем! – радостно отозвался Сергей Кривицкий – Только не просто все будет, завод твой, Саня, кусок лакомый, много желающих на него!

– Де жа вю настоящее – в наше время Чернышевский понадобился! А мы как, в оппозиции к этим демократам будем, или нейтралитет выберем? – пытался разобраться Мирон Рига – Уж больно прыткие они и разговорчивые!

– Им пока не до нас – надо с пережитками Союза побороться, но это все ненадолго, проголодаются и придут.

– Слышишь, Саня? Ненадолго! А ты не подкованный, почему в школе Николая Григорьевича не читал?

– Да, ладно! Прочитаю я твоего Чернышевского, хватит язвить! – махнул рукой Ковригин – Вот допьем, и сразу в библиотеку…

Вы что-то поняли? Я пока нет, но, похоже, что-то затевается – странное и с вывертом. Что-то русской породы, чего быть не должно, исходя из волчьей сути человека, когда каждый сам за себя и против всех сразу. Ну, если конечно Александр Петрович Ковригин осилит роман Н. Г. Чернышевского «Что делать», лично мне этого так и не удалось, а вам?

Глава 2. Стенка на стенку

Раннее утро в небольшом российском городке дышит чистотой, нежностью и умиротворенностью; долгая ночь позволила горожанам забыть вчерашние обиды и споры, отодвинуть вечные беды и проблемы, попробовать поверить в лучшее, ну или понадеяться на него. Сон, целительный и благодарный, лишенный искушений яркой ночной жизни больших городов, остался одним из немногих достоинств жизни в провинции, хотя и не все со мной согласны.

Но прошедшая июньская ночь две тысячи девятнадцатого года была короткой, ее канун – бурный, суматошный день – съел львиную ее часть, и еще долго баламутил российский городок с забавным названием Кулеши. Национальные гвардейцы—кулешовцы, злые и невыспавшиеся, в полном составе всю ночь восстанавливающие закон и порядок на улицах родного города, подтягивались в здание правоохранительных органов на совещания и планерки с целью разбора противоправных событий прошедшего дня и вечера. Виталий Бубликов, служивший Кулешовским прокурором уже девятый год, совещался с коллегами в своем кабинете.

– Злые, как собаки! Ничего не слышат! Вынь да положь им, а все остальные – идите к черту! – возмущался исцарапанный как снаружи, так и внутри, гвардеец в чине лейтенанта Айдар Валиев – Гремлины!

– Как ты с Талашами сражался, Айдар! Как в сказке – сначала с Павлом, потом с его женой Анной, потом с их Жучкой. Всех победил? Мурку их с мышью осилил? Репку вытащил? – от души развлекались присутствующие коллеги лейтенанта.

– Непорядок это! Почему ты дал себя исцарапать, Валиев? И на самом видном месте – на лице! Как ты служить будешь? И где злодеи? Почему не в обезьяннике? – недовольно и нудно высказывался всегда очень серьезный и невозмутимый Виталий Андреевич.

– Да что мне отстреливаться надо было, что ли?! И этого Талаша как посадишь? Анна всех внуков собрала и кричала, что без мужа домой не пойдет, так здесь и будет жить. А у нее близнецам трех лет еще нет, и еще двое малых. Ясли мне открывать, что ли?!

– Откуда четверо? У нее же всего трое внуков!

– Мне тогда не до счета было! Хотите, я их всех позову? Мне не жалко!

– Заканчивайте балаган! Лейтенант Валиев, докладывайте обстановку! – резко скомандовал прокурор.

– Слушаюсь! Шестого июня две тысячи девятнадцатого года на сходе жителей поселка Металл Советов, посвященного предстоящему празднованию Дня России, произошла драка между двумя группами горожан – советовцами и пришлыми. Причины драки – споры по вопросу организации сбора и вывоза мусора с поселка и непримиримые разногласия на тему прошлого и будущего развития России. Поселковцы резко выступили против платы за вывоз мусора с их поселка, а жители соседних улиц Калинки обвинили их в свинском поведении. Возмущенные заводчане ответили, что крови их отцов, матерей, дедов и бабок, пролитой в боях за Родину, достаточно для платы за их мусор, а все, что сверху пусть государство оплатит – не обеднеет! Но калинковцы продолжали настаивать на том, что те свиньи…

– Почему свиньи? – не понял один из совещающихся – забесплатно гадят, что ли?

– И это тоже! Но они всю калинковскую дорогу засвинячили, платить за вывоз не хотят, а свой мусор соседям валят, но у себя все чисто. Вот калинковцы и бесятся. Далее, Павел Талаш, подстрекаемый своей женой Анной на рукоприкладство, также стал подстрекать соседей на то же самое и ему это удалось. Подстреканутые советовцы выталкали калиновцев со схода и приняли резолюцию о разграблении России и обнищании народа, которые начались именно с 12 июня – Дня Независимости России.

– Кто позволил?! – трубно рыкнул кулешовский прокурор.

– Как кто? Это же гремлины – недоуменно пояснил докладывающий лейтенант Валиев – Они каждый год эту резолюцию принимают, а тут еще их за мусор трясут – так вообще озверели!

– Дальше! Почему они вечером дрались? – прокурор был крайне недоволен.

– Ну, так калинковцы субботник провели. Первый за четыре года! Все вышли – со стариками и детьми, массовый, короче… – лейтенант Валиев скосил глаза на графин с водой, но Виталий Андреевич Бубликов был беспощаден:

– И что? Чем твои поселковцы недовольны были? Это же праздник их коммунистического труда! Россию же никто не грабил!

– Как им праздновать? Калиновцы отходы обратно вернули, и прямо под их окна! Каждому записку оставили: «Вы же люди, а не свиньи!» Вот поселковцам и пришлось тоже субботник проводить вечером уже! Ну, а мусор свой они снова к соседям потащили – из вредности, конечно, но сами кричали, что из справедливости! На калинковской дороге и сошлись – сначала мешками кидались, а как порвали их, так и стенка на стенку! Там сейчас так грязно, все усыпано, а вони-то! Надо снова субботник проводить, кто пойдет?

– Понятно… – в нерешительности замер кулешовский прокурор – А больше никто там ничем не кидался?

– Вы о ком? – подозрительно прищурился Айдар Валиев – Я все доложил! Ну, почти все.

– Валиев! Докладывай!

– О чем? О мировой обстановке? О санкциях? Чего надо? Я все могу!

– Говори быстро! – резко возмутился всегда невозмутимый Виталий Андреевич – Что, опять все яйца скупили?! Кто скупил?! Твои поселковцы?

– Да рано вроде еще, неделя до митинга. И почему именно мои?!

– Это ты зверинец развел – гремлинов всяких! Им своих яиц мало, так еще и на Калинке два магазина раскупили! Сам их яйца будешь шерстить в праздник! Если мне выговор объявят, я тебе… два объявлю или три! Я тоже все могу!

– Они просто дружные, но никто не доказал, что мстители из поселковцев. Может, они с другого района?

– Ага! Гастролеры! – шумно веселились присутствующие, все кроме одного Бубликова – Мстители мстителями, но у тебя столько подражателей развелось! На всех яиц не напасешься!

– Ладно! – вернулся к теме совещания Виталий Андреевич – Тебе, Валиев, надо было сразу пресечь драку, пока мешки не порвались! А сейчас всех драчунов привлечь по административке! Вот они и будут убирать, и чтобы к двенадцатому июня все чисто было! – практично и юридически грамотно решил проблему кулешовский прокурор и добавил – А за яйца ответишь!

– Они наши законы антинародными считают, и вообще за копейку лишнюю удавятся! Чтобы Талаши бесплатно работали? Не поверю! – усомнился в эффективности решения начальства лейтенант Валиев, а про остальное предпочел промолчать.

– Выполнять! – криком завершило совещание начальство.

Про яйца я позже все расскажу, а сейчас – о Кулешах. Были они обычным небольшим, по меркам России, городом с двумя сотнями тысяч населения и несколькими промышленными предприятиями. Место их расположения – к северо-востоку от Москвы примерно в двух сутках езды по российской железной дороге. К концу существования ныне почившей в бозе советской империи город стал образцовым научно-производственным кластером с современными предприятиями разработчиками и производителями военной продукции, металлургическим заводом и небольшими объектами местной легкой промышленности (хлебо и молокозаводами, конфетной и швейной фабриками). Основное отличие подобных советских городов – присутствие в них многочисленной технической интеллигенции, многие представители которой интеллигенствовали уже во втором или даже третьем поколениях. Муниципальная жилищная застройка носила преимущественно многоквартирный характер с преобладанием пятиэтажных и частично девятиэтажных домов. А еще город окружало настоящее море, только зеленого цвета и с иголками – густые сосновые леса опоясывали Кулеши со всех сторон, по-хозяйски разделяя старый и новый центры города.

Но к две тысячи девятнадцатому году развитый советский кластер потерял былой лоск и немалую часть своего могучего потенциала – предприятия легкой промышленности обанкротились и почти сгинули в анналы истории, разбежавшись по мелким клочкообразным предпринимательским субьектам. Предприятия, выпускающие продукцию двойного назначения, подобрали российские военные и методично начали осваивать бюджетные деньги на неотложные с их точки зрения нужды. Например, на установку гигантских пластиковых окон в огромных корпусах, ремонты общежитий и административных зданий и частично на покупку современного оборудования в отдельные цеха и лаборатории. Но, увы, Кулешовский Буран пока даже не на старте, а как летал когда-то!

Про металлургический завод давайте поговорим подробнее. Дата его основания – тысяча девятьсот тридцать пятый год, он из времени великих побед и не менее великих несправедливостей для тысяч и миллионов наших сограждан. Удивительное и беспощадное время, когда Страна Советов, вздыбившись подобно высвобождающейся от огромных толщ льда могучей сибирской реке, неудержимо рванула к вершинам всемирного социального развития – построению справедливого общества, топча всех и вся, случайно или злонамеренно оказавшихся на этой дороге. Нет, я не считаю марксизм всесильным и верным учением, но и другого разумного конструирования будущей человеческой действительности я не знаю. Но, может, пока не знаю?

В любом случае Кулешовский металлургический завод (КМЗ) – кровь от крови, плоть от плоти тех бесстрашных, самонадеянных и абсолютно беспринципных коммунистических мечтателей. Нужны доказательства? Пожалуйста! Первый пятилетний план развития советской промышленности не предусматривал строительства в небольшом патриархальном поселке Кулеши крупного металлургического завода, но ячейка местных членов ВКП (б) в количестве семи человек во главе с Демьяном Курицыным единогласно постановила, что кулешовцы ничем не хуже жителей Липецка, Тулы и Свердловска, и также достойны принять участие в индустриализации своей Родины. Откомандированный с указанным постановлением в Москву Демьян Курицын сумел прорваться в Совет Народных Комиссаров и так надоесть его членам, что те плюнули и решили пойти навстречу чаяниям и нуждам трудового кулешовского народа. Но, поскольку любая экономика, даже советская, всегда ограничена ресурсами, то и строительство кулешовского завода предполагалось осуществить в основном через изыскание этих самых ресурсов на месте. И их изыскали – рядом, в спецпоселениях НКВД, куда согнали раскулаченных с Украины, Кавказа, Вятской и Пермской областей. Вот вся эта рабская масса, голодная, разутая, бессловесная и строила в первой в мире стране социализма ее очередной промышленный гигант – Кулешовский металлургический завод. Огромный рукотворный монстр стал для своих жертв и палачей всем – могильным памятником, намоленным идолом, светочом надежды и богатым наследством их выжившему потомству. Жуткое было время! Ценнилось только будущее – все остальное в топку! Паровоз летел без остановки, сшибая на своем пути человеческие жизни и судьбы – только вперед, к неотвратимому всеобщему счастью. Цинично? Да! Эффективно? Увы, но тоже да!

Странно, но, когда я сейчас думаю о том времени, я ощущаю не только безнадежность и трагизм. Столько крови, отчаяния и боли, а я чувствую запах раннего утра и вижу мир, окрашенный в нежные, теплые краски – потрясающая вера в прекрасное будущее, в неизбежную победу добра над злом, в абсолютную равность самого маленького и обычного человека – как мне этого сейчас не хватает! А вам?

Так и Кулеши не превратились в черную дыру рабства и зла. Поднимался завод, а вместе с ним исчезали землянки-норы спецпоселений, дети раскулаченных переселенцев шли в школы вместе с детьми классово правильных рабочих и крестьян, появлялась своя интеллигенция невиданного в стране профиля – технического, строились новые дома и широкие проспекты, люди искренне верили, что «жить стало легче, жить стало веселей!» А как же жертвы? – спросите вы. Они стали нашей платой за надежду на лучшее, страшной платой с которой мы тогда согласились и промолчали, но не забыли. Память нагнала нас уже в конце того кровавого двадцатого века, и мы заплатили по ее счетам сполна, не пожалев ничего и никого – ни себя, ни огромной страны!

