Читать онлайн Облако в штанах бесплатно
Дизайн серии Елены Амосовой
В оформлении переплёта использована картина Давида Бурлюка «Приход весны и лета»
© Русский музей, Санкт-Петербург, 2023
© ООО «Издательство АСТ», 2023
Послушайте!
Ночь
- Багровый и белый отброшен и скомкан,
- в зеленый бросали горстями дукаты,
- а черным ладоням сбежавшихся окон
- раздали горящие желтые карты.
- Бульварам и площади было не странно
- увидеть на зданиях синие тоги.
- И раньше бегущим, как желтые раны,
- огни обручали браслетами ноги.
- Толпа – пестрошерстая быстрая кошка —
- плыла, изгибаясь, дверями влекома;
- каждый хотел протащить хоть немножко
- громаду из смеха отлитого кома.
- Я, чувствуя платья зовущие лапы,
- в глаза им улыбку протиснул; пугая
- ударами в жесть, хохотали арапы,
- над лбом расцветивши крыло попугая.
Утро
- Угрюмый дождь скосил глаза.
- А за
- решеткой
- четкой
- железной мысли проводов —
- перина.
- И на
- нее
- встающих звезд
- легко оперлись ноги.
- Но ги-
- бель фонарей,
- царей
- в короне газа,
- для глаза
- сделала больней
- враждующий букет бульварных проституток.
- И жуток
- шуток.
- клюющий смех —
- из желтых
- ядовитых роз
- возрос
- зигзагом.
- За гам
- и жуть
- взглянуть
- отрадно глазу:
- раба
- крестов
- страдающе-спокойно-безразличных,
- гроба
- домов
- публичных
- восток бросал в одну пылающую вазу.
Порт
- Просты́ни вод под брюхом были.
- Их рвал на волны белый зуб.
- Был вой трубы – как будто лили
- любовь и похоть медью труб.
- Прижались лодки в люльках входов
- к сосцам железных матерей.
- В ушах оглохших пароходов
- горели серьги якорей.
Уличное
- В шатрах, истертых ликов цвель где,
- из ран лотков сочилась клюква,
- а сквозь меня на лунном сельде
- скакала крашеная буква.
- Вбиваю гулко шага сваи,
- бросаю в бубны улиц дробь я.
- Ходьбой усталые трамваи
- скрестили блещущие копья.
- Подняв рукой единый глаз,
- кривая площадь кралась близко.
- Смотрела в небо в белый газ
- лицом безглазым василиска.
Из улицы в улицу
- У-
- лица.
- Лица
- у
- догов
- годов
- рез-
- че.
- Че-
- рез
- железных коней
- с окон бегущих домов
- прыгнули первые кубы.
- Лебеди шей колокольных,
- гнитесь в силках проводов!
- В небе жирафий рисунок готов
- выпестрить ржавые чубы.
- Пестр, как форель,
- сын
- безузорной пашни.
- Фокусник
- рельсы
- тянет из пасти трамвая,
- скрыт циферблатами башни.
- Мы завоеваны!
- Ванны.
- Души.
- Лифт.
- Лиф души расстегнули.
- Тело жгут руки.
- Кричи, не кричи:
- «Я не хотела!» —
- резок
- жгут
- муки.
- Ветер колючий
- трубе
- вырывает
- дымчатой шерсти клок.
- Лысый фонарь
- сладострастно снимает
- с улицы
- черный чулок.
А вы могли бы?
- Я сразу смазал карту будня,
- плеснувши краску из стакана;
- я показал на блюде студня
- косые скулы океана.
- На чешуе жестяной рыбы
- прочел я зовы новых губ.
- А вы
- ноктюрн сыграть
- могли бы
- на флейте водосточных труб?
Вывескам
- Читайте железные книги!
- Под флейту золóченой буквы
- полезут копченые сиги
- и золотокудрые брюквы.
- А если веселостью песьей
- закружат созвездия «Магги» —
- бюро похоронных процессий
- свои проведут саркофаги.
