Читать онлайн University. Повести бесплатно

University

Заседание ректората

Ректор университета Акакий Мардариевич Иванов важно вошел в свою приемную. Это был пятидесятилетний «восточный мужчина с русскими замашками» (как сам он себя характеризовал); если так, то и от Востока и от России он взял все самое неординарное. Поговаривали, что раньше его звали Сруль Музафарович, и он, желая казаться русским, сменил имя и отчество. Паспортистка, видимо с усердием отнеслась к его просьбе подобрать новые имя и отчество, созвучные и содержательно близкие прежним, а фамилию вообще выбрала самую что ни на есть русскую. Правда ли это, никто в университете не знал, но слух такой ходил.

В приемной толпились несколько преподавателей, большинство из которых тут же подобострастно начали здороваться, в ответ удостоившись от ректора лишь пренебрежительного кивка. Но к единственной, кто приветствовал его даже не кивком, а каким-то морганием, что по всей видимости должно было означать высшую степень презрения, Иванов подошел сам. Это была доктор искусствоведения Елена Петровна, очень известная в регионе дама, которая свою любовь к искусству проявляла в том числе и тем, что каждый месяц красила волосы в другой цвет. Сегодня они были зелеными. «Зайдем ко мне», – заговорщицки шепнул ей ректор. Как только они оказались в его кабинете он тут же с какой-то мальчишеской радостью выпалил:

– Ленка, ты вот культурная такая, а я зато на прошлой неделе в Италию ездил, а ты нет!

– И что же ты делал в Италии? – презрительно спросила Елена Петровна.

– В Везувий отлил! – гордо заявил Иванов.

– Врешь: тебе слабо! – безапелляционно заявила доктор искусствоведения.

– Да как же вру: самая что ни на есть чистая правда!

– Не льсти себе! – пренебрежительно возразила ему профессор и направилась к выходу.

– Лен, может коньячку выпьешь? –примиряеюще спросил ректор.

– Не пью и другим не советую! – все так же важно заявила дама и вышла из кабинета.

Как только дверь за ней закрылась, Акакий Мардариевич весело засмеялся и выпил рюмку коньяка. В кабинет заглянула секретарша Марфа Васильевна – женщина пенсионного возраста и вполне простых манер, которая про то, что такое субординация знать никогда не знала, а если и знала, то всей своей жизнью выказывала полнейшее к ней пренебрежение.

– Опять пьешь с утра! – недовольно сказала она. – У тебя же через полчаса ректорат!

– Гадость какая! – скривился ректор как от зубной боли. – По этому случаю нужно непременно выпить!

И он, также не закусывая, выпил вторую рюмку.

– Марфушечка-душечка, а все-таки плохо нам без Бориса Николаевича? – товарищески спросил он секретаршу.

– Марфа Васильевна я! – недовольно ответила та.

– Уж прямо и Васильевна! Так скучаешь по Николаичу?

– Скучаю…

Борис Николаевич лет двадцать работал в университете проректором по административно-хозяйственной работе и был единственным, кто чувствовал себя на работе более вольготно, чем ректор. Его кабинет находился в подвале без окон, туалета там не было. Когда Борис Николаевич побольше принимал «на грудь», то ему лень было идти на первый этаж и, пользуясь тем, что подальше в коридоре лампы сплошь были перегоревшими, он справлял малую нужду прямо там, отчего запах в коридоре был таким, что лишний раз туда никто не ходил. Полгода назад проректор по инновациям Оксана Александровна Бубнова, которая забирала все большую власть в университете, добилась увольнения проректора по АХР, с которым у нее были постоянные стычки, чем вызвала скрытую ненависть ректора. Сделать с ней он ничего не мог, но сквозь зубы всегда шипел, вспоминая ее: «Не забудем, не простим!»

– А как Борис Николаевич тогда танцевал на смотре студенческой самодеятельности! –мечтательно сказала Марфа Васильевна.

Акакий Мардариевич тут же вспомнил эту трогательную картину, когда седой высокий полный мужик хорошо за шестьдесят посередине студенческого концерта внезапно залез на сцену, выхватил микрофон, спел «Мурку», а потом начал танцевать со студентками. Бубнова уже тогда предлагала его уволить, но Иванову удалось вывернуть так, что это был согласованный флэшмоб, за который проректора не только не уволили, но напротив выписали ему премию в размере десяти тысяч рублей, которые они благополучно пропили.

– Да, были люди в наше время… – с тоской ответил он, выпил еще рюмку и грустно сказал: – Зови этих прохвостов.

…На заседание ректората пришли Оксана Александровна Бубнова, проректор по учебной работе Виктория Васильевна Цыганова, проректор по научной работе Эдуард Леонидович Цирков. Новый проректор по АХР Иван Спиридонович Трофимов запаздывал, и ректор заявил, что «Иван Спиридонович это такой непонятный мужик, что его на заседание ректората вполне можно и не ждать», что было встречено крайне неодобрительным взглядом проректора по инновациям, чьим протеже был Трофимов, и довольными взглядами остальных проректоров, которые любили, когда ректор о ком-то издевательски отзывался (если, разумеется, их самих это не касалось).

Бубнова была дама такая, что о ней в двух словах и не расскажешь, а много о таких людях говорить как-то и не хочется. Цыгановой было хорошо за пятьдесят, она очень любила разные ФОСы, УМК и все то, что обычно ненавидят вузовские преподаватели, но при этом очень не любила реальный учебный процесс, а науку просто тихо ненавидела. Ее тайной мечтой было сделать из университета колледж, но здесь ее интересы наталкивались на интересы многих других лиц, намного более влиятельных чем она, поэтому она о своих планах предпочитала молчать. Ректору было «западло работать в каком-то чмошном колледже», Цирков вообще хотел сделать на базе университета какой-то международный научный центр и чуть ли не каждую неделю проводил интерактивные международные научные конференции (как говорили злые языки с Бурунди и Зимбабве, но чем они отличаются от Великобритании и США Цыганова не знала, поэтому только тихо копила злость). Опять же у Бубновой были свои планы на университет. Эдуард Леонидович был единственным молодым человеком в ректорате, чуть за тридцать, и так и генерировал разными идеями, призванными выставить Цыганову непроходимой тупицей, и в то же время вполне приемлемыми для ректора и Бубновой. Иванов про него говорил: «Этот далеко пойдет, если не остановят».

– Я собрал вас, господа, чтобы сообщить пренеприятнейшее известие, – театрально начал заседание ректората Акакий Мардариевич.

– Проверка Рособрнадзора что ли? – выпучила глаза Виктория Васильевна.

– Хуже.

– Вас решили отправить на заслуженный отдых? – с нескрываемой издевкой спросила Бубнова, единственная, кому в университете такая наглость могла сойти без последствий.

– Это может быть сопряжено с тем, о чем я хочу сказать, но вопрос глобальнее.

Ректор выжидательно посмотрел на проректора по научной работе, но тот невозмутимо сохранял молчание. «По крайней мере за умного сошел», – подумал про себя Иванов и продолжил:

– Меня вчера вызвал к себе губернатор. Есть идея создания в нашем регионе опорного вуза. Присоединять будут нас – такое мнение старших товарищей.

– А насколько именно старших товарищей? – ехидно поинтересовалась Бубнова в то время, как остальные молчали, ошеломленные как снег на голову свалившимся известием.