Но вернемся в Кулеши – тезка заводу, район КМЗ находился в старой части города, непосредственно примыкающей к металлургическим цехам. Застраиваться он начал в конце тридцатых годов прошлого века двух и одно-подъездными блочными двухэтажками, куда массово заселялись семьи заводчан, местных и приезжих. Но настоящего расцвета район достиг, как не странно, в войну. Эвакуированные специалисты с Украины, Ленинграда и Москвы разработали и реализовали роскошный план городского развития с широкой центральной улицей, всасывающей в себя, подобно океану другие мелкие ручейки-улочки с четырех и трехэтажными домами – сталинками, отличающимися друг от друга изысканными фасадами с богатой лепниной, крохотными балкончиками и разными формами окон. Огромные дворы, засаженные сиренью, яблонями, черемухой и вездесущими тополями были предназначены для активной и свободной жизни детей и взрослых в рамках больших и малых коллективов соседей и друзей, мудро направляемых к единой высокой цели – построению коммунизма. Не смейтесь! Они действительно верили в идеалы и не боялись жить. А во что верим мы?

Айдар Валиев верил своим друзьям, родителям и даже, несмотря на свой солидный двадцати семилетний возраст, во всеобщее счастье и светлое будущее человечества, но последняя вера не всегда получалась у него. Веселый нрав, открытость и общительность принесли ему симпатию и дружбу многих кулешовцев, беспокойство и нередко раздражение начальства, весьма разнообразную интимную жизнь в компании с современными и свободными кулешовками (или кулешовчанками?). В общем, он был здоров, умен и привлекателен, чего еще надо для счастья? Правда два обстоятельства очень сильно осложняли его жизнь в последнее время – это ультиматум матери жениться в кратчайшие сроки, иначе столоваться он будет у своих свободных, красивых, но совершенно не умеющих готовить возлюбленных (а те, кто умели – те все уже были замужем). И еще – неотвратимо надвигающийся День независимости России с раскупленными загодя яйцами, сулящими ему два или три выговора от всемогущего кулешовского прокурора Виталия Андреевича Бубликова.

Задумчиво почесав нос, Айдар махнул рукой на все обстоятельства и решил: «Чего я буду за ними бегать? Да пусть хоть все скупят и мстят всем подряд! От яйц еще никто не умирал, почистятся и дальше выступать будут. А вот что матери сказать? Интересно, почему парней жениться заставляют, а их учиться готовить нет? Такую гадость приходиться есть! Где тут равноправие?!». Айдар с возмущением хлопнул дверью своего кабинета и пошел домой к матери обедать.

В это же время и тоже в своем кабинете Виталий Андреевич Бубликов пришел в не менее раздраженное, чем у Айдара, состояние духа и настроения. Причиной чему послужил телефонный разговор с мэром города Кулеши Симеоном Царапкиным:

– Что делать будем? Может, в ФСБ обратимся? Проверят все…

– Что проверят? Врачи проверили уже. Или вы думаете…

– Да нет! Конечно, он помер! Но с какой целью? – силился сформулировать свое беспокойство господин Царапкин.

– Как это? Он, говорят, болел последние полгода. Что проверять надо?

– А почему именно к празднику? Прямо к двенадцатому июня!

– Ну не получилось у него раньше. Странный вы какой-то! – ломал голову Виталий Андреевич.

– Я странный?! Конечно! Это же не в вас будут яйцами пуляться! Сколько мне еще терпеть этот беспредел?! Издевательство это и хамство?! Я же вас просил – ограничить торговлю яйцами в начале июня, не более десятка в руки! А вы!

– Это незаконно.

– А я как же? Это законно?! – кричал в трубку кулешовский мэр.

– Полиция примет меры, мы провели совещание на эту тему.

– Да тьфу на вашу полицию! Вы что не понимаете?! Ковригин умер! Они меня теперь забьют этими яйцами! Это уже не хиханьки! Это терроризм настоящий! Бубликов! Увас мэра убивают!!! – визжал в телефон пока живой господин Царапкин.

– Наберите 02 – автоматически и безо всякой задней мысли среагировал Виталий Андреевич.

– Начальство! Ваше! Наберу! Террористы! ФСБ! – дальше прокурор разобрать не мог, хотя ему послышалось что-то ненормативное, но Бубликов всегда честно старался хорошо думать про начальство – любое и вообще, а потому он просто деликатно прервал разговор и все. Думаю, он поступил правильно, так как это ненормативное становилось уже почти членораздельным, и что ему прикажите делать?

Зря господин Царапкин истерит! Яйца, вернее их пуляние в тела высших городских чиновников на всех массовых и значимых мероприятиях в Кулешах, вроде празднования Дня независимости России, наиболее ярко и выпукло воплотило в реальность вековые мечты российских либералов о построении гражданского общества в каждом медвежьем углу нашей отсталой и тоталитарной страны. Правда пуляющиеся отказывались разбираться в партийной принадлежности официальных и не официальных тел на трибунах, забрасывая как членов правящих партий, так и оппозицию. И, надо сказать, это проявление гражданского общества в последнее время стало очень массовым и организованным – никакими зонтиками мэру и его подчиненным было не укрыться от него, а яичные снаряды метко летели уже прямо в головы бедных слуг народа. Начали все это безобразие мстители, те самые, что весело поминались коллегами Айдара Валиева на совещании у Виталия Андреевича Бубликова.

Глава 3. Буржуй помер

Люди умирают каждый день, и хорошие, и не очень. Кого-то оплакивают искренне и честно многочисленное семейство, коллеги и друзья, кого-то – единственный близкий человек, осиротевший навечно и безнадежно. А кто-то уходит тихо и незаметно, будто и не жил вовсе! Но, может, именно его уход, не оставляющий после себя даже недолгой памяти и легкой грусти, рушит по трещинкам наш огромный мир – ведь этого крошечного кусочка у нас уже нет, и больше никогда не будет. Никогда! И рвется земная кора, льют всемирные потопы, валятся с неба астероидные глыбы, рушатся империи и полыхают войнами и революциями континенты. Давайте будем жить вечно!

Александр Петрович Ковригин умер, но живет его сын Григорий, и будут жить внуки и правнуки, жив его верный друг Мирон Сергеевич Рига, удерживающий в своей памяти каждый миг и каждую черточку своего школьного товарища, страдает и мучается его невозлюбленная, неприступная и вечно прекрасная леди Изо, работает его завод, вернее то, что от него осталось. Ковригинский кусочек мира не исчез, не треснул и, значит, какие-то несчастья нам, возможно, удастся миновать. Возможно…

– Помер, значит. Ну, а нам-то что? Сынок его явится на завод, тоже тянуть будет! Кто он такой?! Растащили страну!

– Зарплату уже четыре года не добавляют – так копейки кинут с барского стола! Все у них кризис виноват! Никакой помощи людям! Буржуи, одним словом!

– Точно! Как он тогда обижался на нас – солидарностью тыкал! Это мои акции, и я сам решаю, что мне с ними делать! А завод не обеднел от тех крох! Мне какое дело – кто их купил – проходимцы или нет. Потряс мошной и сам бы выкупил!

– Надо с людьми поговорить, этот ковригинский наследник должен нам, как и отец! Прикатил из-за границы! Хозяин выискался! – Анна Талаш искренне возмущалась социальным неравенством и имущественным расслоением современного общества, а муж ее Павел полностью солидаризировался с женой в этом вопросе.

Семейство Талашей – коренное местное, еще дед Анны Корней Калинкин был участником того самого заседания коммунистической семерки 1929 года, принявшей знаменитое постановление об индустриализации Кулешей, а родных Павла раскулачили и пригнали в город в тридцатые годы с севера Украины. Супруги всю жизнь прожили в Кулешах – родились здесь, учились в местной средней школе, работали на металлургическом заводе. Перед их глазами промелькнула, словно кинолента, череда великих и трагичных событий конца двадцатого и начала двадцать первого веков нашей огромной Родины, сменились ее лидеры и идеалы, рухнули новые, казалось, вечные табу и вернулись старые. А, может, это все химеры, блестящие обертки? Ведь, как и раньше, люди рождаются, живут и умирают, влюбляются и страдают, жаждут славы и несметных богатств. Только вопрос нас мучает – зачем все? Не отмахивайтесь! Думаю, очень скоро он встанет перед многими россиянами. Большевистская бомба замедленного действия тикает неутомимо и неотвратимо – ломая через колено старую Россию, они насильно и грубо впихнули в гены миллионов своих невольных наследников эту тягу к всеобщему смыслу, глобальной цели и разумному мироустройству. Никакая личная корысть и выгода с благотворительностью вперемешку нас не спасут!

– Быдло калинковское надоело! Указывают, что мне делать! Кому надо, тот пусть и платит! – продолжал возмущаться Павел Талаш.

– Это Печенег их надоумил с мусором. Вредный старикашка! Во все дырки лезет и поучает! – верная жена во всем была согласна с мужем.

– Никаких штрафов я платить не собираюсь! Пускай с ковригинского наследника трясут!

– Станут они! С простого человека им легче взять! Вон дети в транспорте полностью платят – каникулы наступили. Что они зарабатывать начали, что ли? За коммуналку задрали! Но на праздник деньги нашли, будут опять всем впаривать, как хорошо мы живем – независимо!

– Яйцами захлебнутся! Ни копейки не дам! Мне в их Крым не на что ехать!

Анна, согласно кивая, потчевала мужа уже остывшим завтраком. Чего они так злятся? Семейство Талашей зажиточное, крепкое – большой двухэтажный дом, построенный умелыми руками Павла на месте старой халупы его родителей, новый Ниссан Альмера в собственном гараже, хваткие и умные дети – сын Семен и дочь Людмила, уже успевшие обзавестись собственными семьями, квартирами и машинами, трое внуков. Неужели заплатить за вывоз своего мусора им не хватает? Нет, это дело принципа, а с ними – принципами, как известно, не шутят!

– Валиев стучаться будет – не открывай! Это мой дом и без прокурора пусть не показывается! Посадит он меня, как же!

– Да я ему сама устрою! Воспитывать вздумал, молокосос! – также громко и надрывно, как Павел, возмущалась Анна.

– Пойду с соседями поговорю, надо всем вместе держаться. Это мы – завод, это наш труд все создает. А ковригинский наследник – лишний! – Павел Талаш степенно и уверенно направился к своим единомышленникам, формулируя на ходу лозунги текущего момента.

Поселок Металл Советов, где проживали Талаши, был самой старой частью города, к тому же долго частью отсталой и не престижной. Возник он на месте деревни Грязнуха, преобразованной одной из первых в здешних местах в коммуну имени Демьяна Курицына, того самого, что хулиганил на заседаниях Совета Народных Комиссаров в Москве, и бывшего к моменту этого преобразования еще вполне живым и здоровым. Переименование Курицынской коммуны в Поселок Металл Советов произошло в 1937 году, когда неуемная энергия, живой нрав и острый язык кулешовского прогрессора-коммуниста не избежали пристального внимания компетентных органов после памятного всем празднования Дня Солидарности Трудящихся. Тогда, на торжественном заседании партийного и хозяйственного актива города его самый активный член, главный редактор местной газеты «Вперед» Демьян Кузмич Курицын предложил всем присутствующим лицам мужеского пола немедленно и не откладывая подстричься в монахи, чтобы обеспечить товарищу Сталину неоспоримое преимущество в классовой борьбе с врагом внутри страны и снаружи. Ну ладно, может с монашеством это просто метафора проскользнула в его речи – так он ярко и беспощадно выступил против аморального поведения и беспорядочных половых связей местных членов партии, призывая их отдать все силы построению социализма. Но местные несознательные, непартийные и, к тому же, неграмотные кулешовцы метафору не поняли, и кто ехидно, а кто и всерьез стали призывать Демьяна Курицына более последовательно и честно помочь вождю, а именно – бескорыстно отдать во благо великой цели свое самое дорогое достоинство – оскопиться, короче. А иначе все равно по бабам бегать будете – аргументировали это предложение несознательные кулешовцы.

Курицынская метафора имела настолько странное продолжение, что нипочем не догадаетесь! Когда сталинские опричники волокли Демьяна в застенок, они обвиняли его в измене Родине, троцкизме и, как не странно, в секстанской пропаганде скопчества и восстановления монархии. Как узник не кричал, что в измене Родины и троцкизме он не виновен, но так и быть признается, а в скопцы пусть сами записываются и царь ему не нужен! Демьян так и не признался, как не били его сталинские чекисты, но в приговоре оставили все – и троцкизм, и царя, и скопцов. Реабилитировали Демьяна Курицына одним из первых среди местных – его обвинительный винегрет просто поражал всех заинтересованных и не заинтересованных лиц своими буйными, абсурдными и не сочетаемыми красками! Как может существовать на свете троцкист-монархист?! Хотя в России все может быть…

А Поселок Металл Советов так и продолжил существовать без имени своего основателя. И существовал он как бы отдельно от остальных Кулешей, которые активно и весело строили большую часть прошлого двадцатого века развитое социалистическое общество, осваивая и защищая необъятные просторы Советского Союза продукцией своих заводов, покоряя околоземное космическое пространство Буранами и Союзами, занимая кулешовскими представителями далеко не последние места в политической и культурной жизни нашей страны. Но поселок будто застыл в отсталом прошлом – здесь не строились многоэтажные дома, роскошные дворцы культуры, современные детские сады и поликлиники, даже в единственном числе они не строились. Металл Советов напоминал собой разноцветное старое одеяло, состоящее из крошечных участков-лоскутов с маленькими неказистыми домиками, частью заколоченными и необитаемыми, частью заселенными стариками, молодежь сбегала отсюда работать на городские предприятия и жить в заводских общежитиях.