- Когда же, хмур и плачевен,
- загасит фонарные знаки,
- влюбляйтесь под небом харчевен
- в фаянсовых чайников маки!
Театры
- Рассказ о взлезших на подмосток
- аршинной буквою графишь,
- и зазывают в вечер с досок
- зрачки малеванных афиш.
- Автомобиль подкрасил губы
- у блеклой женщины Карьера,
- а с прилетавших рвали шубы
- два огневые фокстерьера.
- И лишь светящаяся груша
- о тень сломала копья драки,
- на ветке лож с цветами плюша
- повисли тягостные фраки.
Кое-что про Петербург
- Слезают слезы с крыши в трубы,
- к руке реки чертя полоски;
- а в неба свисшиеся губы
- воткнули каменные соски.
- И небу – стихши – ясно стало:
- туда, где моря блещет блюдо,
- сырой погонщик гнал устало
- Невы двугорбого верблюда.
За женщиной
- Раздвинув локтем тумана дрожжи,
- цедил белила из черной фляжки
- и, бросив в небо косые вожжи,
- качался в тучах, седой и тяжкий.
- В расплаве меди домов полуда,
- дрожанья улиц едва хранимы,
- дразнимы красным покровом блуда,
- рогами в небо вонзались дымы.
- Вулканы-бедра за льдами платий,
- колосья грудей для жатвы спелы.
- От тротуаров с ужимкой татьей
- ревниво взвились тупые стрелы.
- Вспугнув копытом молитвы высей,
- арканом в небе поймали бога
- и, ощипавши с улыбкой крысьей,
- глумясь, тащили сквозь щель порога.
- Восток заметил их в переулке,
- гримасу неба отбросил выше
- и, выдрав солнце из черной сумки,
- ударил с злобой по ребрам крыши.
Я
1
- По мостовой
- моей души изъезженной
- шаги помешанных
- вьют жестких фраз пяты.
- Где города
- повешены
- и в петле о́блака
- застыли
- башен
- кривые выи —
- иду
- один рыдать,
- что перекрестком
- ра́спяты
- городовые.
2
Несколько слов о моей жене
- Морей неведомых далеким пляжем
- идет луна —
- жена моя.
- Моя любовница рыжеволосая.
- За экипажем
- крикливо тянется
- толпа созвездий пестрополосая.
- Венчается автомобильным гаражом,
- целуется газетными киосками,
- а шлейфа млечный путь моргающим пажем
- украшен мишурными блестками.
- А я?
- Несло же, палимому, бровей коромысло
- из глаз колодцев студеные ведра.
- В шелках озерных ты висла,
- янтарной скрипкой пели бедра?
- В края, где злоба крыш,
- не кинешь блесткой песни.
- В бульварах я тону, тоской песков овеян:
- ведь это ж дочь твоя —
- моя песня
- в чулке ажурном
- у кофеен!
3
Несколько слов о моей маме
- У меня есть мама на васильковых обоях.
- А я гуляю в пестрых павах,
- вихрастые ромашки, шагом меряя, мучу.
- Заиграет вечер на гобоях ржавых,
- подхожу к окошку,
- веря,
- что увижу опять
- севшую
- на дом
- тучу.
- А у мамы больной
- пробегают народа шорохи
- от кровати до угла пустого.
- Мама знает —
- это мысли сумасшедшей ворохи
- вылезают из-за крыш завода Шустова.
- И когда мой лоб,
- венчанный шляпой фетровой,
- окровавит гаснущая рама,
- я скажу,
- раздвинув басом ветра вой:
- «Мама.
- Если станет жалко мне
- вазы вашей муки,
- сбитой каблуками облачного танца, —
- кто же изласкает золотые руки,
- вывеской заломленные у витрин Аванцо?..»
4
Несколько слов обо мне самом
- Я люблю смотреть, как умирают дети.
- Вы прибоя смеха мглистый вал заметили
- за тоски хоботом?
- А я —
- в читальне улиц —
- так часто перелистывал грóба том.