Иванов посмотрел на нее презрительно и назвал только имя и отчество одной дамы из областного правительства, которые заставили, наконец, замолчать и неугомонную проректора по инновациям и посмотреть на него также ошеломленно как и остальные.

– Что скажете, Эдуард Леонидович? –поинтересовался ректор.

– Даже и не знаю, что тут и сказать… –растерянно ответил тот.

– Вот именно! – довольно сказал Иванов. – А потому на сегодня заседание наше окончено. И да, кстати: по операции «Ъ» пока отбой.

Операцией «Ъ» называлась идея, чтобы каждый из членов ректора провел «дружескую» беседу с определенной группой представителей профессорско-преподавательского состава (так, чтобы ни один не остался не охвачен столь лестным вниманием руководства) на предмет того, чтобы те написали заявления о переводе на полставки, а лучше на четверть. Мотивировать по плану предполагалось тем, что это требование Президента о повышении зарплат, что денег на повышение федеральный центр не дает, а если не повысить, то вуз закроют. А так можно будет выйти из положения: зарплата и работа те же, но за половину ставки. Но это была лишь верхушка хитроумного плана: на самом деле планировалось нагрузку оставить ту же, а вот зарплату сократить пропорционально. Что касается высвободившихся средств, то их предполагалось направить на стимулирующие выплаты членам ректората и работавшим в университете на четверть ставки членам областного правительства. А недовольны будут все равно не ими, а Президентом, потому что те, кто работают в вузах (по мнению составителя данной концепции, с чем Иванов не был вполне согласен) народ глупый, и видит не то что есть, а что покажут.

– Чего бы это отбой? – недовольно спросила Бубнова, являвшаяся автором идеи.

– Так может нас всех выгонят через полгода, хоть память у людей хорошая останется… – лирично сказал ректор.

– Это не профессиональный подход, – скривилась Оксана Александровна.

– На сегодня все! – сказал Акакий Мардариевич, и проректор по инновациям скривилась еще больше.

Члены ректората стали выходить, однако проректор по научной работе не спешил выйти из кабинета.

– Вы что-то хотели? – спросил его Иванов.

– Да, хочу посоветоваться, какой мне лучше эпиграф добавить к моей новой монографии…

– Даже не раздумывая пишите: «Достославные пьяницы и вы, досточтимые венерики (ибо вам, а не кому другому посвящены мои писания)!» Франсуа Рабле, – и ректор испытывающе посмотрел на своего заместителя.

– Прекрасная идея, – спокойно ответил тот, а про себя подумал: «Действительно отлично: тебе я книгу и посвящу!»

Как только и Цирков вышел из кабинета, ректор быстро подошел к шкафу, открыл дверцу, достал бутылку с коньяком и прямо из горлышка несколько приличных глотков. Внутри разлилось приятное тепло, состояние стало более умиротворенным. «Пожрать надо сходить, – лениво подумал Акакий Мардариевич, – а то от работы кони дохнут, а я тут живу в постоянном стрессе!» И убрав заметно опустевшую бутылку обратно в шкаф, он под неодобрительным взглядом Марфы Васильевны вышел из кабинета и направился в сторону университетской столовой.

Проверка Рособрнадзора

Пообедав, Акакий Мардариевич вернулся в свой кабинет, сказал секретарше о том, что будет очень занят, потому что после плотного обеда по закону Архимеда полагается поспать, а он человек законопослушный. Пропустив мимо ушей какой-то ее ехидный, но ставший от ежедневного повторения привычный комментарий, ректор закрылся в кабинете, выпил стакан коньяка и прошел в комнату отдыха. Там он лег на диван, прикрылся пледом и погрузился в воспоминания, на которые его натолкнули слова проректора по учебной работе о проверке Рособрнадзора.

…Проверка Рособрнадзора у них была год назад; еще Борис Николаевич тогда работал. Иванову как сейчас вспомнились члены комиссии. Председателем была Таисья Алексеевна Поросюкова – худощавая пожилая дама, похожая на немку, которая выкуривала по три пачки крепких сигарет в день и выпивала по двадцать чашек кофе. Возможно, она чувствовала глубокое несоответствие того, чем она занимается, своему внутреннему душевному устройству, но так как пока не могла найти другой работы, предпочитала жить в состоянии постоянного внутреннего конфликта. В комиссию также входили: Гипзиба Ивановна Гнидикова – белобрысая бабенка лет тридцати, которая умела найти нарушения даже в том, что их нет, потому что отсутствие нарушений настолько подозрительно, что явно свидетельствует о том, что за этим скрываются какие-то более серьезные нарушения. В Рособрнадзоре у нее было прозвище «бультерьер». Нэнси Петровна Чувикина – субтильная дамочка, немного инфантильная, несмотря на то, что ей было уже под сорок. Ее всерьез не воспринимали; возможно, она была нужна для прикрытия, так как, ничего не понимая в сути проблем, могла с невинным взглядом доказывать, что они все правильно делают, с такой искренней убежденностью в собственной правоте, что это дорогого стоило. Мужчина был только один – Григорий Алексеевич Орлов. Ему недавно исполнилось тридцать пять, уверенность и внешняя доброжелательность были его визитной карточкой. Для игры в плохого и хорошего полицейского они с Гипзибой были идеальной парой.

Три дня они шерстили все бумаги, которые только могли найти в университете; Гипзиба чувствовала себя охотничьей собакой, которой дали команду «фас», Таисья Алексеевна явно нервничала и, несмотря на запах, каждый пять минут бегала курить к кабинету проректора по АХР Бориса Николаевича Котова, потому что на улице было холодно.

– Вы точно уверены, что здесь можно курить? – недоверчиво спросила она его, когда он в первый раз показал ей место для курения.

– И не только курить! – убежденно ответил тот, кто знал, о чем говорил.

– А почему же на этой табличке написано: «В университете запрещается курить и распивать спиртное. За нарушение увольнение»? – не унималась Таисья Алексеевна.

– Так это не для нас, а для чмырей, – смеясь ответил Котов с такой внутренней убежденностью, что она полностью разрушила все внутренние сомнения председателя комиссии. Она успокоила себя еще тем, что ходила курить под эту табличку только шестьдесят два раза в день, а все, что меньше ста – не считается.

Нэнси пугливо жалась к Гипзибе, которая предупредила ее, чтобы она ни в коем случае ничего здесь не пила и не ела. И приводила в пример свою историю, когда ей в одной академии, которую она хотела закрыть, подмешали в чай снотворное со слабительным. Чувикина ужасалась, а Григорий Алексеевич, смеясь, спросил: «Почему же ни мне, ни Таисье Алексеевне никогда ничего подмешивали? Может и тебе не подмешивали, просто стыдно признаться, что такая соня и засранка?» Гипзиба разразилась потоком отборной брани, но в глубине души чувствовала, что все не так просто – экспертиза, которую она заказала сразу же после инцидента, ничего не выявила; если перевести с научного языка на обывательский ее заключение было во многом схоже с тем, что сказал Орлов. А коллеги в конторе потом объяснили Гнидиковой, что если проверяешь фармацевтический факультет с намерением его закрыть, не очень профессионально есть и пить то, что там тебе дают.