Новую жизнь вдохнули в поселок развал великой страны и последовавшие за этим голод и нищета ее граждан. Многим кулешовцам пришлось тогда вспомнить свои корни и навыки, посвящая все свое свободное время не поднятию собственного культурного и образовательного уровней, а поиску пропитания для своих семей. Они вынужденно занялись выращиванием картошки, морковки, свеклы, огурцов, помидор и ягод на крошечных поселковских трех сотках. Далее произошло укрупнение огородных хозяйств – скупка земельных участков, ремонт и строительство новых домов на них, сначала простых и одноэтажных, без замысловатых проектов; а затем поселок буквально преобразился двухэтажными коттеджами за высокими глухими заборами с четко разбитыми дворами на зоны отдыха и огородов. Так поселок со странным, не современным названием стал престижным районом Кулешей с очень дорогой землей и большими проблемами для городских властей, которые почему-то были абсолютно уверенны, что пресловутые мстители базируются именно здесь.

Но вернемся к Талашам – Анна услышала, как стукнула калитка и увидела в окно дочь Людмилу, спешащую к ней за сыном Никитой, что ночевал у дедушки с бабушкой.

– Мама! Что у вас тут было? Вы что в полиции ночевали? С детьми?

– Глупости! Спит твой Никита наверху, вместе с близнецами. Да тише там, детей не разбуди! – недовольно ворчала вслед дочери Анна.

– По новостям передали, что вас в полиции задержали за драку. Сказали, лейтенант Валиев пострадал – вернувшись, успокоенная Людмила объясняла матери свой ранний приход.

– За дело пострадал! Ханствовать тут решил! Не дорос еще, мне указывать!

– Ох, мама! – Людмила облегченно устраивалась за столом – Я думаю, а дети-то где? Что произошло? За что вы Айдара побили?

– Да кому нужен твой Айдар! Садись, позавтракай. Внук, что, у нас жить на постоянку теперь будет? Когда порядок наведешь в своем доме? Твой муженек лежит все? Бездельник!

– Мама! Я же просила…

– Здоровый мужик и ни копейки в дом! Он смысла, видите ли, не видит в работе! Какой смысл нужен?! У тебя жена, сын…

– Мама! Сколько можно?!

– Не перебивай! Разводиться тебе надо, заново жизнь устраивать. Смотри, сорок стукнет и все! Кому ты нужна будешь?

– А мне никто больше не нужен! Сергей мой муж и отец Никиты! Хватит нас разводить!

– Чего кричите?! Привет всем! – такой же, как мать и дочь, светловолосый, стройный, голубоглазый мужчина тридцати лет вошел в кухню – Я уже в полиции побывал, а потом сразу сюда. Машка из больницы меня достала звонками – где близнецы? Что произошло, мама?

– Все в порядке! Спят твои сыновья. Объясни сестре, что ей надо за ум браться! Мужик ей нужен нормальный и здоровый, а не этот малохольный! Который год на диване лежит, а Людка вкалывает. Когда ты такой дурой стала?!

– Собери близнецов, мама. Поедем в больницу Машу проведаем, ее уже скоро выписывать собираются. Поедешь со мной? – спросил сестру Семен, и, как только мать поднялась наверх, он ободряюще приобнял Людмилу:

– Ничего, сестренка, прорвемся.

– Чего она меня разводит? Не нужен мне никто! Никто! Я сама все решу!

– Да ты уже решаешь, и так решаешь, что обалдеть можно! Если мать узнает, то…

– Что трусишь? Ну и не надо! Я сама все сделаю!

– Тихо, не кричи. Я с тобой до конца. Эх, Людка, если бы моя Машка такое для меня сделала…

Семен Талаш с сыновьми отправились в больницу проведать жену Марию, перед этим он завез домой свою старшую сестру Людмилу в замужестве Кошкину; планировавшую заняться тем самым странным делом для своего любимого мужа Сергея, в котором брат обещался быть с ней до конца.

В это же самое время их отец Павел Талаш тоже странничал и не он один, кстати. Приличная кучка проживающих в поселке граждан, мужчин и женщин (покрасневших и возбужденных), громко и вразнобой кричала в лицо маленькому, черненькому, аккуратно одетому старичку, удобно устроившемуся на деревянном табурете прямо перед ней (этой кучкой):

– Никогда не платили и платить не будем! Нечего нам в карманы лезти!

– Терпилы калинковские пусть раскошеливаются! Устроили цирк!

– Сами свиньи! Только попробуют свои пятаки сунуть! На холодец пустим!

– А ты чего, Печенег, лезешь? Тебе какая корысть? В депутаты собрался, что ли? Так там уже все места расписаны между ворами и блатными! Ты кто будешь?

– Власти пусть платят! Наворовали народное добро, не обеднеют! – авторитетно и громко высказал свою позицию Павел Талаш – Развели свалки, только вонь и грязь от этих властей, а проку никакого!

– Ну, ты, Пашка, и наглец! Те вонь и грязь чьи будут? Это же ты за оврагом место застолбил, когда строиться начал! А потом все вы туда валить стали! Сейчас пройти мимо невозможно, вот вы калинковцам и начали гадить! Сколько они терпели! – едко отвечал Печенег, а по паспорту – Печенкин Максим Семенович, восьмидесяти лет отроду, проживающий в собственном старом бревенчатом доме-пятистенке недалеко от Талашей.

– А ты меня не стыди! Власти нам тогда зачем? Нефть народную за границу продают, а деньги куда девают?! Этот буржуй помер, и сынок его в наследство миллионы загребет, за что? Хозяин завода!

– Так тебе тоже предлагали в компаньоны идти! А ты за легкими денежками погнался! Помнишь, как Ковригин вас всех уговаривал, а вы? – хмыкнул Печенег – Что, жаба задавила сейчас?

– Уговаривал! Нам жрать нечего было тогда! И это мои деньги, не краденные.

– Не ври! Ты на акции не хлеба купил, а машину новую. Вот и любуйся на нее теперь, хотя ты поменял ее уже давно. А вы, дураки, Пашку все слушаете, а потом локти кусаете! – махнул рукой Максим Семенович и, захватив свой табурет, направился домой.

– Нас учить не надо! Старый хрыч! – с сердцем выкрикнул вслед старику Павел Талаш.

– Печенег акции не продал и еще ваучеры вложил – завистливо прошуршало за спиной у поселковского вожака – Миллионером, наверное, стал!

– Хватит! В нашей стране простому человеку не разбогатеть, только жулье жирует – прервал робкий мятеж своих подчиненных Павел, очень не любил он вспоминать тот обидный случай, и продолжил:

– Валиев скоро явится, надо нам всем вместе держаться – никаких штрафов не платим, ни в чем не признаемся, требуем от властей соблюдения наших прав! И наследника тоже надо на место поставить! Нечего ему тут командовать!

– Ты, Павел Александрович, что-то уж слишком бойко распоряжаешься. Завод-то не твой! И Ковригин помер, кто тебя слушать будет?

– Трусы! Завод – это мы, без нас он – груда железа и все! Работали мы без буржуев и ничего, не пропали – убеждал сторонников Талаш, но народ сомневался…

Вот такая она, российская провинция, огромная и разная, упрямая и неуступчивая, не поддающаяся на уговоры и посулы, бездонной черной дырой засасывающая гигантские кредиты, субсидии да субвенции центральных властей безо всякой отдачи и результата. Не желает она реформироваться и все тут! А вот кровавым вампирам и беспринципным подлецам удалось в прошлом веке сдвинуть эту махину с места. Почему? Может, потому, что страна была одна – одновременно побеждающая и страдающая, репрессированная и свободная, честная и подлая, но одна и везде – в Москве, в Кулешах, и даже в крошечных Лучанах. А сейчас, сколько разных Россий насчитать можно? Одни – богатые и гордые, другие – сгорбленные и нищие, третьи – развитые и космополитичные, четвертые – забитые и депрессивные, трезвые и запивающиеся. Мы снова должны стать равными и жить в единой стране, а не в столицах и гетто.

Глава 4. Прости и прощай

Дождь нескончаемой сплошной стеной окружил Москву, размывая пеленой жилые и административные здания и сооружения, зеленые мохнатые парки и скверы, заливая блестящие асфальты автомобильных и пешеходных дорог в глянцевые, переливающиеся ледяные катки. Огромный город превратился в струящийся водный мир, заполненный непрекращающимися полупрозрачными энергетическими потоками, милостиво позволяющими скорбящим не прятать свои горе и боль, а лишь пробормотать в ответ на недоуменные взгляды незнакомцев на их мокрые глаза и щеки: «Дождь… это все дождь…».

Всю ночь Григорий бродил по Москве и плакал. Зачем ему жить дальше? Все кончено – он никогда не будет счастлив! Как много он не сказал единственному родному на Земле человеку, как он был жесток и невнимателен!

«Папа, я не хочу! Не оставляй меня! Я не смогу без тебя!» – отчаянно, до боли сжимались кулаки, и все силы брошены на то, чтобы сдержать этот крик: «Папа!». Но снова навстречу незнакомцы, снова его тихий ответ – «Дождь… это все дождь…» и снова бесконечная московская ночь. Когда же смирение и усталость заглушат боль и позволят жить дальше?

Небольшая горстка людей одиноко и неловко окружила гроб, не решаясь отправить в последний путь Александра Петровича Ковригина – все ждали и высматривали его сына. А Григорий прятался за углом соседнего здания, отчаиваясь и бунтуя против всего мира, грубо и навсегда вырывающего у него отца:

– Не отдам! Не отдам!

– Прости – ответил мир – Но волшебники живут только в детстве. Вам пора…

– Пора! – эхом откликнулся Мирон Рига – Садимся все! Едем.

– Гриша! – обняла за мокрые плечи подбежавшего Ковригина-младшего Изольда Львовна и понимающе прошептала – Так надо, мой мальчик. И мы сделаем все, как надо!

Все так и прошло – чинно, достойно и неторопливо – отпевание, кладбище и прощальный обед. Провожающие были внимательны и вежливы к друг другу, а еще молчаливы – никого из них не требовалось убеждать в том, каким хорошим человеком был Александр Ковригин; поэтому пространных речей не произносили, и горе было общим.

Густые сумерки незаметно спустились на московские улицы, зажигая в окнах домов светящиеся огоньки. Все разошлись и за большим круглым столом остались трое – Григорий, Мирон Сергеевич и Изольда Львовна, усталые, опустошенные горем и долгим днем, они не знали о чем говорить. Наконец Мирон Сергеевич решился:

– Надо жить дальше… тебе, Григорий, придется поехать в Кулеши. Там, в своем кабинете отец оставил тебе письмо, прочтешь и все решишь.

– Почему в Кулеши? А не здесь?

– Потому, что ты только между Москвой и Францией курсируешь. А в России когда был? Вот и съездишь!

– А как же девять дней? – встрепенулась Изольда Львовна.

– В Кулешах проведешь, там его друзья и там его дело. Вместе поедем! А сейчас спать…

Григорий все сидел и сидел за пустым столом, не в силах шевельнуться – уже Мирон Сергеевич собрался уезжать домой, Изольда Львовна, всхлипывая и постанывая, пошла его провожать. Наконец, наследник ковригинских миллионов решился отправиться в свою комнату, но странный разговор в прихожей прервал монотонные и унылые движения его усталого тела.

– Как есть, так и написал! Ему уже тридцать пять, надо за ум браться. Не понравится – уедет в свою Францию. В любом случае – ему выбирать и решать!

– Да это понятно! Но ты помоги, Мирон. Это по паспорту ему тридцать пять, а по жизни…

– Саня всегда за него трясся, а как Линда умерла, так и вовсе. Ему двенадцать лет тогда было, но сейчас уже пора взрослеть!

– Саша с Линдой, мой Сергей и твоя Яна – они все ушли. Ты не устал жить, Мирон? И для чего нам жить?

– Ты сильная, Изо! Жизнь больше, огромней наших принципов и идеалов! И кто сказал, что все кончено? Ты нужна Григорию и мне, а смерть никого не минует! Так что завтра едем! Думаю, нас ждет еще очень много интересного, скучать не придется.

– Может, ты и прав. Но я никак не могу себе простить глупой гордости! Чего я ждала? Сергей уже двадцать лет в могиле, да он меня не осудил бы! Вот я одна и осталась.

– Ну, Саня ангелом не был, и не замер он в целомудренном ожидании тебя эти двадцать лет! Он любил жизнь и умирать не хотел! Но с трауром ты, конечно, перемудрила. Ладно, Изо, что было, то прошло, я заеду за вами завтра.

Сил и желания понять смысл этого странного разговора у Григория не было, он рухнул в свою постель и проспал крепко, без сновидений всю оставшуюся ночь. А завтра – в Кулеши!

Раннее утро разбудило спящий город, легкий свежий ветерок кинулся тормошить его пустые улицы и скверы, разбрасывая повсюду охапки тополиного пуха, пока еще прохладный атмосферный воздух готовился держать удар от перепада ночных и дневных температур, обычных в условиях континентального климата России. Кулеши сладко потягивались, зевали и нехотя дозволяли обитателям своих многоэтажных и частных домов снова приступить к такому нужному обществу и государству времяпрепровождению, как общественно полезный труд – работа в просторечье, но почему-то такому малооплачиваемому!