- Полночь
- промокшими пальцами щупала
- меня
- и забитый забор,
- и с каплями ливня на лысине купола
- скакал сумасшедший собор.
- Я вижу, Христос из иконы бежал,
- хитона оветренный край
- целовала, плача, слякоть.
- Кричу кирпичу,
- слов исступленных вонзаю кинжал
- в неба распухшего мякоть:
- «Солнце!
- Отец мой!
- Сжалься хоть ты и не мучай!
- Это тобою пролитая кровь моя льется дорогою дольней.
- Это душа моя
- клочьями порванной тучи
- в выжженном небе
- на ржавом кресте колокольни!
- Время!
- Хоть ты, хромой богомаз,
- лик намалюй мой
- в божницу уродца века!
- Я одинок, как последний глаз
- у идущего к слепым человека!»
Исчерпывающая картина весны
- Листочки.
- После строчек лис —
- точки.
От усталости
- Земля!
- Дай исцелую твою лысеющую голову
- лохмотьями губ моих
- в пятнах чужих позолот.
- Дымом волос над пожарами глаз из олова
- дай обовью я впалые груди болот.
- Ты! Нас – двое,
- ораненных, загнанных ланями,
- вздыбилось ржанье
- оседланных смертью коней,
- Дым из-за дома
- догонит нас длинными дланями,
- мутью озлобив глаза
- догнивающих в ливнях огней.
- Сестра моя!
- В богадельнях идущих веков,
- может быть, мать мне сыщется;
- бросил я ей окровавленный песнями рог.
- Квакая, скачет по полю
- канава, зеленая сыщица,
- нас заневолить
- веревками грязных дорог.
Любовь
- Девушка пугливо куталась в болото,
- ширились зловеще лягушечьи мотивы,
- в рельсах колебался рыжеватый кто-то,
- и упорно в буклях проходили локомотивы.
- В облачные пары сквозь солнечный угар
- врезалось бешенство ветряной мазурки,
- и вот я – озноенный июльский тротуар,
- а женщина поцелуи бросает – окурки!
- Бросьте города, глупые люди!
- Идите голые лить на солнцепеке
- пьяные вина в меха-груди,
- дождь-поцелуи в угли-щеки.
Шумики, шумы и шумищи
- По эхам городов проносят шумы
- на шепоте подошв и на громах колес,
- а люди и лошади – это только грумы,
- следящие линии убегающих кос.
- Проносят девоньки крохотные шумики.
- Ящики гула пронесет грузовоз.
- Рысак прошуршит в сетчатой тýнике.
- Трамвай расплещет перекаты гроз.
- Все на площадь сквозь туннели пассажей
- плывут каналами перекрещенных дум,
- где мордой перекошенный,
- размалеванный сажей
- на царство базаров коронован шум.
Адище города
- Адище города окна разбили
- на крохотные, сосущие светами áдки.
- Рыжие дьяволы, вздымались автомобили,
- над самым ухом взрывая гудки.
- А там, под вывеской, где сельди из Керчи —
- сбитый старикашка шарил очки
- и заплакал, когда в вечереющем смерче
- трамвай с разбега взметнул зрачки.
- В дырах небоскребов, где горела руда
- и железо поездов громоздило лаз —
- крикнул аэроплан и упал туда,
- где у раненого солнца вытекал глаз.
- И тогда уже – скомкав фонарей одеяла —
- ночь излюбилась, похабна и пьяна,
- а за солнцами улиц где-то ковыляла
- никому не нужная, дряблая луна.
Нате!
- Через час отсюда в чистый переулок
- вытечет по человеку ваш обрюзгший жир,
- а я вам открыл столько стихов шкатулок,
- я – бесценных слов мот и транжир.
- Вот вы, мужчина, у вас в усах капуста
- где-то недокушанных, недоеденных щей;
- вот вы, женщина, на вас белила густо,
- вы смотрите устрицей из раковин вещей.
- Все вы на бабочку поэтиного сердца
- взгромоздитесь, грязные, в калошах
- и без калош.