С бумагами занимались в основном Гипзиба и Нэнси, у Таисьи Алексеевны все время уходила на то, чтобы выкурить шестьдесят две сигареты (в один день она позволила себе семьдесят восемь, но это просто потому что сбилась со счета и поняла это только по пустым пачкам. Впрочем, ей тут же удалось себя успокоить тем, что это все равно меньше ста, значит, не считается). Через каждые три сигареты она подходила к кофе-автомату, чтобы выпить чашку крепкого кофе. Григорий Алексеевич болтался по вузу, с любопытством осматривая стенды на стенах, болтал с сотрудниками. Заходя в кабинет, где работала комиссия, он, подходя к Нэнси, обычно начинал петь:

«Дым сигарет с ментолом,

Пьяный угар качает…»

Та сначала жутко смущалась, но потом научилась у Гипзибы говорить: «отстань, дурак». Впрочем, Орлова это ничуть не смущало: он подходил к Гнидиковой, обнимал ее, и, глядя на Чувикину допевал:

«И когда ее обнимаю,

Все равно о тебе вспоминаю».

Ему вообще доставляло удовольствие их цеплять. Однажды он спросил у них читали ли они книгу Элинор Портер про Полианну. Когда обе сказали: «Нет, а что?», Григорий Алексеевич с удовольствием рассказал, что там была служанка, которую звали Нэнси. Она очень переживала, потому что ей не нравилось ее имя. И Полианна смогла успокоить ее тем, что Нэнси – очень даже неплохое имя, насколько было бы хуже, если бы ее звали Гипзиба. И под возмущенные вопли дамочек со смехом вышел из кабинета.

Наконец, проверка завершилась. Гипзиба с торжеством предъявила руководству университета восемьсот тридцать два замечания. Таисья Алексеевна и Григорий Алексеевич согласились, что их число можно сократить до тридцати пяти: Гнидикова многих документов не увидела, и еще про многие не поняла, что именно это за документы. Они с Чувикиной сочли за благо поскорее убраться, а председатель комиссии и Орлов согласились, чтобы Котов проводил их на поезд.

– Ты там случаем не труп спрятал? – недовольно спросил он, беря в руки большую и длинную сумку Григория Алексеевича, в которой было не меньше восьмидесяти килограммов веса.

– Нет, небольшие сувениры купил коллегам, – смеясь ответил тот.

– Тогда ладно, – кивнул Котов.

Он проводил их на железнодорожный вокзал, до поезда Поросюковой был час, до поезда Орлова три.

– Может зайдем? – взглядом кивнул Борис Николаевич в сторону вокзальной кафешки.

Таисья Алексеевна брезгливо сморщилась, но Орлов тут же убедил ее, что это очень даже замечательная идея.

– Вы чего будете? – деловито спросил Котов.

– Не знаю даже… Купите шоколадку, – сказала дама в надежде, что шоколадка в обертке и никакие микробы на нее попасть не могут.

Борис Николаевич купил большую шоколадку, к вящему ужасу Таисьи Алексеевны развернул ее и разломал на дольки своими руками, про которые она пребывала в полнейшей уверенности, что он их никогда не моет.

– Угощайтесь! – широким жестом указал и проректор на разломанную шоколадку и кофе в пластиковых стаканчиках.

Председатель комиссии полузакрыв глаза оторвала кусочек обертки и двумя пальцами взяла одну дольку, долго думая, стоит ли ее есть…

До отхода поезда оставалось уже пятнадцать минут. Котов деловито собрал разломанные кусочки шоколадки и протянул их Таисье Алексеевне:

– Возьмите в дорогу!

– Нет уж, вы себе домой возьмите! – не выдержала она.

– А что можно? – обрадовался Борис Николаевич. – Дело в том, что я вас не на свои угощаю. Я завтра к родственникам в гости пойду, будет, что им подарить.

Проводив председателя комиссии, Котов и Орлов отправились в ресторанчик, находившийся неподалеку от вокзала. Там их трапеза была не столь спартанской – бутылка коньяка и бутылка водки, солянка, жареное на углях мясо, восемь салатов, курица, селедка, картошка, чай с тортом.

Немного выпив, Орлов стал разговорчив. Один из его рассказов Борис Николаевич смог запомнить. Григорий Алексеевич участвовал в проверке какого-то вуза в одной из национальных республик. Составив несколько протоколов об административных правонарушениях по итогам проверки, Орлов отдал их ректору со словами, что нужно передать их в суд.

– Сейчас поедем, дорогой! – тут же кивнул тот.

– Зачем поедем? – растерялся Орлов. – Их нужно просто отдать секретарю…

– Не, дорогой, так дела у нас не делаются. Судья мой двоюродный брат, он обидится…

Растерянный Григорий Алексеевич смотрел, как ректор звонит судье; затем на черном лимузине они подкатили к зданию городского суда. Их встретил сам председатель – федеральный судья в черной мантии, который тут же сказал:

– Вах, вах, дорогие, как хорошо, что приехали. Что за дела?

Посмотрев на бумаги, он уже мрачно посмотрел на Орлова так, что тому стало не по себе:

– Это на кого протокол? На Омара протокол? Но он же хороший человек!

Григорий Алексеевич стал оправдываться, что хороший человек, будучи руководителем юридического лица, несет определенную ответственность в соответствии с законодательством Российской Федерации…

– Скажи: что он нарушил? – перебил его судья.

– Федеральный закон об образовании…

– Есть такой закон? Не может быть! Покажи!

У Орлова сначала дар речи пропал, но потом он терпеливо показал председателю суда федеральный закон и пункты, которые были нарушены. Через три часа судья грозно посмотрел на двоюродного брата и патетически воскликнул:

– Омар! Почему ты меня не спросил? Я бы тебе сказал, что ни в коем случае нельзя так делать!

– Так вы же сами не знали, что есть такой закон… – не выдержал Григорий Алексеевич.

– Я все знаю: я судья! – с исполненным достоинства видом заявил председатель суда.

…Проверка тогда завершилась для университета благополучно, но нервов пришлось много потратить. Размышления Акакия Мардариевича прервал звонок по мобильному телефону: звонили из Министерства образования и науки.

Телефонный разговор

– Владимир Михайлович, я вас приветствую, – сказал ректор, сняв трубку.

– Привет, Акакий Мардариевич, – ответил ему начальник одного из министерских департаментов. – Как жизнь?

– Да как в Польше: пан у кого больше…

– Что именно больше? – поинтересовался начальник департамента.

– Интеллект и чувство гражданской ответственности. А вы о чем подумали?

– А я вообще не думаю. А если думаю, то не записываю, а если имел глупость записать, то не подписываюсь. Но если уж что-то подписал, то не удивляюсь.

– Ой ли? – недоверчиво спросил ректор, вспомнив, сколько ему приходилось видеть разного рода своеобразных документов под которыми красовалась подпись его собеседника.

– Это не просто правда: это так и есть на самом деле! – подтвердил чиновник. – Ты мне вот расскажи как там у вас настроения среди студентов, не смущает ли их умы оппозиция?

– Смущать-то пытается, – неторопливо ответил Иванов, – но рассказ это долгий, и мне нужно принять лекарство сначала. – Он допил коньяк в бутылке и продолжил: – Есть у нас в регионе один оппозиционер, зовут его Моня Левинский, а погоняло у него Овальный. Вот он всячески пытается неокрепшие молодые умы смутить. Говорит: в рабстве вы живете, больно мне смотреть на это, – ректор всплакнул и открыл вторую бутылку.

– А что же у него за программа? – с интересом спросил начальник департамента.