Ну что же, уважаемые читатели, девятое июня две тысячи девятнадцатого года наступило, и почти все герои нашей истории соберутся в этот день в Кулешах, чтобы развлечься, задуматься и погрустить вместе с нами. А вы знаете, я всегда считала – в России может случиться все, что угодно и бесполезно высматривать булгаковский кирпич перед выходом из дома, масло уже пролито!

Айдар Валиев с ужасом обозревал здание Администрации Заводского района города Кулеши, по белому фасаду которого были хаотично разбросаны гигантские кровоподтеки, и к ужасу национального гвардейца примешивалось еще очень большое удивление:

– Это кого же так, слона, что ли прирезали?! Откуда столько крови?! И как хлестала! Он, что тут недорезанный носился?!

– Кто? – озадаченно спросила сухонькая, пожилая сторожиха районной Администрации.

– Труп зарезанный.

– Чей труп? – еще больше озадачилась женщина.

– Ну, слона! – затруднился продолжить Валиев.

– Вот и я считаю, что у нас не власть, а зверинец настоящий! Все у народа они сожрали, платят копейки, а сами…

– Погоди, Нина Петровна! Еще, что ли, зверюг каких прирезали?! А властей наших ты зря склоняешь. Какой из них зверинец?! Так, зоопарк контактный и все, Царапкины они.

– Так-то местные, а в Москве – звери настоящие! И не слоны они, а крокодилы!

– Нина Петровна! Откуда у нас крокодилы?! Мы же не Африка!

Этот абсолютно бессмысленный спор был бесцеремонно прерван представительным мужчиной пятидесяти лет, который предложил новую тему для обсуждения, но такую же бессмысленную:

– У тебя пистолет, Валиев, а ты стоишь! Чего стоишь?! Какие они дети в восемнадцать лет?! Сами могут ребенка заделать! А ты, Валиев, нянька! Но у тебя же пистолет! – рьяно стыдил национального гвардейца Глава Администрации Заводского района Игорь Владиленович Пуссик.

– Я слонов и крокодилов стрелять не буду! И чего мне с ними нянчиться?! Затопчут еще! Все на полицию взвесили, точно в няньку превратили. Скоро лампочки вкручивать будем в подъезды, чтобы только криминальную обстановку разгрузить!

– Ты бы баллончики хотя бы у этих слонов отнял! Испоганили весь фасад! Все к празднику отремонтировали – и все псу под хвост!

– Какому псу, и нафига слонам баллоны?!

– А вы, Кошкина, спокойно спали?! Что снилось? Кошмары не мучали? – одновременно ехидно и заботливо выспрашивал Нину Петровну господин Пуссик.

– Так я же на ночь не наедаюсь, так кефирчику попью и все – озадаченно откликнулась сторожиха.

– А совесть свою, чем вы залили?! – больше не сдерживался Игорь Владиленович и, заходя в здание Администрации, еще крикнул Айдару Валиеву – Я все про пистолет Бубликову расскажу!

– Ну, какой он крокодил?! Если только ябеда-крокодил, а где такие водятся? – подколол собеседницу лейтенант Валиев.

– Его наш мэр притащил с собой, из одного болота они – с удовольствием сострила в ответ Нина Петровна Кошкина.

Резкий телефонный звонок прервал собеседников:

– Да, Виталий Андреевич! Где я? Здесь у администрации! Да, пистолет со мной! Я не издевался! А чего я слонов буду отстреливать?! Какая краска? Какие граффити? Слушаюсь! – Айдар приблизился к кровоподтекам и отколупал от них кусочек – Но это не из баллончика…

– Конечно, нет! Они с аппаратом на тележке были, большими пятнами краску быстро разбросали и ушли – с готовностью подсказала Нина Петровна.

– Кто они?

– А я знаю? Мстители!

– Так! А вы свидетель, стало быть? Отлично! Рассказывайте!

– Я тебе уже десять минут рассказываю! Народ наш терпеливый, но сколько можно? Здоровые умные мужики спиваются. А эти дураки руководят! Племянница моя Лидочка одиннадцатый класс заканчивает, поступать хочет в институт, но как? Александр Максимович так и сказал – только по целевому набору, столичных выпускников не переплюнуть, а властям надо, чтобы наши дети здесь оставались. Но работы настоящей и зарплат им никто не обещает!

– Это ты про директора пятой школы? Печенкина? Умный мужик! Нечета этим крокодилам! Так это твоя Лидочка, что ли, мстила?!

– Глупости! Откуда она эту тележку с аппаратом возьмет? Я тебе объясняю, почему я ничего не видела и не слышала! И не спрашивай меня! Ничего не скажу!

– Как же мы их поймаем? Прямо партизаны какие-то! А мы что фрицы, что ли?! Похоже, так и есть! – загрустил Айдар Валиев, но новый телефонный звонок не дал лейтенанту полиции сделать более глубокие и далеко идущие выводы.

– Валиев… да, мне сообщили. Когда приезжают? Через десять минут буду! Ну, что ж, Нина Петровна, боюсь, скоро мы все мстить побежим! Ковригин помер, слышала? Сын его приезжает. Что будет?

– Ой, и не говори! Александр Петрович настоящим человеком был! Столько всего сделал, а если бы еще не эти, как их? – гремлины…

Вот пойди и разберись – где она, правда? В одном и том же городе Александр Ковригин прожил и проработал всю жизнь, но одни его величают настоящим человеком, а другие – буржуем обзывают!

Только Айдару Валиеву некогда было решать столь замысловатое противоречие, он торопился на очередную оперативку в Отделении полиции Заводского района города Кулеши.

Долгожданные гости (или хозяева?) уже на пути в свою вотчину, и к двенадцати часам по полудню новый хозяин Кулешовского металлургического завода будет принимать парад своих вассалов – городских чиновников и заводских управленцев, приготовившихся искренне и не очень убеждать его в собственной лояльности. Хотя некоторые из них прямо сейчас ведут крамольные беседы и строят коварные планы:

– Симеон Иоаннович, да он ничего не знает! Жил всю жизнь во Франции, Ковригин его к делу не допускал. А положение на заводе сложное! Долгов выше крыши!

– Ну и что? Отцовские советники помогут. Он же не один едет! И Лайбе плечо подставит.

– Лайбе уже под семьдесят! Долго ли просидит в кресле управляющего? Нам сейчас надо ухватиться! Или вы планы поменяли?

– Нет! Они меня своими яйцами достали! Никакой благодарности, никакого уважения! Я ночами не сплю, а эти… горожане! Губернатор уже насмехается – вчера звонил и спрашивал, буду я выступать двенадцатого июня на митинге или нет. Куда полиция смотрит? Они же готовятся!

– Какая полиция?! Она с ними заодно! А вы для них – чужак! Сегодня мне полицейский заявил, что он и дальше будет с хулиганами, испортившими весь фасад Администрации, нянчиться, а потом, когда я пригрозил известить прокурора, он меня крокодилом обозвал! И еще ябедой!

– Нашел ты кого извещать! Этот прокурор меня так послал вчера и трубку бросил! Законник чертов! И пожаловаться не могу – даже губернатор за глаза яичной головой кличет! Ты говорил, что мэр Кулешей – это ступенька вверх! Ну, и где я сейчас? Скажи, только без мата!

– Так тем более надо выбираться оттуда! И Григорий Ковригин нам поможет, с его-то фамилией! Вам надо идти на выборы от завода, из гущи народной, так сказать.

– Ты и в прошлый раз это пел! Я даже имя сменил по совету твоих консультантов – консерватизм и традиции, тьфу! Ну, Симеон еще ладно, но это – Иоаннович! Сразу острят – типа, чьих будешь?

– Мы все продумаем, можно только фамилию использовать.

– Это как это? Товарищ Царапкин? Схлопнулись давно все товарищи! А господин Царапкин из гущи народа не вылезет! Или мне опять имя менять? Каждые четыре года в ЗАГС бегать?

– Семен Иванович! Господин Царапкин! В двенадцать вам надо быть в заводоуправлении. Пора! – торопил начальство Игорь Владиленович Пуссик, многолетний консильери яичной головы Кулешей.

Со всех информационных каналов двадцать четыре часа в сутки нас убеждают, что наступило время профессионалов, они наше спасение и надежда! Но вот, что странно – профессионализм этот феодальный какой-то получается, добротный и непробиваемый, семейно-клановый. Литературные и актерские семьи-кланы, вернее семьи-симбиозы творческих профессий – уже наследственные аристократы в нашей стране, а на подходе формируются семьи профессиональных управленцев в частной и государственной сферах. Да нет! Я не настолько наивна, чтобы отрицать роль семьи в развитии каждого из нас. Понятно, что все мы слепки своих родителей, и сами очень любим наших детей – в лепешку расшибемся для них! Феодализм появляется не тогда, когда сын врача сам становится врачом, а когда чей-то другой сын врачом не станет, несмотря на все свои способности и желания.

А с Григорием Ковригиным разве не так? Чем он заслужил свое многомиллионное наследство? Помните у Бомарше – «А много ли вы приложили усилий, для того, чтобы достигнуть подобного благополучия? Вы дали себе труд родиться, только и всего. Вообще же говоря, вы человек довольно-таки заурядный»? Это, кстати, Царапкиных больше всего касается!

Ну ладно, закончу пока пропагандировать идеи всеобщего равенства и справедливости и продолжу нашу историю. Григорий Ковригин не бывал в Кулешах уже более двадцати лет, но он здесь родился, ходил в заводской детский сад, учился до четвертого класса в пятой школе, где директорствовал Александр Максимович Печенкин. А в его одиннадцать лет отец перевез семью в Москву. Из окна автомобиля, въехавшего в город ровно в десять утра, новоиспеченный буржуа внимательно вглядывался в совершенно незнакомый ему мир, наполненный суровыми, неулыбающимися людьми и раскрашенный в резкие и одновременно какие-то серые краски. Честно говоря, Григорию все это не нравилось! Но отцу надо было, чтобы он приехал в Кулеши, и он приехал!

А вот и заводской район, где на улице Каменской в доме номер четыре на верхнем этаже сталинской четырехэтажки находится их старая квартира. Ковригин – старший всегда жил в ней, когда приезжал на завод, сейчас туда же ехал его сын и наследник. Мирон Сергеевич, давно искоса наблюдающий за Григорием, усмехнулся и сказал:

– Не трусь! Это твой дом. Приехали, оставим вещи и на завод. Ты, Изо, посмотри квартиру – как там и что. Но Изольда Львовна ничего не слышала, она с изумлением и недоверием рассматривала в окно автомобиля старый кулешовский двор:

– Что это?! Зарезали! Слона зарезали! Изверги, дикари!

Странно! Получается, Айдар Валиев был прав? Ну, когда он острил про недорезанного слона. Только как же тот от Администрации до улицы Каменской добежал?! И вообще, откуда в Кулешах слоны? Тут же не Африка!

Глава 5. Да что происходит?

– Бред! Бред! Бред! – возмущался Айдар Валиев – Откуда в Кулешах слоны? Я просто пошутил, а все издеваются! Но вы – то, Виталий Андреевич! Ведь я вас всегда уважал и слушался! А вы меня на слона променяли!

– Мне по телефону доложили – ковригинский сынок приехал и увидел. Сходи и разберись! Да не расстраивайся ты так, может, это не слона зарезали, а кого-то другого – неловко оправдывался кулешовский прокурор, участвующий в оперативке заводского отделения полиции в связи с приездом важных гостей.

– Крокодила! – с готовностью подсказал Валиев.

– Почему крокодила?

– Люди говорят, не я!

Присутствующие на совещании коллеги Айдара уже давились от смеха, и Виталий Андреевич Бубликов, сдвинув брови, строго скомандовал:

– Лейтенант Валиев разберитесь и доложите!

Но все уже во всем разобрались, и даже Изольда Львовна успокоилась и поднялась в квартиру. А дело вот в чем – проектируя новый социалистический город будущего, сталинские архитекторы совершенно не экономили ограниченные государственные ресурсы и предусмотрели во дворах Заводского района Кулешей три фонтана классической формы, два с рыбками и один – слоненок. Наступившая в девяностых годах рыночная эпоха в России привела к кардинальному пересмотру взглядов на городскую инфраструктуру, короче, денег на фонтаны в местном бюджете не стало, и они заросли густой травой. Но зимой две тысячи девятнадцатого года депутаты Городской Думы Кулешей предложили сообществу местных предпринимателей добровольно – принудительно поучаствовать в городском благоустройстве к празднованию Дня Независимости России. Первого июня произошло открытие отремонтированного фонтана-слоненка с участием жильцов прилегающих домов, местных чиновников, предпринимателей и городской телекомпании Тарус. Фонтан всем понравился – круглая ярко-голубая чаша с фигурой слоненка светло-серого цвета в натуральную величину в центре, но уже через неделю вода в чаше стала застаиваться, и фонтан пришлось отключить для ремонта труб.