- Толпа озвереет, будет тереться,
- ощетинит ножки стоглавая вошь.
- А если сегодня мне, грубому гунну,
- кривляться перед вами не захочется —
- и вот
- я захохочу и радостно плюну,
- плюну в лицо вам
- я – бесценных слов транжир и мот.
Ничего не понимают
- Вошел к парикмахеру,
- сказал – спокойный:
- «Будьте добры́, причешите мне уши».
- Гладкий парикмахер сразу стал хвойный,
- лицо вытянулось как у груши.
- «Сумасшедший!
- Рыжий!» —
- запрыгали слова.
- Ругань металась от писка до писка,
- и до-о-о-о-лго
- хихикала чья-то голова,
- выдергиваясь из толпы, как старая редиска.
Кофта фата
- Я сошью себе черные штаны
- из бархата голоса моего.
- Желтую кофту из трех аршин заката.
- По Невскому мира, по лощеным полосам его,
- профланирую шагом Дон-Жуана и фата.
- Пусть земля кричит, в покое обабившись:
- «Ты зеленые весны идешь насиловать!»
- Я брошу солнцу, нагло осклабившись:
- «На глади асфальта
- мне хорошо грассировать!»
- Не потому ли, что небо голубó,
- а земля мне любовница
- в этой праздничной чистке,
- я дарю вам стихи, веселые, как би-ба-бо,
- и острые и нужные, как зубочистки!
- Женщины, любящие мое мясо, и эта
- девушка, смотрящая на меня, как на брата,
- закидайте улыбками меня, поэта, —
- я цветами нашью их мне на кофту фата!
Послушайте!
- Послушайте!
- Ведь, если звезды зажигают —
- значит – это кому-нибудь нужно?
- Значит – кто-то хочет, чтобы они были?
- Значит – кто-то называет эти плево́чки
- жемчужиной?
- И, надрываясь
- в метелях полу́денной пыли,
- врывается к Богу,
- боится, что опоздал,
- плачет,
- целует ему жилистую руку,
- просит —
- чтоб обязательно была звезда! —
- клянется —
- не перенесет эту беззвездную му́ку!
- А после
- ходит тревожный,
- но спокойный наружно.
- Говорит кому-то:
- «Ведь теперь тебе ничего?
- Не страшно?
- Да?!»
- Послушайте!
- Ведь, если звезды
- зажигают —
- значит – это кому-нибудь нужно?
- Значит – это необходимо,
- чтобы каждый вечер
- над крышами
- загоралась хоть одна звезда?!
Скрипка и немножко нервно
- Скрипка издергалась, упрашивая,
- и вдруг разревелась
- так по-детски,
- что барабан не выдержал:
- «Хорошо, хорошо, хорошо!»
- А сам устал,
- не дослушал скрипкиной речи,
- шмыгнул на горящий Кузнецкий
- и ушел.
- Оркестр чужо смотрел, как
- выплакивалась скрипка
- без слов,
- без такта,
- и только где-то
- глупая тарелка
- вылязгивала:
- «Что это?»
- «Как это?»
- А когда геликон —
- меднорожий,
- потный,
- крикнул:
- «Дура,
- плакса,
- вытри!» —
- я встал,
- шатаясь полез через ноты,
- сгибающиеся под ужасом пюпитры,
- зачем-то крикнул:
- «Боже!»,
- Бросился на деревянную шею:
- «Знаете что, скрипка?
- Мы ужасно похожи:
- я вот тоже
- ору —
- а доказать ничего не умею!»
- Музыканты смеются:
- «Влип как!
- Пришел к деревянной невесте!
- Голова!»
- А мне – наплевать!
- Я – хороший.
- «Знаете что, скрипка?
- Давайте —
- будем жить вместе!
- А?»
Мысли в призыв
- Войне ли думать:
- «Некрасиво в шраме»?
- Ей ли жалеть
- городов гиль?
- Как хороший игрок,
- раскидала шарами
- смерть черепа
- в лузы могил.