– Какая там программа! – махнул рукой Акакий Мардариевич, отпивший треть новой бутылки. – Программа как у всей оппозиции: чтобы не запрещали покемонов ловить на режимных объектах Министерства обороны и ФСБ, чтобы гей-парады ежедневно проводить в знак толерантности и подтверждения европейского выбора, чтобы все, что нынешняя власть делает предать остракизму и забвению и построить новый мир, где тот, кто никем был, всем станет.

– А он не дурачок ли случаем? – удивленно спросил Владимир Михайлович.

– Да кто ж его знает: возможно и дурачок; думаю, что если покопаться получше, то и справка есть. Он в свое время во время белой горячки в ФСБ явку с повинной написал: что завербован он спецслужбами Бурунди и канадской конной полицией и работает на них по подрыву конституционного строя Российского Федерации и очень в этом раскаивается. Потому как, когда выпьет больше сорока бутылок водки, русский человек в нем просыпается и стыдно ему за свою сволочную жизнь.

– И что с ним было?

– А что дураку сделается? ФСБ явку с повинной в наркологическую больницу отдали для приобщения к истории болезни, а Левинского выписали через три недели, и он продолжил дальше чудить.

– И как к нему молодежь относится?

– Ну студенты, прямо скажу, над ним смеются, за клоуна его считают. Но есть у него и своя группа поддержки из числа старшеклассников школы для детей с глубокими ментальными изменениями. У них там в актовом зале плакат висит большими буквами написанный «за нами будущее». И вот некоторые с наиболее необратимыми изменениями в это поверили, и видят в Овальном своего гуру. Считают, что если все их собратья по разуму в регионе за него проголосуют, то быть ему губернатором. Даже группу в его поддержку создали, которую так и назвали «группа». А писать-то не умеют толком, оттого название получилось «Глуппа»…

– Весело у вас, – усмехнулся начальник департамента. – Ладно, давай, пока, потом созвонимся.

Отключив телефон, Акакий Мардариевич задремал. И приснился ему престранный сон…

Сон ректора

Снится Акакию Мардариевичу, что университет его закрыли. Решили вместо него торговый центр сделать, да часть помещений под офисы в аренду сдать. Якобы экономически это целесообразнее. И с социальной точки зрения тоже: университетов целых четыре в городе, а торговых центров только двести пятнадцать, ведь явно не хватает. И всем на это перепрофилирование наплевать; лишь с десяток наиболее оголтелых преподавателей вышли на акцию протеста с плакатами, на которых стихи, которые доцент Семен Семенович Горбуньков ради такого случая написал. Стихи дурацкие надо сказать, типа таких:

«В прекрасный этот храм науки,

Мы вас не пустим злые суки».

И другие не лучше, ну что это за стихи? Непотребство какое-то, только махнуть рукой и вздохнуть: «Семен Семенович!» Впрочем, акция несогласованная оказалась, так что быстро их всех в милицию забрали.

Заходит Акакий Мардариевич внутрь, а там Оксана Алесандровна собственной персоной.

– А вы здесь как? – спросил он ее. – То же посмотреть пришли?

– Нет, – отвечает. – Я теперь здесь работаю.

– И кем же? Вахтером? – съязвил Иванов.

– Зачем же? Генеральным директором.

– Что же получше никого не нашлось? – поинтересовался ректор.

– Нет, наверное.

– А не жалко инновационные свои планы на эту торгашескую контору разменивать?

– Скажу откровенно, – говорит ему Бубнова, – что инновации на самом деле это мыльный пузырь. Это как в сказке про голого короля: кто его платья не видит, тот либо глуп, либо не пригоден к своей должности. А кто же в этом сознается? Вот мы этим и пользуемся, и зарабатываем деньги на воздухе. Сначала нанотанк изобретем, освоив миллиарда два-три, а потом тот, кто работу принимать придет чихнет ненароком во время приемки. Вот и повод сказать, что из-за этого нанотанк потерялся, а чтобы его найти наносамолет нужен, а на это еще миллиарда четыре бюджета полагается.

– Вот оно как… А с таким размахом не мелко торговым центром заведовать?

– Не мелко, потому что кураторы наши нам за это платят зелеными.

– Чтобы торговали?

– Нет, за заслуги по разрешению высшей школы.

– И хорошо платят?

– Превышает самые смелые ожидания.

– А не жалко им на вас денег?

– Так они как министр финансов Папандопало: еще нарисуют свои зеленые.

– Зачем нужны нарисованные деньги?

– Затем, что товары на них самые что ни на есть настоящие можно купить. Мы в новую эру входим. А образование – мы от него не отказываемся, оно у нас непрерывное в течение всей жизни. Эдик вон у нас ректор университета непрерывного образования – мы его в бывшем кабинете Бориса Николаевича открыли.

Иванов с удивлением увидел проректора по научной работе.

– Что же это за университет? – спросил его он.

– Оксана Александровна не совсем так сказала, – ответил новоявленный ректор. – Мы создали учреждение дополнительного образования, преимущественный упор на дистанционном обучении. Действительно мой рабочий кабинет там, где она сказала… Но там сейчас ничем не пахнет! – зачем-то сказал он. – Но мы широко используем для занятий реакриации, подсобные помещения. Наши научные связи с Бурунди укрепляются. Мы развиваем межрегиональное сотрудничество: в будущем году к нам обещали приехать прочитать авторские курсы лекций три приглашенных профессора из Чукотки. Можно сказать, что мы даже сделали шаг вперед по сравнению с тем, каким университет был при вас. Кстати и Вика с нами работает, она у меня заместитель теперь.

Иванов увидел теперь и проректора по учебной работе.

– А что? – предупреждая его вопрос, сама сказала та. – Работать где-то надо, какая разница где? И кстати: документооборот у нас увеличился! – с гордостью закончила она.

…Акакий Мардариевич захотел закричать, но понял, что голос у него пропал. Он хотел бежать, но ноги не слушались. Тогда он решил сделать то, чего не делал с детства: помолиться. И как только он об этом подумал, как сразу проснулся.

Как уволился Борис Николаевич

Все в университете знали, что Борис Николаевич уволился из-за Оксаны Александровны, но что именно произошло, после чего этот несгибаемый человек написал заявление по собственному желанию, никто кроме Бубновой и его самого не знал, а они об этом не рассказывали. Впрочем, спустя время Котов все же рассказал как-то ректору, но тому то же показалось, что это не то, о чем нужно знать другим; и поэтому тайна увольнения осталась тайной. А дело было так.

Проректору по инновациям для того, чтобы комфортно было работать в университете нужно было уволить ректора и проректора по АХР – двоих, кто недостаточно почтительно к ней относился. Причем в отношении второго «недостаточно почтительно» было все-таки излишне дипломатичным выражением. Он мог, например, при других сотрудниках подойти к ней, фамильярнейшим образом обнять и невинно спросить: «Оксанка, пойдем бухать?» А когда она, не стесняя себя рамками этикета, начинала возмущенно говорить все, что о нем думает, задать еще более возмутительный вопрос: «Оксанка, что ты какая злая? Дай я тебя поцелую, вдруг подобреешь?» И в ответ на новую тираду с брызгами слюной, важно удалиться, бросив через плечо: «Я тебя поцелую. Потом. Если ты, конечно, захочешь. Мой котенок!» А в университете ведь потом про это говорили, приукрашивая случившееся в десятки раз все новыми и новыми подробностями. Нет, однозначно, начинать чистку следовало с Котова.