А после утреннего мщения неизвестных придется перекрашивать и самого слона, заляпанного большими кровавыми пятнами. Поэтому ничего удивительного нет в том, что Изольда Львовна была так возмущена открывшейся ей картиной.

Но Айдару Валиеву все это не принесло никакого облегчения! Таруские корреспонденты, оказавшиеся на месте происшествия раньше него, буквально намертво вцепились, да еще и камеру ему в лицо направили:

– Как вы думаете, в чем смысл такого вандализма? Что вам известно о мстителях?

– Что слона они не резали! Больше ничего не знаю!

– Господин лейтенант, общественность имеет право знать, что происходит в городе! Не уходите от ответа!

– Так я же стою, на месте стою, не ухожу. А в городе у нас все в порядке, пусть общественность не волнуется.

– Как вы думаете, что будет двенадцатого июня?

– А тут и думать нечего! Все готовы праздновать и мстить. Правда, калинковскую дорогу прибрать надо…

– Уже который год мстители действуют в Кулешах, но вы ничего сказать не можете!

– Так вы сначала скажите! Кто их покрывает? Что они, в пустоте художествами занимаются, что ли? В шесть утра они слона резали, тьфу, Администрацию с фонтаном красили, а где свидетели? Мы же не оккупанты, не фрицы! Мы полиция! Российская полиция!

– Значит, мстители пользуются поддержкой народа?

– Конечно! Кто яйца пуляет в чиновников? Народ и пуляет.

– А полиция что делать будет?

– Мы всегда с народом! – воодушевился Айдар и добавил – И вообще, Крым наш! С праздником независимости, россияне! С наступающим!

Затем Валиев энергичным шагом, пока телевизионщики не опомнились, быстро покинул двор с фонтаном. Не подумайте, он не испугался – просто вспомнил, что ему надо срочно оформить административные наказания поселковским драчунам, чтобы заставить этих гремлинов убрать свой мусор с калинковской дороги. Только Крым здесь причем, Валиев?

Озадаченным корреспондентам также некогда было ломать голову над странным поведением кулешовской полиции, они добросовестно все засняли на камеру и рванули вслед машинам с Григорием Ковригиным, Мироном Ригой и охраной выполнять редакционное задание по освещению визита нового хозяина на свой завод.

Эрих Михайлович Лайбе управлял Кулешовским металлургическим заводом уже почти пять лет. Родом он был с Латвии, где тридцать лет проработал на Лиепайском металлургическом заводе, последовательно пройдя путь от цехового мастера до заместителя главного инженера завода. Осенью две тысячи тринадцатого года после объявления банкротства предприятия он перебрался на Донецкий металлургический завод, откуда его пригласил к себе давний знакомый Александр Петрович Ковригин. Нет, друзьями они не стали, но Ковригин очень ценил Лайбе за его педантичность и добросовестность, всегда корректно и уважительно общаясь с ним на уровне хозяин-работник. Да, уважаемые читатели, Александру Ковригину пришлось отступить от своих убеждений и стать-таки настоящим хозяином своего завода, но произошло это не сразу и нелегко!

– Добрый день! Прошу, присаживайтесь! Примите мои соболезнования, Григорий Александрович и вы, Мирон Сергеевич – мягкий акцент и неторопливая, плавная речь до сих пор выдавали в Лайбе его балтийские корни – Вы не против знакомства с заводскими работниками? Или отложим?

– Пожалуй, отложим – согласился Рига – Григорию в кабинет отца надо.

– Сейчас откроют и проводят. Светлана! – позвал секретаря Лайбе.

Мирон Сергеевич, удобно устроившись в большом кресле, пытливо всматривался в собеседника:

– Ну что, Эрих Михайлович, в прятки играть не будем? Какие твои планы?

– А ваши? – осторожничал Лайбе.

– Выстоять! Я прямо говорю – ты нам нужен. Если дело в деньгах, называй сумму!

– Деньги – это… хорошо. Но их мне уже предложили.

– Понятно! Тогда что? Ну, не тяни, ты же меня знаешь!

– Мне нужны две вещи – отбросил деликатность Лайбе, и сразу заговорил быстро, без акцента – Пост директора еще на пять лет с настоящими полномочиями и долю в акционерном капитале.

– Ясно! Насчет поста согласен, а вот про долю – ее тебе никто дарить не будет, заплатишь сполна. Отсрочить оплату можно с учетом финансовых результатов завода, но закладывать долю мы тебе не позволим. И это все! Вот и подумай, сколько откусить сможешь? Но Григорий должен контролировать свой актив.

– Я думаю, мы договоримся – довольный улыбался Лайбе.

– Мы да! А стервятники?

– Есть у меня предложения, обсудим.

Собеседники погрузились в обсуждение сложных финансовых вопросов, а что же Григорий?

Он стоял посреди отцовского кабинета и не знал, что ему делать. Большая квадратная комната с двумя высокими занавешанными окнами напоминала ему сумрачное таинственное царство, где, сколько Григорий себя помнил, пропадал его отец. Он всегда работал – здесь в Кулешах и потом в Москве, даже когда заболела мама, эта чертова работа не закончилась, даже на следующий день после ее похорон Григорий опять услышал: «Я на работе, когда освобожусь, мы поговорим».

«Что же такого важного вершилось здесь?» – недоумевал Григорий. Конечно, он понимал, что его собственное благополучие напрямую зависит от завода. Но зачем продолжать тратить львиную долю своей жизни на этого бездушного монстра, когда все условия безбедного существования твоим близким уже созданы? Почему отец продолжал выбирать монстра, но не своего сына?

– Нет! Ты любил меня! И маму тоже – бормотал Григорий – Я всегда чувствовал, что ты думаешь обо мне. Но мы так мало времени проводили вместе! Завод! Всегда завод! – уже злился Ковригин-младший – Что я должен сделать?! О чем ты мне написал?! Я все сделаю, но он мне не нужен! Прости…

Очаровательная блондинка заглянула в кабинет:

– Григорий Александрович, что-то нужно принести? Эрих Михайлович поручил мне во всем вам помогать!

– Спасибо, Светлана – поблагодарил секретаря директора Ковригин – Все в порядке, только сумрачно здесь как-то!

– Сейчас! – Светлана шустро подняла жалюзи с большого окна, выходящего на центральную площадь между заводоуправлением и проходной – Ого! Уже собрались!

– Кто? – не понял Григорий и тоже подошел к окну.

Два десятка женщин, абсолютно прекрасных телом и душой в своем яростном порыве за справедливость и лучшее будущее, ринулись красочно протестовать перед хозяйскими окнами, будто по команде Светланы. У каждой валькирии были заняты обе руки – в одной вился по ветру российский триколор, в другой – крупно написанный лозунг (у всех – похожего содержания):

– Верните Крым!

– Крым наш!

– Руки прочь от Крыма!

– Крым сожрали!

Григорий задумчиво спросил Светлану – Лозунги какие-то странные? Он уже наш.

– Ваш! А им он тоже нужен!

– В смысле? Он же общий.

– Это за двадцать тысяч? У нас столько в месяц зарабатывают! А если мама одна, какой Крым?

– Так его что, делят, что ли? За деньги?

– А вы думали бесплатно? – задорно и с огоньком отвечала Светлана, но совершенно непонятно.

– Да ничего я не думал… Странно как-то – нерешительно бормотал Ковригин – А чего они здесь Крым требуют?

– А где еще? Вы же хозяин! Все деньги у вас!

– У меня столько нет – испугался Григорий – Целый Крым!

А на площади к прекрасным валькириям уже устремились корреспонденты Таруса, настраивая камеры на наиболее фотогеничных протестанток.

– Это политический протест? Почему такие требования?

– А чем мы хуже? Вот чем мой сын виноват?! Кое-кто завод получил просто так! А моему – Крым тогда дайте!

– Точно! Мы все за него платим, из каждого кармана повыгребали!

– Горбатимся, а толку чуть! Мы же на Францию не просим – только на Крым!

– Ну, ты и хватила! Франция! Наши рожи там не гожи! Это для хозяйских деток, а остальным – шиш!

– За себя говори! Моему все гоже! И Крым я не отдам!

– Я инвалид, без мужа рощу двоих детей. Они у меня слабенькие, болеют часто. А в Крыму такой климат и море! Несправедливо это! Верните Крым!

Внезапно по этой сумятице криков и телодвижений пробежала какая-то большая волна и, наткнувшись на стоящих перед входом в заводоуправление охранников, схлынула обратно в море, унося с собой прекрасных и загадочных валькирий с их весьма экстравагантными требованиями. Но ничто в нашем мире не проходит бесследно – прямо перед телекамерами Таруса неизвестно откуда буквально материализовался ошарашенный господин Царапкин, весь увешанный ленточками российского триколора. А еще он крепко сжимал в своих, не знающих физического труда, холеных, белых руках самый большой и самый оригинальный лозунг исчезнувших протестанток – «Мы на горе всем буржуям Крым вернем и потанцуем!»

Секундное замешательство, вызванное взаимным отказом господина Царапкина и корреспондентов Таруса поверить своим собственным глазам, сменилось яростным негодованием одного и ехидными вопросами других:

– И вам тоже Крыма мало, Францию подавай?!

– Это провокация! – в ответ завопил градоначальник – Да что происходит?!

– Крым ваш, господин Царапкин, или не ваш?

– Пуссик! Пуссик! Пуссик! – возмущенно скандировал мэр – Проверь! У них точно есть яйца! Я знаю!

– Успокойтесь, Симеон Иоаннович! – Игорь Владиленович Пуссик наконец-то пробрался к шефу – А вы хулиганы! Я полицию вызову!

Григорий озадаченно посмотрел на Светлану, но та, пожав своми красивыми, белоснежными плечами, возмущенно воскликнула:

– Бессовестный какой! Крым детям нужен, а он кто? Ни стыда, ни совести! Не давайте ему ничего, Григорий Александрович! Пожалуйста!

– Не дам! – твердо пообещал Ковригин.

– Пойду все Эриху Михайловичу расскажу! Он этого Царапкина не выносит!

Так ничего не понявший Григорий задумчиво посмотрел вслед убегающей Светлане и снова вернулся к своим проблемам. Сунув руку в карман, он достал маленький серебристый ключ от сейфа отца и буквально заставил себя открыть его. Внутри сейфа лежали два одинаковых конверта, один с надписью – сыну, другой с пометкой – Григорию К.

Григорий сразу вспомнил, что отец обычно не называл его полным именем, только, когда был крайне недоволен его учебой или поведением, а еще, после смерти матери, когда заставлял его выйти из своей комнаты и начать жить снова.

Руки Григория сами потянулись к первому конверту и быстро разорвали его. Обычный лист бумаги был заполнен острым, размашистым почерком Ковригина – старшего:

Сын! Гришенька, родной мой!

Я люблю тебя больше всего на свете! Поверь, я боролся изо всех сил, чтобы не оставить тебя, но смерти не избежать. Прости нас с мамой, что ушли, но мы всегда с тобой.

Сын мой, ты моя жизнь! А я хочу жить вечно и счастливо, помни об этом! Я верю, ты встретишь свою женщину, и у меня будут внуки и правнуки. Не плачь мой взрослый сын, я с тобой, я всегда буду с тобой.

Я не писал завещания – ты мой единственный наследник, только прошу не забудь твою Леди Изо, ты же понял, кем она была для меня.

И еще – я не хочу заставлять тебя открывать второй конверт, можешь просто порвать его. Но, если ты решишь открыть, то знай, я пойму любое твое решение.

И напоследок – твоя мама просила меня вырастить тебя самостоятельным человеком, не трястись над тобой и не оберегать излишне, но я всегда волновался за тебя, особенно после ее смерти. Я не знаю, удалось мне это или нет, но и ты сам не знаешь! Может, попробуешь?

Сынок, прощай. Живи, живи долго и счастливо! Твой отец.

Глухо воя, Григорий рухнул в кресло – боль снова затопила мир, и московский дождь догнал его в Кулешах. Ничего не будет больше и ничего не надо! Григорий умер. Или хотел умереть?

Глава 6. Кто ты?

Когда ночь опускается на землю, люди вспоминают, насколько они слабы и беззащитны, самонадеянны и глупы. Да, мы захватили эту планету, отняв у всех других представителей земного мира, мы ломаем ее под себя беспощадно и безвозвратно. Земля уже обречена быть или не быть только вместе с людьми, мы ее главное богатство и проклятие! Но ночь – не наше время, пусть мы освещаем ее искусственным светом и заполняем нашими пустыми развлечениями, и даже, страшно сказать, культурным отдыхом. Мы делаем все, чтобы только избежать необходимости отвечать на эти вечные, мучащие нас вопросы – кто мы? что нам всем надо? почему я? и тысячи, тысячи других. Господи! Помоги нам смириться с собой и дай силы стать лучше!

Но Григорий не мог просить, ведь все уже произошло и ничего не изменишь – отец там, а он здесь, почему? Но и слез больше не было, была только боль огромная и тупая, болело все тело – от кончиков пальцев ног до волос на голове, болела душа, непрерывно, остро и нескончаемо! Григорий не помнил ничего, что случилось с ним днем девятого июня после того, как он прочитал письмо отца. Не помнил скандала с мэром, который примчался к дверям его кабинета пожаловаться на хамские издевательства кулешовцев – впервые в своей сознательной, взрослой жизни Григорий избил другого сознательного, взрослого человека, правда, неприятного многим, да еще и отматерил его от души. Не помнил он, как кричал Лайбе и Ригу о том, что ему ничего не надо, пусть все идет на Крым. Не помнил, как Мирон Сергеевич утащил его домой, как Изольда Львовна уговаривала его успокоиться и лечь спать. Он не помнил даже, как ускользнул от надоедливой опеки и оказался на ночных улицах этого ужасного города, чей завод-монстр сожрал его отца!