- Горит материк.
- Стра́ны – на нет.
- Прилизанная
- треплется мира челка.
- Слышите?
- Хорошо?
- Почище кастаньет.
- Это вам не на счетах щелкать.
- А мне не жалко.
- Лица не выгрущу.
- Пусть
- из нежного
- делают казака́.
- Посланный
- на выучку новому игрищу,
- вернется
- облеченный в новый закал.
- Была душа поэтами рыта.
- Сияющий говорит о любом.
- Сердце —
- с длинноволосыми открыток
- благороднейший альбом.
- А теперь
- попробуй.
- Сунь ему «Анатэм».
- В порах мистики вели ему мышиться.
- Теперь
- у него
- душа канатом,
- и хоть гвоздь вбивай ей —
- каждая мышца.
- Ему ли
- ныть
- в квартирной яме?
- А такая
- нравится манера вам:
- нежность
- из памяти
- вырвать с корнями,
- го́ловы скрутить орущим нервам.
- Туда!
- В мировую кузню,
- в ремонт.
- Вернетесь.
- О новой поведаю Спарте я.
- А слабым
- смерть,
- маркер времен,
- ори:
- «Партия!»
Военно-морская любовь
- По морям, играя, носится
- с миноносцем миноносица.
- Льнет, как будто к меду осочка,
- к миноносцу миноносочка.
- И конца б не довелось ему,
- благодушью миноносьему.
- Вдруг прожектор, вздев на нос очки,
- впился в спину миноносочки.
- Как взревет медноголосина:
- «Р-р-р-астакая миноносина!»
- Прямо ль, влево ль, вправо ль бросится,
- а сбежала миноносица.
- Но ударить удалось ему
- по ребру по миноносьему.
- Плач и вой морями носится:
- овдовела миноносица.
- И чего это несносен нам
- мир в семействе миноносином?
Гимн здоровью
- Среди тонконогих, жидких кровью,
- трудом поворачивая шею бычью,
- на сытый праздник тучному здоровью
- людей из мяса я зычно кличу!
- Чтоб бешеной пляской землю овить,
- скучную, как банка консервов,
- давайте весенних бабочек ловить
- сетью ненужных нервов!
- И по камням острым, как глаза ораторов,
- красавцы-отцы здоровых томов,
- потащим мордами умных психиатров
- и бросим за решётки сумасшедших домов!
- А сами сквозь город, иссохший как Онания,
- с толпой фонарей желтолицых, как скопцы,
- голодным самкам накормим желания,
- поросшие шерстью красавцы-самцы!
Гимн обеду
- Слава вам, идущие обедать миллионы!
- И уже успевшие наесться тысячи!
- Выдумавшие каши, бифштексы, бульоны
- и тысячи блюдищ всяческой пищи.
- Если ударами ядр
- тысячи Реймсов разбить удалось бы —
- по-прежнему будут ножки у пулярд,
- и дышать по-прежнему будет ростбиф!
- Желудок в панаме! Тебя ль заразят
- величием смерти для новой эры?!
- Желудку ничем болеть нельзя,
- кроме аппендицита и холеры!
- Пусть в сале совсем потонут зрачки —
- все равно их зря отец твой выделал;
- на слепую кишку хоть надень очки,
- кишка все равно ничего б не видела.
- Ты так не хуже! Наоборот,
- если б рот один, без глаз, без затылка —
- сразу могла б поместиться в рот
- целая фаршированная тыква.
- Лежи спокойно, безглазый, безухий,
- с куском пирога в руке,
- а дети твои у тебя на брюхе
- будут играть в крокет.
- Спи, не тревожась картиной крови
- и тем, что пожаром мир опоясан, —
- молоком богаты силы коровьи,
- и безмерно богатство бычьего мяса.
- Если взрежется последняя шея бычья
- и злак последний с камня серого,
- ты, верный раб твоего обычая,
- из звезд сфабрикуешь консервы.