Но вот как к нему подступиться Бубнова не знала. Почему-то все любили Бориса Николаевича, несмотря на все его хулиганства и нравственное разложение. Его даже милиция забирать отказывалась, когда Оксана Александровна несколько раз находила, как ей казалось, железобетонный способ его туда сдать. А один раз, через неделю после очередной неудавшейся попытки, ее саму задержали на улице, когда она поздним вечером шла с какого-то застолья, и, вопреки обыкновению, позволила себе выпить. Паспорта у нее с собой не было, и ночь в обезяьяннике проректор по инновациям провела. Утром правда ее отпустили, выписав штраф сто рублей и пообещав не сообщать на работу. После этого случая Бубнова начала искать другие способы расправы со своим противником.

Способ нашелся очень неожиданный: Оксана Александровна однажды с удивлением поняла, что Котова так любят, потому что он любит других, хотя, обычно и очень неловко это проявляет. На этом она и решила сыграть.

Наиболее слаб перед внешним натиском Борис Николаевич был в перерывах между запоями, особенно в первые два дня. Он обычно был очень грустным, много думал; первый день его вообще постоянно выворачивало наизнанку, все так болело, что никакие таблетки не помогали. Но вот на второй день Котов решался прийти на работу, и это было время его уязвимости.

Дождавшись такого дня, Бубнова пришла к нему и прямо заявила, что получила карт-бланш на сокращение в университете ста сотрудников, но если проректор по АХР напишет заявление по собственному желанию, то она на год спрячет этот документ под сукно. А через год, кто знает? Может политика измениться. А людям ведь работать надо, у них семьи, их жалко, не то что пьяного пенсионера.

Будь Котов в обычном своем состоянии он много чего нашел бы чего сказать блефующей пенсионерки, которую уж точно случись что никому не было бы жалко. Но он был беззащитен в этот момент, и все воспринял как главный в своей жизни нравственный выбор, когда пришло время решить стоит ли он чего-то. И он написал тогда заявление, отдал его торжествующей Бубновой.

Как Борис Николаевич рассказывал потом ректору, в этот момент он явственно увидел как лицо Оксаны Александровны превратилось в драконью морду, оскалившуюся и необычайно мерзкую.

– Это у тебя глюки на фоне отмены алкоголя, – философски возразил Акакий Мардариевич, –единственное, что немного утешает: что тебя в этот момент на нее вырвало, и она полчаса ходила облеванная по университету, не зная, где отмыться, так и пришлось ей домой ехать.

Но Котов к его уговорам порвать заявление и подстроить что-нибудь драконихе остался глух. У него было ощущение, что он сделал самый важный в своей жизни выбор, который должен подтвердить реальными поступками. Он ушел из университета, перестал пить, стал ходить в церковь. Иванов встречался с ним несколько раз, но Борис Николаевич стал «какой-то скучный», и ректору стало с ним неинтересно, так их встречи и сошли на нет.

А Бубнова между тем забирала в университете все большую власть; этим летом, когда на время отпуска ректора она осталась исполнять его обязанности, ей казалось, что ее мечта почти реализована. Что касается опорного университета – будет ли он еще? Кто знает? Сейчас и еще два месяца она исполняет обязанности ректора, и ни Котова, ни Иванова в университете нет, вот что реально.

Университетский поэт

Доцент Семен Семенович Горбуньков в вузе считался человек странным и неблагонадежным. Сложно было понять, что ожидать от этого человека, который стихами реагировал на острые ситуации, которыми изобиловала вузовская жизнь последнего времени. Стихи были, надо сказать прямо так себе, но некоторых они задевали настолько, что декан Николай Иванович, которому это высказывали возмущенно говорил: «Ну, Семен Семенович!»

В этот раз очередные стихотворные опусы доцента настолько перешли рамки, что поговорить с ним получили проректору по инновациям Оскане Александровне Тузовой, важной даме, которая по его мнению чем-то похожей на сову из мультфильма про Винни-Пуха, но большинство сотрудников университета считали, что сова не в пример лучше. Тузова на время отпуска ректора исполняла его обязанности. В этот августовский день, незадолго до начала учебного года, Семен Семенович был вызван в ее кабинет и сразу столкнулся с ледяным взглядом его хозяйки. Но Горбунькова ее строгий взгляд сквозь толстые стекла очков не пугал. Не успев зайти в кабинет проректора, он начал декламировать:

«Оксана, как ты хороша!

Как кошка, съевшая мыша,

Как рысь, настигшая добычу,

Как королева после спича…»

Нужно сказать, что на Тузову эти стихотворные выкладки вовсе не действовали, она усмехнулась, и ее презрительная усмешка заставила наконец доцента замолчать.

– Взрослый мужчина, а ведете себя, как клоун! – строго сказала проректор. – Декан уговаривает потерпеть, что вам год до пенсии, но терпение наше иссякает! Мало того, что сам ничего не делаешь, еще и других деморализуешь! Это что такое?

Она достала из стола несколько исписанных листков и Семен Семенович понял, что кто-то его творчество получило признание на более высоком уровне, чем он смел рассчитывать.

– Это, на ваш взгляд, подбадривает наших преподавателей к заполнению учебных документов, в условиях, когда они и так постоянно возмущены их растущими объемами? – возмущенно спросила Оскана Александровна, ткнув Горбунькову в нос листок в заглавии которого значилось «Учебно-методические инструкции». Их заглавия были такими:

«Ученого из дурака

Поможет сделать УМК»;

«Как написать такие вирши,

Чтобы зашкалил индекс Хирша»;

«Ученый если не дурак,

Заполнить сможет сто бумаг».

– Но тут же нет чего-то плохого, – возразил Семен Семенович. – Там же нет, например, инструкций:

«Как правильно заполнить ФОС

Не вызвав рвоту и понос».

– Значит и такая гадостная инструкция есть, – скривилась Тузова. – Но ведь и это еще не все! Ты думаешь, что твой хвалебный стих о ректоре, когда ему не дали орден Почета, опубликованный в фейсбуке, которым поделились пятьсот человек – это очень здорово?

– А вроде ничего там плохого не было? – пожал плечами Горбуньков. – Я плохо помню содержание, это не такое уж важное стихотворение…

– Плохо помнишь? А ректор выучил его наизусть, первое стихотворение выучил в своей жизни, надо сказать. Освежи в памяти! – и Оксана Александровна протянула ему второй листок, на котором было написано:

«Он дивно прекрасен, умен и речист,

И столь же хорош, как откормленный глист.

Его достижения столь велики,

Что кто их не видит – все сплошь дураки.

К вершинам ведет он команду свою,

В награду за верность подложит свинью.

Развить свое дело успешно сумел,

При этом разрушил столетний задел.

Всегда безусловно он ценит людей,

Всего на порядок ниже, чем поросей.

Награды высокой достоин весьма,

Не орден получит: большого сома».

– Но ему ведь и правда тогда союз промышленников и предпринимателей подарил большого сома, – рассеянно сказал Горбуньков, чем еще больше вывел из себя проректора.

– Однако и это еще не все! Ты замахнулся на министерство! – торжествующе сказала Оксана Александровна и возвела глаза вверх, как бы ожидая не покарают ли гром и молния кощунника, осмелившегося на такую дерзость.

Это стихотворение Семен Семенович помнил:

«Рабочее шло заседанье,

Как добивать образованье.

Его вели: кумир болванов,

Министр тупости Диванов,

Наставник глупых подлецов

Инспектор доблестный Мальцов.