Все было враждебно ему в Кулешах, за каждым углом таились кровавые убийцы, ненавистные горожане проскальзывали мимо него подобно бесплотным теням, зловещие звуки терзали ужасом его израненную душу. Он здесь чужой! Как же больно дышать этим отравленным воздухом! Отчаявшись отыскать спасительное убежище, Григорий уже готов был рухнуть посреди той отвратительной, пыльной улицы с безумным названием Трубапром, по которой он брел уже из последних сил, прямо напротив трехэтажки с номером тринадцать, настолько косо прибитым, что бедняге казалось, сам черт криво подмигивает ему свою дюжину раз. Но спасение было уже близко!

Нет, утро еще не настало, лишь тонкий лучик разума и надежды проглянул сквозь двухдневные тяжелые облака бессмыслицы и горя – Григорий почувствовал то, в чем нуждался сейчас больше всего на свете – родственную душу. Он видел – в этих серых глазах плескалась боль, такая же огромная, как и его собственная, и эти руки были также холодны и бессильны что-то исправить:

– Кто ты? Тебе плохо? – почти бесшумно прошептал Григорий, вплотную приблизив свое лицо к лицу незнакомца – я теперь один, навсегда один…

– Да – тихо ответил незнакомец – ты поймешь… что же мне делать?!

Как странно мы стали жить! Вокруг нас множество друзей с их лайками и восторженными комментариями под нашими фото в соцсетях, мы легко решаемся сказать «люблю» случайным знакомым, захлебываемся от восторга за блестяще раскручивающуюся карьеру и даже не сомневаемся словам родителей о гордости за нас, живущих так далеко – в Москве или Америке! Кто-то еще верит этому?! Что у нас есть? Друзья, окружающие нас в праздники, но не в горе? Родители, любящие нас и доживающие в одиночестве? Любовники и любовницы, бывшие мужья и жены, так и не ставшие нам близкими людьми? Да! Еще есть наши дети – прекрасные инопланетные странники, сумевшие сохранить только облик гуманоидов, а что у них внутри?

Конечно! Скоро наступит утро, депрессия отступит, и мы снова поверим в прекрасный, разумный мир без страха и зла, нищеты и предательства, мы будем жить и надеяться снова и снова. Но земля опять крутанется вокруг своей оси, придет ночь, и все повторится!

Резкий ранний звонок в дверь подобно будильнику разбудил Людмилу Кошкину, ее тревожный, краткий сон рассыпался в прах, не успев подарить освобождение от усталости, тревог и суеты прошедшего дня. Потрогав холодную половину супружеской постели, Людмила грустно вздохнула и побрела открывать дверь.

– Спишь еще? Я на вокзал, Савушка приезжает. А где Сергей? Я вам шанежек горячих занесла, внучек любит с картошкой – с порога зачастила Нина Петровна Кошкина, свекровка Людмилы – А ты чего грустная, случилось что?

– Ничего! – опять вздохнула Людмила – Вы проходите! Никита у моих родителей, там сейчас близнецы – Мария в больнице лежит, но скоро выпишут. Вот брат и предложил забросить детей к бабушке с дедушкой погостить.

– А чего грустишь тогда?

– Ой, Нина Петровна! Ничего у меня не получается, будто в закрытую дверь ломлюсь! А толку?!

– Доченька, я все вижу! Бедная ты моя! Тяжело тебе с моим сыном…

– Нет! Я люблю его, только его! Я смогу, я обязательно смогу! – убеждала свекровь Людмила, а себя ей убеждать было не нужно.

Есть в наших женщинах одна неистребимая потребность, передаваемая из поколения в поколение, глубоко порицаемая современным эмансипированным человечеством, зачастую раздражающая донельзя своих адресатов, но выражающая абсолютный смысл женского существования. Это потребность любить и заботиться о своих близких, всегда и везде, вопреки всему и всем! Вы только вдумайтесь – бьет, значит, любит! – и она действительно в это верит!

О да! Поморщите нос и выскажитесь презрительно: «Дура! Как ты можешь терпеть?!»

Терпеть, конечно, не надо, но я спрошу: «А почему терпишь ты?» У тебя ведь все прекрасно – ты красива, умна, образованна. И одна – да, ты одна! Только, пожалуйста, не говори о своих партнерах – сексуальных, деловых и еще каких-то; о веселых и свободных друзьях, о высокой цели самореализации и самосовершенствования! Я просто спрошу – ты счастлива? Почему я все больше вижу вокруг себя людей, которые не живут, а готовятся жить? Они терпят бессмысленную, унизительную работу, да и с собственным бизнесом так бывает, чтобы получить какую-то сумму денег, но им не на кого их тратить, и тогда из глубин подсознания выплывает бригантина с парусами, исписанными наполеоновскими планами будущего, требующего терпеть, терпеть и терпеть. Только будет ли оно это будущее? А пока у тебя нет даже того, ради кого стоило хотя бы плакать!

Людмила Кошкина любила, любила так, что даже задыхалась от переизбытка этой любви – ее муж Сергей и сын Никита составляли весь ее мир. И он, этот мир, был огромен, ничуть не меньше, чем у продвинутых столичных интеллектуалок, ведущих кровавую беспощадную борьбу за мужской престол. А Людмиле не нужно было это царство, ведь она не была одна! И заполнять свою жизнь искусственным смыслом и бесполезными целями ей не требовалось, времени хватало только на сущее.

Сергей Кошкин – это первое и единственное чувство, боль и нежность, страх и горе, ее единственный мужчина, отец ее сына Никиты. Первый раз Людмила заметила его, когда училась в четвертом классе средней школы в Кулешах. Она поднималась по широкой лестнице с деревянными перилами, а навстречу ей спускалась шумная компания старшеклассников, и среди них был он – высокий, сероглазый, с роскошной шевелюрой пепельного цвета. Зацепившись за ступеньку, Люда, не отрывая взгляда от Сергея, рухнула перед ним на коленки, а он легко и ловко поднял ее, дружелюбно посоветовав девочке: «Не падай больше! А если что, зови – подниму тебя, малышка!»

Дальше Людмила взрослела уже вместе со своей любовью – смешно и неловко, беспощадно и яростно боролась она за своего Сергея, боролась со всеми подряд – с самыми красивыми девушками пятой школы, с собственными родителями, с учителями, не понимающими такой простой вещи – любовь важнее литературы, химии и даже математики, она стократ важнее! Да, поначалу все смеялись над Людой и ее принцем, но абсолютная честность девочки перед собой и всем миром, ее нерушимая вера в свое чувство подкупали. И ей прощали все – стрельбу репейными снарядами по волосам взрослых соперниц, нескрываемую скуку на уроках в ожидании переменки, когда можно побежать к классу Сергея и опять раствориться без остатка в огромном океане любви, откровенные насмешки над кавалерами-сверстниками, такими маленькими и глупыми в глазах Людмилы и многое, многое другое.

Директор пятой школы Александр Максимович Печенкин, всегда очень лояльный и деликатный по отношению к своим ученикам и подчиненным, попытался для порядка вернуть девочку в наше измерение, но в итоге сам открылся на примере Людмилы высоким материям человеческих чувств и переживаний. Он даже приспособился вызывать ее в свой кабинет на формальный разговор о необходимости подтянуть успеваемость и поведение, когда собственные мелкие дела и вечная рутина особенно доставали его. Это было как его лекарство от хандры и уныния:

– Люда! Но ты даже не пыталась писать эту контрольную. Я понимаю, что химиком ты не станешь, но это школа!

– Александр Максимович, можно я завтра не приду? Пожалуйста! Они все едут на соревнования. Я должна быть с ним!

– Люда! Какое соревнование?! У тебя двойки!

– Пожалуйста! Я все сделаю! Хотите, пол вымою в коридоре? Дежурить в столовой буду всю неделю! Ну, что мне сделать?!

– Написать контрольную!

– Ладно! Но сначала я убью эту Кочкину! Девятый класс сейчас на физкультуре?

– Да… о чем ты?

– Я быстро! Сбегаю, дам ей гантелей по башке и обратно, писать вашу контрольную!

– Стой! Сядь, я сказал! Никаких гантелей!

– Она будет с ним! А я? Я уже выросла! Вы что, не видите?! Он мой! Я ей все зубы выбью! Поулыбается тогда!

– Успокойся, Люда! У Наташи Бочкиной есть мальчик, по-моему, Дима Калинкин.

– Ну почему я такая маленькая?! Александр Максимович, а можно за один год четыре класса пройти? Я хочу вместе с Сергеем школу закончить! Я все контрольные напишу, обещаю! Вы мне поможете?

– Людочка, о чем ты? Бог с ней, с контрольной этой! Разрешаю тебе завтра ехать на соревнование.

Александр Максимович, улыбаясь, смотрел вслед несчастной Джульетте, чувствуя пронзительную и нежную грусть от понимания, что его время ушло и так любить он уже не сможет. А стало быть, все силы ему придется бросить на развитие образования в средней школе номер пять города Кулешей.

После школы Сергей поступил учиться в областной политехнический университет, но что-то не задалось с учебой, и на втором курсе его забрали в армию, Людмила, домучив, наконец, свое обязательное среднее образование, дождалась любимого. В две тысячи восьмом году, когда разразился всемирный экономический кризис, а Россия, вляпавшись в него по самые уши, радостно и с энтузиазмом выполняла свой очередной интернациональный долг в Южной Осетии и Абхазии, Сергей Кошкин и Людмила Талаш поженились, несмотря на возражения родителей невесты. Через два года у них родился сын Никита, первый внук Павла и Анны Талаш.

– Хочешь, я поговорю с ним? – не унималась Нина Петровна – про сына напомню!

– Нет! Он про него никогда и не забывал! Ему надо захотеть жить, и тогда все исправится.

– Но как же вы? Ведь есть надо каждый день! Денежки с неба не падают.

– Нина Петровна! Мне не деньги нужны! Мне Сергей нужен, живой и здоровый! И на что мне жаловаться? Квартиру эту Сергей заработал, машину тоже, отдыхать мы с Никитой каждый год ездили!

– Помню, только сейчас деньги у тебя закончились, живете на твою зарплату. Да и сваты мои вас достают.

– Я сама решу, как мне жить! От Сергея я не уйду, никогда не уйду! А деньги – дело наживное.

– Ладно, доченька, решай все сама. А это Никите – он в аквапарк хочет, свози его. И не отказывайся! Я не последнее отдаю. Он мой внук! – Нина Петровна резко прервала возражения невестки и сунула деньги ей в карман.

Людмила успела только неловко поблагодарить свекровь, как в дверь снова позвонили. Плечом к плечу, нога в ногу и навеселе в квартиру Кошкиных вошли две родственные души (или влетели?) – любимый муж Людмилы Сергей и новоиспеченный хозяин Кулешовского завода Григорий Ковригин. Странная пара, дружно удерживающая сомкнутыми плечами колебания своих тел в допустимом диапазоне – чтобы не упасть, успешно промаршировала до дивана и плотно втиснулась в него. Людмила изумленно и недоверчиво рассматривала свое сокровище, которое вело пусть и депрессивный, но преимущественно трезвый образ жизни уже три года. Нина Петровна была удивлена не меньше невестки, но как мать сразу кинулась защищать сына:

– Да что же это?! Богач какой выискался! Завод забрал и людей еще спаивает! И сюда приперся дальше пить?!

– Не волнуйтесь, Нина Петровна! Это я их привела, они за домом сидели, но ведь скоро шесть, утро уже, люди на работу пойдут, а тут такое…

– Спасибо, Света – обратилась к соседке Светлане Курицыной, секретарю Лайбе, Людмила – А он Ковригин?

– Ну, да. Представляешь, какой скандал! Люди на работу, а он с утра развлекается! Я сейчас позвоню на завод, чтобы за ним приехали.

– Нет, не звоните, Светлана! Я там такого наобещал, целый Крым! Он же сотни миллиардов стоит. Как я им покажусь? – с ужасом и заикаясь, попросил Григорий.

– Так что, сейчас здесь прятаться будешь, что ли? – опять возмутилась Нина Петровна – Мы люди простые, излишков не имеем. Иди-ка ты со своими миллиардами!

– Да какие миллиарды? Одна путевка в Крым прошлым летом тысяч тридцать стоила с дорогой, всего, значит, два миллиона, не больше – деловито доложила всезнающая Светлана – ну, подорожало немного с прошлого года, но не на миллиард же! – и подозрительно прищурившись на совестливого богача, спросила – Вы, что, целый Крым покупать собрались? А кто его вам продаст? Он же государственный!

– Это ему денег жалко стало! А отец твой не жалел – каждый год отправлял наших детей в Крым! – не успокаивалась Нина Петровна.