- А если умрешь от котлет и бульонов,
- на памятнике прикажем высечь:
- «Из стольких-то и стольких-то
- котлет миллионов —
- твоих четыреста тысяч».
Вот так я сделался собакой
- Ну, это совершенно невыносимо!
- Весь как есть искусан злобой.
- Злюсь не так, как могли бы вы:
- как собака лицо луны гололобой —
- взял бы
- и все обвыл.
- Нервы, должно быть…
- Выйду,
- погуляю.
- И на улице не успокоился ни на ком я.
- Какая-то прокричала про добрый вечер.
- Надо ответить:
- она – знакомая.
- Хочу.
- Чувствую —
- не могу по-человечьи.
- Что это за безобразие!
- Сплю я, что ли?
- Ощупал себя:
- такой же, как был,
- лицо такое же, к какому привык.
- Тронул губу,
- а у меня из-под губы —
- клык.
- Скорее закрыл лицо, как будто сморкаюсь.
- Бросился к дому, шаги удвоив.
- Бережно огибаю полицейский пост,
- вдруг оглушительное:
- «Городовой!
- Хвост!»
- Провел рукой и – остолбенел!
- Этого-то,
- всяких клыков почище,
- я и не заметил в бешеном скаче:
- у меня из-под пиджака
- развеерился хвостище
- и вьется сзади,
- большой, собачий.
- Что теперь?
- Один заорал, толпу растя.
- Второму прибавился третий, четвертый.
- Смяли старушонку.
- Она, крестясь, что-то кричала про черта.
- И когда, ощетинив в лицо усища-веники,
- толпа навалилась,
- огромная,
- злая,
- я стал на четвереньки
- и залаял:
- Гав! гав! гав!
Пустяк у Оки
- Нежно говорил ей —
- мы у реки
- шли камышами:
- «Слышите: шуршат камыши у Оки.
- Будто наполнена Ока мышами.
- А в небе, лучик сережкой вдев в ушко,
- звезда, как вы, хорошая, —
- не звезда, а девушка.
- А там, где кончается звездочки точка,
- месяц улыбается и заверчен, как
- будто на небе строчка
- из Аверченко…
- Вы прекрасно картавите.
- Только жалко Италию…»
- Она: «Ах, зачем вы давите
- и локоть и талию.
- Вы мне мешаете
- у камыша идти…»
Великолепные нелепости
- Бросьте!
- Конечно, это не смерть.
- Чего ей ради ходить по крепости?
- Как вам не стыдно верить
- нелепости?!
- Просто именинник устроил карнавал,
- выдумал для шума стрельбу и тир,
- а сам, по-жабьи присев на вал,
- вымаргивается, как из мортир.
- Ласков хозяина бас,
- просто – похож на пушечный.
- И не от газа маска,
- а ради шутки игрушечной.
- Смотрите!
- Небо мерить
- выбежала ракета.
- Разве так красиво смерть
- бежала б в небе паркета!
- Ах, не говорите:
- «Кровь из раны».
- Это —дико!
- Просто и́збранных из бранных
- одаривали гвоздикой.
- Как же иначе?
- Мозг не хочет понять
- и не может:
- у пушечных шей
- если не целоваться,
- то – для чего же
- обвиты руки траншей?
- Никто не убит!
- Просто – не выстоял.
- Лег от Сены до Рейна.
- Оттого что цветет,
- одуряет желтолистая
- на клумбах из убитых гангрена.
- Не убиты,
- нет же,
- нет!
- Все они встанут
- просто —
- вот так,
- вернутся
- и, улыбаясь, расскажут жене,
- какой хозяин весельчак и чудак.
- Скажут: не было ни ядр, ни фугасов
- и, конечно же, не было крепости!
- Просто именинник выдумал массу
- каких-то великолепных нелепостей!
Эй!
- Мокрая, будто ее облизали,
- толпа.
- Прокисший воздух плесенью веет.
- Эй!
- Россия,
- нельзя ли
- чего поновее?
- Блажен, кто хоть раз смог,
- хотя бы закрыв глаза,
- забыть вас,
- ненужных, как насморк,
- и трезвых,
- как нарзан.