Чтоб людям вверх закрыть все шлюзы,

Они закрыть хотели вузы;

Чтобы тупела профессура,

Писалася макулатура,

Кто ж не хотел ее писать,

Тогда не смел преподавать.

Язык английский повсеместно

Вводился так, как будто местный;

Чтоб люди США любили,

Историю свою забыли.

Они и школы бы закрыли,

Когда бы в большей были силе;

По «дому 2» детей учили,

И этому довольны были.

Но их не сбудутся мечты;

Про это знаем я и ты.»

–Ну то ты на это скажешь? – торжествующе спросила проректор. – Здесь тем более прямые оскорбления государственных лиц.

– Не понимаю о ком бы это. Там названы министр несуществующего министерства и инспектор неизвестно чего, а если они у кого-то вызывают какие-то ассоциации, то это проблемы их ассоциативного ряда.

– Что ты этим хочешь сказать?

– Что их не сбудутся мечты, про это знаем я и ты.

Оксана Александровна чуть не подавилась от возмущения. Семен Семенович понял, что у него есть большие шансы не доработать год до пенсии. Но внезапно Тузова случайно посмотрела на экран монитора, выражение глаз ее изменилось, и она уже другим голосом сказала Горбунькову:

– Ну что, Семен, здорово я тебя разыграла? Прикольные у тебя стихи, они нам нравятся, но из берегов-то не выходи! А то после выхода на пенсию не позовем работать! – и Тузова улыбнулась дав понять, что аудиенция закончена.

– Ничего не понимаю, – растерянно сказал Семен Семенович, зайдя в кабинет декана.

– А что тут понимать! – махнул рукой тот. – Вы последние новости читали?

– Нет, а что?

– Декан повернул к нему ноутбук, и Горбуньков прочитал: «Министром образования и науки России назначена Ольга Васильева, сотрудница администрации президента РФ. Она сменила на этой должности Дмитрия Ливанова, который возглавлял Минобрнауки с 21 мая 2012 года».

– Так что: не сбудутся их мечты? – ошарашенно спросил Горбуньков.

– Поживем увидим, – скептически ответил декан.

Возвращение ректора

Узнав о смене министра, Акакий Мардариевич прервал отпуск. Первым делом он отправился к той, кто исполнял его обязанности на время отстутствия. Открыв дверь кабинета проректора по инновациям, ректор вдруг с ужасом увидел, что вместо лица у нее драконья морда.

– Да ну на хер, – пробормотал он сквозь зубы и закрыл дверь.

Голос долга властно сказал ему, что профессор не должен ничего бояться.

– Не, ну ты видел, видел? Во… – и Иванов, отвечая голосу долга, прибавил несколько слов, процитировать которые невозможно из соображений, связанных с общественной нравственностью. Однако голос долга устыдил Акакия Мардариевича, и он повторно открыл дверь. На этот раз Оксана Александровна сидела со своим обычным лицом. «Не, ну с драконьей мордой она по любому была симпатичнее, скажи?» – обратился ректор к голосу долга в поисках поддержки, а тот ответил ему: «Надо меньше пить!»

– Что это вы, Акакий Мардариевич, сами с собой разговариваете? – ехидно поинтересовалась Бубнова. – У меня кстати подарок для вас. – И она протянула ему водку, на этикетке которой красовалось название «Белочка», и была изображена оскалившаяся белка самого что ни на есть премерзкого вида.

– Это не с собой, у меня просто осмысление научных идей сейчас идет, – возразил он, – а за водку спасибо: как раз забыл сегодня купить коньяк, а за неимением сойдет и это.

– Что же за идеи? – все так же ехидно не унималась Бубнова.

– Идеи мои настолько высоки, что люди с интересами низкими и презренными понять их отнюдь не смогут! – веско сказал Иванов. – Лучше расскажите мне, Оксана Александровна, что в университете творится.

– А все хорошо в университете. Общалась вот недавно с Горбуньковым…

– Это который про меня премерзостный стих сочинил с названием «Ода»?

– Да.

– А все забываю спросить: что такое ода?

– Полагаю, что он хотел написать «сода» или «вода», но писать плохо умеет, вот и написал какое-то куцее слово, – озорно блеснула глазами проректор.

– Правда? Думаю все хуже, – недоверчиво ответил ректор. – А зачем с ним было общаться?

– Да пакостник еще одну оду сочинил, уже на министерство замахнулся…

– Правда? – радостно спросил Иванов. – Классно, что не только про меня! – И тут же поправился: – Я хотел сказать: какой ужас!

– Ужас-то ужас, но министр сменился, поэтому кто же теперь разберет: плоха его новая ода или хороша? Подождем немножко. А вы бы с ним поговорили неформально на всякий случай…

– Это можно, – согласился ректор, – а то мне одному это пойло как-то стремно пить – и он с подозрением ткнул пальцем в бутылку.

Когда он вышел из кабинета Бубновой, каждый из них сказал в адрес другого одно из двух слов, которыми министр иностранных дел смог дать исчерпывающую оценку не только в конкретном случае, но и показал, как используя небольшое количество слов можно объемно охарактеризовать человека или ситуацию. Ректору и проректору, как имеющим очень высокий уровень подготовки, для оценки друг друга хватило по одному слову каждому, при этом Оксана Александровна использовала слово «дебил».

…Поговорить с Горбуньковым Акакий Мардариевич решил в столовой, где его кормили в отдельном кабинете. Семен Семенович без энтузиазма воспринял приглашение ректора вместе пообедать, его даже не привели в восторг слова «за мой счет», но согласился. Иванов его не любил еще с тех пор, когда имел неосторожность поинтересоваться мнением доцента похож ли он на предыдущего ректора.

– Акакий Мардариевич, вы, разумеется, чем-то похожи на Николая Петровича… – начал Горбуньков.

– Правда, он крутой был! – довольно усмехнулся Акакий Мардариевич, не ожидавший комплимента от того, кто привык говорить все что думает в глаза.

– Похожи, но есть некоторые отличия, – невозмутимо между тем продолжил доцент. – Он был очень умный, а вы не очень, он двадцать докторов и кандидатов наук подготовил, а вы ни одного, он заслуженный деятель науки России, а вы почетный работник сельского хозяйства Мухославского района, он больше монографий написал, чем вы кляуз…

– Нет, ты что-то не то говоришь, давай лучше про сходства! – недовольно прервал его ректор.

– Здесь могу успокоить: сходств больше. Он ходил в костюме, и вы в костюме. Он носил галстук, и вы носите. Он не умел его сам завязывать, и вы не умеете. Он сидел в этом кабинете, и вы в нем сидите. Он был седой, и вы седой…

Неудивительно, что Иванов не любил Горбунькова, особенно после этой дурацкой оды, которая как назло оказалась настолько запоминающейся, что плотно засела в его памяти. «Что же такое «ода»? – мучительно думал ректор. – Наверное, он имел в виду «мода». И на этом успокоился.

… Первым делом Акакий Мардариевич налил себе и Семен Семеновичу по стограммовой рюмке из бутылки с белкой, и заявил:

– По первой не закусывая и до дна!

И тут же подал личный пример того, как должны решаться подобные вопросы.

– Уж больно белка похабна, – посетовал было Горбуньков, но махнул рукой, выпил рюмку и спросил: – А чего без закуски-то? Жаба что ли тебя заела, аль обеднел? У меня есть сто рублей в кармане, можем купить по салатику и два кусочка хлеба.