– Мне тоже не жалко – робко оправдывался Григорий Ковригин – я просто не понял сначала…

– Я иду звонить – нетерпеливо заявила Светлана Курицына – Вы его подержите пока у себя. Ну, чаем напоите. Не обеднеете, Нина Петровна?! – уколола напоследок она возмущенную собеседницу.

Пока свекровь пыхала обидой, Светлана подошла к мужу и, взяв его руку, вопросительно посмотрела на него. Сергей виновато прошептал на ее немой вопрос: «Прости…»

Будто волшебство пробежало по скромному жилищу супругов Кошкиных, беспощадно разделяя своих и чужих. Григорий опять почувствовал себя бесконечно одиноким и забытым, обретенный друг, единственный пока смысл его жизни после смерти отца, предал. Предал всего лишь за одно прикосновение этой милой, но совсем не ослепительно красивой женщины! Они смотрели только друг на друга, чувствовали только друг друга, они были вместе, а он – один, опять один!

Нина Петровна Кошкина тоже все поняла, но ничуть не обиделась и не огорчилась, а быстренько засобиралась на вокзал. Людмила, розовея и расцветая на глазах любимого, но даже не глядя на незваного гостя, предложила:

– Я сейчас вас чаем напою с шанежками картофельными, я быстро!

– Это моя жена Людмила – сказал Григорию Сергей, непонятно почему, но он чувствовал себя виноватым – Я женат и у меня сын. А ты?

– Я один, я совсем один – глухо пробормотал в ответ Григорий.

Двое мужчин молчали, не зная, как продолжить тот разговор, что сблизил их прошлой ночью. А все потому, что сказано было так много, так откровенно, что не осталось ничего тайного, как казалось тогда. Но наступило утро, и реальная жизнь поставила все на свои места – каждому из них придется самому справляться со своими проблемами, как и всем нам. Но, то чувство единения и сопереживания, возникшее между ними, не случайно (кто знает?). Может, решая беды другого, ты выкарабкаешься сам?

Глава 7. Страшно далеки были они от народа

Я хорошо помню девяностые, когда пустые полки советских магазинов стали пока еще робко, но заполняться товарами по неправдоподобным ценам. Помню, как родственники купили большой цветной телевизор, разом сняв с книжки все свои многолетние сбережения, и как, получив зарплату, мы все дружно и наперегонки бежали ее тратить, наивно полагая хоть немного защититься от нового рыночного правительства в Москве, да где там! Но вернемся к нашим героям.

В конце августа 1991 года неразлучная троица верных друзей и идеологических единомышленников Н. Г. Чернышевского, окончательно протрезвев и потеряв всякую толерантность к ошалевшим от собственной безнаказанности москвичам, покинула их сумасшедший город и направилась в Кулеши, чтобы на месте воплотить в жизнь великие идеи свободы и солидарности. Но это они так планировали, а вот что у них получилось, решайте сами.

Наивных мечтателей встретила удивительная провинциальная осень – раз в столетие или реже случаются в России такие периоды какого-то безвременья, они будто застывшие ледяные полоски в конце апреля, границы между двумя не сосуществующими мирами прошлого и будущего, когда настоящего просто нет, вернее, оно нам только кажется. Вот и тогда в российской столице бушевало демократическое половодье и всеобщее опьянение новой верой, а в провинции – другой застывший мир, в котором будто все по-старому, также работают заводы, те же советские люди продолжают учить, лечить и помогать своим согражданам, но уже бесплатно. И никто из них не верит, что нашей огромной страны больше нет. Я тоже не верила…

С ходу воплотить чернышевские идеи Александру Ковригину не удалось, все его время отнимали поиск новых рынков сбыта для заводской продукции и разработка невероятно сложных и запутанных бартерных схем. Но зарплаты заводчанам он платил раза в три выше средней по городу, а сразу после выхода знаменитого постановления российского правительства об отпуске цен эта разница выросла до десяти раз. Ковригинский металлургический завод на долгие годы стал самым щедрым и честным работодателем в Кулешах, да и во всем регионе. И не только в регионе – Алиса Велиховская, старшая дочь Нины Петровны Кошкиной и сестра Сергея Кошкина, сбежала тогда с двухлетним сыном Савушкой из Петербурга от нищеты и непрактичности мужа-доцента питерского вуза и три года отработала на КМЗ в цехе. Сейчас конечно все изменилось – завод уже не тот, да и Савва Велиховский, закончив с красным дипломом Петербургский университет, абсолютно уверен, что сам, один и собственными руками построит благополучную и успешную жизнь. Зачем ему общее дело и этот старый завод? Каждый сам за себя! Но Александр Ковригин так никогда не думал, хотя на что он надеялся? На своих верных друзей, на заводчан, на коллег-директоров, на здравый смысл и солидарность, в конце концов; и уж точно эксплуатировать никого он не собирался!

Но шустрые и образованные российские власти буквально забросали национальную экономику рыночными и революционными указами да постановлениями – все сразу, все быстро. А люди что? Да ничего, к житью – так выживут! Та же Нина Петровна Кошкина до сих пор со стыдом вспоминает дикую драку на механическом заводе за бесплатную булку хлеба, что раздавали по очереди его работникам вместо зарплаты. А про тот случай на секретном военном бюро не забудет уже весь город – молодой заместитель директора, потерявший последнюю надежду достучаться до московского начальства сохранить Бурановские разработки, сам потерял разумное восприятие действительности – раздевшись догола, он с ножом бегал за всеми, кто попадался ему на дороге. Но Москва все реформировала и реформировала свои оцепеневшие от полного непонимания российские провинции, даже отдышаться не давала! Поэтому чернышевским мушкетерам ну никак не удавалось приступить к построению светлого и справедливого будущего на отдельно взятом островке ускользающей советской реальности.

– На зарплату хватит, а с сырьем на следующий квартал туго. Третий цех латать надо еще. Да и городские на отопление попрошайничают – где они кроме нас возьмут?

– Понятно, Мирон. Что предлагаешь?

– В Китай лети, не откладывай! С немцами тоже надо работать. В Союзе денег нет, только бартер.

– А город как? Наскребем?

– Металлом отдадим, сами пусть крутятся! И что ты там про лагерь наобещал? Его же капитально ремонтировать надо! Деньги где?

– До лета справимся, детям отдыхать надо. Ну не ворчи, Мирон! Ты ж у нас бог финансов, без денег все добываешь – в коммунизме живешь!

– Коммунизм не поможет! Нужны живые деньги. Я тебе уже который раз твержу, Саня, выкупать акции придется, не ты – другие желающие найдутся. Хватит спать! Люди уже продают свои акции, начали вернее. Перекупщики в городе конторы открывают. Чего медлишь? На зарплату валите, а будет ли завод работать под новыми владельцами? – горячился Сергей Кривицкий – Не отказывайся от предложения немцев, возьми деньги, лучше от них, чем с нашими банкирами-бандитами связываться!

– Я поговорю с людьми. Все объясню, поймут. Это же их завод!

– Сейчас, может, кто и послушает, но у них только треть пакета, а с остальным как? Москва нас всех продаст, не моргнув глазом своим рыночным!

– Не продаст! Придумаем что-нибудь с соседними заводами, холдинг какой-нибудь. Не дураки ведь эти москвичи – бесплатно все отдавать – разумно и уверенно размышлял Александр Петрович Ковригин.

– Причем здесь разум? Они же по учебникам живут! Раз там написано – приватизация, значит, все отдадут и даром! Пятерки еще получат от своих учителей.

– Не кипятись, Сергей. Москва одна, а нас много.

– Ох, Саня! Ты что не видишь? Против нас не только Москва, эти ученые дурачки страну не к рынку тянут, они нас на всемирный базар выставили как скот, задарма готовы отдать!

– Ну чего ты так кричишь? Не продадут заводчане акции, зарплата у них хорошая и мозги имеются, задарма не отдадут! – убеждал себя и собеседников красный директор.

– Ладно, посмотрим! Но собрания по цехам провести надо!

Все правильно, кулешовцы дураками и тогда не были, но вот время смутным было, да и голодным к тому же. И еще одно событие произошло тогда, важное для нашей истории – кулешовцы впервые посмотрели знаменитый американский фильм Гремлины, где эти очаровательные пушистики, так и просящие погладить их и пожулькать от души, превращались в злобных монстров, если их напоить. Посмотрели и запомнили, а потом метко обозвали кое-кого из городских жителей. Ну а что означает это обзывательство, и почему оно намертво приклеилось к жителям поселка Металл Советов, я расскажу попозже.

Сергей Кривицкий, третий из чернышевских мушкетеров, не зря нервничал и дергал друзей – он продолжал работать в московском министерстве и все больше и больше убеждался, что в покое Кулеши не оставят. Раз в учебнике К. Р. Макконела и С. Л. Брю «Экономикс» написано, что мир спасут лишь приватизация и частная собственность, то так и будет! И Сергей был прав – в Кулешах уже открывались конторы по скупке акций КМЗ, полученных работниками завода на ваучеры и за трудовой стаж. Конечно, массовой продажи еще не было, продавали в основном из-за безденежья или по какому-то форс-мажору, хорошие ковригинские зарплаты пока сдерживали лавину.

Но скоро ситуация стала выходить из-под контроля и все благодаря тому же российскому правительству с его пресловутым законом о приватизации. В борьбу с мушкетерами за контроль над заводом вступили новые игроки – некая фирма под названием «Веринева» открыла несколько офисов в заводском районе Кулешей, где чутко и внимательно слушали заводских пенсионеров, настойчиво подсказывая, что многие проблемы они решат на денежки от продажи своих акций. Дальше больше – вериневские офисы открылись уже рядом с заводской проходной, многих работников назойливо убеждали расстаться с капиталом и приобрести новые автомобили и даже квартиры, цена акций взлетела почти в десять раз. Ковригин неоднократно выступал в цехах, призывая заводчан к солидарности и разуму, но ему впервые в жизни пришлось отступить от своих принципов и самому начать скупку этих проклятых акций!

Общее собрание акционеров КМЗ должно было стать кульминацией схватки чернышевских мушкетеров и понаехавших – победителем станет тот, у кого больше акций. Соперники шли голова в голову, будущее оставалось смутным и непонятным. Веринева пригласила мечтателей на встречу, направив от себя представителями настоящих бандитов снаружи и внутри, именно такими, кстати, и были раньше многие эффективные менеждеры. Но не на тех напали! Троица верных друзей и больших мечтателей не стала долго слушать угрозы распоясавшихся конкурентов, а, вспомнив свое дворовое безнадзорное детство, от души отметелила идиотов, но все по-честному, трое на трое, охранники, предупрежденные о серьезности разговора, даже к двери совещательной комнаты не подошли.

Дальше была самая настоящая бандитская ночь с киллерами, погоней и бегством мушкетеров из Кулешей. Увы, но это правда! И чтобы снова вернуться на завод Ковригину пришлось пожертвовать многим, но не всем. Слышите, не всем!

А сегодня ранним утром на вокзал в Кулешах прибыл очередной поезд из Москвы, его пассажиры, зябко поеживаясь на свежем прохладном ветерке, лениво вышагивали из вагонов на перрон, неловко вытаскивая свои чемоданы и сумки. Гостей встречал пока безмолвный и безразличный спящий город, тишину которого нарушали лишь робкие возгласы встречающих своих друзей и родственников немногочисленных кулешовцев. Но встречали не всех, резкие звуки отъезжающих автомобилей оставили в тишине и забвении одного столичного пассажира – молодого, яркого мужчину, обладателя весьма солидного телосложения с ярко-желтым кожаным чемоданом на колесиках. Мужчина сначала с удивлением, а потом и растерянно, оглядывал пустое и спящее кулешовское пространство, все расширяя и расширяя угол обзора, надеясь обнаружить хоть какие-то признаки цивилизации в виде такси или общественного транспорта. Но тут обзор его буквально врезался в странный лозунг (или угрозу?), размашисто нарисованный красной краской на фасаде здания напротив: «Будущего нет!». Такой краткой и емкой квинтэссенции нашего времени пассажиру видеть еще не приходилось, поэтому, отряхнувшись от минутного философского оцепенения, он резко отступил в тень вокзального здания из этой опасной пустоты без будущего в ожидании братьев по разуму.

Первыми братьями оказалась группа бойких старушек, высыпавшая на вокзальную площадь с левого фланга. Бодро семеня крошечными ножками в ярких кроссовках, старушки дружно и понятно ответили на пассажирское приветствие, а на его вопрос о лозунге рассыпались уже совершенно непонятными речами:

– Молодцы, хорошо работают! И видно хорошо!

– Да они бы больше написали, но на Администрацию со слоном столько краски ушло.

– За нас стараются! Не то, что власти, только о своем кошельке и думают!

– Правильно Царапкину надавали! Крым ему! С ковригинского сынка пошел требовать, у детей хотел отобрать! Тот ему и врезал. Ни стыда, ни совести, а еще мэр называется!

– И почему хорошие люди помирают, жили бы да жили! А этого кусаку никому не жалко!

– Яйца запретил нам продавать! Смерти нашей хочет, мечтает – с голоду помрем! Гад ползучий, ирод!

– Его самого покрасить надо, сам-то он со стыда не покраснеет!

– А тебе кого надо? – заинтересовались, наконец, приезжим собеседником старушки.