- Вы все такие скучные, точно
- во всей вселенной нету Капри.
- А Капри есть.
- От сияний цветочных
- весь остров, как женщина в розовом капоре.
- Помчим поезда к берегам, а берег
- забудем, качая тела в пароходах.
- Наоткрываем десятки Америк.
- В неведомых полюсах вынежим отдых.
- Смотри какой ты ловкий,
- а я —
- вон у меня рука груба как.
- Быть может, в турнирах,
- быть может, в боях
- я был бы самый искусный рубака.
- Как весело, сделав удачный удар,
- смотреть, растопырил ноги как.
- И вот врага, где предки,
- туда
- отправила шпаги логика.
- А после в огне раззолоченных зал,
- забыв привычку спанья,
- всю ночь напролет провести,
- глаза
- уткнув в желтоглазый коньяк.
- И, наконец, ощетинясь, как еж,
- с похмельем придя поутру,
- неверной любимой грозить, что убьешь
- и в море выбросишь труп.
- Сорвем ерунду пиджаков и манжет,
- крахмальные груди раскрасим под панцырь,
- загнем рукоять на столовом ноже,
- и будем все хоть на день, да испанцы.
- Чтоб все, забыв свой северный ум,
- любились, дрались, волновались.
- Эй!
- Человек,
- землю саму
- зови на вальс!
- Возьми и небо заново вышей,
- новые звезды придумай и выставь,
- чтоб, исступленно царапая крыши,
- в небо карабкались души артистов.
Ко всему
- Нет.
- Это неправда.
- Нет!
- И ты?
- Любимая,
- за что,
- за что же?!
- Хорошо —
- я ходил,
- я дарил цветы,
- я ж из ящика не выкрал серебряных ложек!
- Белый,
- сшатался с пятого этажа.
- Ветер щеки ожег.
- Улица клубилась, визжа и ржа.
- Похотливо взлазил рожок на рожок.
- Вознес над суетой столичной одури
- строгое —
- древних икон —
- чело.
- На теле твоем – как на смертном одре —
- сердце
- дни
- кончило.
- В грубом убийстве не пачкала рук ты.
- Ты
- уронила только:
- «В мягкой постели
- он,
- фрукты,
- вино на ладони ночного столика».
- Любовь!
- Только в моем
- воспаленном
- мозгу была ты!
- Глупой комедии остановите ход!
- Смотрите —
- срываю игрушки-латы
- я,
- величайший Дон-Кихот!
- Помните:
- под ношей креста
- Христос
- секунду
- усталый стал.
- Толпа орала:
- «Марала!
- Мааарррааала!»
- Правильно!
- Каждого,
- кто
- об отдыхе взмолится,
- оплюй в его весеннем дне!
- Армии подвижников, обреченным добровольцам
- от человека пощады нет!
- Довольно!
- Теперь —
- клянусь моей языческой силою! —
- дайте
- любую
- красивую,
- юную, —
- души не растрачу,
- изнасилую
- и в сердце насмешку плюну ей!
- Око за око!
- Севы мести в тысячу крат жни!
- В каждое ухо ввой:
- вся земля —
- каторжник
- с наполовину выбритой солнцем головой!
- Око за око!
- Убьете,
- похороните —
- выроюсь!
- Об камень обточатся зубов ножи еще!
- Собакой забьюсь под нары казарм!
- Буду,
- бешеный,
- вгрызаться в ножища,
- пахнущие по́том и базаром.
- Ночью вско́чите!
- Я
- звал!
- Белым быком возрос над землей:
- Муууу!
- В ярмо замучена шея-язва,
- над язвой смерчи мух.
- Лосем обернусь,
- в провода
- впутаю голову ветвистую
- с налитыми кровью глазами.
- Да!
- Затравленным зверем над миром выстою.
- Не уйти человеку!
- Молитва у рта, —
- лег на плиты просящ и грязен он.
- Я возьму
- намалюю
- на царские врата