– Сейчас все принесут, не переживай! – недовольно махнул рукой ректор, и зав.производством Любовь Петровна в этот самый момент внесла поднос, на котором были седедка, два вида салата, хлеб и колбаса.

– Солянку скоро приносить? – поинтересовалась она.

– Солянка не горит, а вот за водкой пошли кого-нибудь. Пока две бутылки, – ответил ей Иванов. – А то нам, понимаешь, пить нечего.

Они выпили второй раз по сто грамм, и оказалось, что ректор фактически прав.

– Не очень я здесь люблю есть, – сказал Горбуньков. – Помню захожу зачем-то к этой Любовь Петровне, а она солянку варит. Открывает банку с оливками, и штук десять у нее на пол упали. Она, даже меня не стесняясь, в пригорошню их собрала, и в кастрюлю бросила…

– Ну и чего такого? Они там прокипятятся, все продезинфицированно! – удивился ректор. – Нет, Люба тетка хорошая. Борис Николаевич ее очень любил. Он к ней и домой в гости захаживал. Она еще жаловалась ему, что зять у нее негодяй. Дело в том, что кот у нее в качестве туалета использовал раковину на кухне. И зять, увидев это как-то, перестал у нее есть. Глядите какой принц!

– А Борис Николаевич ел? – поперхнулся Горбуньков.

– Конечно, ел, и с большой радостью. А что ему кот? От них ведь вреда нет от котов-то…

– Понятно…

Любовь Петровна междутем принесла две бутылки водки и солянку, и разговор стал более оживленным.

– У них тут несколько лет назад свары были большие. Коллектив бабский, чего с них спрашивать. Борис Николаевич их собрал и говорит: если прямо сказать – будет грубо, поэтому расскажу вам анекдот. Английский лорд просыпается от шума под окном. «Что случилось?» – спрашивает слугу. «Проститутки бастуют», – отвечает тот. «Но разве я не дал им вчера сто долларов за себя и пятьдесят за тебя?» «Дали». «Так чем они не довольны?» – и для того, чтобы объяснить чем они недовольны ректор использовал тоже многофункциональное слово, которым дал характеристику Бубновой.

– А что же дамочки на это? – заинтересованно спросил Горбуньков.

– А это вот самое интересное. Любовь Петровна ему на это и скажи: «А мы всем довольны!»

– Действительно, заслуживающая уважения женщина, – кивнул головой Горбуньков и выпил шестую стограммовую рюмку.

– Надо еще за бутылкой послать, да пусть второе приносят, – деловито сказал Акакий Мардариевич. – А тебя как дела?

– Да все ничего. Тут вот я не очень хорошо повел себя недавно…

– А чего случилось?

– Да вот, заместитель губернатора предложил мне войти в состав областной делегации, которая поедет в Совет Федерации на чествование памяти одного из поэтов, который жил в нашем крае. И мэр при этом присутствовал.

– А ты?

– А я возьми и скажи: чем покойников собирать лучше пришли бы ко мне на творческую встречу. Пока живой. А то ведь у нас как у русских: умрет человек и начинают причитать: «Ой какой был хороший, да распрекрасный!» А что толку говорить-то? Он умер уже! Скажите пока жив.

– Они обиделись?

– Вида не подали.

– А чего же расстроился?

– Да поэт тот правда хороший был. Молодой пацан, в войну погиб, только тетрадки после него и остались.

– Ладно, что теперь делать: сказал и сказал. Давай лучше еще выпьем!

…Когда Семен Семенович вернулся в этот день домой, последней его мыслью перед тем как заснуть была: «А ректор оказывается хороший мужик!»

…А Акакий Мардариевич пошел к себе в кабинет.

– Чего вылупилась? – спросил он Марфу Васильевну, которая привыкла видеть его пьяным, но не настолько же. – Самое подходящее состояние, чтобы подписывать документы! – И, внезапно подойдя к ней, обнял и пропел:

Кто нас венчал?

Венчали нас кубки с вином!

– Ах ты, рожа бесстыжая! – пришла в себя секретарша, и ударила его по руке.

Иванов, смеясь, пошел к своему рабочему столу и крикнул из-за плеча:

– Важные бумаги не приноси, а то я что-то правда плохо соображаю. Только по учебной работе. Можно по воспитательной.

– А с чего ты решил, что плохо соображаешь? – спросила Марфа Васильевна, которую удивило то, что ректор признал свой недостаток вопреки обыкновению.

Иванов ждал этот вопрос:

– Мне раньше говорили, что не бывает некрасивых женщин, бывает мало водки. В целом соглашаясь с данным тезисом, я в то же время полагал, что умру раньше, чем мне покажутся красивыми некоторые особы. Однако, когда я тебя обнял сейчас, то понял, что мое здоровье крепче, чем мне казалось раньше.

Марфа Васильевна сначала не поняла, а когда поняла, то лицо ее стало пунцово-красным и она прямо в глаза назвала ректора тем словом, которым Оксана Александровна назвала его за глаза. Причем сделала это так громко, что слышно было на трех этажах, и многие прониклись к ней уважением, потому что она могла на память без конспекта цитировать слова министра. А ректор глупо рассмеялся, крикнул: «Пошли кого-нибудь за водкой!» И уснул прямо за столом.

После лекции

Профессор Сергей Александрович Петров закончил читать лекцию по философии. Из аудитории начали выходить студенты; он читал потоку, поэтому на лекции было больше ста человек. Пока профессор убирал материалы в портфель, он отвечал на вопросы тех, кто не спешил убежать.

– Сергей Александрович, а насколько универсальна диалектика Гегеля? – спросил его Иван, очень сосредоточенный молодой человек, пытавшийся вникнуть в глубины не профильного для него предмета.

– Понимаете, Иван, все зависит от точки зрения, – спокойно ответил профессор. – Три основных принципа диалектики – единство и борьба противоположностей, переход количества в качество и отрицание отрицания – они действительно работают в рамках нашей реальности. Но в мире идеальном, о котором говорит, например, православное богословие, диалектика Гегеля не работает.

– Почему? – спросила Елена, очень талантливая девушка, которая могла на практическом занятии, заложив руки за спину и подняв глаза вверх, без бумажки говорить на сложнейшие философские темы, по памяти приводя то, что писали не только философы, но и те, кто их творчество исследовал. Одна из однокурсниц ехидно сказала ей как-то после такого выступления: «Не кажется ли тебе, что ты не на тот факультет пошла?» «Нет, – спокойно ответила Елена. – Я хотела на философский, но папа мне сказал, что это не настоящая специальность». «Может и правильно сказал, – улыбнулся тогда Петров. – Современная система образования в России при минусах имеет и плюсы; среди них возможность окончить бакалавриат по одному направлению подготовки, магистратуру по другому, кандидатскую защитить по третьей специальности, а докторскую по четвертой. Так что все в ваших руках!» А сейчас он ответил Елене так:

– Дело в том, что материя дает сложность и многомерность, в рамках чего зло и добро могут быть смешаны в одном человеке, противоположные стороны его могут бороться друг с другом и в то же время объединяться тем, что принадлежат одной и той же личности; количество добра и зла может в таком человеке перейти в качество, когда преимущество одной из характеристик позволит и о ее носителе говорить как о злом или добром; если все это происходит внутри мыслящей личности, то даже отрицая на первых порах эти внутренние процессы; она с неизбежностью встанет перед необходимостью отрицания самого отрицания… А вот в идеальном мире – мире духов или мире идей – там нет сложности; там да это да, нет это нет; добро это добро, а зло это зло…

– В нашем мире то же не всегда количество переходит в качество, – вступила в разговор Калерия, очень живая девушка, которой профессор как-то сказал, что ее непосредственность подкупает.