– Я к бабушке приехал, Нина Петровна Кошкина она.

– Так ты Савва? Внук? Давно тебя не видели! Вырос, да и не только в высоту… – беззастенчиво любопытствовали старушки – А чего ж бабка тебя не встречает?

– Я проездом, не сообщил ей, что буду.

– Щас! – одна из старушек резво вытащила сотовый и быстренько разбудила Нину Петровну.

– Ну, ладно, нам пора на электричку. Привет бабушке передавай.

Пока Савва Велиховский ждал радостную его неожиданному приезду бабушку, еще один его брат по разуму появился у вокзала. Странный человек неопределенного возраста и рода занятий с копной серебристых мерцающих в утреннем пространстве, подобно шлему космонавта в космосе, волос пристально разглядывал круглый циферблат вокзальных часов и бормотал себе под нос:

– Ну, надо же! Как опаздываешь, так электричка вовремя уходит!

– Здравствуйте! Я приезжий. Не подскажете, что это? – уже не с опаской, а с любопытством интересовался нарисованным будущим Савва.

– Читай, по-русски же написано.

– А о чем это написано? У кого будущего нет?

– У нас! У тебя и у меня.

– Нет! У каждого есть, и каждый сам творец своего будущего. Я считаю, шанс есть у всех – как воспользуешься, так и жить будешь! Я не согласен с таким лозунгом! – непонятно почему разгорячился Савва.

– Ясно. А чего ты сюда приехал? Жил бы там, где есть твое будущее, а у нас по-другому – мы или все вместе вылезем или нет.

– Значит, и будущего у вас нет! Нельзя зависеть от других, надо самому лезти.

– Куда лезти? У тебя-то самого что есть? Какое будущее? Могилка в сырой землице?

– Почему?!

– Потому, что люди живут вечно или не живут.

– Как это?

– Да так! Вот Ковригин еще долго жить будет, а кто-то словно и не жил вовсе. Только все лез и лез! В могилку свою и долез.

Савва Велиховский так явственно представил себе это будущее, предсказанное братом по разуму, что вспомнил свой самый большой страх, даже ужас, который он испытал в шестилетнем возрасте, когда жил с матерью в Кулешах. Было это летом на детской горке, где старшие ребята заговорили о трагедии, случившейся с их одноклассником – он утонул в речке. Савва слушал их обсуждения поминок в доме Юры, так звали мальчика, как они ели кутью (сладкий рис с изюмом и курагой) и как мама Юры все потчевала и потчевала их этим странным блюдом, уговаривая каждого не забывать сына и приходить к ней в гости. Рассеянно прислушиваясь к разговору, Савва поднял голову и увидел синее-синее небо без единого облачка, изумрудные махровые кроны дворовых деревьев и машину-палатку с надписью «Продукты». Мальчик подумал: «Как же так? Куда все это денется, когда я умру?» Ребенок впервые понял, что он один, несмотря на любящую семью и друзей, что разумная и спокойная жизнь, устроенная взрослыми на Земле, не спасет его от самой великой несправедливости на свете – он все равно умрет! Савва задохнулся от ужаса и, сломя голову кинулся искать спасительный уголок во дворе, чтобы спрятаться там от этих страшных мыслей. Нина Петровна нашла зареванного внука за трансформаторной будкой, но объяснить ей свои слезы мальчик отказался.

– О чем вы? Я умирать не собираюсь! У меня большие планы! Это вашего Ковригина закопали в могилку в сырой землице, а не меня! Я жив! Я, не он! – захлебываясь от беспокойства, почти кричал Савва Велиховский – Бабушка! Я не умру! Я не хочу умирать! – кинулся к появившейся Нине Петровне Кошкиной ее взрослый внук.

– Савушка, мальчик мой! Приехал наконец-то. Что кричишь? – никак не могла обхватить своего необъятного малыша Нина Петровна.

– Бабушка! Чего они мне пишут? И дед этот странный – Савва опять на миг вернулся в свои шесть лет в Кулеши на детскую горку, но старика с серебристой головой там уже не было.

– Какой дед? Напугал тебя? Что он сказал?

– Что меня закопают! И чтобы я никуда не лез, а то все равно помирать.

– Ну, это так и есть, все помрем. Я с тобой на кладбище схожу, не волнуйся! Давай в субботу и сходим. А чего откладывать?

– Бабушка! Ты же всегда говорила, что любишь меня, а сама… ооо – глотал детские крупные слезы шестилетний борец за современное индивидуальное будущее.

– Люблю, очень люблю! Потому и покажу место наше семейное на кладбище, где деды твои лежат, где и сама я буду. Чтобы ты знал, чтобы не безродным был! А бояться нечего, жить ты будешь долго и счастливо! – Нина Петровна прижалась к своему огромному внуку и нежно погладила его мокрую щеку – Пойдем, Савушка домой. Что же ты не позвонил? Я бы сырничков твоих любимых напекла. А у нас тут… Сергей чудит, волнуюсь я за него. Ты хоть помнишь его? Дядька твой. Что будет? Ты-то как? А мама?

Еще один новый день пришел в Кулеши, суля горожанам и гостям города много интересного и неожиданного. Вот и Савва Велиховский не ждал и не гадал подобной встречи, с опаской и недоверием оглядываясь на кулешовский вокзал, он быстро зашагал прочь с любимой бабушкой, забрасывающей его вопросами о родителях и планах. Но Савва отвечал скупо и отрывисто, пытаясь вернуть привычное расположение духа и снова настроиться на реализацию своих грандиозных задач. Мстители в эту его повестку не входили, но разрушать ее они уже начали.

Глава 8. То ли еще будет!

Вы знаете, что больше всего поражает меня в настоящем времени? Нет, вы не угадали! Не потребительские возможности современного общества, которые, кстати, сами россияне все больше и больше отодвигают на второй план. Не потрясающие компьютерные прибамбасы, позволяющие нам создавать параллельные миры и существовать комфортно в них, и, даже, не буйные половые фантазии компетентных мыслителей и общественных активистов, формирующих наши сексуальные идентичности в каких-то немыслимых количествах и качествах! Черт с ними, в конце концов, каждый по-своему с ума сходит. Но вот то, что в двадцать первом веке люди умирают от голода, холода, болезней, причем последние можно вылечить, только заплати – этого я не могу понять! Банально мыслю? Как умею! А эти пресловутые удочки меня уже достали!

И Симеона Иоанновича тоже все достало, хотя со своей удочкой он управлялся запросто – вот в прошлом месяце выудил из карманов подрядчиков-строителей нового муниципального детского садика большую и жирную рыбину. А кого ему было стесняться? Тех браконьеров сверху, что обрядились в одежды государственных чиновников и так обожрались общественной рыбой, что хрюкать уже нам начали о совести и долге? Ха! Ха! Ха!

Но на душе у Симеона Иоановича все равно было неспокойно:

– Зачем эта массовость? Ну и что традиции? Раньше на митинге они яйцами не пулялись!

– Этот митинг будет уже восьмой раз. Ну, нельзя его отменить!

– Да как я на него пойду?! Фингал куда дену?! Этот бандит Ковригин еще хуже своего отца! Тот хоть, разговаривать со мной не хотел, но не дрался, а сынок его…

– Да, проблема! Будем думать – успокаивал шефа Игорь Владиленович – Там же Тарус приедет снимать.

– Смерти моей хочешь? Никуда не пойду! Сам иди и выступай перед этими гопниками! Они еще с яйцами припрутся! – возмущался господин Царапкин.

– А вы черные очки оденьте и все.

– Совсем сдурел?! Я же из народа, сам все время твердишь. Вот твой народ и будет пялиться на меня и зубоскалить. Что я Джеймс Бонд, что ли? Надо, чтобы я как все был!

– Давайте все очки оденем! В смысле, все, кто будет на трибуне.

– А так можно?

– Не волнуйтесь, Симеон Иоаннович! Я всех предупрежу и прослежу. Сейчас совещание начнется, а я пока поручу секретарше купить всем одинаковые черные очки. Вы будете как все! – на что господин Царапкин недоверчиво хмыкнул.

Совещание городских служб, посвященное предстоящему празднованию Дня независимости России, началось в зале заседаний Кулешовской Администрации. Весь цвет местного общества обреченно и покорно слушал долгие выступления назначенных ораторов, лишь изредка сигналя громким скрипом своих кресел о чрезмерно длинном и нудном выступлении некоторых из них. Уже были выслушаны начальники отделов городского транспорта и молодежи, торговли и общественного питания, председатели комитетов ветеранов и местные предприниматели, всем было скучно и грустно. Даже вид спины и затылка сидящего в первом ряду господина Царапкина, скрывающего своей позой яркую расцветку левой половины своего лица, больше не веселил прозаседавшихся, мэровский фингал был обсужден и обхихикан ими со всех возможных сторон. Но вот зал оживился – на трибуну вышел городской прокурор Виталий Андреевич Бубликов:

– Уважаемые товарищи и вы, господин мэр! День России – важнейший праздник в нашей стране, появился он в 1991 году и уверенно входит в жизнь россиян. Программу празднования мы обсудили. У меня большая личная просьба к присутствующим. Давайте мирно проведем это мероприятие. Каждый пусть сам постарается! Кто-то поменьше кидаться будет, сами знаете чем, ну а вы не обижайтесь сильно, народ, ведь, не заткнешь. Насчет порядка, я поговорю, конечно, с подчиненными, но что делать? Всех не обыщешь! – Виталий Андреевич, шумно попыхивая, продолжил свое примиренческое выступление – Может, подумаете, кто с господином мэром выйдет на крыльцо, а кто нет? К некоторым из вас горожане не очень плохо относятся…

Зал еще более оживился и даже посыпался смешками с последних рядов, где сидели ветераны, свободные от служебного подчинения, и неформальные зрители (зеваки):

– Надо стеклянный щит установить, как у папы римского, или чемоданы пуленепробиваемые в Москве попросить!

– Какой щит! Какие чемоданы! Не заработало наше начальство на них, бюджет пустой.

– Зонтиками пусть закрываются, как в прошлом году. Дешево и сердито!

– А чего народ бояться? Ближе надо быть, тогда и народные яйца не страшны!

– Вот Ковригина бы не закидали, а он помер так некстати.

– Выбирай, не выбирай – все они одного поля ягоды!

– Ну-ка тихо, хватит развлекаться! – резко выдохнул Виталий Андреевич – Извините, господин Царапкин, но, похоже, всех закидывать будут ваших.

Махнув рукой, прокурор покинул зал. Тут вышедший из народа и из себя господин Царапкин визгливо закричал что-то в ответ на критические высказывания, но, поскольку, голову он держал прямо по направлению к трибуне, не поворачивая ее к залу, продолжая скрывать свой знаменитый фингал под левым глазом, то адресаты его слов никак не могли понять:

– Чего кричит? Всех же слышно было, а этот…

– Гляньте-ка на него! Даже голову к народу не повернет – брезгует!

– А что с нами разговаривать? Мы же быдло! Он только со свитой и шепчется.

Тут господин Царапкин перешел на более высокие ноты, но голову к залу он так и не повернул, а потому заседавшим стало жутко неудобно от того, что им удалось уловить в этом бессмысленном булькающем потоке слов и восклицаний:

– Юдэ! Гэть! Еплю-васвсех! Жаете! Жопники! ЯНЕДЕРЕВЯННЫЙ! Даю-айца-драйца! Фу-у!

Конечно, каждый в зале по-своему расслышал и воспринял эти мэровские вопли, но получилось так, что восприняли все одинаково и плохо. Мэровские чиновницы, а их было много в зале (кого еще можно собрать на очередное и бессмысленное заседание с минимально возможным ущербом для текущих дел?), переглянулись округлившимися глазами друг с другом, а затем порозовели и похорошели от смущения и возмущения одновременно. Чиновники-мужчины, все сидящие на трибуне лицом к шефу, отлично расслышали жалобы своего начальника на непонимание и неблагодарность кулешовцев к его труду и были весьма озадачены реакцией зала на эти безобидные и правильные слова:

– Сдурел кусака! Ты слышал, что он сказал?!

– Он нас, что, евреями обзывает? Или я не расслышал? Да за что?! Что мы такого сделали?!

– А жопники кто?

– И кого это он еплю?!

– Ты же слышал – васвсех! Гад деревянный!

Кулешовцы были ошарашены и возмущены таким выступлением мэра, большинству из них буквально вдалбливали с раннего детства принципы интернационализма, гуманизма и равенства всех людей в обществе, а тут такое! Красавицы-чиновницы, согнувшись за кресла, деликатно и бесшумно покинули мэровский баттл, а к Царапкину и его подчиненным мужского пола подлетел Игорь Владиленович Пуссик и что-то быстро всем раздал. Не оправившись еще от дикой выходки господина Царапкина, кулешовцы снова разинули рты, поражаясь диковинным сумасбродствам мэровской бригады. По команде Пуссика все чиновники надели черные очки и, пятясь спиной к выходу, не отрывая черных взглядов от разъяренных тигров в зале, покинули заседание. Народ безмолствовал, лишь председатель городского Совета ветеранов всегда молчаливый Вагиз Хуснуллин сумел выдавить пару слов: «С коммунистами так не было!»