– Что вы имеете в виду? – улыбнулся он, чувствуя, что сейчас услышит что-то интересное.

– Я вот сколько не хожу на физику, преподавательница меня все равно заваливает; так что количество в качество не переходит!

– С чем вы это связываете?

– Возможно, она мне завидует.

– Вот как? И чему именно?

– Уму и красоте; чему же еще?

– А вы ей об этом говорили?

– Я может быть и непосредственная, но не тупая!Все засмеялись.

– Мне нужно уже идти, – огорченно сказал профессор, посмотрев на часы, – поговорим на следующем практическом занятии…

– Мы же из разных групп! – уточнила Калерия.

– Тем лучше: больше будет времени, чтобы поговорить с каждым, – засмеялся Петров.

Профессора

Выйдя из аудитории, Петров встретил профессора кафедры физики Ивана Александровича Ильина. «Он бы точно Калерию не стал заваливать», – подумалось ему.

– Добрый день, Иван Александрович, – сказал он вслух.

– Здравствуйте, Сергей Александрович, – ответил Ильин и крепко пожал товарищу руку. – С лекции?

– Да, только что завершил. Я тут все думал про ваши слова о духе университета; мне это кажется небезинтересным. Что именно вы имели в виду?

– Занятия физикой меня заставляют намного глубже смотреть на некоторые вещи… В отношении духа университета – я вряд ли имел в виду, что-то персоналистическое. Скорее смотрю на это энерго-информационную структуру, возникшую из сонаправленных эмоций и мыслей группы людей, объединённой общей идеей; некое порождение мыслей группы людей, действующее независимо от каждого из членов группы, а возможно, и от всей группы в целом….

– То есть то, что называют словом эгрегор?

– Да.

– Если не ошибаюсь, определение из биоэнергоинформатики, которую наши ученые коллеги считают псевдонаукой?

– Возможно…

– А вы знаете, что этим словом иногда обозначали библейских ангелов или ангелоподобных духов; что французский оккультист Леви описывал эгрегоров, как ужасных существ, которые «давят нас без жалости, поскольку не знают о нашем существовании»; что это термин, широко используемый в оккультизме, в частности в теософии и магии?

– Это кажется даже в википедии есть, – улыбнулся Ильин.

– Есть-то есть, но вы ведь профессор, и должны делать самостоятельные выводы из эмпирического материала. Почему именно определение того, что наши коллеги считают лженаукой, кажется вам наиболее верным?

– Я не стал бы говорить более верным; мы ведь мыслим моделями и аналогиями. На самом деле наше описание какого-либо явления и его суть могут очень отличаться друг от друга. Чтобы включить какую-то вещь в свое сознание, нам нужно соотнести ее с чем-то, что там уже есть; поэтому, наверное, мне проще даются образы наукообразных формулировок…

– Тем более, что наука – это своего рода религия Нового времени?

– Почему так уверенно?

– Ну а как же: вера во всемогущество человеческого разума, особенно пикантная на фоне веры в случайность возникновения этого разума – разве это не чисто религиозная вещь?

– Может вы и правы, – кивнул Ильин. – Но почему вас так заинтересовали слова о духе университета?

– Дело в том, что Борис Николаевич, помните его? Так вот, он мне как-то сказал, что видел этого духа.

Ректор и дух университета

Акакий Мардариевич как уснул у себя за столом, так и проспал до полуночи. Обиженная Марфа Васильевна не стала его будить, а вахтеру сказала, что ректор решил допоздна работать с бумагами, и просил его не тревожить. Проснулся Иванов от того, что большие часы, стоявшие в его кабинете пробили полночь.

Он с трудом открыл глаза и с недоумением посмотрел вокруг. Сильно хотелось пить; в холодильнике всегда были водка и пепси-кола, но он ведь первый день вышел и не успел распорядиться обновить запасы… Коньяк в шкафу был выпит еще до отпуска. Согласно «человеконенавистническому» (как характеризовал его Акакий Мардариевич) закону, принятому региональным Законодательным собранием, спиртное не продавали после 21.00. Однако существовали ночные бары, и даже места, где можно было купить бутылку или две; просто продавщица их демонстративно открывала и капала из них немного в пластиковый стаканчик, чтобы видеокамеры могли беспристрастно зафиксировать, что спиртное продано в разлив. Все такие места в городе Акакий Мардариевич хорошо знал; он собрался вызвать такси, чтобы проехать в одно из таких благословенных для его жаждущего спиртного сознания мест, как неожиданно жуткий холод сковал его тело. Ректор поднял глаза и увидел, что перед его столом стоит небольшой дракон, размером с человека; морда была как две капли воды похожа на ту, которую он увидел утром, войдя в кабинет проректора по инновациям, только не такая противная. Иванов однако спросил:

– Оксана Александровна, это вы что ли?

Его вопрос оказался неожиданным для визитера, который недовольно ответил:

– Нет, – причем голос прозвучал от растерянности не настолько грозно как следовало бы, исходя из обстановки.

– Просто здорово похожи, – извиняющимся тоном сказал ректор. – А кто вы?

– Несчастный смертный, перед тобой дух этого университета, темный эгрегор, как сказали бы полудурошные профессора, которые здесь работают…

– Борис Николаевич вроде бы тебя знает, – перебил его Иванов, который недостаточно протрезвел и поэтому не мог испугаться.

– Знает, и отнесся к нашей встрече намного серьезнее, чем ты! – недовольно сказал дракон.

– А почему ты так похож на Оксану Александровну? – продолжал неуместно любопытствовать ректор.

– И не только нее, – усмехнулся темный эгрегор. – Как сказал сегодня один из работающих здесь профессоров, сонаправленные эмоции и мысли группы людей дают силу эгрегорам.

– И много здесь таких, кто дает силы?

– Достаточное количество. Ты, кстати, среди них.

– А почему у меня морда нормальная?

– Это ты себе льстишь, просто давно в зеркало не смотрелся.

– Ну не знаю…

Иванов начал трезветь, и ужас ситуации, наконец, начал доходить до его сознания. «Белочку словил, – подумал он. – Наверное, Бубнова заколдованную водку с белкой мне дала». А эгрегор как будто прочитал его мысли:

– Сколько ты пьешь, никакой заколдованной водки не надо, чтобы глюки начались. Но это не галлюцинация.

– Чего ты хочешь?

– Чтобы ты ушел.

– Почему, если ты говоришь, что я тоже из этой команды, хотя я с этим и не согласен?

– Вот потому что не согласен, ты и не нужен. Сейчас уже не время для полумер, все заостряется.

– А если не уйду?

– Попадешь в психушку. Представляешь: напишешь заявление в региональное управление ФСБ, что к тебе пришел дух университета и шантажом заставляет тебя покинуть пост, отправишь ночью по факсу…

– Да уж, – поежился Акакий Мардариевич, у которого и на самом деле возникла во время разговора мысль, что после ухода посетителя стоит отправить такой факс…

– Оно тебе надо?

– А кто будет ректором? Эта, с такой мордой как у тебя?

– Да, Оксана Александровна, – невозмутимо подтвердил темный эгрегор.

– У нее морда хуже, – непосредственно сказал Акакий Мардариевич.